Калашников Иван Викторович : другие произведения.

За Пределами Москвы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Полине
  
  I.
  
  Иногда кажется, не было никаких перемен в действительности, некому было объявить о свободе, равенстве, братстве и производных, никто не хотел заниматься подобными глупостями. Неуклюжий художник, - нет, не брался за производство нового полотна, - просто разбрызгал яркие краски на плоскости бытового порядка, а какой-то пройдоха, что называется, наколотил понтов, успешно использовав иностранные инструменты. Бутик. Ты это серьёзно? Кажется, был смысл отправиться по бездорожью в провинцию, чтобы в бывшем здании сельпо с заколоченными окнами, открыть заведение - бутик. Там и налоги поменьше, и публика поизысканнее. И незачем портить своим пятном центральную улицу города. Старания тщетны, средства растрачены бесцельно. Такое же пятно можно отыскать два раза в неделю в семейной постели.
  Не было никакого объявления о свободной торговле. Никто не разукрашивал центральных улиц. Почему проще отрицать, чем соглашаться? Неужели нами движет обыкновенная зависть, - бутик-то, прости Господи, не наш, нас не звали колотить понтов, и, переступив его порог, мы будем чувствовать себя глупо, - также, как и владелец бутика в здании сельпо с заколоченными окнами.
  Всё гораздо сложней. Пёстрые пятна никогда не повторяются. Всё, что их объединяет - высота над уровнем моря. Владельцы квартир на первых этажах рискуют в один прекрасный день стать сказочно богатыми. Мимо прошёл неуклюжий художник. А глаз с детства привык видеть периодически повторяющиеся элементы. Здесь была аптека. Через несколько десятков шагов, в точно таком же здании, с таким же крыльцом, дверьми и окнами, - кухня детского питания. Ещё дальше - ателье мод. Ещё - книжный магазин. Сотрите все ваши пёстрые пятна, верните мне моё книжное детство...
  Нет, нигде больше этого нет. Куда ни сунься - везде одно и то же. В метро из-за рекламных щитов невозможно разглядеть таблиц с названиями станций, таблиц, намертво вмонтированных в стены. Из города в город - одно и то же, разные, быть может, только количество центральных улиц, а так - муравейник, муравейником, прав был старина Джером К. Джером...
  - Мы не прячемся на зиму, - сказала Сима.
  - Что? - переспросил Максим.
  - Муравьи на зиму прячутся под землю. А мы - нет, - девушка смотрела на него почти с вызовом, ожидая возражений, любого повода для спора. Макс пожал плечами.
  - Вон, в Москве можно полжизни под землёй провести, - с видимым разочарованием продолжала Сима. - Из дома - в метро. По подземному переходу - в офис.
  - Офисов под землёй не бывает.
  - Не в офис - в здание, где офис снимают, - оживилась Сима. - Оттуда, из подвала - на лифте уже в офис...
  - В офис лифты не ходят, - Максим говорил машинально, как если бы исправлял постоянно повторяющиеся ошибки надоевшего ученика.
  - Ну, не в офис, а на этаж. А там уже пешком, по коридору, в офис...
  К увлеченному своими мыслями Максиму девичье пустозвонство доходило не сразу. Он медленно перевёл взгляд на Симу, так же машинально поинтересовался:
  - И откуда ты всё это знаешь?
  - Денис рассказывал, - с готовностью сообщила она. Второй месяц, как в конторе работает.
  С Денисом такая штука приключилась: когда он в Москву отправлялся, то нисколько не скрывал свои истинные намерения, открыто заявлял, что хочет переспать с Лилией Подкопаевой. Понимали его не сразу, то есть, желание Дениса было понятно, стройненькая, гибкая Лилия, и мордашка ничего, но Подкопаева-то здесь, а Москва - вон где. Денис всё давно уже продумал. Здесь он - никто. Они в Москве, в общем-то, никто, но там, если не славу, то деньги можно сделать наверняка. В Москве делаются деньги, возвращается Денис сюда, - и делает себе имя, то есть славу. Лилия Подкопаева в постель сама к нему и прыгнет...
  Так рассуждал наивный Денис Бекмамбетов, вплоть до посадки на поезд, на "девятку". Москва - не единственный большой город. Уехал человек, - и забыли его, если не сразу, то через некоторое время. Через некоторое время Денис вернулся с деньгами, как и обещалось. Только деньги те были добыты таким путём, что громкое имя Денису светило только в узких кругах определённой сексуальной ориентации, или же в широком обществе, но под соответствующим углом. В педерастической Москве мальчик прошёл по всем рукам, в какие успел попасть. Там, говорят, в пидарасах, даже дворники числятся. Как "голубой" хвост слухов за Денисом сюда из Москвы приплёлся - вопрос. Но не его собственными усилиями, нашлись доброжелатели-консерваторы, противники однополой любви. Планета у нас маленькая, все друг друга знают. И вернулся Денис в родные края, когда понял, что задницей торговать, что здесь, что в Москве - Лилии Подкопаевой ни за что на свете не дождёшься. Купил себе квартиру, ларьки какие-то продуктовые, - каждую неделю шлюх заказывает, даже к бывшим подругам не суётся, понимает, что никто теперь в его натуральность не поверит...
  - Сима, кто это идёт, от станции, через парк - Антон?
  - Я тебе что, телескоп? - обиженно произнесла девушка.
  Стерва. Слепая стерва. Макс и сам через некоторое время узнал друга, выскочил на крыльцо, простоя недолго, - двадцать градусов ниже нуля, а у него ни шапки, ни перчаток. В конторах Максима принимали за автолюбителя; с мороза заскакивает, уши трубочкой сворачиваются, волосы буквально звенят, а ему навстречу: "Ты где припарковался?".
  Максим готов был поклясться, что билеты на Москву Сима могла узнать на любом расстоянии. Щекой он чувствовал её завистливый взгляд, вполуха слушая сбивчивую болтовню Антона. Плацкарты нет, только купе, - врёт, всё врёт старый добрый друг, наверняка в кассах билеты были и в плацкартные вагоны, и даже в общие, если подобное встречается в пассажирских поездах. Выделывался Антошка, не для других, самому себе хотел доказать, что не приспособлен к дискомфорту, а вспомни, мой старый добрый друг, как в течении месяца мы топали пешком, весь троллейбусный маршрут номер девять, от начала до конца, от аэродрома к роддому, - и не было никакого дискомфорта, один сплошной комфорт дистанцией в десяток, если не больше, километров...
  - Оденься потеплее - там морозы, - серьёзно советовал Антон, дыханием пытаясь согреть ладони.
  - Ну да. А здесь - пальмы цветут, - не менее серьёзно согласился Макс. - У нас двадцать, там - двадцать пять. Невелика разница.
  - Двадцать пять - не предел. Зато у нас на коньках кататься можно.
  - При двадцати пяти нельзя? Только при двадцати? - уточнил Максим.
  - Дурень. Там тротуары раствором специальным посыпают.
  - Говном там тротуары посыпают...
  По рукам соратников одно время ходил какой-то список, перечень, обязательных вещей для плодотворной поездки в Москву. Тот список попал однажды в руки Максу, - и поверг в ужас. В качестве обязательных компонентов там упоминались зубочистки (можно пластиковые, но чтоб позолоченные) и пелевинское "GП". Уникальный перечень. Наверняка у Антоши уже упакован багаж, в соответствии с тем списком. Максу было проще: каким бы дальним не было его путешествие, в дорогу он брал с собой всё. Практически всё...
  Сколько он ждал этого момента, когда всё, практически всё, можно будет упаковать в одну большую сумку, не беспокоясь о расположении в ней вещей, не останавливая прощального взгляда ни на чём, лишь на собственном отражении в зеркале. Увидимся в Москве. Провожающие отсутствуют, никаких телефонных звонков, провожание отрицается в любой форме, даже телефонной. Все приметы соблюдены, если ест желание, - выкрикни в окно: "Будь ты проклята, малая, индустриальная родина!!!". Говорят, помогает, перед дальней дорогой.
  Сколько он ждал этого момента, когда ему станет совершенно наплевать на всё, что происходит на этом маленьком густонаселённом клочке земли, и проблемы, за короткий промежуток времени ставшие обыденными, - поздние возвращения подруги, с которой жил, упрёки в безденежье, нарекания за опоздания на работу, бесчисленные "пробки" на улицах, центральных и не очень, - всё это отнюдь не исчезнет, просто станет чужим, и ему уже принадлежать не будет.
  Подобные размышления сожрали остаток дня Максима. Чем ближе подкрадывалась полночь, а за нею - время сна, тем ненавистней становились элементы убогой, как ему представлялось, его теперешней жизни, - за пределами Москвы, - а впереди ждала неизвестность матового оттенка, пьянящая, много раз кем-то повторённая и сыгранная, когда чужой какой-то голос Риты бесцеремонно объявил в его ухо:
  - Проснись, звонит твоя сестра...
  Странно, во сне предчувствие перемен, - только хороших, одних только положительных, - не оставило его. Сонно улыбаясь, в холодное тело телефонной трубки Макс произнёс:
  - Здравствуй, Маша. Что-то случилось?
  - Это не Маша, - сказала трубка голосом совсем не сонным, а холодным и раздражительным, - под стать телефонной трубке...
  
  
  
