Кардашов Сергей Анатольевич : другие произведения.

Ловушка для лун

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
   Ловушка для лун

За последние 70-80 лет при различных обстоятельствах погибли сотни тысяч литераторов, художников и других людей искусства. Они стали жертвами НКВД, бандитов, коррупционеров, вымагателей и кидал разных мастей...Расстрел Гумилёва, убийство Есенина, уничтожение Мандельштама, подталкивание в смертельный омут Марины Цветаевой - это только начало травли... СОБЫТИЯ ПОСЛЕДНИХ ЛЕТ - НЕПОНЯТНЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ГИБЕЛИ УКРАИНСКОГО ПОЭТА Юры Гудзя, художника Пети Клименко... Необьявленная война против творческой интеллигенции, разрушающая гуманитарную ауру нации, при полном попустительстве и немом согласии властей продолжается и поныне...

При чтении повести, однако, прошу помнить о том, что это художественное произведение. То есть придётся смиряться с гротеском, наивностью и прочими писательскими "штучками"... Кроме того, в художественных произведениях авторы часто раздувают из каких-то пустяков целые истории, которых никогда и не было в реальной жизни. Такая уж привилегия писателей, создавать на страницах вымышленные миры и персонажей наделённых такими чертами и самыми немыслимыми пороками, которые ни в коем случае не может носить настоящий человек, живущий в реальном мире. Надеюсь, этим предисловием я в достаточной степени застраховал себя от нападок и преследований тех, кто почему-то всё-таки узнает себя в одном из героев повести. Но как говорят в народе, и на солнце есть пятна...

  
   Сергей Кардашов
  
   ПРОЛОГ
   В большой заставленной картинами комнате было трое: свернувшаяся калачиком заплаканная полуголая женщина на измятой постели и двое мужчин, угрюмо сидящих за столом, на котором стояла наполовину выпитая бутылка водки. Один из собутыльников был в модной шёлковой рубашке с толстой золотой цепью на поросшей чёрной шерстью груди. Под столом было ещё две бутылки - уже пустых. Закуски на столе не наблюдалось. Все картины, находящиеся в этом странном помещении, были изрезаны. Холсты клочьями свисали из рам. Мужчины негромко разговаривали:
   -Забирай эту нимфоманку или убей, мне она больше не нужна.
   -Разве ты не мечтал о том, чтобы обладать ей? И вот - она уже не только твоя натурщица, но и в твоей кровати и, кажется, готова стать твоей сексуальной рабыней...
   -Пока я спал, она искромсала лучшие мои картины, ревнивая истеричка... Лучше бы она зарезала меня самого. Мне никогда больше не написать таких картин!
   -Ты напишешь ещё, и тогда не будешь сожалеть об утраченных. Кроме того, много твоих полотен уже в частных коллекциях и они переживут ещё много поколений людей, которые будут восхищаться ими!
   -Да напишу ещё, только забери её отсюда, не могу больше видеть её...
   -Хорошо, ты её больше не увидишь... Знаешь, у меня тоже неприятности. Нашёлся один хитроплёт. Новый редактор "Слова и Дела". Разложил меня, как пьяную тёлку! Вот, полюбуйся сам! Специально газету принёс тебе показать! Кстати он, кажется, твой друг!
   -У меня нет друзей! У меня никого нет! Теперь у меня нет даже моих картин! Проклятье!
   Из-за стола поднялся мужчина с золотой цепью на шее и подошёл к кровати:
   -Вставай, дрянь! Пойдёшь со мной!
   -Нет, я остаюсь! Я хочу, чтобы он любил меня! Здесь, на этом ложе, в этом старом доме, в котором он вырос! Слышишь, только он! Мне нравится то, что он делает со мной! Мне нравиться даже, когда он груб, когда причиняет мне боль! Он безумен и я обожаю его безумие! Мне нравится моя боль! Нравиться, когда от него пахнет водкой, дешёвыми сигаретами и шлюхами!
   -Пойми, ты не нужна ему больше! Он - художник! Художник от Бога! Ему никто не нужен! Ему нужны только холсты и краски!
   -Врёшь! Я нужна ему! Я стала частью его жизни!
   -Он сказал, чтоб ты убиралась! - мужчина схватил женщину за длинные волосы, намотал их на руку и стащил с кровати. Между ними завязалась ожесточённая борьба. Она цеплялась за мебель, поднялся грохот от падающих шкафов, звон бьющейся посуды.
   "Мне нравится её перепуганное теперь как у ребёнка личико... Иногда оно бывает по детски наивным или невинным... это характерно для всех шлюх..." - подумал художник и его руки потянулись за бумагой и карандашом. Он хотел поймать эти мимолётные оттенки на лице своей любимой... шлюхи...- "Ты - уже не она, не та, которую я любил, боготворил... Она умерла, как только бритва прикоснулась к первому холсту... Ты убила не картины, ты убила себя и... меня... Обычная история...любви..."
   Утративший картины художник увлечённо рисовал эскизы....Ко всему происходящему в комнате он не имел больше никакого отношения, он был увлечён новым творческим порывом. Он то и дело отрывался от рисования и внимательно и, в то же время безучастно всматривался в возню на полу. Его гость сначала изнасиловал женщину фаллоиммитатором, а после, когда она уже была сильно возбуждена насильственным проникновением резиновой игрушки, стал насиловать её и естественным способом, приговаривая: "Сука, вот то, что ты любишь... Вот то, чем ты живёшь... Сколько раз ты уже кончила? Ненавидишь и кончаешь? Кончаешь и прощаешь..."
   Затем женщина одевалась под дулом наведенного на неё пистолета. Она тяжело дышала и шипела, словно разъярённая кошка:
   -Уничтожу... Уничтожу... Профессор! Скольких ты на тот свет отправил!
   -А ты - потаскуха! Задумайся над тем, как ты живёшь!
   -Все так живут, только некоторые умудряются ещё, и осуждать за это других! А, я знаю секрет всех этих праведников! Они такие, чтобы удобнее было судить остальных!
   Наконец художник остался в комнате один. Около часа он просидел ещё над серией эскизов, набросанных во время схватки его гостей на полу, потом он устремил взор в самый тёмный угол комнаты. Там была единственная уцелевшая картина. Видимо, женщина, изрезавшая все остальные холсты, её просто не заметила. Потом, приняв какое-то решение, он прямо из горлышка допил оставшуюся водку, встал и вышел в прихожую. Там он в куче всякого барахла отыскал кусок крепкой бельевой верёвки. Он запаковал в пергамент уцелевшую картину и начал обвязывать его верёвкой, когда в дверь его снова постучали. Он вздрогнул и почувствовал, как ледяной ужас разливается внутри: "Вот он, забытый сон, который сбывается..."
  
   Глава 1

   Ночью корреспонденту муниципальной газетёнки одного старинного украинского города Сибильскому снился кошмар. Причём кошмар был добротный и обладающий всеми надлежащими кошмару свойствами. Сибильскому снилась какая-то столовая в полуподвальном помещении. И он сам стоящий в очереди и набирающий на поднос самые вкусные блюда: свежайшее картофельное пюре, паровые битки, салат из свежих овощей и компот с пончиками. Он очень голоден и предвкушает пиршество. Кассир с голой волосатой грудью и синей татуировкой "отца народов" на ней выбивает чек и называет вдруг какую-то абсолютно нелепую цифру. Сумма настолько нелепа, что Сибильский в недоумении возражает:
   -Вы, наверное, ошиблись! Я за год столько не зарабатываю!
   -Плати, подонок! Не то фиксы все вышибу! - неожиданно с визгливыми хамскими нотками в голосе выпаливает кассир.
   Сибильский смотрит на наглую ухмыляющуюся физиономию кассира, а потом на поднос и чувствует, что у него волосы начинают шевелиться на голове. Вместо пюре на тарелке жидкие фекалии, в которых копошатся белые черви. В стакане вместо компота - какая-то болотная водица с зелёной скользкой тиной, а вместо пончиков окатыши конского навоза.
   -Плати! - подгоняет Сибильского кассир. - За тобой ещё голодные твари ждут!
   Сибильский оборачивается и видит, что за ним стоят какие-то человекообразные гибриды и у всех на подносах такая же гадость. Прямо за ним какой-то увалень с головой бегемота нетерпеливо сопит и сглатывает слюну.
   -Это возмутительно! Позовите сейчас же директора столовой! - требует Сибильский.
   -Не валяй дурака! Ведь все довольны едой! Смотри-ка, как они облизываются! Эти уроды всё сожрут! И цена вполне приемлемая! В другом месте это стоило бы ещё дороже! А у нас всё по-домашнему...Что ты буянишь!
   -Действительно! - выкрикивает из очереди кто-то с головой крокодила. - Чистоплюй нашёлся! Не передавили вас всех ещё в 37! А может ты троцкист-вредитель, а? Перебирает харчами! Народ горбатится на таких как ты! Ежь, что дают, и набирай положенный вес!
   -Пусть сначала заплатит! - зло сверкает глазами кассир.
   -За что? За это? - Сибильский в приступе внезапной ярости выплескивает содержимое тарелки кассиру в лицо. - Сам жри! Сука!
   -Хватайте его! - визжит татуированный кассир. - Нельзя выпускать его! Он не заплатил!
   Сибильский бросается к выходу. Некоторые из посетителей пытаются подставить ему свои кривые уродливые ноги, чтобы беглец споткнулся, но он ловко перепрыгивает через них. У выхода дорогу Сибильскому преграждает жирный краснощекий повар в белом халате, наброшенном на голое тело и колпаке с длинным остро отточенным кухонным ножом в руке. Белоснежный халат повара забрызган кровью. Нож тоже окровавлен.
   -Хочешь выйти? - усмехается злодей. - Но чтобы выйти отсюда, нужно стать на весы, и если веса твоего будет достаточно, дверь откроется, и ты сможешь выйти. В противном случае я вспорю тебе брюхо!
   Повар указывает на стоящие рядом с дверью старинные весы. Сибильский ещё никогда не видел подобных. Это - гигантская копия аптекарских весов. Чугунные чашки подвешены на стальных цепях. Вместо стрелки весы оснащены гигантским фаллосом, который указывал на шкалу, где вместо цифр человеческие лица: в начале шкалы юные, потом зрелые и в конце шкалы - лица дряхлых старцев... На одной из чашек около дюжины пудовых гирь, на каждой из которых кроме цифры 16 клеймо с изображением черепа и человеческих костей. Вторая чашка весов пуста.
   -Становись, падло, на весы. Перевесишь гири - лети на свободу белым лебедем! А нет - изволь вернуться и отведать мои блюда! Для кого я их готовил?
   Черепа на гирях хором хохочут, выродки из очереди воют и скрежещут зубами. Тускло блестит булатная сталь ножа ...
   Понимая, что никогда не перевесит целую груду пудовых гирь, Сибильский делает отчаянную попытку проскочить мимо повара...
  
