Колонок : другие произведения.

Птичья башня

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Девочка Анжелина - новичок в старинной респектабельной школе. Здесь птицы с Башни разносят письма, которые видели привязанными к лапкам, но, похоже, никто не может похвастаться, что читал эти послания или отправлял...

   На небольшую возвышенность вскарабкался городок, а в круглой ложбинке подле него, как в суповой тарелке - здания школы-пансионата. Весной и ранней осенью видят ученики, как пасутся на склонах стада черно-белых коров и кудрявых овец; с колокольни церквушки доносится меланхоличный звон.
   - Отличное местечко, - говорят гости и случайные путешественники.
   Вероятно, и основатель школы Луговины некогда был очарован, и велел заложить первый камень именно здесь. Впрочем, по легенде, именно в этих краях в отца-основателя ударила молния, и школа выстроена в память о выздоровлении. Легенда также гласит, что первые дни после травмы почтенный меценат считал себя мальчиком, потеряв львиную долю памяти. Даже покинув больницу, толком излечился он только в долине на свежем воздухе.
   Но это совсем уже слухи, годные только для анекдотов.
  
   После будто выпеченных на пряничном комбинате домиков пригорода школьные корпуса выглядели скупо и современно. Мраморные прямоугольники стен, с которых взирали темные квадраты окон.
   - По крайней мере, тут зелено, тебе будет, где гулять, - пробормотал отчим, вертя очкастой головой по сторонам. Анжелина посмотрела на него неприязненно. Ни к чему не обязывающая забота - напоследок можно бы обойтись без вранья!
   Но, пока шли к административному зданию, сама исподтишка разглядывала чуть желтеющие каштаны с огромными округлыми кронами, брызги снежноягодника по сторонам дорожки, янтарные бархотки на клумбах. Кое-где темнели пирамиды елей. Газоны, казалось, нарисованы гуашью. Мелкий гравий под ногами шуршал и похрустывал, и по воздушному мостику пересекала дорожку, металась с клумбы на клумбы одинокая, может, последняя в году бабочка.
   Школьников видно не было, только издалека доносился смех и звонкие удары-шлепки по мячу. Кажется, там шел урок физкультуры.
  
   Директриса, госпожа Герика, седая и воздушная, Анжелине улыбалась.
   - Мы даем прекрасное образование, - заливалась она, а отчим поддакивал и кивал, будто они с матерью не перерыли информацию по всем доступным школам и не висели на телефонах по три часа, выясняя, куда пристроить ставшее неугодным дитя. Да так, чтоб выглядело это самым пристойным образом.
   В открытое окно, мимо коллекции кактусов, текла горьковатая свежесть ранней осени, с фотографий на стенах смотрели бесчисленные ученики в одинаковой форме, по карнизу вышагивал задумчивый голубь, поглядывая на Анжелину оценивающе.
   Девочке хотелось сбежать из этого кабинета; может, директриса и добрая тетка, но отчим надоел хуже вареной капусты в детстве. Вон как рад, что избавился... а мама и вовсе не пожелала поехать ее проводить, хоть и слезами на прощание облила. Ей, конечно, и впрямь нездоровилось... Анжелина покраснела, и принялась разглядывать кактусы на подоконнике. "Что ж, мама, пусть у тебя все сложится, я не буду мешать".
   Попрощалась она с отчимом нарочито вежливо, но, проходя по двору к жилому корпусу, зажмурилась, лишь бы случайно не увидеть отъезжающей машины. Девушка-горничная что-то говорила все время; Анжелина опомнилась только, осознав, что прозвучал вопрос. Она могла ответить только улыбкой.
  
   Школьная форма Анжелине понравилась. Сизая, опалового подтона, жилетка, расклешенная полосатая юбка, хрусткий лен белой рубашки. Оглядев себя в зеркале, повертевшись, девочка нашла, что походит на голубя. А у мальчиков здешних брюки в цвет жилетки или немного темнее. В холодное время года ученики надевают элегантные пиджачки...
   На серебристо-черненых пуговицах отчеканены были инициалы АМ. Про основателя школы, известного мецената Альфреда Мюссе девочке читать доводилось - он основал не только школу, но и картинную галерею, вернул в родной город старинную конную статую и продолжал творить добро аж до самой войны. Потом умер, а половина его трудов пострадала во время бомбежки. Школу строили заново...
   Девочка выглянула в окно. Да, аккуратные стены никаких отпечатков прошлого не несли. Разве что сутуловатая трехэтажная махина на отшибе, похожая больше на башню, чем на школьный корпус...
  
   Изнутри корпуса выглядели интересней, чем снаружи. Мрамор стен тут изменял цвет от белого до персикового, прожилки напоминали корни и капилляры. Краем глаза казалось, что все незаметно подрагивает и дышит. И ореховая мягкая мебель в холле и гостиной зазывала уютно устроиться, поджать ноги... Если это не запрещено, думала девочка. Свернуться в кресле хотелось куда больше, чем идти на урок к незнакомым. Во рту мерзко пересохло, и, как ни ругала себя Анжелина, с волнением справиться не удавалось. Отражающий звуки пустой коридор. Легкий перестук каблуков по полу - а он, кажется, пружинит, будто деревянный настил на мосту через горную речку.
   А провожатая, только что обрядившая новенькую в положенное обмундирование, говорила и говорила, рассказывая про каждый встреченный закуток, - а то Анжелина могла все запомнить! - про обязанности, правила и расписание. Будто неподалеку гудел беззлобный шмель, не давая девочке сосредоточиться и побороть страх.
   - Ну, заходи, - провожатая остановилась перед очередной дверью.
   В классе пока никого не было, будущие соученики не вернулись еще с перерыва. Анжелина пристроилась у окна, положив на пол сумку с учебниками. Очень хотелось сесть на заднюю парту, забиться в угол, чтобы знакомиться с классом, чувствуя прикрытие за спиной - но девочка не знала, какие парты заняты. Случайно сесть на чужое место, и чтобы согнали оттуда? Хорошенькое начало...
   До слуха донеслись стучащие по нервам молоточки чужих голосов, бессвязные звуки и уже различимые обрывки речи приближались - и ворвались в комнату.
  
   Новые одноклассники поражали взгляд пестротой. Форма формой, но все они были разными. У кого-то галстучек, у кого-то повязка на волосах, подвернутые рукава, полосатые гольфы... В ее прежней школе всех делали на одном конвейере. Как громко возмущалась учительница литературы, когда Марта пришла всего лишь с часами на броском ремешке цвета фуксии...
   Свобода нравилась и вызывала опаску. Еще бы на девочку не нацелились множество пар глаз со всех сторон.
   - О, вот и новенькая, - прокомментировал кто-то. Ее, видимо, ожидали.
   - Можно? - спросила Анжелина, заметив пустующее место за одной из парт.
   - Садись. Это место Вафли, но, пока она не вернется из госпиталя, оставайся тут.
   Девочка с русалочьими косами и туманным взором разглядывала новенькую. Анжелина отметила ее невероятно красивые ладони - узкие, с ровными тонкими пальцами, на одном из которых посверкивало явно золотое колечко. В прежней школе за такое кольцо, надетое на урок, мораль бы читали полдня.
   - Меня зовут Ивонна, - сказала русалка неожиданно грудным, чуть вибрирующим голосом, будто рыбка билась у нее в груди вместо сердца.
   Анжелина представилась. Неуверенно спросила:
   - На меня никто не рассердится за то, что я заняла чужое место?
   - Вафля оскорбилась бы, вздумай ты занять ее место на спортплощадке, а класс ей без разницы, - Ивонна прикрыла глаза, чуть откинула голову, будто задумывалась, не упасть ли в обморок.
   - А...
   - Тиише... Она идет.
   Слова, произнесенные замирающим шепотом, прозвучали немного зловеще. Но на пороге вместо ведьмы или монстра появилась пожилая симпатичная дама.
   - Ненавижу геометрию, - выдохнула Ивонна.
   Анжелина, напротив, приободрилась - преподавательница выглядела милой, да и на новенькую перестали смотреть. Зато обратила внимание учительница, обрадовалась, будто всю жизнь мечтала познакомиться.
   - Давайте поприветствуем Анжелину, - предложила она, и класс зааплодировал, а девочку бросило в жар.
   Неожиданным оказалось, что здесь и учителя носили форму, только без вольностей учеников. Дымчато-серые юбки, брюки и пиджаки; будто маленькие пепельные смерчи, возникали учителя на пороге класса.
  
   Учительницей химии Анжелина залюбовалась. Привыкла, что педагоги, даже молодые, несут на себе печать отчуждения и важности, и выглядят блекло, будто профессия их обязывает к унылому бесполому виду. Но молодая женщина, рисовавшая на доске электронные формулы, похоже, была влюблена в каждую, казалась на редкость привлекательной и живой. Она ласково улыбалась ребятам, и Анжелина поняла, что не боится ее - не боится и опозориться перед всем классом, если вдруг выпадет жребий показать свои знания. Девочка даже пожалела, что ее имя не назвали и последним из прозвучавших.
   Мальчик, которого вызвала учительница, неторопливо поднялся, прошел к доске, держась очень прямо, взял мелок и с достоинством принялся отвечать, время от времени рисуя очередную формулу. Послеполуденное солнце будто нарочно трогало его волосы, отчего они горели парчовой шапочкой. Закончив отвечать, мальчик положил мелок - казалось, он вот-вот отвесит церемонный поклон педагогу - и вернулся на место. Проходя мимо Анжелины, посмотрел на нее очень внимательно, будто готовился выбрать партнершу в танце.
   Девочка невольно потянулась поправить резинку, стягивающую хвост - точно ли все в порядке?
  
   Следующим уроком была живопись. В классе осталась лишь половина учеников, те, кто был записан на этот предмет. Анжелина согласилась выбрать его только ради мамы, всю жизнь мечтавшей стать художницей и похоронившей эту мечту. Но в окружении мольбертов с приколотыми белыми листами, соучеников, вдохновенно водящих карандашом, под стылым взором гипсового женского бюста она пожалела о данном согласии.
   Рука девочки заметно подрагивала, вместо ровных линий выводя мохнатые. Рисунки давались Анжелине очень редко, иногда нападало нечто вроде вдохновения и она получала вполне заслуженное "хорошо", но чаще оценка колебалась между "удовлетворительно" и "не совсем плохо".
   Соседка, судя по всему, тоже не жаловала этот вид искусства. Если у Анжелины статуя выходила вся в карандашных заусеницах, у Ивонны получалось нечто плоское и сплющенное с одного бока.
   - Я бы предпочла сама служить моделью для хорошего художника, чем зарисовывать этот гипсовый бред, - вздохнула она.
   - Но это же долго. Неужели ты высидела бы неподвижно?
   - Не так это и сложно, - Ивонна опять прикрыла глаза. - Мне есть, над чем подумать. Это плюс и художнику, он запечатлеет мысль на лице, а не тупое равнодушие.
   - А... кто это? - Анжелина глазами указала на золотоволосого мальчика, который, сидя одновременно подтянуто и вместе с тем вольно, что-то вдохновенно выводил карандашом на листе. Судя по его лицу, к концу урока он должен был закончить шедевр, достойный лучших художественных галерей.
   - Ларс-то? - Ивонна повела точеным носиком. - Это у нас принц. А ты ему, похоже, глянулась, он тебя всю перемену разглядывал.
   - Ой уж, - вспыхнула Анжелина.
   - А что, ты хорооошенькая, - протянула "русалка". - Только зашуганная какая-то.
   Заметив смущение новенькой, сжалилась:
   - Это пройдет. Гоняли вас в прежней школе? А тебе, пожалуй, влетало еще и за кудри, - догадалась она. Анжелина невольно поспешила поправить выбившиеся из "хвоста" прядки. Непослушное, темное с бронзовым отливом облако было ее проклятием. Спасибо, мама была на ее стороне и не давала остричь...
   Эх, мама...
  
   На перемене Анжелина поспешно кивала, водя глазами вслед за поворотом Ивониной головы. Чувствовала себя очень глупо: имен и характеристик было множество, и в память все сразу не помещалось. Запомнились только миленькая белокурая Лёна - она была похожа на бывшую сокашницу Марту, да хмурый бычок-тяжеловес Кланс.
   И головная боль всего класса, долговязый Шампунь, "до ужаса вредный тип".
   Учителя не вызывали ее в первый день, давая возможность привыкнуть. Судя по ответам других, самой худшей Анжелина не будет; это радовало. После занятий девочку обступили, расспрашивали, беззлобно шутили, и сжатая внутри пружина постепенно распрямлялась, оставляя едва заметную дрожь. Новенькая отмечала оценивающие взгляды Ивонны, благожелательные - золотоволосого Ларса, дружелюбные - тоненькой Лёны. И другие ученики пансионата отметили девочку. Но многие и вовсе на нее не смотрели, ни сразу после уроков, ни за ужином, ни в свободное время. Не такое уж великое дело, не в государственную сокровищницу доставили старинную драгоценность.
  
