Она сидела в кресле и перелистывала страницы журнала, делая вид, что всецело увлечена если не чтением, то разглядыванием картинок. Но Брокк чувствовал на себе ее взгляд, и взгляд этот мешал думать.
- Что? - спросил он.
- Ничего, - Дита улыбнулась. - Думаю, поздравить тебя со свадьбой или сочувствие выразить?
О его свадьбе "Светская хроника", стремясь исправить "досадную ошибку", писала в самых восторженных тонах. И Дита, читая статью, с трудом сдерживала смех, а у Брокка не получалось сердиться на нее. Напротив, если этот фарс развеселил ее, то в нем имелся хоть какой-то смысл.
- Расскажи о ней, - попросила Дита, закрывая журнал.
Ее уже давно не интересовали модные наряды, фасоны шляп и узор кружева, принятый в этом сезоне, равно как сплетни и дамские советы... реклама... весь тот мусор, которым полны были подобного рода издания.
- И не хмурься, я все равно не поверю, что ты злишься.
- Слишком хорошо меня изучила? - Брокк отложил записную книжку. Рассказать о жене?
Кэри, последняя искра угасающей жилы. Лунное дитя с белыми волосами и глазами цвета янтаря. С округлым по-детски припухлым личиком и привычкой смотреть сквозь ресницы, тоже светлые, словно пеплом припорошенные. Какая она?
Настороженная. Уже не испуганная, скорее опасающаяся.
Чего?
Брокк не знал.
Она ступала бесшумно, а прежде чем выглянуть в коридор или войти в комнату, замирала на несколько секунд. Прислушивалась? Прятала в юбках вздрагивающие руки? И сторонилась зеркал.
Его жена носила серые платья, закрытые и скучные.
Смотрела в пол.
И не заговаривала, если к ней не обращались.
Ее страхи все еще жили, но Брокк сторонился и их, и ее самой, не желая нарушать хрупкое равновесие старого дома.
Об этом говорить нельзя, но Дита ждет.
- Она... пожалуй, она ребенок. Постарше Летти будет, но все равно ребенок. И выглядит ребенком.
- Тебя это раздражает?
- Нет.
- Тогда в чем дело? - Дита приподняла бровь и тут же болезненно скривилась. - Если ты скажешь, что все в порядке, я тебе не поверю.
Вновь она угадала. Нет, не в порядке.
Эйо с мужем ушла на Перевал, а во вновь осиротевшем доме поселилась девочка с желтыми глазами, не способная заполнить его пустоту. Она редко выглядывает из комнаты и старается держать дистанцию, что даже хорошо, потому что сближаться с нею - глупость неимоверная.
Брокк вежлив.
Она - предупредительна и послушна.
Наверное, Кэри можно было бы отослать, но...
- Сложно все, - Брокк коснулся витражного стекла. Лампа, купленная в антикварной лавке, нравилась Дите своей безыскусной красотой: молочно-белый фон и синие, красные, зеленые рыбины. Их силуэты были схематичны, словно нарисованы ребенком, а стеклянный шар прорезала трещина. Лампу пора было бы выбросить, но Дита возражала. - Сложно... она из Высших.
- И что?
- Ничего.
- Ты ей не нравишься?
- Нет, но... не знаю. Я не разговаривал с ней.
Случайные встречи. Совместные завтраки, которые проходят в настороженном молчании. И взгляд Кэри, устремленный если не на скатерть, то на его руки.
Знает?
Определенно. И если пока это знание не пугает ее, не вызывает отвращения, то скоро все изменится.
- Ничуть, - она замялась и, сняв перчатку, вытянула руку. Дита разглядывала ее с удивлением. Сухая ладонь, и тонкая пергаментная кожа, на которой проступили темные пятна. Ногти напротив, сделались белы, хрупки. - Ты...
Она подбирала слова аккуратно, хотя Брокк понимал, что именно сейчас услышит.
