Ничто так не убеждает в существовании души, как ощущение того, что в неё насрали.
Из откровений пана Мазепова, живописца, сделанных им после первой творческой выставки, на каковую пан Мазепов возлагал немалые надежды.
- Труп, одна штука, - сказал Себастьян, пнув пана Острожского остроносой туфелькой. - Экий ты, братец, неосторожный. Кто ж так со свидетелями-то обращается?
Младший насупился.
Нервничает?
И на труп глядит с опаскою, точно подозревает за мертвяком нехорошее. Оно, конечно, бывает всякое, и встают, и ходют потом, людей обыкновенных лишая законного сна, но чутье подсказывало Себастьяну, что нынешний труп - самого обыкновенного свойства.
- Я его связал, - сквозь зубы процедил Лихо.
Его правда. Связал. Кожаным шнурком, которым обычно волосы подвязывал. И главное, вязал со всем старанием, затянул так, что шнурок этот едва ли не до кости впился.
- И на поле никого не было.
- Хочешь сказать, что он сам? - Себастьян, подобрав юбки, которые в следственном деле мешали изрядно, присел. Наклонившись к самым губам мертвеца, он втянул воздух. - Чуешь?
- Что?
- А ты понюхай.
Нюхать пана Острожского Лихо явно не желал, но подчинился.
- Медом вроде...
- Медом. И еще чем?
- Бес!
- Нюхай, я сказал.
Лихо зарычал.
- Ты ж волкодлак, у тебя чутье должно быть, как у породистой гончей... - Себастьян погладил братца по макушке и в приступе родственной любви, которая как всегда проявилась престранно, сказал: - Унюхаешь правильно, я тебе ошейник куплю. Модный. Именной и с подвесочкой...
- А в челюсть? - мрачно поинтересовался Лихо, наклоняясь к самым губам пана Острожского.
- А в челюсть меня нельзя. У меня еще свидание...
Это Себастьян произнес с печалью, которая, однако, в ожесточившемся сердце младшего брата не нашла понимания. Лихо лишь фыркнул и ехидно поинтересовался:
- На свадьбу позовете?
- Всенепременнейше! И если дальше пойдет также, то женихом... ты не отвлекайся, нюхай.
- Мед липовый... и деготь... еще воск... нет, воском он усы мазал.
- Молодец. Дальше?
- Соленые огурцы и чеснок... погоди... - Лихо отстранился и головой мотнул. - Чесноком пахнет, но... не изо рта. Он его не ел, а...
- Это не я. Я его, конечно, придушил слегка... разозлился...
Себастьян покачал головой: крайне неосмотрительно было с точки зрения пана Острожского злить Лихослава. Он и человеком будучи характер имел скварный, а с волкодлака перед полнолунием и вовсе никакого спросу.
- На ожог похоже, - Лихо коснулся волдыря когтем.
- Ожог и есть, только не огненный, а химический, приглядись хорошенько... да расстегни ты ему рубашку, не волнуйся, он возражать не станет.
- Не скажи, - прежде, чем к рубашке лезть, Лихослав снял ботинки, стянул носки и, скатав комом, сунул их в рот покойнику.
Себастьян, за сим действом наблюдавший с немалым интересом, на всякий случай отодвинулся и, ткнув в труп пальчиком, произнес:
- Я, конечно, понимаю, что у тебя есть причины его недолюбливать, но... носки в рот? Это как-то чересчур. Прекращай глумиться над телом свидетеля...
Мертвяку он почти сочувствовал.
- Я не глумлюсь, - ответил Лихослав, для надежности затягивая поверх носков ременную петлю. - Он с Серых земель... и мало ли, как оно... это тут у вас покойники с большего народ смирный, а там...
Договаривать не стал, разодрал рубашку мертвеца.
Пятно на груди было не красным - черным, вдавленным.
- Вот же... и не побоялся Вотанов крест надеть! - удивился Лихо, пятно трогая. - Хотя, конечно, если с большего человек... крест его не спас.