  На большой голубой планете Земля (нечего ехидничать относительно сексуальных ориентаций, из космоса она действительно голубая, я видел это много раз в своих снах), было большое государство. В государстве были города, - большие и маленькие. И в тех и в других жили люди, рабочие и служащие, дети и пенсионеры, студенты и солдаты, - не было только наркоманов и миллионеров. Для людей строились дома, проводили телефоны и горячую воду, писались книжки и производились товары лёгкой, тяжёлой, и пищевой промышленности. Дети ходили в ясли, детские сады и школы. Студенты учились в вузах. Солдаты служили в армии.
  Несколько раз в году люди праздновали резаные праздники, выходили на улицы в праздничные демонстрации. Либо сидели дома за праздничными столами. Люди дарили друг другу подарки и поздравляли друг друга, говоря разные пожелания.
  Летом люди обычно где-нибудь отдыхали. Они уезжали на море или в лес, в деревню, или к родственникам, или в дома отдыха. Дети уезжали в пионерские лагеря.
  В двух предыдущих абзацах начисто отсутствуют грамматические, орфографические и пунктуационные ошибки. Боже, как просто написать всё это, - без ошибок, - и как сложно сделать. Даже с ошибками, того, что было сделано для рабочих служащих, студентов и солдат, - однажды не стало, - и вот тогда появились миллионеры и наркоманы...
  Максим совершенно не помнил своего раннего детства. Очевидно, всё там было радужно и прекрасно, поскольку в год своего десятилетия, словно невидимый волшебник устроил для него установку огромного зеркала, в котором действительность, окружавшая ученика четвёртого класса, отобразилась с точностью до наоборот. Мать Максима животом с двухмесячной беременностью растолкала очередь к какому-то первому секретарю, и выбила из него ордер на новую квартиру. Огромная квартира стала полем для экспериментов, но этому предшествовали гулкая четырёхкомнатная пустота: мебель из двухкомнатной квартирки растерялась в таких внушительных объёмах, и только кухонный гарнитур, более или менее ощущал себя на своём месте.
  Четыре комнаты для семьи из четырех человек, - совсем неплохо для молодой матери...
  - А вот полюбуйтесь, - Анна Александровна картинным жестом распахнула обе створки платяного шкафа. Макс вспомнил, как когда-то таким же жестом она предъявляла семейную реликвию, - норковую шубу, доставшуюся ей в наследство. Собственно, и теперь Анна Александровна демонстрировала ту же шубу, только с немаленькой прожженной дырой, сделанной в том самом месте, где у носительниц шуб обычно расположена задница. Задница была также не маленькой, - и как раз совпадал форматом со свежепрожжённой дырой.
  - Может она спичками как-то? Или свечой? - продолжала Анна Александровна. - Пылесосила тут, дверцы случайно приоткрыла, чую, - дымит...
  - Вы пылесосили в два часа ночи? - искренне удивился Максим. Гневно сверкнув глазами ("Какое это теперь имеет значение?!"), Анна Александрова хлопнула дверцей, вызвав весёлый пепельный вихрь.
  - Вечером пылесосила, дверцы починить давно надо, времени нету, и некому...
  Похабная квартирка, как сказал бы гражданин Полиграф Полиграфович. Похабная и отчасти бестолковая: в своё время, в шестнадцатиэтажном доме планировали расположить по одной квартире на этаж, когда поняли всю неуклюжесть сей затеи, раскроили на несколько частей, самым что ни на есть варварским образом. Спальня (родительская) через узкий холл сопрягалась с другой комнатой (детской)...
  - Вы двери на ночь не закрываете? То есть, двери спальни? - спросил Максим.
  - Нет. У нас тепло, топят хорошо, - недоумённо ответила Анна Александровна.
  Зевая, едва ли не ежеминутно, Макс пустым взглядом осматривал дом, где не нашлось места для его младшей сестры, где каждый предмет был приготовлен для её расправы, нуждался в срочном огненном уничтожении. Макс понимал, как всё это происходило. Он понимал, зачем Маша всё это делала. Он только не знал, как это можно остановить...
  - Она встала поздно ночью, не зажигая света...
  - У нас всегда в коридоре горит светильник, - перебила его Анна Александровна. Макс рассеянно кивнул.
  - Значит, видела, что шкаф раскрыт. Я же говорил вам: нельзя оставлять раскрытыми двери - и шкафа, и комнат, ванной тумбочек...
  - Это мой дом, - тоном боярыни Морозовой заявила Анна Александровна. - Где хочу - там и раскрываю...
  - Вас никто не принуждал пускать Машку.
  - А кто её пустит? Кто? Одна-одинёшенька, некому плечо подставить, некому приютить, обогреть.
  - Она не одна на белом свете, - довольно резко произнёс Максим.
  - Ну да, как же, братец-проходимец, ни копейки за душой, - с нервным смешком отозвалась хозяйка похабной жилплощади.
  - Где она сейчас? - спросил Макс, глядя в ослеплённое зимней ночью окно.
  - Не знаю. Саша за ней поехал. На машине...
  Марка и цвет автомобиля названы не были, должно быть потому, что Максиму всё это было давно известно. Не шнуруя туфель, он выскочил на пустынную и сумрачную лестничную площадку. В ожидании лифта возился с пальто, вспоминая какую-то забытую деталь, как всегда забываешь в общении с неинтересным собеседником. Возвращаясь к двери, за которой притаилась испорченная пирокинезом шуба, он едва не упал, наступив на шнурок. Анна Александровна, казалось, выглядела ещё хуже, постаревшей и измотанной. В душе Макса проснулось что-то похожее на жалость, он даже намеревался выдумать какую-нибудь другую причину (зажигалка на каминной полке, книга на журнальном столике в гостиной, расчёска в прихожей перед зеркалом), но, отбросив всё, что было похожее на жалость, он сказал:
  - Вы были совершенно правы... Я имею в виду, - ни копейки за душой. Новой шубы я вам не куплю, старую не починю...
  - Ладно, уж...
  - Извините, я не закончил, - на секунду прикрыв глаза, Максим восстановил в памяти образ своей младшей сестры, и уже без прежней уверенности завершил:
  - Она никогда не делала этого просто так...
  ...только мусора, быть может побольше, да работающих фонарей поменьше, но это убойное сочетание и подчёркивает критические дни, какие выпадают в отдаленных районах больших городов практически ежедневно. Макс не пытался припомнить правила поведения в подобных местах, как не стал выкрикивать имя младшей сестры в застывший при двадцатиградусном морозе мир. Хрупкий, различимый на фоне одинокого освещённого окна девичий силуэт, с трудом можно было отличить от стволов голых деревьев, что стояли вокруг. Таксист пристальным взглядом проводил удаление Макса из салона автомобиля, но двигателя не заглушил, дверь только прихлопнул поплотнее, и выключил блатную FM-волну, почувствовал, должно быть, что в середине пустынного двора, местами украшенного скудным снегом творится что-то более значительное, нежели обыкновенный пьяный обывательский дебош.
  - Пойдём, - сказал Макс. Маша не ответила. Она смотрела в одиноко освещённое окна многоэтажного дома, за которым не так давно закончилось её детство...
  
  
  
  За свою маленькую жизнь Маше удалось однажды увидеть Москву. Ребенком мама возила её в белокаменную столицу, на какой-то симпозиум профессоров, по рекомендации, через одну из лучших подруг, и там им выдали какой-то диплом, и в газете "Аргументы и Факты" напечатали заметку о чудо-девочке, обладающей уникальной способностью поджигать вещи своим взглядом. На газетном снимке Маша получилась чересчур угрюмой и мрачной, отчасти потому, что во время съёмки действительно угрюмилась, отчасти потому, что в типографии переборщили с краской. Московские события хранились в семье за семью печатями, никто так и не узнал, что удалось поджечь Маше ради получения диплома. Имя человека, открывшего редкий дар в девочке, газета обошла молчанием...
  Старший ребёнок всегда испытывает банальный дискомфорт, когда очевидным для него становится отсутствие монополии на родительское внимание. Максим и сам был тогда ребёнком, - слишком послушным, чтобы не него нельзя было взвалить заботы о младшей сестре. Он рос домашним мальчиков в доме, где родители были большой редкостью. Во младенчестве ему подсовывали родительский паллиатив в виде двух бабушек и одного дедушки. Маше повезло ещё меньше, потому что ей подсунули старшего брата.
  В тот чудесный осенний вечер, ещё по-летнему тёплый, без признаков опасности, Макс находился в квартире с младшей сестрой, которой едва-едва исполнилось полгодика. Как всегда он боялся пустой квартиры. Как всегда, не мог ничем себя занять, в комнате, за короткий срок трижды поменявшей название ("библиотека", "кабинет", наконец, "девчачья"), валялась масса раскрытых книг, которые четвероклассник всё брался прочесть, да отвлекал необъяснимый шум то в родительской спальне, то в ванной комнате, то на балконе. Капризы сестры Макс воспринимал мелкой, незначительной помехой в ожидании родителей (папа - на работе, мама - на курсах). Машка чувствовала его машинальность, в его руках успокаивалась не сразу, ревела в его шерстяной свитер, за шесть месяцев успев основательно обслюнявить оба леча старшего брата.
  Очередных два такта музыки, начисто лишённых музыкальных интонаций. Оставив в манеже недонянченную сестры, Максим отправился для выяснения обстоятельств. Сухие губы, влажные ладони, он оставил отпечаток на обоях, как всегда не сразу отыскав выключатель. Вещи, застигнутые врасплох электрическим светом, прекратили своё движение. Взамен пирокинеза Господь мог подыскать что-нибудь попрактичнее, например, дар ясновиденья. Мало кто тогда увлекался Стивеном Кингом. Это горит выключатель. Это горит электропроводка. Всё равно, что горит, в любом случае, что-то связанное с электричеством, Максим помнил этот запах, такой запах был, когда у них на кружке в СЮТе расплавился выключатель.
  Это горела пластмасса.
  Резиновая уточка, почему-то не понравившаяся Маше с самого начала, копотью украшала потолок "девчачьей", и плевалась огнем, словно фугас, уже занялось ватное одеяло, на котором обычно пеленали маленького человечка. Кажется Максим пытался что-то сделать. Лил воду, бил покрывалом по пламени, ощущая в ударах полную пустоту. Огонь был податлив и прожорлив. Бороться с ним - одно сплошное удовольствие. С треском прогорела и сломалась ножка многопользовательского манежа. Притихшая Машка, прежде молчаливо наблюдавшая, как старший брат играет в пожарника, даже не заплакала, а просто закричала, как кричат обычно младенцы, привлекая к себе внимание. И стало ясно, что своими усилиями пожар ни что не потушить, плевать на всё, бежать отсюда, спасаться изо всех ног, пожар лучше всего выглядит со стороны, снаружи...
  Сознание подростков о ту пору бесцеремонно занимали рублёвые видеофильмы (рубль пятьдесят - с булкой лимонада и парой конфет). Подобно фениксу, восставшему из пепла, Максим покинул пылающую квартиру с младшей сестрой на руках, чувствуя, как сзади обгорают длинные, вопреки пионерскому уставу, волосы. Пламя не тронуло ни его, ни Машки, девочка даже коснулась крохотной ладошкой разрушительного огня, впрочем эту деталь Максиму вполне могло подсказать фантазия, а потом, на безопасной клумбе с георгинами, свирепо охраняемыми дворником и его сумасшедшей женой, он удивлялся хладнокровию, с каким наблюдал за разошедшимся пожаром в родительском доме Малышка уютно гукнула. Пламя отозвалось тем, что надавило на стекло изнутри, на асфальт посыпались осколки, невероятно пронзительный звук, падающие осколки стекла. С этим звуком весь мир прежде застывший, подчинённый пожару, пришёл в движение, заголосили люди, затеребили остолбеневшего мальчика: "Максим", где твои родители? Максим, когда отец возвращается с работы? Максим, когда вернётся мать? Кто-то взял из его одеревеневших рук шестимесячную Машку, - не в силах произнести и слова он сделал шаг назад, наступил на край пелёнки, так и не научился пеленать сестру...
  Тогда, кажется впервые с момента появления на свет маленького существа по имени Машка, Макс осознал, что держит в своих объятьях родную плоть, кровь от крови его, часть его души и сердца. Несколько позже он понял, что это - навсегда...
  
  
  