   Утром он чувствовал себя разбитым. Его поташнивало. Приступы тошноты начались у него неделю назад после недавней командировки в загрязнённую радионуклидами так называемую "зону отселения". Он сопровождал японскую делегацию, все члены которой были вооружены портативными дозиметрами. Один миниатюрный приборчик они подарили Сибильскому. Любуясь красотами девственного леса, Сибильский забрёл в самую глушь, и - он не поверил своим глазам, - перед ним вдруг появилась косуля с двумя головами! Это его настолько поразило, и он так увлёкся фотографированием лесного монстра, что не сразу обратил внимание на бешенный треск своего подарка...
   "Вот оно... Думал пронесёт... Но не прошло бесследно..." Сибильский поставил кипятить чайник и, слушая  его заунывный писк, вспоминал ночной кошмар и пытался как-то истолковать его. Долго пил кофе на кухне. Чашка прыгала в его дрожащей руке, горячий кофе обжигал пальцы. В телевизоре какой-то бодрый старикашка злорадно повествовал о приближении к Земле метеорита "Апофис": "Катастрофа случиться в 2029 году... От Земли может отколоться несколько частей, которые в последствии наряду с Луной станут её спутниками... Всё живое на Земле погибнет..." "Сволочь, ты радуешься, что это тебя не коснётся уже... Старая подлая тварь... Но мне тоже, судя по всему, не стоит волноваться по этому поводу..." Журналист скривил губы в иронической усмешке...
   Наконец Сибильский оделся и собрался, было, идти на работу, но ощутил очень сильный приступ тошноты. Долго стоял, склонившись над унитазом в полуобморочном состоянии. Перед глазами плыли цветные пятна, потом стали возникать какие-то образы: девочка в школьной форме, фальшиво поющая за партой, и её одноклассники, слушающие её с натянутой вежливостью, потому что у поющей девочки именины и она, раздав конфеты, пожелала спеть перед классом; городской дурачок Жора, выпрашивающий у прохожего гривенник; какой-то провинциальный поэт, декламирующий свои стихи со сцены филармонии перед полупустым залом; известный политик визгливо выкрикивающий что-то с трибуны, мёртвый космонавт, плавающий в открытом космосе в разбитом астероидами скафандре, прогнивший дырявый саркофаг над дышащим ядерной смертью реактором, знакомый художник, живущий в старом доме без удобств, стирающий постельное бельё в баке, наполненном после грозы свежей дождевой водой...
   На ватных ногах Сибильский вышел на улицу, и свежий утренний воздух вернул его к жизни. Началась февральская оттепель. На проезжей части и тротуарах всё ёщё был гололёд. У прохожих был выбор - идти по льду, рискуя каждую секунду упасть и сломать руку или ногу, или разбить голову, либо идти сбоку от ледяной корки по пропитанной талой водой снежной каше. Дул пронизывающий до костей сырой холодный ветер. Сибильский, кутаясь в своё чёрное видавшее виды пальто, чвякал промокшими туфлями по снежной кашице. Он давно уже опаздывал на работу и поэтому шёл не по льду, чтобы быстрее продвигаться. Он проклинал тот день, когда согласился на заманчивое предложение приближённых к городским властям лиц и начал работать в горисполкомовской газете "Слово и Дело". Сибильского тогда привлекла стабильная и относительно большая зарплата и престижное положение "придворного" браздописца. В глубине души он прекрасно понимал, что попросту лезет в мешок, наполненный полусгнившими отбросами источавшими такое зловоние, которое способен источать лишь организм очень больного человека, который питается дрянными испорченными продуктами и страдает хроническими запорами. Влезая в этот мешок, он отлично осознавал, что очень трудно потом будет найти выход. Но он измучился на "вольных хлебах" так называемого "независимого журналиста" от постоянной нехватки денег, от недоедания и вечных долгов, которыми он оброс, как обрастает старый пень в сырой непроходимой чаще. Нищенство, правда, имело ряд положительных сторон - постоянный пост хорошо сказывался на здоровье и состоянии духа, и даже во время овощных и кефирных диет Сибильский чувствовал иной раз такой прилив жизненных сил, что мог заниматься плотскими утехами с какой-нибудь дворовой девчонкой ночь напролёт...
   Но часто ему мучительно хотелось съесть большой кусок жареной баранины или свинины, выпить стакан коньяку, выкурить хорошую сигару после ужина в "Шанхае"... И так случилось, что он не увидел иного выхода, кроме предложенной ему кабалы. Поначалу всё шло хорошо. С первой же зарплаты он купил новые туфли и несколько свежих рубашек, а так же модный яркий галстук. И те женщины, которые раньше его игнорировали, как неудачника, у которого в кармане никогда не водилось больше десятки, вдруг стали проявлять к нему повышенное внимание. Он завёл сразу несколько очень интересных интрижек с весьма соблазнительными дамами и провёл с ними немало приятных часов в своей маленькой холостяцкой квартирке. Среди этих дам, была и жена главного редактора газеты, в которой стал работать Сибильский. Самое смешное заключалось в том, что Сибильский действительно привязался и серьёзно запал на неё. Запал на известную на весь город блядь, возбуждавшуюся оттого, что кто-то грубо сжимал её ягодицы или грудь! Она обожала грубое обращение, грубые словечки... Она могла кончить от побоев и мужской брани. Он порой ломал голову над тем, как ей удалось привязать его к себе прочнее, чем это удавалось сделать доселе любой другой женщине. Она притягивала его, как магнит притягивает металл...
   Он проводил с ней безумные ночи, в которых терялись границы и формы, в которых его безумный шёпот заполнял полумрак комнаты: "Ты видишь, как он стоит, видишь, как я тебя люблю... Сука... Люблю тебя..." Окружающие этот новый роман Сибильского восприняли весьма лояльно, так как по их понятиям человек его положения имеет полное право на нечто подобное. Более того, вызвало бы удивление и даже негодование, если бы Сибильский вёл себя, как святоша. Ведь кроме журналистики он занимался и литературным творчеством, а писателю и поэту без многочисленных любовных приключений, как известно, обходиться просто неприлично! Даже если он вовсе и не склонен к этому, он должен эмитировать грязный беспросветный блуд и полное неприятие традиционной общественной морали. Он должен сорить деньгами, расставаться с ними легко и без малейшего сожаления. И, нужно отметить, что Сибильскому доставляло огромное удовольствие тратить деньги на удовлетворение своих разнообразных потребностей. Он покупал лучшие продукты, ездил с любовницами на такси, заказывал сауну с бассейном в пригороде, ходил на концерты заезжих знаменитостей, покупая билеты на самые престижные места в партере...
   Появились и какие-то сомнительные приятели, которые всегда звали его где-то выпить. И благодаря этому Сибильский научился по-настоящему пить водку. То есть не просто так - по сто грамм, а по литру полтора на брата. К своему удивлению Сибильский оказался чрезвычайно выносливым в этом деле и когда его собутыльники уже еле держались на ногах, он был совершенно трезв. Его уважали, так как в среде пьяниц считалось большой доблестью умение пить много, сохраняя при этом здравый рассудок и способность к самостоятельному передвижению. Кроме того, удостоверение журналиста, имеющееся у Сибильского, не раз выручало всю компанию, когда у доблестной милиции возникало желание забрать всю шайку-лейку в свой "луноход".
   Попойки оканчивались, как правило, опять - таки блудом. Всегда находились какие-то девицы, готовые ехать с пьяными мужчинами за город на дачу. Но в лесной глуши девичья смелость и раскрепощённость куда-то улетучивались, они отказывались от полноценных сексуальных отношений, и дело ограничивалось лишь стыдливыми поцелуями, поглаживаниями и пощипованиями. Часто попадались и просто полуголодные девушки, недостаточно красивые, чтобы найти себе богатых любовников-покровителей. Они желали поесть досыта и получить несколько червонцев, но все они были холодны и глупы, как промокшие под дождём куры-несушки и спешили покончить с постельными забавами поскорее, так как были откровенно фригидны. Но иной раз, даже такого фригидного мотылька удавалась распалить и он улетал потом восвояси с опалёнными пламенем страсти и плотской похоти крылышками... Навсегда врезался в память Сибильского один странный случай... Был тёплый туманный январь. Погода была весенняя, и, обманутая теплом природа удивляла своими сюрпризами: набухали почки, на берёзах и ольхе появились серёжки. В прокуренной даче, возле камина, сидела пьяная компания. Девушки были в накинутых на голые тела шубах и дублёнках, мужчины в спортивных костюмах. Сибильский заметил, что с одной из девушек происходит что-то странное: она сильно раскраснелась, её розовые нежные соски сильно набухли... Она тревожно оглядывалась вокруг, потом вдруг вскочила и бросилась к двери.
   -Обосралась что ли Люська! - загоготали мужики.
   -Рванула, как бешенная!
   -Ничего, просрётся и вернётся обратно, сучка!
   Сибильский не спеша поднялся, и медленно, не привлекая к себе внимания, вышел вслед за девушкой. Было полнолуние. Огромный диск Луны висел низко над лесом. Было светло почти как днём. Ветра не было, в лощине стоял белёсый туман. От земли и от деревьев исходил сильный пьянящий аромат. Сибильский увидел, что босая простоволосая девушка в накинутой на голое тело шубе убегает куда-то вглубь леса. Повинуясь какому-то первобытному инстинкту, не отдавая себе отчёта в своих действиях, Сибильский рванул за ней... Он бежал бесшумно и легко, как бы паря в волшебном лунном свете, ощущая прилив какоё-то горячей дикой энергии... Вот, ничего не подозревающая жертва, уже совсем близко. Молниеносный бросок - и девушка забилась в его руках, словно попавшая в ловушку лань.
   -Отпусти, я должна быть там!
   -Где?
   -Там, куда зовёт меня голос! Ты разве не слышишь его?
   -Что он говорит? - Сибильский жадно впился в пухлые девичьи губы, распахнул накинутую на нагое женское тело шубу и повалил свою пленницу на мягкий ковёр ещё не истлевшей листвы, источавший тонкий пряный аромат.
   -Он ждёт меня там... Я принадлежу ему... Отпусти, животное! Я не хочу, слышишь! У тебя липкие руки... Грязные... Я и так грязная... Я должна отдаться ему...ОН зовёт меня! Он один знает, как всё исправить, он расскажет мне всё...
   -Ты уже пришла к нему! - Сибильский грубо закрыл рот девушки ладонью, она вздрогнула и тихо застонала... Сибильский почувствовал, что её тело стало мягким и податливым, словно кисель...
   Во время бешеной скачки толстый лиственный ковёр мягко пружинил под облитыми лунным светом телами и, вскоре, крик наслаждения и животной радости потряс лесную тишь, луна раскололась и упала за горизонт...
   ...............................................................................................
   И вот, когда Сибильский привык к недосягаемым ранее благам, он понял, что они, эти блага, отбирают у него все деньги, которые он зарабатывал на новом месте, деньги, казавшиеся ему по началу очень большими. Он увидел, что новая работа отбирает у него свободу. Вышеперечисленные шалости он мог позволить себе лишь по выходным. Он не мог больше жить привычной жизнью молодого городского повесы, ежедневно спать до обеда, часами сидеть в дешевых кафе наблюдая через окно за прохожими, шататься до поздней ночи с малознакомыми подвыпившими девчонками, домогаясь от них физической близости, где ни будь в тёмном загаженном чердаке или на пустынном кладбище на могильной плите из чёрного полированного гранита. У Сибильского не было больше времени даже на медитативное созерцание его любимой картины, которую он купил когда-то по случаю за незначительную сумму у полунищего, но очень талантливого провинциального художника-отшельника, порой желчного и вспыльчивого и поэтому непопулярного среди разжиревшей чиновничьей бражки, в среде которой в последние годы вошло в моду коллекционирование живописи.
   Толстозадые чинуши покупали картины у "проверенных" живописцев. Их вовсе не интересовал художественный уровень полотен, стиль или манера письма. Картины покупались у того или иного художника лишь потому, что когда-то у него купил одно из полотен один из руководителей Правительства или Парламента. Как правило, высокие чины выбирали холсты с чёткими образами или предметами. Они не любили абстракций или двусмысленности. Откровенно брезговали полотнами последователей экспрессионизма. Хорошо покупались натюрморты с самыми различными продуктовыми наборами. Мастера кисти научились очень натурально изображать янтарные балыки, зернистую икру, экзотические фрукты, рубиновые вина, прекрасно понимая, что лишь таким образом они смогут достучаться до людей, важнейшим органом которых, несомненно является желудок. Они желудком чувствуют, они желудком любят и даже думают они исключительно желудком!
   А если высокий чин был родом из села, то он обязательно выбирал пейзаж: какой-нибудь лужок с пасущим коров босоногим мальчишкой, или небольшую речушку с малолетними рыбаками. Созерцая подобное полотно, какой-нибудь разжиревший боров думал примерно так: вот и я когда-то ходил полуголодным и босым... но теперь совсем другое дело... но надо помнить о своих корнях и не стыдится прошлого... более того, нужно им гордиться...
   Провинциальный город, в котором жил Сибильский, был самым близким из всех остальных провинциальных городов к столице, и поэтому государственные мужи самого высокого ранга частенько наведывались в него. И каждый из них, желая прослыть в провинции ценителем прекрасного и высокого искусства, непременно желал посетить художественные мастерские местных мастеров. И чиновники от искусства вели высоких гостей в эти мастерские, и вели их обязательно к "своим", наиболее покладистым и умеющим приспосабливаться и "дружить". Это не являлось доказательством того, что успешные в продажах художники были бездарными и преуспевали лишь за счёт связей. Вполне возможно, что их талант нисколько не уступал таланту "бунтарей". Вполне возможно, что они даже превосходили по таланту тех живописцев, которых ценил и с которыми дружил Сибильский. Так было заведено в том городе и, поверьте на слово, так будет там ещё долго...
   Были и такие художники, у которых холсты покупал сам "гарант", и тогда их картины ценились особенно и цены на них достигали астрономических высот. Этими картинами украшались кабинеты, обеденные залы загородных вилл и роскошные летние дачи в пригородных сёлах. И в разговоре хозяин кабинета, виллы или дачи обязательно с видом глубокого самодовольства и непоколебимого достоинства сообщал о том, что владеет картинами живописца, почитаемого "самим" божественным и непогрешимым. Своим провинциальным боссам старались подражать уездные "ответственные работники". Таким образом, в провинции кроме бизнесменов, бандитов, политиков, адвокатов, врачей и чиновников разных рангов и ведомств появилась ещё одна разновидность богатых людей - популярные "при дворе" художники. Сформировался своеобразный художественный рынок, на котором были свои потребители, производители и торговые менеджеры - те же чинуши от культуры, получавшие от государства зарплаты и кроме них щедрые чаевые и взятки от благодарных живописцев за то, что их вовремя отрекомендовали как "талановитих". Причём, рынок этот был закрытый, и это было основным условием его существования. Вывезти свои картины за границу могли только те же самые "свои", так как на это нужно было позволение высочайших инстанций. Но "свои" как раз и не очень-то стремились на Запад. Их вполне устраивала ситуация сложившаяся здесь. Побег из этой зоны нужен был немногим, тем которые задыхались, увядали облучённые изотопами коррупции и невежества, ненавидели до боли в затылке и тихо сходили в пропасть умопомешательства. Носителем подобных взглядов на ситуацию на рынке живописи был журналист Сибильский. Однажды он поделился этими взглядами со своим приятелем-художником. Но тот громко рассмеялся:
   -Прекрати, чудак! Какая ерунда! Любое искусство - это всего лишь спекуляция! Истинными могут быть только пустота и безмолвие... Жаль, что этого не хотел понимать ещё один бездельник, заваривший всю эту кашу...
   Были в городе, конечно, и настоящие коллекционеры, разбирающиеся в живописи, и благодаря этому как-то и выживали подлинные творцы. Как ни странно, был среди этих коллекционеров и депутат горсовета бандит, претендующий на следующих выборах стать городским головой, Касаткин - человек с внешностью обезьяны. По слухам, исходившим от его любовниц, всё тело Касаткина было под волосяным покровом и, причём, настолько густым, что его смело можно назвать было шерстью. Касаткин страстно любил две вещи: красивых женщин и живопись. Малограмотный, окончивший всего восемь классов человек, тонко чувствовал все нюансы каждой действительно талантливо написанной картины и мог часами с восторгом об этих картинах рассказывать в беседе с интересующимися людьми. Он как насос собирал лучшие картины местных художников и выгодно продавал их в Европе. Да, он был настоящим знатоком и давно купил себе университетский диплом и звание профессора по искусствоведению. Он читал лекции в национальном университете и всегда был окружён вниманием прелестных студенток. Одна из столичных газет предлагала ему стать штатным критиком-искусствоведом. Но Касаткин отказал в грубой форме, наградив предлагавших изысканными эпитетами из блатного лексикона, коим Касаткин в совершенстве владел. Среди его аргументов было и сравнение отечественных журналистов с "петушиным гаремом"...Может быть, он и согласился бы делиться своей радостью от общения с прекрасным с читателями (ибо, как известно, разделённая радость становиться радостью многократно приумноженной), но в его кругах журналистика считалась занятием постыдным, недостойным мужчины, и тем более недостойным человека, которого по слухам считали авторитетом не только в городе, в котором разворачиваются ужасающие события сего повествования, но и далеко за пределами оного.
  