- Но след оставил. Если крест был освящен должным образом, а судя по глубине ожога потерпевший не пожалел денег на полный обряд...
Панночка Белопольска к мертвяку прикасаться брезговала. И всерьез подумывала про обморок, потому как девице приличной видеть этакие ужасы было непристойно... и не пристало... и вообще мутило... а ежели вдруг да вывернет?
- Мед... и еще огурцы... вряд ли он огурцы закусывал медом... или мед огурцами? - Лихо продолжал рассуждать вслух. - Медом на Креплиной пустоши пахнет... хорошо так пахнет, сладко... так и тянет с коня сойти и прогуляться по лужку...
- И как, находились?
- Находились. Их потом на лужке и находили... улыбались вот так же, счастливо. Белый дурман, - Лихо поднялся и руки вытер о штаны. - Он же - навья хмарь... или навий морок еще... правда, чтобы вот тут... странно.
Себастьян согласился: странно.
- Думаешь, эта его знакомая, к которой он Еву собирался...
- Думаю, что все это до хренища сложно и непонятно, - Себастьян обошел труп с другой стороны. - Зачем он нужен был колдовке? Убила, когда попался? Он бы все одно попался... дурак же ж... а с дураками связываться, даже хитрыми, оно себе дороже... зачем тогда?
Лихо ждал, если и имелись у него свои мысли, то делиться ими он не собирался.
- Ладно, - Себастьян потер виски, потому как голова начала мерзко ныть, не то мигренью испереживавшейся за день панночки Белопольской, не то собственной, Себастьяновой, нажитой от избытка информации. - Свези-ка ты этого красавца Аврелию Яковлевичу. Пусть допросит... авось и повезет.
- А ты?
- А я не могу. Говорил же. Свидание у меня, чтоб его...
...часом позже многочисленные постояльцы коронной гостиницы, до того трагического дня, как поселился в ней Аврелий Яковлевич, имевшей репутацию самого спокойного в городе заведения, всерьез задумались о перемене места обитания. Хозяин же гостиницы, проклиная и собственную трусость, не позволившую отказать постояльцу столь сомнительному, и собственное же честолюбие, пил пахучие успокоительные капли и срывающимся шепотом проклинал всех ведьмаков разом. А заодно уж и королевских улан, напрочь лишенных, что такту, что вообще понимания.
Причиной же сего переполоха, после которого тихий Гданьск взбудоражили самые разнообразные слухи, один другого жутче, стал черный весьма зловещего вида экипаж. После говорили, что блестел он лаком и позолотой, а четверик коней вовсе дымы изрыгал. Впрочем, находились особы настроенные скептически, утверждавшие, будто бы карета оная была вида самого обыкновенного, разве что по некой странной причине лишенная одной дверцы...
И правил ей вовсе не мертвяк в форме королевского улана.
Что, дескать, кучер был очень даже жив, а местами чересчур. Он коней, к слову, не самых хороших, так, средней руки, остановил и, спрыгнув с козел, кинул швейцару:
- Аврелий Яковлевич тут обретается?
Мальчишка, который перенял вожжи, после говорил, что за работу ему улан целый сребень дал, и что от монеты этой, как и от самого странного посетителя, вовсю несло мертвечиною.
Врал, небось.
Швейцар вот ничего не утверждал, лишь скалился, демонстрируя на редкость ровные белые зубы, которыми втайне гордился, и ус покручивал.
Тогда же он ответил:
- Здесь-с... еще не встали-с.
Это швейцару было известно от горничной, которая в комнатах ведьмака прибиралась и за то получала от хозяина двойной оклад, а после того случая с дымами и призраками и вовсе выпросила себе премию на капли от нервов.
К известию о том, что Аврелий Яковлевич еще почивать изволят, улан отнесся без должного пиетета. Мальчишке кинул сребень, стало быть за хлопоты, велев:
- Отведи к полицейской управе, пускай займутся... погодь.
