Khoel : другие произведения.

Дэвид Геммел. Македонский Лев

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 8.27*8  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Перевод не издававшегося на русском языке романа Дэвида Геммела. Работа по переводу завершена, текст вычитан. Данный перевод сделан с целью более углублённого изучения английского языка и не используется в коммерческих целях. Продолжение ждёт вас в романе "Тёмный принц".

   ДЭВИД ГЕММЕЛ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   МАКЕДОНСКИЙ ЛЕВ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Любительский перевод: Khoel

  

ПОСВЯЩЕНИЕ

   История Македонского Льва родилась на греческом острове, в тени разрушенного акрополя, под стенами крепости, построенной рыцарями-крестоносцами. Первые идеи появились в гавани, которая, по преданию, укрыла св. Павла во время его путешествия в Рим. Линдос, гавань на острове Родос, - это место, преисполненное молчаливой красоты и великого очарования, а населяющий эту землю народ отражает ее лучшие качества.
  
   Книга эта с самыми теплыми чувствами посвящается людям, которые наполнили волшебством мое путешествие в Линдос: Василису и Цамбике из бара Флоры, "Цыганке" и "Джэксу", Кейт и Алексу.
   А также Брайану Гортону и его милой жене, Кэт, подарившим мне "Глаза".
  
   Мои благодарности редактору Лайзе Ривз, издателю Джине Маунд, а также первым читателям Вэл Геммел, Эдит Грэм, Тому Тэйлору и "юному Пингвину Джиму", которые заставляли меня переписывать снова и снова. И особая благодарность моему личному поисковику Стэлле Грэм, которая продиралась сквозь множество тяжеленных томов в поисках вдохновения для меня, и Полу Хендерсону, который проверял рукопись на предмет исторической достоверности.
  
  

Предисловие автора

  
   Мир древних греков был полон смуты и войн, интриг и вероломства. Не было единого греческого народа; раздробленная земля управлялась множеством городов-государств, которые постоянно сражались друг с другом за господство над ней.
   Веками великие города - Афины и Спарта -- бились на суше и на море за право называться столицей Греции. Фивы, Коринф, Орхомен, Платеи -- стороны менялись ролями снова и снова, и Победа всегда летала меж воюющими группировками, словно ветреная девица, уходящая всякий раз с милыми обещаниями, которые и не думала выполнять.
   Греческие междоусобицы финансировались Персией, опасавшейся, что объединенная Греция возжелает мирового господства. Персы становились все богаче, их империя простиралась от Азии до Египта, а влияние ощущалось в каждом городе цивилизованного мира тех времен. Но по-прежнему их беспокойный взор наблюдал за событиями в Элладе. Дважды персы нападали на материковую Грецию - и дважды терпели сокрушительное поражение.
   Афиняне и их союзники наголову разбили войско Дария на Марафонском поле. Затем сын Дария, Ксеркс, повел за собой могучую армию, насчитывавшую более четверти миллиона человек, дабы покорить Грецию раз и навсегда.
   Малый отряд спартанцев преградил им путь в Фермопильском ущелье и удерживал несколько дней кряду. Наконец персы пробились, разграбив Афины и опустошив селения, пока, наконец, не были решительно разбиты в двух великих сражениях. На суше 5000 спартанцев под предводительством полководца Павсания нанесли ордам персов сокрушительное поражение, в то время как афинский флотоводец Фемистокл уничтожил персидский флот при Саламине.
   После этого Персия уже никогда не станет вторгаться на эту землю вновь, стремясь однако править путем заговоров и интриг.
   Все события, описанные в "Македонском Льве" (включая взятие Кадмеи, сражения при Фермопилах, Левктрах и Гераклее Линцестской), имеют под собой историческую основу. Все главные герои (Парменион, Ксенофонт, Эпаминонд и Филипп Македонский) ходили по этим древним горам и равнинам, следуя своими дорогами чести, верности и долга.
   Но история Македонского Льва -- мой собственный вымысел. Современная история помнит лишь имя Пармениона. Никто не может с уверенностью сказать, был ли он царем пелагонийцев, македонским авантюристом, или же фессалийским наемником.
   Но, где бы ни лежала истина, я надеюсь, что тень его улыбнется в Чертоге Героев, когда это повествование расскажет вам о нем.
  
   Дэвид Эндрю Геммел
   Гастингс, 1990 г.
  
  

КНИГА ПЕРВАЯ

   "Удивительный народ эти афиняне. Они избирают по десять новых военачальников каждый год. За всю свою жизнь я нашел лишь одного -- и это был Парменион."
   Филипп II Македонский
  
  
   Весна, 389й год до Н. Э.
  
   Это началось с нездорового очарования, которое вызвало в ней знание дня собственной смерти. Она прошла бескрайние пути будущего, блуждая по нескончаемой чреде возможных завтра. В одних будущих она умирала от слабости или заражения, в других -- от внезапного приступа или убийства. В одном она даже упала с лошади, притом, что верховая езда была ей противна, и она не могла представить себе, что когда-нибудь кто-то сможет ее убедить влезть верхом на этакое чудище.
   Но, беззаботно блуждая по вероятным завтра, она вдруг обеспокоилась из-за сумрачной тени, появлявшейся на пороге ее последнего дня. Когда бы она ни умирала, тень возникала неизменно. Это стало глодать ее изнутри. Среди тысяч и тысяч разных будущих -- как могла эта тень появляться вновь и вновь? Неуверенно она двигалась за пределы дня своей смерти и видела, как каждое будущее ширится и растет. Тень становилась все сильнее, а ее зло -- все ощутимее. И в тот миг, так растревоживший ее, где-то за гранью ужаса, она вдруг поняла, что будто бы узнает эту тень, и это ее озадачило.
   Но Тамис была не робкого десятка. Подбодрив себя, она нашла дорогу и подлетела к сердцу тени, чувствуя силу Темного Бога, что въедалась в ее душу, словно кислота. Она не могла присутствовать здесь долго и вылетела обратно, в обманчивую безопасность дня сегодняшнего.
   Знания, что она добыла, стали страшным грузом, отяготившим старую жрицу. Она ни с кем не могла их разделить и знала, что в решающий момент, когда злу понадобится бросить вызов, будет уже мертва.
   Потом она молилась. Неистовее, чем когда-либо. Мысли ее просверливали небо, устремляясь в космос. Тьма росла в ее сознании... затем засиял одинокий свет, и она увидела лицо, морщинистое, но сильное, с пронзительными синими глазами под железным шлемом. Лицо поплыло и медленно исчезло, став мальчишеским. Но глаза по-прежнему были пронзительно-синими, а рот сложен в кривую линию. Вдруг имя пришло к ней. Но было то имя спасителя или разрушителя? Она не могла знать наверняка, ей оставалось лишь гадать и надеяться. Но имя эхом отозвалось в ее сознании, словно отдаленный гром.
   Парменион!
  
   Спарта, 385й год до Н.Э.
  
   Они вышли к нему тихо из тени - лица спрятаны под капюшонами и масками, деревянные дубинки вскинуты вверх.
   Парменион метнулся влево, но еще двое нападающих заступили ему путь, и дубинка просвистела мимо его головы, вскользь оцарапав плечо. Его кулак саданул по скрытому маской лицу, затем он перескочил вправо и побежал по Выходной улице. Холодные мраморные глаза статуи Афины воззрились вниз, на мальчишку, который подтягивался к ней. Парменион вскочил на основание статуи, карабкаясь вверх, чтобы встать у ее каменных ног.
   - Спускайся, спускайся! - кричали преследователи. - У нас есть кое-что для тебя, помесь!
   - Так поднимитесь и дайте мне это, - сказал он им. Пятеро нападавших побежали вперед. Парменион ступней лягнул первого в лицо, отбросив того назад, но дубинка другого щелкнула по ноге, сбивая его вниз. Он перекатился, резко выбросив ноги и заставив противника нелепо растянуться, затем вновь встал и прыгнул высоко над ними, тяжело приземляясь на улицу. Деревянная бита попала ему меж лопаток, и он покачнулся. Тут же нападавшие обступили его, вывернув ему руки.
   - Вот ты и попался, - произнес голос, приглушенный вязаным шарфом, закрывавшим нижнюю часть лица.
   - Тебе не нужна маска, Гриллус, - прошипел Парменион. - Я и так бы узнал тебя по зловонию.
   - Ты не будешь участвовать в завтрашнем Финале, - произнес другой голос. - Понял? Тебя ни за что не допустят к соревнованию. Командирские Игры -- для спартанцев, а не для полукровок.
   Парменион обмяк -- выражение его лица стало подавленным, голова поникла... хватка на его руках ослабла... внезапно он вырвался и кулаком ударил Гриллуса в лицо. Затем они обступили его снова, избивая, пиная, поваливая на колени. Гриллус схватил его за волосы, а остальные вновь вывернули ему руки.
   - Ты сам напросился, - бросил Гриллус, занося кулак. Боль вспыхнула в челюсти Пармениона, и он повис на своих пленителях.
   Вспышки боли продолжались: резкие боковые удары в живот и лицо.
   Парменион не плакал. Боли нет, сказал он себе. Боли... нет.
   - Что там происходит?
   - Это ночная стража! - прошептал один из схвативших его. Потеряв интерес к Пармениону, юнцы убежали в аллею. Парменион упал на мостовую и перевернулся. Над ним вырисовывалась молчаливая статуя Афины Дорог. Когда он застонал и, шатаясь, встал на ноги, двое солдат подбежали к нему.
   - Что с тобой стряслось? - спросил первый, схватив Пармениона за плечо.
   - Я упал, - Парменион отбросил руку помощи и сплюнул кровь.
   - И твои друзья помогали тебе встать, я полагаю? - проворчал мужчина. - Почему бы тебе не пройтись с нами немного?
   - Мне не нужен эскорт, - ответил им Парменион.
   Солдат глянул в холодные синие глаза юнца.
   - Они все еще в аллее, - сказал он, намеренно повысив голос.
   - Я не сомневался в этом, - ответил Парменион. - Но они больше не застигнут меня врасплох.
   Когда солдаты ушли, Парменион сделал глубокий вдох и побежал, нырнув в аллею, срезая влево и потом направо -- к торговой площади. Какое-то время он слышал своих преследователей, но вскоре осталась только тишь городской ночи.
   Они могли поджидать его либо у бараков, либо по дороге к дому матери. Он не собирался ни туда, ни туда. Вместо этого он побежал через опустевшую торговую площадь на священный холм, что возвышался над городом.
  

***

   Позади, из-за статуи Афины в неверный свет луны выступила старая женщина, опиравшаяся на длинный посох. Она присела на мраморное сидение -- тело было слабым, глаза тронуты печалью.
   - Прости меня, Парменион, - сказала она. - С твоей силой, я должна была сделать тебя железным. Ты был отмечен судьбой.
   Потом она задумалась о других мальчишках из бараков. Так просто было заставить их ненавидеть полукровок, такое легкое заклятие. Лечение гнойного нарыва отнимало больше магических сил, чем разжигание ненависти. От этой мысли Тамис вздрогнула.
   Посмотрев вверх, на статую, она увидела слепые мраморные глаза, устремленные на нее.
   - Не будь столь высокомерна, - прошептала она изваянию. - Я знаю твое истинное имя, женщина из камня. Знаю твои слабости и пороки. И у меня больше силы, чем есть в тебе.
   Тамис поднялась, встала на ноги.
   Ей вспомнилось еще одно лицо, и она улыбнулась. Несмотря на заклятие, у Пармениона все же был один друг, парень, невосприимчивый к поветрию ненависти. И хотя это не входило в планы жрицы, ей была приятна эта мысль.
   - Милый Гермий, - проговорила она. - Если б все люди были такими, как ты, мои труды оказались бы не нужны.
  

***

   Парменион сел на скалу в ожидании рассвета. Его желудок был пуст, но челюсть была слишком ушиблена, чтобы разжевать черствый хлеб, припасенный им с прошлого завтрака. Солнце медленно поднималось над красными холмами Парнонской долины и водами реки Эврот, просыпающейся к жизни. Солнечное тепло тронуло худощавое тело Пармениона и заставило его непроизвольно задрожать. Спартанские тренировки учили мужчину игнорировать боль, не думать ни о холоде, ни о зное. В высшей степени он развил это умение, но это новое тепло послужило напоминанием о том, как холодно было ему всю долгую ночь, проведенную в укрытии на священном холме над городом.
   Статуя Зевса, Небесного Отца, -- двенадцати футов ростом, величественного и бородатого, -- осматривала земли к западу от города и, казалось, изучала высокую гору Илиас вдали. Парменион вздрогнул снова и осторожно надкусил ржаной хлеб, издав протяжный стон, когда боль вновь вспыхнула в челюсти. Нанесенный Гриллусом удар был силен, и, несмотря на всю свою стойкость, Парменион не мог толком двигать челюстями. Он погрузил палец в рот. Одного зуба не хватало. Разломив хлеб, он сунул маленький кусочек в правую сторону рта, осторожно пережевывая. Закончив свой скудный завтрак, он встал. Левая щека его отекла. Подхватив хитон, он изучил местность; все вокруг было зловеще-пурпурным, и кроваво-красным над горизонтом.
   Он потянулся -- и застыл, как только услышал движение на Подъемном Пути. Быстро и ловко он пробежал за Святилище Муз, с замиранием сердца затаившись в ожидании незваных гостей. Он поднял внушительный осколок битого мрамора, один край которого был подобен лезвию секиры. Если они пришли за ним снова, кто-то на сей раз умрет!
   Худощавый парень в синей тунике показался в поле зрения. У него были темные вьющиеся волосы и тонкие брови. Парменион узнал своего друга, Гермия, и облегченно вздохнул. Отбросив камень, он утомленно поднялся на ноги. Гермий увидел его и подбежал, обняв за плечи.
   - О, Савра, друг мой, сколько же еще ты должен страдать?
   Парменион заставил себя улыбнуться:
   - Сегодня увидим конец всему этому. Быть может.
   - Только если проиграешь, Савра. Ты должен проиграть. Они могут тебя убить. Я боюсь, что они так и сделают, - Гермий посмотрел в холодные синие глаза друга и не увидел в них смирения.
   - Но ты не собираешься проигрывать, так? - грустно произнес он.
   Парменион пожал плечами.
   - Возможно -- если Леонид лучше подготовлен, если судьи благоволят ему.
   - Конечно, они будут ему благоволить! Гриллус сказал, что сам Агесилай придет смотреть -- не думаешь же ты, что судьи допустят унижение царского племянника?
   Парменион положил руку на плечо Гермия.
   - Так вот почему ты обеспокоен? Я проиграю. Пусть так. Но я не стану поддаваться.
   Гермий сел у подножия статуи Зевса и достал два яблока из своего заплечного мешка. Он протянул одно Пармениону, который осторожно вгрызся в мякоть.
   - Почему ты так упрям? - спросил Гермий. - Это всё твоя македонская кровь?
   - Почему бы и не спартанская, Гермий? Всем известно, что ни один из этих народов никогда не сдавался.
   - Это было сказано не в обиду, Савра. Ты же знаешь.
   - Конечно нет, только не от тебя, - сказал высокий юноша, пожав другу руку. - Но посуди сам, вы все зовете меня Савра - "ящерица" - и думаете обо мне как о полуварваре.
   Гермий отстранился, его лицо отражало боль.
   - Ты мне друг, - запротестовал он.
   - Это не считается, Гермий, это не ответ. Ты не можешь исправить то, кем являешься, -- ты спартанец, чистокровный, с родословной героев, уходящей корнями в древность далеко за Фермопильское сражение. Твой собственный отец ходил в походы с Лисандром и не знал поражений. Возможно, у тебя есть друзья среди илотов и других низших классов. Но ты все равно видишь в них только рабов.
   - Твой отец -- такой же спартанец, который вернулся из похода на щите, и все его раны были спереди, - возразил Гермий. - Ты тоже спартанец.
   - И у меня македонская мать. - Парменион задрал тунику, поднимая руки над головой. Его тело покрывали ссадины и кровоподтеки, а правое колено заметно разбухло. Его угловатое лицо также было в кровоподтеках, правый глаз почти закрыт. - Это метки, которые я получил за свою кровь. Когда меня забрали из дома матери, мне было семь лет. С того дня по сегодняшний я никогда не знал солнца, которое грело бы мне тело, не покрытое ушибами.
   - Я тоже получал синяки, - сказал Гермий. - Все спартанские юноши должны их сносить -- иначе переведутся спартанские мужи, и мы утратим свою славу. Но я услышал тебя, Сав... Парменион. Похоже, Леонид ненавидит тебя, и он могучий враг. Ты должен пойти к нему и попроситься в услужение. Тогда это прекратится.
   - Никогда! Он поднимет меня на смех и вышвырнет на улицу.
   - Да, он это может. Но, даже если так, побои прекратятся.
   - Ты бы сделал это, окажись на моем месте?
   - Нет.
   - Тогда почему я должен? - процедил Парменион, и его холодные глаза застыли на лице друга.
   Гермий вздохнул.
   - Ты жесток ко мне, Парменион. Но ты прав. Я люблю тебя, как брата, и все же не вижу в тебе спартанца. Я понимаю это головой, но мое сердце...
   - Тогда почему другие -- те, кто не приходится мне другом, -- должны принимать меня?
   - Дай нам время. Дай нам всем время. Но знай одно: что бы ты ни решил, я с тобой, - мягко проговорил Гермий.
   - В этом я никогда не сомневался. Отныне можешь звать меня Савра -- в твоих устах это не звучит обидно.
   - Я буду на твоей стороне во время соревнований и буду молиться Афине Дорог о твоей победе, - произнес Гермий с улыбкой. - Теперь, позволишь ли остаться с тобой?
   - Нет -- но спасибо тебе. Я останусь здесь немного с Отцом Зевсом, и буду думать, буду молиться. Увидимся в доме Ксенофонта через три часа после полудня перед соревнованием.
   Гермий кивнул и побрел прочь. Парменион посмотрел ему вслед, затем переключил внимание на просыпающийся город.
   Спарта. Дом героев, родина лучших воителей, когда-либо ходивших по земле. Отсюда, менее столетия назад, легендарный Царь-Меченосец двинулся к Фермопильскому Ущелью во главе трехсот воинов и семи сотен илотов. Там эта малая сила лицом к лицу столкнулась с персами, числом более четверти миллиона.
   И все-таки они держались, отбрасывая врага, пока, наконец, персидский царь Ксеркс не выставил против них своих Бессмертных. Десять тысяч лучших воинов Персии, отобранных со всей великой империи, превосходно натренированных, элитных бойцов. И спартанцы посрамили их. Сердце Пармениона затрепетало, когда он представил себе этих суровоглазых мужей в литых бронзовых шлемах, их кроваво-красные накидки и сверкающие мечи. Мощь Персии -- мощь всего мира! -- сломалась о мечи Трехсот Спартанцев. Он повернулся на юго-восток. Там, скрытый сейчас от глаз, находился монумент Царю, который погиб в том бою. Преданные греками, спартанцы были окружены и вырезаны все до одного. Они знали о предательстве, и приближенные убеждали Царя покинуть поле боя. Сказанные им тогда слова запали в сердце каждого спартанца: "Спартанец покидает бой со щитом -- или на щите. Никакого отступления не будет". Парменион находил своеобразную иронию в том, что наиболее почитаемый им герой и самый лютый враг делили ту же кровь и то же имя -- Леонид. И временами он предполагал, что Царь-легенда мог быть таким же жестоким, как и его тезка-потомок. Парменион надеялся, что герой все же не был таким.
   Парменион взобрался на верхнюю точку акрополя и посмотрел на город, окружавший холм. Менее 30 000 человек обитали здесь, но они держали в страхе всех от Аркадии до Малой Азии, от Афин и до Иллирии. Ни одна спартанская армия никогда не была разбита в открытом бою равным по численности противником. Спартанский пеший воин -- гоплит -- был опаснее трех афинян, пяти фивян, десяти коринфян и двадцати персов. Эти таблицы сызмальства вбивались в головы спартанских детей и запоминались ими с гордостью.
   Македонцы не были занесены в Спартанские таблицы. Едва считаясь греками, они были варварским, недисциплинированным племенем с холмов с ничтожным культурным наследием, большая часть которого была ими позаимствована у более развитых соседних народов. - Я спартанец, - произнес Парменион вслух. - Я не македонец.
   Статуя Зевса продолжала взирать на далекую гору Илиас, и слова Пармениона, казалось, были сказаны в пустоту. Мальчишка вздохнул, вспоминая беседу минутной давности с Гермием. "Ты жесток ко мне, Парменион. Но ты прав. Я люблю тебя, как брата, и все же не вижу в тебе спартанца. Я понимаю это головой, но мое сердце..."
   "Тогда почему другие -- кто не приходится мне другом -- должны принимать меня?"
   Будучи малым ребенком, Парменион испытывал не так уж много сложностей с другими детьми. Но в семь лет, когда всех спартанских мальчишек забирали у родителей и отправляли в бараки для обучения воинским искусствам, он впервые пострадал за свою смешанную кровь. Леонид -- названный так родителями в честь прославленного Царя -- стал насмехаться над ним, упомянув среди прочего, что полукровка обязан поклониться ему, как покорный человек из расы рабов.
   Меньший и младший, Парменион набросился на него, обрушив кулаки в лицо старшему парню. Леонид жестоко избил его тогда -- и много раз после. Хуже того, Леонид происходил из знатной спартанской семьи, и многие другие мальчишки из Бараков Ликурга искали его расположения. Парменион стал изгоем, гонимым, ненавидимым всеми, кроме Гермия, -- этому даже Леонид не мог ничего сделать, поскольку он был сыном Парнаса, друга самого Царя.
   На протяжении восьми лет Парменион сносил удары и оскорбления, убежденный, что придет день, и их глаза станут смотреть на него, как на брата-спартанца. Сегодня должен был состояться его триумф. Следуя своей мечте, он успешно прошел Командирские Игры, пробив себе дорогу в финал. Но кто же будет его противником -- среди всех юношей Спарты? Не кто иной, как Леонид.
   Как и предупреждал Гермий, победа принесет лишь более сильную боль, и все же он не хотел... не мог... поддаться и проиграть. Каждый год Командирские Игры становились главным днем в календаре будущих воинов во многих бараках Спарты. Победитель надевал лавровый венец и получал Жезл Победы. Он становился стратегом -- мастером военного дела!
   Игра сталкивала две армии друг с другом, соревнующиеся действовали как командиры, отдавая приказания и выбирая построения. Солдаты были сделаны из дерева: не было ни крови, ни смертей. Потери определялись двумя судьями, выбрасывавшими пронумерованные игральные кости.
   Взяв прут, Парменион начертил в пыли прямоугольник, изображающий спартанскую фалангу: более тысячи воинов, прикрытых щитами, с копьями наизготовку. Это была главная сила в игре, второй по значимости шла кавалерия. Справа он нарисовал другой блок: скиритаи, вассалы Спарты, которые всегда сражались рядом со своими господами. Доблестные мужи, лихие и упорные в бою, они, однако, никогда не выставлялись в сражении на передний край. Потому что они не были спартанцами -- а следовательно, считались недолюдьми.
   Это было его войско - три тысячи человек: спартанские пехотинцы, кавалерия и скиритайский резерв. Леонид будет командовать точно такими же силами.
   Закрыв глаза, он припомнил прошлогодний финал, который проходил в Бараках Менелая. Битва заняла два часа. Задолго до решающего момента Парменион заскучал и побрел на торговую площадь. Это была битва на истощение сил: обе фаланги сошлись друг с другом, судьи бросали кости и убирали с поля погибших, пока в конце концов Белая армия не одолела Красную.
   Бессмысленное упражнение, решил Парменион. Что проку в такой победе? У победителя оставалось меньше сотни бойцов. В реальной жизни он вскоре будет разбит другим вражеским войском.
   Битва не должна проходить подобным образом.
   Он решил, что сегодня будет по-другому. Победа или поражение, но они надолго запомнят этот бой. Медленно он начал рисовать построения, обдумывать и планировать. Но разум его блуждал, и он снова увидел Большой Забег три недели назад. Он тренировался, готовился к нему, мечтал о лавровом венке победы на своем челе.
  
   Двадцать миль под палящим летним солнцем, через крутые холмы, вверх по осыпающимся склонам гор Парнона, ноги ноют от боли, легкие вздымаются, как кузнечные меха. Все юноши Спарты в одной большой гонке, главном экзамене подростковой силы и смелости.
   Он обошел их всех: Леонида, Нестуса, Гермия, Леарха, а также лучших из других бараков. Они глотали пыль и боролись у него за спиной. Леонид держался получше всех прочих, но за двенадцать миль до дома и он был сломлен финальным рывком Пармениона.
   И тогда Парменион побежал домой, сберегая остатки энергии для спринта на агору, где сам Царь ожидал с лаврами победы.
   Уже разглядев вдали город, белый и манящий, он увидел старика, который тянул тележку по Солдатской Тропе у опушки оливковой рощи, с ужасом взирающего, как отваливается правое колесо и содержимое тележки опрокидывается в пыль. Парменион замедлил бег. Старик пытался ослабить ременную петлю на обрубке, которым заканчивалась его правая рука. Он был калекой. С навернувшимися на глаза слезами от увиденной сцены, Парменион побежал дальше.
   - Помоги мне, сынок! - позвал старик. Парменион сбавил скорость и обернулся. Леонид был далеко позади, и его еще не было видно... Парменион попробовал прикинуть, сколько времени у него будет в запасе. Выругавшись, он сбежал по склону вниз и припал на колени возле колеса. Оно треснуло по всей длине, и все же спартанский парень попытался приладить его, насаживая обратно на ось. Оно продержалось лишь мгновение -- и распалось на несколько кусков.
   Старик тяжело опустился позади сломанной тачки. Парменион взглянул ему в глаза; в них читалась боль, поражение и подавленность. Его туника была изношена, краски давно смыты зимними дождями, выбелены летним солнцем. Его сандалии были тонки как пергамент.
   - Куда ты идешь? - спросил Парменион.
   - Мой сын живет в селении в часе пути отсюда, - ответил старец, указывая на юг. Парменион взглянул на морщинистую кожу его руки; она хранила на себе рубцы от многих клинков, старые раны.
   - Ты спартанец? - спросил юноша.
   - Скиритай, - ответил старик. Парменион встал и посмотрел вниз на тачку. Она была нагружена горшками и кувшинами, несколькими старыми одеялами, а также нагрудником и шлемом странной формы, какие мальчишка видел только нарисованными на вазах или настенных фресках.
   - Я помогу тебе добраться до дому, - сказал наконец Парменион.
   - Было время, когда я не нуждался в помощи, сынок.
   - Знаю. Идем. Я буду поддерживать ось, если ты сможешь направлять и толкать тачку.
   Слыша топот бегущих ног, Парменион посмотрел вверх. Леонид в одиночестве промчался по гребню холма; он не смотрел вниз. Проглотив разочарование, Парменион ухватил ось, поднимая тележку. Старик занял свое место за поручнями, и вдвоем они начали свой медленный путь на юг...
   Был закат, когда Парменион рысью вбежал в ворота. Там его приветствовали многие парни из его барака.
   - Что случилось, помесь? Заблудился, что ли? - глумились одни.
   - Скорее прилег отдохнуть, - ржали другие. - В полукровках нет выдержки.
   - Последний! Последний! Последний! - распевали они, пока он бежал на торговую площадь, где ждал наставник его барака, Лепид, чтобы подсчитать недельную плату за проживание.
   - Что, во имя Аида, случилось с тобой? - спросил вояка. - Бараки Ликурга могли выиграть в этот день. Благодаря тебе, мы финишировали шестыми.
  
   Парменион ничего не сказал. Что уж тут было говорить?
   Но это все было в прошлом -- и прошлое умерло. Парменион почувствовал голод и отправился вниз через торговую площадь, по длинной Выходной Улице к баракам. В столовом зале он стоял в очереди вместе с другими ребятами Ликурга, а потом сел в одиночку со своей миской темного супа и ломтем черного хлеба. Никто не разговаривал с ним. Леонид находился на другом конце зала, сидя с Гриллусом и многими другими; они решили не замечать его. Парменион ел свою пищу, наслаждаясь чувством наполненного живота, потом вышел и зашагал по улицам к маленькому домику матери. Он встретил ее во дворе, она сидела на солнце. Мать посмотрела на него снизу вверх и улыбнулась. Она была болезненно худа, ее глаза запали. Он коснулся ее плеча и нежно поцеловал; губы тронули кость под сухой, туго натянутой кожей.
   - Ты хорошо питаешься? - спросил он ее.
   - У меня нет аппетита, - прошептала она. - Но солнце помогает мне, дает почувствовать себя живой.
   Он протянул ей кубок с водой и сел подле нее на каменную скамью.
   - Ты прошел сегодняшний финал? - спросила она.
   - Да.
   Она кивнула, и прядь темных волос упала ей на бровь. Парменион откинул ее на место.
   - У тебя жар. Тебе надо зайти внутрь.
   - Позже. У тебя синяки на лице?
   - Я упал во время бега. Неудачно. Как ты себя чувствуешь?
   - Устала, сынок. Очень устала. Будет ли Царь в доме Ксенофонта, чтобы видеть, как ты выиграешь?
   - Говорят, будет. Но я могу и проиграть.
   - Да, можешь. Просто во мне заговорила материнская гордость. Но ведь ты будешь стараться, и это уже хорошо. Ты по-прежнему ладишь с другими ребятами?
   - Да.
   - Твой отец был бы доволен. Его тоже очень уважали. Но он никогда не проходил в финал Командирских Игр. Он бы очень гордился.
   - Могу ли я еще что-то для тебя сделать? Приготовить тебе немного еды? - Парменион взял ее руку, нежно держа ее, желая, чтобы его собственная сила перетекла в эти хрупкие пальцы.
   - Мне ничего не нужно. Знаешь, несколько последних дней я думала о Македонии, о ее лесах и равнинах. Мне все снится белый конь среди холмов. Будто я сижу на траве в поле, и конь подходит ко мне. И мне так хочется проехаться на этом коне, почувствовать ветер, веющий в лицо, шепчущий в волосы. Это высокий конь с прекрасной шеей. Но я каждый раз просыпаюсь, прежде чем он подходит ко мне.
   - Кони -- это добрый знак, - сказал Парменион. - Позволь, я помогу тебе по дому. Схожу за Реей -- и она приготовит тебе что-нибудь. Ты должна есть, матушка, иначе не восстановишь свои силы.
   - Нет, нет. Я хочу посидеть здесь немного. Подремлю. Приходи ко мне, когда отыграешь Игры. Расскажешь мне всё.
   Он посидел с ней немного, но она опустила голову на истертую подушку и заснула. Пройдя в дом, он смыл с тела пыль и расчесал свои темные волосы. Потом натянул чистый хитон и вторую пару сандалий. Хитон не был украшен шитьем и был ему мал, едва доходя до середины бедер. Он выглядел как илот -- как раб. Парменион прошел к соседнему дому и постучал костяшками пальцев в дверной косяк. Невысокая рыжеволосая женщина вышла на порог; она улыбнулась, увидев его.
   - Я зайду к ней, - сказала она, прежде чем он заговорил.
   - По-моему, она совсем не ест, - сказал Парменион. - Худеет с каждым днем.
   - Этого следовало ожидать, - мягко проговорила женщина с печалью в голосе.
   - Нет! - отрезал Парменион. - Теперь пришло лето, и она поправится. Я знаю.
   Не дожидаясь, когда она снова заговорит, он побежал назад к баракам, и дальше на Выходную Улицу к дому Ксенофонта.
  

***

   В день Игр Ксенофонт проснулся рано. Солнце только-только осветило восточные вершины, и длинные тонкие снопы света пронзили решетчатые ставни в окне его спальни. Он повернулся на бок и застонал. Он всегда был рад поужинать с Царем, однако, как не раз доказывала жизнь, за всякое удовольствие приходится платить. В голове гудело, в животе кололо. Он глубоко вздохнул и присел, откинув покрывавшее его тонкое одеяло и устремив взор вниз, на собственный торс. Мускулы его живота были тугими и бугристыми, несмотря на то, что ему было уже сорок семь лет, а кожа лица и тела отливала золотом от частых упражнений, которые он проделывал голышом в ярких лучах утреннего солнца.
   Военачальник встал и потянулся перед бронзовым зеркалом. Его зрение утратило остроту молодости, и он был вынужден ближе рассматривать свое отражение, ничего, кроме неприязни, не испытывая при виде морщин под голубыми глазами и серебряных прядей, попадавшихся в золоте его волос. Он ненавидел процесс старения и боялся того дня, когда любовники станут приходить к нему скорее из чувства долга, или из-за денег, нежели по зову страсти.
   Юноша прошлой ночью был очарован им, но более всего прочего тот желал увидеться с Ксенофонтом, героем Похода к Морю, мятежным афинянином, известным как один из лучших полководцев эпохи. На этой поднимающей мораль мысли Ксенофонт усмехнулся и отошел от зеркала. Он распахнул ставни, почувствовал солнце у себя на коже и снова присел на кровать.
   Два войска встретились у селения под названием Кунакса. Тогда Ксенофонт был младшим офицером в подчинении у Проксена, и он вспомнил внезапный приступ страха, посетивший его, когда впервые увидел неприятеля, растянувшегося необъятной боевой линией далеко впереди. Он расположил своих людей тесным строем и ожидал приказов. Персы то и дело издавали неистовый клич, колотя древками копий в свои щиты, греки же все это время стояли смирно. Вот Кир прогарцевал на своем скакуне вдоль переднего строя, крича "За богов и славу!" Уступавшие противнику числом, греческие фаланги врезались в персидскую орду, сломив ее и обращая в бегство. Кир, который выглядел как бог на своем белоснежном жеребце, возглавил тогда отчаянную атаку на центр неприятеля, вынуждая своего троюродного брата -- царя Артаксеркса -- спасаться бегством с поля битвы. Торжество победы, исполнение предначертанной судьбы!
   Поход к Морю: год славы. Были то Мойры, прядущие судьбу, воля Афины Паллады, или вмешалась слепая удача? - раздумывал он. Откуда знать о том простому смертному? Снаружи светило солнце, небо было безоблачным, совсем как в тот день при Кунаксе, когда всем его мечтам и вере было уготовано испытание; когда Кир сражался за свое право по рождению. Взор Ксенофонта утратил четкость, едва события того дня выплыли из темных коридоров памяти. Кир, прекрасный как Аполлон и могучий словно Геракл, повел войско в Персию, чтобы сразиться за корону, которая по праву принадлежала ему. Ксенофонт знал, что они не проиграют, потому что боги благоволят храбрым, и уж тем более выступают на стороне справедливости. А враг, хотя и превосходил их числом, не имел ни должного стратегического навыка, ни надлежащего вооружения, чтоб одолеть греческих наемников, любимцев Кира. Исход сражения был предопределен заранее.
   Ксенофонт вздрогнул и прошел к окну, посмотрел поверх крыш домов... но не увидел их. Он видел солнечный свет на наконечниках копий, слышал крики умирающих и какофонию звона мечей о щиты под Кунаксой, когда греки, выстроившись в четыре ряда, громили варваров.
   Победа была за ними. Справедливость восторжествовала, потому что все люди с добрым сердцем знали, что так оно и будет. А потом?
   Ксенофонт усмехнулся. А потом простой персидский солдат -- по всем признакам из крестьян, не способный раздобыть себе броню или меч, -- метнул камень, который поразил Кира в висок, выбив его из седла. Враги, в ходе битвы, увидели его падение. Они перегруппировались и приободрились, обступая отважного Кира, пока он пытался подняться. Он был пронзен многократно, затем его голова и правая рука были отделены от тела.
   Победа, как неверная жена, упорхнула от греков.
   Боги умерли в тот день в сердце Ксенофонта, хотя его разум продолжал бороться, чтобы вернуть былую веру. Без богов мир был ничем, местом страданий и разочарований, в котором не было ни порядка, ни смысла. Так, после Кунаксы, он почти не знал покоя в душе.
   Полководец сделал глубокий вдох и попытался отогнать горестные воспоминания. Раздался стук в дверь. "Входи!" - сказал он, и его старший слуга, Тинус, вошел, принеся ему кубок сильно разбавленного вина. Ксенофонт улыбнулся и поблагодарил его.
   Двое других рабов наполнили свежей водой его ванну, а после мытья вытерли его досуха. Его доспехи были начищены так, что бронза стала отливать золотом, а железный шлем засиял как чистейшее серебро. Один слуга помог ему влезть в белую льняную тунику, а другой надел нагрудник ему через голову, застегнув ремни на боках Ксенофонта. Отделанная бронзой кожаная юбка охватила его пояс и была завязана шнуровкой на бедре. Бронзовые поножи были пристегнуты к голеням. Ксенофонт отправил рабов восвояси и взял свой пояс с мечом. Кожа ремня морщинилась, на бронзовых ножнах было немало сколов и царапин, но меч в них был железным и остро заточенным. Он вскинул его, наслаждаясь превосходной балансировкой короткого клинка и обмотанной кожей рукояти. Усмехнувшись, он вогнал меч обратно в ножны и застегнул ремень с оружием у себя на поясе. Поднял свой шлем и погладил ладонью белый гребень из конских волос.
   Взяв шлем под руку, он повернулся к двери. Тинус открыл ее, и Ксенофонт вышел во двор. Три рабыни поклонились, когда он проходил мимо. Удостоив их улыбкой, он поднял лицо к солнцу. Это был хороший день.
   Три илота готовили песчаную площадку, по наставлению судий возводя холмы, долины и ущелья. Ксенофонт остановился, проверяя их работу. "Сделай этот холм повыше и более отвесным", - сказал он одному из них, - "и расширь площадь долины. Там будет проходить битва, поэтому должно хватить места, чтобы развернуть линию".
   Он прошел дальше, через открытые дворовые ворота, по холмам к Святилищу Афины Глаз. То было небольшое святилище, всего три колонны поддерживали низенькую крышу; но внутри находился священный алтарь. Ксенофонт вошел внутрь, предварительно вытащив из ножен меч и оставив его у входа. Затем он преклонил колена перед алтарем, над которым возвышалась серебряная статуя женщины, высокая и стройная, в дорийском шлеме, чуть сдвинутом на затылок, и с острым мечом в руке.
   - Слава Тебе, о Афина, богиня Мудрости и Войны, - проговорил Ксенофонт. - Солдат приветствует Тебя.
   Он прикрыл глаза в молитве, повторяя знакомые слова, которые впервые произнес пять лет назад, когда покидал земли персов.
   - Я солдат, Афина. Не дай сегодня завершиться моей славе. Я еще столь малого достиг. Дай мне прожить достаточно долго, чтобы донести твою статую до самого сердца варварских земель.
   Он воззрился на статую, в надежде на ответ, но зная при этом, что последует молчание. Ксенофонт встал и удалился из храма. Он заметил движение близ акрополя и увидел двух обнимающихся подростков. Напрягая глаза, он узнал в одном из них Гермия. Второй -- должно быть, полукровка, которого они прозвали Савра: странный парень, которого часто можно было увидеть бегущим по крышам и высоким стенам. Лишь дважды Ксенофонт видел его с близкого расстояния. С изогнутым, орлиным носом, он был не столь хорош собой, как Леонид, и не так красив, как Гермий, но что-то в нем определенно было. Его синие глаза обладали проницательным взглядом, одновременно осторожным и вызывающим, и держал он себя с гордостью, не подобающей его происхождению. Однажды Ксенофонт увидел его бегущим по Выходной Улице, преследуемого четырьмя другими мальчишками. В другой раз -- сидящим вместе с Гермием подле Храма Афродиты. Он тогда улыбнулся какой-то шутке Гермия, и его лицо изменилось, тревожный взгляд исчез. Эта перемена шокировала Ксенофонта, и он остановился, глядя на подростка. Савра, обнаружив, что за ним наблюдают, взглянул в ответ. Выражение его лица тут же изменилось, словно маска опустилась на место, и афинянин ощутил некий озноб, когда эти холодные глаза застыли на нем.
   Мысли Ксенофонта обратились к великолепному Леониду. Вот это был истинный спартанец -- высокий и прекрасно сложенный, гордый, с волосами, подобными золоту! В Леониде присутствовало величие -- Ксенофонт верил, что он обладал истинным даром небес. Афинянин часто размышлял о предстоящих Командирских Играх, но сегодня как никогда предвкушал предстоящую схватку двух разных характеров.
   Военачальник подошел к тренировочной площадке, известной как Равнины. Здесь, обычно на рассвете, младшие парни проводили учебные бои с палками вместо мечей. Но каждое шестое утро вся армия Спарты объединялась здесь же для маневров. Сегодняшний день был особым, Ксенофонт знал это, когда преодолевал низкий мост на юге Равнин; сегодня пройдет парад Мужества. Афинянина неподдельно восхищала военная система Спарты, несмотря на то, что это послужило причиной его выдворения из Афин. Спартанцы создали совершенную армию, следуя столь простым принципам, что Ксенофонт удивлялся, почему ни один другой город до сих пор не перенял их. Мужчины распределялись по своим годам, по достижении Мужества в двадцать лет. Дети, которые вместе учились, росли и укрепляли свою дружбу в годы обучения, позднее должны будут встать вместе в одну фалангу. Годами они будут сражаться бок о бок, плечом к плечу, пока не пройдет двадцать лет от достижения Мужества, когда можно уходить на заслуженный покой.
   Это и делало спартанскую армию непобедимой. Строй фаланги был многослойным: первая линия состояла из тридцатилетних мужчин, десять лет Мужества -- крепкие, уже опытные, но по-прежнему молодые и сильные, привыкшие к железной дисциплине, сражавшиеся и победившие во многих битвах. За их спинами были воины, прожившие двадцать лет от достижения Мужества, гордые, покрытые боевыми шрамами и могучие. Следующий ряд заполнялся молодыми новобранцами, которые прежде видят, как должны биться настоящие спартанские воины. А за ними -- линии из тех, кто прожил от двух до девятнадцати лет Мужества. Стоит ли после этого удивляться, что Спартанская армия никогда не была разбита равночисленным неприятелем в открытом сражении?
   "Почему вы никак не можете понять?" - поражался Ксенофонт, обращаясь к родным Афинам. - "Вы хотели превосходства. И вы могли бы главенствовать. Но нет, вы не желаете учиться у своих врагов". Афины и Спарта вели долгую и ожесточенную войну по всему Пелопоннесу. То был худший период в жизни Ксенофонта, когда спартанская армия разгромила Афины двадцать лет назад. Сам город Афины, благословенный богами, сдался на милость врага. Ксенофонт никогда не простит позора того дня.
   Но как солдат, изучающий искусство войны, разве мог он ненавидеть спартанцев? Ведь они вознесли это искусство до невообразимых высот.
   - Ты пришел, как всегда, снаряженный к бою, - сказал Агесилай, и Ксенофонт моргнул. Его разум был далеко отсюда, и он выдохнул почти со злобой. Царь Спарты сидел на каменном троне под сенью кипариса.
   - Прошу прощения, мой повелитель, - сказал Ксенофонт, вздохнув. - Я потерялся в мыслях.
   Агесилай покачал головой и встал; только тогда стало заметно, что его левая нога покалечена. Привлекательный, темнобородый мужчина с пронзительными голубыми глазами, Агесилай был первым Царем в истории Спарты, страдавшим от увечья, и это могло стоить ему короны, не сведи военачальник Лисандр счеты пред богами и людьми.
   - Ты чересчур много думаешь, афинянин, - молвил Царь, пожав руку Ксенофонту. - Что на этот раз? Афины? Персия? Недостаток походов? Или ты тоскуешь по своим владениям в Олимпии и желаешь туда вернуться, лишив нас удовольствия быть в твоей компании?
   - Афины, - подтвердил Ксенофонт.
   Агесилай кивнул, его большие глаза застыли на лице собеседника.
   - Непросто носить клеймо предателя собственного народа, быть изгнанным со своей родины. Но времена меняются, мой друг. Если бы ты занимал ключевой пост в Афинах, возможно, война не была бы столь ужасна -- возможно, войны не было бы вовсе. Ты стал бы героем тогда. Я, кстати, весьма рад, что ты не командовал противостоящей нам армией. Тогда наши потери были бы куда больше.
   - Но вы бы все равно не проиграли? - хмыкнул Ксенофонт.
   - Возможно, неуместное напоминание, - с усмешкой ответил Агесилай, - однако битва выигрывается не только талантом полководца, но также подготовкой воинов.
   Вдвоем они взошли на вершину пологого холма и сели в первом ряду на каменные сидения, расставленные вокруг Равнин.
   Строй Мужества, насчитывавший двести сорок человек, был построен в восемь шеренг, и Ксенофонт стал с интересом наблюдать, как новые рекруты вместе с тремя тысячами из регулярной армии оттачивали марш и поворот, лобовую атаку и обход с фланга.
   В них стал заметен особый энтузиазм, едва обливающиеся потом мужчины завидели на холме Царя. Но Агесилай не смотрел на них. Он повернулся к Ксенофонту.
   - Мы были слишком горды, - молвил Царь, сняв свой шлем с красным гребнем и положив его на соседнее место.
   - Горды? - переспросил Ксенофонт. - Не в этом ли главная сила Спарты?
   - Сила и слабость, мой друг, весьма часто близки, как муж и жена. Мы сильны, потому что горды. Мы слабы, потому что наша гордость никогда не позволяла нам расти, - он вытянул руку, обводя окрестные земли. - Где мы расположены? Глубоко на юге, вдали от торговых путей, маленький город-государство. Наша гордость не позволяет нам заключать межплеменные или межрасовые браки, благодаря чему сохранилось мало истинных спартанцев. На этом поле три тысячи мужчин, одна треть всех наших армий -- поэтому мы можем выигрывать битвы, но никогда не построим империю. Тебе больно за Афины? Они выживут и будут процветать еще долгие годы после того, как мы обратимся в прах. У них есть море, они -- центр, сердце Эллады. Мы разобьем их в тысяче сражений, но проиграем войну.
   Агесилай тряхнул головой и вздрогнул.
   - Ледяное Чудовище прошло сквозь мою душу, - промолвил он. - Прости мне мое уныние.
   Ксенофонт устремил свой взор обратно к воинам, сражавшимся на Равнинах. В словах повелителя заключалась истинная правда. При всей своей военной мощи, Спарта была небольшим городом с населением, сокращенным беспощадными войнами, что прогремели по всему Пелопоннесу. Он взглянул на друга и сменил предмет беседы.
   - Будешь ли ты вручать приз на Командирских Играх?
   Агесилай улыбнулся, и меланхолия покинула его.
   - У меня есть особый подарок для сегодняшнего победителя -- один из семи мечей Царя Леонида.
   Глаза Ксенофонта расширились от удивления:
   - Весьма ценный подарок, мой повелитель, - прошептал он.
   Агесилай усмехнулся:
   - Мой племянник происходит из рода потомков Царя и носит его имя; значит, он должен получить этот меч. Я все равно подарил бы ему клинок через три недели на его день рождения. Но сегодня представился замечательный повод, и это послужит мальчику добрым напоминанием о дне, когда он победил в Играх. Я сам одержал в них победу тридцать лет назад.
   - Это будет широкий жест, мой повелитель, но... что если он не выиграет?
   - Да брось, Ксенофонт. Его выставили против полукровки-македонца, почти илота. Как может он не победить? Он -- спартанец Царской крови. И, тем более, поскольку ты будешь главным судьей, я уверен, что мы можем рассчитывать на правильный результат.
   - Правильный? - переспросил Ксенофонт, повернувшись в другую сторону, чтобы спрятать свой гнев. - Давай, для начала, будем справедливы...
   - О, не упрямься, - сказал Агесилай, положа руку на плечо друга. - Это ведь всего лишь детская игра. Где тут зло?
   - Вот именно, где? - отозвался Ксенофонт.
  

***

   Парменион замедлил бег, разглядев белостенный дом Ксенофонта. Гости уже собирались, и он увидел Гермия в стороне от толпы, беседующего с Гриллусом. Гнев вскипел внутри, когда он вспомнил отрывистые, сильные, крученые удары, и он ощутил острое искушение пробежать через заполненную народом улицу, схватить Гриллуса за волосы и колотить его дурной башкой о стену, пока камни не покроются кровью.
   Спокойно! Он знал, что Гриллус будет здесь -- как сын Ксенофонта, ведь это его дом; и, к тому же, он держал Черный Покров для Леонида. Но Пармениона задевало то, что Гриллус был принят -- и даже любим -- другими юношами из бараков. Как возможно, удивлялся он, чтобы афинянин смог завоевать среди них признание, а я - нет? В нем нет спартанской крови, а мой отец был героем. Отгоняя эту мысль, Парменион протиснулся в толпу, приблизившись к двум юношам. Гриллус первым заметил подошедшего, и улыбка у него застыла на лице, а глаза потемнели.
   - Добро пожаловать на день твоего позора, - буркнул афинянин.
   - Оставь меня, Гриллус, - предупредил Парменион, и голос его дрогнул. - Когда ты рядом, меня тянет блевать. И знай: если еще раз нападешь на меня, я тебя убью. Ни шишек. Ни синяков. Только могильные черви и смерть.
   Сын Ксенофонта отпрянул назад, роняя из рук Черный Покров. Поспешно подобрав ношу, он прошмыгнул в дверной проем дома.
   Повернувшись к Гермию, Парменион попытался улыбнуться, но мышцы лица напряглись и затвердели. Вместо этого он приблизился, чтобы обнять друга, но Гермий отстранился.
   - Будь осторожен, - сказал Гермий. - Прикоснуться к Покрову -- дурной знак.
   Парменион глянул вниз, на темную материю, обернутую вокруг руки Гермия.
   - Это всего лишь покрывало, - прошептал он, проведя по ткани пальцами. Потерпевший поражение в Игре будет уведен с поля битвы, покрытый с головой Черным Покровом, дабы спрятать свой стыд. Ни один спартанец не станет смотреть на такое унижение без смеха. Но Пармениону было все равно. Если Леонид выиграет, позора будет и так достаточно. Облачение в Покров нисколько его не ужасало.
   - Идем, - сказал Гермий, взяв руку Пармениона. - Пройдемся немного -- мы же не хотим прийти слишком рано. Как твоя мать?
   - Набирается сил, - ответил Парменион, сожалея, что пришлось солгать, и втайне желая, чтобы эта ложь оказалась правдой. Когда они вышли на улицу, он услышал приветственные возгласы и оглянулся, чтобы увидеть прибытие золотоволосого Леонида. И он с завистью смотрел, как люди окружили прибывшего, чтобы пожелать тому удачи.
   Вдвоем юноши прошли вверх по каменистой тропе к Святилищу Аммона, маленькому круглому сооружению из белого камня, перед которым стояли мраморные гоплиты. Отсюда Парменион мог видеть Священное Озеро и, уже за городом, Храм Афродиты, богини любви.
   - Ты волнуешься? - спросил Гермий, когда они сели у мраморных статуй.
   - Желудок завязывается узлом, но разум спокоен, - ответил Парменион.
   - Какое построение будешь использовать?
   - Новое, - и Парменион вкратце изложил свой план.
   Гермий выслушал молча, а потом закачал головой.
   - Ты не должен делать этого, Савра! Прошу, послушай меня! Это немыслимо!
   Удивленный реакцией друга, Парменион хохотнул:
   - Это же всего лишь потешный бой, Гермий. Деревянные солдаты и игральные кости. Не самая значительная победа, так ведь?
   - Да, да, но... они никогда не допустят этого. Боги, Савра, неужели ты не видишь?
   - Нет, - ответил Парменион. - Так или иначе, кому это важно? Никто не высидит двухчасового состязания. Победа или поражение -- все будет решено в считаные минуты.
   - Я так не думаю, - прошептал Гермий. - Давай-ка возвращаться.
   Двор дома Ксенофонта был полон людей, гости занимали сидения напротив западной стены, где они могли сидеть в тени. Парменион беспокоился о том, что выдает своим латанным-перелатанным хитоном собственную бедность; но у его матери был лишь один маленький земельный надел, и при том скудном доходе, что она получала, ей надо было изыскать деньги на еду и одежду и оплачивать занятия Пармениона. Все юноши Спарты должны были обеспечивать себя едой и проживанием, и неспособность платить значила потерю статуса. Когда нищета обрушивалась на семью, все ее члены теряли не только право голосовать, но лишались также права называться спартанцами. Это был величайший позор, какой только мог постичь мужчину. Выдворенный из бараков, он должен был наняться на работу и стать немногим лучше илота.
   Парменион отряхнулся от мрачных мыслей и взглянул на будущее поле боя -- квадрат в десять футов шириной, покрытый песком. Тут же стояли рядами вырезанные из дерева солдаты. Золото слева, Кровь справа. Выцветшие и не украшенные, они по-прежнему были прекрасны. Спустившись вниз, он поднял первый ряд Золотых гоплитов; они были вырезаны из белого дерева, но годы сделали их желтыми. В линии было только десять фигур, прикрепленных к маленькой планке, но они изображали сотню тяжеловооруженных воинов, сжимавших круглые щиты, копья и короткие мечи. Они были вырезаны тщательно, вплоть до кожаных юбок и бронзовых гребней. Только их шлемы на сегодня устарели: прикрывающие лица и украшенные плюмажем, они были отменены тридцать лет назад. Но эти фигуры были древними и почти священными. Великий Леонид по легенде использовал их, когда выиграл Одиннадцатые Игры.
   Парменион оставил спартанский строй и перешел к скиритаям. Они были вырезаны не столь тщательно и не были такими уж старыми. У них не было копий, и носили они круглые кожаные шапки.
   Тень упала на Пармениона. Он поднял глаза и увидел высокого человека в желтой, вышитой золотом тунике. Он редко видел столь безупречно выглядящего воина: золотые с серебром волосы, голубые, как летнее небо, глаза.
   Человек улыбнулся ему: - Ты, должно быть, Парменион. Добро пожаловать в мой дом, юный командир.
   - Благодарю, господин. Оказаться здесь -- великая честь.
   - Да, это правда, - согласился Ксенофонт. - Но ты заслужил эту честь. Пойдем со мной.
   Парменион последовал за Ксенофонтом в темный альков, украшенный чудесными изображениями пурпурных цветов, покрывавших стены подобно царской мантии.
   - Жребий уже брошен, и тебе выпало сделать ход первым. Скажи мне, какие три первых приказа ты отдашь, - сказал Ксенофонт.
   Парменион глубоко вздохнул. Кажется, впервые нервы подводили его, и он понял, что смотрит назад, на толпу во дворе. В реальном сражении, лишь начнется схватка, быстрая смена стратегии почти невозможна, ибо не удастся перестроить тысячи воинов, которые уже отчаянно бьются, звеня мечами и сшибаясь щитами с неприятелем. Вот почему в Игре первые три приказа передавались судьям, и таким образом участник состязания не мог внезапно поменять свое решение, увидев более сильный ход со стороны своего противника.
   - Я жду, молодой человек, - прошептал Ксенофонт.
   Парменион обратил горящие синие глаза на величественного афинянина. И ответил ему, следя за реакцией пожилого мужчины.
   Ксенофонт выслушал невозмутимо, потом усмехнулся и покачал головой.
   - Вмешиваться с советами -- не дело Старшего Судьи, так что я скажу лишь, что если Леонид изберет одну из четырех -- или, может быть, пяти -- возможностей, ты будешь катастрофически разбит. Ты, конечно же, учел это?
   - Да, господин.
   - А учел ли ты также вопрос традиции и спартанской гордости?
   - Я желаю только выиграть сражение.
   Ксенофонт поколебался. Он уже превысил свои полномочия. Наконец, он вздохнул и вернулся к ритуалу.
   - Пусть боги благоволят тебе, Спарта, - сказал он, поклонившись. Парменион ответил таким же поклоном и увидел, как афинянин зашагал к месту, где ожидал Леонид. Он тяжело сглотнул. Если военачальник был дружен с Леонидом, то он мог и посвятить того в боевой план Пармениона...
   Даже не думай об этом! Ксенофонт великий полководец, устыдил себя Парменион, и он никогда не станет ввязываться во что-то настолько подлое. Это был человек, который после поражения при Кунаксе видел, как жестоко убивали его товарищей, принял командование над деморализованной греческой армией и пробил себе дорогу через всю необъятную Персидскую империю к морю. Ксенофонт не станет предавать его.
   Но он также отец Гриллуса, подумал Парменион, и друг семейства Леонида.
   Люди встали с мест, и Парменион увидел, что входит Агесилай, сопровождаемый военачальниками и двумя любовниками. Царь поклонился, когда народ зарукоплескал ему, затем уселся в свое место в центре первого ряда, прямо перед песчаной площадкой. У Пармениона пересохло во рту, и он отошел туда, где стоял Гермий, поднявший взгляд от покрывала.
   Ксенофонт подозвал к себе двух других судей. Несколько минут переговорив с ними, он сел рядом с Царем. Первый из судей -- стареющий мужчина с коротко остриженными белыми волосами и аккуратно бритой бородой -- поприветствовал Пармениона.
   - Я Клеарх, - произнес он. - Я расположу армию, как ты приказал, командир. Ты можешь спрашивать у меня советы насчет временных рамок, но больше ничего другого.
   Он открыл мешочек у себя на поясе и достал три игральных кости. На шести гранях каждой кости были проставлены номера, от трех до восьми.
   - Чтобы решить количество потерь, я буду бросать эти кости. Кубики с большим и меньшим значением будут убраны, и оставшийся выпавший номер будет засчитан, как число павших. Ты понял?
   - Конечно, - отозвался Парменион.
   - Необходимо простое "да", - заметил Клеарх.
   - Да, - сказал Парменион. Клеарх отошел к желтой деревянной армии, в то время как второй судья занял позицию на другом краю площадки у солдат из красного дерева.
   В первый раз Парменион задержал взгляд на Леониде. Другие юноши улыбались ему, его глаза таили усмешку. Леонид был безусловно прекрасен, но, помимо желто-золотых волос и красиво очерченного рта, Парменион видел также уродство бессердечия в этом красавце.
   По обычаю, оба соперника обошли песчаную площадку, чтобы сойтись лицом к лицу друг с другом.
   - Уступишь ли ты Золотым Спартанцам? - спросил Парменион, следуя ритуалу.
   - Алые Спартанцы никогда не сдаются, - ответил Леонид. - Готовься умереть.
   Толпа зааплодировала, и Царь встал, подняв руку в призыве к тишине.
   - Друзья мои, сегодня я приготовил особый подарок для победителя: один из семи мечей Царя Леонида!
   Он поднял железный клинок вверх, где солнце поймало его, превратив в серебро. Великий возглас взметнулся вверх.
   Леонид вплотную подошел к Пармениону.
   - Я растопчу тебя, полукровка.
   - Твое дыхание воняет хуже коровьей задницы! - ответил Парменион, наслаждаясь цветом, вспыхнувшим на щеках Леонида. Оба юноши вернулись на свои места.
   - Начинайте! - скомандовал Ксенофонт.
   Клеарх выступил вперед.
   - Командир Парменион составил войска в Первое Лисандрово построение, со скиритаями на левом фланге, в шестнадцать рядов; спартанцы по центру, в шестнадцать рядов; и наемные метатели дротиков позади кавалерии справа. Командир располагается за центром своей армии, - Парменион видел, как несколько воинов в толпе закачали головами с неодобрением, и он мог угадать их мысли. Ни один командир не станет отправлять своих воинов сражаться за себя, если у него недостаточно смелости встать с ними в первых рядах.
   Три илота вышли вперед, переставляя ряды деревянных солдат на песке.
   Второй судья объявил толпе:
   - Командир Леонид избрал Третье Агесилаево построение: спартанцы справа в десять рядов, кавалерия по центру, скиритаи и метатели дротиков на левом фланге. Сам же он занимает позицию во втором ряду в центре.
   Зазвучали аплодисменты, и Леонид поклонился. Как истинный спартанский командир, он расположился поближе к переднему краю.
   Толпа подалась вперед, внимательно изучая построения. Было очевидно, что Парменион планировал оборонительное сражение, готовый отбить прямое нападение. Леонид растянул свою линию, и планировал традиционную угловую атаку слева, постепенно окружая неприятеля. Теперь многое будет зависеть от броска костей, определяющего потери.
   Клеарх прочистил глотку, готовясь говорить, и все в толпе знали, какими будут его слова -- построения предсказывали развитие боя: никаких продвижений. Золотые Спартанцы должны были ожидать, пока нападет Леонид, а исход решат пронумерованные кубики. Но обсуждение прекратилось, когда Клеарх заговорил.
   - Полководец Парменион приказывает кавалерии стремительно продвигаться вперед, к центру неприятеля.
   Все глаза устремились к судье рядом с Леонидом. Первые три хода не могли меняться. И многое зависело от того, как Леонид задумал использовать свою конницу. Это было необычно -- почти что неслыханно -- чтобы кавалерия получила сигнал к атаке в самом начале боя.
   - Полководец Леонид приказывает метателям дротиков и скиритаям выдвигаться вправо.
   После этого пошли перешептывания о том, что Леонид не предполагал атаку кавалерии, и не приготовил приказа своим конникам.
   Илот длинным прутом подвинул вперед кавалеристов из желтого дерева. Судьи посовещались, и Ксенофонт объявил публике:
   - Единогласно принято решение, что быстрая атака достигла рядов неприятельской кавалерии, отбивая ее назад к рядам гоплитов. Потери: шестьдесят у Леонида и девять у Пармениона.
   Голос Клеарха вознесся над ропотом:
   - Полководец Парменион велит спартанцам и скиритаям объединить ряды и продвигаться бегом, в тридцать два ряда, на правый фланг противника.
   Парменион стоял прямо и смотрел на Леонида, который с ужасом воззрился на массированное наступление. Парменион мог понять, что чувствовал его соперник; он сталкивался не с одним затруднительным развитием действий -- а с двумя. Ни один спартанский отряд никогда не сольется с силами скиритаев, и ни одна греческая армия никогда не атакует правый фланг врага -- его сильнейшую сторону. Сделать так означало открыть уязвимую сторону, так как щит носился на левой руке, и поэтому наступающая фаланга оказывается открытой для дротиков, стрел и камней.
   Но не здесь, подумал Парменион. Не сейчас. Потому что центр Леонида был сокрушен его кавалерией, и не было пращников или лучников в достаточной близости, чтобы посеять опустошение своими снарядами в его надвигавшихся рядах. Он смотрел, желая увидеть, запомнить каждую перемену в лице соперника; желая сохранить в памяти момент, когда поражение будет им впервые осознано.
   - Командир Леонид приказывает шести тыловым рядам выдвинуться и окружить противника.
   Парменион просто парил в небесах, но прятал свои чувства, превратив лицо в маску, лишь раздутые ноздри и учащенное дыхание выдавали его ликование. Леонид был сокрушен. Массированная атака грозила ему справа -- а он сузил свою линию аж до четырех рядов.
   Илоты подняли фигурки и передвинули их вперед. Судьям не было смысла совещаться; каждый воин в толпе знал, что будет, когда фаланга из тридцати двух рядов ударит в линию из четырех. Сила и отвага нескольких человек не переменила бы распределения сил. Леонид не просто был разбит -- он был разгромлен. Золотоволосый спартанец посмотрел на солдат, потом шагнул назад и что-то тихо проговорил своему судье. Слова судьи поразили Пармениона.
   - Командир Леонид просит судей отменить второй приказ командира Пармениона на том основании, что он неправдоподобен. Если бы такой приказ был отдан в сражении, спартанцы ни за что не подчинились бы ему.
   Парменион покраснел и взглянул на Царя. Агесилай отсел назад и завел беседу с молодым человеком справа от себя. Ксенофонт позвал судей к себе, подальше от толпы, но все могли видеть, что последовавший его аргумент был горяч.
   Сердце Пармениона затрепетало, когда он посмотрел на крохотное поле битвы, и деревянные солдаты замерли в застывшем сражении. Могут ли его дисквалифицировать? Конечно могут. Он посмотрел на ряды зрителей. "Кто ты, Парменион?" - спросил он себя. "Ты -- погрязший в бедности полукровка. Что они припасли для тебя? Этот день -- для Леонида, а ты его испортил."
   Ксенофонт прошествовал к песчаной площадке. Толпа ждала вердикта, и даже Царь подался вперед, вперив взор в Афинянина.
   - Соревнование выдалось весьма интересным, что и разделило судей. Это правда, что объединение рядов со скиритаями, возможно, воспримется как удар по чести спартанцев. Даже скорее всего так оно и будет, - он прервался, и Парменион увидел согласно кивающие головы, почувствовал на себе взгляд Леонида. Его соперник позволил себе улыбку. Парменион нервно сглотнул слюну.
   - Так или иначе, - продолжил Ксенофонт, - мне видится, что вопрос, прежде всего, касается не чести и гордости, а тактики и дисциплины. Командир Парменион, зная силу своего противника и построение, которое тот использовал в пяти своих предыдущих сражениях, избрал необычный план действий. Я афинянин, но говорю как человек, восхищенный качествами спартанской армии. И вопрос, поднятый здесь, касается дисциплины. Проблема остается или решается только по одному пункту: станут ли спартанцы подчиняться такому приказу? Ответ прост. Когда, за всю свою великую историю, спартанцы выказывали неподчинение приказу? - Ксенофонт вновь прервался, окинув взглядом зрительские ряды и остановившись на Царе.
   - Ход засчитан, - сказал Ксенофонт. - Командир Леонид потерпел поражение -- и, поскольку разместился во втором ряду, сам тоже убит. Сегодня победили Золотые Спартанцы. Полководец Парменион -- высший стратег.
   Аплодисментов не было, но Парменион не расстраивался. Он устремился к Гермию, который отбросил в сторону темное покрывало и побежал сломя голову обнять друга.
   Толпа была поражена. Царь Агесилай сверлил Ксенофонта злобным взглядом, но афинянин только усмехнулся и отвернулся в другую сторону. Потом возобновились перешептывания, когда старые воины принялись обсуждать стратегию. Леонид встал и покачнулся, оступившись на ровном месте. Гриллус подошел было к нему с Покровом Стыда, но Леонид оттолкнул его и убежал со двора.
   Старенький илот вышел из тени, тронув плечо Пармениона.
   - Господин, там, у ворот, стоит женщина. Она сказала, что ты должен скорее явиться к ней.
   - Женщина? Какая женщина? - спросил Парменион.
   - Кажется, дело касается твоей матери, господин.
   Все чувство триумфа и радости убежало от Пармениона прочь. Он замер, точно громом пораженный... и тут же побежал на улицу.
  

***

   Толпа умолкла, как только юный спартанец выбежал из ворот. Агесилай поднялся и направился к Ксенофонту, с гневом в темных глазах.
   - Этого не должно было случиться! - прошипел Царь.
   Ксенофонт кивнул.
   - Знаю, господин, - ответил он, понизив голос. - Но никто из нас не ожидал столь плохого выступления Леонида. Он не показал стратегического навыка и оскорбил противника пренебрежением. Но ты Царь, господин. Ты -- высший судья в Спарте. Твое право вынести решение -- отменять или нет мое судейство.
   Агесилай отвернулся, глядя на забытых деревянных солдат, лежащих в песке.
   - Нет, - произнес он наконец. - Ты был прав, Ксенофонт. Но будь я проклят, если вручу Меч какому-то полукровке. Вот! Сам отдашь ему клинок.
   Ксенофонт взял оружие и поклонился. Царь покачал головой и вышел; толпа разошлась вслед за ним. Когда Афинянин уселся на деревянном крыльце, устремив мысли к Пармениону, его сын Гриллус явился к нему.
   - Это было бесчестно, отец, - сказал мальчик.
   - Вот именно, - согласился полководец. - Леонид не накрылся Покровом Стыда. Это было недостойно.
   - Я не это имел в виду -- и ты прекрасно понимаешь. Спартанская армия никогда не позволила бы таким ублюдкам, как скиритаи, объединить с ними ряды. Никто не мог ожидать этого. Битва должна была переиграться.
   - Уйди, мальчишка, - молвил Ксенофонт. - И постарайся впредь не судить о вещах, которые плохо понимаешь.
   Гриллус остался стоять на месте с покрасневшим лицом.
   - Почему ты презираешь меня, отец? - спросил он.
   Слова заставили Афинянина содрогнуться.
   - Я не презираю тебя, Гриллус. Мне жаль, что ты так думаешь, - Ксенофонт встал и приблизился к мальчику с распростертыми руками, готовый обнять его.
   - Нет, не тронь меня! - вскричал Гриллус, отстраняясь назад. - Я ничего от тебя не хочу.
   Развернувшись, он выбежал через двор на главную улицу. Ксенофонт вздохнул. Он с таким трудом бился над ребенком, старательно обучая его, пытаясь внушить Гриллусу мысли о чести, верности, долге и отваге. Но все без толку. И Ксенофонт наблюдал, как тот рос, и видел в нем зарождение высокомерия и жестокости, тщеславия и лжи.
   - Нет, я не презираю тебя, - прошептал он. - Но и любить тебя я тоже не могу.
   Он собирался пойти в дом, как вдруг увидел старика, стоявшего у песчаной площадки и глядевшего на солдат. По обычаю, хорошие манеры побудили Ксенофонта заговорить с ним, и он направился к гостю, пересекая двор.
   - Могу ли я предложить тебе освежиться? - спросил он.
   Старик посмотрел в лицо военачальника.
   - Ты не помнишь меня? - спросил он, поднимая обрубок правой руки.
   - Пасиан? Гера Всеблагая! Я думал, ты умер!
   - Должен был. Иногда я желаю этого. Они отрезали мне правую руку, командир, оставив меня истекать кровью до смерти. Но я добрался домой. Шестнадцать лет ушло у меня на это, - Пасиан улыбнулся, показывая сломанные, сгнившие зубы.
   - Домой, - снова заговорил он хриплым голосом. - Мы расчистили свой путь от персов и укрепились за кругом из валунов. Мы видели Агесилая и главные силы и думали, что они придут нам на выручку. Но они не пришли. В конце концов, мы были всего лишь скиритаями. Мы умирали один за другим. Я убил одиннадцать человек в тот день. Персы были не очень любезны ко мне, Ксенофонт; они отняли у меня руку. Я постарался остановить кровотечение и набрел на крестьянина, который обработал рану кипящим отваром.
   - Пройди внутрь, друг мой. Дай мне разделить с тобой хлеб и вино.
   - Нет, благодарю тебя. Я пришел только увидеть мальчишку, посмотреть, как он победит.
   - Леонида?
   - Нет. Другого парня -- Савру. Он не спартанец, Ксенофонт, и пусть богам будет стыдно за это.
   - Откуда ты знаешь его? Он ведь еще не родился, когда ты ушел в Персию.
   - Я встретил его по пути, командир... когда был уже почти дома. Знаешь, я не представлял, каким старым стал, пока не увидел холмы своего детства. Все эти годы я боролся ради того, чтобы добраться домой -- и вот добрался, дряхлый калека со сломанной тележкой. Я позвал его на помощь, и он пришел. Отвел меня в дом моего сына. И ни разу не обмолвился, что из-за меня проиграл Большой Забег. Можешь представить себе?
   - Он пришел последним, насколько я знаю, - сказал Ксенофонт.
   - Он шел первым, до самого города. И мне нечего дать ему за это. Ни вещей. Ни монет. Но я уплачу свой долг, взыскав другой. Дважды я спасал тебе жизнь. Вернешь ли ты мне этот долг?
   - Ты же знаешь, что верну, - так же, как, надеюсь, понимаешь, что если бы я был в Персии с Агесилаем, то пришел бы тогда за тобой.
   Пасиан кивнул: - Я не сомневаюсь в этом, командир. Как я понимаю, мальчишка не чистокровный, с тощим кошельком и с еще меньшей поддержкой. Помоги ему, Ксенофонт.
   - Помогу, обещаю тебе.
   Пасиан улыбнулся и пошел к выходу, остановившись, чтобы в последний раз взглянуть на песок.
   - Мне понравился этот бой, - сказал он через плечо. - Приятно увидеть спартанцев оконфуженными.
  

***

   Парменион выбежал из ворот на пустынную вечернюю улицу. Он не чувствовал ни палящего солнца у себя на коже, ни боли от синяков и ссадин. Он не видел домов, когда пробегал мимо них, не слышал лая собак, лязгавших челюстями у самых пяток.
   Его голова полнилась мучительным воплем, и все, что он мог видеть, -- это лишь лицо матери, стоявшее перед его мысленным взором, - теплое и приветливое, спокойное и понимающее.
   Она умирала.
   Умирала...
   Это слово молотом обрушивалось на него снова и снова, и у него темнело в глазах, но он продолжал бежать. Он узнал то, о чем всегда знал. Когда ее красивое прежде лицо осунулось, когда ребра стали выпирать, как у скелета, а глаза потускнели. И все другие знаки крови и боли. Но он не мог принять этого знания, и обращал глаза и мысли прочь.
   Он вышел на Выходную Улицу и срезал через рыночную площадь, врезавшись в тучного торговца и сбив того с ног. Проклятия зазвучали ему вдогон.
   Вход в его дом был заполнен соседями, стоявшими в молчании. Он протолкался через них и обнаружил Рею, сидевшую рядом с ложем. Врач, Астион, стоял в маленьком внутреннем дворике спиной к комнате. Парменион встал в дверях. Сердце его колотилось, когда Рея обернулась к нему.
   - Она ушла, - произнесла женщина, встав и подойдя к Пармениону, обняв его руками. - Ей больше не больно.
   Слезы покатились по щекам Пармениона, едва он посмотрел на истощенное тело на кровати.
   - Она не дождалась меня, - прошептал он.
   Рея на миг сжалась от боли, затем отошла к двери, вежливо выпроводив соседей и друзей и закрыв за ними дверь. Потом она вернулась к кровати и села, взяв маленькую ручку Артемы в свою.
   - Давай, - сказала она Пармениону. - Сядь рядом с другой стороны. Попрощайся.
   Парменион шагнул вперед и обхватил правую руку матери, и так они немного просидели вместе в молчании. Вошел Астион, но они не увидели его, и он тихо вышел.
   - Она говорила о тебе в конце, - сказала Рея. - Она говорила о своей гордости. Хотела дождаться, увидеть тебя, узнать, как ты справился.
   - Я выиграл, матушка, - сказал Парменион, сжимая безжизненные пальцы. - Я победил их всех.
   Он всмотрелся в лицо Артемы. Глаза были закрыты, черты неподвижны.
   - Она выглядит умиротворенной, - прошептала Рея.
   Парменион затряс головой. Он не видел умиротворения, только ужасную необратимость смерти, полную неподвижность, удаленность от этого мира. Но рука ее была все еще теплой, а пальцы -- гибкими. Сколько раз она унимала его боль, или ободряюще поглаживала по лицу вот этими руками? Он ощутил щемящую боль в груди и ком в горле. Слезы покатились свободнее, капая с лица и разбиваясь о руку матери.
   - Она говорила о белом коне, - сказала Рея. - Она видела его на холмах. Он подходил к ней, и она сказала, что ускачет на нем назад в Македонию. В этом, наверное, есть какое-то слабое утешение. Она сказала еще, что видит твоего отца, ожидающего ее.
   Парменион не мог говорить, но, собравшись, он прикоснулся к коже лица матери.
   - Попрощайся, - сказала Рея. - Простись с ней.
   - Не могу, - буркнул Парменион. - Еще нет. Оставь меня ненадолго. Прошу, Рея!
   - Я должна подготовить... Я скоро вернусь, - она пошла к двери и остановилась. - Я любила ее. Она была хорошей женщиной и добрым другом. Мне будет ее не хватать, Парменион. В ней совсем не было зла; она заслужила лучшей судьбы.
   Услышав, как за ней закрылась дверь, Парменион дал волю своей скорби и непроизвольно зарыдал, а разум заполнился образами. Он помнил своего отца очень смутно, только как необыкновенного темного гиганта, ходящего по дому, но мать была с ним всегда. Когда, по спартанскому обычаю, его в семь лет забирали в бараки к остальным мальчишкам, она держала и не отпускала его от себя, словно его жизнь была в опасности. Он часто бегал в самоволки, лазая по стенам и крышам, чтобы увидеть ее.
   Теперь он никогда больше ее не увидит.
   - Если ты любила меня, ты вернешься, - сказал он. - Ты никогда не бросала меня.
   Он понимал бессмысленность этих слов, но они сами собой исторгались из него.
   - Я принес твой трофей, стратег, - мягко произнес Ксенофонт. - Накрой ей лицо, и мы поговорим во дворе.
   - Я не могу прикрыть ее лица! - запротестовал Парменион.
   Ксенофонт подошел с другой стороны кровати.
   - Ее больше нет здесь; она ушла. То, что ты видишь сейчас, - это только одеяние, которое она носила. Нет ничего страшного в том, что ты накроешь ее покрывалом.
   Его голос был добр, и Парменион смахнул слезы и посмотрел снизу вверх на Афинянина.
   Нежно Парменион поднял белое покрывало и накрыл им застывшее лицо.
   - Поговорим немного, - сказал Ксенофонт, выведя подростка во двор и присев на каменное кресло. Сейчас афинянин был одет в длинный темно-синий плащ поверх белой льняной туники и ременные сандалии из превосходной кожи, доходящие ему до икр. И все же он и сейчас выглядел солдатом до мозга костей. Он держал меч Леонида, который вложил в руки Пармениона.
   Юноша положил его сбоку, даже не взглянув. Ксенофонт кивнул.
   - Он будет значить для тебя много больше в будущие дни. Только дай время. Ты молод, Парменион, и жизнь припасла немало невзгод. Но никто никогда уже не прикоснется к тебе так, как она. Однако ты смышленый парень и знаешь, что все люди умирают. Я говорил с твоей соседкой о матери; она тяжело болела.
   - Я знаю обо всех ее болях. Знаю о ее борьбе за жизнь. Я хотел... Я хотел построить что-нибудь для нее. Дом... Не знаю. Но я хотел сделать ее счастливой, дать ей то, чего она желает. На рынке была ткань, которую она очень хотела, окаймленная золотым шитьем; сияющая ткань, из которой можно было сшить платье для царицы, как говорила она. Я украл ее. Но она вернула ткань назад. У нее не было ничего.
   Ксенофонт закачал головой.
   - Ты слишком мало видишь: у нее был муж, которого она любила, и сын, о котором заботилась. Думаешь, она хотела большего? Хм, да, возможно, хотела. Но этот мир коварен, Парменион. Всё, что может ждать от него мужчина -- или женщина -- это лишь малую толику счастья. Как сказала твоя соседка, твоя мать была счастлива. Она ничего не знала о твоих... неурядицах... с другими юношами. Она пела, смеялась; танцевала на празднествах. Да, она мертва -- и больше не споет. Но также и боли больше не почувствует. Она не состарилась, не увяла и не пережила собственного сына.
   - Зачем ты пришел сюда? - спросил мальчик. - Ты мог бы просто отправить меч со слугой.
   Ксенофонт улыбнулся:
   - Конечно, мог. Пойдем со мной в дом, Парменион. Мы поужинаем, и ты расскажешь мне о своей матери. Важно, чтобы мы поговорили о ней и вознесли по ней наши молитвы. Тогда боги узнают, какой замечательной женщиной она была, вознаградят ее прекрасным вином -- и платьем из сияющей ткани, окаймленной золотым шитьем.
   - Я не хочу ее покидать, - проговорил Парменион.
   - Слишком поздно, она уже ушла. Теперь ее должны приготовить к похоронам, и мужчина не должен видеть женские таинства. Идем.
   Парменион вышел следом за военачальником из дома, и они прошли в молчании по Выходной Улице и дальше, за рынок, к большим домам спартанской знати.
   Дом Ксенофонта выглядел незнакомо без толпы и песчаной площадки во дворе. Узор из фиолетовых цветов был повсюду, и слуга зажег несколько ламп, чтобы осветить двор. Ночь была тепла, а воздух тяжел, и Ксенофонт слушал историю Пармениона о жизни его матери.
   Слуги принесли разбавленное водой вино и снедь, и двое мужчин сидели так вместе наедине в ночи. Наконец Ксенофонт провел Пармениона в малую комнату в глубине дома.
   - Спи спокойно, мой друг, - сказал военачальник. - Посмотрим, что будет завтра.
   Ксенофонт остановился в дверях: - Скажи, молодой человек, - вдруг спросил он, - почему ты пришел последним в Большом Забеге?
   - Я совершил ошибку, - ответил Парменион.
   - Которую сам допустил?
   Парменион вновь увидел лицо старика, отчаяние в его глазах...
   - Нет, - сказал он. - Некоторые вещи важнее победы.
   - Постарайся запомнить это, - проговорил афинянин.
  

***

   Тамис сидела подле умирающего огня, глядя, как тающие тени танцевали на белых, нависших над головой стенах маленькой комнаты. Ночь была тиха, если не считать сухого шороха листьев, когда ночной ветер что-то нашептывал в деревья.
   Старая женщина выжидала, прислушиваясь.
   Я не ошиблась, сказала она себе, нисколько. Ветка застучала ей в окно, едва бриз усилился, огонь вытянулся в тонкую линию, затем угас. Она добавила сухих прутьев в пламя и накинула свою тонкую шаль на плечи.
   Ее веки тяжелели, усталость растекалась по телу, но она осталась сидеть, и дыхание ее было прерывисто, а сердцебиение - сбивчиво.
   Когда темень ночи сгустилась, она услышала приближающегося коня: медленный, ритмичный перестук копыт по твердой, выжженной солнцем земле. Со вздохом Тамис заставила себя подняться, взяв с собою посох и пройдя к открытой двери, где остановилась, глядя на силуэты деревьев.
   Звук доносился теперь много ближе, однако никакой лошади видно не было. Закрыв глаза своего тела, она открыла глаза духа и увидела высокого, белого жеребца, пересекшего двор, чтобы остановиться перед нею. Это был огромный скакун, почти восемнадцати ладоней в высоту, с глазами опалового цвета.
   Тамис вздохнула и сбросила шаль, надев вместо нее накидку из серой ткани и застегнув ее на плечах бирюзовой брошью. Оставив дверь открытой, она вышла в ночь в сторону города, и призрачный конь отправился следом.
   Ее мысли были мрачны, пока она держала путь через полупустую торговую площадь, стуча посохом по мостовой. Мать Пармениона была хорошей женщиной, доброй и разумной. И ты убила ее, шепнул голос в ее голове.
   - Нет, я здесь ни при чем, - сказала она вслух.
   Ты позволила ей умереть. Это не одно и то же?
   - Многие умирают. В ответе ли я за все смерти?
   Ты хотела, чтобы она умерла. Ты хотела, чтобы ребенок страдал в одиночестве.
   - Чтобы сделаться сильным. Он -- надежда мира. Ему одному суждено одолеть Темного Бога. Он должен стать могучим мужем.
   Голос умолк, но Тамис знала, что не была убеждена до конца. Ты стареешь, сказала она себе. Нет никакого голоса. Ты говоришь сама с сбой, и такие споры бессмысленны. "Я говорю голосом здравого смысла", - сказала Тамис. - "А это говорит голос сердца".
   И внутри тебя нет места для такого голоса?
   - Оставь меня! Я делаю, что должно!
   Несколько человек сидело рядом в свете луны, развлекаясь игрой в кости. Некоторые из них воззрились на нее, когда она проходила мимо, а один даже поспешно сотворил рукой знак Круга, чтобы оградиться от зла. Заметив жест, Тамис улыбнулась, а потом выкинула этого человека из головы.
   Подойдя к дому Пармениона, она закрыла глаза, и ее дух вошел внутрь, проникая в смертный покой, где Артема лежала замотанная в похоронные покровы. Но того, что искала Тамис, здесь не было, и она вернулась в свое тело. Осторожно шла она вдоль залитых лунным светом улиц, сопровождаемая белым жеребцом, пока не остановилась у ворот во двор дома Ксенофонта. Вновь ее дух выплыл, проникая в дом, вверх по лестнице в малую комнату, где лежал Парменион, погруженный в сон.
   У постели там стояла тонкая фигура, белая и прозрачная, как скульптура из тумана, бестелесная и мерцающая. Тамис почувствовала внутри этой комнаты запредельной силы чувства: любовь и разлуку, и щемящую боль разбитого сердца. Сон Пармениона заставил его громко застонать, и фигура замерцала. Тамис почувствовала смятение и боль. Тонкая рука протянулась к мальчишке, но не смогла прикоснуться. "Время пришло", - прошептала Тамис.
   "Нет", - одинокое слово повисло в воздухе, не отказ, а разочарование.
   "Он не сможет увидеть тебя, даже если проснется. Идем. Я отведу тебя".
   "Куда?"
   "В место, где ты сможешь отдохнуть".
   Фигура повернулась назад к кровати. "Мой сын".
   "Он станет великим человеком. Он избавит мир от тьмы".
   "Мой сын", - повторил призрак, словно не услышал слов жрицы.
   "Ты более не принадлежишь этому миру", - сказала Тамис. - "Поспеши попрощаться с ним, потому что близится рассвет".
   "Он выглядит таким потерянным", - прошептал призрак. - "Я должна остаться, чтобы успокоить его". Туман сгустился, черты Артемы проступили четче. Она повернулась к Тамис. "Я узнала тебя. Ты ясновидящая".
   "Да".
   "Почему ты хочешь забрать меня от сына?"
   "Ты больше не принадлежишь этому миру", - повторила Тамис. - "Ты... умерла".
   "Умерла? Ах да, я помню". Тамис замерла, увидев постепенное зарождение понимания, которое исходило от привидения. "И теперь я никогда не обниму его вновь. Я не вынесу этого!" Тамис отпрянула от негодования в глазах Артемы.
   "Следуй за мной", - велела она и вернулась в свое тело. Некоторое время она стояла молча за воротами, пока наконец призрачная фигура не вышла во двор.
   "Ты сказала, он будет великим человеком", - сказала Артема. - "Но будет ли он счастлив?"
   "Да", - солгала Тамис.
   "Тогда я спокойна. Воссоединюсь ли я с его отцом?"
   "Не могу сказать. Туда, куда умчишься ты, мне нельзя. Но я буду молиться, чтобы все было так, как ты решила. Доверься коню, ведь только он знает Тропы Мертвых, и он отнесет тебя безопасно".
   Туманная фигура вскочила на спину жеребца. "Присмотришь за моим сыном?" - спросила Артема. - "Будешь ему другом?"
   "Я буду смотреть за ним", - пообещала Тамис. - "Я прослежу, чтобы у него было все необходимое, чтобы встретить свою судьбу. Теперь отправляйся в путь!"
   Жеребец поднял голову и зашагал к кладбищенскому холму. Тамис смотрела вслед, пока он не скрылся из виду, потом пошла назад и села на мраморное сидение.
   Но будет ли он счастлив?
   Вопрос тяготил ее, превращая печаль в ярость.
   "Сильные не нуждаются в счастье. Он познает славу и честь, и его имя будет с трепетом произноситься устами всех племен. Грядущие поколения познают счастье благодаря ему. Не достаточно ли этого?"
   Она посмотрела вверх на окно комнаты Пармениона. "Этого должно быть достаточно, стратег, потому что это всё, что я могу тебе дать".
  

***

   Парменион проснулся ночью, разум был неясен и темен. Он сел, неуверен, где находится. Лунный свет сочился в открытое окно. Он взглянул на луну и вновь увидел лицо матери, похолодевшее в смерти. Реальность ударила его больнее любого пинка, полученного от Гриллуса или других, разрушив покой в его сердце. Он скатился с кровати и подошел к окну, которое открывалось наружу, на двор. Он посмотрел вниз на пустую площадь и увидел, что песчаная площадка была уже убрана, и сцена его триумфа вновь стала вымощена булыжником. Он думал о своей победе, но она была ничем в сравнении с его потерей. Детская игра -- да как могла она значить так много? Он посмотрел назад, на кровать, изумляясь, что же могло его разбудить. Потом вспомнил.
   Ему снился белый конь, скачущий по зеленым холмам.
   Он посмотрел на звезды и луну. Так далеки. Так недосягаемы и недоступны.
   Как его мать...
   Чувство разлуки было невыносимо. Он сел на стул с высокой спинкой и ощутил, как прохладный ночной бриз омывает кожу. Какое имело сейчас значение то, что он выиграл? Один-единственный человек, любивший его, ушел.
   "Что будешь делать, Парменион? Куда пойдешь?" - спрашивал он себя.
   Он сидел у окна до рассвета, глядя, как поднимается солнце над пиками Парнонских гор.
   Дверь за ним открылась, и он обернулся, чтобы увидеть Клеарха, своего судью на Играх. Парменион встал и поднял бровь.
   - Нет нужды выражать мне свое уважение, - сказал мужчина. - Я здесь -- всего лишь простой слуга. Хозяин дома приглашает тебя разделить с ним завтрак.
   Парменион кивнул, и мужчина собрался было уходить, но обернулся. Его суровое лицо потеплело.
   - Пожалуй, это ничего не значит, парень, но мне жаль твою мать. Элин умерла, когда мне было одиннадцать; это потеря, которую никогда не забудешь.
   - Благодарю тебя, - сказал Парменион. Выступили слезы, но он сохранил твердость лица и последовал за Клеархом во двор, где сидел ожидающий Ксенофонт. Военачальник встал и улыбнулся.
   - Надеюсь, ты спал хорошо, юный стратег?
   - Да, господин. Благодарю тебя.
   - Присаживайся и перекуси немного. Вот хлеб с медом. Их достоинства я оценил во время Персидской кампании; создают хорошее начало дня.
   Парменион отрезал несколько ломтей от свежего хлеба и намазал их медом.
   - Я отправил весть в бараки, - сообщил Ксенофонт. - Ты не обязан участвовать в сегодняшней муштре. Так что я подумал, что мы могли бы съездить на Илиас сегодня.
   - Я плохой наездник, господин, - признался Парменион. - Мы с матерью не могли содержать лошадь.
   - Тогда откуда тебе знать, какой ты наездник? Угощайся -- а потом посмотрим, насколько ты хорош в седле.
   Они закончили завтракать и прошли через дом к длинным стойлам, где обитали шесть жеребцов и пять кобыл.
   - Выбирай, - сказал Ксенофонт. - Проверь их всех и выбери скакуна.
   Парменион заходил в каждое стойло, делая вид, что изучает коней. Не зная, что именно следует осматривать, он шлепал каждого скакуна, проводил рукой по их твердым спинам. Среди них был серый, с мускулистой шеей и сильной спиной, но он посматривал на Пармениона недовольным глазом, что, как показалось мальчику, обещало много проблем. В конце концов, юноша выбрал гнедую кобылу пятнадцати ладоней в холке.
   - Объясни свой выбор, - попросил Ксенофонт, надев уздечку через голову лошади и выведя ее во двор.
   - Когда я ее погладил, она лизнула меня. Другие стояли смирно, за исключением серого. Я думаю, он хотел мне руку откусить.
   - Он может, - подтвердил Ксенофонт. - Но ты сделал прекрасный выбор. Кобыла добродушна и покладиста. Ничто ее не пугает.
   Военачальник положил чепрак из бараньей шкуры на спину кобылы.
   - Эта штука не соскользнет, - объяснил он Пармениону, - но помни, что ее следует прижимать своими пятками, а не коленями.
   На спину серому он накинул превосходную попону из леопардовой шкуры.
   - В Персии, - сказал он, - многие варвары используют седла из уплотненной кожи, пристегнутые ремнями к спине лошади. Но это -- для варваров, Парменион. Благородный муж использует лишь попону, а лучше -- звериные шкуры.
   Воздух был свеж, раннему утреннему солнцу еще недоставало той великой силы, которую оно явит всего через несколько часов. Они провели лошадей через Равнины, и дальше -- к круглым холмам к северу от города. Здесь Ксенофонт сложил ладони и подсадил Пармениона в седло; потом военачальник ухватился за холку серого и взобрался ему на спину. Движение было плавным, уверенным и величественным, и Парменион поймал себя на том, что завидует манере старшего мужчины.
   - Мы начнем с выгула лошадей, - сказал Ксенофонт, - позволим им привыкнуть к нашему весу.
   Он двинулся вперед, обхватив длинную шею своего скакуна.
   - Ты очень заботишься о них, - сказал Парменион. - Холишь их, как друзей.
   - Они и есть друзья. Существует много глупцов, которые верят, что кнут подчиняет лошадь и заставляет ее повиноваться. Они подчинят ее -- вне сомнений. Но лошадь без настроения -- безжалостное чудовище. Ответь мне, стратег, - на кого бы ты положился в сражении: на человека, который любит тебя, или на того, которого ты бил и истязал?
   - Ответ очевиден, господин. Я бы предпочел рядом с собой друга.
   - Вот именно. Почему же это должно быть иначе в случае с лошадью, или собакой?
   Они скакали по холмам, пока не выехали на ровную возвышенность, покрытую сухой травой.
   - Дай им волю, - сказал Ксенофонт, шлепнув по крупу жеребца. Животное пустилось в бег, кобыла поскакала следом. Парменион обхватил коленями бока лошади и подался вперед. Рокот ветра наполнил его уши, и азарт наездника захватил его. Он почувствовал себя живым, истинно, несказанно живым!
   Через несколько минут Ксенофонт направил коня вправо, нацелившись на кипарис, росший на востоке. Там он перевел скакуна на шаг, и Парменион остановился рядом. Афинянин соскользнул на землю и улыбнулся Пармениону:
   - Ты хорошо вел ее.
   Юноша спешился. - Она хороша. Очень хороша.
   - Тогда она твоя. Скажи ей об этом.
   - Она поймет?
   - Конечно, нет. Но она услышит твой голос и по твоему прикосновению поймет, что ты остался ей доволен.
   - У нее есть имя? - спросил Парменион, пробегая пальцами по темной гриве.
   - Это Белла, фракийская лошадь с сердцем льва.
   Они стреножили лошадей и сели вместе под кипарисом. Парменион вдруг почувствовал себя нехорошо. Зачем он здесь? Что за интерес питает к нему легендарный афинянин? Он не хотел оказаться совращенным Ксенофонтом, тогда пришлось бы оттолкнуть столь могущественного покровителя...
   - О чем ты задумался? - вдруг спросил военачальник.
   - Я думал о лошадях, - солгал Парменион.
   Ксенофонт покачал головой.
   - Не бойся меня, парень. Я твой друг -- и не более того.
   - Ты что, бог, способный читать мысли?
   - Нет, я полководец, а твои мысли легко узнать, ибо ты юн и наивен. Во время сражения с Леонидом ты боролся с выражением триумфа на своем лице. Ошибка была в том, что, превратив черты лица в маску спокойствия, твои глаза все равно лучились честолюбием. Чтобы подавить свои эмоции, ты должен сначала одурачить самого себя и, глядя на ненавистного врага, представлять в уме, что он твой друг. Тогда твое лицо смягчится, и ты сможешь улыбаться естественнее. Не пытайся казаться невозмутимым, ибо это даст врагу повод думать, что ты что-то скрываешь. И, когда можешь, старайся использовать толику правды; это лучшая из всех уловок. Но это уже пища для размышлений на другой день. Ты удивлен, почему вдруг Ксенофонт заинтересовался тобой? Ответ неоднозначен. Я видел, как ты борешься с Леонидом, и твое видение битвы тронуло меня. Война -- это искусство, а не наука; и это ты уловил на инстинктивном уровне. Ты изучил Леонида и просчитал его повадки. Ты принял риск -- и он прекрасно оправдался. К тому же, ты замечательно использовал кавалерию, -- а это большая редкость для Спарты.
   - Это не впечатлило аудиторию, - вздохнул Парменион.
   - И в том тебе урок, стратег. Ты выиграл, но значимую долю славы отдал скиритаям. Это было неразумно. Если рабские расы однажды уверуют, что они могут быть равны спартанцам, они поднимут мятеж. И тогда такие полисы, как Афины или Фивы, снова объединят силы для вторжения в земли Спарты. Это вопрос баланса сил - вот что понимали воины в толпе.
   - Значит, я был неправ? - спросил Парменион.
   - В игре? Нет. В жизни? Да.
   - Почему в таком случае ты отдал победу мне? - озадачился юноша.
   - Ты выиграл битву, - ответил Ксенофонт. - И не имело значения - в игре - то, что в грядущем ты проиграл бы войну.
   Военачальник встал и прошел к своему скакуну, и Парменион последовал за ним.
   - Ты станешь обучать меня? - не удержался от вопроса юнец.
   - Возможно, - сказал Ксенофонт. - А теперь давай покатаемся.
  

***

  
   Леонид пробежал три быстрых шага и метнул копье высоко в воздух, глядя на кривую дугу, описываемую сверкающим на солнце железным острием. Оружие изящно вонзилось в иссушенную солнцем землю на много локтей дальше, чем броски его соперников. Леонид качнулся на носках, поднял руки, и несколько юношей зааплодировали ему.
   Обычно до этой отметки добрасывал наставник их бараков, Лепид, и Леонид обратил глаза к мужчине.
   Лепид тряхнул головой и взял свое копье. Он отступил на семь локтей, взвесил оружие, потом побежал вперед и, крякнув от усилия, запустил его. Едва копье вылетело из руки наставника, Леонид позволил себе победоносную улыбку.
   Лепид увидел, как копье воткнулось по меньшей мере за три локтя перед отметкой Леонида. Он хмыкнул и с прищуром посмотрел на молодого человека.
   - У тебя хорошая рука, - сказал он, тепло улыбаясь, - но ты недостаточно отклоняешь корпус назад при броске. Ты можешь бросить, самое меньшее, еще на восемь локтей дальше. Поработай над этим.
   - Я поработаю, господин, - заверил Леонид.
   - Теперь я хочу посмотреть, как вы бегаете, господа спартанцы, - сказал им Лепид. - Двадцать кругов по беговой дорожке, если это вас устроит.
   - А если нет? - крикнул парень из задних рядов.
   - Двадцать пять кругов, - сказал Лепид. Поднялся стон, однако юноши побежали к стартовой отметке. Лепид сел в тенек на деревянный стул и стал наблюдать за подростками. Гриллус вышел вперед, преследуемый Леархом, ну а Леонид устроился на четвертом месте, за Гермием. Лепид почесал плечо, в котором до сих пор сидело под костью острие персидского копья. Сустав смертельно ныл зимой, и даже летом всякое усилие, как, к примеру, бросок копья, вызывало невыносимую боль.
   Лепид посмотрел на потных юнцов, пробегающих мимо него. Он завидовал их молодости и энергии, вспоминая свои дни в бараках, когда мечтал отправиться с фалангами маршем на битву. Он заметил мальчишку в самом хвосте бегущих.
   - Поднажми, молодой Павсий! - гаркнул он, и парень рванул вперед, пытаясь в общей массе скрыться от критического взгляда наставника.
   Сознание Лепида блуждало, и он вновь увидел свою молодость. Тогда Спарта была иной, сказал он себе, более верной принципам, заложенным богоравным Ликургом. Парням из бараков полагалось всего две туники: одна на лето и одна на зиму. Тогда не было кифаредов, выступающих в Мраморном Театроне, не было пьес, не было пиров в домах богатеньких родителей. Одна миска черного супа в день для подростков, и железная дисциплина, подкрепляемая розгами. Народ, рожденный для битв. Он посмотрел на бегунов. Хорошие парни, гордые и сильные, но Леонид имел много туник и теплый плащ от зимнего ветра. И Гермий проводил большинство вечеров дома с родителями, где ел хорошую пищу, запивая ее разбавленным вином. Молодой Леарх имел украшенный золотом кинжал, изготовленный оружейником из Фив, а ленивый Павсий набил свой живот медовыми лепешками и бежит теперь со скоростью больного поросенка. Этим ребятам не продержаться на одной миске супа в день.
   Перенеся внимание на Леонида, он увидел, что юноша вышел на второе место и бежал теперь один прямо за Гриллусом. Афинянин был прекрасным бегуном, но Лепид знал, что Леонид выйдет вперед на втором дыхании, оставив того позади. Единственный из его воспитанников, кто мог выдержать взятый Леонидом темп, был Парменион, но не больше двадцати пяти кругов, где превосходящая сила Леонида дала бы о себе знать.
   Использовать скиритаев вместе с настоящими мужчинами! Лепид закачал головой. Этим утром он был вызван к Старейшине на ковер.
   - Я здесь ни при чем, господин, - говорил он Старейшине, взиравшему на него злобными глазами.
   - А должен быть при чем, - отрезал стареющий военачальник. - Царь был разочарован, а один из наших лучших юношей - посрамлен. Ты говоришь, мальчишка ни разу не применял такого хода на занятиях?
   - Никогда, господин, - отвечал Лепид с растущим беспокойством. Этот человек был его командиром в семи кампаниях, и хотя оба давно уже миновали сорокалетний рубеж от достижения Мужества, начальник по-прежнему вызывал в Лепиде благоговейный трепет.
   - Научи его уму-разуму, Лепид. Где мы окажемся, если позволим спартанским мужам применять такие сомнительные методы?
   - Он полукровка, господин. Ему не бывать спартиатом.
   - Его отец был прекрасным воином, - ответил начальник, - и мать держалась хорошо. Но я слышал, что ты сказал. Мы из него дурную кровь вытравим. Направь мальчишку ко мне.
   - Он с Ксенофонтом, господин. Сегодня похороны его матери, и Афинянин пригласил его в дом, как своего гостя.
   Кулак полководца ударил по столу.
   - Я не желаю, чтобы один из моих парней был у этого человека мальчиком для утех!
   - Я полагаю, он вернется завтра.
   - Сделай так, - проворчал Старейшина. - И еще, Лепид, награждения Жезлом Победы не будет.
   - Господин?
   - Не будет празднества в этом году!
   Лепид взглянул в глаза старика и тяжело сглотнул.
   - Мне не больше твоего нравится этот парень, но он выиграл. Как можем мы отказать ему в Жезле?
   - Должен быть подан пример. Знаешь ли ты, что мои илоты говорят, будто молва о его победе распространилась среди скиритаев?
   Лепид больше ничего не сказал. Теперь он сидел, радуясь тени от высокого кипариса, и смотрел, как бегут мальчишки. Он не слишком считался с Парменионом, видя в нем хитрого, изворотливого сопляка; но если он заслужил Жезл, то нечестно будет лишать его триумфа. Он беспокоился, как парни воспримут такое решение. Парменион не был популярен, но вечер награждения был событием довольно-таки разгульным и сулил много веселья.
   Соревнование подходило к концу: Лепид встал и прошел в центр поля.
   Гриллус по-прежнему лидировал, но Гермий шел теперь рядом с Леонидом и вырывался на второе место, лишая более высокого юношу возможности выйти к Гриллусу. Леонид взял правее, наскочив на Гермия корпусом. Стройный юноша оступился и упал, а Леонид бросился вперед, поймав Гриллуса прямо перед финишной чертой и придя во главе колонны бегунов. Гермий пришел пятым.
   Лепид дождался, пока парни восстановят дыхание, затем созвал их к себе.
   - Прекрасный забег - не считая тебя, Павсий. Еще пять кругов, если не возражаешь. - Парни засмеялись над толстым юношей, пустившимся в свой собственный одиночный забег. - А теперь, господа, новости. Во-первых, Олимпийские игры. Леонид и Парменион будут представлять наши бараки на дальних и средних дистанциях. Леонид посоревнуется также в метании копья вместе с Нестусом. Гермий и Асерон представят нас на короткой дистанции. Я поговорю с атлетами, когда вы закончите. Во-вторых, четверо ребят вчера опоздали на муштру. Это подает плохой пример младшим воспитанникам бараков. Мы спартанцы, господа, а значит -- понимаем дисциплину. Чтобы больше такого не было. В-третьих, награждение Жезлом Победы... - его глаза обратились к Леониду, и беглая усмешка тронула лицо мальчишки. Значит, он знает, подумал Лепид, и гнев вспыхнул в нем, как пламя от свечи. - Вручение не состоится в этом году, и праздника не будет.
   К изумлению Лепида, раздался всеобщий довольный возглас, и его лицо помрачнело.
   - Господа! - крикнул он, подняв руки. Наступила тишина. - Я не понимаю причины этой радости. Может быть, кто-то объяснит мне? Ты, например, - он указал на Леарха.
   - Савра смухлевал, - ответил Леарх, и Лепид заметил несколько согласно кивающих голов.
   - Он не мухлевал! - рыкнул Лепид. - Он победил! И это главное, что должен делать спартанец - побеждать. И позвольте мне прояснить кое-что для вас всех. Если бы Леонид выслал свою конницу вперед, то сумел бы остановить атаку. Тогда, с дальнейшим продвижением Пармениона, его правый фланг оказался бы открыт для дротиков и стрел. Парменион был бы уничтожен. Я не оправдываю его использование скиритаев, но когда я вижу спартанцев, оспаривающих поражение, я глубоко скорблю. Позор вам!
   Крутнувшись на носках, он зашагал с площадки для занятий, оставляя ошарашенных учеников позади себя.
   - Я не думал, что ему нравится Савра, - прошептал Леарх.
   - Он сказал правду, - подал голос Леонид.
   - Нет, Савра смухлевал, - вставил Гриллус.
   Леонид встал и повернулся к остальным.
   - Он был прав! Я недооценил Савру, и он посрамил меня. Я должен был надеть Покров Стыда. Было много способов разбить его, если б я предугадал его план, и три способа, позволяющие выиграть битву, даже если бы я не понял его намерений. Я не использовал их. Так что хватит об этом.
   Леонид ушел прочь, и Гриллус повернулся к Леарху, придвинувшись ближе.
   - Полукровка остается сегодня в доме моего отца, - шепнул он. - Но вечером он отправится домой на похоронную ночь.
   - Ну, и?
   - Ну, и он не сможет бежать на Олимпиаде с переломанными ногами.
   - Я не знаю...
   - Он оскорбил нашего друга! - прошипел Гриллус.
   - А что если твой отец прознает обо всем?
   - Будет темно. И Савра не назовет наших имен.
   - Стало быть, сегодня вечером, - согласился Леарх.
  

***

   Тело, замотанное в белую простыню, было поднято с кровати и возложено на плащ, натянутый между двумя шестами. Парменион смотрел, как женщины несли его мать от Дома Смерти к погребальному холму. Было четыре носильщицы, одетых в белое, а следом шла Рея в образе Матери Скорби. За ней шел Парменион, рука об руку с афинским полководцем Ксенофонтом.
   Кладбище лежало за Мраморным Театроном на востоке города, и эта небольшая процессия проделала путь мимо тихой торговой площади и монумента Павсанию и Леониду.
   Они достигли входа в пещеру, где сидела ожидающая их старуха с развевающимися на ветру белыми волосами.
   - Кто желает пройти к мертвецам? - спросила она.
   Рея вышла вперед: - Моя подруга Артема, - ответила она.
   - Кто принес плату за переправу?
   - Я, Парменион. - Он бросил серебряную тетрадрахму в ее протянутую ладонь. Она склонила голову на бок, и ее тусклые глаза обратились к нему. Мгновение она сидела недвижно, как сама смерть, затем перевела взгляд на стоявшего в молчании Ксенофонта.
   - Тот, Кто Есть, и Тот, Кому Быть, - прошептала старуха. - Пригласи меня в свой дом, военачальник.
   Отклонение от ритуала поразило Ксенофонта. Он глубоко вздохнул.
   - Как пожелаешь, госпожа.
   - Внесите тело в место упокоения, - сказала она. Рея приказала носильщицам пройти вперед, и темный зев пещеры поглотил их, скрыв от глаз. Двое мужчин остались стоять у входа.
   - Я не сумел нанять плакальщиц, - проговорил Парменион. - Посмотрят ли боги с укором на нее из-за этого?
   - Спорный момент, - ответил Ксенофонт. - Тронут ли богов фальшивые слезы и вопли? Я сомневаюсь. Бывало, хорошие люди умирали неоплаканными и неотпетыми, тогда как отъявленных злодеев хоронили с тысячами плакальщиц. Наивно будет полагать, что боги менее проницательны, чем люди.
   - Ты веришь в них?
   - Я верю, что есть силы, которые влияют на нашу жизнь. Мы даем им множество имен.
   - Ты думаешь, она будет жить снова?
   - Я бы хотел в это верить. Пойдем, пройдемся немного. День не столь знойный.
   Вместе они зашагали назад к монументу Павсанию и Леониду. Это был огромный куб из мрамора, на котором стояла статуя спартанского гоплита, а на основании была высечена история сражения при Платеях, в котором захватническая персидская армия была разбита силами спартанских фаланг. Ксенофонт снял свою белую накидку и сел в тени. Пожилая вдова подошла к ним, предлагая свежих гранатов. Ксенофонт бросил ей в ладонь монету и купил три фрукта. Он протянул один Пармениону.
   - В чем был урок, полученный при Платеях? - спросил Ксенофонт, достав из-за пояса кинжал и разрезая плод.
   - Урок? - хмыкнул Парменион, пожимая плечами. - Они ударили персам в лоб, сломили и обратили их в бегство. Какой мы должны извлечь из этого урок?
   - Почему персы бежали?
   Парменион сел рядом с полководцем. Снимая кожуру с плода, он жадно ел, выплевывая зернышки на землю. - Не знаю. Они испугались?
   - Конечно они испугались, - буркнул Ксенофонт. - Думай!
   Парменион смутился, покраснел лицом. - Я мало знаю о сражении, - признался он. - Я не могу ответить тебе.
   Ксенофонт, похоже, успокоился. Он закончил с гранатом и облокотился спиной на холодный мрамор. - Изучи свидетельства, Парменион.
   - Я не знаю, чего ты хочешь!
   - Если ты ответишь мне на этот вопрос, я сделаю то, о чем ты просил, - буду обучать тебя. Если же нет... все равно без толку. Подумай об этом, и приходи сегодня вечером. - Ксенофонт встал и ушел.
   Парменион долго сидел, ломая голову над вопросом, но ответ ускользал от него. Он сошел вниз на торговую площадь, прокрался между лошадьми и стащил два пирога. Он был замечен торговцем лошадьми, но смылся через аллею и припустил по Выходной Улице прежде, чем тот мог схватить его. Спартанские юноши были вынуждены добывать себе дополнительную пищу воровством. Если их ловили, то жестоко наказывали -- не за кражу, а за то, что попадались.
   На Выходной он увидел двух пожилых мужчин, сидевших возле дворца Агесилая. Он подошел к ним, сдвинув брови. Один из мужчин изучающе посмотрел на него.
   - Ну? - спросил он.
   - Господин, - проговорил Парменион. - Каков был урок, полученный при Платеях?
   - Урок? - переспросил мужчина. - Какой еще урок? Единственный урок, извлеченный из сражения, предназначен для персов и всего остального мира: нападая на спартанское войско, не надейся победить. Что за глупые вопросы!
   - Спасибо, господин, - поблагодарил Парменион, снова сдвинул брови и удалился.
   Что за испытание подкинул ему Ксенофонт? Был ли ответ столь очевиден? Коли так, почему Афинянин ставил его во главу угла? Парменион побежал к акрополю, где съел пироги и стал смотреть на горы Тайгетуса.
   "Изучи свидетельства" - говорил Ксенофонт. Какие свидетельства? Пять тысяч спартанских воинов встретили великую армию Ксеркса на полях Платеев. Персы были разбиты, война выиграна. Павсаний командовал спартанцами.
   Какой урок?
   Парменион встал и спустился с холма вниз к монументу. Там он прочел высеченное на мраморе описание битвы, но это ему не дало ничего нового, чего бы он не знал. Где же были свидетельства?
   Он начинал злиться. Ксенофонт не желал обучать его и нашел для себя такое хитрое оправдание. Поставить перед ним задачу без ответа, а потом дать от ворот поворот. Но даже через свой гнев Парменион отбросил эту мысль. Ксенофонт не нуждался в оправданиях. Простого "нет" было бы достаточно.
   Монумент Павсанию и Леониду...
   Он возвышался над юношей, его тайна была заключена в камне. Мальчишка посмотрел вверх на статую гоплита. Длинное копье воина было сломано, и все равно он выглядел могучим и грозным.
   Был это Леонид или Павсаний, задумался Парменион, или же простой солдат?
   Леонид? Почему Царь, сраженный при Фермопилах, запечатлен на монументе, посвященном Платеям? Он был убит за несколько месяцев до этой битвы. Греки просили спартанцев возглавить их армию против персидского нашествия, но спартанцы проводили в те дни религиозные празднества, и их жрецы отказали в поддержке военных действий. И все же Царю Спарты, Леониду, было позволено взять с собой личную гвардию из трех сотен воинов и занять с ними Фермопильское ущелье. Там они бились, стоя против персидской орды плечом к плечу, и даже когда их предали и окружили, спартанский строй по-прежнему держался. Персы, устав атаковать, покончили с оборонявшимися при помощи дротиков и стрел.
   Как солнце просвечивает сквозь тучи, так и ответ на вопрос Ксенофонта засиял в сознании Пармениона. Какой урок был получен при Платеях? Даже в поражении есть победа! Персы, слишком уставшие сражаться даже с остатками трехсот гоплитов, под конец столкнулись лицом к лицу с пятью тысячами воинов Спарты. Они увидели продвижение строя с копьями наизготовку -- и побежали. Вот почему монумент был общим. Платеи были также победой Царя Леонида, победой, которая была одержана отвагой, стойкостью и героической смертью.
   Он снова посмотрел на мраморного гоплита.
   - Я приветствую тебя, Леонид, - сказал он.
  

***

   Слуги Ксенофонта расступились, едва старая женщина вошла в ворота его дома. Никто не осмеливался приблизиться к ней. Она видела их страх и улыбалась, опираясь на свой посох, пока ожидала хозяина дома.
   Она чувствовала на себе много взглядов. Когда-то давно эти глаза наполнились бы желанием -- когда-то малейший взгляд Тамис был способен разжечь в мужчинах страсть и толкнуть их на братоубийство за одно только право держать ее за руку. Старая женщина закашлялась и сплюнула. Когда-то... Кого теперь заботит это когда-то? Ее первый муж погиб в войне с Афинами, второй -- в сражении во Фракии. Третий подхватил лихорадку жарким летом, когда вода была заражена, и умер в агонии, пока Тамис посещала Дельфы. Последнего она могла бы спасти -- если б только знала о его недуге. Могла бы? Или не могла? Какая теперь разница? Прошлое мертво.
   Она услышала открывающуюся дверь и бравую поступь афинского полководца, встречающего ее. Она смотрела на него одновременно глазами своего тела и глазами Дара, видя как облик красивого полководца, так и отсвет огня его души.
   - Добро пожаловать в мой дом, госпожа, - молвил он.
   - Проводи меня в тень и дай попить, - сказала она. Его ладонь коснулась ее руки, и она почувствовала его силу. Это смутило ее, напоминая Тамис дни юности. Сила солнечного света осталась за дверью, когда он ввел ее в альков справа. Здесь она почувствовала благовония с ароматами разных цветов и холодный камень стен. Она села и стала ждать в молчании, пока слуга не принес ей кубок прохладной воды из погреба.
   - У тебя есть послание от богини для меня? - осведомился Ксенофонт.
   Тамис пригубила воду. Холод задел открытый нерв гниющего зуба, и она поставила кубок на каменный стол.
   - Ты не отыщешь того, чего жаждешь, Афинянин. Не будет больше великих войн для тебя. Не будет славы на поле брани, - она почувствовала его разочарование, негодование и злость. - Ни один человек не достигает всех своих мечтаний, - сказала она более мягко. - Но ты останешься в памяти людей на тысячи лет.
   - Как же так, если моим победам пришел конец?
   - Я не знаю, Ксенофонт. Но ты можешь верить моим словам. Так или иначе, я пришла сюда говорить не о тебе. Я пришла поговорить о юнце.
   - О юнце? Какой еще юнец?
   - Парень, похоронивший свою мать. Тот, Кому Быть. Он познает славу и боль, трагедию и триумф. Он -- великий человек.
   - Он всего лишь дитя. Не Царь, и даже не благородный гражданин. Что он может совершить?
   Тамис глотнула воды. Ей было уютно здесь, и в то же время она была нежеланной гостьей. Замечательно было бы провести весь день в тени, обратив мысли к более радостным временам своей долгой, долгой жизни. Она вздохнула.
   - Его судьба -- это славные дела, но его имя не будут помнить так, как твое, несмотря даже на то, что он поведет армии по всему миру. Твоя задача -- обучить его, дать ему то, что хранишь сам.
   - Я ничего не храню! - перебил Ксенофонт. - У меня нет ни богатства, ни войска.
   - Все, в чем он нуждается, Афинянин, содержится в твоей голове. Ты знаешь сердца мужчин и дороги битв. Передай ему эти дары. И следи, как он будет развиваться.
   - Он приведет Спарту к славе?
   - Спарта? - она загадочно усмехнулась. - Дни Спарты сочтены, Ксенофонт. Нами правит хромой Царь. Они не послушали оракула. Лисандр думал, что сможет это исправить -- но люди не захотели этого. Не будет больше нового величия Спарты. Нет, мальчик уйдет отсюда. Ты отправишь его, когда время придет, - Тамис встала.
   - Это всё? - спросил Ксенофонт, поднимаясь. - Кормишь меня намеками. Почему ты не можешь сказать больше?
   - Потому что это все, что я знаю, Афинянин. Ты думаешь, боги передают своим служителям все свое знание? Я сделала то, что должна была сделать. Больше мне ничего не ведомо.
   С этой ложью на устах Тамис отошла назад, под палящее солнце, и вышла на улицу.
  

***

  
   Тамис неспешно шла улицами Спарты мимо озера и малого храма Афродиты. Она следовала прямым путем к дверям своего дома -- низкого, кособокого, однокомнатного, с очагом посередине и отверстием в крыше, через которое дым уходил из помещения.
   В углу стояла узкая кушетка, и больше никакой мебели. Тамис присела на корточки перед остывшим очагом. Подняв руку, она шепнула три слова, и языки пламени вырвались из холодного пепла, ярко вспыхнув. Некоторое время она смотрела в танцующий огонь, пока тяжесть одиночества не опечалила ее. Плечи ее задрожали.
   - Где ты, Кассандра? - прошептала она. - Приди ко мне.
   Пламя взвилось выше, закручиваясь, словно пытаясь окружить незримую сферу. Постепенно в пламени проступило лицо, царственное лицо, заостренное, с длинным орлиным носом. Не красивое, если быть честным, но привлекательное, с резкими чертами, в обрамлении слегка вьющихся светлых волос.
   - Зачем ты тревожишь мой сон? - спросила огненная женщина.
   - Мне одиноко.
   - Ты расходуешь свои силы слишком неосторожно. И бессмысленно.
   - Почему я не могу призвать тебя? - спросила старуха. - Я очень нуждаюсь в друзьях -- мне нужна компания.
   - Мир изобилует жизнью, - сказала огненная женщина. - Вот где должны быть твои друзья. Но если тебе надо поговорить, то я готова слушать.
   Тамис кивнула и рассказала о тени будущего, о пришествии Темного Бога.
   - Как это касается тебя? - спросила Кассандра. - Это лишь часть вековечной битвы между Истоком и Духом Хаоса.
   - Я могу остановить рождение, знаю, что могу.
   - Прекрати... о чем ты? Ты видела, чему быть. Как ты можешь изменить это?
   - Да как ты смеешь задавать подобные вопросы? - вспыхнула Тамис. - Ты, как и я, знаешь, что существуют тысячи тысяч возможных будущих, и все они зависят от решений, принимаемых мужчинами и женщинами, и даже детьми и зверями.
   - Об этом я и говорю, Тамис. Твои силы были даны тебе не для того, чтобы манипулировать событиями; это никогда не было путем Истока.
   - А может быть именно для того, - перебила Тамис. - Я изучила сотни возможных будущих. По меньшей мере в четырех Темному Богу можно помешать. Всё, что мне нужно было сделать -- это отследить линии развития в обратном направлении, до элемента, который изменит ход истории. И я сделала это!
   - Ты говоришь о мальчишке Парменионе, - печально проговорила огненная женщина. - Ты ошибаешься, Тамис. Тебе следует прекратить свое вмешательство. Значение происходящего неведомо тебе; оно больше, чем все миры; это часть космического противостояния Хаоса и Гармонии. Ты даже не представляешь, какой ущерб можешь нанести.
   - Ущерб? - с сомнением переспросила Тамис. - Я знаю, что ущерб будет нанесен, когда Темный Бог вырвется на свободу и сможет ходить по земле в человеческом обличии. Горы омоются кровью, реки исторгнут черный дым. Земля будет опустошена.
   - Я вижу, - сказала Кассандра. - И, конечно, ты одна обладаешь силой противостоять злу?
   - Не поучай меня! Ты считаешь, что я должна уйти, как ушла ты, дав пророчества, которым никто не поверил? Какой от них был прок? Какой был прок от тебя? Исчезни!
   Огонь померк, лицо исчезло.
   Тамис вздохнула. Правильным или ошибочным было это направление, но выбор сделан. Парменион станет Воином Света, отражающим тьму.
   Не вмешиваться! А как они думают, кто разрушил планы прошлого Пришествия более двадцати лет назад, когда ребенку было предназначено родиться у Царя Персии? Кто проник в сознание наложницы ночью зачатия и заставил ее взобраться на вершину башни и броситься вниз, на камни?
   - Это была я! - прошептала Тамис. - Я!
   "И ты была неправа," - сказал слабый голос в ее сознании. - "Ты неправа теперь. Парменион должен сам прожить свою жизнь. Не тебе подменять его судьбу."
   - Я не подменяю ее, - сказала она вслух. - Я помогаю ему исполнить ее.
   "Он должен быть волен выбирать самостоятельно."
   - Я дам ему выбор. В решающий момент его жизни, я приду к нему. Я предоставлю ему выбор.
   "И что если ты ошибаешься, Тамис?"
   - Я не ошибаюсь. Темный Бог должен быть остановлен. И его остановят. Оставь меня!
   В последовавшей тишине Тамис с тяжелым сердцем оглядела нищенскую комнату. Со своими силами она могла бы обзавестись богатым дворцом, жить с блеском. Но она выбрала это.
   - Я посвятила свои силы Истоку, - сказала она комнате. - И Свет всегда со мной во всех моих делах.
   Некому было согласиться или возразить, но Тамис по-прежнему была неуверена. Она указала на пламя и произнесла имя. Появилось лицо мужчины.
   - Сыграй мне, Орфей. Пусть музыка успокоит мое сердце.
   Едва сладкие ноты лиры зазвучали в комнате, Тамис отошла к своей постели, легла на спину и стала думать о будущих, которые видела. В трех из них Темный Бог рождался в Спарте, правящем полисе Греции.
   Три возможных отца. Леарх, который мог вознестись к величию. Нестус, близкий к царской семье. И Клеомброт, который мог стать Царем.
   Тамис закрыла глаза. "Теперь мы посмотрим, какова твоя судьба, Парменион," - прошептала она. - "Теперь мы посмотрим."
  

