Сыпет  бисер  охрипшее  небо
По  стеклу,  как  стучат  воробьи.
Словно  клянчат  озябшие  хлеба,
Будто  верят  в  щедроты  твои.
    Ветер  воет  в  остывшие  трубы,
    Рвёт  в  сердцах  подоконников  жесть.
    Вновь  Москва  обряжается  в  шубы,
    Скрыв  под  ними  весеннюю  спесь.
Транспорт  мёрзнет,  скрипит  от   натуги,
Бродят  стайки  ворчливых  дворняг,
Беспричинно  бранятся  супруги,
Даже  зябь  не  рассудит  бедняг.
    Но  какой-то  шарахнутый  малый
    Золотой  расчехлил  саксофон.
    То ли  солнца  ему  было  мало,
    То ли  водкой  ошпаренный  он?
Заливали  весенние  звуки,
Золотили  под  арочный  свод.
И  не  мёрзли  бескровные  руки,
И  не  мёрз  удивлённый  народ.
    Но  в  окне  потрясающе  прямо
    И  спокойно  стояла  она.
    Не  жалела  и  не  понимала,
    И  пила  эти  звуки  до  дна.
Так  сквозь холод, настойчиво-нежно,
В льдинках колющих,  с  первым  лучом
Поднимается  хрупкий  подснежник,
Будто  тут  саксофон  ни причём.