- Дело в том, что она из Высших, верно? И ты... опасаешься, что та старая история повторится?
- Она и повторится. Если я позволю.
- И ты думаешь, что делая вид, будто тебе все равно, ты что-то изменишь?
- Я...
- Брокк, - прежде Дита не решалась перебивать его. - Наверное, я не имею права указывать тебе, в конце концов, я ничего не понимаю в ваших отношениях, но... мне кажется, ты обвиняешь свою жену в чужих грехах. И если она и вправду ребенок...
- Дети вырастают.
- Именно. Ты уже видишь в ней врага, и сделаешь ее врагом. Но... попробуй иначе.
Брокк, повторяя ее жест, стянул перчатку. Тень его металлических пальцев скользнула по лампе, распугивая стеклянных рыб.
- Боги, ты переоцениваешь свое...
- Уродство.
- Я этого не говорила!
- Верно, - Брокк сжал кулак. - Ты добра. И ты человек.
- Это что-то меняет?
- Все.
Дита молчала, ожидая продолжения. А Брокк подбирал слова, чтобы объяснить то, что для него было очевидно.
- Я не способен защитить, - металл сохранял тепло и подобие жизни, но оставался лишь металлом.
- Кого?
- Себя. Жену. Род. Я калека. Несомненно, полезный короне, но... это ничего не меняет. Я слаб, Дита. Лично я слаб. И как только в роду появится хоть кто-то, способный встать на мое место...
- Ты его уступишь без боя. Но при чем здесь твоя жена?
Она человек, а у людей все иначе.
- Сейчас она смотрит на меня... настороженно.
И внимательно, подмечая любой жест.
Оценивает? Ждет, когда он оступится, совершит ошибку?
Брокк не знал. Но его компания вряд ли была ей по душе. Исполнив обязательный ритуал совместного завтрака, Кэри с явным облегчением пряталась в своей комнате.
Она следила за Брокком, но издали, словно стесняясь этого своего интереса или же, напротив, опасаясь его гнева, пусть бы он никогда не давал ей повода думать, что способен обидеть.
Она была тиха.
Незаметна.
Девочка-призрак, о присутствии которого говорит лишь запах, тонкий аромат гортензий, что остается на коврах и вплетается в многовековую тишину библиотеки, цепляется за корешки старых книг, чей сон не тревожили годами. Этот запах лозой обвивает дверные ручки, распускается узорами на столовом серебре, на скатертях и вазах...
- Она вырастет.
Его жена красива, пусть бы и сама не понимает этой красоты, скрывая ее за простыми серыми платьями, которые слишком унылы, чтобы их и вправду выбирала Кэри.
- И поймет, как следует ко мне относиться.
- Как?
Вопрос Диты заставляет болезненно кривиться.
- Со снисхождением. Жалостью.
И не более того.
- Рано или поздно, но рядом с ней появится кто-то, кто... более ей соответствует.
Брокк видел, как это бывает.
Знакомство.
И несколько случайных встреч.
Букет цветов и скромная визитка. Ничего не значащие фразы.
Совместная прогулка в парке...
- И мне останется отойти в сторону и сделать вид, что я ослеп, оглох и слишком занят, чтобы заметить, как... самолюбие пострадает, но и только. В конце концов, я привык.
Дита слушала внимательно, упершись сухими пальцами в подбородок.
- Король не станет вмешиваться в семейные дела. А я... бросить вызов? Смешно, - железные пальцы разжались со скрипом. - Его примут. Нет, вряд ли меня убьют, мой соперник...
- Которого еще нет...
- ...не станет искать себе лишних неприятностей. Но жизнь, оставленная вот так, - это дополнительное унижение.
- Дело не в этой девочке, хотя ты уже обвиняешь ее в предательстве, которого она не совершала, - Дита прервала молчание, теперь она смотрела не на Брокка, но на разноцветных рыбок, вплавленных в молочно-белое стекло. - Дело в тебе.
