Дай мне яблочко, Неле. Румяное, светлое. Говоришь, червоточина в нем? Так то не страшно. Червяк - он маленький, ему тоже сладенького хочется. Вот и выгрыз себе уютную норку.
Нам бы, как тому червячку - спрятался в яблоко, хвостик втянул, и порядок. И хорошо. Да рост подкачал. А в земле ничего особо не выгрызешь - твердая она, зубы не те, справляться - да и вкуса у нее никакого.
У нас тут ночами холодно, так, что в лужицах вода замерзает; а вот яблоки - греют. Взвешиваю в ладони - легонькое совсем... золотистое. Нет, ерунда все, что я говорю - сладкое там, или сочное... как можно в него - зубами? Дышит ведь, хоть и сорвано уже с ветки.
Ты не против, если я молиться буду на это яблоко? Чистое оно, правильное. Настоящее. А на кого ж молиться еще? А что засохнет скоро, а то и сгниет, не беда - кто ж из нас вечен?
Вчера снова в двери стучали. Я замучилась объяснять - да умерли вы, говорю. Умерли. Пошли прочь, кому сказано! Так не верят. По имени называют. Ребенка с собой привели... Видела я эту девочку, Неле. Махонькая такая, кудряшки светлые, щечки румянцем налитые. И бантик красный при ходьбе подпрыгивает. Как есть живая.
Я ей - иди, не сиди под дверью, все равно не высидишь ничего. Смеется. Щебечет что-то, а слов не слышно. Я вот гадаю, Неле - сами они знают, что умерли?
...Встаю, ворошу пламя. Оно лижет кочергу, вскидывается и опадает. Хорошее пламя, теплое. Нели смирно сидит, руки на коленях сложила. Не мигает даже. Боится, что ли? Прислушивается к шороху за окном.
Отец часто поднимал меня, подбрасывал в воздух. Сам большой, светлый, с мозолистыми ладонями. А мама - черненькая, тихая, шустрая. Сердилась, в очередной раз зовя нас к обеду - никого не докричишься; а меня и вовсе чуть не за ногу приходилось стаскивать с ветки. На деревьях уютней, чем на земле.
На деревьях - огромных, с изрезанной грубой корой - гусеницы живут, и коконы висят гроздьями. Обыкновенные, из которых потом бабочки вырастают. Я в детстве мечтала, в зеркало глядя - вот бы мне так! Куколкой стать, пусть скучной, невзрачной - ненадолго ведь. Зато потом сухая шершавая оболочка лопнет, и я появлюсь, огнями переливаясь, красивая до умопомрачения. И чтобы летать - обязательно...
Городок наш большим не был - так, деревушка разросшаяся. Почти все друг друга по имени знали, в лицо тем паче. Сейчас-то сквозь камни мостовой - густая трава, дома лишайником покрылись - не разобрать, где окно, где дверь.
Мы дружно жили - много семей, а ссор не припомню. Чужие дети, свои - мало кто разбирал. Сладкий пирог сунуть, или затрещину отвесить, чтоб через забор на грядки не лез - все едино, соседскому или своему.
В то утро прибежала соседка, лицо красное, запыхалась - беда, говорит. И дрожит, рукой указывает на потолок. Мы тоже головы вскинули - да все как обычно, широкие доски некрашеные. Насилу сообразили, что это она про небо. Выбежали во двор, а оно... как и сказать-то, не знаю. Бывает, смотришь на гнездышко птичье и понимаешь - вот-вот соскользнет оно с ветки. И жалко, и страшно, и не успеть... да и было бы время в запасе, все равно - как забраться по тонким ветвям?
Так и стоишь, пока не сорвется, а потом, когда расколотые птичьи яйца у твоих ног, или еще хуже - полуживые птенцы... и мать вьется над ними, не то поет, не то плачет. Так и наше небо - понимаем, что вот-вот упадет.
Да ты к огню поближе садись, грейся - холод ночной до костей пробирает, даром что кровь молодая. Садись, рассказывай, как там у вас в нынешнем городе, за воротами из хрусталя. Что, не хрустальные? И ворот нет? Да как же вы от незваных гостей уберегаетесь? Вот у меня от мертвых прочный засов на двери.
И от зверья. В лесу его развелось - не счесть. Ласковые, скачут, хвостами машут. Зайцы белые, белки черные, глазастые. Так и норовят на голову прыгнуть или орех швырнуть. Ела я эти орехи, горькие. Не то, что твои яблоки.
Что дальше было? Помню, отец спокойно так вскинул голову, постоял во дворе. Соседке руку на плечо положил, кивнул - мол, ясно все, а ты беги дальше. Может, еще кто не знает. Ветрено было, и водяная пыль в воздухе - вдыхать неприятно. Уже дня три ждали - вот-вот ливень хлынет, а все никак. А теперь стояли у плетня, смотрели на тучи и понимали - не будет дождя. Вот так никогда и не будет.
Мы скоро домой вернулись - что толку стоять и мокнуть? Как ни в чем не бывало, у огня грелись, мятный отвар прихлебывали. Братишки мои, сестренки... у нас большая семья была. Сейчас-то ни у кого нет семей... что головой качаешь? Иначе у вас? Ах да, все забываю, что ты не наша.
А вот ты-то сама кто, человек или как? Ты позже их всех родилась, и с их стороны, а почему-то живая. Яблоки принесла...