   Анжелина была рада, что ее не поселили вместе с кем-то. Одиночная спаленка - крохотная, толком не повернуться - принадлежала только ей. И обои на стенах - фиалки среди пастельных луговых трав, почти как дома.
   Можно было еще побродить по коридорам и холлу, посидеть у камина, поболтать с новыми товарками, но Анжелина сбежала ото всех, и ее не трогали, понимая, что новенькой надо привыкнуть, а может, и отдохнуть. А та, облокотившись о подоконник, смотрела в окно, слушала далекие голоса, пока сумерки не стали ночью. В темноте двор выглядел загадочно. Меньшая часть, та, где стоял странный кривоватый корпус, казалась холодной - его освещали только бледные лучи от лунного круга. Другую часть двора заливал неяркий теплый свет фонарей.
   Анжелина опустила жалюзи и оказалась в коробочке, куда не проникал ни лунный голубоватый свет, ни оранжевый фонарный. Кровать мягко проминалась под боком, одеяло грело, ничего не веся.
   Погрустив и даже поплакав, как маленькая, Анжелина заснула, и снилось ей детство, карусель, на которой катается почему-то не она, а мама и отчим.
  
  
  
   Первые дни, еще не сойдясь ни с кем, девочка находила радость в исследовании школы, особенно обширного двора и небольшого, но уютного парка. Тут, пока солнце грело, а земля еще хранила тепло, хорошо было устроиться подальше от любопытных. Особенно легко оказалось прятаться в зарослях сирени и жимолости возле парковой стены, и сидеть, обламывая сухие веточки, наблюдать за пестрыми фигурками соучеников.
   За стену пансионата школьников просто так не пускали, хотя особо шустрые умудрялись перелезать через нее. Только поблизости ни речки, ни леса, разве что по лугу гулять, а сбегать в пригород за сластями или иными срочными надобностями оказывалось ой как непросто - на склонах долины-"тарелки" все были как на ладони, кто-нибудь из персонала да засек бы. Обычно просьбы передавали через классных наставников, а те в выходной день могли взять просителя с собой за покупками.
   Малыши лет десяти еще гордились умением обмануть бдительное око взрослых - удрать ненадолго или забраться на "ту самую лестницу", но солидные ровесники Анжелины такими вещами уже не занимались. У них были забавы посерьезней - тайком выкурить сигарету или выпить бутылку контрабандой добытого пива. Однако и это случалось редко, слишком серьезный отбор проводился в школу. В их классе разве Шампунь считался местным недоразумением.
  
   А лестница внушала уважение. Крепилась она сбоку жилого корпуса. Высокая, до четвертого - последнего - этажа, красно-бурая, будто насквозь проржавевшая. Девочка так и думала - ржавчина, пока не потрогала окрашенный металл.
   Малыши туда лазили, несмотря на запрет. Анжелина только поглядывала, проходя мимо. Ей было стыдно даже себе признаться том, что она, взрослая девушка, мечтает о подобных забавах. Но что же делать, если высота, пугая, вместе с тем манит и соблазняет, а самый сильный соблазн - подняться высоко-высоко по такой вот лестнице и разжать руки. Если как следует зацепиться ногами, то не упадешь. Пусть это только иллюзия свободы...
   У лестницы она и натолкнулась на долговязого Шампуня, которого, следуя советам Ивонны, побаивалась и избегала.
   - О, новенькая, - обрадовался Шампунь. - Давай дружить, моя рыбка!
   - Как-нибудь в другой раз, - настороженно ответила Анжелна, отступая от не в меру жизнерадостного одноклассника.
   - А давай я тебя поцелую, вот видишь, как я тебе рад, просто плачу от радости! - Шампунь попер на нее, раскинув длинные руки, девочка отступала, пока не уперлась спиной в жесткое ребро лестницы.
   - Ага, - обрадовался долговязый. - Поймал.
   - Не будете ли так любезны свалить, благородный сударь! - чей-то голос блеснул металлом сбоку от Анжелины. Оказывается, поглощенная выходкой Шампуня, девочка прозевала Ларса.
   - Я знакомлюсь! - возмутился Шампунь.
   - Брысь отсюда, - как-то по-особому внятно сказал Ларс. Тот заворчал, но подчинился.
   - Шут гороховый, - презрительно раздалось ему вслед. Ларс обернулся к Анжелине:
   - Ты его не бойся. Если что, обращайся ко мне. Договорились? - он заговорщицки подмигнул и улыбнулся. Протянул руку.
   Та робко подала свою.
   - Пойдем, никто тебя не съест, - Ларс потянул ее за собой. - Ты, конечно, выглядишь прекрасной дикаркой на этих задворках и в зарослях, но, честное слово, с ребятами веселее.
  
  
   Заходя в столовую, ученики попадали словно в цветок лотоса: розоватые ниши-лепестки, почти сходящиеся к потолку, круглая зала, рисунок напольной плитки - болотного цвета широкие листья. На этот завтрак Анжелина рискнула идти не одна, а пристроиться к Ивонне. Мимо их столика проходили другие ученики, приветливо кивали. Один, видимо, старше классом, остановился, будто его дернули за ногу возле столика девочек.
   - Привет, Петер, - Ивонна дружелюбно-равнодушно ему помахала. Но мальчик смотрел на Анжелину, очень настороженно, даже хмуро. Через миг он опомнился, кивнул, зашагал в другой конец зала.
   - Странный, как все они, - обронила Ивонна. Анжелина хотела расспросить подробней, но разносчица поставила на столик чашки с какао, и подросток вылетел из головы.
   - Это что? - настороженно принюхалась Анжелина. Корица - и нечто солоноватое, морское почудилось ей в аромате.
   - Герцогиня приучила всех поваров варить какао на свой манер, - рассмеялась Ивонна. - Привыкнешь. Оно вкусное, хоть и ни на что не похоже.
   - Герцогиня - это директриса? - на вкус напиток был мягким - по сравнению с обычным какао просто шелковым.
   - Это хранительница... раньше я бы сказала - хозяйка, только школа давно принадлежит городу. А она - внучка АэМ, - Ивонна покосилась на форменные пуговицы. И, предвосхищая вопрос, ответила: - Нет, она вовсе не титулованная. Просто пожилая богатая дама. Порой приглашает к себе учеников на кофе и чай...
   - За особые заслуги? - не поверила Анжелина.
   - Если бы... Затворники у нее как дома, а толку с них, - Ивонна сморщила носик. - Но остальным тоже порой оказывает благоволение...
   Из речи новой подруги Анжелина поняла, что та просто мечтает попасть на чашечку чего-нибудь сладкого к неведомой Герцогине, но пока не удостоилась чести. Обидно, как же иначе.
   В памяти всплыло еще одно непонятное слово.
   - Затворники? - переспросила Анжелина.
   - Эти, из Птичьей башни, - пояснила Ивонна, и сорвалась с места, побежала на чей-то зов, напоследок невнятно помахав Анжелине - то ли беги со мной, то ли до скорой встречи. А может и вообще "отвяжись".
  
  
   Как стало ясно вскоре, Птичьей башней называли тот самый одиноко стоящий корпус, переделанный из трехэтажного пристроя. Большая часть остального дома обвалилась еще в войну, восстанавливать ее не стали, и Башня торчала посреди лужаек и аккуратных кустиков, нелепая, кирпично-розовая, похожая на случайно уцелевший зуб древней старухи. В этом корпусе жили Затворники. О них упоминали порой в классах и на отдыхе, и Анжелине представлялись сидящие высоко за решеткой бледные девочки в больничных пижамах и преждевременно состарившиеся мальчики, покрытые книжной пылью. Представлялись, пока однажды Ивонна не упомянула, что круглощекая хохотушка Майра, в переменах носившаяся по газонам во главе таких же сорванцов из ее класса, одна из "затворниц". Слово сразу потеряло загадочность - им называли всего-то жильцов Птичьей башни.
   Оказалось, и Петер из них.
   Петер был на год старше Ларса. Неприметный, всегда чрезмерно аккуратный - никаких небрежно расстегнутых пуговиц или закатанный рукавов, тихий и правильный. Второй раз он подошел к Анжелине, когда девочка наблюдала за волейбольным матчем, устроившись прямо на травке. Петер остановился рядом - будущее показало, что сесть на газон для него просто немыслимо - и поздоровался. Теперь он не выглядел хмурым или подозрительным, но чувствовалось в нем напряжение, будто на самом деле пытался удержать равновесие и не подать виду.
   Но он точно был не такой, как Шампунь, и девочка осталась рядом, и скоро они уже болтали вполне приятельски. А вскоре и дня не проходило без встречи и разговора в парке, коридоре или одном из корпусов.
  
  
   Башня оказалась очень теплой, хоть солнце уже не падало на нее. Анжелина водила пальцами по шершавой кирпичной кладке, медленно, будто старалась прочесть спрятанный шифр.
   - Вот странно. Кажется такой старой, а ей ведь сколько - лет семьдесят?
   - Вроде того. Но она состарилась от войны.
   - Такая крепкая. Говорят, она - все, что осталось от корпуса?
   Петер кивнул, с интересом наблюдая, как девочка пытается "читать" Башню. И слушать - она прижалась к кирпичам щекой, не заботясь об их чистоте.
   - Каково в ней жить? Ведь ты живешь там?
   - Да...
   Анжелина вскинула на него глаза, спросила с легким испугом:
   - Но ведь во время войны здесь не было учеников?
   - Нет, их всех увезли. Если бы остались, наверное, погибли бы все. Я видел старые снимки, ты, если пожелаешь, найдешь их в школьном музее. Все тут было в развалинах. Раньше дома школы все были красными, из кирпича. Это сейчас осталась одна Башня...
   - А как там внутри?
   - Удобно, - улыбнулся Петер. - Ты думаешь, оставили, как было в самом начале? Нет, теперь только внешне она старая, а внутри - как обычно...
   - Я хотела бы посмотреть.
   Петер невразумительно пожал плечами и даже чуть отодвинулся.
   - Это ведь не запрещено?
   - Запрета, конечно, нет...
   - Ну хотя бы в холл, на лестницы, понятно, что в спальни нельзя, - смутилась девочка.
   - Да нет... вообще не получится. Так повелось, в Башню заходят только ее обитатели. Ну, ты извини, мне пора. Рад был поговорить, и вообще... увидимся!
   Он сорвался с места и почти убежал.
  
  
   Вечером Анжелина снова писала матери - как договаривались, раз в три дня. Телефон по взаимному согласию оставили для экстренных случаев. Порой хотелось вовсе не писать, чтобы не навязываться и чтобы та соскучилась наконец, порой тянуло доверять бумаге каждую мелочь по два раза в день, да еще обливая письмо слезами. Когда Анжелина ловила себя на таком, спешила во двор, в холл, в комнаты подруг, лишь бы не натворить глупостей.
   Сегодня был "отчетный" день, но письмо не выходило. Писать на кровати или прикроватном столике было уже темновато, а на подоконнике - мешал круглый зеленый куст, видный из окна. Куст напоминал шапочку, связанную мамой на семилетие Анжелины. Тогда они ходили в зоопарк... бегемот, шумно отфыркиваясь, вылез из воды прямо около зрителей...
   Девочка прикусила губу.
   ...Нарядная мама и отчим - теперь уже отчим в противно-коричневом свадебном костюме, и сама Анжелина тащится за ними с букетом цветов, и болит натертая новыми туфлями нога.
   "Опять ты задержалась, отец беспокоился - а что я ему скажу? Дочь не хочет из-за тебя являться домой?"
   "Ты специально показываешь, как плохо к нему относишься? Хоть меня пожалей, если не помнишь, что такое хорошее воспитание!"
   Лучше бы он сам пилил Анжелину, чем капать на мозги матери! Может, тогда бы она заступалась...
   Запечатав конверт, Анжелина взвесила его на руке. Ну, сколько глупостей написала на этот раз? Так тяжко думать, что письмо отправится сначала на почту тутошнего городка, затем в вагоне будет трястись несколько часов, потом снова попадет к работникам, распределяющим корреспонденцию по адресам. Анжелина успеет обдумать каждое слово и пожалеть, что не выбрала другое. Вот если бы сразу, пока некогда пожалеть...
   Мимо окна, будто подхваченный ветром лист бумаги, спланировал белый голубь. К его лапке было что-то привязано. Девочка невольно покосилась на свой конверт. А вот и почтальон...
  
  
   - Ой, да толку от этих птиц, - скривилась Ивонна, отчего ее правильное меланхоличное личико стало похожим на испорченную картину.
   - Я думала, тут они вместо почты. Например, отправлять послания в город. С письмом на лапе один пролетел через двор. И раньше такой же влетал в чье-то окно на рассвете...
   - Ой, только не в окна, - вздрогнула Ивонна. - Да, они тут повсюду летают, но не хватало найти голубиный помет на подушке! Если б могла, я бы запретила пользоваться этой почтой, но поди найди того, кто их посылает. И Герика смотрит сквозь пальцы.
   Жаль, думала девочка, рисуя в тетрадке голубя на карнизе. Видел бы ее учитель сейчас, порадовался бы, пожалуй. Вроде и вышло совсем не бездарно...
  