Он исчез в карете, в которой и вправду не хватало дверцы, и это обстоятельство само по себе премного швейцара смущало. Но он, обладавший немалым жизненным опытом, не стал заострять внимания на сем недостатке экипажа, равно как и на иных признаках, дававших понять, что утро у кареты не задалось. И улана пропустил бы безропотно, когда б...
Из кареты тот вышел не один.
В первое мгновенье швейцару показалось, что человек, которого улан с противоестественной легкостью нес на плече, пьян.
- Дверь открой, - бросил улан и сам же сапогом пнул.
Пинок пришелся в закаленное стекло, которое по приказу владельца гостиницы трижды в день натирали мягкой ветошью, дабы сохранить прозрачность.
На стекле остался след сапога.
И еще, кажется, раздавленный жук... но не это шокировало швейцара: среди гостей встречались и грубияны. Нет, он вдруг увидел, что руки господина в грязном, но явно не дешевом костюме, связаны за спиной, что рот его заткнут и ко всему перетянут ременной петлей, в которой не без труда узнавался форменный поясной ремень, благо, пряжка его с королевской пантерой поблескивала...
Швейцар открыл было рот, дабы выразить свое возмущение подобным поворотом дел: все-таки гостиница, отмеченная в путеводителе королевства Познаньского коронами, имела определенную репутацию, каковую этот улан мог разрушить.
- Что? - улан, верно, ощутил и возмущение, и гнев, охвативший добропорядочного и степенного служителя.
Повернулся он резко, опалив недобрым взглядом желтых глаз. А швейцар вдруг ясно осознал, что господин в некогда дорогом костюме ныне мертв. И от страха не нашелся сказать ничего лучше, кроме как:
- С трупами нельзя.
- Почему? - неожиданно заинтересовался улан.
- Не принято.
И видя сомнение на лице гостя, следовало сказать, что лице в целом симпатичном, несмотря на некоторую избыточную жесткость черт, добавил:
- Дамы-с... а у дам-с - нервы-с... труп их побеспокоит.
- Не переживай, - улан погладил мертвеца по спине. - Не побеспокоит он твоих дам. Он у меня вообще тихий...
И оскалился, демонстрируя внушительного вида клыки.
От обморока швейцара удержала лишь профессиональная честь и понимание, что, в общем-то, странный гость уйдет, а вот гостиница останется. И добре бы ему остаться при ней.
К чести улана следовало отметить, что труп его и вправду оказался нешумливым, и в иных обстоятельствах, при малой толике везения, сия престранная пара осталась бы незамеченной, но...
...княгиня Поташевска имела обыкновение выгуливать четырех своих шпицев аккурат в четверть третьего...
...а панна Кокусова, супруга купца первой гильдии, находившаяся в Гданьске на излечении подагры, спускалась в кофейню за ради беседы с давней своей заклятою подругой...
...и четыре кузины Одоленские собрались на полуденный променад по набережной...
В общем, дам в холле гостиницы скопилось с избытком...
- Лишек! - воскликнула княгиня, несмотря на преклонные года сохранившая и остроту зрения, и ловкость. - Ты ли это!
- Я, тетушка, - несколько нервозно признался улан.
Кузины Одоленские одарили его взглядами.
Купчиха неодобрительно покачала головой... что именно она не одобряла, впоследствии узнать не удалось.
- Что ты тут делаешь?
Шпицы княгини, рванувшиеся было к улану, попятились.
- Да вот... так... труп несу, - ответил тот, перекидывая тело с левого плеча на правое.
Кузины присмотрелись.
Купчиха охнула.
Шпицы взвыли, а княгиня лишь укоризненно покачала головой:
- Годы идут, а ты не меняешься, вечно всякую гадость домой таскаешь...
- Так... - улан, кажется, смутился. - Я... не себе... по службе... служебный труп, так сказать...
Это объяснение княгиню удовлетворило, чего нельзя было сказать о кузинах Одоленкских, к созерцанию трупов, служебных аль вольного характеру, вовсе не расположенных...
Девицы завизжали.
Купчиха молчаливо и солидно лишилась чувств, осев на руки молоденького коридорного, коий в последние дни за нею увивался...
