Карелин Алексей © 01.11.2008
ВЕЛЕС1
|
|
Всякий, кто упорствует в своем мнении, всегда пожалеет об этом.
Умсуралмаали
Людьми правит жажда
Bat
|
Голова опушена, словно одуванчик, тонкими веточками с молодой зеленью. Кожа темна и груба, точно кора дуба. В мраке глубин глазниц тлеют угольки. Ни ресниц, ни бровей. На месте правого уха - сучок. Усы и борода свисают ручьями из березовых листьев.
Другой бы испугался страшилища эдакого, но Борислав леших повидал немало. Его не смущает вид лесного духа, как и привычка лешего одеваться не как все: левую полу кафтана запахивать за правую, лапти надевать на разноименную ногу.
- И удобно?- спросил Борислав, кивнув на стопы лешего.
Нечистый усмехнулся, снял правый лапоть, распустил онучи и лукаво посмотрел на человека.
- А?
Вопреки правилам, пальцы поднимаются ступеньками вправо. Борислав озадаченно почесал затылок, чем развеселил лешего еще больше.
Когда царь леса укутал ногу обмотками и вдел в лапоть, Борислав спросил:
- Так почему ты велел не упоминать о моих умениях? Велесы-колдуны вдвойне ценятся.
Леший смахнул с лица беззаботное веселье и серьезно ответил:
- Вишь, какое дело... Не привечают тут колдунов. Была тут одна, по погостам бродила, травы собирала... Но ее не трогали: жила отшельницей, никому не мешала и у Макоши в милости была.
- Жрица, что ли?
- Не перебивай. Да, жрица. Была, пока князь Единого Бога не навязал. Только, вишь, дети, они глупые, не ведали, кого дразнят. Как завидят, так бегают вкруг нее, насмешничают...
Как-то самый задиристый из них - сын старейшины - швырнул в ведунью грязью, прямехонько в лицо. А та ему: 'От старости ты не помрешь, нет',- и ходу в лес. А детишки следом да улюлюкают.
Ну а на следующий день мальчишка заболел. Чахоткой, сталбыть. Зараза, вишь, быстро разошлась по деревне. Падал скот и люди. Помер и мальчонка. Тогда, значит, и поведал дружок его родителям о словесах ведуньи. Знамо дело, история в семье долго не держалась. Не побыло и трех лун, как от окраины до окраины толковали о злобной старухе, изрыгающей проклятье. Вишь, грозилась она детей сожрать, жир-кровь ихние на мази колдовские употребить. Каждый, вишь, приукрашивал историю, как мог. Фантазия-то буйная у вашего брата, захотит и небо с твердью обменяет.
- Ну-ну, не все мы такие, красноплёты.
- А я что, все, говорю, что ли? Есть исключения, на то и правило.
- Ты, отец, от темы-то не уходи. А то знаю я вас, сами охочи до трёпа. Того глядишь и дотемна балакать будем.
- А что ж мне, старику, с пнями токо и поболтаешь. Да со зверьем всяким. От того, коли явится говорящий, расставаться не спешу.
- Ээ, отец, у нас целое лето впереди, наговоримся, - добродушно молвил велес.
- Знамо дело. Дык, значит, продолжаю? На чем мы... Да! Слухи, значить, загуляли! Ну вот... а родители, того, помершего мальчишки-то, услыхали уже надцать раз перевранную историю, со всеми, значит, жуткими подробностями.
Отец семейства, ясно, пришел во гнев, мужей, значит, стал к мести призывать. Токо, вишь, со гневом-то ко многим и страх прибился. Мало кто отважился к старейшине присоединиться.
Ну, кого собрал, с теми пошел к ведунье, возмездия, значит, требовать.