***

  
   Парменион лежал на склоне холма к востоку от города и смотрел, как бегают молодые девушки. Собственный интерес к их делам удивлял его, так как он не испытывал его до прошлого лета. Он припомнил день, когда новый вид удовольствия пришел в его жизнь. В тот день он бежал вверх и вниз по холмам, как вдруг голос, сладкий, как рождение утра, заговорил с ним.
   "Что ты делаешь?"
   Парменион обернулся и увидел девицу, примерно лет четырнадцати. Она носила простую белую тунику, сквозь которую ему было видно не только изумительную форму ее маленьких грудей, но также и соски, натянувшие льняную ткань. Ноги ее были загорелы и гладки, талия -- стройна, бедра -- округлы. Он смущенно поднял взор, беспокоясь, что покраснел -- и обнаружил, что смотрит в широкие, зеленые глаза на лице исключительной красоты.
   "Я... бегал", - ответил он.
   "Я видела", - сказала она, подняв руку и запуская пальцы в рыжевато-золотистые волосы. Пармениону показалось, что свет солнца заиграл в ее локонах, сияя как бриллианты. - "Но скажи мне, почему?" - продолжила она. - "Ты взбегал на холм. Потом сбегал вниз. И снова вверх. Это же бессмысленно".
   "Лепид -- наставник моего барака -- говорит, что это усилит мои ноги. Я быстр".
   "А я Дерая", - сказала она.
   "Нет, мое имя не Быстр".
   "Я понимаю. Просто шучу".
   "Понятно. Я... Мне надо идти". - Он повернулся и побежал вверх по склону. Удивительно, но, учитывая предыдущие нагрузки, он перешел на темп, которого не ожидал сам от себя.
   Почти год с этой встречи он приходил на холмы и поля за озером, чтобы посмотреть на бегающих девушек. Лепид говорил ему, что только в Спарте женщинам позволено развивать свое тело. Прочие города-государства считают такие упражнения неподобающими, утверждая, что они подстрекают мужчин на преступления, которые караются смертной казнью. Парменион чувствовал, что это может быть правдой, когда лежал на животе с удивительно приятным дискомфортом, следя глазами за Дераей.
   Он видел, как девушки бежали на короткую дистанцию. Дерая была далеко впереди. Она легко побеждала, ее длинные ноги пружинили, ее ступни, казалось, едва касаются травы.
   Лишь дважды за год он находил в себе смелость заговорить с ней, когда она появлялась на поле. Но она каждый раз приветствовала его дружелюбной улыбкой и взмахом руки, а потом поворачивалась и бежала, прежде чем беседа могла как-то завязаться. Парменион не был против. Достаточно того, что он мог смотреть на нее каждую неделю. Кроме того, не было нужды спешить знакомиться с ней, так как спартанцу позволялось жениться лишь когда он достигал поры Мужества в двадцать лет.
   Четыре года. Целая вечность.
   Через час девушки закончили свои упражнения и собрались расходиться по домам. Парменион перевернулся на спину, прикрыв глаза от беспощадного взгляда солнца.
   Он размышлял о многих вещах, отдыхая здесь, заложив руки за шею. Думал о сражении с Леонидом, о бесконечных мучениях в бараках, о Ксенофонте, о Гермии и о Дерае. Он старался не сильно задумываться о матери, рана была слишком свежа, и когда ее лицо возникало в сознании, он чувствовал себя потерянным, переставал владеть собой.
   Вдруг тень упала на него.
   - Почему ты следишь за мной? - спросила Дерая. Парменион вскочил на корточки. Она сидела на коленях около него.
   - Я не слышал, как ты подошла.
   - Это не ответ на мой вопрос, юный Быстр.
   - Мне нравится на тебя смотреть, - ответил он, усмехнувшись. - Ты здорово бегаешь, но по-моему слишком отмахиваешь руками.
   - Так тебе нравится на меня смотреть, потому что любишь критиковать мой бег?
   - Нет, я не это хотел сказать, - Парменион глубоко вдохнул и медленно выдохнул. - Думаю, ты сама знаешь. По-моему, ты опять надо мной подшучиваешь.
   Она кивнула: - Совсем немножко, Парменион.
   Он был ошарашен. Она знала его имя. Это могло значить только одно: она наводила о нем справки, он был ей интересен.
   - Откуда ты меня знаешь?
   - Я видела твое сражение с Леонидом.
   - Ого, - сказал он растерянно. - Как же это, если никто из женщин не допускается смотреть Игры?
   - Мой отец -- близкий друг Ксенофонта, и поэтому военачальник позволил трем девочкам смотреть из окна наверху. Нам приходилось меняться, потому что не всем было видно. Ты сыграл интересную партию.
   - Я победил, - сказал Парменион, защищаясь от возможных упреков.
   - Знаю. Я же только что сказала, что была там.
   - Извини. Я думал, ты будешь критиковать меня. Все вокруг только это и делают.
   Она серьезно кивнула: - Ты мог обойтись даже без скиритаев. Продвигаясь шестнадцатью рядами, ты бы все равно пробился через строй Леонида, так как он растянул свои силы в четыре ряда.
   - Я тоже это знаю, - пожал плечами Парменион. - Но не могу отменить ход.
   - Меч все еще у тебя?
   - Конечно. Почему у меня его не может быть?
   - Это очень даже вероятно. Ведь ты бы мог его продать.
   - Никогда. Это один из семи мечей. Я буду беречь его всю свою жизнь.
   - Это печально, - сказала она, мягко поднявшись на ноги. - Потому что я бы купила его.
   - Что тебе в этом мече? - спросил он, поднявшись и став рядом с ней.
   - Я бы отдала его брату, - ответила она.
   - Это был бы ценный подарок. Ты не против, что я смотрю за твоими пробежками?
   - А должна быть против? - проговорила она с улыбкой.
   - Ты помолвлена?
   - Еще нет, хоть мой отец и заговаривает об этом. Это предложение, Парменион?
   Прежде чем он смог ответить, чья-то рука схватила его за плечо, оттягивая назад. Он мгновенно крутнулся, и его кулак врезался в челюсть Леонида, пошатнув того. Золотоволосый спартанец потер подбородок, а затем двинулся вперед.
   - Прекратите! - воскликнула Дерая, но юноши проигнорировали ее, скованные взглядами, полностью сосредоточенные друг на друге. Леонид скользнул вперед, проводя обманный боковой удар, а затем нанося молниеносный прямой в лицо Пармениона. Меньший парень нырнул под удар, хватая тунику Леонида и впечатывая колено в пах противника. Леонид взвыл от боли и согнулся пополам. Лоб Пармениона врезался в лицо Леонида, и тот осел и почти упал. Парменион оттолкнул его, потом увидел широкий зубчатый камень в траве. Подняв его, он надвинулся на ошеломленного Леонида, желая лишь одного -- раскроить ему череп.
   Дерая преградила ему путь, и ее ладонь соприкоснулась с его щекой, как удар молнии. Его пальцы стиснули ей горло, и камень взметнулся вверх... он застыл, увидев ужас в ее глазах.
   Отбросив камень, он отступил: - Я... я прошу прощения... Он... Он мой враг.
   - Он мой брат, - сказала она с лицом, холодным, как тот камень, что он только что бросил на землю.
   Леонид, оклемавшись, теперь стоял рядом с ней: - Еще раз подойдешь к моей сестре -- и ответишь мне за это с мечом в руке.
   Парменион вдруг засмеялся. Но в этом звуке не было слышно юмора.
   - Это будет удовольствием, - процедил он. - Ведь мы оба знаем, какой меч я буду держать в руках. Тот, который тебе никогда не заполучить -- хотя ты жаждешь его всей душой. Но не страшись, Леонид, мне ничего не нужно от тебя -- или от твоей семьи.
   - Думаешь, я боюсь тебя, простолюдин?
   - Если не боишься -- то должен бояться. Выходи против меня когда пожелаешь, ты, надменная свинья. Но знай одно -- я тебя уничтожу!
   Повернувшись на пятках, Парменион удалился.
  

***

   Гермий покинул тренировочную площадку и пошел по улицам, через торговую площадь, подойдя к озерному святилищу, когда девушки уходили оттуда. Там не было никаких следов Пармениона, и он уже собрался удалиться за деревья, когда его заметила Дерая и помахала ему рукой. Скромно улыбаясь, он подошел. Дерая подбежала к нему, чмокнув в щеку.
   - Не часто мы видим тебя здесь, кузен. Проявляешь интерес к девочкам?
   Две подружки Дераи подошли к нему, трогая его тунику и как бы изучая узор на ткани.
   Гермий зарделся: - Я ищу своего друга, Пармениона.
   Ее лицо помрачнело. - Он был здесь. А теперь ушел, - отрезала она.
   - Он обидел тебя? - обеспокоенно спросил Гермий.
   Дерая ответила не сразу. Леонид будет разгневан, если узнает, что она говорила о его поражении, но все же она была вынуждена рассказать о происшествии. Взяв Гермия за руку, она отошла подальше от других девушек, и они сели в тени на берегу Священного Озера. Там она рассказала Гермию всё, что произошло.
   - Ты не можешь знать, что довелось ему пережить, Дерая, - объяснил он. - По некой причине -- и я не могу ее постичь -- он ненавидим всеми. Что бы он ни делал, он не встречает одобрения. Когда выигрывает соревнование, то его никто не поздравляет с победой, даже когда он обгоняет ребят из других бараков. И тем не менее он прилежен и умен. Они собираются против него бандами и бьют палками. Немного есть тех, кто мог бы побить его один-на-один.
   - Но мой брат не стал бы принимать участия в таких вещах, - сказала Дерая. - Он благороден и силен, он никогда бы не побежал за остальными.
   - Я согласен с тобой, я всегда... уважал Леонида. Но побои совершались от его имени, и он не предпринимал попыток остановить их. Последний раз это было вечером перед Игрой, и Парменион был вынужден всю ночь скрываться на акрополе. Ты же видела его синяки.
   Дерая подняла плоский голыш и швырнула его в озеро, глядя, как он подпрыгивает на голубой воде. - Никто не бывает ненавидим без причины, - сказала она. - Он наверное самонадеянный и худородный. Леонид говорит, что он почти варвар, полукровка, но при этом держится рядом с истинными спартанцами, глядя на них сверху вниз.
   Гермий кивнул: - В этих словах есть правда. Но когда все вокруг против тебя, то всё, что тебе остается -- это гордость. Он не позволит им покорить себя. Я предлагал ему поддаться и проиграть в Игре, но он не сделал этого. И посмотри, что случилось! Каждый ненавидит его теперь еще больше. Что его ожидает в будущем, Дерая? Он теряет деньги, у него нет статуса.
   - У него что, совсем нет друзей -- кроме тебя?
   - Нет. Есть девушка, как я полагаю. Он ходит смотреть на нее каждую неделю. Когда говорит о ней, становится другим человеком. Но я не знаю ее имени и сомневаюсь, что он вообще разговаривал с ней.
   - Он разговаривал с ней, - сказала Дерая. - Он даже хватал ее за горло и замахивался на нее камнем.
   Гермий зажмурил глаза и откинулся назад, положив голову на траву. - Так это была ты. Не понимаю. Он что, был проклят при рождении каким-то злобным духом? Я должен его найти.
   - Я думаю, ты должен опасаться его, Гермий. Я смотрела в его глаза, и в них есть что-то смертельно опасное. У меня кровь в жилах застыла.
   - Он мой друг, - ответил Гермий, легко вскочив на ноги, - и у меня есть вести для него. Но сначала я должен увидеть Леонида. Где я могу его найти?
   - Он говорил, что собирается позаниматься с копьем и мечом -- должно быть, до сих пор на учебной площадке. Но не говори ему, что я рассказала тебе.
   - Прошу, Дерая, он подумает, будто Парменион направил меня.
   Дерая покачала головой и встала. - Что ж, Гермий. Скажи ему, что говорил со мной. Но, предупреждаю, теперь он видит в Парменионе лишь заклятого врага. Ты не встретишь там радушного приема.
   Леонид -- в нагруднике, кожаной юбке и поножах -- сражался с юношей по имени Нестус, и учебное поле гремело от ударов мечей о щиты, когда один нападал на другого. Это были не учебные деревянные клинки, оба использовали короткие железные мечи гоплитов. Наблюдатели с упоением смотрели, как противники кружат в поисках открытых для удара мест в обороне друг друга. Могучего сложения Нестус был чемпионом бараков по бою на коротких мечах, но Леонид был холоден, силен и быстр. Оба юноши тяжело дышали, а на руке Нестуса виднелся порез, и тонкая струйка крови стекала в пыль. Леонид рванулся в бой, но Нестус бросился вперед, щитом врезавшись в Леонида и бросив его на землю. Мгновенно Нестус оказался над ним, приставив меч к горлу. Раздался приглушенный ободряющий возглас. Леонид оскалился и вскочил на ноги, бросив щит. Он обнял своего оппонента, поздравив его, и отошел в тень, где висели мехи с водой.
   Гермий подбежал к нему, помогая снять нагрудник.
   - Спасибо, кузен, - поблагодарил Леонид, отирая пот с лица. - Проклятье, он хорош! Но я уже приблизился к нему вплотную, как считаешь?
   - Да, - согласился Гермий. - У тебя был шанс перерезать ему глотку. В настоящем бою ты бы воспользовался этим -- и победил.
   - Ты видел? Да. У него дурная привычка поднимать щит слишком высоко. Что привело тебя сюда? Уж точно не желание подраться, так?
   - Нет, - сказал Гермий с глубоким вздохом. - Я пришел поговорить о Савре. - Он смотрел мимо Леонида, готовясь к волне гнева, которая, как он чувствовал, вот-вот последует.
   - Он говорил с тобой? - тихо спросил Леонид.
   - Нет. Дерая сказала мне, - он посмотрел на Леонида, удивляясь отсутствию гнева с его стороны.
   - Чего ты хочешь от меня?
   - Конца побоям и притеснениям.
   - Они не имеют ко мне отношения. Я их не устраиваю; и узнаю о них только когда они уже случаются. Его не любят, - хмыкнул Леонид. - Что ты хочешь, чтобы я сделал?
   - Скажи Гриллусу и Леарху, что подобные... побои... позорят тебя.
   - Почему я должен делать это?
   - Потому что ты благородный человек. Ты не трус и не нуждаешься в том, чтобы другие дрались за тебя.
   Леонид усмехнулся: - Лесть, Гермий?
   - Да. Но тем не менее, я верю, что это так. Они не смогут сломать его и принудить к покорности. Однажды они убьют его -- и во имя чего? Потому что подумают, что это тебе понравится. Тебе это понравится, кузен?
   - Да, понравится, - согласился Леонид. - Но ты прав, это подло, и я не хочу в этом участвовать. Я остановлю это, Гермий; давно надо было сделать так. Меня устыдило его появление на Играх с такими следами на теле.
   - Я у тебя в долгу, кузен.
   - Нет, - сказал Леонид. - Это я у тебя в долгу. Но знай, что Парменион мой враг, и однажды я его убью.
   Два часа Гермий разыскивал Пармениона, и наконец нашел его сидящим на гранитном блоке возле статуи Афины На Распутье. Гермий сел подле него.
   - Что такой угрюмый, стратег? - спросил он.
   - Не называй меня так! Когда-нибудь, возможно, - но не сейчас.
   - Твое лицо как туча, Савра. Думаешь о драке с Леонидом?
   - Как ты догадался?
   - Я разговаривал с Дераей. Не знал, что она -- та самая девушка, за которой ты всегда наблюдал.
   Парменион запустил камнем в ближайшее поле, вспугнув тучу больших черных и серых птиц. - Ненавижу воронье. В детстве меня ими запугивали; я боялся, что они залетят ко мне в окно и склюют мою душу. Однажды подслушал из разговора соседей, что вороны выклевали глаза моего отца на поле боя. Я тогда плакал всю ночь, и слышал шуршанье их крыльев у себя в голове.
   - Ты хочешь побыть один, Савра? Я не возражаю.
   Парменион натянуто улыбнулся и обнял друга за плечи. - Я не хочу оставаться один, Гермий, - но все же я одинок. - Вставая, он подобрал еще один камень, перекинув его далеко через поле. - Что мне уготовано здесь, Гермий? Кем я могу стать?
   - А кем ты желаешь стать?
   Парменион покачал головой. - Не знаю. Честно. Когда-то я жаждал лишь одного -- стать спартанским гоплитом, получить щит, меч и копье. Я желал идти за Царем в чужие земли, разбогатеть на военной добыче. Но недавно мне стали сниться странные сны... - он погрузился в молчание.
   - Продолжай! - потребовал Гермий. - Иногда сны бывают посланием от богов. Тебе снились орлы? Это добрый знак. Как и львы.
   - В тех снах нет зверей, - сказал Парменион. - Только люди, вооруженные на битву. Две армии сошлись в широком поле -- и я там полководец. Фаланги движутся вперед, и поднимается пыль, заглушая воинственный клич. Одна из армий - спартанская, ибо воины облачены в кроваво-красные плащи. Бойня идет страшная, и я вижу Царя, который лежит убитый. Потом я просыпаюсь.
   Гермий мгновение молчал, затем усмехнулся. - Ты говоришь, что ты там полководец. Это доброе знамение, так ведь? И, сдается мне, истинный полководец, потому что нет никого, кто сумел бы тебя перехитрить, Савра. А раз ты ведешь их, то как может Спарта проиграть?
   - В том-то и дело, друг мой. Я командую не спартанской армией -- и тот, который погибает, - это Царь Спарты.
   - Боги! - прошептал Гермий. - Тебе не следует говорить таких вещей. Выкинь из головы. Это вовсе никакое не знамение -- тебе снились Командирские Игры, вот и все. Ты так долго думал о них, что это вызвало такой морок. Забудь, Савра. И никогда больше не говори об этом. Так или иначе, у меня есть новости, которые ободрят тебя... обещаю.
   - Тогда поведай мне их, друг. Мне нужно взбодриться.
   - Леонид высказался в твою пользу сегодня на учебном поле, так же как и Лепид. Леонид признал, что играл скверно и что ты заслужил свою победу. Остальные говорили, что ты смухлевал -- а он высказался за тебя. Разве не здорово?
   - Я даже слышу, как боги поют от блаженства, - едко заметил Парменион.
   - Но неужели тебе не ясно? Это ведь значит, что побои прекратятся. Ты избавишься от них.
   - Посмотрим. Я буду судить об этом по тому, сколькие придут на празднование моей победы.
   - У меня есть и другие новости, не столь ободряющие, - сказал Гермий с грустью. - Нелегко об этом говорить, Савра, но церемония чествования отменяется.
   Парменион зло рассмеялся. - Вот так сюрприз! - Его лицо потускнело, он соскочил с камня и обернулся, чтобы посмотреть снизу вверх на мраморную богиню.
   - Что же я сотворил, Афина, чтобы боги так меня возненавидели? Я злодей? Возможно... Но однажды я отомщу им за их козни. Клянусь в этом!
   Гермий ничего не сказал, но он почувствовал укол страха, когда посмотрел в лицо Пармениона и увидел ледяную ненависть в его глазах. Он спустился вниз и встал рядом с Парменионом.
   - Не возненавидь меня, как их!
   Парменион моргнул и затряс головой. - Ненавидеть тебя, мой друг? Да как я могу когда-нибудь тебя возненавидеть? Ты был мне братом, и я никогда этого не забуду. Никогда! Братьями мы были, братьями и останемся, во все дни, что отмерены нам жизнью. Обещаю тебе. А теперь я пойду в дом Ксенофонта. Увидимся позже. Приходи ко мне домой вечером.
   - Приду. Береги себя.
   - Чего мне опасаться? - отозвался Парменион. - Ты же сам сказал, что войне конец.
  

***

   Ксенофонт провел Пармениона в просторную комнату в восточном крыле дома, где было прохладно и светло.
   - Ну как? - спросил Ксенофонт, располагаясь на диване. - Ты нашел ответ на вопрос о Платеях?
   Парменион кивнул. - Фермопилы посеяли пораженческие настроения в сердца персов.
   - Прекрасно! Прекрасно! Я доволен тобой. Я говорил тебе, что война это искусство -- так оно и есть. Но искусство заключается в том, чтобы выиграть сражение до того, как меч обнажен, а копья нацелены на врага. Если твой противник верит, что проиграет -- он непременно проиграет. Это и случилось при Платеях. Персы -- которые долго не могли справиться с тремястами спартанцами -- запаниковали, столкнувшись лицом к лицу с пятью тысячами. Полководец должен работать с сердцами солдат, не только своих, но и вражеских.
   - Значит, ты будешь обучать меня? - спросил Парменион.
   - Значит, буду. Читать умеешь?
   - Только бегло, господин. Моя мать учила меня -- но в бараках этому навыку не придавали большого значения.
   - Тогда ты должен научиться. У меня есть книги, которые надлежит штудировать, в них описаны стратегии, которые ты должен запомнить. Полководец -- тот же кузнец, Парменион. У него много инструментов, и необходимо знать назначение и способы применения каждого из них.
   Парменион глубоко вздохнул и спросил. - Есть вопрос, который я должен задать, господин. Надеюсь, он не заденет тебя.
   - Мы не узнаем об этом, пока ты не спросишь, - с улыбкой ответил военачальник.
   - Я более чем нелюбим окружающими. Очевидно, что когда я достигну нужного возраста, Старшая Лига не примет меня. Тогда, господин, если ты берешь меня в ученики, в чем цель?
   Ксенофонт серьезно кивнул. - В твоих словах кроется большой смысл, юный стратег. В лучшем случае ты станешь Первым Всадником, в худшем -- рядовым воином. Но в тебе есть потенциал стать великим, возглавить людей. Я знаю это; никто не может судить об этом лучше меня. Но твое будущее может быть и не связано со Спартой -- что окажется большой потерей для Спарты. Чего ты жаждешь больше всего?
   Парменион пожал плечами. - Только признания, господин. Я хочу иметь право ходить с гордо поднятой головой, чтобы люди говорили "Вот Парменион -- Спартанец".
   - Это все, чего ты хочешь? Будь предельно честен со мной, стратег.
   Парменион сглотнул слюну, поднял глаза и встретил пронзительный взгляд военачальника. - Нет, господин, это не все. Я хочу втаптывать своих врагов в пыль, повергать их в ужас. Хочу быть полководцем, как ты. Хочу вести людей на битву. - Вдруг он улыбнулся. - Я видел сон, который мечтаю воплотить в жизнь.
   - Ты можешь не достичь всего, чего желаешь, - сказал Ксенофонт, - но я научу тебя всему, что знаю. Я дам тебе знание, но тебе решать, как им распорядиться.
   Слуга принес им еду и разбавленное водой вино, и Парменион сел и стал слушать, как Ксенофонт рассказывал о Походе к Морю и тех бедах, что постигли греков. Он описывал свои стратегические ходы и успехи, но упоминал также о собственных неудачах и их причинах. Часы протекали незаметно, и Парменион чувствовал себя умирающим от жажды, отыскавшим Источник Всей Жизни.
   Он ясно представлял себе все это -- греки, деморализованные после сражения при Кунаксе, но все еще держащие строй. Персидский царь Артаксеркс, обещавший им безопасный путь через свое царство, а затем вероломно умертвивший их командиров, веря, что без лидеров греческие гоплиты станут легкой добычей для его кавалерии. Но солдаты сохранили дисциплину и стойкость. Они выбрали новых командиров, одним из которых стал Ксенофонт. В течение нескольких последующих месяцев греки шли через Персию, разбивая армии, высылаемые против них, и пересекая неизвестные земли. Трудностей, с которыми они столкнулись, была тьма -- многочисленные враги, отсутствие укрытия, обледенелые равнины и бесплодные долины. И все-таки Ксенофонт держал их вместе, пока наконец не достигли они моря, и безопасности.
   - Нет на земле воина, - сказал Ксенофонт, - способного побить грека. Потому что одни только мы понимаем природу дисциплины. Нет ни одного цивилизованного правителя, который не призывал бы греческих наемников для создания костяка своего войска. Ни одного. И самые могучие среди греков -- спартанцы. Понимаешь ли ты, почему?
   - Да, - ответил Парменион. - Наши враги знают -- в своих сердцах -- что мы победители. И мы знаем это в наших сердцах.
   - Спарта никогда не будет завоевана, Парменион.
   - Пока не явится войско с такой же подготовкой -- и в большем составе.
   - Но этого не случится. Наша страна раздроблена на города-государства, каждое из которых боится собственного соседа. Если бы Афины и Фивы вновь объединили силы против Спарты, то многие полисы испугаются этого союза -- и объединятся со Спартой против него. Наша земля знает историю подобных противостояний. Союзы, которые заключаются и расторгаются, множество разрозненных групп, бесконечно предающих одна другую. Ни один из полисов никогда не одерживал полную победу. Нам бы покорить мир, Парменион, но мы никогда не сможем этого сделать. Мы слишком заняты, сражаясь с самими собой. - Ксенофонт встал. - Время уже позднее, тебе надо возвращаться домой. Приходи через три дня. Мы пообедаем, и я покажу тебе книги на будущее.
   - А ты обучаешь своего сына? - спросил Парменион, вставая, чтобы уйти.
   Лицо Ксенофонта омрачилось. - Я буду твоим учителем, и ты будешь задавать мне вопросы, касающиеся стратегии. Ты не будешь задавать вопросы, касающиеся моей семьи!
   - Я прошу прощения, господин. У меня не было намерения оскорбить тебя.
   Ксенофонт покачал головой. - И мне не следовало быть таким вспыльчивым. Гриллус -- трудный парень; у него нет родины. Он, как и ты, хочет признания, хочет быть принятым. Но у него нет ума. Его мать была красива, Парменион, но она была также проклята ограниченным разумом. Словно боги, сверх всякой меры одарившие ее красотой, решили, что мозги станут для нее ненужной роскошью. Мой сын многое унаследовал от нее. Отныне мы не будем больше говорить об этом.
  

***

   Ночная тишь уже накрыла город, когда Парменион одиноко брел по залитым лунным светом улицам. Высоко на акрополе он мог различить лишь высокую статую Зевса, да еще башни Бронзового Дома. Он вышел на широкую Выходную Улицу и остановился перед дворцом, глядя на стражей, карауливших вход. Дворец Цены За Скот, дом Агесилая. Странное название для обители Царей, подумал он. Один из древних Царей Спарты поистратился деньгами и женился на дочери коринфского купца, чтобы обеспечить себе ссуду в четыре тысячи голов скота. С их продажи он и построил себе дворец. Парменион смотрел на величественное здание, на его высокие колонны, длинную, покатую крышу. Поначалу он думал, что древний Царь обладал хорошим чувством юмора, чтобы так назвать дворец, но теперь он вдруг понял, что это было скорее из чувства вины. Вынужденный обручиться с иностранкой, он запечатлел свой позор, чтобы его разделили будущие поколения.
   Странный народ эти спартанцы.
   Единственный народ в Греции, признающий наследниками исключительно мальчиков и готовящий их к войне; единственный народ, позволивший женщинам выполнять физические упражнения и укреплять свою силу, чтобы рожать воинов во имя продолжения величия Спарты.
   Парменион пошел дальше, пока не достиг прямой дороги к собственному дому. Здесь он остановился и полез по высокой стене, отыскивая пальцами трещины в камне. Распластавшись на черепичной крыше, он подтянулся, чтобы посмотреть вниз на ворота своего маленького дома. Гермий говорил, что жестокая кампания против него окончена, но Парменион не верил в это. Держась глубоко в тени, он подполз к краю крыши и принялся в течение нескольких минут изучать аллеи, раскинувшиеся внизу, тщательно прислушиваясь и присматриваясь.
   Убедившись, что все чисто, он засек движение с запада и увидел Гермия, бегущего вверх по вымощенной улице. Он уже готов был прокричать другу приветствие, как вдруг пять фигур выросли из тени и устремились к бегущему юноше. Парменион увидел палки и дубинки у них в руках. Гермий согнулся от удара, угодившего ему по черепу. Парменион встал и бросился с крыши, ногами вниз. Он приземлился на спину фигуры, закутанной в плащ, и услышал отвратительный хруст ломающейся кости; его жертва издала страшный вопль и упала на камни мостовой. Парменион упал вместе с ней, затем перекатом встал на ноги. Палка летела ему в голову, но он поднырнул по нее и впечатал кулак в скрытое капюшоном лицо. Капюшон откинулся назад, и Парменион узнал Гриллуса. Афинянин, с разбитыми в кровь губами, устремился в атаку. Парменион шагнул ближе и нанес два удара по корпусу, а затем -- боковой слева ему в ухо. Гриллус тяжело шмякнулся на землю. Дубинка ударила Пармениона в спину, бросая его вперед, но он припал на колени и следующий удар блокировал ладонями. Схватив плащ противника, он потянул его на себя. Их головы столкнулись, но Парменион устроил так, что его лоб разбил нос противника. Нападавший высвободился и пополз прочь. Парменион подхватил упавшую биту и отчаянно закрутил ей, когда они к нему приблизились, ударив по руке ближайшего из нападавших. Парень, на которого он спрыгнул, лежал теперь недвижно на земле, а Гриллус убежал. Только трое стояли теперь перед ним, но один из них держал руку за спиной, другая же, ничем не занятая, свободно висела вдоль тела.
   Парменион свалил еще двоих, ткнув дубинкой в пояс первому и затем набросившись на второго. Он упал на землю, оставив противника под собой, и покатился. Другой юноша приблизился с ножом в руке, лезвие зловеще сверкало при луне.
   - Теперь ты умрешь, помесь! - послышался голос Леарха. Двое оставшихся побежали наутек, когда Парменион резко встал, держа дубинку двумя руками. Леарх прыгнул вперед, но Парменион ушел в сторону, врезав нападавшему дубинкой по пояснице. Кинжал выпал из его пальцев. Парменион поднял оружие и надвинулся на врага.
   Леарх отступал, Парменион шел на него, пока тот не достиг стены.
   Парменион бросил взгляд на застывшую фигуру Гермия, увидел кровь, текшую из раны на темени.
   - Ты зашел слишком далеко, - сказал он Леарху, почти шепотом, сверкая глазами. - Слишком далеко, - повторил он, подняв руку и откинув с него капюшон.
   Нож вонзился в живот Леарху, разрезая снизу вверх, по направлению к легким. Парменион придвинулся вплотную, его лицо было в дюйме от пораженного, с округлившимися глазами, лица Леарха.
   - Вот как выглядит смерть, ты, спартанский шлюхин сын.
   - О, боги... - простонал Леарх, западая на стену. Парменион ухватил его за волосы и снова поднял на ноги.
   - Мольбы тебе уже не помогут.
   Дыхание ушло из горла Леарха, и глаза его закрылись. Парменион дал телу упасть, гнев его постепенно уходил. Он уставился вниз, на труп, потом вытащил кровавый кинжал. Услышав стон Гермия, он подбежал к нему. - Ты в порядке? - спросил он.
   - Голова... болит...
   - Дай я тебе помогу.
   - Ты ранен в руку, - сказал Гермий, трогая кровь.
   - Это не моя, - проворчал Парменион, указывая на мертвого Леарха.
   - Ты убил его? Не могу поверить. О, Парменион!
   - Дай-ка я занесу тебя в дом -- а потом найду офицера стражи.
   Через час тело унесли, а Парменион был доставлен Лепидом в бараки, где в дверях уже стоял, дожидаясь, старый начальник. Без единого слова командир повернулся и поднялся вверх по лестнице в комнату с видом на внутренний дворик. Он уселся за широкий стол и жестом пригласил Лепида присесть тоже. Пармениона оставили стоять перед мужчинами. Он смотрел на их лица, освещенные тусклыми лампами. Лепида он знал хорошо; мужчина был крут, но честен. Командира он знал только заочно, как железноволосого поборника дисциплины, ветерана многих битв. Старик смотрел на него.
   - Что ты имеешь сказать? - спросил он голосом, лязгающим как извлекаемый из ножен меч.
   - Пятеро в капюшонах напали на моего друга, - сказал Парменион. - Что, по вашему, мне оставалось делать? Я пришел к нему на выручку.
   - Ты убил своего знакомого, спартанца, юношу из хорошей семьи.
   - Я убил коварного злоумышленника, который, с шайкой дружков, вооруженных дубинками, наскочил на безоружного парня.
   - Не дерзи мне, мальчишка!
   - Тогда не унижай меня, господин!
   Начальник прищурился. Его могучие кулаки сжались, и Парменион почувствовал, что тот был готов встать и прибить его, но старик сделал глубокий вдох и успокоился. - Опиши мне все, что произошло. - Парменион так и сделал, исключив из рассказа их последнюю беседу с Леархом.
   - Правда ли то, - спросил начальник, - что ты не ладишь с другими парнями?
   - Да.
   - Правда ли также то, что ты был объектом их... шалостей до этого дня?
   - Да.
   - Тогда ты вероятно знал, атакуя их, что они скорее всего охотились за тобой -- что твоего друга ударили по ошибке?
   - Конечно. Гермия все уважают.
   - Так значит, дождись ты, когда они признали бы свою ошибку, стычки бы не было. Они бы ушли. Ты согласен?
   - Тогда я об этом не думал -- хотя вижу, что ты прав, командир. Но я увидел, как ударили моего друга, и пришел к нему на выручку.
   - Ты спрыгнул на одного парня, сломав ему плечо, ударил другого дубинкой, сломав руку, и пронзил последнего, убив его. Это твоя вина, полукровка. Ты понимаешь? Прекрасный парень лежит мертвый из-за того, что ты не подумал. Только дикарь может приводить в свое оправдание недостаток мышления. Что касается меня, то я бы хотел увидеть, как ты умрешь за это. А сейчас, прочь с глаз моих!
   Лепид подождал, пока не услышал удаляющиеся шаги мальчишки на лестнице. Затем встал и подошел к двери, наглухо закрыв ее.
   - Он -- позор для нас, - проворчал Старейшина.
   - Нет, командир, - печально произнес Лепид. - То, что случилось сегодня в этой комнате, было позором.
   - Ты отважился судить меня?
   Лепид взглянул на старика. - Это мое право, право спартанца. Он пришел на выручку другу, рискуя собой. Но он не струсил. Ты должен понимать это. Завтра над ним не будет суда. Если же суд состоится, то я возьму слово.
   Лепид повернулся и вышел из комнаты. Он вышел в ночь и вдруг обнаружил, что вернулся назад, на место драки. Лампа горела в окне дома Пармениона, и Лепид постучал в ворота.
   Парменион открыл шаткие ворота и отступил, давая дорогу офицеру. Лепид вошел в маленькое строение и сел на кровать. Парменион предложил ему кубок воды, но он только отмахнулся.
   - Я хочу, чтобы ты забыл то, что произошло сегодня в бараках, - сказал Лепид. - И хочу, чтобы ты простил начальника. Леарх был его родственником, и он любил мальчишку. То, что ты сделал, было правильно. Ты понял меня?
   - Да, господин, правильно.
   - Сядь, Парменион, сюда, рядом со мной, - юноша сел. - Теперь дай мне руку и посмотри в глаза. - Парменион сделал так, как он сказал. Он почувствовал силу в ладони наставника и увидел сосредоточенность в его лице. - Слушай меня, парень. Похоже, немного осталось тех, кто понимает, что такое быть спартанцем. Когда мы деремся, мы деремся чтобы победить. Мы стоим за друзей, убиваем врагов. Нападение на Гермия было вероломным. Ты поступил правильно. Я горд за тебя.
   - Мне не нужно было убивать Леарха, - сказал Парменион.
   - Не признавайся в этом никому. Ты понял меня?
   - Да, - ответил Парменион мрачно. Все события последних нескольких дней смешались в его голове, словно пытаясь свести с ума; смерть его матери, победа в Играх, потеря Дераи и теперь убийство Леарха. - Я понял тебя.
   - Послушай меня: ты беспокоился из-за друга и один выступил против целой банды. Это было отважно. И, да, ты убил одного из них. Важный -- ключевой -- вопрос заключается в том, получил ли ты наслаждение от убийства?
   - Нет, - сказал Парменион.
   - Тогда не беспокойся об этом.
   Парменион посмотрел в глаза Лепиду и кивнул.
   "Но я получил наслаждение от убийства," - подумал он, - "и да простят меня боги. Я хотел бы, чтобы мне удалось убить их всех."
  

***

   Тамис оперлась на свой посох, глядя на коленопреклоненного слугу перед собой.
   - Мой господин настаивает, чтобы ты явилась в дом Парнаса, - сказал человек, избегая ее глаз.
   - Настаивает? В то время, как его сын лежит при смерти? Ты, верно, хотел сказать "умоляет"?
   - Высокородный Парнас никогда не станет этого делать, но я умоляю тебя, Благочестивая. Спаси Гермия, - взмолился слуга со слезами на глазах.
   - Может, я спасу его, а может -- нет, - отвечала она. - Но скажи своему господину, что сначала я спрошу совета у богов. Иди же!
   Тамис повернулась на пятках и растворилась во тьме своего обиталища. Огонь горел слабо, но когда она села перед ним, пламя взметнулось выше и приняло форму лица Кассандры.
   - Я не вызывала тебя, - сказала Тамис. - Уйди!
   - Ты должна вылечить мальчишку, Тамис. Это твой долг.
   - Не говори со мной о долге. Леарх мертв, и я лишила Темного возможного отца его воплощения на Земле. Это был мой долг. Гермий сдерживает развитие Пармениона. Из-за их дружбы он по-прежнему сохраняет в себе, в какой-то степени, мягкую, ранимую душу. Не я сделала так, чтобы Гермий пострадал. Не на мне лежит вина; то была Воля Истока. И теперь он умрет, из-за сгустка крови в мозге. Когда он пошевелится, это убьет его.
   - Но ты можешь излечить его, - молвила огненная женщина.
   - Нет. Когда он умрет, Парменион станет железным человеком, какой мне и нужен.
   - Ты искренне веришь, Тамис, что это воля Истока? Что мальчик без злобы в сердце должен умереть?
   - Дети без злобы в сердцах умирали во все времена, Кассандра. Не поучай меня. Они умирают при пожарах, от засухи, от чумы и от войн. Останавливает ли это Исток? Нет. И я больше не задумываюсь над этим. Это Его мир. Если Он избирает невинных для смерти, то это Его право. Я не задумывала поставить Гермия под удар -- хотя он стоял у меня на пути. Теперь он умирает. Я вижу в этом ответ на молитвы.
   Тамис закрыла глаза и вылетела из своего тела, проникнув сквозь низкую крышу и взмыв высоко над городом.
   Дом Парнаса стоял в восточной части города, и она устремилась к нему, приземлившись на усаженный цветами двор, где собралась компания друзей Гермия. Парменион стоял один у дальней стены, игнорируемый всеми.
   - Говорят, его рвало ночью, - сказал толстый Павсий. - Потом он потерял сознание. У него жуткий цвет лица. Хирург пустил ему кровь, но это не помогло.
   - Он силен, - сказал Нестус. - Я уверен, он поправится, - чемпион по мечам посмотрел на Пармениона, затем пересек двор и подошел к нему.
   - Что случилось ночью? - спросил он. - Все, что я слышал -- лишь слухи.
   - На Гермия напали, - ответил Парменион. - Ударили дубинкой по голове. Он был слаб и не стоял на ногах, когда я доставил его домой.
   - Жаль, что ты убил Леарха. Это правда?
   - Я не знал, что это Леарх, - солгал Парменион. - Он был одним из напавших на Гермия.
   Нестус вздохнул. - Это скверно, Савра. Очень скверно. Не могу сказать, чтобы ты когда-нибудь мне нравился, но ты же знаешь, что я никогда не принимал участия в нападениях на тебя.
   - Я знаю.
   - Если Гермий умрет, остальные будут призваны к ответу за его убийство.
   - Он не умрет! - оскалился Парменион.
   Движение у ворот отвлекло внимание Пармениона, и он обернулся, чтобы увидеть Дераю и двух ее подруг, входящих во двор. Она увидела его, но сделала вид, что не замечает, медленно пройдя к открытым дверям андрона.
   Тамис проникла в главное здание, ослепленная духовным светом девушки, бьющим как концентрированный свет звезды.
   Отец Гермия сидел в андроне и говорил с хирургом Астионом. Он поднял взгляд, когда вошла Дерая, затем встал, с искаженным и измученным лицом. Он поцеловал ее в щеку и протянул ей разбавленное вино.
   - Могу ли я увидеть его? - спросила она.
   - Он умирает, дорогая моя, - сказал он, и его голос дрогнул.
   - Он мой друг -- мой самый дорогой друг, - сказала Дерая. - Пустите меня к нему.
   Парнас пожал плечами и отвел ее в спальню, где лежал Гермий с лицом, столь же белым, как льняное одеяло, покрывавшее его тело. Дерая села подле него, протянула руку, чтобы погладить его лоб.
   "Нет!" - воскликнула Тамис, хотя никто не мог ее услышать. Духовный огонь Дераи вырвался наружу, купая Гермия в слепящем свете. Тамис не могла поверить тому, что видела: на темени мальчика свет стал золотым, потом красным, кровавый сгусток под костью рассасывался. Гермий застонал и открыл глаза.
   - Дерая? - прошептал он. - Что ты здесь делаешь? Это недостойно девицы.
   - Мне сказали, что ты умираешь, - ответила она, улыбаясь. - Но я вижу, что это не так.
   - У меня были очень странные сны, - сказал он ей. - То было темное место, где ничего не росло и не пели птицы. Но теперь память меркнет...
   - Так и должно быть, потому что солнце светит за окном, и все твои друзья собрались здесь.
   - Парменион?
   - Он тоже, - сказала она, и улыбка растаяла. - А теперь я оставлю тебя набираться сил.
   Встав, она вернулась в андрон. - Он проснулся, - сказала она Парнасу. - И цвет его лица хорош.
   Парнас вбежал в спальню, заключив в объятия растерянного сына.
   Хирург пожал Дерае руку. - Что ты сделала? - спросил он.
   - Я ничего не делала. Как только я села, он проснулся.
   Тамис слушала эти слова, и гнев поднимался в ней. Ты ничего не знаешь, глупое дитя! У тебя Дар, и ты даже не замечаешь его!
   Разгневанная, прорицательница вернулась в свое тело. Огонь погас, комната погрузилась во тьму. Сила Дераи была новым элементом в истории, и Тамис начала собирать силы, чтобы пройти тропы этого нового будущего.
  

***

   Уже смеркалось, когда Леонида вызвали в комнаты Старейшины Бараков. Почти весь день он в одиночестве скакал верхом по берегам реки Эврот и узнал о трагедии, случившейся прошлой ночью, лишь по возвращении, когда увидел Лепида, ожидавшего у конюшен.
   Солдат рассказал не много, пока они шли к баракам и поднимались по ступеням в покои начальника. Внутри, расположившись рядом со Старейшиной, сидели два эфора города -- советники, отвечавшие за строгую общественную, правовую и экономическую структуру Спарты. Леонид поклонился обоим. В одном он узнал Мемнаса, друга своего отца. Мемнас был первым советником, и он возглавлял ночную стражу и народное ополчение.
   Старейшина встал. - Твой друг Леарх лежит зарезанный, - сказал он.
   Леонид был ошеломлен этими словами. - Зарезанный? Мне сказали, он был сражен в бою, - ответил он.
   - Это нам и предстоит выяснить, - вмешался Мемнас. Это был низкорослый, стройный мужчина с трезубой бородой и орлиными чертами лица. В синих одеждах эфора он выглядел хрупким и изнеженным, хотя на самом деле ходил с Агесилаем в Персию и, говорят, сражался там как лев. - Садись, юноша. Мы вызвали тебя сюда, потому что ты можешь прояснить мотивы убийцы.
   - Меня там не было, господин. Как я могу помочь вам?
   - Два парня -- твои друзья -- лежат раненые, один со сломанным плечом, другой -- с перебитой рукой. Они ничего не говорят о случившемся, кроме того, что это была уличная потасовка. Они не видели смертельного удара. Они также говорят, что Парменион напал на них без предупреждения, и отрицают, что били Гермия.
   - Что вы хотите, чтобы я сделал? - спросил Леонид. - Я не вхожу в ополчение и не являюсь членом ночной стражи.
   - Ты из благородной семьи и уважаем в бараках. Выясни правду и возвращайся к нам в течение двух часов. Иначе последует полное -- и публичное -- следствие, которое, при любом исходе, ударит по репутации Бараков Ликурга.
   - Я сделаю все, что смогу -- но ничего не обещаю, - сказал Леонид.
   Он нашел Гриллуса в гимнастическом зале; нос Афинянина раздулся, вокруг глаз образовались синяки. Леонид вывел его во двор, найдя тихое место, освещенное факелами Святилища Оракула. Там Гриллус поведал ему все, что мог вспомнить о драке.
   - Он убил его, Леон! - сказал он под конец. - Я все еще не могу поверить в это!
   - Вы пришли за ним ночью, в масках и капюшонах. И не в первый раз, Гриллус. Чего же вы ждали? Что он встретит вас с цветами и объятьями?
   - Он убил Леарха его же кинжалом. Я видел это. Он оттеснил его к стене, а потом зарезал.
   - Ты видел это и ничего не сделал?
   - А что я мог сделать? Он демон -- проклятый. Он обрушился на нас с неба. Мы не знали, что там был Гермий; мы собирались всего лишь не позволить Савре бежать на соревнованиях. Мы делали это для тебя -- чтобы отплатить за твой позор!
   Рука Леонида взметнулась, и его пальцы мгновенно обхватили горло Гриллуса. - Вы ничего не делали для меня! - прошипел он. - Я давно видел это в тебе, Афинянин. Ты любишь причинять боль, но в тебе недостаточно мужества, чтобы стоять в бою один-на-один. Ты бежишь со стаей, как хитрый пес. Теперь слушай: завтра ты уберешься из Спарты. Мне плевать, куда. Если останешься здесь, я сам приду за тобой и выпущу тебе кишки тупым ножом.
   - О, прошу, Леонид...
   - Молчи! Ты никому не расскажешь о своем... бесчестье. Смерть Леарха на твоей совести, и однажды ты поплатишься за нее.
   Леонид вернулся к эфорам в назначенное время.
   - Ты раскрыл правду? - спросил Мемнас.
   - Раскрыл, господин. Несколько юношей напали на Гермия, приняв его за Пармениона. Полукровка не виноват; он действовал, защищая своего друга.
   - А имена остальных юношей?
   - Это не входило в мое задание, господин. Лидер шайки -- афинянин -- покинет город этой ночью. Он не вернется.
   - Пожалуй, это к лучшему, - сказал Мемнас.
  
   Через два часа после восхода пятьсот ребят из Бараков Ликурга промаршировали на поле для занятий, где командиры подразделений построили их к прибытию Старейшины Бараков. Перво- и второгодки сидели в передних рядах, тогда как те, кому было от девяти до девятнадцати лет, стояли в настороженном молчании. Все старшие юноши теперь уже знали о трагедии, и ни один из них не разговаривал с Парменионом после занятий.
   Он посмотрел направо и налево. Ребята с обеих сторон от него отстранялись подальше, держа дистанцию. Парменион стал молча смотреть перед собой, желая, чтобы день миновал как можно скорее.
   Дети, сидевшие впереди, встали, когда Старейшина Бараков появился в сопровождении двух городских советников в синих церемониальных хитонах. Парменион ощутил вспышку паники внутри. Эфоры в синих накидках выглядели грозно, и он представил, как они маршируют к нему, берут под руки и отводят на площадь для наказаний. Оторвав от них взгляд, он посмотрел на командира. В полном вооружении Старейшина Бараков выглядел еще более грозным, чем прошлым вечером.
   Глаза старика изучали строй. - Многие из вас уже знают, - прорычал он, - о смерти нашего товарища, Леарха. Присутствующие здесь почтенные эфоры, - добавил он, указывая на советников, - полностью изучили обстоятельства и, властью, данной им, объявили, что дело закрыто. Да будет так. Сегодня тело покинувшего нас друга будет выставлено для прощания. А завтра мы все соберемся вкруг погребального костра. Прощальный гимн пропоет Леонид. Это все! - Он отошел назад, развернулся на пятках и удалился.
   Лепид скомандовал ребятам "вольно" и обмолвился парой слов с эфорами, прежде чем подошел к Пармениону и отвел его в сторону. - С твоим делом было много сложностей, и хорошо уже то, что ты стоишь сейчас здесь. Но есть еще кое-что... с этого дня ты больше не числишься в Бараках Ликурга. На следующей неделе ты присоединишься к группе Менелая.
   - А что с моей оплатой за занятия здесь? Я недавно заплатил за год вперед -- у меня больше нет денег.
   - Я дам тебе нужную сумму в долг, - сказал Лепид. - Хотел бы дать их тебе просто так, но я не богач.
   - Нет! Я не уйду, - сказал Парменион, с трудом перебарывая вспышку ярости. - Нет никаких оснований. Я отказываюсь уходить.
   - Жизнь здесь будет тебе невыносима, парень! Ты и сам это видишь, так ведь? Твое присутствие пошатнет мораль. А система бараков зиждется на морали -- ты это понимаешь, не так ли?
   - Да, я понимаю, - ответил Парменион мягче. - Я бы хотел увидеться со Старейшиной Бараков, чтобы обсудить с ним переезд.
   - Он не желает с тобой говорить, - сказал Лепид, озадаченный резкой переменой в Парменионе, но неспособный выяснить ее истинную причину.
   - Его желания ничего не значат. Если он не захочет видеть меня, то я останусь тут. Так ему и передай, Лепид! - и Парменион ушел, не говоря больше ни слова.
   Тем же вечером его вызвали в покои Старейшины. Старик даже не поднял взгляда от своего стола, когда вошел Парменион. - Давай-ка быстро, - проворчал он. Потом услышал скрип ножки стула по полу, и поднял ошарашенный взгляд на Пармениона, который сел прямо напротив него. - Ты чего это делаешь? - спросил он.
   - Веду переговоры, командир, - ответил Парменион, поймав на себе пристальный взгляд старика. - Хочешь, чтобы я убрался отсюда? Я и рад бы уйти. Но тут встает вопрос о возмещении моих убытков. Три дня назад я уплатил этим баракам более ста сорока драхм. Моя мать продала одну треть нашего земельного надела, чтобы получить эти деньги.
   - Это не моя печаль, - сказал старик.
   - Именно что твоя, - ответил ему Парменион. - Поскольку я уже заплатил, то я остаюсь. У тебя нет права требовать от меня ухода. Я не нарушил правил.
   - Нарушил...? Ты убил мальчишку! - прорычал старик, поднимаясь на ноги.
   - По версии эфоров, это не так, - тихо ответил Парменион. - Теперь, если желаешь, чтобы я ушел, заплати мне двести драхм. Это достаточно ясно для тебя... господин?
   Почти минуту Старейшина смотрел на Пармениона с багровым лицом. Потом улыбнулся и успокоился. - Так-так, македонская кровь начинает себя проявлять. В той стране нет мужика, который не продал бы овцу своей же собственной жене. Очень хорошо, простолюдин, я дам тебе твои две сотни -- коли это тебя устроит. Можешь продолжать занятия в любых бараках, но когда достигнешь Мужества, никто не захочет принять тебя ни в одном из Воинских Залов. Тебе никогда не быть спартанцем, Парменион. Никогда!
   Юноша усмехнулся. - Ты считаешь это оскорблением? Я -- нет. Я знаю, кто я такой, командир, и знаю также, кто ты такой. Буду признателен, если деньги доставят ко мне домой до заката.
   Парменион встал и поклонился.
   Через час он стоял перед другим стариком, со свирепыми глазами и неумолимо сжатыми губами. Откинувшись в кресле, Агенор сомкнул руки за своей лысой головой и осмотрел молодого человека. - Мне не нужно здесь смертей, - заметил офицер.
   - Мне тоже, господин.
   - Но мне нужны бойцы -- и ребята с головой на плечах. Как я понял, ты неплохо бегаешь?
   - Да, господин.
   - Хорошо. Найди себе кровать в западной казарме, а потом доложись Солону на учебной площадке. - Когда Парменион собрался идти, мужчина встал и оттянул его обратно. - Лепид хорошо отзывается о тебе, парень. Он говорит, тебе нелегко пришлось за время учебы, но ты достойно выдержал все испытания. Знай, что здесь о тебе будут судить только по тому, что мы видим -- а не по тому, что слышали.
   - Это всё, чего я прошу, господин. Благодарю.
   Парменион вскинул свой сверток с одеялом на плечо и зашагал к западному крылу. Из всех оставленных кроватей только на двух были одеяла. Парменион выбрал незанятую кровать подальше от двери и прилег. Некоторое время он смотрел за пылинками, кружащими в снопах солнечного света, сочащегося сквозь сломанную ставню. Потом закрыл глаза.
   Рука тронула его плечо, и он тут же проснулся. В небе сияли звезды, и комната заполнялась ребятами. Он посмотрел на парня, который до него дотронулся.
   Это был Гермий.
   - Что ты здесь делаешь? - спросил Парменион, вскочив на ноги и обняв друга.
   - Я перевелся сюда этим утром, - ответил Гермий. - Не хотел, чтобы ты чувствовал себя одиноко.
   Парменион был искренне тронут. Бараки Ликурга были местом, куда богачи отправляли своих отпрысков; оно было для элитных спартиатов. Парменион был единственным бедняком, принятым туда -- так как он был сыном героя, часть его образования оплачивалась лохосом его отца. Для Гермия покинуть элиту, чтобы присоединится к Менелаю, к самым маленьким баракам в Спарте, было чем-то невероятным, что Парменион понимал с большим трудом. - Тебе не надо было этого делать, друг мой. Но я рад, что ты это сделал. Ты даже не представляешь, как рад.
   - Это новое начало, Савра. Возможность забыть о прошлом.
   Парменион кивнул. - Ты прав, - сказал он.
   Но он не забудет прошлое. Он заставит их заплатить. Он будет жить ради того дня, когда все враги лягут в пыль у его ног, взирая на него в надежде получить прощение.
   - Всё к лучшему, Савра! Я рад видеть, как ты улыбаешься, - сказал Гермий.
  
  
  
   Спарта, лето, 382 г. до Н. Э.
  
   Парменион быстро влился в ритм жизни у Менелая и в течение последующих трех лет редко сталкивался с проблемами, которые преследовали его у Ликурга. Каждый год они с Гермием представляли свои бараки в беге на короткие и средние дистанции, однако в других сферах оставались менее успешными учениками, не блистая, но и не отставая от установленных стандартов в метании дротика или диска, в работе мечами или борьбе. Пармениону нравилось фехтовать коротким мечом, потому что он был быстр и силен, но только разозлившись добивался того, чтобы его навык становился смертоносным. Инстинктивно понимая это, он не переживал, когда некоторые парни одолевали его в учебных поединках. Глубоко в своем сердце он знал, что исход окажется другим, если бои были бы на смерть.
   Но как бегун Парменион был лучшим атлетом Спарты. Дважды, в соревнованиях между бараками, он опережал Леонида в беге на четыре мили, но потерпел поражение на третий год, когда Леонид был избран представлять Спарту на будущей Олимпиаде.
   Это было горьким разочарованием для Пармениона, который усиленно тренировался во все время пребывания в Бараках Менелая.
   - Мне понятен твой гнев, - сказал Ксенофонт, когда они сидели у него во дворе как-то вечером, - но ты сделал все, что мог. Ни один мужчина не может требовать от себя большего.
   Парменион кивнул. - Но я допустил тактическую ошибку. Я попытался обойти его, когда двести шагов были позади. Он ждал этого хода и увязался за мной. И обошел меня за каких-то три шага до конца.
   - Ты победил его в Играх три года назад, и он достойно вынес свой позор. Оставь ему его собственный момент славы. - На пятидесятом году жизни Афинянин оставался по-прежнему красивым, только волосы стали теперь полностью серебряными и редели на макушке. Он взял кубок вина, добавил воды и проглотил напиток. Парменион жил ради часов, которые они проводили вместе, обсуждая стратегию и тактику, построения и сражения. Юноша учился, когда следует расширить фалангу, а когда сражаться узким строем, когда двигаться вперед, а когда отойти, и как выбирать главных воинов, которые держали бы строй, не давая ему рассыпаться. Ксенофонт любил рассказывать, а Парменион был счастлив слушать. Временами он не соглашался с анализом, и тогда двое мужчин могли спорить ночь напролет. Парменион всегда был несказанно рад позволить Ксенофонту убедиться в его правоте, и их дружба росла всё сильней. Гриллус был отправлен к друзьям в Афины, и часто Парменион мог днями оставаться с афинским полководцем, заняв место Гриллуса в летних путешествиях во второй дом Ксенофонта в Олимпии, у самого моря.
   Годы шли, и предметом обсуждения Ксенофонта и его ученика стали современные стратегия и политика, и Парменион стал замечать в Афинянине все более возрастающий цинизм.
   - Ты слыхал новости из Фив? - спросил его Ксенофонт однажды.
   - Да, - ответил Парменион. - Сначала мне не верилось. Мы допустили скверную ошибку, и я думаю, еще поплатимся за нее.
   - Я склонен согласиться, - сказал Ксенофонт. Тремя месяцами ранее македонский царь, Аминта, обратился к спартанцам за помощью против халкидских воинов, которые вторглись в Македонию и осадили столицу, Пеллу. Агесилай направил три лохоса на помощь македонцам, разбив халкидян. Но в их походе на север один спартанский отряд, под командованием военачальника Фебида, окружил Кадмею -- крепость в центре Фив. Поскольку войны против Фив объявлено не было и они не были в союзе с халкидянами, то многие греки расценили этот шаг как вероломный удар.
   - Агесилай должен вернуть город фиванцам, - сказал Парменион.
   - Он не может, - ответил Ксенофонт. - Спартанская гордость не позволит ему сделать это. Но меня страшит результат. Афины уже высказались против Спарты, и я боюсь, что недолго осталось до того дня, когда мы будем втянуты в новую войну.
   - Ты разочарован, друг мой, - заметил Парменион. - Спарта проявила себя не лучшим лидером Греции.
   - Боги! - тут же воскликнул Ксенофонт. - Тебе не следует говорить это на людях. Мои слуги верны -- но верны они мне, а не тебе. Если один из них выдаст тебя, то последует обвинение в предательстве. Ты не выживешь.
   - А разве я сказал неправду? - вспыхнул Парменион, понизив голос.
   - Но что это даст? Если бы Спарта правила хотя бы в половину того умения, которое она проявляет на поле боя, то вся Греция была бы едина. Но она не может. И, сказав об этом открыто, ты рискуешь головой.
   - Другие люди тоже так говорят, - сказал ему Парменион. - Разговоры в бараках -- только один из примеров. В последних победах было много горечи, которую пришлось вкусить спартанцам. Они сейчас играют мускулами только потому, что Персия поддерживает их. Наследники Царя-Меченосца играют роль лизоблюдов при сыновьях Ксеркса.
   - Политика запугивания, - шепнул Ксенофонт. - Но оставим этот разговор до лучших времен. Когда мы вернемся в Олимпию, сможем кататься верхом и говорить о чем угодно, и одна только земля будет слышать наши крамольные речи. - Мужчины встали и прошли к воротам. - Как у тебя с финансами? - спросил Ксенофонт.
   - Не хорошо. Я продал последнюю долю земельного надела -- это окупит мои занятия до весны.
   - А потом?
   Парменион пожал плечами. - А потом я покину Спарту. Все равно ни один Зал Воинов не примет меня, я знаю. Я, наверное, присоединюсь к отряду наемников и посмотрю на мир.
   - Ты мог бы продать Меч Леонида, - предположил Ксенофонт.
   - Может, и продам, - ответил Парменион. - Увидимся через два дня.
   Мужчины пожали друг другу руки, и Парменион вышел в ночь. Несмотря на то, что близилась полночь, он не хотел спать. Он вышел к акрополю и сел у бронзовой статуи Зевса, глядя на небо и на бриллианты звезд. Теперь ветер был прохладен, а его легкий льняной хитон предоставлял слабую защиту. Не думая о холоде, он устремил глаза к горам.
   Последние три года прошли для него хорошо. Он вырос высоким и, несмотря на худобу, был сильным и выносливым. Лицо вытянулось, утратив мальчишеские черты, и его глубоко посаженные синие глаза теперь смотрели устрашающе. Он знал, его лицо не было ни милым, ни дружелюбным. Нос слишком выдавался вперед, губы были чересчур тонки, отчего он выглядел старше своих девятнадцати лет.
   Наконец, когда холод стал слишком сильным даже для Пармениона, он встал, чтобы уйти. Только тогда заметил он фигуру в плаще с капюшоном, отделившуюся от Бронзового Дома и направившуюся к нему.
   - Добрый вечер, - сказал он. Лунный свет блеснул на лезвии кинжала, который оказался в руке таинственной фигуры.
   - Кто здесь? - зазвучал женский голос.
   - Это Парменион, и я не причиню тебе зла, госпожа, - ответил он, протянув руки вперед и показывая пустые ладони.
   - Что ты делаешь здесь? Шпионишь за мной?
   - Вовсе нет. Я любовался звездным небом. Зачем мне за тобой шпионить?
   Дерая откинула капюшон, и лунный свет окрасил ее волосы серебром. - Много времени утекло с тех пор, как мы с тобой последний раз говорили, юный Быстр.
   - Это точно, - ответил он. - Что же привело тебя в Бронзовый Дом в полночный час?
   - Мое личное дело, - ответила она, улыбаясь, чтобы спрятать слова радости. - Может, я тоже люблю смотреть на звезды.
   Пойманное краем глаза движение заставило Пармениона повернуть голову, и он увидел молодого человека, крадущегося за Святилищем Муз. Он ничего не сказал.
   - Спокойной ночи, - сказала Дерая, и Парменион поклонился, глядя, как девушка уходит по дороге. Она играла в опасную игру. Неженатым спартанцам воспрещалось свободно общаться с противоположным полом, и любое свидание могло закончиться пыткой или изгнанием. Это было одной из причин, почему некоторые юные спартанцы находили любовников среди мужчин. Вдруг он почувствовал, что завидует парню, который только что поспешно скрылся, и понял, что тоже рискнул бы многим, чтобы иметь возможность проводить время наедине с Дераей. Он по-прежнему помнил загорелое молодое тело, маленькие, упругие груди, тонкую талию...
   Довольно! Одернул он себя.
   Вернувшись домой, он сел в маленьком дворике и занялся поздним ужином из сушеной рыбы и вина; это стоило ему двух монет. Мысль о тающих финансах расстроила его. С продажи последней доли участка он выручил сто семьдесят драхм, но восемьдесят из них ушло на оплату занятий в бараках. Еще тридцать были отложены на покупку доспехов, когда он достигнет Мужества следующей весной. Остатка должно было хватить на еду и одежду. Он тряхнул головой. Новый плащ стоил двадцать драхм, а новая обувь -- около десяти. Он понял: предстоит долгая тяжелая зима.
   Войдя в дом, он закрыл окна и зажег маленький светильник. При его свете он достал Меч Леонида из сундука у дальней стены и извлек его из бронзовых ножен. Это был железный клинок, не длиннее предплечья взрослого мужчины, с рукоятью, украшенной золотой проволокой, оплетающей круглое оголовье из чистейшего серебра.
   Ксенофонт на все лады предлагал ему продать его. В Спарте были семьи, готовые выложить тысячу драхм за клинок с такой богатой историей. Парменион вложил меч обратно в ножны; скорее он умрет, чем расстанется с единственным трофеем в своей жизни.
   У него была мечта, а меч был частью этой мечты. Он пойдет на войну, как наемник, стяжает себе великую славу, соберет армию и вернется в Спарту, захватив город и отомстив всем врагам своих юных дней. Дурацкая была мечта, и он знал это, но она придавала ему сил.
   Скорее всего, догадывался он, ему придется записаться гоплитом в наемники, и провести свои дни в походах по бескрайним просторам Персии туда, куда позовут принц и его деньги. И что он с этого получит? Семь монет в сутки -- чуть более драхмы. Это значит, если он выживет через двадцать лет таких походов, он может быть -- только может быть -- осилит покупку части какой-нибудь фермы или земельного надела. И даже в этом случае земля не будет так же велика, как то имущество, которое его матери -- а теперь и ему -- пришлось распродать.
   Парменион выбросил мысли о бедности из головы. По крайней мере, следующие восемь недель он мог наслаждаться комфортом покоев Ксенофонта в Олимпии. Мягкие постели и вкусная еда, прекрасные поездки и охота, а также, если повезет, ночи любви с одной из аркадских девиц, что пасут овец на холмах в долине. Прошлым летом он нашел одну такую; она была ласкова и покладиста, и оказалась опытной наставницей для невинного юнца. Он снял хитон и лег в постель, рисуя в воображении ее тело. Но больше не мог вспомнить ее лица... В его сознании стонавшая под ним женщина была Дераей.
  
  

***

   Через день после отъезда из города, их маленький отряд увидел группу конников, приближавшихся к ним. Ксенофонт вскинул копье и пустил скакуна бегом, им навстречу. Парменион поскакал за ним, в то время как Тинус, Клеарх и еще трое слуг остались с обозом.
   Парменион гнал своего жеребца рядом с Ксенофонтовым. - По-моему, это Леонид, - крикнул он. Ксенофонт натянул поводья и подождал, и Парменион смог убедиться, что оказался прав. Спартанская кавалерия была выслана на холмы Скиритиса после того, как две деревни были разорены грабителями -- наемниками-ренегатами, что были уволены властями Коринфа. Говорили, что в разбойничьем отряде насчитывается более тридцати человек.
   Прикрыв глаза от солнца рукой, Парменион разглядел Леонида, ехавшего во главе большой группы воинов. За ним был его отец, Патроклиан. Ксенофонт поднял руку в приветствии, а Леонид уставился на свои поводья, пока Парменион не проехал мимо.
   - Горестный день, Ксенофонт, - промолвил рыжебородый спартиат. - Моя дочь, Дерая, была похищена.
   - Похищена? Как? - изумился Ксенофонт.
   - Она каталась одна к востоку от нашего лагеря; наверное, остановилась у стремнины и спешилась. У меня есть фракийский слуга, способный читать по следам, и он говорит, что ее лошадь убежала, когда мою дочь застали врасплох. Они направились на север, к холмам.
   - Мы, конечно же, присоединимся к тебе, - сказал Ксенофонт.
   Парменион повернул лошадь и отъехал назад к обозу. - Подай мне лук, - приказал он Тинусу.
   Слуга отошел за телегу и вытащил роговой лук и колчан из козьей шкуры с двадцатью стрелами. Парменион вскинул колчан на плечо и осмотрел окрестности. По словам Патроклиана, грабители ушли на север, но теперь они должны были бы уже узнать, что Дерая оказалась частью большого отряда, и поэтому держаться взятого курса было для них бессмысленно. К северо-востоку лежала цепь густо поросших лесом холмов, за которой Парменион смог разглядеть высокогорную дорогу на север. Не дожидаясь остальных, он направил коня бегом и поскакал к лесистым всхолмьям.
   - Куда, во имя Аида, он поехал? - спросил Леонид.
   - Я не знаю, и мне плевать! - проворчал Патроклиан. - В дорогу!
   Воины отправились прямиком на север.
   Парменион выехал на высокие холмы, срезая к дороге. Проезд был опасен на этом узком, обрывистом пути. Он осадил кобылу, спешился и отвел ее в заросли. Добравшись до безопасного места, он привязал ее к кусту и взобрался на высокий кипарис. С его верхних ветвей он изучил окружающие холмы, не заметив никаких признаков движения, кроме пыли, поднятой отрядом преследователей, что галопом мчались на север. На какое-то время он задержался на дереве, и уже начинал думать, что был неправ, как вдруг несколько серо-черных ворон вспорхнули с деревьев в двухстах стадиях справа от него. Похоже, их что-то спугнуло, и он сосредоточил взгляд на той местности, стараясь увидеть сквозь древесные кроны. Через миг-другой он поймал взглядом солнечный блик на металле и услышал лошадиное ржание. Он мягко слез с дерева, оседлал лошадь и пустился вскачь к дороге.
   Он поспел туда раньше разбойников и натянул поводья; лошадь взвизгнула и поднялась на дыбы. Парменион соскользнул с ее спины и нежно погладил ее. Взобравшись на высокий скалистый утес, с которого просматривался проезд, он вытащил из колчана стрелу и наложил ее на тетиву.
   Сердце его дико колотилось, а между глаз пульсировала боль. В последнее время головные боли усилились, часто пробуждая его среди ночи и повергая в озноб и дрожь. Но сейчас у него не было времени, чтобы заботиться о боли.
   Его реакция на известие о похищении Дераи удивила его самого. Она часто появлялась в его грезах, но он никогда не верил всерьез, что когда-нибудь сможет ее добиться. Сейчас, с мыслью о ней, захваченной в плен, он ощущал все более возрастающее чувство паники и вдруг понял, что она была частью его мечты. "Дурацкой мечты!" - гаркнул на него разум, когда он затаился, выжидая разбойников. Леонид ни за что не позволит заключить такой брак. Брак? Он представил себе, как Дерая стоит подле него перед Священным Камнем богини Геры, ее ладонь лежит на его ладони, и жрица связывает их руки лавровыми ветвями...
   Вытерев вспотевшие ладони о тунику, он изгнал подобные мысли из своей головы и стал смотреть на темную черту леса. Через несколько минут первый разведчик показался на дороге. Он был бронзовым от загара и чернобородым, носил фригийский шлем с металлическим гребнем и красным глазом, намалеванным надо лбом. Он держал копье. Рядом с ним ехал воин в беотийском шлеме из помятого железа; в левой руке он держал лук с заранее приготовленной стрелой.
   Парменион прокрался вниз между скал и стал ждать, слушая мерный, ритмичный цокот копыт по камням. Затем, рискуя быть замеченным, он разглядел основную группу, насчитывавшую более тридцати человек, ехавших за разведчиками. Он смог рассмотреть и Дераю со связанными за спиной руками. Вокруг ее шеи был обернут ремень, который держал воин на высоком сером жеребце. Он носил серебряные доспехи и белый плащ. Пармениону он показался на вид принцем из легенд.
  

***

   Ларис вывел своего жеребца из-под сени деревьев и натянул ремень. Девушка чуть не упала. Он обернулся, глядя на нее, и ухмыльнулся. Какая красавица! До сих пор ему не выпадало возможности услышать ее крики, насладиться тем, как она извивается под ним, сопротивляясь, но это непременно случится, как только они избавятся от преследователей. Спартанцы! Ожиревшие советники едва не обмочились, когда он предложил им вторгнуться в спартанские земли. Разве не видят они, что спартанцев можно завоевать? Если Фивы, Коринф и Афины объединят силы, то смогут разгромить Спарту раз и навсегда. Но нет. Древние страхи по-прежнему держат их за горло. Вспомни Фермопилы, говорили они. Вспомни поражение Афин двадцать лет назад. Кому вообще есть дело до событий, случившихся целые поколения назад? В лучшем случае, спартанцы сумеют выставить на поле боя пятнадцать тысяч, не больше. Один только Коринф наберет половину этого числа, а Афины сравняют силы. Фивы и Беотийская Лига удвоят численность армии.
   Уволен! Вызванный этим увольнением позор горел в Ларисе. Но теперь он показал им всем: с малым отрядом в сорок человек он продвинулся далеко вглубь спартанских земель. Правда, они нашли там мало золота и люди были не очень рады такой добыче, но он доказал главное. Если четыре десятка могут вторгнуться в дом воинов и уйти безнаказанно, то что случится, если сорок тысяч войдут туда?
   Он посмотрел на разведчиков, въезжающих на тропу.
   Внезапно стрела просвистела в воздухе, вонзившись Ксантию в горло, и с душераздирающим воплем он свалился с седла. Мгновенно все обратилось в хаос. Люди соскакивали с коней, ища укрытия за скалами. Ларис скользнул на землю, сдернув Дераю вниз к себе.
   Молодой спартанец во весь рост показался перед ними.
   - Освободите женщину! - прокричал он. - И убийств больше не будет.
   - Кто это говорит? - бросил Ларис.
   - Человек с луком, - ответил воин.
   - Почему мы должны верить тебе на слово, человек-с-луком?
   - Посмотрите назад, - крикнул лучник. - Видите облако пыли? Вы в ловушке. Если помедлите, то умрете. Посчитай свои шансы, если сможешь.
   - Я никого не вижу там с тобой, - сказал Ларис, поднявшись и обнажив меч.
   - Ах не видишь? Тогда я, пожалуй, и верно один. Атакуй, и узнаешь!
   - Покажи нам своих людей!
   - Твое время истекает, вместе с моим терпением. Раз у тебя нет желания спасти своих товарищей, возможно кто-то другой среди них примет решение за тебя.
   Слова воина задели Лариса. Его люди и без того уже были далеки от довольства, и теперь этот одинокий лучник ставит его лидерство под сомнение.
   Один воин встал из-за скалы. - Во имя Афины, Ларис! Отпусти женщину и дай нам убраться отсюда.
   Вожак обернулся к Дерае. Его нож разрезал веревки, стягивавшие ей руки, потом он снял аркан с ее шеи. Он повернулся и увидел спартанца, подъехавшего к нему с луком за спиной. Ларис осмотрел скалы, но не смог разглядеть ни единого человека. Он облизнул губы, подозревая, что лучник был один, и испытывая острое желание вонзить клинок в тело спартанца, чтобы увидеть, как потекут из него жизнь и кровь.
   Воин улыбнулся ему. - Я сказал остальным дать вам дорогу, и вы можете верить моему слову. Но поезжайте быстро. Я не отвечаю за тех, кто едет за вами.
   Люди побежали к коням. Ларис напряг слух; он услыхал топот копыт спартанского отряда позади. Схватив за холку своего жеребца, он вскочил на спину к животному и галопом пустился в ущелье. Как он и подозревал, там никого не было -- ни лучников, ни гоплитов, ни пращников. Только камни да кусты. Он чувствовал взгляды своих людей на себе. Он был обманут одним спартанцем. Один-единственный человек хитростью заставил его отдать главную добычу.
   Что им теперь говорить в Коринфе?
  

***

   Парменион свесился в седле, взяв Дераю за руку и усадив за собой. Потом он тронул коленями лошадь и направил животное по направлению к деревьям.
   Через считанные минуты навстречу им галопом выехал Патроклиан, сопровождаемый Леонидом и остальными. Парменион поднял руку, и рыжебородый спартиат натянул поводья, едва Дерая сошла на землю.
   - Что здесь произошло? - потребовал объяснений Леонид, проталкиваясь вперед.
   - Парменион и другие перекрыли дорогу, - сказала Дерая. - Он убил одного из их разведчиков, потом договорился, что позволит им свободно проехать, если они отдадут меня.
   - Что за "другие"? - спросил Патроклиан.
   - Лучники, должно быть, - сказала Дерая. - Он грозился поубивать всех налетчиков, если только они меня не отпустят.
   - Где же эти другие воины? - Патроклиан воззрился на Пармениона. - Я бы хотел их отблагодарить.
   - Их нет, - ответил Парменион. Пустив своего скакуна вперед, он проехал через отряд и спустился по осыпающемуся склону туда, где ждал обоз. Передав колчан и лук Тинусу, он достал из-за сиденья слуги кожаный мех с водой и стал жадно пить.
   Подъехал Ксенофонт. - Ты хорошо действовал, стратег. Мы нашли след, где колонна повернула на юг, но опоздали бы, не перекрой ты им дорогу. Я горд за тебя. - Он протянул окровавленную стрелу Тинусу. - Это был отличный выстрел в основание гортани, пробивший дыхательное горло и застрявший в спине. Великолепный выстрел!
   - Я метил в грудь или живот, но переоценил упреждение.
   Ксенофонт хотел что-то сказать, как вдруг заметил, что у Пармениона задрожали руки. Он посмотрел в лицо молодому человеку, которое не выражало никаких эмоций, однако кровь отхлынула от него.
   - Ты в порядке? - спросил Афинянин.
   - Голова кружится, и в глазах мелькают огни.
   - Мы остановимся здесь лагерем, - объявил Ксенофонт. Парменион спешился и прошел несколько шагов, прежде чем упасть на колени, и его вырвало. Затем он встал и втянул мощный глоток воздуха. Ксенофонт принес ему мех с водой, и он прополоскал рот. - Теперь тебе лучше?
   - Я дрожу как лист под штормовым ветром -- поверить не могу. Там я был так спокоен, а теперь веду себя словно напуганное дитя.
   - Там ты действовал как мужчина, как невозмутимый муж. Со стальными нервами, - заверил его Ксенофонт. - Это никак не связано с нынешним состоянием.
   - Я чувствую, словно в моей голове огненные копья. Я еще не знал боли сродни этой, - Парменион сел на землю, опершись спиной на колесо воза. - И свет жжет мне глаза. - Тинус соскользнул с воза, укрыв Пармениона от солнца широкой соломенной шляпой. Боль росла, и Парменион обрушился во тьму.
  

***

   Парменион просыпался ночью несколько раз, но его голова была словно наполнена пылающим светом, несущим агонию и тошноту. Усилием воли он возвращался в обитель сна. Когда он окончательно открыл глаза, отсутствие боли показалось блаженством. Он лежал в прохладной комнате с зашторенными окнами и мог слышать приглушенный шум беседы где-то за выбеленными стенами. Он привстал и обнаружил, что его левая рука перевязана, хотя не мог припомнить, чтобы его ранили.
   Кто-то пошевелился на стуле на другом конце комнаты, и вот некий мужчина встал и подошел к нему. Он был низкоросл и худощав, с жидкими седыми волосами. Он улыбался.
   - Боль прошла, верно? - спросил мужчина глубоким веселым голосом, несвойственным столь хилому телу.
   - Да, - подтвердил Парменион. - Что случилось со мной?
   - Мир, - ответил мужчина, усаживаясь на кровать рядом с ним, - состоит из четырех элементов: земля, воздух, огонь и вода. Но они содержатся в гармонии волей богов. Как я понимаю, ты столкнулся с делом, требующим исключительной отваги. Ты подвергся жесточайшему потрясению. Это вызвало избыток огня внутри твоей системы, разгорячив кровь и нарушив гармонию. Горячая кровь попала тебе в мозг, вызвав сильную боль и тошноту.
   - И ты пустил мне кровь, - сказал Парменион, касаясь повязки у себя на руке.
   - Да. Общеизвестно, что это понижает давление. Если тебе станет плохо, я повторю процедуру.
   - Нет, я чувствую себя хорошо.
   - Замечательно. Я сообщу военачальнику, что ты поправился. Но тебе было бы лучше очиститься, молодой человек; так будет безопаснее.
   - Я уже в порядке, правда. Боль прошла. Я преклоняюсь перед твоим искусством.
   Маленький человек улыбнулся. - Сказать по правде, у меня лучше выходит обрабатывать раны, но я учусь, - признался он.
   - Со мной всегда будет так, когда я буду сталкиваться с опасностью?
   - К сожалению, да. Я знаю многих, кто страдал такими головными болями. Но приступы обычно редки и происходят лишь в исключительные моменты чрезмерных стрессов. Это распространено также среди жрецов, которых посещают неясные видения и танцующие перед глазами огни. Лучшее лекарство от этого -- опиум, изготовленный по особой египетской формуле. Я оставлю немного Ксенофонту, на случай, если твоя боль вернется.
   Парменион лег обратно. Он снова заснул, а когда проснулся, Ксенофонт сидел подле него.
   - Ты напугал нас, стратег. Почтенный целитель хотел просверлить отверстие в твоем черепе, чтобы выпустить вредные соки, но я его разубедил.
   - Где мы?
   - В Олимпии.
   - Хочешь сказать, я проспал целый день?
   - И даже больше, - ответил Ксенофонт. - Сейчас почти полдень второго дня. Я надеялся взять тебя на охоту, но врач сказал, что сегодня тебе следует отдохнуть.
   - Я достаточно здоров, чтобы ездить верхом, - заявил Парменион.
   - Уверен, что это так, - успокаивающе согласился Ксенофонт, - но я этого не позволю. Врач сказал так, и мы последуем его совету. Как бы там ни было, одна гостья пришла повидать тебя, и, я уверен, ты не откажешься провести с нею время, пока мы с ее отцом поедем охотиться.
   - Дерая? Здесь?
   - Ждет в садах. И запомни, мой мальчик, не покажись слабым и изнуренным. Добейся ее симпатии.
   - Мне нужно помыться -- и побриться.
   - И одеться, не будем и об этом забывать, - сказал Ксенофонт, когда голый Парменион откинул одеяло и встал с постели.
   Сады были разбиты на берегах небольшого источника, бегущего с восточных холмов. Белые валуны были тщательно вытесаны и сложены кругами, полуутопленные в почве. Вокруг них, ярко окрашенные цветы были рассажены по персидской моде. Вымощенные камнями дорожки были созданы, чтобы бродить в тени дубовых рощ, а в темных лощинах были поставлены каменные скамейки. Там стояли статуи из Фив и Коринфа, в основном изображавшие богиню Афину в полном вооружении, а также Артемиду, державшую лук. У маленького искусственного пруда стояла серия статуй, изображавших двенадцать подвигов Геракла. Обычно Парменион сидел возле них, наслаждаясь прохладным воздухом у воды, но только не сегодня. Он нашел Дераю, которая сидела у ручья под сенью ивы. Она была одета в белый хитон до лодыжек, окаймленный зеленым и золотым узором. Вкруг ее пояса и на плечах была хламида цвета морской волны -- длинная, окантованная полоса прекрасной, искусно расшитой ткани. Увидев его, она встала и улыбнулась. - Наконец поправился, герой? - спросила она.
   - Да, поправился. Прекрасно выглядишь; твои одежды очень красивы.
   - Спасибо. Но ты бледен -- похоже, тебе надо отдохнуть немного. - Они сидели несколько минут в неловком молчании, пока Дерая не положила свою ладонь ему на руку. - Я хотела поблагодарить тебя. Я была в ужасе. Ты представить себе не можешь, что я почувствовала, когда ты встал из-за той скалы и потребовал моего освобождения. Ты как будто был ниспослан богами.
   - Может, и был, - прошептал он, накрывая ее ладонь своей.
   - Мой отец был очень потрясен твоей отвагой -- и смекалкой. Ведь на самом деле казалось, что там с тобой были люди.
   Парменион усмехнулся. - Ксенофонт научил меня, что победа достигается внушением противнику мысли о поражении. Ему принадлежит эта честь.
   - А тебе -- слава. Мне нравится видеть твою улыбку, Савра; она тебя украшает. Ты слишком редко улыбаешься.
   Ее рука была теплой под его рукой, и он чувствовал ее близость и запах слоя ароматического масла в ее волосах. Ее голова была склонена к нему, но при этом он мог прочесть ее глаза; зрачки были расширены, лицо раскраснелось, губы слегка приоткрылись. Он обнаружил, что придвинулся к ней ближе. Она не отодвинулась, и их губы соприкоснулись. Ее руки обвили его шею, тело прижалось к нему, и он почувствовал ее груди на своей груди. Он ощутил головокружение пополам с радостью. Его ладонь заскользила по ее плечу и ниже по руке. Она подняла руку, и их кисти сцепились пальцами. На одно мгновение он почувствовал разочарование, но затем она опустила его ладонь себе на грудь.
   А потом, так же быстро, как всё началось, Дерая прервала объятие, резко отстранившись.
   - Не здесь! Не сейчас, - взмолилась она.
   - Когда? - спросил Парменион, пытаясь обуздать свои чувства.
   - Когда они уедут. Мы услышим коней.
   - Да... кони.
   Они сидели в неестественной тишине, ожидая, слушая как конюхи за садовой стеной выводят скакунов, слыша хохот охотников, мужчин, похваляющихся своей удалью или посмеивающихся друг над другом. Затем раздался грохот копыт -- и в саду воцарилась тишина. Парменион встал, шагнул вперед и взял Дераю за руку, привлекая к себе. Он поцеловал ее снова, и они вышли из садовых ворот и направились к дому. У себя в комнате Парменион нежно распутал завязки на плече Дераи, и бело-зеленый хитон упал на пол.
   Шагнув назад, он залюбовался ее телом. Руки и лицо были бронзовыми от загара, но груди и живот -- мраморно-белы. Он неуверенно приблизился, чтобы прикоснуться к ее груди, нежно поглаживая ладонью набухший сосок. Она отстегнула брошь, державшую его хитон, и, теперь обнаженные, они отправились в постель.
   Некоторое время они целовались и ласкали друг друга, а затем Дерая легла на спину, притянув Пармениона к себе. Он застонал, войдя в нее, и почувствовал, как ее ноги скользнули вверх к его бокам. Всю свою жизнь он не ведал подобного наслаждения и не думал, что когда-нибудь достигнет вершин блаженства. Это было безумие, он знал это, но утратил контроль -- и не желал его вернуть. Даже мысль о смерти не остановила бы его сейчас.
   Его страсть побуждала его излиться в нее, но он хотел продлить момент и заставлял себя двигаться чуть медленнее, ритмичнее, с открытыми глазами, глядя ей в лицо. Ее глаза были закрыты, щеки рделись румянцем. Он приник губами к ее губам, и ее рот приоткрылся, а язык ринулся к его языку. Он почувствовал, что близок к завершению, и соскользнул с нее.
   - Нет, - сказала она, толкая его. Он опустился на колени у кровати и пробежал языком по ее плоскому животу, а потом поднял ее бедро себе на плечо. - Что ты делаешь? - спросила она, пытаясь сесть. Он толкнул ее обратно и опустил свою голову между ее ног. Ее волосы были мягкими, как сама кожа, его язык ласкал ее. Она начала стонать, сначала тихо, затем громче. Она задрожала над ним, руки вцепились ему в волосы. Взойдя на ложе, он вошел в нее снова. Руки Дераи обвили ему шею, и она льнула к нему с невероятной силой, пока он тоже не достиг экстаза.
   Покрытые потом, они лежали вместе с переплетенными руками. Всё прошло, страсть улеглась, и все страхи Пармениона вернулись обратно. То, что они совершили, было противозаконно. Что если слуги видели их выходящими из сада рука об руку? И что если им были слышны ее крики или скрип кровати? Приподнявшись на локте, он посмотрел на девушку. Ее глаза были закрыты, лицо было удивительно прекрасно.
   Он знал, что ради нее стоило рисковать, стоило рисковать чем угодно.
   - Я люблю тебя, - прошептал он.
   Ее глаза открылись. - Я видела сон, - сказала она. - Три дня тому назад. Я пошла за советом к ясновидящей. Она сказала, будто это значит, что я полюблю лишь одного мужчину в своей жизни, и что он восстанет и бросит вызов целой армии за меня.
   - Что ты видела во сне?
   - Мне снилось, что я нахожусь в храме, а вокруг тьма. И я говорю: "Где Македонский Лев?" Затем всходит солнце, и я вижу полководца в шлеме с белым гребнем. Он горд и высок, и идет со светом у себя за спиной. Он видит меня и раскрывает свои объятия. Он называет меня своей возлюбленной. Вот всё, что я помню.
   - Почему там была тьма? Ты говорила, что светило солнце.
   - Я не знаю. Но сон смутил меня. Мне следовало догадаться о тебе, ведь ты наполовину македонец. Ты -- Македонский Лев из моего сна.
   Он усмехнулся. - Мне говорили, в Македонии немного львов, - сказал он. - И эта страна не очень-то известна своими полководцами.
   - Ты не веришь моему сну?
   - Я верю, что мы предназначены друг другу судьбой, - сказал он ей. - И я брошу вызов целой армии за тебя.
   - Ты уже так сделал.
   - То была не армия, а шайка. Но я должен благословить их за то, что свели нас вместе.
   Опустившись на ложе, он поцеловал ее, и его страсть вернулась.
  

***

   Пять дней любовники встречались тайно, выезжая на холмы, вздымавшиеся высоко над землей. Они встречали лишь несколько молодых пастушек и проводили дни напролет, бродя по лесам и занимаясь любовью в укромных лощинах.
   Для Пармениона это время было благодатью за пределами воображения. Печаль ушла от него прочь, и он наслаждался светом летнего солнца, чистотой голубых небес и красотой земли. Все мерзости его жизни казались теперь далекими, как память о зимнем снеге. Он мог их представить себе, но не чувствовал ледяного холода их реальности.
   На утро шестого дня его мир изменился. Он вывел могучую лошадь из стойла и взнуздал ее.
   Подошел Ксенофонт, возложив руку ему на плечо. - Не выезжай сегодня, - мягко сказал он.
   - Мне необходимо почувствовать ветер у себя на лице. Я скоро вернусь.
   - Я сказал нет! - взорвался Ксенофонт. - И, если ты нуждаешься в напоминаниях, лошадь принадлежит мне.
   - Тогда пройдусь пешком! - ответил Парменион, и в его лице вспыхнул гнев.
   - Ты дурак! Когда же ты начнешь использовать свой разум?
   - Что ты хочешь сказать?
   - Ты наверняка знаешь, о чем я говорю. Мои слуги знают, куда ты направляешься. Я знаю, куда ты направляешься. Патроклиан знает, куда ты направляешься. Ты проводишь это дело со всей осторожностью возбужденного быка.
   - Как ты смеешь? - взвился Парменион. - Ты шпионил за мной.
   - Какая тут нужда в шпионах? Ты в первый же день привел ее в свою комнату, и ее крики эхом отдавались по всему дому. Ты встречался с ней на холмах и рука об руку шел там, где мог быть замечен за много лиг. Патроклиан имеет право отдать тебя под арест и отправить на пытки, однако он человек чести и чувствует себя обязанным за твою отвагу.
   - Я намерен жениться на ней, - объявил Парменион. - Всё совсем не так, как ты думаешь.
   - Как я уже сказал, Парменион, ты дурак! А теперь верни лошадь в стойло.
   - Позволь мне поехать к Дерае. Мне нужно поговорить с ней, - попросился Парменион.
   - Ее там не будет; ее отправили обратно в Спарту.
   В горле у Пармениона пересохло, его живот завязался узлом. - Отправили назад? Я пойду, повидаюсь с Патроклианом.
   Ксенофонт развернулся и ударил Пармениона открытой ладонью по лицу. Удар обжег его, и он пошатнулся. - Может, целитель выпустил тебе мозг, - процедил Ксенофонт. - Ты будешь думать или нет, парень? Ты соблазнил девственницу. Что ты скажешь ее отцу? "Я хочу на ней жениться"? Что ты можешь предложить? Какой выкуп принесешь? Ты неимущий студент без земельного надела, или хозяйства. У тебя нет никакого дохода. Всё, чего ты добился -- испортил девицу для кого-то другого.
   - Ты говоришь об этом в дурном тоне, - сказал Парменион, - но это не так.
   - Ты не понимаешь, так ведь? - печально произнес военачальник. - Ты не видишь правды. Дерая помолвлена с Нестусом, и они должны были обручиться следующей весной. Когда он услышит о позоре, нанесенном ему и его семье -- а он услышит, раз ты решил действовать в открытую -- то потребует возврата выкупа за невесту и, если он обвинит Дераю публично, то она погибла.
   - Я спасу ее. Она любит меня, Ксенофонт. Она -- дар богов для меня; я знаю. Они не позволят случиться с ней ничему плохому. Не вини меня за это!
   Афинянин положил руки Парменион на плечи. - Я не виню тебя за это, мой юный друг. Жизнь у тебя была далеко не сахар. Но послушай меня, и постарайся использовать ту часть разума, которую мы с тобой так долго и упорно тренировали. Не думай о Дерае. Отбрось свои мысли о том, что ты зовешь любовью, и подумай о жизни, как таковой. Ты навлек большой позор на Патроклиана и всю его семью. Ты опозорил меня и самого себя. Любовь? Любовь рождается из заботы, сочувствия, взаимопонимания. Не говори о любви, а скажи открыто и честно о похоти. Ты поставил Дераю в весьма опасное положение -- это не поступок любящего человека. Ты уничтожил ее репутацию и запятнал честь знатного рода. Скажи мне, в чем тут проявляется любовь?
   Парменион не мог ответить, но отвел лошадь обратно в стойло и снял сбрую. События последних пяти дней показались вдруг туманом и сном. Теперь он увидел, как прав был Ксенофонт: он опозорил его друга и запятнал честь Дераи.
   Он вышел обратно на солнце, но Ксенофонт уже ушел.
   Парменион вышел в сад, остановившись у скамейки, где Дерая впервые поцеловала его. Должен быть какой-то путь к решению дилеммы, как ему и Дерае жить вместе. Месяцы назад он решил покинуть Спарту по достижении Мужества, но Дерая всё изменила. Теперь он хотел лишь раздобыть достаточно денег, чтобы жениться и завести семью, чтобы оплатить своим сыновьям обучение в бараках.
   Почти весь день он боролся над решением проблемы, видя только один выход. Наконец, с закатом, он вернулся к дому. Ксенофонт сидел во дворе, ужиная фигами и сыром, когда Парменион предстал перед ним.
   - Я прошу прощения, господин. За тот позор, что навлек на тебя. Это ужасная плата за дружбу, которую ты выказал мне.
   Ксенофонт пожал плечами. - Это жизнь, Парменион. Садись и ешь. Завтра мы поедем к морю, чтобы почувствовать свежий ветер у себя на лицах.
   - Когда вернемся в Спарту, - сказал Парменион, - я продам Меч Леонида. С этими деньгами я смогу жениться на Дерае.
   - Мы пробудем там почти два месяца, - грустно сказал Ксенофонт, глядя в сторону. - Это даст тебе время обдумать свои планы, а Патроклиану -- унять его гнев. Многое может случиться за такой срок. Возможно, слуги не проговорятся. Возможно, Нестус простит ее. Как знать? Но если ты взрослеешь, Парменион, - если ты на пути становления мужчиной, каким должен стать -- то ты должен извлечь урок из этого своего опыта.
   - Какой урок я должен извлечь? Не влюбляться?
   - Нет, это не подвластно ни одному человеку. Но ты должен понять, что любовь опасна; она поражает разум, ослепляя нас перед суровой реальностью. Подумай о Елене и Парисе. Они оказались причиной падения Трои. Думаешь, этого им хотелось? Нет, они всего лишь были влюблены друг в друга. Ты один из самых умных и прозорливых людей, которых я когда-либо встречал в своей жизни, и даже ты действовал как полнейший олух. Если это то, что приносит любовь, то я благодарен, что она ускользнула от меня.
   - Всё кончится хорошо, - прошептал Парменион. - Обещаю тебе.
   - Это по-прежнему слова влюбленного. Разумный человек не дает обещание, которое не может выполнить. А теперь ешь, и давай не будем больше говорить об этом сегодня.
  

***

   Шли недели, и Парменион все больше убеждался в правоте Ксенофонта. Тоска и любовь к Дерае никуда не ушли, но его разум прояснился, и он чувствовал глубокий стыд за то, как по-дурацки вел себя в любовных делах.
   Если бы Патроклиан оскорбился сильнее, то обратился бы с этим делом к Консулу, который порекомендовал бы эфорам приговорить Пармениона к смерти. В этом вопросе рассчитывать на защиту бессмысленно -- закон был строг. Любой спартанец, изнасиловавший девственницу, приговаривался к смерти от яда или от меча. Сама же Дерая была бы принесена в жертву богине смерти, Гекате.
   Теперь Парменион был в состоянии оглядываться на прошлое с холодной логикой. Сказать по правде, он не мог жалеть об их любовной связи; это стало высшей точкой его жизни и освободило от страданий детских лет, изгнало печаль и злобу. Он больше не жаждал отомстить Леониду, не мечтал повести армию против спартанцев. Всё, чего он хотел теперь -- это жить с Дераей и воспитывать детей их совместной любви.
   Днями они с Ксенофонтом выезжали верхом в сельские районы Пелопоннеса, а когда заходило солнце, юноша бегал по холмам, наращивая силу и подавляя страсти физическими нагрузками.
   Ночами он мог сидеть с афинским полководцем, обсуждая военную тактику, или политическую стратегию. Ксенофонт был глубоко разочарован в неудаче Спарты провозгласить лидерство над всей Грецией, и печально предрекал грядущие катастрофы.
   - Агесилай не хочет ценить фиванцев и всячески показывает свое презрение на публике. Это недальновидно. Я люблю этого человека, но он не видит многих опасностей. Он не может забыть, что именно действия Фив отбросили его от военных успехов в Персии. Он не умеет прощать.
   - И тем не менее, - вставил Парменион, - возвращение из Персии многое ему принесло. Он сокрушил Фивы и восстановил позиции Спарты.
   - Это распространенное в Спарте мнение, - согласился Ксенофонт, - но на самом деле единственный победитель -- это Персия.
   - Но персы не принимали участия в восстании, так ведь?
   Ксенофонт громко рассмеялся. - Политика, Парменион. Не думай только о мечах и военных кампаниях. Агесилай вторгся в Персию и одержал там ряд побед. Персидское золото -- которого там несметное количество -- было направлено в Фивы и Афины. На это золото они снарядили свои армии; вот почему Агесилай был вынужден вернуться домой. У него был лишь один способ остаться в выигрыше -- он направил послов в Персию, согласившись стать ее вассалом. Тогда Персия оставила Афины и Фивы без поддержки и выступила посредником в мирных переговорах.
   - Хорошая стратегия, - заметил Парменион. - Не удивительно, что империя правит так долго. Небольшим количеством золота они остановили вторжение.
   - Более того: все греческие города Азии были переданы во власть персов.
   - Я этого не знал, - сказал Парменион.
   - Этого не преподают спартанской молодежи, потому что это ударило бы по морали. Но дело не в Агесилае. Он знает, что не сможет снова выступить против Персии, потому что Фивы и Афины восстанут против Спарты в его отсутствие.
   - Он же наверняка может встретиться с их правителями? Тогда он смог бы возглавить совместный поход на Персию.
   Ксенофонт кивнул. - В точку. Но он никогда так не сделает. Его гнев ослепил его. Только не пойми меня неправильно, Парменион. Агесилай добрый Царь и хороший человек, образованный и понимающий.
   - Мне трудно это понять, - признался Парменион.
   - Знаешь? Любовь и ненависть очень похожи. Подумай о своем собственном безумии с Дераей -- остановился ли ты, чтобы задуматься и оценить риск? Нет. С Агесилаем то же самое -- только упомяни Фивы, и его лицо тут же меняется на глазах, а рука начинает шарить в поисках рукояти меча.
   Слуги внесли их вечернюю трапезу, состоявшую из рыбы и сыра. Некоторое время они ели в молчании, но у Ксенофонта испортился аппетит, и он отодвинул свою тарелку, набрав себе кубок вина и добавив в него чуть-чуть воды. Он жадно выпил его и наполнил снова.
   - Возможно, Клеомброт изменит ситуацию, - предположил Парменион. Спартанцы выбирали двух Царей, чтобы один из них мог повести воинов на битву, в то время как второй оставался дома и управлял делами города. Агесилай делил власть со своим кузеном, Агесополисом, но тот был простодушен и редко появлялся на публике. Смерть Агесополиса четыре месяца тому назад привела к возвышению Клеомброта, превосходного воителя и атлета.
   - Сомневаюсь, что он способен переубедить Агесилая, - сказал Ксенофонт. - Слава Клеомброта довольно громка, но ума у него маловато. Я боюсь за Спарту. Тех, кого боги хотят уничтожить, они сначала наделяют гордостью, - вспомнил он старое изречение.
   - Но ведь гордость -- это сила Спарты? - спросил Парменион, с беспокойством глядя, как Ксенофонт снова наполняет кубок, не заботясь о том, чтобы разбавить вино водой.
   - Да, это так, но знаешь ли ты, сколько истинных спартиатов осталось в городе? Менее двух тысяч. Потому что налоги и храмовые сборы были повышены, и более бедные спартанцы не в состоянии теперь отправить своих детей на обучение. Подумай о себе. У твоей матери был хороший земельный надел, но он был весь распродан, чтобы оплатить твое образование. Это нонсенс. Через десять лет число спартиатов уменьшится еще в два раза -- как после этого Спарта сумеет сохранить свое первенство? И сколько пройдет времени, прежде чем мы увидим, как стратегия, использованная тобой в Игре, будет применена на практике?
   - Не печалься так из-за этого, Ксенофонт. Ничего из этого ты изменить не в силах.
   - Вот это меня и печалит, - заметил полководец.
  

***

   Не впервые Тамис чувствовала, как растут ее опасения. События теперь развивались быстрее, и она чувствовала силу аколитов Темного Бога, разыскивающих ее, ищущих пути, чтобы атаковать и уничтожить единственного, кто способен разрушить их планы.
   Но Тамис тоже была сильна, и она прикрыла свой дух, скрываясь от блуждающих глаз тех, кто охотился, скользя рядом с ними, как незримый ветер, шепчущий в залитых лунным светом зарослях.
   Леарх погиб -- убит Парменионом. Тамис не стремилась к его смерти сознательно, но она знала, что часть вины лежала на ее всё более тяжелеющих плечах. Все люди умирают, говорила она себе. И разве Леарх не скрывался в тени аллеи с намерением напасть на безоружного мальчишку? Этим он сам навлек на себя погибель.
   Сомнения, однако, по-прежнему одолевали ее. Ее молитвы теперь оставались без ответа, и она стояла одна против приспешников Хаоса. Она больше не могла вызвать ни Кассандру, ни прочих духов из прошлого. Пути больше не были открыты для нее. Это всего лишь проверка, убеждала она себя. Исток по-прежнему со мной. Я знаю!
   Конечно, лучше немногим погибнуть прежде срока, чем страдать несметным количествам людей?
   Сколько раз она повторяла это себе, твердя как заклинание против своих страхов? Очень много. Но она зашла слишком далеко, чтобы поворачивать сейчас.
   Когда погиб Леарх, слуги Темного Бога обратили свой взор на Спарту, плетя свои заклятия вокруг выживших Нестуса и Клеомброта, наблюдая за ними. Теперь Тамис было труднее тайно управлять их эмоциями, заставляя их быть безрассудными, рисковать жизнями.
   Но Наблюдатели не могли видеть всего, и Тамис терпеливо ожидала, готовая использовать малейший их просчет. И вот время пришло. Девица Дерая была публично опозорена, и ее нареченный Нестус был полон праведного гнева и настоящей спартанской жажды мести. Только смерть осрамившего его человека сможет успокоить его воинственное сердце.
   Наблюдатели негодовали, Тамис знала это. Она чувствовала их ярость и беспокойство, как пламя в ночи. Тамис открыла ставни своего единственного окна и посмотрела на далекий акрополь.
   Первое из многих уготованных испытаний ожидало теперь Пармениона, а она ничем не могла ему помочь, как и Наблюдатели не могли защитить Нестуса. Теперь пришло время клинков, силы и умения. И Наблюдатели приближались. Скоро они выследят ее, и тогда придет гроза, демоны в ночи по ее душу, или наемные убийцы среди бела дня, с острыми клинками, готовыми вонзиться в старую плоть.
   Повернувшись, она оглядела прямоугольную комнату, которая была ее домом столько долгих, одиноких лет. Она не будет скучать ни по нему, ни по Спарте, ни даже по Греции, которая была домом ее души.
   Открыв дверь, она вышла на солнце. - Отныне, Парменион, - сказала она, - ты одинок. Лишь твоя сила и отвага способны уберечь тебя теперь.
   Опираясь на посох, с потрепанным плащом на плечах, Тамис медленно вышла из Спарты. Ни разу она не обернулась назад, ни тени тоски не тронуло ее сердца.
   Позади, в раскаленном колеблющемся воздухе, черная тень сгустилась на стене напротив окна, разрастаясь, расползаясь и формируясь в многократно увеличенную фигуру женщины в капюшоне, закутанной в черное.
   Несколько мгновений она двигалась по комнате, ища глазами духа. Затем темная женщина исчезла...
   ... открыв глаза своего тела во дворце далеко за морем. - Я найду тебя, Тамис, - прошептала она низким холодным голосом. - Я доведу тебя до отчаяния.
  

***

   За три дня до своего отъезда из Олимпии Парменион с удивлением увидел Гермия, едущего верхом через широкое поле прямо к его дому. Обычно его друг отправлялся в путешествие на юг к морю вместе с семьей, на самую жаркую пору лета, а их летний дом стоял в сотнях лиг от Олимпии.
   За весь последний год Парменион редко виделся с Гермием, потому что его друг стал близок к молодому Царю, Клеомброту, и их часто видели вдвоем в городе или скачущими верхом по дороге в горы Тайгетуса.
   Парменион выбежал из дому, чтобы встретить Гермия. Тот также изменился за время обучения у Менелая и в свои девятнадцать был поразительно красив, при том без малейшего намека на бороду. Когда-то превосходный бегун, он теперь не имел необходимости усердно тренироваться и редко был видим на поле для занятий. Гермий отрастил длинные волосы, и Парменион учуял запах ароматизированного персидского масла еще до того, как его друг соскочил на землю.
   - Рад встрече, брат мой, - вскричал Парменион, подбегая, чтобы обнять его.
   Гермий отстранился, избегая объятий. - У меня плохие новости, Савра. Нестус, поверив россказням о тебе, сейчас едет сюда. Он намерен тебя убить.
   Парменион вздохнул, повернувшись и глядя вдаль, на холмы. - Тебе надо уезжать, - вскричал Гермий. - Тебя не должно быть здесь, когда он сюда приедет. Расскажи мне правду, и я постараюсь уговорить его.
   - Правду? - отозвался Парменион. - Что ты хочешь от меня услышать? Я люблю Дераю. Я хочу... она нужна мне... на всю жизнь.
   - Понимаю, - сказал Гермий, - но он поверил, что ты соблазнил ее. Я знаю, что ты никогда бы не совершил такого жестокого злодеяния, но Нестус ослеплен гневом. Если ты ненадолго уедешь за холмы, я поговорю с ним.
   - Мы занимались любовью, - мягко сказал Парменион, - и мы были безрассудны. У него есть все права на гнев.
   Гермий стоял с раскрытым ртом. - Ты... так значит, это правда?
   - Я не соблазнял ее! Мы влюблены, Гермий. Постарайся понять, друг мой.
   - Что тут понимать? Ты повел себя как... как македонец, кем ты и был всегда. - Парменион шагнул вперед, беря друга за руку.
   - Не тронь меня! Нестус был моим другом с самого детства. Теперь на него пал позор, которого он не заслужил. Я знаю, почему ты совершил это, Савра: ты хотел отомстить за себя Леониду. Я презираю тебя за это. Бери лошадь и уезжай отсюда. Куда угодно. Но не будь здесь, когда явится Нестус.
   Гермий встал в стремя и вскочил коню на спину. - Я даю тебе больше, чем надо, Парменион. Теперь я проклинаю тот день, когда встретил тебя. То, что ты совершил, -- зло, и оно принесет еще немало страданий. Я любил тебя -- как друг и как брат. Но ненависть твоя была... и остается... слишком сильной.
   - Это не ненависть, - запротестовал Парменион, но Гермий пустил коня галопом и умчался прочь. - Это не ненависть! - прокричал спартанец. Стоя как вкопанный, пока Гермий мчался назад через поле, Парменион услышал шаги позади себя, но не обернулся. Он смотрел, как его друг уезжает всё дальше.
   - Это было ясное предостережение, - мрачно сказал Ксенофонт. - Теперь бери коня и скачи в Коринф. Я дам тебе денег на дорогу и письмо к моему другу, который обитает там. Он будет рад приютить тебя, пока не решишь, куда отправиться дальше.
   - Я не могу. Я не согласен отдавать Дераю.
   - Она все равно потеряна для тебя.
   - Я не принимаю этого, - он посмотрел на Ксенофонта. - Как я могу с этим смириться?
   - Ты желаешь умереть за свою любовь?
   - Конечно. А какого еще ответа ты от меня ждал?
   - И ты желаешь убить невинного человека ради этого?
   Парменион глубоко вздохнул, пытаясь добиться спокойствия, которого не было. Он плохо знал Нестуса, но этот человек никогда не был в числе его врагов, никогда не нападал на него. Теперь он искал -- как и любой спартанец на его месте -- возможность смыть свой позор кровью человека, который нанес удар по его чести. Юноша встретился взглядом с Ксенофонтом. - Я не могу бежать, Ксенофонт. Без Дераи моя жизнь -- ничто. Теперь я это знаю.
   Полководец скрыл свое разочарование. - Насколько ты хорош в обращении с мечом?
   - Сносно.
   - А Нестус?
   - Он был -- и остается -- чемпионом по мечам у Ликурга. Он могуч.
   - Ты сможешь побить его?
   Парменион не ответил. - Я злодей? - спросил он вместо этого.
   - Нет, - ответил Ксенофонт. - Действия и их последствия, мой мальчик. В Персии я знал человека, которого попросили доставить воды в засушливую местность. Он построил небольшую дамбу, которая перекрыла реку, напитала водой поля и тем самым спасла племя. Люди были благодарны ему за спасение жизни, и много празднеств и пиров было устроено в его честь. Он остался с ними на несколько месяцев. Когда он уехал от них, то через пять дней пути вернулся в пустынный город, где были только трупы и пересохший ручей. Он спас одних людей и уничтожил других. Был ли он злодеем? Поспешность -- только и всего. Ты не собирался позорить ни Нестуса, ни Дераю, но теперь вынужден страдать от последствий. Один из вас должен умереть.
   - Я не хочу его убивать. Клянусь в том перед всеми богами Олимпа, - сказал Парменион. - Но, если я убегу, то никогда не буду с Дераей. Понимаешь?
   - Можешь взять мой нагрудник и шлем -- скорее всего, Нестус уже снаряжен на бой. О, Парменион, что же принесла тебе твоя глупость?
   Парменион вымученно улыбнулся. - Она принесла мне Дераю, и я не могу жалеть об этом -- хоть потерял Гермия, который был мне другом с самого детства.
   - Иди есть. На голодный желудок много не навоюешь, поверь мне. Возьми мед, он придаст тебе сил.
   Был поздний вечер, когда Нестус и его спутники подъехали к дому, где Парменион сидел с Ксенофонтом в тени под скатной черепичной крышей. Афинянин встал, знаком приказал Пармениону оставаться на своем месте и вышел навстречу всадникам.
   С Нестусом было шестеро человек, но Ксенофонт знал только двоих: Леонида и Гермия.
   - Добро пожаловать в мой дом,- сказал Ксенофонт.
   - Мы ищем человека по имени Парменион, - бросил Нестус, подняв ногу и соскочив наземь. Он был высоким молодым человеком, широкоплечим и узкобедрым -- не безобразным, хотя его красота была подпорчена кривым носом.
   Ксенофонт спросил его: - Дали ли эфоры разрешение на этот поединок?
   - Дали, - сказал Нестус. Запустив руку за тунику, он достал свиток и протянул его Ксенофонту. Афинянин развернул его и внимательно прочитал.
   - Удовлетворится ли честь чем-либо, кроме крови? - спросил он, возвращая грамоту.
   - Нет. Тебе известно, что он совершил. Какой у меня выбор?
   - Как у благородного человека, выбора нет, - тихо сказал Ксенофонт. - Но -- я говорю это не в его защиту, и даже без его дозволения -- он не знал о твоем обручении с юной госпожой.
   - Она не госпожа, а шлюха -- ее сделал шлюхой твой полукровка-гость.
   Ксенофонт кивнул. - Значит, должна пролиться кровь. И все же, давайте поступим как благородные люди. Ты проделал верхом долгий путь -- и ты, и твои друзья, должно быть, хотите пить. Мой дом -- ваш дом; я прикажу слугам принести воду и фрукты.
   - Этого не нужно, Афинянин, - бросил Нестус. - Только пришли сюда Пармениона. Я убью его, и мы уедем.
   Ксенофонт подошел к молодому человеку ближе. - Хоть я и понимаю твой гнев, - прошептал он, - но негоже благородному мужу говорить столь грубо.
   Нестус посмотрел в небесно-голубые глаза и увидел в них ярость. - Твоя правда, господин. Это заговорил мой гнев -- и он не может быть направлен на тебя. Благодарю тебя за гостеприимство и, я верю, мои спутники будут рады освежиться. Что же до меня, с твоего позволения, я буду ждать в твоих садах до самого часа поединка.
   Ксенофонт поклонился. - Я пришлю тебе прохладной воды -- или предпочтешь вина?
   - Воды будет достаточно, - Нестус зашагал к садам. Остальные спешились и прошли вслед за Ксенофонтом в его дом. Никто не смотрел на Пармениона, сидящего в молчании, обратя глаза к Нестусу, который одиноко сидел на скамейке у ручья.
   Через несколько минут Парменион услышал, как кто-то подошел сзади, и посмотрел вверх, ожидая увидеть Ксенофонта.
   - Ты отлично выместил свою ненависть, - сказал Леонид, - и пущенная тобою стрела настигла цель.
   Парменион встал и посмотрел в лицо своему давнему врагу. - Я не испытываю ненависти, Леонид, ни к тебе, ни к твоей семье. Я люблю Дераю. То, что я совершил, было неправильно, и мне стыдно за свои действия. Но я намерен на ней жениться.
   Мгновение Леонид ничего не говорил, его лицо ничего не выражало. - Я люблю свою сестру, - сказал он, - хоть она и своевольна. Но ты мой враг, Парменион, и останешься им до смертного дня -- который, я молю богов, наступит сегодня. Тебе не выстоять против Нестуса.
   - Почему это должно продолжаться? - спросил Парменион. - Как сможешь ты хранить свою ненависть, когда я возьму в жены твою сестру?
   Леонид раскраснелся, и Парменион увидел не только гнев, но и страдание в его глазах. - Было бы неправильно говорить об этом сейчас, перед боем. Если останешься в живых, я скажу тебе.
   - Скажи сейчас, и в Аид эти правила!
   Леонид шагнул вперед, сгреб в охапку ворот туники Пармениона и сказал: - Дерая скоро будет мертва, можешь ты это понять? Мой отец объявил ее жертвой Кассандре, и сейчас она уже на борту корабля, на пути в Трою. Когда судно достигнет берега, ее сбросят в море. Вот к чему ты привел ее, полукровка. Ты убил ее!
   Слова ножами вонзались в Пармениона, и он отпрянул назад от взрывного гнева в глазах Леонида. Жертва Кассандре! Каждый год молодая незамужняя женщина отправлялась из Спарты в качестве пожертвования богам, чтобы быть сброшенной в море у Троянского берега. Это было расплатой за убийство Кассандры в ходе Троянской Войны сотни лет назад. Все крупнейшие города Греции были принуждены высылать жертвы.
   Девушек отправляли на корабле в море и за несколько лиг до берега Азии им связывали руки за спиной и сбрасывали с палубы. Для Дераи не оставалось надежды; даже если она освободит себе руки и сумеет доплыть до берега, местные крестьяне настигнут и убьют ее. Это было частью ритуала.
   - Ну, что ты можешь сказать? - процедил Леонид, но Парменион не ответил. Он вышел на солнце и взмахнул мечом, взвешивая его в руке. Он не мог ответить своему врагу: все чувства ушли от него. Он почувствовал себя странно пустым и свободным от всяких колебаний. Они забрали у него единственный свет в жизни, а он не мог больше жить во тьме. Так пусть лучше Нестус убьет его.
   Ксенофонт вышел через некоторое время и позвал Нестуса на площадку перед домом. - Я послал за лекарем. Думаю, есть смысл дождаться, чтобы он приехал, пока бой не начался.
   - Мертвому врач не поможет, - отрезал Нестус.
   - Очень здравая мысль, но и победитель может получить ранения. Мне не хотелось бы, чтобы и второй поединщик истек кровью до смерти.
   - Я не намерен ждать, - заявил Нестус. - Скоро солнце зайдет. Так начнем же!
   - Я согласен, - сказал Парменион. Ксенофонт пристально посмотрел на него.
   - Ну что ж, у вас обоих есть мечи, и нужное число свидетелей также присутствует. Предлагаю вам отсалютовать друг другу, а затем начинайте.
   Нестус взмахнул мечом и посмотрел на Пармениона. - Не будет тебе салюта, помесь.
   - Как пожелаешь, - спокойно ответил Парменион. - Но прежде, чем бой начнется, я хочу, чтобы ты знал, что я люблю Дераю -- так, как ты должен ее любить.
   - Любовь? Да что ты об этом знаешь? Я буду вспоминать ее с великим презрением -- и особенно запомню тот миг, когда сказал ее отцу, в ее присутствии, о цене, которую он должен заплатить за мой позор. Она тогда не была прекрасной, полукровка, она упала на колени перед своим отцом и стала в слезах умолять его не отправлять ее на смерть.
   - Ты попросил ее смерти?
   - Я потребовал ее смерти -- так же, как потребовал твоей.
   - Что ж, - сказал Парменион, чувствуя, как сердце наполняет ярость, но держа ее в узде, - ты прошел с ней свой собственный путь. Теперь посмотрим, умеешь ли ты драться так же хорошо, как ненавидеть.
   Нестус внезапно напал. Меч Леонида взметнулся вверх, и железо лязгнуло о железо, когда Парменион парировал удар. Нестус провел обратный взмах, но Парменион его заблокировал.
   Наблюдатели носились вокруг бойцов. Ксенофонт отошел в тень навеса, где сел, подавшись вперед и опершись подбородком на руки, ловя каждое движение. Он видел, что у Нестуса больше силы, но Парменион был быстрее. Их мечи звенели в такт, и несколько минут они кружили, проверяя способности друг друга, затем меч Пармениона ударил сверху вниз, оставив поверхностный порез на плече Нестуса. Выступила кровь, обагряя синюю тунику парня. Ксенофонт поднялся и присоединился к группе наблюдателей, которые приветствовали Нестуса и болели за него. Нестус провел атаку, посылая колющий удар Пармениону в горло, но Парменион шагнул в сторону и устремил клинок в противника, меч вспорол кожу и скользнул по ребрам. Рыча от боли, Нестус отступил. Кровь текла уже из двух ран, и наблюдатели умолкли. Парменион наметил удар в голову, но обрушил меч вниз, ударив в левый бок противника. Ребро хрустнуло при столкновении, и Нестус закричал от боли, лишь отчасти парировав второй удар, еще шире открывший рану. Теперь кровь пропитала его синюю тунику и стекала по ноге.
   - Довольно! - закричал Ксенофонт. - Разойдитесь!
   Оба проигнорировали его. Шагнув ближе, Парменион блокировал слабый удар и вонзил свой меч Нестусу в живот. С душераздирающим воплем Нестус бросил клинок и упал на колени.
   Парменион высвободил свой меч и посмотрел на противника. - Скажи мне, - процедил он, - так ли выглядела Дерая, когда стояла на коленях, вымаливая жизнь?
   Нестус пытался остановить вытекающую из живота кровь. Он посмотрел вверх и увидел глаза Пармениона. - Не надо... больше, - взмолился он.
   - Ты пришел за смертью. И нашел ее, - сказал Парменион.
   - Нет! - вскричал Ксенофонт, когда Меч Леонида взмыл вверх и обрушился на горло коленопреклоненного парня, взрезая жилы и сокрушая шейные позвонки. Нестус повалился на бок.
   Парменион отвернулся от трупа и устремил взор на Леонида. - Подними его меч, - подстегнул юношу Парменион. - Давай! Возьми оружие -- и умри, как умер он.
   - Ты дикарь, - сказал Леонид, видя огонь безумия в глазах Пармениона. Юный спартанец подошел к Нестусу, перевернул его на спину и закрыл ему глаза.
   Ксенофонт схватил Пармениона за руку. - Теперь уходи, - сказал полководец, понизив голос. - Уходи.
   - Никто больше не желает биться со мной? - вскричал Парменион. Он обвел глазами наблюдателей, но никто не захотел встречаться с ним взглядами.
   - Уходи, - приказал Ксенофонт. - Это не прилично.
   - Прилично? - Парменион вырвался из рук Ксенофонта. - Приличие? Они убили Дераю и приехали убивать меня. Где во всем этом приличие?
   Ксенофонт повернулся к Леониду. - За домом есть небольшой воз -- на нем вы сможете отвезти Нестуса к его семье. Предлагаю ехать сейчас же. - Он обернулся к Пармениону. - Спрячь клинок в ножны, больше здесь боев не будет. Разрешение на поединок было только одно, и теперь оно израсходовано. Дальнейшее кровопролитие ни к чему не приведет.
   - Нет, - сказал Парменион, - они пришли меня убивать, так пусть попробуют. Пусть попытаются теперь.
   - Если не уберешь свой меч и не вернешься в дом, следующим, с кем тебе придется драться, буду я. Я ясно излагаю?
   Парменион моргнул и открыл было рот, чтобы что-то сказать, но у него не оказалось слов. Он бросил меч и побежал в дом. Клеарх и Тинус стояли в дверях, но они посторонились, пропустив его внутрь. Он сел в своей комнате, сознание его металось. Дерая ушла. Сейчас она была еще жива, где-то в море; но всего через несколько дней будет мертва, и он не узнает, когда пробьет ее час.
   Открылась дверь и вошел Клеарх, неся ковш воды и полотенце. - Лучше смыть кровь, - посоветовал слуга, - и поменять тунику. Что пожелаешь на ужин?
   Парменион потряс головой. - Ужин? Я только что убил человека. Как ты можешь спрашивать меня об ужине?
   - Я убил много людей, - сказал Клеарх. - Но как это относится к еде? Он был жив. Теперь -- нет. Он был дураком; надо было ему послушать Ксенофонта, да отдохнуть сначала хорошенько. Но он не стал. Так что... чего желаешь вкусить за ужином?
   Парменион встал, почувствовав легкое прикосновение, и посмотрел в лицо старика. - Ты не презираешь меня, так? Почему? Я знаю, что ты недолюбливал меня, когда был моим судьей на Играх. Так почему сейчас ты дружелюбен ко мне?
   Клеарх встретил его взгляд и усмехнулся. - Человеку свойственно менять его мнение, парень. Теперь, раз ты, похоже, не в состоянии решить, что будешь есть, я приготовлю тебе немного рыбы в кислом молоке; она хорошо пойдет на пустой желудок. Теперь мойся и переодевайся. Завтра тебе предстоит долгий путь верхом.
   - Завтра? Куда я отправляюсь завтра?
   - Коринф, возможно, подойдет для начала, но думаю, Ксенофонт отправит тебя в Фивы. У него там есть один друг, человек по имени Эпаминонд. Он тебе понравится.
  