  - Не спится? - без иронии поинтересовался Максим. Было одиннадцать часов утра, дежурная шутка. Рита, поздно возвращавшаяся с работы, редко когда просыпалась раньше полудня.
  Все попытки проверить тем ли промыслом занимается его полдруга, о каком ежедневно трепалась с подругами, пока были тщетными (работала певичкой в ресторане), однако и дедуктивного метода не требовалось для однозначных выводов, хватало старенькой расстроенной гитары, неизвестно от кого оставшейся в арендуемой однокомнатной квартире.
  Рита была начисто лишена музыкального слуха.
  Кто у неё был ещё, было ли их несколько, зачем, вообще, она нужна ему, - Максим не задумывался об этом до вчерашнего дня, когда стало ясно, что Рита помогала ему коротать время в ожидании Московского поезда. Другого предназначения для нё придумано не было.
  - Ты никуда не едешь?
  - Нет.
  Принялась кусать губы. Знакомая дурная привычка, переставшая его раздражать. Милая, ты можешь содрать губы вместе с дёснами, - я всё равно уже никуда не поеду. Должно быть, намечалась корпоративная вечеринка по случаю его длительного отсутствия. Отметить мероприятие телефонным звонком было чревато длительными объяснениями, с тем же уродованием собственных губ. На удивление быстро собравшись, Рита ушла - "за продуктами". Наверняка продукты продавались у первого ближайшего таксофона...
  С момента, когда Макс увидел замерзшие слёзы на ресницах девушки, вчера ещё бывшей подростком, Маша не произнесла ни слова. Слушала его злые отсчитывания блуждая взглядом больших синих глаз по обстановке убогой кухни; несколько чаще взгляд останавливался на газовой плите, заставленной кастрюлями и сковородками, на газовой плите. "Ты голодна?", - рявкнул Макс, где-то в районе десяти часов. Она быстро и коротко кивнула, смешав густые русые кудри, ненароком предъявив старшему брату целый набор образов-свидетелей преступлений. Местом преступления были их родительская семья...
  Ребёнком, её никогда не укладывали спать в определённое время, ждали, когда уснёт сама, перед телевизором, или же в куче игрушек. Интересно, откуда в девочке столько своенравия? Интуитивно Максим чувствовал затаённый страх матери, граничащий с ужасом ("Чуть что не так - сразу поджигает!"), но ничего не поджигалось, ничего не воспламенялось, и этим самым Маша выдавала свою неправоту в бессмысленных стычках с родителями. Отец отличался бесцеремонностью, не чурался примитивных наказаний для дочери, и сотни раз обещал отрезать "длиннющие патлы к чёртовой матери, чтоб не орала, на всю хату как резанная!". В такие минуты Маша начинала визжать, действительно, как резанная, оберегая свои волосы, обнимая их обеими руками, не зная откуда ждать атаки тяжелых портняжных ножниц. Дело доходило до ультиматума, или терпи, или ходи стриженой. Маша терпела. И почему-то не желала сама браться за расческу. В глазах стояли слёзы, дрожали детские губы, - от боли, а не от обиды. Зато потом, когда всё заканчивалось, она уверенно вырывала расческу из материнской руки, и могла допоздна сидеть перед зеркалом, и играть со своими длинными волосами, уже приведёнными в порядок. Она учили своих подружек расчесывать саму себя. Ни у кого в их дворе и в её классе не было волос такой длины. Искусству расчесывания она учила своего старшего брата. От корней. И далее, придерживая рукой, чтоб не потянуть невзначай. Машка, подожги хоть что-нибудь, хоть вон учебники на столе лежат, или лучше дневник с "неудом" по поведению или "двойкой" по географии. Ну чего тебе стоит, Машка? Ты ведь как зажигаешь - щёлк! - и гори всё синим пламенем, все беды и несчастья, что выпадают на судьбу учащихся средних классов...
  Очень сильно похожа на мать, говорили говорливые бабушки, всё это внешне, сугубо внешнее сходство. Через десятилетия, через какого-то Богом забытого древнего предка настиг редкий дар русоволосую красавицу, чаще - слишком сосредоточенную и увлечённую, реже - весело смеющуюся.
  Русалка с умным лицом, говорил отец, и получалось, что другие соблазнительницы с рыбьим хвостом, обитательницы древних водоёмов, - дуры набитые, ни читать, ни писать не умеют.
  Маша очень рано научилась и тому, и другому. Симпозиумные доктора рекомендовали искать для девочки долгоиграющее увлечение, - чтение стало тому подобным, но не могло увлекать круглосуточно. Быстрому забыванию подверглось вышивание вкупе с рисованием. Та же участь постигла другие виды рукоделия. Осторожными, робкими шагами в их квартиру пробралось чёрное, основательно потрёпанное в чьих-то ухаживаниях пианино с вечно расстроенным фа-диезом во второй октаве. Как назло самые тяжёлые элементы благородного инструмента были сделаны из тугоплавких материалов...
  - Что дома сидела, двери никому не открывала и никуда не выходила!
  - А если Саша... придурок этот сюда придёт?
  - Никому!
  Кажется она подавилась чаем. Грозным рыком начав новый день для своей сестры, изгнанной из чужой квартиры, Макс с ненавистью погрузился в пасмурное безжалостно выстуженное утро...
  Почему-то все начальники в перспективной проекции представляются всегда крепкими мускулистыми мужиками-прорабами, с выбритыми головами, мясистыми затылками и татуировкой на бицепсах. Вполне логичный портрет, сопряжённый с шлюхастой секретаршей в мини-юбке, уже без трусиков, в наглухо застёгнутых туфлях на высоком каблуке. И вот потом, когда встречаешь сутулую, плешивую особь, сопряженную с письменным столом (ничего живого и сексуального вокруг больше нет), недоумеваешь, укоряя собственное воображение: ну что же ты так?..
  - Ты же знаешь, мы тебе замену готовили, - сказал Творожков.
  - Знаю, - подтвердил Максим.
  - На поезд опоздал?
  - Пусть будет, - опоздал...
  Начальство вздохнуло. Взглянуло на часы.
  - Сегодня Людка за тебя всё сделает. Только - во второй половине дня... У тебя бабушка умерла?
  - Нет. Не хочу ехать, и всё... Нету там ничего, выдумано всё. Как Париж у Веллера.
  - Веллер так написал, потому что сам в Париж не ездил. А написано для лохов, вроде тебя.
  - Я не лох, - резковато для разговора с начальством, отозвался Макс.
  - Гордые какие! И в Москву не поехали, и фирму бросили!
  - Я вещи пойду только соберу и уйду...
  - Ничего ты тут не соберёшь, пока я не скажу, - весомо произнёс Творожков.
  В офисе ничего не нужно было объяснять, потому что на столе Макса лежала записка: "Звонила Марго". Она ненавидела, когда её так называли, говорила, вернее, верещала, что чувствует на губах кислый привкус маргарина. По мнению Макса - не самый скверный вкус для певички из кабака, при отсутствии музыкального слуха. Если звонила, значит здесь все уже в курсе отступления от Москвы.
  - Алло...
  - Это я. Что-то случилось? - он машинально хлопал ящиками стола, соображал, что нужно забрать отсюда.
  - Ничего не случилось, - узнав своего сожителя, Рита немедленно набрала в голос гнева, - вот как зачёрпывают специальным совком крупу, чтобы взвесить её и определить: хватит, отсыпать, или добавить?
  - Она у нас будет жить?
  - Да.
  - А может ты её в Москву с собой возьмёшь?
  - А может ты закроешь свой рот, и свалишь в свой кабак?
  Не было никакого кабака. Ни Парижа, Ни Москвы, ни Риты, ни кабака, - ничего это не было. Сколько раз и Макс, и Маша, ни пытались строить свою жизнь самостоятельно и отдельно, всегда возвращались друг к другу, отрицая собственные старания. Можно поискать намёки на половое влечение, - уже банальность, человечество стало слишком взрослым, чтобы подобными штуками его можно было шокировать. Можно указать на ущербность их родительской семьи, - но ни того, ни другого, не было и в помине, оставьте свои бесполезные учебники по психологии, успокойтесь и завидуйте: у меня есть старший брат - у меня есть младшая сестра...
  Сколько раз их принимали за отца и дочь! Индустриальный посёлок, подобные семьи - на каждом шагу. В очереди, у пузатой желтой бочки, за прогорклым трёхкопеечным квасом, протянута в их направлении ладонь с угольной пылью под ногтями: "Пустите без очереди папашу с малюткой!". Макс также смеялся со всей очередью, озираясь в поисках объекта насмешек. Раскаленную солнцем площадь прорезал детский крик: "Это - мой брат! А мой папа - инженер, его тут с нами нет!". Всё равно пропускали без очереди, слишком серьёзную русалку с пышным бантом на голове, и её старшего брата.
  Симпозиумы были до лампочки. Двор блистал уникумами: в одном с ними доме жил мальчик-эпилептик, в одном классе с Машей училась девочка во сне выискивающая неизвестность, освещённая светом холодной Луны. Уникумов дважды в год увозили в неизвестном направлении, откуда они возвращались лишь для того, чтобы нагнать сверстников в учёбе, и вновь погрузиться в собственный мир. Рассказывая о них, Маша обязательно крутила пальцем у виска, автоматически сметая их уникальность со своей доски, в чёрную и белую клетку. Один угол уже тронут языком пламени (однажды в сложной шашечной партии Максим ловко спрятал вражескую дамку в закатанную до середины голени штанину).
  Для Маши было приготовлено другое место, за пределами Москвы, с её университетами, клиниками и профессорами, о том месте не слышала даже Роза Иосифовна, знавшая обо всём на свете.
  Неуклюжий и коренастый Евгений Фёдорович Киселев, несмотря на свою полноту, в их доме появился просто и естественно, - так приходят маляры и сантехники, - и, казалось, занял своими габаритами всю прежде пустовавшую площадь. Он цепким взглядом осматривал обстановку обыкновенной четырехкомнатной квартиры, приводя в волнение хозяйку одной лишь дурной манерой держать руки в карманах брюк при расстёгнутом плаще. То был взгляд профессионального пожарника, потому что Евгений Фёдорович спросил: "В доме есть огнетушители?". Конечно есть. У мужа в гараже, в автомобиле, который продали за долги, как продали квартиру, и чуть не продали друг друга, да вовремя развалилась семья, момента рабства в цивилизованном двадцатом веке так и не наступило...
  ...Молодой человек! Да, вот вы, в поношенном пальто, с растрёпанными волосами, в заляпанных грязью брюках и изношенных туфлях... Да, вы... Пожалуйста, отойдите немного в сторону, скоро здесь проедут очень важные персоны, вы, я вижу, понимаете, ви-ай-пи, и прочие понты и вы, в своём наряде можете всё испортить...
  - Извините... я ищу сестру, - пробормотал Максим.
  Как только крупье объявил "ставки сделаны", выяснилось, что кроме родительских долгов (при живых-то родителях!), ставить нечего. Отец однажды уехал на заработки, через время выяснилось, что отсиживается у своей матери в деревне, ожидая, очевидно, конца свете, или моментальной смерти всех кредиторов на свете. Мама изредка напоминала о себе телефонными звонками из ниоткуда, думая больше о качестве международной связи, нежели о своих детях. Единственным критерием в выборе спутника жизни для Макса и Маши стала крыша над головой. Надо заметить, девочка, в сравнении со старшим братом, делала существенные успехи...
  Не слишком ли меркантильно - для семнадцати лет?..
  
  
  
  - Что я такого сказала? Я ничего не сказала, она с матушкой моей поцапалась, - сказал Саша. Саша на машине. Макс пялился на авто молодого человека, и, оттого, что направления взгляда не изменил, казалось ему, будто перемирие он восстанавливал именно с транспортным средством, а не с человеком.
  - Да ладно... Холода сейчас, а вы собачиться вздумали, - сказал Макс.
  - Да кто собачился?! Я же горою: я и слова не сказал. С матушкой моей...
  Саша переступал с ноги на ногу. Единственный ребёнок в семье. Если родителям и будет что на него оставить, то явно не долги.
  - Перекантуется у меня недельку, - заговорил Максим, устав лицезреть авто и слушать его владельца.
  - Так она у тебя?! - завопил единственный ребёнок в семье.
  - Нет, конечно, с чего ты взял? - равнодушно отозвался старший брат Максим.
  Маша была более категорична.
  - Я к ним не вернусь!
  - К ним? - удивился Макс. Рабочий день конторского служащего (сволочи, подавленной крупным обломом) сделал из него бескомпромиссного сноба.
  - Ну... Их там - семья, - Маша зловеще сверкнула глазами.
  - Ага. Мафия, одним словом. Делай, как считаешь нужным, если нравится на диване втроем спать...
  Минувшей ночью - вот была потеха. По каким-то незаявленным причинам Рита отменила своё дежурное кабацкое выступление, весь вечер проторчав дома. Никто ни с кем не разговаривал, лишь перед сном немузыкальная певичка закатила сцену: "Она с нами в одной постели будет спать?!". "Если есть еще одна, - покажи, не скрывай своих достоинств". "Пуская спит на полу! Неля спала!"". "Неля, может, и спала. Нелю если постараться вообще можно вчетверо сложить, и в чемодан уложить...".
  Уже при погашенном свете, обратив лицо к потолку, Макс бесцветным голосом произнёс: "Спокойной ночи". Рита отвернулась к стене. Маша сказала: "Спокойной ночи". Была воспитанной девочкой. Посмотрите, какая у меня классная младшая сестра.
  Классе в шестом или седьмом, постоянно читающий всякую муть Антоша сказал своему другу Максу: "Ты это... сильно не зарывайся со своей сеструхой...". Это могло означать лишь одно: Машка в очередной раз вскипятила воду в аквариуме, который украшал содержимое детского сада, в который она ходить, естественно, не желала. Антон помотал головой из стороны в сторону, и дал Максиму какую-то "американскую" книжку, где чёрным по белому рассказывалось, кого именно могут интересовать девочки, владеющие искусством пирокинеза. Согласно той книжке, Евгения Фёдоровича Киселёва следовало гнать из дома калёной метлой (а ну как украдёт Машку, и начнёт на ней эксперименты ставить?!"), но родительский дом уже был укомплектован индикаторами дыма и огнетушителями, а в "девчачьей" комнате стояло пианино со специальным покрытием.
  Личный музыкальный инструмент в шесть лет - совсем неплохо.
  Когда выяснилось, что поставки благодетеля Киселёва приняли характер стабильности, стало и вовсе трудно представить себе Машку, обвешанную датчиками, исколотую шприцами, напичканную таблетками. Киселёв был кладезем для обывателей, мог в любой момент раздобыть путевку в пансионат на берегу моря (правда, только Чёрного), или талон на приобретение автомобиля (правда, только "Запорожца"). Появления Киселёва были схожи с грубыми вмешательством сценариста (никак не режиссёра): пришёл, взглянул на происходящее, сверился с записями, перед исчезновением удовлетворенно хмыкнул, - даже если полыхала школьная раздевалка. Верхнюю одежду там выдавали в специальное окошко, всем по очереди, а впереди Маши какой-то хмырь влез без очереди. Разве так можно? Товарищи, всегда нужно соблюдать очередь. Даже если вы единственный ребёнок в обеспеченной семье.
  Мама не могла найти слов чтобы отблагодарить Евгения Федоровича. Папа ревниво скрипел зубами, и многозначительно интересовался, не играет ли тот в шахматы. Забавнее всего было наблюдать за общением Киселёва непосредственно с "Объектом "А"". Вернее, общения никакого и не было. Смерив взглядом хрупкое существо метр двадцать ростом, в год прибавлялось сантиметров по два-три, лицо Евгения Федоровича овевала тень, как будто он сомневался: что, девочка, действительно умеет поджигать, всё, что захочет? Что вы говорите!
  Не всё, что захочет. А что ей на глаза попадётся в тот момент, когда ей что-то не нравится...
  Однажды загадочный Евгений Федорович в буквальном смысле слова выскочил из-за кустов, когда семья из четырёх человек отдыхала в очередном пансионате на берегу моры. "Где моя лошадка?", - спрашивала Маша. Взбиралась на спину старшего брата, и на нём верхом отправлялась на пляж, ловко обминая отдыхающих обывателей, - все расслаблены, все в белом, - ослепительно белый Евгений Фёдорович спустился по склону на набережную, можно было подумать, - проходил мимо, решил навестить милое семейство. Ничуть не тронутый загаром, он словно сошёл с группового снимка, где был представлен какой-нибудь писатель-классик (Бунин, возможно - Горький) со своим дачным окружением. Лихости ради Максим ссадил Машу на невысокий бетонный бортик, за которым начинался песчаный пляж. В ярком платьице, соломенной шляпке она исподлобья смотрела на человека "из безопасности" и ждала, когда тот первым скажет "здравствуйте". Совсем не умела кокетничать. Не нуждалась в подобных пустяках, даже став взрослой. Приветствия не прозвучало. Сухо осведомившись, где их родители, Киселев направился к корпусам пансионата. Маша украдкой показала ему язык. А на следующий день её вместе с мамой увезли в Клинику...
  