Знамо дело, ведунья - баба не дура. Видит, мужики толпой привалили, распаленные, на мир не настроенные... Отказалась на глаза показываться. Мужи тогда пригрозили хату спалить. Ведунья, ясно, на крыльцо. Смотрит беспокойно: лица все перед ней красные, очи гневом пылают, ноздри, точь у вола, раздуваются. Поднабрала гонору. Зачем явились, спрашивает, почем как с шавкой какой говорите. В ответ, знамо дело, ливень проклятий да брани. Токо старейшина прогудел внятно: 'Грозила ли ты, - говорит, - моему сыну, колдунья?' А та ему: 'На кой мне твой, - говорит, - сопляк сдался?' Мужи, ясно, забурлили. Виновна да еще огрызается! Старуха, несчастная, пыталась разобрать гомон ихний, понять, значит, в чем провинилась. Ан нет, как пчелы в улье: жужжат, а не пойми что.
Старейшина еле утихомирил мужей, опосля потребовал от ведуньи ответа ясного: да аль нет. Ведунья испужалась не на шутку, кричит: 'Да вы что, ополоумели все? Видали ль вы от меня зло когда?' Токо договорить ей не дали, снова возмутились. 'Сжечь ее! Утопить! - кричат. - Молчи, карга! Врешь, старая!' Ирод какой-то камнем швырнул. Старуха - бряк, голова в крови. Мужи и замолкли враз.
Старейшина насупился, хотел суда, да не такого. 'Кто бросил? - справшивает. Да токо тут, вишь, мужи немыми оказались. 'Я спрашиваю, кто это сделал?' - кричит старейшина.
Молчание, робкие взгляды...
- Пакостника не нашли,- вздохнул лесовой,- да и не больно хотели. Для них ведунья виновна, и, сталбыть, ничто не заставит их думать иначе.
Хоронить старуху как бы не стали - бросили в ближайшую трясину. А через три луны и чахотка ушла.
С тех пор деревня относится к колдунам с подозрением. Вот. Не ведаю, что было бы с волхвами, коль их еще ранее князь не изгнал.
- Да как же можно! Колдуны колдунами, а прислужники божьи - это другое. Или тут все крестятся?
- Крестятся, - усмехнулся леший,- когда князь приедет. А сердцем старым богам верны. Капище-то разрушено, а капь стоит. Видимо, и сам князь боится разгневать сварожичей. Вот и не трогает.
- Ну а ведунья, она в самом деле была виновна?
- А мне ж откуда знать? Это у Рода все в книге записано, а я пичуга мелкая, мое дело - лес...
- Скажи, у ведуньи, верно, и книга была колдовская?
- Знамо дело, была, как пить дать, была. Какая ж она без нее ворожея? А тебе зачем?- леший прищурился.
Борислав пожал плечами и молвил:
- Да так, интересно... А далёко ли она жила?
- На болотном крае. Три версты от опушки. Никак к ней в гости собрался? Не ходи, целее будешь.
- Это почему же?
- Вишь, природа, она тоже имеет память. Там, где деяния черные свершились, обычно, вишь, места неспокойные. Не ходи. Местные сторонятся болота, и ты не глупи.
Призадумался Борислав, взыграла алчность в нем, жажда власти и славы. Колдовская книга - хранительница знаний покойной ведуньи. Добудь ее, и разум просветлеет, многие вопросы найдут ответы, вороги отступятся под силой твоих знаний.
Каждый знающий должен передать свою силушку, прежде чем помереть. К ведунье смертушка пришла нежданно, а местные боятся заболоченного леса. Значит, книга все еще в избе.
Борислав погладил русую бороду и молвил:
- Спасибо за советы, отец: удружил. Теперь велес я здешний, завтра к работе приступаю. Волков, мне сказали, здесь не много, значит, для стада лишь одна опасность.
Борислав подмигнул и добавил:
- Уймешь детишек своих-то?
- Не бойсь, мои скот не тронут, уж я прослежу. Сколько приведешь на пажить, столько и уведешь. А ты у опушки-то почаще паси, а то мне и словечком перекинуться не с кем,- улыбнулся лесовой.
- Договорились. Завтра свидимся.
Борислав поднялся с осинового пня и побрел к деревне.