***

   - У нас бывают такие смелые мечты, - говорил Ксенофонт, пока они шли вдвоем по саду под ярким лунным светом, - и порою боги смеются над нами за это. Я желал покорить Персию, повести объединенное войско в величайшее царство мира. Вместо этого живу как отошедший от дел старикан. Ты желал обрести любовь и счастье; но лишился и того, и другого. Однако ты молод, Парменион, у тебя еще есть время.
   - Время? Без Дераи всё теряет смысл, - отвечал Парменион. - Я ощущаю это глубоко в душе. Она была единственной. Мы были так близки в эти пять коротких дней.
   - Знаю, это прозвучит жестоко, но, возможно, твоя страсть обманывает тебя. Ты еще не набрался жизненного опыта и, быть может, слегка обезумел. А в Фивах есть много женщин, способных сделать мужчину счастливым.
   Парменион посмотрел на искусственный пруд, глядя как убывающая луна отражается в его поверхности.
   - Больше я не полюблю, - произнес он. - Никогда больше не открою своего сердца, чтобы снова испытать такую боль. Когда умерла мать, я почувствовал себя брошенным и одиноким, но где-то глубоко в душе предвидел такой конец -- и, возможно, готовил себя к нему. Но Дерая? Как будто зверь с огромными когтями возник внутри и вырвал мне сердце. Я ничего не чувствую. У меня нет ни грез, ни надежд. За миг до поединка я хотел, чтобы Нестус убил меня. Но он сказал мне, что потребовал смерти Дераи.
   - Не очень умно с его стороны, да? - сухо заметил Ксенофонт. Парменион не улыбнулся.
   - Убив Леарха той ночью, я испытал нечто сродни удовольствию. Я праздновал его смерть. Но сегодня я убил человека, который не заслуживал смерти, увидел, как огонь жизни гас в его глазах. Что хуже всего, он умолял меня не наносить смертельный удар.
   - Он бы умер в агонии от ранения в живот, - сказал Ксенофонт. - Как бы там ни было, ты положил конец его страданиям.
   - Но суть не в этом, правильно? - тихо спросил Парменион, глядя среброволосому афинянину в лицо.
   - Да, суть не в этом. Ты уничтожил его, и на это больно было смотреть. Ты также нажил себе врагов. Никто из видевших поединок не забудет, как он погиб. Но в Фивах ты сможешь начать новую жизнь. Эпаминонд - хороший человек, и у него найдется место для тебя.
   Парменион сел на мраморную скамью. - Дерая видела сон обо мне, но он был обманчив. Ей снилось, что она стоит в храме, и я пришел к ней, одетый как полководец; она назвала меня Македонским Львом.
   - В этом есть добрый знак, - сказал Ксенофонт, вдруг почувствовав вечернюю прохладу и задрожав. - Давай вернемся в дом. У меня есть кое-какие дары для тебя.
   Клеарх разложил подарки на длинном столе, и Парменион сначала приблизился к бронзовому нагруднику. Доспех был сработан просто и не повторял, как более дорогие нагрудники, очертания мужского торса. Но он был прочен и мог выдержать любой удар мечом. В центре, на груди, была изготовленная из железа львиная голова. Парменион глянул на Ксенофонта. - Похоже, она не ошибалась, - прошептал Афинянин. Парменион протянул руку и провел пальцами по львиной пасти. Рядом с нагрудником лежал круглый шлем, тоже из бронзы, с кожаной подкладкой. Еще там были поножи, обитая бронзовыми пластинами кожаная юбка и короткий кинжал с изогнутым клинком.
   - Я не знаю, что сказать, - признался Парменион другу.
   - Эти вещи должны были стать дарами на день Мужества. Но сейчас, как я вижу, более подходящий момент. Есть еще кое-что, как мне кажется, полезное для тебя.
   Он поднял переплетенный кожей свиток и протянул его Пармениону, который расстегнул маленькие застежки и развернул рукопись. - Здесь описаны мои странствия в Персии и поход к морю. Я не считаю себя великим писателем, но в моих трудах содержится многое такое, чему есть смысл поучиться настоящему воину, и многие друзья просили меня переписать это для них.
   - Я никогда не смогу расплатиться с тобой за твою доброту.
   - Друзья не требуют расплатиться, это и делает их друзьями. А теперь готовься к путешествию. Если повезет, спартанцы позабудут о тебе спустя какое-то время.
   Парменион покачал головой. - Они не забудут, Ксенофонт. Я позабочусь об этом.
   - Ты одинокий человек, и подобные мысли глупы. Спарта обладает властью в Греции и останется при ней еще много лет после нашей смерти. Забудь об отмщении, Парменион. Даже мощь Персии не может сокрушить Спарту.
   - Конечно, ты прав, - согласился молодой человек, обняв друга.
   Но когда забрезжил рассвет, и он выехал из ворот, он подумал о сне Дераи, о Фивах и о тамошнем спартанском гарнизоне. Вражеское войско, ненавидимое и устрашающее, расположенное в центре города с тридцатитысячным населением фиванцев.
   Обнажив меч, он посмотрел на его блестящее лезвие. - Я клянусь на тебе, что уничтожу Спарту, - прошептал он. Высоко подняв оружие, он нацелил его на юго-восток и, хотя город был далеко за пределами его зрения, он представил, как меч завис над городом, горя огнем от ярого солнечного света.
   - Я храню при себе семена вашей ненависти, - прокричал он, крутя мечом на ветру, - и я знаю, где их посеять.
   Да, подумал он, Фивы -- это верное направление для Македонского Льва.
  
  
  
   Фивы, осень, 382 г. до Н. Э.
  
   - Меня не волнуют знамения, - проговорил воин дрогнувшим голосом. - Давайте соберем армию и изгоним этих проклятых спартанцев из Фив.
   Высокий человек у окна обернулся к говорившему и улыбнулся. Храня молчание, он прочесал комнату взглядом своих темных глаз. - Мы трое, - заговорил он наконец, - храним чаяния нашего города в своих сердцах. Мы не можем быть неосмотрительными. - Не обращая внимания на воина, он задержал взгляд на серо-зеленых глазах оратора Калепия. - Спартанцы заняли Фивы, потому что знали, что у нас нет сил противостоять им. Мы должны принять во внимание то, чего они хотят от нас.
   - Как мы это сделаем? - спросил Калепий.
   - Острые мечи в их животы -- вот чего они хотят! - прорычал воин, резко встав на ноги.
   Высокий человек мягко подошел к нему, понизив голос. - Почему бы тебе не приблизиться к окну, Пелопид? Тогда весь город сможет тебя услышать!
   - Мне осточертели эти постоянные разговоры, - ответил Пелопид, однако свой голос приглушил. - Меня коробит то, что мы дозволяем спартанцам свободно разгуливать по Фивам.
   - Думаешь, ты единственный, кто думает так же? - спросил его высокий.
   Их глаза встретились. - Прости, мой друг, - проговорил воин, - но это разъедает мне нутро и туманит разум. Продолжай.
   - Мы должны установить, чего хотят спартанцы -- и сделать наоборот. Однако будем использовать хитрость и скрытность. И нам следует научиться терпению.
   Высокий прошел обратно к окну, глядя на город и холм, на котором возвышалась Кадмея, высокие стены которой патрулировали спартанские солдаты.
   - Мне кажется, - сказал Калепий, - что спартанцы желают того же, чего желали всегда -- завоевать. Они хотят править. Агесилай ненавидит Фивы. И теперь мы у него в руках.
   - Но имеет ли он то, чего желает? - усмехнулся высокий. - Думаю, они надеются, что мы восстанем против них и атакуем Кадмею. Если мы это сделаем, пролив спартанскую кровь, то они пойдут на нас целой армией. Они разграбят город -- может быть, даже уничтожат его. И у нас нет никакой силы, чтобы противопоставить им.
   - Есть другие города, - вмешался Пелопид. - Мы можем призвать их на помощь.
   - Города полны шпионов и болтливых ртов, - отрезал высокий. - Нет, я предпочитаю, чтобы мы организовали все самостоятельно. Ты, Пелопид, должен покинуть город. Отправляйся в сельские районы. Собери себе воинов и выдвигайся на север, оказывая услуги в качестве наемного войска в Фессалии, Иллирии или Македонии -- не важно, где. Накапливай силы. Готовься к тому дню, когда тебя вызовут назад в Фивы.
   - А что же я? - спросил Калепий.
   - Проспартанские советники теперь управляют городом -- ты должен стать частью их правящей элиты.
   - Народ возненавидит меня, - запротестовал оратор.
   - Нет! Ты никогда не будешь высказываться о спартанцах на публике, ни критикуя, ни поощряя их. Ты посвятишь себя работе в Фивах, помогая и давая советы. Ты не станешь приглашать спартанцев в свой дом. Поверь мне, Калепий; нам нужен могущественный человек в центре, а твои способности ценят все. Ты будешь нужен им -- так же, как нужен нам.
   - А что же ты, Эпаминонд? - спросил воин.
   - Я останусь в городе и буду не спеша собирать сторонников нашего дела. Но помните: жизненно важно, чтобы спартанцы не нашли повода отправить свою армию в наши земли -- до тех пор, пока мы не будем к этому готовы.
   Дверь в андрон приоткрылась, и Калепий вскочил со своего места, когда вошел слуга и поклонился.
   - Господин, - сказал слуга высокому человеку, - там спартанец, который хочет видеть тебя.
   - Они знают? - прошептал Калепий, и лицо его побагровело.
   - Он один? - спросил Эпаминонд.
   - Да, господин. У него письмо от военачальника Ксенофонта.
   - Проведи его в Восточный покой, я поговорю с ним там, - приказал высокий человек. - Подождите здесь немного, - сказал он остальным, - а затем уходите через аллеи за домом.
   - Будь осторожен, друг мой, - предостерег его воин. - Без тебя мы ничто.
  

***

   Эпаминонд откинулся в кресле, и его темные глаза застыли на лице молодого человека. - И как поживает военачальник? - спросил он, барабаня пальцами по столешнице.
   - Он в порядке, господин. Приветствует тебя, и шлет со мной письмо.
   - Почему он отправил тебя ко мне, Парменион? Я -- всего лишь одинокий гражданин города, которым управляют... другие. Я мало что могу тебе предложить.
   Молодой человек пожал плечами. - Понимаю, господин. Но Ксенофонт сказал мне, что ты был весьма опытным солдатом. Думаю, он надеялся, что ты подыщешь мне место в армии Фив.
   Эпаминонд усмехнулся, но в его голосе не звучало веселья. Он встал и подошел к окну, открыв ставни. - Посмотри туда, - сказал он, указывая на крепость на холме. - Это Кадмея. Она занята спартанцами, такими же, как ты; там нет фиванцев.
   - Я не спартанец, - отрезал Парменион. - Меня презирали за то, что я помесь, наполовину македонец, но будь я фивянином, то поискал бы возможности, чтобы... заставить спартанцев уйти.
   - Ты правда готов на это? - отозвался фивянин, и румянец вдруг вспыхнул на его худых, ввалившихся щеках, но голос его остался холоден. - Немногие способны попытаться совершить такой поступок. Что до меня, то, как я уже сказал, я мирный гражданин и военные дела теперь меня мало интересуют.
   - Тогда я не смею больше отвлекать тебя, господин, - сказал Парменион. Оставив письмо Ксенофонта на столе, он поклонился и направился к двери.
   - Постой, парень! - позвал Эпаминонд, не желая, чтобы его непрошеный посетитель увидел других его гостей, пока те не ушли. - Ты в этом городе чужак, так что можешь остаться в моем доме, пока не подыщем тебе новое жилье. Я прикажу прислуге подготовить для тебя комнату.
   - Этого не понадобится. У меня нет желания оставаться там, где гостеприимство доставляет столько хлопот.
   - Я вижу, ты умелый переговорщик, поэтому позволь мне быть столь же откровенным. Я не питаю любви к спартанцам, дружны они с Ксенофонтом или нет. Но ты -- чужой в незнакомом городе. Поиск подходящего жилья займет время. Я рекомендую тебе согласиться -- и, - добавил он, натянуто улыбаясь, - я даже готов извиниться за такой недружелюбный прием.
   От улыбки Парменион, казалось, смягчился. - Я тоже должен извиниться. Здесь я не дома, и чувствую себя нелепо.
   - Значит, начнем по-новой, Парменион. Иди сюда, сядь и выпей немного вина, пока я буду читать это письмо.
   Вернувшись на скамью, фивянин развернул свиток и прочел о поединке с Нестусом и необходимости для Пармениона искать счастья в каком-нибудь другом городе. - Из-за чего ты бился с тем человеком -- или у тебя была на то личная причина? - спросил он наконец.
   - Он был обручен с девушкой. Я тоже был влюблен в нее.
   - Понимаю. И что с ней стало?
   - Ее отправили в жертву Кассандре.
   - Что же мы за варварский народ, - произнес фивянин. - Всё это несусветная чушь -- и, тем не менее, это срабатывает.
   - Как может срабатывать что-то, чего не существует? - удивился молодой человек.
   Фивянин улыбнулся. - Из этой комнаты выходят две двери, Парменион. Если бы я сказал тебе, что одну дверь стережет лев, а другая ведет прямо в рай, то какую из них ты откроешь?
   - Ту, что ведет в рай.
   - Именно. Льва не существует -- но благодаря ему ты открываешь ту дверь, какую нужно мне. Всё очень просто. Солдаты склонны верить в богов и оракулов, но, верь моему опыту: любое пророчество можно истолковать в свою пользу.
   Пармениону стало не по себе от такой странной ереси, и он поспешил сменить тему разговора. - Ксенофонт сказал мне, что ты сражался на стороне Спарты.
   - Три года назад. Мне тогда было двадцать пять, и я был гораздо наивнее. Фивы и Спарта вступили в союз против Аркадии. Агесилай наградил меня золотом, сказав, что я хорошо сражался -- для фивянина.
   - Строй прорвали, - сказал Парменион, - но вы с Пелопидом сомкнули щиты и остановили продвижение врага. Когда Пелопид упал, раненый в семи местах, ты встал над его телом и защищал его, пока не пришли спартанцы, чтобы поддержать вас.
   - Ты до черта всего знаешь обо мне, - заметил Эпаминонд, - а я о тебе знаю мало. Ксенофонт был твоим любовником?
   - Нет, мы были только друзьями. Это так важно?
   Эпаминонд вскинул руки. - Это важно для того, чтобы я мог доверять его мнению о тебе. Он говорит, что ты одаренный стратег. Это правда?
   - Да.
   - Прекрасно, никакой фальшивой скромности. Я не могу доверять человеку, который скрывает свои таланты. - Фивянин встал. - Если ты не устал от долгой скачки, мы прогуляемся по городу и немного освоимся в твоем новом доме.
   Эпаминонд вывел Пармениона через парадную дверь на широкую главную улицу, ведущую на юг к Вратам Электры. Парменион въехал в эти ворота всего лишь час назад, но сейчас он остановился, чтобы изучить барельефы, запечатленные на каменных столбах. Фигура мужчины с огромными мускулами атаковала многоглавое чудовище.
   - Бой Геракла с Лернейской Гидрой, - пояснил фивянин. - Это было вырезано Архаменом. К северо-западу отсюда есть еще несколько его работ.
   Вдвоем мужчины прошли вдоль Фиванских стен, через торговые площади, мимо зданий, построенных из белого мрамора, и более простых строений, сложенных из высушенного на солнце кирпича и выбеленных краской. Всюду были люди, и Парменион поражался разнообразием красочных одежд и украшений на стенах домов. Улицы также были вымощены и украшены мозаикой, в отличие от утрамбованной земли Спартанских дорог. Парменион остановился, глядя на женщину, сидевшую на низкой стене. Она носила красное платье, расшитое золотом, и серебряные серьги висели у нее в ушах. Ее губы были неправдоподобно красными, а волосы отсвечивали таким золотом, какого раньше ему видеть не приходилось.
   Она увидела его и плавно встала. - Дар для богини? - задала она вопрос.
   - Какой дар? - не понял Парменион. Она хихикнула, и тогда подошел Эпаминонд.
   - Он чужестранец и в Фивах впервые, но, несомненно, принесет дар в другой день. - Взяв Пармениона за руку, он увел его от девушки.
   - Что за дар был ей нужен?
   - Она -- жрица Храма Афродиты, и хотела лечь с тобой в постель. Это стоит сорок монет. Одна идет Храму, остальные -- жрице.
   - Невероятно! - прошептал Парменион.
   Они пошли дальше, медленно продвигаясь через толпы, собравшиеся перед торговыми лотками. - Никогда не видел так много товаров, выставленных на продажу -- столько безделиц и незначительных вещей, - заметил Парменион.
   - Незначительных? - переспросил Эпаминонд. - Их приятно рассматривать, или надевать на себя. Наверняка в этом есть какое-то значение, не правда ли? Но я всё забываю, что ты у нас спартанец; вам нравится жить в комнате с одним стулом, сколоченным из острых палок, и одной кроватью, на которой лежит матрас с колючками.
   - Не совсем так, - ответил Парменион, улыбнувшись. - Мы иногда позволяем себе роскошь спать голыми на холодном каменном полу!
   - Спартанец с чувством юмора -- неудивительно, что тебя невзлюбили твои же сограждане.
   Наконец они вышли к двойной статуе Геракла и Афины, стоящей к югу от Кадмеи. Они были вытесаны из белого мрамора и возвышались больше чем на двадцать футов. - Величайшее достижение Алкамена, - сказал фивянин. - Когда мы с тобой станем пылью и будем позабыты историей, люди не перестанут восхищаться его мастерством.
   - Они так реальны, словно застывшие гиганты, - сказал Парменион, понизив голос.
   - Если бы Афина существовала на самом деле, она была бы довольна этим произведением. К сожалению, моделью была жрица Афродиты, но у нее было такое тело, что и богине незазорно.
   - Я бы не хотел слышать от тебя подобного богохульства, - серьезно проговорил Парменион. - Ты никогда не рассматривал возможность того, что можешь быть неправ? Спартанцы очень религиозны, и поэтому никогда не проигрывали, когда противник был равен по численности.
   - Ты мне нравишься Парменион, и я предлагаю тебе рассмотреть вот что: Спарта -- это единственный город, имеющий регулярную армию, великолепно подготовленную, превосходно дисциплинированную. Так может, в этом причина их побед?
   - Скорее, и в том, и в другом.
   - Говоришь, как миротворец, - произнес фивянин с широкой улыбкой. Он отвел Пармениона на просторную площадь, где скамьи со столами стояли под полотняными навесами, защищающими от солнца. Они сели за свободный стол, и тут же маленький мальчишка подошел к ним и поклонился.
   - Принеси-ка нам немного воды и медовых лепешек, - заказал Эпаминонд. Пока они ели, он расспросил Пармениона о жизни в Спарте и обо всей истории, случившейся перед его отъездом. Он слушал молча, пока спартанец повествовал о своей жизни и любви к Дерае.
   - Полюбить -- это всё равно что взять меч за лезвие, - произнес Эпаминонд. - Ты держишь его в своей руке, но дорогой ценой. Вот уже тридцать лет, как мы перестали отправлять жертвы Кассандре. Афины прекратили эту жестокую практику лет десять назад. В этом нет смысла.
   - Это ублажает богов, - сказал Парменион с мрачной улыбкой на устах.
   - Я не поклоняюсь никому из тех созданий, что принимают невинную кровь, - ответил фивянин. Он посмотрел вверх на цитадель на холме акрополя; она была окружена высокой стеной, на которой Парменион видел шагающих дозорных. - Ну что, юный стратег, так, в порядке обсуждения, как бы ты взял Кадмею -- если бы был фиванцем?
   - Я бы не стал беспокоиться. Взял бы сам город.
   - Ты бы покорил Фивы для того, чтобы их спасти?
   - Сколько граждан живет в городе и вокруг него? Двадцать тысяч? Тридцать? - спросил Парменион.
   - Больше, однако я не знаю точного числа, - ответил фивянин, подаваясь вперед и понижая голос.
   - А сколько Спартанцев в гарнизоне?
   - Восемьсот.
   Парменион взял кубок и глотнул воды. - А колодец там есть?
   - Нет.
   - Тогда я бы поднял граждан на бунт и окружил Кадмею -- взяв спартанцев измором.
   - А что будет, если спартанцы обнажат свои мечи и откроют ворота? Поднимется паника, и толпа разбежится.
   - Если они откроют ворота, - подтвердил Парменион. - Но что если они будут заперты снаружи? Тогда у них не будет выхода, если только солдаты не спустятся по веревкам. Не думаю, что смогу представить себе сражение, в котором фаланга наступает, падая сверху на врага.
   - Интересно, - сказал Эпаминонд, - только как теоретическая стратегия, конечно же. Но ты мне по нраву, молодой человек, и думаю, мы вполне можем стать друзьями. А теперь пойдем дальше, впереди еще так много вещей, которые стоит увидеть.
  

***

   - Это прекрасный город, - сказал Парменион, когда они вернулись в белостенный дом Эпаминонда. Слуга принес им ломти сыра и хлеба, и они устроились на террасе, наслаждаясь прохладой в тени высоких башен Кадмеи.
   - Ты не видел и десятой его части, - сказал ему Эпаминонд. - Сначала Кадмея была городом, а Фивы выросли уже вокруг нее. Завтра мы посмотрим Театрон, и я покажу тебе могилу Гектора и Великие Северные Врата.
   - При всем уважении, я бы скорее хотел посмотреть на площадь для занятий. Мои мышцы ослабли от верховой езды, и я бы с удовольствием побегал.
   - Тогда будь по-твоему.
   Этой ночью Парменион спал в комнате на верхнем этаже дома, и прохладный восточный ветер влетал в открытое окно. Ему снился древний храм с огромными сломанными колоннами. Там была старая женщина, она лежала на постели возле алтаря; он взял ее за руку и посмотрел в ее слепые глаза. Это был странный сон, и он проснулся глубокой ночью, чувствуя покой и удивительный прилив сил.
   Улегшись снова, он подумал о Нестусе и небывалом ужасе в глазах парня; и с горечью вспомнил выражение на лице Гермия, когда он неистово кружил с окровавленным мечом в руках. Гермий больше не был ему другом -- более того, Парменион видел в нем зарождавшуюся ненависть.
   Все их детские годы Гермий оставался его единственным сторонником, верным и готовым прийти на помощь в любую минуту. Молодого спартанца ранило то, что между ними возникла такая пропасть. "Но это еще одна цена, которую я должен заплатить, - подумал он, - чтобы заслужить свою месть."
   Месть. Это слово шевелилось в нем как живое существо -- металось, росло, разбивая воспоминания о сне и том покое, который за ним последовал. Месть не будет ни быстрой, ни простой, сказал он себе. Я должен правильно использовать время, изучить все улицы и переулки этого нового города, разыскать бунтарей, которые ненавидят спартанцев так же сильно, как я. Но я должен действовать осторожно. Эти мысли возвратили его к Эпаминонду. Вот человек, с которого надо брать пример -- великий воин, но также и мыслитель. Парменион поднялся с постели, извлек Меч Леонида из ножен, и лунный свет отразился в клинке, посеребрив его. В нем вдруг возникло желание снова и снова вонзать клинок в сердца врагов, чтобы увидеть, как по лезвию стекает их кровь. Обладаю ли я терпением? спросил он самого себя. Как долго я способен ждать?
   Слова Ксенофонта эхом отдались в его сознании: "Хороший полководец -- если у него есть выбор -- не вступает в битву, пока не убедится в том, что может победить, так же как воин не бросается в бой с куском железной руды. Он дождется, пока оружейник изготовит из него клинок со смертельно острым лезвием."
   Парменион глубоко вздохнул, выравнивая дыхание, и спрятал меч. "Ты прав, как всегда, Ксенофонт. И я скучаю по тебе. Я дождусь своего времени." Вернувшись в постель, он немного поворочался, прогоняя наполнявшие сознание образы. Командирские Игры, смерть матери, Дерая бежит по тренировочному полю, Дерая лежит рядом с ним в дубовой роще, Нестус умирает, утопая в собственной крови.
  

***

   И ему приснилось, как он идет по темным холмам под багряными небесами. И там росло белое дерево, крону которого составляли непостижимым образом скрепленные между собой скалящиеся черепа. Мечи и копья, зажатые в костлявых руках, были его ветвями, а плодами -- отрубленные головы, роняющие на землю кровь. У подножия страшного дерева росли темные цветы, с бутонами в виде человеческих лиц. Холодный ветер завывал над цветами, и Пармениону показалось, что он слышит сотни отдаленных голосов, шепотом выдыхающих: "Пощади меня! Пощади меня!"
   Тень заколыхалась на холме, и Парменион разглядел фигуру в плаще с капюшоном, вставшую перед деревом. "Чего ты жаждешь, молодой воин?" - донесся из глубин капюшона женский голос.
   "Крови и возмездия," - ответил он.
   "Ты получишь это," - сказала она.
  

***

   Парменион проснулся на рассвете и присоединился к Эпаминонду для завтрака на нижней террасе. Фивянин был одет в простую тунику, сшитую из серо-зеленой ткани, отчего его бледное, вытянутое лицо выглядело болезненным и изможденным. Но его темные глаза были ясными, а улыбка - открытой и дружелюбной, когда Парменион присоединился к нему.
   - Ты говорил о беге, Парменион. Ты атлет?
   - Я быстр, и должен был представлять Спарту на Олимпийских играх. Но я допустил ошибку на последнем круге и был потеснен Леонидом.
   - Интересно. В Фивах есть человек, который бегает с невероятной скоростью. Это спартанец из крепости: его зовут Мелеагр.
   - Я слышал о нем. Леонид опередил его на дистанции в десять кругов год назад.
   - Думаешь, сможешь обойти его?
   Парменион отломил хлеб и окунул его в кувшин с луком, мягким сыром и маслом. - Если он только не отрастил себе крылья.
   - Сколько у тебя денег? - спросил Эпаминонд.
   - Я отписал свой дом Ксенофонту, за что он выдал мне сто восемьдесят драхм и скаковую лошадь. Надолго этого не хватит.
   - Вот именно, не хватит. Знает ли Мелеагр о тебе?
   Парменион пожал плечами. - Он может знать мое имя. Но какое отношение это имеет к деньгам, которыми я владею?
   - Здесь в Фивах мы делаем на соревнованиях ставки. Если ты одолеешь Мелеагра -- чего не удавалось никому -- ты сможешь, пожалуй, увеличить свое состояние вчетверо.
   Парменион откинулся в кресле. В Спарте никто не делал денежных ставок, это считалось недостойным. Но это было прекрасным способом поправить его финансы. На сегодня у него едва хватало денег, чтобы протянуть до весны. Если он учетверит сумму, то сможет обеспечить себе спокойную жизнь еще на ближайшие два года. Но что если ты проиграешь? спросил он себя. Соревнования были жесткими, бегуны использовали локти и плечи, чтобы пробить себе дорогу. В этом случае возникала опасность споткнуться, или упасть. В соревнованиях ничего нельзя было предугадать.
   - Я подумаю над этим, - сказал Парменион.
  
   Длинная тренировочная площадка была ограждена дубами с севера и запада. К востоку от нее расположилось святилище Артемиды Во Славе, храм с высокими колоннами, посвященный богине охоты, а на юге находилась легендарная Могила Гектора, могучего троянского героя, убитого Ахиллесом во время войны с Троей.
   Разминая мышцы бедер и пояса перед разогревающим бегом, Парменион посмотрел на саркофаг Гектора. Он был из мрамора, украшен впечатляющими барельефами, изображавшими его жестокий бой с греческим героем. Парменион всегда испытывал глубокое восхищение перед Гектором.
   Большинство спартанцев было за Ахиллеса, потому что он вышел победителем, но Парменион считал, что Гектор показал больше отваги. Оракул предостерег Гектора, что сражение с Ахиллесом принесет смерть, поскольку его противник был непобедим. На протяжении десяти лет Троянской войны оба тщательно избегали боя один на один. А потом, в одно ясное утро, Гектор увидел Ахиллеса, едущего к нему в бронзовой колеснице, его доспехи -- в ярком солнечном свете -- казалось, источали белый огонь. Оба встретились на поле битвы -- и Гектор победил. Он сразил Ахиллеса страшным ударом в шею и увидел, как его роковой противник бьется в предсмертных судорогах.
   Какая радость это была для Гектора, какой груз свалился с его сердца! Теперь он увидит, как его маленький сын вырастет, достигнув поры мужества, теперь он вновь познает мир и покой, который украл у него оракул. Он склонился над телом и снял шлем с белым гребнем с головы побежденного -- и вдруг понял, что видит перед собой лицо Патрокла, любовника Ахиллеса. Гектор отшатнулся, ошеломленный и смятый. Он подбежал к греческому пленнику. "Что всё это значит?" - спросил он. - "Зачем Патрокл облачился в доспехи Ахиллеса?"
   Пленник не смог посмотреть в рассвирепевшие глаза Гектора, глядя себе под ноги. "Ахиллес решил вернуться домой. Он не хочет больше сражаться," - сказал тот.
   О, теперь он захочет. Гектор знал это. Убив Патрокла, он приблизил свою погибель. Сев в свою колесницу, он погнал коней обратно за стены Трои и стал ждать вызова, который, как он знал, обязательно должен был прийти.
   Через час Ахиллес появился у ворот...
   Парменион завершил упражнения и подошел к гробнице, положив на нее руку.
   - Ты вышел, чтобы встретиться с ним, Гектор, - проговорил он. - Это было храбрым поступком. И ты умер, как мужчина, глядя врагу в лицо.
   Кости Гектора были привезены из-под руин Трои и захоронены в Фивах из-за другого оракула, который сказал: "Фивяне города Кадма, ваша страна сохранит предначальное благоденствие, если вернете из Азии кости Гектора. Заберите их домой и славьте героя, волею Зевса."
   Фивяне повиновались. Каждый год, как говорил Эпаминонд, они объявляли святой день, посвященный Гектору, и великое празднество проводилось на тренировочной площади, где мужчины и женщины танцевали и пили в честь троянца. И благоденствие длилось, проявляясь в торговле с Афинами на юге и экспорте благ цивилизации на север, в Фессалию и Македонию, иллирийцам и фракийцам. Фивы купались в деньгах.
   Парменион втянул в себя глубокий вдох и побежал. Беговая дорожка была из выжженной солнцем глины, имела правильную овальную форму и опоясывала собой площадь для занятий. Пять кругов составляли милю. Он легко пробежал первый круг, проверяя дорожку. Все соревнования по бегу начинались и заканчивались возле святилища Артемиды, поэтому он остановился на последнем повороте перед финишем и опустился на колени, чтобы осмотреть дорожку. Здесь она была выбита сильнее, с мелкими осколками глины на поверхности. Что неудивительно, ведь в этой точке бегуны делали решающий рывок, и за многие годы дорожка пострадала здесь больше всего. Человек мог поскользнуться и упасть в этом месте, если не будет осмотрителен. Он должен сделать более широкий крюк на этом повороте... но так же будет делать и Мелеагр.
   Парменион продолжал бегать около часа, увеличивая скорость в коротких, рвущих легкие спринтах перед заходом на новый круг. Наконец он трусцой подбежал к Эпаминонду, лежавшему в тени раскидистого дуба.
   - Хорошо бегаешь, - сказал фивянин. - Но я не обнаружил высокой скорости. Мелеагр быстрее.
   Парменион улыбнулся. - Не сомневаюсь, что он быстрее. Но скорость идет от силы, а половина дистанции -- достаточное время, чтобы отнять ее у человека. Ты поставишь на меня?
   - Конечно, ведь ты мой гость. Было бы невежливо не побиться на тебя об заклад. Как бы там ни было, не ставь на себя все деньги, Парменион.
   Спартанец засмеялся. - Когда я смогу с ним посоревноваться?
   - Через три недели начнутся Игры. Я подам заявку на твое имя. Как мы тебя назовем?
   - В Спарте меня прозвали Савра.
   - Ящерица? - переспросил Эпаминонд. - Нет, я так не думаю. Нам нужно что-нибудь македонское. - Он посмотрел в сторону, где за деревьями виднелся посвященный Гераклу каменный лев. - Вот, - сказал фивянин. - Мы назовем тебя простенько и со вкусом -- Леон. Ты бежишь как лев, со своими короткими ускорениями.
   - Почему мне не остаться Парменионом? А то смахивает на жульничество.
   - Смахивает? Да это и есть жульничество, друг мой. Или, пожалуй, наше самолюбие пострадает меньше, если мы назовем это стратегией. Ты почти выиграл место в Олимпийской сборной Спарты. Если об этом узнают, никто не станет с тобой тягаться... и тогда ты не заработаешь денег. В этом случае -- если ты победишь -- собранное тобой золото будет по большей части спартанским.
   - Мне нужны деньги, - согласился Парменион, усмехнувшись.
   - И вот они идут к тебе, - ответил Эпаминонд. - Победа здравомыслия над принципами одержана. Продолжай в том же духе.
   - Ты весьма циничен, - заметил Парменион.
   Фивянин кивнул. - Да, я такой. Но есть урок, который жизнь преподносит всем, кто способен видеть. У каждого есть своя цена, будь то деньги, слава или власть.
   - Значит, у тебя тоже есть цена?
   - Конечно. Чтобы освободить Фивы, я готов пожертвовать всем, что имею.
   - В этом нет ничего постыдного, - согласился Парменион.
   - Если ты правда так считаешь, то тебе следует многому научиться, - ответил фивянин.
  

***

   На протяжении недель, что оставались до соревнований, Парменион бегал по два часа в день, улучшая свою форму. Теперь, когда оставался всего один день, он замедлился на тренировке, мягко труся по дорожке, аккуратно разминая мускулы. Он не имел желания начать бег, чувствуя усталость. Как говаривал Лепид, "Никогда не оставляйте свою силу на тренировочной площадке, господа." Закончив бег, он ополоснулся в фонтане у святилища Артемиды. Как обычно, вечером он гулял по городу. Фивы продолжали поражать его своим совершенством и красочностью, и он оценил мастерство, проявленное в архитектуре города -- после Фив Спарта казалась сборищем крестьянских домиков, сваленных в одну кучу во время бури.
   Общественные здания здесь были великолепны, с колоссальными пилястрами и прекрасными статуями, но и частные дома были построены добротно, не из высушенных на солнце кирпичей, а из плотно прилегающих друг к другу, тщательно отесанных каменных блоков. Окна были широки, пропуская больше света, а внутренние стены украшены рисунками или завешены яркими тканями. Даже у беднейших домов северного квартала крыши были крыты терракотовой черепицей, а ставни украшены искусной резьбой; во многих дворах били собственные фонтаны.
   Его дом в Спарте был скромным, но не более, чем большинство других жилищ: полы из утрамбованной земли, стены из высушенной глины и тростниковая крыша, покрытая известковым раствором. Но даже дом Ксенофонта, который Пармениону казался роскошным, ничем не мог похвастать перед домом Эпаминонда. Пол в каждой из восьми комнат строения был выложен камнем, украшенным мозаикой из белых и черных камней, выложенных кругами или квадратами. Главная комната, андрон, была пересечена семью длинными скамьями для гостей. И там была ванна с цистерной воды внутри дома!
   Фивы были просто-таки самым удивительным местом из тех, что Пармениону доводилось видеть.
   Ближе к закату он обычно занимал столик в одной из закусочных рядом с площадью и заказывал себе ужин. Разносчики несли ему еду на плоских деревянных подносах -- свежий хлеб, зелень в сметане, травы и оливковое масло, подаваемые к рыбе с приправами. Он сидел под звездами, завершая ужин медовыми лепешками и чувствуя себя так, словно сами боги пригласили его к себе на Олимп.
   И лишь потом, когда он лежал один в своей верхней комнате, воспоминания о Дерае обрушивались на него, принося боль и клокоча в сердце. Тогда он вставал с постели и мрачно смотрел из окна на спящий город, с горькими мыслями. Мечты о мести росли в нем все больше, медленно выстраивая храм ненависти в его душе.
   Они заплатят.
   "Кто заплатит?" - спросил едва слышный внутренний голос.
   Парменион задумался. Это Леонид всегда был его врагом, из-за него вся жизнь Пармениона была испорчена ненавистным словом "помесь". Его нигде не принимали, за исключением дома Ксенофонта. Он не скучал ни по кому в Спарте -- даже по Гермию.
   Они все заплатят, сказал он себе: весь город. Однажды придет тот день, когда одно лишь имя Пармениона заставит десять тысяч глоток вопить от ужаса.
   И этим способом Парменион заглушит боль от смерти Дераи.
   Эпаминонд мало времени проводил с Парменионом в дни перед соревнованиями. Каждый вечер он навещал друзей в разных кварталах города, рано выходя из дому и поздно возвращаясь. В это время он был холоден, но не враждебен, а Парменион отправлялся бродить по городу, изучая его дороги и улицы, чтобы лучше ориентироваться в нем.
   Часто он видел спартанских солдат, вышагивающих по торговой площади или сидящих в закусочных. Ему казалось, их голоса были громки и горделивы, а манеры -- надменны. В моменты спокойствия Парменион понимал, что это не так -- они были нежеланными чужаками в чужом городе. Но ненависть его росла, и он часто ощущал ее страшную силу, глядя на солдат.
   В ночь перед соревнованием Эпаминонд пригласил его в андрон, и они расположились на скамьях, чтобы обсудить гонку.
   - Мелеагр любит ждать, держась за лидером, а за сотню шагов до конца рвануть к финишу, - сказал фивянин.
   - Это меня устраивает, - ответил Парменион.
   - У него есть приятель, который бежит с ним, темнобородый, низкорослый. За три шага, когда кажется, что Мелеагр проиграет, он спотыкается и падает перед лидером, опрокидывая его.
   - Мелеагр должен быть дисквалифицирован за это.
   - Пожалуй, - согласился Эпаминонд. - По крайней мере, после второй попытки подобного фокуса. Но он спартанец, и фиванские обвинения ничего не стоят. Я сделал ставку три к одному. Сколько денег поставишь ты?
   Парменион хорошо обдумал соревнование. При четырех к одному он еще мог бы придержать несколько монет себе. Но сейчас? Он снял кошель со своего пояса и протянул его фивянину.
   - У меня есть сто шестьдесят восемь драхм. Поставь их все.
   - Разумно ли это?
   Парменион пожал плечами. - Как будто у меня есть какой-то выбор. Если проиграю, то продам скаковую лошадь и поищу место в отряде наемников, готовом к походу. Если нет? Тогда я смогу снять себе комнаты.
   - Ты же знаешь, что я готов оставить тебя у меня.
   - Это очень щедро с твоей стороны, но тогда я не буду чувствовать себя мужчиной.
  

***

   Поле для состязаний было заполнено народом, когда двое мужчин прибыли туда следующим утром, и сидения для отдыха атлетов были уже установлены в центре поля. Парменион беспокойно ожидал начала соревнования. Сначала был турнир по кулачному бою, но этот спорт его не интересовал, и он смотрел на Могилу Гектора, сидя в тени дуба.
   Средняя дистанция была для греков новым видом, и большинство по-прежнему соревновались в стадии, спринте на двести шагов. Ксенофонт говорил ему, что во многих городах нет овальных дорожек, и бегуны вынуждены бегать туда и обратно на дистанции в один стадий, разворачиваясь вокруг врытых в землю столбов. Но персы любили бег на длинные дистанции, и со временем на них обратили внимание греческие болельщики. Часть такого интереса, как знал Парменион, была вызвана денежными ставками. Ставя свои деньги на бегуна, болельщик любил смотреть на более долгое соревнование, чтобы растянуть приятное возбуждение.
   Он немного размялся, а потом был отвлечен громогласным рыком толпы, когда финальный кулачный поединок окончился сногсшибательным нокаутом. Парменион встал и пошел разыскивать Эпаминонда, найдя фивянина в северной части поля, где тот наблюдал за копьеметателями.
   - Хороший день для бега, - сказал Эпаминонд, указывая на небо. - Облака сулят прохладу. Как ты?
   - Немного шею потянул, - признался Парменион, - но я готов.
   Эпаминонд указал на скамью в тридцати шагах от собеседников, с которой вставал высокий, гладко выбритый мужчина. - Это и есть Мелеагр, - сказал он, - а за ним стоит его друг, по-моему, его зовут Клетус.
   Парменион пристально посмотрел на них. Мелеагр растягивал себе сухожилие, положив ногу на скамью и наклоняясь вперед. Затем он размял мышцы внутренней стороны бедер. Клетус бегал вприпрыжку туда-сюда, заложив руки за голову. Парменион видел, что Мелеагр был высок и худ, идеально сложен для бега на длинные дистанции. Некоторое время он наблюдал за соперником; тот готовился осторожно и тщательно, был полностью сконцентрирован.
   - Думаю, настало время и тебе начать разминаться, - мягко проговорил Эпаминонд, и Парменион резко дернулся от его слов. Он так отвлекся на Мелеагра, что почти забыл, что должен обогнать его. Он виновато улыбнулся и побежал к стартовой отметке. Сняв хитон и сандалии, он начал с легкой растяжки, затем слегка пробежался несколько минут, пока не почувствовал, что одеревенелость ушла из мускулов.
   Бегуны были призваны на старт стареющим мужчиной с коротко остриженной белой бородой. Затем, один за другим, двенадцать участников были представлены публике. Среди них было семеро фиванцев, и их поддерживали громче всех. Мелеагр и Клетус получили крики одобрения от небольшого спартанского контингента. Но вот Леона, македонца, зрители поприветствовали лишь вежливыми аплодисментами.
   Вернувшись на стартовую линию, бегуны посмотрели на судью. Тот поднял руку.
   - Пошли! - закричал он. Фивяне первыми выбежали вперед, оставляя прочих позади. Мелеагр устроился рядом с Клетусом на четвертом месте, Парменион бежал за ними. Первые пять из двадцати кругов лидерство не менялось. Затем Парменион предпринял свой ход. Резко перейдя на внешний круг, он выбежал вперед и прибавил шаг в коротком мощном ускорении на полкруга, создавая разрыв между собой и вторым бегуном примерно в пятнадцать шагов. На повороте он рискнул оглянуться назад и увидел, как Мелеагр приближается к нему. Парменион перешел на спокойный шаг, а потом начал второе ускорение. Теперь его легкие были горячи, а ступни казались стертыми о выжженную глину. Облака разошлись, и яркое солнце искупало бегунов в своих лучах. Пот стекал по телу Пармениона. На одиннадцатом кругу Мелеагр все еще был рядом с ним, несмотря на четыре ускорения, которые порядком изнурили Пармениона. Медленно, постепенно спартанец вновь примыкал к нему. Парменион не паниковал. Дважды он отрывался, ускоряясь, и дважды Мелеагр возвращался к нему.
   Парменион начинал уставать -- но, решил он, Мелеагр тоже выдыхается. На шестнадцатом кругу Парменион предпринял новый прием, сохраняя увеличенный темп более трех четвертей круга, и на этот раз Мелеагр остался позади примерно на двадцать шагов. Он неверно истолковал рывок и ожидал, что Парменион ослаб. Теперь он начал сокращать разрыв. На девятнадцатом -- и последнем -- круге он отставал от Пармениона лишь на шесть шагов. Парменион решил не смотреть назад, потому что это мешало ему следовать избранным путем, из-за чего он мог опоздать к финишу и жестоко поплатиться. Теперь он приближался к отставшим, готовый обойти их. Двое из них были фивянами, но впереди он увидел Клетуса. Тот постоянно оглядывался назад, и Парменион догадался, что будет дальше. Спартанец упадет перед ним, опрокидывая наземь, или заблокирует его, чтобы Мелеагр пробежал вперед.
   Парменион услышал тяжелое пыхтение у себя за спиной и, приблизившись к Клетусу, разгадал план Мелеагра. Спартанский бегун пытался придвинуться к нему, удариться в него и толкнуть его в спину бегущему впереди. Гнев поднялся в Парменионе, наполняя силой его конечности.
   Он увеличил скорость, пока не оказался прямо за Клетусом.
   - Дай дорогу справа! - крикнул он и в тот же миг срезал внутрь, влево от себя. Спартанец оступился и накренился вправо, врезавшись в Мелеагра. Оба повалились на землю, и Парменион без препятствий вышел на финальный круг. Публика встала на ноги, когда он подбежал к финишной черте.
   Для них не имело никакого значения, что он был Леон, никому не известный македонец. Но многое значило то, что двое спартанцев кувыркались в пыли у его ног.
   Эпаминонд подскочил к нему. - Первая победа Македонского Льва, - проговорил он.
   И Пармениону показалось, будто сквозь черные тучи пробилось солнце.
  

***

   Парменион выложил свой выигрыш на каменный стол во дворе, выстроив столбики из монет и взирая на них с нескрываемым удовольствием. Здесь было пятьсот двенадцать драхм, царское богатство для спартанца, который никогда раньше не видел столько денег в одном месте, да еще принадлежащих ему.
   Здесь было пять золотых монет, достоинством двадцать четыре драхмы каждая. Он взвешивал их, перекатывал в кулаке, чувствуя вес и тепло, источаемое металлом. Четыреста серебряных драхм он составил в двадцать столбцов, выстроив маленький храм.
   Он был богат! Выложив золотые монеты на стол, он посмотрел на красивое бородатое лицо, отчеканенное на каждой из них. Это были персидские монеты с изображением правителя Персии Артаксеркса с луком в руках. На обороте была изображена женщина с початком кукурузы в одной руке и мечом в другой.
   - Ты весь день будешь смотреть на них? - спросил Эпаминонд.
   - Да, - ликующе ответил Парменион. - И завтра тоже!
   Фивянин усмехнулся. - Ты хорошо бежал, и я испытал неповторимое удовольствие от того, как ты провел Клетуса. Как они теперь, должно быть, расстроены. Мелеагр разорится, выплачивая долги.
   - Мне на него плевать, - сказал Парменион. - Теперь я могу позволить себе арендовать дом, а может и слугу нанять. А сегодня пойду на рыночную площадь и куплю себе плащ, несколько туник и пару хороших сандалий. И лук. Мне нужен лук. И шляпу! Пожалуй, из фракийского фетра.
   - Я редко видел людей, столь довольных своей удачей, - признался Эпаминонд.
   - А был ты когда-нибудь бедняком? - ответил Парменион.
   - По счастью, с этим вопросом я знаком поверхностно.
   Мужчины провели вечер на торговой площади, где Парменион приобрел себе плащ из небесно-синей шерсти, две туники из превосходного льна и пару сандалий из телячьей кожи. Также он позволил себе особый изыск -- налобную повязку из черной кожи, расшитую узором из золотой нити.
   На закате, когда они шли к дому Эпаминонда, фивянин вдруг срезал по аллее влево. Парменион тронул друга за рукав. - Куда мы направляемся?
   - Домой! - ответил Эпаминонд.
   - Почему по этой дороге?
   - Думаю, за нами следят. Не смотри назад! - остерег он, когда Парменион начал оборачиваться. - Не хочу, чтобы они узнали, что мы раскрыли их.
   - Зачем кому-то за нами следить?
   - Не знаю. Но мы свернем за следующий угол -- бежим!
   Аллея повернула направо, и как только они скрылись из вида, побежали по тропинке, срезая влево и направо, по узким улочкам, пока не достигли аллеи за домом Эпаминонда. Фивянин остановился у входа в аллею и выглянул на улицу. Четверо мужчин сидели на низкой стене позади дома. Они были вооружены мечами и кинжалами, в то время как Парменион и Эпаминонд были безоружны. Фивянин быстро отступил в тень, скрываясь из вида.
   Эпаминонд сделал еще крюк, к фасаду своего дома. Там тоже ждала группа вооруженных людей.
   - Что будем делать? - осведомился Парменион.
   - У нас есть два выхода: или будем выкручиваться, или уйдем куда-нибудь еще.
   - Кто они такие? - спросил спартанец.
   - Отребье, судя по виду. Будь у меня меч, я бы не колеблясь дал им отпор. Но вот кто им нужен? Я или ты? - Эпаминонд облокотился на стену. Было только две возможные причины, почему эти люди поджидали их. Первая -- власти узнали о небольшой группе мятежников, собиравшейся в доме Полисперхона; вторая -- Мелеагр прознал, кто такой Парменион на самом деле, и нанял этих ублюдков, чтобы отомстить. Первая причина была вероятней, но Эпаминонд надеялся, что их все же привела сюда вторая.
   - Покажи мне другие стороны дома, - тихо попросил Парменион.
   - Зачем это?
   Спартанец скорчил гримасу. - Чтобы я смог увести их в погоню за собой. Доверься мне, Эпаминонд. Большую часть моей жизни за мной охотились, преследовали, избивали. Но не в этот раз, друг мой. Покажи мне аллеи и задние дорожки.
   Почти час они вдвоем ходили по пересекавшимся дорожкам между домами, пока Парменион запоминал некоторые ориентиры. Затем они вернулись к заднему входу дома.
   - Жди здесь, - сказал Парменион, - пока они не уйдут. Тогда можешь взять из дома свой меч. Да и мой заодно.
   Спартанец побежал обратно к массиву жилых зданий, выйдя через аллею где-то в сорока шагах от ожидающей группы. Один из них посмотрел на него и толкнул в бок сидящего рядом. Группа встала.
   - Тебя зовут Парменион? - спросил коренастый рыжебородый воин.
   - Именно так.
   - Взять его! - вскричал мужчина, обнажив меч и ринувшись вперед.
   Парменион развернулся на носках и устремился в аллею, с четырьмя преследователями на хвосте.
   Эпаминонд пересек пустырь по направлению к дому и постучал в дверь. Слуга отворил ее, и фивянин прошел в андрон, доставая меч. Он отправил слугу в комнату Пармениона за Мечом Леонида и, с двумя клинками в руках, снова побежал на улицу.
   - Куда ты направился, господин? - в страхе спросил слуга.
   Эпаминонд проигнорировал его.
   На задах все было спокойно, и Эпаминонд стал ждать с холодным рассудком и телом, готовым к действию. Не было смысла соваться в заросли аллей -- лучше дождаться, когда Парменион приведет преследователей прямо к нему. Обнаружив, что у него пересохло во рту, он позволил себе легкую улыбку. Так всегда бывало перед боем: сухость во рту и полный мочевой пузырь. Затем он услышал топот ног и увидел, как Парменион бежит от четверых человек, прямо у него за спиной. Молодой спартанец мчался вперед, вытянув руку. Эпаминонд бросил ему меч -- Парменион тут же поймал его и развернулся к нападавшим.
   Мужчины сбавили обороты и отступили в нерешительности.
   - У нас к тебе ничего нет, - обратился рыжебородый предводитель к Эпаминонду. Фивянин обвел этого человека взглядом, отметив его грязную тунику и спутанную бороду. Руки мужчины были иссечены шрамами.
   - Вижу, ты был солдатом, - сказал Эпаминонд. - Низко же ты скатился с тех пор.
   Человек покраснел. - Я сражался за Фивы -- не много добра это мне принесло. А теперь отойди, Эпаминонд, и дай нам разобраться с обманщиком.
   - Как же это вас обманули? - спросил Эпаминонд.
   - Он бежал под именем Леона -- тогда как на самом деле является спартанским бегуном Парменионом.
   - Ты потерял на этом деньги? - спросил фивянин.
   - Нет, у меня нет денег для ставок. Но мне заплатили, и я свою плату отработаю. Отойди!
   - Я так не думаю, - сказал фивянин. - И это поистине черный день, когда фиванский воин берет кровавые деньги у спартанца.
   - Нужда заставила, - буркнул мужчина и внезапно побежал вперед с занесенным мечом. Парменион выступил навстречу, отразив удар и впечатав кулак в лицо напавшего. Его противник откинулся назад. Парменион скользнул в воздухе, правой ногой ударив мужчину в нос и сбив его с ног. Остальные трое оставались стоять, где стояли, пока рыжебородый поднимал свой упавший меч и, пошатываясь, вставал.
   - Тебе нет нужды умирать, - сказал ему Парменион.
   - Я взял деньги, - мрачно отозвался мужчина и атаковал снова, выставив меч на уровне живота. Парменион легко парировал, левым кулаком дал ему в челюсть и свалил на землю.
   Эпаминонд внезапно наскочил на троих оставшихся, которые тут же дрогнули и убежали. Парменион опустился на колени перед своим незадачливым противником.
   - Помоги мне отнести его внутрь, - попросил он Эпаминонда.
   - Зачем?
   - Он мне нравится.
   - Это безумие, - сказал Эпаминонд, но они вместе отнесли человека в дом, уложив его на одну из семи скамей-кушеток в андроне.
   Слуга принес вино и воду, и вдвоем они стали ждать, когда очнется рыжебородый. Через несколько минут он пришел в себя.
   - Почему вы не убили меня? - спросил он, садясь.
   - Мне нужен слуга, - ответил Парменион.
   Зеленые глаза мужчины сузились. - Это какая-то шутка?
   - Вовсе нет, - заверил его спартанец. - Я буду платить по пять монет в день, плата будет производиться каждый месяц. Ты также получишь комнату и еду.
   - Это сумасшествие, - сказал Эпаминонд. - Этот тип пришел убить тебя.
   - Он взял деньги и честно пытался их отработать. Это мне нравится, - сказал Парменион. - Сколько тебе заплатили?
   - Десять драхм, - ответил мужчина.
   Парменион открыл свой сундук и отсчитал тридцать пять серебряных драхм.
   - Станешь моим слугой? - спросил он. Человек посмотрел на монеты на столе; он сглотнул, потом кивнул. - И как тебя зовут?
   - Мотак. И твой друг прав -- это чистое безумие.
   Парменион улыбнулся и сгреб монеты, протягивая их Мотаку. - Ты вернешь десять драхм человеку, который нанял тебя; остальное -- твоя плата за первый месяц. Прими ванну и купи себе новую тунику. Затем собирай все свои пожитки, какие есть, и возвращайся сюда к вечеру.
   - Ты веришь, что я вернусь? Почему?
   - Ответ не так уж сложен. Любой человек, готовый умереть за десять драхм, будет готов жить за двадцать пять в месяц.
   Мотак ничего не ответил, повернувшись на ногах, он вышел из комнаты.
   - Ты никогда его снова не увидишь, - покачал головой Эпаминонд.
   - Ты готов поспорить на это?
   - Как я понимаю, цена вопроса -- тридцать пять драхм. Правильно?
   - Правильно. Ты принимаешь спор?
   - Нет, - признался Эпаминонд. - Я преклоняюсь перед твоим исключительным пониманием человеческих особенностей. Но из него получится скверный слуга. Почему ты его нанял?
   - Он не такой, как те, другие. Они были трусливым отребьем -- он же, по крайней мере, готов был драться. И даже больше того: когда он понял, что ему не суждено победить, он вышел вперед, готовый скорее умереть, чем нечестно присвоить полученные деньги. Такие люди -- большая редкость.
   - Но давай согласимся и с тем, - сказал Эпаминонд, - что люди, готовые убить за десять драхм, - это не такая уж и редкость.
  

***

   Человек по имени Мотак вышел из здания. Его мутило и покачивало, но гнев придавал ему силы продолжать путь. Он не ел пять дней и знал, что именно поэтому спартанец так легко его одолел. Вернуть десять драхм? Он заплатил их врачу за лекарства, чтобы исцелить Элею. Он прошел по аллее и облокотился на стену, пытаясь собраться с силами, чтобы вернуться домой. Его ноги начали подкашиваться, но он ухватился за выпирающий из стены камень и встал ровно.
   "Не сдаваться!" - сказал он самому себе. Вдохнув полной грудью, он начал идти. Почти полчаса ушло на то, чтобы добраться до рыночной площади, где он купил фрукты и сушеную рыбу. Он сел в тени и стал есть, чувствуя, как сила наполняет члены.
   От еды он почувствовал себя лучше и встал на ноги. Спартанец опозорил его, выставив глупцом и слабаком. Три щадящих удара -- и он упал. С этим тяжело было смириться человеку, который стоял против аркадцев и фессалийцев, халкидян и спартанцев. Никто не повергал его наземь. Однако отсутствие еды и отдыха привело его к поражению.
   И все же теперь у него было тридцать четыре драхмы и четыре обола, и на них он мог купить еды на два месяца. Конечно, за это время Элея выздоровеет? Вернувшись на рыночную площадь, он закупил провизии и начал долгий путь домой, в глубину северного квартала, где дома были построены из высушенного на солнце кирпича, а полы -- из утрамбованной земли. Вонь сточных вод, распространявшуюся по этим улицам, он уже давно не замечал, как и крыс, перебегавших ему дорогу.
   Ты долго опускался, сказал он самому себе, уже не в первый раз.
   Мотак. Это имя само пришло на язык с удивительной легкостью. То было старое слово, из седой древности. Изгой. Вот ты кто. Вот кем ты стал.
   Он повернул в последнюю аллею за стеной и вошел в свой бедный дом. Элея дремала в спальне с безмятежным лицом. Он заглянул к ней, а потом достал еду, выложив на блюдо гранаты и медовые лепешки.
   Пока он занимался этим, представлял себе ее улыбку, вспоминая первый день, когда увидел ее на танцах, посвященных памяти Гектора. Она была одета в белый хитон до самых пят, медовые волосы были заколоты гребешком из слоновой кости. В один миг он оказался поражен, и не мог отвести от нее глаз.
   Через шесть недель они обручились.
   Но потом спартанцы взяли Кадмею, и городом стали управлять проспартанские советники. Ее семью арестовали и приговорили к смерти за измену, имущество конфисковали. Сам Мотак был объявлен в розыск и оказался вынужден скрываться от властей в бедном квартале. Он отрастил себе косматую бороду и сменил имя.
   Без денег и надежды на заработок, Мотак решил покинуть Фивы и вступить в наемную армию. Но тут заболела Элея. Лекарь обнаружил воспаление легких и регулярно делал ей кровопускание; но это, казалось, делало ей только хуже.
   Он принес блюдо в ее комнату и поставил рядом с постелью. Тронул ее за плечо... она не пошевелилась.
   - О, Гера Всеблагая, нет! - прошептал он, перевернув ее на спину. Элея была мертва.
   Мотак взял ее за руку и сидел с ней до заката, а потом встал и вышел из дому. Он шел через город, пока не пересек главную площадь, глаза ничего не видели, бессвязные мысли путались в голове. Какой-то человек взял его за руку. - Что случилось, друг? Мы думали, они убили тебя.
   Мотак освободил руку из его пальцев. - Убили? Хотел бы я этого. Оставь меня в покое.
   Он пошел дальше, по длинным улицам, просторным дорогам и тенистым аллеям, не выбирая направления, пока не остановился перед домом Эпаминонда.
   Больше идти было некуда, и он зашагал к широкой двери и постучал кулаком по дереву.
   Слуга отвел его к спартанцу, который сидел во дворе и пил разбавленное водой вино. Мотак заставил себя поклониться новому господину. Парень пристально посмотрел на него -- казалось, его ясные синие глаза смотрят Мотаку прямо в душу.
   - Что случилось? - спросил спартанец.
   - Ничего... господин, - ответил фивянин. - Я здесь. Каковы будут приказания? - Его голос был монотонным и безжизненным.
   Спартанец наполнил кубок вином и протянул его Мотаку. - Сядь и выпей это.
   Мотак опустился на скамью и выпил вино залпом, чувствуя расходящееся по телу тепло от напитка.
   - Поговори со мной, - сказал спартанец.
   Но у Мотака не было слов. Он опустил голову, и слезы потекли по его щекам, скрываясь в бороде.
  

***

   Мотак не мог заставить себя говорить об Элее, но он хорошо запомнил, что спартанец не приставал к нему с расспросами. Юноша дождался, пока прольются тихие слезы Мотака, а потом позвал его поесть и предложил еще вина. Они сидели вместе и молча пили, пока Мотак не опьянел совсем.
   Тогда спартанец отвел своего нового слугу в спальню в задних покоях дома и там оставил его.
   С восходом солнца Мотак пробудился. На стуле висел новый хитон из зеленой ткани; мужчина встал, умылся, переоделся и стал искать Пармениона. Спартанец ушел бегать на поле для состязаний, сказал ему другой слуга. Мотак отправился за ним туда и сел у Могилы Гектора, наблюдая как его новый господин усиленно бегал по длинной круговой дорожке. Он отлично движется, подумалось Мотаку, невозможно разглядеть, как его ноги касаются земли.
   Больше часа Парменион продолжал бежать, пока его тело не покрылось потом, а мышцы не заныли от усталости. Тогда он замедлился и затрусил к Могиле, махая Мотаку рукой и открыто улыбаясь.
   - Хорошо поспал? - спросил он.
   Мотак кивнул. - Это была удобная постель, а вино как ничто другое приносит человеку сладкие сны.
   - И как, они правда были сладкими? - мягко спросил Парменион.
   - Нет. Ты неплохой бегун. Я еще не видел никого лучше.
   Парменион усмехнулся. - Где-нибудь есть кто-то лучше, всегда найдется такой. - Он начал расслабляющие упражнения, осторожно растягивая мышцы икр, опираясь на камень Могилы.
   - Ты собрался бегать еще? - спросил Мотак
   - Нет.
   - Почему же тогда ты снова разминаешься?
   - Мускулы перенапряглись от бега. Если их не растянуть, их сведет судорогой; тогда я не смогу бегать завтра. Мне бы не хотелось сегодня утром встретить поджидающих в засаде недоброжелателей, - добавил он, сменяя тему.
   - Они вернутся, - заверил Мотак. - Есть люди, крайне заинтересованные увидеть тебя мертвым.
   - Не думаю, что меня будет легко убить, - ответил Парменион, растянувшись на траве. - Хотя это и звучит самонадеянно.
   - Ты не спросил, кто нанял меня для твоего убийства, - сказал Мотак.
   - А ты мне скажешь?
   - Нет.
   - Вот почему я тебя не спросил.
   - Кроме того, - добавил рыжебородый слуга, отворачивая голову, - у тебя хватило милости не спрашивать, почему я плачу. За это я тебе благодарен.
   - Мы все испытываем печаль, друг мой. Однажды кое-кто сказал мне, что все моря на свете -- это Слезы Времени, пролитые по любимым, которых потеряли. Может, это и неправда, но мне нравится такое сравнение. Я рад, что ты вернулся.
   Мотак уныло улыбнулся. - Не понимаю, почему я так поступил. Я не собирался.
   - Причина не имеет значения. Пойдем, вернемся в дом и позавтракаем.
   Когда они дошли до последнего поворота, Парменион вытянул руку, останавливая Мотака. Выглянув из укрытия, спартанец посмотрел на улицу. Перед крыльцом снова были вооруженные люди, и Парменион поджал губы, когда гнев охватил его, но он справился с поднявшейся яростью, сделав глубокий вдох. - Выйди к ним, - сказал он Мотаку, - и объясни, что только что видел, как я бегал на тренировочном поле, и никого вокруг не было. Ты даже не погрешишь против истины, сказав это.
   Рыжебородый фивянин кивнул и выбежал к ожидавшим. Парменион присел за низкой стеной и дождался, пока они пробегут мимо; потом встал и подошел к ожидавшему Мотаку.
   - Теперь давай перекусим, - сказал Парменион.
   Эпаминонд покинул дом прошлым вечером, однако до сих пор не возвращался. Его слуги не могли или не хотели говорить, куда он отправился, так что Парменион и Мотак сели завтракать не дожидаясь хозяина дома.
   - Не должен ли я находиться с ними? - спросил Мотак, когда слуги вносили еду.
   - Еще нет, - ответил Парменион. - Мы должны получше узнать друг друга. Ты был когда-нибудь слугой?
   - Нет, - признался Мотак.
   - А у меня никогда не было слуг.
   Мотак вдруг усмехнулся и покачал головой.
   - Что тебя так забавляет? - спросил Парменион.
   Фивянин пожал плечами. - Когда-то у меня были слуги. Я могу научить тебя, как с ними обращаться.
   Парменион широко улыбнулся. - Я справлюсь без инструкций. У меня не так много вещей, так что забота о моей одежде не обременит тебя. Мой режим... спартанский что ли? У меня мало запросов. Но мне нужен кто-то, кому я могу доверять, и с кем мог бы разговаривать. Так что давай для начала назовем тебя не слугой, а иначе -- ты будешь моим компаньоном. Как это звучит?
   - Я был у тебя в услужении всего один день и уже получил повышение. Смотрю, работа с тобой открывает большие перспективы. Но дашь ли ты мне еще один день, прежде чем я присоединюсь к тебе? Есть дело, которое я должен завершить.
   - Конечно. - Парменион пристально посмотрел на него. - Это... дело... могу ли я тебе в нем как-то помочь?
   - Нет. Я справлюсь сам.
   Мужчины закончили завтрак, и Мотак вышел из дома и направился через главную площадь к Тропе Мертвых. Он заплатил пожилому человеку двенадцать драхм и указал ему дорогу к своему дому.
   - Я буду там на закате, - сказал он этому человеку. - Позаботься, чтобы плакальщицы кричали громче.
   Мотак вернулся домой и переоделся в старый хитон: когда-то он был красным, но полинял до розового, цвета заката. Он ждал около часа, пока не пришли женщины. Их было трое, все одеты в траурные серые одежды. Он оставил их готовить Элею к церемонии, потом подпоясался мечом и кинжалом и отправился обратно на главную площадь.
   Элея ушла. Ничто не могло ее теперь вернуть, но он надеялся, что она обрела счастье на том свете, воссоединившись с родителями. А он будет скучать по ней -- и никогда ее не забудет. Он знал, многие мужчины вновь женились через какое-то время после смерти жены. Но только не Мотак.
   Больше никогда, решил он, садясь и ожидая ночи. Когда я отправлюсь в странствие на тот свет, то разыщу Элею, чтобы вечность провести рядом с ней.
   Солнце величественно опустилось, и звезды зажглись в небесах. На стенах запалили факелы. Фонари были вывешены на веревках, и слуги стали выносить столы на площадь, готовясь к приходу едоков. Мотак встал и скрылся в тени, терпеливо выжидая. Шли часы, и была уже глубокая ночь, когда спартанец по имени Клетус подошел к одному из столов и уселся закусывать. Мотак знал причину Клетусовой ненависти к Пармениону. Бегун Мелеагр не смог погасить все свои долги и был с позором отправлен домой. Без помощи Мелеагра Клетус может скоро обеднеть и будет вынужден отказаться от той вольготной жизни, которой жил сейчас...
   Всё, чего хотел теперь Клетус -- больше всего остального -- это отомстить за себя спартанскому предателю, который их обманул.
   Мотак мог понять его жажду мести.
   Он дождался, пока спартанец доест, потом пошел за ним длинной дорогой к ступеням Кадмеи. Когда спартанец начал подниматься по извилистой тропе, Мотак осмотрелся вокруг. Никого поблизости не было. Он тихо позвал Клетуса по имени и подбежал к нему.
   - У тебя есть для меня хорошие новости, человек? - спросил спартанец.
   - Нет, - ответил Мотак, вонзая кинжал ему в шею, все глубже и глубже над ключицей. Клетус отшатнулся, хватаясь за меч. Мотак же с силой ударил его в лицо, затем освободил свой кинжал, разрезав яремную жилу. Кровь захлестала из раны, но Клетус все еще пытался атаковать, отчаянно махая мечом. Мотак скользнул назад. Спартанец упал и начал содрогаться в предсмертных конвульсиях.
   Мотак побежал вниз по тропе к своему дому, снял покрытый кровью хитон и вымылся. Вновь переодевшись в тунику, которую купил ему Парменион, он вернулся в дом Эпаминонда.
   Очень скоро наемные убийцы обнаружат, что их наниматель мертв.
   Когда он вошел в дом, то нашел Пармениона в андроне, развалившегося на скамье.
   Спартанец посмотрел на него. - Ты закончил свое дело?
   - Закончил... господин.
   - Уплатил долги?
   - Я бы не назвал это долгами, господин. Скорее необходимыми хлопотами.
  

***

   Когда Эпаминонд принес Пармениону весть об убийстве Клетуса, фивянин, казалось, был сильно огорчен случившимся.
   - Я думал, ты не питаешь особого расположения к спартанцам, - сказал Парменион, когда они прохаживались по саду под огромной статуей Геракла.
   Эпаминонд огляделся вокруг. В саду было мало людей, и ни одного в пределах слышимости. - Нет, не питаю; но дело не в этом. Я доверяю тебе, Парменион, но именно сейчас строятся планы, которые не должны быть нарушены. Спартанский офицер, командующий Кадмеей, был вызван для следствия. Говорят, он запросит дополнительные войска из Спарты, потому что опасается, что убийство может оказаться первый ходом в восстании.
   - Что не соответствует истине, - заметил Парменион, - потому что, если бы это был первый ход повстанцев, ты бы знал об этом заранее.
   Эпаминонд пристально посмотрел на него, и краска залила его лицо. Потом он усмехнулся. - У тебя проницательный ум -- благо, он сопряжен со сдержанным языком. Да, я тот, кто хочет освободить Фивы. Но это займет время, и когда этот час будет близок, я обращусь за помощью к тебе. Я не забыл описанный тобою план.
   Они присели у фонтана, который бил из рук статуи Посейдона, морского бога.
   Парменион попил из бассейна под статуей, и оба собеседника сели на мраморные сидения под навесом.
   - Тебе следует быть осторожнее, - посоветовал Парменион. - Даже слуги знают, что ты участвуешь в тайных собраниях.
   - Моим слугам можно доверять, но я приму твои слова к сведению. Как бы там ни было, у меня просто нет выбора. Мы должны собираться, чтобы выработать план.
   - Тогда встречайтесь среди бела дня, - предложил Парменион.
   Вдвоем друзья вернулись по длинной улице к Вратам Электры, но Эпаминонд, вместо того чтобы зайти к себе домой, свернул налево в темную аллею, остановившись возле железных ворот. Он толкнул их внутрь и жестом пригласил Пармениона войти. Там был прямой дворик с высокими стенами, увитыми фиолетовыми цветами. За ним была беседка, укрытая крышей из ползучих растений, обвивающих сколоченные крест-накрест рейки. Эпаминонд повел спартанца в дом за двориком. В нем был маленький, разделенный андрон с шестью скамьями и двумя дверьми, одна из которых вела в кухню и ванную, а другая -- в коридор с тремя спальнями.
   - Чей это дом? - спросил Парменион.
   - Твой, - ответил фивянин с игривой усмешкой. - Я поставил три тысячи драхм на твой бег. Этот дом стоил меньше девятисот -- мне показалось, он подойдет тебе.
   - И он подходит -- но такой подарок? Я не могу его принять.
   - Конечно же можешь -- и должен. Я выиграл в десять раз больше, чем этот дом обошелся мне. Кстати, - добавил он, перестав улыбаться, - наступили опасные времена. Если меня арестуют, а ты будешь гостем в моем доме, то тебя заберут тоже.
   Парменион лег на скамью, наслаждаясь бризом из большого окна и ароматом цветов, растущих во дворике. - Принимаю, - сказал он. - Но только как заем. Ты должен взять с меня плату за дом -- как только я буду в состоянии расплатиться.
   - Если ты так хочешь, то я согласен, - сказал Эпаминонд.
   Парменион и Мотак переехали на новое место следующим утром. Фивянин закупил на рынке провизии, и мужчины сели вдвоем во дворике, наслаждаясь свежестью ясного солнечного утра.
   - Тебя видели, когда ты убивал Клетуса? - вдруг спросил Парменион.
   Мотак посмотрел в синие глаза господина и решил солгать. Но потом покачал головой. - Никого поблизости не было.
   - Хорошо -- но ты никогда больше не будешь предпринимать подобных действий, не обговорив их предварительно со мной. Это понятно?
   - Да... господин.
   - И я не требую, чтобы ты звал меня так. Мое имя Парменион.
   - Это было необходимо, Парменион. Он заказал твое убийство. Пока он жил, ты был в опасности.
   - Я понимаю это -- и не считай мои слова неблагодарностью. Но я сам хозяин своей судьбы. И я не хочу -- и не жду -- чтобы другой человек действовал за меня.
   - Больше этого не повторится.
   За следующие восемь месяцев Парменион дважды состязался в беге и оба раза выиграл, один раз против чемпиона Коринфа, другой -- против бегуна из Афин. Он по-прежнему выступал под именем Леона, и немногие ставили против него, из-за чего его выигрыш был уже не столь велик. На свой последний забег он поставил двести драхм, чтобы выиграть пятьдесят.
   Этой ночью, как обычно после бега, Парменион расслаблял свои усталые ноги легкой полуночной пробежкой по освещенной лунным светом дорожке. Помимо разминки для мускулов, он находил в этом также чувство покоя -- почти умиротворения. Его ненависть к Спарте была не менее сильна, но она находилась под контролем, словно скованная цепями. День его мести приближался, и он не имел желания подгонять его.
   Когда он миновал Могилу Гектора, тень отделилась от деревьев. Парменион отпрянул назад, рукой нащупывая рукоять кинжала в ножнах на поясе.
   - Это я, Парменион, - позвал Эпаминонд. Фивянин отошел в тень под дерево. Парменион приблизился к Могиле и сел на мраморное сиденье.
   - Что не так, друг мой? - прошептал он.
   - За мной снова следят, я только что ушел от них. Я знаю, что ты приходишь сюда после соревнований, и пришел к тебе за помощью.
   - Что я могу сделать?
   - Это лишь вопрос времени, когда они меня схватят. Я хочу, чтобы ты подготовил стратегию взятия Кадмеи. Есть также кое-какие письма, которые я собирался отослать своим друзьям в других городах Беотии. Ты спартанец, и можешь путешествовать беспрепятственно. У тебя могут быть деловые интересы по всей Беотии. Никому не покажется странным, что ты едешь в Феспию или Мегару. Поможешь?
   - Знаешь ведь, что помогу. Ты должен принести письма сюда, завернутые в промасленную кожу. Можешь оставить их за этим сиденьем, прикрыв камнями. Никто их не увидит. Я бегаю здесь почти каждый день. И найду их.
   - Ты замечательный друг, Парменион. Я не забуду этого.
   Эпаминонд спрятался в тень и исчез.
   Следующие четыре месяца Парменион одиннадцать раз проезжал через Беотию с письмами к мятежникам Танагры, Платей, Феспии и Гераклеи. За это время он редко видел Эпаминонда, но слышал от Мотака о растущем недовольстве в Фивах. Поздним летом два спартанских солдата были забросаны камнями из толпы, возле рыночной площади, и были спасены лишь тогда, когда отряд вооруженных воинов прибежал к ним на выручку из Кадмеи.
   Толпа отступила, как только появились солдаты, но обстановка была по-прежнему скверной. Обнажив мечи, спартанцы напали на толпу, пронзая клинками тех, кто имел несчастье стоять в первых рядах. Слепая паника овладела фивянами, и они в ужасе рассеялись. Парменион, пришедший на рынок за новыми сандалиями, увидел женщину с ребенком, которых затоптала толпа. Одна молодуха споткнулась и упала прямо перед наступающим спартанским строем. Выбежав из дверей, Парменион поднял женщину на ноги и отвел ее в относительную безопасность обувной лавки. Двое спартанских солдат побежали за ним.
   - Я спартанец, - сказал Парменион, едва их мечи взметнулись вверх. Кровь стекала с клинков и горячка битвы горела в глазах воинов, но Парменион стоял под их взглядами твердо.
   - Какая статуя высится над Выходной Улицей? - спросил один из солдат, коснувшись кровавым клинком груди Пармениона.
   - Статуя Афины Дорог, - ответил он, отклоняя меч рукой. - Спроси еще, сколько кирпичей в стенах Дворца Цены За Скот.
   - Ты якшаешься с плохой компанией, - сказал солдат. - Определись, на чьей ты стороне.
   - Я знаю, на чьей я стороне, брат, не беспокойся.
   Солдаты выбежали на улицу, а Парменион обернулся к женщине. Ее губы были ярко-красными, а ресницы выкрашены в три цвета Афродиты -- красный, голубой и золотой. - Ты жрица? - спросил он.
   - Нет, я пастушок, - она состроила гримасу.
   - Извини. Дурацкий вопрос.
   Шагнув вперед, она прижалась к нему. - Не извиняйся. За сорок оболов я могу сделать тебя очень счастливым. - Ее рука скользнула к нему под тунику, но он отстранил ее и вышел из лавки. Тела лежали на улице, но солдаты уже ушли.
   Тем же вечером он снова подумал о жрице, о ее теплой руке на его бедре. Когда луна взошла над городом, он пришел в храм, найдя ее в конце концов в маленькой комнате на втором этаже. Увидев его, она нетерпеливо улыбнулась и собралась что-то сказать, но его рука поднялась и мягко тронула ее уста.
   - Не говори ничего, - холодно сказал он. - Мне нужно твое тело -- не голос.
   Шли месяцы, и он нанес немало визитов к молодой жрице с рыжими волосами. Но страсть его быстро изливалась, и обычно он уходил, чувствуя печаль и стыд. Как ему казалось, связь с любой женщиной была предательством той любви, что он познал с Дераей. Но неделя за неделей он возвращался к той рыжей, чье имя так и не позаботился узнать.
   Денег у него убавилось, так как ставки на его бега сократились, но в начале третьего года своего пребывания в Фивах он обогнал фессалийца по имени Коранус, победителя Олимпийских Игр на средней дистанции, выигравшего у Леонида из Спарты. Ставки на Пармениона были пять к одному, и он поставил всё, что имел. Они шли ноздря в ноздрю, Парменион финишировал лишь на расстоянии вытянутой руки перед противником -- да и то только потому, что тот пробежал по раскрошенному участку дорожки на последнем повороте. Это был хороший урок. Больше никогда он не поставит всё имущество на одно состязание.
   Через два дня пришла новость, которой Парменион опасался вот уже почти три года. Мотак вбежал во двор. - Эпаминонда арестовали, вместе с Полисперхоном. Их забрали в Кадмею на допрос.
  

КНИГА ВТОРАЯ

   Фивы, осень, 379 год до Н.Э.
  
   Приказав Мотаку оставаться дома, Парменион направился в западную часть города к дому советника Калепия. Стареющий слуга провел его в маленькую комнату с тремя скамьями и попросил подождать. Через несколько минут вошел другой слуга, поклонился и провел спартанца по коридору в богато украшенный андрон, стены которого были покрыты персидскими коврами и занавесями, а пол выложен красочной мозаикой, изображавшей Геракла, убивающего Немейского Льва.
   Здесь было девять скамей, расставленных по всей комнате, и двое слуг стояли рядом, держа кувшины с вином и водой, в то время как хозяин дома полулежал, внимательно читая большой свиток. Калепий поднял взор, когда вошел Парменион, и принял выражение лица человека, приятно удивленного увидеть старого друга. Парменион на эту удочку не клюнул; в воздухе ощущалось напряжение, а глаза Калепия выражали страх.
   - Добро пожаловать в мой дом, молодой Леон, - произнес советник, отложив свиток в сторону и вставая. Он не был высокого роста, но странным образом казался представительным. Его глаза были ярко-зелеными под кустистыми бровями, а борода была тщательно завита по персидской моде. Но что придавало ему мощи, так это голос, глубокий и вибрирующий. - Чем я заслужил такую честь?
   - Мы можем поговорить наедине? - спросил Парменион.
   - Мы одни, - сказал Калепий, невольно выдавая свое высокородное происхождение. Для него слуги были такой же домашней утварью, как скамьи и столы.
   Парменион бросил взгляд на виночерпиев, и Калепий знаком приказал им выйти. Когда закрыли дверь, советник пригласил Пармениона на скамью рядом с собой, и оба сели.
   - Как близки твои планы к приведению в действие? - спросил Парменион.
   - Какие планы, мой мальчик? О чем ты?
   - У нас мало времени, господин, чтобы играть в игры. Полисперхон с Эпаминондом арестованы. Но ты уже знаешь об этом. Ты надеешься, что они ничего не скажут о твоем участии в плане по взятию Кадмеи. Теперь я спрошу еще раз, насколько ты близок?
   Зеленые глаза Калепия застыли на лице Пармениона, и его черты напряглись.
   - Эпаминонд тебе доверял, - произнес он тихо, - но я ничем не могу помочь тебе. Я не знаю, о чем ты говоришь.
   Парменион улыбнулся. - Тогда, быть может, человек, который был с тобой минуту назад, сумеет дать нам совет. - Он повернул голову и посмотрел через плечо на длинную расшитую занавеску. - Может, ты не прочь выйти и присоединиться к нам, господин?
   Занавески разъехались, и из-за них вышел высокий мужчина. Широкоплечий и узкобедрый, с руками, покрытыми многими шрамами. Его лицо было несколько резко очерчено и обладало мрачной красотой, а глаза -- такого глубоко-карего цвета, что казались черными. Он мрачно усмехался. - Ты проницателен, Парменион, - заметил вошедший.
   - Даже закадычный пьянчуга не держит при себе два кувшина и двух слуг-виночерпиев, - сказал спартанец. - И эта скамья до сих пор хранит тепло твоего тела. Ты Пелопид?
   - Проницателен и остроумен, - сказал Пелопид, подойдя ближе и расположившись на свободной скамье. Он взял кубок с вином и осушил его. - Что ты хочешь от нас узнать?
   Парменион посмотрел на человека, который сражался плечом к плечу с Эпаминондом, получил семь ранений и все-таки выжил, на человека, который всего с тридцатью соратниками одолел в открытом сражении двести аркадцев. Пелопид по-прежнему выглядел тем же, кем и был: бесстрашным бойцом, человеком, созданным для войны.
   - Когда-то давно Эпаминонд просил меня подготовить план взятия Кадмеи. Так я и сделал. Я только ждал, когда он объявит, что время пришло; план можно привести в действие в один день. Но это зависит от того, какими средствами мы располагаем.
   - Я так понимаю, ты говоришь о людях, - сказал Пелопид.
   - Именно. Но о людях, понимающих дисциплину и важность времени.
   - У нас более четырехсот человек в городе, а в считанные минуты с начала восстания на улицах будут тысячи фиванцев, марширующих на Кадмею. Думаю, мы сможем убить несколько сотен спартанцев.
   - Мой план не предусматривает убийство спартанцев, - сказал Парменион.
   - Ты с ума сошел? - спросил Пелопид. - Это ведь спартанские воины -- думаешь, они сдадутся без боя?
   - Да, - просто ответил Парменион.
   - Как? - опешил Калепий. - Это будет вопреки всем традициям.
   - Во-первых, - тихо сказал Парменион, - давайте рассмотрим альтернативы. Мы можем штурмовать Кадмею и -- возможно -- возьмем ее. Убив спартанцев, мы не оставим Агесилаю выбора. Он приведет к Фивам армию и возьмет город, отправив на смерть всех, кто участвовал в восстании. У вас не будет времени самостоятельно собрать армию. Взятие Кадмеи в таких условиях будет большой глупостью.
   - Говоришь как трус! - процедил Пелопид. - Мы можем поднять армию -- и я не верю, что спартанцы неуязвимы в бою.
   - Я думаю так же, - сказал Парменион, понизив голос еще больше. - Но есть способ взять Кадмею без боя.
   - Это все чепуха, - отрезал Пелопид. - Больше я и слушать не стану.
   - Это должно быть забавно, - тихо проговорил Парменион, когда воин встал, - обладать телом бога, не имея притом достойного ума.
   - Ты отважился оскорбить меня? - вскипел Пелопид, и лицо его раскраснелось, а рука метнулась к кинжалу на поясе.
   - Достань клинок -- и умрешь, - сказал ему Парменион. - А вслед за тобой умрет Эпаминонд, и Фивы останутся в оковах или будут уничтожены до основания. - Не сводя глаз с мужчины, Парменион встал. - Пойми, - сказал он с горячим чувством, - вся моя жизнь посвящена одной мечте -- уничтожению Спарты. Годами я был вынужден ждать возмездия, учась терпению, в то время как вихри гнева бушевали в моей душе. И вот близок первый шаг к моей мести. Можешь себе представить, как я хочу увидеть спартанцев из Кадмеи убитыми? Как вопиет мое сердце, требуя их перебить, вырезать подчистую, а тела скинуть на корм воронью? Но мне не нужна маленькая месть, пока жива великая мечта. Сначала мы освободим Фивы, а потом подготовим великий день. Теперь, Пелопид, молчи -- и внимай.
   Отвернувшись от воина, он обратился к Калепию, поведав свой план и следя за его реакцией. Советник был начитан, обладал проницательным умом, и Пармениону была нужна его поддержка. Тщательно подбирая слова, спартанец говорил тихо, отвечая на каждый заданный Калепием вопрос. Затем повернулся к Пелопиду.
   - Как ты теперь смотришь на это, воин? - спросил он.
   Пелопид пожал плечами. - Пока здесь сидим, оно звучит складно, да вот не знаю, как это сработает на деле. И я по-прежнему считаю, что спартанцы приведут сюда армию.
   - И я тоже, - согласился Парменион, - но они могут и не сражаться. Думаю, Агесилай станет искать поддержки Афин. Спартанцы взяли Кадмею три года назад потому, что проспартанские деятели в самом городе призвали их сюда. Они всегда сознавали, что пребывают здесь на правах дружественных гостей. Это окажется неправдой, если они -- когда их попросят уйти -- вступят в бой.
   - Что тебе понадобится? - спросил Калепий.
   - Во-первых, врач, или травник, а также имя человека, который снабжает спартанцев съестными припасами. Далее, ты должен подготовить речь, чтобы произнести ее на главной площади завтра за час до заката.
   - А что насчет меня? - спросил Пелопид.
   - Ты убьешь всех до одного проспартанских советников, - сказал Парменион, понизив голос.
   - Зевс Вседержитель! - прошептал Калепий. - Убийство? Другого пути нет?
   - Их пятеро, - сказал Парменион. - Двое -- хорошие ораторы. Оставь их жить -- и Спарта использует их для подготовки почвы к новому восстанию. После взятия Кадмеи, город должен быть сплоченным. Они должны умереть.
   - Но один из них, Каскус, мой двоюродный брат. Я вырос вместе с ним, - сказал Калепий. - Он не плохой человек.
   - Он выбрал не ту сторону, - сухо произнес Парменион, пожав плечами, - это и делает его плохим. Пять человек должны умереть ради свободы Фив. Но все спартанские солдаты за пределами крепости должны быть взяты живьем и доставлены в Кадмею.
   - И что потом? - спросил Пелопид.
   - А потом мы отпустим их, - ответил спартанец.
  

***

   Мотак был разбужен рукой, теребящей его за плечо. - Что там еще, во имя Аида? - проворчал он, вставая и отталкивая докучливую руку.
   - Ты нужен мне, - сказал Парменион.
   Мотак посмотрел в окно. - Но ведь еще даже не рассвело. - Он почесал свою рыжую бороду, потом протер глаза ото сна. Свесив ноги с кровати, он, шатаясь, встал и пошел надевать хитон. - Что происходит?
   - Освобождение, - ответил Парменион. - Я подожду тебя в андроне.
   Мотак оделся и сполоснул лицо холодной водой. Он пропустил несколько кубков неразбавленного вина перед сном, и теперь они напоминали ему о его глупости. Сделав глубокий вдох, он подпоясался, затем присоединился к Пармениону в маленьком андроне. Спартанец выглядел усталым; темные круги проступили вокруг его глаз.
   - Сегодня мы будем освобождать Эпаминонда, но прежде надо уладить некоторые вещи. Ты знаешь человека по имени Амта?
   - Торговец мясом из юго-западного квартала. А что с ним?
   - Ты пойдешь к целителю, Хорасу, и заберешь у него сверток с травами. Отнесешь их Амте; потом встретишься с высоким, темнобородым воином. Он скажет тебе, что делать дальше.
   - Травы? Встречи с торговцами? Как всё это связано с освобождением Эпаминонда?
   Парменион проигнорировал вопрос. - Когда выполнишь поручение, присоединишься к воину. Он -- влиятельный и нужный человек. Его не должны взять, поэтому он будет использовать тебя -- и других -- чтобы разослать вести по городу. Делай как он велит -- каким бы ни было задание.
   - Ты говоришь о мятеже, - сказал Мотак голосом, упавшим до шепота.
   - Да. Именно так.
   - А что насчет офицеров стражи? Город патрулируют больше двух сотен солдат.
   - Фиванских солдат. Будем надеяться, что они сами помнят об этом. А теперь иди. У нас так мало времени, а я еще должен многих повидать.
   Мотак взял свой темно-зеленый плащ и накинул его на плечи.
   - Возьми меч и кинжал, - посоветовал Парменион, и он кивнул.
   Через несколько минут он уже стоял у дома Хораса, врачевателя, который ждал стоя в темном дверном проеме. Он был высок и худ как скелет. Мотак поприветствовал его и поклонился. - Здравствуй, лекарь. Есть ли у тебя некий сверток для меня?
   Человек нервно глянул на темную улицу, его глаза бегали из стороны в сторону.
   - Здесь нет никого кроме меня, уверяю, - сказал Мотак.
   - Этот сверток не от меня, понимаешь?
   - Конечно.
   - Используй его содержимое осторожно. Подсыпь его в мясо. Постарайся, чтобы оно не попало тебе на пальцы, если же попадет, то тщательно вымой руки.
   - Так это яд? - прошептал Мотак удивленно.
   - Нет, конечно! - проворчал лекарь. - Ты думаешь, я стал врачевателем, чтобы убивать людей? Здесь то, что заказали господа: слабительное и рвотные порошки. А теперь убирайся отсюда. И запомни: я в этом не участвую!
   Мотак взял сверток и направился в северную часть города. Когда он повернул за угол возле агоры, путь ему преградил солдат.
   - Куда идешь, приятель? - спросил он. Еще трое солдат ночного дозора вышли на свет.
   - Домой направляюсь, господин, - улыбаясь ответил Мотак. - Какие-то неприятности?
   - Ты слишком хорошо вооружился для простой вечерней прогулки, - заметил солдат.
   - Осторожность никогда не повредит, - сказал ему Мотак.
   Солдат кивнул. - Проходи, - проговорил он.
   Когда Мотак пришел к дому Амты-Мясника -- большое здание располагалось между живодерней и хранилищем -- он задержался у главных ворот в поисках человека, которого должен был здесь встретить.
   - Ты Мотак? - послышался голос у него за спиной. Мотак бросил сверток и развернулся, хватаясь за меч. Холодное железо прикоснулось к его горлу.
   - Да, я, - ответил тогда он. - А ты?
   - Я-то? Я всё знаю о твоем деле. Подними сверток и пойдем будить нашего друга.
   Ворота не были заперты, и высокий воин распахнул их, затем вдвоем они пересекли двор и вошли в дом. Все было во мраке, но лунный свет проникал в открытое окно, и они смогли различить лестницу у восточной стены. Мотак последовал за своим безымянным компаньоном на второй этаж, к обращенной на восток спальне, где мужчина открыл дверь и вошел внутрь. В широкой кровати на возвышении возлежал тучный человек, громко храпя. Воин подошел к нему и положил руку на плечо. Храп тут же стих, и Мотак увидел, как открылись глаза Амты. Нож воина лег на дрожащие подбородки толстяка. - Доброе утро, - сказал воин с ухмылкой. - Это будет прекрасный день.
   - Что вам нужно?
   - Мне нужно, чтобы ты показал, что любишь Фивы.
   - Я люблю их. Все это знают.
   - И все-таки снабжаешь едой спартанский гарнизон?
   - Я торговец. Не могу же я отказаться продавать свой товар. Иначе меня арестуют и назовут предателем.
   - Это всё вопрос перспективы, дорогой Амта. Видишь ли, мы тут собираемся Фивы освободить. И тогда сами назовем тебя предателем.
   Толстяк с трудом сел, пытаясь не смотреть на нож, маячащий возле его горла. - Это было бы нечестно, - запротестовал он срывающимся голосом. - Не можете же вы осудить каждого, кто имел дело со спартанцами, ведь тогда все лавочники и купцы -- да и шлюхи также окажутся под подозрением. Кто ты такой?
   - Я Пелопид.
   - Чего ты от меня хочешь? - Спросил толстяк, и выступивший на его лице пот показал, что страх опять вернулся к нему.
   - В какой час ты обычно готовишь мясо для гарнизона?
   - За час до рассвета. Потом мои люди поднимают товар в Кадмею на тележке.
   - Тогда давай-ка приступим к нашему делу, - молвил Пелопид, пряча нож.
   - Как мое мясо поможет вам освободить Фивы?
   - У нас тут кое-какие травки, которые надо добавить для вкуса.
   - Но если вы их отравите, то обвинят меня. Вы не можете!
   - Это не яд, дуралей! - прошипел Пелопид. - Если бы! А ну, выбирайся из постели да веди нас в свое хранилище.
  

***

   Через три часа после рассвета Парменион по-прежнему не спал. Он ждал у входа в кузницу, и его разум полнился мыслями, которые становились проблемами, и проблемами, которые превращались в страхи.
   Что если?
   Что если спартанцы обнаружат, что в мясо что-то подмешано? Что если Пелопида поймали, когда он солил воду? Что если подробности плана достигли чужих ушей?
   Голова Пармениона кружилась, а свет утреннего солнца слепил глаза; чувствуя пошатывание и тошноту, он присел у дороги. С того дня, как он спас Дераю, он периодически испытывал атаки головной боли, но за последние два года боли усилились -- как их частота, так и интенсивность.
   Временами даже его спартанские упражнения не помогали противостоять агонии, и ему приходилось принимать маковый сок, когда приступы были особо невыносимы. Но сегодня не было времени на опиумный сон, так что он попытался не обращать внимания на боль.
   Кузнец, Норак, вышел на улицу спустя несколько минут. Он был великаном, с широченными плечами и бычьей шеей. Парменион встал, чтобы его поприветствовать.
   - Ты рано явился, молодой человек, - сказал Норак, - но если рассчитываешь на быструю работу, забудь об этом. У меня полно заказов.
   - Мне нужно двадцать острых железных штырей к полудню, каждый длиной в локоть, - сказал Парменион.
   - Ты не слышишь, мой юный друг. Я не могу взять дополнительную работу на эту неделю.
   Парменион посмотрел в глубоко посаженные карие глаза мужчины. - Слушай, Норак, о тебе говорят, что ты человек, которому можно доверять. Меня прислал Пелопид. Смекаешь? Пароль -- Геракл.
   Кузнец прищурился. - Как ты собрался применить эти штыри?
   - Забить наглухо ворота Кадмеи. Мне также понадобятся люди, способные работать молотами.
   - Титьки Геры, парень! Не много же ты просишь, а! Зайди-ка лучше внутрь.
   В кузнице было безлюдно. Норак подошел к горнилу, добавив дров в горячие угли и оживив пламя. - Штыри -- это не проблема, - промолвил он, - но как мы их вобьем, избежав нападения спартанцев?
   - Скорость и сноровка. Когда опустят засов, шестеро человек побегут к воротам, - Парменион прошел к дальней стене и взял древко для копья из снопа таких же, ожидавших железные наконечники. Уперев древко одним концом в пол, он достал свой кинжал, сделав два надреза на дереве. - Это высота и толщина поперечного затвора. Ворота дубовые, старые, подгнившие и толщиной в предплечье. Ты сможешь пробить их шестью ударами?
   Норак напряг свои необъятные мускулы. - Айя, парень, я смогу. Но большинство других смогут лишь за семь-восемь ударов.
   Парменион кивнул. - Ты удвоишь скорость, если у каждых ворот будет по четверо человек с молотами. Но промедление -- это смерть. Самый опасный момент наступит, когда толпа пойдет на Кадмею -- тогда командующий решит вывести войско.
   - Дело будет сделано, - пообещал Норак, и Парменион улыбнулся.
   - Обычно ворота закрывают на закате. Принеси штыри в дом Калепия в полдень, не позднее. И приведи с собой одиннадцать крепких ребят.
   Парменион вышел из кузни и медленно направился к дому Калепия. Государственный муж был занят завтраком, и пригласил Пармениона присоединиться, но спартанец отказался. - Слышал о Пелопиде? - спросил он.
   - Еще нет. Ты выглядишь измотанно, парень; твое лицо потеряло все цвета. Ты болен?
   - Я в порядке. Устал немного. Слово о твоей речи должно быть разнесено по всему городу. Нужно, чтобы как можно больше людей услышали ее.
   - Ты говорил это прошлым вечером. Все учтено, друг мой.
   - Да, конечно, - Парменион налил кубок воды и осушил его.
   - Иди внутрь и поспи немного, - посоветовал Калепий. - Я разбужу тебя, когда Пелопид придет.
   - После. Сколько человек будут наблюдать за городскими воротами? Никто не должен выйти, пока Фивы не станут нашими.
   - На каждые ворота приходится по десять человек. Не опасайся; всё идет так, как ты задумал.
   - Некоторые люди принесут в Кадмею луки, чтобы не упустить возможности пустить стрелу в спартанца. Все, кроме наших людей, должны быть безоружны. Не должно быть незапланированного нападения.
   Пелопид и Мотак вошли во двор, где стоял Парменион. - Ну как? - спросил он.
   - Мотак и я доставили еду. Как ты и думал, нас оставили в хранилище одних. Я посолил бочки с водой; их там было десять штук. На последнюю у нас не хватило соли, и я подумывал было нассать туда, но вместо этого мы опрокинули ее на пол.
   - Отлично! Хорошо сработано, - сказал Парменион, откидываясь в кресле. - Значит, мы готовы. Ты продумал свою речь? - спросил он Калепия.
   - Да, - ответил советник, - и я произнесу ее на агоре прямо перед закатом. Толпа соберется огромная. А теперь, не отдохнешь ли ты?
   Парменион проигнорировал его просьбу и обратился к Пелопиду. - Что насчет советников?
   Воин сел на скамью рядом с Парменионом. - Боги с нами, Парменион. Мне сказали, что они все будут на празднике в доме Александраса. Они соберутся там в полдень; будут пить и есть -- а потом отправят слуг за шлюхами. Мы убьем их всех -- исключая Калепиева кузена, Каскуса.
   - Нет! - вскричал Парменион. - Все должны умереть!
   - Каскуса больше нет в городе, - сказал Пелопид, переведя взор на Калепия. - По некоему счастливому стечению обстоятельств, он два часа назад выехал в свое летнее поместье под Коринфом.
   Кулак Пармениона ударил в столешницу, и его взгляд вонзился в лицо Калепия. - Ты предупредил его. Ты подверг опасности всё дело.
   Государственный деятель задрожал и выставил руки перед собой. - Я не отрицаю, что попросил его покинуть город, но я никого не выдал. Я сказал Каскусу, что мне снился один и тот же сон на протяжении последних трех ночей, в котором я видел его смерть. Я сказал, что ходил к ясновидящей, чтобы растолковать этот сон, и она якобы сказала, что он должен уйти в паломничество к Храму Гекаты в Коринфе. Все люди знают, насколько Каскус религиозен -- он уехал незамедлительно.
   - Это было глупо, Калепий, - проговорил Парменион. - Если мы возьмем город, то Каскус перебежит к спартанцам, и они используют его как главную фигуру для похода на нас. Ты можешь погубить нас всех.
   Политик закачал головой. - Мне нечего сказать в свою защиту по этому поводу. Но Каскус -- моя родная кровь и очень дорог мне. И он, по-своему, заботится о Фивах так же горячо, как каждый из нас. Однако я ничего не могу предпринять, чтобы исправить свои действия -- а если бы и мог, то отказался бы.
   Голова Пармениона, казалось, была готова взорваться. Он выпил еще воды и вошел в дом, пытаясь спастись от ярко освещенного солнцем двора.
   Мотак пошел за ним. - Я видел мраморные статуи, менее бледные, чем ты, - промолвил Мотак, когда Парменион рухнул на диван. - Думаю, тебе нужно немного вина.
   - Нет, - сказал Парменион, ложась на живот. - Просто оставь меня ненадолго. Я немного посплю.
  

***

   Мощные волны обрушивались на изрезанное побережье, а монстры глубин с торчащими зубами скользили вокруг стройной фигуры девушки, пытавшейся освободить свои руки. Парменион плыл сквозь волны, пытаясь доплыть до нее, прежде чем темное море утянет ее вниз.
   Огромное создание проскользило мимо него так близко, что острый плавник процарапал по ноге Пармениона, но колоссальная волна подхватила тело молодого мужчины, вознося его к самым небесам. На ее гребне, он почти закричал, когда полетел вниз, в пучину. Он с головой погрузился в воду и вдруг обнаружил, что способен там дышать. Тело Дераи качалось под ним; он нырнул вниз и сорвал путы с ее запястий, вытягивая ее на поверхность.
   - Жива! Жива! - закричал он. Чудовища окружили их -- холодные опаловые глаза взирали на влюбленных. Дерая пришла в сознание и прильнула к Пармениону.
   - Ты спас меня, - сказала она. - Ты пришел за мной!
  

***

   Мотак растряс его, и Парменион открыл глаза и застонал -- не от одной лишь боли, проснувшейся в черепе, но также от потери Дераи и своего сна. Он сел. - Уже полдень?
   - Да, - ответил Мотак. Парменион встал. Пелопид был по-прежнему во дворе, и с ним были кузнец Норак и одиннадцать могучих мужиков. У четверых были огромные молоты на длинных рукоятях.
   - Достаточно хороши для тебя, стратег? - спросил Норак, подняв железный штырь длиною с короткий меч.
   - Ты хорошо сработал, - ответил Парменион, - но я хотел бы посмотреть на твоих молотобойцев за работой.
   - Я принес дополнительные штыри, - сказал кузнец, - как раз для этой цели.
   Двое мужчин принесли громадный кусок древесины, приставив его к стене, а третий удерживал штырь в нужном месте. Подойдя с одной стороны, Норак приказал одному молотобойцу занять место напротив. Кузнец поднял свой молот, а затем немилосердно обрушил его, и голова молота как молния ударила в штырь. Только молот отскочил, как тут же ударил второй; после первого удара державший выпустил штырь и убрался прочь. После трех ударов штырь был вогнан глубоко в дерево.
   - Поработайте над этим, - сказал Парменион. - Надо еще быстрее.
   Подозвав Пелопида, он прошел в андрон. - Праздник в доме Александраса, о котором ты говорил, - там будет стража?
   - Да. В народе этих людей не жалуют, - ответил Пелопид.
   - Сколько стражников?
   - Может пять, а может двадцать. Я не знаю.
   - Снаружи или внутри дома?
   - Снаружи. Это приватная оргия, - сказал Пелопид с широкой ухмылкой.
   - Я встречу тебя у дома Александраса. Составим план, когда увидим, сколько там появится стражей.
   Когда Пелопид ушел, Калепий вернулся в свою комнату, чтобы отрепетировать речь, оставив Пармениона в андроне. На какое-то время Парменион задумался, но вдруг заметил, что в комнате он не один. Повернув голову, он увидел спартанскую жрицу, Тамис, опиравшуюся на посох возле стола.
   Тамис взирала на молодого спартанца, гордясь мощью огня его души, чувствуя его боль и поражаясь отваге, которую он проявлял, подавляя эту боль.
   Какой-то миг он смотрел на нее, не веря.
   - Итак, - сказала она, - не предложишь ли мне сесть, юный спартанец?
   - Конечно, - ответил он, вставая, чтобы подвести ее к столу, где налил ей кубок воды. - Какими судьбами ты здесь, госпожа?
   - Я иду, куда захочу. Теперь ты намерен возглавить это восстание?
   - Да.
   - Дай мне свою руку.
   Парменион послушался, и она накрыла его ладонь своей. - С каждым ударом сердца перед человеком встает два выбора, - прошептала она. - И каждый выбор прокладывает новый путь, и человек должен пройти его, куда бы он ни привел. Парменион, ты стоишь на перепутье. Одна дорога ведет к солнечному свету и смеху, другая -- к боли и отчаянию. Город Фивы сейчас в твоих руках, словно маленькая игрушка. На дороге к солнечному свету город будет расти и процветать, но на другой дороге он будет сломлен, разрушен в прах и позабыт. Вот слова, которые мне было велено передать.
   - Так какая же дорога верна? - спросил он. - Как я это узнаю?
   - Ты не узнаешь, пока не пройдешь по ней достаточно далеко.
   - Тогда какой смысл говорить мне об этом? - процедил он, вырывая свою руку из ее руки.
   - Ты -- Избранный. Ты -- Парменион, Гибель Народов. Сотни тысяч душ ты отправишь плавать по темной реке, кричать и вопить, сетуя на судьбу. Поэтому правильно и справедливо будет, чтобы ты сознавал свой выбор.
   - Тогда скажи, как пройти по пути солнечного света.
   - Скажу, но, как и слова Кассандры до меня, мои слова не изменят твоего пути.
   - Просто скажи мне.
   - Выйди из этого дома и оседлай своего скакуна. Уезжай из этого города и отправляйся по морю в Азию. Отыщи Храм Геры Книги.
   - Ха! Теперь я вижу, - вымолвил Парменион. - Ты ведьма! Ты спартанка и служишь им. Я не стану слушать твоей лжи. Я освобожу Фивы, а если и есть город, которому суждено обратиться в прах -- то это будет Спарта.
   - Конечно, - сказала она, улыбнувшись, показывая свои сгнившие зубы и кроваво-красные десны. - Гибель Народов говорит, и его слова будут услышаны богами. Но ты несправедлив ко мне, Парменион. Мне нет дела до Спарты или ее грез, и я рада тому пути, который ты избрал. Ты важен для меня -- и для мира.
   - Почему я должен быть важен для тебя? - спросил он ее, но она покачала головой.
   - Все выяснится со временем. Сегодня я тобой довольна; у тебя острый ум, ясное сознание. Скоро ты станешь человеком из железа, человеком великой судьбы. - Ее смех звучал как ветер в мертвых листьях.
   Парменион ничего не сказал, но его пальцы устремились к кинжалу на поясе.
   - Тебе это не понадобится, - мягко сказала она. - Я тебе не враг, и никому не расскажу о твоих планах.
   Спартанец не ответил. Он не собирался рисковать жизнью Эпаминонда по слову спартанской ведьмы! Кинжал выскользнул на свободу...
   - Парменион! - позвал Калепий, стоя в дверях. - Я думаю над заключением для своей речи. Не послушаешь последние слова?
   Лишь на миг Парменион отвлек внимание. Он вновь взглянул на Тамис... но она исчезла. Вскочив на ноги, с кинжалом в руке, он заметался по кругу. Но Тамис и след простыл.
   - Куда она ушла? - спросил он Калепия.
   - Кто?
   - Старуха, которая была здесь мгновение назад.
   - Я никого не видел; тебе приснилось. Послушай же конец речи...
   Парменион побежал к двери. Снаружи во дворе кузнец и его люди лупили молотами по штырям, а дворовые ворота были заперты.
  

***

   Парменион прослушал речь Калепия, которая звучала помпезно и страдала недостаточной самоотдачей. Но он ничего не сказал; его сознание занимали слова Тамис. Была она реальной -- или иллюзией, вызванной болью? Он не мог узнать этого. Похвалив политика за его речь, он вышел из здания и пошел под палящим солнцем к дому Александраса. Этот человек был актером и поэтом. Если верить Калепию, он преуспел в обеих профессиях, но среди знати сделал себе имя тем, что организовывал изысканнейшие оргии. Его дом располагался близко к Гомолоиду, Великим Северным Воротам, и смотрел на холмы, ведущие в Фессалию. Парменион отыскал дом и сел на стену шагах в шестидесяти от его ворот. Отсюда он разглядел четверых стражников в нагрудниках и шлемах, с копьями, а также услышал звуки музыки и смеха изнутри. Однако Пелопида нигде видно не было. Облокотившись спиной о холодную каменную стену, он еще раз прокрутил планы в уме.
   Ты ничего больше не можешь сделать, сказал он себе. Это тебе не по силам.
   Но эту позицию он принять не мог. Все те годы, что он жил, потеряв Дераю, мысли об отмщении спартанцам постоянно наполняли его сознание. Теперь этот день настал, и начало его мести близилось. Но где же Пелопид?
   Если не убить советников, они переметнутся к спартанцам, и тогда, даже если Кадмея будет взята, Агесилай или Клеомброт поведет армию, чтобы вернуть ее. Он тихо проклял фиванского воина. Высокомерный, тупой баран!
   Медленно текло время. Стражники продолжали вышагивать за воротами, а смех внутри становился всё пронзительнее. Прибыли семь жриц Афродиты, в дорогих цветных хитонах и в вуалях под драгоценными инкрустированными гребнями. Стражи посторонились, чтобы впустить их. Парменион прикрыл глаза от боли в черепе; боль была еще сильнее от осознания того, что нельзя полагаться на такого человека, как Пелопид.
   Прохладный ветер тронул его лицо, принося краткое избавление от боли. Он сел -- боясь изменений, перемен. Стражники по-прежнему вышагивали, и всё, кажется, оставалось так, как было. И вдруг он понял, что не было звуков: ни музыки, ни смеха.
   Значит, подумал он, оргия началась.
   Но где же, во имя Аида, бродит Пелопид?
   Прошел час. Скоро настанет время Калепию читать его речь, поднять толпу и отправить ее на Кадмею. С последним ворчливым проклятием в адрес ненадежных фиванцев, Парменион встал и начал долгий путь на агору. Шум позади заставил его обернуться, чтобы увидеть как открываются ворота дома Александраса и в лучи солнца из них выходят жрицы. Они пошли к Пармениону. Не обращая на них внимания, он продолжил свой путь, но повернув за угол он услышал топот бегущих ног, и рука упала ему на плечо.
   - Оставьте меня! - буркнул Парменион.
   - И ни слова похвалы? - раздался мужской голос. Парменион уставился на высокую жрицу в вуали, которая вдруг сняла покров и усмехнулась ему. Лицо, которое он увидел, было смазливым и безбородым, губы были накрашены в ярко-алый цвет, глаза подведены.
   - Уйди от меня. Мне от тебя ничего не надо! - сказал Парменион, занося руку, чтобы оттолкнуть мужчину прочь. Сильные пальцы сомкнулись на его локте железной хваткой.
   - Не признал меня? Это ж я, Пелопид! - воин усмехнулся и вуалью стер краску с лица и помаду с губ. - Здесь не один только ты стратег, друг мой.
   Парменион окинул взглядом остальную группу, пока они освобождались от женских одежд. Каждый был вооружен скрытым кинжалом, и только теперь спартанец увидел капли крови на ярко расшитых одеяниях. - Ты сделал это! - воскликнул он.
   - Они мертвы, - ответил Пелопид. - Как и поэт Александрас -- который, если хочешь знать мое мнение, ни для кого не потеря.
   Оставив свои костюмы в аллее, отряд побежал на агору, где уже собиралась громадная толпа. Пелопид и его соратники проталкивались через народ, оставив Пармениона стоять у больших ступеней, ведущих к храму Посейдона. Толпа насчитывала многие тысячи к тому времени, как Калепий появился из храма и стал медленно сходить по ступеням вниз. Толпа выкрикивала его имя, и он, казалось, был глубоко удивлен такими овациями. Он поднял руки, требуя тишины. Парменион обнаружил, что боится этого момента, опасаясь того, как повлияет на возбужденную толпу помпезная речь Калепия.
   Несколько мгновений государственный муж взирал на толпу сверху вниз, затем раздался его голос. - Прошло много времени, друзья мои, с тех пор, как я в последний раз говорил с вами. Но я всегда считал, что когда человеку нечего сказать по существу -- ему следует хранить молчание! Наши друзья и союзники, спартанцы, были призваны сюда три года назад советниками и эфорами Фив. Я был против этого решения! Я был против тогда. Я остаюсь против и сейчас! - раздалось мощное поощрение, но Калепий замахал руками и заглушил толпу. - Почему, спрашивали тогда советники, спартанцы не могут занять Кадмею? Разве они не были нам друзьями? Разве они не лидеры Греции? Какой вред будет в том, чтобы разместить гостей в нашем городе? Какой вред? - повторил он. - Какой вред? Фиванский герой, награжденный самим Агесилаем, томится теперь за решеткой -- плоть его исхудала, тело его подвергается пыткам. И почему? Потому что он любит Фивы. Разве это деяния друзей? Разве так должно быть? - прокричал он.
   - Нет! - прорычала толпа.
   Парменион отказывался верить своим ушам. Куда-то исчезла помпезность, и хотя он уже слышал эти слова ранее, сейчас они казались свежими и проникновенными. И в этот момент Парменион понял, что такое магия великого оратора. Паузы и правильная расстановка -- это еще не всё; у Калепия была харизма, сила, которая позволяла его зеленым глазам видеть не только толпу, но каждого человека в отдельности, его голос трогал каждое сердце.
   - Я пойду в Кадмею, - сказал Калепий. - Я пойду и скажу спартанцам: "Освободите наших друзей -- и уходите из этого города. Потому что вам здесь больше не рады." И даже если они бросят меня в подземелье, даже если они свяжут меня своими путами из крепких веревок, я продолжу стоять против них всеми силами своей души и всей отвагой Фиванского сердца.
   - Смерть спартанцам! - выкрикнул голос из толпы.
   - Смерть? - переспросил Калепий. - Да, мы могли бы убить их. Нас тысячи, а их немного. Но вы же не убиваете назойливых гостей; вы благодарите их за то, что пришли, и просите их удалиться. Я пойду сказать им это. Но пойду ли я один?
   Ответ был оглушительным, одно слово, возносящееся над толпой как нарастающий раскат грома.
   - Нет!
   Калепий спустился со ступеней, толпа расступилась, пропуская его, и пошла за ним, когда он начал свой длинный путь к стенам Кадмеи.
  

***

   Из своего укрытия в зарослях, в каких-то тридцати шагах от стен Кадмеи, Норак смотрел, как спартанцы закрывают ворота. Руки его вспотели, и он вытер их о тунику. Остальные нервно ожидали рядом с ним.
   - Как думаешь, они откроют ворота до того, как штыри пройдут сквозь балку? - спросил один из помощников.
   - Держи эту мысль в голове, когда будешь опускать молот, - посоветовал кузнец, - и помни, кстати, что Эпаминонд сейчас в этой крепости, готовится к пыткам. И ему известно твое имя, так же как и мое.
   - Кажется, я вижу толпу, - прошептал другой подмастерье. Норак рискнул высунуться из зарослей.
   - Это они, - согласился он. - Так давайте выполним свою часть дела.
   Группа выскочила из укрытия и побежала к воротам. Дозорный на стене заметил их и закричал, но прежде чем он пустил дротик они оказались в безопасности под укрытием надвратной башни. Норак приложил размеченное древко копья к левым воротам. - Сюда! - приказал он. Штырь был приставлен в указанное место. Норак отметил точку второго удара, и молотобойцы посмотрели на кузнеца. - Сейчас! - прокричал он, поднимая орудие.
   Звонкий стук железа о железо заглушил крики за воротами.
   - Что, во имя Аида, происходит? - недоумевал кто-то.
   - Там собирается толпа, господин, - доложил солдат с дозорной башни.
   - Пятый отряд! - вскричал офицер. - Приготовиться к атаке. Открыть ворота!
   С той стороны Норак мог слышать топот ног спартанских солдат, бегущих в строй, чтобы составить боевой квадрат.
   Молот кузнеца обрушился на штырь, вбивая его в ворота и в засов с другой стороны. Он побежал налево, отстраняя другого ударника, у которого штырь вошел только наполовину. Отойдя назад, Норак замахнулся со всей своей силой, и шляпка гигантского гвоздя вошла в прогнившую дубовую древесину.
   - Засов не двигается, господин, - крикнул спартанский солдат, и Норак усмехнулся, услышав, как они пытаются сдвинуть намертво прибитую балку. И толпа выступила вперед, к самой крепости...
  

***

   Калепий прошел десять шагов, подняв руки, чтобы остановить бушующую толпу. Сверху на стене, спартанский лучник выглянул и пустил стрелу, которая пронзила плечо одного мужчины. Толпа отступила.
   Голос Калепия взмыл над гомоном толпы. - Так вот как друзья угощают друг друга? Разве мы вооружены? Разве пришли посеять здесь насилие?
   Раненого человека отвели обратно в город, но из Кадмеи больше не вылетело стрел.
   - Где ваш командир? - прокричал Калепий. - Приведите его сюда, ответить за это зверство.
   Спартанец в железном шлеме показался над зубцами крепостной стены. - Я Ариманес, - назвался он. - Солдат, который выпустил стрелу, понесет за это наказание; но теперь я попрошу вас удалиться, иначе буду вынужден выслать против вас своих людей.
   - Ты не вышлешь никого, - крикнул Калепий, - кроме фиванцев, запертых в ваших темницах.
   - Кто ты такой, чтобы приказывать мне? - спросил Ариманес.
   - Я голос Фив! - ответил Калепий, сопровождаемый криками поддержки из толпы.
   Мотак приблизился к Пармениону. - Западные ворота безопасны, - сказал он с ухмылкой. - Им не выбраться.
   В этот момент толпа раздвинулась, и из нее вышел отряд фиванских солдат. Они сопровождали восьмерых спартанцев, в крови и синяках, со связанными руками.
   Пелопид по-воински приветствовал фиванского офицера. - Доставить их к стенам Кадмеи, - скомандовал он. Офицер поклонился и повел своих людей дальше.
   Калепий выступил вперед. - Возьми своих солдат обратно, - обратился он к Ариманесу, - потому что, если они останутся здесь, я опасаюсь за их жизни.
   - Открыть ворота! - вскричал спартанский предводитель, и толпа разразилась хохотом.
   - Полагаю, вам следует спустить канаты со стен, - сказал Калепий. Из-за стены до толпы доносилось, как солдаты еще пытаются снять балку с ворот, и они стали смеяться и издеваться над невидимыми спартанцами.
   - Клянусь богами, ты заплатишь за это, негодяй! - взревел Ариманес.
   - Думаю, что теперь боги за нас, - отозвался Калепий. - Кстати, насколько я понимаю, в гарнизоне сейчас свирепствует болезнь. Можем ли мы предоставить вам услуги врачевателя?
   Ариманес ответил неистовым проклятием и скрылся из виду. Через несколько минут со стен были спущены канаты, и схваченные в городе спартанцы влезли по ним на укрепление. Толпа не расходилась до заката, потом большинство из них вернулось домой. Но Пелопид организовал особый отряд мятежников, оставшийся перед воротами, а Калепий расставил шатер, в котором, как он сказал людям, будет ждать, пока спартанцы не примут его предложение уйти.
   Парменион, Мотак и Пелопид ждали вместе с ним. - До сих пор всё шло так, как ты сказал, стратег, - обратился Калепий к Пармениону. - Но что теперь?
   - Завтра ты получишь предложение выслать переговорщика в Кадмею. Но мы обсудим это позже, сегодня ночью - если я вернусь.
   - Ты не обязан делать это, - вмешался Мотак. - Риск чересчур велик.
   - Спартанцы не любят освобождать пленных, - сказал Парменион. - Они могут принять решение убить Эпаминонда -- и я не могу рисковать. А пока что, друзья мои, принесите побольше древесины и прикажите Нораку забить ворота попрочнее. Они могут перепилить эти засовы меньше чем за час.
   - Ты правда веришь, что можешь спасти Эпаминонда? Как? - спросил Пелопид.
   - В Спарте у меня было второе имя; они называли меня Савра. И сегодня мы увидим, может ли ящерица как прежде лазать по стенам.
  

***

   Одетый в черную рубаху с длинными рукавами и персидские штаны, с зачерненной углем веревкой, переброшенной через плечо, Парменион ждал, когда облако скроет луну, чтобы тихо подбежать и встать под стеной. Его лицо было дочерна вымазано землей, он крался вдоль стены на восток, где земля уходила из-под ног, и стена возвышалась над крутым обрывом более чем на двести футов.
   В этой точке, решил он, стены наиболее неприступны, а потому, скорее всего, меньше патрулируются. Поднявшись вверх, он отыскал первую щель между квадратными блоками из серого камня четырех футов в ширину и вцепился в нее пальцами.
   "Ну что, ты всё еще ящерица?" - задал он себе вопрос.
   Щели между блоками были узкими и почти незаметными, но Парменион тянул себя наверх, обнаженными ступнями отыскивая опору для ног, пальцами обследуя блоки -- в поисках тех мест, где древний камень обветшал и раскрошился, оставив уступы и канавки.
   Дюйм за дюймом он преодолевал стену, пальцы его уставали, ноги ныли от боли. Лишь однажды он взглянул вниз: земля далеко внизу мерцала в лунном свете, и его желудок скрутило. В Спарте не было столь высоких строений, и он с некоторым укусом паники осознал, что боится высоты. Приковав взгляд к камням стены, он сделал несколько глубоких вдохов и посмотрел вверх. Парапет был еще примерно футах в тридцати над ним.
   Его ступня соскользнула!
   Словно стальные гвозди, его пальцы впились в камень, пока он искал опору для ног.
   Успокойся, подсказал ему разум. Но сердце его бешено колотилось, пока он висел над невероятно глубокой пропастью. Заставив свое тело затвердеть, он медленно опустил правую ступню на камни, осторожно выискивая уступ. Его руки тряслись от напряжения, но сам он был теперь спокоен. Постепенно поднимаясь наверх, он продвигался с предельной осмотрительностью до тех пор, пока не повис под самым парапетом.
   Он прикрыл глаза, прислушиваясь к каждому звуку: солдатскому дыханию, или легким шагам патрулирующего наряда. Но ничего этого не было слышно. Перекинув руку через парапет, он легко взобрался на зубцы и спрыгнул в тень. В двадцати шагах слева от него спартанский солдат выглядывал за стену, глядя только на толпу. Справа от него была лестница, ведущая во двор.
   Он воровато пересек укрепление и спустился по ступеням, придерживаясь неосвещенной луной стены.
   Кадмея, словно улей, состояла из множества строений. Ныне крепость, в свое время она была основана как старый город Кадма, и современные Фивы выросли уже вокруг него. Многие из древних зданий обветшали, и Парменион дрожал, когда бежал по пустынным аллеям, чувствуя, что призраки прошлого таятся в опустевших домах и темных окнах.
   На звук марширующих ног он юркнул в дверной проем. Крыса перемахнула через его ступню, и он услышал других грызунов поблизости от себя. Заставив себя стоять как статуя, он дождался, пока шестеро солдат промаршируют мимо древнего строения.
   - Мы в полном дерьме, - проворчал один из солдат. - Надо было перепилить балку и сокрушить этих ублюдков.
   - Это не его метод, - сказал другой. - Он сейчас наверное прячется у себя под кроватью.
   Один из них застонал и опустился на колени у края дороги, сблевывая. Двое других помогли больному встать. - Теперь лучше, Андрос?
   - Четвертый раз за ночь. Мои внутренности больше не выдержат.
   Мужчины ушли, и Парменион продолжил двигаться на запад, разыскивая резиденцию правителя. По словам Пелопида, старинные подземелья располагались под этим зданием. Комнаты Ариманеса были на втором этаже, а первый служил столовой для офицеров.
   Парменион ждал в тени противоположного дома, высматривая часовых, но там не было ни одного. Тогда он быстро перебежал открытую местность, вошел в дверь и оказался в освещенном факелами коридоре. Из столовой доносился звук беседы.
   - Хорошо приготовленное мясо -- лучшее средство прочистить кишки, - услышал он мужской голос.
   "Только не в этот раз," - подумал Парменион с усмешкой. Напротив столовой была другая дверь, выводящая к винтовой лестнице, идущей вниз. Он подбежал к ней и начал спуск в подземелья. На лестнице не было факелов, но он видел мерцающий свет внизу.
   Передвигаясь с предельной осторожностью, он добрался до нижней ступеньки и рискнул выглянуть в тускло освещенный коридор. Справа был ряд темниц, слева -- стол, за которым сидели два стража; они играли в кости на медяки. Парменион выругался. Одного стража он бы мог вывести из строя, но вырубить двоих, будучи безоружным как сейчас, ему было не по силам.
   Думай, муж! Будь стратегом!
   Слушая, как азартно играют мужчины, он ждал, когда будет названо имя. Он чувствовал себя в полной изоляции и в опасности, прячась на лестнице. Если только кто-то войдет сверху, с ним тут же будет покончено.
   Мужчины продолжали резаться в кости. - Ты везучая свинья, Ментар! - наконец сказал один из них.
   Парменион отступил на несколько ступеней, чтобы спрятаться во тьме. - Ментар! - позвал он. - Сюда!
   Мужчина проворчал какую-то непристойность, и Парменион услышал, как его стул скрипнул, отъезжая по каменному полу назад. Ментар вышел к лестнице и побежал по ступеням, перескакивая через одну, но Парменион подскочил к нему, впечатав свой кулак в его подбородок. Схватив солдата за волосы, Парменион ударил его головой о стену. Ментар обмяк в его руках.
   Положа бесчувственного солдата на ступени, Парменион вернулся к коридору. Второй страж сидел спиной к лестнице, фальшиво насвистывая какую-то мелодийку и крутя игральную кость. Встав прямо за ним, Парменион обрушил удар ему на шею; страж упал вперед, головой на столешницу.
   Двери в подземельях были дубовые и закрывались простейшим способом -- деревянными засовами в пазах. Только две двери были заперты таким образом: в первой из них был Полисперхон. Парменион вошел в темницу, обнаружив фивянина спящим; его лицо было всё в крови и синяках, а помещение провоняло рвотой и экскрементами. Фивянин был мал, и Парменион поднял его на ноги и вытащил в коридор.
   - Не надо больше, - просил узник.
   - Я здесь, чтобы спасти тебя, - прошептал Парменион. - Поспеши!
   - Спасти? Мы уже взяли Кадмею?
   - Нет пока, - ответил Парменион, открывая вторую дверь. Эпаминонд бодрствовал, но находился в еще более плачевном состоянии, чем Полисперхон: глаза как щелки, лицо разбито почти до неузнаваемости.
   Парменион помог ему выбраться в коридор, но фивянин сполз на пол, его ноги не способны были выдержать его собственный вес. В свете факелов Парменион посмотрел на распухшие конечности друга: его икры били палками.
   - Ты не сможешь карабкаться, - сказал Парменион. - Мне придется спрятать тебя.
   - Они будут искать везде, - проворчал Полисперхон.
   - Будем надеяться, что не везде, - отрезал Парменион.
   Через час спартанец снова бежал один по пустынным улицам. Взобравшись по ступеням на стену, он обвязал свою веревку вокруг мраморного кресла, а затем закрепил на стене.
   - Эй ты! - прокричал часовой. - Стоять!
   Парменион перегнулся через зубцы, заскользил вниз по веревке, чувствуя, как горят ладони. Сверху часовой подбежал к веревке и принялся работать над ней своим мечом. Она сорвалась и полетела со стены.
   Далеко внизу Парменион искал опору для рук, впившись в камень пальцами, словно крючьями, ровно в тот момент, как веревка ослабла. Осторожно он слез вниз и отправился к шатру Калепия.
   - Ну как? - спросил оратор.
   - Они в безопасности, - шепнул Парменион.
  