   На картине, которой владел Сибильский, угадывалась морская лазурь, скрытая в предрассветной мгле сквозь которую смутно проступали таинственные острова с диковинной тропической растительностью. Картина была его талисманом, она приносила ему удачу. Углубляясь в созерцание этой картины, Сибильскому казалось, что он начинает слышать, как поют птицы в тропическом лесу и орут, перескакивая с ветки на ветку, голозадые обезьяны. Сибильский раньше часами просиживал у этого холста, монотонно раскачиваясь в кресле - качалке, теряя ощущение реального времени и пространства. Во время созерцания этой загадочной картины, исчезали все границы между реальностью и грёзами. Картина часто снилась ему ночами. И в таких снах Сибильский был внутри её. Он плыл в лодке между таинственными островами и высаживался на один из них, пробирался сквозь заросли, находил тайные тропы, которые вели вглубь островов. Порой он ясно представлял, что ждёт его в глубине острова и уверенно шагал к цели, но постепенно ходьба и продвижение по тропе становились самодостаточными действиями которые имели свой собственный глубокий смысл и свою внутреннюю логику, и тогда он вдруг забывал к какой цели стремился изначально, и вспоминал о ней, мучительно напрягая сознание, чувствуя тщетность этих усилий. Но он не поддавался охватывающему его в такие минуты отчаянию, а изо всех сил стремился вырвать из глубин забвения что-то безвозвратно ускользающее.
   Иногда, на каком-то из островов Сибильскому удавалось найти источник с чистейшей ключевой водой. Он пил жадно и во сне ясно чувствовал сладость и аромат этого чудесного питья. В какой-то момент он вдруг понимал, что уже не пьёт, а жадно и страстно целует мягкие чувственные губы прекрасной незнакомки. И он не удивлялся такой трансформации, так как изначально знал, что она произойдёт: ведь таковы законы сновидений. Такие сны всегда влекли за собой удачу в делах и в любви. И Сибильский очень хорошо знал это и начинал радоваться грядущим в реальной жизни удаче и наслаждениям заранее, ещё не проснувшись...
   Но по мере углубления в новые служебные обязанности у Сибильского всё чаще стало возникать тревожное чувство, что он кем-то обманут, покинут или что он не успел вовремя сделать что-то, но что именно - он не мог определить. Так бывало с ним иногда в детстве во время поездок в ночном скором поезде, когда его охватывала сложная гамма какой-то футуристической ностальгии и щемящего чувства заброшенности и оторванности. Он, пугливый и впечатлительный ребёнок, оставался наедине на целую ночь с грохотом колёс, неуютной жёсткой верхней полкой, серой влажной простынею и пролетавшими в чёрном окне жёлтыми и красными огоньками разъездов и забытых Богом и людьми полустанков и маленьких станций... Во мраке ночи возникали огни больших городов. Как ни странно в многоэтажных домах всю ночь горели многие окна. И он старался представить себе, чем могут заниматься люди за этими окнами. Это было интересно и заглушало страх и тревогу. И юный Сибильский иногда придумывал целые истории о тех, не спящих в ночи, которых он никогда не знал и не видел, а лишь создал в своём воображении. Однажды возникнув, они больше никогда не исчезали бесследно, и потом их создатель мог вспомнить о них и снова подсмотреть какие-то сценки из их жизни, и даже по своему усмотрению наказать или поощрить кого-то из них, подвергнуть испытаниям и опасностям, а иногда даже отобрать жизнь, когда-то им же самим милостиво подаренную. На верхней полке купе он часто размышлял о чём-то странном, отвлечённом, несвойственном детскому мышлению: "Жизнь ускользает, истончается, убывает от жирных пятен на праздничных скатертях после шумного застолья, истончается от выщербленной неосторожными гостями мебели. Что чувствуют те, кто наносит этот урон? Что чувствуют полированные ножки, когда их грубо задевают подкованными ботинками? Как же они не понимают, эти глупые краснощёкие гости, какую они могут причинить боль своей неосторожностью! Ах, неужели же так необходимо калечить всё вокруг?" Сибильский знал, что не подобает ребёнку так думать, но думал, слагал какие-то словесные формулы и был этим формулам предан всей душой. Его провоцировал к этому детский страх ночного одиночества, стук вагонных колёс, игра света и теней в полумраке купе...
   Он также думал о тех, кто находится за окнами, в которых нет света, о спящих: об их неподвижных обнажённых телах, едва прикрытых шёлковыми простынями, о горячем сонном дыхании красивых полногрудых женщин и об их молодых мускулистых мужьях даже во сне предвкушающих утреннее пробуждение и горячие ласки в наполненыых молочным рассветом спальнях... Сибильский думал о том, какие им могут сниться сны - сотни тысяч разных снов... У каждого ведь свой собственный сон - таинственный и непостижимый мир, недоступный другим. Ведь никому не дано проникнуть в чужой сон. Туда нет доступа - в эти сотни тысяч параллельных миров. "Границы сна нерушимы и священны", - шептал маленький мечтатель придуманную им новую магическую формулу. И он сам засыпал ненадолго, и ему снились какие-то люди, тычущие в него указательными пальцами, насмехающиеся, злорадствующие потому, что лишь злорадствуя над другими, могли забыть ненадолго, на секунды или всего лишь мгновения о собственных бедах, о собственной гложущей душу, ноющей внутри отравленных действительностью тел тревоге. И лишь под утро в измаявшейся детской душе появлялась успокоенность, и начинало преобладать какое-то более высокое чувство - далёкое по своей природе от отчаяния или безысходности, хотя и рождённое ими.
   "Может быть, если бы меня воспитали набожным, я бы просто молился, а не грезил бы, доходя до границы безумия. Молитва - была бы тем необходимым трудом, который так или иначе должна ежедневно совершать душа", - так думал Сибильский теперь, вспоминая детство. Несмотря ни на что, ему всё же часто хотелось вернуться в своё "безбожное" детство: в страшное и тревожное, наполненное обидами и несбывшимися надеждами; со вкусом аскорбиновой кислоты в больших белых таблетках и ванильных брикетов заварного крема, с позвякиванием медяков в тёмной прохладе кинозала, запахом горелого ружейного масла в пневматическом тире и злыми контролёрами в звенящих трамвайных вагонах довоенного выпуска. "Только детские книги читать, только детские думы лелеять..."
   Да, он не умел молиться в детстве. С годами литературное творчество сменило его хаотические фантазии и всецело поглотило его. Литературный труд приносил умиротворение и спокойствие, прочно связывал с миром, учил воскрешать прошлое и прорицать будущее, бросаться с головой в омут жизни, чтобы лучше познать то, о чём нужно было потом писать, дарил ни с чем не сравнимую радость...
   Но вот уже несколько месяцев, всё катилось к чёрту! Жизнь изменилась и стала сильно подванивать...
   Возможно, Сибильскому просто следовало бы прислушаться к внутреннему голосу, который тихо говорил ему в минуты уединения о забытых чувствах и заиленном источнике былого вдохновения и прекрасных эмоций, которыми был полон Сибильский ещё совсем недавно, полгода и даже ещё несколько месяцев назад, когда он не мог лечь в постель и заснуть, не написав стихотворение или несколько абзацев прозы:
   "...мимо проплыли башенки с петушками и маленькая железнодарожная станция осталась в прошлом. Поезд набирал скорость и стук колёс говорил: сейчас что-то случиться, будь готов, будь готов... Проводница в белой, расстёгнутой на смуглой груди блузке наклонилась и поставила на столик чай. От матовой гладкой кожи повеяло волнующим ароматом, который смешался с ароматом цейлонского чая и остался в купе. "Я помогу вам вечером застелить постель, это не затруднит меня, ведь вы пока единственный пассажир в моём вагоне... Остальные подсядут на большой станции лишь под утро..."
   И вот, в утро, с описания которого началась эта глава, у Сибильского несмотря на его большие доходы (и в полном соответствии с его огромными и пустыми, по сути, тратами) не оказалось даже лишней пятёрки на такси, и он безнадёжно опаздывая на уже опостылевшую ему службу и проклиная всё на свете, шёл на подгибающихся от слабости ногах всё же туда, с тяжёлым сердцем, чтобы встретиться с людьми, к которым он питал глубокую неприязнь. Чего только стоил, скажем, корреспондент Пентюшин с его вечной скользкой улыбочкой человека привыкшего угождать и в то же время ненавидеть тех, кому он угождает и перед кем пресмыкается. У Пентюшина за долгие годы работы в муниципальной прессе накопилось множество заготовок статей на разные случаи жизни: будь то приезд в город высокопоставленных лиц из столицы или детский утренник с участием руководителей города, борьба с крысами в подвалах спальных районов, прибытие иностранных делегаций или запуск какого-нибудь нового предприятия. Теперь он просто менял в готовых текстах имена, числа и названия, не утруждая себя сочинением новых публикаций. У городского начальства Пентюшин был в почёте, хотя все понимали, что он законченный идиот и отпетый кретин. Но зато, все знали, что именно он напишет в том или ином случае, а для начальства очень важно знать наперёд, что может сделать тот или иной человек, и чего от него можно ждать в той или иной ситуации. Пентюшина всегда отмечали, как прилежного и добросовестного работника и на праздники он всегда получал ценные подарки и грамоты. Пентюшин ужасно гордился этими грамотами, и все они висели на стенке над его рабочим столом рядом с портретами городского и областного начальства. Несколько раз за день Пентюшин доставал из тумбочки электрический чайник с дарственной надписью от нынешнего мэра, кипятил воду и с важным видом пил чай из блюдца с рафинадом вприкуску. Блюдце было, само собой разумеется, тоже подарком одного из мэров - ведь Пентюшин пережил их на своём посту немало.
   Сокращая себе дорогу, Сибильский нырнул в подворотню, чтобы пройти оставшийся до редакции путь дворами. На ходу он бегло изучал настенное творчество аборигенов. Ему всегда нравилось читать эти незамысловатые и гениальные в своей простоте надписи на стенах и рассматривать примитивную настенную графику, напоминающую о пещерном прошлом человечества. По силе эмоционального воздействия многие из этих афоризмов и рисунков не уступали бессмертным творениям великих мастеров слова и великих художников... Может потому, что в них, в отличие от газетных полос и работ из картинных галерей, была одна лишь голая и бесстыжая правда человеческих желаний, истинная сила сексуального вожделения малограмотных дворовых мальчишек. Дорогого стоили все эти перлы сексуально озабоченных прыщавых юнцов! По их мотивам можно было бы снять фильм о самых изощрённых формах кровосмешения, содомии и садомазохизма. К сожалению, они не могут быть напечатаны на книжных страницах, но любознательный читатель легко может ознакомиться с ними, если забредёт в свободное время в любой из старых городских дворов, а ещё лучше заглянет в дощатую выгребную парашу. Такие параши ещё встречаются в изобилии даже в центральных городских районах. На их стенах надписи и рисунки особенно откровенны.
   После Перестройки, когда граждане перестали бояться КГБ, на стенах всё чаще стали появляться и политические тексты, касающиеся высшего руководства страны и руководителей города. По иронии судьбы, люди, привыкшие слышать от журналистов и подчинённых только лесть и восторженные дифирамбы, здесь, на стенах старых городских дворов, награждались самыми грязными и похабными эпитетами. "Вот где всегда была, есть и будет настоящая свобода слова! Почаще бы наши политики заглядывали в эти дворы и читали, что о них думают горожане, тогда, может быть, вели бы себя более скромно, а не как надувшиеся павлины!" Не успел Сибильский это подумать, как из-за угла вылетел чёрный джип, за рулём которого был один из заместителей мэра, рядом с ним сидела блондинка с голыми плечами. Сибильский едва успел отпрыгнуть с дороги и прижаться к стенке. Джип промчался мимо, обдав Сибильского и ещё какого-то прохожего брызгами.
   -Это он специально по луже проехал, сволочь! - сказал прохожий и, оскалив полный ряд вставных железных зубов, погрозил вслед джипу кулаком. - Ну, ничего, недолго им ещё осталось вот так разъезжать! Вот, товарищ, держите!
   Прохожий сунул Сибильскому листовку.
   -Приходите, товарищ, сегодня на митинг, не оставайтесь в стороне от борьбы за лучшее будущее для народа!
  
   В редакции было тихо и безлюдно. Только в компьютерном отделе несколько девушек набирали свежие статьи в номер. Сибильский не знал ни их имён, ни интересов. В течение нескольких месяцев работы он не перекинулся с ними даже двумя-тремя словами. Похоже, это вполне устраивало скромных работниц, получавших деньги не за интеллект или воображение, а за количество ударов пальцами по клавиатуре. Девушки были молчаливые, каждые два часа они отрывались от своей монотонной работы и безмолвно курили в тамбуре длинные дамские сигареты. Встречаясь с Сибильским, они отводили в сторону глаза и надменно кривили накрашенные губы. Как-то раз Сибильский всё же услышал довольно странные обрывки их тихой беседы, поразившие его глубокой философией и неординарностью.
   Он долго сидел в женском туалете редакции (в мужском забилась канализация). Желанное облегчение казалось близким, но никак не наступало. И тут в туалет вошли. По стуку каблуков по кафелю, Сибильский понял, что это были дамы. Они возились, делали что-то странное, тихонько постанывая, негромко смеясь... Потом закурили и завели разговор.
   Разговор явно не предназначался для ушей посторонних: "...самые тяжёлые мучения, это те, которые незаметны посторонним. Их не объяснишь кому-то и даже самому себе. Бывает просто невыносимо иногда... Промучаешься вот так день-деньской, словно рвёшь липкую паутину и ненавидишь себя и клянёшь близких. И ослепнешь, и оглохнешь, а потом вдруг рождается фраза, словно вспышка молнии в кромешной тьме: Если нет Высшего Суда и Высшего Судьи, тогда всё бессмысленно! Ведь даже футбольный матч теряет всякий смысл, если его никто не судит, а что говорить о земной жизни!? И произнесёшь её, словно заклинание, и повторишь вновь, смакуя каждое заветное слово и наслаждаясь ясностью и простотой, и запишешь в блокнот, думая: что вот, мол, это теперь будет всегда со мной! Стоит только открыть записную книжку на нужной странице! А на следующий день читаешь - и ничего! Только пустота, холод и страх! Забьёшься в угол, дрожишь, каждого шороха боишься, - понимаешь, что там, где появляются определения, заканчивается истина...
   Человечество давно погрязло в болоте ложных ценностей... Наслаждение простыми радостями недоступно для многих в силу разных причин - одни вынуждены целыми днями просиживать в своих душных кабинетах, другие намертво привязаны к своим деньгам, которые рано или поздно убивают своих хозяев. Эти несчастные жертвы слишком поздно осознают, что не деньги принадлежат им, а они деньгам... Когда холодное дуло пистолета вдруг кто-то прижимает к лысине такого ублюдка, его вдруг охватывает мучительное желание попасть хотя бы на несколько минут на берег реки солнечным летним днём, ощутить кожей ласковое прикосновение тёплого ветра... Он вдруг вспоминает, что уже лет двадцать, как не видел звёздного неба и не говорил кому-то: "Люблю"... "Возьми всё, что хочешь, я отдаю всё, мне ничего не нужно!", - кричит в отчаянии этот подонок. А в ответ - выстрел! ( Сибильский почувствовал сильное сокращение кишечника!) Пуля разбивает череп, мозги летят на стенку!"
   Сибильский был настолько возбуждён услышанным, что ещё долго в оцепенении сидел на унитазе с отчаянно эрегированным членом, после того, как девушки ушли. Потом встал и к своему удивлению обнаружил, что оставил после себя большую дымящуюся кучу дерьма...
   На своём рабочем столе Сибильский обнаружил записку: "Вам надлежит явиться на пресс-конференцию городского головы в 11.00 сегодня. Редактор. P. S. А Ваши опоздания я больше терпеть не намерен. Вам выговор с занесением в личное дело!" Сибильский прочитал записку и брезгливо поморщился. Он вспомнил бледное измятое лицо редактора, его некрасивые руки со скрюченными от ревматизма волосатыми пальцами и дурной запах из его рта и подумал с каким-то надрывным отчаянием: "Именно в такое говеное утро по воле этого плешивого подонка нужно опять тащиться с мокрыми ногами через полгорода в горисполком и сидеть среди кучки жополизов - искусных мастеров словесного елея!" После подобных мероприятий он всегда чувствовал себя, словно после длительного пребывания в зловонном сыром подвале. Каждая такая пресс-конференция являла собой сосредоточение фальши, неискренности и лицемерия. И, присутствуя на этих пресс-конференциях, Сибильский чувствовал, как и сам пропитывается этой зловонной гнилью. "Неужели нельзя было вызвать туда Пентюшина!?",- мысленно воскликнул Сибильский и яростно ударил кулаком по письменному столу. "Скотина! Скотина! Говно!", - мысленно восклицал уязвлённый корреспондент. - "Только вернулся из Чернобыля! А тут ещё и это говно!". Он переживал вспышку ярости, с трудом сдерживая себя, чтобы не вскочить, не схватить стул и не начать крошить всё вокруг. Зачем он понадобился начальству?! Неужели, они хотят, чтобы он написал об открывшейся вчера молочной кухне и о непосредственном вкладе в её строительство мера и остальных "отцов" города?! Ведь именно об этом пойдёт речь на пресс-конференции, как о главном событии городской жизни за последний месяц! Или, может, будут говорить о нашумевшей истории с конвертами, которые раздавались депутатам перед одной из сессий, когда мэру нужно было принять выгодное для его бизнеса постановление? Но это маловероятно, как правило, такие скандалы спускаются на тормозах, начальство не считает нужным комментировать такое или в чём-то оправдываться. В посттоталитарном обществе ещё не сложились традиции публичной политики, и ответственность за подобные деяния не наступала никогда.
  