Когда-то и я посадила яблоню. Тонкая выросла, кора гладкая, и листья шуршат... Смеешься? У всех яблонь так, говоришь? Да ты скажешь. В лесу и то не у всех деревьев листья найдешь, а яблонь и вовсе нет.
Недавно вот радость случилась - семечко мне подарили. Крохотное такое, забавное, с остреньким уголком. Жаль его зарывать в землю - холодно ему там будет, страшно. Или как думаешь? Может, тепло? Земля ему вроде как мать, а материнская ласка греет... про нее даже в Коконе вспоминала. А тот, что принес семечко, про твой город рассказывал. Про луну рассказывал - я так и не поняла, что такое луна. Что, диск серебряный к небу прибили, чтобы впредь держалось оно?
Гость-то мой едва день тут пробыл - не могу, говорит, холодно у вас, тускло. А я ему говорю - куда ж ты пойдешь? Жалела. Знаешь, Неле, слово такое - жалость. Это когда касаешься человека рукой или взглядом, а все внутри встает вверх тормашками. Говорила ему - дождись, пока деревце подрастет. Не хотел. Все спешил к кому-то, кто его мертвым считает.
Ну, куда ему было, такому глупому - одному?
Страшно ведь на дорогах. Голуби по ночам летают. А днем - стрекозы. Смеешься, а не знаешь, что крылья у них из осколков стекла. Пролетит мимо лица, и глаз нет.
Да лучше б и не было глаз.
Когда я увидела себя в зеркале... после Кокона - пошла и легла, натянула на голову одеяло. Тихо-тихо, глухо. Долго лежала. Потом стало страхом все тело сводить - я тут лежу, а время мое уходит. Умом понимаю - жить еще и жить, а отражение свое вспоминаю - старуха. Круглое раньше было лицо, гладкое - куда что делось? От носа к уголкам рта - складки, мешки под глазами, щеки запавшие, серые. И не вернуть юности, вот ведь как это бывает. Поначалу долго пыталась себя убедить, что тень упала неправильно, то так, то эдак зеркало поворачивала - порой почти верила. Потом поняла - бесполезно, зеркало спрятала в шкатулочку деревянную, вот, погляди - там еще детские бусы из ракушек лежат и камушек с зелеными прожилками, сокровище давнее. Может, зеркальце отражение прежнее сохранит... вот кто-нибудь возьмет его в руки, а оттуда я улыбнусь; как думаешь, не бывает?
...А тогда небо к вечеру стало совсем низкое, накренилось и падало, протяни руку - коснешься. Сиреневое, как сейчас помню. Больше ни разу не видела, а помню, и тошно от этого. Отец мне сказал - собраться всем надо, тогда удержим. Верой своей, душой. А я - накричала на него, дверью грохнула: подумай, какая я, и какое небо! Прихлопнет и не заметит!
Отец так в кресле у очага и остался - сидел, пальцы переплетя, улыбался огню. Мать осталась. А мы, дети их, уходили. Знаешь, девочка Неле, в Коконе холодно очень, я до сих пор не могу согреться. Зато у тех, кто остался, топлива было вдоволь - и дрова, и торф. Жги, сколько хочешь.
Хоть погреются перед смертью...
Они небо хотели удерживать, видела глупых таких? И молодые, и старые. И тот, что камушек с прожилками мне подарил, с ними остался... да нет, вру же - не дарил ничего. Просто шел берегом, я смотрела, как волна его следы лижет - камешек там и блеснул. Подняла, на память... Я ведь и полюбить-то его не успела, того человека. Смешной был - веснушки на носу, и одна, большая, устроилась на самом кончике. Думаю: сейчас тоже мертвый; но хоть спасибо - сюда не приходит.
Знаешь, Неле, что такое Кокон? Это спеленываешь сам себя невидимым полотном, и ни звука, ни вздоха, ни времени. То есть думала я, что времени нет. А ведь за куколками бабочек в детстве наблюдала, дуреха, могла бы сообразить. Вот и вышли мы... бабочки. Только бескрылые, и не понять, куда и зачем.
Потом, когда Коконы пораскрывались все, мы ведь вернуться хотели, девочка. Смотрим - а города нет. Некуда, значит. Так и бродили, пока лес не нашли. А потом приходили мертвые, рассказали про нынешний город. Другой совсем стал. Вроде и не строили его - как жили, так и живут. Откуда же развалины под боком у нас, скажи? И небо в нынешнем есть, только другое, не то, что в памяти.
Да, у нас оно только в памяти и осталось.
Страшно в новый город идти, по правде сказать. Что уж там... струсили раз, так надо теперь проторенной дорожки придерживаться. Но ты сама посуди - если небо на голову валится, как усидеть на месте? Что, руки подставь - и удержишь? Нелепо ведь, Неле. А те вот - остались. Родители мои, и еще многие... вот свое небо и удержали.
Я порой гадаю - может, живы они? Они-то себя и нас живыми считают, вот какие дела. Слепые мы, тычемся в стенку невидимую... мы по одну сторону неба, они - по другую. А такие дурачки, как ты, или тот, с семечком, ходят по дорогам, границ не видят, для обеих сторон пригодны. Всю душу выматывают - вот же оно, протяни руку... а не коснуться.