Дита раскрыла журнал и пальцы ее на фоне белых страниц казались более желтыми, нежели обычно.
- Помнишь, что ты сам мне сказал, когда я узнала о болезни? Шансов нет, но это не повод, чтобы сдаваться. А ты, Брокк, сдался. Заранее признал поражение и теперь ищешь в нем виноватых. Прости, если обидела.
В ее словах была своя правда.
- Дай ей шанс. И себе тоже, Брокк. Нельзя вечно прятаться по углам.
Дита не ответила - заснула, и сон ее, как и во все предыдущие дни, был глубок.
Ей стало легче.
Хотя бы ненадолго, но порой и минуты значат многое. Брокк убрал с журнала ее руку, вялую, с сухой мягкой кожей, которая, казалось, при неосторожном прикосновении лопнет, расползется. Он коснулся волос, лица... сколько ей осталось?
Месяц?
Два?
А вновь пустота и одиночество, тщательно оберегаемое от посторонних.
Пролистав журнал - в этом сезоне дамам настоятельно рекомендовали носить синее и лисий мех - Брокк бросил его на стол. Вернувшись в кресло, к светильнику и рыбам, он вытянул ноги и закрыл глаза.
Жена? Он с ней поговорит... когда-нибудь, когда будет свободен от дел. Или хотя бы одного, нынешнего.
Четыре имени.
Четыре человека. И каждому из четверки Брокк верил, как себе самому. Вновь и вновь он перебирал их, словно костяшки домино, силясь разглядеть за нанесенным рисунком еще один, скрытый смысл.
Инголфр из рода Высокой Меди.
Бастард, и об этом обстоятельстве он не позволяет забыть ни себе, ни окружающим. Он молчалив и заносчив, как может быть заносчив тот, в ком есть кровь Высших. Самолюбив. Обидчив.
Но умен, а что хуже всего - умел.
Мог ли он?
Светловолосый, светлоглазый, имеющий отвратительную привычку тщательно подбирать слова, и так, что в каждой произнесенной им фразе чудился иной, скрытый смысл. В дурном настроении он язвил, высмеивая всех и вся, но... предать?
...тридцать семь лет.
И карьера, которая достигла потолка, если только...
Брокк дернул себя за прядь, призывая успокоиться, но дурные, темные мысли не отступали. Быть может, дело вовсе не в справедливости, как таковой? Не в возмездии? Смешно думать, что тот, кто принимал участие в создании огненных шаров, ныне преисполнился праведного гнева и загорелся идеей мести. Все проще.
Место.
Кто его займет, если Брокка вдруг не станет.
Инголфр? Пожалуй. Его поддержит род, которому подобный статус будет выгоден. Инголфр не молод, но и не стар. Умен. Опытен.
Лишен фантазии. Он хороший исполнитель, но не более, пусть бы самолюбие помешает ему признать сей факт.
Риг и Ригер. Братья из Темной ртути. Близнецы, столь разительно непохожие друг на друга. Риг высокий, молчаливый и задумчивый. Он нетороплив и даже скуп, что на слова, что на мысли, которые порой занимают его так, что Риг теряет тему беседы. Он талантлив, безусловно, но нерешителен во всем, что касается собственных идей. И каждую новую мусолит долго, облепляя собственными пустыми сомнениями, пока не превращает в нечто нежизнеспособное.
Ригер же за каждую идею цепляется, спорит до хрипоты, до пены, отстаивая ее право на жизнь. И берется воплощать тут же, на месте. А когда не получается - с первого же раза не получается никогда - он впадает в тоску, правда, недолгую. Все его эмоции быстры. Ригер, темноволосый, всклоченный и привычно-неряшливый, бурлит, легко впадая в гнев, остывая, тут же проникаясь раскаянием по поводу собственной несдержанности. Он многословен и в чем-то бестолков, но...