   Глава 2
  
   Перед горисполкомом стояла мрачная толпа пенсионеров. Над ней возвышался плакат с лозунгом: "Не дадим надругаться над нами!" Перед толпой выступал человек, в котором Сибильский узнал того утреннего прохожего, что дал ему листовку с приглашением на митинг. Видимо, этот человек был какой-то партийной шишкой, потому что ему внимали с трепетом не только собравшиеся в толпу старики и кучка активистов, которые его окружили, но и работники горисполкома, приоткрыв окна кабинетов, прячась за жалюзи и гардины. Чуть поодаль тоже было какое-то собрание. Вокруг человека в чёрной рясе собрались городские набожные старушки. Священник что-то проповедовал, вздымая руки к небу. Он был без мегафона, поэтому доносились лишь отдельные обрывки фраз: "не поддатися искушению бесовскому... ежечасно пребывать в молении и благочестии..." Оратор-политик, несмотря на то, что произносил очень эмоциональную и критическую по отношению к властям речь, и, казался полностью поглощён этим, заметил появление Сибильского и почему-то обратился к нему, оборвав своё выступление:
   -А вот и товарищ журналист! Милости просим! Присоединяйтесь к нам. Возьмите интервью у представителей простого народа! Куда же вы? Спешите на встречу со своими хозяевами, у которых едите с руки? Или может быть, они допустили вас уже к корыту, из которого вы вместе хлебаете? Не ожидал от вас, не ожидал! Вот товарищи, какие нынче у нас журналисты! Холуи! Прихлебатели! Позор! Куда же ты, холуина, убегаешь? Холуина-холуюшка!
   Толпа оживилась. Не было больше абстрактных фраз о неких негодяях, которые обворовывают бедный народ. Теперь был конкретный объект, на который можно было излить свою ненависть. Раздались выкрики из толпы: "Холуй!", "Подонок!", "Сволочь!" Кто-то швырнул в Сибильского огрызком яблока.
   Сибильский ускорил шаг, но от толпы отделился крепкого телосложения ветеран и преградил ему путь.
   -Стой, сволочь! Я таких как ты предателей в 43-м голыми руками душил на фронте! А тебя, гнида, раздавлю одним мизинцем!
   Старик схватил Сибильского за грудки и потянул в гущу толпы. Будь Сибильский здоров, он бы показал этой жилистой горилле кузькину мать, но головокружение и слабость не покидали его с самого утра.
   Толпа одобрительно загудела.
   -Давай Семёныч его сюда, мы поговорим с ним по душам!
   -Давай, давай, - похотливо завизжала румянощёкая, необъятных размеров дама в расстёгнутой лисьей шубе с огромным, колышущемся при каждом её движении бюстом. Сибильский знал, что она бывшая сотрудница отдела торговли в обкоме партии, знаменитая в прошлом своим пристрастием к сексуальным оргиям, не пожелавшая после перестройки используя свои многочисленные связи и влияние (как в области, так и в столице) строить свой бизнес, а с головой ушедшая в политическую борьбу с новой "буржуазной" властью, - тащи его сюда, уж я его пощупаю!
   Сибильский понял, что если сейчас же не предпримет решительных действий, то этот серый слякотный день может стать последним днём его полноценной здоровой жизни без инвалидной коляски и утки под кроватью. В голове промелькнула идиотская мысль, что в принципе ему будет очень выгодно получить сейчас увечия: во-первых, он тогда станет знаменитостью, ведь многие телеканалы заинтересуются этим происшествием и раструбят об этом случае на всю страну, во-вторых, он пострадает при исполнении служебных обязанностей и получит серьёзную денежную компенсацию, неплохую пенсию по инвалидности и, возможно, даже правительственную награду; и в-третьих он... Сибильский не успел додумать до конца обо всех предполагаемых выгодах, потому что к мощному старику, тащившему его на расправу разгорячённой толпы, подскочили трое омоновцев. Плечистые парни вырвали Сибильского из рук жаждущего крови коммунистического варвара.
   -Скоты! Безмозглые вонючие ослы! Не смейте идти против народа! - выкрикнул седовласый великан, тыча узловатым поросшим рыжими волосами пальцем в стражей порядка, - царская охранка!
   Один из омоновцев коротко взмахнул резиновой дубинкой и старик, охнув, начал медленно оседать в раскислый февральский снег. Его лицо было залито кровью, глаза безумно выкачены...
   -Смотрите! - заорал в мегафон оратор, - Смотрите, как избивают простой народ, который вышел протестовать против тирании капитала! Неужели мы будем это терпеть?! Давайте покажем, что мы готовы постоять за себя!
   И призыв вождя неожиданно возымел на собравшихся под сень его знамён старцев воздействие. Сибильский имел удовольствие наблюдать, как преобразились лица бывших партработников, комсомольцев-активистов, строителей Днепрогэса, рабочих-стахановцев-депутатов, следователей НКВД и прочих, активных в прошлом строителей коммунизма. Их лица неожиданно приобрели угловатые мужественные черты и стали схожими с лицами монументальных героев высеченных из серого гранита. Сгрудившись плечами, старцы двинулись к парадному входу в горисполком. Оратор прятался за спинами, продолжая выкрикивать воинственные лозунги. Очевидно, старцы решили взять штурмом прибежище новоявленных распорядителей человеческих судеб именующих себя демократами, как брали в знаменитом фильме Зимний дворец их отцы и деды в 1917 году. Откуда-то появилось красное знамя и взвилось над отрядом штурмовиков. На ходу атакующие разобрали ремонтно-дорожное ограждение. Как на грех, оно оказалось на их пути. Несколько дорожных рабочих, долбящих зачем-то ломами асфальтное покрытие, пытались слабо протестовать, но были смяты и обезоружены. Теперь бунтари были вооружены тремя ломами, деревянными брусками и шалевками, а один из ветеранов - высокий худой старик - держал в руке, словно боевой щит средневекового рыцаря, дорожный предупреждающий о ремонтных работах знак, а в другой, словно копьё, длинный деревянный брусок. Сибильский не мог удержаться от смеха. Он вспомнил образ Дона-Кихота на книжных иллюстрациях, и его рука автоматически потянулась в карман за цифровым фотоаппаратом, который Сибильский на всякий случай всегда таскал с собой. Его сердце сильно стучало, и внутри он ощутил приятный зуд - удача шла прямо ему в руки. За такой снимочек многие из местных газет отвалят ему довольно ощутимую прибавку к его казённому жалованию, а если выйти на столичною прессу, то...
   ­-Спрячь сейчас же фотоаппарат!!! -неожиданно гаркнул на Сибильского один из его спасителей-омоновцев.
   -Почему? Ведь я журналист!
   -Это мы ещё разберёмся, какой ты журналист! Слышишь, Степан, говорит, что он журналист! Видали мы таких!
   -Дерьмо! -отозвался второй омоновец, - это провокатор! Смотри, какая заваруха из-за него начинается! Ты, падло, ещё за это ответишь! Знаешь, что такое "на лом повесить"?
   Сибильский счёл за благо не спорить. Он спрятал фотоаппарат и, пользуясь всеобщим замешательством, поспешно и беспрепятственно удалился с места событий. Он решил проникнуть в горисполком с чёрного хода, чтобы сделать хотя бы какие-то снимки из какого-нибудь окна.
   У чёрного хода Сибильский лоб в лоб столкнулся с Пентюшиным. Пентюшин улыбнулся так слащаво, что Сибильский снова, второй раз за текущий день, почувствовал приступ тошноты. Он еле удержался, чтобы не облевать своего коллегу: Пентюшин был олицетворением всего, что Сибильский ненавидил в этой жизни.
   -А вас уже ждут! - радостно сказал Пентюшин. - У вас сегодня особенный день!
   -Тоже мне, особенный! Какая-то вшивая пресс-конференция, устроенная сборищем тупых недоносков...
   -Нет, нет! - Пентюшин предупреждающе вскинул руку, и отрицающе замахал перед носом Сибильского пухлой и розовой, словно у ребёнка, ладошкой. - Я то знаю! Ведь это я вас рекомендовал начальству на должность главного редактора! Думаете, вас просто так взяли корреспондентом? Нет, это только для начала, чтобы удобнее было потом вас назначить руководителем всей нашей редакции! Старик-то наш не способен перестроиться! У него ещё грамоты с портретом Сталина в столе хранятся и подшивка "Правды" с его мелкими заметками внештатника, материалами всех партийных съездов и пленумов Бюро ЦК! Он до сих пор надеется, что вернуться былые порядки, осёл! А как утром ему мэр позвонил и приказал вас прислать, как будто на пресс-конференцию, он сразу смекнул, что к чему! Он давно догадывался, что вы его подсиживаете, поэтому и в зону вас недавно отправлял в надежде, что вы загнётесь после этого... Ну, и ещё по известной причине... Всё цеплялся за жизнь: за работу, за жену молодую... А тут вот этот звонок, как гром среди ясного неба... Я-то у него как раз был в кабинете... Чаи мы со стариком гоняли - я заварил особенный чаёк, специально из Индии вёз... Так что я всё видел и слышал...Ведь обычно меня просят прислать, я лучше всего с этим делом управляюсь! Опыт и способности начальство ценит мои! Но нет никакой пресс-конференции сегодня, и наш старик это прекрасно знал. Положил он, значит, трубку и стал белый, как полотно. Вы же знаете, что сердечко у него только на честном слове и работает! То есть, работало... Ему ещё хватило сил написать вам записочку. А потом приступ, все в панике. Девчонки-наборщицы бегут со стаканом воды, бухгалтер вскочил и стал открывать все окна настежь! Валидол в панике рассыпали по полу! И лишь я догадался вызвать скорую из реанимации. Врачи сказали, что у старика шансов нет никаких. Бедняга! Но может оно так и к лучшему. Не знаю, как бы он жил с мыслью о том, что больше не занимает должность, на которой проработал сорок лет! Это для него было бы горше смерти! Но, так или иначе, ему пришлось бы уйти. Сейчас время такое, что нужен человек с раскрепощённым мышлением, с независимыми взглядами на общественно-политические процессы! И вы - лучшая кандидатура! Я давно приглядываюсь к вам и к вашей работе! Знайте, они советовались со мной, как со старейшим и наиболее опытным сотрудником газеты! Помните всегда, это я вас рекомендовал! Не обижайте меня, когда станете начальником. Я маленький засранец, но я знаю своё дело. И умею доставить удовольствие тем, кто мне нравиться. Я знаю, вы презираете меня за лицемерие и трусость, но невозможно в этом мире быть иным! Вот вы - можете! И я люблю вас! Несмотря на ваше презрение!
   Пентюшин закончил свою тираду и вдруг обнял Сибильского и поцеловал его в щеку влажными пухлыми губами:
   -Позвольте поздравить вас от всей души!
   Сибильский почувствовал, что рука Пентюшина, как бы невзначай, скользнула по его спине к ягодицам и задержалась на них. Некоторое время их лица находились рядом, Пентюшин пытался поцеловать Сибильского ещё, на этот раз в губы. Маленькие невыразительные глазки его начали слезиться, как и всегда слезились, когда этот маленький во всех смыслах этого слова человек начинал испытывать волнение.
   -Да подите вы к чёрту!- Сибильский почувствовал, как тошнота подкатывает к самому горлу. Он был не в силах сдержать рвотный порыв и блевонул маленькому уроду прямо в лицо.
   -Ничего, ничего... - пролепетал тот, облизываясь, - я утрусь, у меня тут платочек... Это ничего...Мне даже не противно...
   Сибильский с негодованием оттолкнул Пентюшина, и поспешил на второй этаж в фойе, чтобы отснять из окон побоище. "Идиот! - мысленно восклицал он, поднимаясь по широким устланным новой ковровой дорожкой ступенькам.- Совсем выжил из ума! Упечь бы его в дурдом! Самое ему там и место! Вот с таким моральным уродом приходиться работать! И он же ещё и первый советник, и информатор у мэра! Наверняка, передаёт ему каждое слово, которое услышит в редакции!"
   В фойе было пусто. Сибильский подошёл к окну, выходящему на площадь перед горисполкомом, и его взору открылась панорама настоящего ледового побоища. Вот только вместо льда была разжиженная снежная кашица и "наши" явно проигрывали. Войска спецназа со щитами в касках и бронежилетах почему-то напоминали тевтонских рыцарей. Выстроившись в фалангу, они надёжно прикрыли путь к парадному входу в бастион городской власти. Нестройные ряды атакующих разбивались об фалангу, словно морские волны об волнорез. Один из нападавших, получив мощный удар дубинкой, видимо слегка тронулся умом. Он скакал перед спецназовцами, показывал им "нос", оттягивал уши и высовывал язык. Несколько окровавленных демонстрантов неподвижно лежало возле фаланги, по-видимому, их оглушили резиновыми дубинками, разбив им при этом головы. Рядом с телами лежало изодранное в клочья красное знамя. По полю брани, тряся козлиной бородкой, расхаживал священник в чёрной рясе. Он оставил своих старушек и бесстрашно внедрился в самую гущу событий. Он благословлял всех крестным знамением, что-то приговаривая. Набожные старушки, не осмеливаясь последовать за своим духовным лидером, издали восхищённо и с трепетным благоговением наблюдали за ним. Одна из них стала на колени, крестилась и в религиозном экстазе била земные поклоны. В старушечью стайку затесался и местный недоумок Жора. Он собирал дань с сердобольных в виде пирожков, конфет и с интересом поглядывал на баталию. Он был явно доволен всем происходящим: скалил зубы и гримасничал.
  
   В первых рядах нападавших был Дон-Кихот. Он усердно тыкал своим "копьём" в пластиковые щиты спецназовцев, умело защищал себя своим "щитом" от ударов резиновых дубинок и выкрикивал что-то воинственное. Сибильский приоткрыл окно, что бы узнать, о чём кричит седовласый воин. Он ожидал услышать какие-то высокопарные фразы о свободе, равенстве и братстве или светлом коммунистическом будущем, которое всё равно рано или поздно построят в какой-то отдельно взятой стране и что быстрее всего, эта страна будет именно наша прекрасная страна! Он предполагал, что, может быть, благородный герой кричит о попрании элементарных гражданских свобод и разгуле коррупции. Но Дон-Кихот поразил его тривиальностью и зацикленностью на бытовых неурядицах:
   -Раньше колбаса была по два десять!- орал старик,- а сейчас варёнка по пятнадцать гривенек! Я бы мог раньше на пенсию каждый день по килограмму её съедать и выпивать по бутылке водки, а теперь что!? Теперь что!? А воды нет горячей уже два года! Воды нет горячей! Были бы с Россией, был бы и бензин дешёвый и газа вдоволь! Без России нам никуда не деться, так и будем ходить замазурами - ни постирать, ни помыться, ни пожрать, ни даже посрать по-человечески! Канализация неделю уже как не работает в доме! Васька, Васька-сантехник змея! Ходит и только посмеивается! Уж как его ублажать? Ходит по квартирам требует водки и баб лапает!
   Сибильский начал испытывать отвращение к, вызвавшему у него по началу симпатию, старику: "Да ты, братец, не Дон-Кихот! Ты настоящий Плюшкин! Но, всё же, я тебя сфотографирую, ведь, как известно, любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда! И в этом я с тобой, братец, солидарен, хотя и ненавижу себя за эту солидарность. Я так же ничтожен и слаб, как и ты. Я - такой же раб своего желудка и ещё одного органа, который находится пониже..."
   Безнадёжное положение штурмового отряда усугубилось ещё и тем, что в тылу у них вдруг появилась группа молодых парней в серой униформе одной из националистических организаций - злейших врагов коммунистических ортодоксов. Таким образом, нападавшие попали в кольцо, и единственный выход, который для них оставался, заключался в безоговорочной капитуляции. Но тут качества героического воина проявила полногрудая богиня советской торговли. Она вступила в рукопашную схватку с молодыми парнями и подмяла под себя сразу нескольких униформистов. Зажав мёртвой хваткой одного из них, она расстегнула свободной рукой свою блузу и, оголив грудь, прижала большой коричневый сосок к губам парня. На глаза несчастного навернулись слёзы, он покраснел, как бурак. А насильница разгорячённая и бесстрашная завизжала на всю площадь:
   -Что, нравится? Не дорос еще под ногами путаться! Пососи мамкину сисю, сынок!!! И не дёргайся, а то, как дам по яйцам!!!
   Сибильский увлечённо фотографировал все перипетии побоища.
   -Вот что значит настоящий профессионал, - вдруг раздался за спиной Сибильского тихий вкрадчивый голос, остающийся тихим, даже когда его обладатель начинал говорить эмоционально, - его хоть убивай, а он знай - делает своё! Видел, видел, как с вами чуть не расправились эти ортодоксы! Вы вели себя героически, ваше мужество достойно всяческих похвал. Мы не забудем этот ваш героический поступок!
   Сибильский, конечно же, сразу узнал голос мэра и подумал: "Не хватало только его!" Но, обернувшись, произнёс вежливо улыбаясь:
   -Надеюсь, я не опоздал из-за этого инцидента на пресс-конференцию!
   -Нет, вы точны, как Папа Римский! Прошу ко мне в кабинет! Есть деловой разговор!
   В кабинете они уселись в мягкие удобные кресла. Мэр достал греческий коньяк и наполнил фужеры. Сибильский сделал большой глоток. Коньяк приятно согрел желудок. Журналист протянул ноги к большому камину, в котором ярко пылали дубовые поленья, и от промокших туфель пошёл пар. Сибильский глотнул ещё и роскошный кабинет, обставленный дорогой мебелью из древесины благородных пород деревьев, стал ещё более уютным.
   -В жизни всегда бывают переломные моменты, - начал хозяин кабинета,- жизнь преподносит подарки тем, кто заслужил их своим талантом или трудом. Вот и для вас наступил этот момент. Выслушайте моё предложение...
   Сибильский смотрел на мэра и вспоминал почему-то далёкое лето, проведенное возле чистой реки в маленьком городе своего детства. Солнечные блики на вздыбленной внезапно налетевшим ветерком водной ряби и свидания с белокурой девушкой на пляже, её загорелую кожу, к которой он осмелился прикоснуться всего лишь несколько раз и то, как бы невзначай, а она сделала вид, что не заметила этих прикосновений. Он до сих пор хорошо помнил тепло её мягкой бархатной кожи и то волнение, которое испытывал, касаясь её. Однажды, гуляя вымощенными булыжником безлюдными улочками старого города, он увидел ту девушку в машине с двумя местными торговыми работниками. Она была с голой грудью, возбуждённая и раскрасневшаяся с растрёпанными волосами... Чертовщина! Сибильский прогнал мысли о молоденькой бляди и попытался сосредоточиться на собеседнике. Но почему-то в сознании всплыла фраза знакомого поэта: "В творчестве нельзя ставить никаких задач и никаких целей... Хочу познавать мир незаконными средствами нелегально... Наш мир - ведь это такое говно, но никто уже не желает менять мир, потому что никто доподлинно не знает как! А тот, кто знает - он молчит и никогда не поделиться своими знаниями с другими, он заберёт их с собой в могилу, он сожжёт свои рукописи тёмным осенним вечером на помойке... Рукописи горят и это так же верно, как и то, что все бабы бляди!"
   Да Сибильский не слушал мэра, но за годы журналистской деятельности он научился понимать больше того, чем кто-то пытался вложить в слова. Он давно сделал поразительное открытие - слова ничего не значат: говорят глаза собеседника, в них правда и высшее откровение. Сибильский смотрел на мэра и улавливал смысл его слов на каком-то подсознательном уровне. Сибильский лишь изредка вежливо улыбался и слегка кивал головой. Он чувствовал, что сейчас ему будут предлагать деньги, и, вероятно, деньги немалые, но это его почему-то не волновало. Он прекрасно понимал, что в данной ситуации ему очень важно "сохранить лицо", и позволить то же самое сделать своему собеседнику. Мэр перестал говорить и выложил на стол туго набитый конверт. Разговор закончился. Сибильский равнодушно спрятал в карман толстый увесистый почтовый конверт, сдержано пожал руку благодетеля и вышел в приёмную. Из окна он посмотрел на площадь и увидел, что она уже опустела. На перемешанном сотнями ног буром от грязи и крови снегу осталось лишь истерзанное знамя, бюстгальтер невероятных размеров (на следующий день местная бульварная пресса сообщила о публичном групповом изнасиловании одной партийной активистки), мужские изорванные трусы и нехитрое вооружение бунтарей. По полю брани одиноко бродил долговязый сумасшедший Жора. Он что-то высматривал в истоптанной снежной жиже. Очевидно, выискивал выпавшую из карманов участников битвы мелочь. "Кажется, я пропустил много интересного! - мысленно воскликнул Сибильский,- но содержимое конверта с лихвой мне всё компенсирует..."
   Уже на улице новый редактор "Слова и Дела" вспомнил, что забыл попрощаться с секретаршей мэра холодной и надменной красавицей Анжелой: "Теперь она мне это припомнит. Секретарши очень не любят, когда с ними забывают попрощаться... А вообще, надо бы ей заняться..."
  