Впрочем, улан на суматоху внимания не обратил.
Он прежним бодрым шагом пересек холл, поднялся по лестнице, оставив на дорожке вереницу пыльных следов.
Труп на плече улана покачивался, но как и было обещано, вел себя смирно.
В дверь нумера для новобрачных, украшенную резными веночками, стучал улан смело, бодро даже. И когда открыли, сказал:
- Вам тут посылка, Аврелий Яковлевич.
Ведьмак, и вправду выглядевший несколько сонным, зевнул и почесал бронзовый живот.
- Ты, Лихо, как-то больно осмелел...
Но посторонился, пропуская и улана, и его престранную ношу.
- Так это... куда класть? - поинтересовался Лихо, оглядываясь. Нумер, некогда роскошный, за пару недель гостевания ведьмака изрядно преобразился.
Исчез розовый толстый ковер, а паркет утратил прежний лоск, но зато обзавелся престранным самого пугающего вида узором. На посеребренных обоях осела копоть, каковой вроде бы и взяться было неоткуда, но взялась же. на кофейном столике преочаровательного вида ныне теснились склянки, а в камине обжилась переносная жаровенка.
В нумере воняло паленым волосом и полынью.
- А куда-нибудь поклади, - широко зевнув, сказал ведьмак.
Лихо сбросил труп у камина.
- И рассказывай, с чего вдруг этакая... забота. Работу на дом мне еще не приносили.
Лихо заговорил.
Старался спокойно, коротко и исключительно по делу. Аврелий Яковлевич слушал, кивал и труп разглядывал с превеликим интересом...
Тело пана Острожского Аврелий Яковлевич перевернул на спину кочергою.
- Предусмотрительно, - той же кочергой он указал на ремень. - И жестоко. У упырей очень тонкое обоняние... тоньше, чем у волкодлаков. Он бы тебя возненавидел.
- Он и при жизни-то меня не очень любил.
Упырей Лихо недолюбливал, во-первых, потому как уж больно они на обыкновенных людей похожи были, во-вторых, волкодлачья его натура требовала от конкурентов избавляться...
- Ну-ка, ну-ка, дорогой, - Аврелий Яковлевич вдруг оказался рядом. - Иди-ка ты сюда... от сюда... к окошку стань.
Лихо стал.
Аврелий Яковлевич же в руку вцепился, заставил ладонь разжать.
И долго, пристально разглядывал, что саму эту ладонь, что короткие когтистые пальцы... потом рот заставил открыть и зубы щупал.
Веки оттягивал.
- Смотри на солнышко, смотри... и давно оно так?
- Сегодня. Я... разозлился.
- Крепко?
- Да.
- Убить хотел?
- Да.
- Оно и ладно... иную мразь и убить - грех невеликий... душил или зубами?
- Душил.
Будто по мертвяку не видно...
- Но когтями его поцарапал... погляди.
Глядеть на пана Острожского у Лихослава желания не было, но и перечить ведьмаку он не посмел.
- Все плохо? - спросил, сев на пол.
- Смотря для кого. От для него, - Аврелий Яковлевич, так и не выпустивший кочерги, ткнул ею в труп, - таки да, плохо. А ты вроде живой и бодрый.
- Человек?
- Большей частью.
- А меньшей? Волкодлак?
- Волкодлак, да... - ведьмак потер подбородок. - Волкодлак волкодлаку рознь... сядь вон в кресло, сейчас чаю принесут. Попьем, поговорим... Хозяйка, значит... объявилась... от кур-р-рвина масть!
Аврелий Яковлевич чай заказывал сам.
Подали быстро, и коридорный, вкативший в нумер тележку, изо всех сил старался на труп не глазеть, но все одно глазел, бледнел и вздыхал.
А еще чесался, точно пес лишайный...
- Пущай чешется. Оно за дело, - сказал Аврелий Яковлевич, самолично чай по фарфоровым полупрозрачным чашечкам разливая. Молоком забелил. Щипчиками серебряными сахар подхватил, окунул и, из чашки вытащив, облизал поспешно. Пояснил, хоть бы Лихо ни о чем не спрашивал. - С юности этак привычен пить. По первости сахар - он деликатесой был... других не знал. Ты-то не стесняйся, княжич...