...в работе с огнем Ригер становится иным, холодным, собранным.
Чуждым.
Могли бы?
Риг? Однажды справился со сворой пустых страхов и довел идею до воплощения? Но чего ради... справедливости? Корысти?
Брокк перевернул монету.
Выгода?
Риг не так богат, но все знаю, что давно и безнадежно влюблен. В кого? Тайна, которую Риг хранит столь же рьяно, сколь государственные секреты. Но ясно, что девица эта - не для него... или же шанс есть, если Риг сумеет воспользоваться?
Ригер азартен не в меру. И время от времени проигрывается. В такие дни он появляется в лаборатории поздно, непривычно раздраженным. От него несет перегаром и дешевыми духами - проигрыши Ригер предпочитает отмечать в борделях средней руки...
Проигрался? И кто-то, скупив долговые векселя, вынудил Ригера сотрудничать?
Версия ничем не хуже остальных.
Олаф из сурьмяных. Зеленоглазый насмешник, который воспринимает работу, как игру. Он молод и талантлив, и прекрасно о том осведомлен. Честолюбив? Пожалуй, что нет. И правила ему в тягость. Он нарушает их, но... границы Олаф чувствует, что с людьми, что с правилами.
Мог бы?
Этот, пожалуй, не ради места, но из азарта, желания доказать собственную силу...
Проклятье!
Брокк поднялся в раздражении и монета, выскользнув из пальцев, упала, покатилась меж досок паркета.
Деньги. Честолюбие. Любовь... и азарт.
Кэри, встав перед зеркалом - а зеркало в ее новой комнате было огромным - рассматривала себя. Занятие это не сказать, чтобы было таким уж увлекательным, но... что с ней не так?
Лицо. Длинное такое. Худое. И подбородок узкий. Некрасивый? Кэри не знала. Ямочка вот имеется. Кэри закрывала ее пальцем и вновь открывала. Обыкновенный, если разобраться, подбородок. И губы тоже, разве что чересчур пухлые. Кэри растягивала их в улыбке, сжимала, выпячивала, поворачиваясь то левым, то правым боком к своему отражению. Но ведь не настолько они большие, чтобы вызывать отвращение. Щеки... их в дамском журнале советовали щипать, чтобы вызвать естественный румянец. И Кэри старательно советам следовала, вот только появлялся не румянец, но красные пятна вроде сыпи.
Жуть.
Нос... нос у нее курносый. Может, в этом дело? В курносости нет и тени благородства... а глаза и вовсе желтые. Брови опять же над переносицей срослись, и пусть бы даже это почти незаметно, но Кэри-то знает! Она трогала ниточку белых волос, искоса поглядывая на щипчики и набираясь решимости.
Быть может, без этой ниточки она станет чуть более... привлекательной?
Или бессмысленно и пытаться?
Потянув за белую прядку, Кэри вздохнула. Волосы у нее жесткие, непослушные. Горничная вчера два часа вымачивала их в особом патентованном растворе, который обещал исключительный блеск и устойчивость прически, а потом еще час накручивала на специальные косточки, на которых пришлось спать. После такого сна началась мигрень, наволочка пропиталась раствором и приклеилась к голове, косточки пришлось отдирать, но стоило провести щеткой по локонам, чтобы придать, как написано было в инструкции, вид естественный, как локоны исчезли.
Она вытянула шею, и отражение поспешило показать, насколько эта шея тоща и некрасива. Ключицы торчат. И плечи острые. Да и вся Кэри, целиком, какая-то угловатая, нелепая, со слишком длинными ногами и руками.
Выродок, одним словом.
Вздохнув, Кэри показала отражению язык и от зеркала отвернулась.
Шла вторая неделя ее замужества, и Кэри была вынуждена признаться самой себе, что она, наверное, все-таки ужас до чего некрасива. Иначе почему первый жених от нее сбежал, а нынешний, уже не жених, но супруг, всячески сторонится?