  
  
  - Ты в Москву хотел ехать? - спросила Маша.
  - Да.
  - Ну и зря. Там сейчас холодней, чем здесь.
  - Слушай, не...
  - Ладно, ладно, молчу...
  Отвлечённо перебирая содержимое большого картонного ящика заменявшего в квартире не то секретер, не то тумбы письменного стола, Макс чертыхался в душе, натыкаясь на очередную недостачу. Из всех денег, Рита взяла ровно половину, вернее Макс думал, что половину, никогда не знал точной сумы их совместного бюджета.
  - Фотки забрала, - произнёс он. -На фига ей мои фотки?
  - Что не скучать, - пояснила Маша.
  - С фотками только и делают, что скучают. Смотри, вот ты, - он протянул ей снимок: перед выпуском из училища опять нарядная и яркая. На левом колене ссадина. Едва ли не на всех снимках Маша где-нибудь, но обязательно была украшена или ссадиной, или синяком, или царапиной. Макс готов был поспорить на что угодно, вот стащи он сейчас с младшей сестры весь зимний домашний комплект одежды, непременно обнаружится след контакта с острым и твёрдым предметом. Правда, потом придётся очень долго доказывать, что никакого полового влечения я к младшей сестре и в помине нет.
  - Мои все картинки у Сашки остались. Надо забрать, - сказала Маша без видимого сожаления.
  - Подожди пока. Ещё вернешься. Он мне на работу каждый день звонит.
  - Не вернусь. Потому что он дурак. И друзья его такие же дурачки. Я тебе рассказывала, как мы на свадьбе у одного его дружка были?
  Макс усмехнулся.
  - Могу себе представить: свадьба в политехе, - пробормотал он.
  - Что ты взъелся на них? - с неуверенным возмущением поинтересовалась Маша.
  - Ступы они там все. Их по всем крупным универам мира протащи, сюда вернутся, - всё равно будут путать оперный театр с драматическим.
  Максим задвинул ногой коробку под стол, сидя на полу раскрыл шифоньер, внутренности которого улыбнулись ему печальной и широкой улыбкой полупустоты. Выглянув из-за дверцы, Макс закончил мысль:
  - ...а на богемной тусовке ляпнут следующее: "господа, был накануне в опере, композитор, кажется Гоголь, называется, если не ошибаюсь, "Ревизор""...
  Машка захихикала, перекатилась по дивану к стене.
  - Говоришь, "возвращайся", а сам опускаешь его ниже плинтуса, - заметила она отсмеявшись.
  - По местному времени и выпускник политеха - богема, - изрёк Макс. Шифоньерные пустоты гулко подчеркнули его слова.
  - Ты шмотки свои когда забирать собираешься? - спросил старший брат. Зазвонил телефон.
  - Я отвечу, - Маша соскочила с дивана.
  - А сели это Саша? - коварно усмехнулся Максим.
  - А если это твоя красавица? - отозвалась Машка. При ходьбе босиком звонка топала ногами. Отца, разбуженного ранним утром, топание это сводило с ума...
  
  
  
  Намереваясь сосредоточенно делиться воспоминаниями, Маша обычно хмурила лоб, переводила взгляд с одного предмета на другой. Но руки, с переплетенными пальцами оставались неподвижными, как если бы она хотела рассказать длинную поучительную притчу, ради которой всем нужно устроиться поудобнее, не пропускать ни единого слова. После посещения Клиники, для Макса и всей дворовой ребятни, пожалуй, она стала надёжно запертым ларцом. Подбери к нему ключ, и, подобно крупным алмазам, по полу заскачут все те приметы бесчеловеческого обращения с людьми, щедро поставляемыми нам липовым бородатым бунтарем из Новой Англии: датчики, шприцы и таблетки. "Там был олень! - воскликнула Маша, сверкнув большими глазами. - Там трава, высокая, почти с мой рост! Он потому что не видел меня в траве, потому и вышел! И смотрел на меня! А меня мама позвала, он испугался и убежал!".
  К серьёзной русоволосой русалке из дремучего леса вышел молодой красивый олень, но влюбиться в русалку не успел, потому что оказался слишком пугливым. Зато были записочки: "Машка, не ходи сегодня домой с Игорем, у него уши волосатые!!!"; "Маша, ты зачем Сереге улыбаешься и учебник его гладила по геометрии?". Школа боролась за звание высокоморального учебного заведения, Макс помнил, как подобные сообщения, нацарапанные нервными беглыми почерками, вслух зачитывала завуч на общешкольной линейке. Вот смеху-то было, - до того момента, когда не зачитают твоё собственное сообщение, сугубо личное на грани комсомольской интимности.
  Как было во времена школьного детства Маши, он представления не имел. Разница в возрасте, аккуратные десять лет. Старший брат получает аттестат, - младшая сестра впервые в жизни примеряет парадный фартук перед зеркалом. Через год отменили школьную форму. Ещё через пять лет ввели новую: мальчики в бардовых пиджаках стали похожи на крупье, девочки в синих платьицах - на горничных из четырёхзвёздочных гостиниц.
  Одно из пост школьных посещений Макс запомнил ярче остальных: истеричный звонок по телефону, там долго не могли понять, кто он такой, он долго не мог понять, чего от него хотят, там решили, что ошиблись номером, и трубку бросили. Минуту спустя, перезвонили вновь. Бывшая классная руководительница, довольно связно, учитывая случившееся, попросила Максима немедленно явиться в школу.
  Циновки в спортивном зале. Легко воспламеняющиеся, удобно сложенные в углу просторного помещения с высокими потолками. На стыке потолка со стеной располагались квадратные отдушины, некоторые залатанные металлическими решетками, некоторые нет. Когда физрук удалился на время в свой "кабинэт" (цитата), обладая баскетбольной меткостью, какая неграм из Гарлема и не снилась, запускали мяч в зияющую пасть отдушины, а после уроков по сложным лабиринтам вентиляционных ходов, проникали к отдыхающему в отдушине мячу...
  Она сидела в дальнем углу спортзала. Она просидела там более часа, прямо на полу. Уроков физкультуры больше не было. Погасив полыхающие циновки, ни пожарные, ни педагоги не осмелились трогать ученицу восьмого класса, смирно сидящую в углу, в ожидании своего старшего брата. Совершенно сухими, но полными боли и вины глазами, Маша смотрела в одну точку. Появления Макса она не заметила, даже когда он присел перед нею на корточки. "Идём домой", - сказал он. Она не пошелохнулась. Он взял за руку, привлёк к себе, - только так она словно очнулась от сна, затрепетала, не в силах подняться на ноги, прижалась к нему, оставаясь стоять на коленях. Плакала очень тихо и очень редко. То был первый случай, когда Киселёв не явился немедленно при возникновении пламени. Его более не существовало, как не существовало большой и старой страны, как не было больше большой и крепкой семьи...
  
  
  
  - Максим, не нужно туда ходить, ну её в болото, пуская подавится своей квартирой...
  - Это не её квартира, - рявкнул Макс.
  - Тем более, не её и не твоя, ну её, - Маша семенила за ним по обледеневшему тротуару. В зимней обуви на скользкой плоскости, она чувствовала себя несколько увереннее старшего брата. Макс компенсировал все недостатки решительными намерениями. Хозяйка квартира сказала: до субботы. Оказывается, она сдавала жилплощадь молодой паре, а не брату и сестре. Какая разница, спросил Максим, деньги те же самые. Большая разница, сказала хозяйка. Риту она знает с пелёнок, какую-то сестру в глаза никогда прежде не видела, не было разговоров про какую-то сестру...
  - Ну хочешь, я с Сашкой помирюсь, вместе у них жить будем? - выпалила Маша окончательный вариант мирного исхода конфликта "молодой пары". Это Ритка-то молодая?!
  Да из неё песок сыплется, блин!
  Разница налицо: квартира, которую Макс снимал на пару с Ритой не была ярким и пёстрым пятном. В ней можно было кричать друг на друга, швырять вещи и обраться немедленно, при первой же возможности. Кабак, где пели певицы без музыкального слуха, был именно пятном, путь тусклым, с застоявшимся, режущим глаза запахом, но пятном.
  А ещё там был охранник...
  - Подожди, не вставай, у тебя за воротник попало, - голос Маши дрожал, возможно были и слёзы, берет девочка надвинула на самые глаза.
  - Всё, поднимайся. Я же говорила...
  - Мне намного легче от твоей говорильни, - заверил её Макс, и не думая выбираться из сугроба. - Сука. Стервоза вокзальная.
  - Это ты о ком? - поинтересовался охранник. Как раз собирался захлопнуть тяжелую металлическую дверь, чутко среагировал на комплимент.
  - О той бляди, которая работает с тобой в одном борделе, - подтвердил его подозрения Максим.
  - Я щас...
  - Максим, идём, идём, на трамвай не успеем, - заторопилась Маша.
  - Всё равно сука. Сожги, Машка, их бордель к матери растакой, - буркнул старший брат.
  - Сожгу, сожгу, только идём отсюда...
  Ничего не изменилось бы, даже если бы он сам достал Риту. Надо было искать крышу над головой, а не справедливость.
  - Ты где прописана ? - спросил он у сестры, когда вместе с ощущением мороза к нему вернулись бытовые проблемы.
  - В общаге, - ответила девочка, догадываясь к чему он клонит.
  - В той же?
  - Ага...
  Получение паспорта в отсутствии родителей - проблема здоровенная. Неискушённый в бюрократии Макс, превратился в загнанную лошадь, пытаясь узаконить положение младшей сестры в обществе. Его гоняли из кабинета в кабинет, из учреждения в учреждение, пока, наконец, словно по мановению волшебной палочки, стали покрываться нужными печатями и подписями нужные бланки и справки. Для голливудского лоска не хватало только белозубых улыбок на цементных лицах чиновников. Макс не вникал в детали паспортного волшебства, ему казалось, что в своём марафоне он намотал положенное количество километров, потому и раскрылись все двери, снялись все преграды.
  Машу прописали в четвёртом общежитии универа...
  - Там, если коменда не сменилась, то всё отлично будет, - говорила она, оптимистично шагая по заснеженной аллее студгородка.
  - Всё отлично будет, если у них комнаты найдутся, - хмуро возразил Максим.
  - Комнаты всегда у них есть. Резервные. Мне Саша рассказывал. На всякий случай. Вдруг иностранцы какие-нибудь приедут, или комиссия учёбу проверять. Ты, главное, в глаза ей не смотри. Ты на людей смотришь, как на отстой какой-то.
  - Они и есть отстой. Особенно взрослые...
  Не слишком ли радикальное мировоззрение для человека, полчаса назад въехавшего головой в сугроб?
  Их приняли ни за иностранцев, ни за комиссию; их приняли за обыкновенных любовников.
  - Мы брат и сестра, - сказала Маша, прекрасно зная, каким будет следующий вопрос.
  - А почему фамилии разные? - спросила неизменная комендантша общежития номер четыре.
  - Я замужем была, - быстро произнесла девочка. - Потом развелись, а я фамилию мужа себе оставила.
  - Дитё, - комендантша сверлила её глазами-шурупами поверх толстенной оправы очков, - ты кому мозги компостируешь?
  - Пошли отсюда, - обронил Максим, и шулерским жестом выдернул паспорта из цепкой пятерни бывшей вахтёрши.
  - Почему она мне не поверила? - жалобно спросила Маша, выйдя на крыльцо.
  - Потому что ты молодая красивая и свободная, - охотно разъяснил Максим. - А она - старая, уродливая и двумя семьями обвешанная. Ты ничего не заметила?
  Маша нахмурилась.
  - Где?
  - Там, в общаге, - Макс кивнул за спину.
  - Не-ет.
  - У неё стёкол в очках нет, понты сплошные, - он вскинул руку, взгляну на часы. - Мне на работу пора. Придумаешь чего-нибудь - звякни...
  - Подожди, - сказала Маша каким-то сонным голосом, рассеянно смахнув снежинку с длинных ресниц...
  