- Да озарит твой путь свет Сварога! - бросил вслед леший.- Ох, сыне... Темные мысли роем вьются в твоей голове, чай, не к добру,- прошептал он и покачал головой.
***
-Апчхи!
- Будь здоров.
- Как же, бушь тут здоров. На всю хату развонялся,- донеслось ворчание из-за печки.
- Между прочим, чеснок укрепляет здоровье,- нравоучительным тоном сказал Борислав и размазал клейкий сок по груди.
- Укрепляет, но не мое. Апчхи! Убери хоть сапоги свои вонючие, от меня подальше,- пробурчал домовой и трубно высморкался.
Борислав помазал чесночным соком подмышки, надел рубаху, обулся и отошел к столу.
- У-ух, полегчало,- выдохнул домовой и всхлипнул заложенным носом.
Борислав опустил у печки чашку с кашей, краюху хлеба и луковицу.
- На вот, кушай, суседушка.
- Кажись, отрочество кончилось, а все дурью маешься. От тебя ж за версту несет,- не унимался домовой.- Куда собрался?
- Вернусь завтра на заре,- ответил велес и надел на шею ладанку с чернобыльником и плакун-травой.
За печкой послышалась возня, пол царапнула чашка. Домовой хлебнул каши и деловито заметил:
- В прошлый раз изба была лучше.
- Там люди добрые только поначалу.
- Если б не пытался спьяну чужого теленка зарезать, то такими бы и остались.
Еще один шнурок обвил шею Борислава, на грудь опустились клыки вепря. Вокруг запястья обернулся науз защитный.
- Встану не благословясь, выйду не перекрестясь,- начал вполголоса велес,- из избы не дверями, из двора не воротами, выйду угаром печным, окном дымным, пойду не во чисто поле. Не в чистом поле - пенья да коренья. На пнях да корнях стоит избушка. В избушке лежит старушка. Лежит - с полатей встать не в силах, зренья не имеет, руки коротки, зубы на полке - не дотянется, попросить не может: язык не шевелится. Как старуха эта, так бы и силы нечистые, на пути моем вставши, силу в членах, зубы востры да очи жгучи утеряли. Замок им на уста, чтобы речь колдовскую не творили, а ключ - в окиян. Слово мое крепко, как камень бел-горюч Алатырь.
- Ну, все, кажись, готов.
- Чего ты там бормочешь?
По дереву застучали коготки.
- Ты что, навий навестить собрался?- удивился домовой, увидев наряд человека.- Так с них и рубахи хватит.
- Да так, к ведьме одной иду в гости,- как между прочим сказал велес.- Ну, до завтра. Не скучай.
Борислав подхватил батожок и спешно покинул хату. Домовой недоуменно застыл и вдруг спросил запоздало:
- К какой еще ведьме? Спятил?
Борислав остановился на крыльце, вскинул взор к небу и прошептал:
- Да пребудет со мной Перунова сила.
Вздохнул и двинулся к мельнице. В этой стороне хат мало. Борислава же не должны видеть. Прогулка в лес на ночь глядя вызовет недобрые толки. Да и сильный запах, исходящий от сапог и тела, не может не навести на мысль о неладном.
В избе мирошника свет еще горит, поэтому по мосту Борислав шагает осторожно.
- Эй, мил человек, приласкай меня, а?- прозвенел девичий голос.
Велес обернулся - на колесе мельницы сидит русалка. Губки в трубочку, глаза невинные. Тонкие пальцы гладят зеленую волну волос.
- Отвяжись,- буркнул Борислав и пошел дальше.
- Фи, какой грубый, - обиделась русалка.- Апчхи! Ох, что-то дурно мне...
Борислав улыбнулся: работают обереги,- но не обернулся. Покинул деревню, пересек пажить и затерялся средь стволов берез.
На небе зарделась первая звезда.
- Подсоби найти книгу,- прошептал ей велес.
Борислав ступает осторожно, проверяет землю батожком. Пока идти безопасно: земля под человеком хоть и прогибается, но все ж плотна.