Еще тогда, в день нелепой ее свадьбы, он одарил Кэри взглядом, в котором смешались раздражение и насмешка. И эта его вежливая холодность...
- Леди, будьте так любезны не мешаться под ногами, - передразнила его Кэри, потянувшись к платью, серому и скучному, как и прочие, перебравшиеся в этот дом из дворца. - И вообще сделайте вид, что вас не существует!
Зануда.
И педант.
Ни разу к завтраку не опоздал. А уж выглядит... костюм на нем, надо признать, хорошо сидит. Галстук всегда завязан идеально. Рубашки белы... тоска.
- Доброе утро, леди, - Кэри застегивала пуговки на лифе. Пуговок было ровным счетом шестьдесят четыре, крохотных, обтянутых серым скользким шелком. И каждая не спешила попасть в петлю. - Погода сегодня отвратительная. Неправда ли? Ах, неправда... солнце...
Солнце и вправду выглянуло, робкое, блеклое, оно пробралось в старый изрядно запущенный сад, и вычертило белые дорожки на стеклах. Свет разлился по подоконнику, коснулся обоев, некогда нарядных, но ныне несколько выцветших в какой-то сероватый оттенок, словно бы запылившихся.
Комнаты, отведенные Кэри, были велики и... унылы.
Старая мебель со скрипучим креслом. Широкие его полозья успели оставить след на паркете, и сам он с возрастом побурел, пошел пятнами, а у окна и вовсе поднялся. Паркет натирали мастикой, и он лоснился, но сохранял стойкий аромат старого отсыревшего дерева.
Этот запах роднил его с мебелью, вычурной и массивной, чья гобеленовая обивка приобрела неприятный сальный блеск, а золотые нити потускнели. Пожалуй, дом, в котором Кэри выпало жить, был едва ли не старше прежнего, и столь же брюзглив, недоволен. Он чувствовал хозяйку и спешил ей жаловаться, но...
Что ей делать с этими жалобами?
Расправив складки на юбке, Кэри вернулась к зеркалу.
Гризетка, ничего другого и не скажешь. И может, конечно, оно и к лучшему, но... кто бы знал, до чего ей скучно замужем!
Часы, массивные, словно шкаф, пробили девять. И Кэри, мазнув пальцами по лакированному их коробу - жуть до чего хотелось внутрь заглянуть, потрогать посеребренные шишечки-грузики и кружевные изящные стрелки - покинула комнату. В доме царила привычная уже тишина.
- Леди, - камердинер ее супруга, такой же подтянутый и подчеркнуто-равнодушный, словно ухудшенная копия хозяина, ждал у дверей в столовую. - Райгрэ просил передать вам свои извинения. К его величайшему огорчению дела требуют его настоятельного присутствия вне стен дома...
Кэри вздохнула.
- Он вернется к ужину.
Великолепно. Вернется и по сложившемуся обычаю запрется в мастерской.
А ей что прикажете делать?
Завтракать в одиночестве было тоскливо. И неуютно. Столовая казалась более огромной, чем обычно. Пустой. Необжитой. И еда теряла вкус.
- Терпение, - повторила Кэри, разглядывая собственное отражение в чашке с чаем. - И еще раз терпение. Помни, что терпение - это главная добродетель женщины.
Но Кэри чувствовала, что запасы добродетели в ней подходят к концу. И если она не найдет себе занятие, то...
Она оторвала взгляд от чашки и огляделась.
Вечером, значит, вернется?
И если так, то... весь этот огромный пустой дом до самого вечера в полном распоряжении Кэри.
Не то, чтобы она не успела его осмотреть. Супруг был столь любезен, что устроил небольшую экскурсию, настоятельно порекомендовав не приближаться к мастерской и его личным покоям. Кэри и не собирается. Нужны ей покои... она подозревает, что в доме и без того множество интересных мест.
