Если смотреть через ширму, люди кажутся призраками. На белой бумаге танцуют алые аисты, а за ними двигаются силуэты: то рядом совсем, то отступают.
Театр игрушечный помните, где куклы с тенями разговаривают? Так и здесь. Тени и разговоры.
Только я больше молчу.
Сегодня записала в дневнике - был ветер. Давно не заглядывал, я уж забыла, что пахнет он карамелью и жасминовым чаем. Перелистала дневник - точно, вот запись, что именно так ветер и пахнет. Как придумала, сразу и записала, чтоб не забыть.
А вечером еще одна гостья случилась.
Пришла, хвостом лапы обернула, сидит и смотрит. Спрашиваю - накормить, или напоить чем? Смеется.
Поначалу с ней неуютно было - тени-то нет. А сейчас привыкла. Порой рука сама тянется, погладить.
- Значит, так и не приспособилась к тутошнему? - говорит кошка. Сама спрашивает, и сама себе отвечает.
А как тут привыкнешь? Толком не видишь никого, одни силуэты, только разговаривать можно. Но страшно. Стенки, ширмы - бумага. Через нее все слышно. И как другие с другими разговаривают, словами перекидываются.
Только наших с ней разговоров никто не слышит.
- Зря ты умерла, кошка, - говорю я.
Та мурлычет:
- Здорррово... Теперь меня ни одна стена не удержит.
Я за нее боюсь. Вдруг кто углядит недозволенную тень, проникающую сквозь бумагу свободно?
Смешная она. Знает, что я ничего не помню, и дразнится. Дарит обрывки понятий - то запах, то чувство, то вкус. Узнать бы еще, что все это значит.
А не у кого узнавать.
Уходит, и я долго не сплю. А потом появляется Ночь. У него глаза разные - один синий, другой зеленый. А на пальцах много колец. И все звенят. Те словно смеются, а эти - плачут. Каждый вечер он дает мне кольцо, и мне снится сон. Но сегодня Ночь сердится - понимает, похоже, что я снова принимала у себя кошку. Я очень боюсь, что он оставит меня без кольца, и я не смогу заснуть.
Но в мою ладонь ложится маленький холодный ободок. От рук Ночи никогда не нагреваются кольца. Если коснуться его руки, наверное, она окажется очень холодной. Вспомнить бы еще, какими должны быть настоящие руки.
Сон пришел, как полагается. В нем был мальчик.
Мальчик сидел на полу и перебирал сухие стебли и ветки. В волосах запутались кусочки бумаги. Некрасивый, похожий на опавший лист. Настоящий ребенок, не тень. Редко такие снятся. Скучаю по ним.
Я подумала, что надо запомнить картинку, и записать в дневнике - и проснулась.
Хотелось жасминового чаю - я почти чувствовала его вкус. Так ничего и не записала, смотрела на аистов и мечтала о чае.
И вот я сижу, сложив ладони, и голоса вокруг затихают, как всегда.
А потом снова приходит Ночь, и снова сердится - я бездельница. Он не даст мне кольца.
Я огорчена. Но понимаю, что не хочу спать.
Я прошу дозволения покинуть отведенный мне угол, и мне дозволяют. Со всех сторон - голоса. Почему-то проснулись. Но говорят не обо мне.
Больше я никому не нужна, и хочется плакать.
Я впервые выхожу в коридор. Со всех сторон - бумажные стены, на которых танцуют аисты. Красные, синие, черные. А меж ними прямо из стен выступают цветы. Вьются гибкие стебли, стелятся по полу, лепестки подрагивают - нежные, розовые.
Я иду, осторожно переступая через головки цветов, но порой случайно наступаю на них - ведь они ложатся прямо мне под ноги.
После цветка остается влажный потек на полу, и мокрые узкие дорожки на щеках.
Впереди - тоже узенькая дорожка, дверной проем в конце. А за ним пусто. Мне очень страшно - придется прыгать в ничто, я сама попросила дозволения уйти. Там, среди ширм, было уютно.
А потом появляется кошка. Лижет мне ногу, впервые я чувствую - кошка теплая. Так вот какое оно, тепло.
Мурлычет - и делает шаг к дверному проему.
Я пугаюсь:
- Тебе туда нельзя, ты же умерла!
- Подумаешь, умерла! - фыркает кошка. - Только кошки способны быть одинаково в мире живых, мертвых и неродившихся. Родишься - встретимся. У меня еще жизни остались.