***

   На рассвете в крепости Ариманес сидел согнувшись в три погибели и держась за живот. Он уже потерял счет, сколько раз его рвало за эту ночь, и теперь только желтая жижа наполняла таз, стоявший рядом с ним. Из более семисот восьмидесяти человек под его командованием, пятьсот были так больны, что не могли ходить, а остальные ходили по крепости как раненые -- с серыми лицами и безжизненными глазами. Он вдруг осознал, что если фивяне решат напасть сегодня, то его войско одолеют в считанные минуты.
   Стук раздался в его дверь, и Ариманес заставил себя встать, подавляя стон.
   - Входи, - сказал он, и усилие, потраченное на одно это слово, заставило дрожать его желудок.
   Вошел молодой офицер; он тоже выглядел бледным. - Мы обыскали всю Кадмею. Узники, похоже, вырвались.
   - Невозможно! - вскричал Ариманес. - Эпаминонду тяжело было ходить -- не говоря уже о лазании по стенам. И потом, лишь одного человека видели перебравшимся через стену.
   - Искать больше негде, господин, - ответил ему офицер.
   Ариманес откинулся на кушетку. Неужто боги прокляли его? Он собирался наказать предателей, чтобы предостеречь мятежную толпу, что Спарте угрожать нельзя. А теперь у него не было ни узников, ни здоровых воинов, способных оборонять стены.
   Вошел другой офицер. - Господин, фивяне выслали человека, чтобы обсудить... ситуацию.
   Ариманес пытался подумать, но логическое мышление отказывало, когда внутренности и живот поднимали восстание.
   - Скажи им, пусть приходит, - приказал он, удалившись в задние покои и присев над отхожим местом.
   После этого он почувствовал себя немного лучше, вернулся на кушетку и вытянулся, улегшись набок и поджав колени. Он не хотел этой командировки, ненавидя Фивы и правящий здесь разврат, но его отец внушил ему, что командовать спартанским гарнизоном будет великой честью -- и не важно, где именно он будет расположен. Ариманес провел тонкой рукой по редеющим светлым волосам. Чего бы он только не отдал сейчас, чтобы выпить чистой прохладной воды. Провались в пламя Аидово эти проклятые фивяне!
   Через несколько минут офицер вернулся, проведя внутрь высокого молодого мужчину с темными волосами и близко посаженными синими глазами. Ариманес узнал в нем бегуна, Леона Македонца, по всей видимости спартанского полукровку.
   - Садись, - прошептал он.
   Мужчина шагнул вперед и протянул каменный флакон. - Вода чистая, - сказал посланник.
   Ариманес взял ее и выпил. - Почему они выбрали тебя? - спросил он, держа флакон в руке.
   - По рождению я наполовину спартанец, господин, как вы, может быть, уже знаете, - мягко произнес Парменион, - но сейчас живу в Фивах. Они решили, что мне можно верить.
   - И что, можно?
   Человек усмехнулся. - Нетрудно догадаться. У меня нет надобности в обмане.
   - Каковы их планы, парень? Собираются ли они атаковать?
   - Не знаю, господин. Но они убили всех проспартанских советников.
   - Что они велели передать тебе?
   - Что они обещают безопасный выход тебе и твоим людям за границы города. Там они расставили шатры со свежей едой и лекарем, у которого есть противоядие от принятой вами отравы.
   - Отравы? - прошептал Ариманес. - Отравы, говоришь?
   - Да. Это подлый ход - типичный для фиванцев, - сказал Парменион. - Яд действует медленно, но убивает за пять дней. Вот почему, я думаю, они до сих пор не атаковали.
   - Думаешь, им можно верить? Почему они не убьют нас как только мы... мы... ? - он не мог заставить себя вслух произнести слово "сдадимся". - Как только мы уйдем, - сказал он наконец.
   - Они слышали, - вымолвил Парменион, подавшись вперед и понизив голос, - что Клеомброт стоит с двумя армиями к северу от Коринфа. Он доберется сюда за три дня. Думаю, они скорее отпустят вас, чем будут рисковать, если Царь выступит против них.
   Ариманес застонал и сложился пополам. Его мозг переполнялся болью, и тошнота заставила его заблевать. Посланник подхватил пустую бутыль и держал ее, пока офицера тошнило, затем Ариманес вытер рот тыльной стороной руки. - Они дадут нам противоядие?
   - Я считаю, что благородному Калепию можно доверять, - успокаивающе произнес Парменион. - И, кроме того, нет ничего позорного в том, чтобы покинуть город. Спарта была приглашена расположить здесь гарнизон, но теперь город поменял свое мнение. Решать такого рода проблемы -- работа царей и советников; солдаты всего лишь подчиняются приказам свыше, они не лезут в политику.
   - Верно, - согласился Ариманес.
   - Так что же мне сказать фиванцам?
   - Скажи, что я согласен. Нам понадобится некоторое время, чтобы перепилить засов на воротах, но после этого я уведу своих людей из города.
   - К сожалению, господин, ворота не входили в обсуждение. В своем негодовании фивяне заколотили их снаружи досками. Калепий полагает, что вы спуститесь по веревкам, по двадцать человек за раз.
   - Веревки! - рявкнул Ариманес. - Вы хотите, чтобы мы ушли по веревкам?
   - Это показывает, насколько фивяне боятся вас, - сказал Парменион. - Даже при вашем болезненном состоянии, они понимают, что спартанская мощь способна сокрушить их. Это своеобразный комплимент.
   - Будь они прокляты пламенем Аида! Но скажи, что я согласен.
   - Мудрый выбор, господин. Уверен, что ты не пожалеешь о нем.
  

***

   Через два часа, когда последние спартанцы покинули Кадмею, Парменион подождал, чтобы Норак и остальные сбили доски с ворот и перепилили перегородку. Ворота отворились.
   Пелопид вбежал во двор, подняв кулаки высоко над головой. - Они побеждены! - воскликнул он, и толпа ответила приветствием. Обернувшись к Пармениону, он обхватил спартанца за плечи. - А теперь скажи, где ты спрятал наших друзей?
   - Они все еще в подземельях.
   - Но ведь ты сказал, что они освобождены!
   - Нет, я сказал, что они в безопасности. Спартанцы отчаянно обыскивали всю Кадмею, но я надеялся, что они не подумают о таком странном месте для укрытия. Я всего лишь перепрятал их в камеру в дальнем конце коридора. Возьмите с собой лекаря -- Эпаминонд был жестоко покалечен.
   Как только Пелопид и дюжина человек побежали к дому правителя, к Пармениону подошел Мотак.
   - Что будет с командиром спартанцев? - спросил он.
   - Его казнят, - ответил Парменион. - Потом они выступят на Фивы. Нам еще нужно сделать очень многое.
   Этой ночью, когда звуки веселого празднества наполнили воздух, Парменион открыл ворота своего дома, прошел во двор и ступил в двери андрона. Мотак обнаружил его там под утро и перенес в господскую спальню.
   Три раза за ночь Парменион просыпался, обнаружив на третий раз склонившегося над ним Хораса-Целителя. Врач вскрывал руку Пармениона маленьким загнутым ножиком. Спартанец попытался силой освободиться, но Мотак помог Хорасу уложит его обратно. Парменион отключился снова.
   Он видел много снов, но лишь один возвращался снова и снова. В нем Парменион карабкался вверх по раскачивающейся лестнице в поисках Дераи. Едва он добирался до конца, лестница исчезала, оставляя лишь темную пропасть. Он шел к комнате, в которой, он знал, его ждала Дерая, но вдруг останавливался. Потому что пропасть ширилась, и он с леденящим ужасом осознавал, что она разрастается из-за него. Если он откроет дверь в комнату, то пропасть поглотит и ее. Не зная, что делать, чтобы спасти свою любовь, он сходил с лестницы и падал, ныряя во тьму бездонной ямы. Вновь и вновь.
  

***

   Мотак сел у кровати, взирая на бледное лицо своего бесчувственного господина. Вопреки велению лекаря, фивянин открыл оконные ставни, чтобы яснее видеть черты Пармениона. Несмотря на загар, спартанец выглядел серым, глаза его запали, а щеки ввалились. Когда Мотак приложил руку к Парменионовой груди, сердцебиение было слабым и прерывистым.
   Первые два дня, пока Парменион спал, Мотак не отчаивался. Каждый день он помогал лекарю Хорасу делать спартанцу кровопускание -- веря Хорасу, который сказал, что взятие Кадмеи отняло у Пармениона много сил и теперь он просто отдыхает.
   Но сейчас, на четвертый день, Мотак в это уже не верил.
   Лицо Пармениона исхудало, и не было никаких знаков прихода в сознание. Наполнив кубок холодной водой, Мотак приподнял голову Пармениона, держа кубок у самых его губ. Вода вытекла изо рта спящего, и Мотак поник.
   Услышав, как открылись ворота, он вышел к двери. В дом вошел Хорас, проследовав по лестнице в спальню, где и развернул свой сверток с ножами. Мотак тяжело глядел на высокого, худощавого лекаря; он не любил хирургов, но завидовал их знаниям. Он никогда бы не подумал, что когда-нибудь помешает столь опытному и ученому человеку. Но он знал, что сегодня никаких кровопусканий не будет, и подошел к целителю.
   - Убери свой нож, - сказал он.
   - Что? - не понял Хорас. - Ему нужно кровопускание. Без этого он умрет.
   - Он и так умирает, - промолвил Мотак. - Оставь его.
   - Чепуха, - отрезал Хорас, поднимая скелетоподобную руку в попытке оттолкнуть Мотака в сторону. Но слуга стоял на месте, и лицо его начало багроветь.
   - У меня была жена, мастер целитель. Ей тоже усердно делали кровопускания -- пока она не умерла. Я не хочу, чтобы Парменион последовал за ней. Ты говорил, что он отдыхает, набирается сил. Но ты ошибся. Так что уходи. - Он посмотрел вниз, на руку лекаря, которая все еще упиралась ему в грудь.
   Хорас поспешно отдернул ее, спрятал нож и скрутил сверток. - Ты рассуждаешь на темы, в которых ничего не смыслишь. - Проговорил он. - Я пойду к судебным властям и добьюсь, чтобы тебя силой вышвырнули из этой комнаты.
   Мотак ухватил мужчину за его голубую тунику, притянул ближе. Все краски сошли с его лица, и глаза его горели зеленым пламенем -- Хорас побледнел, когда заглянул в них.
   - Что ты сделаешь первым делом, лекаришка, так это свалишь отсюда подобру-поздорову. И если предпримешь что-либо, что принесет Пармениону смерть, то я буду охотиться за тобой до тех пор, пока не вырежу твое сердце. Понял меня?
   - Ты безумен, - прошептал Хорас.
   - Нет, вовсе нет. Я всего лишь человек, который выполняет свои обещания. А теперь пошел! - И Мотак подтолкнул лекаря к двери.
   После того как врач удалился, Мотак сел на стул подле кровати. Он не имел ни малейшего понятия, что же делать теперь, и возрастающее чувство паники заставило его руки задрожать.
   Удивленный собственной реакцией, он вгляделся в лицо Пармениона -- впервые осознав, насколько дорог ему стал человек, которому он служил. Как странно, подумал он. Парменион был далекой от него личностью, его помыслы и грезы оставались для Мотака загадкой; они редко разговаривали о высоких материях, никогда не перешучивались друг с другом, не обсуждали свои тайные мечты. Мотак откинулся в кресле и посмотрел в открытое окно, вспоминая первый вечер, когда пришел в дом Эпаминонда, смерть Элеи вновь вонзилась горячим ножом в его сердце. Парменион сидел тогда с ним, в молчании, и он ощущал его соболезнования, чувствовал его заботу безо всяких слов.
   Три года, что он прослужил у Пармениона, были счастливым временем, к его удивлению. Мысли об Элее никуда не исчезли, но острые, рваные края душевной раны сгладились, позволяя ему, по крайней мере, испытывать редкие моменты радости.
   Скрип ворот прорезался сквозь его размышления, и он встал, вынимая кинжал. Если лекарь привел с собой офицеров стражи, то он сейчас увидит, как Мотак держит свое слово!
   Дверь открылась, и в комнату вошел Эпаминонд. Лицо фивянина исхудало, глаза были темны, с синяками. Он медленно прошел к кровати и взглянул на спящего.
   - Что, никаких улучшений? - спросил он у Мотака.
   Слуга спрятал клинок. - Нет. Я заставил хирурга прекратить кровопускания; он грозился пойти к судьям.
   Эпаминонд расположил свое изможденное тело на стуле. - Калепий сказал мне, что Парменион страдал от страшных болей в голове.
   - Это случалось иногда, - ответил ему Мотак, - особенно после пробежек. Боль была нестерпимой, и порой он был близок к потере сознания. Но только месяц назад Парменион сказал мне, что приступы набирают силу.
   Эпаминонд кивнул. - Мне пришло письмо от друга из Спарты; его зовут Ксенофонт. Он был учителем Пармениона на протяжении нескольких лет и оказался свидетелем самого первого приступа. Тогда лекарь был уверен, что в черепе Пармениона растет опухоль. Я надеюсь, что он не умрет. Мне хотелось бы его отблагодарить. Ведь я не смог бы вытерпеть новых... наказаний.
   - Он не хочет умирать, - сказал Мотак.
   Какое-то время Эпаминонд ничего не говорил, затем посмотрел на слугу. - Я ошибался в тебе, друг мой, - признался он.
   - Сейчас это не важно. Не знаешь ли ты кого-либо, кто сумел бы помочь ему выкарабкаться?
   Эпаминонд поднялся. - Есть один целитель, травник по имени Аргон. В прошлом году Гильдия Хирургов добивалась его изгнания из города; утверждали, что он -- шарлатан. Но один мой друг клянется, что Аргон спас ему жизнь. И я лично знаю человека, ослепшего на правый глаз, который благодаря Аргону теперь может снова видеть. Я пришлю целителя сюда, этой же ночью.
   - Я слышал об этом человеке, - сказал Мотак. - Расценки у него просто огромны. Он толстый и неповоротливый, и мучает своих слуг хуже чем рабов.
   - Я и не говорил, что он будет хорошей компанией. Но давай на чистоту, Мотак. Парменион умирает: я не думаю, что он протянет еще одну ночь. Но не переживай из-за расценок; я это улажу. Я многим обязан Пармениону -- все Фивы в неоплатном долгу перед ним.
   Мотак усмехнулся, сухо, без юмора. - Да, я заметил, как часто наведываются Калепий и Пелопид, чтобы посмотреть, как он уходит от нас.
   - Калепий выполняет последний приказ Пармениона, - поведал ему Эпаминонд. - Он отбыл в Афины, чтобы найти там поддержку против мести Спарты. А Пелопид тренирует гоплитов, пытаясь сформировать армию на случай, если Клеомброт решит напасть на нас. Оставайся здесь, с Парменионом. Я пришлю Аргона. И, Мотак... поешь чего-нибудь и отдохни немного. Если ты захвораешь, то ничем не поможешь своему господину.
   - Я силен как бык. Но ты прав. Пойду, посплю немного.
   Было уже темно, когда Аргон пришел в маленький дом. Мотак задремал во дворе и проснулся, увидев невероятных размеров фигуру, закутанную в красный с желтым плащ, облегающий ее.
   - Ну, приятель, где умирающий? - спросил Аргон голосом, который, казалось, эхом отражается из каких-то глубин в его груди.
   Мотак встал. - Он в спальне наверху. Следуй за мной.
   - Я должен чего-нибудь поесть для начала, - заявил Аргон. - Принеси мне немного хлеба и сыра. Я голоден. - Толстяк сел за стол во дворе. На миг Мотак остался стоять и смотреть, затем повернулся и зашагал на кухню. Он сидел и наблюдал, как Аргон уплетает широкий каравай и куски сыра и сушеного мяса, которыми можно было накормить семью из пяти человек на целый день. Еда просто-напросто исчезала на глазах, без малейшего намека на пережевывание. Наконец врач рыгнул и откинулся назад, выпутывая крошки из окладистой черной бороды. - А теперь немного вина, - промолвил он. Мотак наполнил кубок и протянул его через стол. Когда Аргон потянулся и его жирные пальцы обхватили кубок, Мотак заметил, что каждый из них украшен золотым кольцом с драгоценным камнем.
   Врач выпил вино одним глотком и затем тяжело поднялся. - Вот теперь, - объявил он, - я готов.
   Проследовав за Мотаком в спальню, он остановился, глядя на Пармениона при свете фонаря. Мотак стоял в дверях, наблюдая за сценой. Аргон не принес с собой ножей, и это уже было отрадно. Целитель перегнулся над кроватью и дотянулся до лба Пармениона; как только его пальцы прошлись по огненной коже, Аргон закричал и отшатнулся.
   - Что с тобой такое? - спросил Мотак.
   Аргон сначала не ответил, и его глаза сузились, глядя на умирающего. - Если он выживет, то изменит мир, - прошептал целитель. - Я вижу руины империи, падение народов. Лучше будет оставить его так.
   - Что это такое? Говори, человек, я не могу тебя понять! - сказал Мотак, подойдя ближе к целителю.
   - Так, ничего. А сейчас молчи, пока я буду его осматривать. - Несколько минут толстяк не говорил ни слова, а его руки аккуратно обследовали череп Пармениона. Затем он вышел из комнаты. Мотак последовал за ним во двор.
   - У него рак, - проговорил Аргон, - в самом центре мозга.
   - Как ты можешь сказать об этом, если это внутри его черепа?
   - Это мой череп, - ответил Аргон, сидя за столом и вновь наполняя свой кубок. - Я проник в его голову и отыскал опухоль.
   - Так он умрет? - спросил Мотак.
   - Это еще не ясно -- но очень вероятно. У меня есть с собой растительное лекарство, которое приостановит рост опухоли; оно изготовлено из растения сильфиум, и он должен будет отныне каждый день принимать порцию этого лекарства, на протяжении всей жизни, ибо опухоль не исчезнет. Но есть еще кое-что -- и этого я обеспечить не смогу.
   - Что? - спросил Мотак, когда толстяк погрузился в молчание.
   - Когда ты... путешествуешь... у человека в голове -- то видишь его надежды, его мечты, испытываешь его терзания. У него была любовь -- женщина по имени Дерая -- но ее у него отняли. Он проклинает себя за ее потерю, и он опустошен изнутри, живя только мыслями о мести. Такой род надежды может успокоить человека на какое-то время, но месть -- это дитя тьмы, а во тьме нет покоя.
   - Ты можешь объяснить по-простому, целитель? - спросил Мотак. - Просто скажи мне, что я должен делать?
   - Я не думаю, что ты можешь что-то сделать в этом случае. Ему нужна Дерая... и он не может ее получить. Как бы там ни было, с малой толикой надежды, что это поможет -- и чтобы отработать гонорар от Эпаминонда -- я приготовлю первую порцию лекарства. Ты будешь смотреть, и наблюдай за мной тщательно. Чрезмерная доза сильфиума может убить -- а если его будет слишком мало, то рак разрастется. Это поможет -- но не думаю, что он выживет без Дераи.
   - Если ты такой мистик, за которого себя выдаешь, - проворчал Мотак, - то почему же ты не можешь заговорить с ним, позвать его обратно?
   Толстяк затряс головой. - Я пытался, - мягко сказал он, - но он остается в мире, который создал сам для себя, в обители ужаса и тьмы. Там он сражается с демонами и порождениями мрака. Он не может -- или не хочет -- услышать меня.
   - А эти создания, о которых ты говоришь, - могут ли они убить его?
   - Думаю, могут. Видишь ли, мой рыжебородый друг, это демоны, которых создал он сам. Он сражается с темной стороной собственной души.
  

***

   Пропасть затрепетала вокруг него, когда он перерубил Мечом Леонида шею летучей мыши величиной с человека, с крыльями из черной кожи. Тварь истекала кровью, которая заливала Пармениона словно масло для светильника, из-за чего становилось труднее удерживать меч. Он отступил вверх по пологому холму. Твари летали вокруг него, держась подальше от сверкающего меча, но черная пропасть льнула к его ногам, проглатывая землю. Он глянул вниз, чтобы увидеть отдаленные огни во впадине глубоко внизу, и ему показалось, что он слышит крики страдающих там душ.
   Парменион смертельно устал, его голова разрывалась от боли.
   Крылья захлопали за спиной, и он развернулся и взмахнул мечом, всадив его глубоко в мохнатое брюхо. Но тварь была уже прямо над ним, своими пилообразными зубами впиваясь в плоть на его плече. Он откинулся назад, высвободив меч, и отсек голову от шеи демона. Пустота поглощала землю у его ног, и Парменион соскользнул к краю пропасти. Перекатившись на живот, он выкарабкался и побежал к вершине холма.
   Всё вокруг было злобным морем, темной бездной, смыкающейся вокруг него медленно, но неумолимо.
   Над ним кружили нетопыри.
   Затем он услышал голос.
   - Я люблю тебя, - сказала она. И свет пролился с темных небес, превращаясь в мост на небо.
  

***

   Мотак стоял у границы владений храма, ожидая женщину. С ней было двое поклонников, и он понял, что пробудет здесь еще немалое время. Рядом был фонтан, и он сел, наблюдая за светом звезд в воде бассейна.
   Наконец мужчины ушли, и он прошел ко входу в храм, свернув в коридор, где жрицы снимали комнаты. Он постучал в дверь самой дальней кельи.
   - Один момент, - отозвался утомленный голос, затем открылась дверь. Рыжеволосая изобразила яркую улыбку, вспомнив его.
   - Добро пожаловать, - сказала она. - Я надеялась, что настоящий мужчина придет поклониться Афродите.
   - Я здесь не за тем, чтобы поклониться богине, - ответил он, войдя внутрь. - Я здесь, чтобы нанять тебя.
   - Ты противоречишь сам себе, - сказала она, и накрашенная улыбка погасла.
   - Вовсе нет, - возразил он, сев на низкую кровать и пытаясь не обращать внимания на испачканное одеяло. - У меня есть друг -- и он умирает...
   - Я не сплю с зараженными, - резко ответила она.
   - Он не заражен -- и тебе не надо будет возлежать с ним. - Мотак обстоятельно разъяснил ей о болезни Пармениона и о страхах, упомянутых Аргоном.
   - И чего ты от меня хочешь? - спросила она. - Я ведь не целитель.
   - Он наведывается к тебе каждую неделю, иногда и того чаще. Ты, возможно, видела его на поле для состязаний. Его зовут Парменион, но бегает он под именем Леона из Македонии.
   - Я знаю его, - сказала она. - Он никогда не разговаривает -- даже чтобы поздороваться. Приходит, отдает мне деньги, пользуется мной и уходит. Что я могу для него сделать?
   - Не знаю, - признался Мотак. - Я подумал, что он к тебе неравнодушен.
   От этих слов она рассмеялась. - Думаю, тебе лучше забыть о нем, - сказала она, подсаживаясь поближе и кладя руку ему на бедро. - Твои мускулы напряжены, а глаза выдают изнеможение. Это тебе нужно то, что я могу дать. - Ее рука заскользила вверх, но он перехватил ее за запястье.
   - У меня нет других планов, женщина. Я заплачу тебе за услугу. Берешься за это дело?
   - Ты так и не сказал, что тебе нужно, - ответила она.
   Он посмотрел в ее накрашенные глаза и глубоко вздохнул. - Я хочу, чтобы ты стерла с лица охру и тени. Чтобы ты вымылась. А потом мы пойдем в дом.
   - Я обойдусь тебе в двадцать драхм, - сказала она, высвободив руку.
   Он залез в свой кошель и отсчитал десять драхм. - Остальные получишь, когда выполнишь задание, - проговорил он.
   Часом позже, когда луна плыла высоко над городом, Мотак и жрица вошли в дом. Теперь она была в простом хитоне до пят, синяя шаль накинута на плечи. Ее лицо было умыто, и теперь Мотаку она показалась привлекательной. Он провел ее в спальню и взял за руку. - Делай всё, на что способна, женщина, - прошептал он, - ибо он очень дорог мне.
   - Меня зовут Фетида, - сказала она. - Я предпочитаю, чтобы меня звали по имени, а не "женщина".
   - Как скажешь, Фетида.
   Он закрыл за собой дверь, и Фетида прошла к постели и позволила своему хитону и шали соскользнуть на пол. Откинув одеяло, она легла рядом с умирающим. Его тело было холодным. Рукой она пощупала пульс у него на шее; сердце еще билось, но пульс был слаб и аритмичен. Она теснее прижалась к нему, правой ногой обвивая его бедра, а рукой поглаживая грудь. Она чувствовала, как отдает ему свое тепло, но он по-прежнему не пошевелился. Ее губы коснулись его щеки, а рука скользнула вниз по телу, лаская кожу. Ее пальцы крутили его член, но ответа не было. Она нежно поцеловала его губы, касаясь их языком.
   Больше она ничего сделать не могла. Фетида была утомлена за весь этот долгий день и решила одеться и потребовать оставшиеся десять драхм. Но она еще раз взглянула на бледное, осунувшееся лицо, орлиный нос и запавшие глаза. Что говорил слуга? Что Парменион потерял возлюбленную и не мог ее забыть? Ах ты дурак, подумала она. Мы все страдаем от потерянной любви. Но учимся забывать, учим себя игнорировать боль.
   Что еще могла она сделать?
   Положив голову на подушку, она приложила губы к его уху.
   - Я люблю тебя, - прошептала она. Какой-то миг ответа не было, но затем он вздохнул -- мягкий, почти беззвучный выдох. Фетида напряглась и стала тереться всем своим телом об него, пальцами лаская его чресла. - Я люблю тебя, - сказала она громче. Он застонал, и она почувствовала, как его член напрягся в ее руках.
   - Иди ко мне, - позвала она. - Иди к... Дерае.
   Его тело внезапно изогнулось. - Дерая?
   - Я здесь, - ответила она. Он перевернулся на бок, притянул ее руками к себе и поцеловал с такой страстью, какой Фетида не встречала уже долгое время. Это почти возбудило ее. Его руки блуждали по ее телу... разыскивая... ощупывая. Она посмотрела в его глаза; они были открыты, но еще ничего не видели, и слезы текли из них.
   - Мне не хватало тебя, - говорил он. - Словно у меня вырвали сердце.
   Она взвалила его на себя, обхватывая его бока ногами и направляя в себя. Он скользнул в нее и замер; не было ни толчков, ни раскачиваний. Он нежно вытянул голову и поцеловал ее, его язык тончайшим шелком коснулся ее губ. Затем он начал двигаться, медленно, ритмично. Фетида потеряла счет времени, и, вопреки ее желанию, возбуждение пришло к ней, как давно потерянный друг. Пот катился по ним обоим, и она ощутила, что он близок к окончанию. Но он снова замедлился и соскользнул с нее. Она почувствовала его губы у себя на грудях, потом на животе, его руки на ее бедрах, его язык проник в нее, мягкий, теплый, подвижный. Она выгнула спину, прикрыла глаза; начала кричать и стонать. Ее руки опустились, прижимая его голову к ней. Оргазм наступил несколькими интенсивными, почти болезненными спазмами. Она откинулась на кровать и почувствовала жар его тела, когда он оказался на ней -- и в ней -- еще раз. Его губы соединились с ее губами, их языки сплелись, и он вошел в нее. Не веря самой себе, Фетида ощутила приближение второго оргазма, и ее руки заскребли по его спине, чувствуя напряжение его мускулов, когда он с нарастающей страстью входил в нее вновь и вновь. Спазмы были еще сильнее, чем до того, и она закричала, но не услышала звука. Она ощутила теплый всплеск его семени, а затем он покинул ее.
   Какое-то время Фетида лежала без движения, под его мертвым весом. Нежно она уложила его на спину, увидев, что его глаза теперь были закрыты. На миг она испугалась, что он умер, но его дыхание было ровным. Она почувствовала пульс у него на шее, он бился очень сильно.
   Фетида тихо лежала рядом со спящим мужчиной еще несколько минут, прежде чем молча встать с кровати. Она оделась и вернулась во двор, где сидел Мотак, наливая в кубок вино.
   - Выпьешь? - спросил он, не поднимая глаз.
   - Да, - мягко ответила она. Наполнив свой кубок, она села напротив фивянина. - Думаю, он будет жить, - сказала она ему, улыбаясь.
   - Я догадался по шуму, - ответил он.
   - Он думал, что я Дерая, - проговорила она. - Хотела бы я оказаться ей.
   - Но ты не она, - едко вымолвил он, вставая и вываливая десяток драхм на стол перед ней.
   Она собрала деньги и посмотрела на фивянина. - Я сделала то, что ты хотел. Почему же ты злишься на меня?
   - Не знаю, - солгал Мотак, заставляя себя быть вежливым. - Но, спасибо тебе. Думаю, тебе уже пора.
   Он открыл ей ворота, а затем вернулся к своему вину, которое жадно выпил, и снова налил. И снова. Но лицо Элеи по-прежнему так и витало перед ним.
  
   Храм, Малая Азия, 379 год до Н.Э.
  
   Жрица смотрела на открытые ворота и заливные зеленые луга за ними, задержав свой взор на розах, которые теперь выросли и распустились -- алые и белые бутоны, наполнившие воздух головокружительным ароматом.
   В этот раз я выберусь, сказала себе Дерая. В этот раз я собрана как никогда. Успокоив себя, она медленно прошла вперед, цепляясь разумом только за одну мысль.
   Пройти ворота. Выйти в поле.
   Каждый шаг делался с величайшей осторожностью, когда ее босые ноги касались нагретой солнцем дороги. Розы росли по обе стороны от нее, прекрасные бутоны, желтые и розовые.
   Не думай о цветах! Ворота! Сконцентрируйся на воротах.
   Еще один шаг.
   Птицы пролетели над ней, и она посмотрела вверх, наблюдая их полет. Это были орлы, летящие вместе, парящие и купающиеся в теплых воздушных течениях. Как величественно. Жрица опустила взор обратно к розам у ворот. Не думая о шипах, она сорвала бутон и поднесла его к носу; она окинула взором весь сад, увидела старика, который ухаживал за всеми растениями в этом саду; он с трудом поднялся на ноги и направился к ней.
   - Этот почти мертв, - сказал он ей. - Возьми бутон, который только готовится открыться. Потом, если поставишь его в воду, он наполнит твои покои чудесным ароматом.
   - Спасибо тебе, Наза, - сказала она, когда он отрезал два цветка и отдал их в ее руки. Она отошла назад к храму, ненадолго задержавшись в дверях.
   Потом, насколько она помнила, Дерая закрыла глаза, и одинокая слеза начала свой путь от прикрытых ресниц, стекая по ее щеке. Через ворота выхода не было... как не было его и через окно ее покоев. Она могла выглянуть из него и наслаждаться солнечным светом или смотреть на горы вдали, но как только она пыталась вылезти из комнаты через окно, она тут же обнаруживала себя сидящей на кровати, и мысли ее путались.
   Так было все эти три года, три одиноких, иссушающих душу года.
   Она вспомнила первый день, когда открыла глаза и увидела старую женщину, сидевшую у ее постели.
   - Как ты себя чувствуешь, дитя? - спросила женщина.
   - Я в порядке, - ответила она. - Кто ты?
   - Я Тамис. Я здесь, чтобы обучать тебя.
   Дерая села, вспоминая корабль и свои руки, связанные за спиной, людей, хватающих ее и швыряющих за борт... внезапный шок от холодной воды, отчаянные попытки освободиться от пут, когда она барахталась в волнах. Но дальше не было ничего -- за исключением странного воспоминания, как она будто бы поднималась высоко по ночному небу к яркому свету.
   - Чему ты научишь меня?
   - Тайнам, - ответила женщина, прикоснувшись к ее лбу. И она снова уснула.
   Она открыла заклятье ворот на третий день, когда гуляла по саду одна. Попытка всмотреться в руны, высеченные в древнем камне, вернула ее обратно в храм с белыми колоннами.
   Она попыталась проделать это еще дважды, потом Тамис застукала ее. - Ты не сможешь уйти, дорогая моя. Теперь ты жрица; наследница Кассандры.
   - Я не понимаю -- ровным счетом ничего, - сказала Дерая.
   - Ты была жертвой. Легенда гласит, что каждая девушка, выжившая во время жертвоприношения и добравшаяся до храма, становится жрицей до тех пор, пока следующая жертва не окажется столь же удачлива. Ты знала это.
   - Да, но... они связали мне руки. Я не помню, как попала сюда.
   - Но ты здесь, - подытожила Тамис. - И поэтому я буду наставлять тебя.
   День за днем старуха пыталась обучить Дераю мистическим тайнам, но девушка, похоже, была просто неспособна понять ее. Она не могла освободить от цепей свою душу и ментально воспарить к небесам, или закрыть глаза и войти в Целительный Транс. Простые действия, как например взять мертвую розу и заставить ее вновь посвежеть, распустив бутон, были ей не под силу.
   В конце первого года Тамис взяла ее на небольшой урок у подножия храма. - Я много думала об отсутствии у тебя таланта, - сказала старая женщина, - и отыскала истоки легенды. Ты отдала свой дар уже давно: позволив мужчине овладеть тобой. Из-за этого твои силы оказались похоронены где-то очень глубоко. Чтобы вернуть их назад, ты должна пожертвовать другим даром.
   - Я не хочу быть жрицей, - запротестовала Дерая. - У меня нет никаких даров. Просто отпусти меня!
   Но Тамис продолжала, словно не слыша ее, каждым словом, точно острым ножом, пронзая Дераю. - Я видела, как ты исцелила Гермия, когда у него был пробит череп! Тогда я и узнала, что ты -- та, кто придет на мое место. Ты сможешь сделать это, Дерая -- но лишь принеся в жертву другой свой дар. Ты же знаешь, что нужно отдать, почему ты противишься с такой строптивостью?
   - Я не сделаю этого! - вскипела девушка. - Никогда! Ты не заберешь у меня глаза!
   Тамис пожала плечами и терпеливо продолжила свои уроки. На третий год Дерая стала подавать первые признаки успеха. Она могла стоять в саду и заставить воробьев слететь к ней на руки; и однажды вылечила Назу, когда тот порезал себе руку, прикоснувшись к ране своими пальцами и затянув ее так, что не осталось шрама.
   Ночами она все равно мечтала о побеге -- убежать в поля, спрятаться в дальних лесах и как-нибудь отыскать дорогу к Спарте -- и к Пармениону.
   Но это произойдет не сегодня, понимала она, глядя на открытые ворота и поля за ними. Она медленно прошла меж храмовых колонн к открытому алтарю, на который она возложила розы, полученные от Назы.
   - Когда же ты поймешь, дитя? - спросила Тамис.
   Девушка оглянулась. - Не знала, что ты уже вернулась.
   Старуха подошла к жрице, положив ладонь на плечо девушке. - Всё должно случиться так, как должно. Постарайся понять: ты Избранная.
   - Я не хочу этого! - закричала девушка, сбросив руку Тамис со своего плеча. - Я никогда этого не хотела.
   - Думаешь, я хотела? Желание человека никак не связано с даром. Он либо есть у тебя, либо нет.
   - Что ж, у меня его нет. Я не изрекаю предсказаний, не вижу никаких видений.
   Тамис взяла девушку за руку и отвела ее обратно в сад, усадив рядом с белостенным бассейном.
   - Есть мужчины и женщины, которые умрут сегодня, - мягко произнесла старая женщина. - Они не хотят умирать. У всех есть какие-то незавершенные дела, или дети, или жены, или мужья. У них нет выбора -- так же, как нет его у тебя. Дни Темного Бога близятся, дорогая моя, и я умру. Кто-то должен прийти на мое место. Кто-то отважный и сильный духом. Кто-то, кому не все равно. Этим кем-то всегда должна была стать ты.
   - Ты что, глухая, Тамис? У меня нет никаких способностей!
   - Они есть, просто зарыты очень глубоко. Ты найдешь их, когда отдашь свое зрение Владыке Всего Сущего.
   - Нет! - сказала девушка. - Ты не заставишь меня! Я не сделаю этого!
   - Никто не собирается тебя заставлять -- это разрушило бы всё, над чем я работала. Это должно быть твоим собственным решением.
   - А что будет, если я не стану принимать это решение?
   - Не знаю, дитя. Хотя, хотела бы знать.
   - Но ты ведь можешь видеть будущее -- ты же чародейка.
   Тамис улыбнулась. Наклонившись вперед, она зачерпнула рукой воды из бассейна и выпила. - Жизнь не так проста. Существует много будущих. Жизнь каждой личности -- это как огромное дерево: каждая ветка, каждый сучок, каждый лист -- это возможное будущее. Несколько лет назад я высматривала свои собственные смерти -- почти год заняло отследить их все, и под конец я обнаружила, что есть еще тысячи неувиденных мною. Теперь конец близок, и я знаю день. Однако же, да, я видела и то, как ты принимаешь вызов, и как отказываешься от него, и я видела тебя победившей и побежденной. Но вот на какой из сторон победа, а на какой -- поражение?
   - Буду ли я способна говорить с богами? - спросила жрица.
   Тамис какой-то миг молчала, затем вздохнула. - Я терпелива, Дерая, но время становится всё дороже. Я ждала три года, чтобы ты поняла, что нет пути назад. Но теперь пришло время подойти с другой стороны. Возможно я не права, но скажу тебе правду -- всю, хоть это будет болезненно. Во-первых, не существует богов, как ты себе их представляешь. Имена, которые мы знаем - Зевс, Аполлон, Афродита -- все они были когда-то такими же мужчинами и женщинами, как ты и я. Но нельзя сказать, что богов не существует вовсе. Ибо за мифами стоят реальные силы света и тьмы, любви и хаоса.
   - И какой же силе служишь ты? - спросила жрица.
   Тамис хихикнула. - Не пытайся поймать меня, девочка. Если бы я служила Духу Хаоса, то силой взяла бы у тебя твой дар!
   - Но именно так ты удерживаешь меня здесь. Я не вольна уйти.
   - Как я уже сказала, всё не так просто. Однако я удерживаю тебя не из ненависти, а из любви. Видишь ли, дорогая моя, ты не сможешь покинуть это место -- никогда. И это не моя заслуга.
   - Кто же тогда мой тюремщик? Кто держит меня здесь? - вопрошала жрица.
   - Твоя смерть, - ответила Тамис.
   - Что это значит? - спросила девушка, и вдруг испугалась.
   - Прости, Дерая, но ты умерла, когда они бросили тебя за борт. Я нашла твое тело у скал, принесла тебя сюда и пробудила. Вот почему ты не можешь уйти.
   - Ты лжешь! Скажи мне, что ты лжешь!
   Тамис взяла девушку за руку. - Если ты покинешь храм, твое тело разложится в считанные секунды, плоть истлеет, наполнившись червями, и твои оголенные кости останутся лежать в траве не дальше десяти шагов от ворот храма.
   - Я не верю тебе. Это уловка, чтобы удержать меня здесь!
   - Вспомни тот день, когда руки твои были связаны, легкие полнились водой, и чем глубже ты погружалась, тем слабее становились попытки спастись.
   - Прекрати! - Вскричала Дерая, закрыв лицо руками. - Прошу, прекрати!
   - Я не стану извиняться, ибо несколько лет моей жизни и вся моя сила ушли на то, чтобы вернуть тебя. Наза помогал мне принести тебя сюда. Если не веришь мне, спроси его.
   - Гера Всеблагая! Зачем ты рассказываешь мне всё это? Я жила здесь три года в ожидании, что Парменион придет за мной, молилась и надеялась. А теперь ты обращаешь все мои надежды в прах.
   - Так ты веришь мне?
   - Хотела бы не верить, - ответила Дерая, - и теперь я никогда больше не увижу Пармениона вновь. Почему ты не дала мне умереть?
   - Ты увидишь его, - возразила Тамис. - Он -- причина того, почему я спасла тебя. Когда ты обучишься мистериям, твоя душа обретет свободу летать повсюду по миру -- и в прошлое, и по многим будущим тоже. Но на то, чтобы выучить все тайны, у тебя уйдет много времени... возможно, годы.
   - Что значат годы для мертвых?
   - В этом храме ты не мертва. Ты будешь стариться, как и все люди, и в конце концов твое тело сдастся, а душа освободится. Когда это произойдет, я буду ждать тебя. Я покажу тебе Рай.
   Дерая встала и склонилась над бассейном, глядя вниз на свое отражение в воде, видя червонное золото своих волос и румянец на щеках. Она поспешно оглянулась. - Почему была избрана я?
   - Потому что ты любишь Пармениона.
   - Не понимаю.
   - Темный Бог придет, Дерая. Не сегодня, не в этом году, но скоро. Он родится во плоти и вырастет мужчиной. Весь мир падет перед ним, и воцарится хаос. Потекут реки крови и вырастут горы трупов. Его необходимо остановить.
   - И Парменион сможет уничтожить его?
   - Этот вопрос и тревожит меня, Дерая. Вот почему мне нужна ты. Когда я впервые увидела тень Темного Бога, я молилась Истоку, чтобы найти способ одолеть его. Тогда я увидела Пармениона и услышала эхо его имени в поднебесье. Я подумала, что он станет мечом, который поразит Духа Хаоса. Но с тех пор я поняла, что он также предназначен Темному Богу, и отследила пути его будущих. Он станет Гибелью Народов и изменит мир.
   - Я не верю, что это сказано о Парменионе, - запротестовала Дерая. - Он нежен -- и добр.
   - В каком-то смысле, да. Но после твоей... с тех пор как ты его покинула... он наполнился горечью и гневом. А это служит Духу Хаоса. Если бы я была более уверена в этом, то добилась бы его смерти. Но я не уверена. - Тамис снова выпила из бассейна, потом протерла свои слабые глаза. - Когда ты видишь злую собаку, готовую убить ребенка, что ты предпримешь?
   - Ты убьешь собаку, - ответила Дерая.
   - Но если знаешь будущее, и знаешь, что ребенок вырастет и станет злобным разрушителем, который приведет весь мир к крови и огню?
   - Ты позволишь ей убить ребенка?
   - Именно -- но что если разрушитель породит другого ребенка, который восстановит мир и принесет покой и благоденствие на тысячу лет?
   - Ты запутала меня, Тамис. Не знаю. Как кто-либо может правильно ответить на подобный вопрос?
   - Вот именно, как? - прошептала старая женщина. - Я уцепилась за свою первую молитву, когда Исток показал мне Пармениона. Он -- человек, разрываемый двумя силами, притягиваемый тьмой, но стремящийся к свету. Когда Темный Бог восстанет, он либо станет служить ему, либо поможет его уничтожить.
   - А ты могла бы уничтожить бога? - спросила Дерая.
   - Нет, пока он остается бесплотным духом. Но он придет во плоти, в образе человека. В этом-то и будет его главная слабость.
   Дерая глубоко вздохнула. - Я хочу помочь тебе, Тамис, правда хочу. Но есть ли способ, чтобы я развивала свои... силы... не отдавая тот дар, который требуешь ты?
   - У нас нет времени, - печально ответила Тамис. - Это заняло бы, наверное, лет тридцать.
   - Будет ли это больно?
   - Да, - подтвердила Тамис, - но боль будет кратковременной -- это я тебе обещаю.
   - Покажи мне Пармениона, - попросила Дерая. - Тогда я дам тебе свой ответ.
   - Быть может, это неразумно.
   - Это моя цена.
   - Ну что же, дитя. Возьми меня за руку и закрой глаза.
   Мир моргнул, и Дерая почувствовала, что падает в необъятную пропасть. Она открыла свои глаза... и закричала. Повсюду вокруг были звезды, огромные и яркие, а далеко внизу в море тьмы проплывала луна. - Не бойся, Дерая. Я с тобой, - послышался голос Тамис, и Дерая успокоилась. Краски пылали вокруг нее -- и оказалось, что она плывет над погруженными в ночь Фивами, взирая сверху на колоссальные статуи Геракла и Афины. Они летели всё ниже, пока не спустились к дому с маленьким двориком.
   За столом сидел рыжеволосый мужчина, но сверху доносились голоса пары, занимающейся любовью. Они прошли еще дальше, проникнув сквозь стены спальни.
   - Мне не хватало тебя, - говорил Парменион женщине, которая лежала под ним. - Словно у меня вырвали сердце.
   - Забери меня назад, - прошептала Дерая. - Забери домой. Я отдам тебе свой дар; можешь забрать мои глаза.
  

***

   Мотак открыл принесенный Аргоном сверток и пробежался пальцами по сушеным листьям и стеблям внутри. Наполнив большую чашу кипятком, он бросил туда горсть листьев, и необычный аромат -- сладкий, почти приторный -- наполнил кухню.
   Парменион проснулся в верхних покоях, но ничего не сказал, даже не повернул головы, когда Мотак заходил его проведать. Помешивая отвар деревянной ложкой, Мотак вытащил листья и стебли, плававшие на поверхности, и поднялся по лестнице наверх. Парменион так и не покинул кровати. Он сидел в постели, глядя в открытое окно.
   Мотак подошел к постели. - Выпей это, - мягко проговорил он. Без единого слова Парменион принял отвар из его рук и отпил. - Выпей всё, - приказал Мотак, и спартанец молча подчинился.
   Мотак забрал пустую чашу, поставив ее на пол рядом с кроватью. - Как твои боли? - спросил он, взяв Пармениона за руку.
   - Отступают, - ответил спартанец отрешенным голосом.
   - Ты проспал пять дней. Пропустил празднества -- все так отплясывали на агоре. Ты бы только видел.
   Глаза Пармениона закрылись, его голос зазвучал шепотом. - Она приходила ко мне, Мотак. Преодолев смерть, она пришла ко мне. Она спасла меня на Холмах Скорби.
   - Кто приходил к тебе?
   - Дерая. Она была по-прежнему молода и красива. - Слезы навернулись Пармениону на глаза. - Она освободила меня, сняла боль.
   Мотак усилием воли проглотил правду, слова которой застряли у него в горле. - Хорошо, - сказал он наконец. - Это хорошо. А теперь тебе пора покинуть эту постель и вдохнуть немного свежего воздуха в свои легкие. Вот, позволь я помогу тебе. - Взяв Пармениона за руку, он осторожно поставил хозяина на ноги.
   Парменион покачнулся, но затем выпрямился. Мотак взял чистый белый хитон, помог Пармениону одеться и вывел его во внутренний дворик.
   Небо было пасмурным, но день стоял теплый, дул свежий бриз. Мотак принес Пармениону блюдо из фиг и сушеной рыбы, и был немало удивлен, что спартанец съел всё подчистую.
   В последующие дни сила возвращалась в ослабевшие члены Пармениона, Аргон дважды приходил в дом, обследовал череп спартанца и с удовлетворением замечал, что рак заснул.
   Но Парменион по-прежнему не выходил из дома. Он часто спал и не интересовался происходящими в Фивах событиями. Каждый день он выпивал приготовленный Мотаком отвар, ел легкий завтрак и дремал до самого вечера. Обеспокоенный апатией Пармениона, Мотак вызвал Аргона.
   - Не беспокойся, - сказал ему толстяк. - Это всё сильфиум -- это также сильное снотворное средство. Но его тело приспособится к нему, и скоро этот эффект пройдет.
   Все это время Эпаминонд не приходил. Мотак сказал Пармениону, что фивянин формирует новый городской совет, в который войдут другие участники мятежного заговора, в то время как воин Пелопид собрал около пятисот молодых Фиванских мужчин и готовил их к войне, которая почти наверняка скоро последует. Парменион слушал новости без малейшего оживления, не делился своим мнением и не задавал вопросов.
   Спустя месяц со взятия Кадмеи, Парменион услышал приветственные возгласы на улице и послал Мотака выяснить, в чем дело. Фивянин вернулся через несколько минут. - Прибыло Афинское войско, - объявил он. - Они пришли помочь нам против спартанцев.
   - По-моему, это маловероятно, - заметил Парменион. - Афиняне не в том положении, чтобы воевать со Спартой; у них мало сухопутных войск, а у Спарты есть три армии, которые подойдут к Афинам почти не встретив сопротивления. Пойди и узнай больше.
   Мотак выбежал из дома довольный. Голос Пармениона звучал резко, повелительно, и Мотак почувствовал себя человеком, увидевшим первые лучи весеннего солнца после долгой зимы. У него ушло два часа, чтобы найти Эпаминонда, который возвращался с совещания в Кадмее. Фиванский лидер выглядел ослабевшим, его плечи были ссутулены, а глаза тусклы.
   - Парменион спрашивает о солдатах, - сказал Мотак, двигаясь рядом с мужчиной через толпу.
   - Это наемники, - ответил ему Эпаминонд. - Калепий нанял их в Афинах. Как там Парменион?
   - Такой же, каким был когда-то, - сказал Мотак, и Эпаминонд просиял.
   - Я вернусь с тобой. Мне необходимо поговорить с ним.
   Грозный шторм бушевал над городом, когда трое мужчин уселись на скамьи в андроне, и молнии мелькали за окнами как стрелы Ареса. Эпаминонд откинулся назад, положив голову на обшитую каймой подушку и прикрыв глаза. - Теперь начались долгие и бессмысленные дебаты, - проговорил он. - Мне начинает казаться, что выдворение спартанцев из города было само по себе пустяковым делом по сравнению с вырабатыванием ясной и последовательной политики. Кто-то хочет нанять для обороны города наемников, кто-то желает встретить спартанцев в чистом поле. Еще больше тех, кто советует сидеть и ждать, пока Афины не перейдут на нашу сторону. Калепий говорит, что афиняне восторжены нашим восстанием и обещают нам всё что угодно -- кроме настоящей поддержки. Они весьма обрадованы увидеть спартанцев посрамленными, но палец о палец не ударят, чтобы как-то нам помочь.
   - А что насчет Спартанской армии? - спросил Парменион.
   - У Клеомброта стоит семь тысяч под Мегарой -- два дня пешего марша от нас. Покамест он ничего не предпринимал. Каскус сейчас с ним; мы ни за что не должны были позволить ему уйти. На Калепии лежит большая вина за этого предателя, родня он ему или нет. Каскус рассказывает всем, кто готов его слушать, что Фиванский мятеж был подстроен шайкой коварных изгнанников, и что народ их не поддерживает. Он убеждает Клеомброта выступить на Фивы и уверяет, что население Фив поднимется против мятежников.
   - Так почему же спартанцы не выступают? - спросил Мотак.
   - Агесилай болен. Некоторые говорят, что он при смерти и что все скверные приметы налицо. Надеюсь, он и правда умрет.
   - Молись, чтоб он не умер, - прервал его Парменион. - Пока он остается болен, спартанцы ничего не предпримут. Если же Агесилай умрет, то Клеомброт почувствует себя вправе показать свою силу народу Спарты. А вы не готовы к войне.
   - Что посоветуешь, друг мой?
   - Выбор у вас ограничен, - сказал ему Парменион. - Спартанские гарнизоны стоят по всей Беотии -- к северу, югу, востоку и западу от Фив. Пока эти гарнизоны не убраны, у вас нет шанса на успех. Но вы не сможете убрать их, пока спартанская армия готова напасть. Задача не из легких.
   Эпаминонд сел и потер глаза. - У нас есть союзники в Фессалии, но одни лишь они не принесут нам победы. Кроме того, если мы заключим союз с превосходящей нас силой, то всего лишь поменяем хозяев.
   - Где расположены сильнейшие спартанские гарнизоны? - спросил Парменион.
   - Орхомен на севере, Танагра на западе и Агосфена на юге. Наши люди есть в каждом из них, они пытаются разжечь бунт, однако -- что неглупо -- бунтовщики ждут, чтобы посмотреть сначала, как справимся мы. Ну а мы бессильны, как собака, гоняющаяся за собственным хвостом. Чтобы победить, нам нужна поддержка других городов, но эти города желают посмотреть, умеем ли мы побеждать, прежде чем присоединиться к нам. Нам нужна победа, Парменион.
   - Нет, - сказал спартанец. - Это невозможно -- пока еще. Мой вам совет: избегайте любых открытых сражений с Клеомбротом. Будете разбиты.
   - Мы будем разбиты в любом случае -- если он выступит против нас.
   Некоторое время Парменион молчал, его глаза изучали одну точку высоко справа на северной стене. Он медленно поднял руку, теребя подбородок. Мотак усмехнулся, а Эпаминонд терпеливо ждал.
   - Возможно, - произнес наконец Парменион, - что этот побег Каскуса сыграет нам на руку. Если он убедил спартанцев, что народ Фив восстанет против нас, то вряд ли Клеомброт нападет на город; он разграбит землю вокруг нас, в надежде что демонстрация силы вызовет ответный мятеж. Зима почти уже здесь, а с ней и дожди. Большая часть спартанской армии вернется домой. Вот тогда-то мы и ударим.
   - И куда же нам ударить? И каким войском? - вопросил Эпаминонд.
   - Афины, - ответил Парменион с хитрой усмешкой. - А использовать будем армию Спарты.
  

***

   День ото дня напряженность в городе возрастала. В публичных местах звучали аргументы, вызывающие сожаление об изгнании спартанцев. Страх был почти осязаем, но армия Спарты по-прежнему стояла у Мегары, в двух днях пешего марша на юго-восток. Вести об окружении сельской местности были мрачны. В маленьком городке Феспии, к северо-востоку от Фив, отряд бунтовщиков осадил акрополь, в котором располагался спартанский гарнизон. Спартанцы прошли через них, убив двадцать три человека и разогнав толпу. В городах Танагра и Агосфена подстрекатели были окружены и арестованы, в то время как в Платеях двое подозреваемых в мятеже были казнены по навету предателя.
   Пелопид вышел из Фив с войском в четыре сотни человек, чтобы спасти бунтовщиков Танагры. Надежды были велики, когда воины промаршировали через Проитийские Врата, но через восемь дней они вернулись, едва вырвавшись из засады, устроенной спартанским войском в горах. Сорок один человек был убит, и двадцать шесть -- ранены. Возвращение было горьким, и всё же Пелопид вышел из западни с честью, ибо, будучи окружен, собрал своих людей и атаковал спартанские ряды, пробив себе дорогу и собственноручно убив четверых спартанцев. Фиванцы нашли путь к отступлению в горах, и спартанцы позволили им уйти, не желая потерять людей в узких ущельях, тем более что солнце клонилось к закату.
   Афинские наемники были отправлены в Эритрею, вместе с двумястами фиванскими гоплитами, чтобы помочь тамошним мятежникам, но от них не было слышно ни слова, и страх умножился среди людей Фив. Эпаминонд проявил себя неплохим публичным деятелем, но мятежникам не хватало ораторского искусства Калепия, который оставался в Афинах.
   Когда в свой срок наступила зима и начались дожди, с юга пришла весть, что Агесилай излечился от своей лихорадки.
   И спартанская армия двинулась на север.
  

***

   Парменион казался безмятежным, и днями напролет читал историю Ксенофонта о походе в Персию. Когда наступил самый короткий день зимы, Мотак вошел в андрон, снял свой промокший под дождем плащ и налил себе кубок разбавленного вина.
   - Всё будет кончено через несколько дней, - печально произнес он. - Настроение людей на улицах полно отчаяния. Когда придут спартанцы, народ сдастся без боя.
   - Это если спартанцы придут, - отозвался Парменион, отложив свиток в сторону.
   - Как ты можешь оставаться таким невозмутимым? - вскричал Мотак.
   - Использую разум -- а не эмоции, - ответил Парменион. - Послушай меня. Войска Спарты не обучены осаде городов, они предпочитают битву на равнине. Фаланга не сможет взобраться на стену. Не верю, что Клеомброт атакует город; он будет надеяться, что наши войска можно выманить из-за стен, а также будет искать способы отрезать все поставки продовольствия, идущие в Фивы.
   Мотак был непреклонен и, с прискорбием, продолжал причитать об обреченных фивянах. Афинские наемники были выбиты из Эритреи, и Клеомброт промаршировал через Эгосфену и Платеи, придвинув армию почти вплотную к Фивам.
   Пелопид хотел собрать войско, чтобы атаковать их, но высший совет отказал ему. Потом пришла весть, которую Парменион ждал с надеждой. Так как зима усложняла маневренность войска, Клеомброт разделил армию и отправился на юг, назад, через Эгосфену, Мегару и Коринф, оставив большое войско в Феспии под командой таксиарха Сфодрия.
   Парменион разыскал Эпаминонда и Пелопида. - Теперь пришло время действовать, - объявил он. - Весной Агесилай будет поставлен командовать армией, и это приведет к нападению на Фивы.
   - А что мы можем предпринять? - спросил Пелопид. - Всё моё нутро противится бесполезному сидению. Но какой еще у нас выбор?
   - Мы должны захватить посланника, спартанского всадника.
   - Одного гонца! И это твой план? - проворчал Пелопид. - Это приведет Спарту к поражению?
   Парменион взглянул в темные глаза мужчины и хохотнул. - Придет время и для таких воителей, как ты -- верь мне, Пелопид. Но этот один человек -- он словно камень, который начинает лавину. Крайне важно, чтобы он был схвачен; с него надлежит снять доспехи и одежду, а тело похоронить там, где никто не найдет. Всё, что он имеет при себе, должно быть доставлено сюда.
   - Звучит довольно просто, - пробормотал Пелопид.
   - А я вот считаю, что это дело посложнее. Убийство никто не должен увидеть: его исчезновение должно оставаться в тайне.
   - Ну, хотя бы его донесения могут принести какую-то пользу, - рассудил фивянин.
   - Дело не в этом, - сказал Парменион. - Спартанцы не должны догадаться, что мы перехватили их военные секреты.
   - Тогда не будешь ли ты так любезен объявить истинную цель этого предприятия? - спросил фивянин.
   Парменион глянул на Эпаминонда, и тот кивнул. - Я займу место гонца, - сказал Парменион, - и поеду к Сфоридию в Феспию. Но об этом должны знать только мы трое.
   - Да будет так, как ты сказал, - пообещал Пелопид. - Я отправлю всадников в дозор на все дороги в Феспию.
  

***

   Парменион шел обратно через укрытый ночью город. Он чувствовал напряжение и возбуждение, и когда подошел к Храму Афродиты, вспомнил о рыжеволосой жрице. Остановившись у мраморного фонтана, он смотрел на храм, ощущая волны желания в глубине своих чресл. Проверив содержимое своего кошелька, он направился в коридоры храма. Время было позднее, и под дверью женщины был виден свет фонаря; он приложил к дереву ухо, прислушиваясь к движению внутри, но ничего не услышал и тихо постучал. Он услышал скрип кровати, когда она встала. Дверь отворилась.
   Он достал деньги и удивился, увидев ее улыбку. - Я рада, что ты исцелен, - промолвила она.
   - Я не хочу, чтобы ты говорила! - огрызнулся он. Улыбка застыла на ее устах, затем ее лицо помрачнело.
   - Забирай свои деньги и проваливай! - сказала она, хлопнув дверью у него перед носом. Один миг Парменион стоял в шоке; потом он вышел и вернулся домой к холодному удобству своей постели. Встреча с женщиной озадачила его. Она ведь знала, что он ничего не желал от нее слышать; он был у нее уже много раз. Он бы заплатил ей, утолил свою страсть и ушел. Обычное дело. Почему же она нарушила правила?
   Когда он стоял в дверях, его обдало ароматом ее духов, наполняя его чувства. И в ее лице, как он заметил, читались шок, изумление и нечто, чего он не мог понять. Он ощущал почти физическое желание найти ее и извиниться. Но за что? Чем он обидел ее?
   Наконец он погрузился в беспокойный сон, и видел в нем Дераю.
  

***

   Парменион проснулся через три часа и взобрался на плоскую крышу, чтобы посмотреть на освещенный фонарями город. Он обратил свой взор на юго-запад к высоким пикам горы Киферон и другим горам пониже. Это прекрасная страна, подумал он, а мы бранимся и деремся на ней как неразумные дети.
   Он уселся на солнцепеке, вспоминая проведенные с Ксенофонтом дни.
   - Греция никогда не достигнет зенита славы, - говорил ему полководец, - потому что мы не единый народ, и у нас нет общего взгляда на вещи. У нас сильнейшие в мире солдаты, лучшие полководцы, и мы правим на море. Но мы - словно волчья стая; лаем и рычим друг на друга, а наши враги тем временем торжествуют.
   - Но волки всегда выбирают себе вожака, - заметил Парменион.
   - Да, - согласился Ксенофонт, - вот на этом наше сходство заканчивается. Греция собрана из множества городов-государств. Даже человек из большого города -- ну, скажем, -- из Афин не сумеет собрать Грецию воедино. Спартанцы будут завидовать ему и бояться, Фивы также. Они будут видеть в нем не грека, а афинянина. Ненависть друг к другу очень глубоко вросла в них, и они не смогут ее преодолеть -- по крайней мере, не на моем веку. Так что же мы видим? Персия держит мир под контролем и использует для этого греческих наемников -- потому что мы живем среди высоких гор и не имеем достаточно плодородных земель. Всё необходимое мы закупаем в Египте или Азии, выплачивая Персии за каждую перевозку.
   - А что если один человек поведет объединенные силы прямо на Персию? - спросил Парменион.
   - Он должен быть колоссом среди людей, полубогом, как Геракл. Более того, он должен быть человеком без города -- просто греком. А таких людей нет, Парменион. Я надеялся, что Спарта возьмет первенство в свои руки, но Агесилай не может забыть свою ненависть к Фивам. Афиняне же с молоком матери впитывают вражду к Спарте. Фивяне и коринфяне презирают афинян. Так где же Греция найдет себе вожака?
   - А что бы ты сделал?
   - Если бы я был богом, то поднял бы страну над морем и хорошенько потряс ее, так, чтобы все города рассыпались в пыль. Затем собрал бы выживших и сказал им, чтобы они построили один великий город и назвали его Греция.
   Парменион усмехнулся. - И тогда выжившие афиняне возьмут себе северную часть города и назовут этот район Афинами, а спартанцы возьмут южную часть. А потом обе стороны решат, что соседний район богаче, чем их собственный.
   - Боюсь, ты прав, мой мальчик. Но, несмотря на мое отчаяние, в этой ситуации есть и положительная сторона.
   - И какая же? - спросил Парменион.
   - Здесь всегда найдется место хорошим полководцам.
   Теперь Парменион усмехнулся своим воспоминаниям и слез с крыши. Мотак принес ему чашу отвара из сильфиума, который он быстро выпил. Он не испытывал головных болей со времени чудесного появления Дераи, и его тело снова было в полной силе.
   - Мне нужно побегать, - сказал он Мотаку.
   Но всё поле для состязаний было заполнено воинами, занимавшимися с мечом и щитом. Пелопид рычал приказы, а несколько офицеров ходили меж людьми, давая им советы или подбадривая. Парменион стоял и смотрел на них несколько минут, а потом Пелопид заметил его и подбежал к нему.
   - Они хорошо действуют сообща, - сообщил фивянин. - Надежные, гордые мужи.
   - Было б только время, и у тебя здесь может появиться хорошее войско, - сказал Парменион, осторожно подбирая слова. - Но сколько у тебя по плану работы тесным строем?
   - Мы каждый раз заканчиваем строевым бегом. Но люди предпочитают более открытый бой; он делает их ловчее.
   - Да, делает, мой друг, ты в чем-то прав. И все же, думаю, ты, конечно, тоже обеспокоен тем, что когда они столкнутся со спартанцами, то это обязательно произойдет в тесном строю. Если они будут растянуты, как сейчас, то будут порублены на кусочки.
   - Не хочешь ли помочь мне в подготовке людей? - спросил Пелопид.
   - Почту за честь, - ответил Парменион. Тогда фивянин взял его за руку и вывел на поле.
   - Великолепная атака! - воскликнул Пелопид, когда один мечник блокировал удар и врезался плечом в противника, сбив его с ног. Тот ухмыльнулся и отсалютовал деревянным клинком.
   - Как его зовут? - спросил Парменион, когда они прошли дальше.
   - Не знаю. Хочешь, чтобы я выяснил?
   - Нет, - мягко ответил Парменион. Пелопид собрал людей вместе, образовав из них гигантский многоугольник вокруг Пармениона.
   - Это тот самый человек, который спланировал захват Кадмеи, - прорычал он. - Это тот самый стратег, который взобрался по стене и спас Эпаминонда. - Люди громко приветствовали его, и Парменион покраснел; его сердце застучало чаще, и он вдруг почувствовал приступ страха. Пелопид легко говорил с солдатами, и было очевидно, что его уважали; но Парменион никогда еще не обращался к такому большому отряду, и у него заиграли нервы. - Он будет готовить вас по маневрам в тесном строю, чтобы в следующий раз, когда встретим спартанцев, мы прихлопнули их единым сплоченным железным кулаком! - Пелопид обернулся к Пармениону. - Не желаешь ли сказать что-нибудь людям?
   - Да, - сказал Парменион. Вокруг него сидело несколько сотен человек, и их глаза смотрели на него. Он почувствовал, как эти глаза вглядываются в самую его душу, и ноги его ослабли, почти отказываясь держать его. - Бой тесным строем... - начал он.
   - Нам его не слыхать! - пожаловался кто-то из дальних рядов. Парменион глубоко вздохнул.
   - Бой тесным строем -- это братские узы, - прокричал он. - Это понимание и забота друг о друге. Это главенство общего блага над индивидуальным. - Он прервался, чтобы перевести дыхание.
   - О чем это он? - спросил парень из первого ряда. Волна смешков пробежала по рядам, и гнев вспыхнул в сердце Пармениона.
   - Встать! - приказал он, и его голос зазвенел властью. Солдаты тут же подчинились. - Теперь образуйте полный круг со мной в центре, - сказал он им, прошагав к середине поля. Солдаты встали и пошли за ним.
   - Кто здесь лучший мечник? - спросил он, когда они сформировали огромный круг глубиной в несколько рядов.
   - Пелопид! - прокричали они.
   - А худший? - За этим вопросом последовала тишина, пока один молодой парень не поднял руку. Он был тощ до невозможности.
   - Я не очень опытен -- пока что, - сказал он, - но я становлюсь сильнее. - Последнюю фразу сопровождал дружный хохот окружающих.
   - Пусть оба войдут в круг, - сказал Парменион.
   Пелопид поднялся -- и вместе с зеленым юнцом вошел в круг и встал рядом со спартанцем. - Могу я сказать кое-что? - Спросил фиванский полководец Пармениона, и тот кивнул. - Кое-кто из вас, ребята, - начал Пелопид, - ржали, когда наш товарищ -- и брат -- Каллин признал свои недостатки во владении клинком. Его признание требовало отваги. - Его яростные глаза пробежались по солдатам. - Отваги, - повторил он, - и человек с такой отвагой обязательно проявит себя. А вы ему в этом поможете -- как все мы помогаем друг другу. Поэтому Фивы священны для меня, и каждый, кто помогает Фивам, священен для меня. Мы не просто мужики, которые играют в войну; мы -- Священный Отряд, мы преданы друг другу и в жизни, и в смерти. Так пусть же не будет больше подначек и издевок. - Он отошел назад и повернулся к Пармениону. - Мне очень жаль, стратег, прошу, продолжай.
   Парменион дал воцариться тишине. Слова Пелопида несколько удивили его, но в данном случае сентиментальность была к месту.
   - Вы кое-что услышали сегодня, - сказал наконец Парменион, - что-то, что вам следует впечатать в свои сердца. Потому что в будущем, когда вы состаритесь, и у вас будут седые волосы, и внуки будут играть у ваших ног, вы услышите, как люди станут с гордостью говорить: "Вот он. Он был одним из Священного Отряда." И вы поднимете взгляд и увидите, что молодые ребята смотрят на вас с благоговейным страхом и завистью. - Он снова дал восстановиться тишине. - А теперь, давайте выберем еще двух мечников, талантливых и быстрых мужичков.
   Когда четверо мужчин стояли наизготовку, держа свои учебные мечи и бронзовые щиты, Парменион подошел к Пелопиду. - Твой меч, господин? - Озадаченный, Пелопид протянул деревянный клинок спартанцу, а тот обратился к юнцу, что стоял подле фиванского военачальника. - Твой щит, господин? - Парень отдал его. Парменион бросил оружие в центр круга и повторил тот же самый маневр со второй парой бойцов. - Вот у нас, - объявил он ошарашенным наблюдателям, - пример ведения боя в тесном строю. Четыре человека лишь с двумя мечами и двумя щитами. Щитоносец должен защищать мечника, но сам при том не имеет никакого оружия для атаки. Мечник обязан защищать щитоносца, но у него нет щита, чтобы закрыться самому. Каждый человек в паре должен зависеть от другого. А теперь начинайте битву, если это вас устроит, господа.
   Пелопид и тощий Каллин двинулись вместе. Противостоящий им мечник провел внезапную атаку. Пелопид блокировал удар щитом, и Каллин напал, но его удар пришелся на щит противника. Воины кружили вокруг друг друга, но не могли найти открытых для удара мест. Через несколько минут пара противников отошла на совещание шепотом, а затем снова выдвинулась -- мечник вдруг перешел направо, стараясь оттеснить Пелопида. Не обращая на него внимания, Пелопид устремился на щитоносца, врезаясь в него. Их щиты с треском столкнулись, и противник Пелопида оказался сбит с ног. Каллин выбежал вперед, проведя мечом по горлу упавшего. Пелопид пригнулся, когда противостоящий мечник атаковал со спины, и лишь край его щита отразил удар. Каллин пришел ему на помощь. Пелопид парировал выпад, затем обрушил свой щит на державшую меч руку своего противника, отбивая ее назад. Каллин подскочил, его учебный меч ударил парня в ключицу, и воин со стоном повалился на землю.
   - Вы только что видели, - сказал Парменион, выйдя в середину круга и помогая парню встать на ноги, - как ваш худший мечник убил двух противников. Это, в общем, и есть секрет фаланги. Обычный человек, достаточно подготовленный, может великолепно проявить себя в битве. Но великие воины становятся непобедимыми. Вы станете непобедимы!
   На протяжении двух часов Парменион работал с солдатами, пока Пелопид не объявил перерыв и позволил закончить занятия. Взяв Пармениона за руку, он отвел его в тень Могилы Гектора. - Ты хорошо справился, друг мой. Даже очень хорошо, - сказал фивянин. - Ты дал нам имя -- и вдохновил на появление этого имени. Теперь мы -- Священный Отряд.
   - Нет, - ответил Парменион, - это имя принадлежит только тебе, ведь это ты произнес его, когда говорил в защиту Каллина. Но оно отлично подходит вам, да и воинам не повредит почувствовать себя особенными. Ты превосходный командир.
   - Довольно комплиментов, - сказал Пелопид. - Мне от них не по себе. Скажи лучше, зачем ты хотел узнать имя того первого мечника, которого увидел на поле?
   Парменион улыбнулся. - Это не я должен узнать его имя -- а ты. Полководец -- тот же ремесленник, который знает наименования и назначение всех инструментов, которыми пользуется. Ребята так смотрели на тебя, что было видно, как они уважают тебя за силу и храбрость. Как полководец, ты не можешь стать другом каждому из них, потому что это расшатает дисциплину. Но обращайся к каждому по имени, и они будут отчаяннее драться за тебя -- и за Фивы.
   - Но сможем ли мы разбить спартанцев? - спросил Пелопид.
   - Если кто-то может -- то сможете и вы, - заверил его Парменион.
  

***

   Дерая открыла глаза... но тьма была непроглядной. Она почувствовала тепло у себя на правой щеке и поняла, что солнце взошло, и зарыдала над своей потерей.
   Слепота. Страх каждого человека от самой зари веков: беспомощность перед силами природы, перед яростью хищных зверей.
   Последнее, что она видела -- это Тамис, склонившаяся над ней с медным фиалом в руках, от бурлящего содержимого которого поднимается пар. Затем -- огненное прикосновение к открытым глазам и вопль агонии, что последовала за поцелуем кислоты.
   Она услышала, как открылась дверь, и откинула одеяло, когда Тамис села рядом с ней. - Лежи смирно, - сказала старуха, - и слушай меня. Расслабь свое тело и думай о лазурном небе и длинном золотом потоке. Сможешь?
   - Да, - негромко ответила Дерая.
   - Вообрази, как поток золотого льется на лазурь, и его острие огибает окружность, поворачивается, становясь замкнутой петлей, словно гигантская золотая игла. Ты представляешь это?
   - Да. Золото на лазури, - прошептала Дерая.
   - А теперь, ниже петли, как перекрестная гарда персидского меча, из золота вырастают две новых струи. Храни это в своем сознании, золото и лазурь. Скажи, что чувствуешь?
   - Чувствую, будто теплый ветер веет у меня в голове.
   - Хорошо. А теперь лети! - велела Тамис. Дерая почувствовала, как весь ее вес куда-то ушел, словно пали свинцовые оковы. Она поплыла -- и открыла глаза. Потолок был близко, и она развернула свой дух и посмотрела вниз, на саму себя, лежащую в постели, и Тамис, сидящую рядом. Старая женщина посмотрела наверх. - Теперь ты можешь видеть, - сказала ей Тамис, - и ты открыла один из секретов Истока. Дар, принесенный Ему, возвращается с избытком. Теперь ты свободна, Дерая. Свободна летать, и свободна учиться. Вперед! Странствуй, как орлица, и проникай взором всюду, куда пожелаешь. Но не заглядывай в будущее, дитя мое, ибо ты еще не готова.
   Душа Дераи устремилась из храма, ликуя в солнечном свете, пролетая сквозь тучи и преодолевая океан. Далеко под собой она увидела материковую Грецию, ее вздымающиеся горы и дикие равнины. Тонкие триремы стояли на якоре в бухте у Афин, и рыболовные суденышки сновали по воде вокруг них. Она полетела на юго-запад к Спарте, пролетая над своим прежним домом, видя своих мать и сестру во дворе.
   Печаль наполнила ее сердце; не так хотела она повидать их -- вместо этого она решила посмотреть, что было раньше. То, что она видела, расплылось и растворилось, и вдруг она увидела саму себя, выбегающую из ворот, спускаясь в долину, где могли заниматься девушки, а на соседнем холме, тем временем, лежал на животе парень по имени Парменион, ожидавший ее появления.
   Эти сцены причиняли ей боль, но она не могла отказаться от их просмотра. Она вновь увидела, как он спас ее, и их первый день великой страсти в летнем доме Ксенофонта. Она не могла вынести картины собственной смерти, поэтому осталась с Парменионом, в ужасе глядя, как он уничтожил Нестуса.
   Затем она отправилась вместе с ним в путешествие в Фивы, и в его частые, холодные встречи со шлюхой по имени Фетида. Гнев запылал в ней. Как он мог, поражалась она?
   И все же, не взирая на гнев, она гордилась им, когда он спланировал взятие Кадмеи, и, пораженная, смотрела, как он упал без чувств и был перенесен на кровать. Она видела заботу Мотака, как тот разозлился на лекаря и, наконец, его отчаянный торг со шлюхой, Фетидой. И в этот раз она просмотрела всю сцену целиком, услышав как Парменион прошептал ее имя во сне.
   Он был в бреду и думал о ней!
   Нежность наполнила ее. Она хотела приблизиться и прикоснуться к нему, сказать, что жива и думает о нем. Но холодная реальность пришла к ней как ледяное дыхание зимы. Я не жива, осознала она. И он никогда больше не будет моим.
   Она прокрутила время дальше -- увидела, как он бежит по полю для состязаний, подлетела к нему ближе, ее призрачный лик находился в каких-то дюймах от его лица. Протянув руку, она попыталась пригладить его черные волосы, но ее пальцы прошли сквозь кожу и череп под ней, и его мысли проникли в ее сознание.
   Пока он бежал, он думал о тех днях в горах, когда их тайна еще не была раскрыта, о том, как они предавались любви в лощинах и гуляли держась за руки под сенью деревьев.
   Она отпрянула от него, потому что его горькая тоска ранила ее, как кислота, уничтожившая ее глаза. Ее эйфория улетучилась, и она вернулась в храм и в свой темный слепой мир. Тамис помогла ей одеться.
   - Чему ты научилась? - спросила старая женщина.
   - Что любовь -- это боль, - холодно ответила она. - Чему ты научишь меня сегодня?
   - Я научу тебя видеть, - сказала Тамис. - Глаза духа гораздо сильнее тех очей, которые ты потеряла. Сосредоточься. Ты ослабила оковы души и теперь свободно плаваешь внутри своего тела, словно в одежде. В любое время ты можешь сбросить эти одежды, как вуаль. Попробуй. Золото и лазурь.
   Дерая сфокусировалась на золотом знаке с петлей и встала. - Не так далеко, - крикнула Тамис, поймав падающее тело и уложив его на пол. - Ты должна сохранить контроль над собой. Вернись! - Жрица вернулась в свое тело и поднялась на ноги. - Понадобится практика, - сказала Тамис, - однако попытайся устремить свой дух чуть вперед, оставляя тело стоять на месте. - Дерая попробовала. На мгновение казалось, что все идет как надо, она могла видеть и при этом чувствовала свое тело. Но затем невесомость переборола ее, и она упала на Тамис, которая удержала ее и поставила прямо.
   - Все придет, - пообещала Тамис. - Но каждый шаг -- это победа. И теперь мы должны работать. Тебе надо учиться. Нам нужно определить все твои слабости.
   - Зачем?
   - Ты вступила в извечную войну, Дерая, и у тебя теперь появился смертельный враг. Темный Бог тоже будет испытывать тебя, искать способы тебя уничтожить.
   - Это страшная мысль, - заметила Дерая.
   - Так будет, ибо когда настанет решающий момент, я буду мертва, и ты останешься одна.
  

***

   Парменион остановился на вершине утеса и посмотрел вниз на шатры спартанской армии. Они были разбиты длинным прямоугольником по дну долины близ города Феспии. Он тщательно подсчитал шатры. Их было пять рядов по пятьдесят штук, в каждой палатке размещались по десять воинов -- две тысячи пятьсот бойцов, не считая тех, кто размещен в стенах города.
   Парменион погладил шею черного жеребца, затем потрогал мускулы на боках, поднимая его с земли. Теперь возникала опасность, но к своему удивлению Парменион ощущал вместе со страхом возрастающее возбуждение. Он вдруг осознал, что именно это и привносило в его жизнь радость; вполне понятные ощущения страха и опасности смешивались, проясняя разум и обостряя чувства. Словно последние годы в Фивах были бесцветны. Он посмотрел в небо на бегущие облака, чувствуя, как горный воздух втягивается в легкие.
   Это жизнь!
   Внизу была сама Геката, богиня Смерти, с занесенным кинжалом, готовая к малейшей ошибке с его стороны, малейшему промаху, который будет стоить ему жизни.
   Парменион усмехнулся, подтянул под подбородком ремень своего кожаного шлема и стал мычать старую песню, которой научила его мать. Уши жеребца навострились, и он закачал головой в такт песне. Это было прекрасное животное; Пелопид рассказывал, что он почти оторвался от преследователей, но счастливая стрела поразила всадника в основание черепа, сбросив его на землю. Тогда жеребец замедлил бег, вернувшись к распростертому трупу.
   Экипировка всадника хорошо подошла Пармениону, кроме нагрудника, который был слегка великоват. Но поножи и юбка с железными пластинами были словно сработаны для стройного спартанца. Плащ был связан из теплой шерсти, выкрашен в красный цвет и скреплен золотой брошью, которую Парменион заменил на бронзовую. Он решил, что такая приметная брошь может быть узнана и вызовет нежелательные вопросы.
   Бумаги всадника были доставлены в Фивы, где Эпаминонд развернул свиток и прочел его. Речь шла о снабжении, и документ требовал изолировать Фивы, но в заключении были упомянуты Афины и необходимость бдительности. Эпаминонд протянул свиток писарю среднего возраста, с седеющими волосами. - Ты сможешь подделать почерк? - спросил он.
   - Это будет нетрудно, - ответил человек, вглядываясь в свиток.
   - Сколько строк мы должны оставить до подписи Царя? - спросил Парменион.
   - Не больше двух, - ответил писарь. Парменион взял депешу и перечитал несколько раз. Она заканчивалась словами: "Предатель Калепий собирает наемников в Афинах. Будьте бдительны". Дальше перед подписью Клеомброта стоял пробел.
   Парменион продиктовал небольшое дополнение к свитку, каковое писарь вписал со всей осторожностью. Эпаминонд прочел слова и хитро ухмыльнулся. - "Будьте бдительны и выдвигайтесь к Пирею, уничтожая любой отряд на своем пути". Если они на это клюнут, Парменион, то это будет означать войну между Афинами и Спартой.
   - Что Фивам будет только на руку, - добавил Парменион.
   - В этом деле тебя подстерегает немало опасностей, - мягко заметил фивянин. - Что если тебя опознают, или твоему сообщению не поверят? Или у них будет пароль? Или...
   - Тогда я буду мертв, - отрезал Парменион. - Но дело должно быть сделано.
   Теперь, подъезжая к шатрам, Парменион чувствовал, как страх его усилился. Трое солдат, стоявших на страже, преградили ему дорогу; они были родом с гор Скиритиса и не были спартанцами. Приветствуя въезжающего, они ударили кулаками в кожаные нагрудники. Он так же ответил на приветствие и натянул поводья.
   - Мне нужен таксиарх Сфодрий, - объявил он.
   - Он в городе; остановился в доме советника Анаксимена. Проезжай через главные ворота и оттуда прямиком к Храму Зевса. Там будет высокий дом с двумя тонкими деревьями у входа.
   - Благодарю, - ответил Парменион и поехал дальше.
   Город был меньше Фив и насчитывал около двенадцати тысяч жителей. Феспия была городом торговых людей, специализирующихся на колесницах и торговле лошадьми. Въезжая, Парменион мог видеть много небольших пастбищ, на которых паслись прекрасные табуны. Он доехал до дома с двумя деревьями, затем спешился и отвел скакуна к фасаду белостенного здания. Тут же к нему выбежал мужчина-слуга, чтобы подхватить поводья, а служанка-девушка в белых одеждах, поклонившись, пригласила его следовать за ней в дом.
   Пармениона отвели в широкий андрон, где несколько спартанских офицеров сидели и пили вино. Служанка подошла к плотно сбитому человеку с рыжей бородой, который встал, уперев руки в бока, и начал пристально рассматривать Пармениона, который поклонился и подошел ближе.
   - Итак, кто ты? - пророкотал Сфодрий.
   - Андикл, господин. У меня депеша от Царя.
   - Никогда не слышал о тебе. Где Клеофон?
   - Он упал с коня и сломал себе плечо, господин. Но решил выехать с Царем сегодня вечером и будет подле него во время битвы.
   - Выезд? Битва? О чем это ты говоришь, парень?
   - Прошу прощения, господин, - сказал Парменион, протянув таксиарху кожаный цилиндр. Сфодрий извлек из него свиток и развернул его. Пока он проделывал это, Парменион посмотрел на других офицеров, и его взгляд пал на молодого мужчину, игравшего в кости за столом у окна. У него свело нутро... этим мужчиной был Леонид.
   - Здесь ничего не сказано о численности, - промычал Сфодрий. - Сколько врагов ждет нас там? Где они расположены? Не могу же я просто так промаршировать на территорию Афин и искромсать в куски первых же увиденных там вооруженных людей.
   - Говорят, что их там пять тысяч, - коротко проговорил Парменион. - Три тысячи гоплитов, остальные -- кавалерия. По слухам, им заплатили персидским золотом.
   Сфодрий кивнул. - От этих афинян все время жди предательства. Но чтобы застать их врасплох, мы должны идти всю ночь -- не сомневаюсь, что они послали разъезды разведчиков. Будешь со мной, когда я соберу офицеров на совет. У них могут быть вопросы.
   - Со всем уважением, господин, - сказал Парменион, стараясь сохранить спокойный, ровный тон, - Царь приказал мне незамедлительно вернуться с вашим планом действий, чтобы воссоединиться с вами на Триасской равнине.
   - Что ж, хорошо. Я прикажу своему писцу записать ответ.
   - Это не обязательно, господин. Если ты собираешься идти всю ночь, то я передам Царю, чтобы он встретил вас между Элевсией и Афинами.
   Сфодрий кивнул и вернулся к свитку. - Странная депеша. Начинается со слов о снабжении, а кончается вторжением в Афины. И все же, кто я такой чтобы спорить, верно?
   - Да, господин, - подтвердил Парменион, салютуя. Его глаза скользнули по Леониду, который перестал играть в кости и теперь пристально вглядывался в него. Парменион поклонился и направился обратно к двери, выходя во двор; едва оказавшись там, он побежал за дом к конюшням. Его скакун был расчесан, а чепрак из львиной шкуры был заботливо повешен на перекладину. Парменион перебросил его на спину животному, вывел его наружу, а затем, схватясь за конскую гриву, вскочил на скакуна верхом.
   Он услышал звук топающих ног и пустил коня бегом, галопом минуя бегущую фигуру Леонида.
   - Стой! - кричал тот.
   Жеребец молнией вылетел на главную улицу, где Парменион слегка осадил его, пока они не выехали из главных ворот. За ними он препоручил себя скакуну, на всей скорости помчавшись к горам.
   Обернувшись, он увидел двух всадников, галопом выехавших из города. Жеребец тяжело задышал, когда они поднялись наверх, так что у Пармениона не было выбора, кроме как сбавить скорость. Несмотря на это, он повел коня узкими тропами и ненадежными, обрывистыми дорожками, куда, как он полагал, всадники за ним не пойдут.
   Он ошибался. Когда он сделал привал в пещере высоко на гребне горы, то услышал снаружи звук идущих по каменистой осыпи коней. У него горел костер, и поэтому не было никакой возможности скрыть свое присутствие.
   - Входите внутрь, здесь тепло у огня, - позвал он бодрым и дружелюбным тоном. Спустя мгновение двое мужчин вошли в пещеру. Один был высокий и массивный, с темной бородой, второй -- стройный, но с хорошо развитыми мускулами. Оба были при мечах и в нагрудниках.
   - Леонид желал поговорить с тобой, - сказал бородач. - Как твое имя, приятель?
   - Андикл. А твое? - спросил Парменион, поднимаясь.
   - А из какой ты семьи? - продолжил бородатый. - Где живешь?
   - По какому праву ты меня допрашиваешь, скиритай? - взвился Парменион. - С каких это пор рабы стали издеваться над хозяевами?
   Лицо мужчины вспыхнуло багровым. - Я свободный человек, и я воин. Спартанец или нет, я не потерплю оскорблений!
   - Тогда не начинай первым! - бросил Парменион. - Я посланник Царя и ни перед кем другим не держу ответа. Кто такой этот Леонид, что посылает вас допрашивать меня?
   Стройный придвинулся ближе. - Во имя богов, Леонид был прав! Это ты, Парменион!
   Глаза Пармениона сузились, когда он узнал парня; это был Асирон, один из тех мальчишек, что постоянно травили его в Бараках Ликурга десять лет тому назад.
   - Здесь, верно, какая-то ошибка, - сказал он, улыбаясь.
   - Нет, - сказал Асирон. - Готов жизнь на это поставить.
   - Да, ты так и сделал, - ответил Парменион, обнажив меч и резко вонзив его в горло Асирону.
   Парень отшатнулся от тускло сверкнувшего клинка, но кровь уже вовсю хлестала из раны у него на шее.
   Скиритай дернулся влево, выхватив собственный меч и по-волчьи оскалившись. - Никогда еще не приходилось убивать спартанца, - процедил он сквозь зубы. - Но всегда этого хотел.
   Скиритай атаковал с молниеносной скоростью. Парменион парировал и отпрыгнул назад, с обожженным болью правым предплечьем. Глянув вниз, он увидел полоску крови, ползущую из тонкого пореза. - Пожалуй, буду резать тебя по кусочку за раз, - проговорил скиритай. - Пока не сдашься и не попросишь пощады.
   - Ты умелый мечник, - сказал ему Парменион, когда они кружили вокруг друг друга. Скиритай усмехнулся, но ничего не сказал. Он провел атаку, сделав финт с рубящим ударом в живот, а затем устремив меч Пармениону в лицо. Клинок просвистел в смертельной близости от горла Пармениона, острием вскрыв кожу на его щеке.
   - По кусочку за раз, - повторил скиритай. Парменион ушел влево, оставляя огонь между ними, затем скользнул ногой в костер и резко швырнул горящие ветки скиритаю в лицо. Его противник отступил, промасленная борода вспыхнула. Парменион подбежал, вонзив свой меч мужчине в пах. Скиритай закричал и замахнулся, но Парменион увернулся и освободил клинок. Едва яркая артериальная кровь забила из раны, заливая скиритаю ногу, Парменион отошел, ожидая, когда тот упадет. Вместо этого, скиритай пошел на него. Парменион блокировал режущий удар, но кулак мужчины впечатался ему в челюсть, уронив на пол пещеры, он откатился, когда железный клинок лязгнул о камни рядом с его головой, высекая сноп искр. Тут скиритай остановился, его кровь заливала пол у его ног.
   - Во имя богов, - слабо промычал он. - Похоже, ты убил меня, парень.
   Он упал на колени, выронив меч.
   Парменион бросил свой клинок в ножны и подхватил мужчину, когда тот стал заваливаться на бок. Уложив его на землю, он сел рядом с воином, лицо которого становилось все бледнее.
   - Никогда не.. приходилось... убивать.. спа... - его глаза закрылись, последний вздох вышел из горла. Парменион встал и подошел к Асирону. Парень положил голову на стену пещеры, после того как отпрыгнул от дикого взмаха Пармениона. Горло у него кровоточило, но рана не была глубокой, и кровь уже запекалась. Сняв с парня пояс с мечом, он связал ему руки за спиной, а затем вновь разжег костер. Его правая ступня была обожжена пламенем, поэтому он снял сандалии, кинув их вглубь пещеры. У Асирона ушло больше часа на то, чтобы прийти в себя: сначала он попытался разорвать свои путы, потом сел и воззрился на Пармениона.
   - Ах ты вероломный пес! - прошипел он.
   - Да, да, -- безразлично произнес Парменион. - Для начала обменяемся оскорблениями -- после этого сможем поговорить спокойно.
   - Мне нечего сказать тебе, - ответил Асирон, его взгляд упал на тело скиритая, и глаза расширились в шоке. - Боги, никогда бы не подумал, что его можно одолеть на мечах!
   - Любого можно одолеть, - сказал Парменион. - Что сказал тебе Леонид?
   - Он подумал, что узнал тебя, но не был до конца уверен. Отправил меня -- и Дамасия -- тебе на перехват.
   Парменион кивнул. - Не был уверен... это хорошо. В таком случае, спартанская армия выступает в поход на своего давнего врага уже сейчас. Я уже представляю себе, как они поют песни о боевой славе. Что думаешь, Асирон?
   - Я думаю, что ты безбожное, подлое создание.
   - Значит, так разговаривают со старым приятелем, который решил не убивать тебя?
   - От меня ты не услышишь слов благодарности.
   Парменион усмехнулся. - Помнишь ли ночь перед Командирскими Играми, когда ты, Леарх и Гриллус напали на меня? Я провел эту ночь, скрываясь на акрополе и мечтая, что придет день, и я всем вам отплачу. Дети же всегда такие фантазеры, не правда ли? И вот ты сидишь здесь, а я отправил армию Спарты воевать с Афинами. Сердце мое пылает огнем.
   - Меня тошнит от тебя! Где твоя верность? Где твоя честь?
   - Честь? Верность? Почему-то мне кажется, что их выбили из меня добрые благородные спартанцы вроде тебя, которые решили, что я македонец, а вовсе не спартанец. Кому я должен быть верен? - голос его затвердел. - Народу, убившему женщину, которую я любил? Городу, который сделал меня изгоем? Нет, Асирон. Я оставил тебя в живых только для одного. Хочу, чтобы ты рассказал Леониду, что это я организовал взятие Кадмеи -- и я же вверг Спарту в войну с Афинами. И более того, мой старый, добрый друг. Однажды я увижу полный разгром Спарты, разрушение ее домов, закат ее славы.
   - Кем это ты себя возомнил? - спросил Асирон с сухим, невеселым смешком.
   - Я скажу тебе, кто я, - ответил Парменион, и слова Тамис эхом отозвались в его сознании. - Я -- Парменион, Гибель Народов.
  

***

   С рассветом Парменион отпустил Асирона и поехал в Фивы. Рубцы на его лице и руке быстро заживали, но его правая ступня была обожжена и покрылась волдырями, оставив его в удрученном состоянии духа, когда он подъехал к городским воротам. Вдруг стрела вонзилась в землю перед ним, за ней -- другая. Повернув голову скакуна, он галопом выехал из зоны поражения. За ним устремились несколько всадников с мечами наголо. Парменион сорвал с головы спартанский шлем и остался их ждать.
   - Это я, - прокричал он. - Парменион!
   Конники окружили его, и в двоих из них он узнал членов Священного Отряда. Они принялись его расспрашивать, но он отмахнулся и поскакал в город доложиться Эпаминонду.
   Через четыре дня Парменион проснулся в полночь от криков за окном. Поднявшись с кровати, потревоженный и злой, он накинул плащ на голое тело и вышел под звезды, встретив во дворе Мотака. - Кто бы это ни был, я ему череп проломлю, - пробурчал фивянин, когда послышался стук в ворота. Мотак распахнул створки, и во двор вбежал Пелопид, в сопровождении Эпаминонда. Пьяный фиванский воин схватил Пармениона поперек пояса, подкинул в воздух и закачал.
   - Ты это сделал! - кричал Пелопид. - Будь я проклят, ты сумел это провернуть!
   - Поставь же меня на ноги, ты, медведь. Ты мне так все ребра сломаешь.
   Пелопид отпустил его и обернулся к Мотаку. - Ну, не стой же как истукан, парень. Принеси-ка нам вина. Это ведь праздник!
   Мотак стоял на месте. - Набить ему морду? - спросил он у Пармениона.
   Спартанец рассмеялся. - Думаю, не надо. Лучше налей вина. - Он повернулся к Эпаминонду. - Что происходит?
   - Час назад приехал посланник из Афин, от Калепия. Сфодрий со своей армией был замечен к северу от города на рассвете, три дня тому назад. Они разграбили несколько деревень и двинулись на Пирей. Афинское войско выехало, чтобы встретить их, взяв с собой спартанского посла, так что Сфодрий был вынужден отступить. Боги, хотел бы я посмотреть на это, - сказал Эпаминонд.
   - Но что произошло дальше? - оживился Парменион.
   - Дай я ему расскажу, - вмешался Пелопид. Его лицо озаряла широчайшая улыбка, и его радость была сродни детской.
   Эпаминонд поклонился ему. - Продолжай, - промолвил он, - о благородный Пелопид!
   - Афиняне не были довольны. О, нет! Они собрали совет и решили выслать -- Всеблагой Зевс, как же мне это нравится, -- они решили выслать пять тысяч гоплитов и шестьсот всадников на оборону Фив. Пять тысяч! - повторил он.
   - Это прекрасные новости, - сказал Эпаминонд, принимая кубок вина из рук Мотака. Пелопид ввалился в андрон и растянулся на скамье.
   - Это само по себе далеко не конец, - тихо произнес Парменион, - но уже неплохое начало. Что было со Сфодрием дальше?
   - Он отошел назад в Спарту -- со своей армией. Беотия свободна -- за исключением оставшихся гарнизонов.
   - Итак, - прошептал Парменион, - Спарта и Афины теперь в состоянии войны друг с другом. До следующей весны -- мы в безопасности.
   Эпаминонд кивнул. - Теперь другие города Беотии говорят об изгнании спартанских гарнизонов. Завтра утром Пелопид выводит Священный Отряд из города, дабы поддержать мятежников Танагры. Думаю, мы можем победить, Парменион. Я правда так считаю.
   - Не дразни богов, - посоветовал Мотак.
   Эпаминонд громко рассмеялся. - Когда-то давно мне сказали, что я погибну в бою при Мантинее. Это предсказание напугало меня до дрожи, ибо прорицательницей была сама знаменитая Тамис, избранница богов. Можешь представить себе, что я чувствовал, когда вместе с Пелопидом оказался при Мантинее и должен был сражаться против аркадцев. Мы были окружены, и Пелопид пал со многими ранами в теле. Я стоял на месте, готовый умереть. Но не умер. А почему? Да потому, что богов нет, а любые пророчества можно переиначить так, чтобы они значили что угодно для услышавшего их. Дразнить богов, Мотак? Я их просто отрицаю. И даже если они существуют, они слишком заняты сменой облика и траханием со всем, что движется, для того чтобы задумываться о том, что думает о них какой-то там одинокий смертный. А теперь, думаю, мне следует забрать Пелопида и отвести его домой. - Вдруг он взял Пармениона за руку, и улыбка покинула его лицо.
   - Ты снова наш спаситель, мой спартанский друг. Не могу тебе выразить, насколько я благодарен. Однажды я отыщу способ вознаградить тебя.
   Пелопид спал на скамье, но Эпаминонд растряс его, поднял на ноги и направил к воротам. Неожиданно пьяный фивянин затянул походную песнь, и двое мужчин ушли в темноту.
   Последующие месяцы Парменион посвятил размеренной жизни, проводя время в подготовке гоплитов, беге и чтении. Иногда он участвовал в празднествах и званых вечерах в качестве гостя Эпаминонда или Калепия, который с триумфом вернулся из Афин. Но по большей части он оставался один, брал своего коня и выезжал за город, изучая окружающие Фивы поля и долины.
   Весной следующего года у города появилась надежда на то, что гегемония Спарты может быть свергнута и что прежняя Беотийская Лига может возродиться. Пелопид и Священный Отряд были весьма полезны в помощи Танагре и Платеям по избавлению от спартанских гарнизонов, и даже шли разговоры о том, что Персидский Царь Царей поддерживает требования Фив об автономии от Спарты.
   Но потом пришла устрашающая весть. Агесилай собрал армию в одиннадцать тысяч гоплитов и две тысячи всадников и выступил с намерением подавить мятеж. Следующей ночью Мотак возвращался от могилы Элеи и нес с собой выросшие там цветы. Было уже поздно, и он шел домой в темноте, с мрачными мыслями. Выйдя на прямую улицу, ведущую к дому Пармениона, он увидел фигуру, скрывающуюся в тени и прижавшуюся к стене. Он моргнул и сфокусировал взгляд на том месте, но ничего не разглядел. Затем вторая фигура перелезла через стену в дом Пармениона.
   Мотак почувствовал, как холодок пробежал по спине. Он резко подлетел к воротам, открыл их одним рывком. - Парменион! - позвал он. Когда он перебежал через двор, черная фигура выскользнула из тени, метнувшись к нему. Лунный свет заиграл на лезвии ножа, мелькнувшего у самого его лица. Мотак кувыркнулся и встал на ноги, блокировал выпад и ударил незнакомца кулаком в лицо. Убийца отскочил назад. Мотак бросился на него, отчаянно пытаясь ухватить руку с ножом. Он промахнулся, и лезвие вонзилось ему в плечо. Его колено ударило снизу вверх в живот незнакомца, выбивая из него стон боли, и вот уже руки Мотака обхватили горло убийцы. Бросившись вперед, он разбил череп мужчины о дворовую стену. Убийца обмяк, но Мотак еще три раза ударил его головой о камни. Кровь и мозг брызнули ему на руки, и тогда он позволил трупу упасть на землю.
   - Парменион! - позвал он вновь.
  

***

   Убийца Глеамус двигался бесшумно, едва услышав крик слуги, он пробежал по ступеням в спальню второго этажа, где спал предатель. Остановившись перед дверью, прислушался, но изнутри не доносилось ни единого звука. Возможно ли, чтобы спартанец не услышал криков?
   Возможно, но Глеамус практиковал свое ремесло почти двадцать лет, в Египте и Персии, в Афинах и Иллирии, и выживал, используя свои умения, никогда не полагаясь на удачу.
   Он днями осматривал дом, изучая движения предателя, внимательно следя за этим человеком. Его жертвой был воин. Он передвигался легко, резко, его глаза всегда были настороже. Но у дома был изъян. Из спальни был только один выход -- если только парень не решит выпрыгнуть во двор, где непременно переломает себе кости.
   План пошел прахом, но у него еще оставалось время заработать награду, посуленную Агесилаем. Глеамус продумал свой следующий шаг. Человек за дверью мог уже пробудиться. Если так, то где он будет стоять? Вчера, когда никого не было, Глеамус обследовал здание, запомнив детали спальни. Там негде было спрятаться. Комната была небольшой. Так что у человека внутри было не так много возможностей. Если он проснулся, то встанет слева или справа от двери. За ним вверх по лестнице шли Арис и Стурма. Но ему они были не нужны. Это убийство он мог выполнить в одиночку. Это покажет им, что он по-прежнему мастер своего дела.
   Схватясь за ручку, он рывком распахнул дверь, которая ударилась в левую стену. В этот момент он увидел, что постель пуста, и с диким криком бросился вперед, взмахнув ножом вправо, где должен был находиться предатель. Клинок врезался в стену.
   На миг, озадаченный, Глеамус остановился, обшаривая взглядом залитую лунным светом комнату. Предатель исчез! Это было невозможно. Он видел, как этот человек вошел внутрь. Это не мог быть никто другой!
   Тень надвинулась на него. Он крутнулся, взметнув клинок. Но опоздал. Меч предателя обрушился ему на горло, вонзаясь глубоко в легкие. Глеамус захрипел и упал на спину, его кинжал застучал по полу. Даже когда жизнь покидала его, сознание убийцы поражалось столь хитрому ходу. Спартанец залез на камень, выпирающий над дверью.
   Так просто, подумал Глеамус.
   Дерево половых досок холодило ему лицо, и сознание его блуждало. Он вновь увидел дом своего отца на острове Крит, своих братьев, играющих на холмах, мать, поющую им перед сном песни о богах и смертных.
   Кровь запузырилась у него в горле, и его последние мысли вернулись к спартанцу. Так умен. Так ум..
  

***

   Парменион извлек меч из трупа, и вышел из дверей. Клинок устремился к его лицу. Меч спартанца взметнулся, блокировал удар, его левый кулак ударил противника в челюсть, опрокинув его на третьего убийцу, стоявшего на лестнице. Оба наемника упали. Ногами вперед, Парменион полетел на них, и его правая ступня попала первому из них в подбородок. Двое убийц скатились к подножию лестницы. Парменион перепрыгнул через перила, спрыгнув в андрон. Убийцы вскочили на ноги и побежали за ним.
   - Ты покойник, помесь, - пробормотал первый.
   Двое мужчин разделились и пошли на спартанца с двух сторон. Парменион провел внезапную атаку на того, что был справа, затем развернулся на пятках, и его меч перерезал горло тому, что слева, когда тот сунулся ближе. Убийца упал, и кровь залила персидские ковры, покрывавшие каменный пол. Оставшийся убийца двигался теперь осторожно, и пот блестел на его бородатом лице.
   - Меня не так легко убить, - проговорил Парменион мягким голосом.
   Мужчина отступил к дверям. Мотак появился у него за спиной, вонзив кинжал в легкие.
   Убийца сполз на пол.
   Мотак зашатался в дверях и вышел во двор, сев за стол, бронзовая рукоять кинжала торчала из его плеча. Парменион зажег два фонаря и осмотрел рану.
   - Вытащи эту проклятую хреновину, - простонал Мотак.
   - Нет. Будет лучше, чтобы она оставалась сейчас там, где есть. Это не даст тебе потерять много крови, пока мы не разыщем врачевателя. - Он налил Мотаку кубок неразбавленного вина. - Не шевелись, - велел он. - Я скоро вернусь с Аргоном.
   Мотак поднялся и схватил Пармениона за руку. - Я рад, что ты собрался идти как можно скорее, - сказал он, заставив себя улыбнуться. - Но все-таки будет лучше, если ты сначала оденешься.
   Парменион улыбнулся, лицо его потеплело. - Ты спас мне жизнь, Мотак. И чуть не потерял свою. Я этого не забуду.
   - Да ладно, это был пустяк. Но ты, по крайней мере, можешь сказать, что сделал бы то же самое для меня.
   Через два часа, когда Мотак заснул, после того как нож был извлечен, а рана перевязана, Парменион сел с Аргоном, глядя, как толстяк проглотил добрый кус ветчины и четыре кубка вина, за которыми последовали шесть медовых лепешек. Аргон рыгнул и откинулся на спинку скамьи, которая заскрипела под его весом.
   - Интересной жизнью ты живешь, молодой человек, - сказал Аргон. - Водишь за нос спартанцев, сражаешься с наемными убийцами темными ночами. Мне интересно, безопасно ли вообще находиться рядом с тобой?
   - Мотак будет таким же, как был? - спросил Парменион, проигнорировав вопрос.
   - Рана прошла через мягкие ткани плеча, где у него хорошая мускулатура. Это не широкая рана, а значит вылечить ее будет легче. Я применил кору фигового дерева, которая остановит кровь. Несколько недель он будет испытывать неудобства, но мышцы срастутся, и он должен поправиться к наступлению лета.
   - Премного благодарен тебе. Мотак очень много для меня значит.
   - Да, - согласился Аргон, расчесывая пальцами промасленную бороду, - хороших слуг найти нелегко. У меня у самого был фракийский телохранитель, замечательный парень, который угадывал каждое мое желание еще до того, как я понимал, что мне необходимо. Я никогда больше не встречал другого подобного ему.
   - Что же случилось с ним? - спросил Парменион скорее из вежливости, чем из настоящего интереса.
   - Он умер, - грустно ответил Аргон. - Он страдал от рака мозга -- как и ты -- но был человеком, который никогда не говорил о своих невзгодах, и когда о болезни стало известно, предотвратить его смерть было уже невозможно. Никогда не забывай, мой друг, принимать отвар сильфиума. Такие смерти больно видеть и еще хуже испытать самому. Должен признать, твой слуга нашел новое лекарство для тебя. Я бы использовал его и сам, но у меня уже и так неприятности с властями.
   - Я думал, что это сильфиум поставил меня на ноги, - сказал Парменион.
   - Так и было. Но сначала тебя нужно было привести в себя, чтобы ты смог его выпить. Он мудрый и смышленый малый. Если он когда-нибудь решит покинуть твою службу, то я бы с радостью нанял его.
   - Да, да, но что он все-таки сделал?
   - А ты не помнишь?
   - К своему стыду, не помню, Аргон! Если бы я помнил, разве стал бы тебя спрашивать? - проворчал Парменион с растущим раздражением.
   - Он привел к тебе в постель твою любимую шлюху: жрицу. Похоже, что воля к жизни значительно усиливается в мужчине, который возбужден к половому соитию.
   - Нет, - прошептал Парменион, - всё было не так. Это Дерая приходила ко мне.
   Аргон выпрямился на скамье, его глаза выражали беспокойство. - Прости, Парменион, - проговорил он. - Я говорил неразумно. Спишем это на недосыпание и принятое вино. Возможно, это были две женщины -- бесплотный дух Дераи и жрица во плоти.
   Парменион едва слышал его. Ему снова виделась жрица в дверях, ее улыбка, аромат духов, гнев и печаль в ее глазах, и хлопнувшая дверь.
   - Ты не думал, зачем убийцы пытались тебя умертвить? - спросил Аргон.
   - Что? Нет, мотивы мне неизвестны. Может, грабители.
   - Грабители без карманов и мешков? Не думаю. Однако мне пора. Я вернусь завтра, посмотреть рану Мотака и получить свою оплату за лечение.
   - Да, благодарю тебя, - ответил Парменион отсутствующим тоном.
   - И будь осторожен, друг мой. Кто бы ни нанял этих людей, он всегда может нанять новых.
  

***

   Через два дня Пармениона навестил старший офицер городского ополчения. Менидису было почти семьдесят лет, и он пробыл солдатом больше полувека. Последние десять лет он возглавлял малый отряд ополченцев, действующий в городе, ответственный за патрулирование улиц после захода солнца и охрану городских ворот Фив.
   - Эти люди были чужеземцами, - сказал Менидис, глядя на Пармениона острым взором из-под кустистых белых бровей. - Они вошли в город четыре дня назад, через Проитийские ворота. Сказали, что держат путь из Коринфа и интересуются закупкой фиванских коней. Думаю, на самом деле они явились из Спарты, - старик подождал, чтобы увидеть, какой эффект произведут его слова на стоящего перед ним молодого человека, но лицо Пармениона было невозмутимо. - Роль, сыгранная тобой в избавлении нас от Спартанского владычества, хорошо известна, - продолжил он. - Думаю, их наняли, чтобы убить тебя.
   Парменион пожал плечами. - Им это не удалось, - сказал он.
   - В этот раз, юноша. Но не будем забывать, что их нанял какой-то богатый и знатный человек. Таких людей нетрудно разыскать. К сожалению, тебя тоже.
   - Предлагаешь мне покинуть Фивы?
   Старик улыбнулся. - Решай сам, что будешь делать. Я могу дать тебе людей для охраны, куда бы ты ни пошел, и караулить тебя во время сна. Высокородный Эпаминонд распорядился накануне поставить стражу у твоих ворот. И все же бывают дни, когда ты ходишь в многолюдной толпе или останавливаешься на рынке у конюшен и торговых лавок. Опытный убийца тебя найдет.
   - Верно, - согласился Парменион. - Но у меня нет никакого настроения убегать. Это мой дом. И мне не нужна здесь стража, хотя благодарю за предложение. Если убийца достанет меня, пусть будет так. Но я не такая уж легкая добыча.
   - Если бы не твой фиванский слуга, - заметил Менидис, - ты стал бы куда более легкой добычей. Спящий человек не потребует больших усилий. Как бы там ни было, это твой выбор, и ты его сделал. - Солдат встал и надел свой бронзовый шлем, застегнув ремень на подбородке.
   - Скажи мне кое-что, - спросил Парменион. - Я вижу, тебе все равно, преуспеют они или нет -- почему?
   - Ты очень любопытен, а я всегда верил в честность, поэтому скажу тебе. То, что ты решил предать свой город и присоединиться к Фивам, дает мне причину быть тебе благодарным. Но ты остаешься спартанцем, а я ненавижу спартанцев. Хорошего тебе дня.
   Парменион посмотрел как выходит старик, затем покачал головой. В известной степени слова Менидиса задели его сильнее, чем само нападение. Он поднялся в комнату Мотака, где слуга чертыхаясь пытался просунуть раненую руку в хитон.
   - Дай помогу, - предложил Парменион. - Хоть Аргон и велел тебе оставаться в постели неделю.
   - Два дня показались мне неделей, - проворчал Мотак.
   - Ты чувствуешь достаточно сил, чтобы ходить?
   - Конечно! Я что, похож на калеку? - Парменион посмотрел мужчине в лицо, прочтя гнев в его глазах. Щеки Мотака раскраснелись, а его борода и грудь вздымались от тяжелого дыхания.
   - Ты упрямый парень. Но как скажешь; пойдем, прогуляемся. - Парменион вооружился мечом и кинжалом, и они медленно пошли к садам на восточной окраине Кадмеи, где располагались прохладные фонтаны и цветы цвели круглый год. Двое мужчин сели близ ручья под желтеющей ивой, и Парменион рассказал фивянину о своей беседе с Менидисом.
   Мотак усмехнулся. - А он с годами не меняется, не так ли? Два года назад он арестовал двух спартанских солдат, проломив им черепа. Обвинил их в оскорблении благородной фиванской женщины, что само по себе нонсенс. Благородные фивянки не допускаются на улицы.
   - В этом -- как ни в чем другом -- вы отстаете от Спарты, - сказал Парменион. - Там женщины ходят так же свободно, как и мужчины, без ограничений.
   - Это оскорбительно, - заключил Мотак. - Как же вы их сможете отличить от шлюх?
   - В Спарте нет шлюх.
   - Нет шлюх? Невероятно! Тогда неудивительно, что спартанцы так стремятся покорить другие города.
   - Кстати, о шлюхах, Мотак, расскажи мне о той ночи, когда ты привел одну ко мне в постель.
   - Как ты узнал?
   - Это не имеет значения. Почему ты не сказал мне?
   Мотак пожал плечами, поморщился от боли. Он зажал рану, но от этого стало только хуже. - Ты был убежден, что это было чудо. Я хотел сказать тебе правду, но... но не сказал. Мне нет прощения. Мне жаль, но ничего другого мне в голову не пришло. И все же это сработало, не так ли?
   - Сработало, - согласился Парменион.
   - Ты разозлен?
   - Нет, только немного опечален. Так отрадно было чувствовать, что Дерая вернулась ко мне -- пусть даже только во сне. Может, Эпаминонд прав, и богов не существует. Надеюсь, что все-таки неправ. Когда я смотрю на небо, на море или на красивого коня, то мне хочется верить в богов. Хочется верить, что есть какой-то закон, какой-то смысл существования.
   Мотак кивнул. - Я понимаю, о чем ты -- и я верю. Я должен верить. Кое-кто ждет меня там, на той стороне; если бы я не верил, то давно уже перерезал бы себе глотку.
   - Она умерла в тот день, когда ты пришел ко мне, - сказал Парменион. - Ее звали Элея.
   - Как ты узнал?
   - Я пошел за тобой в первый день. Видел похоронную процессию. Когда ты ушел -- как потом оказалось, убивать Клетуса -- я подошел к могиле, чтобы отдать дань уважения.
   - Она была изумительной женщиной, - сказал Мотак. - Никогда не жаловалась. И я до сих пор вижу перед собой ее лицо, как только закрываю глаза.
   - По крайней мере, ты провел с ней не пять дней, - прошептал Парменион, вставая. - Давай возвращаться обратно. Думаю, ты устал сильнее, чем кажется.
   Вдруг из тени за ними вышел человек. Меч Пармениона взметнулся в воздух, и мужчина отскочил назад, подняв руки и раскрыв рот от неожиданности.
   - Я безоружен! Безоружен! - закричал он. За ним стоял ребенок лет семи, стиснув плащ отца.
   - Прости меня, - сказал Парменион. - Ты меня напугал. - Спрятав меч, он улыбнулся ребенку, но мальчишка начал плакать.
   - Ты обеспокоен сильнее, чем кажется, - сказал Мотак, когда они вдвоем начали долгий путь домой.
   - Да, меня беспокоит знание того, что в любой момент, откуда угодно может выскочить нож, меч или стрела. Но если я покину Фивы, то стану тем же, кем прибыл сюда -- бедняком-бродягой. У меня вложены деньги в несколько торговых предприятий, но я по-прежнему должен Эпаминонду за дом.
   - Лучше быть бедным и живым, - сказал Мотак, - чем богатым и мертвым.
   - Но еще лучше быть богатым и живым.
   - Тебе надо вступить в Священный Отряд. Пелопид будет рад заполучить тебя в свой отряд, и искуснейшие из убийц вряд ли смогут подобраться к тебе близко.
   - Это правда, - согласился Парменион. - Но я не буду служить ни под чьим началом -- за исключением, пожалуй, Эпаминонда. Мы с ним мыслим одинаково. Пелопид же слишком бесшабашен, а бесшабашность сослужит скверную услугу при встрече со спартанцами.
   - Ты все еще веришь, что у нас недостаточно сил, чтобы выступить против них?
   - Я знаю это, Мотак; это не вопрос веры. Нет, мы должны мешать им, избегая открытого сражения. Время еще придет. Но мы должны быть терпеливы.
  