...библиотека.
Массивные шкафы, украшенные резьбой, поднимались к самому потолку. В деревянные листья невиданного растения въелась пыль. И само дерево стало липким, неприятным в прикосновении. Портьеры запирали солнечный свет, и книги прочно сжились с царившим здесь полумраком. Кэри трогала твердые корешки, обещая вернуться.
...глупая, - Сверр вскарабкался по лестнице, и Кэри, вцепившись в нее, навалилась всем весом. Веса было немного, и лестница угрожающе раскачивалась. А Кэри старалась не думать о том, что будет, если Сверр свалится. Или если их застанут здесь.
Кэри запрещено появляться в библиотеке.
Сверр же повис на самом верху, уцепившись рукой за полку, которая казалась жуть до чего неустойчивой.
- Глупая, - повторил он, - самые интересные книги наверху прячут.
Он вытаскивал одну за другой, раскрывал, перелистывал страницы, немало не заботясь о том, что руки грязные, и возвращал на место.
- Почему?
- Чтобы мы не добрались.
Сверр нашел то, что хотел, и сунув тонкую книжку за пазуху, спустился.
- Идем, - он схватил Кэри за руку.
- Но...
Вдруг их поймают? Или обнаружат пропажу? Если книга интересная, то... стало быть нужна?
- Идем, не здесь такое разглядывать...
...и не в музыкальной комнате.
Все музыкальные комнаты похожи друг на друга.
Ковер. Клавесин. Стулья. Мебель белая, легкая и камин облицован мрамором. Тишину нарушает тиканье старых часов. В этом доме часов превеликое множество, словно ее супруг пытается договориться со временем. И нынешние похожи на те, что остались в комнате Кэри. Темный их корпус массивен, лак потускнел и на углах пошел трещинами. На бронзовом циферблате проступила характерная прозелень, и стрелки двигались медленно. Некоторое время Кэри любовалась ими, а потом, подкравшись на цыпочках, коснулась двери, открыла и потрогала длинную цепь, которая уже почти достигла пола. И по циферблату пальцами провела.
Часы были красивы. И те, что стояли на каминной полке тоже... и другие, под стеклянным колпаком... вот только время все показывали разное.
Странно как.
...гостиная и еще одна...
...гостевые спальни, схожие друг с другом и одинаково заброшенные. В углах пряталась пыль, а под потолком разрасталось кружево паутины.
...бильярдная и старый стол, затянутый тяжелым зеленым сукном. Он явно нуждался в починке. И Кэри, остановившись перед стойкой, подняла шар из слоновой кости. Вряд ли этой комнатой пользовались часто. А вот отец почти не выходил.
Но в бильярдной детям не место.
- ...а вы все-таки доложите, - этот голос заставил Кэри вздрогнуть. В первое мгновенье ей почудилось даже, что она ослышалась.
Этому голосу место во снах.
- Давайте, любезный, нечего меня так рассматривать!
Пальцы разжались, и шар из слоновой кости, меченный девяткой, выпал, покатился по полу с глухим неприятным звуком.
- Или хотите, чтобы я сам поднялся?
Нет.
Невозможно.
Если Сверр умер, то...
...Сверр умер, а остальные?
Почему Кэри решила, что и они исчезнут из ее жизни?
Она выдохнула и сжала кулачки.
Исчезнут.
Все изменилось, и... Сверра больше нет, а остальные не опасны. Надо просто набраться смелости и выставить незваного гостя из дома. Сам он не уйдет. И если явился, то встречи не избежать. И Кэри, проведя ладонями по платью - руки все равно дрожали - велела себе успокоиться.
И про осанку вспомнить.
В конце концов, она - здесь хозяйка.
Хотя бы формально.
- О, наша мышка Кэри! - гость раскрыл руки и шагнул навстречу, явно собираясь заключить Кэри в объятья. И на лице дворецкого, весьма пожилого представительного человека, мелькнула тень неудовольствия. Счел ли он, что нежданный визитер имеет право на подобное поведение?