   В квартире было тихо. Даже вечно что-то бубнящее на кухне радио уже смолкло, сыграв на прощанье национальный гимн. Был поздний час. Но, несмотря на тяжёлый напряжённый и нервный день, Сибильский не смог быстро заснуть. Он был слишком возбуждён всем пережитым. Он высыпал на кровать стадолларовые банкноты и долго неподвижно лежал в ворохе зелёных бумажек, пахнущих благополучием и различными жизненными благами. Ел в постели разные сладости и пил кофе, курил и читал. Потом стоял у открытого окна спальни, любуясь изломами крыш старых кварталов, вдыхая раскатывавшийся волнами в неподвижном ночном воздухе смрад растаявших городских параш, слушая, как где-то в пригородных хуторах лают кобели, и воет какая-то сука. Где-то в ближнем переулке забренчала гитара, и гнусавый пьяный голос запел: "Ах, какие батоны... И мять их так сладко в руках..."
   Наконец часам к четырём утра взволнованный стремительным карьерным ростом и неожиданно свалившимся на него богатством и ещё какими-то мрачными предчувствиями Сибильский смог забыться в неглубоком невротическом сне. Ему приснилось, что он идёт по ночному городу и вокруг ни души. Но вот на пустынной улице освещённой жёлтыми фонарями из подворотни появилась фигура худого сутулящегося мужчины в чёрном побитом молью пальто. Следом за мужчиной, цокая по асфальту копытами, шла уже знакомая Сибильскому двухголовая косуля из радиоактивной резервации...
   -Здравствуй, - сказал человек, когда Сибильский поравнялся с ним.
   Лицо человека показалось Сибильскому очень знакомым, но как он ни напрягал память, вспомнить, откуда этого человека знает он не смог. Человек был коротко острижен, и чуть повыше правого уха на голове у него была большая язва.
   -Что, не узнаёшь?
   -Нет.
   -Ладно, это не важно. Я пришёл предостеречь: тебя ждёт впереди потеря, а потом смертельная опасность. Ты должен знать об этом, и я предупреждаю тебя.
   -Спасибо.
   -Не за что, - человек развернулся и зашагал прочь. Отойдя метров на двадцать он остановился и, громко спросил: -А ты, почему не спишь, бродишь ночью по городу?
   Сибильский не нашёлся что ответить. Действительно, почему же он бродит по городу ночью, вместо того чтобы спать? И, не найдя ответа, он ответил вопросом на вопрос:
   -А ты? Ты почему?
   -А я теперь никогда не сплю, ни ночью, ни днём...
  
  
   Глава 3
  
   На следующий день после назначения на должность нового главного редактора, состоялись похороны скончавшегося от острого сердечного приступа старого главного редактора. Как родственники, так и городские власти были заинтересованы в том, чтобы поскорее упрятать труп под землю.
   Подмораживало. Падал пушистый лёгкий снежок. Снежинки кружили среди чёрных голых веток вязов и клёнов, словно белый пух лежали на полированных гранитных плитах могил.
   На похоронах присутствовали не только руководители города, но и областное начальство. Они были в дорогих дублёнках и остроносых (по последней моде) лакированных зимних сапожках. Было так же несколько десятков старпёров - литераторов и публицистов - коллег покойного в драповых пальто и заячьих шапках, которые они не снимали из-за боязни схлопотать обострение минингита. Среди этих монстров соцреализма и великанским ростом и экстравагантной внешностью выделялся маститый прозаик, автор знаменитой трилогии "След от плуга", лауреат разных премий Агагаев. Он, в отличие от других старых маразматиков, снял шапку, и его знаменитая рыжая шевелюра в этот скорбный день была вздыблена как-то по особенному трагично. Из его красного мясистого носа торчали пучки рыжих волос...Он видимо уже успел где-то хорошенько приложиться к стакану, а посему был заметно возбуждён - всё время пожимал плечами и дико таращился во все стороны. Отдельно стояли уже взрослые дети усопшего и молодая его жена в короткой лисьей шубке. С ней покойник сошёлся после смерти своей первой супруги. С этой очень красивой молодой женщиной он успел прожить всего лишь полтора года и нужно сказать, что испытал он за это время все прелести, которые выпадают на долю мужа красивой и блудливой жены. Она изменяла ему не только с Сибильским, а вообще с первым встречным. И делала это настолько неумело, что весь город на следующий же после очередной измены день говорил о её новом падении. Он ревновал, ненавидел её и в то же время сгорал от страсти. Он, выдержанный и спокойный, прошедший школу и выучку советского и партийного руководителя, совсем потерял голову. Они часто скандалили и даже на работе в его служебном кабинете. Как-то раз они очень сильно повздорили: из кабинета доносилась нецензурная ругань, бой посуды (у главного редактора в кабинете было несколько подаренных ему в разные юбилейные годы сервизов). Потом дверь распахнулась, и она выбежала растрёпанная с горящими от гнева смешанного с ужасом глазами. Вслед выскочил главный редактор с ножом в руке.
   -Так поступать может только сволочь, последняя дрянь! Троцкистка! - орал обезумевший рогоносец. Он загнал несчастную женщину, угрожая ей ножом, в угол, но вместо того, чтобы нанести ей смертельный удар, он вдруг отбросил в сторону нож, упал перед своей жертвой на колени, обнял её бёдра и зарыдал, приговаривая при этом: - Ах, ты блядь! Курва! Грязная потаскуха! Люблю тебя! Блуди, занимайся грязным развратом, но будь со мной... Я всё прощаю!
   Эти слова произвели на похотливую стерву неожиданное воздействие. Вместо того, чтобы ещё больше возмутиться, эта распутная женщина вдруг тоже опустилась на колени и принялась лихорадочно целовать жалкое искажённое гримасой боли, обиды и бессилия заплаканное лицо мужа:
   -Мой милый! Теперь я вижу, как ты меня любишь! Ещё никто и никогда так меня не любил! Боже! Боже, ты же весь дрожишь! Отныне я только твоя! Что может быть дороже... Одно мгновение истины... Ах, что же это?
   Она достала носовой платок и принялась вытирать мокрое от слёз его лицо. А он, ещё долго всхлипывал и по детски обиженно кривил и выпячивал губы и лепетал еле слышно:
   -Голгофа... Да, да... Я должен испить чашу сию...Ты моя Голгофа...
   После этого скандала жену редактора и не называли иначе, как именем древнебиблейской горы...
  
   Но вернёмся к похоронам. Все стояли вокруг гроба засыпанного цветами и заваленного венками с чёрными траурными лентами. Из-за кладбищенской ограды выглядывали бомжи, предвкушая вечернее разграбление богатых траурных венков, последующую их перепродажу и следующую за этим пьяную оргию. По стойке смирно застыло отделение курсантов с автоматами. Организаторы похорон почему-то решили отдать воинские почести усопшему, хотя он никогда никакого отношения к вооружённым силам не имел по причине плоскостопия. Церемонию снимали не только местные телеканалы, но и несколько столичных. Первым произнёс речь мэр города:
   -Журналистика понесла тяжёлую утрату. Погиб, я не побоюсь этого слова, погиб на боевом посту воин правды и справедливости (голос мера дрогнул от волнения, вероятно вызванного осознанием того, что он очень удачно сумел подобрать такие проникновенные высокопарные слова и это зафиксировано телевидением и теперь вся страна увидит и услышит какой он сердечный и благородный). - Мер сделал паузу и, вспомнив название одной очень популярной и в той же мере бессмысленной и скучной и чуждой для славянина книги, добавил: - Погиб воин света! Его открытое чуткое сердце не выдержало всех испытаний, которые преподносит нам жизнь. Но я надеюсь, что выпавшее из его рук знамя подхватят молодые и сильные руки! (при этих словах Сибильский заметил, что почти все присутствующие стали посматривать то на него, то на молодую вдову) Жизнь часто бывает жестокой, и многие не выдерживают и ломаются, прячутся в норы! Но наш дорогой покойный был не из таких, он всегда мужественно смотрел опасности прямо в глаза!
   Сибильский смотрел на оратора и прокручивал в голове вчерашний их разговор. Как это ни странно, хотя во время разговора Сибильский думал об отвлечённых вещах, он очень хорошо запомнил всё сказанное мэром. Всё до единого слова:
   -Именно сейчас, когда оппозиция пытается дестабилизировать ситуацию в городе, очень важно разъяснить читателям, почему кое-кто желает очернить меня, облить грязью, обвинить в самых немыслимых преступлениях! К сожалению, ваш предшественник не смог выполнить эту задачу. Он пошёл на поводу у моих оппонентов! Ну что ж! Такова жизнь - не справляешься с кораблём - сходи с капитанского мостика! К счастью депутатский корпус почти полностью на моей стороне!
   Я желаю, чтобы вы показали роль депутата Касаткина и остальных его приспешников в этой грязной истории! Читатели должны понять, что эта группа рвётся к власти, чтобы разворовать и растранжирить наш город! Газеты - вот сила, которую многие ещё недооценивают!
   "Газеты! Ха-ха! Это газетами ты называешь те рекламные листки, которые не гнушаются рекламировать всё, начиная от прокладок и заканчивая политическими партиями! Не смеши меня! Современные отечественные газеты - отрыжка демократии!" - пронеслось в голове у журналиста, но он лишь вежливо кивнул в знак согласия.
  
   Сибильский перевёл взгляд с мэра на, лежащего в гробу, бывшего главного редактора. На лице покойника застыла маска обиженного жизнью и окружающими людьми человека. Видимо, с этим чувством он и покинул этот мир. Да, всё было совсем не просто и с этой внезапной смертью, и его неожиданным повышением. Сибильский сопоставляя все факты, начинал понимать, что его втягивают в нечистоплотные махинации и опасную игру, в которой он должен сыграть роль разменной пешки. Но отступать назад он не хотел. Он полагался на счастливый случай, на то, что как-то разминётся с уготованной ему западнёй.
   После мэра выступал близкий друг покойного, Агагаев. На ногах он держался очень нетвёрдо. Во время спича он всё время ерошил свои буйные рыжие волосы и от этого, порой казалось, что на голове у него пылает огонь:
   -Он был настоящим пахарем! Ага!!! Настоящим пахарем! И не гнушался замарать руки! Он шёл за плугом под палящим полуденным солнцем, обливался потом, отдавал тело и душу во имя великого дела! Он не обходил тем, от которых как от огня бежали и будут бежать всякие чистоплюи! -Агагаев бросил презрительный взгляд-молнию на Сибильского и судорожным движением вырвал из носа несколько волосин,- Ага!!! Литература - это не райские кущи для херувимчиков! Литература должна пахнуть навозом! (тут Агагаев перешёл на истерический визг и без того уже заведённую его речью толпу стало сильно подколачивать) Иногда нужно упасть лицом в навозную жижу! Жи-жу! (Агагаев выкатил налитые безумием глаза и опять смакуя провизжал, словно дисковая пила впивающаяся в сухую сосновую доску пришедшееся ему по вкусу словцо) Жииии-жииии-цуууу! Скинуть с себя одежду и изваляться в экскрементах! А потом стоять нагим и беззащитным под презрительными взглядами твоих врагов! Не нужно морщиться, когда в воздухе начинает попахивать говном! И это некоторые должны зарубить себе на носу! Я не буду показывать пальцем, хотя все понимают, о ком я говорю...
   -О нём!!! - подхватывая агагаевский настрой, выкрикнула жена покойного и с ненавистью поглядела на Сибильского. - Ведь это он убил его! Убийца! Изверг! А я поверила ему, подумала - он друг! Но знай, счастья на чужом горе ты не построишь! Будь проклят!
   Женщина бросилась на Сибильского, очевидно намериваясь изодрать его ногтями, но зацепилась за приготовленный на могилу железный крест и разорвала чёрную траурную юбку. На молодой вдове были очень модные чулки и трусики-стринги , не скрывавшие её привлекательный зад. Все телеоператоры повернули камеры именно на него, запечатлевая этот скандальный эпизод. Тележурналист местного "Калейдоскопа" Андрей Сова ткнул в бок своего оператора: "Поближе, поближе подберись! Ах, какая удача! Вот, блядь, подвезло! Это тебе не интервью у пьяных пляжников брать! Вот она, настоящая сенсация! Вот, сука, подфартило!" Сам Сибильский с трудом удержался, чтобы не выхватить свой цифровик и не отснять несколько "коммерческих" кадров. Он не сделал это лишь из политических соображений с учётом своего нового социального статуса.
   Руководитель пресс-службы горисполкома остроносый прыщавый идиотик в каверкотовом френче, расставив руки бросился на объективы, как Матросов на амбразуру:
   -Это не снимать! Это не снимать!
   Но операторы никак не отреагировали на его команды и продолжали выискивать своими объективами самые непристойные ракурсы. И сама дама, похоже, не очень смутилась. Она даже обрадовалась неожиданной возможности публично продемонстрировать свои прелести. Тогда пресс-секретарь подбежал к ней, зачем-то сжал в ладонях её прелестные ягодицы и силой потащил в сторону.
   -Не трогайте меня! Это ещё что?! Мне больно так! - взвизгнула она и рванулась от непрошеного блюстителя моральной чистоты. Но в горячке полуголая женщина оступилась и рухнула прямо в свежевырытую могилу, увлекая за собой и своего настырного опекуна. Курсанты по команде старшего сержанта - командира отделения - охотно бросились на помощь потерпевшим. Но, в спешке, они зацепили и опрокинули гроб, из которого выпал на землю покойник. При этом все увидели, что одет он не в настоящий костюм, а в дешёвую картонную имитацию, прикрывавшею его только сверху. Покойник упал вниз лицом, выставив напоказ синюю спину и тощий синий зад. Сибильскому показалось, что на спине у покойника были какие-то странные пятна и язвы. Подобные он видел когда-то в морге, когда готовил публикацию о жертвах серийного маньяка, убивавшего своих жертв разными изощрёнными способами, в том числе и с помощью какого-то экзотического яда. Маньяк отравлял жертву. Потом извращенец глумился над мёртвым телом. Маньяка так и не нашли до сих пор...
   А события продолжали развиваться как в тяжёлом ночном кошмаре: один из военных случайно зацепившись автоматом за товарища, взвёл затвор, а когда тот же военный совершенно растерявшись, зачем-то нажал на курок, прозвучал выстрел. Началась всеобщая паника. Женщины громко завизжали. В могиле курсанты возились с вдовой. Причём она уже была в расстегнутой шубке и разорванной на груди кофточке и рослый широкоплечий парень, закинув автомат за спину, страстно обнимал её, и целовал в засос. Остальные военные держали её за руки и ноги, мяли грудь, выкручивали розовые соски, нещадно натирали промежность, садомировали пальцами анус... У двоих или троих старпёров случились сердечные приступы, а ещё одного разбил инсульт. На кладбище вызвали реанимационные машины и через несколько минут к крикам и визгам присоединился надрывный вой сирен. Сибильский, пользуясь неразберихой, отснял несколько шокирующих кадров изнасилования в могиле, а так же и крупным планом спину и цыплячью задницу своего предшественника. Но тут к нему подскочил Агагаев:
   -Ага, подлец! Глумитесь над покойником! - крикнул он. - Вот какова ваша сущность! Ага! А ну, отдайте плёнку!
   Агагаев попытался отобрать у Сибильского его любимую пятимегапиксельную игрушку. Но в вопросах касающихся собственности Сибильский не терпел произвола. Мощный удар его кулака свалил с ног маститого прозаика.
   -Агагаева бьют! - заорал один из старпёров.
   -Ну и чёрт с ним! - неожиданно зло ответил ему, стоявший с ним рядом его коллега. - Давно пора проучить этого бездарного осла!
  