***

   Левкион спал скверно, его сны были полны страхов и подозрений. Он проснулся рано, в дурном настроении, когда остальные девять воинов еще спали.
   "Проклятая шлюха!" - подумал Левкион, раздувая пепел костра, найдя наконец тлеющий уголек и добавив сухих листьев и веток, чтобы возродить пламя. Она говорила о любви, но когда у него кончились деньги, рассмеялась ему в лицо, веля катиться из ее дома. Проклятая персидская шлюха! Битвы кончились, и наемников расформировали. - "Нас приветствовали ликующие толпы, и цветы усыпали наш путь," - вспоминал он, - "но нас уволили за одну ночь, дали горсть монет -- и ни слова благодарности."
   "Они все смотрели на нас сверху вниз," - осознал вдруг он. - "Персы. Но где бы они сейчас были без нас, воинов, которые сражались в их междоусобных битвах? Все эти варвары." Он раскрыл кошелек у себя на поясе, достав свою последнюю монету. Это было золото, тяжелое и теплое. С одной стороны было отчеканено лицо Царя Царей, на другой -- лучник, прицелившийся с колена. Персы называли их дариками, по имени царя Дария Великого. Но для греческих наемников они были просто лучниками, а также единственной причиной, по которой так много греков сражалось в Персидских войнах.
   "Ни один грек не устоит перед персидскими лучниками," - сказал ему Артабазарн как-то раз, во время хмельной пирушки. Персы тогда засмеялись издевательскими голосами. Он очень хотел тогда сбить наглые усмешки с физиономий персов.
   Теперь Левкион сидел перед костром, и его ярость горела ярче пламени. Пендар проснулся и присоединился к нему. - Что тебя беспокоит? - спросил его друг.
   - Эта проклятая страна, - ответил Левкион.
   - Вчера настрой у тебя был куда получше.
   - Что ж, сегодня -- не вчера, - буркнул Левкион. - Буди людей, и двинемся дальше. До города ехать десять дней.
   - Думаешь, они нас приютят?
   - Просто делай как я сказал! - прорычал Левкион. Пендар отступил и стал будить людей, пока Левкион зарывался пальцами в короткую черную бороду. Сейчас она была сальной, и он тосковал по фиалу с ароматическим маслом... и по ванне. Подтянув нагрудник, он надел оплечья и зашагал к лошади.
   Сев наконец в седла, люди скакали теперь по зеленым холмам, сверкая доспехами в ярких лучах утреннего солнца. Привставая в стременах, они смотрели на маленькие деревушки и далекий храм с белыми колоннами, за которым простиралось величавое море.
   Левкион натянул поводья, подъезжая к ближайшей деревушке. Сейчас у него раскалывалась голова, и он закрыл глаза от боли.
   Проклятье тебе, шлюха, до самой смерти в червях!
   Когда они приблизились к деревне, он взглянул на храм. Взъехав на холм, они могли разглядеть белые стены храмового сада. Там бродила молодая женщина, ало-золотые волосы которой отражали солнечный свет, тело было стройным, грудь туго натягивала надетое на ней атласное платье.
   В его сознании тут же всплыла сцена: женщина извивается под ним, просит остановиться, умоляет его, его нож у ее горла, лезвие впивается в кожу, кровь сочится из нее...
   Подстегнув своего коня, он галопом помчался к увитым розами воротам сада.
   Уже подъезжая, он понимал, что остальные не позволят ему убить девчонку, пока сами не насладятся ей. Нет, он должен быть терпеливее. Его мысли удивили его, потому что раньше он никогда не думал, что в убийстве присутствует удовольствие. В битве, да; в войне, возможно. Как странно, подумал он. Натянув поводья, он соскочил со спины коня и прошел в ворота. Девушка сидела на коленях у розового куста. Она подняла голову.
   Она была слепа. По какой-то причине его возбуждение стало еще нестерпимее, чувство власти возросло.
   Он услышал, как остальные тоже спешиваются и перекрикиваются, глядя на девушку. Ее красота была неоспорима, скорее греческая нежели персидская, но Левкиону было все равно, из какого она народа.
   - Кто ты? - спросила она, и голос ее прозвучал спокойно, но глубже чем он мог ожидать, и ее акцент выдал дорийское происхождение. Спартанка или коринфийка, подумал он, и это его обрадовало. Он бы не почувствовал такого удовлетворения от перспективы изнасиловать афинянку.
   - Почему ты не отвечаешь? - спросила она, пока -- без тени страха в голосе. Но он знал, страх придет. Он медленно вытащил нож и пошел к ней.
   - Что ты делаешь? - закричал Пендар.
   Левкион не удостоил его внимания и приблизился к девушке. Даже сквозь запах роз он чувствовал аромат ее волос. Протянув руку, он схватил бретельку ее платья и разрезал ее, срывая ткань с тела. Она отступила, обнаженная -- и теперь появился страх.
   - Прекрати это! - прокричал Пендар, пробежав вперед и схватив Левкиона за руку. Прежде чем он мог остановиться, воин развернулся и вонзил клинок в грудь своего друга. - За что? - прошептал Пендар, падая на Левкиона и соскальзывая наземь, своей кровью омыв бронзовый нагрудник Левкиона. На мгновение Левкион замешкался, пораженный; потом потряс головой и повернулся к другим наемникам. - Хотите взять ее? - спросил он их.
   - Почему бы и нет? - отозвался Борас, плотно сбитый фракиец. - Она выглядит довольно сладкой.
   Наемники двинулись на голую девушку, Левкион шел впереди с вытянутым окровавленным ножом. Жрица стояла на месте. Она подняла свою руку, и Левкион почувствовал, как нож зашевелился у него в руке. Глянув на руку, он закричал -- он держал гадюку, поднятая голова которой откинулась, обнажив готовые к удару ядовитые клыки. Он отбросил ее, услышав стук по камням.
   - Что с тобой случилось, парень? - спросил Борас.
   - Ты что, не видел? Змея?
   - Ты спятил? Хочешь взять ее первым -- или нет? Я так долго ждать не буду.
   Низкий рык донесся из-за их спин.
   Рядом с ними стояло чудовище. Оно имело голову льва и тело медведя, огромные плечи и длинные когти. Мечи покинули ножны, и воины атаковали чудище, которое не оказало сопротивления, когда их клинки вонзились в его массивную тушу. Оно упало в крови -- и превратилось в их товарища, Метродоруса.
   - Она ведьма! - вскричал Борас, отскакивая от нее.
   - Да, ведьма, - сказала им слепая женщина, и голос ее был почти шипением. - А теперь вы все умрете!
   - Нет! - раздался другой голос, и Левкион увидел старую женщину, ковыляющую по дорожке. Пройдя мимо мечников и опустившись на колени перед мертвым Метродорусом, она опустила руки на его раны и начала ворожить. Казалось, тучи побежали по небу наперегонки, потом застыли на месте. Ветер сначала усилился, потом умер, и воцарилась тишина. Левкион поднял голову и увидел орла, неподвижно зависшего в воздухе с распахнутыми крыльями. Ворожба продолжалась, и наемники смотрели, как раны Метродоруса затянулись. Неровное дыхание затрясло его тело, затем он застонал.
   - Осмотри второго, - обратилась чародейка к слепой девушке.
   - Они убийцы! Они заслужили смерти! - вскричала та.
   Но старуха проигнорировала ее, и молодая жрица подошла к телу Пендара, положив свою руку на рану у него в груди. В молчаливом недоумении Левкион смотрел, как закрывается нанесенная его ножом рана. Пендар пробудился и взглянул на слепую целительницу.
   - Они причинили тебе вред? - спросил он. Она покачала головой. - Я умираю?
   - Нет. Ты здоров, - сказала она ему.
   Левкион стоял в недоумении и моргал от солнечного света. Ветер вновь задул, и орел продолжил свой полет, а он подошел к Тамис. - Я не знаю... я никогда не... - но слова не шли.
   Пендар поднялся и взял друга за руку. - Ты в порядке, Левкион?
   Внезапно командир зарыдал. - Ты ведь знаешь меня, Пендар. Я никогда бы... не совершил подобного.
   Тамис повернулась к Дерае, но ничего не сказала. Молодая жрица прошла вперед, взяв Левкиона за руку. - Иди отсюда в Тир, - холодно проговорила она. - Там найдешь то, что ищешь.
   - Мне жаль, - сказал он ей.
   - Ничего особенного, - заверила она.
   Пендар поднял с земли платье Дераи и накинул на нее, связав разрезанные петли вместе.
   - А ты, Пендар, должен вернуться в Афины, где твоя семья ждет тебя.
   - Я вернусь, госпожа, - пообещал он.
  

***

   Когда мужчины ушли, Тамис прошла к бассейну и плеснула себе в лицо холодной водой. Дерая села подле нее.
   - Почему ты остановила меня? - спросила Дерая.
   - Ты коснулась Левкиона, ты знаешь, зачем он пришел сюда. Дух Хаоса действовал через него.
   - Но ведь я могла бы его убить.
   - И кто бы тогда выиграл, Дерая? Кому бы досталась победа? Темного Бога не заботил Левкион. Ему было известно, что этот человек не смог бы тебя уничтожить, он лишь хотел проверить тебя. Мы не можем пользоваться его же оружием. Каждая подобная победа ведет к будущему поражению. Я знаю, потому что убивала людей. Левкион обретет любовь и счастье в Тире. Он породит сыновей, хороших, гордых мужей. Но этого дня никогда не забудет.
   - Как и я, - сказала Дерая с улыбкой. Тамис ощутила ее удовольствие и на краткий миг обрадовалась вместе с ней, прикоснувшись к ее душе как неслышный ветер. Спартанская женщина с удовлетворением вспоминала, как мужчины напали на своего же товарища. Она лелеяла свое воспоминание о силе.
   Тамис поднялась на ноги и вернулась в свои покои. Она слишком устала и не заметила черной тени, которая сгустилась на стене, когда она села на кровать. Когда она наполнила свой кубок водой и пригубила его, когтистые лапы скользнули со стены за ее спиной, длинные и изогнутые. Вода тронула край больного зуба, и Тамис, застонав, встала. Солнце вышло из-за облака, и сноп света ворвался в окно, обозначив тень лап на кровати. Тамис отвернулась, когда когти метнулись к ее лицу. Она подняла руку, и свет забил из ее пальцев, собираясь в золотой щит. Лапы принялись бить по нему, и стена задрожала, а из нее выплыла огромная голова, словно камень был не плотнее дыма. Кожа демона была покрыта чешуей, зубы -- остры. Медленно он пробирался в комнату, его невероятно большие лапы с когтистыми пальцами тянулись к старой жрице.
   - Изыди! - прокричала Тамис, целя пальцем в существо. Но свет в ее руках таял, и она поняла, что потратила слишком много сил на убитых мужчин.
   Демон ударил по щиту, и тот раскололся надвое и исчез. Лапы ухватили одежды Тамис и потащили по каменному полу к зияющей дыре, на месте которой еще недавно была стена.
   Открылась дверь...
   Сияющий световой поток ударил демона в грудь. Дым и огонь потянулись от демона, и комнату наполнил ужасный рев. Лапы отпустили Тамис, и чудовище устремилось к Дерае.
   Спартанка подпустила демона поближе, а затем вскинула вперед обе руки. Из ее пальцев вылетели молнии. Тварь была сбита с ног; она пыталась подняться, но голубой свет окружил ее, сковав по рукам и ногам.
   Дерая вышла вперед, встала над чудовищем. - Изыди, - прошептала она. Поднялся ветер, засосав демона обратно в стену, которая колыхалась, пока не стала каменной вновь.
   - Ты... поступила... как надо, - проговорила Тамис, хватаясь за край кровати и поднимаясь на ноги.
   - Что это было за... существо?
   - Ночной охотник. Наши враги разрушили заклятие, которое я наложила на храм. Ты должна помочь мне создать новое.
   - Ты знаешь, кто наши враги?
   - Конечно. Ими повелевает Аида.
   - Можем ли мы напасть на них?
   - Ты не слушаешь меня, Дерая. Я же говорила тебе, что мы не можем пользоваться их оружием.
   - Ты не убедила меня, - сказала Дерая. - Как мы сможем их победить, если всё оружие принадлежит им?
   - Верь мне, дитя. У меня нет ответов, которые убедили бы тебя. Просто верь мне.
   Улегшись на кровати на спину, Тамис закрыла глаза, будучи не в силах смотреть на молодую жрицу. Сегодня спартанка дважды вкусила прелести силы...
   И Тамис почти наяву слышала смех Темного Бога, погружаясь в беспокойный сон.
  

***

   Фетида шла прямыми улицами к своему дому, стоявшему на южной окраине города, закончив свой срок в Храме Афродиты. Придя домой, она смыла косметику и охру и бросила в угол тонкое платье и яркую, гладкую хламиду. Надев белое льняное платье, она вытянулась на кушетке и стала смотреть на грязные одежды. Завтра она сожжет их, и никогда больше не вернется в Храм Афродиты. В отличие от большинства других девушек, Фетида тратила заработанные деньги с умом, вкладывая их в трех торговцев пряностями, и еще в одного, который разводил и дрессировал боевых коней.
   Теперь Фетида была денежно независима. Дом стоил девятьсот восемьдесят драхм, и она наняла себе еще и прислужницу, пятнадцатилетнюю фессалийку, которая поселилась в маленьком алькове неподалеку от кухни.
   Теперь жить можно будет без забот, без потных рук, лапающих ее тело, без постанываний поклонников в ушах.
   Без Дамона, подумала она вдруг. Она закрыла глаза и откинулась, прижав к животу расшитую подушку.
   Без Дамона...
   Как мог столь молодой и крепкий парень умереть таким образом, упав без чувств на поле состязаний сразу после бега? Врачеватель сказал, что у него был порок сердца. Но он был так силен, на теле -- никакого жира, мышцы крепки и прекрасно развиты, прямо как у Геракла. Нет, у него не могло быть болезни в сердце, Фетида знала это. Он был сражен богами, которые завидовали его красоте, и у Фетиды была похищена ее единственная любовь, которую она когда-либо испытывала в жизни.
   Она немного поворочалась на кушетке, затем встала и прошла на кухню, где съела немного хлеба с сыром, запив это прохладной водой. Служанка, Клео, нежно посапывала в своей кровати, и Фетида двигалась по комнате тихо, чтобы не разбудить ее.
   Утолив голод, она вернулась на кушетку. Одежды на полу приковали ее внимание, и она поняла, что не может ждать до завтра, чтобы сжечь их. Взяв маленький изогнутый нож, который держала для самообороны, она изрезала одежды на маленькие лоскуты, пока пол вокруг нее не покрылся ими словно цветочными лепестками.
   Шесть лет ее жизни прошли в этих одеждах -- шесть долгих лет, полные безликих, безымянных мужчин. Бородатые и безбородые, худые и толстые, молодые и старые, все желали одних и тех же услуг.
   Она потрясла головой, словно отряхиваясь от воспоминаний, и вдруг лицо Пармениона всплыло в ее сознании. Она редко вспоминала о нем все те месяцы, что прошли с тех пор, как она вернула его из мертвых. Она вдруг осознала, какой разительный контраст был между молчаливым яростным животным, каким он был с ней, и заботливым, чутким любовником, которого увидела она той ночью, когда ему снилась... как ее звали? Дерая?
   Внешне так непохожий на Дамона, но такой же нежный, понимающий все ее желания. Нет, не ее желания, напомнила она себе: желания Дераи.
   Подняв подушку, она снова прижала ее к себе и вновь заснула, пробудившись с рассветом. За кухней Клео наполнила ванну подогретой водой, и Фетида залезла туда, оттирая кожу и споласкивая свои короткие, густо вьющиеся рыжие волосы. Когда она встала, Клео завернула ее в теплое полотенце, обтерев досуха. Затем служанка умастила её кожу ароматическим маслом, соскребая его после этого тупым костяным ножом.
   Затем Фетида оделась в доходящий до колен хитон из голубой ткани и вышла во двор. Двор был длинный и прямой, но все же утреннее солнце в него заглядывало. Она слышала, как за воротами ходят люди, и как стучит молот в кузнице мастера Норака. Примерно с час она посидела на солнце, потом вернулась внутрь, взявшись за вышивание, начатое три года тому назад. Это был узор из соединявшихся квадратиков и кружков, зеленых, коричневых и желтых оттенков. Эта работа ее успокаивала.
   Через некоторое время к ней вошла Клео: - Один мужчина дожидается тебя, госпожа.
   - Мужчина. Я не знаю никаких мужчин, - ответила она, вдруг осознав, что говорит чистую правду. Она спала с сотнями мужчин, но не знала ни одного из них.
   - Он хочет поговорить с тобой.
   - Как его имя?
   Девчонка покраснела и убежала во двор, вернувшись через несколько мгновений. - Тарменион, госпожа.
   Фетида глубоко вздохнула, заставляя себя успокоиться. - Впусти его, - сказала она, - и оставь нас.
   - Оставить вас, госпожа? - изумилась Клео.
   Фетида улыбнулась. - Если ты мне понадобишься, я позову.
   Фетида вернулась к вышивке, когда девушка привела Пармениона к ней. Она посмотрела на него, с непроницаемым лицом.
   - Прошу, садись, - сказала она. - Клео, принеси нашему гостю воды.
   - Этого не нужно, - промолвил мужчина, усаживаясь на скамью напротив. Они сидели молча, пока Клео не покинула их, закрыв за собой дверь.
   - Я не привечаю в своем доме незванных гостей, - сказала Фетида. - Так что, буду признательна, если ты поскорее объяснишь, что за дело привело тебя.
   - Я пришел извиниться, - начал Парменион.
   - За что?
   Мужчина вдруг смущенно улыбнулся; это делало его лицо мальчишеским, не таким строгим, подумала она. - Я не уверен; но знаю, что так надо. Видишь ли, я ведь не знал, что это ты вернула меня из мертвых той ночью.
   - Мне заплатили за это, - бросила она, пытаясь подавить в себе непонятно откуда взявшийся гнев.
   - Знаю, - вежливо сказал он. - Но я чувствовал... чувствую, что причинил тебе боль. Я не хотел этого.
   - Хочешь, чтобы мы были друзьями? - спросила она.
   - Хотел бы -- очень.
   - Моя дружба стоит сорок оболов, - сказала она, встав и отложив вышивание, - но больше я этим не занимаюсь. А теперь, пожалуйста, уходи. Ты можешь найти немало подруг в Храме, и цена будет все той же.
   - Я не об этом, - сказал он, поднявшись. - Но -- как скажешь. - Он прошел к дверям и обернулся к ней. - Я высоко ценю дружбу, - промолвил он. - Может быть, это потому, что у меня очень мало друзей. Знаю, тебе заплатили за то, что ты сделала, но, даже если так, ты все-таки спасла мне жизнь. Это долг, который останется за мной. Если я когда-нибудь буду тебе нужен, я приду. Никаких вопросов. Хочешь ты этого или нет, я твой друг.
   - Мне не нужны друзья, Парменион, но, если мне вдруг будет не хватать сорока оболов, то я обязательно вспомню о тебе.
   После того, как он ушел, она села на скамью и вновь взялась за вышивание. К ней пришла Клео, села на колени у ее ног. - Твои руки дрожат, госпожа.
   - Он не должен больше появляться здесь. В следующий раз, когда придет, оставь его за воротами. Поняла?
   - За воротами. Да, госпожа.
   Но дни летели, а Парменион не появлялся, и по неведомой причине это делало Фетиду еще более злой на молодого спартанца.
   Весна шла дальше, и Фетида находила свою новую жизнь все более гнетущей. Когда она была жрицей, ей можно было ходить по улицам и днем, и ночью. Но честные фивянки не могли появляться без сопровождения нигде, кроме торговой площади, и дом, который раньше был мечтой Фетиды, стал теперь для нее просто удобной тюрьмой. Клео приносила новости каждый день, но ее разговоры редко заходили дальше новых платьев, ароматических масел или драгоценных украшений. Девчонка уделяла мало внимания продвижениям спартанской армии, вошедшей в Беотию. Все, что Фетида смогла узнать, было то, что спартанский Царь Агесилай -- приказав своим войскам перейти через перевал к югу от горы Киферон -- грабил и разорял деревни, и что Эпаминонд укрепился на взгорьях под Фивами с пятью тысячами афинян и тремя тысячами фиванцев.
   Не то чтобы Фетида сильно переживала, победят или проиграют спартанцы. Ей казалось, что, кому бы ни принадлежал город, стоны в ее ушах звучали одинаково.
   Но война затрагивала ее денежные вклады, так как спартанцы конфисковали последний караван с опиумом, проходивший через Платеи. Фетида потеряла почти шестьсот драхм, и в том, чтобы остаться наплаву, полагалась теперь на азиатские пряности, шедшие через Македонию.
   Мысли о финансах вернули ее к воспоминаниям о Храме. Ничто не вернет ее к этому образу жизни, пообещала она себе.
   Потом ей вспомнилось лицо Пармениона.
   Будь он проклят, подумала она. Почему он не приходит?
  

***

   Поскольку Агесилай не желал штурмовать укрепленные афинянами и фивянами горные хребты, а Эпаминонд избегал сражения в чистом поле, война вошла в позиционную фазу - спартанцы шли через Беотию, врываясь в маленькие города и поселения, разбивая их гарнизоны, но при этом оставляя Фивы нетронутыми.
   Потом Агесилай, утомленный безрезультатной войной, пошел на город. У него в планах было штурмовать Проитийские Ворота и сравнять Фивы с землей. Менее стойкие обитатели города бежали, увозя свое имущество на телегах или повозках.
   В одной из повозок уезжал целитель Хорас с женой и тремя детьми. Старший, Симеон, пожаловался на сильную головную боль, когда повозка двинулась прямо в ночь, направляясь в сторону Феспии. К рассвету у мальчика была сильнейшая лихорадка, гланды у него в горле и вены на руках вздулись втрое больше обычного. Красные пятна образовались на коже, а к вечеру он был уже мертв. Этим вечером Хорас и сам почувствовал наступление лихорадки и жара.
   Авангардный отряд спартанских разведчиков обнаружил повозку. Офицер заглянул внутрь, и тут же резко отшатнулся.
   - Чума, - прошептал он своим людям.
   - Помогите мне! - хрипел Хорас, пытаясь выбраться из повозки. - Моя жена и дети больны.
   - Не приближайся, - прикрикнул офицер, знаком подозвав лучника. - Откуда ты?
   - Из Фив. Но мы не предатели, господин. Мы больны. Помогите -- прошу!
   Офицер подал лучнику сигнал, и тот пустил стрелу Хорасу прямо в сердце. Врачеватель упал обратно в повозку.
   - Сожгите это, - приказал командир.
   - Но он сказал, что внутри женщина и дети, - возразил ему помощник.
   Командир вытаращил на него глаза. - Ну так лезь внутрь и исцели их от страданий!
   Солдаты набрали хвороста и разложили его вокруг повозки. В несколько мгновений сухое дерево занялось пламенем, и, когда послышались вопли, солдаты двинулись обратно, доложить об увиденном Агесилаю.
  

***

   Чума сначала вспыхнула в самом бедном квартале города, но очень быстро распространилась всюду. Боясь, что армия может быть заражена, советники постановили закрыть городские ворота на засов. Никого не выпускали -- и не впускали в город. Толпа напала на стражу Врат Электры, однако была быстро оттеснена лучниками на стенах, под командованием старого воина Менидиса.
   За одну неделю, у более чем одной пятой части тридцатитысячного населения Фив появились симптомы стремительного потоотделения и ужасных, пылающих красных пятен, появлявшихся на лицах и руках. Смерть теперь встала в полный рост, и множество телег по ночам ездили по улицам города, собирая мертвые тела, которые свозили в аллеи под городские ворота.
   Мотак заразился на девятый день, и Парменион помог ему добраться до своей комнаты, а потом побежал к дому Аргона. Целителя не было на месте -- его слуги сказали Пармениону, что он отправился навестить больных в северной части города. Спартанец оставил ему сообщение и вернулся домой. Еда была теперь дефицитом, но он купил немного сушеного мяса и черствого хлеба на рыночной площади по цене, в четыре раза превышающей обычную стоимость, и приготовил Мотаку бульон.
   Аргон прибыл на закате. Его лицо осунулось, вокруг глаз появились темные круги. Он осмотрел Мотака, затем отвел Пармениона в сторону.
   - Лихорадка будет длиться еще два дня. Необходимо вытирать пот с его кожи. Ежечасно купай его в теплой воде, но не вытирай досуха. Позволь жару его тела раствориться в воде; это охладит его. Потом он будет испытывать сильный холод, и его нужно будет заворачивать в теплые одеяла, пока снова не начнется горячка. Тогда повтори все процедуры. Следи, чтобы он пил как можно больше воды. И давай немного соли -- но не слишком, иначе его вырвет. Если вздуются волдыри, то дай им лопнуть и вытечь, затем применяй мед.
   - Это всё, что можно сделать?
   - Да. У меня кончились лекарства четыре дня назад.
   - Сядь и выпей немного вина, - пригласил Парменион, подходя к кухонной полке.
   - У меня нет времени, - ответил Аргон, поднимаясь.
   Парменион взял его за плечи. - Послушай, приятель. Если ты будешь продолжать в том же духе, то скоро упадешь без сил -- тогда ты так ничего и не добьешься. Садись.
   Аргон опустился обратно на стул. - Большинство врачей убралось из города прежде, чем были закрыты ворота, - проговорил он. - Они раньше всех распознали недобрые симптомы. Теперь нас осталось совсем немного.
   - Почему ты не ушел с ними?
   Аргон усмехнулся. - Этого все и ждали. Жирный Аргон, который живет ради денег: полюбуйтесь, как он улепетывает! Что ж, я люблю деньги, Парменион. Я наслаждаюсь праздной и полной удовольствий жизнью. Я родился бедняком, простолюдином в иной стране. И я давным-давно решил для себя, что буду вкушать хорошие блюда и расхаживать в драгоценностях. Но это не делает меня плохим врачом. Понимаешь?
   - Выпей вина, друг. И проглоти немного дешевого бульона.
   - Уже не дешевого, - заметил Аргон. - Цены скачут очень быстро.
   - Насколько сильна эпидемия? - спросил Парменион, налив бульон в глубокую миску и ставя ее перед толстяком.
   - Не сильнее той, что поразила Афины. В Фивах обнаружено около восьми тысяч человек с симптомами, но у многих из них удается приостановить развитие заболевания. Среди стариков и детей болезнь смертельна, но молодые и сильные могут ее перебороть. Многое зависит от язв и волдырей. Если они образуются под мышками или где-нибудь рядом, то есть шансы на спасение; если же они доберутся до паховой области, то смерть не заставит себя долго ждать, - Аргон быстро вычерпал весь бульон ложкой в свой широченный рот, затем встал. - Пора идти. Я навещу Мотака завтра вечером.
   Парменион проводил его до ворот и посмотрел, как толстяк пошел по прямой аллее, переступая через тела, лежащие рядами прямо на дороге.
   Мотак сильно вспотел, когда вернулся Парменион, но губы у него запеклись и высохли. Подняв фивянину голову, Парменион влил холодную воду ему между губ, а затем искупал его, как предписывал Аргон. Два дня Мотак еле двигался. В лихорадке он звал Элею и покрывался потом. На третий день подмышками у него появились большие опухоли, и он почти погрузился в кому. Парменион был изможден, но день и ночь оставался у постели больного. Опухоль под левой рукой Мотака потемнела и, как предупреждал Аргон, лопнула, истекая жидким гноем. Парменион намазал рану медом и укрыл Мотака свежими одеялами.
   Следующим утром, уснув на стуле рядом с кроватью, он услышал стук в ворота. Протерев глаза, Парменион вышел во двор и увидел там молодую служанку, Клео.
   - Моя госпожа, - всхлипнула Клео. - Она умирает.
   Парменион отвел девушку к Мотаку и приказал сидеть подле него, объяснив, как надлежит омывать спящего. Потом взял плащ, вооружился мечом и кинжалом и осторожно двинулся к дому Фетиды. Всюду лежали трупы, и торговая площадь была пустынна.
   Фетида лежала в постели, погруженная в неспокойный лихорадочный сон. Откинув одеяла, Парменион осмотрел обнаженное тело женщины. Подмышками обеих рук и на шее образовались опухоли. Завернув ее в одеяло, он поднял девушку на руки и медленно зашагал к своему дому.
   По дороге двое мужчин, везших доверху загруженную мертвыми телами тележку, окликнули его: - Мы возьмем ее.
   Он лишь покачал головой и пошел дальше. Его мускулы ныли от напряжения, когда он пронес ее через двор в андрон, где и положил на кушетку. Вместе с Клео они спустили его кровать вниз и поставили рядом с постелью Мотака. - Будет проще присматривать за ними обоими в одной комнате, - сказал он Клео. - Теперь вернись в дом, собери всю еду, какая там осталась, и неси сюда.
   Когда девушка ушла, Парменион омыл Фетиду, намазав медом сочащийся волдырь под ее правой рукой. Он пощупал ее пульс, который был слабым и неровным, а потом сел рядом, взяв ее за руку. Через какое-то время ее глаза открылись.
   - Дамон? - прошептала она пересохшими губами.
   - Нет, это Парменион.
   - Зачем ты покинул меня, Дамон? Зачем умер?
   - Потому что пришло мое время, - сказал он мягко, сжимая ее руку. - А теперь успокойся. Собирай силы -- и живи.
   - Зачем? - прозвучал вопрос, вонзившийся в него как зазубренный клинок.
   - Потому что я прошу тебя, - произнес он. - Потому что... я хочу, чтобы ты была счастлива. Я хочу снова услышать твой смех.
   Она вновь уснула. Вскоре она начала дрожать, и Парменион укутал ее теплым одеялом и обнял хрупкое тело, растирая ее руки и плечи, чтобы согреть.
   - Я люблю тебя, Дамон, - произнесла она вдруг прояснившимся голосом. Парменион хотел солгать, как это сделала она однажды с ним. Но не смог.
   - Если любишь меня, то живи, - сказал он. - Слышишь? Живи!
  

***

   Время для Дераи летело незаметно. Каждый день она училась новым навыкам и лечила больных из уцелевших деревень, которых приносили к ней на самодельных носилках. Она срастила сломанную ногу крестьянина, успокоила плачущих, вылечила злокачественную опухоль на шее ребенка, а также вернула зрение слепой девочке, прибывшей в сопровождении своего отца из города Тира. По греческим городам Азии расходилась молва о том, что среди них появилась новая целительница, и день ото дня очередь страждущих перед храмом становилась всё длиннее.
   Тамис отсутствовала несколько месяцев, но однажды вечером вернулась и застала Дераю в саду, где та наслаждалась прохладой ночного воздуха. В полях уже спали люди, ожидающие своей возможности увидеть Целительницу.
   - Добро пожаловать домой, - поприветствовала наставницу молодая женщина.
   - Они станут для тебя неисчерпаемым источником истощения, - сказала Тамис, кивая в сторону полей. - Они будут собираться со всей империи, из Вавилона и Индии, из Египта и Каппадокии. Тебе ни за что не исцелить их всех.
   - Слепое дитя спросило меня, отчего я не вылечу сама себя.
   - И что ты ей ответила? - спросила Тамис.
   - Я сказала ей, что исцеление мне ненужно. И это правда; к моему собственному удивлению. Ты выглядишь устало, Тамис.
   - Я стара, - проворчала Тамис. - Старикам положено уставать. Но мне нужно кое-что сделать, прежде чем я снова отбуду. Ты видела Пармениона, пока меня не было?
   Дерая вспыхнула. - Мне нравится наблюдать за ним. Это неправильно?
   - Вовсе нет. Пока ты еще не видела возможных будущих. Однако, пришло время пройти много разных путей. Возьми меня за руку.
   Их души отделились, и женщины вдвоем устремились к Фивам, к дому Пармениона. Он был погружен во тьму, и звуки стенаний доносились со всех улиц.
   - Что происходит? - спросила Дерая.
   - Чума пришла на город, - ответила Тамис. - Смотри!
   Время застыло, воздух замерцал. Дерая увидела Пармениона, который вышел во двор с лицом, покрытым красными пятнами, и непомерно раздутым горлом. Он упал, и она попыталась метнуться к нему, но Тамис удержала ее. - Ты не можешь вмешаться в это, - сказала она. - Ибо это есть будущее. Оно еще не случилось. Как нам не суждено изменить прошлого, так и в грядущем мы действовать не можем. Продолжай смотреть! - Изображение размылось, восстановившись, чтобы показать Пармениона умирающим в своей постели, умирающим на улице, умирающим в доме Калепия, умирающим в чистом поле. Наконец Тамис перенесла их обратно в храм и застонала, вернувшись в свое тело, так как шея ее затекла и теперь неимоверно ныла от боли.
   - Что мы можем сделать? - спросила Дерая.
   - Сейчас я ничего не могу. Я слишком устала, - сказала Тамис. - Но скажи, чувствуешь ли ты себя достаточно сильной, чтобы использовать свой дар на таком расстоянии?
   - Да.
   - Хорошо. Но прежде позволь мне спросить тебя вот о чем: как ты смотришь на то, чтобы Парменион женился?
   - Женился? Я... я не знаю. Мне больно об этом думать, но, с другой стороны, почему нет? Он ведь считает, что я умерла -- что, в общем, правда. А почему ты спрашиваешь?
   - Это не важно. Иди к нему. Спаси его, если сможешь. Если чума окажется тебе не по силам, вернись за мной. А я пока буду отдыхать, чтобы собрать свою силу.
   Дерая легла на спину и отпустила душу на волю.
   Фивы простирались прямо под ней. Она подлетела к дому Пармениона, но его там не было. Мотак лежал в лихорадке, и незнакомая юная девушка хлопотала у его постели, вытирая пот с лица влажной тряпицей. Дерая поднялась высоко над домом, исследуя глазами пустынные улицы. И вдруг увидела его, пошатывающегося под тяжестью женщины, которую он нес на руках.
   В женщине она узнала шлюху, Фетиду, и наблюдала, как Парменион вносил ее в свой дом, укладывал и слушал, как женщина говорила о своей любви в бредовом сне. Дерая вплотную подлетела к Пармениону, положила руки ему на голову, и его мысли хлынули в ее разум. Он желал, чтобы женщина выжила. Дерая освободила свой разум, сливаясь с Парменионом, потекла вместе с его кровью по венам и артериям.
   Чума уже была в нем, пока что маленькая и слабая, но растущая с каждым мгновением. Сконцентрировавшись, Дерая принялась выискивать участки заражения, уничтожая их до тех пор, пока, удовлетворившись, не вышла из него. Женщина умирала, огромные язвы были у нее под подбородком, на руках и на груди.
   Но Парменион был спасен. Дерая вылетела в ночное небо -- и зависла там, смущенная и озадаченная. Парменион хотел, чтобы женщина выжила. Любил ли он ее? Нет, мысли его были не о любви, а о неоплаченных долгах. Но если Дерая спасет ее, то он когда-нибудь может полюбить эту женщину, и тогда она потеряет его во второй раз.
   Я ведь не убиваю ее, рассудила Дерая. Она и так умирает. Я не виновата. Она собралась лететь обратно в храм -- но не смогла. Вместо этого она вернулась в спальню и занялась Фетидой.
   Эта охота была гораздо сложнее. Чума была повсюду, сильная и смертельная. Трижды сердце Фетиды вздрагивало и почти останавливалось. Дерая восстановила разъеденные гланды, дав женщине жизненную энергию, затем продолжила работу, сражаясь с недугом. Долгое время чума была сильнее нее, разрастаясь и множась быстрее, чем та могла ее уничтожать. Она вернулась к сердцу, очищая кровь, которую оно выталкивало, и наполняя ее энергией. Наиболее опасный участок, как она обнаружила, был в паху, где язвы воспалились и истекали ядовитым гноем. Здесь она повысила исцеляющие силы тканей. Так текли часы. Дерая едва не упала в обморок от истощения, когда наконец поднялась от тела больной.
   Она отправилась обратно в храм, но ее сознание было туманно, и вдруг она обнаружила, что пролетает над совершенно незнакомым дворцом, в котором кричит какая-то женщина. Дерая попыталась сосредоточиться.
   - Он родился! - вскричал кто-то, и дружный клич раздался в рядах армии, выстроившейся перед дворцом.
   Темная туча подплывала к ней, открываясь, как гигантский рот. Она увидела клыки длиной в человеческий рост и фиолетовый язык, влажный и раздвоенный. И у нее не было сил сопротивляться.
   Вдруг световое копье вонзилось в этот рот -- едва он приблизился к ней.
   - Дай мне руку! - прокричала Тамис.
   Но Дерая потеряла сознание.
   Она очнулась в своей комнате в храме, ощущая присутствие Тамис рядом с собой.
   - Что это было? - спросила она.
   - Ты потерялась в будущем. И увидела Рождение Темного.
   - Я устала, Тамис. Так... устала.
   - Тогда спи, дитя мое. Я смогу защищать тебя еще некоторое время.
  

***

   Клео вернулась с провизией на целых три дня, таким образом, вместе с запасами еды Пармениона, они были обеспечены съестным на неделю.
   Шли дни. Аргон больше не появлялся, и вскоре Парменион узнал от сборщика мертвецов, что толстяк разделил судьбу тысяч -- его тело сожрала чума. Мотак поправлялся, красные пятна проходили, язвы заживали; но он был слаб и часто нуждался в сне. Клео работала без устали, омывая хозяйку, меняя мокрые от пота одеяла, готовя еду и убираясь в комнатах. Парменион выходил в город в поисках еды, но даже лошади и собаки давно уже были отправлены на убой.
   Потом, словно отгремевшая буря, чума начала отступать. Сборщикам доставалось всё меньше мертвых тел, и ворота города были теперь открыты для конвоя возов с продовольствием. Парменион пробился через толпу, окружившую конвой, и вышел с большим обрезком свинины и мешком сухарей.
   Дома Клео приготовила немного мяса и покормила с ложки Фетиду, которая теперь шла на поправку. Мужчины вдвоем отнесли ее кровать наверх в комнату Пармениона, чтобы выделить ей больше личного пространства, Клео же спала на кушетке в андроне.
   К концу лета город почти вернулся к нормальной жизни. Более четырех тысяч человек унесла чума, но, как заметил Калепий, то была доля тех, кто и так бы погиб или попал в рабство, если бы спартанцы вошли в город. Страшась чумы, спартанцы вышли из Беотии без боя, и теперь войска союзников стерегли от них все переходы через гору Киферон. Также пришла весть из Тегиры о том, что Пелопид и Священный Отряд разбили вдвое превосходящий их спартанский отряд и убили Фебидия, спартанца, который отвечал за взятие Кадмеи четыре года тому назад. Побежденные солдаты были не спартанцами, а наемниками из города Орхомена, но, невзирая на это, в Фивах в этот день был объявлен праздник, и звуки смеха и песен проникли в комнату, где лежала Фетида. Она еще была очень слаба, сердце билось тихо и неровно, но отдаленный смех оживил ее.
   Вошел Парменион, держа в руках поднос с едой и питьем. Поставив его, он сел рядом с ней. - Сегодня ты не так бледна, - сказал он. - Мотак раздобыл несколько свежих медовых лепешек, а один мой старинный друг говорит, что они придают сил уставшим.
   Ее зеленые глаза задержались на его лице, но она ничего не сказала. Вместо слов она привстала, взяла его руку, и слезы побежали по ее щекам.
   - Что случилось? - спросил он.
   - Ничего, - ответила она.
   - Почему же ты тогда плачешь?
   - Зачем ты делаешь все это для меня? Почему не дал умереть?
   - Иногда бывает так, что ответов просто нет, - сказал он, поднеся ее руку к своим губам и поцеловав ее. - Ты не Дерая, а я не Дамон. Но наши жизни пересеклись, и линии наших судеб теперь переплетены. У меня больше нет великой веры в далеких богов, но я верю в Мойр, что прядут судьбу. Верю, что нам было назначено быть вместе.
   - Я не люблю тебя, - сказала она голосом, чуть более громким, чем шепот.
   - Как и я тебя. Но ты не безразлична мне. Ты постоянно была в моих мыслях с тех пор, как я узнал правду о той ночи, когда ты вернула меня к жизни. Останься со мной, Фетида. Не могу обещать, что сделаю тебя счастливой, но я буду стараться.
   - Я не выйду за тебя, Парменион, но останусь. И если мы будем счастливы, так и быть, останемся вместе. Но знай, что однажды ты можешь проснуться без меня. Если так случится, обещай, что не станешь меня разыскивать.
   - Обещаю, - произнес он. - А теперь ешь и восстанавливай силы.
  

***

   Человек стоял в лунном свете у ворот дома Пармениона. Поблизости не было ни души, когда он осторожно просунул нож в щель в середине ворот, снимая деревянный засов с другой стороны. Ворота открылись, задвижка скользнула под углом к земле, но прежде чем она ударилась о камень, он вонзил в дерево лезвие ножа, задержав ее на месте, проскользнул внутрь и осторожно положил ее во дворе. Вернув нож обратно в ножны, он прошел к закрытой двери в андрон.
   Вдруг что-то холодное коснулось его шеи, и рука похлопала его по плечу. - Будь я на твоем месте, то стоял бы не шевелясь, - предупредил чей-то голос в самое ухо.
   - У меня сообщение для Пармениона, - прошептал человек.
   - Нож у твоего горла очень острый. Руки за спину.
   Мужчина повиновался, стоя тихо, пока его запястья связывали вместе. Потом его провели в темный андрон, и он увидел, как его рыжебородый пленитель зажег три светильника. - Ты, стало быть, Мотак?
   - Стало быть, да. Сядь. - Мотак толкнул незнакомца на скамью. - Парменион! - позвал он. Спустя несколько мгновений высокий, стройный мужчина, с пронзительными голубыми глазами на узком лице, вошел в комнату. Он держал в руках сверкающий меч.
   - Клеарх! - воскликнул Парменион, отложив меч в сторону и приветливо улыбнувшись.
   - Он самый, - пробурчал слуга Ксенофонта.
   - Развяжи его, - приказал Парменион. Мотак разрезал ножом связывавшие мужчину кожаные ремни, и Клеарх принялся растирать запястья. Его волосы стали белее и реже, чем помнил молодой спартанец, а морщины на лице стали глубже, точно порезы на коже. - Странное время для визита, - заметил Парменион.
   - Мой господин просил меня убедиться, чтобы за мной не следили. - Сунув руку под плотную шерстяную рубаху, Клеарх достал свиток, который протянул молодому спартанцу.
   Парменион отложил его в сторону и сел лицом к пожилому мужчине. - Как поживает полководец?
   Клеарх пожал плечами. - Он печален. Сейчас всё больше пишет. Много всего -- о верховой езде, о тактике, об устройстве Греции. Он каждый день часами сидит над своими записями. Не могу вспомнить, когда он последний раз выезжал на верховые прогулки или на охоту. И он растолстел. - Клеарх почти выплюнул последнее слово, будто само его выговаривание оскорбляло его рот.
   Парменион протянул руку к свитку, затем заметил, что Мотак все еще стоит рядом, с ножом в руке. - Все в порядке, друг мой. Это Клеарх, помощник полководца Ксенофонта. Ему можно доверять.
   - Он спартанец, - проворчал Мотак.
   - Осторожно, сынок, не то я тебе череп проломлю, - процедил багровеющий Клеарх.
   - Возможно, когда-нибудь, однажды, дедушка, - ответствовал Мотак. Клеарх вскочил на ноги.
   - Прекратите, вы оба! - приказал Парменион. - Мы все здесь друзья -- или должны быть ими. Как долго ты пребывал в Фивах?
   - Прибыл этим вечером, - ответил Клеарх, посылая убийственный взгляд Мотаку. - Я навестил друзей в Коринфе, а затем купил коня и приехал сюда через Мегару и Платеи.
   - Я рад видеть тебя. Не хочешь ли поесть или выпить?
   Клеарх покачал головой. - Я удалюсь как только ты дашь ответ для моего господина.
   Мотак пожелал Пармениону спокойной ночи и отправился в свою спальню, оставив двух спартанцев наедине. Младший из них развернул свиток и сел поближе к фонарю.
   Приветствую, друг мой (прочел он), годы идут, времена ускоряют шаг, мир с его делами уносится все дальше от меня. И все же я вижу события и их причины чище, чем в молодости, и с возрастающей печалью.
   Был в Спарте юноша, который убил другого в поединке из-за женщины. Отец погибшего мальчика все еще скорбит, и он нанял убийц, чтобы разыскать душегуба, который больше не живет в Спарте. Я догадался, что четверо убийц были умерщвлены мальчишкой, который теперь стал мужчиной. Но за ними могут прийти и другие.
   Я надеюсь, что ты жив и здоров, и что твоя жизнь счастливее, чем та, которой жил тот спартанский мальчик, давно покинувший свой дом. Я часто вспоминаю того мальчишку. Думаю о его отваге и его одиночестве.
   В худшем случае боги улыбнутся тебе, в лучшем -- не удостоят тебя внимания.
   Подписи не было.
   Парменион взглянул в обветренное лицо старого слуги. - Ты многим рисковал, чтобы доставить это мне, Клеарх. Благодарю тебя.
   - Не стоит благодарностей, - ответил старик. - Я сделал это для полководца. Ты мне нравился, парень. Но это было задолго до того, как ты стал предателем. Надеюсь, убийцы отыщут тебя -- до того, как ты успеешь сыграть в еще одну из своих смертельных игр.
   - Но никто из вас этого не увидит, верно? - произнес Парменион ледяным голосом. - Вы спартанцы считаете себя демиургами. Берете ребенка и мучаете его всю жизнь, повторяя ему, что он не спартанец, а потом обвиняете его в предательстве, когда он призывает вас к ответу за свои слова. Что ж, вот пища для размышлений, Клеарх, тебе и всему твоему тупому племени: после того, как я обманул Сфодрия, я был задержан скиритайским воином. Он годами сражался за вас; он был призван сражаться за вас. И когда мы скрестили с ним мечи, он сказал мне, что всегда хотел убить спартанца. Вас ненавидят не только Фивы и Афины, но даже народ, который сражается на вашей стороне.
   Клеарх открыл было рот, чтобы ответить, но Парменион поднял руку.
   - Ничего не говори, слуга! - процедил он. - Ты доставил свое сообщение. А теперь убирайся!
   Краткое мгновение старик смотрел на него, затем отступил и скрылся во тьме.
   Подошел Мотак, все еще держа нож. - Не расстраивайся из-за этого, - вежливо молвил он.
   Парменион грустно усмехнулся. - Как, по-твоему, мне это сделать? После того, как приходили убийцы, Менидис сказал мне, что ему плевать, выжил бы я или погиб. Так на меня смотрят фивяне, Мотак: я спартанский предатель. И это прозвание задевает меня до самой кости.
   - Думаю, нам надо напиться, - предложил Мотак.
   - Вообще-то, это не тот ответ, который я ищу, - отозвался Парменион.
   - Это лучший из тех, что есть у меня.
   - Тогда придется напиться, - сказал спартанец. - Доставай мех.
  
   Фивы, лето, 371й год до Н.Э.
  
   Фетида проснулась рано. Ее сны были добрыми, безмятежными. Она вытянула руки и перевернулась на бок, глядя на мужчину, спящего рядом с ней. Протянув руку, она ласково убрала локон волос с его лба. Он вздохнул, но не проснулся.
   Последние шесть лет были хороши для них обоих. В свои двадцать девять Парменион был в наилучшей форме и выиграл бега в Коринфе, Мегаре, Платеях и даже в Афинах. Теперь его лицо стало острее, выступающий нос - еще более орлиным, волосы медленно начинали редеть. Но его улыбка оставалась мальчишеской, а прикосновения -- ласковыми.
   Хорошие годы...
   Сначала он заметил, что она томится, безвылазно сидя в четырех стенах, и как-то утром пришел к ней с рыночной площади, где приобрел темный хитон, сандалии до колен, пару персидских шаровар из светлой ткани и фетровую шляпу. - Надень это, - сказал он.
   Она рассмеялась. - Ты хочешь переодеть меня в мужчину? Нам что, нужны такие ухищрения?
   - Нет, - ответил он с усмешкой, - но я научу тебя ездить по-другому.
   То было приключение, захватившее ее сильнее, чем она когда-либо могла себе представить. Все еще слабая после чумы, она села на высокую стройную кобылицу и поехала через город в фетровой шляпе, прикрывавшей ее волосы, и в легком хитоне, прятавшим изгибы ее тела. Оказавшись среди холмов, она открыла для себя удовольствие скачки галопом, на невероятной скорости, когда ветер шумит в волосах.
   Они занимались любовью в горной лощине, прикрытые от полуденного солнца ветвями высоких кипарисов, а потом сигали голыми в холодный горный ручей. Воспоминание об этом дне чистым светом сияло в ее памяти. - Когда я уеду, - сказал он, - ты можешь в любое время отправить Мотака седлать лошадей и продолжать ездить верхом. В этом есть неповторимая свобода, и никто не станет расспрашивать тебя ни о чем, или поражаться тому, как плохо блюдет свою честь благородная женщина.
   - Уйдешь? - обеспокоилась она. - Куда ты собрался?
   - Эпаминонд решил, что пришло время взяться за освобождение Беотии. Мы поведем войска в захваченные города и присоединимся к тамошним мятежникам. Мы должны защитить страну от Спарты.
   Однажды рано утром, спустя около пяти недель, Фетида проснулась и увидела, что Парменион стоит рядом с кроватью. Он был облачен в бронзовый шлем с нащечниками, обтянутыми изнутри кожей, и нагрудник с изображением головы рычащего льва. Его меч висел на боку, и ножны покоились на юбке, сделанной из обитых бронзой кожаных полосок.
   - Так значит, сегодня? - сказала она.
   - Да.
   - Ты должен был сказать мне об этом вчера вечером.
   - Я не хотел печалить тебя. Меня не будет месяц, или два. - Она кивнула и повернулась к нему спиной, закрыв глаза и тщетно пытаясь заснуть.
   Целыми днями она мучилась, представляя себе, как он скачет навстречу смерти. "Я не влюблюсь в него, - обещала она себе. - Я не стану рыдать над его телом, как над телом Дамона."
   Но страхи ее росли, когда в город приходили вести о столкновениях и осадах. Спартанский гарнизон Фисба, в основном сформированный из наемников Орхомена, выступил, чтобы дать бой Фиванскому войску. Последовало короткое сражение, в ходе которого наемники были разбиты; сообщали, что погибло семнадцать фиванцев. Города пали один за другим, в основном без кровопролития, окруженные спартанские гарнизоны соглашались уйти после того, как им гарантировали безопасный путь обратно через Пелопоннес. Но вестей о Парменионе по-прежнему не было.
   Через шесть недель с того дня как она отказалась сказать "прощай", он вошел во двор. Она увидела его из верхнего окна и заставила себя не бежать вниз, чтобы встретить его. Вместо этого она медленно вышла из комнаты, и они встретились на лестнице. Его шлем был помят в двух местах, нагрудник поцарапан, на голове льва красовалась большая вмятина.
   - Ты скучала по мне? - произнес он, развязывая ремни на подбородке и снимая шлем.
   - Немного, - призналась она. - Ты надолго вернулся?
   - Нет, у меня кончается сильфиум. Завтра выезжаю обратно.
   В их комнате она помогла ему снять нагрудник и рубашку. Лишь тогда она увидела страшный красный шрам на его верхнем правом бицепсе. - Он не слишком кровоточил, - сказал он, пытаясь ее успокоить. - Это был наемник, который подобрался слишком близко. Эпаминонд убил его.
   - Мне не нужно знать детали, - процедила она. - Пойду, приготовлю ванну.
   Той ночью они занимались любовью, но Фетида никак не могла расслабиться, а желания Пармениона были слишком настойчивы. На следующее утро он снова ушел.
   По прошествии месяцев, Эпаминонд, Калепий и прочие успешно воссоздали старую Беотийскую Лигу, объявив об этом в Фивах после Генеральной Ассамблеи, проведенной советниками всех освобожденных городов. Встреча была демократичной, и на следующий год возлагались большие надежды.
   Парменион, освобожденный на время осени от военных обязанностей, был менее уверен в будущем. Во время одной из их верховых прогулок он поведал свои страхи Фетиде.
   - Это не такая уж демократия, как кажется на первый взгляд, - сказал он, когда они сидели в высокой лощине, которая стала их излюбленным местом уединения. - Фивы имеют право наложить вето на любое решение и напрямую контролируют голоса Феспии, Платеев и Танагры.
   - Разве это проблема? - изумилась Фетида. - Фивы -- великий город, и все наши советники ценят свободу и заботятся о правах других. Ты слышал речь Калепия. Новое федеральное государство Беотии не потерпит диктаторов.
   - Я слышал это и надеюсь, что слова подтвердятся делом. Но один старинный друг как-то раз сказал мне, что общество похоже на наконечник копья -- широкое в основании, острое на конце. Демократы верят, что ты можешь изменить его, затупив острие. Но, словно по волшебству, оно вырастет вновь. Всегда будут существовать цари, Фетида, и если не цари, то диктаторы. Такова природа Человека -- идти вверх, чтобы встать над прочими, дабы распространить свою волю на всех.
   - В Фивах таких нет, - сказала она. - Возможно, в древности, да, но это современный мир, Парменион. Так больше быть не должно. Ни Эпаминонд, ни Пелопид никогда не станут диктаторами. Не станешь и ты. Мне кажется, ты беспокоишься попусту.
   И годы доказали ее правоту. Через пять лет после взятия Кадмеи между Афинами и Спартой был заключен мир, который давал Фивам и Беотийским городам право на самоуправление.
   Фетида очень хорошо помнила ту осень. В дом пришел Эпаминонд, в компании Калепия, чтобы обсудить с Парменионом условия мира. Вопреки всем традициям спартанец остановил Фетиду, когда она собиралась покинуть комнату, и знаком призвал ее сесть рядом с собой.
   Оба фивянина удивленно переглянулись. - Так я сэкономлю время, чтобы не обсуждать все дважды, - пояснил им Парменион. - Она итак услышит всё, как только вы покинете дом.
   - Но... - выдавил из себя Калепий. - Она... женщина...
   - И это великий оратор? - спросил Парменион, пытаясь выглядеть серьезно. - Брось, Калепий, ты ведь знал Фетиду многие годы. Тебе не должно быть трудно говорить перед ней.
   - Дело не в трудности, - процедил Калепий, - а в приличиях. Я знаю, вы спартанцы имеете странные идеи насчет женщин, но здесь в Фивах мы предпочитаем придерживаться цивилизованных стандартов. Предметы, которые мы собрались обсуждать, будут одновременно скучны и неприятны для дорогой Фетиды.
   - Уверена, Калепий прав, - сказала Фетида, вставая, - и я благодарна ему за его заботу обо мне. - Она проглотила гнев и вернулась в свои комнаты. Позже Парменион дал ей полный отчет о встрече, но только после того, как его собственный гнев был полностью излит.
   - Ты должна была остаться! - бушевал он. - Твой совет был бы весьма ценен.
   - Ты не понимаешь, стратег. Встреча не прошла бы как надо; Калепий бы удалился прочь. Тебе не сломать традицию -- только не в Фивах. А теперь расскажи, как ты видишь переговоры о мире.
   - Афинам не хватает денег, а Спарта почти банкрот, - сказал ей Парменион. - Так что все, что мы выиграли -- это немного места, чтобы дышалось свободнее. Война не кончена, но мы будем использовать время с умом.
   - Сколько времени?
   Он пожал плечами. - Два года, или три. Но вопрос без битвы не решится -- а это значит, что против Спарты выступят лишь Фивы, так как Афины по большей части -- морская держава.
   - Спартанцы -- просто люди, такие же, как все прочие, - заявила она.
   - Возможно, но они никогда не проигрывали ни одного крупного сражения против равного числом неприятеля. И, чтобы там ни случилось, мы все еще не можем меряться с ними силами.
   - Ты что-нибудь придумаешь, любовь моя; ты же стратег. - Она произнесла это тихо, но он просиял, и улыбка вернулась к нему.
   Наконец Фетида очистила мысли от воспоминаний и поднялась с постели. Парменион застонал во сне, но не проснулся, а она оделась и спустилась по лестнице вниз, где Мотак уже готовил завтрак.
   Фивянин улыбнулся, увидев ее. - Еще один прекрасный день, - промолвил он, когда она вошла на кухню. В рыжей бороде Мотака попадались седые волосы, а на макушке его шевелюра начала редеть. Фетида вздрогнула. Приятно было перебирать воспоминания лежа в кровати, но этот миг напомнил ей, как быстротечно время.
   Клео давно покинула этот дом, выйдя замуж за сына Норака Кузнеца, и теперь Фетида помогала Мотаку по хозяйству.
   - Тебе бы следовало взять себе жену, - сказала вдруг она, когда они сели во дворе, наслаждаясь утренним солнечным светом.
   - У меня была жена, - ответил Мотак. - И другая мне не нужна. Но я бы не отказался от сына.
   Фетида вдруг обнаружила, как улетучивается ее хорошее настроение, и неловкие извинения Мотака не смогли сгладить ее эмоционального спада. Они закончили завтракать в молчании, и Мотак вернулся на кухню, чтобы приготовить для Пармениона его дневную порцию сильфиума.
   Сын. Дар, который она никогда не сможет преподнести Пармениону.
   Она давно знала, что бесплодна, потому что не страдала месячными периодами кровотечения, которые переживали все другие женщины. Но лишь с тех пор, как она стала жить с Парменионом, это знание превратилось в горькое бремя. Парменион никогда не заговаривал об этом, и это ее утешало, но она знала, что все мужчины рано или поздно достигают в своей жизни той точки, когда желают получить наследника.
   Она услышала появление Пармениона, но не обернулась. Его руки прикоснулись к ее плечам, губы поцеловали сзади в шею.
   - Доброе утро, госпожа, - проговорил он.
   Она улыбнулась. - Ты спишь все дольше и дольше, - хихикнула она. - Похоже, ты становишься старым и ленивым.
   - Я был с Калепием почти до рассвета.
   Она взглянула ему в лицо. - Что, опять война?
   - Не знаю. Эпаминонд собрался в Спарту, говорить с Агесилаем.
   - Разумно ли это? - спросила она.
   - Там будет встреча всех городов. Агесилай обещал беспрепятственный въезд, Афины также будут представлены. Это может принести долгосрочный мир.
   - Но сам ты так не думаешь?
   - Я не могу составить определенного мнения. У меня есть опасения, что Афины со Спартой заключат договор, оставив Фивы в одиночестве. Если дело в этом, то Агесилай получит свободные руки для введения войск в Беотию -- и в этот раз мы столкнемся с ним лицом к лицу.
   - Фивы против Спарты, - прошептала она.
   - Насмерть, - сказал он.
   - И этого ты хочешь? - вдруг спросила она.
   - Что ты подразумеваешь?
   - Ты ненавидишь спартанцев. Нужен ли тебе на самом деле мир?
   - Ты хитрая женщина, Фетида. Но ты права. Мир мне не нужен. Эти годы были тяжелы, но теперь я как никогда близок к своей мечте. В один прекрасный день спартанцы придут -- и я получу своё возмездие.
   - А потом? - настояла она.
   - Что я могу сказать? Я столько жил, не имея никакой иной мечты; я не могу ничего представить себе после падения Спарты. Они столько отняли у меня, и заплатят за каждое свое деяние позором и кровью.
   - Либо так -- либо ты умрешь, - заметила она.
   - Одно или другое, - согласился он.

***

   Парменион скомандовал прекратить тренировочный бой, и воины Священного Отряда спрятали мечи в ножны. В полной боевой экипировке они страшно потели. Некоторые опустились на высушенную глину учебной площадки, иные отошли в тень к Могиле Гектора.
   - Не пытайтесь расслабиться, господа, - объявил Парменион. - Десять кругов будет достаточно, чтобы размять эти усталые мускулы.
   Поднялся тяжкий стон, но все же мужчины начали бег. Парменион уже собирался присоединиться к ним, как вдруг увидел юного мальчишку, который сидел за деревом и внимательно наблюдал за тренировкой. Подросток был лет тринадцати, с темными, вьющимися волосами и лицом, которое в скором времени обещало стать весьма привлекательным. Но именно выражение на его лице затронуло в Парменионе какие-то струны. Лицо было неподвижным, все эмоции словно спрятаны под маску, и Парменион вспомнил свое собственное далекое отрочество, все издевательства и побои, что пережил он в Спарте.
   Он прошагал к мальчишке. - Изучаешь искусство войны? - спросил он.
   Парень встал и поклонился. Он не был высок, но сложен крепко. Его темные глаза замерли на лице Пармениона. - Полезно изучать методы иностранцев, - сказал он мягко.
   - Почему полезно?
   - Когда-нибудь мы можем оказаться врагами. Если станет так, то я буду знать, как вы сражаетесь. Если же будем друзьями или союзниками, то я буду знать, в чем смогу положиться на вас.
   - Понимаю, - сказал Парменион. - Ты смышленый молодой человек. Быть может, ты принц?
   - Так и есть. Я принц Македонии. Меня зовут Филипп.
   - А я Парменион.
   - Знаю. Я видел тебя на состязаниях по бегу. Почему ты соревнуешься под македонским именем?
   Парменион сел, приглашая мальчишку расположиться рядом с собой. - Моя мать была македонка, - объяснил он. - Это посвящение ей. А ты -- гость нашего города?
   Парень рассмеялся. - Не надо церемоний, Парменион. Я заложник, захваченный, чтобы Македония вела себя хорошо. Но жизнь здесь неплоха, и Паммен хорошо обо мне заботится. Думаю, это лучше, чем оставаться в Македонии. Там я скорее всего был бы убит завистливым родственником.
   - Мрачные слова, юный принц.
   - Мрачные, но справедливые, - сказал мальчишка. - Я -- один из многих братьев и полубратьев, каждый из которых имеет какое-то право на трон. Не в наших правилах оставлять конкурентов в живых. И, думаю, в этом есть определенная логика.
   - Похоже, ты принимаешь свою судьбу с большим смирением, юный принц.
   - А что мне остается?
   Парменион улыбнулся. - Это не тот вопрос, на который я смогу ответить. Я не принц.
   - Нет, - согласился Филипп. - И я не хотел бы быть им. Так же как и царем. И уж точно не в Македонии.
   - А что не так с Македонией? - удивился Парменион. - Я слышал, что это прекрасная страна, полная зеленых лугов и густых лесов, высоких гор и чистых потоков.
   - Так и есть, Парменион. Но это также страна, окруженная могучими врагами. К западу от нас -- иллирийцы со своим царем Бардиллом: лихие, умелые вояки. На севере живут пеонийцы: дикие племена, которые ничего не любят так, как выезжать в грабительские набеги на юг. На востоке -- фракийцы: умелые наездники, прекрасная кавалерия. И на юге -- фессалийцы и фивяне. Ну и кто захочет стать царем такой страны?
   Парменион не отвечал. Глаза мальчишки были печальны, настроение мрачно, и спартанцу нечего было сказать. Судя по всему, парень был прав. Если он вернется в Македонию, его жизнь недорого будет стоить. Эта мысль омрачила Пармениона.
   Неуютное молчание продолжалось, и Парменион встал, чтобы уйти. Священный Отряд все еще топал по беговой дорожке, и спартанец повернулся к юному принцу. - Когда-то давным-давно я усвоил урок, что нельзя сдаваться и отчаиваться. Фортуна, может, и стерва, но она любит мужчину, который пытается вновь и вновь. Думаю, ты силен духом, Филипп. Ты мыслитель, ты стратег. Большинство людей реагируют на обстоятельства, но мыслители создают обстоятельства сами. Если есть родственники, которые желают видеть тебя мертвым, то заставь их полюбить тебя. Покажи им, что от тебя не исходит никакой угрозы. Покажи, что можешь быть полезен. Но прежде всего, мальчик, ты должен стать человеком, которого будет трудно убить.
   - А как это сделать?
   - Оставаясь в живых. Продумывая все пути, по которым враги могут подобраться к тебе. Готовясь к их приходу. Отчаяние -- брат поражения, Филипп. Ни за что не давай ему коснуться тебя.
   Мальчик кивнул, затем указал на бегунов, которые, шатаясь, дожидались команды после десятого круга. Парменион вышел им навстречу. - Думаю, на сегодня всё, господа, - объявил он. - Будьте здесь завтра через час после рассвета.
   - Имей же сердце, Парменион, - взмолился один молодой парень. - Три дня подряд?
   - У меня нет сердца, - сказал он. - Я человек из камня. Через час после рассвета, если вас это устроит.
   Обернувшись к деревьям, он обнаружил, что мальчик ушел. Парменион вздохнул. - Да помогут тебе боги, Филипп Македонский, - прошептал он.
  

***

   Три недели миротворческой конференции в Спарте обещали положить конец всем мыслям о войне. Торговые соглашения были оговорены и подписаны, пограничные споры много раз пересматривались, но в конце концов были решены. Эпаминонд был принят как высокий гость и дважды ужинал с Царем Агесилаем.
   Пелопид вернулся в Фивы на четвертую неделю, засыпав Пармениона историями о том, как гениально проходили переговоры.
   - Думаю, Агесилай расписался в собственной утрате власти над нами, - говорил Пелопид. - Там присутствовал представитель Царя Царей, золотоволосый перс с вьющейся бородой. Ты бы видел его одежды: клянусь Зевсом, в его плаще было драгоценностей больше, чем звезд на небе! Он весь буквально сиял, когда входил в комнату.
   - А он разговаривал? - спросил Парменион.
   - Он открыл конференцию, передав всем нам приветствие и благословение Царя Царей. Сказал, что Царь счастлив, что его дети помирились друг с другом.
   - К слову о Царях, что насчет Клеомброта?
   - Он не присутствовал, - ответил Пелопид. - Нам сказали, что он болен. Однако, скажу я тебе, Спарта -- ужасный город. Не знаю, как ты мог выносить этот запах. Все нечистоты выливаются на улицы, а мух больше чем пыли. Скверное место -- самое то для такого скверного народа.
   - Болен? - переспросил Парменион. - Но чем?
   - Они не сказали, но это должно быть что-то не столь серьезное, потому как они не выглядели расстроенными из-за его отсутствия. Знаешь, когда ты сказал мне, что спартанским женщинам дозволено везде ходить открыто, я вообще-то тебе не поверил. Однако ты был прав. Они были повсюду. И некоторые из них даже бегали по рощам полуголыми. Вот что я тебе скажу, я просто теряюсь в догадках, как раса настолько уродливых мужчин могла привлечь к себе таких красавиц. Там была одна женщина с бедрами, как...
   - Знаю я о женщинах, - нетерпеливо произнес Парменион. - Я там жил. Меня больше интересует Клеомброт; он силен как дуб, и не пропустил бы конференцию по собственному желанию. Какие у тебя доказательства, что он вообще находился в Спарте?
   - А где же еще ему быть?
   - Как насчет армии? Скольких солдат ты видел?
   - Агесилай отправил армию на юг на маневры. Он сказал, что конференция пройдет более удачно без постоянного бряцанья спартанских щитов, каковое некоторые могли бы расценить как скрытое давление.
   - Итак, - проговорил Парменион. - У нас имеется военный вождь и армия, скрытая от посторонних глаз. Это тебе ни о чем не говорит, Пелопид?
   Фиванский воин встал со скамьи и подошел к окну. Снаружи в чистом небе ярко светило солнце. Он оглянулся на Пармениона и улыбнулся. - Ты считаешь, что они задумали какое-то предательство? Сомневаюсь. Если бы они захотели вторгнуться, то могли бы это сделать и без нескончаемых разглагольствований, дебатов и подписывания соглашений.
   - Согласен, - перебил Парменион. - Но у всего этого есть некий привкус, плохо ложащийся на язык. Сколько человек мы сможем собрать, ну, скажем, за два дня?
   - Гипотетически? Три тысячи из Фив, возможно, тысячу от Федерации.
   - Недостаточно, если Клеомброт выступил со своей армией на север, а не на юг. Когда планируется окончание конференции?
   - Через десять... нет, через девять дней. Она завершится подписанием полноценного соглашения между Афинским Союзом, Спартой и Беотией. Потом в честь этого пройдут двухдневные празднества.
   - И сколько человек мы сможем вывести на поле боя за девять дней?
   - Боги, Парменион, ты что, одержим Спартой? Мы не можем позволить себе собирать армию в такой момент. Если мы начнем это делать, и весть об этом дойдет до конференции, как они на это посмотрят? Нас назовут агрессивными завоевателями, и все договоренности будут расторгнуты. Почему ты на каждом шагу видишь ловушку? Может быть, спартанцам придется пойти на крайние меры из-за новой угрозы от Фив.
   - Сколько человек? - настоял Парменион -- Гипотетически.
   Пелопид наполнил кубок разбавленным вином и сел обратно на скамью. - Возможно, семь тысяч -- если нам удастся заполучить кавалерию из Фессалии. Но, буду честен с тобой, Язон Пирейский столь же сильная причина для опасений, как и Спарта -- а теперь, возможно, даже более сильная. Его фессалийская конница уже насчитывает все двадцать тысяч, а еще у него по крайней мере двенадцать тысяч гоплитов. Думаю, что на север должны мы смотреть с беспокойством, а не на юг. Спарта вышла из игры.
   Парменион ничего не сказал, а молча сидел на скамье, глядя в некую точку высоко на стене, правой рукой потирая подбородок. Через некоторое время он устремил взгляд на Пелопида. - Есть два вопроса, которые нам стоит принять во внимание. Если прав ты, то нам нечего бояться. Если же подтвердятся мои опасения, то у нас отнимут все то, за что мы воевали. Значит, давай представим на миг, что я оказался прав, и спартанская армия сейчас расположена к нам ближе, чем мы думаем. Где они будут находиться? Как они планировали бы войти в Беотию? У нас по-прежнему отряды на перевалах горы Киферон. Они увидят спартанцев и поднимут тревогу, также вряд ли они будут пытаться пересечь Коринфский залив, потому что у нас двенадцать боевых трирем у Кревсиса. Где же тогда, Пелопид -- ты ведь знаешь территорию? - Парменион отошел к комоду у дальней стены и развернул нанесенную на пергамент карту центральной Греции. Он сел рядом с Пелопидом, бросив пергамент фивянину на живот.
   Пелопид глотнул вина. - Что ж, я поиграю в твою игру, Парменион, хотя на этот раз ты неправ. Дай-ка подумать. Мы держим все южные перевалы и все подходы со стороны Пелопоннеса. Там мы можем сдерживать спартанскую армию месяцами. И, как ты говоришь, им не пересечь залив без морского сражения -- если только они не пересекут его гораздо севернее, скажем, здесь, у Агиона, - сказал он, ткнув пальцем в карту. - Затем они устремятся к Орхомену и озеру Копаис. Они смогут нанять союзников в городе, ударят на юго-запад через Коронею и Феспию на самые Фивы и, двигаясь с севера, перекроют путь к нам нашей подмоге из Фессалии.
   - О чем я и говорю, - сказал Парменион. - Большинство наших войск на юге, стерегут подступы. Но кто у нас есть на севере?
   - Херей с тысячью гоплитов, по большей части из Мегары и Танагры. Хорошие бойцы. Бывалые. Они расположены в Феспии.
   - Отправь к Херею всадников с приказом двигаться на юг, перекрыть подходы к Коронее. Если я окажусь неправ, скажем, что Херей всего лишь проводит со своими войсками учебные маневры.
   - Временами, - сказал Пелопид, - мне бывает не по душе твоя компания. Мой отец рассказывал мне истории о темных демонах, крадущих души у маленьких мальчиков. После этих историй я лежал в своей кровати и не мог заснуть, даже зная, что этот ублюдок всего лишь пытался напугать меня. Я никогда его не любил. Но сейчас ты по-настоящему меня обеспокоил. - Он вздохнул. - Я сделаю, как ты предлагаешь, но -- когда ты убедишься, что неправ -- дашь мне своего нового черного жеребца. Как тебе, а?
   Парменион хохотнул. - Идет. А если окажется, что я прав, ты дашь мне свой новый щит?
   - Но за этим щитом я посылал в Коринф. Он стоил мне вдвое больше, чем разумный человек заплатит за коня.
   - Вот видишь, - заметил Парменион, - уже и ты начинаешь предполагать, что я могу быть прав.
   Пелопид хмыкнул. - А всё равно выйдет так, - сказал он, - что я стану каждое утро скакать на твоем жеребце туда-сюда мимо твоих ворот. Будешь тогда знать цену своей одержимости Спартой.
  
   Через неделю пришли неспокойные вести, но не с севера, где Херей продвигался к Коронее и укреплял горный хребет. Калепий вернулся из Спарты и отправился прямиком к дому Пелопида. Фиванский военачальник услышал его приход, и оба отправились на поиски Пармениона. Они нашли его на беговой дорожке, где он отмерял милю за милей в отчаянном беге. Пелопид помахал рукой, подзывая бегуна к ним.
   Парменион скрыл свое раздражение и присоединился к ним; он не любил, чтобы его ежедневную пробежку прерывали или мешали ей. Однако же вежливо поклонился Калепию, оратор поклонился в ответ, и все трое сели на новую мраморную скамью возле Могилы Гектора.
   - Произошел необычный поворот событий, - сказал Калепий. - Мы уже готовились подписать Соглашение о Мире, как вдруг Эпаминонд заметил, что слово "Беотийская" было заменено на "Фиванская". Он спросил, почему так, и Агесилай ответил, что именно Фивы -- а не Беотийская Лига -- являются главной силой на севере Пелопоннеса. Эпаминонд напомнил ему, что является представителем Беотийской Лиги, а не одних только Фив. Но спартанцы настояли на своем. Подпишет Эпаминонд от имени Фив -- или нет, все остальные стороны уже подписали, Парменион. Эпаминонд попросил три дня на принятие решения и сообщил в Лигу. Вот почему я здесь. Что задумал Агесилай? Зачем ему нужно так поступать?
   - Чтобы отделить нас от Афин. Если документ подписывают все города -- кроме Фив -- тогда мы изгои. И Спарта может выступить на нас, не опасаясь удара со стороны Афин.
   - Афиняне никогда не допустят этого, - сказал Калепий. - Они с самого начала были с нами.
   - Не совсем, - заметил Парменион. - Чтобы их расшевелить, понадобилось спартанское вторжение. Но, похоже, они стали видеть в Беотийской Лиге вероятного противника. Афины издавна претендовали на роль лидеров Греции. Если они останутся сидеть и смотреть, как Фивы и Спарта рвут друг друга в клочья, кто же будет торжествовать, кроме них? Им останется только подобрать оставшиеся от нас кусочки.
   - Поэтому, - заявил Пелопид, - нам надо подписать. Какая разница?
   Парменион рассмеялся и покачал головой. - Ты, может, и великий воитель, Пелопид, но тебе не следует вмешиваться в политику. Если Эпаминонд подпишет, то это станет знаком для всех демократов Беотии, что Фивы провозгласили себя правителями над всеми. Это разрушит Лигу. Это умный ход. Агесилай коварен как всегда.
   - Так к чему же это все ведет? - спросил Пелопид. - Подпишет он или нет?
   - Он не может, - сказал Парменион. - Если он подпишет, это будет означать медленную, но верную смерть Лиги. Вместо этого мы должны собирать армию. Агесилай наверняка скоро придет сюда.
   - Мы не можем просто так взять и собрать армию, - вмешался Калепий. - Мы -- демократия. Сначала Семеро избранных Беотийских военачальников должны будут собраться на совет; это прописано в конституции. И один из этих военачальников -- Эпаминонд.
   - Закон, выдуманный идиотами, - процедил сквозь зубы Парменион. - Что бы ты сделал, Пелопид? Ты -- один из Семерых.
   - Я прикажу Священному Отряду собраться и наберу еще, сколько смогу, гоплитов из Фив и прилежащих областей. Всё, что мы сейчас можем сделать -- это предупредить остальные города и собирать войска. Но мы не можем отдавать им приказы.
   - Удивительный же зверь эта демократия, - проворчал Парменион.
  

***

   Уже почти рассвело, когда Парменион отправился домой, идя пустынными улицами и аллеями, мимо фонтанов, статуй и монолитов. Он двигался осторожно, избегая прямых, как стрела, аллей, и руку держал на рукояти меча. Пересекая открытую площадь, он увидел темную человеческую фигуру в капюшоне, сидевшую возле обнесенного оградой бассейна. С подозрением он обвел глазами всю площадь, но в пределах видимости рядом больше никого не было, не было и укрытия, где смог бы притаиться наемный убийца. Парменион прошел вперед.
   - И никаких приветствий для старого друга? - послышался сухой голос Тамис, когда он собрался пройти мимо. Он встал и обернулся; старуха подняла голову и улыбнулась.
   - Ты дух или человек? - спросил он, ощущая, как холод ночи бежит по спине.
   - Я Тамис, - ответила она.
   - Чего ты от меня добиваешься? Почему преследуешь меня, женщина?
   - Ничего я не добиваюсь. Я -- наблюдатель. Доволен?
   - С чего бы? И прекрати давать мне свои ложные предсказания. Фивы все еще стоят -- вопреки твоим словам.
   - Я не говорила, что они падут за один день, - утомленно сказала Тамис, - и мои пророчества никогда не лгут. Хотя иногда я хотела бы, чтобы они оказались ложными. Посмотри на себя, ты молод и полон сил, чувствуешь, как бессмертие бежит по твоим жилам. Ты смотришь на меня и видишь ходячий труп, ищущий могилу поудобнее. Ты видишь морщинистую кожу и раскрошенные зубы. Думаешь, это я? Думаешь, это Тамис? Взгляни еще раз, Парменион, - сказала она, откинув капюшон. На миг ее залил столь яркий лунный свет, что он не мог ее рассмотреть, затем картина прояснилась. Теперь перед ним стояла молодая женщина, от красоты которой перехватывало дыхание, ее волосы были золотыми, губы -- полными, глаза -- бриллиантово-голубыми, но теплыми и более чем приветливыми. Затем видение исчезло, и он увидел, как ее кожа высохла и сморщилась, плечи сгорбились, а талия расплылась. У него пересохло во рту. - Ты чародейка! - прошептал он.
   Ее смех превратился в кашель, и она села обратно на свое место. - Конечно я чародейка, - сказала она голосом, тронутым печалью. - Но то, что ты увидел, когда-то было настоящим. Во всем мире нет старухи, которая не понимала бы этого. Может быть когда-нибудь, Парменион, ты тоже будешь старым, с сухой отвисшей кожей и беззубыми челюстями. Но внутри ты останешься таким же, каким был всегда -- за исключением того, что будешь чувствовать себя заключенным в старый распадающийся панцирь.
   - У меня нет на все это времени. Чего ты от меня хочешь?
   - Твоя ненависть еще сильна? - спросила она. - Ты все еще жаждешь гибели Спарты?
   - Я жажду освободить Фивы от Спартанского засилья, вот и всё.
   - Ты сказал Асирону, что был Гибелью Народов.
   - Как ты об этом узнала? - внезапно усмехнулся он. - Конечно, глупо задавать такой вопрос чародейке. Или Спартанской шпионке. Да, я сказал ему это. Но с тех пор прошли годы. Может, твои пророчества тогда заботили меня. Но сейчас -- не заботят. Это ты сказала Эпаминонду, что он погибнет при Мантинее? Это был очередной обман?
   - Да, это была я. Но это останется только между мной и этим великим человеком. Ты любишь Фетиду?
   - Не знаю, зачем я вообще трачу время на разговоры с тобой, - сказал он. - Я устал. Мне надо выспаться. - Он повернулся и зашагал через площадь прочь от нее.
   - Ты ее любишь? - позвала она мягко. Он остановился, слыша эхо вопроса в своем сознании, и медленно обернулся.
   - Да, я люблю ее. Пусть не так, как любил -- и люблю до сих пор -- Дераю. Это был вопрос со смыслом? Или мы опять играем в игры?
   - Однажды я просила тебя уехать из города, попытать счастья у святилища Геры в Троаде. Но ты не послушал меня. Не послушаешь и теперь. И все же, я скажу тебе: не ходи домой. Уезжай из Фив этой же ночью.
   - Знаешь ведь, что я так не сделаю.
   - Знаю, - ответила она, и он услышал в ее голосе глубокую печаль, поразившую его больнее настоящего удара. Он открыл было рот, чтобы сказать какие-то вежливые слова, подходящие для прощания; но она быстро ушла, накинув на голову капюшон.
   Небо уже мерцало предрассветной зарей, когда он дошел до ворот своего дома. Он приготовился крикнуть и занес кулак, чтобы постучать по дереву, зная, что Мотак тут же проснется и откроет затвор. Но вдруг обнаружил, что ворота не заперты. В нем вспыхнуло беспокойство. С тех пор, как Клеарх вошел так легко, Парменион распорядился, чтобы по ночам ворота были заперты на засов и на цепь; не похоже было на Мотака забыть о таком приказании. Парменион положил руку на ворота и задумался. Это встреча с Тамис расстроила его. Может, Мотак всего-навсего перебрал вина и заснул, ожидая его возвращения.
   Но беспокойство его не покинуло, и с приглушенным проклятием он прошел вправо, пока не оказался у самого низкого края стены. Зацепившись пальцами за край, он подтянулся, тщательно избегая горшков и плошек, которые сам же расставил здесь на случай тайного вторжения. Он тихо отодвинул в сторону два из них, расчистив себе место на стене. Обследовав внутренний двор, увидел двух вооруженных людей, ожидающих по обе стороны от ворот. Спустившись обратно в аллею, достал меч. Во рту у него пересохло, а сердце заколотилось словно молот, но двумя глубокими вдохами он заставил себя успокоиться и стал пробираться к воротам. Он знал, что у него есть одно преимущество: наемные головорезы предполагали застать свою жертву врасплох. Он врезался плечом в левую створку ворот, которая тут же распахнулась. Первый убийца ударился оземь, а Парменион уже метнулся вправо, мечом пронзая шею второму. Первый резко встал; его меч был выбит из руки, но он достал нож. Меч Пармениона вошел ему в грудь.
   Головорез завалился на Пармениона, который высвободил клинок и оттолкнул тело прочь. Человек со стоном рухнул лицом ко двору. Его нога дернулась, кишечник опорожнился, и вонь наполнила воздух. Парменион подбежал к андрону, рывком открыв дверь.
   - Добро пожаловать, - сказал высокий спартанец. - Меч на землю -- или женщина умрет. - Его левая рука сжимала горло Фетиды, но в правой блестел короткий кинжал, острие которого было направлено на женщину.
  

***

   Фетида стояла неподвижно. Она проснулась среди ночи, услышав шум во дворе. Схватив кинжал, сбежала вниз и увидела четверых мужчин, стоявших над телом Мотака. Не раздумывая, она бросилась на них. Один схватил ее, но она изогнулась и вонзила кинжал глубоко в его горло. Удар кулака по щеке бросил ее на землю; и тут же они навалились на нее, выворачивая руки и выхватывая из ладони кинжал. Человек, которого она пронзила, лежал без движения, и кровь его растекалась по двору. Один из мужчин утащил ее обратно в андрон, остальные отнесли бездвижные тела в кухню.
   - Ах ты сучка! - взвился тот, что держал ее. - Ты убила его! - Ударом тыльной стороной руки он сбил женщину с ног и грозно надвинулся с ее же кинжалом в руке.
   - Оставь ее! - скомандовал главарь, высокий человек в темно-зеленом хитоне и кавалерийских сапогах.
   - Но она убила Кинона! - возразил тот.
   - Следи за воротами! Когда он войдет -- убей. Тогда можешь делать с женщиной всё, что захочешь.
   И началась долгая ночь. Фетида решила, что когда услышит Пармениона, то предупредит его криком. Но первым звуком оказался треск распахнувшихся ворот, за которым последовали крики умирающих.
   Теперь Парменион стоял в дверях, в окровавленной одежде, с неистовой яростью в глазах.
   - Меч на землю -- или женщина умрет.
   Она увидела нерешительность во взоре Пармениона, смотрела, как медленно опускается его рука. - Нет! - крикнула она. - Он все равно убьет нас обоих.
   - Молчать, шлюха! - гаркнул спартанец.
   Меч Пармениона упал на пол. - А теперь пни его ко мне, - приказал головорез, и Парменион подчинился. Спартанец отбросил Фетиду к стене и двинулся к Пармениону.
   - Твой час пришел, предатель! - прошипел мужчина.
   Парменион закружил по андрону, отступая от человека с ножом. - Кто тебя послал? - спросил он ровным голосом.
   - Я служу Царю и законам правосудия. - Ответил человек. Внезапно он скользнул вперед, устремляя нож в живот Пармениона. Парменион шагнул влево, нанеся удар, попавший точно в челюсть нападавшему. Нож пронесся у него перед лицом и рассек кожу на плече.
   Фетида сильно ударилась головой о стену, и тонкая струйка крови побежала из узкой раны на макушке. Ее зрение затуманилось, но она поползла по полу, подобрав меч Пармениона. Она медленно встала. У нее сильно кружилась голова. Она видела, как сцепились Парменион с головорезом, который стоял спиной к ней. Пробежав вперед, она вонзила меч в спартанца... тот попытался развернуться, но Парменион держал его за запястье сжимавшей нож руки.
   Фетида упала возле кушетки, вся комната с бешеной скоростью ходила вокруг нее ходуном. Она видела, как борются двое мужчин, из спины головореза торчит сверкающий меч. Парменион бросился всем весом на убийцу, ударив его о стену. Рукоять меча столкнулась с камнем, глубже вбивая клинок в спину спартанца. Кровь запузырилась на его губах. Парменион отскочил в сторону, когда головорез предпринял последнюю попытку ударить кинжалом. Глаза убийцы закрылись, и он рухнул на пол.
   Парменион подбежал к Фетиде, поднял ее на кушетку. - Ты в порядке? - спросил он, взяв в ладони ее лицо.
   - Да, - ответила она ослабевшим голосом. - Мотак... на кухне.
   Парменион встал, вынув свой меч из мертвого спартанца. С кровавым мечом в руке он прошел через дом на кухню. Два тела лежали на полу. Перешагнув через первое, он опустился на колени рядом с Мотаком, пальцами коснувшись его горла. И нащупал пульс! Парменион надорвал пропитанную кровью рубаху Мотака и обнаружил две раны, одну в верхней части груди, вторую -- на левом боку. Кровь на груди запекалась, но вот кровотечение в боку, кажется, усиливалось. Парменион видел полевых хирургов за работой, и он свел разрубленную плоть, стягивая края раны вместе и крепко их удерживая. Несколько минут он сидел, и кровь просачивалась у него между пальцами, но наконец она стала запекаться.
   Мотак застонал. - Лежи тихо, - приказал Парменион, аккуратно ослабив хватку. Кровь еще текла из раны, но теперь лишь тонкой струйкой.
   Вернувшись в андрон, он увидел, что Фетида заснула. Оставив ее в покое, он побежал к дому Дроника -- лекаря, который заменил Аргона. Он был афинянином и являлся крайне спесивым человеком, но его умение было вне сомнений, и, как его предшественник Аргон, он редко пользовался кровопусканием. Новый лекарь был лыс, безбород и так мал ростом, что казался деформированным карликом.
   Вдвоем мужчины отнесли Мотака на кровать, затем Дроник поместил в раны свернутую шерсть, пропитанную соком из фиговых листьев. Сверху он наложил шерстяные примочки с красным вином, зафиксировав их повязками из белого льна.
   Парменион вернулся в андрон и опустился на одно колено рядом с Фетидой, взяв ее за руку и целуя ей пальцы.
   Она проснулась и улыбнулась. - Почему здесь так темно? - спросила она. - Ты не мог бы зажечь светильник?
   Солнечный свет лился в окно, и Парменион ощутил ледяной укол в своей душе. Он провел рукой перед ее лицом, но ее глаза не моргнули. Он тяжело сглотнул. - Дроник! - позвал он. - Сюда, скорее!
   - Зачем? - удивилась Фетида. - Зажги мне светильник.
   - Сейчас, любовь моя. Сейчас.
   - Мотак в порядке?
   - Да. Дроник!
   Врачеватель подошел к Фетиде. Парменион ничего не сказал, только еще раз провел рукой перед ее лицом. Дроник протянул руку и ощупал рану у Фетиды на макушке, осторожно надавив на нее. Она застонала. - Это ты, Парменион? - Ее голос притих.
   - Я здесь, - прошептал он, взяв ее за руку.
   - Я думала, что мы все умрем, и наше счастье оборвется. И тогда я решила, что это цена за те годы, что были у нас с тобой. Боги не хотят, чтобы мы слишком долго оставались счастливы. Знаю, это странно звучит, но я поняла, что ни о чем не жалею. Ты вернул меня к жизни, вернул мне улыбки и смех. Но теперь... мы... снова победили. И впереди у нас еще годы и годы. Парменион?
   - Да?
   - Я люблю тебя. Ты не против услышать это от меня?
   - Не против, - шепнул он. Посмотрел на Дроника, но на лице лекаря ничего нельзя было прочесть. - Что не так? - спросил Парменион одними губами, без звука.
   Дроник встал, но дал знак Пармениону остаться. Врачеватель вышел во двор и сел на солнце.
   - Ты любишь меня? - спросила Фетида, и голос ее вдруг зазвучал ясно.
   Парменион почувствовал в горле ком, а в глазах -- жгучие слезы. - Да, - произнес он.
   - Я не... слышу... тебя. Парменион? Пар... - Ее дыхание замерло.
   - Фетида! - закричал он, но она не отозвалась. Ее глаза смотрели на него. Тихо подошел Дроник и закрыл ее веки. Взяв Пармениона за руку, он вывел его на солнце.
   - Почему? Ведь это была только маленькая ранка?
   - Ее череп был проломлен в области макушки. Прости, Парменион. Не знаю, что еще могу сказать. Утешься тем, что она не мучилась; она не поняла, что умирает. И попытайся запомнить, что она сказала о времени, проведенном вами вместе. Не многие познали такое счастье.
   Парменион не ответил. Он сел за стол во дворе и стал смотреть на фиолетовые цветы, увивавшие стены. Он не пошевелился даже когда прибыл Менидис с отрядом фиванских солдат, чтобы унести тела головорезов. Старый офицер сел напротив него.
   - Расскажи мне, что произошло? - спросил он.
   Парменион так и сделал, тихо, механически. Он даже не заметил, когда Менидис встал и ушел.
   Пелопид нашел его там же на закате. Фиванский военачальник сел рядом.
   - Сожалею о твоей утрате, - сказал он. - Искренне. Но ты должен заставить себя встать, Парменион. Ты нужен мне. Нужен Фивам. Клеомброт появился на севере, и с ним двенадцать тысяч человек. Херей и его люди вырезаны, и дорога на Фивы открыта.
  

***

   Эпаминонд стоял на склоне один и смотрел вниз, на спартанскую армию, которая расположилась лагерем на равнине Левктр, в дне пешего перехода от Фив. Он медленно расстегнул под подбородком ремень простого железного шлема, снял его и положил рядом с собой на каменистый склон, садясь, чтобы посмотреть на далекие огни.
   Когда ветер усиливал порывы, он мог расслышать смех со стороны спартанского лагеря и ржание их коней, пасшихся за кострами.
   Завтрашний день маячил в его сознании подобно полузабытым чудовищам из детских снов. Более пятнадцати из своих тридцати семи лет Эпаминонд работал, прятался, рисковал жизнью, служа Фивам, чтобы освободить любимый город от Спартанского владычества. И он подошел так близко.
   Так близко...
   Теперь перед ним стояла армия из двенадцати тысяч человек -- вдвое больше против Беотийского войска -- и будущее Фив висело, как хрупкая драгоценность над огненной пропастью.
   В Спарте он позволил себе мечтать о золотых днях. Агесилай был готов говорить -- даже вел себя дружелюбно -- и переговоры стремительно продвигались вперед... до того горького момента, когда он увидел поправку в Соглашении о Мире. И тогда Эпаминонд оказался пойман, как рыба в сеть. Подписание означало бы конец Беотии. Неподписание влекло за собой новое вторжение.
   Сделав глубокий вдох, он закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на мыслях о предстоящем совете военачальников, но видел перед собой лишь спартанскую армию, лучших бойцов во всей Греции -- во всем мире.
   Он подумал о плане Пармениона, но тут же выбросил его из своих мыслей.
   Услышав шаги за спиной, он обернулся и увидел Феспийского военачальника, Иктина. Мужчина был молод и строен, его железная броня начищена до серебристого блеска. Эпаминонд ничего не сказал. Иктин раздражал его, однако его приходилось терпеть, как избранного представителя от Феспии.
   - Мы же не одолеем их в открытом сражении, так ведь, Эпаминонд? - спросил Иктин. - Мои люди опасаются. Не за свои жизни, конечно, которые они отдали бы с радостью... отдали бы с радостью. Но... это будет безумие. Скажи, ты ведь не обдумываешь этот курс всерьез?
   - Я обдумываю все возможности, господин, и представлю свои взгляды Семерым в назначенное время. А сейчас, не оставишь ли меня немного поразмышлять?
   - Да, да, конечно. Но мы ведь будем держать оборону у хребта, верно? Да. Думаю, это будет хорошая, подходящая стратегия. Думаю...
   - Я увижусь с тобой через час, Иктин -- и с остальными Беотархами тоже, - отрезал Эпаминонд. Мужчина поклонился и ушел, но почти тотчас же фиванскому полководцу показалось, что тот вернулся. - Во имя Богов! - взорвался он. - Оставишь ты меня в покое или нет?
   - Тебе надо выпить, - сказал Пелопид, широко улыбаясь и хлопая Эпаминонда по спинной части нагрудника.
   - Извини. Я думал, это опять тот придурок, Иктин.
   - Что бы ни случилось завтра, друг мой, думаю, тебе следует исключить из своей стратегии феспийцев. Эти ребятки побегут прочь, едва спартанцы поднимут на них голос.
   - И тогда у нас останется пять с половиной тысяч бойцов -- против двенадцати тысяч. Отличные шансы, не правда ли?
   Пелопид пожал плечами. - Мне плевать, сколько их. Завтра я их разобью. - Он прищурился и сплюнул на землю. - Мне нравится Парменионов план.
   Эпаминонд на миг прикрыл глаза. - Он был не в себе с тех пор, как Фетиду убили. Я не могу принять его план. Поставить на кон всё, что у нас есть, за один ход; рискуя разгромным поражением? Не пойми меня неверно, Пелопид, но ты бы стал нападать на льва с булавкой от броши?
   - А на кой на льва нужна булавка? - переспросил Пелопид, осклабившись.
   Эпаминонд расхохотался. - Если бы все наши парни были как ты, то я бы не сомневаясь последовал совету Пармениона. Но они не такие, Пелопид. Ты... особенный -- может быть даже уникальный. Я не могу пойти на риск.
   - Спроси себя, почему, - предложил Пелопид.
   - Ты знаешь почему. Всё, над чем мы работали, ставится под удар.
   - Это не ответ, и ты знаешь об этом. Хороша стратегия или нет. Ты не можешь поменять сражение на что-то другое. Говоришь, что если бы не было выхода, то ты бы попробовал этот план?
   - Скорее всего, да. - Эпаминонд засмеялся. - Но, сказать по правде, я напуган до самых печенок.
   - Подумай вот о чем: если бы Парменион не разгадал, что спартанцы готовят вторжение, то у тебя не было бы армии, чтоб перекрыть подступы к Коронее. И даже при этом, они захватили Кревсия и наши драгоценные триремы. Это был удар по нашей гордости -- и по нашей боеспособности. Лига расшатана. Если и не получим сокрушительный удар, нам все равно крышка. Фивы падут. И в этот раз Агесилай поклялся разнести город до основания и продать каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребенка в рабство. Я не хочу дожить до этого часа, чтоб увидеть всё своими глазами. А ты?
   Эпаминонд резко встал. Его правое колено затекло, и он растер его, согревая. - Даже если я соглашусь, - сказал он, - нам ни за что не убедить остальных Беотархов.
   - Я уже убедил Бахилида из Мегары. Вместе с тобой, это уже трое из Семерых. Мы победим в голосовании, я уверен.
   - Такая тактика никогда еще не применялась, - заметил Эпаминонд.
   - А вот и применялась, - возразил Пелопид с серьезным лицом. - Парменион сказал мне, что однажды он именно таким манером выиграл в Спарте какую-то игру.
   Краткий миг Эпаминонд просто стоял и глядел на своего давнего, закадычного друга, а потом вдруг начал смеяться. Пелопид присоединился, и эхо их гогота разнеслось надо всем молчаливым лагерем.
  

***

   Был почти полдень, когда спартанцы и их союзники выступили на середину равнины, перестроившись в боевой порядок и криками провоцируя беотийцев, чтобы те напали на них.
   Эпаминонд глянул направо и посмотрел на свою армию, готовую выступить. На крайнем правом фланге феспийцы под началом Иктина формировали свою фалангу за Парменионом и его четырьмястами конниками. В центре расположился Священный Отряд, а за ними -- копьеметатели и лучники. Сам Эпаминонд стоял в пятом ряду Фиванского контингента, насчитывавшего четыре тысячи человек, хорошо защищенных нагрудниками, шлемами, юбками из обитых металлом полосок кожи и бронзовыми поножами, прикрывающими голени. Каждый воин держал тяжелый деревянный щит, обтянутый кожей и обитый бронзой. Эпаминонд обнажил свой короткий сверкающий меч, вскинул щит, и голос его загремел.
   - Вперёд! За Фивы и Славу!
   Армия начала движение.
   Фиванский полководец попытался сглотнуть, но во рту было сухо. Он почувствовал, что сердце застучало как боевой барабан, и напряжение было таким, что ноги дрожали, когда он пытался держать шаг с теми, кто шел по обе стороны от него. Теперь пути назад не было.
   Во время совета долго вылетали в ночь горячие аргументы участников, и один курьезный случай при этом отнюдь не помог в споре. Когда Эпаминонд вошел в шатер и сел, чтобы говорить с Семью военачальниками, стул под ним сломался, уронив его на пол. Сначала лишь нервный смех встретил его падение, но потом Иктин сказал: - Это дурной знак, Эпаминонд. Очень дурной. - Остальные Беотархи нервно переглянулись.
   - Да, это знак, - проворчал Эпаминонд, поднимаясь. - Нам был дан знак не сидеть сложа руки, а стоять, как подобает мужчинам. - И тогда он изложил план сражения.
   - Ты не продумал весь план до конца, - сказал Иктин. - Спартанцы смертоносны. Уж если мы должны атаковать, то дай нам ударить в их левое крыло, где стоят орхоменяне. Разбить их союзников и отрезать Клеомброта.
   - И как ты думаешь, что будет делать Клеомброт, пока вы продвигаетесь к его левому флангу? - Спросил Эпаминонд. - Я скажу тебе: он бросит свои отряды в атаку и разобьет нас. Нет, я намереваюсь ударить в голову этой змеи.
   Споры продолжались почти до самого рассвета. Бахилид из Мегары и Пелопид поддерживали его, но у них не было большинства до тех пор, пока они не убедили Ганея из Платей.
   Теперь, маршируя вниз по длинному склону к равнине, Эпаминонд никак не мог избавиться от сожаления о своем решении. Долгие годы он замышлял и планировал, рискуя жизнью, чтобы освободить любимый город. Но теперь, если он окажется неправ, город будет уничтожен -- разрушат статуи, снесут дома -- пыль истории будет виться над пустынной Кадмеей. Его ладонь вспотела, сжимая меч, и он почувствовал, как ручейки пота бегут по спине.
   На четверть мили впереди молча ожидали спартанцы, расположившие войско широким полумесяцем. Справа хорошо был виден в окружении телохранителей спартанский военный правитель, Клеомброт, одетый в золоченую броню.
   Расстояние между армиями медленно сокращалось, пока наконец в двухстах шагах Эпаминонд не скомандовал остановиться. Спартанский правый фланг был прямо перед ним, а в центре готовили свое оружие неприятельские лучники и пращники. Бросив нервный взгляд на левый фланг противника, он увидел шестьсот спартанских всадников, галопирующих вдоль передних рядов неприятеля, чтобы занять позицию в центре, перед лучниками.
   Теперь всё зависело от Пармениона. Эпаминонд поднял свой меч высоко над головой.
   Возглавляемая Парменионом, фиванская кавалерия пустила лошадей в галоп, направляясь прямо в левый фланг неприятеля. Пыль клубилась над ними, и воздух наполнился грохотом копыт. Но стоявшие за кавалерией феспийцы под началом Иктина развернулись и побежали с поля. - Будь ты проклят, трус! - вскричал Эпаминонд.
   - Мы сделаем дело и без них, командир, - сказал стоявший рядом с ним солдат.
   - Так и будет, - согласился Эпаминонд, отвернувшись от убегающих людей и устремив взор на Пармениона, который галопом мчался во главе фиванской кавалерии.
   Разум Пармениона был до странного спокоен, когда он повел в бой четыреста конников. Облако пыли разрасталось, но оно было за его спиной, черный жеребец с головокружительной скоростью мчался на врага. У него не было мыслей о победе или поражении. Ночью ему снилась Фетида, и Дерая; в неспокойном сне ему виделся также Леонид и слышался его горький смех. Всё, чего он хотел сейчас, это сойтись лицом к лицу со спартанцами, рубить и колоть, крушить и убивать.
   Когда левый фланг противника сомкнул щиты и приготовился отразить удар, Парменион потянул за уздечку левой рукой, поворачивая жеребца. За ним повернула и фиванская кавалерия, срезая теперь по направлению к спартанским конникам, ожидавшим в центре боевой линии. Парменион опустил острие копья и отыскал себе цель, офицера в длинном алом плаще, сидящего на сером коне.
   Слишком поздно осознала спартанская кавалерия, что именно ей суждено принять на себя всю тяжесть первого удара. Их офицеры заорали команды, пытаясь организовать контрудар, но фивяне уже летели на них, исторгая боевой клич, и копья уже вышибали людей из седел. Копье Пармениона скользнуло вверх по нагруднику офицера, вонзившись ему в челюсть и насквозь пройдя через мозг. Мужчина был поднят над спиной своего коня, вес его мертвого тела переломил древко копья. Парменион отбросил сломанное оружие в сторону и обнажил Меч Леонида.
   Теперь всё обратилось в бушующий хаос, спартанская кавалерия кинулась назад, на ряды лучников, пращников и копьеметателей. Не защищенные доспехами люди падали под копыта бегущих в панике лошадей, и весь неприятельский центр в смятении обратился в бегство.
   Один кавалерист взмахнул саблей, метя Пармениону в голову. Парменион увернулся и вонзил собственный меч мужчине в горло. Теперь огромное облако пыли окутало передние ряды боевых порядков, и воздух стал густым и хрустящим.
   В задних рядах спартанского правого фланга Леонид смотрел, как атакующая кавалерия повернула и врезалась в центр. Поначалу он не слишком был огорчен этим, потому что копьеметатели и лучники не имели первостепенной важности; как всегда, сражение могла выиграть спартанская фаланга. Но что-то вдруг шевельнулось глубоко в его памяти, холодная, шепчущая мысль, за которую он всё не мог как следует ухватиться. У него вдруг возникло странное ощущение, будто он уже бился в этом сражении раньше, и вражеская кавалерия точно так же атаковала центр. Он поднял взор вперед, на клубящееся облако пыли.
   И вспомнил...
   В это же время военный вождь Клеомброт увидел двигающиеся в пыли фигуры, и внезапно понял, что фивяне наступают на него. Он был удивлен. Он ожидал, что беотийцы займут глухую оборону и вынудят его атаковать, но то, что у них нашлось достаточно смелости перейти в наступление, было подарком, от которого он не собирался отказываться.
   - Четыре тыловых ряда справа, на правый фланг! - скомандовал он. Воины, и вместе с ними Леонид, спешно двинулись направо, утончив спартанский строй до двенадцати рядов и готовясь взять наступающего неприятеля в кольцо.
   В тот же миг с ледяным ужасом Леонид вновь увидел перед собой песчаную площадку во дворе дома Ксенофонта, где сплоченные вражеские ряды сокрушили растянутый спартанский строй. - Нет! - закричал он. - Повелитель! - но его голос потонул в громоподобном боевом кличе фиванцев.
   В облаке пыли бежал Пелопид со своим Священным Отрядом впереди наступающего фиванского войска, заняв позицию во главе атаки. - Смерть спартанцам! - воскликнул Пелопид.
   - Смерть! Смерть! Смерть! - зарычала армия и перешла на бег.
   Пятьдесят рядов, по восемнадцать щитов в каждом, фивяне врезались в спартанский строй как лезвие топора в дерево. Первые два ряда спартанцев были смяты и полегли под разящими мечами, от столь массированного удара фаланга распалась надвое.
   Спартанцы храбро пытались перестроиться, но у армии, построенной в двенадцать рядов -- какой бы храброй она ни была -- не могло быть надежды удержать в кольце противника, построенного в пятьдесят сплоченных рядов. Неспособные сомкнуть щиты, спартанцы были вырезаны прямо на месте.
   Во главе атаки Пелопид устремился на спартанские ряды, подле него был Каллин. Меч устремился Пелопиду в голову, но Каллин отразил его щитом, вонзая свой собственный меч спартанцу в глотку. Фаланга шла дальше, теперь медленнее, но всё так же вперед. Пелопид резал и колол, сам покрытый множеством мелких порезов, которые вовсю кровоточили у него на руках и ногах.
   За ним Эпаминонд -- в центре фаланги, но еще не погрузившийся в гущу боя -- всматривался сквозь пыль, выискивая Спартанского Царя, Клеомброта, который бился рядом со своими телохранителями несколько правее от основного направления.
   - Пелопид! - крикнул фиванский полководец. - Справа от тебя! Справа!
   Пелопид услышал его, даже несмотря на свою жажду крови, осмотрелся. Он увидел Клеомброта и начал пробиваться к Царю Спарты. Каллин двигался рядом с ним, вдвоем они защищали друг друга и дрались как одна команда. Священный Отряд за ними также изменил направление, двинувшись к Военному Царю Спарты.
   Справа Леонид протолкался на передний край двух спартанских рядов, отряженных для окружения фиванцев. Видя, что враг движется к Клеомброту, он приказал людям сомкнуть ряды. - К Царю! К Царю! - командовал он. Спартанцы бросились вперед, отчаянно пытаясь добраться до отрезанного монарха. - Отступай, повелитель! Отступай! - кричал Леонид.
   Клеомброт, осознав опасность, не мог заставить себя пятиться перед лицом фиванцев. - Стоять твердо, - сказал он телохранителям. - Они разобьются о нас, как море о скалу.
   Парменион и его кавалерия глубоко врубились в центр неприятеля, легковооруженные лучники опрометью бежали перед ними. Спартанская кавалерия была уже наголову разбита. Парменион повернулся влево и увидел, как фиванская пехота замедлилась и повернула, намереваясь сокрушить Клеомброта. Его глаза сместились к правому флангу спартанцев, где он увидел, как Леонид собрал за собой два ряда воинов и пробивался на выручку к своему Царю.
   - Фиванцы ко мне! - прокричал Парменион. В пределах слышимости было лишь пятьдесят конников -- остальные преследовали убегающих лучников -- но люди галопом устремились к нему. - За мной! - воскликнул Парменион, подгоняя пятками жеребца и атакуя спартанский строй.
   Спартанцы попытались сомкнуть перед фиванской фалангой щиты, но они были слишком раскрыты слева, и атакующие конники пронеслись сквозь их ряды.
   Этот ход ошеломил спартанцев, которые попытались развернуться и защитить себя. Но это лишь ослабило передний ряд, позволив Пелопиду и Священному Отряду пробиться вглубь.
   Клеомброт выругался. Его меч выскочил вперед, вонзившись в зубы нападавшего солдата и проникнув тому в мозг. Еще один фивянин, затем еще один упали перед Военным Царем.
   Рядом с ним раздался крик, и он повернулся ровно в тот момент, когда его любовник и постоянный спутник, Гермий, падал наземь -- с перерезанным горлом. Темнобородый воин с оскалом, как у мертвеца, бросился на него. Клеомброт парировал удар, затем второй. Но Пелопид ударил Царя щитом, отбросив его назад. Затем упал на колени, чтобы ранить своим мечом Клеомброта в горло. Царь всё еще пытался сражаться, но артериальная кровь вытекала из него -- а вместе с ней и сила. Его рука, которая держала щит, упала, и меч Пелопида разбил его челюсть на кусочки.
   Как только Царь пал, спартанский центр дрогнул. Леонид и его люди наконец пробились вперед, подобрав мертвого Царя, и теперь прокладывали путь к отступлению в сторону своего ночного лагеря и оборонительных позиций.
   Наконец сражение завершилось. Отдельные группы спартанских воинов были окружены и перебиты, но Леонид собрал остатки в сильную глухую оборону у ближайшего горного хребта. Союзники Спарты, видя, что Клеомброт пал, покинули поле без боя.
   Фиванцы собрались вокруг Пелопида и Эпаминонда, подняв их себе на плечи и пронося вокруг поля битвы, и их победные крики эхом доносились до спартанского строя.
   Парменион, конь которого был убит, медленно прошел по полю боя, глядя на скорченные трупы. Более тысячи спартиатов были убиты ценой жизней двухсот фиванцев, но сейчас эти подсчеты ничего для него не значили. Он был опустошен и ошарашен. Он видел, как Военный Царь пал от руки Пелопида, но, хуже того, он увидел, как за несколько мгновений до того фивянин убил Гермия. Парменион опустился на колени перед телом, глядя на лицо мужчины, но видя перед собой лицо мальчишки, с которым они были друзьями.
   Он вспомнил ту ночь, когда они сидели под статуей Афины На Распутье, когда он узнал, что после его успеха в Играх праздник по случаю победы не состоится.
   "Я отомщу им за их козни!" - поклялся он. А Гермий прикоснулся к его руке.
   "Не возненавидь меня, как их, Савра!"
   "Ненавидеть тебя, мой друг?" - ответил он тогда. - "Да как я могу когда-нибудь тебя возненавидеть? Ты был мне братом, и я никогда этого не забуду. Никогда! Братьями мы были, братьями и останемся, во все дни, что отмерены нам жизнью. Обещаю тебе".
   Он прикрыл мертвецу глаза и встал на ноги. Теперь на поле пришли хирурги, подходя к раненым фиванцам. Большинство этих парней умрет, Парменион знал это, потому что целители с навыками Аргона или Дроника были очень редки. Он осмотрелся. Слева лежал Каллин, парень, который однажды смело признался, что плохо владеет мечом. Чуть поодаль лежало тело Норака Кузнеца. Позже он услышит о других погибших, об ораторе Калепии и о советнике Мелоне. Он посмотрел на свои руки, покрытые кровью, которая теперь подсыхала, становясь ржаво-коричневой.
   Над равниной уже кружили вороны.
   Он вспомнил Командирские Игры, вырезанных из дерева солдат на песчаной площадке. И ни крови, ни вони вылезших внутренностей. Всего лишь детская игра, безобидное сражение под солнцем другой эпохи.
   "Я отомщу им за их козни", - обещал он Гермию.
   И отомстил. Но какой ценой? Гермий теперь мертв, так же как до него умерли Дерая и Фетида.
   Со Спартой было покончено, ее непобедимость канула в небытие. Теперь иные города, подавляемые Спартой, восстанут против нее, и она будет стерта, ее владычество останется лишь в памяти людской. Конечно, не сразу, он понимал это; будут у спартанцев и другие победы. Но никогда больше не поднимутся они, чтобы править всей Грецией.
   - Я -- Гибель Народов, - прошептал он.
   - Или их избавитель? - предположил Эпаминонд.
   Парменион обернулся. - Я не услышал как ты подошел. Ты победил, друг мой. Одержал славную победу. Надеюсь, Фивы окажутся более разумными правителями, чем Спарта.
   - Мы не стремимся править никем, - сказал Эпаминонд.
   Парменион потер уставшие глаза. - Ты будешь вынужден пойти на это, полководец. Чтобы быть в безопасности, тебе придется перенести войну на территорию Спарты и сокрушить ее. Потом афиняне и их союзники вас испугаются, и выступят против вас. Править или умереть, вот какой у тебя выбор.
   - Не будь таким угрюмым, Парменион. Зарождается новая эпоха, когда мы не будем повторять ошибок прошлого. Спартанцы вышлют парламентера, чтобы попросить разрешения забрать своих погибших; ты примешь его.
   Парменион покачал головой. - Послушай меня, - мягко проговорил Эпаминонд. - Ты слишком много лет лелеял в себе свою ненависть. С этой победой ты сможешь похоронить эту ненависть навсегда. Ты освободишься. Сделай это для меня.
   - Как скажешь, - согласился спартанец, его сознание было пусто, эмоции угасли. Всю свою сознательную жизнь он мечтал об этом мгновении, но здесь и сейчас он чувствовал себя мертвым внутри. Фетида однажды спросила его, что он станет делать, когда жажда мести будет утолена. Тогда у него не было ответа, сейчас он тоже не мог найти ни одного. Он огляделся, стоя среди молчаливых трупов. Где же, спрашивал он, радость победы? Где удовлетворение?
   Три часа спустя, с закатом, в фиванский лагерь въехал спартанский всадник.
   Леонида провели к шатру, в котором ожидал Парменион.
   - Я знал, что это твой план, - сказал Леонид. - Каково тебе чувствовать победу над армией своей родины?
   - Ты здесь, чтобы засвидетельствовать поражение, - холодно сказал ему Парменион, - и попросить разрешения забрать ваших мертвецов. Я даю тебе это разрешение.
   - И ты не хочешь поглумиться? - спросил Леонид. - Я здесь, Парменион. Мучай меня, если хочешь. Скажи, как ты клялся в этом. Скажи, как хорошо тебе от этого.
   - Не могу. И даже если бы мог, не хочу. Вы почти остановили нас. Даже с двенадцатью рядами вы почти переломили ход сражения.
   Если бы Клеомброт отступил, соединившись с вами, вы бы продержались. Не было и нет такой дисциплинированной и храброй армии, как у Спарты. Я пью за ваших погибших, пью за великую Спартанскую историю. - Он налил два кубка вина, протянув один изумленному спартанцу. - Когда-то давно, - продолжил он, - твоя сестра хотела купить тебе подарок. Я не захотел его продавать. Но теперь пришло время его вернуть. - Отстегнув свой пояс с мечом, он протянул легендарный клинок Леониду, который смотрел на него, не веря глазам.
   Затем Леонид сел на походную кровать и залпом выпил свое вино. - Что же мы сделали друг другу? - спросил спартанец. - Ты честно победил в Играх. Я говорил это тогда, и скажу теперь. Я никогда не просил тех парней избивать тебя. Я даже не знал, что это происходило. И я, возможно, хотел бы, чтобы ты женился на Дерае. Но обстоятельства развели нас по разные стороны, Парменион. Наши души -- всего лишь листья на ветру, и одним богам известно, где найдем мы свой покой. Мы -- враги, я и ты; так распорядились Мойры. Но ты бесстрашный человек -- и сражаешься как настоящий спартанец. Я пью за твою победу. - Он встал и вернул пустой кубок. - Что будешь делать дальше?
   - Покину Фивы и отправлюсь в странствия. Посмотрю мир, Леонид.
   - Как солдат?
   - Это всё, что у меня есть -- всё, что я умею.
   - Тогда прощай, Парменион. Если встретимся вновь, я сделаю всё, на что способен, чтобы убить тебя.
   - Знаю. Да сопутствуют тебе боги, Леонид.
   - И тебе... стратег.
  

***

   Тамис была в недоумении, когда глазами духа увидела, как Парменион возвращает легендарный меч. Не так это должно было случиться. Ненависть между двумя мужчинами должна была усилиться -- во всех будущих было показано именно так. На мгновение ее недоумение грозило перерасти в панику, но она отбросила сомнения прочь. Какое это имело значение? Трое Избранных были мертвы. Остался только один.
   А с ним можно и подождать. Любые случайности могли произойти с четырнадцатилетним заложником, живущим в Фивах.
   Ведь с ним наверняка будет меньше хлопот, чем с Клеомбротом, могущественным Военным Царем Спарты? Мальчишка был даже не из цивилизованного города, рожденный и взращенный в диких лесах и долах Македонии.
   Скорее всего, он будет убит, как и его отец. Такова была судьба тех, кто стоял близко к престолу у отсталых народов, потому что Царь устранял всех возможных претендентов.
   Нет, решила Тамис, нечего бояться Филиппа Македонского.
  
  

КНИГА ТРЕТЬЯ

  
   Фивы, осень, 371й год до Н.Э.
  
   Филипп Македонский смотрел на ликующую толпу, встречавшую увенчанных цветами героев битвы при Левктрах, которые маршировали по улицам Фив. Это была невероятная победа. Никогда еще армия Спарты не была побеждена таким образом. Это казалось невозможным и равным чуду -- даже для македонца. Филипп мог понять беспримерную радость толпы, потому что они праздновали событие, в реальность которого верили немногие -- спартанцы потерпели поражение от меньшего войска.
   С улиц звучала музыка, и Филиппу хотелось покинуть молчаливый дом и присоединиться к ним, чтобы танцевать, забыв о собственных заботах.
   Но Паммен велел ему дождаться визитера.
   Фивянин не мог смотреть ему в глаза и нервно дергался, когда говорил. В тот миг страх и ярость вспыхнули в Филиппе, но он скрывал эти чувства до тех пор, пока Паммен не ушел. Отойдя от окна, Филипп налил себе в чашу воды и задумался над проблемой.
   Вот уже два месяца он не получал никаких вестей от своего брата Пердикки, так что сегодняшний его страх был не нов. Пердикка был на три года старше Филиппа, и потому стоял ближе к престолонаследию. Он должен был умереть первым. Поэтому Филипп постоянно писал ему и его кузенам и племянникам -- справляясь о состоянии царских табунов и спрашивая о здоровье родственников. Когда от Пердикки перестали приходить письма, для Филиппа начались бессонные ночи, потому что теперь он ждал появления убийцы. И вот этот день настал. Они не убьют его, пока он в Фивах, убеждал он сам себя, потому что это нарушит отношения между государствами. Он дотронулся до кинжала у себя на поясе. От него будет мало проку. Хоть и сильный физически, Филипп был всего лишь четырнадцатилетним юнцом и мог тягаться разве что со слабейшим из взрослых воинов. А слабого они не подошлют.
   - Что же мне делать, Кроси? - спросил он призрак старика. Ответа не было, но шепотом произнесенное имя помогло утихомирить его напряжение. Он вспомнил ночь длинных ножей, когда старик вошел в его покои с коротким мечом в руке. Тогда Филиппу было десять. Кроси отвел его в затененный угол спальни, приказав спрятаться под кровать.
   "Что происходит"? - спросил Филипп.
   "Кровь и смерть", - ответил старик. - "Но я защищу тебя, парень. Не бойся".
   Филипп доверился ему. В десять лет ребенок верит взрослым. Кроси сел на кровать с мечом в руке, и так они ждали до рассвета. Никто не пришел.
   Филипп дрожал от холода, завернутый в одеяло, слишком напуганный, чтобы спросить, в чем опасность. Когда солнце осветило далекие Кровсийские горы, Кроси успокоился.
   "Выходи, парень", - сказал он, взяв Филиппа за руку и вытянув его. Он обхватил принца руками и горячо обнял.
   "Прошлой ночью", - сказал он, - "погиб твой отец. Теперь Македонией правит Птолемей".
   "Но... отец ведь так силен! Он не может погибнуть!"
   "Ни один человек не переживет удар кинжалом в сердце, Филипп".
   "Кто это сделал? И почему?"
   "На эти вопросы у меня нет ответа, парень. Но, на сегодня, - я надеюсь - ты вне опасности".
   "Дядя Птолемей присмотрит за мной", - сказал Филипп, но даже в свои десять он заметил злой взгляд в глазах Кроси, перед тем как старик встал и отвернулся. Тогда он не совсем понимал, в чем дело, но сейчас помнил это очень ясно. Теперь он знал ответы, хотя до сих пор их никто так и не озвучил.
   Птолемей убил Царя Аминту. Дядя Птолемей, который через три месяца женился на матери Филиппа, Эвридике, а через год похоронил ее рядом с погубленным мужем. Родители Филиппа были холодны к своему сыну при жизни, но он все равно любил их, чтя своего отца и прилагая все свои силы, чтобы завоевать его поощрение.
   За следующий год всё детство Филиппа было растворено в кислоте интриг и внезапных смертей. Старший брат Филиппа, Александр, был найден мертвым в своем летнем доме в Эгее, убитый неизвестными. Потом при загадочных обстоятельствах погибли трое взрослых кузенов.
   Потом поступило фиванское требование заложников, последовавшее за коротким, месяц длившимся конфликтом между македонской армией и войском под началом Пелопида, великого фиванского воителя. Македонцы были разбиты. Птолемей отправил двенадцать заложников -- Филиппа в их числе -- в Фивы, и впервые за последние месяцы юный принц почувствовал себя в безопасности.
   Они не позволили Кроси отправиться вместе с ним, и прошлой весной старик умер от лихорадки. Филипп всё еще тосковал по нему и молился, чтобы тень старика была допущена богами следовать рядом с ним до самой его гибели. Тогда, быть может, вместе они смогут отправиться в путешествие к Землям Мертвых.
   Звук шагов на лестнице выдернул Филиппа из воспоминаний. Он стоял -- и понял, что ноги его дрожат.
   Высокий воин, в полном вооружении и в шлеме с белым плюмажем, вошел в комнату. Мужчина не был стар, около восемнадцати лет, но его глаза были холодны и непроницаемы.
   Он поклонился. - Доброе утро. Я здесь, чтобы сопроводить тебя домой, Филипп.
   - Ты принес письма? - спросил принц, довольный, что голос не выдал его страха.
   - Да, господин. У меня есть письмо от твоего брата Пердикки.
   - Он здоров?
   - Он жив, господин, хоть и перенес лихорадку, от которой теперь восстанавливается. Меня зовут Аттал. Надеюсь, мы можем стать друзьями.
   Филипп кивнул. - Друзьями до гроба, без сомнений, - сказал он, не отводя темных глаз от змеиного взгляда воина. Мужчина моргнул, и Филипп улыбнулся. - Не смущайся, Аттал. Я тебя не виню.
   - Я здесь не для того, чтобы убить тебя, господин, - произнес воин. - У меня есть четкий приказ: доставить тебя в столицу. Это всё.
   - В таком случае давай немного пройдемся, - сказал вдруг Филипп и прошагал мимо изумленного Аттала. Вдвоем они пошли по мостовым, проталкиваясь через толпы, собравшиеся на оживленных улицах, в сторону агоры, где должен был выступить Эпаминонд. Полководец задерживался из-за толкотни, но людям было все равно. Они пели, плясали; мощь их счастья опьяняла почти как вино. Здесь, на воздухе, Филипп почувствовал себя лучше, но при взгляде на Аттала понял, что не может сказать того же самого о высоком воине. Филипп взял его за руку и вывел в пустынный переулок. Оказавшись там, он достал свой кинжал и нацелил острие себе в грудь.
   - Что ты делаешь? - спросил Аттал.
   Филипп взял его руку и положил ее на рукоять. - Если ты должен убить меня, тебе лучше сделать это здесь. Здесь тебя никто не увидит, и ты сможешь сказать, что меня зарезал фивянин. Это упрощает дело.
   - Послушай! - прошептал Аттал. - Я государев человек. Я делаю, как велит он. Если бы он сказал мне убить тебя, то я бы так и сделал. Но тебе велено вернуться со мной в Пеллу. Как мне еще убедить тебя?
   - Ты только что сделал это, - сказал ему Филипп, вернув кинжал в ножны. Его сердце бешено стучало, и он усмехнулся. - Опасные нынче дни, Аттал.
   - Странные, это точно, - согласился молодой человек с тонкой улыбкой. Его зубы слишком выступают вперед, прямо как пограничные камни, подумал Филипп. И у него глаза убийцы. Помня совет Пармениона, он взял воина за руку и тепло улыбнулся. - Ты мне нравишься, - сказал он. - Так что, если Птолемей все-таки решит меня убить, попроси его подослать кого-нибудь другого. Негоже человеку погибать от руки того, кто ему по душе.
   - Попытаюсь это запомнить.
   Путешествие назад в Пеллу было медленным, и неожиданно приятным, когда они ехали вдоль цепи гор Пинда, направляясь на северо-восток к городу Эгее. Аттал оказался интересным, нескучным спутником, и Филипп поймал себя на том, что восхищается особым честолюбием этого человека. Пока они ехали, он узнал о событиях в царстве. С севера напали пеонийцы, но Птолемей разбил их армию, вынудив их Царя согласиться на ежегодную выплату контрибуции в двести талантов. И все же македонская радость была недолговечна, так как армия иллирийцев во главе с Царем Бардиллом победила Птолемея два месяца спустя в сражении близ Озер Преспы на западе. За это поражение Птолемей согласился платить Бардиллу годовую контрибуцию в двести пятьдесят талантов.
   - Слишком много волков рыщут в поисках добычи на ничтожно маленьком пастбище, - сказал Аттал, и Филипп кивнул. Не то чтобы Северная Греция была чересчур мала, но при том, что Иллирия, Македония, Пеония и Фракия всё наращивали армии, а бесчисленные независимые города, как например Олинф и Амфиполь, набирали себе немалые наемные отряды, ни один Царь не смог бы контролировать всю эту область.
   Кроси любил говаривать, что Северная Греция -- это рай для наемника. Не простаивая долго без работы, он мог разбогатеть на непрерывном кровопролитии и насилии, а потом купить себе тихую ферму на более цивилизованном юге.
   Везде, где проезжали Филипп и Аттал, были признаки сурового северного нрава. Города были обнесены стенами, поселения снабжены частоколами, об одиноких фермах или отдельных домах здесь слыхом не слыхивали. Люди сбивались в кучу, никогда не зная, когда по ним ударит враг с горячим сердцем и холодным железом.
   - Это -- земля для мужчин, - сказал Аттал, когда они держали путь вверх по Пиерийским горам, плотно закутавшись в плащи от беспощадного ветра северной осени.
   - Мужчинам нужны жены и дети, - сказал Филипп.- Детям необходимо образование. Крестьянам нужно возделывать землю в мире. Македония -- богатая страна, с лучшим лесом во всей Греции. Страна должна преумножать свои обильные богатства. Но она этого не делает. Потому что мужчины должны стать воинами, и позабыть о земле и ее богатствах. Должен же быть более разумный путь.
   - Возможно, однажды ты станешь Царем, - мягко сказал Аттал. - Великим Царем, быть может. Тогда ты сможешь покорить иллирийцев с фракийцами и увидеть, как воплотятся твои мечты.
   - Я не хочу быть Царем, - сказал Филипп. И вдруг улыбнулся. - И не забудь доложить об этом Птолемею!
   Пелла, Македония, 371й год до Н.Э.
  