   В прежней школе Анжелина дружила с тихушницей Мартой и милой, но не от мира сего Кларой по прозвищу Помидорка из-за всегда красных щек. А здесь ее взяла под крылышко первая красавица класса... хотя красавица - все-таки чересчур, есть девочки и получше, только вокруг них не вертится столько мальчиков, им так не завидуют.
   У Ивонны соломенные, ивовые косы, томные влажные глаза, от которых одноклассники бледнели и млели. То, что Ивонна сошлась с Анжелиной, взяла ее под свое покровительство, сразу сыграло роль - новенькую не обижали, не обходили стороной, и мальчики сразу оценили ее темные крутые кудри и облик чистенького щенка-потеряшки.
   Анжелина старательно тренировала перед зеркалом Ивонину улыбку - чуть печальную, обреченную, но столь призывную. Так улыбаются длинноволосые принцессы, замурованные в башне злобной мачехой - улыбаются и принцам, и свинопасам, но знают, что по сброшенной тайной лестнице в башню поднимется все-таки принц.
  
   Вот и сейчас, пробегая мимо зеркала в холле, окинула себя сперва мимолетным взглядом, потом более долгим, удовлетворенным. Кажется, она становится хорошенькой... Задержавшись у каминной полки, погладила любимые всеми обитательницами этажа старинные часики: двое малышей-фавнов с золотыми, отполированными до блеска рожками. Погладить рожки считалось к удаче.
   А сегодня удача ей пригодилась бы. Теплые дни не желали покидать Луговину, и не проливался дождь, и ветер не поднимался - чего еще желать любителям бадминтона? Анжелина была в их числе, и очень хотела показывать свои сильные стороны. Пожалуй, в прежней школе ее не узнали бы, подивились настойчивости, с которой застенчивая девочка стремится себя проявить. Но в прошлой жизни у нее был тыл за спиной, надежная гавань, где можно прятаться и ни о чем не думать. Сейчас пристанище надо было создавать собственными руками.
  
  
   Недоптица, пучок белых перьев порхал туда и сюда, будто обладал собственной волей и просто забавлялся с игроками, то взлетая высоко, то грозя упасть кому-то на голову. Сейчас, следя не только глазами, но всей душой за воланчиком, она видела не только его, но и уважение на лицах зрителей, интерес в глазах мальчишек, и себя видела - красивую, легкую, уверенно отражающую сложные финты противника. В игре рождалась новая Анжелина, равная среди равных, будущая любимица класса, а может и всего пансионата.
   Когда игра закончилась, к ней подошла самая рослая в классе, хмурая девица по прозвищу Вафля. Она только что сняла повязку, лечила растянутую на тренировке ногу.
   - Неплохо играешь, - и, будто впервые видя, оглядела Анжелину с головы до ног. - А волейбол любишь?
   - Немного...
   - Завтра приходи в зал, покидаем мячик.
   Вафля, будто отдавший указания генерал, повернулась к новенькой спиной и зашагала прочь.
   - Молодец, - ласково улыбнулась Анжелине хрупкая Лёна. - Я тоже играю с Вафлей. Будем вместе.
   - Но я еще не знаю, подойду ли вам.
   - Она не ошибается, - Лёна посмотрела вслед уходящей. - Знаешь, какая? Вафлю бы давно в столичную спортшколу забрали, только она все никак не решит. Спорт - это ведь на всю жизнь...
  
  
   На подносике для почты Анжелину ждало письмо. Мама писала ласково, будто и не было этих кошмарных полутора лет, источенных взаимной неприязнью и подозрениями. От письма исходило тепло; Анжелину будто обняли и тихонечко покачали.
   Значит, на расстоянии ей все еще дорожат - достаточно было сбыть подальше. Но надолго ли, может, вскоре и письма станут суше, как листва с приближением зимы, и после и вовсе прекратятся?
   Даже за ласковыми строчками маячила тень отчима. И как ей ни маячить, если мама не удержалась, приписала "он шлет тебе привет". Даже тут не может без своего ненаглядного, а он обязательно напомнит о своем присутствии в этом мире. Хотя может и нет, что ему Анжелина? Стенка, телевизор, девочка, домашние тапочки...
   Нет. Просто мама вся полна им, вот и вставляет лишнее...
   Девочка сунула ноги в кроссовки, набросила сизо-голубиный форменный пиджачок, хотя после уроков на улицу могла выходить в чем угодно. Форма давала поддержку, она была из настоящего, не из прошлого.
  
   Западную стену оплетал то ли плющ, то ли хмель, несведущая в ботанике Анжелина могла его с уверенностью отличить разве что от ромашки. Плющехмель впечатывался листьями и усиками в камень, забирался высоко, переползая через стену, а снизу уходил в землю.
   Малыш Марек, из начального класса и самый маленький среди Затворников, подошел, уселся рядом на корточки, как обычно, жуя сладкую смолку. Анжелине казалось, что он, как кошки, чует, когда другим плохо, и оказывается рядом с немудреной заботой.
   Ей нравился этот малыш. Всегда воспитанный, молчаливый, не то что племянники, воплощенный кошмар и ужас...
   - В трех мирах растет, - сказал Марек с недетской, оттого чуть комичной серьезностью, трогая лист хмелеплюща.
   - Почему? - Анжелина присела с мальчиком рядом, заглядывая в глаза.
   - Под землей, на камне и в воздухе, к тому же уходит за стену.
   - Ну уж и под землей. Насколько там эти корешки вглубь уйдут! И в воздухе, погляди, разве держится?
   - В земле глубоко, - упорствовал Марек. - Даже не знаешь, как глубоко.
   - А вот сейчас выдерну...
   - Это один корешок, даже если получится. А там сколько невидимого! Вот в воздухе же растет, а не видишь.
   - Гений ботаники, а что у тебя с коленкой? - нахмурилась Анжелина.
   - А, упал, - беспечно откликнулся мальчик.
   Коленка была вся в грязи и ржавчине.
   - У тебя там наверняка ссадина до костей!
   - Да нет ничего... - Марек посмотрел на старшую снисходительно. - У меня не бывает ссадин!
   - Пошли все же, покажем тебя Марисе...
   Тот покорно поднялся, плетясь за старшей по пятам, но, минуя главный корпус, удрал-таки. "Балда", - подумала Анжелина, и зашла внутрь, вспомнив о многоцветной ручке, забытой у классной наставницы.
   В коридоре промелькнула Мариса, лунная тень, беловолосая медсестра. Молодая, улыбчивая, она редко покидала больничку; увидев ее в школьном коридоре, Анжелина замедлила шаг.
   - Привет, что-то случилось? - спросила Мариса.
   - Добрый день, - ответила девочка, соображая, выдать ли ей Марека, но мысленно махнула рукой. Пусть бегает, на мальчишках все заживает быстрей, чем вода выравнивает песок в полосе прибоя.
   И все же пошла за ней следом, невольно, будто подхваченная потоком, и забыла про ручку. Опомнилась только возле директорского кабинета. Дверь была распахнута.
   До Анжелины донеслось:
   - Госпожа Герика, у нас новенький. Двенадцати лет...
   Подслушивать девочка не рискнула. Стараясь ступать как можно тише, побежала вниз по лестнице. Что-то смущало Анжелину, но понять, что именно, она не могла. Выбегая из двери, почти натолкнулась на девочку с тугими бронзовыми кудряшками, одноклассницу и подругу Майры, столь же огненную и непоседливую.
   - В нашем классе новичок, - сообщила рыженькая, пробегая мимо. - Смешнооой...
   В голове Анжелины будто свели стрелки железнодорожных рельсов - и ускользавшая мысль покатилась дальше. Выходит, директрисе сообщает о новеньком медсестра?
  
   Марек со слегка виноватой мордочкой поджидал ее у входа в корпус. И тоже первым делом заговорил про новенького - того поселили в Башне, а, как поняла Анжелина, это было делом нечастым. Верная привычке искать всему объяснение, она тут же прикинула: похоже, ребят специально расселяют вразброс, чтобы заполнить все уголки новостями.
   - Так-таки не хочешь пригласить меня в Башню? - с легким укором заметила девочка.
   Малыш покраснел до ушей, но помотал головой.
  
  
   Анжелина забыла бы про этот случай через пять минут, но Башня манила ее, корявая, одинокая, пережившая бомбежку. Красная кирпичная кладка всегда была чуть тепловатой, не нагревалась на солнце и не остывала в холодные дни, стены дышали и шептали непонятное. Мариса как-то была связана с Башней - из врачей она одна заходила туда, хотя в медсанчасть наведывались и Затворники, правда, обычно за компанию с кем-то.
   И во сне, навеянном встречей в коридоре и тягой к проступавшему сквозь новодел кусочку прошлого, девочка, в чьей голове перемешались обрывки дневных мыслей, попала-таки в Башню.
   Анжелине снились ангелы, больные, линялые, они болтались, как белье, на веревках у крыши и сохли после вчерашнего ливня. Во сне Башня была пуста, совсем, как бывает давно заброшенное место, позабывшее про человека. Девочка не видела, но знала, что там, внутри, аккуратно застеленные кровати, чисто вымытые полы, и ни одного человека.
  
   Во сне видела, а наяву никак не доводилось. Как ни намекала Петеру, хохотушке Майре, даже малышу Мареку, что хотела бы в гости - натыкалась то на виноватое несогласие, то на смену темы, то на улыбки, запирающие разговор. И были эти улыбки вроде двери, которая, как Анжелина ни дергала, не поддавалась. И не выходило понять, заперта дверь, или просто тяжелая; не по силам спортивной девочке четырнадцати лет от роду, но по силам девятилетнему малышу.
   Итак, Затворники только улыбались и вежливо увиливали, когда она просила провести ее в Башню. Нельзя, невозможно? Так школьные правила существуют для того, чтобы их нарушать, не об этом ли твердил долговязый Шампунь?
   Неужто даже он не пытался проникнуть в святая святых? Ну уж не у него об этом спрашивать! Хоть и отстал, побаивается Ларса.
   Анжелина видела, что, кроме Затворников, в Башню заходила Мариса. Наверное, и горничные тоже, и рабочие - а иначе кто убирается и чинит, допустим, краны в ванной? Но поди дождись их...
   У девочки созрел другой план, и она ощутила себя матерой шпионкой. План требовал быстрой реакции и терпения. Несколько дней подряд Андежелина прогуливалась около Башни, прячась сбоку ее, за большой елью так, чтобы видеть вход. И дождалась, пока на пороге Башни оказались болтающие Майра и одна из ее подружек, тоже Затворница. Девочки не спешили, наслаждаясь густеющим вечерним воздухом, поглядывали на удивительно красивое закатное небо - цвета яичного желтка, с розовыми полосами, с клочковатыми сиреневыми облаками.
   Приоткрытая дверь манила, прошмыгнуть за спиной у девчонок, поглощенных беседой, казалось проще простого. Если что, можно и отпихнуть их... От мыслей жаркая краска побежала по лице, ушам и шее, но Анжелина не остановилась. Еще десять шагов, пять, три...
   Ее кто-то окликнул. "Беги сюда, срочно!"
   Проделав те же десять шагов назад, девочка опомнилась - ах да, звали не ее, другую, и не Анжелину, а некую Анну...
   Дверь уже была закрыта, дубовая, с виду массивная, будто в крепостной стене.
   Девочка подошла, на всякий случай подергала за ручку. С тем же успехом она могла подергать кирпич в кладке стены. Подружки-болтушки исчезли, похоже, зашли внутрь, и может, хихикают там теперь над неудачливой исследовательницей.
   Но здесь, у двери снаружи, было тихо-тихо, настолько, что доносился шорох, почти шепот хмелеплюща.
   "Шшш... шш... отвлечешься - людей насмешишь..."
   Девочка подошла к желто-зеленым курчавым прядям, зарылась в них лицом, спрятала руки. Насмешки растения не были обидны. Сколько оно видало таких?
  