  
  
  
   Глава 4
  
   Через несколько дней после похорон, Сибильский решил отправиться в мастерскую к своему другу - нищему художнику. То есть, его нельзя было назвать нищим в полном смысле слова. Иногда у него водились довольно большие деньги: залетали-заглядывали к нему иногда истинные ценители искусства, коллекционеры живописи, знатоки, владеющие бесценными коллекциями холстов и дельцы, имевшие возможность вывозить произведения искусства в Европу и Америку. Нищим он был в сравнении с популярными живописцами, о которых мы упоминали в начале повествования. Ведь все эти залётные птицы никогда не давали за картины настоящую цену, а всегда старались безбожно обобрать наивного и доверчивого маляра. А часто, они, забрав картины, навсегда исчезали, посулив заплатить ему деньги после реализации полотен. Но всё же, несмотря на эти опустошительные набеги, в его мастерской всегда можно было неожиданно наткнуться на поистине бесценные шедевры, на те картины, в которые полностью погружаешься и становишься их частью. После больших неприятностей Сибильский всегда стремился к этим бессмертным творениям забытого Богом и людьми мастера. Он предвкушал, как вновь проникнет в это царство образов, фантазии и неистовства красок. Сибильский даже подумал, ощупывая в кармане банкноты, что сегодня, возможно, он купит ещё одну картину и пополнит свою домашнюю картинную галерею, в которой на данное время был лишь один экспонат. "А при моём нынешнем статусе, - с горькой иронией подумал Сибильский, - статусе главного редактора официальной городской газеты, пост которого по мнению обывателей мне достался после изощрённого убийства моего предшественника, даже неприлично иметь в доме лишь одну картину. Их должно быть как минимум две!"
   Шутки шутками, а Сибильский действительно стал известным в городе человеком. Позавчера вышел сенсационный номер возглавляемой им газеты "Слово и Дело". В большой редакторской статье с вычурным и непонятным названием "Анатомия социального астигматизма", шла речь о действующей в городе организованной преступной группе, возглавляемой неким крупным бизнесменом и депутатом горсовета. Фамилия главаря не называлась, но внимательный читатель без особого труда мог узнать в этом криминальном авторитете Касаткина. Сибильскому звонило множество людей. Звонящие расспрашивали о подробностях, высказывали моральную поддержку. Но среди звонков был один неприятный и тревожный:
   -Готовься, фраерок, ты сам нарвался... Я тебя найду даже под землёй, пидор бля...
   И ещё одно неприятное событие произошло в редакции. Кто-то выкрал у Сибильского из кабинета его цифровой фотоаппарат. И сделал это, явно, кто-то из сотрудников газеты...
   По дороге в мастерскую Сибильский купил водку и закуску. Он, несмотря на самые тёплые чувства к истинному мастеру живописи, рассчитывал подпоить его и выторговать давно уже приглянувшуюся картину подешевле: "В благородство я не верю, а друзья для того и существуют, чтобы было кого облапошить!"
   Редактор "Слова и дела" шёл через старый город. Ему было тепло и комфортно в новой итальянской дублёнке, на ногах ловко сидели новые лакированные ботинки. Настроение у Сибильского было траурно-торжественное, а в голове вертелись строчки любимого поэта: " Я иду долиной. На затылке кепи. В лайковой перчатке смуглая рука..."
   Оттепель и мелкий дождь уничтожили снежный покров. Сизо-серые потёртые ногами многих поколений мещан камни, голые деревья, бледно-бирюзовое небо, бутылка холодной водки, запах приближающейся весны... Сибильский не знал, почему эти кварталы были всегда безлюдны. Даже в праздничные дни лишь редкие прохожие нарушали покой старинных мещанских особняков и вековой сон булыжных мостовых. В этом, видимо, было их величие и их тайна. Сибильскому вдруг показалось, что кто-то крадётся за ним. Он резко оглянулся и действительно какой-то человек, шедший за ним следом, отпрянул за угол дома. Сибильскому даже почудилось, что в этом человеке он узнал никого иного как своего подчинённого Пентюшина! Зная его пугливость и трепет перед начальством, Сибильский вовсе не удивился такому заячьему его поведению. Однажды с перепугу, Пентюшин залез под стол, когда редакцию неожиданно посетил губернатор. А тому нужно было срочно разместить какое-то частное объявление в газете. вот он и заскочил в редакцию, проезжая мимо на новеньком "крайслере". Как на грех Пентюшин был один, все остальные куда-то разбежались по делам. Губернатор побродил по пустой редакции, да так и ушёл ни с чем!
   -Эй, не дури! - громко сказал Сибильский. - Чего тебе, Аркадий? Хочешь взять отгул?
   Но ответа не последовало.
   -Придурок, ну тебя на хуй! - выругался Сибильский и зашагал дальше.
   Вот и старый дом, в котором размещалась квартира живописца, служившая ему в то же время и мастерской. Соседи давно покинули это обветшалое строение. Дом был весь в трещинах, и, казалось, вот-вот рухнет. Но упрямый художник ни за что не хотел покидать его, он говорил, что без этого дома он не сможет больше писать картины. Рядом с домом стояла какая-то елегантная иномарка. В ранних зимних сумерках Сибильский всё же разглядел в салоне красивую длинноволосую женщину и бритоголового мужчину с тяжёлым квадратным подбородком. Заметив Сибильского, они вовсе не смутились. Мужчина что-то сказал своей подруге и она, наклонившись к нему, видимо расстегнула его брюки и её красивая головка стала то исчезать, то появляться, словно поплавок при поклёвке. "Неплохое место выбрали для свидания, - подумал Сибильский, - тут и тишина и покой и энергетика живого города... Кто чувствует его энергию, тот знает, что она питает любовные силы..."
   Сибильский вошёл в тёмное парадное. Лампочек на лестнице, разумеется, не было. Какие там ещё лампочки, если у хозяина мастерской часто не было денег даже на хлеб! Деревянные ступеньки скрипели. "Грузен я стал, разжирел на щедром казённом жаловании",-подумал Сибильский и зачем-то остановился на лестнице, почти в полной темноте. В доме было тихо, и только откуда-то доносился странный протяжный звук, похожий на плач покинутого ребёнка. Но это был не детский плач, Сибильский не мог сказать почему, но он совершенно ясно понял, что это плачет не ребёнок и вообще - не человек.
   Сибильский слушал этот странный звук и не мог сдвинуться с места. Звук словно парализовал его. Сибильскому вдруг захотелось тоже заплакать. Его сердце сжалось, и из глаз покатились крупные горячие слёзы: "Вот чертовщина, на похоронах не плакал, а здесь на тёмной лестнице разрыдался!" Сибильский достал платок, вытер насухо лицо и двинулся дальше. Дверь в мастерскую была приоткрыта, и странный звук доносился именно оттуда. "Неужели мой старый приятель сошёл с ума, и воет нечеловеческим голосом по вечерам в своей мастерской перед картинами?" - подумал Сибильский и не смог удержаться от улыбки, мысленно представив себе это.
   -Эй! Леонардо! - так шутливо Сибильский называл своего друга. -Встречай гостя!
   Но ответа не последовало, и странный звук не прекратился. Сибильский прошёл по коридору в большую комнату и остановился на пороге. Картина, открывшаяся его взору, была, пожалуй, самой великой и самой трагической из всех, которые создал Леонардо: сам её творец был её частью и висел в петле посреди комнаты. Стулья и шкафы были опрокинуты. Все холсты в мастерской были изрезаны чем-то острым, видимо опасной бритвой. Леонардо всегда брился острой, как сабля самурая опасной бритвой. Однажды Сибильский был свидетелем этого процесса. Художник очень гордился тем, что бреется именно такой бритвой. Он говорил, что такая же бритва была у Ван-Гога. Как-то расшалившись, он очень артистично разыграл перед Сибильским сцену отрезания уха. Он готовился к этому розыгрышу заранее и припас бутафорское резиновое ухо и кетчуп в презервативе. Сибильский долго не мог придти в себя после того спектакля. Ведь он принял всё за чистую монету... "Может, он опять решил подшутить? - подумал журналист, - Вот сейчас я подойду, а он "вдруг" оживёт и выкинет что-нибудь идиотское. Но нет, он не стал бы ради забавы уничтожать свои полотна!"
   На полу, под повесившимся, сидел его маленький пёсик Кеша. Это он плакал на весь дом. В комнате негромко говорило радио. Выступал, очевидно, какой-то проповедник. Его тихий, но настойчивый голос долетел до ушей Сибильского в те мгновения, когда Кеша замолкал, чтобы перевести свой собачий дух и завыть вновь, вкладывая в свой вой всю силу своего горя: "И умереть уже не могут, ибо они равны Ангелам... А что мёртвые воскреснут, и Моисей показал при купине..."
   Сибильский долго стоял в дверном проёме, он потерял счёт минутам. Зачем Леонардо покончил с собой? Ведь ничто не указывало на то, что он мог пойти на это! В памяти Сибильского один за другим всплывали разные эпизоды жизни связанные с Леонардо. Ярким рождественским фейерверком вспыхнул весёлый шумный вечер: заснеженный провинциальный бродвей, яркие фонари и огромные, как в детстве, снежинки с неба... Мелькают знакомые лица. Бывший депутат горсовета Старшинов наигрывает на губной гармошке какую-то безумную польку. Перед ним картонная коробка, в которую прохожие швыряют пятаки, жвачки, презервативы и ещё какую-то дрянь... Леонардо пьяный выкрикивает что-то не совсем пристойное. Прохожие снисходительно улыбаются... Друзья обнимают друг друга за плечи и, пошатываясь, идут по сказочной дороге...
   -Картины, книги и дети! Вот всё, что после нас останется! Пиши и ебись!
   -Чушь! После нас не останется ничего! Дети наши тоже когда-нибудь умрут, а книги и картины сдадут старьёвщику или выбросят на помойку! Всё что у нас есть - это настоящее!
   -Ты мудр, несмотря на все твои дурные привычки и пристрастия!
   -Я мудр, а жизнь полна говна! Иногда мне кажется, что это какой-то бесконечный фильм, который я смотрю уже в сотый раз. И каждая сцена уже знакома и вызывает ностальгию и тошноту одновременно! Я стал бояться этих повторений. Однажды повторится и моя смерть. Раньше я не боялся их, потому что знал, - моё время ещё не пришло, сейчас я боюсь. Каждый раз боюсь... Время - истинно единственное богатство, которое даётся человеку, за него он покупает настоящее. Покупает, покупает и остаётся лишь горсть мелочи... и - стук в дверь, от которого леденеет сердце... Рука дрожит - монеты со звоном рассыпаются по полу, закатываются в углы...
   Потом вечер пошёл вообще в разнос. Прокуренная полная сизого дыма комната. На столе выпивка, какие-то игрушки из секс-шопа. Леонардо орёт: "Критики - это паразиты на теле искусства. Вонючие клопы! Некоторых из них я назвал бы козлами! Вот-вот - козлы!". Крепкий коньяк льётся в стаканы, какие-то девчонки развалившиеся на небрежно брошенных на диван шубах, голые горячие тела, учащённое женское дыхание, искусанные соски, скользкие мягкие губы, ищущие языки, солёный привкус жадных поцелуев...
   А однажды в порыве пьяного безумия Леонардо подбил Сибильского на холодящую душу авантюру. Он придумал целую историю о своей бывшей невесте, которая умерла от воспаления лёгких перед самой свадьбой. Теперь она якобы приходит к нему по ночам и просит, чтобы Леонардо с ней обвенчался: "Иначе грозится, что никогда не оставит меня в покое! Мы должны сделать это!" И вот, теперь он должен откопать из могилы её останки и любым способом обвенчаться с этими останками. Подвенечное платье Леонардо тут же соорудил из куска тюли. По задумке художника Сибильский должен был совершить обряд венчания. Леонардо порядочно подпоил Сибильского и глухой осенней ночью, вооружившись заступами друзья двинулись на кладбище. Долго бродили они среди надгробий, отхлёбывая из бутылки водку. Наконец Леонардо воткнул в землю лопату и сказал:
   -Вот она! Здесь!
   Через час упорной работы лопаты застучали в крышку гроба. От свежего воздуха и страха Сибильский был трезв как стёклышко.
   -Ты уверен, что здесь твоя невеста? Могила - то, похоже, старая, может с прошлого века ещё!
   -Много ты понимаешь в могилах. Могила свежая! Гроб ещё не сгнил даже!
   Леонардо достал из гроба скелет, накинул на него фату.
   -Венчай нас поскорее!
   -Согласен ли ты взять в жёны... Как её звали?
   -Как, как! Виолеттой!
   -Виолетту?
   -Согласен!
   -Согласна ли ты Виолетта взять в мужья Леонардо?
   -Угу! Угу!- прокричал где-то филин и Сибильский почувствовал, как у него на голове зашевелились волосы.
   -Это её душа - она согласна! - пояснил Леонардо. Он был очень доволен всем происходящим. Ведь его план был блестяще осуществлён.
   -Объявляю вас мужем и женой!
   На следующий день Андрей Сова вещал на своём телеканале о кощунственном акте вандализма - неизвестные раскопали могилу купца второй гильдии Мифодия Штапикова, (почившого в Бозе сто лет назад) и зачем-то нарядили его скелет в фату.
   -Возможно, - предполагал журналист, - это была оргия сатанистов-гомосексуалистов! Общественность требует от правоохранительных органов принять решительные меры!
  
  
   Сибильский вошёл в комнату, поднял один из валявшихся на полу стульев и сел за стол. Открыл водку, налил два стакана и сказал почему-то вслух:
   -Выпьем, Леонардо, вот только не знаю за что...
   Кеша затих и смотрел грустно и с участием как Сибильский пьёт стакан за стаканом. В затуманенный спиртом мозг, словно сверло вонзались слова проповедника: "Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища кого поглотить..."
   Сибильский опорожнил всю бутылку, не притронувшись к закуске, и обвёл осоловелыми глазами комнату. В тёмном углу мастерской он увидел именно ту картину, которую вознамеривался приобрести сегодня. Она была не тронута, видимо обезумевший Леонардо её не заприметил, и это спасло шедевр от его же создателя.
   -Что ж, я всё-таки получу то, что хотел...
   Сибильский завернул картину в валявшеюся под столом газету. Это был свежий номер "Слова и Дела" с заказной статьёй Сибильского. "Какого чёрта! Леонардо никогда не читал никаких газет! Кто-то был у него, значит, в гостях! Кто-то связанный с публикацией скандальной статьи, либо с редакцией...На миг в сознании Сибильского вспыхнула какая-то смутная догадка... Да к чёрту все газеты!
   Надо бы забрать с собой Кешу, -подумал Сибильский, -пропадёт ведь!" Он отрезал кусок колбасы и бросил собачонке. Кеша с жадностью проглотил её. Леонардо не только сам забывал поесть - иногда он ничего не ел целую неделю - но забывал кормить и единственное на Земле близкое ему существо.
   Сибильский дал Кеше ещё колбасы и смотрел, как пёс её глотает.
   -Пойдёшь со мной, Кеша? - спросил Сибильский.
   Кеша перестал есть и поднял мордочку. Он посмотрел Сибильскому прямо в глаза, потом, оставив недоеденную колбасу, вернулся на своё место под повесившимся Леонардо и лёг, положив мордочку на лапы.
   -Понятно, останешься охранять его... Что ж, а я, пожалуй, пойду...
   Сибильский достал из кармана деньги, которые приготовил, чтобы заплатить за картину и сунул их Леонардо в задний карман брюк. Под задравшейся рубашкой художника он мельком увидел какое-то изъязвление. "Неужели довёл себя до цинги, бедняга... Последнее время у него совсем не было денег, но вот теперь есть..."
   -Они тебе пригодятся, ведь и на том свете, по-моему, без них ни туда, ни сюда...
   Леонардо качнулся от прикосновения и благодаря причудливой игре света и тени, Сибильскому показалось, что художник благодарно улыбнулся. "Господи! -подумал Сибильский,- я, кажется, сам уже схожу с ума... Нужно идти. Прощай Леонардо!"
   "Справедливым же почитаю, доколе нахожусь в этой телесной храмине, возбуждать вас напоминанием, зная, что скоро должен оставить храмину мою..." - проговорил вслед уходящему проповедник.
  