  
  
  ...Сумеешь выскользнуть из прожорливой пасти прошлого, - полдела, считай сделано. В таких случаях большущая глупость, лишать себя объектов, которые о пасти той напоминают. Казалось бы, всё налажено, изъяты все элементы позорного прошлого, а вот выскакивает соответствуя лучшим традициями дешевой драматургии, в самый неподходящий момент, какая-нибудь миленькая безделушка, например, сувенирная матрёшка, и всё старания насмарку, хоть плачь.
  Центральные районы больших городов чреваты подобными сюрпризами, подобными пыльной белой суфлерской будке, откуда прямым ходом можно попасть на ярко освещённую сцену, прямо в оглушительный шквал зрительских аплодисментов. Поклон. Ещё поклон. Цветы от девочки в нарядном платьице. Всё, можно уползать обратно в будку...
  - Я тебя здесь подожду, - сказал Максим. Сестра кивнула, согласившись машинально. На верхней ступеньке крыльца переговорного пункта, спохватилась, взмахнула руками, едва не выпустив свою зимнюю гордость - муфту.
  - Продрог совсем, пошли внутрь, там тепло!
  Замотав головой, Макс отвернулся от многочисленных зеркальных дверей, отразивших и его, и Машку, и центральную улицу большого города, довольно оживленную, несмотря на мороз...
  Не было ничего хорошего в междугородном, международном, недавно, между прочим, отремонтированном переговорном пункте. Брат и сестра приходили сюда для разговоров с матерью, напоминавшей о себе из неизвестности. Маша, ещё не излечившаяся от любви к родителям, таскала сюда Макса с большим энтузиазмом, как будто была уверена, в том, что однажды, одна из кабинок количеством в полста откроется, и изнутри выйдет и мама, и папа, и все атрибуты праздника под названием "полноценная, крепкая семья". Праздник так и не вернулся. Однако переговорного пункта Максим избегал совсем по другим причинам...
  Озлобленный и циничный, ему было двадцать четыре или немногим более, когда начал получать официальные напоминания о том, что у него есть младшая сестра, и он ответственен за ней, даже не в какой-то степени, а целиком и полностью, по случаю полной дезактивации родителей. Междугородные телефонные сигналы не считались. Это походило на игру в шпионов на кухне коммунальной квартиры. Обычной почтой приходил бланк, тяжёлый, уверенный текст, схожий с инструкцией, приложенной к сложному псевдонаучному устройству, которое чья-то светлая голова решила внедрить в обывательскую среду. Макс подписывал эти бланки, почти не считается, так профессиональный врач выписывает рецепты, без осмотра пациента. Потом голос младшей сестры щебетал в телефонной трубке: "Я уже вернулась!". Откуда - Макс не забивал свою голову подобными вопросами. Потому что был озлоблен и циничен, и свои собственные проблемы казались ему куда важнее возвращений сестры из лап грозного Бюро Аномальный Явлений.
  А потом Маша потащила его на переговорный пункт. С поразительной ловкостью и умением обращалась она с телефонными аппаратами (тоновый или цифровой набор - ага-а, глобальная проблема, мой единственный, старший брат). Макс не сомневался в том, что Маша сумеет дозвониться куда ей нужно, даже если в то место ещё не успели проложить проводов. В тот злополучный день, нашедший себе место в пасти прошлого, ей самой было тяжело, она записала последовательность набора на обрывке афиши сообщавшей о выступлении Софии Ротару.
  Для семнадцатилетнего ребёнка телефонный автомат приходится громоздким, мрачным ящиком, на кнопку "нажимать после ответа" Маша могла давить и локтем. Надавив, передала трубу из своего плеча Максу. "Я не могу приехать", - сказал Евгении Фёдорович. "Куда?" - тупо спросил старший брат Максим, также тупо наблюдая краем глаза, как его сестра легко и медленно покинула будку, перетерпевшую немало человеческих секретов.
  Четырнадцатилетняя девочка Маша не имела права знать все секреты о самой себе. Перед порогом совершеннолетия от мальчиков и девочек скрывают миллионы секретов. Всегда есть обходные пути, но также существуют и железные двери, отрицающие одно только представление о нарушении запрета.
  В тот день Максим возненавидел Киселёва. Примерно треть жизни, сказал тот. Примерно. Доктор вымышленных наук, трижды проклятый Евгений Фёдорович сказал: "Примерно". Около того. Почти. Говорил не о себе, не о своих детях, не о своей семье, поэтому у него получилось сказать с небрежной легкостью: "Примерно". Таким видел его Макс не зная, чего стоил Киселеву тот телефонный звонок, но зная, чего он будет стоить Маше. Господь всегда слишком уверен в своих поступках. Он благодетельствует с неожиданной стороны, и также неожиданно отнимает своё. Всё, что он мог отнять у маленькой Маши - это часть её маленькой жизни, как плату за умение время от времени поджигать различные вещи. Вполне равноценная сделка, - если учесть несовершеннолетие одной из сторон на тот момент когда договор вступил в силу...
  - Вот смотри, - радостная и совершеннолетняя Маша сбежала со ступенек протягивая брату очередной обрывок с мало разборчивыми каракулями. Переговоры заняли ровно столько времени, что Макс, основательно продрогнув в ожидании, готов был убраться куда угодно, лишь бы в тепло. Краем глаза заметил большие буквы: "Губа".
  - Это "Губернские Ведомости", - здесь недалеко, - дрожащими губами произнёс он.
  - Да? А может "Губернские Вести"? - с сомнением отозвалась Маша.
  У газетного киоска, окна которого были украшены морозными узорами, они выяснили, что оба издания, и "Вести", и "Ведомости", имеют много общего, и даже расположены по одному адресу, в одном доме.
  - Разногласия в руководстве? - предположил Максим не подозревая, как сильно он прав в своих предположениях.
  Секретарш можно было принять за сестёр-близнецов. В приёмной - одной на две газеты - они располагались по левую и правую стороны от входа, почти синхронно произнесли "доброе утро".
  - Утро добрым не бывает, - пробурчал Макс, дыханием пытаясь согреть озябшие пальцы.
  - Скажите, - бодрым голосом начала Маша, - где здесь находится редакция газеты?
  - Здесь, - дружно ответили ей секретарши.
  - С нашей стороны "Губернские Ведомости", - сказала правая.
  - А с нашей - "Губернские Вести", - лучезарно отражая улыбку коллеги, отозвалась левая.
  Маша вздохнула.
  - А какая разница? - поинтересовался Макс, пока сестра сверялась с записями на обрывке афиши. Ему понравилась та, что сидела слева. Впрочем, правый фланг был тоже ничего: кареглазый, с родинкой у губ.
  - Нам нужна газета, где работает Андрей Витальевич, - сообщила Маша. Обе газетные секретарши заметно заскучали, левая даже эффектно и некрасиво зевнула. Правой такой возможности не досталось, поскольку ей пришлось признаться:
  - Этот у нас... работает...
  После выпуска номера редакция еженедельника схожа с сонным царством. В просторном, запутанном офисе, письменными столами превращённом в лабиринт, Макс не смог сосчитать количество сотрудников. Отчасти потому, что всё пребывало в скульптурном застое, отчасти потому, что стену редакции украшал живописный склон с ползущей вниз улиткой. Бетон, масло, работа неизвестного художника. Причина разногласий в дружной некогда газете для Макса стала ясна, как божий день. Он с трудом удержался от порыва броситься в лагерь конкурирующих "Губернских Вестей", чтобы убедиться: там, на точно такой же бетонной стене, по такому же живописному склону, ползёт точно такая же пузатая колоритная улитка - но ползёт вверх...
  Бывает такой тип молодых людей, возрастом уже перешагнувших в ранг тридцатилетней солидности, серьёзности и важности, которые в облике своём оставляют нечто наивно-простодушное, отчего никакими усилиями не можешь заставить себя именовать их по имени. На века за ними остаётся уменьшительно ласкательный штамп: Боренька, Николенька, Алексашка. Этому досталось "Андрюша".
  - Присаживайтесь, - сказал Андрюша, и, спохватившись, отправился к соседям искать стул для гостей.
  - Да, - произнёс Максим, впервые раз за весь день осенённый уверенностью: жильё у нас будет...
  - Тише, - предостерегла Маша, указывая куда-то поверх его голову. Макс посмотрел вверх: большой офис, фанерными перегородками разделенный на несколько маленьких. Зверевы - дураки, сказала Ниночка; в соседнем пенале целовались и жгли примус; да дайте же наконец, человеку поспать, проревели из крайнего пенала, но в этот момент вернулся Андрюша, волоча за собой пару мягких стульев.
  - Почему у вас фамилии разные? - спросил он, изучив их паспорта. - Мне сказали: брат с сестрой...
  Пресекая репризы предыдущей ошибки, Макс ухватил Машу за локоть, и признался как на духу:
  - Понимаете, я взял фамилию отца, а моя сестра - матери. Так захотела.
  - Секунду, - произнёс Андрюша, очевидно услышав какой-то секретный сигнал в инфракрасных областях, и вышел вон.
  - Врать нельзя, - с долей обиды сказала Маша.
  - Если нет выбора - можно, - возразил старший брат. На своей памяти в присутствии Машки Максим соврал не впервые, угрызений совсем не почувствовал. Для двоих старается, спи, совесть, спокойно.
  - Зачем вы наврали? - без обиняков спросил Андрюша, возвратившись в пенал. - Девушка замужем оказывается, была...
  От удивления у Макса отвисла челюсть.
  - Да мы говорил, как есть, в общежитии, а нам не поверили! - принялась оправдываться за двоих Маша. - Комендантше сказали, а она сказала: нечего мне мозги компостировать!
  - Комендантше? - переспросил Андрей.
  - Да!
  - Такая, с бородавкой, в очках без стёкол?
  - Да!
  - Угу, - вечная молодость черкнула что-то в блокноте, поучительно произнесла:
  - Ей врать можно. Мне - нет. Ясно?
  - Конечно, ясно! - горячо заверила Маша. Макс сидел, как оплёванный.
  - Перейдём к делу, - Андрюша отложил блокнот, вынул несколько листов, сшитые степлерной челюстью, - С нынешнего года в силу вступило постановление кабинета министров "О семье". Начиная с первого января, перед заключением брака, жених и невеста обязаны пройти полный комплексный медосмотр, включая профилактику венерических заболеваний и половых инфекций. А что вы хотели? - Андрюша округлил глаза, как будто услышав вопль протеста в свой адрес. - Государству нужны здоровые граждане, а не носители всякой заразы. Правда, коррупция и взяточничество достигли даже высших органов власти, можно предвидеть шаги, на которые готовы пойти брачующиеся. - Андрюша по-лисьи прищурился. - Однако не тут-то было. Менее чем за месяц между ЗАГСами и лабораториями, специализирующимся на венерических болезнях и половых инфекциях, образовалась стабильная система взаиморасчетов. Другими словами, выйти замуж с гонореей стоит ровным счётом столько же, сколько и вылечить саму гонорею. Вот так. Если родителям не нужны здоровые дети, значит они нужны родине...
  Оттаявший к концу социологической справки Макс скрипнул зубами и спросил:
  - Если я вас правильно понял...
  - Неправильно, - заверил его Андрюша. - Мне нужно было убить время, - самую малость, несколько минут...
  Из редакционных глубин послышался грозный рёв, сотрясший, наверное, даже улитку-вниз: "Которые тут без жилплощади?!".
  - А теперь - в путь, - многообещающе произнёс Андрюша.
  Вместе с широкоплечим высоченным Геной (это он орал на всю редакцию по поводу жилплощади) они составляли взаимодополняющий дуэт, как злой и добрый следователи в детективных романах. Гена могучей рукой рубил воздух, отстаивая право на место под солнцем для своих подопечных; Андрюша лаконично перечислял параграфы из каких-то жилищных кодексов. На стареньком, сотни раз ремонтированном "Жигулёнке", навевавшим сомнения относительно принадлежности данного транспорта к секретной организации, все четверо переезжали из микрорайона в микрорайон, одним только появлением погружая сотрудников жилищных контор в робость или даже страх. Всё равно, натыкались на отказ, и с каждой попыткой всё дальше и дальше уходил "Жигулёнок" от первой линии. Когда в поле деятельности ребят из "Баяна" попала территория районов прилегающих, Максиму надоело штурмовать бюрократические бастионы, он оставался в автомобиле, где Машка дурачилась на полную катушку: "Улица Беранже? Тут, наверное, одни художники и поэты живут!". Однако дома на улице Беранже не выглядели жилищами творческих личностей, в каждом кирпичике чувствовалось хищение госимущества, как минимум в республиканских масштабах. Машенька оставалась глуха к пояснениям старшего брата, хихикала, как дурочка, и, вообще, вела себя так, как если бы их обеспечили жильём до конца жизни. Плеерные наушники в русых волосах Максим заметил не сразу.
  - Откуда плеер?
  - Что?.. А-а... От верблюда, - Машка возилась одновременно и с наушниками, и с кассетой. - На Новый год подарили.
  - Кто?
  - Не скажу. Скажу, только, кто не дарил - старший брат, вот кто, - и всё щёлкнула клавишей "плей", хоть трава ей не расти.
  В машину втиснулся громадный Гена.
  - Дверцей не хлопай, - предостерёг он коллегу.
  - Чья бы корова, - отозвался Андрюша. Сидели в молчании, из чего можно было сделать вполне определённый вывод: ехать им больше некуда.
  - Парк остался, - произнёс Андрюша.
  - Фёдорыч на Луну отправит, - проговорил Гена.
  - Пусть тогда сам в "Губе" работает, - огрызнулся Андрюша. Обернувшись, он спросил у Макса:
  - Ты привидений боишься?
  - Нет. А они разве существуют? - насторожился Максим.
  - Существуют, - Андрюша запустил движок "Жигулёнка"-старичка, - и привидения, и полтергейсты, и инопланетяне, и снежные человеки... Только ты не говори никому...
  