  
   Как спицы в колесе, мелькали, сменяя друг друга, уроки. Новенькая привыкла к строго-нарядным, дружелюбным учителям, и почти уже не боялась, когда те называли ее имя. Лучшим учеником был Ларс, но и Анжелина была ближе к голове, чем к хвосту. Успеваемость класса представлялась ей огромной добродушной гусеницей, сегменты переливались, наползая друг на друга, и нельзя было зевать, чтобы не оказаться в числе последних. Поначалу - чтобы оправдать вложенные деньги матери, потом девочка и сама начала находить удовольствие в хороших оценках и одобрении учителей, и учить уроки ей нравилось куда больше, чем в прежней школе. Только про рисунки, увлекшись спортом, она совсем позабыла.
   С выпиской Вафли Анжелина пересела и теперь делила парту с толстушкой Тали. Это было не слишком удобно - та постоянно ерзала, отнимая много места, зато стул Анжелины стоял у окна, в которое лилось много-много неба.
   Ивонна не перестала оказывать ей покровительство, и даже подчеркнуто ласково относилась, будто намеренно загоняя бедную Тали еще глубже в тень.
   Поначалу Анжелина опасалась - вдруг Ивонне нравится Ларс? Но вскоре прозрела - что ей один мальчик, если можно собирать внимание со всех разом? А золотоволосый принц не стал бы делить "свою" девчонку ни с кем.
   Вафля и Лёна также не оставляли новенькую своим вниманием. Жили они в комнате на двоих, играли в одной спортивной команде, хоть и сидели за разными партами. Теперь в этой команде тренировалась и Анжелина, и ужасно гордилась этим, хотя и побаивалось суровую тренершу. Как узнала Анжелина, старшая сестра хмурой Вафли, будучи перспективной гимнасткой, упала со снаряда и повредила спину. Теперь Вафлю разрывали две силы - желание сделать в семье то, чего не смогла сестра, и страх, что и сама она станет инвалидом. У нее уже были кубки по волейболу, бегу и прыжкам в длину, и все-таки девочка медлила всерьез связывать жизнь со спортом.
   - Смотри, как бы не стало поздно, - говорила Ивонна. Сама она только играла в теннис, неплохо, не более.
  
   Еще был Петер, спокойный, надежный, как тень. Даже если в какой-то момент его не оказывалось рядом, не возникало ни капли сомнений, что вскоре он снова появится тут. Петер, помимо Анжелины, не дружил ни с кем кроме Затворников, никого не избегая, со всеми общаясь. А вот малыша Марека он опекал, и хохотушку Майру, хоть та и была беспечной любимицей всего интерната.
   Может, я ему просто нравлюсь? - думала Анжелина, и терялась от этой мысли. Обижать Петера не хотелось, но видеть в нем кого-то, помимо друга... Хотя он и вел себя только как друг. Уж с галантным Ларсом не сравнить точно.
  
  
   Ранним утром в середине сентября еще не было холодно. В этот час не спали разве сторожа, да, может быть, дежурная медсестра в госпитале. На небе розовая краска медленно пробивалась через серую: вылитый цвет "пепел роз". Анжелина смотрела неотрывно, будто могла запечатлеть рассвет на сетчатке.
   Ей полюбилось сидеть на подоконнике в спальне. Тут удобно было размышлять, не опасаясь окрика. Подружек, которые постоянно стучались бы к ней, девочка тут не завела. Ивонна предпочитала общаться вне жилых комнат, рассудительная Вафля и хрупкая Лёна - принимать гостей у себя.
   Что мне нужно от жизни? - думала Анжелина, привычно обхватывая колени руками. Чего я сама стою? Ответов у нее не было. Прежний мир не рухнул в одночасье, но изменился необратимо, как меняются времена года. Больше не было маленькой девочки; как ни старайся, в четырнадцать не получается верить в детские сказки. Мама оказалась не доброй феей, которая всегда рядом, а просто женщиной, уставшей от одиночества. Это для нее, Анжелины, одиночества не было рядом с мамой. А у той вечно висел на шее нелегкий груз.
   Теперь этот груз почти снят, и Анжелине пора строить свою собственную жизнь. Там, в прежней школе, она была ни рыба, ни мясо. Здесь у нее есть шанс начать все сначала.
   Рассуждать было хоть болезненно, а все-таки проще, чем убедить себя не чувствовать обиду.
   Деревья желтели, понемногу облетали, а ровно подстриженные, "короткошерстные" газоны оставались сочно-зелеными. Интересно, красят их или подогревают землю, меланхолично размышляла Анжелина; промерзнув, она не сидела уже, а стояла, облокотившись на подоконник. Мимо окна пролетел очередной голубь, к его шее ленточкой была привязана бумажка. Девочка распахнула раму и высунулась в окно почти целиком, но так и не отследила, откуда вылетел голубь.
   По коже поползла ледяная россыпь мурашек. Анжелина, кашлянув, поскорей закрыла окно и нырнула под одеяло - заново погреться перед тем, как встать окончательно.
  
  
   В начале октября, в день закладки первого камня школы, традиционно проводили маскарад. Анжелина радовалась, что у нее уже немного получилось стать здесь своей, и, может быть, праздник она не проторчит в углу. Благо, Ларс не оставлял ее своим вниманием - это приводило в замешательство и очень радовало.
   Наряды и маски ученики мастерили себе сами, так велела традиция. У кого-то богаче, у кого-то беднее; одни обзавелись стразами, перьями и прочими материалами для костюма заранее, другие довольствовались тем, что закупила школа: гирлянды пушистой разноцветной бумаги, стеклянные и деревянные бусины, проволока...
   Подходящее платье у Анжелины было, оклеенную блестками маску и высокий, как у сказочных королев, воротник она мастерила сама. Петер помогал, а от Ларса она до поры до времени таилась - он должен был сразу увидеть ее во всей красе.
   Блестки охотней приклеивались к пальцам, чем к маске, воротник царапался, девочка хохотала, видя себя в зеркале. Несколько раз улыбнулся даже сдержанный Петер, смастеривший каркас для воротника.
   - Ты бука, - говорила ему Анжелина, расшалившись. - Тебя надо нарядить полицейским. Будешь ходить со скучным лицом, в мундире и следить за порядком.
   - Нет уж, - подросток примерил нехитрую маску из серого бархата, которую сделал для себя. - Мне достаточно, и костюма я не хочу.
   - Не любишь маскарады?
   Он ответил неопределенной гримасой, равно могущей означать и "обожаю", и "ненавижу".
   - Я умру под этим забралом, - Анжелина стащила с лица картонку, обшитую тканью и блестками. - Наверняка в зале будет жарко.
   - Маски не запрещается снимать, лишь бы они оставались при человеке, - пояснил Петер. - С самого начала все прячутся, а потом кто как хочет. Иначе действительно душно. Но есть одно правило...
   - Слушаю, о мудрый наставник!
   - Если увидишь белую маску, не задавай вопросов, не старайся угадать, кто перед тобой, - объяснял Петер. - Так заведено - придти может любой хоть раз приглашенный, и имеет право быть неузнанным.
   - А кто приглашает? Госпожа Герика?
   - Нет... - он замялся, но все же ответил: - Герцогиня. Она - наследница АэМ и хозяйка... пусть номинальная, но на Маскараде это не имеет значения. - И прибавил: - Вообще-то я не должен был отвечать, но ты и сама бы узнала...
   - Экий ты тихоня, - огрызнулась Анжелина. - Не могу, не должен, не правильно... Вот Ларс никого не боится!
   - У Ларса отец бывший сенатор, да и носится с ним, как с золотым слитком, - Петер заговорил без выражения, как с ним бывало, если речь заходила о неприятном.
   Ревнует, с некоторым удовольствием подумала Анжелина, хотя Петер никогда не пытался за ней ухаживать.
   - А твой?
   - Мой... на войне был героем, потом никем...
   - Ты у него настолько поздний сын? - удивилась девочка, прикинув в уме возможный возраст отца приятеля.
   - Ну уж не настолько... - Петера будто выключили, он извинился, пробормотав что-то невнятное о срочном деле, и оставил Анжелину одну.
  
  
   Оставшись в одиночестве, девочка разозлилась, и ушла бродить во двор, где как нарочно стал сыпать противный мелкий дождь. Он не просто заставлял намокнуть, им приходилось дышать, водяная взвесь заполняла и глаза. К тому же повсюду клубился негустой туман. Но Анжелина упорно гуляла, одна, если не считать дворников в дождевиках. Мимо, не заметив ее, пробежал Петер - на пороге Башни остановился, о чем-то задумавшись, держась за холодную мокрую ручку двери. Анжелина, стараясь ступать неслышно, принялась подкрадываться к нему со спины; морось помогала ей, приглушая звуки и не давая им распространяться.
   Анжелина, затаив дыхание, про себя считала шаги, будто готовилась к старту: "Десять... девять... восемь..." - а Петер все стоял, смотря на административный корпус, где из-за сумерек начали зажигаться окошки. Думал ли он об уроках, Герцогине или Марисе, а может, еще о чем - но по-прежнему держал дверь приоткрытой. Анжелина почти перевоплотилась в кошку, которая крадется к тарелке сметаны.
   "Три... два..."
   О нет. Как она могла забыть! Девочка вздрогнула, обернулась в сторону спальни. Срочно туда, пока... а, собственно, что она вспомнила?
   Моргая, Анжелина смотрела на закрытую дверь. Петер скрылся внутри. Ее план провалился. Еще кто подсказал бы, что ее ужалило? Она готова была бегом бежать в свою комнату, но зачем?
   "Как назло", - досадовала девочка, бредя обратно по сырости. Сейчас, если она и напоминала кошку, то вконец промокшую и весьма неудачливую.
  
  
   В день Маскарада низину, где стояла школа, посетило лето, принесло не только робкое солнечное золото на траве и ветвях, но и летящие в теплом воздухе паутинки, и невероятную синеву неба. Хотя небо все-таки окрасила осень - таким оно не бывает даже в июле, бархатистая синева - то, что осень бросает напоследок, в бескорыстной щедрости, уже раздарив шафран и багрянец листве.
   В главном зале вырос помост, украшенный волнами кисеи, на стенах заблестели гирлянды фонариков. Не менее пышно украсили и двор, желающие могли выйти туда прямо из зала, вдохнуть вечерний воздух, пахнущий легким дымком, будто неподалеку в костре догорало всё, что лето не могло взять с собой. Анжелина бродила то по залу, то снаружи, с удовольствием разглядывая толпу - здесь собралось в два раза больше человек, чем училось, пришли работники и их семьи, в основном молодые, готовые танцевать и дурачиться. Хрипловатые звуки духовых перекликались с гулким альтом тарелок, им вторило меццо виолончели; немного поиграл школьный оркестр, его сменил приглашенный из города. Девочка заметила Тали, жавшуюся к стене, ободрила ее, похвалив красивую ленту в волосах.
   Повсюду мелькали маски, от неловко сделанных из простой картонки до почти шедевров рукоделия, фантастических морд из папье-маше, украшенных гривами, стразами, перьями.
   Белых - гладких, без рисунка, полностью скрывающих лицо - было совсем немного. Люди в них мелькали среди танцующих, фланировали у стен или стояли, спокойно беседуя с другими, куда более пестрыми ряжеными. Анжелина узнала Герцогиню - ее пышный бюст и королевскую осанку не скрыл бы и разбойный балахон, а крохотная полумаска почти не прятала лица. Почтенная дама смеялась, разговаривая с "неизвестным". Досада прошила Анжелину - Герцогиня наверняка знает, кто ее собеседник, правила придуманы только для учеников, чтобы поддерживать в них любопытство и убедить в сопричастности тайне. А под масками наверняка чиновники из попечительского совета. И их дети - среди фигурок есть и совсем маленькие. Хотя если сюда приехали инспекторы-советники, для Маскарада явно отбирали молодых. Не было в их походках и жестах старческой тяжести, и фигуры казались легкими... А у женщин в белых масках нет и намека на Герцогинин бюст.
   Какой-то шкет в белой маске, поднырнув к самому помосту, взорвал то ли хлопушку, то ли петарду, так, что треть зала ахнула, а некоторые подпрыгнули. Подскочила и Анжелина, вцепилась в руку Ларса.
   - Детские шалости, - снисходительно пояснил он - настоящий принц в мундире цвета слоновой кости.
   Ларс явно гордился своей "дамой". На Анжелину поглядывали не только мальчики из класса, но и более старшие ребята. Маску она давно сдвинула на лоб, и та заменила ободок, держала пышные кудри. Бронзовый шелк платья притягивал разноцветные огоньки, и девочка сама будто светилась. Высокий жесткий воротник мешал, но придавал ей царственности - об этом говорили зеркала.
   Ивонна, в длинном русалочье-голубом, поглядывала почти враждебно. Помня предыдущие маскарады, она просчиталась. Герцогиня заказала новые лампы для зала, и в их свете бледно-голубая вуаль платья поблекла, словно чешуя уснувшей рыбы. Ивонна без внимания не оставалась, но подруга определенно затмила ее. И по числу полученных восторженных взглядов, и по числу приглашений на танцы; хоть танцевала Анжелина в лучшем случае пристойно, здесь тоже собрались невеликие мастера. Ларсу, кажется, доставляло удовольствие отпускать свою "даму" с каким-нибудь неуклюжим танцором - после этого девочка лучше могла оценить его самого. Например, Клансу, краснеющему, неловкому. Но подкатившему Шампуню он Анжелину пригласить не позволил.
  