  
   Глава 5
  
   На следующий после "покупки" картины у мёртвого художника день Сибильский только заглянул на работу, сделал несколько распоряжений и отправился в маленькое кафе в старой части города. Теперь над ним не было непосредственного начальства, и он не должен был ни у кого отпрашиваться. По дороге он встретил известного своей эксцентричностью городского сумасшедшего Жору. Он был тощий, очень высокий с маленькой головкой на длинной шее. Как всегда, на головке у придурка была будёновка с красной звездой в центре которой красовалась эсесовская эмблема. Жора широко расставил руки, перегораживая проход Сибильскому, и промычал:
   -Эммануил остался один... Дай копеечку, Жора купит конфеточку...
   Сибильский нащупал в кармане карамельку и отдал её сумасшедшему. Тот не разворачивая обёртки, сунул конфету в слюнявый рот и начал сосать, тошнотворно причмокивая. Потом Жора вдруг взвизгнул, высоко подпрыгнул и поскакал галопом по улице, искусно имитируя стук лошадиных копыт, размахивая воображаемой шашкой. Улицу потрясали выкрики умалишённого:
   -Изрублю, всех изрублю на капусту! Всё время шьют! Шьют и шьют! Скоро небо зашьют!
   Что-то тянуло Сибильского пройти мимо дома Леонардо. И он сделал крюк, что бы попасть на нужную улицу. Дом был опечатан и, может быть, от этого выглядел ещё более заброшенным.
   В маленьком кафе было тепло и через большие стёкла было приятно смотреть на заснеженный город. Продолжалась оттепель и мокрый снег, который шёл ночью, облепил деревья и фасады домов. Обычно в эти утренние часы здесь любил сидеть Леонардо и делать эскизы, наблюдая за прохожими. Он дарил их всем знакомым, у Сибильского тоже было несколько.
   Однажды Леонардо подарил Сибильскому эскиз со словами:
   -Здесь нарисован ты!
   Сибильский не глядя, свернул рисунок и спрятал в карман:
   -Спасибо, когда-то продам его за бешеные деньги, когда ты станешь знаменитым.
   -А то! - ответил Леонардо, - я уже знаменитый!
   Потом, дома Сибильский развернул подаренный рисунок. На нём была изображена пустынная улица под косыми каплями дождя. Сибильский долго рассматривал рисунок, почему-то сильно разозлился, и, скомкав бумажку, бросил её за шкаф. Потом он больше не говорил с Леонардо об этом рисунке.
   Вот прямо перед кафе остановилась высокая черноволосая девушка. Она была явно чем-то взволнована и видимо кого-то ждала. Её тёмное облегающее фигуру пальто и чёрные длинные волосы показались Сибильскому знакомыми. "Определённо я её где-то видел совсем недавно, -подумал новоиспеченный главный редактор, - и она весьма недурна, весьма..."
   Девушка постояла возле кафе несколько минут, а потом вошла внутрь. Она прошла мимо столика Сибильского, и он ощутил тонкий волнующий аромат дорогих духов. Она заказала у стойки кофе, сняла у вешалки пальто и направилась прямо к столику Сибильского. У Сибильского застучало сердце, но он сумел взять себя в руки, встал, и холодно поприветствовав неожиданную гостью, отодвинул стул и помог девушке сесть.
   Она поблагодарила, мило улыбнувшись, осведомилась о качестве кофе, задала ещё несколько пустяшных вопросов, а потом спросила, чуть-чуть покраснев:
   -Какие у тебя планы на вечер?
   -Никаких.
   -Предлагаю встретиться часов в шесть, когда на улице совсем стемнеет...
   Сибильский был ошарашен её прямотой, но виду не показал:
   -Ладно, в шесть возле Пушкина. А что мы будем делать?
   -У меня есть серьёзный разговор.
   -Что ж, внесена хоть какая-то ясность...
   Она допила кофе и бросила уже на ходу:
   -Не понимаю, почему девушка должна всегда брать на себя инициативу?
   Она ушла, и Сибильский опять стал думать о скомканном эскизе. Теперь, приступ ярости, случившийся с ним, казался ему смешным. Но что Леонардо хотел сказать ему этим? "Нужно найти за шкафом этот рисунок и ещё раз внимательно его рассмотреть..." - решил Сибильский. - "Вообще, с художниками всё не так просто..." Сибильский вдруг поменялся в лице, и чашечка кофе запрыгала в его руке. Тень какой-то страшной догадки промелькнула в его сознании...
   Вечером у себя дома Сибильский пил шампанское со своей новой знакомой девушкой. После третьей бутылки они как-то незаметно оказались в его постели совершенно голые. Сибильский был доволен таким ходом событий, но не спешил, оттягивая самые приятные минуты.
   -О чём же ты хотела со мной поговорить?
   -Я уже не помню!
   -Но ведь ты говорила, что разговор у тебя есть серьёзный, как же так?
   -А вот так! - она закрыла ладошкой Сибильскому рот, - замолчи и не мучь меня! Слышишь?
   Часа через два они обессиленные уснули во влажных простынях пропахших женской секрецией и спермой. Сибильскому приснился суд. Судили священника, который был на площади перед городской ратушей во время побоища. Сибильский почему-то летал по залу суда. Он свободно парил в воздухе и был совершенно голый. Грузный судья в больших роговых очках, плешивый, с большим неправильной формы ртом спрашивал строго и с чувством важной общественной миссии на него возложенной:
   -Вы призывали разрушить здание горсовета, то есть разрушить муниципальную собственность. Само по себе - это уже уголовно наказуемое деяние. А с учётом того, что в этом помещении находились представители власти - люди гораздо более ценные и значительные, чем вы и ваши религиозные фанатки - ваше преступление квалифицируется как особо тяжкое! Осознаёте ли вы это?
   -Я, господин судья, никого не призывал к подобным действиям! Разве я похож на слабоумного?
   -О нет! На слабоумного вы не похожи! Но всё-таки, о чём вы говорили взбунтовавшийся на площади толпе?
   -Я, господин судья, говорил лишь о том, что рухнет ветхое здание старой тоталитарной политической системы, на которое нацепили броскую вывеску со словом "Демократия" и будет построено новое - светлое и прекрасное! Я использовал аллегорию, чтобы было понятно!
   -Что же вы можете знать о политике? О политической системе? Вы -малограмотный поп-расстрига? Какие учебные заведения вы заканчивали? Вы же не имеете ни знаний, ни опыта в государственных делах! Зачем вы смущали и без того взбудораженную толпу? - судья гневно сверкал огромными стёклами очков. - Что ж, перейдём к опросу свидетелей! Гражданин Сибильский! Спускайтесь вниз и свидетельствуйте! Хватит вам кичиться своими сверхъестественными способностями! Я предупреждаю вас об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний или дачу заведомо ложных, способных исказить истинную картину происшествия показаний! Что вы слышали? Что говорил обвиняемый на площади в день массовых волнений?
   -Я не мог этого слышать, господин судья. Я наблюдал картину побоища издали, из окна. Я сделал кое-какие фотографии. А леветирую я, между прочим, лишь затем, чтобы никто не обвинил вас в том, что свидетель находился в зале суда во время допроса обвиняемого! Получается, что я как будто бы здесь, но и нигде!
   Судья болезненно поморщился.
   -Но ведь вы видели и само злодеяние?
   -Я лишь видел, что этот священник находился среди нападавших, и что-то им говорил.
   -Прекрасно! Секретарь, подчеркните эту фразу в протоколе! Свидетель подтверждает виновность подсудимого!
   -Вовсе нет, - возмутился Сибильский, - не искажайте смысл моих слов!
   -Чистоплюем быть хотите? Но Слово не воробей, вылетело - не поймаешь! - зло усмехнулся судья. - Вы свободны Сибильский! Можете возвращаться в спальню, вас там уже заждались! И благодарите, что я не задержал вас за нарушение общественного порядка и неуважительное отношение к суду! Виданное ли дело, явиться в зал судебного заседания прямо из кровати, совершенно голым? Кичиться здесь своей эрекцией! Чуть ли не онанируя!
  
  
  
   Утром, когда Сибильский проснулся, девушки уже не было в постели. Он подумал, что девушка ушла, и ему на мгновение стало грустно, но, услышав в кухне шорох, он понял, что она там.
   Он на цыпочках прокрался к кухне и стал незаметно наблюдать. На плите закипал чайник, а она нагая стояла возле плиты и рассматривала какую-то измятую бумажку.
   Сибильский тихо подкрался и обнял её за плечи.
   -Что это у тебя?
   -Твой портрет! Нашла под книжным шкафом! Не правда ли, замечательный рисунок? И я знаю кто его автор! Это...
   Она осеклась, увидев, что Сибильский стал бледный словно мел, а его нижняя челюсть запрыгала, словно была подвешена на резинке. Сибильскому вдруг показалось, что он куда-то проваливается. Ещё не уяснив до конца значения всех открывшихся ему фактов, он понял, что они означают! Все вместе они подтверждают ту страшную догадку, которая поразила его вчера в кафе. Леонардо умер не по своей воле! Ещё в мастерской, оставаясь с покойником наедине, Сибильский не мог отделаться от навязчивой мысли, что Леонардо никак не мог добровольно наложить на себя руки. Он и так, и сяк примерял его поступок на себя самого (ведь он был так похож по образу жизни и мировосприятию на покойного друга!), и никак не мог понять, никак не мог осмыслить: почему? В самые чёрные минуты жизни Сибильский думал об уходе, исчезновении и даже делился этими мыслями с художником. Но Леонардо смеялся ему в лицо и говорил, что это нелепо: ведь наша жизнь это только мгновение, только вспышка. А разве можно прервать мгновение или разделить его на части? Однажды Сибильский сжёг всё написанное им за несколько лет. Ночью он вынес ворох рукописей во двор. Был лёгкий мороз. Бумага ярко вспыхнула, обдавая Сибильского жаром. Сибильский увидел, как быстро чернеют белые исписанные листы, и ему вдруг стало очень больно. Как будто пламя жгло не рукописи, а его самого. Какая-то стройная женщина в облегающем чёрном пальто проходила мимо. Она посмотрела в его сторону, он поднял голову и на мгновение их глаза встретились. И он увидел, как в её чёрных больших глазах отражается пламя...
   А потом, когда от рукописей остался только пепел, Сибильскому стало очень холодно и пусто. Было так, словно он совершил убийство. Но даже тот могильный холод, даже та ужасающая пустота не были в силах подтолкнуть его к роковой черте.
   А может, не стоит всё так усложнять. Самоубийство - это просто - вроде как принять снотворное, когда не можешь уснуть, а ночь тянется слишком медленно и мучительно...
   Но нет. Не стоили погибшие холсты того, чтобы умертвить себя! Во всяком случае, Леонардо мог выбрать не столь мучительную смерть - удушение. Гораздо легче и приятнее было бы просто отравиться. К тому же, мебель в квартире была перевёрнута - не исключено, что в результате происходившей там борьбы. Сибильский словно вернулся откуда-то издалека и спросил глухо:
   -А как ты догадалась, что это я? Ведь там просто улица, здания и дождь!
   -Не знаю. Как-то само пришло в голову...
   "Чёрта с два! Само пришло в голову! Это Леонардо рассказал ей! Иначе она никогда бы этого не поняла, ведь я и сам этого не понял ещё! Это она была той загадкой, о которой всё время он упоминал, но не хотел раскрыть тайну их знакомства и отношений! Это в неё он был влюблён по уши! Был связан этим чувством по рукам и ногам и мечтал его преодолеть, чтобы никогда больше не попадаться в такую западню! А она просто играла! Выходила из дома Леонардо, а потом отсасывала у Касаткина в его лимузине!"
   -Дай сюда! - Сибильский грубо вырвал рисунок из её рук.
   Она широко открыла глаза и удивлённо посмотрела на него:
   -Что с тобой?! Как ты себя ведёшь? Что, утренний приступ паранойи?!
   Сибильский не мог сдержаться, какая-то пружина вдруг разжалась у него внутри. Он ударил девушку по щеке ладонью. Удар получился неожиданно сильный и она, не устояв на ногах, растянулась посреди небольшой кухни:
   -Что же ты делаешь, сволочь!
   Сибильский сел на девушку и ещё раз ударил её по щеке.
   -Когда ты последний раз видела Леонардо?
   -Поди ты к чёрту, скотина!
   -Отвечай мне, тварь! Когда ты последний раз видела Леонардо?!
   -Какого ещё Леонардо? Ты что сошёл с ума?! Леонардо в ХУI веке жил! В Италии!
   -Я говорю о художнике, который жил в старом доме возле башни! Его убили недавно! Не догадываешься кто это сделал?
   -Не знаю я никакого художника! Отпусти, мне больно! Не смей трогать меня!
   Девица попыталась вырваться, но Сибильский налёг на неё всей тяжестью тела и сжал её горло.
   -Шутки кончились, кошка ты драная! Пора отвечать за преступление! Ведь это тебя я видел в машине вместе с Касаткиным возле дома Леонардо! Это ведь вы убили его! Только зачем вы изрезали его картины?! И что вы искали у него, неужели думали, что у бедняги водятся деньги?
   Сибильский ослабил хватку на горле девицы, и она опять сделала отчаянное усилие, пытаясь освободиться.
   -Я не отпущу тебя, и буду насиловать до тех пор, пока ты во всём не сознаешься! Мне нужна правда, ведь он был моим другом! Рассказывай! Рассказывай! Рассказывай! - Сибильский раскачивался в такт своим словам.
   В глубине души он уже знал, что никакая правда ему больше не нужна. Он просто получал огромное наслаждение, истязая беззащитное и податливое женское тело и при этом грубо бранясь. Слабые попытки сопротивления лишь разжигали его похоть. Он вдруг вспомнил свои детские наивные эротические фантазии: он охотится в глухом лесу на диких зверей и неожиданно встречает заблудившуюся насмерть перепуганную девушку в едва прикрывающем её юное тело платьице, а в сумке у него верёвка и плеть...
   "Итак, это больше не фантазия! Я действительно животное, грубое и ...ничтожное...Я жалок и ничтожен... Я - подонок и насильник!" - подумал Сибильский, но не с самоосуждением, а лишь констатируя свой статус. Он почувствовал, что на его губах играет наглая самодовольная ухмылочка: "Благими намерениями выстлана моя дорога... Куда же она меня заведёт?.." Он действительно совершал сексуальное насилие. Но формально, он мог себя оправдать: он совершает возмездие, добивается правды, признания! И это формальное оправдание, а, следовательно, и формальная невиновность, непогрешимость толкали его на действия ещё более скотские, более грубые. Вожделение красной обжигающей волной окатывало его мускулистое молодое тело. Сибильский снова ударил свою жертву, но на этот раз не ладонью, а крепко сжатым кулаком в нос. Она вскрикнула от боли. Из широко открытых голубых глаз девушки брызнули слёзы, а из носа по щекам потекли две струйки крови. Сибильский смотрел, как кровь растворяется, смешиваясь со слезами. "Так-то она быстрее расколется, тварь!",- подумал Сибильский и еще раз ударил её кулаком. Её большие глаза остекленели от боли и отчаяния. Сибильский понял, что воля её полностью сломлена. Теперь, она всецело была в его власти. Она была готова к подчинению, к признанию, к чему угодно! Но Сибильский не мог уже остановиться и продолжал избиение. Он снова замахнулся, метя в подбородок.
   -Прошу, перестань! Я всё расскажу! Картины я порезала... Потом Касаткин пришел... Но мы не убивали Леонардо!
   -А кто, сука?! Кто же кроме вас?! - Сибильский был по настоящему взбешён. - Знай, что ты живой из моей квартиры не выйдешь, расскажешь ты мне всё или нет! А перед смертью представь себе, что чувствовал он, когда вы уничтожали его полотна, а потом тащили в петлю, чтобы удушить его. Ведь у него не было семьи, и эти картины - всё, что он мог оставить после себя в своём старом доме!
   Сибильский в каком-то странном состоянии, в котором мозг и сознание больше не контролирует действий и поступков, потянулся за лежащим на кухонном столе остро отточенным большим ножом. Обычно Сибильский разделывал им мясо, а поэтому регулярно натачивал. Девушка затихла и как-то вся сразу обмякла, она поняла, что жить ей осталось недолго. Но тут раздался грохот входной двери, топот ног в кованых сапогах: в квартиру вломилась группа захвата. Оперативники были в масках и бронежилетах. Сибильского долго избивали ногами, причём старались бить в пах и по почкам. Потом окатили из ведра холодной водой, усадили на стул и сковали наручниками за спиной руки. В квартиру прибыл следователь городской прокуратуры Поберушин, чтобы произвести допрос на месте. Он направил на Сибильского настольную лампу, демонстративно полюбовался избитым опухшим телом главного редактора "Слова и Дела", засунул правую руку в карман брюк и, разминая себе яйца, сказал весело и игриво, словно не допрос проводил, а анекдот рассказывал:
   -Что ж, теперь у вас, дорогой наш гражданин Сибильский, целенький букетик. Преднамерененькое убийствицо, сексуальненькое насильице, совершённое с особой изощрённенькостью и жестокостьецею. Как минимум - пожизненное заключение вам уже обеспечено и то лишь при условьице полненького чистосердечненького признаньица и раскаяньица... А в противном случае вышачок рисуется!
   До Сибильского с трудом доходил смысл слов следователя прокуратуры. Он хорошо услышал и понял лишь одну слащаво исковерканную известным на весь город маразматиком и садистом фразу: "Преднамеренное убийство".
   -Предлагаю вам, дорогой наш и всеми почитаемый борец с организованной преступностью, сознаться во всём тут же, на месте и подписать протокол допроса, который, кстати, уже готов! Снимите с него наручники и накиньте на него хоть простынь какую-то, а то, в каком виде пацана с бабы стащили и отметелили, так и усадили передо мной! Вон с него уже лужа крови натекла! Ха-ха!
   Следователь положил перед Сибильским исписанный лист бумаги и ручку. Сибильский наклонился над протоколом, но ничего не смог разобрать. Перед глазами у него была какая-то мутно-красная пелена. Он с трудом смог выговорить:
   -О каком преднамеренном убийстве вы говорите?
   -Бросьте это Сибильский! - следователь неожиданно сорвался на крик. - На месте преступления найдено достаточно улик, чтобы доказать, что вы убийца! Следы обуви, на бутылке и стаканах ваши отпечатки пальцев! А в вашей квартире обнаружена бритва, которой вы уничтожили произведения искусства! Как же вы смогли? А ещё образованный человек! Интеллигент! А кто на следующий день шатался возле дома убитого? Убийцу на место преступления тянет! И он не может ничего с этим поделать!
   За одно мгновение Сибильский в мельчайших подробностях вспомнил вечер в мастерской Леонардо и мысленно воскликнул: "Дурак, какой же я дурак! А там, в машине точно был Касаткин с этой козой! Это же он ко мне её подослал! Он всё спланировал и ментов он же направил ко мне! Как всегда - спутался с блядью - жди беды!" Сибильский понял, что влип, и, причём, влип по настоящему! Всё выстроилось в логический ряд, цепь замкнулась, и удавка всё туже затягивается теперь уже на его горле! Только вот откуда в его квартире бритва? "Ну, конечно, она! Она подбросила, сука!"
   Кто мог ему помочь? Кто мог теперь вытащить его из цепких лап продажного следователя? Сибильский посмотрел прямо в водянистые глаза Побирушина и подумал: "Сколько же дал ему Касаткин за то, чтобы уничтожить меня? Но я так просто не сдамся, есть ещё один шанс спастись!"
   -Я всё подпишу, только дайте мне позвонить! Прошу вас!
   -Вот так-то лучше, умница! - следователь протянул Сибильскому свой мобильник, - только без фокусов! Ты слово дал!
   Сибильский лихорадочно набрал номер мэра. Трубку взяла секретарша. "А я, дурень, до сих пор даже шоколадку ей ни разу не преподнес! И никогда ни здрасте, ни до свиданья... Теперь она отыграется...", - мысленно воскликнул изувеченный, униженный и терпящий жизненное крушение человек с облепившей его окровавленное тело простынёй на плечах.
   -Это редактор "Слова и дела", - прохрипел Сибильский, - прошу вас, Анжела милая, соедините меня с мэром!
   -У него совещание! - холодно ответил женский голос. -А я вам, Сибильский, не милая! Научитесь сначала хорошим манерам!
   -Позовите его! Прошу! Это срочно! Меня арестовали по ложному обвинению! Я не смогу больше позвонить!
   -Это ваши проблемы! Привыкли, чуть что звонить Григорию Павловичу!
  