Стройные ряды берез смешались с елями, под ногами захлюпало. Чем дальше, тем больше воды. Земля вздыбилась кочками. Отовсюду доносится дребезжащее кваканье. Порой приходится скакать подобно лягушу, ибо суша уступает владения затхлой воде.
Три версты давно пройдены, но избушки не видать. Неужель не в ту сторону пошел? Борислав достал ножик и начал помечать деревья. Режет каждый ствол и тут же просит прощения: 'Не гневайся, березонька, помоги выбраться'. Сумерки сгущаются. С неба поглядывают дети Дажьбога. Застрекотали сверчки, а Борислав все плутает.
Лес покрыла тьма, из-за виднокрая выглянула Луна. Бледный свет посеребрил листву, упал на ствол перед велесом. Борислав ахнул. Зарубка! Следующий ствол тоже помечен. И третий, и четвертый... Не углублялся он в лес, а по кругу ходил!
- Ну, леший, ну, старый лис!- воскликнул Борислав.
Велес скинул сапоги и надел на разноименные ноги. Снял рубаху, вывернул наизнанку и тут же накрыл наготу. Ну, лесовик, кончилось твое веселье.
- А что, я токмо подсобить хотел, - послышался обиженный голос.
Борислав завертел головой, но лобастого не увидел.
Неподалеку скрипнула ель, будто крякнула 'домой'. Легкий ветерок затеребил березовые листочки. 'Назад',- зашелестели они. Велес тряхнул головой, и наваждение спало. Борислав посмотрел по сторонам и продолжил путь.
Теперь тропа сама укладывается под ноги. Вьется змейкой, но все ж ведет вглубь леса.
Луна нависла над болотом, когда Борислав ступил на твердую землю. Деревья расступились, и велес вышел на варгон. Посреди поляны на четырех толстых пнях возвышается изба, не видно ни двери, ни окон, а с конька череп звериный скалится.
Борислав обошел избу - так и есть: окно и дверь на тыльной стороне. Велес взошел по пням-ступеням на крыльцо, отворил избу и нырнул в кромешную тьму.
Леший побери, огниво-то взять забыл! Но должна же здесь быть свеча аль лучина какая. Неуверенно, точно слепой котенок, велес двинулся вглубь избы. Споткнулся о горшок - чуть не рухнул. Нащупал печь и пошел вдоль нее. Задел что-то - звучно звякнуло об пол железо. Наверное, ухват.
А, проклятье! Продолжишь, так и убьешься нечаянно. Искать же книгу в темноте важко, только тенетник поснимаешь. Да и через болото сейчас идти опасно. Придется заночевать. А по утру всю хату перевернет, но записи ведуньи найдет. Ну, а к выпасу успеет - тут недалёко. Леший больше путать не будет да и свет подсобит.
Борислав поругал себя за то, что не додумался захватить огниво, и взобрался на печь. Лежит - заснуть не может. Место незнакомое, неуютное, все дышит тленом. Вертится велес и так, и эдак - не идет сон.
Вдруг хлопнула дверь, заскрипели мостины. Борислав замер, дышать боится. Отодвинулась печная заслонка, застучали дрова.
Велес отдернул занавеску и осторожно спустился с полатей. Выглянул из-за белокаменной - в избе кто-то ходит. Пахнуло трупной гнилью. Холод ужом забрался под рубаху и защекотал спину.
Вспыхнула лучина. Свет озарил морщинистое лицо, космы седые. Старуха согнулась у печи - огонь разжигает.
Неужто сама покойница пришла? 'Да что ж мы, трупов не видали?' - храбрился велес. Но губы сами по себе зашептали:
- На море, на окияне, на острове Буяне, где бел-горюч камень лежит, иже Алатырь зовется, стоит булатный дуб.
В печи загорелась береста. Огонь проворно вскарабкался по дровишкам и вот уже танцует на поленьях.
Теперь Борислав видит старуху ясно. Серое рваное платье из шерсти. С подола капает болотная жижа. Сине-зеленая кожа, раздутая, точно горло жабы.