- Надолго ли...
- Разговор?
- Княжич.
- За батьку своего переживаешь? Плюнь и разотри. Дрянь, а не человек. Гнилой. И братец твой не лучше, который меньшой... еще тот поганец...
Лихо пожал плечами. С Велеславом у него с юных лет отношения не заладились, потому как был братец не то, чтобы гнилой, но и вправду характера поганого.
Все наушничал.
И ныл... ныл и наушничал... правда, когда ж то было?
С другое стороны, Велеслав сумел при дворце остаться, на месте Лихо, и прижился, и ко двору пришелся, хотя и плачется в письмах на бедность, на судьбу свою, которая его не то, что вторым - третьим сыном сделала, лишив всяческих перспектив...
Только ж разве о нем речь?
- На отца твоего управа найдется, - Аврелий Яковлевич, чашку отставивши, потянулся. Кости захрустели, а русалки на плече задергались, зашевелили хвостами. - А вот за братцем приглядывай... чернотой от него несет... такое бывает, когда человечек успел замараться...
- Вы к чему это?
Разговор был неприятен.
Не то, чтобы Лихо так уж братца любил, но... родич.
Кровный.
Единокровный и Богами даденый. Иного не будет.
- К тому, чтоб ты, олух Вотанов, осторожней был, - перегнувшись через столик, Аврелий Яковлевич дал щелбана, от которого в голове загудело. - Потому как и вправду... ситуация у тебя непростая. Чай пей.
Лихо и хлебанул, позабывши, что чай-то свежезаваренный, горячий.
Кипятком опалило так, что аж закашлялся.
- Аккуратней... экий ты нервный, прям как старшенький твой... вы друг друга стоите... и рад, что помирилися... простил?
- Простил.
- От и молодец.
Спрашивать, откуда давняя и крепко уже забытая история стала Аврелию Яковлевичу известна, Лихо не стал. Ведьмак же, держа чашку в щепоти, макал в нее рафинад, который обсасывал, жмурясь от удовольствия. Говорить не спешил, а Лихо ведьмака не торопил.
- Если подумать, то ты мне навроде крестника... я тебя после той историйки с душегубцем вытаскивал. Помнишь?
- Такое забудешь...
- Помнится, сижу дома, отдыхаю от трудов праведных... уж не помню, каких именно, но точно праведных, - Аврелий Яковлевич языком поймал темную сахарную каплю. - И тут заявляется ко мне молодец добрый... как добрый, относительно, конечно. Но буйный весьма... сам на ногах едва держится, и видом больше похож на тех людишек, которых в богадельню отдавать принято для спокойствия окружающих. И главное, что оный блаженный требует, заметь, не просит, а именно требует, немедля с ним в госпиталь отправиться и братца спасти...
- Не помню, - признался Лихо.
И Бес о таком не рассказывал...
- Где уж тебе упомнить, когда ты одной ногой на Хельмовых путях стоял? Местные целители только руками и развели... а братец твой заслышал, что я и мертвого поднять способный... нет, с мертвыми-то оно проще, чем с живыми, - Аврелий Яковлевич покосился на тело пана Острожского, которое терпеливо ждало окончания беседы. - Но и с живыми мне случалось дело иметь... точнее с полуживыми...
- И вы меня вылечили.
- Не спеши, Лихо... тут тебе разговор не о бирюльках, чай. Я ж ведьмак, ежели ты не забыл. Я могу лечить, но не светлою Иржениной силой. Я... как бы это правильней сказать... беру у смерти заем. А с этаким ростовщиком завязываться - себе дороже... вот и выходит, что таки да, лечу, но вместе с тем... на тебе навроде как метка моя остается...
Аврелий Яковлевич замолчал и пальцы сжал. Хрустнул подплавленный сахар, раскололся на куски, а куски упали в чай. Он же щипчиками размешал, потом и их уронил, а чашку отставил, разом к ней интерес потерявши.