  
   Глава 6
   Прокуратура постаралась и Сибильскому впаяли высшую меру наказания. И пошли томительные дни в неволе. Каждый из которых мог стать последним...Они слагались в месяцы, а месяцы в годы. "Кто не был - тот будет, кто был - не забудет..."
   В заключении Сибильскому часто снился один и тот же сон: ночной лес, ветер, шумящий в верхушках могучих сосен, яркие звёзды в тёмно-синем небе. Перед ним стоит Касаткин и спрашивает нагло и развязано:
   -Знаешь меня?
   -Мне ли тебя не знать, ты же меня упрятал в этот рай!
   -А ты знаешь, что есть на свете великие люди, а я великий среди великих? А ты обидел мою девушку, а она не виновата ни в чём...
   -А, ты всё о бабах. Ты лучше подумай о вечном. Посмотри, какой лес, какие звёзды в небе! - задушевно говорит Сибильский, нащупывая в кармане нож с выкидным лезвием.
   -Действительно красивые, - отвечает Касаткин с каким-то особенным восторгом, вглядываясь в ночное небо - а я сразу и не заметил... Странно...У них бриллиантовый блеск! А небо - точно тёмно-синий бархат!
   -Вот, вот! Ты присмотрись к ним хорошенько, может, не доведётся больше увидеть! - говорит Сибильский каким-то болезненно весёлым и словно надтреснутым голосом и бьёт Касаткина ножом в печень.
   Касаткин падает на ковёр из сосновых иголок, зажав рану руками. Сибильский смотрит, как бандит бьётся в предсмертных конвульсиях, истекая кровью, и говорит, словно проповедник с алтаря:
   -Запомни, червь. Великий был Моцарт. Великий был Достоевский. А ты - просто мразь...
  
   Годы шли. И заключённый по "подрасстрельной" статье УК N журналист давно потерял им счёт. Он остался в живых только потому, что его страна ввела мараторий на смертную казнь. Он сбился со счёта где-то после пятого или шестого... В одиночной камере тюрьмы легко сбиться, легко сойти с ума... Но Сибильский свыкся с одиночеством. Сердобольный и мудрый народной чистой мудростью надзиратель Степаныч из жалости беседовал с ним в ночные смены. Толковали о быте и семейных проблемах Степановича. Надсмотрщик очень ценил жизненные советы Сибильского и в благодарность за участие и подсказки таскал ему из дому то пирожки, то вареники в баночке. Однажды он таинственно шепнул Сиб
   Сибильскому казалось уже, что и не было у него раньше никакой другой жизни, а всегда была камера с серыми шершавыми стенами и дощатой парашей, клочок неба в зарешеченном окне, тюремный двор, часовые на вышках и, ставшие ему родными, тополя и вязы, которые он каждый день видел во время положенных ему прогулок... И полуграмотный надзиратель с пирожками и бесконечными проблемами... Все остальные детали странным образом потом стёрлись из его памяти. Наверное, он мог бы их вспомнить, если бы сильно захотел. Иногда в тревожном полубреду ему чудилось, что кто-то появляется в его одиночной камере. Иногда это был тот странный человек в чёрном пальто в сопровождении двухголовой косули, из его сна. Он стоял возле его ложа в полумраке, качал головой: "Я говорил тебе, я же говорил..." Иногда являлся Леонардо. Он молча садился на табурет в углу, доставал альбом и карандаш и начинал что-то рисовать.
   Однажды он, закончив рисовать, подошёл к Сибильскому и таинственно шепнул ему на ухо: "Сегодня к тебе придёт один человек хороший, потолкуй с ним о жизни...Оно тебе пойдёт на пользу..."
   Сибильского вызвали в комнату свиданий. Конвойные оставили его одного. В комнате был накрыт стол: коньяк, балык, икра. Сибильский сел за стол и стал ждать. Он тупо смотрел на роскошный стол и понимал, что что-то кардинально меняется в его жизни. Случилось какое-то чудо. Кто-то вспомнил о нём. Кто-то влиятельный и всемогущий! Сибильский сидел спиной к двери. Его сердце учащённо билось, а в голове почему-то вертелась фраза великого русского поэта: "Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье..." Через окно он наблюдал за раскачивающимися на ветру верхушками деревьев за тюремной оградой. Как же он привык к ним за долгие годы! Он всегда немного завидовал им: ведь они росли на воле! Дверь вскоре открылась, и в комнату кто-то вошёл.
   -Ну, здравствуй, фраерок!
   Сибильский вздрогнул. Он узнал голос Касаткина.
   Касаткин уселся за стол и наполнил рюмки.
   -Выпьем!
   -За что?
   -Не за что, а за кого. Сегодня десять лет как умер мой друг, но он не повесился в своём доме, среди мёртвых своих полотен как кое-кто думает и тем более я не лишал его жизни, как думаешь ты... Помянём его...
   -Нет, это ты его убил! За что? Что он тебе сделал? Со мной-то всё понятно, ты отомстил за статью! Ты - бандит!
   -Не гони пургу! Ложил я на твою статью болт! Всё это суета и тлен... Есть только две вещи по настоящему важные: неотвратимость и необратимость... И что значит это твоё - бандит? Есть люди с достоинством и честью, а есть - подонки... И тем и другим иногда приходиться совершать жёсткие поступки, что бы защитить себя или своих близких... Что за дурь такая - бандит, не бандит...
   Касаткин достал пачку крепчайших кубинских сигарет, закурил.
   -А упрятал я тебя сюда для твоей же пользы, чтобы сохранить тебе жизнь! Ведь ты был другом моего друга! Тебя должен был отправить вслед за Леонардо грязный извращенец Пентюшин. Той самой вонючей рукой, которой он дрочит свой гнилой хуй, возбуждаясь от созерцания сцен насилия и педофилии на видеокассетах. Да, да! Он самый! Невзрачный и тихий днём и смертельно опасный и беспощадный ночью! Настоящий оборотень или вурдалак! Тебя ему заказал один наш общий знакомый. А в убийстве обвинили бы меня... Ведь ты написал обо мне статью, а для наших мудрил судей этой улики вполне хватило бы. Да нашли бы ещё десяток других. Не мне тебе рассказывать. Ты теперь ведь учёный. Прошёл и огонь, и воду, и медные трубы! Знай, я спас тебя, спас и себя. А Леонардо был отравлен известным тебе моральным уродом, кстати, и старый рогоносец-редактор - его же жертва... Вот послушай, что Пентюшин мне рассказал перед тем, как мои ребята отрезали ему член и яйца, засунули ему их в рот и заставили сожрать...
   Касаткин достал цифровой диктофон, включил его и положил на стол. Сибильский узнал голос своего коллеги: "Прошу вас, не надо больше, я не могу... не надо... выньте ножку табурета оттуда... выньте... Я отравил художника, а затем повесил на верёвке... Эскизы обнажённой женщины на столе были, я их забрал. Мне они понравились... А он и сам хотел повеситься! Зачем верёвку приготовил? Но, меня заставили, я не виноват, меня заставил он... ну, он...вы знаете кто...я назову его, не надо больше, выньте, я назову...мер заставил, будь он проклят... сначала велел редактора старого отравить, а потом художника...Всё на вас хотели повесить, да не вышло... Пощадите! Я же всё рассказал! Зачем этот нож? Нет! Нет!!!"
  
   Касаткин достал мобильный телефон и, набирая номер, произнёс:
   -А у меня ещё один сюрприз. Со мной пришла одна наша общая знакомая...
   -Иди к нам, милая...- сказал Касаткин в трубку.
   Через несколько минут в комнату вошла потрясающая женщина в дорогом кожаном пальто, очень соблазнительно облегающем её восхитительные бёдра и ягодицы. Это была та самая женщина, с которой Сибильский провёл свою последнюю ночь на свободе. Годы не испортили её красоту. Черноволосая красавица за десять лет расцвела, стала ещё более сексапильной, в её движениях появилось больше мягкости и завораживающей женской откровенности. Формы тела стали более выразительными.
   -Что, Сибильский, не ожидал? Садись за стол Лия! - сказал Касаткин. - Расскажи этому идиоту обо всём...
   Женщина села рядом с бандитом и стала говорить. Голос её был тих, но говорила она уверено и слова произносила отчётливо.
   -Я любила того, кого нет на этом свете уже десять лет. И было несколько чудесных дней настоящего счастья. Счастливы были и я, и он и его старый дом. Я не забуду его никогда... Я уверена, что и он любил меня... Я радовалась и переживала, когда знала о предстоящем с ним свидании и этой радостью я жила целый день и наполнялась ею до краёв и отдавалась этой радости... А под вечер, бывало, засыпала обессилев от счастья и грезила, теряя различия между сном и реальностью... Потом опаздывала... Вскакивала как безумная и мчалась по городу под дождём... Автомобили неслись, обдавая меня брызгами... Он слышал как весело скрипели ступеньки в парадном, словно радуясь моему приходу, и выходил с букетом белых роз мне навстречу, он обнимал меня и вытирал капельки дождя с моего лица, а потом в постели сыпал на меня лепестки роз... Но потом всё стало рушиться. Я не понимала что происходит. Как можно было любить, быть нежным и в то же время приводить в дом каких-то девок. Он говорил, что они натурщицы. Я промучилась несколько месяцев ревнуя, теряясь в догадках... Однажды я застала его в постели с целым выводком этих блядей. Разум покинул меня. У меня возникло острое жгучее желание перерезать ему горло. Именно это удовлетворило бы меня. Волна ярости захлестнула меня и я начала задыхаться в липкой солёной пене! Я схватила его бритву и накинулась на холсты. Я знала, что их гибель будет для него горше, чем смерть! Мной двигала какая-то сатанинская злость. Он пытался помешать мне, но не смог меня удержать. Ярость удесятерила мои силы! Даже сейчас я не могу без волнения вспоминать те минуты! Это было в тот злосчастный вечер...
   Сибильский слушал её рассказ, пил коньяк и вся его прошлая жизнь проходила перед ним, как непрерывная цепь необдуманных поступков, тяжёлых утрат и нелепых заблуждений. Всё это коричневой ржавчиной покрывало его душу долгие годы. Всё это теперь обрушивалось на Сибильского, сметающей на своём пути последние бастионы неведения, лавиной...
   Уходя, Касаткин задержался в дверях и бросил через плечо:
   -Не грусти, пацан! Все остались при своих! А вещи твои в квартире целы. Я сказал этому мусору Поберушину, чтоб ничего не трогал. Всё найдёшь там, куда положил сам... Скоро ты выйдешь отсюда, пришло время. Наши общие враги больше не в силах нам повредить. Тебе на воле больше ничего не грозит. А значит и мне... А картина та, что ты забрал у мёртвого, стоит теперь в десять раз дороже чем ты получил за свою паскудную писанину обо мне... Я и сам хотел бы её иметь в своей коллекции, но она по праву твоя... Себе я забрал последние эскизы Леонардо, которые он набросал за час до смерти... Они у Пентюшина были. Он прихватил их после убийства, но придурок даже не знал, каким он богатством обладает. Все сохранившееся полотна и рисунки его жертвы теперь на вес золота.
  
   Эпилог
   Минуло десять лет после ареста. И Сибильский снова оказался в своей квартире. Всюду толстым слоем лежала пыль. К своему удивлению, Сибильский обнаружил, что из квартиры действительно ничего не пропало. За десять лет, как это ни странно, его жилище не подверглось разграблению. Он подошёл к зеркалу и рукавом пальто, которое все эти годы ждало его освобождения и, хотя и было нещадно изъедено молью, снова служило своему хозяину, вытер с потускневшей зеркальной поверхности пыль. Он долго всматривался в своё отражение. Сибильский увидел, что пальто его пришло в негодность, а он сильно постарел, хотя воля его за десять лет заключения не была сломлена, взгляд был твёрд и ясен. В тюрьме Сибильский долго болел какой-то дрянной не поддающейся лечению изъязвляющей кожу заразой, и над правым ухом у него всё ещё было сильное раздражение кожи.
   На кухне Сибильский поставил кипятить чайник, потом открыл духовку газовой плиты. Там лежало два свёртка. Один большой и другой совсем маленький. При обыске сыскари их не тронули. В большом свёртке была картина "купленная" у Леонардо, в маленьком - пять тысяч долларов полученных от мэра.
   Сибильский развернул деньги и долго пересчитывал их дрожащими руками. Потом Сибильский вбил в стену гвоздь. Удары молотка в пустой квартире звучали, словно стук метронома. Сибильский повесил картину на стену. На ней был изображён поднимающийся из морской пучины красный дракон, выставивший вперёд когтистые лапы, и, пристально смотрящий вперёд взглядом, готовым испепелить всё живое...
   Сибильский не верил своим глазам. Это было настоящим чудом, что все его ценности (и среди них самая главная - уцелевшая в страшный день гибели своего творца картина Леонардо - последняя память о лучшем друге) оказались в полной сохранности. Сибильский стал на колени и несколько раз прочитал "Отче наш", из его глаз катились крупные слёзы. Он с особым пристрастием выговаривал строчки: "И отпусти нам долги наши, яко же и мы отпускаем должникам нашим!"
  
   Житомир, 2004год, 27 августа
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"