  
  
  
  II.
  
  ...и путешествия во времени, и пятые измерения, и йети, и лохнесские чудовища, - да мало ли чем занимались в БАЯ, а вот, поди ж ты, с жилищной проблемой полдня справиться не могли, определили, наконец, брата с сестрой в огромную квартиру с сотней комнат - так Максу показалось в самом начале. Второй этаж, единственная дверь направо. С порога квартиры, оглушительные, для масштабов большого города, площади давили на нечто маленькое, не совсем различимое - на двух людей.
  - Ну, вы тут приберёте обязательно, - Гена хлопнул Максима по плечу, изо всех сил стараясь не показывать желания убраться отсюда как можно скорее. Его коллега оказался посмелее, торчал зачем-то на кухне, или как там называется комната с угольной печью? К новым жителям старой квартиры он вышел с граммофонной трубой, которую и вручил новому хозяину.
  - Обустраивайтесь, короче, - разрешил он. - Если что не так, - пишите к нам, в газету. Обязательно напечатаем в рубрике "Очевидное - невероятное"...
  С дружным смехом "баянисты" оставили младшую сестру и старшего брата обживаться. Маша была слишком ошеломлена, чтобы заметить их насмешку. Миниатюрные наушнички выпали из её пальцев, закачались в воздухе.
  - Вау, - сказала девочка.
  - Тихо, - предостерёг Максим, - привидений распугаешь...
  Маша нахмурилась.
  - Что это играет?
  - Твой долбанный плеер.
  - Я выключила.
  - Значит не твой долбанный плеер.
  - Тс-с-с...
  Действительно, где-то далеко, не в квартире, хотя быть может, в самой дальней комнате, певуче разливалась мелодия, исполняемая трубой.
  - Мг. Привидения и горнист. Классное название, - подытожил Максим...
  На первых порах не могло идти и речи о генеральной уборке. Они просто обходили многочисленные владения, обменивались репликами: "Гляди - часы с кукушкой!"; "Смотри - камин!"; "Гляди - кресло-качалка!"; "Смотри - ванная, как бассейн!". Чем детальнее становились их исследования, тем сильнее приближалась современность: "Смотри - пылесос!"; "Гляди - телефон!"; "Смотри - микроволновка!". Вот-вот должны были появиться телевизор с жидкокристаллическим экраном и программируемый утюг, но давайте для начала определимся с количеством комнат: одна, две, три, четыре, пять, шесть, семь...
  - ...восемь, - с тихим восторгом завершила подсчёт девочка, трогательно прижимая к груди крепко сжатые кулачки. Тут же запрыгала на одной ноге:
  - Чур, я живу в той, где балкон!
  - Здесь есть балкон? - рассеяно отозвался Максим, пытаясь дозвониться на работу.
  - Или нет - там, где камин!
  - Пропылесось сперва везде.
  - А ты ковры повыбивай!
  - Я снегом почищу.
  - А тут на первом этаже ещё живёт кто-нибудь? - спрашивала Маша из третьей, или, кажется, четвёртой комнату.
  - А как же. Трубач с привидениями, - усмехнулся Максим. Ему ответили. Сегодня - вряд ли, мы переезжаем...
  Недостатки многокомнатности обнаружились в тот же вечер. Было непонятно, как обстоят дела с отоплением. Батареи еле грели, система запуска угольной печи оставалась загадкой. Даже с распахнутыми шторами днём и включённым верхним светом вечером всё в новом месте оставалось тёмным, тяжёлым и мрачным, тона не хотели уходить в область теплоты, как это было принято в домах с привидениями испокон веков.
  Задрав голову, Максим пытался прочесть названия на корешках книг, занимавших полку под самым потолком. Где-то должна быть стремянка. Библиотека, - комната несомненно называлась именно так, а не иначе, - не выглядела украшением дома, прежний хозяин пользовался книгами, Максим определил это по отсутствию многоцелевого "Золотого Фонда".
  Из ванной босыми стопами прошлёпала Маша.
  - Тапочки надо забрать. И пижаму, - сказала она, устраиваясь на диване, расположенном, почему-то посреди комнаты.
  - Всё можешь забрать, если мы здесь надолго, - сказал Макс.
  - Надолго, - подтвердила Маша. - Андрей Витальевич сказал: в разумных пределах.
  - Разум относителен, - пробормотал Макс.
  - Ты громко можешь говорить? Тут комнаты огромные...
  Махнув рукой на верхний ярус библиотеки, Максим достал пыльный том Тургенева, расположившегося на уровне его глаз, и развернулся на толстом ковре. Маша возилась со своими влажными волосами.
  - Ты... В чём ты собираешься спать? - спросил он.
  - В этом, - ответила Маша.
  - Что это?
  - Не знаю, в шифоньере нашла. Не нравится? - она расправила на себе что-то похожее на длинный индийский балахон.
  - Ты к свету спиной сидишь, - сказал Максим. - Худая, как жердь. Не кормили?
  - Почему? Кормили. - Маша пожала плечами. - Не в хавчике дело. Слушай, а тут не жарко...
  Заметила, наконец.
  - Одень ещё что-нибудь.
  - Что?
  - Ещё одну такую фуфайку найди...
  - Это не фуфайка, это...
  Исчезла где-то в поисках не-фуфайки.
  - И босиком не ходи! - крикнул Макс вдогонку. Зачем он взял Тургенева? Никогда не любил Тургенева, классиками в школе задолбать успели, и по отдельности, и всеми сразу.
  - Смотри, чего нашла, - Маша вернулась на диван, завёрнутая в настоящую норковую шубу, очень длинную, не по росту. Машка сидела в ней, как в юрте, а сверху голова торчала с тюрбаном-полотенцем.
  - Машка, сними сейчас же, знаешь, сколько она стоит?! - воскликнул Макс.
  - Да ладно... Я не на завод в ней пошла. Зато тепло.
  - Сними, она не твоя. Здесь всё - чужое.
  - Сейчас тут всё наше.
  - Не наше. Сними сейчас же.
  - Не сниму.
  - Сними.
  - Не сниму. Я замёрзла. Камин распалишь - тогда сниму.
  - Сейчас всё брошу, и займусь камином, - с сарказмом пообещал Максим.
  - И часы заведи. Говоришь, все чужое, а книжки читаешь. А ты с кем Новый год встречал?
  Как можно заметить - влияния старшего брата на младшую сестру не наблюдалось.
  - С придурошной этой, с Риткой.
  - Голимый, наверное, Новый год получился.
  - Не то слово, - согласился Максим.
  - Чего ты с ней, вообще, связался? За километр видно - стерва стервой.
  - Зато вещи не поджигает, особенно чужие, - с усилием произнёс Максим. - Не знаю, зачем связался. Сейчас вспомнить страшно - ребенка завести хотели. Готовить не умеет, стирать - тоже, маникюр боится повредить.
  - Слушай, у нас облом какой-то вышел... совместный, - вдруг сказал Маша. В молчании, констатировавшем правоту её слов, она просидела обескураженная в чужой шубе, придерживая рукой тюрбан влажных волос. Потом Макс услышал глухой непонятый им звук, обернулся - девочка плюхнулась лицом в подушку. Спит. Подобные трюки удавались Машке запросто, с раннего детства. Максим помнил, как она засыпала на руках у матери в вагоне метро, после дневного циркового представления. Перевозбужденный и уставший ребёнок сладко сопел в большущую для него подушку. Максим подумал, что здешние подушки для сестры могут сгодиться и в качестве матраса, - если Маша свернётся клубочком, как сейчас.
  Вечернее чтение потеряло всякий смысл. Оставалось одно: устроиться в кресле с высокой спинкой, забросив ноги на сиденье кресла-близнеца, и, подобно старейшему мудрецу, оберегать детский сон в свете громоздкой и тусклой настольной лампы. У Макса ничего не вышло. Последнее, что он запомнил в сладкой полудремоте, - мифическое ожидание писателя-классика, непременно в пенсне и костюме-тройке, но в высоких охотничьих сапогах. В прихожей прислуга задела канделябром огромное зеркало. Старший брат уснул с нераскрытым томиком Тургенева на колеях.
  А наутро выяснилось, что кто-то погасил во всей квартире свет, о котором дети забыли.
  