- Не бойся, не тебе платить... если уж отпустили душу Хельмовы дороги, то и жить ей долго... примета такая...
- Я не боюсь.
- Не боишься, верно... надо было тебя, дурня этого неспокойного, за шкирку и в отчий дом воротить... ишь, вздумалось искать подвигов... нашел... и скажи вот, руку на сердце положа, кому это твое геройство надобно было?
Лихо опустил голову.
Выходит, что никому... отец возвращению не особо обрадовался, только сказал, что дела семейные идут хуже некуда... и Лихо следует правильно невесту выбрать.
Велеслав и вовсе не счел нужным огорчение скрывать... бросил лишь, что свидеться не чаял.
...он ведь князем станет, ежели вдруг с Лихо неладно будет...
...и верно, примерил уже и венец княжеский, и титул...
...нехорошо так о родном брате думать...
Катаржина и Августа заговорили о приемах и приданом, без которого хорошую партию не составить. Бержане по святым местам отправиться охота, а после в монастырь, но не в обыкновенный, куда берут всяких девиц. Она, Бержана, не может в одних стенах с бывшими воровками да распутницами пребывать, хоть бы оные воровки и распутницы раскаялись, ей надобно всенепременно в Лебяжью обитель, куда принимают исключительно девиц достойного рода.
...и не за даром.
...двести тысяч злотней взнос.
Дорогое ныне просветление, да и добро получается недешево, но хуже всего, что семейство, с Лихославовым возвращением смирившееся, принялось перебирать невест состоятельных, чьего приданого хватило бы дела поправить...
- Кровь, она, конечно, не водица, - мягко произнес Аврелий Яковлевич. - Да только и не хомут на шею... небось, ты-то про проклятье и словом не обмолвился.
- Бес...
- Бес твой хвостатый сам все вызнает, когда надо и без мыла в жопу влезет, - странно, но прозвучало это едва ли не похвалой. - А остальным что не сказал.
- Зачем? Волноваться станут зазря, а оно не мешает...
- От дурень! - восхитился Аврелий Яковлевич и ложечкой серебряной к Лихославову лбу приложился. - Волноваться станут... разве что о том, что женить тебя надобно срочно... но смолчал, от и ладно... и про другое смолчал?
Конечно.
Проклятье - это... бывает с каждым, даже в мирном Познаньске можно ненароком получить. Волкодлачья же кровь - дело иное.
- Смолчал и дальше молчи, что про одно, что про другое. С твоею семейкой, крестничек, чем меньше они знают, тем спокойней ты жить будешь. Это тебе на будущее, чтоб не вздумал языком трепать, а то ж...
- А есть ли это будущее.
- Экий ты, крестничек, меланхолически настроенный... угомонись уже. Что ты о волкодлаках знаешь?
- Твари.
- Все мы твари божии, Великой Троицей сотворенные, - произнес ведьмак и в глаза глянул. - Давай, вспоминай...
- Волкодлаки.... Большую часть времени - обыкновенные люди, от иных отличаются разве что особой волохатостью, - Лихо потер щеку. - Но на полную луну оборачиваются... ну волкодлаками и оборачиваются! Тварь получается косматая, не человек, и не волк. Злобная. Лютая. Рвет все, что видит... кого видит... особо до людей охоча... жрет печень и сердце, остальным брезгует, ну или разве что голоден сильно...
Аврелий Яковлевич слушал и кивал.
- Убивать такого сподручней в человеческом обличье, потому как волкодлачья шкура очень прочна, но человеком он зачастую не помнит, что творил, ставши зверем.
- А оборотни от волкодлаков чем отличаются?
- Оборотни могут превращаться по своему желанию и памяти не теряют. В большинстве своем они и в зверином обличье людьми остаются. А вот Хельмовы перевертыши - те напротив, звери, способные человеческий облик принимать. Ну что, сдал я экзамен?
- Теорию ты знаешь, - согласился Аврелий Яковлевич. - А вот думать так не способен. Безголовость - это у вас с братцем семейное.