   Пелла была растущим городом. Отец Филиппа, Аминта, много потратил на то, чтобы с юга ему выслали архитекторов, которые спланировали широкие улицы и храмы, а также расширили дворец. Богатейшая македонская знать также желала перебраться в столицу, выстраивая себе дома на близлежащих холмах и жилища поскромнее для своей прислуги. Этот наплыв новых поселенцев потянул за собой торговцев и купцов, и город прямо-таки расцвел.
   Филипп стоял у окна своей дворцовой спальни, обозревая торговую площадь за высокими стенами сада. До него доносились крики по традиции торгующихся лавочников, и он всей душой желал выйти из гнетущего дворца и смешаться с толпой.
   Но не тут-то было. Птолемей дал ясно понять, что не хочет упускать своих юных племянников из поля зрения, заявив, что озабочен их безопасностью. Это удивило Филиппа, потому что дядя не беспокоился так о собственном сыне, Архелае, который мог ездить верхом, охотиться и посещать шлюх когда только заблагорассудится. Филиппу Архелай не понравился и -- несмотря на совет Пармениона -- он не мог даже попытаться расположить неприятного парня к себе.
   Архелай был более молодой копией отца: тот же крючковатый нос, тот же искривленный рот и острый подбородок.
   Филиппу тяжело было оставаться вежливым со своим дядей-душегубом без того, чтобы унизить себя перед наследником престола. Он высказал это своему брату Пердикке, пока тот лежал на одре болезни.
   - В попытках одолеть его будет мало толку, - прошептал Пердикка, тратя немало сил на слова. - Архелай -- свинья; любую неудавшуюся попытку он будет расценивать как знак слабости и не преминет этим воспользоваться. Я ненавижу его. Знаешь, что он мне сказал прошлой весной? Сказал, что даже если Птолемей оставит меня в живых, первым приказом, который он отдаст после своей коронации, будет мой смертный приговор.
   - Мы можем бежать из страны, - сказал Филипп. - Тебе почти семнадцать. Ты можешь стать наемником, а я - твоим помощником. Мы могли бы собрать войско и вернуться назад.
   - Мечтай дальше, братец. Мне никак не одолеть эту лихорадку. Я слаб как двухдневный жеребенок. - Он закашлялся, и Филипп дал ему винный кубок, наполненный водой. Пердикка приподнялся на одном локте и попил. В отличие от своего темноволосого, почти иссиня-черного брата, Пердикка был золотоволос, и до болезни люди поражались его красоте. Но теперь его кожа была туго натянута, а цвет лица бледен и нездоров. Его покрасневшие глаза смотрели уныло и тускло, губы посинели от чахотки. Филипп отвернулся. Пердикка умирал.
   Филипп посидел немного с братом и ушел обратно в свои покои. Ему оставили еду на серебряных блюдах, но он не был голоден. Он скверно чувствовал себя в это утро и блевал примерно час, до тех пор, пока из него не стала выходить одна лишь желтая жижа. Тогда он выпил немного воды и лег на свою кушетку. Его разбудило тявканье со стороны сада, и ему вспомнилось, что охотничья собака, Берия, недавно принесла приплод. Сев в постели, он завернул остывшее мясо из своего ужина в льняную тряпку и отнес его в сад, где посидел немного, играя с черными щенятами и кормя их кусками пищи. Они крутились вокруг него, облизывая и мягко покусывая. Это подняло ему настроение, и он вернулся в свои покои. Пришел слуга собрать посуду. Это был вежливый старик по имени Гермон, белобородый, с острыми голубыми глазами под густыми бровями.
   - Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше, молодой господин?
   - Да, спасибо.
   - Это хорошо, господин. Не желаешь ли немного сладких медовых лепешек? Только что из печи.
   - Нет, Гермон. Думаю, я теперь посплю. Доброй ночи.
   Сон Филиппа был неспокоен, и дважды он просыпался среди ночи. Собаки выли на луну, и свистящий ветер колыхал ставни. Наконец вой ему надоел, он накинул на плечи плащ и вышел в сад. Его комната была худшей во дворце: расположена близко к псарне и обращена на север, в стороне от солнечного света, но зато - отличная добыча для лютых северных ветров зимы. В саду было холодно, цветы - бесцветны и эфемерны в лунном свете. Филипп нашел Берию у стены, она сидела и выла высоким, душераздирающим воем. Вокруг нее лежали тела ее шести щенят, черные и безжизненные. Филипп опустился перед ними на колени; земля пропиталась их рвотой. Взяв Берию за холку, он оттащил ее от маленьких трупов, потом сел, прижав ее большую черную голову к своей груди, почесывая ей за ушами. Она жалобно скулила и рвалась назад к своим детям.
   - Их больше нет, милая, - сказал он ей. - Пойдем со мной; будем вместе, ты и я.
   Мастифф последовала за ним наверх, но у окна остановилась и вновь завыла. Филипп обнял ее за холку и позволил ей вытянуться в постели. Потом лег рядом, обхватив рукой, и она уснула, положа голову ему на грудь.
   Лежа там без сна, он вспомнил кусочки еды, которые скормил щенкам.
   И подумал о вежливом старом Гермоне со светлыми голубыми глазами...
  

***

   Филипп бодрствовал всю ночь, и гнев в нем побеждал его же страх. Яд был не новым средством для уничтожения врагов, но почему не прибегнуть к вековому методу? Клинок подосланного убийцы - он надежен и остер. Ответ был прост; Птолемей не популярен среди воинов, потому что потерпел поражение от Бардилла на западе и от Котиса, Царя Фракии, на востоке. Единственного успеха он достиг только в боях со слабыми пеонийцами на севере.
   Филипп знал, что, как и все Цари, Птолемей правил с согласия уважаемых людей. Богатая македонская знать желала в правители человека, который преумножил бы их удачи; они хотели Царя, который принес бы им славу. Что еще в жизни могло быть важнее для воинственного народа? И теперь они не готовы были больше терпеть, казалось, бесконечные - и очевидные - убийства потенциальных конкурентов. Поэтому Птолемей пытался плести свои интриги осторожнее.
   Вдруг Филипп подумал о Пердикке. Ну конечно! Его тоже медленно отравляли.
   Но что же делать? Кому доверять? Ответ на второй вопрос был проще, чем на первый. Доверять нельзя никому. Поднявшись с постели, он прокрался через комнату, опасаясь разбудить мастиффа. Выйдя в коридор, он тихо прошел через дворец, вниз по винтовой лестнице в кухню; там было мясо и фрукты, и он сперва наелся. Потом набрал небольшой узелок провизии и осторожно пробрался к покоям Пердикки. Его брат спал, и он разбудил его, мягко стиснув рукой плечо парня.
   - Что такое? - спросил Пердикка.
   - Я принес тебе немного поесть.
   - Я не голоден, брат. Дай поспать.
   - Послушай меня! - резко зашептал Филипп. - Тебя отравляют!
   Пердикка заморгал, и Филипп рассказал ему о мертвых щенках. - Их могло убить что угодно, - утомленно произнес Пердикка. - Такое всё время случается.
   - Возможно, ты прав, - прошептал Филипп. - Но если так, то ты ничего не потеряешь, если сыграешь в игру. А если нет, то твоя жизнь будет спасена.
   Он помог Пердикке сесть и стал ждать, пока его брат медленно ел маленький кусок ветчины с сыром.
   - Дай немного воды, - попросил Пердикка. Филипп наполнил кубок из кувшина на стоявшем рядом столе... и остановился. Подойдя к окну, он выплеснул воду из кубка и из кувшина.
   - Мы не должны принимать в пищу ничего, кроме того, что раздобудем сами, - сказал он.
   Он снова покинул комнату и набрал в кувшин воды из бочки на кухне.
   - Никто не должен узнать, что мы подозреваем их, - сказал Филипп по возвращении. - Они должны думать, будто мы едим то, что нам дают.
   Пердикка кивнул. Его голова упала на подушку, и он заснул.
   Четыре дня Филипп продолжал свои ночные визиты к брату, и постепенно к Пердикке вернулся его обычный цвет лица. На утро пятого дня Гермон пришел в покои Филиппа, внеся головку сыра с фигами и новый кувшин с водой.
   - Как спалось, господин? - спросил он с добродушной улыбкой.
   - Не хорошо, друг мой, - ответил Филипп, нарочито слабым и усталым голосом. - Мне, похоже, никак не излечиться от этой тошноты. И силы оставляют меня. Могу ли я увидеться с лекарем?
   - Это не понадобится, господин, - сказал Гермон. - Это всего лишь... свойственные молодости желудочные слабости, вызванные осенними перепадами. Ты скоро поправишься.
   - Благодарю. Ты очень добр ко мне. Не составишь мне компанию за завтраком? Тут слишком много для меня одного.
   Гермон развел руками. - Если бы я только мог, господин, но меня еще ждут дела. Приятного аппетита. Я бы посоветовал тебе заставить себя поесть - только так восстановишь силы.
   Когда он ушел, Филипп надел длинный синий плащ и, спрятав в его складках кувшин, крадучись отправился к комнатам для прислуги, в покой Гермона. Он знал, что старик сейчас у Пердикки, и вошел в его спальню. Свежий кувшин с водой стоял у окна. Выглянув из-за подоконника, юноша убедился, что сад внизу пуст, и выплеснул кувшин Гермона, наполнив его снова уже из своего сосуда.
   На следующее утро завтрак принцу принес другой слуга. - А где же мой друг, Гермон? - спросил Филипп.
   - Ему нездоровится, господин, - ответил мужчина, поклонившись.
   - Мне жаль это слышать. Пожалуйста, передай ему, что я надеюсь на его скорейшее выздоровление.
   В этот день Пердикка встал с постели. Его ноги были слабы, но сила возвращалась к нему. - Что будем делать? - спросил он младшего брата.
   - Это не может продолжаться до бесконечности, - негромко проговорил Филипп. - Скоро они заметят, что мы больше не принимаем яд. Тогда, боюсь, они прибегнут к ножу или мечу.
   - Ты говорил о побеге, - предложил Пердикка. - Думаю, я почти достаточно силен, чтобы присоединиться к тебе. Мы могли бы направиться в Амфиполь.
   - Лучше в Фивы, - сказал Филипп. - Там у меня есть друзья. Но долго ждать мы не можем - максимум еще три дня. До тех пор ты должен оставаться в постели и всякому, кто спросит, отвечать, что чувствуешь себя всё слабее. А еще нам понадобятся деньги и лошади.
   - У меня нет денег, - сказал Пердикка.
   - Я подумаю над этим, - пообещал Филипп.
  

***

   Гермон стоял на коленях перед тремя мужчинами и нервно смотрел в орлиные глаза Птолемея.
   - Они, должно быть, очень сильны, раз сопротивляются действию порошков, господин, но я увеличу дозу. Старший умрет через три дня, клянусь тебе.
   Птолемей обернулся к Атталу. - Мне следовало послушать тебя, - произнес он глубоким и гулким голосом.
   - Еще не поздно, господин, - отозвался Аттал. - Пердикка слаб. Я могу прикончить его во сне. И никто не догадается.
   - А Филипп?
   Аттал вздохнул.
   - Я был бы рад убить его, - вдруг заговорил Архелай. - Это доставит мне несказанное удовольствие.
   Его отец засмеялся. - Уж не знаю, что не так с этим парнем, которого ты невзлюбил. Он довольно-таки отрешен от всего. Но - пусть будет так. Убьешь его - но не сегодня. Пусть сначала умрет Пердикка. Филипп может пожить еще с недельку. - Он обратился к Атталу. - Ты сказал, что никто не заподозрит, что мальчишки будут убиты? То есть, не будет никаких следов?
   - Не будет, господин.
   Птолемей подозвал к себе сына и зашептал ему в ухо. Рослый принц кивнул и сделал вид, что выходит из комнаты. Затем вдруг налетел на Гермона, заломив ему руки за спину.
   - Покажи мне! - велел Царь. Аттал взял платок из вышитой ткани и накрыл им Гермону лицо, сильно прижав материю к носу и рту старика. Жертва недолго оказывала слабое сопротивление, затем его ноги дернулись и ослабли, вонь опорожненного кишечника заполнила помещение. Аттал снял ткань с лица старика, а Архелай отпустил тело, тут же упавшее на пол. Птолемей встал над ним, внимательно вглядываясь в мертвое лицо. - Мне не нравится его мина, - молвил он. - Он не похож на умершего во сне.
   Аттал хохотнул и присел возле тела, закрыв мертвецу рот и глаза. - Да, так лучше, - прошептал Царь. - Хорошо. Действуй.
  
   Когда настал вечер, Аттал сидел в своих покоях, потягивая разбавленное вино. Он не собирался пьянеть из-за ждавшей его этим вечером работы, но порывы сердца подстрекали его допить кувшин досуха. Он гордился своим четко организованным, здравым рассудком, и отодвинул кубок с вином. Что с тобой такое? спросил он себя. Ответ пришел сам собой. Ему была не по нутру мысль о смерти Филиппа, хоть он и не мог понять, почему. Не то, чтобы этот парень ему нравился - Атталу не нравился никто. И все же я не хочу видеть его мертвым, осознал он. Всё дело оборачивалось паршиво. Птолемей был дурак; он был достаточно безжалостен, но этим его таланты исчерпывались. Архелай был не лучше. Даже более того: у него талантов было еще меньше, чем у отца. Беспокойство нарастало. Многие знатные люди отдалялись от дворца, а мораль в войске была ниже некуда. Если Птолемею суждено пасть, то его фавориты будут сброшены вместе с ним, а Аттал не горел желанием получить место в числе павших.
   Но что я могу сделать? думал он.
   Аттал заметил, что настроение его мрачнеет вместе с небом. У него не было выбора. Никакого. Сначала убить Пердикку, затем разыскать главного македонского оппозиционера и приготовиться поменять коней, когда подоспеют кровавые деньки. Он выругался - и вновь потянулся к вину.
   Он дождался полночи и тихо пошел по пустым коридорам, пока наконец не дошел до дубовой двери в покои Пердикки. Увидел свет, сочащийся из-за двери, и приник к дереву ухом. Внутри звучали голоса, но он не мог разобрать ни слова. Беззвучно прошептав проклятье, он собрался уходить, как вдруг дверь распахнулась, и он оказался лицом к лицу с Филиппом. Парень, похоже, был удивлен, его рука метнулась к кинжалу.
   - Бояться нечего, - сказал Аттал, успокоив мальчишку и войдя в комнату. Старший принц сидел на кровати и ел хлеб с сыром; он выглядел здоровее, чем когда-либо на памяти Аттала. Воин обратился к Филиппу. - Я искал тебя, - легко соврал он, - но тебя в твоих покоях не было. Я подумал, что ты можешь быть здесь.
   - Зачем это тебе понадобилось искать меня среди ночи? - спросил Филипп с подозрением.
   - Против тебя существует заговор, цель которого - твоя смерть, - сказал Аттал, - но ты, похоже, уже знаешь. Судя по этой полуночной трапезе. Неудивительно, что яды не возымели действия. Но это только до поры до времени. Птолемей приказал мне убить твоего брата этой ночью. Тебе отведено умереть через неделю.
   Аттал услышал злой шепот железного клинка, ползущего из ножен, обернулся и увидел, что Пердикка приближается с мечом в руке. Он и не думал, что принц так высок ростом, не подозревал, насколько тот силен.
   - В этом нет необходимости, - произнес он, понизив голос. - Я здесь не затем, чтобы выполнить приказ, а для того, чтобы предупредить вас.
   - С чего это я должен тебе верить? - возразил Пердикка, приставив острие клинка Атталу к горлу.
   - Погоди! - остановил его Филипп, видя, как вспыхнула жестокость в его брате. - Не будем спешить! Я ему верю.
   - Спасибо, - прошептал Аттал, медленно отступив и отодвинув лезвие от своей кожи. - Вопрос в том, что нам делать? Я бы предложил уехать из дворца и направиться в Амфиполь. Там вы сумеете склонить разрозненную знать в свою поддержку и - возможно - захватить престол.
   - Нет, - сказал Филипп.
   - Что еще можно сделать? - вставил Пердикка.
   - Ты можешь занять престол сегодня же, - сказал Филипп. - Птолемей вероломно убил нашего отца, и трон по праву твой. Мы убьем Царя.
   - Боги, парень! Да ты спятил, - ответил Пердикка. - У нас нет союзников, о которых нам было бы известно. Гвардия верна Птолемею - нас просто перережут как скот.
   - Неверно, - сказал Филипп. - Птолемей нелюбим в народе, так что никто не будет верен ему, когда он будет уже мертв. Я видел, как Архелай ускакал из дворца сегодня вечером, и мне сказали, что он направился в Фивы. Значит, он не будет нам помехой. После смерти Царя знать соберется выбирать предводителя - но к тому времени гвардия уже присягнет на верность тебе.
   - Как ты можешь быть настолько уверен в этом?
   - Природа людей, - сказал Филипп. - Необходимость в поводыре. И Аттал поговорит с ними. Он капитан стражи, и они его послушают. Не так ли, Аттал?
   - Пожалуй, - осторожно согласился воин. - Но риск всё же велик.
   Филипп засмеялся. - Риск? Я годами жил под угрозой покушения на жизнь. Какой еще риск? Мы можем умереть? Все люди умирают, богатые или бедные. Но раз уж я умру, то в бою, а не как телок на скотобойне, ожидающий, когда падет топор.
   Аттал выслушал описанный Филиппом план, и его уважение к юноше возросло. Он понял, что хотел бы, чтобы парень был старше; из него бы вышел замечательный Царь, могучий и мудрый человек. Он посмотрел на Пердикку. В нем тоже чувствовалась сила, но он был менее мужественен, чем его брат. И все же, если эта безумная затея увенчается успехом, то корона достанется Пердикке. Аттал дождался, пока Филипп кончит говорить, затем повернулся к Пердикке и преклонил колено.
   - Надеюсь, господин, что когда мы преуспеем, ты не будешь держать на меня зла за то, что я служил убийце твоего отца? Я не участвовал в нем.
   Пердикка посмотрел на мужчину сверху вниз, затем положил руку ему на плечо.
   - Я прощу тебе это, Аттал. И позабочусь, чтобы ты получил награду за работу, которую совершишь этой ночью.
   Втроем они вышли из комнаты, Аттал провел их через дворец в коридор перед покоями Царя. Там братья остались ждать, а он зашагал вперед, где два гвардейца в черных плащах сидели перед дверью в опочивальню.
   Аттал позвал стражников за собой и отошел. Мужчины встали, переглянулись и прошли в конец коридора, где ждал Аттал.
   - Ничего подозрительного не видели? - прошептал Аттал.
   - В каком смысле, господин? - спросил один из них. За спинами гвардейцев принцы вышли на открытое место. У Аттала пересохло во рту. Это безумие, подумал он.
   - Вы никого не видели в коридоре этим вечером? - уточнил он, пока братья крались к двери в спальню.
   - Только тебя, господин. И самого Царя. Что-то не так?
   - Вроде, нет. Но будьте бдительны. - Филипп открыл дверь, оба принца скользнули внутрь.
   - Конечно, господин. Мы не спим на службе.
   Аттал убедился, что дверь в спальню затворилась. - Мир преподносит много неожиданностей, - сказал он. - Порой человек просто оказывается не в том месте в неподходящее время.
   - Не понимаю, - отозвался стражник.
   - Да, боюсь, что и не поймешь, - ответил Аттал, и его кинжал вошел стражнику в горло. Второй гвардеец на миг остановился как вкопанный, потом схватился за меч, но Аттал извлек свой окровавленный кинжал и вонзил острие ему в глаз.
   Из покоев Царя донесся ужасающий вопль. Аттал побежал вперед и распахнул дверь.
   Птолемей полулежал на постели, а два меча торчали у него в груди и животе. Царь рухнул на пол и попытался подползти к Атталу, но Филипп подбежал и вытащил свой меч. Птолемей вновь закричал - а в следующий миг клинок перерезал ему горло.
   Филипп поднялся, повернулся и преклонил колено перед Пердиккой.
   - Тебе никогда не надо будет склоняться передо мной, - пообещал новый Царь Македонии, поднимая Филиппа с колен. - И я никогда не забуду, что ты для меня сделал.
  
   Храм, лето, 359й год до Н.Э.
  
   За одиннадцать лет, прошедших со дня победы Пармениона при Левктрах, Дерая повидала немало странных снов - видений, полных тьмы и зла, демонических и ужасающих. Поначалу Тамис являлась ей во сне и спасала ее, рассказывала о приспешниках Темного Бога, стремящихся уничтожить их обеих. С течением лет сила Дераи возрастала, и она уже не так боялась ночных атак. Но сейчас она заблудилась в темном, жутком кошмаре, где тени проносились мимо повсюду, сколько хватало глаз, а она металась и выгибалась, тщетно пытаясь ускользнуть от них. Но всё, что она видела - это серые стены замка, где вода стучала по холодному камню.
   Тьма клубилась вокруг нее словно дым, и за ней Дерая слышала чье-то шумное дыхание и скрежет когтей по каменным блокам. Острая боль пронзила ей руки, когда слизкая чешуйчатая тварь наползла на нее. Из ее пальцев выстрелил белый свет, и жуткий вопль эхом разнесся по каменным коридорам. Посмотрев на свои руки, она увидела следы когтей в каплях крови на ее плоти; но твари и след простыл, только страшное воспоминанье о холодных опаловых глазах и широко распахнутой пасти. Она быстро исцелила себя и попыталась исчезнуть, но каменный свод удерживал ее так же, как стены и пол.
   Черный, гладкий бассейн с водой перед ней вскипел и забурлил, собираясь в фигуру женщины в плаще с капюшоном, с бледным лицом и темными глазами. - Стало быть, ты Целительница, - сказала женщина глубоким и резким голосом. - А ты красива. Подойди, красотка!
   Дерая рассмеялась, ее страх испарился. - Что тебе нужно от меня?
   - Хочу узнать, кому ты служишь. Ты мешаешь мне.
   - Чем же я тебе мешаю? - возразила Дерая. - Ты правильно сказала, я - Целительница. Более двадцати лет я провела в храме. Я даже не знаю тебя, госпожа.
   - Ты можешь пройти по разным будущим? - спросила женщина.
   - А ты? - ответила Дерая.
   - Что я могу, тебя не касается! - бросила незнакомка в капюшоне.
   - Вижу, что не можешь, - мягко проговорила Дерая. - Так зачем тебе это понадобилось?
   Женщина улыбнулась, но ее черты не смягчились. - Не можем ли мы стать друзьями? Я тоже Целительница, и ясновидящая. Я почувствовала твою силу и решила побольше разузнать о тебе.
   Дерая покачала головой. - Мы не будем подругами, ты и я: мы служим противоборствующим силам. Но дружба тебе и не нужна, не так ли? Говори правду - или боишься, что она сожжет тебе язык?
   - Сожжет! Ты хочешь увидеть сожжение? - прошипела женщина. Пламя выползло из стен, и одежды Дераи загорелись, кожа вздулась волдырями. Она не двинулась, и не закричала. Мягкий золотой свет окутал ее, исцеляя кожу, оборачиваясь на ней защитным плащом. Разозлившись, Дерая вскинула руку. Два копья-близнеца из колючего света пронзили женщине грудь, отбросив ее назад и пригвоздив к стене; она закричала от боли, коснулась копий, и те тут же исчезли.
   Темная Женщина усмехнулась. - Прекрасно, - сказала она, - я ошибалась насчет тебя. Мне нечего бояться.
   Замок задрожал и растаял, и Дерая очнулась снова в храме.
   Схватка в призрачном замке измотала ее, и она проникла к Тамис. Старуха все еще спала, слюна ползла по ее подбородку. Дерая легонько тронула ее, но та не проснулась. Последние два десятилетия не были милосердны к старой жрице: силы ее таяли, вместе со слухом и зрением. Дерая сжала ее плечо, потрясла сильнее.
   - А? Что? - пробормотала Тамис, протирая глаза.
   Дерая принесла ей воды и дождалась, пока старая женщина окончательно перейдет из сна в явь. - Зачем ты растормошила меня? Мне снился первый муж. Что за мужчина! Ха! Он был словно таран!
   Дерая поведала ей о замке и женщине в темном плаще. Тамис молча выслушала, а потом покачала головой. - Не знаю, кто она такая. Мы не одни в этой борьбе, Дерая. Есть и другие такие же, как мы, обладающие Даром и Зрением. Одни служат Свету, другие - Тьме. Почему тебя это беспокоит?
   - Она боялась меня, но когда я ее одолела, все ее страхи исчезли. Это как-то... странно?
   Тамис вздохнула и встала с постели. Рассветный свет сочился в зарешеченное окно. Она оделась в простой балахон из белой шерсти и вышла в сад, Дерая последовала за ней.
   - Ты говоришь, что одолела ее. Как? - спросила Тамис. Дерая объяснила, и старуха тяжело вздохнула. - Ты попыталась ее убить и поскольку ты так поступила, это она победила тебя, потому что это не Путь Истока. А те, кто не служит Истоку, служат одному лишь Хаосу.
   - Но это неправда, - запротестовала Дерая. - Я Целительница. Я не злодейка.
   - Нет, ты не злодейка, - проговорила Тамис беспокойным голосом. - Я плохо готовила тебя. Я столько вещей выполнила плохо. Мое высокомерие было огромно. Кассандра пыталась остеречь меня, но я не желала слушать. Но когда-то я была мудрой, - вдруг сказала она, остановившись вдохнуть аромат распустившейся розы. - Я знала много тайн. Но всё знание пошло впустую. Мы думаем, что управляем, но на деле управляют нами. Думаем, что обладаем силой, а в действительности мы как листья в ветре. Вершим добрые дела, которые приводят к злу. Всё пустое. Всё обман.
   Дерая взяла ее за руку. - Ты больна, Тамис? Я никогда не слышала, чтобы ты говорила так.
   - Я не больна. Я умираю, Дерая. А ни одно из моих дел так и не завершено. Иногда я сомневаюсь, завершим ли мы когда-нибудь то, что начали. Я так устала от всего этого. Я совершала страшные поступки... страшные. Я думала, что поступаю умно. - И тогда она засмеялась с призвуком сдерживаемого хрипа, который завершился целой очередью истошного кашля. Она прочистила горло и сплюнула в розовый куст. - Взгляни на меня! Тамис Прекрасная! Уже и не верится, что мужчины когда-то желали меня.
   - Что тебе снилось? - спросила Дерая.
   - Снилось?
   - Ты сказала, что тебе снился первый муж. Расскажи об этом.
   - Я видела во сне, как здорово быть любимой, чувствовать на себе прикосновения, ласкать и быть ласкаемой. Видела всё, что потеряла - все свои ошибки и утраты.
   - Покажи мне! - шепнула Дерая, положа ладони старухе на голову. Тамис расслабилась, и Дерая скользнула в ее подсознание и увидела молодую Тамис, стонущую под могучим бородатым мужчиной. Дерая не наблюдала за сценой, а воспарила высоко над ней, кружа в воздухе, высматривая... разыскивая. Наконец она увидела ее, женщину в темном плаще. Та смеялась и указывала пальцем на извивающуюся пару. Дерая перенеслась ближе. Женщина была не одна, темные фигуры окружали ее.
   Дерая вернулась в прохладу рассветного сада. - Это был не сон, Тамис; то была женщина, о которой я рассказывала. Она пришла к тебе, наполнив твое сознание мороком.
   - Чушь. Я бы ее заметила. Я еще сильна! - запротестовала Тамис. - Почему ты пытаешься унизить меня?
   - Я не пытаюсь, - ответила Дерая. - Клянусь тебе. Мы под нападением, Тамис. Но почему именно сейчас?
   - Рождение Темного близко, - прошептала Тамис. - Очень близко. Может быть, через год, и уж наверняка через два. Действительно ли она побывала у меня в голове?
   - Да. Мне жаль.
   - Это не важно. Все силы уходят, - Тамис вздохнула. - Я хотела бы научить тебя большему, но не могу. И однажды ты возненавидишь меня. - Слезы покатились у нее из глаз.
   - Ты многому научила меня, подруга... моя дорогая подруга. Как же я могу когда-либо возненавидеть тебя?
   - Видела женщину? Так вот, это своего рода воздаяние, - сказала Тамис. - Однажды ты поймешь, за что. Но скажи мне, где Парменион?
   - Он в Сузах. Царь Царей вознаградил его лучшим скаковым жеребцом за победу в Месопотамии.
   - Он будет втянут в битву за Македонию, - сказала Тамис. - Там теперь средоточие всего. Все силы брошены туда, в это место. Отправляйся туда! Отправляйся сейчас! Увидь это. Почувствуй это!
   - Я не могу уйти сейчас. Я беспокоюсь за тебя, Тамис.
   - Слишком поздно для беспокойства, дорогая моя. Будущее нависло над нами. Грядет Темный Бог.
   - Но мы все еще способны остановить его?
   Тамис пожала плечами и посмотрела в сад. - Взгляни на розы. Их здесь сотни. Каждый год расцветают тысячи бутонов. Если бы я попросила тебя срезать и засушить их всех, чтобы остался только один совершенный цветок, а все остальные кусты так и остались зелеными, ты бы смогла это сделать?
   - Думаю, да, но это отнимет у меня все силы.
   - А если я попрошу тебя засушить все розы в мире, чтобы один куст произвел на свет один-единственный совершенный цветок?
   - О чем ты, Тамис?
   - Отправляйся в Македонию, моя дорогая. А я буду сидеть и смотреть, как растут розы.
   Дерая воспарила над храмом и направилась на запад, перелетая через горы Фракии и долины рек Нестус, Стримон и Аксий. Паря в чистом голубом небе, она успокоила сознание, закрыв глаза духа и отдавшись ритмам силы, пульсировавшим на земле внизу. Она почувствовала, как ее относит на юг, через море и ниже, к хребтам гор. Она летела все ниже и ниже. Прямо под ней группа всадников преследовала льва. Он бежал к скалам и вскоре скрылся от преследователей, развернулся и уже сам приготовился напасть. Один из охотников, симпатичный молодой мужчина с черной бородой, отъехал далеко вперед от основного отряда. Он галопом направил коня к скалам и соскочил наземь с легким охотничьим копьем в руке. Лев напал, но охотник не запаниковал и не побежал. Припав на колено, он поднял свое копье и стал ждать нападения льва.
   Дерая стрелой понеслась ко льву.
  
   Македония, лето, 359й год до Н.Э.
  
   Филипп резко осадил коня, как только увидел затаившегося за скалами льва. Азарт охоты распалял его, заразительный дух опасности опьянял - как всегда - сильнее, чем вино. Он легко соскользнул наземь, короткое метательное копье поднято наизготовку в правой руке, железный наконечник заточен до бритвенной остроты.
   Годы, что прошли после убийства Птолемея, были благосклонны к Филиппу. Он уже не был худеньким мальчишкой: теперь принц являл собой широкоплечего могучего мужа с коротко остриженной черной бородой, которая сверкала как шерсть пантеры, обрамляя его лицо. В двадцать три Филипп Македонский был в самом расцвете сил.
   Когда Пердикка занял трон, Филипп впервые за много лет познал мирную жизнь. Он переехал на юг от нынешней столицы в царское имение неподалеку от древней столицы, Эгеи, и там купался во всех удовольствиях, которыми обычно наслаждались знатные македонцы - охота, женщины и вино. Но из всех развлечений именно охота больше прочих горячила ему кровь. Медведи, волки, олень, дикий буйвол, вепри и леопарды - Македония была полна охотничьей дичи.
   Но лев встречался в этих краях всё реже. И вот матерый самец повадился спускаться с гор, нападал на овечьи стада, убивал коз и коров. Пять дней они выслеживали его, то теряя след, то снова отыскивая, продвигаясь всё время строго на юг. Казалось, зверь нарочно уводит их к горе Олимп, обители богов.
   Филипп посмотрел на юг, в сторону далекой горы. - Будь со мной, отец Зевс! - прошептал он и медленно двинулся к скалам. Он должен был дождаться своих спутников, но - как всегда - Филипп жаждал сам совершить убийство, нанести первый удар.
   Полуденное солнце ударило принцу в спину, едва он ступил вперед. Он знал, что львам не по нутру передвигаться по жаре, они предпочитают найти себе укрытие в тени и поспать. А этот недавно задрал тучную овцу и досыта наелся жирным мясом. Филипп вскинул свое копье. Острие должно войти льву под плечо и пройти глубоко в легкие и сердце. Даже после этого один взмах его лапы может сломать человеку ребра, а клыки лишат копьеносца внутренностей.
   Филипп глянул назад, увидел, что Аттал и остальные всё еще далеко позади. Светлоглазый наемный убийца будет разъярен, если Филипп убьет льва без его участия. Он хохотнул. Аттал уже был зол из-за того, что Пердикка двинулся с войском на запад биться с Бардиллом, а его оставил здесь. Несмотря на помощь убийцы одиннадцать лет назад, Пердикка никогда ему не доверял и не позволял возвыситься при дворе; тот по-прежнему оставался всего-навсего капитаном стражи.
   Низкий рык послышался впереди, за валунами. Звук был глубоким и громким. Страх огненными пальцами коснулся Филиппа, и он искупался в нем, как в объятиях любящей женщины.
   - Иди ко мне, - прошептал он.
   Лев выпрыгнул из-за камней. Он был огромен, по оценкам Филиппа намного крупнее пони. Не было времени убегать и делиться заслугой убийства с другими.
   Филипп упал на одно колено и поставил на землю древко копья, метя острием льву в горло. Он вдруг понял, что это не остановит зверя. От столкновения древко переломится, и тогда когти будут терзать его лицо. Внезапно он почувствовал, что настал день его смерти, но остался спокоен, утешаясь тем, что умрет не один. Это чудище пойдет с ним по дороге в Аид.
   За спиной он слышал топот сандалий, но все равно друзья не успеют его спасти.
   - Давай же! - зарычал он на льва. - Иди сюда и умри со мной вместе!
   Вдруг зверь скорчился - словно от боли - прервал бросок. Он задрал огромную голову кверху, и воздух разорвал ужасающий рев... И монстр замер, за несколько пальцев до железного наконечника копья. Филипп чувствовал зловонное дыхание чудовища и понял, что смотрит на клыки, длинные и изогнутые как персидские кинжалы. Он взглянул в темные глаза хищника.
   Время прервалось, мгновение тянулось без конца.
   Филипп медленно встал и вытянул копье, тронув острием львиную гриву. Зверь моргнул, но не шевельнулся. Филипп почувствовал, что рядом Никанор, достает стрелу из колчана.
   - Пусть никто не отпускает древко, - произнес принц негромким, низким голосом.
   Лев двинулся вперед, его шерсть щекотала Филиппу ногу; затем он развернулся и скрылся за камнями.
   Аттал подбежал к принцу. - Никогда не видел ничего подобного, - прошептал он.
   Филипп вздрогнул. - И я.
   - Продолжим охоту?
   - Не думаю, мой друг. У меня пропал весь аппетит к охоте. - Он оглянулся на то место, где стоял лев.
   - Это был какой-то знак? Лев ли это был на самом деле? - спросил Аттал.
   - Если это был кто-то из богов, то у него весьма вонючее дыхание, - ответил Филипп, нервно поглядывая на вершины Олимпа вдалеке.
   Охотники круто повернули назад к летнему дому Филиппа, что стоял в двадцати милях к югу от Эгеи. Они почти были на месте, когда с севера прискакал всадник и подъехал к Филиппу. Его лошадь была взмылена и почти выбилась из сил.
   - Царь погиб, - произнес он, - войско разбито.
   - Пердикка погиб? Не верю, - вскричал Аттал. Всадник не обратил на него внимания и смотрел на Филиппа.
   - Царь наступал на иллирийцев, но наш центр не устоял. Пердикка попытался снова атаковать, но противник этого ожидал. Конница была порублена на куски, голову Царя водрузили на копье. Мы потеряли более четырех тысяч человек.
   Филипп никогда не был особо близок с братом, но и врагами они никогда не были. Младший брат чтил Царя за его способности правителя и воина. Что же теперь, думал он? Сыну Царя было всего два года, и армия - что бы от нее ни осталось - ни за что не согласится короновать младенца, тем более когда их народ находится под ударом извне. Он отъехал от своих людей и спешился; сев на валун, взглянул на море. Он никогда не собирался стать Царем, ничего не ждал от жизни, кроме возможности охотиться, пировать и заниматься любовью. Пердикка это понимал, потому никогда и не помышлял об убийстве Филиппа.
   Со своей стороны Филипп, как мог, избегал государственных дел. Он предупреждал Пердикку о возможных опасностях, связанных с нападением на иллирийцев, но такие битвы были делом обычным и никогда не становились решающими; проигравшие соглашались платить большие контрибуции победителям, ну а жизнь текла своим чередом дальше. Но чтобы Царь пал на поле битвы, вместе с четырьмя тысячами македонцев! Это была трагедия невероятных масштабов. Равновесие сил в северной Греции и в лучшие-то дни было вещью деликатной, а уж после этой катастрофы всё обратится в кипящий котел.
   Пердикка был хорошим Царем, любимым в народе и могущественным. Но он был одержим желанием сокрушить Бардилла, и никакие доводы Филиппа не могли его урезонить.
   "Отправь за Парменионом", - советовал ему Филипп.
   "Мне не нужен какой-то спартанский полукровка", - отвечал Пердикка.
   "Хочешь, чтобы я поехал с тобой?"
   На мгновение он решил, что ответом будет "да". Красивое лицо Пердикки смягчилось, но затем его глаза взглянули так же строго. - "Нет, брат. Оставайся в Эгее. Отдыхай".
   Когда Филипп повернулся, чтобы уйти, Пердикка подошел и положил руку младшему брату на плечо. "Никогда не забуду, что ты сделал для меня", - сказал он.
   "Знаю. Тебе не обязательно говорить об этом".
   "Есть люди, которые подговаривали меня убить тебя, Филипп. Некоторые верят, что... а, да какое это имеет значение? Я не убил Архелая, и он не отплатил мне изменой".
   "Не беспокойся на мой счет, брат", - сказал ему Филипп. - "У меня нет желания становиться Царем. Но будь осторожен с Бардиллом. Если проиграешь, он наложит на тебя такую контрибуцию, что тебе будет не по силам ее выплатить".
   Пердикка усмехнулся. "Я не проиграю".
   Филипп отряхнулся от воспоминаний и подозвал гонца к себе. - Где сейчас иллирийцы?
   - Они не продвигались дальше, повелитель. Обобрали мертвых и теперь стоят лагерем в четырех днях езды от Пеллы.
   - Не зови меня повелителем, я не Царь, - буркнул Филипп, отстраняя парня прочь.
   Его мысли бушевали, как шторм в голове. Равновесие сил - это главное! На западе иллирийцы, на севере пеонийцы, на востоке фракийцы и на юге Фивы. Пока у каждого народа имелось сильное войско, угроза полного завоевания была мала. Но теперь, когда армия Македонии уничтожена, страна осталась открытой для любого, кто осмелится ее взять. Филипп подумал о своих врагах. Первый - это Бардилл, коварный Царь Иллирии, восьмидесятилетний старик, а может и старше, но обладающий острым умом матерого лесного волка. После него идет Котис, Царь Фракии; недавно отметивший шестидесятилетие, жадный, безжалостный монарх, чьи алчные глаза теперь обратятся к македонским копям, что расположены всего в дне пути от его фракийской границы на востоке. Затем пеонийцы, дикие племена с севера, которые жили войной и разбоем. Далее жадные до власти Фивы, спесивые Афины. Одним богам ведомо, сколько еще прочих!
   "Не все сразу", - успокоил он себя. А что если он не будет претендовать на корону? Одно имя тут же пришло ему на ум: Архелай, его двоюродный брат. Ненависть между ними была крепче железа и холоднее зимней стужи. Архелай будет бороться за престол - и первым его шагом станет убийство Филиппа.
   Филипп подозвал Аттала. - Я выезжаю в Пеллу, - сказал он воину. - Возможно, что Архелай еще не слышал эту весть. Когда услышит, тоже поедет в столицу, но ему придется ехать из Керкина. Возьми двадцать человек - и позаботься, чтобы он не дожил до конца путешествия.
   Аттал криво ухмыльнулся. - Это задание мне определенно по душе.
  
   Центр города Сузы, Персия, осень, 359й год до Н.Э.
  
   - Это только твоя вина, - говорил Мотак, пока Парменион мерил шагами комнату туда и обратно. - Ну кого еще ты можешь винить?
   Спартанец подошел к широким дверям, ведущим в сад, и остановился там, глядя на террасы со свисающими бутонами и на деревья, сплошь увешанные плодами. Вид был сладостен и радовал взор, но Парменион отвернулся, лицо его пылало, глаза были полны злобы.
   - Винить? - проворчал он. - Кого как не этого проклятого персидского придурка? Он теряет семьдесят человек лишь потому, что не позаботился освободить поле боя от валунов. Семьдесят! И после этого он еще имеет наглость заявить мне, что это ничего не значит, потому что там были только крестьяне.
   - Он принц крови, Парменион. Чего ты ждал, когда отказался от его приглашения? Похвалы? Еще одного жеребца в награду?
   - Персы! - процедил Парменион. - Меня тошнит от них.
   - Нет, - сказал Мотак. - Тебя тошнит от Персии, друг мой. И ты слишком умен, чтобы не предвидеть последствий ухода от Дария.
   - Что ты хочешь этим сказать? То, что я сам хотел расторгнуть соглашение?
   - Именно так.
   - Чушь! Здесь у нас есть всё, что только может пожелать человек. Посмотри вокруг, Мотак. Шелка, роскошные скамьи, живописные земли. Сколько греческих Царей могли бы позволить себе такой дворец? Рабов, готовых исполнить любое наше пожелание, и монет, столько, что не потратить и за две жизни. Ты считаешь, что я охотно брошу всё это?
   - Да.
   - Давай-ка подышим воздухом, - пробормотал спартанец, поспешно вышел в сад и зашагал по вымощенной булыжником дорожке. Мотак пошел за полководцем под лучи жаркого солнца, тихо кляня самого себя за то, что забыл прихватить свою соломенную шляпу. За последние десять лет Мотак полысел еще сильнее, и в этом бедствии он целиком и полностью винил беспощадное персидское солнце.
   - Как он мог быть настолько глуп? - вопрошал Парменион. - Он не мог получить помощь подкрепления, пока не очистит место. И под его командованием была тысяча человек. Это бы заняло всего час, ну, может, два. Так нет же, наш замечательный принц Персии оставляет своих воинов сидеть на солнышке и скачет за холмы, чтобы искупаться в прохладном ручье.
   - Так и так здесь для нас уже всё кончено, - заключил фивянин. - Войны Сатрапов подошли к концу. Что еще может предложить тебе Царь Царей? Ты выигрывал для него битвы в Каппадокии, Фригии, Египте, Мессопотамии и других странах, названия которых я и выговорить-то не в состоянии. Нам войны больше не нужны. Так давай же просто будем сидеть здесь и наслаждаться деньгами, славой и почетом. Видят боги, нам не нужно больше монет.
   Парменион покачал головой. - Я еще не готов уходить на пенсию, дружище Мотак. Я хочу... - Он пожал плечами. - Не знаю, чего я хочу. Но не могу сидеть сиднем. Каковы последние новости?
   - Сатрап Египта просит твоих услуг в отражении набегов диких племен на юге.
   - Слишком жарко, - сказал Парменион.
   - Олинфияне собирают наемников. Они были бы рады, если бы ты повел их войска на Македонию.
   - Опять Македония. Занятно. Что еще?
   - Царь иллирийцев, Бардилл, предлагает тебе работу, также как и Котис, Царь Фракии. Фракийское предложение выгоднее: два таланта золотом.
   - А что же македонский Царь... Пердикка?
   - От него ничего не слышно.
   Парменион посидел какое-то время молча. - Я не горю желанием возвращаться в Грецию. Пока еще нет.
   Мотак кивнул, храня молчание. Он знал, что мысли Пармениона вновь обратились к Эпаминонду. Фиванский герой разбил спартанцев, выведя армию Фив к подступам самой Спарты, где спартанский Царь, Агесилай, забаррикадировал улицы и отказывался от любых вызовов.
   Для Фив настали славные дни, но афиняне - опасаясь амбиций Фив - заключили союз со Спартой, и на протяжении семи лет кровавые сражения следовали одно за другим.
   Потом, когда Парменион пребывал при Великом Дворе в Сузах, пришла весть о битве при Мантинее. Спартанцы и афиняне вместе выступили против Эпаминонда. Фиванцы попытались повторить тактику, впервые использованную при Левктрах: массированное наступление. Но она не увенчалась полным успехом, и корпус афинской кавалерии пробил себе путь к Эпаминонду. Полководец погиб в полушаге от победы, а человеком, который его убил, говорят, был афинский капитан по имени Гриллус, сын Ксенофонта.
   - Он был великим человеком, - прошептал Мотак.
   - Что? Ах, да. Как у тебя получается всё время угадывать мои мысли?
   - Мы друзья, Парменион. Теперь я боюсь за Фивы: Пелопид погиб в Фессалии, Эпаминонда больше нет. Кто же теперь будет сражаться за Фивы?
   - Не знаю, но я не стану в это вмешиваться. Ксенофонт был прав. Греция никогда не сможет объединиться, а постоянные битвы только ослабляют ее всё больше и больше.
   Из дома выбежала рабыня, поклонилась Пармениону и обратилась к Мотаку. - Прибыл гонец, господин. Он желает видеть полководца.
   - От кого прибыл этот гонец?
   - Он грек, господин. - Девушка склонила голову и стала ждать.
   - Позаботься о том, чтобы ему поднесли вина. Скоро я поговорю с ним, - сказал ей Мотак.
   Парменион подождал на солнце, пока Мотак не вернулся обратно.
   - Ну, что там?
   - Это иллириец. Бардилл отозвал своё предложение. Похоже, он разбил македонцев и убил Пердикку без твоей помощи. Возможно, сейчас хорошее время принять предложение Котиса. Фракия и Иллирия теперь будут драться за остатки. С Македонией покончено.
   - Кто наследовал Пердикке?
   - Один из принцев... Филипп, кажется, так он сказал.
   - Я знал его в Фивах. Он мне понравился.
   - О нет, - проговорил Мотак. - Даже и не думай.
   - Не думать о чем?
   - Я вижу этот твой взгляд, Парменион. У них нет армии, а вокруг собираются волки - глупо даже помышлять об этом. Да и к тому же, Филипп не сделал нам никакого предложения.
   Парменион рассмеялся. - У него нет армии, и могучие враги окружают его со всех сторон. Это очень заманчиво, Мотак.
   - Нет ничего заманчивого в смерти! - бросил фивянин в ответ.
  

***

   Архелай был убит при пересечении реки Аксий к северо-западу от Пеллы, и с его смертью прекратилось всякое сопротивление Филиппу внутри Македонии. Но это не решило всех его проблем. Иллирийцы разбили македонскую армию на северо-западе, а теперь еще с севера нагрянули пеонийские племена, разграбив два города и тридцать деревень. Однако самое худшее ждало нового Царя впереди. С востока собирались вторгнуться фракийцы - готовясь возвести на престол дальнего кузена Филиппа, Павсания, в качестве марионеточного правителя. А с юга пришла весть о том, что Афины спонсируют другого кузена, Аргая, и что он выступает с армией, намереваясь отвоевать трон.
   - Что меня удивляет, - поведал Филипп Никанору, своему ближайшему другу, - так это почему каждый стремится захватить престол именно сейчас. Ведь еще совсем чуть-чуть - и царство само окажется в лапах врага.
   - И все-таки ты победишь, Филипп. Ты сможешь. Во всей Греции нет человека, способного тебя перехитрить.
   Филипп рассмеялся и приобнял друга за плечи. - Я бы принял этот комплимент с большей готовностью, если бы у тебя имелись для него хорошие основания. Однако мне нужно чудо. Мне нужен Парменион.
   - Что для нас может сделать спартанец?
   - Он может собрать для меня армию - а мне, клянусь костьми Геракла, она нужна позарез. Разыщи его для меня, Никанор. Разошли всадников, обратись к ясновидящим жрицам. Всё, что угодно. Только найди его.
   Выбросив из головы мысли о трудностях, он вспомнил те дни, когда был заложником в Фивах одиннадцать лет назад, когда смотрел, как легендарный Парменион тренировал Священный Отряд. В этом мужчине что-то было, некое спокойствие, говорящее о великой силе, и в его глазах Филипп видел понимание, чувствовал дух спартанского воина.
   А потом настал день сражения при Левктрах и поражение великих спартанцев. Победа Пармениона. С этого дня Филипп стал следить за вестями о путешествиях спартанца, увлеченно слушая истории о его победах в Египте и Персии. Сатрапы одаривали его золотом и драгоценностями, стараясь добиться расположения величайшего полководца современности. Даже Царь Царей, говорят, был восхищен его способностями.
   Однажды войско неприятеля сдалось без боя, едва услышало, что против них ведет свои силы сам Парменион. Даже имя его имело власть над сердцами людей.
   Как же ты мне теперь нужен, думал Филипп.
   Аттал приблизился к Царю, стоявшему у окна в размышлениях. - Что делать с ребенком, владыка? - прошептал он. - Хочешь ли убрать его с дороги?
   Вопрос был резонный, и Филипп размышлял над ним. Если его племянник вырастет, то однажды может возжелать престол своего отца. А всех прочих соискателей было заведено уничтожать.
   Филипп вздохнул. - Где Симике?
   - Как ты приказал, Царица находится в заключении в своих покоях. У нее по-прежнему есть три служанки, и ребенок находится при ней.
   - Я займусь этим, - сказал Филипп. Он мягко прошел из тронного зала по длинному коридору в восточное крыло дворца. Два стражника отсалютовали ему, когда он приблизился к покоям Царицы; он кивнул им и вошел в личный альков Симике. Царица была миниатюрной женщиной с узким лицом и длинными темными волосами. Она подняла взгляд, едва он вошел, и почти сумела прогнать выражение страха на своем лице. Мальчишка, Аминта, заулыбался, увидев своего дядю, и потопал к нему. Симике встала и прижала ребенка к себе, гладя его черные кудри.
   Филипп отослал служанок, и те поспешно выбежали из комнаты. Симике ничего не сказала; она не плакала, лишь тихо сидела, баюкая сына. Филипп был молчалив. Его рука лежала на ножнах кинжала, но он стоял в середине комнаты смущенный и нерешительный. Пердикка мог бы приказать убить его, но он не мог. А сейчас Филипп стоял перед женщиной, которую Пердикка любил, и перед сыном, которого тот зачал.
   Он вздохнул. - Мальчик будет в безопасности, Симике, - сказал он наконец. - Ему не причинят вреда. Ты уедешь в мой летний дом и будешь растить его там. Я прослежу, чтобы ты получила достойные средства для его образования.
   - Не обманывай меня, - ответила она. - Если намерен нас убить, сделай это сейчас. Не давай ложных надежд. Будь мужчиной - и берись за кинжал. Я не буду сопротивляться.
   - Я даю тебе слово, Симике. Мальчик будет жить.
   Она закрыла глаза, голова ее поникла. Слезы потекли по ее щекам, она задрожала от напряжения, когда обняла мальчика, и стала целовать его лицо. Тот старался освободиться от столь интенсивного проявления эмоций. Филипп сел рядом с Царицей, обняв ее одной рукой. Мальчик протянул ручонки и засмеялся, теребя черную бороду Царя.
   - Да благословят тебя боги, - прошептала Симике.
   - На данный момент они не сильно преуспели в этом, - проговорил Филипп.
   - Они исправятся, - пообещала Симике. - Пердикка любил тебя, Филипп - но он также и восхищался тобой. Говорил, что ты великий человек, и я тоже верю в это. Что ты намерен делать?
   Он пожал плечами и улыбнулся, гладя мальчика по голове. - У меня нет армии, и на меня нападают с запада, севера, востока и юга. Я, наверное, сбрею бороду и пойду в странствующие актеры - читать комедии.
   И он засмеялся.
   - Ты что-нибудь придумаешь. Что тебе больше всего необходимо?
   - Время, - ответил он, без смеха.
   - Кто из врагов самый сильный?
   - Старый волк, Бардилл. Его иллирийцы уже разбили нашу армию. Если он выступит на Пеллу, я ничем не сумею остановить его.
   - Говорят, у него есть дочь, которая невероятно дурна собой, - мягко сказала Симике. - Ее зовут Аудата, и он пытался - безуспешно - выдать ее за более худородных принцев. Осмелюсь сказать, он был бы в восторге от зятя-Царя.
   - Невероятно некрасивая невеста? Об этом я мечтал всю жизнь, - ответил Филипп, и комната наполнилась их смехом.
  

***

   Дни летели без малейших признаков продвижения врага, и Филипп подолгу работал ночами, готовя послания в Афины, друзьям в Фессалию на юг, или в Амфиполь на восток. Он отправил Никанора к Бардиллу в Иллирию, формально прося руки его дочери Аудаты и обещая платить выкуп в пятьсот талантов в год со дня свадьбы. Царю Фракии, Котису, он отправил длинное письмо с заверениями в дружбе; но гонцом для этого выбрал Аттала с его ледяными глазами.
   Филипп дал ему с собой два металлических фиала, и в каждый вложил разное содержимое. - Это, - сказал Филипп, - содержит смертельный яд, но он действует медленно. Во втором - противоядие. Ты должен найти способ отравить Царя - так, чтобы подозрение не пало на тебя. У Котиса три сына, и они ненавидят друг друга. Когда старик умрет, они никогда в жизни не объединятся, чтобы разбить нас.
   Аттал улыбнулся. - Ты взялся за дело с большим рвением, друг мой. А я-то думал, что ты не горишь желанием быть Царем.
   - Человек берет на себя то, что боги на него набрасывают, - ответил Филипп. - Но чтобы нам спастись, Котис должен умереть. Перед тем как дело будет сделано, разыщи претендента на престол Павсания и скажи ему, что ты разочаровался во мне. Скажи, что готов служить ему против меня. Выбор, как его убить, я предоставляю тебе... но выполни это.
   - Не хочу говорить, как критские наемники, господин, но хорошо было бы знать, что по возвращении меня будет ждать достойная должность у тебя на службе.
   Филипп кивнул, взял рослого воина за руку и подвел его к скамье рядом с внутренним бассейном из мрамора. - Тебе не надо называть меня господином, когда вокруг нет никого кроме нас. Ты мой друг, Аттал, и я доверяю тебе, как никому другому. Ты - правая рука Царя, и где моя удача - там и твоя. Ты мне веришь?
   - Конечно.
   - Тогда выполни мою просьбу.
   Аттал усмехнулся. - Ты уже говоришь, как настоящий Царь. Очень хорошо, Филипп.
   Дверь отворилась, вошел слуга и поклонился. - Мой господин, посол Афин просит вашей аудиенции.
   Филипп встал и глубоко вздохнул. - Скажи ему, что я скоро приду. - Царь попрощался с Атталом и прошел в опочивальню, где сменил одежду, облачившись в длинную голубую тунику и персидский плащ из плотной темно-синей шерсти.
   Затем он сел, в мыслях перебрав свои проблемы, отделив каждую и приготовляясь к встрече. Приоритетной задачей было вывести Афины из борьбы - но навряд ли это удастся. Город снова борется за гегемонию над всей Грецией. После того, как Парменион разбил спартанцев, основными соперниками в этой игре стали Фивы и Афины, оба города заключали союзы, чтобы обеспечить себе превосходство. Пердикка был за Фивы и отправил македонские отряды в независимый город Амфиполь на востоке, чтобы выставить их против агрессии со стороны Афин. По понятным причинам это обеспокоило афинян, которые управляли Амфиполем. Это был важный форпост, контролирующий все торговые пути в низовьях великой реки Стримон, но его народ не хотел иметь ничего общего с Афинами и сражался за независимость более пятидесяти лет.
   Однако теперь афиняне собрали армию, чтобы сместить Филиппа с трона, и у него не было войска, чтобы их встретить. Если они преуспеют, Амфиполь обречен.
   Надев на голову тонкий золотой обруч, он вышел в тронный зал, чтобы встретить Эсхина. Мужчина был низкоросл и тучен, цвет его лица был нездорово красным из-за болезни сердца.
   Филипп удостоил его широкой улыбки. - Добро пожаловать, Эсхин, я надеюсь, ты здоров?
   - Боюсь разочаровать тебя, господин, - ответил мужчина сдержанным и деловым тоном. - Но, я вижу, что ты находишься в лучшей форме, прямо как молодой Геракл.
   Филипп рассмеялся. - Если бы и у меня было только двенадцать дел, которые необходимо уладить! Но, как бы там ни было, я не должен загружать тебя своими проблемами. Я отправил послания в Афины - в город, которым всегда восхищался, - и, надеюсь, наша дружба останется в силе.
   - К сожалению, этот порыв не разделял твой покойный брат, - сказал Эсхин. - Он, похоже, предпочитал фиванцев и даже - если мне будет позволено упомянуть об этом - отправил против нас отряды на битву, чтобы прикрыть Амфиполь.
   Филипп кивнул. - Как это ни печально, мой брат не разделял моих взглядов на Афины. Он не видел в этом городе колыбель демократии, не понимал истинной природы афинского величия. Думаю, он был воодушевлен подвигами Эпаминонда и Пелопида и поверил, что наш народ будет процветать под эгидой Фив. Великий стыд, - сказал Филипп, качая головой. - Но давай немного пройдемся и насладимся закатной прохладой, а заодно и поговорим.
   Царь провел посла через внешние коридоры в дворцовые сады, показывая разные цветы, которые Симике вырастила здесь из семян, привезенных из Персии. Во время прогулки настроение Филиппа колебалось. Ему необходимо было признание Афин, если не их прямая поддержка. Армия, нанятая Афинами, надвигалась с целью украсть у него царство и посадить на престол Аргая. А македонские войска были еще не готовы к новому конфликту; но будет ли он столь решительным, что сдаст Амфиполь, город, который жизненно необходим для морской торговли в водах Ферманского залива?
   "Торгуйся осмотрительно, Филипп!" - одернул он самого себя.
   Они присели у высокой стены под деревом, которое горело множеством лиловых цветов. Филипп вздохнул. - Буду с тобой откровенен, Эсхин, - сказал он. - В конце концов, вашим шпионам уже известно о моих контактах с Фивами. - Эсхин выразительно кивнул, и это позабавило Филиппа, потому что никаких контактов пока что не было. - Они готовы прислать мне армию в том случае, если - чего опасаемся мы оба - я буду не защищать Македонию, а не позволю Афинам захватить Амфиполь. Мне не нужны больше затяжные войны на Македонской земле, и я не хочу себе новых господ. Вместо этого я бы хотел дружить с первым городом Греции.
   - Фиванцы, - осторожно проговорил Эсхин, - жаждут лишь власти и тирании. У них нет культуры. Где их философия? В силе меча? За последние сто лет у них было только два великих человека, и обоих ты уже упоминал. После того, как Пелопид был убит в Фессалии и Эпаминонд пал при Мантинее, фиванцам некем их заменить. Они теряют власть. Афины снова на высоте.
   - Согласен, - успокаивающе произнес Филипп, - но какой у меня выбор? Иллирийцы вторглись в мое верхнее царство, пеонийцы движутся на север. Фракийцы скапливаются у моих границ, намереваясь возвести на престол Павсания. Я окружен со всех сторон. Если Фивы - это единственный выход, то пусть это будут Фивы - пять тысяч гоплитов защитят мой трон.
   - Но лишь для Фив, господин. Не для тебя.
   Филипп поднял взор, встретился с Эсхином глазами. - Я знаком с тобой всего несколько мгновений, Эсхин, но вижу, что ты человек, которому я могу доверять. Ты хороший переговорщик от имени своего города и прекрасный, благородный человек. Если скажешь, что Афины желают дружбы, я поверю тебе - и отклоню предложение Фив.
   Эсхин тяжело сглотнул. Он даже не упомянул, что афинское войско сейчас марширует с Аргаем. - Остается, - сказал он, - вопрос Амфиполя. Как ты понимаешь, это Афинский город, и мы бы очень хотели вернуть его в Лигу. У тебя сейчас там размещен гарнизон, насколько я понимаю?
   - Он будет выведен, как только мы подпишем соглашение, - обещал Филипп. - Амфиполь никогда не был Македонским. Сказать по правде, горожане всего лишь призвали нас на помощь, и мой брат - я считаю, ошибочно - согласился им помогать. А теперь, скажи, Эсхин, какое послание я должен отправить в Фивы?
   - Теперь я вижу, что ты культурный и мудрый человек, - сказал посол. - Могу тебя заверить, Афины уважают таких людей - и желают только их дружбы. Я немедленно отправлю свой отчет в совет и тут же вернусь к тебе.
   Филипп встал. - Это была приятная встреча, любезный Эсхин. Надеюсь, тебе понравится также завтрашняя встреча в театре; там дают новую комедию, которую я давно ждал. Актеры - афиняне, и для них - как и для меня - будет честью, если ты сядешь со мной рядом.
   Эсхин поклонился.
   Филипп проводил его обратно во дворец и вернулся в свои покои, с потемневшим от ярости лицом. Его ждал Никанор.
   - Что, не хорошо прошло с афинянином? - спросил его друг.
   - Довольно хорошо, - проворчал Филипп, - но если я отдам еще часть Македонии, то стану правителем трех деревьев и застоялого пруда. Скажи мне что-нибудь доброе, Никанор. Ободри меня!
   - Мы собрали почти тысячу человек из остатков армии. Но мораль у них хлипкая, Филипп; нам надо где-то раздобыть победу.
   - По-прежнему ли доходит золото из Кровсии?
   - Какие-то крохи доходят, но думаю, наместник удерживает золото, ждет, когда выяснится победитель. Наверное, он уже общается с Котисом или Павсанием.
   - В таком случае мы не можем взять наемников. Пусть так. Стало быть, нужна победа? Ты разговаривал с офицерами, поэтому скажи мне, у кого из них внутри есть то, что мне нужно?
   Никанор откинулся на скамье, глядя в потолок. - Антипатр надежный человек. Он держал свои отряды в кулаке, и они пробили себе путь из окружения. Думаю, его уважают. Остальные? Больше никого особенного, Филипп.
   - Приведи его ко мне. Сегодня же!
   - С кем будем сражаться?
   Филипп рассмеялся и раскинул руки. - Уж чего у нас хватает, так это врагов. Но на этот раз это будут пеонийцы. Есть вести о Парменионе?
   - Он выиграл битву для сатрапа Каппадокии. Сейчас пребывает в Сузах, его чествует сам Царь Царей. Но мы отправили к нему гонца. Скажу напрямик, Филипп, я не вижу причины, зачем ему приезжать к нам. Сейчас он, должно быть, богат. На кой ему возвращаться в Грецию? Что мы можем ему предложить?
   Филипп пожал плечами. У него не было ответа.
   И эта мысль его опечалила.
  

***

   Слабый предрассветный свет омыл очертания низких холмов и реку Аксий, когда Никанор аккуратно разбудил Филиппа. Царь застонал и сел в постели, откинув одеяло и расправляя спину. Тысяча конников вокруг него всё еще спали. Филипп встал и разогрел свои сильные руки, глядя на часовых на горном хребте.
   - Какое-то движение? - спросил он Никанора.
   - Нет, господин.
   Филипп поднял свой окованный бронзой нагрудник и надел его на себя, Никанор приложил наплечники и тщательно затянул на них крепящие ремни. Чернобородый воин вышел из мрака и поклонился Царю.
   - Враг разбил лагерь во впадине около мили отсюда, на севере. Я насчитал, что их почти вдвое больше, чем нас: прошлой ночью к ним прибыло подкрепление.
   Филипп хотел выругаться. Вместо этого он усмехнулся. - Ты хорошо поработал, Антипатр. И пусть тебя не смущает их численность. Помни только, что мы - македонцы, и что Царь скачет рядом с тобой.
   - Да, господин. - Мужчина смотрел в сторону. Филипп угадывал его мысли. Всего несколько недель назад, другой Царь, возможно, говорил ему что-то очень похожее - и такое начало закончилось мясорубкой и катастрофой.
   - Я не Пердикка, - мягко сказал Филипп. Антипатр был, казалось, поражен, но Филипп ткнул его в плечо и усмехнулся. - Сейчас мы не можем принять два поражения за столь короткий срок, так?
   Антипатр нервно улыбнулся, не зная, как воспринимать такого странного человека. - Желаешь выйти к людям, господин?
   - Нет. Скажи им, что с победной речью я выступлю позже, и тогда мы все напьемся в дым.
   - Речь перед боем принесла бы более ощутимые результаты, - посоветовал Никанор.
   Филипп махнул на него рукой. - Пердикка был хорошим говоруном, не так ли, Антипатр? - Воин кивнул. - Не наполнил ли он сердца людей огнем в ночь перед битвой?
   - Наполнил, господин.
   - Так передай людям в точности, что я сказал. А теперь выдвигаемся; я хочу быть над их лагерем на рассвете. Ты, дорогой Антипатр, возьмешь под свое начало половину людей. Я буду командовать остальными. Мы ударим по ним с востока и запада. Мне не нужны пленные. Мы ударим их тяжело - и ударим как следует.
   Час спустя Филипп вел свои пять сотен вверх по пологому склону холма, где они вели своих коней в поводу, пока не достигли хребта, с которого обозревался вражеский лагерь. Там было множество шатров, и еще несколько сотен людей лежало под одеялами вокруг гаснущих костров. Часовых выставлено не было, что по непонятным причинам разожгло в Филиппе гнев. Он выхватил саблю и указал направо. Македонцы вскочили в седла и выстроились длинным строем вдоль хребта. Там они ждали. Солнце все еще пряталось за горами Керкина, но небо уже озарялось. Прикрыв глаза от рассветных лучей, Филипп разглядел Антипатра и его отряд в пятьсот человек, появившийся на востоке и оставивший облако пыли из-под гремящих копыт. Пеонийские воины выбирались из-под одеял, хватаясь за меч, копье или лук. Но Антипатр был уже рядом. В какой-то момент казалось, что пеонийцы еще могут удержаться, но затем их центр провалился и они побежали к холмам, где ожидал Царь. Филипп вскинул свой клинок.
   - Пусть они вас услышат! - скомандовал он, и македонский боевой клич вознесся к небу, мощной стеной звука, эхом разносясь по равнине.
   Филипп пустил своего черного жеребца бегом, потом загалопировал вниз, перейдя на плавное скольжение. Пеонийцы оказались меж молотом и наковальней, так как побежали от Антипатра прямиком к Филиппу и его всадникам. Паника усилилась, и горцы разбежались по разным местам, какие только могли обеспечить им укрытие. Македонцы обрушились на них, рубя и убивая. Филипп натянул поводья и увидел группу из шестидесяти или семидесяти горцев, пытающихся выстроиться квадратом за своими грубо сработанными щитами. Горя жаждой крови, он направил коня галопом в их середину, врубаясь в людскую массу своей саблей. Копье отразилось от его нагрудника, меч скользнул по бедру, оставив поверхностную рану. Никанор, увидев, как окружают Царя, направил двадцать всадников ему на подмогу - и квадрат был сломлен.
   Далее последовала настоящая резня. Пеонийцы бросали щиты и мечи и бежали, но на них охотились отдельные группы всадников, жаждущие лишь мести и смерти врага.
   К закату, когда Филипп с перевязанным бедром сел в шатре предводителя своих врагов, почти 1100 пеонийцев лежали мертвые или раненые, против шестидесяти трех павших македонцев - один из которых погиб, когда его лошадь споткнулась и придавила его своим телом. Лагерь был полон грабительской добычи, золота, дорогой утвари, серебряных монет и статуй из драгоценных металлов. Более пятидесяти македонок содержались здесь в рабстве, и так счастливы были они обрести свободу, что с охотой одарили македонцев теми наслаждениями, которые пеонийцам пришлось бы добывать силой.
   Филипп приказал погрузить сокровища на телеги и отправить в Пеллу, а потом, держа данное обещание, собрал людей вокруг себя большим кругом.
   - Сегодня, - сказал он, и голос его был раскатист и глубок, достигая ушей каждого без особых усилий, - вы познали радость победы. Противник потерял сотни мертвыми, и север скоро будет свободен от его набегов. Это - сегодня. Это - начало. Поймите меня верно - сегодня состоялась не великая победа. Но она была исторической. Потому что она - первая из многих, которые ждут нас, и, обещаю вам - придет день, когда македонский боевой клич сотрясет сами основания этого мира! Его услышат за океаном, его эхо разнесется над горами. Не будет на свете человека, который бы не услышал и не убоялся его. Это я вам обещаю, воины Македонии. Это - слово Филиппа. - Он погрузился в молчание и посмотрел на них. Не было слышно приветственных возгласов, и беззвучье и неподвижность воинов на миг озадачили его. Но затем он снова взглянул на них и увидел, что на многих нет нагрудников, и лишь у нескольких были шлемы. - Я дам вам оружие, - сказал он, - сияющую броню, острые мечи, латы, шлемы и копья. Я дам вам золото и драгоценности, обеспечу землями, на которых вы будете растить своих сыновей. Но сегодня я даю вам вино. Теперь... давайте пить и веселиться!
   Послышались вежливые аплодисменты с подачи Никанора, когда вынесли вина, и люди начали вставать и расходиться, чтобы сесть группами вкруг маленьких бивачных костров. Филипп разыскал Антипатра.
   - Нешто речь была настолько плоха? - спросил он воина.
   - Вовсе нет, господин. Просто большинство этих людей из Пелагонии и с равнин Пинда. Теперь их земли заняли Иллирийцы, и сейчас их жены и дети отрезаны от них. Если бы ты сказал им о походе на Бардилла...
   - Но я не могу... и я не стану врать им, Антипатр. Никогда. Завтра ты возьмешь свои пять сотен и отправишься на север. Нападайте на любых горцев, каких только встретите. Гоните их из Македонии.
   - Мы потеряем больше людей дезертирами, - мягко произнес Антипатр. - Они захотят домой.
   Утром Филипп был снова в числе первых пробудившихся. Он попросил Никанора собрать людей снова.
   - Прошлой ночью я дал вам обещания, - обратился он к ним. - Сегодня я скажу вам кое-что другое. Многие из вас поедут с Антипатром - чтобы изгнать пеонийцев из наших земель. Среди вас найдутся те, кто захочет уехать домой, искать своих жен и детей. Я это понимаю. Всё, о чем я хотел вас попросить, это: выберите среди вас отряд из двадцати человек, который отправится в оккупированные земли и соберет вести от потерянных семей. Эти люди будут получать полное месячное жалование в двадцать пять драхм за все время своего отсутствия, и эту плату удержат для них в Пелле до их возвращения; я это обещаю. Но настанет время, когда я призову вас и, если вы люди чести, вы придете на мой зов. По рукам? - Филипп указал на коренастого, темнобородого воина в переднем ряду. - Ты! По рукам?
   - Если это правда, то да, - ответил тот.
   - Мне нужно лишь время, чтобы доказать правоту своих слов. Но вы - первые из воинов Филиппа - и я никогда вас не подведу. - Его глаза изучали отряд, задерживаясь на каждом лице. - Сначала последуют решения, которые вам будут непонятны, но знайте, что я живу ради Македонии - и всё, что я делаю, я делаю во имя нее. Я прошу, чтобы вы мне доверились.
   Прихрамывая, он зашагал к своему коню. За ним коренастый воин встал в полный рост. - Царь! - прокричал он.
   - Царь! Царь! - закричали остальные, поднимаясь на ноги.
   Филипп поклонился и ждал до тех пор, пока клич не стихнет, и тогда грянул его собственный голос. - Македония! Македония!
   Воины воспрянули и подхватили клич, когда Никанор подошел к Филиппу. - Нынче твой звездный час, господин, - сказал он. - Ты завоевал их сердца.
   Филипп не ответил. Он уже думал о претенденте на престол, Аргае, и об афинской армии.

***

   В последующие дни Филипп работал без устали, собрав людей с юга, наняв отряд из двухсот критских лучников за запредельные сорок драхм в месяц на каждого человека, продолжая переговоры с Эсхином и с болезненным напряжением ожидая вестей из Фракии и Иллирии.
   Сокровищница пустела все быстрее, источники золота в Кровзии на востоке иссякали, и теперь монет хватало только на обеспечение одной месячной военной кампании.
   Затем пришла весть, что мятежник Аргай высадился в порту Метоны, в двух днях марша от Эгеи. С ним было три тысячи афинских гоплитов, отряд из восьмисот наемников и сотня мятежных македонцев.
   Филипп вызвал к себе Антипатра. - Какое войско мы сможем подготовить против них? - спросил он офицера.
   - У нас все еще есть пятьсот человек на севере, под началом Мелеагра, для острастки пеонийцев. Тысяча других ожидает приказаний на востоке, с Никанором, против возможной атаки со стороны Фракии. Мы можем призвать оба войска сюда, но тогда останемся открыты.
   - Сколько здесь?
   - Не более семисот, но из них половина сражалась с тобой в первой битве. Они поскачут с тобой и в Аидово пекло.
   - Этого недостаточно, Антипатр - только не против афинских гоплитов. Приведи сюда Эсхина. Будь вежлив, но доставь его сюда быстро.
   Филипп искупался и облачился в полный боевой доспех - нагрудник, поножи и обитая бронзой кожаная юбка, подпоясался мечом и стал ждать в тронном зале. Эсхин явился через час, изумленно глядя на Царя, собранного на войну.
   - Я не ожидал измены, - сказал Филипп пониженным и печальным голосом. - Я верил тебе и Афинам. А теперь вы высаживаете армию в одном из моих портов. Мои гонцы уже готовы выехать в Фивы, и я с сожалением полагаю, Эсхин, что ты также готов покинуть Пеллу.
   - Здесь, должно быть, какая-то ошибка, господин. Прошу... поверь мне, - сказал Эсхин, краснея. - Я отправил много гонцов к нашим правителям, и я уверен, что войско в Метоне не выдвинется на Македонию. Когда они выступили, имело место некоторое недоразумение. Но они ни за что не пойдут войной на союзника - а ты им и являешься, господин. Союзником.
   Филипп долго и упорно смотрел на посла, прежде чем ответить ему. - Ты в этом уверен, Эсхин, или ты скорее на это надеешься?
   - Сегодня я получил депеши из Афин, и одна из них должна быть переправлена Манилу, командиру гоплитов. Им велено вернуться домой, я тебя уверяю.
   Филипп кивнул. - Тогда отправляй свои депеши сегодня же, господин, и не медли. Потому что послезавтра я казню предателя.
   Антипатр собрал семьсот всадников, и - невзирая на то, что он сказал Эсхину, - Филипп повел их молниеносным броском к югу, чтобы к рассвету занять позиции в низине между Метоной и Эгеей, скрывшись у дороги.
   На рассвете появился неприятель. Филипп прикрыл глаза от солнца и разглядел приближающихся людей. Впереди было более сотни кавалерии, за которой следовало около тысячи гоплитов. Пехота была пестрым сборищем, одни носили шлемы с гребнями, другие были во фракийских кожаных шапках. Гербы на их щитах также отличались разнообразием: крылатый конь Олинфа, Фиванская палица Геракла, скрещенные копья Метоны. Но ни одного шлема Афины. Филипп был удивлен. Афиняне - как и обещал Эсхин - не пошли с Аргаем.
   Лежа на животе, Филипп окинул продвигающуюся армию слева направо. У них не было отдельных конных разъездов, и всё войско продвигалось одной нестройной колонной, растянутой почти на четверть мили.
   Царь соскользнул с вершины, подозвал к себе Антипатра. - Отправь критян к вон той куче камней. Пусть пускают свои стрелы, как только противник окажется в пределах выстрела. Сам возьми четыреста человек, держись за грядой холмов и ударь на них с севера. Я сначала дождусь тебя, а потом выступлю с юга.
   Антипатр усмехнулся. - Не будь в этот раз так горяч, государь. Оставайся со своими людьми и постарайся не лететь в одиночку на вражеские ряды.
   Первая туча стрел, посланная критянами, уменьшила передовые ряды кавалерии в десять раз, их скакуны визжали в ужасе, когда смертоносный дождь обрушился с небес. Запах крови в ноздрях панически действовал на лошадей, делая их почти неуправляемыми.
   Четыре сотни Антипатра галопом выехали с севера, и их боевой клич эхом отразился от скал. Македонцы прорубились сквозь смешавшуюся массу неприятельской кавалерии, выбивая людей из седел, затем ударили в дрогнувшую пехоту, в тот самый момент как отряд Филиппа напал на тех с юга.
   Наемная пехота, потерявшая больше половины своих еще до того, как сформировать оборонительный квадрат, сомкнула щиты перед второй атакой, но Антипатр развернул своих людей и вновь напал на кавалерию, которая рассеялась и поспешила покинуть поле битвы.
   Филипп тоже отозвал своих всадников, и критские лучники посылали тучу за тучей за стену из щитов наемников.
   В центре квадрата из щитов стоял Аргай, шлем был сбит с его головы, золотые волосы сверкали на солнце.
   - Хо, Филипп! - прокричал он. - Выйдешь ко мне, или у тебя кишка тонка для поединка?
   Это был последний отчаянный вызов от человека, уже разбитого, но Филипп знал, что сейчас глаза всех его солдат устремлены к нему.
   - Выходи! - сказал он. - Тогда и посмотрим, у кого кишка тонка.
   Аргай протолкался через стену щитов и зашагал к Филиппу. Царь спешился, обнажил меч и стал ждать. Аргай был мужчиной приятной наружности, высоким и стройным, с глазами, голубыми, как весеннее небо. Он так был похож на Никанора, что Филипп невольно покосился на своего друга, сравнивая их. В этот миг Аргай атаковал. Щит Филиппа лишь наполовину сдержал удар, который отразился от его нагрудника и оставил на щеке длинный прямой рубец.
   Затем его собственный меч метнулся вперед, лязгнув по обитой бронзой юбке противника. Аргай бросился в атаку, их щиты звякнули друг о друга. Однако Филипп, хоть и ниже ростом, был плотнее и мощнее и устоял на месте. Его меч снова выскочил вперед, ударил низко, пронзив левую ногу Аргая над самым коленом. Претендент на престол закричал от боли, когда Филипп провернул клинок, разрывая мускулы и сухожилия. Аргай попытался отскочить назад, но раненая нога подвернулась под ним, и он упал. Отбросив щит, Филипп двинулся к раненому.
   Меч Аргая взметнулся, но Филипп танцующим шагом ушел от блистающего клинка, затем прыгнул вперед, ногой прижав руку Аргая с мечом к пыльной земле.
   - Я прошу Царской пощады, - закричал Аргай.
   - Предателям пощады нет, - процедил Филипп, и его меч погрузился Аргаю в шею, сквозь дыхательное горло и дальше, в гортань.
   К ночи более шестисот врагов лежали мертвыми, около сотни наемников попали в плен. Сорок пленных македонцев были до смерти закиданы камнями после короткого суда под председательством Филиппа. Что же до остальных, то шестьдесят два наемника были освобождены, чтобы вернуться в Метону, а другие тридцать восемь оказались афинскими добровольцами; их освободили без выкупа, и Филипп пригласил их отужинать вместе с ним в его шатре, чтобы в очередной раз объяснить его дружелюбную политику в отношении Афин.
   На рассвете Филипп по-прежнему бодрствовал, выслушивая доклад Антипатра о потерях македонцев. - Сорок человек убито, трое покалечены, семеро исцеляются после ранений, - сказал ему Антипатр.
   - Узнай имена и численность семьи каждого из убитых, и отправь 100 драхм каждому. Покалеченные воины получат вдвое больше, и пенсию, по десять драхм в месяц.
   Антипатр был удивлен. - Люди будут подбодрены такими новостями, - сказал он.
   - Да - но я так делаю не поэтому. Они погибли за Македонию, и Македония не забудет этого.
   Антипатр кивнул. - Я также не забуду этого, государь - как и воины, которые скачут с тобой.
   Когда офицер вышел, Филипп лег на свою походную постель, накрывшись одним-единственным одеялом. Пеонийцы были побеждены, и один претендент также убран с дороги. Но большинство врагов по-прежнему ждали впереди.
   Где же ты, Парменион?
  
   Фракийская граница, осень, 359й год до Н.Э.
  
   Парменион слегка натянул поводья, когда увидел человека, сидящего на скале впереди. - Добрый день тебе, - сказал спартанец, изучая взглядом окружающие валуны, не спрятался ли там кто-нибудь.
   - Я один, - произнес незнакомец приветливым, даже дружелюбным голосом. Парменион продолжал озирать окрестный ландшафт. Убедившись, что человек в самом деле один, он скользнул взглядом в сторону реки Нестус и выше, к далеким серым пикам гор Керкина и границам Македонии. Вновь переключив внимание на человека на скалах, он спешился. Незнакомец не был высок, но хорошо сложен, его волосы были седы, борода завита по персидской моде, глаза были цвета грозовых туч. На нем был длинный хитон бледно-голубого цвета и пара мало ношеных кожаных сандалий. Но никакого оружия не было и в помине, даже кинжала.
   - Вид здесь красивый, - сказал Парменион, - но земли заброшенные. Как ты сюда попал?
   - Я хожу разными путями, - ответил человек. - Вы будете в Пелле через семь дней. Я же могу оказаться там этим вечером.
   - Ты великий маг?
   - Не в том значении, как это понимают персы, хотя некоторые их маги однажды смогут ходить теми путями, которыми пользуюсь я, - туманно ответил человек. - Присядь ненадолго и поешь со мной.
   - Давай оставим его здесь и поедем, - сказал Мотак. - Не нравится мне это местечко, уж больно открытое. Он, наверное, грабитель.
   - Я много кем побывал за свою жизнь, фивянин, но грабителем - никогда. Но, тем не менее, я ждал именно тебя, Парменион. Думаю, что нам с тобой всё же есть смысл сесть и поговорить - о прошлом, о будущем и об эхе Великой Песни.
   - Говоришь, как грек, - сказал Парменион, подходя к нему слева и по-прежнему просматривая ближайшие скалы.
   - Не... совсем... грек, - сказал человек, - но это подойдет. Ты совершил в Персии великие дела; я поздравляю тебя. Твоя атака на Спетзабара была великолепна. Проигрывая ему в числе, ты вынудил его сдаться, потеряв при этом лишь сто одиннадцать человек. Это достойно похвалы.
   - Ты доставляешь мне беспокойство, почтенный. Я ничего не знаю о тебе.
   - Я ученый муж, Парменион. Жизнь моя посвящена учению, погоне за знанием. Моя мечта - понять всё мироздание. К счастью, я еще недостаточно близок к какому-либо настоящему знанию.
   - К счастью?
   - Конечно. Ни одному человеку не дано полностью воплотить все свои мечты. А иначе зачем нам было бы жить?
   - Смотри! - крикнул Мотак, указывая на облако пыли у далеких горных хребтов. - Всадники!
   - Они едут, чтобы доставить вас к Котису, - сказал человек. - Живыми или мертвыми. Царь Фракии не имеет желания видеть Пармениона на стороне македонцев.
   - Тебе многое известно, - мягко сказал Парменион. - Полагаю, ты также знаешь способ избежать встречи с этими всадниками?
   - Натурально, - сказал человек, легко поднявшись на ноги. - Следуйте за мной.
   Парменион увидел, как он шагает к отвесной скале, которая зарябила, когда он приблизился. Спартанец моргнул. Человек исчез.
   - Да он демон, или демиург, - прошептал Мотак. - Давай попробуем одолеть всадников. Они, по крайней мере, всего лишь люди.
   - Мечи разрубают людей быстрее, чем заклинания, - сказал Парменион. - Я испытаю судьбу и пойду за магом. - Взяв поводья своего жеребца в правую руку, он повел животное к скале. Когда он подошел, температура воздуха подскочила, камни показались прозрачными. Он пошел вперед, проходя через них, чувствуя себя невесомым и потерянным.
   Мотак вышел из стены за его спиной, обильно потея, пока, наконец, не догнал своего друга. - Что дальше? - прошептал фивянин.
   Они находились в огромной подземной пещере, со сводчатого потолка свисали гигантские сталактиты. С них ритмично капала вода, и на полу пещеры сверкало много темных бассейнов.
   Незнакомец показался в пятидесяти шагах впереди от них. - Сюда, - позвал он. - Вы еще только на полпути домой.
   - Больше похоже, что на полпути в Аид, - проворчал Мотак, обнажив меч.
   Двое мужчин провели своих коней по полу пещеры к широкому естественному ходу, выводящему на просторную зеленую поляну, на которой был выстроен небольшой дом - крыша покрыта красной черепицей, стены гладкие и белые.
   Парменион вышел под солнечные лучи и остановился. Ландшафт был холмистый и зеленый, но ни в одном из направлений не было видно гор, и от реки Нестус также не было следа.
   Оседлав коней, двое мужчин проехали к дому, где всё тот же незнакомец накрыл стол с холодными закусками, сыром и фруктами. Налив гостям по кубку вина, он сел в тени цветущего дерева. - Это не отравлено, - сказал он, видя, как его гости уставились на еду.
   - А ты не ешь? - спросил Парменион.
   - Я не голоден. Но поразмысли вот о чем: человеку, который может заставить исчезнуть горы, вряд ли понадобится яд, чтобы избавиться от гостей.
   - Резонная мысль, - согласился Парменион и взял яблоко.
   Мотак схватил его за руку. - Я съем первым, - сказал фивянин, взял плод и вгрызся в него.
   - Какое недоверие, - заметил незнакомец. Мотак постепенно отведал все блюда. Наконец он погладил себя по животу.
   - Лучшее, что я пробовал в жизни, - сказал он. Парменион немного поел, затем сел рядом с незнакомцем.
   - Зачем ты ждал меня?
   - Потому что ты - еще одно эхо Великой Песни, Парменион. Их было много до тебя, и многие придут после. Но я здесь для того, чтобы предложить свою помощь. Но, во-первых, почему ты воспринял мою магию с таким равнодушием? Кто-то уже раздвигал горы для тебя?
   - Я видел, как маги обращали посохи в змей и поднимали людей в воздух. А в Сузах есть маг, который может заставить человека поверить, что он птица, так что бедняга будет махать руками, пытаясь взлететь. Возможно, горы стоят всё там же, просто ты сделал так, что мы их не видим. Мне всё равно. Расскажи лучше, что это за Великая Песня, о которой ты упомянул?
   - Это война между мечтой и кошмаром. Вечная война. И ты - часть этой войны. О ней пел Гомер, поведав миру о битве за Трою. Другие народы пели ее на разный лад, о разных временах, о Гильгамеше и Экодасе, о Паристуре и Саронделе. Каждый из них - эхо. Скоро мы увидим рождение новой легенды, и Гибель Народов будет в ее центре.
   - Я ничего не знаю об этом, и твоя речь полна загадок. Я должен поблагодарить тебя за еду и гостеприимство, но давай говорить на прямоту: кто ты?
   Человек усмехнулся и откинулся на ствол цветущего дерева. - Сразу быка за рога, да? Вечный полководец. Что ж, в этом нет ничего постыдного, мой спартанский друг. Это ведь служило тебе на протяжении долгих лет, так? Я? Как я уже сказал, я ученый. Я никогда не был воителем, но многих из них знал. Ты очень напоминаешь мне Леонида, Царя Мечей. Он был человеком великой прозорливости, и обладал даром воодушевлять людей на великие дела.
   - Царь Мечей погиб больше века назад, - сказал Парменион. - Хочешь сказать, ты знал его лично?
   - Я не сказал, что знал его, Парменион. Я сказал лишь, что ты напомнил мне его. Жаль, что он решил погибнуть при Фермопилах; он бы смог сделать Спарту поистине великой. И все же, он тоже был мощным эхом Великой Песни, триста человек против армии в двести тысяч. Небывалая отвага.
   - Когда я жил в Фивах, - сказал Парменион, - там был один человек, который пытался научить меня, как поймать рыбу голыми руками. Разговор с тобой напоминает мне то время. Я слышу твои слова, но они ускользают от меня, их значение где-то теряется. Как ты можешь мне помочь?
   - В данный момент я не нужен тебе, спартанец, - сказал человек, и улыбка его растаяла. Протянув руку, он взял Пармениона за запястье. - Но время придет. Тебе будет дано задание, и тогда ты вспомнишь мое имя. Вот тогда ты должен будешь разыскать меня. Ты найдешь меня на месте нашей первой встречи. Не забывай о том, Парменион - многое будет зависеть от этого.
   Парменион встал. - Я запомню, и еще раз благодарю тебя за гостеприимство. Если мы отправимся обратно той же дорогой, что пришли сюда, увидим ли мы снова реку и горы?
   - Нет. На этот раз вы выйдете к холмам близ Пеллы.
   Седобородый человек встал и протянул руку. Парменион принял ее, чувствуя силу в пожатии. - А ты не так стар, как выглядишь, - с улыбкой произнес спартанец.
   - Ты даже не представляешь, насколько прав, - ответил человек. - Разыщи меня, когда я тебе понадоблюсь. И, к слову, пока мы с тобой разговариваем, Царь Фракии умирает, отравленный одним из друзей Филиппа. Такова судьба жадных Царей, не правда ли?
   - Иногда, - согласился Парменион, вскакивая на спину своего жеребца. - Есть ли у тебя имя, ученый?
   - У меня их много. Но ты можешь звать меня Аристотель.
   - Я слышал о тебе - правда, не как о маге. Говорят, ты философ.
   - Я тот, кто я есть. Вперед, Парменион - Песня ждет.
  

***

   Траншея была более двухсот футов в длину, пятьдесят человек копали кирками и лопатами сквозь слои глины и камней, и солнце жгло их обнаженные спины, пока они работали. Другие солдаты были заняты наведением вала вдоль края траншеи.
   Филипп опустил кирку в землю перед собой, почувствовав, как загудели плечи, когда металлический наконечник вновь вонзился в грунт. Отложив инструмент в сторону, он опустился на колени и стал копаться в глине, обхватив камень пальцами и вытягивая его из земли. Он оказался крупнее, чем на первый взгляд, и весил примерно как небольшой человек. Филипп был уже готов позвать на помощь, когда увидел, что несколько человек смотрят на него и усмехаются. Он тоже ответил ухмылкой, обхватил камень двумя руками и взвалил его себе на грудь. Мощным рывком он поднялся и перекатил камень на край траншеи. Затем выбрался наверх и пошел вдоль траншеи, останавливаясь, чтобы поговорить с работниками и посмотреть, как у них продвигается дело.
   С каждого конца траншея заканчивалась прямоугольником, работники рыли по веревкам, протянутым по земле. Филипп прошел назад и осмотрел новые бараки. Они будут двухэтажными, с длинной столовой и семью общими спальнями, в которых будут ночевать более пятисот человек. Архитектором был перс, обучавшийся в Афинах, и Филиппу было нужно, чтобы строительство было завершено к следующей весне.
   Все строители были солдатами из Пелагонийских и Линкийских районов на северо-востоке, на сегодняшний день оккупированных Бардиллом и его иллирийцами. Мужчины работали достаточно дружно, особенно когда сам Царь потел с ними рядом, но он знал, что они помнят его обещание, что вернутся к своим домам через три месяца после победы над пеонийцами.
   Это было пять недель назад - а с Бардиллом так и не произошло никаких переговоров. Однако, думал Филипп, была также и положительная сторона в том, что иллирийцы не вторгались дальше на новые Македонские территории и Бардилл все еще взвешивал предложение Филиппа вступить в брак с его дочерью. В залог доброго отношения и "братства навек" Бардилл желал, чтобы Царь Македонский передал ему земли между Боранскими горами и Пиндской равниной; целых шесть районов, включая Пелагонию, богатую лесом, с хорошими пастбищами и тучными стадами.
   - Похоже, некрасивые невесты дешево не достаются, - сказал Филипп Никанору.
   Теперь Царь избавлял себя от беспокойства тяжелой физической работой. Траншея будет завершена завтра, потом будет сделан фундамент, и он станет с удовольствием наблюдать, как вырастает новый барак.
   Не обычная постройка из дерева и глиняного кирпича, фасад будет сложен из обтесанных камней, крыша из глиняной черепицы, помещения будут просторны и хорошо освещены.
   - Но ты говоришь о дворце, государь, - заметил архитектор.
   - И я хочу три колодца и фонтан в центральном дворе. А также специальную секцию для командующего офицера, с андроном, в котором можно будет принять и разместить двадцать... нет, тридцать человек.
   - Как пожелаешь, государь... но это обойдется не дешево.
   - Если бы я хотел дешево, то нанял бы спартанца, - ответил Филипп, хлопнув мужчину по худому плечу.
   Царь прошел к груде камней и сел. Работник принес ему чашу с водой из холодного каменного погреба; на вкус она была как нектар. Он поблагодарил мужчину, узнав в нем коренастого, бородатого воина, который первым поднял приветственный клич после первого сражения.
   - Как твое имя, друг?
   - Феопарл, государь. Многие зовут меня Тео.
   - Это будет знатное здание, Тео. Достойное воинов Царя.
   - Конечно будет, государь. Прости, что не смогу насладиться жизнью в нем, но через два месяца я вернусь к своей жене в Пелагонию - не правда ли?
   - Правда, - согласился Филипп. - И на исходе следующего года я приеду к вам туда - и предложу тебе место в этих прекрасных бараках и дом в Пелле для твоей жены.
   - Я буду ждать твоего визита, - сказал Тео с поклоном и вернулся к работе. Филипп проводил его взглядом, а затем посмотрел на восток, где показались два всадника, едущие от центра города. Он пил воду и наблюдал за ними. Всадник, ехавший впереди, был одет в бронзовый нагрудник и железный шлем, но Филиппа больше заинтересовал конь, могучий жеребец шестнадцати ладоней в холке. Вся македонская знать была воспитана как всадники, и любовь Филиппа к лошадям была второй из известных народу. У жеребца была красивая голова, достаточно широко расставленные глаза - верный признак буйного норова. Шея была длинной, но не слишком, грива развевалась, словно плюмаж на шлеме. Филипп направился к всадникам, идя наискось, так, чтобы рассмотреть спину и бока жеребца. Бабки скакуна были бугристы и могучи, что давало животному возможность делать длинные размашистые шаги, благодаря чему ездить на нем было быстро и удобно. Филипп знал, что прямые бабки приводили к скованному шагу и неудобству для седока.
   - Эй ты! - раздался возглас, и Филипп поднял глаза. Второй всадник, крепкий мужчина на сером скакуне, обращался к нему. - Мы ищем Царя. Отведи нас к нему.
   Филипп пристально изучал мужчину. Тот был лыс, но рыжие с сединой волосы росли над его ушами, как лавровый венец. - Кому он понадобился? - спросил Филипп.
   - Не твоего ума дело, крестьянин, - процедил всадник.
   - Полегче, полегче, Мотак, - заговорил второй мужчина, вытянув ногу и соскочив на землю. Он был строен и высок, но его руки бугрились мускулами и были покрыты шрамами от многих боев. Филипп посмотрел человеку в глаза; они были бледно-голубыми, но лицо загорело до цвета дубленой кожи, отчего они казались серыми, как грозовые тучи. Сердце Филиппа встрепенулось, когда он узнал Пармениона, но, переборов порыв подбежать и обнять спартанца, он сохранил на лице отсутствие всяких эмоций и прошел вперед.
   - Вы наемники? - спросил Филипп.
   - Да, - ответил Парменион. - А ты строитель?
   Филипп кивнул. - Мне сказали, тут будут бараки. Возможно, когда-нибудь вы будете размещены здесь.
   - Фундамент глубок, - заметил воин, подойдя к траншее и наблюдая за работниками.
   - Иногда здесь случаются землетрясения, - сказал ему Филипп, - и это ощутимо влияет на фундамент. Неважно, насколько красиво здание - без хорошего фундамента оно обрушится.
   - То же самое относится и к армии, - мягко сказал воин. - Ты сражался против пеонийцев?
   - Да. Славная была победа.
   - А Царь сражался?
   - Как лев. Как целый десяток львов, - сказал Филипп, широко улыбаясь.
   Мужчина кивнул и некоторое время молчал, затем повернулся к Царю и тоже улыбнулся. - Я рад об этом слышать - не хотелось бы служить трусу.
   - А вы уверены, что Царь вас наймет?
   Воин пожал плечами. - Тебе понравился мой конь, государь?
   - Да, он хорош... но как ты меня узнал?
   - Ты, конечно, уже не тот мальчишка, которого я видел в Фивах, и я мог бы тебя не узнать. Но, так или иначе, ты - единственный человек здесь, который не работает - а это, как я полагаю, прерогатива Царей. Я перегрелся, а в глотке у меня пересохло - и было бы неплохо, если бы ты нашел место в тени от солнца, где мы сможем обсудить, зачем ты вызвал меня сюда.
   - Так мы и сделаем, - сказал Филипп с широкой ухмылкой. - Но сначала позволь мне сказать, что ты - моя услышанная молитва. Ты даже не представляешь, насколько нужен мне здесь.
   - Думаю, что представляю, - ответил Парменион. - Я помню юного мальчика, который рассказывал мне о стране, окруженной врагами - иллирийцами, пеонийцами, фракийцами. Солдат запоминает такие вещи.
   - Ну, сейчас дело обстоит еще хуже. Моя армия так мала, что ее и армией не назвать, и врагов я удерживаю лишь силой остроумия. Боги, парень, но я так рад видеть тебя!
   - Я могу и не остаться, - предупредил Парменион.
   - Почему? - спросил Филипп, и холодный страх закрался в его сердце.
   - Я еще не знаю, тот ли ты человек, которому я хотел бы служить.
   - Ты говоришь обидно, но я слышу мудрость в твоих словах. Пойдемте со мной во дворец; там вы сможете принять ванну, побриться и освежиться. Тогда и поговорим.
   Парменион кивнул. - Ты правда дрался как десять львов? - спросил он с бесстрастным лицом.
   - Скорее как двадцать, - ответил Филипп, - но я скромен от природы.
  
   Парменион выбрался из ванны и прошагал к окну, давая воде выветриться из кожи, охлаждая ее. Проведя пятерней по редеющим волосам, он повернулся к Мотаку.
   - Что ты о нем думаешь?
   Мотак покачал головой. - Не нравится мне видеть Царя в льняной одежде, копающегося в грязи как простой крестьянин.
   - Ты чересчур долго пробыл у персов, друг мой.
   - Так мы остаемся?
   Парменион не ответил. Был проделан долгий путь через Малую Азию и Фракию, через реки и горы. И, несмотря на целую неделю путешествия, которую они сэкономили после встречи с Аристотелем, он неимоверно устал и чувствовал тупую боль в области старой раны от копья под правым плечом. Он вытерся полотенцем, затем лег на скамью, а Мотак принялся втирать в его спину масло.
   - Он тебе понравился, так? - спросил наконец Мотак.
   - Да. Он напомнил мне Пелопида.
   - Скорее всего, он и кончит примерно так же, - заметил Мотак.
   - О Небо, ты в скверном расположении духа, - процедил Парменион. - Что с тобой такое?
   - Со мной? Ничего. Но я хочу знать, зачем покинул Сузы и оказался здесь. Мы жили, как наследные принцы; мы были богаты, Парменион. Что нам даст эта скудная земля? Македонцы никогда ничем ценным не владели. И что ты собрался здесь получить? Ты славишься как величайший военачальник по всему цивилизованному миру. Но тебе этого недостаточно, ведь так? Ты не можешь отказаться от непосильного испытания.
   - Ты, пожалуй, прав. Но я тебя спрашивал, не хочешь ли ты остаться в Персии. Я тебя на аркане не тяну, Мотак.
   Фивянин хмыкнул. - По-твоему, у дружбы нет цепей? А вот и есть. Настолько крепкие, что тянут меня за тобой - и твоей гордыней - в эти дебри с этими полугреками-варварами.
   Парменион взял друга за руку.
   - Ты пристыдил меня, Мотак. И мне жаль, что это предприятие не встретило твоего одобрения. Я сам не понимаю всех причин, которые привели меня сюда. Отчасти это был зов крови. Мои предки жили на этой земле, сражались за нее, умирали за нее; я должен был ее увидеть. Но и в твоих словах есть правда. Я знаю, как называют меня люди, но правы ли они? Я всегда вел прекрасно подготовленные армии, в большинстве случаев превосходящие противника числом. Здесь же, как ты заметил, есть вызов. Иллирийцы дисциплинированы и хорошо подготовлены, фракийцы многочисленны и свирепы, олинфяне достаточно богаты, чтобы нанять самых лучших наемников. Какая честь будет в том, чтобы возглавить кого-то из них? Но македонцы? - он улыбнулся. - От этого я отказаться не могу, дружище.
   - Знаю, - устало сказал Мотак. - Всегда знал.
   - Что мы приедем в Македонию?
   - Нет. Это трудно выразить словами. - Он немного помолчал, его зеленые глаза застыли на лице Пармениона. Наконец он улыбнулся, взял друга за плечо. - Я думаю - где-то очень глубоко - ты всё тот же парень-полукровка из Спарты, рвущийся доказать, чего он стоит. И, даже добившись в этом успеха - что не подлежит сомнению - ты будешь охотиться за небывалым испытанием где-нибудь еще. И глупый Мотак повсюду будет с тобой. А теперь я желаю тебе доброй ночи. - Фивянин встал и пошел в свои покои.
   Некоторое время Парменион сидел наедине с мрачными мыслями, а потом выбежал в сад за двором и устремился вверх по ступеням на высокую стену, где лег на парапет и стал смотреть на юг, в сторону Фессалии.
   Он знал, что Мотак прав. Внутри военачальника Пармениона жил мальчик Савра - печальный и одинокий, по-прежнему ищущий дом, любовь и счастье. Он надеялся найти это в Персии, в богатстве и славе. Но известность не дала ответ, а богатство не помогло ему забыть о вещах, которые не купишь.
   Внизу, за городом, стояла кромешная тьма, но где-то там, на юге, пал Пелопид, сражаясь с фессалийцами против Тирана Феры. Враг наступал по всем фронтам, но Пелопид устремился на их центр, пробивая себе путь к Тирану. Это изменило ход сражения, но во время атаки фивянин погиб. Фессалийцы, одержав победу, отрезали хвосты и гривы своим лошадям в честь погибшего военачальника.
   Парменион вздрогнул. Он думал, что Пелопид неистребим. - Но неистребимых не бывает, - прошептал он. - Пусть же боги благословят твой дух, Пелопид. Чтобы ты познал радости в Чертоге Героев.
   - Ты веришь, что он окажется там? - спросил Филипп, поднявшись по ступеням и садясь напротив Пармениона.
   Старший мужчина вздохнул. - Это было бы справедливо. Ты бы видел его при Левктрах - он крушил врага как бог Войны и сразил самого Военного Царя.
   Филипп кивнул. - А ты в это время атаковал центр неприятеля, заставив их лучников и копьеметателей бежать с поля боя. Это была твоя победа, Парменион, предшествовавшая многим другим в Каппадокии, Фригии, Египте, Месопотамии. Ты никогда не терпел поражения. Почему?
   - Может, я дрался как двадцать львов, государь.
   - Это был серьезный вопрос, стратег.
   - Твои казармы подсказывают ответ. Фундамент должен быть добротным, опора - крепка, стены должны стоять на плотном грунте. Армии нужно много всего, но более прочего ей нужна убежденность, вера в то, что однажды она победит. Подготовка дает уверенность, это фундамент. Хорошие офицеры - это ее опора.
   - А стены? - спросил Царь.
   - Пехота, государь. Ни одна армия не может рассчитывать на победу без хорошей пехоты.
   - Ты сможешь построить для меня армию за год?
   - Смогу - но что ты намерен с ней делать?
   Филипп усмехнулся. - Мы здесь не в равных положениях, ты и я. Ты наемник - а это означает, что в любой момент ты можешь встать рядом с Котисом или Бардиллом. Я не могу раскрыть тебе все свои планы. И, насколько я могу предполагать, ты не станешь мне служить. Как нам решить этот вопрос?
   - Расскажи мне обо всем, что ты совершил прежде, государь, ничего не исключая. В том числе и об убийстве побратима.
   - Почему бы и нет? - ответил Филипп. Почти час Царь рассказывал о своих усилиях, направленных на то, чтобы избежать катастрофы, об переговорах с Афинами, о сделке с Бардиллом, о послании с заверениями в дружбе Котису Фракийскому. Наконец он замолчал и при лунном свете заглянул Пармениону в лицо. Спартанец был невозмутим, его глаза застыли на глазах Филиппа.
   - И это всё? - наконец спросил он.
   Филипп собрался солгать, но тут же тряхнул головой. - Нет, это не всё. Возможно, Котис уже мертв. - Он увидел, как Парменион расслабился.
   - Так и есть, государь, он уже мертв. Но остается еще претендент Павсаний.
   - Который тоже скоро будет мертв, - сказал Филипп голосом чуть более громким, чем шепот. - Это - всё, что я могу тебе сказать.
   - Сколько подготовленных человек тебе понадобится за один год?
   - Две тысячи всадников, и десять тысяч пехоты.
   - Слишком много, - сказал Парменион. - Они будут недостаточно подготовлены. Обеспечь себя шестью тысячами пехотинцев - и у тебя будет достаточно людей, чтобы тягаться с Бардиллом. В каком состоянии сейчас твоя казна?
   - Почти пуста, - признался Филипп.
   - Тогда в качестве первого шага тебе необходимо освободить от должности правителя в Кровсии и восстановить доходы. Затем ты должен достать броню и оружие. Во Фригии изготавливают отличные нагрудники из вареной кожи, подбитые плотной тканью - не столь надежные, как бронза, но зато более легкие. Фригийский шлем тоже ценится высоко.
   - Ты даешь мне хороший совет, стратег, но еще не сказал, присоединишься ли ко мне.
   - Я останусь на год, государь. Я подготовлю для тебя армию. После этого... посмотрим.
   Филипп встал и посмотрел на освещенный фонарями город. - Обычно это Царя должны упрашивать, но ты переменил положение в точности наоборот. Что я такого сказал, что заставило тебя принять решение остаться здесь?
   - Это было не то, что ты сказал. А то, что ты сделал.
   - Но ты мне не скажешь?
   - Верно, государь. А теперь, к условиям. Завтра я намерен встретиться с твоими офицерами и друзьями, которые сейчас находятся в Пелле. Мое положение должно быть равно Первому Военачальнику, который не подчиняется никому кроме тебя. Я не гарантирую, что стану обсуждать методы подготовки людей, будь то благородные граждане или крестьяне. Со своей стороны ты обеспечишь мне полную поддержку во всем, что касается подготовки. Ты согласен?
   - Согласен. Но что тебе понадобится в первую очередь? - спросил Филипп.
   - Формирование элитного отряда, Пеших Компаньонов Царя, Дворцовой Гвардии - пятьсот человек, лучших, что у тебя есть.
   - Как Священный Отряд в Фивах?
   - Лучше, - произнес Парменион. - Потому что они будут македонцами!
  

***

   Когда ров для фундамента был готов, солдаты из землекопов перешли в камнетесы, плотники и строители. Обленившись, они теперь собирались небольшими группами перекусить или сыграть в кости и обсуждали уход домой. Слухи бродили по отрядам. Царь готовился напасть на Иллирию, чтобы отбить их родные земли, фивяне шли на Пеллу, фракийцы собирали армию.
   Тео мало заботили эти истории. Ему больше были интересны события ближе к столице, поэтому он напряженно внимал молве о светлоглазом Спартанце, которого видели с Царем и его офицерами. Уже вчера этих самых офицеров видели бегущими по холмам, блестящих от пота, с дрожащими ногами. Это порядком позабавило людей. Всадники были не особо сильны в беге. Спартанец бежал с ними, делая длинные пружинистые толчки, которые несли его далеко вперед, оставляя прочих позади, как запыхавшихся псов, охотящихся за оленем.
   Но, кроме развлечения, увиденное дало Тео также и пищу для размышлений. Зачем они бегут? С какой целью?
   Теперь набирали сотню добровольцев, чтобы сопровождать Спартанца на новом поле для занятий. Тео был первым, кто вышел вперед.
   Через час после рассвета он встал с постели и примкнул к неровному строю мужчин, идущих на поле, где ждал Спартанец. Тот был одет в шерстяную тунику и не имел при себе никакого оружия. Но вокруг него были свалены в кучу деревянные щиты и несколько коротких дубинок.
   Когда мужчины собрались, он пригласил их сесть, затем медленно обвел глазами всю компанию. - Какова главная задача в сражении? - вдруг спросил он, вытянув руку с указующим пальцем. Он обратил его по направлению к парню слева от Тео.
   - Выиграть его, - ответил тот.
   - Неверно. - Палец снова задвигался, и Тео почувствовал напряжение вокруг, потому что люди желали, чтобы указующий перст прошел мимо. Рука Спартанца опустилась на его пояс. - У кого-нибудь есть ответ?
   Тео прочистил горло. - Не проиграть его? - сказал он.
   - Хорошо, - сказал Спартанец. - Задумайтесь об этом на миг. - Его бледные глаза изучали их. - Победа в битве - бесплотный дух, витающий по воздуху, и неизвестно, где он приземлится. Конная атака ломает неприятеля, вынуждая вражьего Царя отступать. Проиграл ли он? Пока нет. Если его фланги сумеют достаточно близко подобраться к кавалерии, снизив ее маневренность, он еще способен добыть победу себе. Но, если это у него получится, выиграл ли он? Нет, если кавалерия узким клином будет двигаться прямо на него, убивая его гвардейцев. Почему Бардилл разбил вашу армию? - Палец снова вытянулся, указывая на мужчину у края группы.
   - Боги были за него, - ответил тот, и целый хор поддержал его.
   - Может, и были, - сказал Спартанец. - Но, опираясь на свой опыт, скажу, боги всегда за умного и сильного. Вы проиграли потому, что ваш Царь - храбрый и стремительный человек - бросил все силы в одну атаку. Когда она провалилась - он тоже провалился. Вы провалились.
   - А спартанцы сделали бы лучше? - прокричал парень за Тео.
   - Может, и нет, - процедил Парменион, - но вы сделаете. Царь попросил меня собрать для него специальный отряд из бойцов. Они станут Компаньонами Царя, и будут сражаться пешими.
   - Мы всадники, - сказал все тот же парень. Тео оглянулся и узнал Ахилласа.
   - Да, вы всадники, - согласился Спартанец, - и, как всадники, получаете свои двадцать пять драхм. Но люди, которых отберу я, будут служить за двойную плату. Каждый будет получать пятьдесят драхм в месяц. Те, кого это интересует, пусть остаются, остальные могут вернуться к своим нынешним обязанностям.
   Ни один человек не пошевелился: пятьдесят драхм - это было целое состояние. Все они были мелкими земледельцами, которые нуждались в деньгах, чтобы содержать коней, буйволов или коз, или выращивать зерновые. От такой суммы легко не откажешься.
   Спартанец встал. - Знайте, что из каждой сотни я могу выбрать лишь пятерых, возможно, десятерых бойцов. Царю нужны только лучшие. А теперь вставайте.
   Когда они поднялись, Парменион раскрыл стоявший рядом ящик и вынул из него маленькую брошь с человеческий ноготь величиной. - На этой броши изображена дубина Геракла. Когда у человека будет пять таких, он выиграет место в Царском Отряде. Цена каждого значка - десять драхм. Первый достанется человеку, который умеет бегать. Десять кругов по полю. Готовьтесь. - Люди начали снимать нагрудники. - Стойте, - сказал Парменион. - Когда вы будете преследовать неприятеля, на вас будут доспехи. Побежите, в чем пришли. Начали!
   Они бросились в убийственный бег, который замедлился после первого круга. Тео расположился в середине лидирующей группы, чувствуя, как нагрудник натирает ему шею сзади. Через пять кругов лидеры оторвались от остальной массы на полкруга, а через семь начали догонять самых отстающих. Тео финишировал пятым и упал на землю, когда Ахиллас вышел получать свой значок.
   Спартанец дождался, пока финишируют все.
   - Возьмите щиты с мечами, - приказал он. Мечи были деревянными, но того же веса и длины, что короткие колющие клинки, используемые большинством гоплитов. - Теперь посмотрим, как вы сражаетесь, - сказал он. - Выбирайте противника и стройтесь в два ряда. Вы будете биться лишь до тех пор, пока не получите удар, который, если бы мечи были настоящими, убьет или выведет вас из строя. Проигравший отойдет и займет место справа, победитель - слева.
   Соревнование заняло больше часа, и к его окончанию люди поддерживали финалистов, кружащих, отбивающих щитами, делающих выпады и парирующих. Тео выиграл свои первые два боя, но был побит в третьем. Ахиллас прошел последние четыре, но проиграл Дамору, который теперь бился с Петаром, земляком Тео из северной Пелагонии. Дамор был сильнее, но Петар, который был ниже ростом, выигрывал в скорости, и его деревянный клинок щелкнул о череп Дамора, заставив того пошатнуться. - Убийственный удар! - прокричал Парменион. Петар бросил щит и меч и с восторгом ударил по воздуху, приняв значок из рук Пармениона и подняв его, чтобы показать всем.
   - А теперь, господа, - сказал Парменион, - время немного развлечься. Сойдитесь с тем, с кем бились в первый раз. - Когда воины вышли на площадку, Спартанец достал из ящика еще два значка. - Вы пробежите пять кругов вокруг поля, неся своего партнера на спине. Можете сами выбрать, кому нести, а кому быть грузом. Но первая пара, которая окажется здесь, получит по значку на каждого.
   Тео оказался в паре с худощавым парнем из Линка. У того было мало шансов нести его на большой скорости, так что Тео решил сам нести его. Затем парень залез к нему на спину.
   - Раз вы готовы! - проорал Парменион. - Пошли!
   Пятьдесят пар пустились бегом. Тео, сильно отталкиваясь своими могучими ногами, занял лидирующую позицию на раннем этапе; но через полкруга почувствовал, что теряет силы. Стиснув зубы, он боролся, когда его обошли семь пар. На втором круге ему пришлось остановиться. Худощавый воин пытался мужественно держаться в основной стае, но под внушительным весом Тео оступился и упал. Тео восстановил дыхание. Проблема была в том, чтобы бежать, держа ноги партнера на месте. Поставив парня перед собой, он присел, посадив воина себе на плечи. Парень скрестил ноги за спиной Тео, и огромный македонец бросился догонять остальных. Теперь не было и речи об обгоне, и Тео не пытался спринтовать. Накапливая как можно больше сил для финального круга, он медленно вышел в лидеры. На последнем заходе Тео был третьим. Вторая пара оступилась и упала, оставив ему догонять Ахилласа и его партнера.
   Ахиллас уставал, когда Тео появился у него за спиной. Парень, которого нес на себе Ахиллас, оглянулся и крикнул партнеру, чтобы тот вложил последние усилия. Но Ахиллас был на пределе; он сбросил своего партнера и отбежал, чтобы поменять места. Это было всё, что требовалось Тео. Сделав последний отчаянный рывок, он пришел к финишу на два шага впереди второй пары.
   Парменион вышел вперед со значками для победителей, но молодой воин, который был с Тео, отказался.
   - Я не заслужил этого, - сказал он.
   - Как твое имя, парень? - спросил Спартанец.
   - Гаэлан.
   - Что мне сделать с этим значком, Гаэлан?
   - Отдай оба моему напарнику. Он сделал всю работу.
   - Ну а ты что скажешь? - спросил Парменион у Тео.
   Тео положил руку на плечо Гаэлана. - Мы были в одной команде. - Он взял значок у Пармениона и вложил его Гаэлану в ладонь. - Мы выиграли как команда и разделим приз.
   - Хорошо, - сказал Спартанец. - Хорошее окончание утреннего занятия. Идите и поешьте. Вернетесь через два часа, тогда будут выиграны последние значки.
  

***

   Когда Парменион сел в одиночестве на тренировочном поле, чтобы выпить воды и съесть блюдо фиг и других плодов, подъехал Царь с двумя своими офицерами.
   - Как идут дела, стратег? - спросил Филипп.
   Парменион встал и поклонился. - Есть несколько подающих надежды, - сказал он. - Но мы еще посмотрим. - Он прошел вперед, проведя рукой по груди Царского коня. - Хорошее животное - мощные легкие и сильные ноги.
   - Фракийский папа и македонская мама, - сказал ему Филипп, похлопав жеребца по холке. - Но он еще молодой; научится. Не продашь мне своего жеребца? От него пойдет замечательная порода.
   Парменион рассмеялся. - Я его не продам - но ты спокойно можешь сношать его со своими кобылицами. Осмелюсь сказать, ему понравится этот опыт.
   Филипп кивнул. - А скажи мне, все ли персидские кавалеристы сидят на таких вот животных?
   - Нет, государь. Он особенный, из табуна Царя Царей. Лишь у Царской Гвардии есть схожие по качествам скакуны.
   - И сколько человек состоит в Царской Гвардии?
   - Одна тысяча, государь.
   Филипп, казалось, задумался, затем усмехнулся. - Трубите охоту, - сказал он. - Оставляю тебя наедине с обедом. Тронув бока жеребца, он поскакал к отдаленному лесу, и офицеры затрусили позади него.
   Парменион расправился с едой и задумался о прошедших утром занятиях. Македонцы были достаточно игривы, могучи и отчаянны, но он по-прежнему ощущал их сомнение. За один год подготовить шесть тысяч человек, построить пешую армию из кавалеристов.
   День за днем, Савра, успокоил он себя. Он поднял взгляд и увидел возвращающихся людей; они образовали вокруг него огромный многоугольник и стали ждать приказов.
   - Я хочу, чтобы вы выбрали трех военачальников среди вас, - сказал он им.
   - Это еще с какой целью? - спросил Ахиллас.
   Парменион усмехнулся. - А какой цели служит военачальник? Вы поведете своих людей на битву - на этом тренировочном поле. Выбирайте же!
   Парменион сел и стал смотреть, как начинаются дебаты, внимательно прислушиваясь к называемым именам, изучая реакцию названных людей. Как он и думал, Ахиллас стал первым, кого выдвинули, но аргументы разошлись. Парменион не вмешивался, даже когда страсти вскипели не на шутку.
   Тео встал в полный рост. - Прекратите! - вскричал он. Воцарилась тишина. - Мы тут на несколько дней застрянем, если так будет продолжаться. Это же простое задание, согласны? Стратегу нужны трое человек. Кто за Ахилласа, поднимите руки. - Две трети так и поступили. - Тогда Ахиллас - это раз, - сказал Тео. - Еще, многие из вас кричали за Петара. Сколько за него? - На этот раз голосование было не столь определенно, и Тео пересчитал руки, прежде чем объявить, что Петар станет вторым военачальником. - Кто выдвинет третьего? - спросил чернобородый воин.
   - Я выдвину, - сказал Парменион. - Я называю тебя - и в этот раз голосования не будет. Пусть три командира выйдут вперед. - Он встал вместе с ними перед сидящими людьми. - Каждый из вас поочереди будет выбирать по одному воину, чтобы составить себе армию. Только по одному за раз, чтобы никто не мог сказать, будто у одного командира было большее преимущество. Каждый выберет по двадцать пять человек. Ахиллас, можешь начинать.
   Парменион вернулся на свое место и стал наблюдать. На ранних стадиях избранные вставали, поднимая руки, и выходили к своему лидеру, а остальные приветствовали их. Но в продолжение отбора в рядах ожидающих воцарилось беспокойство. Никто не хотел остаться невыбранным, и напряжение росло. Когда был отобран последний боец, Парменион обратился к командирам. - Вон там, у деревьев, вы найдете щиты и оружие. Идите, вооружайтесь. - Когда они ушли, Парменион повернулся к двадцати двум оставшимся сидеть.
   - Нет чувства сквернее, чем это, - сказал он им. - Когда я был юн, в Спарте многие игры начинались подобным образом. Я всегда был среди тех, кого выбирали последними, или же не выбирали совсем. Мы можем говорить себе, что так нечестно; можем говорить, что выбирающие ошибались. - Он посмотрел в их лица. - Но, по большому счету, мы должны признать, что нас судили наши знакомые. Кто-то из вас был оставлен здесь, потому что мал, потому что слабее, чем ваши друзья. Другие же оставлены здесь потому, что не уживаются ни с одним из трех командиров. Не важно, почему. Теперь я ваш командир на время этого... испытания. Мы будем соревноваться с другими, и посмотрим, были ли они неправы. А теперь идите за мной.
   Он отвел разобщенную группу туда, где ждали остальные. - Господа, это будет вашим первым сражением в качестве пехотных соединений. Правила просты. У каждого отряда есть командир. Целью противника будет убить или захватить в плен именно предводителя - что будет считаться выполненным, едва любой из воинов коснется неприятельского командира. Понятно? Хорошо. Ахиллас, отведи своих воинов на южный край поля, Тео - на западный, а ты, Петар, - на восточный. Когда я подам знак, вы можете выступать - против любого другого отряда. Я буду командовать северным отрядом. И последнее: в этом задании разыгрываются два значка. Один пойдет командиру победившего отряда, другим этот командир наградит того, кого посчитает наиболее достойным из своих людей. Военачальники, занять позиции!
   Отряды разошлись, вооруженные щитами и дубинками. Парменион повернулся к мужчинам, терпеливо ждавшим за его спиной. - Взгляните на оружие, - сказал он. Там были щиты и дубинки, но под ними, оставленные в куче тряпья, лежали жерди в десять футов длиной.
   Тео созвал своих людей на западном краю поля. - Самый опасный отряд возглавил Ахиллас, - сказал он воинам. - Он расположен ближе к Петару, чем к нам. Мы двинемся через поле по направлению к ним, но будем держаться подальше, когда они столкнутся, затем ударим по победителю.
   - А что насчет Спартанца? - спросил Гаэлан.
   - Ты видел, кто у него в отряде, - ответил Тео. - Будем следить за ним. Думаю, он тоже будет держаться в отдалении.
   Отряд Ахилласа выступил первым, как и предполагал Тео, они срезали прямо к людям Петара. С диким кличем они понеслись вперед, сталкиваясь с противником, дубинки застучали по щитам и черепам. Один из людей Петара пробился, бросившись к Ахилласу, который отскочил от удара, а затем саданул своей дубинкой по подбородку парня, остановив его. Петар упал под многими ударами. Но тут Тео и его отряд вступили в бой, захватив Ахилласа с тыла. Воин попытался найти укрытие за своими людьми, но Тео накинулся на него, повалив на землю.
   - Спартанец! - крикнул Гаэлан. Тео вскочил на ноги.
   - Назад! - приказал он своим людям. Выбравшись из схватки, его отряд сомкнул щиты и стал следить за продвижением Спартанца. Его малый отряд шел также плотным строем.
   - Атакуем их? - спросил Гаэлан.
   - Ждем! - отозвался Тео.
   Побежденные уселись на траву и стали наблюдать за схваткой. Внезапно отряд Спартанца ринулся вперед, их длинные жерди выскакивали, сбивая людей с ног. Передний строй Тео был сломлен. - Всем назад! - приказал Тео, и люди отбежали к южной границе поля и вновь повернулись, чтобы встретить приближающийся строй. Тео тихо растолковал свой план Гаэлану и остальным. И они стали ждать, сомкнув щиты вместе. Армия Спартанца вновь пошла в атаку. Первый ряд снова поддался, и противник стал напирать дальше, всё ближе к Тео, который расположился за своим отрядом.
   Вдруг внутри спартанского квадрата Гаэлан встал из-под щита и дотронулся до плеча Пармениона своей дубинкой. - Смертельный удар! - прокричал Гаэлан.
   Бодрый возглас разнесся по рядам наблюдающих воинов. Парменион взял Гаэлана за руку и поднял ее в честь его победы, затем отвел всех к северной окраине поля.
   - Этим вечером, - обратился он к ним, - вы увидели почти все основные проблемы, которые встают перед пехотой. Петар, ты на себе испытал, что такое, когда удар приходит внезапно, его неимоверная сила легко продвигает неприятеля в самый центр твоего войска. Ахиллас, ты пострадал от двойного поворота, получив удар с фланга, когда сам атаковал Петара. Тео, кроме того, что стал победителем, ты увидел, что случается, когда враг лучше вооружен, ведь копье дает большую длину и более мощное проникновение, чем меч. Твой прием был хорош, и я не принижаю его значения; напротив, тут и мне есть чему поучиться. Но в настоящем сражении, пусть даже ты смог бы уничтожить вражеского командира, твоих людей порубили бы на кусочки - и ты бы тоже погиб.
   Он выдал значки, с удовольствием отметив, что Тео отдал второй Гаэлану.
   - Сегодня все обладатели значков получат свои денежные призы. А теперь, господа, можете вернуться к своим делам - все, кроме командиров.
   Когда мужчины ушли, Тео, Ахиллас и Петар сели рядом с Парменионом. - Завтра, - сказал спартанец, - я уеду в Эгею, чтобы готовить воинов там. Меня не будет неделю. Всё это время вы будете каждый день приводить людей сюда; будете заставлять их бегать, будете устраивать учебные бои и раздавать значки. Один из вас будет командовать, двое других станут младшими офицерами. За это каждый из вас будет получать по дополнительной драхме в день.
   - Кто из нас будет командовать? - спросил Ахиллас.
   - А кого бы ты избрал?
   - Себя, - сказал Ахиллас.
   - А если бы это был не ты, тогда кого?
   - Тео.
   Парменион обратился к Петару: - За кого бы ты проголосовал, если не за себя?
   - За Тео, - ответил светлобородый воин.
   - Прежде, чем спросишь меня, - сказал Тео, - позволь заметить, что я не могу сделать выбор. Ахиллас - мой старый друг и воин, которого я безмерно уважаю. Петар - хороший человек, но я недостаточно хорошо его знаю. Сдается мне, что мой голос по этому вопросу - решающий, и я протестую против нечестности такого голосования. Ты - стратег. Мы все незнакомы тебе, и ты видел каждого из нас - и судил нас. Так не играй больше в свои игры, Парменион. Выбирай!
   - У тебя светлый ум, - заметил Парменион, - но не жалуйся на несправедливость жизни. Она никогда не бывает справедливой, в лучшем случае - безучастной. Я верю, что каждый из вас обладает лидерскими качествами, но на данный момент не берусь судить, кто из вас обладает большим потенциалом. Все вы - прекрасные мечники, храбрецы. Каждый из вас завоевал уважение среди товарищей. Я предоставляю вам решить самим, между собой, кому управлять боевой подготовкой.
   Воины переглянулись, но первым заговорил Ахиллас.
   - Этим человеком должен быть Тео, - сказал он. Петар кивнул в знак согласия.
   - Да будет так, - произнес Парменион. - Благодарю вас всех. А теперь, Тео, давай немного пройдемся и обсудим стратегию.
  