  
  
  - Точно, привидения здесь есть, точно я тебе говорю, - повторяла Маша, собираясь впопыхах на учёбу. Ей было рановато, но она сказала, что ни за какие чупа-чупсы не останется в этом доме одна, и после, на протяжении нескольких дней выходила только с Максимом, и возвращалась также вместе с ним, терпеливо ожидая в выстуженном морозном сквозняковом вестибюле завершения его рабочего дня.
  Максиму не улыбалось лицезреть Машеньку простуженной, или даже заболевшей гриппом, и потому он дозвонился в "Губернские Вести", чтобы развенчать миф о существовании потусторонних сил.
  Нельзя сказать, что Андрюша здорово ему в этом помог.
  - Там актриса жила, известная очень, фамилии сейчас не вспомню, - говорил он. - В какой-то пьесе играла, тоже известной, тоже названия сейчас не вспомню. Там по сюжету она любовника хотела отравить, а отравилась сама, стаканы перепутала. То есть не стаканы, а фужеры с шампанским...
  - А дом здесь при чём? - недоумённо спросил Макс.
  - Не знаю. Ты у соседей поспрашивай, она недавно окочурилась, лет тридцать всего назад...
  Сомнительный совет. На первом этаже жил общительный старик с тёмным прошлым. На левой его руке не хватало среднего и безымянного пальцев, - эдакий символист-металлист пятидесяти лет с эффектной плешью на голове, блестевшей в свете зимнего солнца. Маша познакомилась с ним первой, приветствуя, звонко кричала: "Здравствуйте, Юрий Михайлович!". Юрий Михайлович показывал "хеви-металл", и изрекал какую-нибудь фразу, всегда начинавшуюся словами: "Главное в этой жизни...": "Главное в этой жизни - успеть всё сделать вовремя". А во дворе Юрия Михайловича стояла кадка с замёрзшим раствором, поскольку Юрий Михайлович не успел достроить гараж до наступления морозов. Собирался закончить строительство весной, и непременно покатать Машу в армейском джипе образца 1944 года, ремонт которого также был отложен до прихода тепла.
  Окна их квартиры выходили на лесополосу, с голыми по причине зимы деревьями, и на ещё один двухэтажный особняк, окрашенный в цвет морского песка. Маша называла этот цвет "горчичным". Точно также она дала названия всем восьми комнатам в их квартире. Странным образом названия эти совпадали с переменными названиями комнат в квартире их родителей: кухня, гостиная, спальня, кабинет, детская, девчачья. Не было только в родительских пенатах библиотеки и столовой.
  Привидения могли вернуться только лишь потому, что в старом угрюмом их жилище им приходилось терпеть едва ли не все достижения бытовой химии, усиленно рекламируемые телевидением. В этом отношении Маша была послушным потребителем, пользовалась всевозможными универсальными добавками и растворителями, средствами для мойки окон и зеркал, и пищевыми приправами, в которых не было ничего живого. Пёстрые и эргономичные ёмкости кощунственно украшали полки на кухне и в ванной комнате. Запах освежителя нахально расползался по самым укромным уголкам огромной квартиры. Макс ничуть не удивился, когда взяв очередной том очередного классика обнаружил, что машинально напевает рекламную мелодию, которая в телевизоре сопровождала перечисления достоинств очередного универсального порошка. Маша выстирала им тяжеленные бархатные шторы, - на короткое время столовая с раздетыми окнами, озарилась скудным зимним светом.
  Призраки терпели, - терпел и Максим, потому что понимал: анахронизм подтверждал трудолюбие его младшей сестры. Она умела убирать, стирать и готовить в своём юном возрасте, делала всё это с той лёгкостью и естественностью, которой он не встречал ни в одной из своих подруг. Брат и сестра научились справляться с зимним холодом ("Юрий Михайлович сказал, тут такое со дня независимости"), вместе очень быстро привыкли к новому жилищу. Очень скоро в их вечерних беседах начали проскальзывать напоминания о прошлом, об отце и матери. И ничего не загоралось, не воспламенялось во время тех воспоминаний. Они не заметили, как вестовой Андрюша с огромным Геной также стали воспоминанием.
  Интуитивно Максим почувствовал, что очень скоро прошлое начнёт возвращаться к ним не воспоминаниями, а вполне осязаемыми и обозримыми элементами. Случилось это в тот момент, когда он выволок ковры на морозный воздух, в лесополосу, на девственно неприкасаемый снежный покров. Так учил его отец. Снег - наилучшее чистящее средство, кроме, может быть, летней быстрой реки, ещё незамутнённой путешествующим стадом коров. Под сугробами нельзя было угадать какой ковёр из какой комнаты лежит. Восемь угрюмых сугробов. Снегу навалило - по колено, местами по пояс. Лыжи, что ли поискать в этом декадентском бараке?..
  
  - Машка...
  - Ну что?
  - Ты где учишься, вообще? - с некоторой заминкой спросил Макс. В ванной зашумела вода. В кухне - чайник. Остальной дом пребывал в тишине.
  - Тьфу-ты-ну-ты... В училище, где же ещё?
  Логично. Где обычно учатся учащиеся? Конечно же в училище! Можно вот так стоять, и угадывать в какой комнате устроилась сестра.
  - Мне звонили... из твоего училища, - Макс загадал "девчачью", Машка выскочила из "библиотеки". Всегда доверяла выбору старшего брата. Насторожена, одна нога на носок, как будто не решалась ступать далее.
  - Зачем? То есть кто? - спросила она.
  - Ангелина... Классуха, короче твоя.
  - Ангелина Владимировна.
  - Да. Владимировна. У вас там классы есть, как в школе? - Максим понятия не имел, в каком русле необходимо вести воспитательную беседу, ждал скрытых намёков.
  - Нет, - с некоторой растерянностью сказала девочка. Макс решил выложить всё, без увертюр.
  - Ты вчера на занятиях не была, - сказал он.
  Забегали глаза, пальцы затеребили перламутровую пуговицу пришитую к кофте.
  - Не была... Я убирала...
  Макс кивнул.
  - Здесь?
  - Да.
  - Заканчивай убирать. Всю прошлую неделю убирала...
  На том и разошлись.
  Родители от упоминаний об их школьных подвигах застрахованы надёжнее старших братьев и сестёр. Память субъективна, как упомнить все "двойки" и "неуды", и торжественные замечания суровых педагогов? Но вот ещё вчера тот же педагог ловил твою руку с подкуренной сигаретой, а сегодня младшая сестра украдкой суёт тебе свой дневник для подписи в родительской графе. Дневниковый разворот пестрит письменными сообщениями, успеваемость ни к чёрту; друг мой, дневник с идеальными разворотами предъявляются только родителям, ты нужен совсем для других случаев.
  Школу Маша закончила не так давно, письменные замечания в дневниках сменились устными замечаниями по телефону. Смущало Макса другое: также, как и в обычный день, когда сестра исправно посещала училище, она вышла из дому вместе с ним, вместе с ним вернулась. Маша сделала всё, чтобы он не догадался о пропуске (вряд ли единственном за весь семестр, а скоро экзамены)...
  - Ты игрушками игрался... Мокрые все, - произнесла она изобличающим тоном, выйдя из ванной.
  - Случайно упали, - рассеянно отозвался он.
  - Да ничего... Мне тоже прикольно. Мои все теперь неизвестно где, - Маша завозилась на диване, устраиваясь поудобнее. Бедный ребёнок, несвоевременно оставленный без игрушек. Макс помнил следы её первых в жизни зубов на шлеме пластикового космонавта. На поверхности вод в ванной космонавт всегда лежал по стойке "смирно", либо уставившись в отсыревший потолок, либо обозревая монотонное дно со стоком, надёжно закупоренный прозрачной пробкой. Пухлому и пустому утёнку, всегда растягивающим клюв в улыбке повезло куда больше, плавал он согласно всем правилам утиного равновесия.
  - Я на медосмотре была, - призналась Маша.
  - Что? - с неохотой отвлёкся от воспоминаний старший брат.
  - На медосмотре была, - повторила девочка. Поджала губы, несколько раз хлопнула массажной щёткой по подушке. - Осенью не сходила, а тут сказали, что зачетки не дадут. А с уроков не отпускали... Гляди...
  Поставила на пол подсвечник с тремя огарками, - всё трио вспыхнуло, вяло и покорно. Не первый раз, очевидно, Маша-умница занималась такими трюками, подсвечник предусмотрительно поставила перед камином.
  - Ты ванну вымыла? - прервал её пирокинетические упражнение Максим. Сечи погасли. Девочка вскинула брови, расчёска замерла в воздухе, - не вымыла, конечно...
  Медосмотр, возможно, имел место быть. Макс, вообще забыл об инциденте на следующий же день, если бы не случившееся внезапно потепление в их доме. С занятий Маша возвращалась с подругами, уже не коротая времени в ожидании брата. Возвращаясь с работы, Макс, издали видел свет в окнах, ощущая, как дом усилиями Маши наполняется не только электрическим светом, но и уютом. "Привидения были?" - спрашивал он с порога. Риторический вопрос. Странно, что Машка, сама, в некоторой степени контактирующая с потусторонним миром, боялась призрака загадочно почившей актрисы...
  - Я - в кухне, - кричала Маша, прежде чем он успел затронуть риторическую тему. Голос какой-то неуверенный, суетливый. Макс не сразу обратил внимание на то, как скоро снег растаял на его туфлях. И нынешним вечером никто не играл на трубе.
  - Это Игорь. Дядя Юра сказал...
  - Здравствуйте, - сказал совсем зелёный паренёк, со следами угольной пыли на подбородке. На руках впрочем, тоже чёрные полосы. И на одежде молодого человека также остались следы долгой возни с угольной печью.
  За весь вечер угольный мальчик не произнёс больше ни слова, молча смотрел на огонь в печи. В нестандартной ситуации Маша проявляла эмоции за двоих, если не за группу в несколько человек. Больше взглядом, чем жестами, стояла у стены, вообще не шелохнувшись, смотрела, то на выглядывавшего из прихожей брата, то на приоткрытую створку печки.
  По всем правилам хорошего угольного тона, Игоря следовало за старания напоить до беспамятства водкой, накормить впрок до весны, и отвести домой, а там уже классика: прислонить к входной двери, нажать на кнопку звонка и убраться восвояси, чтобы не попасть в лапы чутких родителей. Макс сильно сомневался в совершеннолетии юного кочегара, к тому же помимо жидкости для мойки окон в доме не было ничего из спиртного, однако впереди всех его предложений Маша принялась отказываться за Игоря сразу от всего:
  - Нет, он есть не будет, он, в общем-то, сказал, что тут дел две минуты, и сразу уйдёт...
  - Не голодная, - так молчала бы, - сказал Максим.
  - Ну, ему, правда, пора. У него свой дом есть, - стояла на своём Маша, выделывая за спиной руками привычные пируэты, обозначавшие волнение, совершенно, казалось бы, беспричинное в сложившейся ситуации.
  Игорь молчал.
  - Бестактно говорить о присутствующем человеке в третьем лице, - довольно резко произнёс Макс. А дядя Юра-хэви-металл, если такой умный, пусть поднимет сюда свою задницу, и утвердит себя окончательно в роли сводника...
  