- У корней его лани да гады наземные, на суку - птица Сирин великомудрая...
Старуха замерла: то ли услышала, то ли почувствовала Борислава. Велес губами шевелит, а голоса не слыхать.
- ... на кроне Перун восседает, стрелы мечет в гадов земных, бесов, ко дубу прикованных...
На щеке ведуньи что-то задвигалось. Из-под кожи выполз белый червь и спрятался в левой ноздре.
Борислав в ужасе ахнул. Старуха дернулась в его сторону. Блеснули белы очи - велес и речь позабыл от взора страшного. Пахнуло трупной гнилью. Старуха вытянула руки перед собой, пальцы растопырила - ищет гостя незваного. Очи - незрячи, ноги двигаются с трудом. Сдерживает силу ведуньи заговор велеса, что перед походом он читал.
Борислав громче, увереннее зашептал отворот. Старуха к нему направилась. Бредет еле-еле, но все ж не останавливается, не валится поленом на пол. Питает место родное силою, супротив слов велесовых борется.
Вонь разложения ноздри щекочет, голову дурманит. Воздуху, воздуху!
Не выдержал Борислав: с места сорвался, в дверь ломится - заперто. Дрожат руки, крючок не могут ухватить. Губы отворот шепчут:
- Крикну я Перуну златоусому: 'Обожди, не губи, бесов, гадов ползучих'...
Покойница бредет на звук, слепо машет руками, крючковатые пальцы ощупывают воздух.
Толкнул Борислав дверь - поддалось ветхое дерево. На крыльцо вывалился, труп - за ним да шагу прибавил.
- Отцепись, старуха проклятая!- крикнул велес и бросился вниз по ступеням-пням.
Вдруг налетел торок сильный, с сивера на поляну мгла ворвалась. Клубами валит, перекатывается, огромные ладони тянет к человеку.
Дрожь прошлась по телу, губы не слушаются, слова путают.
Старуха уже по ступеням бредет, чуть не падает. Помчался Борислав тороком, тропою битой. Бежит, не оглядывается. А мгла уже и с запада надвигается, и с полдня. Бросился велес в сторону чистую, дымкой не подернутую. О тропе забыл - бежит, куда мгла правит. Ноги о кочки спотыкаются, по щекам лапник хлещет, иглами одежу хватает, точно пес. Голосят квакуши, словно над человеком смеются.
Впереди показалась белесая туча - Борислав нырнул под ветви ели, побежал в другую сторону.
- ...не губи бесов, гадов ползучих,- пытается велес собраться с мыслями,- не губи, не губи...
Мгла снова путь преградила, опять нать сворачивать. Несется Борислав, пути не разбирая, шепчет безумно:
- Ты, Перун всемогущий, защити сына своего. Метко стрелу пусти...
Земля ушла из-под ног - видно, в бочаг ступил. Хочет подняться Борислав, но чувствует: вниз кто-то тянет. Дернулся - булькнуло у уха, липкое, мокрое к бокам присосалось. Напрягся велес, выдернул руку из оков крепких - вся в грязи. Завертел головой - стужа зимняя ворвалась в сердце. В трясине увяз Борислав, на боку левом полулежит, лишь пол тела из топи выглядывает. Потянулась рука к амулетам, а нет их. Растерял в беге сумасшедшем, ели увесил.
Двинулся велес к берегу - пуще прежнего вниз потянуло. Понял Борислав, что спешка смерти равна. Медленно, осторожно пытается добраться до тверди земной.
Вдруг что-то на голову примостилось. Тяжелое, холодное. Квакнуло утробно.
- Иди, проклятая,- прошипел велес.
Ему отозвались десятки жабьих голосов. С громким кваканьем бросились бородавчатые на человека. Плечи, голову облепили, глаза застили, в рот лезут. Кричит велес, ругается, да не помогает. Скачут жабы по нем, будто утопить желают. Вот уже жижа плечи всосала, за бороду уцепилась. А квакши не унимаются: бьют, сверху наседают, дышать мешают.
