Повыперло сонышко и огрело всю эту рвань, ползающую с пешнями и коловоротами по широкому, распластанному озеру в поисках Царь-рыбы.
Сидел Венька Козел с простреленным легким, ножевой бандитской раной в животе, с откушенной по локоть другим бандитом рукой, сидел над лункой, потягивал чинарик, выскребая из головы своей, на весеннем солнышке не шибко сообразительной, очередную поэтическую строчку.
Детство Венькино, проведенное им возле большой угольной кучи у железнодорожного полотна на станции "Соленая", было суровым, послевоенным, голодным. Может от этого, как бы возмещая былые утраты, раздобрел Венька на не особо сытном, но обильном милицейском пайке. И ежли б не ныли старые раны (шутил Венька - ветерана англо-бурской войны) радостно б смотрел он на свет белый. А тут еще стихи, кудрить их, мучили Веньку, тошнили, словно старую пьянь-бабу, пресловутую, нередко Венькой подбираемую на улицах, которой и имя забыли, но кличка-ярлык всем знакомая была у нее: Лужа. Стихи Венькины интеллигентская сволочь печатать не хотела, снобировала, сигареткой затягиваясь: "Слишком все натурально, не поэзия, а протокол допроса". Но Венька пер в открытую, выдавал за строчкой строчку, чистой, как капля весенняя, легкой, как птица на подъем, поэзии.
- А засолить твою ать! - раздалось над Венькой, ушедшим в мир своих точеных-золоченых образов.
Встал над Венькой Багорыч, легендарный рыбак. Штаны ватные, протертые пониже поясницы, валенки, бушлат солдатский, шапка-безушка, полый аккурат. Багорыч легендарным был за свой героизм рыбацкий.
В тот день не клевало у Багорыча, и решил он приманить рыбу старым дедовским способом: окуньё на ссаньё. Присел над лункой, ватные штаны рассупонил и только прицелился, как хватил на непредвиденную наживку Пёрш. Жуткая рыба Пёрш, разведен он в Патриарших прудах московских, помесь судака с баракудой и еще дрянью какой-то. Нынче же проник он и на юг и на север, да и на Дальний Восток. Впился Пёрш, а Багорыч, взвыв по-волчьи, однако за пешней потянулся, и, крикнувши: "А, пропадай она, бабья радость, так ее ать!", принялся лед крошить, ширить лунку. Разбил лед, пешню бросил, вытащил перша, поддев за жабры, и, только потом, боль почуяв, шкалик в штаны себе вылил, а другой залпом опрокинул, жутко на все озеро матерясь. Пёрш был килограмма на три, в тот день его в магазине взвесили, три триста оказался. "Это такую тяжесть-то, вона, на чем держал, ать его, - удивлялся Багорыч, - а все вытягнул, сатана, багрить-травить!" Его Багорычем за это звали: "багрить-травить", но, после той рыбалки, по-другому звать стали, нецензурно, зато по-русски замечательно метко.
- Вот, и я говорю, засолить твою ать, - начал Багорыч, - молодежь ноне пошла - дрянь, сучьи выплодки, красятся, мажутся, заклепки, этикетки, там, разные, за них ли я кровь свою проливал, твою ать, спрашиваю?!!
Венька кивнул: "Не за них, Багорыч, не за них!"
"А за кого?"- подумалось Веньке, и вспомнилась ему Фенька Заныкина, молодая деревенская баба. Грудь у Феньки, словно два валуна с Валаам острова, попробуй, удержи их за пазухой, да, она, Фенька и не пыталась удержать. Зад, словно кормовой винт боевого крейсера, ножищи, ручищи, голова! Всю свою жизнь молодую Фенька навоз на свиноферме месила, и ничего. Двух сыновей от двух отцов родила, незамужняя, крепышей, не чета городским диатезным. Надо будет, и еще родит. Сыновья тут, на свиноферме, и росли. Фенька в отпусках не сидела, работала. Иногда из одной груди дитя кормит, а к другой уж поросенок присосался. "Ничаво, - говорила Фенька, - мово молока на всех хватат!" И хватало!
"Вот, за таких кровя проливаем", - подумал Венька.
- Слышь, Багорыч! - крикнул он удаляющемуся легендарному рыбаку, - за таких, как Фенька кровя проливали, и за ейных детей!
Багорыч застопорился, вспомнил Фенькины сильные формы, загоготал и давай пешней размахивать. "Будя клев-то", - орал он.
Венька глянул на сонышко и согласился. Новая многосложная рифма посетила его, и рука невольно потянулась к блокноту, который здесь же, рядом с мотылем прикормочным, валялся.
"Будя клев, будя!" - неслось над озером, и рвань рыбацкая стрепенулась, оживилась, наживку проверила, на крючок поплевала, авось клюнет Царь-рыба-то.