   Раздался голос распорядителя, призывавшего всех к вниманию. Народ, бывший в задании, высыпал из зала на воздух, разом поднял головы; Анжелина последовала общему примеру.
   От притихшей толпы оторвался - невесть кто его выпустил - смешной пузатый фонарик, нечто вроде снегиря с короткими крылышками и светящимся пятнышком-грудкой. Он казался живым и теплым. Поднимался вверх, кажется, помахивая крыльями, пока не растаял в небе.
   - Всего один, - разочарованно пробормотал Ларс.
   - А сколько надо? - Анжелина повернулась к нему, глазом невольно косясь на темную небесную пустоту.
   - Иногда штук по пять, по шесть...
   - А что это значит и кто их делает?
   - Традиция, - усмехнулся Ларс. - Может, Герцогиня, времени у нее навалом. Сидит, варит шоколад и делает птенчиков. А сейчас постарела, вот и удался всего один.
   Такой ответ Анжелине не понравился. Хотя он всё расставлял на места, и сама она предпочитала искать рациональное зерно в любой загадке, только неприятно было объяснять сияющую птичку причудой и старостью...
  
  
   К середине октября Анжелина начала воспринимать школу, как единый организм. Он состоял из улыбчивых и хмурых лиц, дней, звона тарелок в столовой, уроков, теплых с прожилками стен... Он никогда не заканчивался, не то что в прошлом, когда школа и дом были раздельны.
   В долине-тарелке время шло уютно, вкусно-неторопливо, про такое пишут в книгах о старинных домах добрых бабушек. Здесь был свой мирок, отделенный от повседневности, с прогулками в уже знакомом парке, длинным разговорами по вечерам, когда никто не требовал отчета и не одергивал...
   Мама в письме, как обычно, на тетрадной бумаге в клеточку, рассуждала, как заберет дорогую дочку на зимние каникулы и куда они поедут все вместе. С отчимом, разумеется.
   Не хочу домой, думала Анжелина. Не-хо-чу-до-мой. Каникулы придумали инквизиторы, они же придумали длинный поводок и намордник. Хорошие девочки не говорят то, что огорчает их родителей. Хорошие девочки учатся на отлично и вовремя приходят домой и ложатся спать. И сны видят правильные, про почистить картошку и выгулять соседских песиков, надо же помогать подруге семьи.
   Отчим, как живой, возник перед внутренним взором, вот-вот и зашевелится. Пройдет, как всегда, мимо, брезгливо - был бы дамой в длинном платье, подбирал бы шлейф, чтобы не дай Бог не коснуться несносной девчонки. Отчим не трогал Анжелину, не лез в ее жизнь - чего еще надо, живи и радуйся. Если бы не мама...
   Она имеет право выбирать, грустно думала девочка, непроизвольно поглаживая давным-давно вышитый матерью цветок на полотняном пенале. Старая ткань местами расползлась, но выбросить пенал не хватало духу.
   Отца Анжелина не помнила. Он ушел, когда ей было четыре года. И все время мать была лучшим другом, самым близким человеком. Но нелюдимая девочка-подросток мешала ее новому мужу, и мать начала покрикивать, одергивать, требовать, чтобы живая дочь исчезла, а вместо нее появилась улыбчивая тихая игрушка со встроенным механизмом, завел его, после выключил - и порядок...
   Первый и последний раз они ходили в кино все вместе около полугода назад. Зачем понадобился этот культурный светский раут, Анжелина не понимала, но хотела сделать приятное матери. Молчание - изредка его нарушали замечания мамы - до и сразу после сеанса было настолько тягостным, что девочка не выдержала, сбежала почти сразу. А вечером мать отчитала ее за грубость и невоспитанность...
  
   В мрачном настроении Анжелину застал на почти облетевшей аллее Марек и, как всегда, кинулся спасать. Сунул ей в руку колючий, подобранный в парке орех каштана.
   - Держи талисман!
   - Спасибо...
   - Ты мрачная, - заявил он авторитетно, разглядывая старшую девочку. - Кто-то обидел?
   - Да нет. Как подумаю - полтора месяца, а потом уезжать...
   - Не хочешь? Родители обижают? - спросил понимающе.
   Анжелина вздохнула.
   - Сам-то ты как? Поедешь домой на каникулы?
   - Мы никогда не покидаем школу, - сказал Марек как-то совсем по-взрослому.
   - Почему? Есть же у вас родные? - Анжелина сама испугалась своего вопроса. А вдруг...? Вот и разгадка.
   - У кого есть, у кого нет, - рассеянно отозвался мальчик. И - вскинул веселые глаза: - А знаешь, АэМ задумал школу, где любой получит приют, и где тебе всегда рады. Правда, смешной был дядька?
   - Ээ... Не знаю.
   - Говорят, его здорово приложило молнией. После этого он начал видеть и уметь то, чего не видят другие.
   - Например?
   - Ну... - Марек стушевался. - Разное. Вот, школу построил.
   - Да для этого только деньги нужны, - рассмеялась девочка. - И мозгов хоть сколько-то.
   - Опять он к тебе прилип? - Петер подошел незаметно. - Смотри...
   Птичья Башня сейчас, в лиловеющих сумерках была просто облеплена голубями. Анжелина вспомнила записки, прикрепленные к лапкам - занятно все-таки, неужто еще существует голубиная почта...
   Что бы ни говорила Ивонна, письма есть, и кто-то их получает. Жаль, ни один не признается...
   Потом девочка подумала про растаявший в небе фонарик. Он не давал покоя, казался слишком живым, чтобы просто сгинуть в осеннем небе. Потянула Петера за рукав:
   - Слушай, а что за традиция - запускать после Маскарада таких снегирей?
   Петер сперва не понял ее. Потом вяло пожал плечами:
   - Традиция...
   - Сама поняла, - рассердилась Анжелина. - Вот Ларс считает, что их делает Герцогиня в недрах своего кабинета.
   - А что, трактовка не хуже прочих, - он, наконец, улыбнулся.
  
  
   В начале ноября холода упрямо начали овладевать школьной ложбиной, и в это же время все прохладней начали становиться отношения с Ивонной. Обжившись, Анжелина о многом составила собственное мнение, и все реже стала молча слушать и соглашаться. Она не стремилась к ссорам и даже спорам, но даже простое "Знаешь, мне кажется, это не так..." почему-то бесило Ивонну. Та, конечно, не роняла свое достоинство хрупкой лилии и не затевала склок. Просто поджимала и без того тонкие губы и замолкала. Прекращала говорить и Анжелина, растерянная, не обидела ли, и немного уязвленная. Все чаще вспоминала прежних подружек, корила себя за то, что, попав в новый мир, писала им непозволительно редко.
   Но как было всерьез себя упрекать, если даже бычок Кланс и тот все чаще поглядывал в ее сторону, и другие мальчики, а девочки порою казались почти сестрами?
   А соседка по парте, падчерица класса, недалекая Тали и вовсе видела в Анжелине рыцаря в сияющих латах, как сама она - в Ларсе.
   Ивонна и раньше пренебрежительно относилась к толстушке, а тут будто с цепи сорвалась. Начала намеками - прямо не позволяла утонченная натура - говорить, что та не моется, и показательно морщила носик, едва только бедная Тали появлялась поблизости. Либо демонстративно поднималась и уходила, не забывая бросить на девочку уничтожающий взгляд.
   Анжелина недоумевала - мы же сидим с ней вместе и всё в порядке, что за странные причуды Ивонны? Но "русалка", когда-то благожелательная, только холодно заявляла об отсутствии чутья у некоторых. Однажды Анжелина застала Тали ревущей в тех же кустах, где поначалу сама любила сидеть, - с красным распухшим носом ее вполне милое лицо потеряло всю привлекательность - и разозлилась по-настоящему.
   Когда Ивонна тем же вечером скорчила привычную гримаску, когда мимо сидящих в холле девочек прошла Тали, Анжелина встала и заявила громко:
   - Знаешь, говорят, что люди, которые любят кого-то высмеивать, очень страдают от внутренних проблем. Ты себе настолько не нравишься?
   "Или разонравилась после Маскарада?" - хотела добавить, но буквально прикусила язык. Но Ивонна, кажется, прочла несказанное по глазам недавней подруги. Усмехнулась, показав мелкие зубы, чуть пожала плечами - и отвернулась, как от захныкавшего чужого младенца.
   С этого дня Ивонна полностью игнорировала бывшую приятельницу. Порой это огорчало, порой Анжелина радовалась, что теперь не так, как раньше, нуждается в поддержке - за неполных три месяца новенькая стала почти своей. Хотя приятельства, помимо Ивонны - что было уже в прошлом - Лёны и Вафли, да Тали ни с кем не свела. Ларс все-таки совсем не подружка, и даже не очень друг. Он приглашал "даму" то в кафе, то на прогулку, но с ним не было ни задушевных разговоров, как с Петером, ни частых веселых шуток, как с некоторыми одноклассниками.
   Зато в его присутствии, вечно рыцарственно-галантном, девочка гордилась собой. И самую чуточку радовалась, что некоторые явно завидуют ей.
  
  
   Через пару дней вечером, как обычно, девочки собрались в холле этажа поболтать и посмотреть фильм или новости; в подсвеченном каминным пламенем полумраке остроглазая Лёна заметила, что часики с фавнами, которыми любовалась и Анжелина, и ее подруги, исчезли. Без них полка выглядела сиротливой и лысой, и Лёна спросила наставницу, зачем убрали часы - неужто кто-нибудь их повредил? Женщина удивилась, и вскоре стало ясно: часы пропали. На всякий случай директриса обратилась к знакомому полицейскому - неофициально, только рейд по антикварным лавочкам ничего не дал.
   Гладить по рожкам, чтобы заручиться удачей, стало некого.
  
   Вскоре Анжелина стала замечать брошенные на нее косые взгляды - сперва исходящие от девочек ее класса, потом и от мальчиков. Ее вопросы "что произошло?" обычно оставались без ответа, те, кого она спрашивала, отговаривались и меняли тему. Но однажды верная Тали обмолвилась с некоторой обидой и изумлением - зачем ее кумир Анжелина рассказала неуемному Шампуню сон Даны, кудрявой застенчивой девочки? Дана и в самом деле поделилась с ней забавно приснившимся - ее и Шампуня свадьбой. Теперь над этим, как выяснилось, хихикал весь класс.
   - Я не говорила, - растерялась Анжелина, Тали с готовностью поверила ей, предположив, что кто-то случайно услышал, но за этим случаем, явно не первым в ряду пошедших по классу сплетен, последовали новые. Поднимались истории, рассказанные Анжелине давным-давно, словно кто-то старательно записывал ее обмолвки, следил за разговорами с ловкостью, достойной шпиона из фильмов. Теперь нужное было снято с полок, с него стряхнули пыль и отправили адресатам или в свободное плавание.
   Девочке начали сниться мыши, точнее, одна мышь, с непроницаемыми глазами и злым разумом, под маленькой черепной коробкой которой крутятся старинные бобины с пленкой для записи. Не раз и не два Анжелина просыпалась, будто кто-то тяжелый садился ей на грудь, и невольно заглядывала под кровать. Но и никого там не увидев, засыпала не сразу.
  
   Теперь при ее появлении многие одноклассницы замолкали или явно переводили разговор на другое. Да и наедине стали куда сдержанней на язык. Лёна, буквально прижатая к стенке, туманно обронила что-то насчет слухов о длинном языке Анжелины, из-за которого кто-то уже пострадал. Она морщилась и тяготилась этим разговором, и озадаченная Анжелина позволила ей уйти.
   Но Ларс, который был выше сплетен, оставался галантен по-прежнему и утешал Анжелину, говоря, что у девчонок пух в голове и все образуется.
   Вместо яркой сверкающей гусеницы дни начали походить на перемазанного землей дождевого червя.
   Надо было что-то делать для спасения рассыпающейся вселенной, но девочка растерялась. Уже почти поверила, что нашла наконец место, где ей хотя бы рады... Возвращаться в другую, прежнюю школу? И снова каждый день ощущать себя чужой самому до сих пор близкому человеку, осознавать, насколько мешаешь ее счастью...
   Наверное, так и есть, Анжелина и вправду портит все, к чему прикоснется, недаром и тут...
   Тали пыталась ходить за девочкой хвостом, но та нашипела на толстушку. Не хватало еще образовать стайку обиженных и униженных!
  
  
   Брошка учительницы химии напоминала изогнутый маковый лепесток, по которому перекатывались солнечные искры. Привезенная с далекого кораллового рифа, она притягивала взгляд, как всё вычурное и дерзкое. Молодая женщина пришла на урок в том же костюме, в каком накануне была на открытии выставки, и забыла отстегнуть брошь от лацкана. Заметив, что взоры востроглазых учениц устремлены на нее, смутилась, быстро сняла украшение и сунула в ящик стола, старательно переводя общее внимание на столь же ярко блестящие реторты. К вечеру, вернувшись забрать брошку, обнаружила пропажу.
   Следующие несколько дней молодая учительница выглядела очень огорченной, украшение так и не отыскали. По слухам, директриса еще и отчитала ее за неподобающий наряд. Но ученики старались поддержать, особенно Ивонна, она даже ответила урок на отлично, хотя прежде ходила в середняках.
   Скандал разразился, когда брошку нашла уборщица в комнате Анжелины, а заодно обнаружила стоящие на тумбочке старинные часики.
  