***

   - Это невозможно! - вскричал Аттал. - Двадцать человек! Как может Царь путешествовать по вражеским землям лишь с двадцатью людьми? - Согласное бормотание облетело офицеров, собравшихся в тронном зале Филиппа.
   - Что скажешь ты, Парменион? - спросил Царь.
   - Бардилл - победитель. Он уничтожил македонскую армию. Он желает, чтобы мир видел, что ты идешь к нему как переговорщик, а не как Царь.
   - И что ты посоветуешь?
   - Делай, как он сказал, - ответил Парменион.
   - Чего еще можно ждать от спартанца? - прошипел Аттал. Парменион усмехнулся и покачал головой, когда Филипп призвал Аттала к молчанию.
   - Поясни нам, почему дал такой совет, - попросил он Пармениона.
   - Не важно, что мир увидит сейчас. На самом деле для Македонии даже лучше казаться... уязвимой. Время - вот что нам нужно. В следующем году у тебя будет армия, равная войску Бардилла. Еще через год тебе позавидует вся Греция.
   - Но, - сказал Никанор, - здесь встает также вопрос гордости, вопрос чести.
   - Это игры Царей, молодой человек, - перебил его Парменион. - Сегодня Филипп должен расплатиться за поражение брата. Но очень скоро стыд испытают другие.
   - Что скажешь, Антипатр? - спросил Филипп. - Ты мало говорил.
   - А много и говорить нечего, повелитель. Я согласен с Атталом. Мне не по нраву эта ситуация. Но ты должен ехать - иначе свадьба не состоится. Без свадьбы вторжение неизбежно.
   Филипп откинулся на своем сидении и посмотрел на четверых мужчин. Все такие разные, но каждый - с уникальными навыками. Хладноглазый Аттал, который будет убивать без всякой жалости до тех пор, пока это служит продвижению его амбиций. Никанор, безрассудно храбрый и по-собачьи преданный трону, человек, который поскачет в центр смерча, если Филипп прикажет. Антипатр, холодный и рассудительный, воин, которого чтит и уважает вся армия.
   И Парменион, который за несколько коротких недель возродил моральный дух македонцев, собрал воинов в единый кулак, наполнив их гордостью и чувством товарищества.
   Они были разными и по внешности: Аттал - тощий, с топорным лицом, его кожа обтягивала скулы, а зубы слишком выдавались вперед, придавая ему вид едва прикрытого плотью черепа; Никанор обладал почти женскими чертами лица, стройный, с честными глазами; черная борода Антипатра сверкала как шерсть ягуара, его темные глаза смотрели пристально, изучая и высматривая больше, чем показывало выражение лица; Парменион, высокий и худой, казался младше своих сорока двух лет, но его светлые глаза были озарены очень глубокой мудростью.
   На вас я и построю Македонию, думал Филипп. - Возьмем только четверых всадников, - внезапно произнес он. - Мы вместе отправимся в Иллирию и заберем мою невесту.
   - Это хуже, чем безумие, повелитель, - запротестовал Аттал. - Там промышляют грабители, разбойники, люди, лишенные своих домов.
   - Мы не будем все время ехать в одиночестве, - заверил его Филипп, - лишь несколько миль по Иллирии. Там нас встретят.
   - Но почему только четверо, повелитель? - спросил Никанор.
   Царь удостоил его холодной улыбки. - Потому что я выбираю четверых. Никто, даже Бардилл, не может указывать Филиппу, сколько человек должны с ним поехать.
   После совета Филипп вышел с Парменионом в дворцовый сад. - Как проходит подготовка, стратег?
   - Лучше, чем я предполагал. Пока из Фригии не подойдет новая броня, мы работаем очень просто - бег, поединки и несколько элементарных упражнений для отрядов. Что радует сердце, владыка, так это качества бойцов и их тяга к восприятию новых идей. У меня уже есть несколько младших офицеров с хорошим потенциалом.
   Филипп кивнул, и двое мужчин отошли в тихое место в дальнем конце сада, усевшись в тени высокой стены. - Знаю, тебе было бы проще, Парменион, если бы мы собрали всех людей в одном месте. Но ты знаешь, почему я не могу сделать этого. Если пойдет слух, что я собираю армию, Бардилл тут же начнет вторжение.
   - Только если он поверит, что сам станет целью, - заметил Парменион. - Когда встретишься с ним, убеди его, что собираешься ударить по пеонийцам, что тебя достали их набеги на македонские территории.
   - Ты не знаешь Бардилла, он самый матерый волк во всей Греции. Сейчас ему должно быть где-то под восемьдесят - даже сама богиня смерти не может набраться смелости сразить его.
   - Насколько крепка его власть в Иллирии?
   - Достаточно крепка, - ответил Филипп. - Там обитают три основных племени, но дарданцы, которыми управляет Бардилл, - самое сильное из них. И его армия отменно вымуштрована и дисциплинирована. Более того - они уже победили. И не захотят уступать.
   - Поживем-увидим, - сказал Парменион.
   Филипп встал. - Я еду на восток в Кровсию. Поставки золота возобновились - но они слишком малы. В мое отсутствие ты будешь командовать армией. Все донесения будут приходить к тебе.
   - Как долго ты планируешь отсутствовать?
   - Не более двух недель. Затем отправимся в Иллирию - на мою свадьбу.
  

***

   Филипп взял с собой две сотни воинов и отправился на северо-восток к горам Керкина, возвышавшимся к северу от Кровсии. Он никогда не видел приисков и не встречал тамошнего правителя, Элифиона. Но донесения об этом человеке не обнадеживали: он имел близкие дела с Котисом, царем Фракии, и был вторым двоюродным братом убитого претендента на престол, Павсания. Однако Филипп по-прежнему был готов простить эти связи, если сумеет переманить Элифона на свою сторону.
   Они пересекли реку Аксий и поскакали через великую Эматийскую равнину, проезжая городки и селения, рощи и леса. Природа здесь была многообразна, и они видели здесь следы льва и медведя, вепря и оленя. Говорили, что на севере обитали пантеры с черной шерстью, но вот уже сотню лет ни одной из них никто не видел.
   Перед самым закатом третьего дня Филипп вывел свой отряд на высокий холм, преодолев его, когда солнце уже скрывалось за западными пиками горы Бермион. Небо было затянуто тяжелыми серыми тучами, а за ними солнечный свет красил небеса в пурпур и кармин. Филипп встал в стременах и вгляделся в травянистые луга, леса и горы, прикрывающие его глаза от заходящего солнца.
   - Зачем мы останавливаемся, государь? - спросил Никанор, но Филипп не удостоил его внимания, устремив взор на восток, за гордые пики Мессапионких хребтов, к могучим кряжам Керкинских гор, скалистым гигантам с бородами из снега и в плащах из леса.
   Вокруг царя ожидали его люди. Филипп спешился и взошел на гребень холма. Ветер трепал его плащ, ночной холод обдавал его обнаженные руки, но перед ним раскрылась красота земли, и он не чувствовал ничего, кроме очарования заката.
   Никанор подошел к нему, положив руку царю на плечо. - Филипп, ты в порядке? - спросил он мягко.
   - Посмотри сюда, друг мой, - произнес Филипп. - Пройдет время, и мы станем прахом, а земля останется такой же, все эти горы и леса, холмы и равнины.
   - Все они твои. Всё, что ты сейчас видишь, принадлежит тебе.
   - Нет. Это обман. Я - слуга, и не более. Но и этого достаточно, Никанор. Это - великая страна. Я чувствую это до мозга костей. И я не увижу её завоёванной - только не на моем веку.
   Подойдя к скакуну, он взялся за луку седла и вскочил ему на спину. - Поехали! - приказал он.
   Шесть дней неспешного пути привели их к подножию Мессапионской цепи гор, и они стали лагерем в окруженной деревьями лощине.
   - Расскажи мне побольше о наместнике Элифионе, - приказал Филипп Атталу. - Я хочу быть завтра подготовленным.
   Аттал расстелил свой плащ и прилег у костра. - Он толстый - очень толстый. Одевается всегда в голубое. У него есть три жены, но чаще он проводит время с юными рабами-мальчиками. Он пробыл наместником одиннадцать лет. У него есть дворец, превосходящий все дворцы Пеллы - даже твой. Он собирает в коллекцию статуи и другие предметы искусства - по большей части персидские.
   Филипп хмыкнул. - Мои золотые запасы истощаются, а он собирает артефакты и строит дворец! Похоже, я начинаю понимать мерзавца. А что же сами прииски? Как там идут дела?
   - Откуда мне знать, государь? Я еще ни одного не видел.
   - Завтра увидишь, - заверил его Филипп.
   - Какая заманчивая перспектива, - буркнул Аттал, и Филипп, рассмеявшись, ткнул его в плечо.
   - Тебе что же, не интересно, откуда приходит наше золото?
   - Нет, - подтвердил Аттал, - только то, что оно приходит.
   - Как насчет тебя, Никанор? Хотел бы ты увидеть прииски?
   - Если прикажешь, государь. Но на что там смотреть? Люди ковыряются в земле, как скот. Смрад и темнота. А чем глубже, тем выше опасность обрушения свода. Я хотел бы быть погребенным после смерти, а не до.
   Филипп покачал головой. - Тогда я дам тебе лист, по которому ты разыщешь горшки с плодами из Кровсии. Антипатр пойдет со мной.
   - Исключительная честь для него, - усмехнулся Аттал.
   - Идти с царем - всегда почетно, - сказал Антипатр, скрывая собственный гнев, хотя его темные глаза так и смотрели на Аттала.
   - Я тебе не нравлюсь, так? - спросил Аттал, поднявшись и взглянув на воина в ответ.
   - Ты мне ни нравишься, ни не нравишься, Аттал. На самом деле, я редко думаю о тебе.
   - Будь осторожнее, когда говоришь со мной! - предостерег Аттал. - Я могу стать очень опасным врагом.
   - А ну тихо, оба! - гаркнул Филипп. - По-вашему, нам не хватает неприятностей? Вот освободим Македонию, тогда... возможно... я позволю вам бросить друг другу вызов. Возможно. Но знайте одно: если кто-то из вас вступит в бой с другим без моего ведома, то я казню победителя. Если не можете быть друзьями, к моему разочарованию, то постарайтесь хотя бы терпеть друг друга. Поняли меня?
   - Я не желаю вражды, государь, - сказал Аттал.
   - Я тоже, - добавил Антипатр.
   Филипп улегся, закутанный в одеяла, положив голову на свой чепрак из львиной шкуры, и стал смотреть на звезды - такие далекие, такие отрешенные от всяческих проблем мира. Он закрыл глаза и погрузился в сон.
   Он ходил по поросшей травами равнине в серебряном свете луны, как вдруг увидел женщину, сидящую под опадающим дубом. Он осмотрелся, удивленный тем, что он здесь один. Когда он подошел к ней и приветственно поклонился, она подняла голову и откинула темный капюшон своего плаща. Ее лицо было бледным и прекрасным, глаза - темными и вместе с тем источающими свет.
   - Добро пожаловать, Великий Царь, - прошептала она. Он сел рядом.
   - Я не великий, женщина. Но я царь.
   - Ты станешь великим - так обещала Аида; боги установили так. Но тебе кое-что понадобится, Филипп. Талисман, который ты должен добыть.
   - Где я найду его?
   - Он сам найдет тебя. Смотри! - Она указала на холм, с которого стекал маленький ручей, искрясь в свете луны. Там сидела другая женщина. - Иди к ней - и познай удовольствия вселенной.
   Филипп собирался было задать вопрос, как вдруг темная женщина исчезла. Он встал и пошел к ручью. Женщина, сидевшая там, была почти девочкой, со стройной фигурой, маленькими круглыми грудями. Ее волосы были рыжими как отсвет огня, глаза - зелены как изумруды. Когда он опустился рядом с ней на колени, она протянула руку и ухватила его за бороду, ее рука опустилась ему на грудь, затем ударила в живот. Вдруг он обнаружил, что обнажен, как и она, и страсть обуяла его. Он повалил ее на траву, целуя ее лицо и шею, рукой лаская ее потаенные губы. Он слышал биение собственного сердца.
   - Люби меня! - шептала она. - Люби меня!
   Он вошел в нее, и его блаженство оказалось настолько неимоверным, что он мгновенно испытал оргазм. Что еще невероятнее, он по-прежнему оставался возбужден, его страсть казалась неутолимой. Он чувствовал, как она дрожала под ним, стонала и кричала. Он скатывался с нее, но она не отпускала его, - поглаживая нежными пальцами, лаская мягкими губами. Наконец он застонал и перекатился на спину, и так лежал, обхватив ее руками.
   - Кто ты? - спросил он ее. - Я должен знать. Ты нужна мне.
   - Ты еще увидишь меня вновь, Филипп. От тебя я рожу ребенка, сына Царя.
   - Где мне тебя найти?
   - Еще не время. Я встречусь с тобой через два года на Острове Мистерий. Там мы сыграем свадьбу; там будет зачат твой сын.
   - Твое имя, назови мне свое имя!
   - Назови свое имя! - закричал он.
   - Что такое, государь? - спросил Никанор, подойдя к походному лежаку царя. Филипп открыл глаза и увидел звезды, ярко мерцающие в ночном небе.
   - Это был сон, - прошептал он. - Дар богов.
  

***

   Не в состоянии заснуть, весь остаток ночи Филипп сидел, воскрешая в памяти сцены из своего видения. Через два года, сказала она, они вновь встретятся на острове Мистерий. Самофракия.
   Он никогда там не был - и никогда не собирался там побывать. Но теперь, он знал, только смерть смогла бы отменить его решение.
   С рассветом он разбудил остальных, и они поскакали в долину копей. Кровсия не была большим поселением - меньше тысячи человек жили здесь, и дворец Элифиона накрывал своей тенью весь город, красуясь белыми колоннами и элегантными статуями, его островерхая крыша была украшена барельефом, изображавшим рождение богини Афины из чела ее отца Зевса.
   Двести всадников осадили коней перед этим зданием, и Филипп спешился. Из дворцовой пристройки вышел престарелый слуга, да так и встал с отвисшей челюстью, глядя на отряд перед дворцом.
   - Ты! - воскликнул Филипп. - Забери моего коня. - Слуга подошел.
   - Вас... ждут? - спросил он, глядя испуганными глазами.
   - Надеюсь, что нет, - ответил Филипп, всучил слуге поводья и зашагал к широким двустворчатым воротам за колоннадой. Аттал, Никанор и Антипатр пошли за ним, и все четверо остановились в просторном коридоре внутри. Персидские ковры устилали пол, статуи выстроились вдоль стен, а потолок украшала великолепная мозаика, изображавшая сцену встречи троянского принца Париса с богинями Афродитой, Герой и Афиной.
   Филипп был почти смущен столь изящным окружением. Он заметил, что его грязные башмаки запачкали ковер, и что его руки были немыты.
   - Элифион! - позвал он, и его голос эхом зазвучал в мраморном коридоре. Из боковых дверей выбегали слуги с паникой в глазах. Один из них, стройный золотоволосый мальчик, подбежал к Антипатру и упал ему в ноги. Воин помог ему подняться.
   - Не убивай меня! - взмолился мальчик.
   - Никто не собирается тебя убивать, - сказал Антипатр. - Разыщи своего господина. Скажи ему, что Царь здесь.
   - Слушаюсь, господин, - мальчик стал двигаться к ступеням, но на полпути обернулся. - Прости, господин, но... какой Царь?
   - Царь Македонии, - ответил Антипатр.
   Один старик вышел вперед и поклонился Филиппу. - Господин, возможно, ты захочешь подождать в андроне. Я принесу тебе попить.
   - Наконец-то, - проговорил Филипп, - слуга, который знает свои обязанности. - Царь и его сопровождающие прошли за стариком в длинную комнату справа. Там стояли покрытые шелком скамьи, а стены были расписаны сценами охоты: тут всадники травили белого оленя, там - Геракл убивал Немейского льва, дальше лучники вонзали стрелы в могучего медведя. - Боги, - произнес Филипп, - по сравнению с этим Пелла - жалкая хижина. Буду весьма удивлен, если узнаю, что все это было построено не на мое золото.
   Слуга принес им вина из погребов Элифиона, сладкого и крепленого. Филипп возлег на скамью, пачкая грязными башмаками драгоценный шелк.
   Его лицо было мрачным, и его телохранители не сказали ни слова, пока ждали наместника. Наконец Элифион явился. Аттал говорил, что он был толст, но это было слишком мягко сказано - огромные складки жира свисали у него под подбородком, его необъятное брюхо распирало голубые персидские одежды, которые он носил. Его темные волосы были коротко острижены и венчали голову, как маленькая, не подходящая по размеру шапка. Он попытался поклониться, но брюхо перебороло его.
   - Добро пожаловать, владыка, - проговорил он. - Если бы я только знал о твоем визите, то подготовил бы подобающий прием. - Голос был глубок и услужлив, как и его большие карие глаза, что не ускользнуло от Филиппа.
   - Я пришел осмотреть копи, - произнес Филипп.
   - Но зачем, повелитель? Там мало что достойно взора благородного мужа. Лишь огромные разрытые ямы в земле да несколько зловонных туннелей. Я с удовольствием показал бы тебе здешние плавильни.
   Голос Филиппа понизился, и опасный блеск появился в его глазах. - Ты покажешь мне то, что я захочу посмотреть, - медленно проговорил он. - Ты сделаешь это, Элифион, потому что ты - мой слуга. А теперь, веди меня к копям.
   Царь встал.
   - Да, государь, конечно, я только оденусь; я быстро.
   - Аттал! - рыкнул Филипп.
   - Да, государь?
   - Если этот жирный дурак ослушается еще раз, вскрой ему брюхо от паха до горла.
   - Да, государь, - ответил Аттал, с усмешкой глядя на побелевшего Элифиона.
   - А теперь, господа, пожалуй, пора в копи, - сказал Царь.
   - Сию минуту... государь, - пролепетал Элифион. Толстый наместник приказал запрягать его повозку, и вскоре экипаж уже стоял перед дворцом. Запряженный четырьмя черными жеребцами, он представлял собой огромную колесницу, но снабженную при этом широким сиденьем с подушками. Элифион уселся в сиденье, а его возница встал за ним, взяв поводья.
   Несмотря на свою незаинтересованность в копях, Аттал и Никанор поехали за Филиппом, не желая пропустить визит Царя.
   Они ехали почти час, пока не достигли местности, где земля была словно пробита огромной киркой. Далеко внизу они увидели копающих рабов, а другие выходили из туннелей в горе.
   Всадники медленно остановились.
   Никанор обвел взглядом группу рабочих. Мужчины и женщины работали здесь вместе, их скелетообразные тела были покрыты кровавыми рубцами, а вокруг них стояли стражники с короткими плетями. Женщина справа, которая несла корзину с камнями, оступилась и упала, ударившись головой о валун. Она не заплакала, но странно поднялась на колени и встала.
   Филипп во главе отряда подъехал ко входу в ближайший туннель и спешился.
   Элифион с трудом выбрался из повозки. - Как ты приказывал, государь. Вот это и есть копи.
   - Веди меня внутрь.
   - Внутрь?
   - Ты оглох?
   Элифион медленно подошел к зияющему входу в подземелье, пытаясь заставить глаза привыкнуть к темноте. На стенах висели светильники, но туннель был полон клубящейся пыли. Слуга Элифиона, тот самый, что провел Филиппа в андрон, полил водой на льняную тряпицу и подал ее господину. Элифион прижал ее к лицу и вошел в подземелье. Коридор становился всё ниже, а воздух - всё тяжелее и плотнее. Далеко впереди слышались удары металлических орудий, вгрызавшихся в породу.
   Душ из пыли и крошева поливал доспех Аттала, и воин то и дело нервно поглядывал на деревянные подпорки, поддерживавшие потолок. Одна из них пробила трещину, из которой сыпалась земля.
   Они продолжали идти дальше.
   Они подошли к телу молодой женщины, втиснутому в нишу в стене туннеля. Грязь залепила ей глаза и заполнила открытый рот. Потолок туннеля здесь был еще ниже, и они пошли дальше пригнув головы. Однако потолок становился всё ниже и ниже.
   Элифион остановился. - Не знаю, что ты хочешь здесь увидеть, государь, - пробормотал он.
   - Пошевеливайся! - велел Филипп. Элифион опустился на колени и пополз дальше. Филипп обернулся к остальным. - Ждите здесь, - сказал он и последовал за наместником.
   Никанор повернулся к Атталу. - Как думаешь, может, нам отойти немного назад, туда, где потолок чуть повыше? Филипп не будет против, так?
   Ручейки пота проложили бороздки на грязном лице Аттала. Чувствовалось, что ему не по себе и даже страшно, но он стоял на месте и смотрел на Антипатра. - Что ты думаешь? - спросил он.
   - Я... э-э... не думаю, что Царь станет возражать, - ответил Антипатр. Втроем они отступили в более широкое горло туннеля, остановившись там, откуда был виден отблеск солнечного света вдалеке. Там они и стали ждать. Никанор не смог удержаться и посмотрел на мертвую женщину.
   - Почему они ее не схоронили? - спросил он.
   - Ты видел рабов, - сказал Антипатр. - Им едва хватает сил, чтобы на ногах стоять.
   - Это как долина проклятых, - прошептал Антипатр. Со стороны входа в туннель послышались шаги, и трое мужчин посторонились, когда вереница рабов с пустыми плетеными корзинами прошла мимо, направившись в мрачную глубину шахты.
   - Я иду назад, на солнце, - заявил Никанор. - Не могу здесь больше.
   - Царь сказал ждать здесь, - напомнил ему Аттал. - Мне это нравится не больше твоего. Но мы должны быть терпеливы.
   - Я сойду с ума, если не выберусь отсюда, - ответил Никанор срывающимся голосом.
   Антипатр положил руку на плечо юноши. - Кто-то должен пойти оповестить людей, что всё в порядке. Нас уже давно не было на поверхности, и кто-то из них, возможно, начал волноваться. Подожди нас снаружи, Никанор.
   Когда Никанор кивнул и побежал на свет, Аттал повернулся к Антипатру. - Кто ты такой, чтобы отменять приказы самого Царя? - шикнул он.
   - Парень чуть было не сломался. Если бы я и запретил ему, он всё равно побежал бы.
   - И что? Побежал бы он. Как это тебя касается?
   Антипатр кивнул, начиная понимать. - Я вижу. Тогда он бы впал в немилость. Боги, Аттал, у тебя что, совсем нет друзей? Нет никого, за кого бы ты переживал?
   - Только слабому человеку нужны друзья, Антипатр. А я не слабак.
   Антипатр ничего не ответил, и двое мужчин ожидали в молчании, казалось, целую вечность. Наконец показалась тучная фигура Элифиона, его голубые одежды были выпачканы глиной. За ним шел Царь с грозным лицом; он вышел из тоннеля на солнечный свет, несколько раз глубоко втянул в легкие воздуха, затем повернулся к Элифиону. Толстяк отступил на шаг, видя гнев в глазах Царя.
   - Что я сделал не так, государь? Скажи мне? Я верен престолу, клянусь!
   Филипп с трудом мог говорить. - Кто-нибудь, дайте пить! - вскричал он, и Никанор кинулся к нему с мехом воды. Филипп прополоскал горло и выплюнул воду. - Это мои золотые копи, - произнес он наконец. - Мои. Македонские. Скажи мне, толстый дурень, что тебе нужно, чтобы добыть золото из недр?
   - Инструменты, государь. Кирки, лопаты... корзины.
   - И кто пользуется этими инструментами?
   - Как ты видишь, рабы, преступники, воры и убийцы. Эти люди прокляты и отправлены сюда. Женщины также.
   - Так ты не видишь, да? - зарычал Филипп. Работа вокруг них прекратилась; стражники с кнутами больше не наблюдали за работниками, которые бессильно опускались на землю, роняя орудия труда. Все взгляды были устремлены на злосчастного Элифиона.
   - Я вижу только, что сделал всё, что только мог на благо государственного дела, - лепетал Элифион. - Золото больше не так обильно, как было когда-то, но разве я в этом виноват? Золотые жилы теперь глубже в недрах, куда мы не можем добраться.
   Филипп повернулся к стражнику. - Эй, ты! - кликнул он. - Вывести всех из шахты. Всех на свет. - Парень поклонился и побежал к туннелю. - Элифион, - спокойно проговорил Царь, - я могу простить твою алчность, ты желал богатства. Я даже могу простить тебе расхищение моего имущества. Но я не могу простить тебе твою глупость. Инструменты, да. Но какой болван может допустить, чтобы эти инструменты пришли в такое состояние? Стоя одной ногой в могиле, покрытые грязью и шрамами, живя без надежды на лучшее, как эти люди могут работать? Работа в шахте требует сил, могучих рук, крепких спин. Для этого человеку нужна еда, а также вино для поднятия духа. Аттал!
   - Да, государь.
   - Ты возьмешь это дело в свои руки. Я оставлю тебе сотню солдат. Я хочу, чтобы рабы были накормлены и получили двухнедельный отдых, а сюда направлю новых. Найди себе толкового помощника и организуй работу так, чтобы каждый трудился не более двенадцати часов в сутки. - Филипп посмотрел в глаза воина и вдруг улыбнулся. Атталу была не по душе эта роль, и это было хорошо видно. - Также, - добавил Царь, - тебе достанется сотая часть с каждой новой добычи этого прииска.
   - Благодарю, государь, - сказал Аттал, и его глаза сверкнули, когда он поклонился. - Но что делать с Элифионом?
   - Кто верховный судья в Македонии? - ответил вопросом Филипп.
   - Царь.
   - Вот именно. Посему, я приговариваю Элифиона к пяти годам работы на этих копях. Проследи, чтобы он трудился как следует.
   Элифион упал на колени. - Государь, молю...
   - Увести его с глаз моих! - прорычал Царь. Трое солдат унесли ноющего толстяка прочь.
   - А что насчет его жен? - спросил Никанор.
   - Купите им дом в Кровсии и выделите пособие. Сокровища перевезите в Пеллу. Где его слуга?
   - Я здесь, государь. Меня зовут Парал. - Филипп посмотрел мужчине в глаза. Тот был среднего роста, с коротко остриженными вьющимися волосами, крючковатым носом и темной кожей.
   - Ты перс?
   - Фригиец, государь.
   - Сколько времени служил Элифиону?
   - С того дня, как он купил меня одиннадцать лет назад, когда мне было двенадцать.
   - Как ты ему служил?
   - Сначала я был его мальчиком для утех - одним из многих. Потом он научил меня вести его счета.
   - Где он хранит золото?
   - За дворцом расположено хранилище.
   - Аттал, распорядись, чтобы содержимое хранилища отправили ко мне - за вычетом сотой доли. Теперь, Парал, у тебя новый хозяин. Будешь ли ты служить ему как следует?
   Слуга перевел взгляд с Аттала на Царя. - Государь, Элифион посулил мне вольную на мой двадцать пятый день рождения. Он сказал, что после этого будет платить мне за работу у него. Остается ли в действии это его обещание? Или я так и останусь рабом при новом господине?
   - Я дам тебе условия получше. Через три месяца ты станешь свободным. С этого момента тебе будут платить столько, сколько назначит за твою работу Аттал. Итак, спрашиваю еще раз, ты будешь работать на нас как следует?
   - Буду, государь - буду служить преданно и честно.
   - Да будет так, - сказал ему Филипп.
  
   Иллирия, осень, 359й год до Н.Э.
  
   Бардилл сидел неподвижно, пока острый как бритва нож сбривал волоски вокруг его заплетенного в косу хохолка на макушке. Кожа на его голове была стара и морщиниста, но руки прислужника двигались уверенно, обрабатывая череп властителя.
   - Одно неверное движение - и я отрублю тебе руки, - произнес вдруг Бардилл. Слуга застыл на мгновение, затем втер побольше масла в лицо и голову Царя, чтобы смягчить щетину. Нож заскользил по коже над правым ухом Бардилла, затем слуга передвинулся, встав перед Царем.
   - Отклоните голову назад, государь, - сказал он. Бардилл поднял подбородок и подставил шею. Нож продолжил работу, пока слуга наконец не отошел назад.
   Бардилл провел рукой по коже лица и головы. - Хорошая работа, Болий, - сказал он слуге. - Скажи, почему моя угроза не лишила тебя смелости?
   Тот пожал плечами: - Не знаю, господин.
   - Тогда я скажу тебе, - сказал Бардилл с улыбкой. - Это потому что ты решил, что если случайно поранишь меня, то тут же перережешь мне горло и попытаешься спастись бегством.
   Глаза Болия расширились, и Бардилл понял, что попал в яблочко. С сухой усмешкой он встал на ноги. - Не смущайся так из-за этого.
   - Если ты знал это, господин, то почему всё же пригрозил расправой за неверное движение?
   - Немного опасности добавляет жизни вкуса, как хорошая пряность, а когда тебе уже все восемьдесят три - ядра Зевса - тебе понадобится солидная порция пряности. Впусти сюда Григерия.
   Бардилл подошел к бронзовому зеркалу и посмотрел на собственное отражение. Он ненавидел обвисшую, морщинистую кожу своего лица, одряхлевшие конечности и тонкие белые волоски своих длинных усов. Случались времена, когда он желал бы не быть столь искусным в вычислении и раскрытии заговоров. Возможно, мелькнула тщетная мысль, ему следовало позволить Бахиллу убить себя. Его сын был превосходным воином, высоким и гордым; но он достиг пятидесяти лет, а его отец по-прежнему правил Дарданией. Жизнь мятежника была короткой, его войско разбили, и Бардилл смотрел, как его сына медленно душили, пока тот не испустил дух.
   Он отвернулся от зеркала как раз в тот момент, когда в зал вошел человек, который убил его сына. Григерий был мужчиной высоким, широкоплечим и узкобедрым. Хотя он гордился бритой головой и плетеным пучком волос истинного дарданца, он не носил ни усов, ни бороды, оставляя лицо гладковыбритым по манере южных эллинов.
   Григерий поклонился. - Доброе утро, государь. Надеюсь, ты здоров?
   - Да, здоров, но понятие здоровья имеет несколько иное значение по отношению к старикам. Македонец здесь?
   - Да, государь. Но с ним явилось только четыре человека.
   - Четверо? Он что, не мог найти и двадцати македонян, достаточно храбрых, чтобы явиться в Иллирию?
   Григерий усмехнулся. - Выходит, не смог.
   - Кто эти четверо?
   - Один - простой солдат по имени Феопарл, другой - любимчик Царя, Никанор; третий - воин по имени Антипатр - тот, что возглавил атаку на пеонийцев. А с ними наемник, которого зовут Парменион.
   - Мне знакомо это имя, - сказал Бардилл. - Я предлагал этому человеку службу.
   - Он служил у Царя Царей в Персии, насколько мне известно. И был другом Эпаминонда из Фив.
   - Более того, - добавил Бардилл. - Левктры. Поражение спартанцев. Какие еще вести ты принес?
   - Немного вестей из сопредельных земель, государь. Неоптолем согласился увеличить откуп. Но ты ведь этого и ждал.
   - Конечно. Теперь, когда его армия уничтожена, его выбор невелик.
   - Еще он предлагает в жены одну из своих дочерей.
   - Он глупец. Я бы может и был не прочь, но мой интерес к женщинам угас лет десять назад. Однако вернемся к более важным делам; я хочу, чтобы Филипп был хорошо принят здесь, но при этом он должен понять, кто теперь хозяин положения.
   - Как мне это исполнить, господин?
   - Будь почтителен с Царем, но - в его отсутствие - всячески провоцируй его свиту. Было бы занятно принудить одного из них вызвать тебя на поединок. Мне, само собой, ничего не останется, кроме как удовлетворить требование гостя и дать разрешение на поединок чести. Ну а ты убьешь беднягу.
   - Кого из них, государь?
   - Не Никанора. Я желаю, чтобы Царь был уязвлен средне, а не пришел бы в ярость. Ярость ведет к глупости. Пусть это будет солдат, Феопарл. И пусть Пармениона вызовут сегодня вечером ко мне на аудиенцию - но Филипп не должен узнать об этом приглашении.
   - Ты завербуешь его?
   - Почему бы нет? Это станет дополнительным ударом для македонца. Скажи мне, что ты думаешь о Филиппе?
   - Ему, кажется, не по нутру о чем-то просить кого-либо. Однако, сложно судить о нем. В нем есть некоторая харизма и он умело ею пользуется. У него холодные глаза, и я бы опасался выходить против него на бой. Но вот что касается его природы... тут я ничего не могу сказать.
   - Его брат был умен, но поспешен, - сказал Бардилл. - Мне интересно, почему Пердикка оставил Филиппа в живых. Либо он не ждал никакого заговора, либо был глупцом. Опять же, почему Филипп не убил сына Пердикки? Странная семейка.
   - Он не раздумывая убил единокровного брата, - добавил Григерий.
   - Знаю, - вздохнул Бардилл и сел обратно на трон. - Ах, если бы я точно знал, что он предатель, то он бы не вышел отсюда живым. Но муж для Аудаты - такого подарка я и найти не чаял. Пригласи его сюда на аудиенцию. Приведи его через час.
   Когда Григерий ушел, Бардилл позвал Аудату к себе. Она была долговязой, худощавой женщиной с большим носом, но хотя Бардилл знал, что многие считали её некрасивой, сам он видел в ней ребенка, которого любил с самого рождения. Она вошла в зал и обняла его.
   - Ты его видела? - спросил Бардилл, держа дочь за руки.
   - Да. Он симпатичный, только, боюсь, ниже меня ростом.
   - Я хочу, чтобы ты была счастлива, - сказал он. - И я по-прежнему не знаю, умно ли будет делать этот шаг.
   - Мне двадцать семь лет, Отец. Не решай всё за меня.
   - Ты говоришь так, будто двадцать семь лет - это старость. У тебя еще куча времени, чтобы родить здоровых сыновей и вырастить их. Я желаю тебе этого. Хочу, чтобы ты познала такую же радость, как я, когда растил тебя.
   - Что ж, если это тебя порадует... - сказала она. Они сидели и говорили, пока не вернулся Григерий, объявив прибытие Филиппа. Аудата поспешила удалиться, но осталась ждать за тронным залом, наблюдая всю сцену через приоткрытую дверь.
   Бардилл стоял перед троном, когда вошел Филипп. Македонец приблизился, преклонил колено перед Бардиллом, взял его руку и поцеловал ее.
   - Царь не должен преклоняться перед другим Царем, - проворчал Бардилл.
   - Но сын должен чтить своего нового отца, - ответил Филипп, встав во весь рост.
   - Хорошо сказано, - согласился иллириец, махнув Григерию, чтобы тот ушел. - Подойди и сядь со мной. Нам нужно многое обговорить.
  

***

   Парменион добавил листья сильфиума в кипяток, помешал лезвием кинжала. - Что это? - спросил иллирийский слуга, принесший воду.
   - Растение из Македонии. Из него делают бодрящий напиток. Спасибо тебе за воду.
   Парменион переместился на скамью и стал ждать, пока остудится отвар. Мотак пришел в ярость, когда узнал, что его не берут с собой, и вертелся вокруг, как сварливая старуха. - Ты будешь принимать сильфиум каждый раз перед сном? Не забудешь?
   - Конечно не забуду.
   - В тот раз в Египте забыл ведь. Три дня не принимал, пока я валялся в лихорадке.
   - В тот раз у меня было много других забот. Мы тогда были осаждены неприятелем.
   Мотак хмыкнул, всё еще с неубежденным видом. - У тебя достаточно сильфиума на пять дней - в самом крайнем случае на шесть.
   - Я буду осторожен, мамочка. Обещаю тебе.
   - Ну конечно! Смейся! Мы ведь о твоей жизни говорим, Парменион. Помни об этом.
   Парменион забрался с ногами на скамью и расслабился, отпив охлажденного напитка. Как многие южные греки, иллирийцы пили из маленьких блюдечек. Только в Фивах персидские кубки по-настоящему обрели свой второй дом. Он допил сильфиум и откинулся на спинку, чувствуя утомление в мышцах от долгой верховой езды. Царь оставил двести своих телохранителей у горы Бабуна к югу отсюда, пообещав вернуться через пять дней. Их встретил человек по имени Григерий, во главе сотни всадников. Они стремительно проскакали ко дворцу Бардилла, и Парменион еще несколько часов не знал покоя, пока их не разместили в длинном одноэтажном строении. Он не был уставлен статуями, в нем не было садов, не было даже стойла для коней Царя; но выделенные для свиты комнаты были уютны, и к каждому вину был приставлен слуга.
   Парменион как раз собирался заснуть, как вдруг услышал стук в свою дверь. - Кто там? - позвал он.
   - Григерий, господин. Наш Царь желает видеть тебя.
   Парменион встал, протирая глаза ото сна. Он бросил взгляд на нагрудник и шлем, лежавшие на полу рядом с его мечом, затем встал, подошел в двери и открыл ее. Григерий поклонился. Парменион вышел и отправился следом за воином по широкому коридору к покоям Царя. Мужчина шел легкой, хорошо сбалансированной походкой, передвигаясь на цыпочках. Он был атлетом, Парменион ясно видел это - и даже более того, он был воином, каких поискать.
   Григерий провел его в комнату ожидания и объявил о его приходе Бардиллу. К удивлению спартанца, Царь был один. Он не поднялся со своего сидения, когда вошел Парменион, но взмахом руки велел спартанцу поклониться.
   - Добро пожаловать в мой дом, Парменион. Большая честь видеть знаменитого полководца здесь в Иллирии.
   - Это несравнимо более высокая честь для меня, государь. Редко выпадает получить приглашение на личную аудиенцию столь прославленного владыки.
   - Хорошо сказано, спартанец, но давай опустим подобные любезности, - отрезал старик. - Садись подле меня и расскажи, что ты делаешь в Македонии.
   Парменион сел рядом с Царем. - Военачальник идет туда, где есть служба для него. Боюсь, что я слишком долго пользовался гостеприимством, оказанным мне в Азии. Царь Филипп был столь добр, что предложил мне временное жалование.
   - Временное?
   - Я обучу несколько сотен воинов, дабы он смог защитить свою границу с Пеонией. А также подготовлю для него дворцовую гвардию.
   Царь улыбнулся, показав сильно потемневшие зубы. - А что насчет Иллирии? Что он думает об этих границах?
   Парменион немного поразмыслил. - Ему не нравится нынешнее положение дел - но с другой стороны, тебе бы понравилось? Однако я сказал ему, что здесь он мало что может изменить. На это пойдет немало ресурсов, армия наемников, и даже тогда ему представится ничтожно малый шанс на успех.
   - Ты удивительно откровенен, - удивленно отметил Царь.
   - Я говорю без малейших секретов, государь. И я чувствую, что было бы... неуместно лгать тебе.
   - Пойдешь ко мне на службу?
   - Конечно, государь. Но я дал слово Филиппу, что год буду служить у него и готовить его гвардию. А после? Я буду искать новую должность. Как бы там ни было, мне кажется, что я тебе не нужен. Обычно меня нанимают люди, которые пришли в отчаяние; очень немногим победителям нужны наемные военачальники.
   - Это правда, - согласился Бардилл. - Скажи, тебе по душе Филипп?
   - Вполне. Он добрый и в какой-то мере благородный человек. В своих странствиях я встретил на своем пути лишь несколько таких людей.
   - Так он поэтому не убил сына Пердикки?
   - Думаю да, государь. Однако сложно узнать всё, что на уме у Царя.
   - И последний вопрос, Парменион: если Филипп соберет армию, ты выступишь против меня?
   - Определенно, государь. Я был бы странным военачальником, если бы не сделал этого.
   Царь усмехнулся. - Знаешь, я мог бы приказать убить тебя.
   - Возможно всё, - согласился Парменион, в упор глядя на старого Царя. - Но я не думаю, что ты это сделаешь.
   - Почему?
   - Потому что тебе скучно, государь, и даже малая опасность, какую может представлять собой Филипп, интригует тебя.
   - Ты проницательный человек. Думаю, мне следует присматривать за тобой. Но сейчас ступай - наслаждайся пребыванием в Иллирии.
  

***

   Три дня Филиппа развлекали, пока Бардилл устраивал в его честь пиршества, атлетические состязания, танцы и представления Коринфских комедий в театре на окраине города. Македонскому Царю, казалось, нравились эти развлечения, но Пармениону день ото дня становилось всё скучнее. Воин Феопарл казался чем-то растревожен и возбужден, и пару раз Парменион видел его говорящим с усмехающимся Григерием.
   Спартанец подошел в Тео, когда толпа покидала театр.
   - С тобой всё в порядке? - спросил он.
   - Я в порядке, - ответил он и зашагал дальше.
   Парменион выкинул проблему из головы, когда подошел Филипп и пожал ему руку. - Хорошая пьеса, не находишь? - спросил Филипп.
   - Я не любитель комедий, государь.
   Филипп склонился поближе. - Чтобы женится на такой, как Аудата, человек должен любить комедию, - шепнул он.
   Парменион хохотнул. - В ней есть что полюбить и кроме красоты, как мне говорили.
   - Да, но глаз должен за что-то уцепиться. Вчера я сидел с ней целых два часа, и за это время я нашел в ней одно физическое достоинство для комплимента.
   - И что же это было?
   - Я подумал сказать ей, что у нее красивые локти.
   Парменион громко рассмеялся, и беспокойство покинуло его. - А что было потом?
   - Мы занялись любовью.
   - Как? Во дворце ее отца? До свадьбы? И как ты справился - если не нашел в ней ничего привлекательного?
   Филипп вдруг сделался серьезен. - Я видел сон, Парменион. Мне снилась женщина - женщина, которую я встречу через год на Самофракии. - На обратном пути ко дворцу Филипп рассказал Пармениону о своем мистическом видении.
   - И ты уверен, что это был знак?
   - Я готов поручиться за это собственной жизнью - и я жизнь отдам, чтобы воплотить это видение. Она была прекрасна, самая красивая женщина из тех, что я видел когда-либо. Она - дар богов, Парменион, я знаю это. Она обещала родить мне сына, ребенка, которого ждет великая судьба.
   Когда они подошли к дворцу, Филипп взял Пармениона за руку и остановился. - Во второй половине дня, - сказал он, - Бардилл хочет устроить смотр своей армии. Это должно стать демонстрацией силы.
   - Конечно, - согласился Парменион. - Но что тебя смущает?
   - Феопарл. Он стал каким-то угрюмым, и я думаю, что этот Григерий все время подначивает его. Он не должен ввязываться в драку. Антипатр навел справки о Григерии; похоже, это лучший воин Царя и настоящий демон в работе с мечом.
   - Я предотвращу любую дуэль между македонцем и иллирийцем, - пообещал Парменион.
   - Хорошо. Ты виделся с Бардиллом снова?
   - Нет. Думаю, я убедил его, что у нас нет намерения воевать с Иллирией.
   - Не будь так уверен, - предупредил Филипп. - Думаю, этот старик - колдун, умеющий читать чужие мысли.
   Во второй половине дня Филипп и его свита наблюдали, как иллирийская конница скачет по широкому полю, сверкая на солнце наконечниками копий. Затем в фаланге промаршировала пехота. Каждый воин был вооружен копьем и коротким мечом и держал квадратный щит из укрепленного бронзой дерева; на них были шлемы с гребнями, нагрудники и латы, правда их бедра оставались незащищенными. По приказу военачальника фаланга тут же поменяла порядок, вытянувшись в длинную линию по три человека, с горизонтально выдвинутыми копьями. Филипп и его македоняне стояли на краю поля, когда Царь заметил, что иллирийцы с обеих сторон целят в них.
   - Стойте смирно, что бы ни случилось, - прошептал Филипп.
   С громогласным кличем пехота ринулась в атаку. Филипп увидел копейщика, бегущего на него, и на миг подумал, что это, быть может, конец его жизни. Казалось, уже ничто не остановит атакующую толпу, и через несколько секунд железное острие вонзится в открытую грудь. Но он стоял как скала, уперев руки в бока и глядя на атакующих.
   В последнюю секунду фаланга замерла. Филипп посмотрел на острие копья, пошевелившее одежду у него на груди. Он медленно поднял руки к нему, провел пальцем по металлу. И посмотрел копейщику в глаза.
   - На нем ржавчина, - мягко произнес он. - Тебе надо лучше заботиться о нем. - Затем отвернулся.
   Никто из его свиты не пошевелил и мускулом во время атаки, и это преисполнило Филиппа гордостью за своих людей. Бардилл помахал рукой, и Филипп присоединился к старому Царю на широкой скамье во главе стола, накрытого яствами.
   Парменион собрался уже сесть на свое место за столом, как вдруг заметил Григерия и Тео в каких-нибудь двадцати шагах от себя. Иллириец вновь отпускал какую-то нелестную шуточку, и даже с такого расстояния Парменион заметил, как покраснело лицо Тео, и как его рука потянулась к ножнам с мечом.
   - Тео! - прорычал Парменион, и солдат застыл на месте. Парменион подошел к ним. - Что здесь происходит? - спросил он.
   - Этот блохастый пес вызвал меня, - сказал Григерий.
   - Я отменяю вызов, - заявил Парменион.
   - Не тебе отменять что-либо в Иллирии, - отрезал Григерий, сверкнув темными глазами.
   Парменион сделал глубокий вдох. - Феопарл ударил тебя? - спросил он мягко.
   - Нет.
   - Ясно. Значит, не произошло ничего вот такого, - сказал Парменион, вмазав Григерию по лицу ударом тыльной стороной руки, который сбил воина с ног. Рев пронесся по рядам офицеров, которые готовились отобедать после парада. Парменион оставил без внимания воина, поднимавшегося на ноги, и подошел к Бардиллу. Он низко поклонился.
   - Государь, я приношу извинения за произошедшее. Но твой человек, Григерий, вызвал меня биться с ним, и я прошу твоего разрешения принять этот вызов.
   - Дело не касалось тебя! - прокричал Григерий.
   - То есть, ты не желаешь сражаться с человеком, который тебя ударил? - спросил Парменион.
   - Да... то есть... - его глаза обратились к Царю.
   - Все здесь присутствующие видели начало ссоры, - сказал Бардилл. - Теперь мы должны увидеть ее конец. Я даю добро на бой.
   - Благодарю, государь, - сказал Парменион. - Могу ли я - на правах гостя - попросить об одном одолжении? По-моему будет только справедливо, раз уж мы прервали столь прекрасный пир, дать людям зрелище не только истинной боевой выучки, но и стойкости. Ты не будешь возражать, если мы сразимся в той же манере, как месопотамская знать бьется перед своим Царем?
   Бардилл тяжело посмотрел на Пармениона. Он не имел ни малейшего представления, как сражались воины Месопотамии, однако не желал демонстрировать свое незнание.
   - Как пожелаешь.
   - Пусть приготовят жаровню, - сказал Парменион, - на один локоть наполненную угольями.
   Бардилл велел двум слугам подготовить жаровню. Парменион отошел на некоторое расстояние от стола, и Филипп с остальными подошел к нему.
   - Что, во имя Аида, тут происходит? - спросил Филипп.
   - У меня не было выбора, повелитель. Я обещал тебе, что ни один македонянин не будет биться с иллирийцем. Что бы сейчас ни произошло на этом месте, это будет между спартанцем и воином Бардилла. - Он подошел к Тео. - Там на столе стоит мед. Возьми его - и немного красного вина. Найди повязки и вымочи их в вине.
   - Это еще что за способ поединка? - спросил Антипатр.
   - Кое-что новое, - ответил ему Парменион.
   - Ты солгал Бардиллу? - спросил его Царь.
   - Да. Тебе не стоит беспокоиться, государь; он не читает мысли.
   Четверо слуг, пользуясь крепкими деревянными решетками, вынесли на поле горящую жаровню. Парменион снял нагрудник и шлем, тунику и латы, и, взяв меч, вышел вперед и встал перед жаровней. Удивленный, Григерий также разоблачился, приблизился и встал напротив него. Царь и его приближенные обступили воинов кольцом и стали ждать начала боя.
   - Что, тебе нужен огонь, чтоб согреться, старик? - спросил Григерий.
   - Делай как я, - сказал Парменион. Спартанец повернулся к жаровне и погрузил в нее клинок своего меча; оставил меч там и отошел, скрестив руки на груди. Григерий сунул меч в раскаленные угли рядом с оружием Пармениона.
   - Что теперь? - спросил иллириец.
   - Теперь подождем, - ответил ему спартанец и устремил взор прямо в глаза Григерию.
   Медленно текли минуты. Взоры наблюдателей переходили от полуобнаженных воинов к мечам, которые уже начали мерцать красным. Кожа, оплетавшая рукоять меча Григерия, дрогнула и лопнула, затем свернулась, только черный дым поднялся над ней. Медленно кожа слезла совсем. У меча Пармениона была металлическая рукоять, оплетенная прекрасной золотой проволокой и змеиной кожей. Кожа также сгинула в пламени, проволока упала.
   - Когда будешь готов, - сказал Парменион, - бери меч и начинай.
   Григерий облизнул губы, глядя на раскаленные мечи.
   - Ты первый, - прошипел он.
   - Видимо, нам придется начать одновременно. Ты готов?
   Григерий вышел вперед, но жар, исходящий от эфеса, был невыносим, и он отдернул руку. Обвел взглядом толпу, видя их интерес к состязанию, задержал глаза на Царе, лицо которого было невозмутимо. Григерий знал, чего от него ждут, и он снова повернулся к раскаленному докрасна мечу.
   - Чем дольше ждешь, тем горячее он становится, - спокойно сказал Парменион.
   - Ты жалкий сукин сын! - прокричал Григерий, схватив рукой свой меч и вырвав его из углей. Дрожь поразила его, когда его плоть вздулась и стала облезать, прилипая к рукояти. С истошным воплем он отбросил оружие прочь. Парменион вытянул левую руку, вытащил свой меч из пламени и подошел к Григерию.
   Лицо спартанца не выражало никаких эмоций, но дыхание его стало частым и прерывистым, обнаженные зубы - плотно сжаты. Подняв меч, он провел светящимся клинком по груди Григерия. Гарь паленых волос и плоти ударила в ноздри всем присутствующим, и Григерий отскочил назад, упав на траву.
   Парменион повернулся к Филиппу и поклонился, затем вскинул ярко-красный меч и отсалютовал Бардиллу. Рука Пармениона упала вниз, и клинок вонзился в землю у его ног. Спартанец прошел через толпу к Тео, ожидающему с медом, который тут же был нанесен на воспаленную, обожженную плоть. - Повязки, - прохрипел Парменион. Тео достал повязки из блюда с легким вином, выжал из них лишнюю влагу и аккуратно перевязал руку военачальника.
   - Как тебе это удалось? - спросил Тео.
   - Я не могу... говорить... сейчас, - сказал Парменион, едва холодная повязка втянула жар его ладони. Он вдруг почувствовал себя больным и слабым, и ноги его задрожали. Собрав все силы, он посмотрел на Тео. - Отнеси мед и оставшиеся повязки Григерию. Выполняй!
   Когда Тео ушел, Парменион услышал приближающиеся шаги. Когда он обернулся, то увидел Бардилла и Филиппа в сопровождении нескольких офицеров.
   - Ты интересный человек, Парменион, - сказал старый Царь, - и мне следовало знать больше, прежде чем устраивать испытание на стойкость против настоящего спартанца. Как твоя рука?
   - Заживет, государь.
   - Но ты не был уверен, так ведь? Потому и воспользовался левой.
   - Именно так.
   - Ты достаточно силен, чтобы отобедать с нами?
   - Да, я присоединюсь к вам, государь. Благодарю.
   Боль была неописуема, но Парменион заставил себя отсидеть весь пир, даже принять пищу, узнав заодно, что Григерия больше нигде не было видно.
  
   Храм, осень, 359й год до Н.Э.
  
   Жизнь круто изменилась для Дераи после того, как состояние духа Тамис повредилось. Старуха проводила теперь дни сидя в храмовом саду, часто разговаривая сама с собой, и временами с ней совершенно невозможно было общаться. Ее состояние отрешенности все более усиливалось, и все дела Храма полностью легли на плечи одной Дераи. Каждый день прибывали просители - длинные ряды больных или покалеченных людей, бедных и богатых, ожидающих прикосновения рук Целительницы.
   Работа истощала Дераю, особенно теперь, когда умер старый помощник Наза и некому больше было выполнять работы по саду или собирать посаженные весной овощи.
   Лишь от случая к случаю Дерая находила время - и, еще реже, энергию - чтобы отыскать Пармениона.
   Она работала изо дня в день.
   Потом она почувствовала себя больной, лихорадка подступила к ней стремительно, сделав ее ноги слабыми, а разум - затуманенным. Несмотря на свои способности, она не могла ни вылечить саму себя, ни выйти к страждущим, что тщетно ждали за закрытыми воротами. От Тамис нечего было ждать помощи, когда Дерая взывала к ней, старуха, казалось, не слышала.
   Одиннадцать дней кряду Дерая лежала в бреду и горячке, плывя между странными снами и внезапными пробуждениями. Однажды она проснулась, увидев глазами духа мужчину, склонившегося над ее постелью.
   Он приподнял ее и вдохнул глоток воздуха ей в рот. Затем она вновь заснула.
   Наконец она проснулась и почувствовала свет солнца, сочащийся в раскрытое окно. Не имея представления, сколько времени прошло, она теперь чувствовала себя усталой, но уже не больной. Дверь отворилась, и в ее спальню вошел мужчина. Высокий и седобородый, облаченный в выгоревшую красную тунику, он поднес блюдо с водой к ее постели и дал ей попить.
   - Тебе стало лучше, жрица? - спросил он.
   - Да. Спасибо. Я, кажется, узнаю твой голос? Но не могу вспомнить...
   - Меня зовут Левкион. Я пришел сюда много лет назад, и тогда ты посоветовала мне отправиться в Тир. Я последовал совету. Там я нашел свою любовь и добрую жену, и у нас теперь пятеро сыновей и две дочери.
   Дерая легла на спину и посмотрела глазами духа на мужчину, вспоминая выражение его глаз в тот день, когда он попытался изнасиловать ее. - Я помню. Почему ты вернулся сюда?
   - Моя жена умерла, жрица, и теперь мой старший сын стал главой семьи. Но я тебя так и не забыл. Я хотел... Я хотел снова увидеть тебя. Чтобы попросить прощения. Но когда я пришел, ты была больна, и некому было помочь. И тогда я остался.
   - Сколько я пробыла в постели?
   - Одиннадцать дней, - сказал Левкион. - Сначала я подумал, что ты умрешь, но потом мне удалось тебя покормить. Старуху я тоже кормил, но не думаю, что она вообще хотя бы заметила мое появление.
   - Одиннадцать дней? Как же так получилось, что мое постельное белье чистое?
   - Я менял тебе белье, и стирал старое. Когда ты восстановишь силы, я уйду.
   Дерая взяла мужчину за руку. - Я благодарна тебе за помощь, и рада, что ты вернулся. Рада также, что у тебя была счастливая жизнь. И если ты искал прощения - ты получил его от меня давным-давно, Левкион.
   - Там много народа ждет тебя. Что я им скажу?
   - Скажи, что я выйду к ним завтра. - Дерая отбросила покрывало и поднялась; ее ноги были неустойчивы, но она чувствовала, как силы возвращаются к ней. Левкион принес одежду и стал помогать ей с одеванием. - Всё в порядке, Левкион, я, может, и слепая, но в состоянии одеться самостоятельно. - Она выбрала простое белое платье и вышла в сад, где Тамис сидела у фонтана.
   - Прошу, не презирай меня! - захныкала старуха.
   Дерая сжала ее в объятиях, погладила по волосам. - Ты выглядишь усталой, Тамис. Почему не отдохнешь?
   - Всё неправильно. Всё это. Я вовсе не служила Свету. Это моя вина, Дерая. - Молодая женщина взяла Тамис за руку и отвела в ее покои. Тамис улеглась в постель и внезапно быстро заснула.
   - Она тебя по-прежнему преследует? - прошептала Дерая, садясь подле старой жрицы. - Сейчас посмотрим. - Она воспарила и осмотрелась, но поблизости никого не было, и никаких следов женщины в капюшоне также не наблюдалось. Что же тогда, задумалась Дерая, послужило причиной отчаяния Тамис? Она решила выяснить это, когда жрица заснула. Никогда еще она не проникала в сознание Тамис без спроса, но сейчас это было необходимо, чтобы раздобыть сведения. Приняв решение, дух Дераи подлетел к Тамис, объединившись со спящей женщиной. Она увидела, как протекает много лет, почувствовала надежды, мечты и метания Тамис, увидела, как наделенное даром дитя вырастает, становится властной и притягательной женщиной; видела, как она взрослеет, наблюдала - и делила с ней - ее любовников и тяжелые утраты. Наконец Дерая увидела первое видение Тамис о рождении Темного Бога - и в ужасе смотрела, как Тамис подстроила смерть персидской девушки, которая должна была произвести на свет этого ребенка.
   "Мы не можем пользоваться оружием врага," - так говорила Тамис. И всё же, пятьдесят лет тому назад, ясновидящая проникла в сознание беременной персиянки, взяв под контроль ее тело. Затем она вывела ее на вершину башни, заставила взобраться на парапет и шагнуть к смерти. Дерая избавилась от чужих воспоминаний и, с растущим беспокойством, продолжила путешествие. С ходом лет ее душа становилась всё мрачнее. Тамис начала манипулировать событиями. Это она попросила Ксенофонта обучить мальчика искусству стратегии; она использовала свою силу, чтобы отделить Пармениона от других мальчишек из его барака, внушив им неприязнь к юному полукровке.
   Но самое худшее, Дерая узнала разгадку тайны всей своей жизни.
   Хотя она отчаянно любила Пармениона, она никак не могла взять в толк, почему они были так неосторожны в любовной страсти, делали это так глупо и открыто.
   Теперь она увидела...
   Теперь узнала...
   Потому что и женщина в капюшоне из видений Тамис, и сама Тамис неотступно парили над влюбленными, используя силу, чтобы ослепить их и привести к неутешительному уделу, подталкивали их, неумолимо приближая к разрушению.
   Хуже того, это Тамис силой духа подослала за ней всадников, Тамис сделала так, что ее лошадь понесла, не дав ей шанса на спасение. Тамис наполнила сердце Нестуса жаждой мести и посеяла в нем желание увидеть Дераю мертвой.
   Тамис устроила всё это.
   Парменионом манипулировали, правили, как конем при помощи невидимых поводьев - направляли то в Фивы, то в Персию, то в Македонию.
   Но последняя ложь была самой отвратительной. Дерая увидела саму себя в тот момент, когда пыталась избавиться от пут в пучине моря, после того как ее сбросили с корабля. Кожаные путы у нее на руках растянулись от воды, и она сумела освободить руки и выплыть на поверхность, шум волн становился громче. Она была сильной и молодой и почти доплыла до берега, когда гигантская волна подхватила ее и ударила головой о скалу. Секунды спустя появился Наза и вытащил ее на берег.
   "Она жива!" - проговорил старик.
   "Отнеси ее в храм," - приказала Тамис. Жива! А вовсе не связана оковами смерти. Ложь, ложь, ложь! Она могла в любое время уйти, отыскать Пармениона и избавить его от жизни в пустоте и мучениях.
   "Прошу, не презирай меня!"
   Дерая вернулась в свое тело и встала, взглянув на спящую старуху. Она хотела ударить ее, разбудить и прокричать ей правду в полный голос.
   Служительница Света? Женщина, которая должна верить в силу любви?
   Дерая отшатнулась от силы своей собственной ненависти и выбежала из комнаты, столкнувшись с Левкионом в коридоре. Она чуть не упала, но его руки обхватили ее.
   - Что не так, госпожа?
   - Всё, - прошептала Дерая.
   И слезы покатились из глаз.
  
   Пелла, весна, 358й год до Н.Э.
  
   Филипп наблюдал, как тысячное войско пеших гвардейцев выстроилось в боевой квадрат, а затем проскакал через поле верхом. По приказу, который прокричал Парменион, они встали, держа строй, и повернули налево. Следующий приказ отделил пять задних рядов и переместил их вперед, дабы расширить переднюю линию.
   Дисциплина была отменной, и Царь остался доволен. Он увидел, как воины подняли свои сариссы - копья длиной в три человеческих роста - которые Филипп лично разработал и велел изготовить своим оружейникам. Каждое копье имело железный наконечник и вдобавок острый шип сбоку. Воин в переднем ряду фаланги держал древко сариссы на сгибе правой руки, в то время ка стоявший за ним принимал на себя вес копья, готовый толкнуть его вперед, в ряды неприятеля. Это было громоздкое оружие, но Филипп верил, что оно даст тактическое преимущество линейной македонской пехоте в первых сражениях. Фаланга будет идти на врага, который будет ждать стремительного столкновения вооруженных людей. Но с сариссой Филипп чувствовал, что у него будет фора.
   Парменион не был так уверен. - Государь, они применимы во фронтальном столкновении, но неприятель будет атаковать фланги, что сделает их бессмысленными.
   - Верно, стратег, но для этого неприятель должен будет изменить собственную тактику - тактику, которая использовалась вот уже более века.
   - Даже если так, нам нужна будет запасная тактика для нас самих, - сказал Парменион.
   И он ее выработал.
   Кавалерия Филиппа никогда больше не будет применять лобовую атаку на противника; эта задача отойдет новой пехоте, кавалерия же займет позиции на флангах македонской фаланги, чтобы принудить неприятеля самому атаковать македонцев с фронта.
   День за днем всю осень и зиму наращивалось войско. Горожане и крестьяне стекались в Пеллу, чтобы пройти суровое обучение с целью заполучить фригийский доспех, черный нагрудник и шлем с красным гребнем. В середине зимы Парменион отобрал людей в царскую гвардию, в которой каждый воин носил черный плащ из лучшей ткани и обитый бронзой щит с Македонской Звездой по центру. Всё это было куплено на золото Кровсийских копей. Под управлением Аттала копи вновь стали поставлять обильное количество драгоценного металла, и Филипп смог сделать заказы уже по прибытии в Пеллу: на доспехи из Беотии и Фригии, на лошадей из Фракии, на мрамор с юга, на плащи из Фив, а также выписал себе строителей из Афин и Коринфа.
   Казармы теперь были достроены и гвардейцы проживали в них, питаясь различными яствами, употребляя только самое лучшее вино, однако отрабатывая свои привилегии неординарной демонстрацией стойкости и боевой подготовки под приглядом орлиных глаз Пармениона.
   Феопарл и Ахиллас остались при Царе по его возвращении из Иллирии. Повидавшись со своими семьями в Пелагонии и снабдив их достаточным количеством денег до следующей зимы, двое мужчин командовали теперь фалангами пехоты, по две тысячи воинов каждая.
   Ахиллас добился славы в Пеонии, где дал боевое крещение своим войскам прошлой осенью. Пеонийский Царь был убит, войско его рассеялось. Филипп вознаградил Ахилласа мечом с золотым эфесом.
   Весь следующий час Филипп наблюдал за учебными маневрами солдат, затем оседлал своего нового черного жеребца и уехал во дворец в Пеллу.
   Там к нему явился Никанор.
   - Царица разместилась сейчас в провинциальном поместье в Эгее, - произнес он. - Симике сказала, что будет рада ее компании.
   - Как Аудата?
   - Во время переезда ей было дурно, но теперь она здорова. С ней врачи; они по-прежнему обеспокоены из-за ее узких бедер и возраста. Но провидец сказал, что роды пройдут для нее хорошо; по словам Диомаха, у нее будет дочь.
   - Она хотела остаться в Пелле, - проговорил Филипп, - но я сказал ей, что будет лучше переехать на юг. - Он вздохнул. - Она не плохая женщина, Никки. Но я не хочу видеть ее здесь. Этот дворец - для особой невесты.
   - Снова этот сон?
   - Видение продолжает посещать меня, с каждым разом всё мощнее. Теперь я вижу ее яснее, чем тебя сейчас.
   - Она околдовывает тебя, Филипп, - промолвил Никанор, и его глаза выдавали заботу.
   - Если так, то это чары, за которые мужчина готов умереть - или убить. Она говорит мне, что у нас будет сын - муж великой судьбы. И я верю ей. Я должен построить царство, достойное его. Но я не могу сделать этого, пока плачу такой высокий откуп Бардиллу.
   - Что ты будешь делать?
   Филипп улыбнулся. - Уже сделал. Я отменил выплату.
   - Парменион знает об этом?
   - Он что, твой Царь? - прогремел Филипп.
   - Нет, государь; я не это имел в виду. У Бардилла не останется выхода, кроме нападения. Мы готовы к этому?
   - Думаю, готовы, - сказал Филипп. - Настал час для Македонии, и я не отправлюсь на Самофракию как вассал другого правителя. Когда я приведу ее в дом, она станет царицей победоносного народа. Или будет так, или я погибну и не получу ни славы, ни сыновей. - Взяв Никанора за руку, он придвинулся к нему вплотную. - То, что я сейчас сказал, не должно достигнуть ничьих ушей.
   - Я ничего не скажу, - пообещал Никанор. Филипп кивнул.
   - Македония станет свободной, - промолвил Царь.
   После того, как Никанор ушел, Филипп переместился к длинному окну в западной стене и сел там, глядя, как солнце заходит за далекие горные вершины.
   Он не сказал Никанору всего, полностью он не открылся бы никому из людей.
   Началась большая стратегическая игра. Первым будет Бардилл, потом - Фессалия на юге, затем Фракия на востоке. А дальше...?
   Уже после первого вещего сна амбиции Филиппа разрастались с каждым днем. Он стал видеть события по-иному, в более широкой перспективе. Веками великие города-государства стремились распространить свою власть на остальные греческие земли, но всё было тщетно. Могучая Спарта, непобедимая на суше; Афины, хозяева морей; Фивы, сердце Беотии. Никто из них не преуспел надолго. И никогда не смогут, понял Филипп, ибо их мечты были малы, привязаны к их собственным городам.
   Но если целый народ поднимется, станет сильным, самостоятельным и целеустремленным; то города падут, и вся Греция сможет объединиться, чтобы идти на битву под началом единого Царя-воителя.
   И тогда содрогнется весь мир.
   Филипп поежился. "О чем это я думаю?" - изумился он. Почему эти амбиции никогда раньше не проявлялись в нем?
   Потому что теперь ты Царь, прошептал тихий голосок внутри. Потому что ты муж, наделенный силой и властью, мудростью и отвагой.
   К тому времени, как приехал Парменион с докладом, Царь успел употребить несколько кувшинов вина. Он был в приподнятом настроении духа, праздный и веселый, но за остроумным юмором спартанец почувствовал напряжение. Мужчины устроились на скамьях и пили почти до полуночи; и тогда Филипп задал вопрос, которого Парменион давно уже ждал от него.
   - Скажи мне, стратег, готовы ли люди?
   - К чему, государь? - уклонился Парменион.
   - Биться за свободу Македонии.
   - Люди всегда готовы биться за свободу. Но если ты спрашиваешь меня, сможем ли мы одолеть иллирийцев, то я не знаю. Через шесть месяцев у нас будет еще две тысячи подготовленных воинов; тогда я уверенно отвечу, что мы готовы.
   - У нас нет шести месяцев, - ответил Филипп, вновь наполняя свой кубок.
   - Почему же? - сдержанно спросил Парменион.
   - Я отменил выплаты. У нас меньше шести недель до того, как иллирийцы перейдут через горы.
   - Не мог бы ты посвятить меня, какие у тебя были причины на это? - осведомился Парменион.
   - Я потратил деньги на броню и оружие, и для Бардилла ничего не осталось. Мы сможем разбить его?
   - Смотря какую тактику он выберет, и на какой местности придется сражаться. Нам нужна равнина для пехоты, и достаточное пространство для конницы, чтобы ударить по флангам. Ну а остальное, государь, зависит от боевого духа самой армии.
   - Как ты представляешь себе ход сражения?
   Парменион пожал плечами. - Иллирийцы будут атаковать уверенно, предвкушая новую легкую победу. Для нас это будет преимуществом. Но если мы отобьемся, то они построятся в боевой квадрат. После этого всё решит сила, храбрость и воля. Что-то может не устоять, сломаться... у них или у нас. Всё начнется с того, что побежит один человек, паника распространится, ряды дрогнут и распадутся. Их или наши.
   - Ты не прибавил мне уверенности, - проворчал Филипп и отпил вина.
   - Я достаточно уверен, государь. Но даже если мы совпадаем в этом - не может быть полностью гарантированной победы.
   - Как твоя рука? - спросил Филипп, меняя предмет разговора.
   Парменион вытянул левую руку, раскрыл ладонь, показывая Царю покрытое шрамами мясо на ладони. - Она достаточно зажила, государь, чтобы я мог держать ей ремешок щита.
   Филипп кивнул. - Люди до сих пор говорят о том дне. Они горды за тебя, Парменион; они будут сражаться за тебя; они не сдадутся, пока ты будешь вести их. Они будут равняться на тебя - ты и есть боевой дух Македонии.
   - Нет, государь - хоть я тебе и благодарен за такую похвалу. Но они будут смотреть на Царя.
   Филипп улыбнулся, потом расхохотался во весь голос. - Дай мне эту первую победу, Парменион. Она нужна мне. Она нужна Македонии.
   - Я сделаю всё, на что способен, государь. Но давным-давно я получил урок не рисковать в азартных играх и не ставить всё на один кон.
   - Но ты ведь выиграл, - заметил Филипп.
   - Да, - сказал Парменион и поднялся. Он поклонился и вышел из дворца, мысли путались в его голове.
   Почему Царь предпринял такой рискованный шаг? Почему не отсрочил до тех пор, когда исход станет более предсказуемым? Филипп изменился с тех пор, как женщина из сна явилась ему, стал более вспыльчивым и деятельным.
   На следующее утро Парменион созвал всех своих подчиненных командиров и вышел с ними на поле для занятий за пределами Пеллы. Их было двенадцать человек, но главное, среди них были Ахиллас и Феопарл - двое из числа его первых новобранцев.
   - Сегодня мы начнем новую серию занятий по боевой подготовке, - объявил он им, - и люди будут выкладываться так, как никогда раньше.
   - Есть что-то, о чем мы не знаем? - спросил Тео.
   - Армия - как меч, - сказал Парменион. - Только в битве сможешь понять, чего он стоит. И больше не задавай таких вопросов. Присмотритесь к людям, которые состоят у вас в подчинении - определите слабейших и отпустите их. Лучше командовать недоукомплектованным соединением, чем вести в бой труса.
   Он медленно обвел взглядом своих командиров, заглянув каждому в глаза.
   - Натачивайте мечи, - тихо сказал он им.
  
   Линцестская равнина, лето, 358й год до Н.Э.
  
   Две армии разместились в боевом порядке на пыльной равнине в одном дне конного пути в Верхнюю Македонию. Иллирийцы, с десятью тысячами пехоты и тысячей конников, превосходили македонцев числом почти вдвое.
   Филипп спешился и прошел к своим гвардейцам, которые подняли клич, едва он взял щит и занял место в центре их рядов. Парменион остался в седле вместе с Атталом и Никанором, а также четырьмястами всадников, которые терпеливо ждали за его спиной. Спартанец посмотрел поверх голов трех пеших фаланг, где под командой Антипатра разместились еще триста македонских конников; чернобородый воин отдавал своим людям последние распоряжения перед боем.
   - О Геката, - прошептал Аттал, глядя на иллирийские ряды, - там несметное число этих сукиных сынов.
   - Скоро их станет меньше, - заверил его Парменион. Спартанец затянул ремни своего шлема с белым гребнем и вновь посмотрел на вражеский строй, расположенный меньше чем в полумиле впереди.
   Бардилл собрал своих людей в боевой квадрат с кавалерией на правом краю. Парменион понял, что старый волк перехватил первое преимущество, так как плотный строй будет трудно разбить, и на первых стадиях сражения это может непоправимо поколебать дух македонцев.
   - Вперед! - скомандовал Филипп, и гвардия, подняв сариссы, двинулась на врага, фаланги Тео и Ахилласа держались недалеко позади. Парменион поднял руку и тронул коня шпорами, конница пошла за ним, занимая место левее от марширующей пехоты.
   Поднялась пыль, но сильный ветер развеял ее, оставив обзор чистым. Парменион увидел, как гвардия перешла на бег, сердце его забилось чаще, и он осмотрел их построение. Строй по-прежнему оставался плотным, ровным. Это он добился того, чтобы было так.
   - Идут! - прокричал Аттал. Парменион поднял глаза от пехоты и увидел, как по полю скачет иллирийская кавалерия.
   - Помнить про клин! - проорал Парменион, поднял копье и пустил коня в галоп. Македоняне устремились за ним.
   Конники были все ближе и ближе, они уже опустили копья. Парменион поднял свой малый кавалерийский щит, наметил себе противника и позволил себе глянуть вправо и влево. Аттал и Никанор были рядом с ним - и самую малость позади, кавалерия образовала гигантское острие копья. Парменион посмотрел вперед, где прямо на него мчался всадник в желтой накидке верхом на мощном скакуне. Парменион бросил взгляд на его копье, лежащее на холке коня; как только острие прыгнуло вверх, он дернул своего жеребца влево, и копье противника рассекло воздух возле лица Пармениона. В то же время спартанец устремил свое оружие воину в горло, сбив того наземь. Отразив другое острие щитом, он вонзил свое копье в открытый живот иллирийского всадника. Когда тот пал, копье Пармениона осталось вместе в нем. Тогда спартанец выхватил меч и принялся прорубать себе дорогу вглубь вражеских рядов.
   Македонская конница разбила иллирийскую, которая пыталась галопом вырваться из боя и перестроиться. Но едва им это удалось, как Антипатр набросился справа и ударил им по флангам. Пойманные в западню, иллирийцы дрались теперь только за свои жизни. Меч звякнул по шлему Пармениона, копье скользнуло по нагруднику, оставив продольный порез на ключице. Его собственный меч взмывал и падал, поднимая в воздух брызги крови.
   Постепенно иллирийцы были сжаты в плотную массу, большинство в которой не могло вступить в бой, стиснутые своими же товарищами. Лошади падали, придавливая вопящих воинов, и кавалерийский бой подошел к концу - иллирийцы пробивались на юг и покидали поле. Антипатр кинулся за ними, но Парменион, Аттал и Никанор созвали своих людей и перестроились за сражавшимися рядами.
   У Филиппа не было времени наблюдать за столкновением кавалерии. Когда гвардия подошла на тридцать шагов к иллирийским передним рядам, он приказал встать. Фаланга замедлилась, потом остановилась, позволив отряду Тео занять место слева, а людям Ахилласа - отойти, чтобы пресечь возможную атаку с правого фланга.
   Теперь они были близки настолько, что могли видеть лица врагов, а также стену из копий и щитов, которая ждала их.
   - К победе! - воскликнул Филипп.
   Строй двинулся вперед, триста щитов в ширину и десять в глубину. Когда они приблизились к иллирийскому боевому квадрату, воины переднего ряда остановились еще раз, встав в упор - сариссы наготове, острия сияют на солнце. Воины второго ряда подняли древки этих длинных копий и по приказу, который прокричал Филипп, побежали и вонзили огромное оружие во вражеские ряды. Железные наконечники сарисс пронзали щиты и нагрудники, сбивая людей с ног. Затем копья отошли назад, чтобы ударить еще раз, по второму ряду.
   При том первом ударе Филиппу показалось, что иллирийцы вот-вот дрогнут и побегут, такая паника охватила неприятеля. Но тут иллирийский воин, пронзенный в живот, схватил руками пробившую его сариссу и упал на нее. Остальные были воодушевлены такой самоотверженностью и последовали его примеру, хватая древки копий и делая их бесполезными.
   - Копья наземь! - приказал Филипп, и первые ряды положили сариссы, вытащив короткие мечи. - Вперед! - прокричал Царь. Македонцы снова двинулись в атаку, перешагивая тела убитых иллирийцев. Но теперь ход сражения изменился, и наступающих остановила иллирийская стена щитов; македонцы падали под ударами копий гоплитов Бардилла.
   Ахиллас, который отошел назад, видел, как атака захлебывается.
   - Копья наизготовку! - скомандовал он и повел своих людей во вторую волну атаки, чтобы помочь Филиппу на правом краю.
   Вновь иллирийцы падали замертво, сариссы открыли их ряды, но вскоре вновь стали бесполезны, и теперь уже все три македонские фаланги были связаны в смертельном бою.
   Парменион со своей кавалерией ждал поодаль и наблюдал за происходящим с растущим беспокойством.
   - Не пора ли нам вмешаться? - спросил Никанор.
   - Еще нет, - ответил Парменион.
   - Но они сдерживают нас, и у них еще тысячи солдат в запасе. Наше ожидание приведет к отступлению, когда они контратакуют.
   - Еще нет, - повторил Парменион. Он посмотрел на смешавшуюся человеческую массу, всем сердцем желая быть там, надеясь, что Тео вспомнит маневры, которые они так много раз отрабатывали с ним.
   Македонский строй перед Филиппом прорвал отряд иллирийцев. Царь выбежал вперед, вонзил меч в пах ведущего воина, который тут же повалился с истошным воплем. Филипп перескочил через него, ударив второго воина щитом в лицо. Гвардия сдвинула щиты вокруг него, но теперь Царь оказался в переднем ряду, прямо напротив вражеских мечей и копий.
   Слева от Царя Тео прокричал, наконец, приказ, которого Парменион так долго ждал.
   - Построение семь! Построение семь!
   Воины слева отодвинулись назад, а стоявшие справа сомкнули щиты, устремившись вперед, подвинув фалангу и отделившись от гвардии щитоносцев. Едва между отрядами образовалась брешь, иллирийцы тут же ринулись вперед, как вода прорывается сквозь пролом в дамбе.
   - Сейчас! - прокричал Парменион, и македонская конница пустила лошадей в галоп, целя в проем и в сломавших строй иллирийцев. Слишком поздно солдаты поняли, что их ждет, и попытались перестроиться. Но македонские воины были теперь с двух сторон, а прямо на них мчалась кавалерия.
   Иллирийцы были суровыми мужами, закаленными в войнах. Насколько могли, они выровняли стену щитов и стали ждать. Но кавалерия пробилась сквозь эту стену в самое сердце иллирийского боевого квадрата.
   Теперь всё пришло в хаос и смятение - строй сломан, македонцы, по-прежнему в строю, прорубались теперь к Бардиллу и его военачальникам.
   Старый Царь твердо стоял на ногах, его личная гвардия плотно обступила его. Но сражение уже превратилось в резню, напирающие македонцы убивали иллирийских гоплитов сотнями.
   Бардилл предпринял последний отчаянный шаг, приказав гвардии атаковать строй, в котором стоял Филипп; но отряды Феопарла и Ахилласа встали у них на пути, ударив по флангам. Однако даже после этого четверо выживших прорубились к Филиппу. Царь сразил первого выпадом в горло, гвардейцы перехватили оставшихся троих, и те погибли под ударами множества мечей.
   Бардилл ожидал смерти, выхватив меч и подняв свой тяжелый щит. Но по приказу Филиппа македонцы отошли назад.
   - Подойди же, Отец, - позвал его Македонский Царь. Бардилл вздохнул. Спрятав меч в ножны, он прошел через последнюю линию своих телохранителей и встал перед своим зятем.
   - Полагаю, ты хочешь, чтобы я встал на колени, - проговорил старик.
   - Царь не должен преклоняться перед другим Царем, - ответил Филипп и вогнал свой меч в ножны. - Не ты ли сам учил меня этому?
   - Что ты потребуешь от меня?
   - Я лишь хочу, чтобы мне вернули мое царство. Все иллирийцы и их потомки вернутся в Иллирию. Оставив откуп - и ты доставишь его мне.
   - Ты прошел длинный путь за короткий срок, сын мой. И отменно сражался. Что теперь будет с Аудатой? Ты бросишь ее?
   Филипп увидел страдание в глазах Бардилла, подошел к нему и положил руки на плечи. - Она дорога мне, - заверил его Филипп, - и она ждет дитя. Теперь у нее есть свое имение, на берегу моря. Но я отправлю ее навестить тебя, когда ребенок родится.
   Бардилл кивнул, и повернулся к Пармениону, который спешился и подошел к ним. - Похоже, ты был мне всё-таки нужен, спартанец, - сказал он с натянутой улыбкой.
   Парменион ничего не ответил, но низко поклонился.
   Старик повернулся и зашагал к выжившим телохранителям.
   В этот момент грандиозный возглас пронесся по рядам македонцев, и Филипп не заметил, как оказался вдруг на плечах своих гвардейцев, и те уже несли его с поля боя.
   Парменион остановился и осмотрел место битвы. Всюду лежали тела людей и лошадей; в тот момент казалось, что их не сосчитать. Позже он узнает о потерях македонцев в количестве семисот человек убитыми, включая Ахилласа и Петара. Но в этот день погибли шесть тысяч воинов неприятеля, и мощь Иллирии была невосполнимо надломлена.
   - Помоги мне, - раздался голос у него под ногами, и Парменион посмотрел вниз и увидел Григерия, лицо которого превратилось в кровавую маску. Меч разрубил его лоб, выбив оба глаза, глубокая рана зияла также внизу живота. Кровь вытекала из него вместе с жизнью.
   Парменион опустился перед умирающим, положил его голову себе на колени.
   - Мы победили? - спросил Григерий.
   - Да, мы победили, - произнес Парменион.
   - Кто ты? - прошептал иллириец слабеющим голосом.
   - Я... Савра.
   - О боги, сколько крови застит мне глаза. Вытри их мне. Я ничего не вижу.
   - Спокойно, друг. Ложись на спину. Не шевелись. Тебе больше не за что сражаться.
   Григерий снова затих, и Парменион подумал, что он умер. Но он заговорил вновь. - Я... думал, мы... проиграем. Знаешь, как они называют... Спартанца? Гибель Народов. Он уничтожил свой родной город. Всюду, где проходит он... идет смерть. Но не в этот раз, так, Савра?
   Голова Григерия опустилась, и последний вздох вылетел из его горла.
   Печаль ужалила спартанца, он встал и посмотрел на солнце. Там кружили стервятники, предвкушая пир.
  
   Храм, лето, 357 год до Н.Э.
  
   Дерая сидела у постели Тамис и ждала неизбежного. Старуха не принимала пищу уже больше недели и не говорила несколько дней. Когда Дерая взяла ее руку, та была горячей и сухой, кожа да кости. Плоть Тамис таяла день за днем, а ее глаза принимали все более зачарованное, отстраненное выражение, наполняя Дераю печалью.
   Она пыталась направить свои силы для спасения умирающей, но чувствовала, как Тамис противится ей.
   Полночь была близка, когда старая жрица наконец умерла. Не было никакого движения или звука, говорящего о ее уходе. На мгновение душа ее слабо замерцала, а в следующее уже ушла в небытие. Дерая не заплакала, но грусть переполнила ее. Покрыв лицо Тамис, она вернулась в свою комнату и забралась в постель.
   Левкион принес к постели кувшин с водой и блюдо с фруктами. Но она не хотела ни пить, ни есть, и сразу же погрузилась в глубокий сон.
   Звуки музыки пробудили ее, и она открыла глаза, увидев незнакомую картину. Она оказалась на берегу большого озера, образующего естественную чашу в центре между высоких, покрытых снегами горных вершин. Рядом сидела женщина изумительной красоты, высокая, с элегантными формами, облаченная в расшитый золотом хитон.
   - Тамис? - прошептала Дерая.
   - Да, когда-то я была ею, - ответила жрица, и вытянула руку, коснувшись Дераи. - Что я могу тебе сказать? - спросила она. - Как я могу вымолить твое прощение? Мне не следовало лгать и вмешиваться в твою судьбу. Гордыня - это не дар Истока, а я пала ее жертвой. Но у нас мало времени, Дерая, а мне необходимо так много рассказать тебе. Все эти древние врата меж континентами и океанами, что я показала тебе, - ты не должна ими пользоваться. Ты не должна столкнуться с Темным Богом или его слугами, они испортят тебя.
   - Я могу сражаться с ними в одиночку, - ответила Дерая. - Именно к этому ты меня и готовила.
   - Прошу, Дерая, выслушай меня! Покинь Храм. Разыщи Пармениона. Делай все, что захочешь - только не следуй по моему пути.
   Дерая рассмеялась. - Где были твои сомнения, Тамис, когда ты направляла ко мне всадников, когда я была связана и лежала поперек седла их вожака? Где были они, когда ты незримо витала надо мной и блокировала мои страхи, подталкивая бежать с Парменионом и быть проклятой за это?
   Тамис отпрянула от гневного порыва спартанки. - Нет, прошу! Я молила тебя о прощении. Пожалуйста!
   - О, Тамис, мой добрый друг, - мягко сказала Дерая, с холодными глазами. - Я даю тебе свое прошение. Но я видела, как ты прервала предыдущее Рождение Темного. Как хитроумно - проникнуть в сознание девушки и заставить ее броситься с башни. Возможно, этот же способ я изберу и в этот раз. Я подумаю над этим.
   - Прекрати! Молю, Дерая. Я ошибалась. Не повторяй моих ошибок.
   Дерая прикрыла глаза. - Я должна остановить Рождение Темного. Ты отняла мою жизнь, Тамис, - ты лгала, обманывала, манипулировала. Если Темный Бог победит, то все это будет напрасно. А я этого не хочу! Я спартанка и не сдамся в этой битве. А теперь, - сказала она, взяв женщину за руку, - расскажи мне все, что знаешь о Темном Рождении.
   - Не могу!
   - Ты передо мной в долгу, Тамис! За все, что я потеряла. Говори. Или, клянусь, я принесу смерть Филиппу Македонскому, и всем прочим приспешникам Темного Бога.
   Слезы выступили на глазах Тамис. - Ты мое наказание, - прошептала она. - Ты - перерожденная Тамис.
   - Скажи мне то, что я должна знать, - велела Дерая.
   - Ты обещаешь, что не станешь никого убивать?
   - Обещаю, что никогда не опущусь до убийства.
   Тамис вздохнула. - Что ж, я поверю тебе, хоть душа моя будет проклята, если ты обманешь меня. Ты видела события в Македонии? Конечно видела. Возвышение Филиппа, рождение нации. Это рождение возвещает о приходе Темного Бога. Его телесное воплощение появится на Самофракии, в Ночь Третьей Мистерии Высокого Лета; всё готово к этому. Его матерью станет Олимпиада, дочь Неоптолема, Царя Эпирского. Отцом будет Филипп Македонский. Он уже был околдован, приворожен к ней. У тебя будет лишь одна возможность добиться успеха. Чтобы Темный Бог родился на свет, все должно случиться в определенный момент, когда звезды располагаются в особом порядке, и это будет длиться лишь один час в ту самую ночь. Если ты отважилась избрать этот путь, то тебе надлежит отправиться на Самофракию и сорвать церемонию.
   - Высокое Лето - это лишь десять дней, начиная с нынешнего, - сказала Дерая. - Как мне попасть на Самофракию вовремя?
   - Врата, что я показывала тебе, ведут к путям между миров, между времен. Слушай меня, Дерая, ибо это последний раз, когда ты видишь меня, и потому ты должна хорошо усвоить мой последний урок.
  

***

   Дерая открыла глаза и увидела рассвет, озаряющий небо, и отступающие перед ним звезды. Она встала, налила себе кубок воды и медленно выпила его.
   Самофракия, Остров Мистерий. Она вздрогнула. Тамис однажды назвала это место владениями Темного Бога. Мысль о путешествии вызвала сильнейший приступ страха, почти паники... но Парменион будет там, вдруг поняла она. Впервые за почти четверть века они снова будут вместе. Но что дальше? Она уже не та огневолосая девица-подросток, которую помнил Парменион, а он - не тот застенчивый юноша, который готовился стать воином. Их разделяло теперь нечто большее, чем время. Однако хорошо будет вновь побыть рядом с ним еще раз.
   Со смешанными чувствами наблюдала она за успехами Филиппа: сначала, в прошлом году, победа над иллирийцами; затем, поход в Фессалию, дабы укрепить южные границы, вторжение в Пеонию и осада города Амфиполь.
   Теперь волки великих городов смотрели на Македонию совсем другими глазами. Если раньше они видели перед собой лишь овцу, которую доят либо ведут на убой, то теперь они имели дело со львом - молодым и сильным, гордым и дерзким.
   Гордость Дераи за достижения Пармениона была омрачена печалью, ибо чем могущественней становилась Македония, тем страшнее будут последствия восхождения Зла на престол.
   Страх охватил ее. Она почувствовала себя ребенком, который видит лесной пожар, огромную стену пламени, которая вспыхнула, чтобы испепелить весь мир. "И как мне остановить это?" - терялась она в сомнениях. Взглянув вниз, она увидела кубок с водой в своей руке. Тут она улыбнулась и прошла в комнату Тамис.
   - Я сдержу данное тебе обещание, Тамис. Я не буду убивать. Но если приспешники Темного Бога явятся за мной, они умрут. Потому что в этом меня ничто не связывает.
   Одеяло по-прежнему покрывало тело. Когда Дерая его откинула, то увидела лишь распавшийся скелет, истлевшие кости. Когда она поднимала одеяло, череп покачнулся на подушке и упал на пол, разбившись на мелкие осколки.
  
   Самофракия, Лето, 357 год до Н. Э.
  
   Переправа была спокойной, и судно плавно вошло в док, три ряда гребцов опустили весла в воду, чтобы замедлить это продвижение. Моряки швырнули канаты людям, ждавшим на причале, и огромный корабль был пришвартован к берегу.
   Филипп сошел по трапу, за ним высадился Парменион.
   - Я едва могу сдержать свое возбуждение, - произнес Царь, когда они вдвоем ступили на твердую землю, взирая на поросшие деревьями холмы. - Как думаешь, она уже здесь?
   - Не знаю, государь, - ответил Парменион. - Но мне не по душе, что так мало стражи. Тут могут быть убийцы, нанятые любым из наших врагов.
   Филипп рассмеялся и легонько толкнул Пармениона в плечо. - Ты чересчур беспокоен. Мы всего лишь путешественники, странники, наемники. Лишь несколько человек знают о моих планах.
   - Антипатр, Аттал, Никанор, Феопарл, Симике... одни боги знают, кто еще, - проворчал Парменион. - Всего одно неосторожно оброненное слово может погубить тебя.
   Филипп хмыкнул. - Этого не случится, друг мой; так предначертано богами. И, как бы там ни было, со мной прибыл для защиты сам Македонский Лев. - Он снова засмеялся над беспокойством Пармениона. - Знаешь, тебе, пожалуй, стоит подумать, не взять ли жену - или любовницу. Ты чересчур серьезен.
   Высокая женщина в черных одеждах подошла к ним, низко кланяясь.
   - Добро пожаловать на Самофракию, государь Филипп, - сказала она.
   - Прекрасно, - прошептал Парменион. - Парад, наверное, уже подготовлен. - Женщина насмешливо посмотрела на него, затем снова переключилась на Филиппа.
   - Сегодня вечером будет дан пир в твою честь, а завтра состоится охота в верхних холмах.
   Филипп взял ее за руку, поцеловал ладонь. - Благодарю тебя, благородная женщина. Это для меня большая честь быть встреченным посланницей такой грации и красоты. Но как ты узнала о моем прибытии?
   Женщина улыбнулась, но не ответила.
   Она провела их через наводненный народом городской порт к месту, где ожидали еще две женщины, держащие за удила двух белых жеребцов. Первая из них указала в сторону белостенного дворца, что стоял в миле к северу. - Ваши покои готовы, о благородные мужи. Надеюсь, эти кони придутся вам по душе.
   - Благодарю, - ответил Филипп. Животные были хороши на первый взгляд, но грудь у обоих была неширокой, а это, как знал Филипп, означало мало места для легких и сердца, и, следовательно, им недоставало силы и выносливости.
   Двое мужчин оседлали коней и медленно поехали ко дворцу, женщины сопровождали их пешком.
   В полях слева и справа лошади щипали траву. Они были тонконоги, многие из них - с выгнутыми спинами, позвонки выпирали на них, делая их неудобными для верховой езды.
   Филипп с трудом скрывал свое отвращение. - Зачем вообще содержать этих бесполезных животин? - спросил он Пармениона.
   Спартанец откинулся в седле. - Повозки и колесницы, государь, но не всадники. Очевидно, они не обучаются верховой езде.
   Царь хмыкнул. Ничто так не печалило македонца, как плохое коневодство.
   Бодрое настроение вернулось к нему во дворце, где их встретили еще три прекрасных женщины, одетых в зеленое и желтое. - Здесь что, совсем нет мужчин? - спросил он.
   - Только ты и твой спутник, государь, - ответила одна из них. Их провели в роскошные покои с покрытыми шелком постелями и обшитыми золотом занавесками.
   - Если тебе будет что-то угодно, господин, то стоит лишь спросить, - сказала молодая девушка с волосами цвета воронова крыла.
   Филипп ухмыльнулся и взял ее за талию. - А что именно значит "что угодно"? - спросил он.
   Ее рука скользнула ему под тунику, лаская кожу с внутренней стороны его бедра. - Это значит ровно то, что ты захочешь, что бы это значило, - сказала она.
   Парменион прошел к окну, откинул занавески и устремил взор на луга и поля. Он до смерти устал и хотел лишь принять ванну. Услышав за спиной хихиканье девицы, он тихо выругался.
   - Что с тобой, стратег? - спросил Филипп, и Парменион обернулся к нему. Девицы ушли.
   - Меня просто бесит этот якобы покой.
   - Прими мой совет. Насладись обществом этих женщин, это полезно для духа.
   - Может быть, я так и сделаю, - сказал ему Парменион.
   Филипп наполнил две чаши вином из кувшина с низкого столика и протянул одну Пармениону. - Посиди со мной немного, дружище, - сказал Царь, знаком приглашая Пармениона сесть на скамью. - Когда я был в Фивах, мне рассказывали о твоей любви к жрице по имени Фетида...
   - Я не желаю говорить об этом, государь.
   - Ты никогда не говорил мне ни о ней, ни о другой женщине, которую любил. Почему?
   Парменион тяжело сглотнул и отвел глаза. - Какой смысл говорить о прошлом? Что это даст?
   - Иногда это дает выпустить пар, Парменион.
   Военачальник закрыл глаза, отгоняя наплыв воспоминаний. - Я... любил двух женщин. Обе, каждая по-своему, умерли из-за меня. Первую звали Дерая, и она была спартанкой. Из-за нашей... любви... ее принесли в жертву: бросили в море у берегов Азии. Второй была Фетида; ее убили головорезы, подосланные Агесилаем. Других не было. Никого больше я не полюблю, чтобы никто снова не погиб из-за меня. Теперь, если это устроит тебя, государь, я бы предпочел...
   - Это не устроит меня, - перебил Филипп. - То, что люди умирают, - это факт жизни. Моя первая жена, Фила, умерла всего через год после свадьбы. Я боготворил ее; в ночь, когда ее не стало, я хотел перерезать себе горло и отправиться за ней в Аид. Но я не сделал этого - и теперь нахожусь здесь, чтобы встретиться с женщиной из снов.
   - Я рад за тебя, - холодно проговорил Парменион. - Но мы разные люди, ты и я.
   - Не такие уж и разные, - перебил Филипп. - Просто ты носишь броню не только на теле, но и на душе. Я младше тебя, мой друг, но в этом я по сравнению с тобой как отец перед сыном. Тебе нужна жена, тебе нужны свои сыновья. Не отказывай себе в любви. Твой отец, кем бы он ни был, преподнес тебя миру, как великий дар. Ты - его бессмертие. Твои сыновья, в свою очередь, станут тем же самым для тебя. Хорошо, я оставлю свои нравоучения на сегодня. Приму ванну, а потом пошлю за той крутобедрой девицей. Ну а ты, полагаю, пойдешь изучать дворцовые окрестности на предмет естественных укрытий и затаившихся там головорезов.
   Парменион рассмеялся задорным, бодрым смехом. - Ты чересчур хорошо меня знаешь, молодой отец.
   - Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы ты пришелся мне по душе, а это само по себе большая редкость, - сказал Филипп.
   Парменион прошел через дворцовые сады к холмам, возвышавшимся над заливом. Там он увидел стадо овец и зеленого мальчишку, стерегущего их. Мальчишка замахал руками. Парменион улыбнулся ему и пошел дальше, вдоль стены из высушенных кирпичей, которая поднималась к вершине холма. Он вышел к роще деревьев, кроны которых украшали розовые и белые бутоны, сел в их тени и задремал.
   Проснувшись, он увидел высокую стройную женщину, которая шла к нему. Он встал, напрягая глаза, чтобы увидеть ее лицо. Лишь на миг ему привиделось, что ее волосы меняют цвет. На первый взгляд они были цвета солнца, чуть тронутые серебром, но когда он взглянул на них еще раз, они были черными. Должно быть, игра света, подумал он. Он поклонился, когда она подошла. На первый взгляд ее одежды казались черными как ночь, но вот она пошевелилась - и складки поймали свет, став насыщенно синими, как океанские воды. Ее лицо было скрыто вуалью - знак недавней утраты.
   - Добро пожаловать, странник, - сказала она удивительно знакомым и в то же время волнующим голосом.
   - Это твоя земля, госпожа?
   - Нет. Всё, что ты видишь здесь, принадлежит госпоже Аиде. Я здесь тоже чужестранка. Откуда ты?
   - Из Македонии, - ответил он.
   - А где был до этого?
   - Спарта и Фивы.
   - Так ты солдат?
   - Это так заметно? - спросил он, потому что сейчас на нем был лишь простой голубой хитон и сандалии.
   - Твои голени светлее, чем икры, из чего я могу заключить, что обычно они прикрыты поножами. Твой лоб тоже загорел не так сильно, как остальное лицо.
   - Ты очень наблюдательна. - Он попытался разглядеть лицо под вуалью, но в итоге сдался. Глаза, которые он различил за тканью, показались ему темными, как опалы. - Ты посидишь со мной недолго? - спросил он вдруг, удивляя самого себя.
   - Здесь приятно, - мягко сказала она. - Я останусь с тобой на некоторое время. Что привело тебя на Самофракию?
   - У меня есть друг - он прибыл сюда, чтобы встретиться с будущей невестой. А откуда ты?
   - Я живу за морем в Азии, но много путешествую. Давно я не была в Спарте. А когда ты там жил?
   - Я провел там все свое детство.
   - Твоя жена тоже спартанка?
   - У меня нет жены.
   - Тебе не нравятся женщины?
   - Конечно нравятся, - мягко ответил он. - Мужчин-любовников у меня тоже нет. У меня... была жена. Ее звали Фетида. Она умерла.
   - Она была твоей самой большой любовью? - задала вопрос женщина.
   - Нет, - признался он, - но она была хорошей женщиной - верной, любящей, храброй. Но почему мы все говорим обо мне? Ты носишь траур? Или можешь поднять вуаль?
   - Я в трауре. Как тебя зовут, солдат?
   - Друзья зовут меня Савра, - сказал он, не желая открыть ей имя, которое с трепетом шептали в городах по всему миру.
   - Будь счастлив, Савра, - сказала она, изящно вставая.
   - Тебе уже пора? Я... мне приятно беседовать с тобой, - нескладно пробормотал он.
   - Да, мне пора.
   Он встал и подал руку. На миг она отстранилась, но потом дотронулась до его пальцев. Парменион почувствовал, как учащается его пульс, ему до смерти захотелось протянуть руку и откинуть вуаль. Он поднял ее руку к губам и поцеловал, затем с неохотой отпустил ее.
   Она ушла без слова, и Парменион тяжело опустился на землю, удивленный собственными чувствами к незнакомке. Возможно, разговор с Филиппом оставил глубокий отзвук в его душе, подумалось ему. Теперь она скрылась за склоном холма. Вдруг он побежал, чтобы в последний раз поймать взглядом ее удаляющийся силуэт.
   Она шла к дальним лесам, и когда свет солнца упал на нее, ему вновь показалось, что ее волосы были рыже-золотыми.
  

***

   Внезапно начавшиеся подергивания мышц левой руки разбудили Филиппа за час до рассвета. Он посмотрел на золотоволосую девицу, которая спала у него на бицепсе, и осторожно освободил свою руку. Кто-то зашевелился справа от него. Вторая девушка, темноволосая и прекрасная, открыла глаза и улыбнулась ему.
   - Ты хорошо спал, господин? - спросила она, скользя пальцами по его животу.
   - Превосходно, - ответил он, обхватив пальцами ее запястье. - Но теперь мне нужны ответы на кое-какие вопросы.
   - А эти вопросы не могут подождать? - прошептала она, повернувшись к нему всем телом.
   - Не могут, - сказал он ей строго. - Кому принадлежит этот дворец?
   - Госпоже Аиде.
   - Это имя мне ничего не говорит.
   - Она - Верховная Жрица Мистерий, - сказала девушка.
   - Что ж, дорогуша, скажи ей, что я желаю видеть ее.
   - Да, господин. - Девушка отбросила одеяло и встала. Филипп посмотрел на ее длинную спину и тонкую талию, взгляд соскользнул на крутые бедра и совершенные ягодицы.
   - Сейчас же! - приказал он строже, чем требовалось. - Быстро иди!
   Блондинка проснулась и сладко зевнула. - Вон! - прорычал Филипп. - И велите кому-нибудь принести кувшин с холодной водой. - Когда они ушли, Царь встал, протер глаза, подавляя пульсации в своей голове, и отдернул занавески широкого окна.
   Солнечный свет пронзил его мозг, и он отвернулся с проклятьем на устах. Вино было крепким, но ему было плохо из-за черных зерен, которые он так отчетливо запомнил. Девушки принесли их в маленьких серебряных коробочках, и дали их Филиппу после первого акта любовных утех. Семена иссушали язык, но воспламеняли разум и тело. Цвета казались невыразимо яркими, а осязание, вкус и слух усилились во сто крат. Сила Филиппа возросла - а вместе с ней и аппетиты.
   Но теперь голова его раскалывалась, тело ослабло. Последнее ощущение было ему особенно неприятно.
   Одевшись в чистый темно-зеленый хитон, он сел на скамью и стал ждать, когда принесут воды. Темноволосая девушка принесла ее, и он принялся жадно пить. Она поднесла ему серебряную коробочку, откинув крышку и показывая темные сухие семена.
   - Они восстановят твою силу, - пообещала она.
   Он сильно мучился, однако отстранил ее в сторону. - Что насчет Великой Жрицы? - спросил он.
   - Она будет здесь вечером, господин. Я скажу ей о твоем приглашении.
   - Сколько еще гостей в этом дворце?
   - Сейчас только одна - госпожа Олимпиада.
   - Олимпиада? Откуда она?
   - Из Египта, господин. Она - дочь Царя.
   - Тогда я повидаюсь с ней, - сказал Филипп.
   Девушка, похоже, испугалась - а затем забеспокоилась. - Нет, господин, это запрещено. Она проходит Ритуал Союза. Ни один мужчина не должен видеть ее до назначенной ночи - в особенности ее нареченный. Боги ослепят его за это!
   - Пришли ко мне Пармениона.
   - Его нет во дворце, господин. Его видели бегающим на холмах на рассвете.
   - Тогда скажи ему, когда он вернется, - буркнул Филипп. - А теперь оставь меня!
   После того, как она ушла, Филипп на миг почувствовал стыд за то, что так грубо говорил с ней, но он был так раздражен, что это чувство очень скоро прошло.
   Он целый час ходил по комнате взад-вперед, потом позавтракал грушами и козьим сыром и вышел на луг возле дворца. Его настроение не улучшилось, когда он увидел там лошадей, тонконогих и малахольных. Он расположился у широких ворот и стал смотреть на холмы, где паслись козы и овцы, за которыми приглядывал тощий мальчишка.
   Что с тобой такое, Филипп? Женщины были на удивление покладисты и изобретательны в постели. Обычно, после ночи любовных утех, он просыпался и чувствовал себя как молодой Геракл. Это всё те проклятые семена, подумал он. Никогда больше! Он увидел бегущего по склону Пармениона и окликнул его. Спартанец замедлил бег.
   - Доброе утро, государь. Ты рано поднялся.
   - Я бодрствую уже несколько часов, - сказал Филипп. Парменион облокотился о забор, растягивая мышцы икр. - Ты по-прежнему быстр, Леон. Думаю, ты сможешь обогнать любого даже сейчас.
   - Если б это было так, государь. Но я не пытаюсь одурачить себя. Что-то не так?
   - Это так заметно?
   - Ты похож на тучу.
   - Это всё из-за ожидания, Парменион. Два года я ждал этот день, и теперь я не могу больше вынести этого. Она здесь. Ее зовут Олимпиада... и мне нельзя увидеть ее. Боги, видишь ли! Я - Филипп! И я получу то, что хочу!
   Парменион кивнул. - Мы пребываем здесь всего день, государь. Потерпи. Ты говорил, что это предначертано богами, так пусть все идет своим чередом. Почему бы тебе не побегать немного? Это прояснит твои мысли.
   - Я погоняюсь с тобой вон до той рощи, - сказал Филипп, внезапно пустившись бегом. Утренний бриз приятно веял в лицо, и гонка вновь вернула ему радость жизни, а головная боль пропала. Он услышал Пармениона прямо у себя за спиной и ускорился, устремившись к вершине холма. Для него ничего не значило то, что спартанец бегал перед этим уже больше часа. Главным для него сейчас было само соревнование. Он перемахнул через низкий валун и побежал к деревьям в ста шагах впереди. Его дыхание стало более прерывистым, и он почувствовал тепло в мышцах икр, но также услышал спартанца у себя за спиной. Он замедлил бег. Парменион поравнялся с ним. Филипп вытянул руку и толкнул Пармениона, лишив равновесия. Спартанец оступился и чуть не упал, уступив Филиппу самую малость перед первым деревом, добежав до которого тот постучал по стволу ладонью.
   - Нечестная тактика! - крикнул Парменион.
   - Победа, - тихо ответил Филипп, повалившись на землю и раскинув руки, с красным лицом и частым сбивчивым дыханием. Он восстановил силы за несколько минут, и тогда двое мужчин расположились в тени, рассматривая поля и горы, однако глаза Филиппа то и дело возвращались к белому мраморному дворцу.
   - У меня будет такой же дом, - произнес он. - Даже боги почтут за честь жить в нем. Однажды у меня будет всё это, Парменион.
   - Это всё, чего ты желаешь, государь?
   - Нет. Чего хочет всякий мужчина? Приключений. Власти. Я часто думаю о Бардилле - старый, увядший, почти что мертвый. Я смотрю на себя и вижу молодое, сильное тело. Но меня не одурачишь, Парменион. Бардилл - это отражение того, каким станет Филипп. Я хочу прожить свою жизнь по-полной. Не хочу, чтобы сожаление омрачало мой старческий рассудок.
   - Ты многого хочешь, Филипп, - мягко произнес Парменион. - Сожаление посещает всех - даже Царей.
   Филипп посмотрел на Пармениона и улыбнулся. - Два года я просил тебя называть меня просто по имени, когда мы одни - но ты ждал до этого дня. Почему?
   Спартанец пожал плечами. - Нынче вообще странные дни. Вчера ты говорил со мной как отец. Потом я встретил женщину и испытал чувство, которого не знал вот уже десять лет. Сегодня я чувствую себя... иначе - снова как молодой мужчина.
   - Ты переспал с ней?
   Парменион усмехнулся. - Порой, Филипп, твоя предсказуемость изумляет меня. Нет, я не переспал с ней. Но, честно говоря, хотел бы. И это желание было мне чуждо уже очень давно. Кстати, сколько женщин ты имел прошлой ночью в своих покоях? Судя по звукам, там у тебя была целая труппа танцовщиц.
   - Да всего двадцать или тридцать, - ответил Филипп. - Так как зовут ту женщину?
   - Не знаю.
   - А где она живет?
   - И этого я не знаю.
   - Ясно. Не думаешь, что так тебе будет сложно продолжить с ней отношения? Как она хоть выглядит?
   - На ней была вуаль.
   - Итак, великий полководец Парменион покорен женщиной, лица которой не видел и имени которой не знает. Мне не дано понять, отчего ты так возбудился. У нее красивые ступни?
   Парменион непроизвольно рассмеялся. Он лег на траву и посмотрел в небо. - Я не видел ее ног, - сказал он. Снова послышался его смех; он был заразителен, и Филипп тоже захохотал, и его плохое настроение улетучилось.
   Через некоторое время мужчины вернулись во дворец, где Царь позавтракал во второй раз. Темноволосая девушка явилась к нему после полудня. - Госпожа Аида желает видеть тебя, господин, - сказала она. Филипп последовал за ней по длинному коридору в покой с высокими потолками, вдоль стен которого стояли статуи обнаженных женщин. Женщина ждала его у южного окна, она обернулась как только Филипп вошел. Она была одета в темный плащ с капюшоном, лицо ее было белым, как слоновая кость. Филипп тяжело сглотнул, узнав в ней незнакомку из своего первого сна.
   - Наконец-то мы встретились, - произнесла она.
   - Где моя невеста? - прошептал Филипп.
   - Она будет ждать тебя, - сказала женщина в капюшоне. - Завтра, в ночь Третьей Мистерии, ее введут в твои покои. Но ты должен кое-что выполнить, Царь Македонский.
   - Скажи, что.
   - Ты не пойдешь к ней до третьего часа после полуночи; ты не должен видеть ее до того. И в тот назначенный час она зачнет от тебя сына - ни мигом ранее, ни минутой позднее. Вы должны будете возлечь вместе в третьем часу. Если это не будет выполнено, то браку не бывать.
   Филипп рассмеялся. - Думаешь, у меня трудности по этой части?
   - Надеюсь, что нет, Филипп, - холодно ответила она. - Но от этого многое зависит. Твой сын станет более могучим воином, чем все, кто был до него... но только если он будет зачат в третий час.
   - Как я уже сказал, не вижу причин беспокоиться.
   - Ну так я дам тебе две. Если ты не выполнишь этого, то все твои мечты о славе обратятся в ничто; боги оставят тебя. И, во-вторых, у тебя уже есть сын: Арридей. Он скуден разумом, слаб ногами; его мать умерла, рождая его на свет. Кроме этого единственного шанса, Филипп, все, кто родятся от тебя в грядущем, будут дочерьми. То, что я даю тебе сейчас, это шанс - твой единственный шанс - зачать идеального наследника.
   - Как ты узнала об Арриадее? - спросил Филипп.
   - Я знаю все твои тайны. Я знаю все тайны мира. Готовься, Царь Македонский. Олимпиада будет ждать тебя.
  

***

   Аида наблюдала, как македонец развернулся и вышел из комнаты. Когда дверь закрылась за ним, она вернулась к своему стулу с высокой спинкой и села, мысли ее были неспокойны, чувства смешались.
   Филипп был могучим мужчиной, его личный магнетизм был неотразим, но что-то было не так, и беспокойство Аиды росло. От этого союза зависело очень многое, столько планов, вынашиваемых многие годы.
   Аида была еще ребенком, когда мать впервые поведала ей о великой мечте Темного Рождения, и о многих попытках, которые не увенчались успехом. Лишь единожды в пятидесятилетнем цикле замирает гармония вселенной, давая момент уникального расположения планет.
   Во время прошлого парада планет в Месопотамии Аиде было четырнадцать лет. Ее мать околдовала Царя Царей и подготовила деву исключительной красоты. Брачная ночь прошла, как было задумано, но девушка - ее сознание было затуманено зельями - шагнула с балкона, разбившись насмерть о мрамор во дворе. Мать Аиды была подавлена и два месяца отказывалась разговаривать; а потом, когда казалось, что она идет на поправку, перерезала себе горло бронзовым ножом.
   И вот этот момент наступил вновь. Олимпии не будет грозить балкон, никакая опасность не должна коснуться принцессы. Филипп был самцом, которому предназначено исполнить эту... необходимую... задачу.
   Так что могло пойти не так? Аида не знала. Но она ощущала ледяное прикосновение страха.
   Она закрыла глаза и воспарила духом высоко над дворцом, пролетая над зелеными полями - ища, как всегда, не зная, что ищет.
   Головорезы, подосланные из Олинфа, были мертвы, их корабль был уничтожен внезапной бурей. Лишь один добрался до берега Самофракии, и его голова была разбита тяжелым камнем, брошенным двумя последовательницами Аиды. Опасности от наемных убийц больше не было. Аида бы знала.
   Но она не могла избавиться от своих страхов. Она доверяла своим Талантам и своей интуиции. Хотя она не могла пройти тропы Прошлого и Будущего, Аида тем не менее была могущественна, умела читать в сердцах и головах мужчин, предвидеть некоторые события. Градоправители Олинфа боялись Филиппа. Несложно было угадать их намерения, особенно теперь, когда бывший фаворит Царя, Никанор, резвился с олинфийской любовницей у себя дома в Пелле.
   Буря стоила дорого - две последовательницы Аиды были принесены в жертву, их сердца были извлечены из тел. Но рождение Повелителя Огня во плоти стоило и больших жертв. Аида пожертвовала бы целым народом ради такого священного чуда.
   Она вернулась в свое тело, открыла глаза.
   Откуда исходит опасность?
   Думай, Аида! Используй разум! Она обследовала весь остров, семнадцать деревень и четыре порта. Ничего. Она вспомнила о Тамис, почти желая, чтобы та была жива, дабы выместить свою злобу на ней еще раз.
   Если бы я могла убить тебя множество, множество раз! Старая жрица была для нее незаживающей язвой долгие годы. Странно, но ее смерть не сильно смягчила злобу Аиды. Столько сил было потрачено на эту шлюху, думала она, вспоминая - с ехидным отвращением - всех любовников Тамис.
   Другая жрица беспокоила ее поначалу, но та тоже оказалась не столь могущественной.
   Так откуда исходит опасность?
   Еще раз закрыв глаза, она перенеслась через моря, устремившись к Храму. Высокий мужчина обрабатывал сад, а ожидающих в роще просителей не было. Аида быстро защитила себя обороняющими заклинаниями и вошла в храм. Он был пуст.
   "Где же ты, голубка моя?" - думала она.
   Вернувшись на Самофракию, она обследовала остров еще раз - осторожно и тщательно, каждый холм и лесок.
   Наконец, ослабшая и почти истощенная, она вернулась во дворец и прошла к псарне у внешней стены. Черные псы залаяли, когда она подошла. Открыв деревянные ворота, она вошла к ним, опустившись ниже, когда они запрыгали вокруг нее. Сконцентрировавшись на образе Дераи, она передала картину в сознание каждого зверя, показывая ее, держа перед ними до тех пор, пока лай не утих. Затем, подняв руку, она указала на распахнутые ворота.
   - Вперед! - прокричала она. - Вкусите ее крови, разгрызите ей кости! Вперед!
  

***

   Дерая сидела в тени цветущего дерева, с тенью заботы на лице. Она чувствовала Поиск и обнаружила дух Аиды, когда та воспарила над дворцом. Справившись с напавшим приступом паники, она откинулась на ствол дерева, скрестив руки и положа ладони на плечи. Она соединила свой разум с деревом, проникая в кору, в переплетенные корни, которые убили большинство насекомых, в капилляры, через которые водя поступала в листья и цветы.
   Она больше не была Дераей. Она была деревом, с длинными корнями, ищущими влагу и подпитку глубоко в земле - ее ветви росли, укреплялись, цвели медленной жизнью. Она чувствовала солнечный свет на своих листьях и сосредоточилась на бутонах, полных семян, что обеспечивали ей существование в вечности. Внутри дерева было... так спокойно.
   Наконец она освободила свой дух и стала искать Аиду.
   Колдунья вернулась в свой дворец. Дерая встала и медленно прошла вниз по лощине, расположенной рядом с лесом, где последовательницы культа будут этой ночью проводить Третью Мистерию. Здесь протекал источник, и она стала жадно пить.
   Вдалеке ей послышался лай собак, готовых к охоте.
   Поправив вуаль, она села на валун и стала ждать, не глядя в направлении, откуда, как она знала, придет он. Его шаги были мягкими, необычайно вороватыми.
   - Вот мы и снова встретились, госпожа, - сказал он, и она обернулась.
   - Как ты, Савра?
   - Я в порядке - сейчас даже еще лучше, потому что снова встретил тебя.
   Глазами духа она всмотрелась в его лицо. Мальчишеские черты давно уже сменились угловатыми, почти острыми чертами лица настоящего мужчины. Но он по-прежнему был тем самым Парменионом из ее воспоминаний. Ее Парменионом!
   - Как красиво ты говоришь - для солдата.
   - Не всегда, госпожа. Ты высвобождаешь из меня все лучшее. Как твое имя?
   Она вдруг оказалась охвачена отчаянным желанием отбросить вуаль, открыть ему свое лицо, рассказать, как скучала по нему все эти одинокие годы. Она отвернулась. - Никаких имен, - сказала она наконец.
   - Что-то не так? - спросил он, придвигаясь ближе.
   - Ничего, - ответила она, с трудом придавая своему голосу веселья. - Сегодня прекрасный день.
   Огромный пес с переливающейся черной шерстью выскочил из зарослей, приближаясь к ним. Внезапно пасть его раскрылась, обнажив длинные клыки, низкое рычание исторглось из глотки. Парменион встал перед Дераей, опустив руку на кинжал у себя на поясе.
   - А ну-ка отвали! - прорычал он, и пес отступил на несколько шагов - потом кинулся к Дерае.
   Кинжал Пармениона взмыл в воздух. Пес прыгнул на женщину, но спартанец бросился к нему, обхватил рукой шею собаки, и лезвие кинжала вонзилось в нее. Когда он встал на ноги, еще две собаки выбегали из леса.
   Парменион обернулся к Дерае, которая уходила в сторону дворца, а псы бежали за ней.
   - Нет! - закричал Парменион, вдруг понимая, что ему не хватит времени, чтобы подоспеть к ней. Но когда звери уже готовы были кинуться на нее, они внезапно повалились наземь. Она даже не обернулась, чтобы увидеть это неоспоримое чудо, а пошла дальше, к воротам дворца.
   Парменион двинулся к собакам. Те мирно спали. Ошарашенный, он вложил кинжал в ножны и побежал во двор.
   Следов женщины нигде не было.