Запрокинул Борислав голову, ибо грязь уже и до носа добралась.
Глаза уловили движение меж елей. Неспешно плетется средь стволов черная фигура, к утопленнику спешит, руки сухие тянет, пальцами-крючьями воздух разрывает.
- Перун, отец, где ты?! Помоги!!- в отчаянии крикнул Борислав.
Ударила в голову серая живая волна - сомкнулась жижа над головой, ворвалась в рот, нос, уши. Потухла Луна, потухла жизнь.
В изголодавшуюся по воздуху грудь ворвалась свежесть. Судорожный вздох. Тяжело дыша, Борислав завертел головой. Справа - леший сидит, лицо сосредоточенное. Слева - чудище хмурое. Зеленое, толстое, мягкотелое, в слизи - точно жаба огромная. И очи здоровые, жабьи, и рот от уха до уха. С бороды тина свисает, на затылке - водоросли, обширную лысину полукольцом охватывают.
- Очнулся, дурак, - облегченно вздохнул лесовой. - Твердил тебе: не ходи, сгинешь в топях. Нет, не послушал старика.
Велес приподнялся на локтях. Вспомнил, что было, - аж дрожь по телу пробежала.
- Должон ты мне теперечь, велес. Ох, должон, - продолжал леший. - Не хотел болотник, пузырь тухлый, - чудище справа угрюмо проурчало, - тебя отпускать. На силу уговорил. Вытащили, откачали.
В макушках деревьев уж небо посерело - светает, заря скоро. Надо в деревню возвращаться.
- Что молчишь? Спасибо, что ль, сказал.
Борислав прохрипел что-то, закашлялся, из глотки жижа болотная вылилась.
- Ну, давай, давай, поднимайся.
Леший помог встать.
- Еще попадется - не отпущу, - пробурчал болотник и прыгнул в трясину.
- У, вредина. Идем, идем, сыне. Там ужо Архипка, домовой твой, на всю деревню волком заливается.
Сначала шатало, и Борислав шел, опираясь на плечо лешего. Потом силы вернулись, но велес молчал. В голове мутно - мысль не состроишь, да и стыдно перед лесовым.
- Ну, далече сам, - сказал леший на опушке.
- Спасибо, отец. И... извини глупого. Сам не знаю, на что мне эта книга сдалась. Что делал бы со знаниями теми?..
- Все вы, люди, такие, - вздохнул царь леса. - Желаете всего и сразу, а зачем не ведаете. Порывы волей надо побеждать да разумом рассеивать. Жажда, она-то, двулика, как монетка. Может к светилу поднять, а может в грязь затоптать. Может волю укрепить, к цели приблизить, но зачастую выуживает из души сторону темную. Жадную, корыстную, тщеславную - порочную одним словом. Из глубин души поднимет, замутит всю.
Велес понурил голову, слушает, точно провинившийся ученик учителя.
- Будь осторожен, сыне, с желаниями. Думать сердцем хорошо, но и о разуме не забывай. Не на то тебе Родом подарен, чтобы под чувствами прогибаться. Добиваться гармонии надобно. Чтоб не быть ни глупцом, животным инстинктам повинующимся, ни расчетливой сосулькой.
Вдалеке взвыл Архипка. Жалобно, тоскливо.
- Ну, ступай, сыне, ступай. Да и на глаза людям не показывайся. Поди за болотника посчитают, - усмехнулся леший.
Велес кивнул, сказал:
- До скорого, отец.
Голову поднял, а лешего и след простыл.
Велес побродил взглядом рассеяно да и заторопился в деревню. Скорей, в баньку обмыться. Грязь соскрести, вонь согнать. И пропади пропадом вся эта власть и слава! Что она, золотая клетка, по сравнению с вольной самобытной жизнью, домашним уютом, веселыми гуляньями в кругу друзей? Пузырь тухлый.
Карелин А.© 1 ноября 2008 г.
Велес - так в некоторых местах Руси называли пастухов в честь их покровителя.
Ну как? 
Далее>>
|
|