   Госпожа Герика Анжелину не ругала, и сбивчивые слова об ошибке выслушала печально. Отпустила девочку, пообещав разобраться.
   - Вы же не вызовете полицию? - едва не запнувшись о порог, спросила Анжелина, и по черточке, перерезавшей лоб директрисы, поняла, что сказала лишнее.
   После директорского кабинета Анжелине пришлось бежать прямо на занятия, и не было возможности ни с кем перемолвиться даже словом. Класс был уже в сборе, и учитель делал перекличку. Он сухо ответил на приветствие девочки и велел садиться, а среди учеников воцарилась прямо-таки похоронная тишина. Девочка, проходя к парте, невольно глянула, не открыты ли окна, настолько зябко было в классе.
   Ее не вызвали в этот раз.
   Тали ерзала, искоса кидая на соседку испуганные взгляды, а когда прозвенел звонок, ее будто ветром выдуло из-за парты. Подобной прыти за толстушкой замечено не было.
   Остальные расходились медленней, о чем-то болтая, подсаживались друг к другу, но от Анжелины только отмахивались, даже если она дергала их за рукав. Только Вафля смерила ее внимательным, очень оценивающим взглядом.
   Анжелина вернулась за парту, забилась к самой стене и всю перемену просидела, глядя в окно.
   Только после уроков, когда класс опустел, она отважилась вылезти из "убежища", и очень обрадовалась, заметив своего поклонника, идущего по коридору к спортивным раздевалкам.
   Увидев Ларса, девочка кинулась было к нему, но натолкнулась на взгляд-шлагбаум. Отступила назад, но смотрела, не отрываясь, звала за собой - и он, будто магнитом притянутый, двинулся к ней.
   - Чего тебе? - спросил, когда, отойдя от случайных ушей, оба остановились в узком пустом коридорчике неподалеку от черного хода.
   У Анжелины задрожали губы:
   - Послушай, но ты же не веришь этому? Зачем мне так глупо...
   - Ничего я не знаю, - прервал Ларс раздраженно, чуть махнув рукой, будто отгонял комара. - Я с тобой знаком два месяца. Может, ты воровка, откуда я знаю?
  
  
   Даже если бы и захотела, если было бы, куда сбежать, Анжелина не могла - не мальчишки или девчонки-сорванцы, которые, гибкие, как ласки, перелезали через стену. Но по пожарной лестнице забиралась на крышу пристроя-прачечной, когда никого там не было, обхватив колени, сидела на холодном мокром железе, рискуя все себе отморозить. Смотрела на склон, где еще недавно коровки паслись. Сейчас там было пусто, грязно и мерзко. И хорошо, идиллии с коровками Анжелина бы не выдержала.
   А так - в легкой школьной форме отчаянно мерзла, и это помогало отгонять тяжкие мысли. Но чувство одиночества даже тут не отпускало ее, пихало острыми локтями. И далекий колокольный звон казался похоронным.
   В классе ее прозвали Сорокой, от сороки-воровки из детского стишка. С ней самой почти не разговаривали - но называли так всякий раз, стоило Анжелине оказаться поблизости. Только Петер остался, не считать же маленьких Марека с Майрой... девчонка старалась ее рассмешить, малыш ластился, но одиночество завывало над ухом, мешая слышать утешения.
   А Петер... Недавно он, как в прежние дни, "выгуливал" Анжелину возле ее любимых кустов сирени, ныне облетевших и торчавших, как розги.
   - Почему? - с отчаянием спросила девочка, думая о недавних товарищах. - Все как с цепи сорвались, злые...
   - Боятся они, вот тебе и дают понять, что помнят.
   - Чего боятся?
   - Кражи. Ну и... запачкаться, что ли, - он покраснел впервые на памяти Анжелины. - Вот другим и показывают, что ничего с тобой общего нет. А то вдруг заподозрят в сообщничестве?
   - Ну, знаешь! - Анжелина, напротив, побледнела от гнева, от невозможности доказать... - Я никого оговаривать не намерена!
   - А вот зря...
   Он уставился на стену корпуса, будто разглядывал какие-нибудь древние фрески, и рассказал, что незадолго до уроков хотел заглянуть к Анжелине, благо, пришлось зайти к одному из собственных одноклассников, и увидел Ивонну, выходящую из комнаты девочки. Анжелины, конечно, там уже не было.
   - А... часы и брошку ты видел?
   - Нет, - неохотно откликнулся Петер. - Я же не заходил, только стучался.
   - Как же она зашла? Ведь было заперто...
   - Подумаешь, уборщица где только не держит ключи. Да и воровать не надо, попросить, будто потеряла свой. Она всех не помнит в лицо.
   - Но если никого не было после меня, потом Ивонна, а потом уборщица? Или кто-то еще? Я не знаю... - Анжелика вскинулась: - А ты можешь пойти к директрисе, рассказать ей, что все было не так?! Что в мою комнату...
   - Не могу, - глухо сказал Петер. Опережая гнев или слезы, добавил: - Я не трус. Но правда не могу...
   - Значит, ты ничего не видел, и просто меня утешаешь...
   Пусть лучше он врет, чтобы меня успокоить, чем окажется просто трусом, подумала девочка, пытаясь хоть за что-нибудь уцепиться. Лучше ложь, чем очередное предательство... хотя никто не обязан. В самом деле, дорогая моя, никто не обязан ни верить тебе, ни утешать - влез в ухо противный старческий голосок, ее взрослая-мудрая часть.
   Словно опровергая этот голос, Петер поспешно сказал:
   - Я с тобой, понимаешь? Что бы ни происходило.
   - Оставь меня лучше, - сказала девочка, посмотрев сквозь него. - Разберусь. А не разберусь, так и пусть.
   Лицо Петера изменилось как-то нехорошо, осунулось и потемнело, он поспешно отвернулся. Сказал "Прости, пожалуйста", но Анжелина не слушала. Не таким должен быть друг. Не таким...
   Сейчас она в одиночестве мерзла на крыше. Ощутив, как в бедро под натянувшимися джинсами упирается что-то жесткое, нашарила в кармане подаренный Мареком каштан. Талисман... Запустила коричневый "ёжик" как можно дальше.
  
  
   На другой день тренер по волейболу, как обычно, собрала их в просторном спортзале физкультурного корпуса - на стадионе было теперь слишком холодно. Лёна, резерв, почему-то не спешила отойти к зрительским скамейкам.
   Вперед вышла основательная, серьезная Вафля.
   - Госпожа Анна, разрешите, пожалуйста, играть в команде Лёне вместо Анжелины. Мы не очень уверены в ней.
   - Что за глупости. Становитесь!
   Анжелина посмотрела на лица товарок и поняла, что сейчас ей попросту не позволят играть нормально. Будут посылать мяч чуточку мимо, чтобы учительница убедилась - все-таки недавно принятая девочка никуда не годится. Или, если Анна будет чуть проницательней, поймет, что в команде серьезный разлад и игры все равно не выйдет, если не сделать так, как хочет большинство. Они готовы даже провалить соревнование?
   - Я правда в себе не уверена, - сказала Анжелина, и поняла, что девочки ожидали скандала. На миг сконфузясь, они тут же прониклись пренебрежением к ней. Сдать позиции без борьбы может только трусиха, слабачка.
   Госпожа Анна смерила ее взглядом глубиной с хороший колодец, и отвернулась, слабым кивком веля идти на площадку Лёне.
  
   В жилой корпус Анжелина возвращалась, волоча ноги. Яркая спортивная форма казалась болотной грязью, облепившей тело, но переодеваться не было сил. Увидев новую почту, поспешила к горке писем, словно утопающий к соломинке. Переворошив конверты, письма от мамы не обнаружила. Ноги подломились, и девочка села на пол. Сразу две картины представились, не получалось выбрать, и неважно, что эти события не могли существовать одновременно - забывшая ее мать и письмо, порванное и выброшенное кем-то из девочек. На всякий случай Анжелина порылась в мусорной корзине, там было пусто.
   Подниматься в спальню показалось бессмысленным, и она снова вышла на улицу. Очень испугалась при виде прошедших невдалеке фигурок - девочек из другого класса. Казалось, что сейчас все будут показывать пальцем на нее, брошенную и никчемную. Но укрыться было негде, все равно все только и делают, что сплетничают о ней. Лучшим выходом показалось исчезнуть совсем.
   Анжелина, крадучись, завернула за угол корпуса - и обрадовалась, что дорога к Лестнице была пуста. Подбежала, ухватилась за леденящие руки перекладины, грязные - видно, младшие лазали тут в измазанных ботинках. Быстро перебирая руками и ногами, начала карабкаться вверх.
   Она отчаянно боялась, что кто-нибудь застукает ее здесь, наорет, велит немедленно слезть. В мыслях уже видела себя на земле, перед суровым взрослым - маленькую и жалкую. Или еще хуже - заметят одноклассники и поднимут на смех. Но чем выше она лезла, тем меньше боялась. На уровне третьего этажа в ней полыхали только жгучая обида и гордость - ну, пусть попробуют стащить, отсюда-то! Она всяко успеет. На четвертом этаже, где закончилась лестница и начиналась забранная решеткой площадка, Анжелина остановилась. Отсюда, сверху, двор казался маленьким и неприбранным, весь усыпанный желтой листвой. Только по дальней стене вились все еще местами зеленые плети. А вокруг была огромная суповая тарелка долины, в которую выливалось небо, еще более огромное, до головокружения.
   Понимая, что сейчас прольется вместе с ним, девочка разжала руки.
  
  
   Мариса лунно белела в сумерках; поправила шторы, одеяло на кровати, выпрямилась. За ее спиной, будто крылья, простерся на стену декоративный, прикрепленный к полочке плющ. Что-то знакомое... Резные листья, почти такие же, только больше, и стена... она пытается наехать на девочку, раздавить, но хмелеплющ, растущий в трех мирах, ее держит, не дает надвигаться.
   - Что это за растение обвивает заднюю стену? - спросила Анжелина, пытаясь приподняться.
   - Растение? - удивилась Мариса. Кажется, решила, что пациентка бредит.
   - Ты все знаешь, ты медик, тебя учили, - пробормотала девочка, откидываясь назад и закрывая глаза. И сознание ее все сильнее сливалось со сном, пока холодноватый спокойный голос произносил ускользающее от слуха название на незнакомом, аптекарском, ботаническом языке.
  
   На вопросы Анжелины, что с ней стряслось, Мариса отвечала туманно. Пару дней девочка вообще не помнила падения, потом память восстановила все до деталей. Но, кажется, несмотря на высоту, с которой пришлось лететь, у нее почти не было переломов. Или совсем не было? Голова, рука, нога и ребра плотно облегали бинты, но без гипса. И почти ничего не болело - скорее, ныло ночами, как, если верить книгам, ноют старые раны.
   Анжелина решила, что у нее ушибы и сотрясение, иначе точно не оставили бы в школьном госпитале. С головой и вправду что-то творилось, непонятно двигалось время - то плавно, то стопорилось, и трудно было увидеть предмет резким. Обычно мешали то невесть откуда взявшаяся зыбкость очертаний, вроде того, как переливается "стеклянный" воздух над костром, то сероватая дымка.
   - Так что, всегда теперь будет? - испуганно спрашивала Анжелина, и Мариса уверяла, что не всегда. За девочкой ухаживала только она, другие две медсестры, хотя проходили по коридорам, к пострадавшей не заглядывали. И врач не зашел ни разу.
   Зато пропустили Петера. Мальчик принес ей большого, теплого крапчатого голубя; тот косился на девочку, поводил круглой головой. В нем не было покорного испуга, свойственного откормленным городским голубям.
   - Ух ты, какой...
   - Можешь отправить птицу домой. Это надежней, чем почтой.
   - Да ну? - усомнилась девочка.
   - Можешь поверить... не мне, так хоть Марисе.
   - А... они знают, что я упала?
   - Конечно.
   "И мама не приехала", - печально подумала девочка. Но, когда Петер ушел, взялась за письмо. Рука слушалась плохо, и получилось нацарапать корявую записочку. Ее с помощью Марисы Анжелина примотала к голубиной лапке. Почему-то Мариса настаивала, чтобы девочка сама занималась этим, несмотря на плохо гнущиеся пальцы.
   На другой день голубь принес ответ, и между Анжелиной и ее мамой завязалась куда более тесная переписка, чем раньше - птица улетала и приносила ответ в тот же день.
  