***

   - Посмотри сюда! - произнес Филипп, указав на длинный белый плащ и серебряный шлем с забралом, лежавшие на одной из скамей. - Представляешь, я должен надеть это на церемонию бракосочетания?
   Парменион поднял шлем. Он был замечательно сработан из серебра с золотой отделкой, нащечные пластины украшали изображения существ, похожих на демонов, которые держали зазубренные ножи. Шею покрывали защитные пластины из серебра, не шире большого пальца взрослого мужчины. На шлеме не было гребня или плюмажа, но по краям вились два черных бараньих рога от висков до самой шеи.
   - Вещь впечатляющая, - сказал спартанец, - и очень древняя. Весьма необычной работы.
   - Необычной? - вскипел Филипп. - Да, необычной, возможно. Необычно также просить мужчину возлечь с женщиной, надев на себя такой... такой... свадебный головной убор!
   Парменион улыбнулся. - Ты сам говорил, что этот брак был предначертан свыше. Ты же наверняка предвидел, что будет совершен некий ритуал? Даже Бардилл в свое время устроил свадебную церемонию, которая длилась целый день, с танцами, речами и атлетическими состязаниями между его гвардейцами.
   - Да, он на это был горазд, - согласился Филипп, - но там я был в центре всего действа. Здесь же я чувствую себя чужаком, второстепенным игроком. - Он подошел к окну и посмотрел на темнеющие в ночи леса и далекие огни. Парменион встал рядом. - Послушай их, - проговорил Царь, когда ночной бриз донес до них звуки смеха и музыки со стороны леса. - Знаешь, что они там делают?
   - Нет, государь.
   - Я тоже... и это беспокоит меня, Парменион. Может быть, они пляшут голые вокруг этих костров - а я сижу здесь, ожидая, когда меня отведут к невесте, как жертвенного барана. Я что, так уродлив, что нужно шлемом скрывать мое лицо?
   - Я думаю, - вставил Парменион, - ты чересчур взволнован. Я бы посоветовал тебе воздержаться от вина; ты выпил уже почти целый кувшин.
   - Вино никак не действует на мои способности, - буркнул Филипп. - Почему бы нам не пробраться туда и не понаблюдать за ними? Что думаешь?
   - Думаю, это будет неумно.
   - Боги, парень, ты такой зануда! - Филипп опустился на скамью и налил себе оставшееся вино. - Распорядись, чтобы мне принесли еще, будь другом.
   Парменион вышел в опустевший коридор, спустился по лестнице на кухню. Близилась полночь, и даже он чувствовал теперь нарастающее напряжение перед скорой свадьбой.
   Мистерии вызывали в Парменионе трепет, как и вся культура этого вулканического острова. Сам Ксенофонт проходил здесь посвящение, однако почти ничего не рассказал Пармениону о церемониях, кроме того, что они связаны с тайными знаниями "Величайших Богов". Одним из них, как вспомнил Парменион, был Кадмилос - бессмертный с бараньими рогами, Дух Хаоса.
   Спартанец вошел в пустую кухню, отыскал кувшин вина и вернулся с ним в покои Царя. Филипп снова весело напивался.
   - Ты нашел себе еще, - проговорил Парменион, заметив рядом с Царем золотой кувшин.
   - Его принесла женщина. С гостеприимством здесь все в порядке, Парменион - и это лучшее вино, что мне доводилось пробовать. Глотни-ка.
   - Я не видел здесь ни одной женщины, государь. Откуда она пришла?
   Филипп пожал плечами. - Дворец - как соты. Кто знает? Давай. Выпей.
   Парменион наполнил свой кубок царским вином и попробовал. Оно было крепким, терпким и сладковатым. Лишь тогда они услыхали песнопения, и он отставил вино и подошел к окну. Процессия с факелами выходила из леса. - Твоя невеста идет, государь, - сказал спартанец. Филипп вытянулся вперед, его руки стали тверды как камень от напряжения.
   Во главе процессии, одетая как древняя Минойская принцесса, шла огневолосая девушка неописуемой красоты - ее волосы были подвязаны золотыми лентами, груди обнажены и подкрашены, губы подведены шелковистым блеском.
   - Во имя всех богов Олимпа! - прошептал Филипп. - Поистине, этот вид - настоящее пиршество для глаз и души.
   Парменион тяжело сглотнул. Девушка была копией Дераи: широко посаженные глаза, полный, чувственный рот. Спартанец отступил от окна, протирая глаза от наваждения. Процессия вошла во дворец, песнопение стало более отдаленным и приглушенным. Филипп налил себе еще кубок вина и выпил его единым залпом.
   - Уже скоро, государь, - сказал Парменион. - Тебе нужно подготовиться.
   - Да, - ответил Филипп дрогнувшим голосом. - Под... подготовиться. - Он вылез из своего хитона, прошагал к белой накидке и упал на скамью. - Проклятье! - проворчал он. - Ноги меня подводят. - Парменион подбежал к нему.
   - Что такое, государь?
   - Не... не знаю. Помоги... встать. - Парменион посадил Царя на скамью. - Я сейчас приду в норму. Принеси воды.
   Спартанец услышал шаги в коридоре и скрип открываемой двери в опочивальню. Подойдя к занавесям между комнатами, он задернул их плотнее, затем набрал воды для Царя. Глаза Филиппа были отекшими и затуманенными. - Они здесь, государь, - прошептал Парменион. - Тебе надо взять себя в руки. - Филипп взял воду, которая тут же пролилась ему на голую грудь. Он хотел попить, но голова его запрокинулась назад, а кубок выпал из руки.
   Парменион неслышно выругался. Это было слишком. Он видел Филиппа на многих хмельных пирушках; то, сколько он мог выпить вина или пива, не пьянея, уже давно вошло в легенды. Никогда еще Парменион не видел его в таком состоянии. И всего после двух кувшинов вина? Это было немыслимо.
   Сладкий запах фимиама проник через занавески, и он услышал аколиток, выходящих из опочивальни. Он тихо прокрался через комнату, приоткрыв маленькую щель между драпировкой. Комната за занавесом была освещена желтым огнем фонарей, и обнаженная фигура Олимпиады лежала на широком ложе. Она плавно извивалась и постанывала.
   Парменион снова выругался и вернулся к Царю.
   Время поджимало.
   А Филипп лежал в пьяном ступоре.
  

***

   Дерая выскользнула из дворца как только факельная процессия прошла мимо. Она поспешно прошла к древнему кругу камней на холме за фруктовым садом. Все чувства ее обострились, и теперь она боролась с эйфорией, вызванной ощущением близкой победы.
   - Я это сделала, Тамис, - прошептала она. - Я его остановила. Темный Бог не придет на Землю!
   Пробегая вниз по склону, она внезапно увидела черный морок за деревьями. Глазами духа она уловила признак движения в тени и припала на колени, ожидая и изучая заросли.
   Там! В подлеске справа.
   Дух Дераи вылетел в небо, посмотреть за верхушки деревьев. Там затаилась молодая женщина в темных одеждах с ножом в руке. Дерая отлетела левее, но там подкрадывалась другая женщина, вооруженная тем же образом.
   Вернувшись в свое тело, Дерая неслышными шагами пошла к верхушке холма - затем срезала бегом влево. Она была в нескольких минутах пути от каменного круга. Когда она окажется там, ни один убийца не сможет добраться до нее.
   Она слышала, как пробираются преследовательницы через заросли, окликая других, незримых подельников.
   Внезапно она почувствовала Аиду!
   Тьма пала на нее, как плащ, накрывающий с головой. Она была слепа! Паника одолела ее, сковав руки и колени, но она поползла вперед. Листья заскользили по ее лицу. Ее пальцы нащупали кусты. Они были густыми и высокими. Пробравшись в центр кустов, она собрала побольше веток вокруг себя и посыпала одежду сухими листьями и грязью.
   Затем ее дух снова укрепился.
   Слепота сохранилась, но концентрация воли возросла. Огонь вспыхнул в ее глазах, и Заклинание Тьмы отступило.
   Чешуйчатая рука вытянулась к ее лицу, когти впились глубоко в плоть ее духа. Боль была неумолимой, но ее собственная рука вскинулась, чтобы перехватить запястье рептилии. Языки пламени вспыхнули по всей длине руки, расползаясь по телу демона и топя его в огне.
   В одно мгновение на Дерае появились нагрудник и латы из белого серебра, на голове - спартанский шлем, а в руке - меч, сияющий звездным светом.
   - Где ты, Аида? - позвала она. - Выходи ко мне, если посмеешь!
   - Посмею, дитя, - послышался шепот Аиды, и Дерая разглядела женщину в черной накидке, парящую совсем рядом. Аида улыбалась. - Глупая девчонка, ты пришла сюда во плоти. Уже сейчас острые ножи приближаются к твоему укрытию. Лети туда, Дерая!
   - Я уже одолела тебя, - прокричала Дерая. - И даже если я умру, это уже ничего не изменит.
   - И как же ты меня одолела, дитя? Я по-прежнему здесь.
   - Темного Рождения не будет, - ответила Дерая, взглянув вниз, на аколиток, которые прочесывали заросли, подходя все ближе к месту, где было скрыто ее тело. Она не хотела умирать и пыталась побороть в себе страх.
   Смех Аиды пронзил ее, как холодный нож. - Думаешь, дитя - пусть даже одаренное дитя - сможет противостоять мощи Кадмилоса? - Она воздела руки. Черные змеи фонтаном вылетели из кончиков ее пальцев, шипя в ночном воздухе и стремясь обвить Дераю огромной извивающейся массой, их клыки белели в лунном свете.
   Игнорируя боль, Дерая закрыла глаза. Змеи поменяли цвет, став из черных красными, свиваясь тонкими кольцами, пока не упали с нее подобно розовым лепесткам, слетев на землю.
   - Ты не можешь причинить мне вред, - сказала Дерая. - Хотя...
   Дрожащая сфера из света образовалась вокруг Аиды, заключив ее в центр этого шара. Дерая вернулась в свое тело как раз в тот момент, когда его обнаружила одна из аколиток.
   Лезвие ножа обрушилось на нее, но Дерая перехватила запястье. Вскочив на колени, жрица впечатала кулак в лицо женщины, свалив ее на спину. Через мгновение она уже бежала к каменному кругу.
   Преследовательницы у нее за спиной выкрикивали проклятья. Дерая продолжала бежать. Брошенный нож просвистел над ее головой, и она перескочила через поваленную каменную колонну. Встав в центр круга, она вытянула руки. Мир вокруг задрожал. Когда Врата уже закрывались за ней, она услышала голос Аиды, прошептавший у нее в голове:
   "В следующий раз, моя голубка!"
  

***

   Олимпиада лежала на застеленной шелком постели, ее тело извивалось в волнах наслаждения, кожу ее покалывало, сознание взрывалось феерией красок. Она облизала губы, провела пальцами по грудям и животу, испытывая почти болезненное желание.
   - Филипп! - звала она. Комната кружилась вокруг нее, действие зелья в ее организме достигло наивысшей силы. Она танцевала у огня, чувствовала прикосновения и ласки нескольких аколиток с мягкими губами, сладкими как вино. Секреты Третьей Мистерии открылись ей с музыкой ночи, бризом, прилетевшим издалека, со священной вершины Коринфии Фенгари. Она родит на свет бога-повелителя, человека, наделенного великим даром. Имя его эхом отзовется в истории, деяния его останутся непревзойденными до тех пор, пока звезды светят в небе. - Филипп!
   Даже в одурманенном состоянии она чувствовала, что время уходит, - что заветный мистический час почти истек. Она повернулась на бок.
   Занавески разошлись.
   Вот он, стоит обнаженный, если не считать плаща и рогатого шлема Кадмилоса. Он подошел к ней, и она раскрыла ему свои объятия. Мгновение он стоял, глядя на ее тело, затем отчаянно вошел в нее. Она вскрикнула, ее руки обхватили его спину, она ощутила металлический холод маски его шлема у себя на лице.
   Ее пальцы взметнулись, чтобы прикоснуться к металлу, наткнулись на черные рога.
   Он поднял голову, и она поймала себя на том, что смотрит в глаза лица за маской. Затем зелья взяли над ней верх, и она заскользила во тьму, озадаченная одной последней, странной мыслью.
   В неверном огне светильников зеленые глаза Филиппа, казалось, - но это было невозможно - стали синими.
  
   Храм, Лето, 357й год до Н. Э.
  
   Дерая проснулась до полудня. Откинув одеяло, она прошла к окну, с легким сердцем. Она повидала Пармениона и разрушила замыслы Аиды. Сегодня она покинет Храм и отправится в Македонию, чтобы там дождаться возвращения Пармениона.
   Теперь она знала, что он по-прежнему любил ее, и теперь они наконец смогут быть вместе долгие годы. Она снова чувствовала себя молодой, полной радости и света.
   Оказалось, достаточно было просто подсыпать дурманящий порошок в вино Филиппа. Столько лет страха и опасений были бессмысленны.
   Солнце ласкало теплом ее лицо - но спиной она ощутила прикосновение холодного воздуха, и быстро обернулась. На стене рядом с дверью выросла тень, возвышаясь подобно крылатому демону. Дерая изготовилась к атаке, но ее не последовало, тени трансформировались в плащ, окутывающий фигуру духа Аиды.
   - Что тебе нужно здесь? - спросила Дерая.
   - Хотела поблагодарить тебя, - сказала Аида. - Без тебя и твоей жалкой предшественницы мои мечты не исполнились бы. - Женщина в капюшоне самодовольно рассмеялась. - Ты умеешь ходить дорогами прошлого и будущего. Пройди же по ним теперь - и зарыдай, моя голубка!
   Через мгновение она исчезла.
   Дерая села на кровать и закрыла глаза, еще раз перелетев ко дворцу на Самофракии, переместившись во времени на несколько часов назад. Она увидела саму себя, подносящую вино Филиппу, наливающую ему напиток, наблюдающую, как он выпивает его. Она увидела свой полет и бой с Аидой.
   Затем с чувством леденящего ужаса она вернулась во дворец, глядя, как Парменион тщетно пытается поднять Царя. Она закричала от отчаяния, когда увидела, как спартанец снимает одежду и надевает шлем и плащ Духа Хаоса.
   - О, святые Небеса! - прошептала она, когда он обнял обнаженную девушку.
   Дерая умчалась прочь и открыла глаза уже в храме.
   "Без тебя... мои мечты не исполнились бы".
   Теперь она ясно видела всю глупость и недальновидность.
   Тамис явилось видение Темного Рождения и лицо Пармениона. Веря, что он станет орудием в битве с силами тьмы, Тамис вмешалась в его жизнь - меняя его будущее, заставив его пройти по пути горечи и ненависти. Она сделала из него превосходного воина, отличного убийцу живых людей...
   Превосходного отца для Темного Бога.
   Гнев вскипел в Дерае. Годы посвящения, исцеления; годы мечтаний и надежд. Всё впустую!
   Теперь не будет счастливой жизни с Парменионом, не будет путешествия к любимому в Македонию.
   Она выглянула из окна на круглые холмы, рощи и окруженные облаками горы, вновь увидела картины кровавой бойни и смертного ужаса, которые преследовали ее последние десятилетия. Армии, марширующие по кровавым полям сражений, вдовы и сироты, города в руинах, павшие империи. В одних видениях Темный Бог был греком, в других - персом, парфянским вождем или юным принцем одного из племен на далеком севере. В одном видении он был даже чернокожим, вел войска из дремучих джунглей, что расположены далеко на юге от Египта. Мириады разных будущих больше не существовали в прежней форме. Дерая позволила Океанам Времени подхватить ее и нести на своих волнах к далеким завтра, и тогда она увидела молодого золотоволосого мужчину, лицо которого было прекрасно, а доспехи сияли чистым золотом.
   В каждом будущем маршировали армии македонцев, и наконечники их копий покрывала кровь.
   Она видела золотую фигуру в сотнях возможных - и даже вероятных - будущих. Все было одинаково - Темный Бог становился триумфатором, получая бессмертие через кровь и огонь, сжигая свое человеческое обличье и в своем истинном облике Единого Повелителя восседая на престоле всех царств мира. Несмотря на свое отчаяние, Дерая продолжала искать, и нашла в итоге последний лучик надежды, словно угасающую искру зимнего огня.
   Ребенок был зачат в последний миг Черного Часа, что дало ему, по крайней мере, крупицу человечности. Темный Бог будет в нем силен, но в этот момент Дерая решила посвятить всю свою жизнь тому, чтобы раздуть эту слабую искорку, пытаясь взрастить дух человека внутри дьявола, которым он должен был стать.
   - В итоге ты оказалась права, Тамис, - печально проговорила она. - Мы не можем сражаться с ними их же оружием. Так нам не добиться победы. - И, как старая жрица до нее, она стала молиться о напутствии.
   И тогда она увидела, как в свое время увидела Тамис, одного человека, который стоял рядом с Темным Богом, сильного человека - доброго человека.
   Пармениона - Македонского Льва.
  
   Озеро Преспа, середина зимы, 356й год до Н. Э.
  
   Федра закрыла глаза, пытаясь определить источник опасности. Все звуки вокруг нее были убаюкивающими - твердые, мерные, почти ритмичные удары копыт лошадей дворцовой гвардии, стук окованных медью колес по кочкам и камням, разговоры и смех солдат по обеим сторонам от завешенного тяжелым пологом экипажа.
   Но где-то внутри Федра слышала крики умирающих, и картины крови и насилия вставали у нее перед внутренним взором. И она никак не могла прогнать их. Она открыла свои голубые глаза и посмотрела на другую сторону кабины экипажа, где Олимпиада возлежала на пуховых подушках, обтянутых шелком. Принцесса сейчас мирно спала. Федра желала присоединиться к ней. Внутри тут же волной поднялся гнев, но ясновидящая быстро подавила его. Олимпиада была прекрасна, однако эта красавица была теперь связана браком с этим варваром из Пеллы, и ребенок в ее чреве увеличил ее живот вдвое. Федра отвела взгляд от лица спящей.
   - Я больше не люблю тебя, - прошептала она в надежде, что ложь, произнесенная вслух, превратится в правду. Надежда была тщетной.
   Теперь мы снова только сестры, не более того, подумала Федра. Их любовь была теперь мертва, как летние цветы. Жрица вздохнула, вспоминая их первую встречу три года назад. Две четырнадцатилетние девчонки во дворце Царя; Федра, скромная и благословенная - или проклятая? - даром Видения, и Олимпиада, компанейская и полная удовольствия, с уже оформившимся телом, с блещущей здоровьем кожей и невообразимо прекрасным лицом.
   Федре было хорошо с принцессой, потому что она никогда не могла прочесть ее жизнь или увидеть темные секреты из потаенных коридоров ее разума. Олимпиада позволила ей почувствовать себя простой девушкой, и это было самым ценным из даров.
   Никто не понимал одиночества дара Видения. Каждое прикосновение вызывало образы. Милый, обаятельный мужчина склоняется, чтобы поцеловать твою руку, но ты видишь распутника, поработителя, мучителя. Женщина улыбается, похлопывает тебя по руке, а ты видишь ее ненависть к твоей молодости. Вся скрытая паутина человеческой души была открыта твоим всевидящим глазам. Федра вздрогнула.
   С Олимпиадой все было иначе. Ни видений, ни неприязни. Только любовь, поначалу сестринская, а потом...
   Экипаж подскочил, когда колеса переехали через крупный камень. Федра откинула занавеску и выглянула в окно. Слева сверкало озеро Преспа, за ним высились хребты Пинда, разделяющие Македонию и Иллирию.
   Олимпиада зевнула и потянулась. Проведя пальцами по пламенно-рыжим волосам, она села и улыбнулась Федре. - Где мы?
   - Скоро доедем до равнины, - ответила Федра. - Там нас встретит Царский эскорт.
   - Мне жарко и я хочу пить, - пожаловалась Олимпиада, - и в этой ужасной повозке меня укачивает.
   Федра привстала, открыла дверцу в крыше потолка кабины и окликнула возницу. Он натянул поводья, и Олимпиада вышла на солнце. Эпирский капитан гвардии тут же спешился, принес мех с водой и наполнил серебряный кубок. Олимпиада улыбнулась. - Благодарю, Геркон, ты очень добр.
   Федра заметила, как зарделся молодой человек. Ей не нужно было прикасаться к нему, чтобы прочесть его мысли. Когда она вышла из экипажа к Олимпии, видение вновь посетило ее, на этот раз с небывалой силой. Она увидела конников, скачущих по склону, перевернутую повозку, мертвого Геркона с перерезанным горлом...
   Она закричала и потеряла сознание.
   Она очнулась и увидела мужчину, склонившегося над ней и вытирающего ее лицо влажной тканью. - Они идут, - прошептала она.
   - Кто идет? О чем ты говоришь? - спросил Геркон.
   Вдруг воздух наполнился грохотом ударов копыт по каменистой почве. Лишь на мгновение Федра подумала, что это опять видение, но тут Геркон вскочил на ноги, выхватив из ножен свою кавалерийскую саблю.
   Со склонов гор мчались сотни всадников, яркие плащи реяли за ними, как разноцветные знамена.
   - Иллирийцы! - вскричал Геркон и побежал к лошади. Пятьдесят солдат из Эпира схватились за оружие - и вот нападающие приблизились к ним. Олимпиада подбежала к лежащей Федре и оттащила девушку под повозку. Пыль взметнулась облаками. Олимпиада прикрыла рот льняным шарфом, и женщины прижались друг к другу, слушая звон оружия и крики умирающих. Лошадь вскинулась на дыбы рядом с повозкой, и всадник пал на землю вниз головой, лицом к колесу.
   Это был Геркон, его горло было перерезано, мертвые глаза смотрели на Олимпиаду, которая поспешила отвернуться.
   Битва, казалось, гремела часами, но наконец пыль начала оседать. Стали видны фигуры мужчин, которые обходили раненых эпиротов и добивали их острыми кинжалами. Олимпиада вынула узкий нож, спрятанный в чехле у бедра, и стала ждать. Федра закрыла глаза, не в силах более справиться с ужасом.
   - Смотрите, что у нас тут! - прокричал воин, нагнувшись, чтобы посмотреть под повозку. Встав на колени, он подполз к женщинам и вытянул руку. Олимпиада вонзила нож ему в глаз, и тот повалился без единого звука, головой прижав кинжал к углублению в земле. Олимпиада пыталась высвободить его, но тщетно. Тут группа воинов подошла к повозке и перевернула ее. Олимпиада встала, ее зеленые глаза пылали гневом, подбородок был высоко поднят.
   - За это вас ждет смерть, - пообещала она им.
   - Никто не умрет, - возразил красивый высокий воин со светлыми волосами и бородой, заплетенной в три косицы. - Но Филипп Македонский заплатит высокую цену за то, чтобы вернуть тебя назад. Если будешь добра со мной, принцесса, то возможно твое кратковременное пребывание у нас будет даже приятным.
   Олимпиада окинула взглядом весь отряд, не скрывая презрения. Затем она посмотрела поверх их голов на восточные утесы. Там появилась вереница всадников, и в центре нее ехал воин на огромном сером скакуне. На нем были доспехи из блистающей бронзы и шлем с плюмажем из белых конских волос.
   - Думаю, ты понял, - сказала она, - что Филипп Македонский уже установил цену - и ее заплатишь ты.
   - Аркетас! Смотри! - вскрикнул один из иллирийцев, указывая на остановившихся всадников. Аркетас выругался. Он окинул взглядом македонский отряд, насчитав не более семидесяти наездников.
   - По коням! - скомандовал он. - Их слишком мало, чтобы остановить нас. Перережем их всех!
   Иллирийцы вскочили в седла и помчались на ожидающих македонян.
   - Смотри, Федра, - прошептала Олимпиада, опустившись рядом с перепуганной ясновидящей. - Смотри, как сражается мой муж! - Федра открыла глаза и увидела, как солнечный свет отражается от бронзового нагрудника македонянина на гигантском сером коне. Он высоко поднял меч.
   И македоняне бросились вниз по склону, чтобы встретить атаку, с серым всадником на острие клина, вонзившегося в ряды иллирийцев, разбивая их и гася их напор. Олимпиада видела вилобородого Аркетаса, который устремился к серому всаднику. В сознании Олимпиады не возникло и следа беспокойства за исход боя или страха за безопасность серого всадника. Она лишь ждала столкновения и запрыгала от радости, когда сверкающий меч опустился на шею Аркетаса и голова его откинулась назад, а кровь фонтаном взметнулась вверх.
   - Вот она, твоя цена, сукин сын! - воскликнула она.
   Иллирийцы дрогнули и обратились в бегство, македоняне перегруппировались и галопом устремились за ними. Но всадник на сером коне, в сопровождении троих офицеров, подъехал к женщинам.
   - Филипп! - закричала Олимпиада и побежала к нему.
   - Нет, моя госпожа, - ответил он, снимая шлем. - Это я, Парменион.
  

***

   Они разбили лагерь в роще у реки Галиакмон. Парменион подошел к раненым, которых расположили в стороне от основной группы, чтобы их вопли во время хирургического лечения не беспокоили женщин. Македоняне потеряли в бою семнадцать человек, семеро получили ранения. Разбитые иллирийцы лишились более восьмидесяти воинов. Парменион склонился к молодому солдату, который потерял три пальца на правой руке. Лицо парня от боли и шока стало серым и сверкало холодным потом.
   - От меня теперь никакого прока, - прошептал он. - Что мне теперь делать?
   - Боги дали тебе две руки, Перис - тебе придется переучиваться владеть левой. Это не так уж плохо. Ты не пехотинец, так что тебе не надо беспокоиться о том, как держать строй. Ты кавалерист - и притом один из лучших. Ты слишком храбр, чтобы такое ранение могло одолеть тебя.
   - Но я не очень хорошо владею левой, командир.
   - Мы над этим поработаем, ты и я.
   Парменион прошел к следующему, но тот умер от потери крови. Военачальник прикрыл лицо мертвого плащом и пошел дальше.
   Врачеватель, Берний, встал, чтобы поприветствовать его, когда тот закончил обход. - Мы хорошо справились, - сказал Берний, вытирая пот с лысой головы окровавленным полотенцем.
   - Поспей мы часом раньше, и сражения бы не было, - ответил Парменион. - Тогда было бы еще лучше, друг мой.
   - Да, было бы, стратег. Однако, - мужчина пожал плечами и развел руки в стороны, - могло бы быть и гораздо хуже. Мы могли опоздать на час, и тогда новая невеста Царя была бы похищена. Думаю, Филипп был бы, по меньшей мере, огорчен.
   Парменион улыбнулся. Похлопав хирурга по плечу, он вернулся в основной лагерь. Шатры женщин были разбиты поближе к деревьям, где они могли уединиться, в то время как пятьдесят один выживший воин сидели вокруг четырех бивачных костров. Парменион позвал Никанора, знаком приказав молодому человеку пойти с ним.
   - Дозорные отправлены? - спросил военачальник.
   - Да, господин. Шесть человек прочесывают холмы. Трое других отправлены к северу, западу и востоку от леса.
   - Хорошо. Ты славно сражался сегодня. Царь может гордиться тобой.
   - Царь уж давно перестал думать обо мне, - ответил Никанор с застенчивой улыбкой. - Но я правда не против, Парменион. Не поступайся своими амбициями ради меня. Я какое-то время был у него в фаворе. Теперь другие. Я становлюсь старше, видишь ли. Мне уже двадцать семь. - Никанор пожал плечами. - Но Олимпиада ведь очень красива, ты согласен?
   - Да, - ответил Парменион, слишком резко. Никанор пристально посмотрел на него, но Парменион отвернулся. - Узнай, не желают ли они чего-нибудь. - Произнес он через плечо и направился к своей палатке.
   Молодой человек взял мех с вином и отнес его к костру Царицы. Олимпиада сидела на подушках из экипажа; девушка, которую он принял за служанку, следила за очагом.
   - Я принес вам немного вина, госпожи, - сказал Никанор, низко кланяясь.
   Олимпиада одарила его сияющей улыбкой. - Кто ты, воин? - спросила она.
   - Никанор. Я - Первый Капитан Пармениона.
   - Побудь с нами, Никанор, - велела Царица. Он наполнил вином их кубки, добавил воды, затем свернул свой плащ, чтобы сделать из него сидение. - Почему с нами нет Пармениона? - спросила Олимпиада.
   - Он... эмм... устал, госпожа. Он не спал со вчерашнего вечера. Он очень старался успеть сюда вовремя. Он боялся... ну, он опасался, что иллирийцы нападут на вас, и оказался прав. Он всегда бывает прав; что раздражает.
   - И все-таки он тебе нравится?
   - О, да, моя госпожа. Он превосходный полководец - лучший на свете. Он сделал из армии Филиппа силу, внушающую страх в сердца всех наших врагов.
   - Однако он не македонянин, - заметила Олимпиада.
   - Наполовину, - ответил Никанор. - Он родился и вырос в Спарте.
   - Наверное, поэтому мы должны простить ему его скверные манеры и то, что он совсем не развлекает нас. Спартанцы не славятся галантностью.
   - Я не думаю, что он хотел показаться негалантным, - сказал Никанор. - Это далеко не так. Он приказал мне проследить, чтобы вы получили все, в чем нуждаетесь. Думаю, он считал, что вы скорее отправитесь ко сну, чтобы оправиться от сурового испытания, которое претерпели, нежели станете искать его общества.
   Олимпиада улыбнулась и, вытянув руку, коснулась руки Никанора. - Ты хороший друг своему командиру, и талантливый защитник. Я должна его непременно простить. А теперь, Никанор, я хотела бы отдохнуть.
   Молодой человек встал и поклонился еще раз перед тем, как поднять плащ и выйти под сень деревьев.
   - Бесстыдница, - произнесла Федра. - Ты почти ослепила несчастного.
   Олимпиада убрала улыбку со своего лица. - Это чужая страна, - мягко сказала она. - Мне здесь понадобятся друзья. Почему Парменион не пришел?
   - Может все так, как сказал этот офицер, и он устал.
   - Нет. Он старался не смотреть мне в глаза с момента встречи. И все же, какое значение это имеет? Мы в безопасности. И нас ждет светлое будущее.
   - Ты любишь Филиппа? - вдруг спросила Федра.
   - Люблю ли? Он мой муж - и отец ребенка, которого я ношу под сердцем. Какая тут любовь? И, как бы там ни было, я видела его лишь раз - в брачную ночь на Самофракии семь месяцев тому назад.
   - Каково было там, на Острове Мистерий - когда он ласкал тебя?
   Олимпиада откинулась на подушки, улыбаясь воспоминаниям. - Первый раз был магическим, странным... а утром было так, как бывает всегда. Мужчина рычит, кряхтит, тяжело дышит и засыпает. - Она зевнула. - Приготовь мои одеяла, Федра. И побольше подушек. Я пойду спать.
   - Тебе лучше спать в повозке. Там тебе будет теплее.
   - Я хочу видеть звезды, - ответила Олимпиада. - Хочу видеть Охотницу.
   Олимпиада легла, и ее разум легко перелетел назад на Самофракию, в Ночь Мистерий. Женщины, множество женщин, танцевали в роще - пили, смеялись, жевали священные семена, приносящие видения, яркие цветные грезы. Затем процессия с факелами переместилась во дворец, и Олимпиада помнила, как они отнесли ее в постель Филиппа.
   Она ждала, сознание ее было напряжено, все цвета были сверхъестественно яркими... красные поручни, желтые шелка, золотые кубки.
   И он пришел к ней - лицо его, как предписывал ритуал, скрывал Шлем Хаоса. Она чувствовала металл у себя на щеке, чувствовала, как его тело покрывает ее, словно нагретый у огня плащ.
   Ворочаясь под одеялами, Царица Македонии спала под звездами.
  

***

   Парменион бодрствовал лежа под теми же звездами, вспоминая ту же ночь. Его чувство стыда было сильным, почти болезненным. Многие дела в его жизни оставляли горький след, многие оставляли шрамы на теле и в душе. Но стыд был для спартанца новым чувством.
   Ночь была такой же, как эта, звезды сияли как самоцветы на сабле, воздух был чист и свеж. Филипп опьянел, пока ждал свою невесту; он свалился на скамью как раз тогда, когда женщины ввели его новую жену в опочивальню.
   Парменион наблюдал в щель между занавесями за Олимпиадой, голой, с великолепным сверкающим телом, ждущей... ждущей.
   Он пытался убедить себя, что крайне важно, чтобы брак состоялся в эту ночь, напомнил себе, что Филипп говорил именно так.
   "Если я не буду с ней в Священный Час, то свадьба будет расторгнута. Можешь поверить в это, Парменион?"
   Но не поэтому спартанец надел тот древний шлем. Он смотрел на обнаженную женщину - и желал ее, как не желал никого с той поры, как его любовь забрали у него четверть века тому назад. Он занялся с ней любовью и, когда она заснула, он прошел к Филиппу, переодев бессознательного Царя в шлем и плащ, а затем отнес его в ее постель.
   Ты предал Царя, которому поклялся служить. Как ты оправдаешь себя?
   Ночь была тиха, и Парменион встал. Потеплее укутавшись в свой черный шерстяной плащ, он вышел туда, где часовые несли вахту.
   - Я не сплю, господин, - сказал первый из них. Парменион не узнал его в темноте.
   - Не сомневался в этом, - ответил ему военачальник. - Ты солдат Македонии. - Он вышел из леса и направился к берегу Галиакмона. Вода была темна, как воды Стикса, но сверкала в свете звезд. Он сел на валун и стал думать о Дерае.
   Пять дней любви - страстной, отчаянной любви. Потом они забрали ее у него, переправили к берегам Азии, где бросили в море со связанными руками. Жертва богам, чтобы они защитили Спарту.
   И как Спарте нужна была защита! Парменион вспомнил битву при Левктрах, где его стратегический гений принес поражение спартанской армии, крушение спартанской мечты.
   "Ты - Парменион, Гибель Народов," - говорила ему старая провидица. И как же она была права. В прошлом году он повел македонян против иллирийского Царя, Бардилла, и разгромил его армию. Старый Царь умер через семь месяцев после поражения, и его царство лежало в руинах.
   Глядя на звезды, Парменион представлял себе лицо Дераи, ее пламенно-золотые волосы, ее зеленые глаза.
   - Что я есть без тебя? - прошептал он.
   - Говоришь сам с собой, командир? - спросил голос неподалеку. Молодой солдат вышел из тени на берег реки.
   - Это бывает, когда мужчина стареет, - сказал ему Парменион. Луна вышла из-за туч, и спартанец узнал Клейтона, молодого солдата из восточной Македонии, который присоединился к армии прошлой осенью.
   - Тихая выдалась ночь, господин, - сказал Клейтон. - Ты молился?
   - В некотором роде, да. Размышлял о девушке, которую знал когда-то.
   - Она была красивая? - спросил молодой человек, положив копье на камень и сев рядом с военачальником.
   - Она была очень красива... Но она умерла. Ты женат?
   - Да, господин. У меня жена и двое сыновей в Кровсии. Они переедут в Пеллу, как только я смогу арендовать дом.
   - Что ж, когда-нибудь это произойдет.
   - О, думаю, что очень скоро, господин. Грядет еще одна война. С боевым жалованьем я смогу снова увидеть Лацию уже через шесть месяцев.
   - Так ты хочешь войны? - спросил Парменион.
   - Конечно, господин. Это наше время. Иллирийцы повержены, пеонийцы тоже. Скоро то же самое произойдет на востоке с Фракией, или на юге с Ферами. Или, может быть, с Олинфом. Филипп - это Царь-воитель. И он получит ту армию, о которой мечтал.
   - Не сомневаюсь, что увидит, - согласился Парменион, вставая. - И я надеюсь, ты скоро получишь свой дом.
   - Благодарю, господин. Доброй ночи.
   - Доброй ночи, Клейтон. - Военачальник вернулся к своим одеялам, но сон его был околдован видениями. Дерая бежала по зеленым холмам, с широко раскрытыми от ужаса глазами. Он пытался пробраться к ней, объяснить, что все будет хорошо, но когда приблизился, она закричала и кинулась прочь. Он не смог ее поймать, остановился у ручья и посмотрел на свое отражение. Белесые глаза бронзовой маски Хаоса посмотрели на него оттуда. Стянув шлем с головы, он стал звать ее.
   - Постой! Это же я, Парменион.
   Но она не услышала его и скрылась из виду.
   Он резко пробудился и сел. Спина его пульсировала болью и медленное, болезненное биение колотилось внутри его черепа. - Ах ты дурак, - сказал он себе, - ты забыл принять сильфиум. - На огне грели воду. Опустив чашу в котелок, он почти ошпарил себе пальцы. Затем, добавив сушеные стебли в жидкость, он перемешал их кинжалом, подождал, пока отвар остудится, и затем проглотил содержимое чаши. Боль ушла почти мгновенно.
   Появился Берний. - Неважно выглядишь, друг мой, - сказал лекарь. - Ты вообще хоть когда-нибудь спишь?
   - Да, когда мне нужно.
   - Что ж, сейчас тебе действительно нужно. Ты больше не молодой сорванец. Твоему телу нужен покой.
   - Мне сорок три года, - буркнул Парменион. - Не такой уж я и древний. И по-прежнему могу пробежать двадцать миль, когда захочу.
   - Я не сказал, что ты слабак, только заметил, что ты уже не молод. Ты очень раздражителен с утра - это тоже признак возраста.
   - Моя спина ноет от боли - не говори только, что это тоже от старости. Там острие копья застряло у меня под лопаткой. Ну а ты что? Почему не спишь?
   - Еще один парень умер этой ночью. Я сидел с ним, - произнес Берний. - Никто не должен умирать в одиночестве. Его пронзили в живот; нет боли страшнее этой. Но он не жаловался - только под конец.
   - Кто это был?
   - Я не спросил - и не читай мне нотаций по этому поводу. Я знаю, какое значение ты придаешь этим деталям, но я не могу запомнить всех лиц.
   - Что ты дал ему?
   - Макового сока, - ответил Берний. - Смертельную дозу.
   - Это запрещено законом. Я бы не хотел, чтобы ты рассказывал мне такие вещи.
   - Так лучше не спрашивай, черт тебя дери! - ответил хирург. Он тут же раскаялся. - Прости, Парменион; я тоже устал. Но ты начинаешь меня беспокоить. Ты был в напряжении все последние дни. Тебя что-то тревожит?
   - Ничего, что было бы важно.
   - Чепуха. Ты слишком умен, чтобы тревожится по пустякам. Хочешь об этом поговорить?
   - Нет.
   - Стыдишься этого?
   - Да, - признался спартанец.
   - Тогда держи это в себе. Часто говорят, что хорошая беседа заменяет лечение. Не верь им, Парменион; это мать всей боли. Сколько человек знают о твоем... стыде?
   - Никто - кроме меня.
   - Тогда этого не было.
   - Если бы в жизни все было так просто, - проговорил Парменион.
   - Зачем же усложнять? Ты слишком многого требуешь от себя, мой друг. У меня есть для тебя плохая новость: ты не совершенен. А теперь иди отдыхать.
  

***

   - Иди за мной, - приказала Олимпиада Пармениону, когда они разбили лагерь на вторую ночь в лощине на Эматийской Равнине. Спартанец последовал за Царицей и вместе с ней подошел и сел к костру, за которым сидела Федра. Царица видела, что ему было трудно расслабиться, и взяла его руку, с наслаждением чувствуя напряжение в его мышцах. Так, подумала она, значит, он тоже не может противостоять моей красоте. - Почему ты избегаешь меня, военачальник? - ласково спросила она.
   - Дело не в тебе, владычица. Просто мой долг доставить тебя безопасно к твоему мужу в Пеллу. Эта ответственность сковывает мой разум, и, боюсь, что из-за этого я не самая хорошая компания.
   Она села на свои подушки, обшитая золотом шерстяная шаль окутывала ей плечи.
   - Расскажи мне о Филиппе, - сказала она. - Я еще так многого не знаю. Он добр к своим слугам? Бьет ли он своих жен?
   Парменион расположился у огня. - С чего начать, госпожа? Он Царь, и ведет себя по-царски. Нет, он не бьет своих жен - или слуг - однако он не мягок и не слаб. Кроме тебя, у него есть еще только одна жена, Аудата, дочь Царя Бардилла. Но теперь она живет в Пелагонии - по своей воле.
   - Насколько я понимаю, у нее ребенок от Филиппа, - сказала она, и ее рука непроизвольно легла на ее собственный округлившийся живот.
   - У нее дочь - прекрасное дитя.
   - Странно, при такой-то некрасивой матери, - бросила Олимпиада прежде, чем сумела сама себя сдержать.
   - Существует много разных уровней красоты, и не все они увядают так скоро, как плоть, - сказал он ей, с холодком в голосе.
   - Прости меня, - мягко сказала она. - Тяжело не быть ревнивой. Я хочу, чтобы мы были друзьями. Мы будем друзьями? - вдруг спросила она, и ее зеленые глаза застыли на его глазах.
   - На всю оставшуюся жизнь, - просто ответил он ей.
   Когда он ушел, Федра подсела поближе к Царице. - Тебе не следует флиртовать с этими македонцами, Олимпиада.
   - Я и не флиртовала - хотя он приятный мужчина, если не принимать во внимание этот его орлиный нос. Филипп - Царь-воин, и он возьмет много жен. Я хочу упрочить возможность моего сына унаследовать трон, и никогда не рано обзаводиться союзниками. Парменион разбил силы Спарты, привел к возвышению Фивы. В том году он разбил иллирийцев. До того он сражался за Царя Царей. Он никогда не терпел поражения в битве. Хорошо бы иметь такого человека в числе друзей, не находишь?
   - Ты многому научилась, - прошептала Федра.
   - О, есть еще много того, что мне неведомо. У Царя есть три советника, которым он доверяет более всех прочих. Первый - это Парменион, непревзойденный в искусстве стратегии, потом идет Аттал, холодный и смертоносный, Царский головорез, и наконец Антипатр, Второй Стратег, суровый, могучий воин.
   - А что насчет женщин?
   - Филипп мало заботится о женщинах - кроме Симике, вдовы своего брата. Он доверяет ей, поверяет все секреты. Я завоюю и ее дружбу.
   - Похоже, твои планы хорошо выстроены, - заметила Федра.
   - Они были выстроены еще на Самофракии госпожой Аидой. Ей ведомы все вещи, из прошлого и из будущего. Я избрана - и я не подведу ее.
   - Ты ее любила? - спросила Федра.
   - Ты ревнуешь, моя сердечная сестрица?
   - Да, ревную ко всем, кто прикасается к тебе - или даже смотрит на тебя.
   - Тебе нужен мужчина. Я найду тебе такого, если пожелаешь.
   - Не могу себе представить ничего хуже, - сказала ясновидящая, придвигаясь к своей подруге.
   В этот момент со стороны солдатского костра послышались звуки музыки, мягкие и печальные. Зазвучала песня - не боевой гимн, но песня о любви необыкновенной нежности, сопровождаемая высокими, сладкими тонами дудок пастухов. Олимпиада встала и прошла через заросли туда, где широким кругом расположились солдаты вокруг певца и музыканта. Она вздрогнула, когда посмотрела на них: мужи войны, в нагрудниках и латах, держа мечи рядом с собой, слушали историю о двух влюбленных. Певцом был Никанор. Он увидел, как подошли две женщины, и замолчал, а солдаты встали, когда новая Царица вышла к ним.
   - Нет, пожалуйста, - сказала Олимпиада. - Продолжай, Никанор. Это прекрасно. - Он улыбнулся и поклонился; музыкант снова заиграл на дудке, и голос Никанора зазвучал вновь. Олимпиада села в круг, и Федра рядом с ней. Ясновидица поежилась, Олимпиада раскрыла ей свою шаль, и девушка вновь прижалась к ней, склонив голову на плечо Царицы. Никанор пел больше часа. Солдаты не кричали и не свистели, когда заканчивалась каждая песня, но в воздухе царила небывалая теплота, и Олимпиада вновь почувствовала себя ребенком, в безопасности и уюте среди этих лихих всадников. Федра заснула, прикорнув на плече у Олимпиады.
   Парменион подошел и присел рядом с ней. - Я отнесу ее обратно к тебе, - сказал он тихо, чтобы не разбудить ясновидицу.
   - Благодарю, - ответила Олимпиада. Когда Парменион опустился на колени и взял Федру на руки, та забормотала во сне, но, кажется, не проснулась. Солдаты притушили огни и разошлись к своим походным лежакам, когда командир пошел к повозке. Никанор открыл дверцу, и Парменион положил девушку на подушки внутри кабины, укутав ее двумя шерстяными одеялами.
   - Твое пение было превосходным, Никанор, - сказала Олимпиада. - Я буду бережно хранить память об этом вечере, как ценное сокровище.
   Он вспыхнул румянцем. - Мужчинам нравится слушать песни; они напоминают им о доме и семье. Не могу выразить, как много значит для меня твоя похвала. - Поклонившись, он пошел дальше. Парменион последовал за ним, но Олимпиада окликнула его.
   - Посидишь со мной немного, стратег? - попросила она.
   - Как пожелаешь, - ответил он. Ее огонь начинал гаснуть, и он добавил дров, разжигая яркое пламя. Первые холодные ветра зимы бродили по равнине, а в горах уже выпал снег. - Чего ты боишься? - прошептал он.
   - Почему я должна чего-то бояться? - ответила она, садясь рядом с ним.
   - Ты молода, госпожа. А я - нет. Ты хорошо прячешь свой страх, но он там, внутри.
   - Я боюсь за своего сына, - сказала она, очень тихо, так, что он еле расслышал. - Он станет великим Царем - если выживет. Он должен жить!
   - Я лишь солдат, Олимпиада. Я не могу гарантировать его полной безопасности. Но сделаю всё, что в моих силах, чтобы защитить его.
   - Почему?
   Вопрос был так прост, но он рассек сознание Пармениона огненной плетью. Он не мог честно ответить на него и повернулся к костру, нервно вороша его веткой. - Я служу Филиппу. А он - сын Филиппа, - ответил он наконец.
   - Что ж, я спокойна. В Эпире говорят, что Македония скоро выступит на города Халкидики. Говорят, что Филипп намерен править всей Грецией.
   - Я не обсуждаю планов Царя, госпожа, да и не всегда знаю его мысли. Насколько я могу видеть, Филипп желает обезопасить Македонию. Слишком долго страной управляли извне, ее безопасность зависела от прихоти политиков Афин, Спарты или Фив.
   - Но Филипп захватил Амфиполь - независимый город?
   - Нет независимых. Это был афинский анклав, дающий им подступ к Македонии, - ответил он, смущенный ее прямой манерой расспрашивать.
   - А что насчет Халкидского Союза и Олинфа? От них нет опасности? Олинф имеет тесные связи с Афинами - также как и города Пидна и Метона.
   - Вижу, что ты мыслительница, причем мудрее своих лет. Но ты недостаточно умна, чтобы держать язык за зубами в делах, которые не должны обсуждаться открыто. Не доверяй мне так сильно, Олимпиада. Я - человек Царя.
   - Поэтому я и доверяю тебе, - ответила она. - Я - женщина Царя. Жизнь моего сына зависит от того, выживет ли он. Если погибнет Царь, разве новый Царь по македонскому обычаю не убьет всех отпрысков своего предшественника?
   - Так было, госпожа, но ты будешь удивлена, узнав, что Филипп не убил сына своего брата. Однако я хотел тебе сказать, чтобы ты не доверяла никому. Ни мне... ни Никанору... никому. Все вопросы задавай самому Филиппу.
   - Что же, Парменион. Я смирилась. Простишь меня? - ее улыбка была обворожительна, но Парменион силился не поддаться этому колдовству.
   - Так вот каким оружием ты намерена пользоваться, - сказал он.
   - Ах, как ты умен. Можно, я не буду держать от тебя секретов, Парменион?
   - Насколько пожелаешь, госпожа. Ты очень красива и вместе с тем умна. Думаю, ты сумеешь покорить Царя. Но, пожалуйста, не сделай ошибки, потому что он также рассудительный и проницательный человек.
   - Это предупреждение, стратег?
   - Это дружеский совет.
   - У тебя много друзей?
   - Двое. Один - Мотак, другой - Берний. Дружба - не из тех даров, которые я легко раздаю, - ответил он, выдержав ее взгляд.
   Вытянув руку, она тронула его предплечье. - В таком случае я польщена. Однако, Филипп тебе разве не друг?
   - У Царей не бывает друзей, моя госпожа. У них есть верные слуги и заклятые враги. Иногда те и другие меняются местами; и настоящий мужчина должен ясно видеть это.
   - Ты хороший учитель, - сказала Олимпиада. - Но могу ли я задать один последний вопрос?
   - Если только он не касается стратегии, - ответил он с улыбкой. Мгновение она молчала. Улыбка резко изменила его лицо, сделав почти мальчишеским.
   - Нет, он не о стратегии, во всяком случае, не связан с ней напрямую. Я думала о тебе, Парменион. Какие амбиции могут быть у мужчины с твоей репутацией?
   - Действительно, какие? - произнес он, вставая. Поклонившись ей, он повернулся и зашагал к солдатскому лагерю, проверить часовых до того, как позволить себе роскошь сна.
  

***

   Сзади в экипаже лежала и не спала Федра с трепещущим сердцем. Когда Парменион взял ее на руки, она была разбужена силой его духа. Это было слишком сильно, чтобы прочесть, и она была омыта морем образов необыкновенной яркости. Но через все образы проходило одно и то же видение. Именно это и заставило Федру слышать биение своего сердца так громко, от этого у нее пересохло во рту и задрожали руки.
   Всю жизнь Федра знала единственный способ избавиться от проклятия ясновидения. Ее мать сказала ей о нем.
   - Когда ты отдашься мужчине, силы твои увянут и умрут, как розы зимой.
   Мысль о том была столь отвратительна, что Федра предпочла жить с проклятием, чем избавиться от него таким способом. По правде, эта мысль была по-прежнему отвратительна ей - но награда! Она воскресила в памяти видение, снова видя перед собой славное будущее.
   Как она могла не рискнуть?
   Сев на подушках, она обернула шаль вокруг плеч и посмотрела на звезды, ярко светившие в окно экипажа. Она слышала, как говорили Парменион и Олимпиада у костра. Его голос был мягок, почти любезен, но слова были сухими, и рождены они были его внутренней силой.
   - Я смогу полюбить его, - заверила себя Федра. - Я добьюсь этого. - Но она не верила в это. - Так или иначе, это неважно, - прошептала она. - Мне не обязательно любить его.
   Она дождалась, пока уйдет Парменион, и притворилась спящей, когда в экипаж забралась Олимпиада. Медленно текли часы. Подобравшись, Федра выскользнула из повозки и крадучись пробралась через лагерь, отыскав место ночлега Пармениона; он соорудил себе лежак вдали от солдат в тенистой лощине. Когда она посмотрела на его спящую фигуру, храбрость почти покинула ее, но, собравшись, она выскользнула из платья и легла рядом с ним, осторожно натянув на свое стройное тело единственное одеяло. Некоторое время она лежала смирно, так и не набравшись храбрости разбудить его. Но видение вновь посетило ее - еще сильнее, чем прежде. Ее пальцы осторожно тронули кожу на его груди. Его по-прежнему невозможно было прочитать, разные сцены просачивались сквозь нее волнами и заполняли ее чувства.
   Ее рука скользнула ниже, лаская его живот. Он забормотал во сне, но так и не проснулся. Ее пальцы коснулись пениса - и на миг она отпрянула. Собрав всю храбрость, она дотронулась еще раз, обхватив пальцами, чувствуя, как он напрягается под ее прикосновением. Тогда он проснулся и повернулся к ней. Его правая рука обхватила ее, ладонь легла на плечо, соскользнула на грудь.
   "Я получила тебя!" - подумала она. - "Ты мой! И наш сын станет Божественным Царем. Он будет править миром!"
   И она вновь узрела видение, в котором Царь Сражений вел свое войско через весь мир.
   Первенец Пармениона.
   Мой сын!
  
   Храм, Малая Азия, зима, 356й год до Н.Э.
  
   Дерая легла на кровать и отпустила цепи своей души, вылетев из храма и воспарив в голубое зимнее небо. Вдалеке собирались тучи, предвещая грозу, но здесь у моря стоял ясный день. Чайки летали и ныряли вокруг ее невидимой формы, и она восхитилась их свободой.
   Она стремительно перелетела море, пересекла берег Халкидики, напоминающий очертаниями трезубец, взяла направление к Пелле - разыскивая, как всегда, любимого, который определил ее судьбу и разочаровал ее. Она нашла его в тронном зале... и пожелала, чтобы выбрала другой день для путешествия. Ибо рядом с ним стояла Олимпиада.
   Печаль поразила Дераю, как удар.
   Мать Темного Бога!
   Мать ребенка Пармениона.
   Ненависть тронула ее, и ее видение поплыло. - Помоги мне, Повелитель Вселенской Гармонии, - молилась она.
   Она увидела, как Олимпиада бросилась в объятия Филиппа, увидела мгновенный след ревности на лице Пармениона.
   "Что мы сделали с тобой, любовь моя?" - подумала она, вспомнив годы, проведенные с Тамис, как они пытались предотвратить рождение Темного Бога. Как говорила старая жрица, Парменион был Мечом Истока, единственным человеком, способным помешать Кадмилосу родиться во плоти. Как же наивны были они... и как глупы. Тамис тайно манипулировала событиями в жизни Пармениона, создав из него воина, равного которому не было во всем цивилизованном мире: бойца, убийцу и непревзойденного стратега. Все это для того, чтобы он был готов разрушить планы Темного Бога. Вместо этого они добились противоположного результата.
   Гнев Дераи возрастал. На миг она не желала ничего, кроме как использовать всю свою силу, чтобы уничтожить ребенка во чреве Царицы. Испугавшись этого своего импульса, она перелетела обратно в Храм.
   И здесь ее гнев сменился печалью, потому что она пролетела над своим собственным телом, видя измученное заботами лицо и тронутые серебром волосы. Когда-то она была такой же красавицей, как Олимпиада. Когда-то Парменион любил ее. Больше нет. Нет, подумала она, если Парменион увидит тебя теперь, он отвернется, его глаза будут прикованы к молодой коже и земным прелестям таких девушек, как Олимпиада.
   Вернувшись в свое тело, она проспала два часа.
   Ее разбудил Левкион. - Я подготовил для тебя ванну, - сказал он. - И еще я купил три новых одеяния для тебя на рынке.
   - Мне не нужны новые одеяния. И у меня нет денег.
   - Одежда, которая у тебя есть, обветшала, Дерая. Ты начинаешь выглядеть как нищенка. Так или иначе, у меня есть свои деньги.
   На миг ей захотелось упрекнуть его, но она отбросила эту мысль. Левкион был воином, который добровольно решился на путешествие к Храму, чтобы служить ей. И он ничего не просил взамен.
   - Почему ты остался? - спросила она его, глазами духа изучая его орлиное лицо, такое острое и волевое.
   - Потому что я люблю тебя, - ответил он. - Ты это знаешь. Я говорил это довольно часто.
   - Мой суетливый характер причина тому, что я спрашиваю по многу раз одно и то же, - призналась она, - но я чувствую, что виновата, потому что у нас никогда не будет ничего больше того, чем есть сейчас. Мы - брат и сестра, сейчас и навсегда.
   - Это больше, чем я заслуживаю.
   Она прочертила невидимую линию на его щеке, провела пальцем вдоль подбородка. - Ты заслуживаешь гораздо больше. Не нужно возвращаться к воспоминаниям о нашей первой встрече - то был не ты. В мире есть такие силы, которые используют нас, подчиняют нас, отвергают нас. Ты был околдован, Левкион.
   - Знаю, - сказал седоволосый воин. - Я тоже изучал Мистерии. Но Темному нужно лишь возрастить то, что уже есть внутри нас. Я чуть не изнасиловал тебя, Дерая, и я мог тебя убить. Не знал, что в моей душе могла быть такая тьма.
   - Тише! Тьма живет в каждой душе, Свет - тоже. Для тебя Свет был - по большей части - сильнее. Гордись. Ты спас мне жизнь и остался моим единственным другом.
   Левкион вздохнул, потом улыбнулся. - Этого мне вполне хватит, - солгал он.
   Левкион развел огонь и оставил Дераю сидеть рядом с ним, а ее мысли были далеко, глаза души смотрели в танцующее пламя.
   - Мне нужна помощь, - прошептала она. - Где ты, Тамис?
   Огонь возвращал к жизни, языки пламени взметнулись высоко, кружась клубами, и наконец образовали лицо женщины. Дерая подняла руки, мягкий свет просочился из ее пальцев и окружил ее ярким щитом.
   - Тебе не нужна защита от меня, - сказало лицо в огне. - И ты больше не можешь вызвать Тамис. Я - Кассандра.
   Лицо стало более цельным, окруженное рамкой из искрящихся язычков пламени. Дерая осторожно сняла защитное заклятье.
   - Ты - Троянская жрица?
   - Когда-то, в очень далекие дни, - ответила Кассандра. - Я предупреждала Тамис о ее безрассудстве. Но она не слушала. Когда Парменион зачал Темного Бога, Тамис была полна отчаяния. Ее душа теперь далеко, разбита, как кристалл, расколота, как луна на воде.
   - Ты сможешь ей помочь?
   - Нет. Хоть все остальные простили ее, сама себя она простить не может. Возможно, со временем она вернется к Свету. Лично я в этом сомневаюсь. Но что заботит тебя, юная спартанка? Чем я могу помочь тебе?
   - Скажи, как сражаться со злом, которое грядет?
   - Моим даром при жизни - если это можно назвать даром - было говорить правду, в которую никто не верил. Это было трудно, Дерая. Но я во всем полагалась на волю Истока. Тамис была охвачена гордыней. Она верила, что единственная способна быть тем орудием, что повергнет Кадмилоса. Гордыня - дар не от Истока. Обучая тебя путям Мистерий, Тамис укрепила в тебе чувство такой же гордыни. Мой же совет - не делай ничего. Продолжай исцелять страждущих, любить ближних.
   - Я не могу делать этого, - перебила Дерая. - Я достойна такого же порицания, как и Тамис. Я должна хотя бы попытаться исправить всё.
   - Знаю, - печально сказала Кассандра. - Тогда используй разум. Ты видела Аиду и ее бесноватость. Ты не думала, что она тоже видела тебя? Если она готова уничтожить персидского ребенка, разве она не ищет возможности - еще более упорно - уничтожить тебя?
   - Мы с ней виделись дважды, - сказала Дерая. - У нее недостаточно сил, чтобы одолеть меня.
   - Я слышу, как заговорила гордыня, - ответило лицо в огне. - Но у Аиды много слуг, и она может вызывать духов, или демонов, как тебе угодно. У них есть силы. Уж поверь мне, Дерая!
   Страх вернулся, и Дерая почувствовала холод со стороны задернутого занавесками окна за ее спиной. - Что я могу сделать? - прошептала она.
   - Все, что может сделать человек. Сражаться и молиться, молиться и сражаться. Но если будешь сражаться, то победит Аида, потому что для успешной битвы ты должна будешь убивать, а убийство приносит радость Темному, который прикасается, совращает, меняет.
   - Тогда я должна позволить ей убить меня?
   - Я не это сказала. Битва между Светом и Тьмой - дело сложное. Следуй своим инстинктам, Дерая. Но я посоветовала тебе использовать разум. Подумай, что понадобится Аиде для того, чтобы ее мечты воплотились в жизнь. Есть один серьезный противник, которого она должна убить.
   - Парменион?
   - Я слышу, как заговорила любовь, - сказала Кассандра. - Не Парменион. Кто действительно серьезный противник, Дерая?
   - Я не знаю. Сколько в мире мужчин и женщин? Как я могу увидеть их всех, проследить их будущее?
   - Думай о крепости, с высокими стенами. Неприступной. Где враг пожелал бы находиться?
   - Внутри, - ответила Дерая.
   - Да, - согласилась Кассандра. - А теперь используй разум.
   - Дитя! - прошептала Дерая.
   - Золотое дитя, - дополнила Кассандра. - Две души в одном теле, Тьма и Свет. Пока жив дух ребенка, Кадмилос никогда полностью не одержит верх. Есть такая птица, Дерая, которая никогда не вьет гнезда. Она подкладывает яйца в чужие гнезда, рядом с чужими яйцами. Когда птенец вылупляется, он оказывается больше других птенцов, он сталкивает их из гнезда на землю, чтобы те разбились насмерть. И делает так, пока не останется один выживший.
   - И Кадмилос вытолкнет душу ребенка? Куда она уйдет? Как я смогу ее защитить?
   - Ты не сможешь, моя дорогая; у тебя нет доступа к ней. Когда приблизится момент рождения, душа младенца будет низвергнута в Иной Мир, в Пещеры Аида, в Пустошь. Там она будет гореть ярким пламенем - но недолго.
   - Что потом?
   - Ее яркий огонь привлечет созданий Тьмы, и они уничтожат ее.
   - Должен быть выход! - возразила Дерая, решительно поднимаясь. - Не верю, что всё должно закончиться вот так! - подойдя к окну, она ощутила бриз на лице и попыталась успокоиться.
   - Ты говоришь, у меня нет доступа, - сказала она наконец, обернувшись к лицу из огня. - Но у кого он есть?
   - Кто же еще, моя дорогая, как не его отец?
   - И как Парменион попадет в Иной Мир?
   - Через смерть, Дерая, - просто ответила Кассандра.
  
   Храм, весна 356й год до Н.Э.
  
   На протяжении недель слова Кассандры возвращались, терзали и мучили Дераю, но как бы сильно она ни пыталась, у нее не получалось вновь вызвать огненную женщину.
   - Наверное, она была демоном, - предположил Левкион, когда Дерая наконец обо всем поведала ему.
   - Если бы была, - ответила Дерая, - то я бы тогда смогла легко избавиться от ее слов. Нет, Левкион, она не была демоном. Я бы почувствовала зло. Что же мне делать?
   Воин пожал плечами. - Беды всего мира - не твое дело, Дерая. Пусть другие идут на эту битву. Я очень мало знаю пути богов. Они - по счастью - очень мало заинтересованы в моей судьбе, и я со своей стороны стараюсь их беспокоить как можно реже. Но они наверняка должны будут озаботиться приходом этого... Духа Хаоса?
   - Ты не знаешь всей истории - и я не расскажу тебе, - ответила Дерая, - но Тамис и я сыграли решающую роль в приходе зла. Кассандра дала мне такой же совет, как ты. Но разве ты не видишь, почему я не могу принять его? Я живу, чтобы исцелять. Я служу силе Гармонии. Как я смогу жить оставшиеся годы, зная, что это я привела в мир такой ужас?
   Левкион покачал головой. - Некоторые ошибки исправить невозможно. Но даже если так, госпожа, зачем ты коришь себя? Ты не собиралась выполнять работу Тьмы.
   - Нет, не собиралась, - согласилась она. - Но меня вырастили в Спарте, Левкион, а ни один спартанец не покинет битву, пока не победит - или пока он не будет лежать мертвый на своем щите. У младенца должен быть шанс выжить. Кассандра говорит, если душа его будет жива на момент рождения, то Кадмилосу придется делить тело с ним. Это даст нам шанс исправить ребенка, держать Дух Хаоса в узде.
   - Но для этого должен умереть мужчина, которого ты любишь, - заметил Левкион. Дерая закрыла глаза, ничего не ответив. - Я не завидую тебе, - сказал воин, - однако вижу, что тут есть противоречие. Кассандра говорит, что не должно быть убийств, иначе ты тем самым служишь Тьме, но чтобы победить - хоть и временно - ты должна убить Пармениона. В этом нет смысла.
   Отвернувшись от него, Дерая прошла к окну, посмотрела на холмы и море вдалеке. Левкион оставил ее и вышел в сад. Розы теперь росли дикие, цветы переплетались друг с другом во всем своем многоцветье, тропинки стали зарастать. Левкион взобрался на вершину восточной стены, сел на парапет и стал смотреть на поля. Вдруг он моргнул.
   В посреди равнины появился человек, идущий прямо к воротам. Изучив глазами пришельца, Левкион также посмотрел, нет ли в земле ям или других укрытий. Ведь он бы увидел этого человека, когда первый раз посмотрел на восток? Туника незнакомца была ярко желтой, почти золотой, волосы - короткие и седые, борода была завита по персидской моде. Не мог же он появиться просто так из воздуха, убеждал себя Левкион. Если только... у воина в один миг пересохло во рту.
   Если только он не бог - или демон.
   Проклиная себя за то, что оставил кинжал у себя в покоях, Левкион пробежал по ступеням парапета к восточным воротам, которые были открыты в сторону полей. Выйдя наружу, он стал ждать путника.
   - Да пребудет благословение Олимпа с вашим домом, - приветливо произнес незнакомец.
   - Тебе сюда нельзя, - сказал Левкион. - Иди своей дорогой.
   Пот пролился ему на глаза, и он сморгнул. Человек, как видно, не был вооружен, но воина это не успокаивало. Если незнакомец был демоном, то ему не нужен был меч, чтобы растерзать человека.
   - Я пришел повидать Целительницу, - сказал человек. - Она здесь?
   - Здесь нет никого кроме меня. А теперь уходи - или твори свое колдовство и будь проклят!
   - А, - сказал человек, улыбаясь, - я так понимаю, ты видел, как я прибыл. От меня нет опасности ни тебе, ни госпоже, которая здесь живет. Можно сказать, я ваш друг. Союзник.
   Лицо Левкиона потемнело. - Слушай, друг, у тебя, похоже, плохо со слухом. Если ты не уберешься отсюда, я буду вынужден драться с тобой.
   Незнакомец отступил на шаг. - Как же мне убедить тебя в своих добрых намерениях? Постой-ка! Знаю. - Положив руку себе на грудь, он закрыл глаза. Левкион почувствовал тяжесть в правой руке, посмотрел вниз и увидел, что держит теперь сверкающий короткий меч. - Вот, - сказал человек. - Так будет полегче?
   - Кто ты?
   - Меня зовут Аристотель. И подумай вот о чем: если бы я желал тебе вреда, я ведь могу создать меч из пустоты - уже не в твоей руке - а в твоем сердце. Так? А с другой стороны, в последний раз, когда сюда приходил кто-то с недобрыми намерениями, Целительнице не нужна была посторонняя помощь, верно, Левкион? Когда ты со своими дружками хотел изнасиловать ее и затем убить? Помнишь?
   Левкион бросил меч и попятился назад. - Я... я пытался искупить вину за тот день.
   - И у тебя получилось, - сказал человек, входя в ворота. - А теперь доложи ей, что прибыл добрый друг. А, нет, вижу, этого не понадобиться.
   Левкион обернулся и увидел, что Дерая стоит на тропинке. На ней было новое платье из светло-зеленой ткани. Ее волосы сверкали золотом и серебром в лучах солнца, и Левкиону в этот момент она показалась неописуемо прекрасной.
   - Что тебе здесь надо? - спросила она незнакомца.
   - Я бы хотел поговорить о времени жребия, моя дорогая.
   - Ты не от Истока, - сказала она с холодом в голосе.
   - Но и не от Хаоса. Я сам по себе.
   - Это невозможно, - ответила она ему.
   - Все на свете возможно, но скажем так, что я обретаюсь на границе двух сил, не служа ни одной из них. Однако у нас есть общая цель, Дерая. Я не хотел бы, чтоб Кадмилос примерил мантию из плоти.
   - Зачем пришел ко мне?
   Аристотель усмехнулся. - Довольно игр, Целительница! Старый друг попросил меня навестить тебя, помочь там, где сумею. Ее зовут... или звали? ... Кассандра. Так мы можем пройти внутрь? Мне жарко и в горле пересохло, да и путь я проделал неблизкий.
   Какое-то время Дерая молчала. Закрыв глаза, она освободила свой дух, стремительно проникая в душу незнакомца. Но как быстра она ни была, человек оказался быстрей, закрыв обширные зоны памяти, заперев их от нее, позволив ей обозревать лишь яркие фрагменты его жизни. Она оставила его и обернулась к Левкиону.
   - Аристотель станет нашим гостем на некоторое время, мой друг. Буду благодарна, если ты примешь его с радушием.
   Левкион поклонился. - Как пожелаешь, госпожа. Я подготовлю для него комнату.
   Когда Левкион ушел, Дерая подошла и остановилась у меча, который создал Аристотель. - Маленький, но мудрый пример могущества, - проговорил он.
   - Не маленький, - ответила она, - и давай посмотрим, зачем он был нужен. - Присев на колени, она провела рукой по лезвию, которое замерцало и поменялось, став длинной черной змеей, с зонтиком у головы. - Если бы он попытался пронзить тебя этим клинком, змея бросилась бы назад и убила его.
   - Но он этого не сделал, - насмешливо сказал Аристотель.
   - Понимаю, прекрасно понимаю это. Если бы он погиб, я бы отправила твою кричащую душу прямиком во тьму Аида.
   - Цель была хорошо выверена, - заверил он ее.
   - Да, вижу.
  
   Пелла, Македония
  
   - Я построю для него империю, - произнес Филипп, когда они лежали на широкой кровати, и рука его нежно покоилась на увеличившимся животе Олимпиады. - У него будет всё, что нужно.
   - Ты был великолепен в ту первую ночь, - сказала она.
   - Что мучительней всего, я ничего не помню из той ночи. Но помню утро после нее. Ты была огнем моей крови в течение двух лет - начиная с того первого сна. Одним богам известно, как я тосковал по тебе эти долгие семь месяцев. Зачем тебе надо было так долго находиться в Эпире?
   - У меня были трудности в моем положении. Отправиться в путь тогда значило бы потерять сына.
   - Тогда ты мудро поступила, что подождала. Все, что я построил - это для тебя, и для него.
   - Он станет твоим наследником? - шепотом задала она вопрос.
   - Единственным наследником, обещаю тебе.
   - А что, если у тебя будут сыновья от будущих жен?
   - Они не займут его место.
   - Тогда я спокойна, Филипп. Правда, спокойна. Ты выступишь на олинфийцев?
   Филипп усмехнулся и сел. - Парменион сказал мне, что ты учишься стратегии. Я ему не поверил. Зачем ты нагружаешь себя такими вещами?
   Ее зеленые глаза потяжелели. - Мой отец был Царем из рода Царей. Думаешь, я должна была учиться ткать или растить цветы? Нет, Филипп, для Олимпиады это не жизнь. Так расскажи мне об олинфийцах.
   - Нет, - ответил Филипп, вставая с кровати.
   - Почему? Думаешь, я глупая? Я хочу помочь тебе. Хочу быть посвященной в твои планы.
   - Ты и есть мой план, - сказал он, приблизившись к ней. - Ты - мать моего сына. Разве не можешь довольствоваться этим? У меня есть много советников, но лишь с единицами я делюсь своими сокровенными мыслями. Можешь это понять? Никто не сможет выдать мои планы, ибо никто не знает всю их суть и глубину замысла.
   - Думаешь, я предам тебя? - вскинулась она.
   - Я не встречал еще женщины, которая знала бы, когда следует придержать язык! - прорычал он. - И ты - не исключение. - Филипп накинул плащ на плечи и вышел из покоев.
   Близилась полночь, и коридор был пуст, лишь два из семи фонарей тускло светили в нем. Царь прошел до конца коридора, распахнул двери. Два гвардейца за дверями встали смирно. Не обращая на них внимания, Филипп вышел в залитый лунным светом сад. Гвардейцы переглянулись, затем последовали за ним.
   - Оставьте меня! - прогремел он.
   - Мы не можем, государь. Господин Аттал...
   - Кто здесь Царь? - оборвал он, глядя на них. Они беспокойно отпрянули, и его гнев улетучился. Он понимал их проблемы. Если Царь выйдет в ночь и будет убит, их собственные жизни будут висеть на волоске; они были в безвыходной ситуации. - Простите, парни. Погорячился, бывает. - Вздохнул он. - Женщины! Они пробуждают в мужчинах все самое лучшее и самое худшее. - Он ухмыльнулся. - Ладно, проводите меня до дома Пармениона.
   Полуголый Царь и два гвардейца в черных плащах прошли через сад к западному крылу дворца. В покоях Пармениона горел свет, и Царь не стал стучать в дверь перед тем, как войти. Просто открыв ее, он прошел внутрь.
   Парменион сидел там со своим слугой и другом, фиванцем Мотаком. Оба склонились над картами. Спартанец поднял взгляд, не выказывая ни малейшего удивления при появлении Царя.
   - Что рассматриваете? - спросил Филипп, пройдя через комнату и заглянув в карты.
   - Верховья реки Аксий, к северу от гор Бора, - сказал Парменион. - Эти карты доставили сегодня. Я поручил составить их в прошлом году.
   - Ждешь проблем в этой местности? - осведомился Филипп.
   - У иллирийцев новый вождь, Грабус, и он пытается заключить союз с пеонийцами. Они могут быть опасны.
   Филипп сел на скамью и обратился к Мотаку. - Принеси мне вина, фивянин, - велел он.
   - Зачем? - отозвался Мотак, сверкнув глазами. - Ты разучился руками пользоваться?
   - Что? - вскричал Филипп с покрасневшим лицом, и прежний гнев вернулся к нему с удвоенной силой.
   - Я не македонянин, и не твой слуга, - сказал Мотак. Филипп вскочил на ноги.
   - Довольно! - крикнул Парменион, проскользнув между двух мужчин. - Что еще за чепуха? Мотак, оставь нас! - Фивянин собрался было что-то сказать, но затем пружинисто встал и вышел из комнаты. - Прости, государь, - сказал спартанец Царю. - Он сам не свой. Я и сам поверить не могу, что он ведет себя так.
   - Я велю его казнить, - прорычал Филипп.
   - Успокойся, государь. Вот, я наливаю тебе вино. Посиди немного.
   - Не пытайся успокоить меня, Парменион, - проворчал Филипп, но опустился на скамью, приняв серебряный кубок. - Люди меня порядком достали сегодня.
   - Размолвки с Царицей? - спросил Парменион, намереваясь сменить тему.
   - Она у меня из ума нейдет. Смотрю в небо, а вижу перед собой ее лицо. Ни есть не могу, ни спать. Она меня околдовала. Теперь вот хочет обо всех моих планах знать. Не бывать этому!
   Парменион скрыл свое удивление. - Она очень молода, Филипп. Но она дочь Царя; она хорошо обучена и сама по себе очень умна.
   - Но меня не ее ум интересует. Вокруг меня полно мужчин с острым умом. От женщины мне нужно красивое тело и милый характер. Знаешь, что она на меня голос повысила? Спорила со мной! Можешь в такое поверить?
   - В Спарте у женщин хватает смелости высказывать свое мнение. Во всех делах - кроме военного - они признаны равными мужчинам.
   - Думаешь, я себя должен переделать? Никогда! Тут тебе не Спарта. Здесь - царство мужчин, которым правят мужчины, для мужчин.
   - Царство, - сказал Парменион мягко, - твое. И управляется оно по твоему слову.
   - И никогда об этом не забывай!
   - Как я могу забыть об этом?
   - Ты преподашь своему слуге урок дисциплины?
   - Нет, государь - ибо он мне не слуга. Но я сам приношу извинения за него. Мотак - одинокий человек, полный печали, и иногда может резко вспылить. Он никогда не мог спокойно сносить насмешки.
   - Ты принимаешь его сторону? Против меня?
   - Я не приму ничью сторону против тебя, Филипп. Но послушай меня; ты пришел сюда, полный гнева. И, во гневе, ты заговорил с ним как с рабом. Он отреагировал. Да, он ответил так, как от него не ждали. Но это был ответ на оскорбление. Мотак - верный, преданный и добрый друг.
   - Нечего говорить за меня, - сказал Мотак, появившись в дверях. Он подошел к Филиппу и опустился на колено. - Прошу прощения... государь. Я выказал скверные манеры. И мне жаль, что я так опозорил дом моего друга.
   Филипп посмотрел на коленопреклоненного человека перед собой, гнев его был еще велик. Но он заставил себя рассмеяться. - Может, оно и так, - вставая со скамьи, он помог подняться Мотаку. - Иногда, дружище, корона может сделать человека высокомерным, слишком щепетильным в вопросах достоинства. Сегодня я получил хороший урок. А теперь... давай-ка я налью тебе вина. А потом я пожелаю тебе доброй ночи.
   Филипп наполнил кубок, передав его изумленному фивянину.
   Затем поклонился и покинул дом. Парменион смотрел, как тот шел в лунном свете, окруженный своими гвардейцами.
  

***

   - Он великий человек, - сказал Мотак, - но мне он не нравится.
   Парменион рывком закрыл дверь и посмотрел другу в глаза. - Большинство царей велели бы тебя казнить, Мотак. В лучшем случае, приказали бы тебя высечь или изгнать.
   - Ну, он всю ночь вел себя умно, - ответил Мотак. - Он ценит тебя и твои таланты. И у него достаточно сил, чтобы одолеть свои базовые инстинкты. Но кто он такой, Парменион? Чего он хочет? Македония сильна - уже никто не усомнится в этом. Но армия по-прежнему растет, офицеры ходят по деревням, собирая рекрутов, - Мотак пригубил вино, затем выпил его единым залпом. Откинувшись на спинку скамьи, он указал на разложенную на широком столе карту. - Ты просил меня собрать сведения о приграничных областях вокруг Македонии. Теперь у нас постоянный поток вестей от торговцев, путников, странствующих актеров, строителей и поэтов. Знаешь, что происходит в Верхней Македонии?
   - Конечно, - ответил Парменион. - Филипп строит линию городов-крепостей на случай будущих иллирийских нашествий.
   - Верно. Но он также сгоняет всех, в чьих жилах течет иллирийская кровь, с земель, на которых они жили веками. Обширные леса, долины и пастбища - все было отнято у владельцев. Некоторые из изгнанников - бывшие солдаты Македонской армии.
   Парменион пожал плечами. - Веками иллирийцы были кровными врагами македонян. Филипп пытается положить конец противостоянию - раз и навсегда.
   - О, да! - хмыкнул Мотак. - Но я все вижу, я не полный дурак. А кто получает эти земли? Они достаются Царю, или Атталу. Прошлым месяцем три пелагонийских торговца лесом были лишены своих владений, своих земель, своих домов. Они жаловались Царю; но еще до того, как жалоба могла быть услышана, их таинственным образом прикончили - вместе с их семьями.
   - Довольно, Мотак!
   - Вот именно, - ответил Мотак. - Но я спрашиваю еще раз, чего он хочет?
   - Не могу тебе ответить. Сомневаюсь, сможет ли на это ответить сам Филипп. Но я думал об этом, дружище. Армию необходимо кормить. Солдатам нужно жалованье. Сокровищницы Филиппа не заполнены; поэтому он должен обеспечить своих воинов победами и добычей. Но в этом есть смысл. Народ силен лишь тогда, когда растет. После этого начинается спад. Почему он тебя так беспокоит? Ты же видел, как Спарта и Афины боролись за главенство, видел, как Фивы боролись за то, чтобы править всей Грецией. Так что теперь изменилось?
   - В общем, ничего, - согласился Мотак, - за исключением того, что я стал старше и, надеюсь, умнее. Эта земля очень богата. Если пламя Македонии раздуть как следует, то оно разожжет всю Грецию. Но сейчас земледельцев прельщает Пелла и военные трофеи, и боевых лошадей разводят больше, чем овец и крупный рогатый скот. Все, что я вижу впереди - это смерть и война. И не потому, что страна в опасности - а всего лишь потому, что надо удовлетворить жажду славы варварского Царя. Тебе не нужно объяснять мне, чего он хочет. Он намерен покорить всю Грецию. Фивы снова будут в осаде. Он нас всех превратит в рабов.
   Фивянин поставил свой кубок с вином и устало поднялся на ноги.
   - Он не так зловещ, как тебе кажется, - заметил Парменион.
   Мотак улыбнулся. - Попытайся смотреть на него не как на свое отражение, Парменион. Ты хороший человек, но ты - его меч. Доброй ночи, друг. Завтра мы будем говорить уже о более приятных вещах.
  

***

   Косматые тучи висели над Пеллой как клубы дыма, отдаленный гром гневно сотрясал небеса, когда Олимпиада осторожно пробиралась к скамейке под дубом на краю южного сада. Она двигалась медленно, поддерживая правой рукой живот, часто останавливаясь, чтобы потянуть спину.
   Ее дни с Филиппом были непостоянны, переходили от ласковых прикосновений и щедрот к внезапным приступам ярости, когда лицо его краснело, а зеленые глаза излучали гнев.
   Будь я такой же стройной, как прежде, я бы его покорила, говорила она себе. И я снова буду стройной. Смешно подумать, как изменилась ее величественная поступь, став развалистой, и она не могла теперь обнять мужа, прижавшись вплотную, чтобы возбудить его. Ибо в ее способности возбуждать состояло ее могущество. Без нее Олимпиада чувствовала себя потерянной, беззащитной.
   На длинной скамейке под дубом были подушки, и она растянулась на них, чувствуя, как рассасывается боль в основании спины. Кажется, каждое утро все эти месяцы ее тошнило - каждую ночь ее желудок выворачивался, оставляя во рту вкус желчи.
   Но последние несколько дней были еще хуже. Ее сны прерывались, и она слышала, будто ее ребенок плачет, как бы с далекого расстояния. И на рассвете она просыпалась, думая, что ребенок умер у нее внутри.
   Она пыталась найти утешение в компании Федры, но ее подруга часто отсутствовала во дворце, проводя часы - и даже целые дни - с Парменионом. Это изумляло Олимпиаду, которая знала, как ее подруга не выносит прикосновения Мужчины.
   Начался дождь, поначалу слабый, затем усилившийся, поливавший выложенную камнями дорожку и цветы в саду. Здесь, под высоким дубом, Олимпиада чувствовала себя в безопасности; ветви над ее головой были густыми и хорошо укрывали от дождя.
   Парменион бежал по мощеной дорожке к себе домой, увидел ее и сменил курс. Спрятавшись от дождя под ветви, он подошел к ней и поклонился.
   - Небезопасное место, госпожа. Сюда может ударить молния. Позволь прикрыть тебя моим плащом и отвести в твои покои.
   - Еще не время, стратег. Посиди со мной немного, - сказала она с улыбкой. Покачав головой, он усмехнулся и сел рядом, вытянув свои длинные ноги и отряхивая дождевые капли с плеч и ладоней.
   - Странные вы существа, женщины, - заметил он. - У тебя есть прекрасные покои, сухие и теплые, но ты сидишь здесь, где холодно и сыро.
   - Здесь как-то хорошо и спокойно, не находишь? - спросила она. - Вокруг нас всюду идет гроза, но мы здесь, в сухости и безопасности.
   Вновь послышался гром, теперь уже ближе, и молния расчертила небо.
   - Видимость безопасности, - отозвался Парменион, - это не то же самое, что быть в безопасности. Ты выглядишь печальной, - сказал он вдруг, инстинктивно потянувшись к ней и беря за руку. Она улыбнулась ему, сдержав слезы усилием воли.
   - На самом деле мне не грустно, - солгала она. - Просто... я чужая в незнакомой стране. У меня нет друзей, мое тело стало неуклюжим и некрасивым, и я не могу найти нужные слова, чтобы расположить к себе Филиппа. Однако я сумею, когда родится наш сын.
   Он кивнул. - Ребенок беспокоит тебя. Филипп сказал мне, что тебе снится его смерть. Но вчера я говорил с Бернием; он говорит, что ты сильна, и ребенок растет как полагается. Он хороший человек и прекрасный врач. Он не стал бы лгать мне.
   Гром теперь раздался прямо над головой, ветер завыл в ветвях дуба, сильно его закачав. Парменион помог Царице подняться, покрыл ее голову и плечи своим плащом, и они вместе вернулись во дворец.
   Проводив ее до комнат, Парменион развернулся, чтобы уйти, но тут она закричала и стала падать. Парменион метнулся к ней, поймал за руки и уложил на скамью.
   Ее рука вцепилась в тунику на его груди. - Он пропал! - закричала она. - Мой сын! Он пропал!
   - Успокойся, госпожа, - велел Парменион, гладя ее по волосам.
   - О, матерь Гера, - застонала она. - Он мертв!
   Спартанец спешно вышел во внешние покои, послав к Царице трех служанок, чтобы те позаботились о ней, затем отправил гонца за Бернием.
   Через час целитель явился, дал Царице сонного отвара, затем прибыл к Филиппу с докладом. Царь сидел в тронном зале с Парменионом, который стоял рядом.
   - Нет причин для беспокойства, - заверил Филиппа лысый врач. - Младенец силен, его сердцебиение не нарушено. Не знаю, отчего Царица решила, что он мертв. Но она молода и возможно подвержена глупым страхам.
   - Она никогда не казалась мне пугливой, - заметил Парменион. - Когда на нее напали всадники, одного она убила, а на остальных смотрела свысока.
   - Я согласен с лекарем, - сказал Филипп. - Она как разгоряченная лошадь - быстрая, энергичная, но перенапряженная. Как скоро она родит?
   - Не больше пяти дней, государь, возможно раньше, - ответил ему целитель.
   - После этого ей станет лучше, - произнес Царь, - когда дитя присосется к ее груди. - Отправив врача из зала, Филипп обернулся к Пармениону. Спартанец крепко впился в спинку Царского трона, его лицо было бледно, а из ушей и носа текла кровь.
   - Парменион! - вскричал Филипп и бросился к своему военачальнику. Спартанец попытался ему ответить, но все, что послышалось из его уст, был только сдавленный стон. Упав прямо на руки Царю, Парменион почувствовал, как пучина боли захлестнула его голову.
   Затем он стал падать...
   ... и разверзлась Пропасть.
  

***

   Дух Дераи витал над постелью Пармениона, чувствуя незримое присутствие Аристотеля рядом.
   "Теперь пробил час величайшего испытания," - прошептал его голос у нее в душе.
   Дерая не ответила. У постели сидели Мотак и Берний, оба молчаливые, неподвижные. Парменион почти не дышал. Жрица устремила свой дух внутрь умирающего, избегая его воспоминаний и держась к его центральной искре жизни, чувствуя панику внутри сердцевины, когда опухоль пустила свои темные отростки в его мозг. Довольно просто было заблокировать действие сильфиума, но даже Дерая была удивлена, насколько быстро распространяется рак. Большинство опухолей, как она знала, были обсцентными, уродливой имитацией жизни, и они создавали себе собственный приток крови - питаясь через него, обеспечивая себе существование так долго, как тело сможет носить их в себе. Но с этим раком было не так: он распространялся с невероятной скоростью, разрастаясь далеко за пределы сердцевины. Неспособные найти подпитки, его самые длинные отростки гнили, поражая вещество мозга. Затем появлялся новый отросток, который следовал тем же путем.
   Парменион был в шаге от смерти, гангрена и лихорадка проникли в его кровеносную систему и распространяли заразу по всем его членам. Повсюду в его теле расцветали новые опухоли.
   Дерая охотилась на них, уничтожая всюду, где отыскивала.
   "Я не справлюсь одна!" - осознала она с внезапной паникой.
   - Ты не одна, - произнес Аристотель спокойно. - Я буду сдерживать опухоль в его мозге.
   Взяв себя в руки, Дерая устремилась к сердцу. Чтобы Парменион пережил это испытание, сердце его должно быть сильным. Всю свою жизнь он был бегуном, поэтому, как и ожидала Дерая, мышцы его были сильны. Но несмотря на это, артерии и крупные вены выказывали признаки болезни, плотный желтый гной скапливался на стенках и препятствовал току крови. Сердцебиение было слабым и прерывистым, кровь - стылой. И тогда Дерая начала свое дело, усиливая клапаны, убирая плотные желтые слои, забивавшие вены, и освобождая кровообращение, смывая их в кишечник. Его легкие были в порядке, и она не стала вмешиваться туда, но пробралась к желчному пузырю, где отложения из осадков в крови собрались, образуя камни, зубчатые и острые. Эти камни она разбила в порошок.
   Она двигалась все дальше, уничтожая раковые клетки в его почках, желудке и кишках, вернувшись наконец к центру, где ждал Аристотель.
   Опухоль в голове теперь была неподвижна, но все еще занимала большой объем мозга, раскорячившись там, как огромный паук.
   - Сейчас он на грани смерти, - сказал Аристотель. - Ты должна удержать его здесь до тех пор, пока я не найду его в Пустоши. Справишься?
   - Не знаю, - засомневалась она. - Я чувствую, как его тело дрожит у самого края пропасти. Одна ошибка или приступ усталости погубят его. Я не знаю, Аристотель.
   - Обе наши жизни будут в твоих руках, женщина. Потому что он станет моей связующей нитью с миром живых. Если он умрет в Пустоши, то я останусь запертым там. Будь сильной, Дерая. Будь спартанкой!
   И вот она осталась одна.
   Сердцебиение Пармениона по-прежнему было слабым и неровным, и она чувствовала, как зараза пытается сломить ее силу, отростки шевелились, искали, куда проникнуть.
  

***

   Не было ни внезапности пробуждения, ни дремоты. Сначала не было ничего, и вот уже Парменион шел среди бесцветного пейзажа под безжизненным серым небом. Он остановился, сознание было мутным и рассеянным.
   Насколько хватало глаз, нигде не было ни жизни, ни растительности. Были только длинные мертвые деревья, голые и скелетоподобные, зубчатые скалы, крутые холмы и темные далекие горы. Все было темным.
   Страх коснулся его, рука потянулась к мечу на боку.
   Меч?
   Он медленно извлек его из ножен, вновь увидев перед собой самое гордое воспоминание своей юности, сияющий клинок и золотое навершие рукояти в виде львиной головы. Меч Леонида!
   Но откуда он взялся? Как он попал к нему? И где, во имя Аида, он сейчас находится?
   Слово эхом отозвалось в его сознании. Аид!
   Он тяжело сглотнул, вспоминая слепящую боль, внезапную тьму.
   - Нет, - прошептал он. - Нет, я не могу быть мертв!
   - К счастью, это правда, - послышался голос, и Парменион развернулся на пятках, выбрасывая вперед меч. Аристотель отскочил. - Пожалуйста, будь осторожен, мой друг. У человека лишь одна душа.
   - Что это за место? - спросил Парменион у мага.
   - Земли за Рекой Стикс, первая пустошь Аида, - ответил Аристотель.
   - Тогда я мертв. Но у меня нет монеты для паромщика. Как же я переберусь на тот берег?
   Аристотель взял его за руку и отвел к груде камней, где и сел под бездушным небом. - Выслушай меня, Спартанец, ибо времени мало. Ты не умер - верный друг поддерживает в тебе жизнь даже сейчас - но ты должен выполнить здесь одно дело. И Аристотель тихо рассказал о потерявшейся душе младенца и об испытаниях Пустоши.
   Спартанец слушал молча, его светлые глаза осматривали изувеченный пейзаж, растянувшийся до бесконечности во все стороны. Вдалеке были видны какие-то очертания, более черные тени, растянувшиеся на сером ландшафте.
   - Может ли хоть один человек отыскать одну душу в подобном месте? - спросил он наконец.
   - Она будет сиять светом, Парменион. И она должна быть рядом, ибо ты связан с ней.
   - Что ты хочешь сказать? - спросил спартанец со страхом в глазах.
   - Ты в полной мере понимаешь, о чем я говорю. Ведь ты отец этого мальчика.
   - Сколько людей об этом знают?
   - Только я - и еще один человек: Целительница, которая поддерживает твою жизнь в мире Плоти. Твоя тайна сохранена.
   - Ни одна тайна не может быть сохранена, - прошептал Парменион, - но сейчас не время для споров. Как мы отыщем этот свет?
   - Не знаю, - признался Аристотель. - Не знаю также, как защитить его, когда найдем. Наверное, у нас не получится.
   Парменион встал и пристальнее осмотрелся по всем направлениям. - Где протекает Стикс?
   - На востоке, - ответил Аристотель.
   - И как я пойму, где восток? Здесь нет звезд, кроме одной, нет ориентиров, по которым можно определить направление.
   - Зачем ты пытаешься найти Реку Мертвых?
   - Мы должны откуда-нибудь начать, Аристотель. Мы не можем просто бродить по этой бесплодной равнине.
   Аристотель встал. - Если мне не изменяет память, она за двумя валунами, по ту сторону окружающих нас гор. Так, посмотрим... - Маг вдруг взглянул на Пармениона. - Погоди-ка! Что ты там говорил про звезды?
   - Здесь мерцает только одна звезда, - ответил спартанец, указывая на крохотную светящуюся точку высоко в темном небе.
   - В Пустоши не бывает звезд. Вот оно! Это и есть пламя души.
   - Но как мы дотянемся до звезды?
   - Это не звезда! Присмотрись. Это высокая гора; свет покоится там. Идем. Скорее же. Ибо свет привлекает к себе зло, и мы должны успеть раньше.
   Вдвоем они побежали, поднимая ступнями серую пыль, которая кружила за ними, прежде чем вновь улечься, не потревоженная ни малейшим ветерком.
   - Смотри! - крикнул Аристотель, когда они бежали через равнину. Далеко на севере двигались тени, гигантские, бесформенные создания подбирались к свету. - Он создает их силой боли. Они должны стереть его, уничтожить эту душу.
   Трудно сказать, сколько времени прошло, пока они бежали, но вот горы встали над ними темными и нагнетающими громадами, когда они достигли их подножия. Здесь стоял лес мертвых деревьев, белеющих, как старые кости. Парменион срезал влево, ища путь.
   - Не туда! - прокричал Аристотель.
   Парменион было развернулся, но тут длинная ветка обхватила его горло, и сучья как когти стали царапать плоть его духа. Его меч пробил кору, и, освободившись, он упал на землю, где белые корни вылезли из мертвой почвы - пальцы скелета, вцепившиеся в его руки.
   Аристотель подался вперед с вытянутыми руками, и пронзающий сноп света вырвался из его ладоней, окутывая Пармениона. Корни тут же обратились во прах, и спартанец встал на ноги.
   - Не повезло, - произнес Аристотель, - такая демонстрация силы быстрее привлечет наших врагов.
   С мечом в руке Парменион последовал за магом вверх по склону по направлению к свету. Когда они подошли к разбросанной груде валунов, черные тени напали на них из-за скал, вознесшись в небо. Парменион увидел, что это были птицы, без кожи или оперения, черные скелеты, взлетающие и пикирующие на них.
   Низкий стон послышался из-за валунов. Парменион ускорил бег, пытаясь найти источник этого крика.
   - Нет времени, - крикнул Аристотель.
   Не обратив на него внимания, Парменион срезал вправо.
   В центре круга валунов лежала молодая женщина, огненные цепи приковывали ее руки к скале. Несколько костлявых птиц клевали ее плоть, разрывая ее на окровавленные полосы, которые тут же постоянно восстанавливались. Парменион подбежал к птицам, закричал и замахал руками; они оставили тело, хлопая крыльями. Его меч разбил одну из них на куски, остальные разлетелись в стороны. Опустившись на колено, он нежно прикоснулся к лицу женщины, поднял ее голову.
   - Я знаю тебя, не так ли? - спросил он, когда ее глаза сфокусировались на нем.
   - Да, - слабо ответила она, как бы сонным голосом. - Я показала тебе свою молодость, когда ты был в Фивах. Ты мне снишься, Парменион?
   - Нет, госпожа. - Подняв меч, он прикоснулся клинком к оковам из огня, и они пали. Вложив меч в ножны, он помог Тамис подняться.
   Аристотель подбежал к нему. - Я сказал тебе, что у нас нет времени на это. Демоны собираются.
   - Дитя рождено? - спросила Тамис.
   - Еще нет, - ответил Парменион. - Идем с нами. - Взяв ее за руку, он повел жрицу вверх по холму. Далеко за ними сгущались тени, клубились, как огромная черная река, устремившаяся к горе.

***

   Они поднимались все выше, и здесь холодный ветер свистел меж камней. Свет стал ближе - совершенно белое пламя высотой в человеческий рост, горящее над темным валуном. Вокруг него кружили костлявые птицы, их пронзительные высокие крики эхом разносились по горам.
   Рядом с пламенем возникла более темная тень... разрастаясь, увеличиваясь.
   - Аида! - прошептала Тамис, устремляясь вперед.
   Темная Женщина вытянула руки. Тьма выползла из ее пальцев, растекаясь над огнем, который тут же потускнел, став размером почти с огонек светильника.
   - Нет! - вскричала Тамис. Аида выгнулась, черные копья вылетели из ее рук. Золотой щит появился в левой руке Тамис, и копья отлетели от него. Аристотель распахнул свою тунику, его рука раскрутила маленький золотой камень, подвешенный на серебряной цепочке. Пламя над глыбой взвилось в воздух, освобождаясь от темного тумана, пытающегося погасить его.
   - Хватай его, Парменион, - прокричал маг. Спартанец подбежал к пламени, которое прыгнуло в его вытянутую руку, разместившись на ладони. Не было ощущения жара, но внутреннее тепло тронуло сердце Пармениона, а пламя разрослось, клубясь, становясь облаком мягкого белого света.
   Тамис и Аида подлетели друг к другу. Молния вылетела из глаз Тамис, пронзая одежды темной Женщины. Аида отпрянула - и исчезла. Тамис обернулась к Пармениону, ее руки дрожали над шаром.
   - Это нерожденное дитя, - сказала она, - плоть от плоти твоей. Теперь я поняла. Кадмилос должен убить дитя, или вечно делить с ним одно тело. - Ее пальцы тронули шар, и свет растекся по ее рукам. - О, Парменион! Он так прекрасен.
   - Что мы можем сделать? - спросил спартанец, обернувшись в сторону горы, к которой собирались демоны - одни шли, другие ползли среди скал, и крики их разносились холодным ветром.
   Аристотель подошел к нему. - Сдается мне, гора Танатос отсюда недалеко. Если я правильно помню, там расположены врата, ведущие к Елисейским Полям, в Чертог Героев. Но они могут нас не впустить.
   - Почему? - спросил Парменион.
   - Мы не мертвы, - ответил Аристотель, улыбнувшись. - По крайней мере, пока.
   - Смотрите! - крикнула Тамис, указывая на склон горы, откуда к ним мчались воины в темных доспехах верхом на скелетах лошадей.
   - Значит, Врата, - согласился Парменион. Сфера горела ярко в его руке, он побежал по склону, двое волшебников - прямо за ним.
  
   Остров Самофракия
  
   - Опять она вмешивается, - прошипела Аида, открыв глаза тела, и встала с эбенового трона.
   - Что случилось, госпожа? - спросила ее аколитка, Порида. Женщина в черных одеждах посмотрела сверху вниз на коленопреклоненную девушку.
   - Против нас борются трое, пытаясь сохранить ребенку жизнь. Тамис - будь она проклята - и мужчина, Парменион. Есть еще один, незнакомый мне мужчина. Будь рядом со мной! - Темная Женщина снова закрыла глаза, ее тело вновь упало на эбеновый трон. Стройная аколитка взяла руку Аиды и прикоснулась к ней губами.
   Некоторое время она сидела, поглаживая пальцы Аиды, и вдруг Темная Женщина вздохнула. - Этот незнакомец - маг. Его тело лежит в ожидании, в Храме целительницы. Там же лежит женщина по имени Дерая, а дух ее сейчас в Пелле, поддерживает жизнь в Парменионе. Что ж, они очень далеко зашли, дорогая моя. Очень далеко. И это будет стоить им смерти.
   - Ты отправишь Ночных Охотников, госпожа?
   - Трех будет достаточно. Там только один старик, который сторожит их тела. Пойдем со мной, моя красавица.
   Порида пошла за госпожой через холодные каменные коридоры дворца вниз, в освещенные факелами тоннели. Аида открыла дверь в форме листа и вошла в темную комнату; там не было никакой мебели, за исключением каменного постамента, возвышающегося в центре. Аида провела пальцами по вырезанным на нем письменам. - Знаешь, что здесь написано? - спросила она Пориду.
   - Нет, госпожа.
   - Это акадийский, письмена вырезаны до рассвета нашей истории. Это заклинание. Скажи, - спросила она, кладя руку девушке на плечо, - ты любишь меня?
   - Больше жизни, - заверила ее девица.
   - Хорошо, - ответила Аида, заключая ее в тесные объятия, - и я тоже тебя люблю, дитя. Ты для меня больше чем дочь. Но Кадмилос должен воцариться, и его власть - это все, что заботит меня. - Тонкий кинжал вонзился в спину Пориды, пройдя сквозь ребра в сердце. Девушка напряглась, затем обмякла в руках Аиды.
   Женщина в черном опустила труп на постамент и начала говорить слова, наделенные силой. Сквозь знаки на камне поднялся дым и окутал мертвую девушку. Едкий запах заполнил помещение, вонь разложения. Аида взмахнула рукой, и дым вновь спрятался в камень. Все, что осталось лежать на камне, - было лишь узором из бело-серого праха.
   Тени заплясали на стенах, гротескные очертания, которые были когда-то живыми мужчинами.
   Аида подходила к каждому из них, касаясь рукой их искаженных голов. - Храм не защищен, - говорила им она. - Найдите тело Дераи и растерзайте ее плоть - и тогда с ней будет покончено.
   Тени исчезли.
   Аида подошла к камню, погрузила пальцы в прах.
   - Я буду скучать по тебе, Порида, - пробормотала она.
  

***

   Перебравшись через гору, преследуемая тройка бежала по покрытому щебнем склону. Тамис упала и покатилась к обрыву, но Аристотель побежал ей наперерез, ухватил за белые одежды и вытянул ее на безопасное место.
   Они бежали все быстрее, но крики преследователей раздавались все ближе. Вверху послышалось хлопанье кожистых крыльев, и Парменион поднял голову и увидел огромных существ, кружащих над ними - кожа их была чешуйчатой, а фигуры почти человеческими. Однако они не нападали, и спартанец решил не обращать на них внимания и побежал дальше.
   - Налево! - крикнул Аристотель, указывая на проход между двумя островерхими вершинами.
   Призрачные всадники за ними приближались все быстрее. Парменион рискнул взглянуть через плечо, затем вновь устремил взгляд к проходу впереди.
   Они не успеют добежать. С приглушенным проклятием он остановился и обернулся с мечом в руке, устремившись навстречу врагу. Всадников было больше двадцати, их лица скрывали крылатые шлемы. Мечи из красного пламени светились в их руках как факелы.
   Тамис подошла к Пармениону. - Беги, я их задержу, - прокричала она.
   - Я не могу оставить тебя одну против них.
   - БЕГИ! - крикнула она. - Огонь души младенца - важнее всего.
   Лишь на мгновение он смешался, затем повернулся и побежал. Всадники помчались на жрицу, и ее руки взметнулись, выпустив белый огонь, побежавший через Пропасть и сбивший четырех демонов с их скакунов. Остальные поскакали дальше, рассыпавшись, чтобы проскочить мимо Тамис. Молния вырвалась снова, пробив первый ряд, и давно уже мертвые кони рассыпались, гремя костями, на мелкие кусочки.
   Два всадника наскочили на жрицу. Первого она прикончила ударом светового копья, но меч второго пронзил ее в грудь, выглянув из спины и выпустив свет на ее одежды. Тамис споткнулась - но не упала. Сбив всадника с седла, она полуобернулась и увидела, что Парменион и Аристотель почти достигли прохода.
   Не обращая больше внимания на умирающую женщину, всадники галопом устремились за беглецами. Тамис повалилась в пыль, ее сознание растекалось. Она вновь увидела свою первую смерть, вновь почувствовала ту горечь и боль. Ее душа отлетела в самый дальний край Пустоши, затерянный и одинокий. Там ее и нашли приспешники Кадмилоса, заковали в огненные оковы и призвали Воронов Смерти терзать ее духовную плоть. В своем отчаянии она была не в силах сражаться с ними.
   Взявшись за рукоять огненного меча, она вытащила его из своего тела, положила его рядом.
   Так много ошибок, Тамис, укорила она саму себя. Но теперь, наконец, ты их, кажется, искупила. Далеко впереди она увидела, как пламя души достигает Елисейских Врат. Всадники Аида остановились на некотором расстоянии, неспособные пересечь границу перед вратами без надлежащих приказаний.
   Теперь дело за тобой, Парменион, сынок, подумала она. А я - несмотря на все свои ошибки - хорошо подготовила тебя.
   На последней мысли она покорилась своей второй, и последней, смерти.
  

***

   Врата были высечены из сверкающего черного камня - высотой в три человеческих роста и шириной в десять. За ними зеленели поля, цвели деревья, белели снежными вершинами высокие горы и голубели небеса, полные надежды. Парменион прошел было туда, дабы оставить позади серый, бездушный ужас Пустоши.
   Но перед вратами стояли два стража.
   - Ты не пройдешь, - сказал первый из них.
   Парменион подошел к нему. На страже были устаревшие доспехи, нагрудник был позолочен, бронзовый щит - огромен и имел овальную форму, а шлем был с забралом и красным гребнем. Через забрало можно было рассмотреть только его синие глаза.
   Парменион поднял огонек. - Это душа неродившегося младенца. Повелитель Хаоса желает явиться в мир живых, украв его жизнь и его тело.
   - Мир живых ничего не значит для нас, - сказал второй страж.
   - Неужели за вратами нет никого, к кому мы могли бы воззвать? - вставил Аристотель.
   - Здесь нет преклонения власти, - сказал второй. - Слово здесь - абсолютно. Только души умерших героев могут перейти через эти ворота, и мы можем опознать их по звезде, светящейся у них во лбу.
   Парменион услышал движение у себя за спиной и обернулся. Всадники снова двинулись вперед, а за ними огромная армия демонов заполняла устье прохода.
   - Возьмите хотя бы огонь души, - убеждал Аристотель стражей.
   - Не можем. Он из мира живых... как и ты.
   Подойдя к ближайшему валуну, Парменион раскрыл ладонь, выпуская пламя из руки. Белый свет устремился к скале, оставляя в спартанце нестерпимое чувство потери. Он выхватил меч и, проигнорировав стражей, встал в центре прохода.
   - Постой! - крикнул первый часовой. - Как к тебе попал этот клинок?
   - Когда-то он принадлежал мне при жизни, - ответил Парменион.
   - Я спросил, как он попал к тебе?
   - Я выиграл его на Командирских Играх. Когда-то им владел величайший герой моего города - Царь-Меченосец, Леонид. Он погиб больше века назад, обороняя проход в Фермопильском ущелье против персидских захватчиков.
   - Целый век? Так много лет прошло? Так значит, ты спартанец?
   - Да.
   - Тогда ты не будешь один, - сказал человек, выйдя из ворот и заняв позицию слева от Пармениона.
   - Иди обратно, - произнес Парменион, не отрывая взгляда от орды, которая собиралась впереди. - Достаточно будет и одной напрасной смерти. Второй меч ничего не изменит.
   Часовой расхохотался. - Мечей больше, чем два, брат, - сказал он. - Болеас сейчас приведет остальных. - Едва он это сказал, как позади них послышались марширующие шаги, и триста воинов в полном вооружении появились в проходе, образовав три боевых колонны.
   - Почему ты делаешь это ради меня? - спросил Парменион.
   - Потому что ты держишь в руках мой меч, - ответил легендарный Царь-Меченосец, - и потому что ты спартанец. А теперь отойди назад со своим другом и этим огоньком. Демоны не пройдут, пока мы в силе.
   Врата за ними исчезли, оставив только отвесную стену, черную и непроницаемую.
  

***

   - У тебя, похоже, могучие друзья, - заметил Аристотель, взяв Пармениона за руку и отведя его назад, туда, где на камнях покоился огненный шарик.
   Спартанец был все еще ошеломлен. - Да ведь это же...
   - Да, знаю, это - Леонид, Царь-Меченосец. Люди с ним - это герои, погибшие при Фермопилах, и они ставят на кон свое вечное посмертное существование ради тебя, Парменион. Это поразительная мысль. Но спартанцы всегда были людьми со странностями.
   - Я не могу позволить этому случиться, - прошептал Парменион. - они уже однажды погибли за свой город, и за всю Грецию. Они не знают, кто я такой. Я унизил их город, уничтожив его великую славу! Я должен спасти их!
   - Они знают всё, что им надо знать, - шепнул Аристотель, схватив спартанца за руку. - Младенец - важнее всего!
   Парменион высвободился из хватки Аристотеля, но тут увидел мерцающее пламя. Душа ребенка. Его ребенка! Посмотрев налево, он увидел боевой строй спартанцев - сомкнутые щиты, вытянутые копья - а дальше за ними была армия демонов.
   Царь-Меченосец положил свой щит и меч и подошел к Пармениону. - Они чего-то ждут, - сказал он, - но это дает нам время поговорить. Как твое имя, брат?
   - Савра, - мягко сказал Аристотель.
   Спартанец покачал головой. - Это было мое детское прозвище, - просто сказал он. - Теперь я Парменион.
   Царь-Меченосец на мгновение замолчал, потом поднял руки к шлему и снял его. Его лицо было вполне обыкновенным, не смазливым, длинные волосы были цвета золота, а глаза - синими, как летнее небо. - Я слышал о тебе; ты отправил многих спартанцев в Елисейские Поля.
   - Да. Хотел бы я, чтобы хватило времени рассказать тебе правду. Но ты действовал очень быстро. Ты можешь открыть ворота и уйти?
   - Нет. И если бы мог, не стал бы делать этого. Это ничего бы не изменило, Парменион. И сейчас по-прежнему ничего не меняет. Мы будем стоять вместе.
   - Не понимаю, - прошептал Парменион.
   - Это потому, что ты родом из другой эпохи, брат. У Фермопил мы вели объединенное войско Греции против захватчиков. Мы стойко оборонялись тогда, а потом умерли. Мы не погибали по собственному желанию, но шли на смерть по своей воле, брат подле брата. Ты спартанец, и этого для нас достаточно. В твоих жилах течет наша кровь.
   - Вы принимаете меня? - спросил Парменион, и все муки его детства выплыли наружу - унижения, побои и бесконечные подначки.
   Положа руки Пармениону на плечи, Царь-Меченосец улыбнулся. - Встань рядом со мной, брат. И демоны увидят, как сражаются спартанцы.
   В этот миг все горькие воспоминания Пармениона уплыли прочь, словно свежий весенний ветерок просвистел по заросшим паутиной тайникам его памяти.
   Признание! От величайшего спартанца, когда-либо жившего на Земле!
   Обнажив меч, он пошел за своим Царем в боевой строй.
  
   Храм
  
   Левкиону казалось, что нынешняя ночь красивее, чем когда-либо на его памяти. Небо было чистым, угольно-черным, далекие звезды поблескивали словно острия копий, луна казалась огромной монетой из сверкающего серебра. Он когда-то получил похожую монету, отчеканенную в Сузах, когда служил наемником в Египте. Поскольку большинство наемников были афинянами, персы чеканили монеты с совой Афины. Любоваться ее красотой ему пришлось лишь одну ночь, потому что потом он отдал ее нумидийской шлюхе.
   Теперь, глядя на луну со стен храма, он пожалел, что не сохранил ее. Вздохнув, он повернулся и пошел со стены вниз по ступеням в залитый лунным светом сад. Сейчас розы были бесцветны; все цветы были лишь разных оттенков серого, но аромат остался.
   Пройдя через Зал Врачеваний, он поднялся по лестнице в комнату Дераи и сел между двумя кроватями. На одной лежал кудесник Аристотель, скрестив руки на груди, притом правая рука сжимала камень у него на шее. На другой кровати лежала Дерая, одетая в то же зеленое платье, которое Левкион взял для нее на базаре. Протянув руку, он погладил ее по щеке.
   Она не пошевелилась, и он с печалью вспомнил то время, когда вернулся в храм и обнаружил, что она лежит в лихорадке. Он купал ее, заботился о ней, кормил ее. Тогда он был счастлив; она была для него как ребенок.
   Ее лицо было бледным, и она едва дышала. Два дня она пребывала в этом состоянии, но Левкион не сдавался. Пять дней, как сказала она. Потом она вернется и всё будет, как было прежде; исцеление больных, потом неспешные прогулки по саду, тихие беседы лунными ночами.
   Кудесник протяжно застонал, его правая рука соскользнула с медальона. Левкион подался вперед, всматриваясь в золотистый камень. Он был испещрен темными полосами и, казалось, призрачно мерцал. Обратив взор к Дерае, он вновь был сражен наповал ее красотой. Она тронула его как заклинание, болезненное, но желанное. Разминая спину, он поднялся, ножны у него на поясе стукнулись о стул и нарушили тишину. Теперь ему было неловко носить меч, годы, проведенные в храме, приглушили его воинственный дух. Но кудесник сказал, что необходимо днем и ночью охранять их тела с оружием в руках.
   Охранять от чего? Не понимал Левкион.
   Аристотель пожал плечами. "От непредсказуемого," - ответил он.
   Левкион повернулся к двери... и застыл.
   Двери больше не было. Стена тоже исчезла, сменившись длинным прямым коридором из бледного, переливчатого камня. Седовласый воин взял свой короткий меч и кинжал, напрягая глаза, чтобы видеть сквозь мрак. Две тени отделились от стен коридора, и Левкион шагнул назад, когда их бесформенные фигуры двинулись по направлению к нему. Их головы и плечи были покрыты чешуей, их руки и туловища были трупно-серого цвета; их когтистые ступни скрипели по камню и, когда они подошли ближе, Левкион с ужасом разглядел, что их рты усеяны острыми клыками.
   Отступив еще на шаг, он спиной наткнулся на кровать, где лежала Дерая.
   Первый демон бросился на воина. Левкион напрягся, чтобы встретить атаку, устремляя свой короткий меч демону в живот и рассекая его по направлению к сердцу. Когти вонзились в его плечо, разрезая плоть и мускулы и ломая ключицу. Когда первый демон упал, второй бросился на раненого воина, вонзив когти ему в правый бок, ломая бедро. Левкион вонзил кинжал в шею чудовища, под самое ухо. Серая слизь брызнула из раны, облепляя руку воина и обжигая его кожу. В этой смертельной борьбе демон оттолкнул Левкиона от себя, и воин упал на пол, выронив и меч, и кинжал.
   Кровь текла из его раны в плече, и боль в сломанном бедре была почти невыносимой. И все-таки Левкион попытался встать.
   Подняв свой короткий меч, он встал на ноги, перенеся вес тела на левую ногу. Два демона исчезли, но коридор никуда не пропал.
   - Я это сделал, - прошептал он. - Я спас ее.
   Пять когтей, каждый длиной с меч, пронзили его спину до груди, прорезали его тело, сомкнувшись вместе, и потянули его назад.
   Кровь запузырилась в его разорванных легких, и голова его упала вперед.
   Демон перекинул тело через кровать, где безвольная рука Левкиона упала на золотой камень на груди Аристотеля. Камень запылал ярким светом. Новая сила влилась в умирающего воина. Вернув себе меч, он вонзил его в живот демона за своей спиной.
   Когти еще раз вонзились в его плоть, отрезая ему голову.
   Отбросив тело, демон пошатнулся, затем сфокусировал взгляд своих опаловых глаз на неподвижной фигуре Дераи. Слюна закапала с его клыков, и он двинулся вперед.
  

***

   Орда демонов заполнила устье ущелья, стоя без движения, их глаза застыли на трехстах воинах в багряных плащах, которые перекрыли им путь к огоньку.
   - Почему они медлят, как думаешь? - спросил Парменион Царя-Меченосца.
   - Они ждут Его, - ответил Царь, указав мечом на темное, клубящееся грозовое облако, приближающееся издалека.
   - Я никого не вижу.
   Царь молчал, а облако приблизилось, пролетая через землю, загрязняя синевато-серое небо. Когда оно стало еще ближе, Парменион увидел, что это не облако, а скорее тьма, гуще, чем он мог когда-либо представить себе. Чудовища разбегались от нее, пытаясь спрятаться за валунами или в ближайших пещерах.
   Тьма замедлилась на подходе к ущелью, и тут ветер пронесся по рядам солдат, неся с собой прикосновение ужаса. Все страхи, которые только знал человек, рождались из этого ветра, все первобытные ужасы Тьмы. Строй задрожал. Парменион почувствовал, как его руки трясутся, меч его упал на землю.
   - Спартанцы, держаться! - крикнул Царь - голос его был тонким, слабым и полным страха. Но это по-прежнему был голос Царя, и щиты воинов с лязгом сомкнулись, образовав сплошную стену из бронзы.
   Парменион опустился на колено, поднял меч. Во рту у него пересохло, и он вдруг понял, что никто не может противостоять силе Тьмы.
   - Все пропало, - произнес Аристотель, протолкнувшись сквозь строй и беря Пармениона за руку. - Ничто не может противостоять Хаосу в его собственном царстве. Уходим, парень! Я могу вернуть тебя в твое тело!
   Парменион стряхнул его руку. - Тогда уходи! - велел он.
   - Ты глупец! - прошипел Аристотель, его рука обхватила камень, висевший у него на груди. И в один миг он исчез.
   Тьма продолжала подлетать к ним, а из облака зазвучал тягучий барабанный ритм, неимоверно громкий, точно управляемый гром.
   - Что это за шум? - спросил Парменион дрогнувшим голосом.
   - Сердцебиение Хаоса, - ответил Царь-Меченосец.
   Однако спартанцы по-прежнему держались стойко.
   Демоническая армия собралась воедино и двинулась вперед, наводняя ущелье, а Тьма клубилась прямо за ними.
   Вдруг живое тепло коснулось спины Пармениона, и он, обернувшись, увидел световой шар, парящий над валуном, увеличивающийся в размерах, окутывающий своим светом скалы, поднимающийся, сверкающий как солнце над ущельем.
   Орда споткнулась, прикрывая глаза от яркого света, и Парменион почувствовал, как тяжесть страха покидает его сердце. Пульс Хаоса послышался опять, уже громче, и Тьма заскользила вперед.
   Свет и Тьма, смертный ужас и надежда, сошлись вместе в центре ущелья, сливаясь, искривляясь, поднимаясь высоко в небо, скручиваясь в огромную полосатую сферу, из центра которой вылетела молния.
   Армия Аида стояла недвижно, все взгляды были обращены к битве, которая разразилась в небе. Поначалу тьма, казалось, поглотила свет, но душа сверкнула вновь, нанося ответный удар, вырываясь, очищаясь с помощью золотых копий, которые осветили своими вспышками ущелье.
   Битва смещалась все выше и выше, пока наконец не стали видны только крохотные искры. Потом ничего больше не было видно, за исключением нескончаемой серости неба Аида.
   Царь-Меченосец вложил свой клинок в ножны и обернулся к Пармениону.
   - Кто дитя? - спросил он пониженным, благоговейным голосом.
   - Сын царя Македонии, - ответил Парменион.
   - Ах, вот бы он был спартанцем. Вот бы я мог узнать его в будущем.
   - Что происходит? - спросил Парменион, когда армия демонов начала рассеиваться, создания Пустоши спешно покидали ущелье, ища свои вечные пристанища среди теней и мрака.
   - Дитя родилось, - проговорил Царь-Меченосец.
   - И Темный Бог был побежден?
   - Боюсь, нет. Они слились воедино, и останутся вместе, в постоянной борьбе. Но ребенок силен. Он может победить.
   - Тогда я проиграл, - прошептал Парменион.
   - Нет, это еще не поражение. Он будет сыном Света и Тьмы. Ему будут нужны друзья, чтобы направлять его, помогать ему, придавать ему сил. И у него будешь ты, Парменион.
   Врата в Елисейские Поля распахнулись настежь, через проем пролился ярчайший солнечный свет. Царь Спарты взял Пармениона за руку. - Жизнь зовет тебя, брат. Вернись к ней.
   - Я... я не знаю, как тебя благодарить. Ты дал мне больше, чем я надеялся.
   Царь улыбнулся. - Для родственной души и ты сделал бы не меньше, Парменион. Иди. Защищай ребенка. Он рожден, чтобы стать великим.
  

***

   Аристотель открыл свои глаза в тот самый момент, когда демон приблизился к Дерае.
   - Нет! - прокричал он. Световое копье пронзило грудь существа, отбросив его назад, к дальней стене, кожа его запузырилась, и пламя вырвалось из раны. В считанные мгновения огонь охватил чудовище, и черный дым заполнил комнату.
   Маг встал с кровати, меч из золотого света появился в его руке. Быстро переместившись вперед, он прикоснулся клинком к горящему чудищу, и оно тут же исчезло.
   Коридор пропал, стены комнаты вновь появились; Аристотель посмотрел на расчлененный труп Левкиона.
   - Ты сражался отважно, - прошептал маг, - потому что этот, верно, был не единственным. - Меч растекся в руке Аристотеля, став огненным шаром, который он положил Левкиону на грудь. Все раны на теле зажили, и голова приросла на место. - Для Дераи будет лучше увидеть тебя таким, - сказал Аристотель мертвецу, протянув руку, чтобы закрыть мертвые глаза. Пошарив в сумке, висевшей у него на боку, он достал серебряный обол, который вложил Левкиону в рот. - Для паромщика, - сказал он с теплотой. - Пусть твой путь приведет к свету.
   Вернувшись к кровати, Аристотель взял Дераю за руку, призывая ее обратно домой.
  
   Пелла, весна, 356 год до Н.Э.
  
   Мотак был у кровати больного, когда случилось чудо. Румянец вдруг вновь подступил к лицу Пармениона, тело наполнилось силой, и более того - его волосы погустели и потемнели, а морщины у его глаз, носа и подбородка начали отступать и вскоре исчезли совсем.
   Он выглядел моложе, лет на двадцать. Мотак не мог поверить своим глазам. Вот его хозяин и друг умирает, и вот уже он выглядит сильнее и моложе, чем был за все последние два десятилетия.
   Подняв запястье Пармениона, он пощупал пульс. Сердце билось сильно, ритмично.
   В этот миг невообразимый возглас пронесся над заполненной солдатами площадью. И он становился все громче и громче.
   Парменион заворочался и пробудился. - Боги и богини Олимпа, я не могу поверить! - воскликнул Мотак.
   Парменион сел, обнял друга, почувствовав слезы Мотака у себя на лице. - Я вернулся. И я здоров. Почему там кричат приветствия?
   - Царский сын родился, - сказал Мотак.
   Парменион отбросил покрывавшее его тело одеяло и подошел к окну. Тысячи солдат окружили дворец, хором выкрикивая имя наследника престола.
   "Александр! Александр! Александр!"
  
  
  
  
  
  
  
  

КОНЕЦ

  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Примечания
  
   Афина Дорог - имеется в виду Афина Келевтия, богиня дорог, статуя которой была установлена в Спарте. (прим. пер.)
  
   Скиритаи (греч. ????????) -- племя, населявшее горный регион Скиритиса, подвластный Спарте. На войне составляли лохос (соединение, эквивалентное батальону) легкой пехоты, числом 600 человек. (прим. пер.)
  
   Агора -- центральная площадь древнегреческого города-полиса. (прим. пер.)
  
   Андрон (др.-греч. ?????? -- мужская комната) -- мужская половина, неотъемлемая часть древнегреческого дома. (прим. пер.)
  
   Обол - серебряная, позже медная монета в Древней Греции, составлявшая 1/6 драхмы. (прим. пер.)
  
  
  
Оценка: 8.27*8  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"