- Издеваетесь?
- Факт констатирую. Итак, есть оборотни, есть волкодлаки, есть перевертыши... ты не оборотень, поскольку эту кровь только унаследовать можно. Ты не перевертыш, ибо способен мыслить и говорить. Но ты и не волкодлак.
- Как?
- Обыкновенно. На руки глянь.
Руки были не совсем, чтобы человеческими...
- А полнолуние нескоро, - спокойно произнес Аврелий Яковлевич. - Ко всему истинный волкодлак в половинчатой ипостаси не ходит... он сразу оборачивается.
- И кто я?
- Вотанов волк...
Звякнула ложечка о край чашки. И чашка в руке треснула, сама собою, впилась фарфоровыми зубами в ладонь.
- Это была хорошая новость.
- А плохая? - поинтересовался Лихо, рукавом затирая мокрое пятно на брюках.
- Плохая... волкодлачья кровь и вправду бы ушла со временем. А вот эта... тут сложней... вотановы волки... только от тебя одного зависит, сумеешь ли ты на краю устоять. Слышишь зов?
- Слышу.
- Пока ты не управился с этой частью своей натуры, берегись... она попытается свое взять.
- Хозяйка.
- И Хозяйка, и... не только она. Вотанов волк, крестничек, та еще пакость. Его, в отличие от волкодлака, убить непросто... а уж сам-то... ежели найти и приручить... - Аврелий Яковлевич поднялся и подошел к двери, провел по ней ладонью.
Лихослав вздрогнул.
- Видишь?
По двери поползла серая плесень заклятья.
- Волкодлаки, как и перевертыши, магию чуют. Оборотни и чаровать способны по малости, но вот видеть...
Второе заклятье Аврелий Яковлевич повесил на дверь, за которой по прикидкам Лихо находилась спальня. Досталось и окну. Со стекла плесень соскальзывала, но все ж упрямо раскидывала тонкую паутину ветвей.
- Крестничек, то, что я тебе сейчас скажу... князя-волкодлака, ежели он не опасен, примут. А вот вотанова волка... найдется много охотников, которые пожелают тебя на цепь посадить. Или, как не выйдет, пристрелить, так, чтоб другим не достался. Разумеешь?
Лихо покачал головой.
Вотанов волк?
Что он знает о Вотановых волках... а то, что и все... сказки детские... Вотан-всеотец, чертоги его хрустальные, в которых пирует небесное воинство, души величайших героев... прекрасные девы, Ирженины невесты, ткут им из лунного света кольчуги, легкие да прочные... кипит кровью пролитой, горячей Игрень-река и стоит над нею Калинов мост, который стерегут два волка.
Имя им: Злой и Жадный.
И когда случается Вотану чертоги собственные покидать, то запрягает он волков в колесницу, а то и верхом едет... Лихо никогда-то понять не способный был, как это можно сразу на двух волках усидеть.
...аллегория то, мол, человеческие злобу и жадность лишь силой духа смирить можно, каковой и есть - воплощение Вотана.
...и ночью Хельмовой безлунной летят волки по-над землей, скачут, гнутся под лапами их вершины елей, а по следу, который на небе остается седыми шрамами, идет Вотанова охота, трубят рога, рождают зимние ветра, и сыплется снежное серебро с обледеневших кольчуг.
Горе душегубу, который в эту ночь оказался по-за крепкими дверями дома...
...найдут его утром, загнанного, замыленного, с лицом перекошенным...
Горе клеветнику.
И лжецу.
Всем тем, кто попирал заветы Светлых богов, тем самым собственную душу губил...
...сказки...
...но Лихо вдруг увидел, как гнутся темные ели, скрипят. И где-то внизу бело-черная, гладкая, мелькает земля. Остановиться, разглядеть бы ее, да гонит вперед хриплый вой рогов... летит снежное крошево, и тучи норовят расползтись под лапами...
- Лихо! - этот голос прогнал воспоминание, которое поблекло, истаяло, оставив привкус снега на губах...