   Теперь письма были написаны не на тетрадных листах, как до ее падения с лестницы, а на странной чуть искрящейся бумаге, гладкостью больше напоминающей атлас.
   Мама в письмах представала очень разной. Иногда Анжелине казалось, что писала та молодая хохотушка, которую она помнила лет с первых лет жизни, беспечная, еще не испытавшая предательства в жизни. Потом была убитая горем женщина, искавшая опору в маленькой дочери. Но следующее письмо исходило уже от нее-нынешней, давно успокоившейся, вполне счастливой... Хотя нет, счастливой мать не казалась ни в одном письме. В письмах была любовь, нежность, тоска разлуки - через край. Пожалуй, только в далеком детстве мама так вот устремлялась к дочери в едином порыве, к самому дорогому, что у нее осталось. Даже на самый радужный тон наброшен был вуалевый платок непонятной отчаянной горечи.
   И девочка, стараясь убрать эту горечь, ответить на вновь прорвавшуюся нежность, и сама понемногу оттаивала, понимая, что любят ее по-прежнему.
  
   Мариса теперь пускала к ней не только Петера, но и Майру, и Марека. Как-то они пришли все вместе, и, глядя на них, выстроившихся по росту, с печальными рожами, Анжелина не сдержалась, захихикала - хихиканье перешло в настоящий громкий смех. Огонек-Майра тут же кинулась обниматься, осторожно, чтобы не повредить больной.
   Она таскала Анжелине свои рисунки - украшенных рубинами и топазами осенних фей в стрельчатых коронах, Марек - конфеты. А Петер ничего не носил, зато понемногу стал разговорчивей. В отличие от младших, никогда не присаживался на кровать к Анжелине, предпочитал шаткий на вид стул, и, прежде чем произнести хоть слово, мог сидеть полчала, покачивая ногой, и рассматривать стену. Больную он совсем не раздражал, как не раздражал бы валявшийся на полу добрый пес.
   Как-то, выслушивая жалобы Анжелины, и он разоткровенничался.
   - Отчима ты не любишь, но он у тебя неплохой.
   - Я и не говорю, что плохой, - мрачно ответила девочка. - Прекрасный! Только мать настраивает против меня, так что лучше б меня и вовсе не было. Зато она расцвела, это да. Я же все понимаю и не против была, когда она решила замуж... Другая уперлась бы, а я честно хотела поладить, радовалась, как дура... А ты?
   - Меня отец воспитывал один с пяти лет, - еле слышно сказал Петер. - Все был недоволен, что не ребенок, а исчадие какое-то растет. Я приносил пятерки, а если вдруг четверка была... Ничего я не мог. Ни задержаться на десять минут, ни оставить тарелку неубранной. Он обожал, как говорил, дурь выбивать. А когда отец узнал, что у меня дружба с одной девочкой... В общем, в этой школе мне хорошо. Наверное, однажды и я ее покину, только пока не понимаю, зачем.
   - Я на эту девочку похожа?
   - Совсем нет. Но она тоже хорошая, - Петер улыбнулся, и Анжелина с удивлением поняла, что внешне он ничуть не хуже Ларса. Только неяркий и слишком зажатый.
   Захотелось растормошить его, заставить небрежно расстегнуть хоть одну пуговицу на пиджачке, напихать травы в волосы, лишь бы разбить эту замороженную аккуратность.
   - Спасибо тебе за голубя, - улыбнулась она.
   Тот дернул уголком рта в попытке улыбки.
   - А другие школьники, не живущие в Башне, голубиных писем не получают?
   - Получают, - неохотно ответил Петер. - И отправляют тоже. Но не хранят...
   - Ну это ты врешь, - возмутилась Анжелина. - Ни один человек не признался, что пользовался воздушной почтой! Так бы они и стали молчать! Или это великая тайна?
   - Нет, - он даже отодвинулся на краешек стула, так хотел убежать. Девочка цепко ухватила его за рукав.
   - А ну давай признавайся!
   - Они видят сны, понимаешь? Просто сны - послания от тех, с кем хотят говорить или по кому очень скучают. Ну и наоборот... А сны же ты не сохранишь. Только мы получаем письма...
   Анжелина фыркнула. Потом рассмеялась в голос, смехом пряча испуг - что, и Петер решил издеваться над ней? Быть не может. Это просто легенда. Красивая...
   Осознание полностью успокоило девочку.
   Наверное, АэМ очень любил птиц. Отсюда голуби, сказка о письмах и фонарики в небо. Да, так родилась легенда - может, ее придумали школьники, скучающие по родным...
  
  
   Занятия ей пока разрешили не посещать, ни один из одноклассников не навестил ее в больничке, но после выписки, встречая во дворе, здоровались весьма дружелюбно. И что-то Анжелину смущало. Пожалуй, это искреннее, не показное дружелюбие при полном отсутствии каких-то нитей из прошлого. Будто не она ударилась головой, а все они, и забыли не только как избегали ее, звали Сорокой, но и все, что объединяло до этого. Вроде даже и помнили, но глаза оставались пустыми.
   В долгие разговоры она сама избегала вступать. Больше всего времени проводила в Башне, куда ее поселили теперь, иногда гуляла по территории школы. Все лиственное золото-зеленое великолепие окончательно схлынуло, оставив голые ветки; только газоны еще сохраняли подобие ровного травяного ворса, но и они из малахитовых стали серо-желтыми. Дорожки выглядели чересчур убранными, лысинами среди газонов и лужаек - ни один листик не задерживался на них трудами дворников.
   Анжелина брела медленно, почти не поднимая ног, будто старуха, и совсем замедляла шаг у спортплощадки, когда там тренировались ученики - но из чужих классов, свои слишком напоминали о Вафле и прочих. Хотя, прислушавшись к себе, с удивлением обнаружила, что особой боли не чувствует. Так, неприятно.
   Все Затворники были ласковы с ней, даже те, что раньше не обращали внимания. Но Анжелина смотрела на ребят косо: одноклассники тоже сперва принимали, и чем все закончилось? А видеться с ними еще предстояло. Хорошо, из ее класса никто не жил в Башне.
   Зато здесь было куда уютней, чем в остальных корпусах - будто в доме самой доброй бабушки. Не мраморные прожилки, а теплые обои на стенах. И старинные часы с кукушкой и маятником, и забавные картинки. Только по спаленке скучала Анжелина, по залитому холодным и теплым светом двору и широкому подоконнику. Высоты бояться девочка не научилась, и сама удивлялась этому. Тут из окна ее комнатки на втором этаже открывался вид на хозяйственные постройки, а подоконники в Башне вовсе отсутствовали, их заменяла узкая планка.
  
   А еще ей впервые принесли приглашение от Герцогини, кто-то повесил конверт на дверную ручку. Черная витиеватая надпись на золотистой карточке гласила: "Госпожу такую-то любезно приглашаю ко стольки-то"...
   - Ничего себе у нее способы звать на чай, - пробормотала девочка, вертя карточку так и эдак. - Правда как герцогиня... Петер, а может она в самом деле из бывшей знати?
   - Да какое там, - Петер, как обычно, отвечал сдержанно и улыбался скупо. Сидел, сцепив руки между коленями, на карточку смотрел, будто на обычную тетрадку. - Откуда? АэМ был из богатых торговцев, а она его внучка. Дворянский титул он может и мог бы купить, но когда он смог себе это позволить, происхождение уже значения не имело.
   - А ты в гостях у Герцогини был, - не спросила, скорее, утвердительно сказала девочка.
   - Был... Можешь ее не бояться, она добрая.
  
   Несмотря на уверения, Анжелина заметно нервничала, три раза расправляла воротничок - все казалось, лежит не так, - старательно зачесала волосы в хвост. Матерчатой салфеткой отполировала туфельки - подумаешь, конец ноября, зато в них красивей, чем в ботинках.
   Когда перебегала от Башни к административному корпусу, где жила Герцогиня, мечтала стать как можно более незаметной. Чудилось - все ученики, чьи окна выходят сейчас в парадный двор, смотрят на нее, обсуждают. Вот, мол, ничем не примечательная, и в классе ее невзлюбили, а стоило грохнуться с лестницы, и, пожалуйста, сама Герцогиня зовет в гости.
   - За-хо-ди! - поставленным голосом пропела почтенная дама, сделав движение, будто собиралась обнять любимую внучку. Пахнуло какао - совсем не так, как в столовой, и корица грела, и незнакомые специи щекотали нос, обещая праздник. Девочка ступила в комнату. Едва не сбив какую-то из бесчисленных коробочек, Анжелина колыхнула ленивую складку атласной портьеры и замерла, не решаясь двигаться.
   - У вас, как в музее, - пробормотала она. - Извините.
   Герцогиня переливчато рассмеялась. Вблизи она неожиданно выглядела моложе - у нее почти не было морщин, младенчески-свежая кожа оттеняла глаза цвета неба в весенней лужице. Ее старила только допотопная прическа с буклями, совершенно седыми. Незримое присутствие доброй бабушки порой чудилось Анжелине в школе, а тут она была во плоти.
   Герцогиня разлила какао по кружевной тонкости фарфоровым чашечкам, положила перед девочкой витые пышные булочки.
   - Ешь, милая, ешь, а заодно и я угощусь.
   Анжелина робко укусила булку. Но "бабушка" улыбалась так радушно, так вкусно пахло в комнате, и такие уютные коробочки-салфетки-подсвечники были повсюду, что вскоре прошло все смущение. Гостья длинными глоточками пила пряный, совершенно иноземный по вкусу напиток, а Герцогиня рассказывала о войне - она тогда была немногим старше самой Анжелины, и о своем легендарном деде. Сняла с полки мраморный бюстик, чуть больше ладони:
   - Вот, полюбуйся. Таким он был.
   - Да, я видела в холле, - начала было девочка, и замолчала, разглядывая. Тот, да не совсем. Этот, слегка прозрачный, улыбался хитро, будто намекая на что-то известное ему - и тому, кто смотрит на бюст. И глаза были живые, а не гипсово-выпученные, как на привычном изображении. Лукавый такой дедушка... ой, а ведь "бабушка"-Герцогиня ему-то внучка. И, когда изображение делали, была молоденькой...
   - Хочешь, покажу тебе прошлое?
   Тяжелые даже с виду альбомы громоздились на полках. Анжелина кивнула, и, пока дама снимала один такой, не сумела сдержать вопрос:
   - А правда, что господина Мюссе ударила молния в этих краях?
   Герцогиня рассмеялась.
   - При мне этого не было, а раньше... что ж, говорят. Пусть говорят, это не худший слух. Как оно было на самом деле, может, не знал и мой дед.
   Она водрузила Анжелине на колени увесистый альбом в сафьяновом переплете, наклонилась, перелистывая страницу; пахнуло то ли сиренью, то ли фиалками, будто приоткрыли дверь в любовно ухоженный садик.
   ...Имя за именем, снимок за снимком, - девочка, никогда особо не любившая смотреть чужие старые фото, сидела как завороженная. Это была история: закладка первого камня, понемногу растущие стены, торжественные улыбки в момент открытия школы, девочки в удлиненных платьях и допотопных передниках... Развалины на месте сада и корпусов. Рабочие, стирающие следы войны. И лица, лица, поблекшие, с необычными прическами, но такие живые. Пожилая дама рассказывала, называла одного за другим.
   - Сабина, вундеркинд, уникальная девочка. А вот это Паулина, ее прозвали Малиновкой за нежное пение...
   - Неужели вы всех помните? - чуть испуганно спросила девочка.
   - Всех... Разве таких забудешь! Вот малыш Касси. Вечно любил громкие шалости, мало ему было грохота от настоящих снарядов. И на этом Маскараде хлопушку взорвал...
   - Но погодите... вот год выпуска... ему должно быть уже лет сорок, - пролепетала Анжелина, опасаясь, что почтенная дама сходит с ума.
   - Да, прошло тридцать пять лет, Касси поступил в школу еще во время войны... Но вряд ли он когда-нибудь повзрослеет, - рассмеялась та - молодо, звонко.
   "Она точно слегка не в себе, - подумала девочка. - Или просто все путает. Я сама видела - хлопушку взорвал мальчик в белой маске. Мальчик, не мужчина и не карлик". Герцогиня просто ошиблась, мало ли что ей почудилось".
   Только покинув гостеприимные комнаты она вспомнила, что про фонарики-снегирей забыла спросить.
  
  
   После этого визита приятного больше не происходило, разве что бодрил по утрам дивный вкус и запах какао. Чем дальше, тем больше мир вокруг становился монохромным и неподвижным, как черно-белая фотография, слегка выцветшая от времени. Анжелина понимала, что виной всему подходящая все ближе зима, но прежде время текло и зимой, и поздней осенью, а сейчас делось куда-то.
   - Хочешь, я поговорю с Марисой, и тебе разрешат учиться? - спросил Петер, отвечая на ее жалобы.
   - Нет, - Анжелина думала, что активно затрясла головой, но зеркало отразило плавную медлительность.
   - Наверное, я стукнулась слишком сильно, - прошептала она. - Никак не могу видеть мир, как раньше. Наверное, АэМ тоже так себя чувствовал после удара молнии, - девочка нарочито хихикнула.
  