Или Кэри позволила ему думать, что он имеет?
- Добрый день, Ригер, - сказала она, постаравшись, чтобы приветствие это звучало весьма холодно, равнодушно даже. И от объятий ускользнула с привычной легкостью.
- Ты все такая же нелюдимая. Замужество тебя ничуть не изменило.
- Что тебе нужно?
Не слишком вежливо, но Ригер не из тех, кто понимает намеки.
- Да так... проходил мимо... решил заглянуть... поздравить... Брокк дома?
- Занят. Вернется к вечеру.
- Занят? - Ригер приподнял бровь. - Интересно, чем же занят мой старый друг...
Друг?
Невероятно!
- Друг, мышка моя, друг. А ты и не знала. Фредди, будь добр, принеси выпить. Да и проводи нас куда-нибудь, где побеседовать можно.
Фредерик, поджав губы, - происходящее ему было явно не по вкусу, повернулся к гостю спиной.
- Прошу вас, - бросил он.
И Кэри почувствовала себя виноватой, хотя совершенно точно знала, что за ней нет вины!
- Мышка-малышка, не делай такое несчастное личико. Или я заподозрю тебя в том, что ты не рада старому другу, - Ригер сделал еще одну попытку приблизиться, но Кэри за последние годы очень хорошо научилась избегать ненужного внимания. - До чего же ты упряма...
Он вздохнул и рассмеялся неприятным дребезжащим смехом. И Кэри передернуло.
Друг.
Не может такого быть... ее муж, конечно, заносчивый и крайне неприятный тип, но... что у него общего с Ригером? Он появлялся в том доме, о котором Кэри хотела бы забыть, в дни большой игры, всегда веселый, преисполненный каких-то безумных надежд. Он вытаскивал пачку денег из кармана и, помахав у Кэри перед носом, говорил:
- Поцелуй на счастье, мышка?
Она отворачивалась. Ей хотелось исчезнуть вовсе, спрятаться, и маска не спасала от стыда. Благо, ответа от нее не ждали: Сверр запрещал ей разговаривать.
И она не имела ничего против.
Ригер проигрывал. Всегда. Карты его не любили, и он, с каждым проигрышем мрачнея, пил. Пьянел Ригер как-то сразу и вдруг, он с руганью швырял карты Кэри в лицо и, поднявшись на нетвердых ногах, взвизгивал:
- Раздавай нормально!
И отшатывался, схлестнувшись взглядом со Сверром.
Ригер был трусоват.
И притворно весел.
- К слову, выражаю соболезнования по поводу твоей утраты, - он оглядел гостиную и поморщился. - Бедновато...
- Что тебе надо?
Он не к Брокку пришел, это Кэри осознала четко.
- Мне... - Ригер сунул большие пальцы под жилетку. Он всегда носил жилеты каких-то невообразимых ярких цветов, и нынешний был желтым, в тонкую лиловую полоску. Жилет плотно обтягивал живот Ригера, и стальным аксельбантом висела цепочка. - Мне не так уж много... жить, Кэри, просто жить. Легко. Весело. Не особо задумываясь о будущем. Это мой братец пусть тратит отведенные ему дни на пустопорожние мечтания.
Ригер прошелся по гостиной и, остановившись у окна, тронул гардины.
- Я же существо легкое... незлобливое, заметь.
Подали чай. И Кэри, сдерживая дрожь в руках, разлила его по чашкам.
Здесь ее дом.
Формально.
И если так, то... стоит приказать, и Ригера выставят за дверь. Но она молчала.
- Я бы мог припомнить многие обиды...
Он повернулся к ней.
- Разве, - Кэри уклонилась от прикосновения. - Тебя кто-нибудь обижал в доме моего брата?
- Твоего брата... заносчивой скотиной он был, правда?