   Молний осенью над школой не появлялось, а вот дожди зачастили. Анжелина была бы рада грозе, но ливни шли холодные и скучные. Прогулки по двору прекратились, народ в Башне был малочисленный и слишком разношерстный, чтобы заменить посиделки у камина в соседнем корпусе. А Петер не мог заменить подруг - ни Вафлю с Лёной, ни Марту из прошлой школы... Анжелина скучала.
   Зато обитателям Башни разрешалось сколько угодно держать открытыми окна: как просветили Анжелину, и в ливни, и в мороз. Когда остальные были на занятиях, а иногда просто сидя в одиночестве, девочка делала самолетики и отправляла их в потоки льющейся с неба воды, будто корабли. Самолетики пикировали в землю носом вниз, и дворники наверняка устали подбирать каждое утро лежащие горкой клочки бумаги под ее окном.
   - Правда, летать - это здорово? - спросил заставший ее за бессмысленной забавой Марек, доверчиво прижался к девочке. - Я однажды летел. Только тогда был дождь, с тех пор я его не люблю...
   - На самолете?
   - Да нет же. Просто так, - он улыбнулся жизнерадостно и самую чуточку лукаво.
   - Марек, - Петер подошел сзади.
   ...Мариса туманно сказала, что увозить девочку на каникулы нельзя из-за состояния здоровья, что за ней нужно наблюдать и всячески махать над ней опахалами. Анжелина покинула госпиталь мрачная. У нее давно ничего не болело, и, если не считать зрения, она была в полном порядке. А Мариса даже не врач - медсестра....
   - Скучаешь?
   - А то, - мрачно сказала девочка. - А уж когда все разъедутся, озвереешь с тоски...
   - Но есть же мы, вся Башня. А с остальными ты не больно-то ладила последнее время.
   - Неужели вы никогда, никогда не покидаете школу до самого выпуска?
   - В общем-то да, - после недолгого молчания ответил Петер.
   - И тебе еще два года до выпуска, - Анжелина задумалась, представляя подобное существование. Петер как-то неопределенно повел плечами.
   - Ну, дольше ты всяко тут не останешься, - рассмеялась девочка.
   - Как получится, - И добавил, будто себе самому: - А Ник пробыл здесь всего три года, наверное, очень хотел куда-то еще...
   - Он был из Башни?
   Петер ответил коротким кивком.
   - Это на его место приняли новичка?
   - Нет, так совпало. Принять могут в любое время, если так получилось. Ник ушел отсюда немного позже.
   - В середине года?
   - После Маскарада...
   - Но почему он не мог дождаться, скажем весны?
   - Маскарад - тоже своего рода точка отсчета.
   - Ты скучаешь по Нику?
   - В общем-то да. Он был моим ровесником. Мы дружили. Здесь... Раньше не могли познакомиться, разные города. Теперь, наверное, никогда не увидимся. - Петер отошел от девочки, глянул в окно, в тусклое небо. - Но мне хорошо тут и я никуда не хочу.
  
  
   Декабрь подходил к концу. Снег сыпался рисовой крупой, и вроде бы не таял, но земля всегда выглядела только чуть-чуть припорошенной. Огромные каштаны облетели одни из первых, и от дикого винограда остались веревочные сухие плети. Только несколько массивных елей, как положено, сохранили цвет, да не торопился лысеть хмелеплющ. Его листва заметно пожелтела, подсохла, но оставалась на месте, и даже кое-где выглядела по-летнему.
   Школьников забирали на каникулы. Анжелина и рыжая Майра сидели на узеньком подоконнике в Башне - Анжелина боком, прислонившись к стене, Майра - свесив босые ноги во двор. Через двор пробежала фигурка в клетчатом малиновом пальто, закадычная подруга Майры. За ней приехали.
   - Будет скучать по тебе, - заметила Анжелина, глядя вслед девочке.
   - Снаружи она обо мне и не вспомнит, - ответила Майра. Спокойно ответила, равнодушно.
   - О лучшей подруге?
   - О Затворнице. Впрочем, это все ерунда, - поспешно добавила младшая девочка, поняв недоумение Анжелины.
  
   Среди Затворников кое-кто, кажется, все-таки тосковал по дому. Но с этими ребятами - самими замкнутыми и нервными - Анжелина не сблизилась. Они могли греться друг подле друга, как брошенные на холоде котята, но не откровенничать.
   Утешением и некой ниточкой оказались письма от мамы, которых накопилось уже порядочно. Анжелина перебирала их, грела в ладонях, глазами выхватывала то одну, то другую фразы, почти уже выученные наизусть. И, как всегда, ее поражала бумага. Девочка не раз уже подивилась, что такую дорогую бумагу мама изводит на письма.
   Еще месяц назад она страдала, что мама обязательно явится за ней, и снова будет полоскать мозги тем, какая Анжелина проблема, а не ребенок. Но девочке и в голову не приходило, что мама может попросту не приехать, и даже ни разу не навестить дочь, получившую травму. И позвонить не удавалось - телефон упорно не отвечал.
   - Ты же сама мечтала остаться здесь на каникулы, - резонно заметила Майра.
   - Это было давно, - угрюмо отозвалась Анжелина.
   - Тогда хоть полечишься!
   Но чего-то она не договаривала.
   Анжелина то бродила по двору, подняв воротник легкой курточки, то ныряла обратно в Башню. Во дворе были радостные школьники - то один, то другой торопился к воротам, многие в сопровождении родственников. Анжелина вдыхала холодный сырой воздух, ворошила носком туфли землю, обвитую серо-желтыми волокнами травы. На девочку никто не обращал внимания.
   А в коридорах и спальне Башни было еще хуже. В первые секунды аккуратно застеленная кровать, картины на стенах и кружевные салфетки казались уютными, но тут же напоминали - не дом.
   - Ты замерзнешь, - испуганно бросила одноклассница, пробегая во дворе мимо Анжелины. На ней была зимняя куртка.
   - Не холодно же, - ответила девочка уже вслед убежавшей. В последний месяц куда-то и впрямь подевалась привычная для Анжелины мерзлявость.
  
   Утром ей пришло письмо от отчима.
  
   Конечно, его слога девочка знать не могла - он не удостаивал ее даже короткой отпиской.
   Но сейчас, читая, она даже повертела в руках листок той же непривычно гладкой и плотной бумаги, невольно посмотрела на просвет, как смотрят крупную купюру, опасаясь подделки.
   "Дорогая девочка, я очень перед тобой виноват, - говорилось в письме. - Поверь, у меня и в мыслях не было стараться вычеркнуть тебя из семьи. Напротив, я был бы рад подружиться. Но я совсем не умею общаться с детьми, особенно с подростками. Я их просто боюсь. К тому же дети часто в штыки воспринимают новый выбор родителя, и мне казалось, и ты меня приняла именно так. Я старался как-то нас сблизить. Признаюсь, моя идея с походом в кино была неудачной..."
   Анжелина оторвалась от письма. Так это предложил отчим, а не мама? Ничего себе...
   Дальше было все то же самое, извинения и сожаления. Кажется, искренние, и даже теплые. А еще от письма просто веяло растерянностью и безысходностью. Почему, Анжелина понять не могла.
   И в свою очередь растерялась - надо же что-то ответить? Сухо отписываться "благодарю за заботу" было как-то неловко, но и откровенничать желания не было. Хотя, пожалуй, отчим и вправду не так плох, промелькнуло у нее в голове. Нельзя же обвинять человека за то, что он общается мало и сухо. В общем-то, на самом деле отчим ни разу ее не обижал...
   Девочка засунула письмо в нижний ящик стола. Не потому, что боялась - найдут и прочтут, сама опасалась случайно наткнуться.
   Но она не могла перестать думать, прокручивать в памяти куски прошлого взад и вперед, и, к ее досаде, любое поведение отчима выходило вполне объяснимым. После этого Анжелина могла сколько угодно злиться и считать его неприятным человеком, но обвинять его в намеренном разрушении ее связи с матерью больше не получалось. Она сама не поняла, как ответила коротенькой запиской, и между ними завязался скованный, но диалог.
  
   Затем пришли сразу три письма от матери, причем одно полностью было залито слезами, так, что не разобрать, что написано. Но от глянцевых листов веяло уже не просто горечью и тоской, но отчаянием, совершенно непонятным, самоуничтожающим. Девочка кинулась к телефону, но, как уже много-много дней, он молчал. Дважды ее мир уже катился под уклон, и, кажется, такой момент назревал снова.
   Она кинулась к Марисе, но не нашла медсестру на месте. Искать по всей территории школы не стала, это могло занять пару часов - побежала в кабинет директрисы. Подергала запертую дверь.
   - Куда отлучилась госпожа Герика?! - закричала одной из классных наставниц, чужих, пока остававшийся в школе.
   - Ее не будет пару дней, - последовал ответ.
   - Как не будет?!
   - Девочка, перестань так орать, - поморщилась женщина. - Уж на каникулах госпожа директриса может позволить себе ненадолго отлучиться из школы?
   Одевшись потеплее и взяв все деньги, которые у нее были, Анжелина сообразила, что никто ее из школы не выпустит. И что по гладким стенам она лазать совсем не умеет.
  
  
   Рассудок подсказывал, что перед ней не канаты, тем более не веревочная лестница, и сухие тонкие стебли не выдержат веса и легкой девочки-подростка. Но падать было совсем уж не страшно, с трехметровой стены - даже скорость набрать не успеешь. А плющ отрастет, он вечный, думала Анжелина, упрямо карабкаясь, обдирая ладони. Она срывалась, скользила, стукалась коленями о холодную стену, но упрямо цеплялась едва ли не зубами. Стебли врезались в руки, но не рвались. В какой-то миг лезть стало удобней, будто не сплетения узловатых стеблей и гладкая стена были опорой, а растение заботливо подсовывало под ногу листья-ступеньки.
   И вот она уже наверху, и стена подрагивает, будто под Анжелиной огромный породистый жеребец. По другую сторону стены от ковровой мощи хмелеплюща остались одинокие чахлые стебельки, вот они наверняка бы оборвались под тяжестью человека. Анжелина потянулась к ним, примериваясь, как ухватиться получше и соскользнуть. Ей почудилась Мариса; голова, видимо, так и не оправившись от сотрясения, закружилась, и девочка рухнула со стены, по другую ее сторону.
  
  
   Кровать попалась на диво неудобная, тело не преставало ныть, да и повернуться Анжелина толком не могла. Она старалась отвлечься, по тысячному разу рассматривая узоры из серых линий на потолке, воображая, что это лабиринт, по которому бредет путник.
   - Как маленькая, вот же понадобилось лезть, куда не просили, - отчитывала ее коренастая немолодая медсестра, которая в прежние дни пребывания тут Анжелины не заходила к девочке. Теперь она помогала ей во всем - есть, подниматься в туалет, - причесывала. Три метра изгороди оказались куда более травмоопасными - теперь полАнжелины заковали в гипс, и постоянно болела голова. Но сама медсестра про стену отчего-то не говорила. Когда Анжелина робко заикнулась об этом, спросив, не будет ли ухудшений, медсестра покачала головой:
   - Еще и со стены падала? Право, я думала, только мальчишки на такое способны.
   Врач заверил, что все не так плохо, могло быть куда хуже.
   Мариса только однажды зашла, постояла в дверях. Она выглядела усталой, бледнее обычного, и к халату прилип резной листик, кажется, от хмелеплюща. Передала привет от Затворников. На робкое приглашение девочки подойти поближе только покачала головой, правда, с улыбкой.
   А потом - всего через два дня после падения - за Анжелиной приехали растрепанная мама и озабоченно глядящий отчим. Ее забирали в городскую больницу.
   - Я примчалась сразу, как позвонили, - твердила мать, то и дело то улыбаясь, то вытирая слезы, и девочка не могла понять, почему же раньше ее навестить не спешили? Но гудящая голова помешала спросить.
  
   Двор изменился: он выглядел так, будто осень, что-то позабыв, вернулась и невольно пробудила прочно ушедшее в сон. Кое-где еще сохранилась листва на деревьях, снега не было и в помине, стриженая трава зеленым ворсом покрывала газоны. Именно так все выглядело в начале ноября. Может, и школы не было? Анжелина покосилась на маму. Потом на отчима, неуверенно улыбнувшегося девочке - он не пожелал исчезать, будто и не появлялся. Хотя, пожалуй, пусть остается... Мама с ним явно счастливей, а мне нравится видеть ее такой.
   Отчим, словно почувствовав, что Анжелина думает о нем, рассказал, какая шумиха поднялась в школе из-за ее падения.
   - В истории с брошкой разобрались, - заверил он. - У меня тут письмо тебе от директрисы с извинениями.
   Автомобиль выехал за ворота. В пустое бледное небо в тот же миг взмыла стая голубей, огромная; столько птиц не нашлось бы на территории школы.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"