  
  
  Традиционная форма защиты для девушек в неловких положениях - привлечение к себе на подмогу ещё нескольких таких же девушек. Когда в музыкальной школе появилось двухголосное сольфеджио, к Маше в гости "для занятий" зачастили какие-то девочки. После прилежного исполнения пары номеров из потрёпанного сборника задач, занятие те заканчивались обыкновенным девчачьим балаганом. Нередко двухголосные посиделки затягивались допоздна, и за гостившими юными музыкантшами приходили, или родители, или свои версии старших братьев и сестёр.
  В доме с камином Максу были представлены целых три непосредственных участника двухголосного прошлого. Надо ли говорить о том, что ни одного из них он не узнал?..
  - В училище вместе учимся, - сказала Маша.
  - Молодцы...
  - Ну, Нинку ты помнишь? Она в тебя ещё влюблена была. Особенно, когда ты небритый ходил.
  - Не помню.
  - А Катька школу заканчивает, в медицинский готовится. Она на картах гадать умеет.
  - Кто печку разжигал? - прервал Макс сестру.
  - Некрасиво перебивать. Я сама.
  - А этот... рыжий не приходил?
  - Он не рыжий, он белобрысый. Чего ему тут делать? Слышишь, - Маша замерла, прислушиваясь, замер и Максим, как в день их первого появления здесь. Без толку. Часы с кукушкой тикали на весь дом, а труба молчала.
  - Нинка сказала: ты злой какой-то...
  - Будешь тут добрым, - пробурчал Макс. - Сначала Москва загнулась, теперь трубачи около печи шатаются...
  - Зато тепло, - возразила Маша.
  - Тепло, - не мог не согласиться Макс.
  - С камином ещё теплее будет...
  Вместе с Ниной и Катей была замечена ещё одна особа по имени Таня, тихая, покорная и очень сильно похожая на Нину. Макс и заметил-то её лишь когда подруги младшей сестры перекрасили Тане волосы в удушливо-оранжевый цвет, и в таком виде потащили её на какую-то убойную "кислотную" дискотеку. Очевидно, Татьяна имела там успех, потому что перекрашиваться в другую масть она не стала.
  Милый этот девчачий квартет, с музыкой ничего общего не имеющий, единодушно сходил с ума в восьмикомнатной кубатуре, невзирая на сессионный период зимы. Намечалась вечеринка в честь дня перекрашенной Татьяны. Прежде чем Макс успел, не то что воспрепятствовать проведению мероприятия, а просто уточнить драматургические особенности вечеринки, девчонки позабыли про Татьянин день, и принялись перемерять высоту потолков во всех комнатах. И вновь наткнулись на камин.
  - Я не знаю, как он работает, - сказал Макс, как всегда в конце рабочего дня уставший и сердитый.
  - Там очень просто. Нужно только задвижку в трубе отодвинуть. Тяги нет, - произнесла поклонница небритости Нина негромким (ну конечно!), чувственным (каким же ещё?!) голосом. Она поднесла к каминной решётке знакомый Максу канделябр, на котором из трёх свечей горела только одна. Макс смотрел на ровный равнодушный язык пламени. Все четверо девочек в ожидании смотрели на Максима. Тяги действительно не было.
  Заслона находилась где-то на чердаке, более мрачном, чем сама квартира, начисто лишённом электрического освещения. Тьма была кромешная. Чувствуя себя полным идиотом, с тяжёлым канделябром в руке, Макс прыгал с одной поперечной балки на другую, не решаясь наступить между ними. Вот для девочек будет отличный предпраздничный сюрприз, - провалившийся через крышу трубочист. Каминную трубу он нашёл, никакой задвижки в ней не было. Засмотревшись на движение крупных снежинок, падавших на фоне холодной яркой Луны (всё - в обрамлении рамы круглого духового окна), Макс не заметил, как морозный ветер задул свечи. Обратно пришлось пробираться наощуп, ежесекундно рискуя стать трубочистным сюрпризом. Макс угодил ногой в какую-то посудину с круглым дном, и таки провалился в люк, с канделябром в руке и настоящим рыцарским шлемом на ноге.
  Шлем привёл девочек в восторг. Они заперлись с ним в ванной комнате, и принялись драить его всеми достижениями бытовой химии, о какой во времена настоящих рыцарей и слыхом не слыхивали.
  Макс был из тех интеллигентных особей, которые редко исполняют какую-либо работу руками. Если же такая и попадается, отдаётся ей с увлечением, и ни за что не собирается отступать. С треском распахнув обе створки балконной двери, он вышел на полукруглую площадку, усыпанную пушистым снегом, искрящимся в лунном свете. Луна светила. Снег падал. Труба играла. Наконец-то.
  - Иго-о-о-орь! - заорал Макс на весь посёлок, с такой силой, что с клёна, обозначавшего начало лесополосы, трусливо осыпался снег...
  Забавно было смотреть на них: четверо девчонок, запыхавшихся, с закатанными до локтей рукавами (Нина безостановочно сдувала падающий на лице локон), и музыкальный трубочист, явно опешивший от такого количества чистильщиц рыцарских шлемов. Поскольку Максим хранил молчание, слово взяла Маша.
  - Это Игорь, - представила она. - Он в точно... (поправка) Игорь живёт в точно таком же доме, как этот, всё тут знает, как и что работает, в том числе и камин...
  - Игорь? - переспросила курносая Катя. - А где..?
  - Помимо камина, Игорь ещё и на трубе играть умеет, - разбавил Макс бестактность подруги своей младшей сестры.
  Первым, - из камина и шлема, - Максиму был предъявлен именно шлем. Игорь всё ещё метался между "кабинетом" и чердаком, когда в библиотеку был внесён сияющий рыцарский предмет, с несколькими вмятинами не потерявший, однако, своей эффективности.
  - Примерь, - сказала Маша.
  - И думать забудь, - категорично отозвался Максим.
  - Зачем же мы его тогда драили? - обиженно пробормотала Катя.
  Максим пожал плечами:
  - Не знаю...
  В прихожей в сотый раз за этот вечер Игорь прогрохотал тяжёлыми шахтёрскими ботинками, и после короткого затишья объявил из кабинета:
  - Готово!
  - ... зато знаю... - вновь заговорил Макс.
  - Мы тоже знаем, - перебила его Маша, и отправилась с подругами к камину. Усмехаясь, Макс последовал за ними.
  - Не расстраивайся, - утешал он Игоря, чьи глаза настороженно блестели из-за забрала. - Они могли накрасить тебя своей косметикой...
  - Бестактно говорить о присутствующих в третьем лице, - коварно напомнила Маша.
  - ... или подстричь, - продолжал Максим, не обратив внимания на слова сестры, - садовыми ножницами. Или приклеить длинные ресницы взамен тех, что у тебя сейчас есть...
  - У него те, что есть - ничего, - вставила Катя.
  - Девчонки - они такие, - завершил Макс свою мысль, - пока замуж не выйдут.
  - Ой-ой-ой, а мужики холостые - вообще трубец! - парировала Маша.
  Наступило молчание. Даже дрова в камине молчали. Причина паузы была непонятна Максу, он с недоумением переводил взгляд с одной девочки на другую, пока не догадался: они ждут привычной грызни между братом и сестрой, какие наблюдали не один раз за время дружбы с Машей. Сегодня - облом. Представление отменяется, поскольку один из действующих персонажей решил, что стал взрослым (а почему - неизвестно).
  С усилием и грохотом Игорь стащил с себя шлем.
  - У меня голова от него болит, - признался он, пытаясь привести в порядок свою шевелюру. - И мылом он каким-то воняет...
  
  
  
  На работе у Макса происходил вялотекущий авпгрейд. То есть обновление компьютерного парка. Выглядело это так: в одном офисе с Максимом работали Корбейников, Воробьев и Рабинович. Из компьютера Рабиновича в компьютер Коробейникова переставили звуковую карту. Коробейников заскучал, не на чем стало слушать группу "Ленинград". Но за счёт компьютера Максима ему добавили карты памяти. Максиму же досталась почти новая компьютерная мышь, - прежде принадлежавшую Воробьёву. В свою очередь, Воробьёву, - и так далее, и тому подобное. Апгрейд не успели сделать до праздников, закончили уже в наступившем году, казалось, лишь для того, чтобы Рабинович получил возможность произнести: "А был ли апгрейд?".
  А был ли мальчик, спрашивал у себя Максим, подозрительно осматривая компьютерную мышь, побывавшую в лапах у человека по фамилии Воробьёв. Мальчик, несомненно, был. Он тревожил живописный зимний парк звукам трубы, настроил угольную печь и камин с ловкостью настройщика роялей, а накануне вечером оставил на секретере медный шлем. Однако, сколько ни пытался Максим вспомнить какие-либо обязательные атрибуты способных мальчиков (мама, папа, младшая сестра наконец), ничего не получалось. Игорь жил в соседнем доме, на вид - нелепом и пустующем уже много лет, но и дом, где поселились Максим с Машей, со стороны выглядел точно также, ситуацию не спасал даже дядя Юра.
  Зато другой мальчик, нахальный и уверенный в своём существовании и успешно уверяющий других, занимал Максима практически ежедневно, нисколько не смущаясь состоявшегося апгрейда.
  - Я понимаю, они все сейчас такие, с двенадцати до двадцати, - говорил Саша, устроившись на подоконнике (стульев для посетителей в офисе не было). - Курят мешками траву, трахаются с кем попало и где попало. Но мне на всех наплевать. Я со всеми жить не собираюсь. И потом, они там далеко не все такие, пургу такую метут, чтоб друг для дружки взрослее казаться...
  Закончив осмотр мыши-манипулятора, Макс обернулся к окну. Совсем другим тоном Саша спросил:
  - Она больше ничего не поджигала?
  - С того раза - нет, - соврал Максим.
  Внешне круглый мальчик из обеспеченной семьи не напоминал покинутого любимой девушкой романтика. Сашины рассуждения вслух говорили об увлечении современной местной городской прозой - не более того.
  - Долго она ещё в том бараке ютиться будет? - с кислой миной спросил он.
  - Сколько нужно, - ответил Макс.
  - Всё равно найду. Под училищем... Блин, почему в училище нет расписания? Что это за училище такое, где нет расписания? - возмущённо воскликнул Саша.
  - Сессия сейчас, - нейтральным тоном пояснил Максим. - На время сессии расписание занятий нужно, как пальма Мерцалова Ленинграду. Ты так скромно отмерил: до двадцати, - вернулся Макс к исходному материалу. - Я бы сказал - до двадцати пяти...
  - Я траву мешками не курю.
  - Не мешками, так кораблями. Мы - косяками. Главное - продукт, а не объём, - изрёк Максим, и повернулся к перевёрнутой на спину мыши, всем видом давая понять, что сегодня Машка опять не обломится колобку Саше.
  А был ли апгрейд? А была ли Москва? А был ли мальчик? Сомнения в существовании тех или иных элементов прошлого терзали Максима весь остаток рабочего дня. В метро было слишком много рекламы и людей, чтобы думать, а после Макс увидел свет в окнах на втором этаже.
  Чувство неповторимое, и одновременно повторяющееся ежедневно: домой. В нескольких десятках метров от порога, уже наплевать, что будет с новыми ботинками, которые надел только сегодня, наплевать на всё, - потому что через десяток шагов всё закончит своё существование до утра следующего дня. Домой - чувство, позволяющее совершить лёгкую, кратковременную, незначительную глупость. Например, на мотив привязавшего неизвестно где хита напевать под нос, пользуясь скрипучим снегом в качестве метронома: "А был ли мальчик? А были ли мальчик? А был ли...".
  - Здравствуйте, - поздоровался один из невысоких кустов пихты, украшавших клумбу перед домом.
  - Кто здесь?! - не на шутку испугался Макс. В голове лихорадочно билось: кредиторы? Заказчик? Киллеры?
  Один из кустов совершил что-то подобное на человеческий чих, сделал шаг на дорожку, ведущую к крыльцу дома, и несколько тише продолжил:
  - Скажите, а Маша дома?
  - Конечно, дома. Свет же горит, - пробормотал Макс.
  Куст задрал голову, с сомнением угольного трубача посмотрел на освещённые окна.
  - Гореть-то, он может, и горит, но мне почему-то никто не открывает. Я снежки в окно швырял, - признался Игорь.
  - Попал? - с огромным облегчением поинтересовался Макс.
  - Попал, ещё бы не попасть! - даже в вечерней темноте было заметно, как подпрыгнули брови паренька.
  -Молодец. Ну, пошли, - Максим распахнул парадную дверь, усмехаясь в глубине души. Надо же - снежки в окно! Как под общежитием. Интересно знать, где угольный трубочист научился таким трюкам, если в общежитии никогда не жил. Правда он мог встречаться с девчонкой, живущей в общаге, в таком случае без метательных навыков лучше всего сразу отказаться от предложений руки и сердца.
  - Нет, я внутрь не пойду, незачем, - проговорил Игорь на площадке второго этажа. - У вас и с печью, и с камином всё в порядке. Я в сенях подожду.
  - Где ты подождёшь? - не понял Макс.
  - Здесь, в сенях...
  С момента своего новоселья Максим почему-то думал, что узкое холодное помещение перед прихожей должно называться как-нибудь вроде "переходника" или "бокса". Оказывается - сени. Ах, вы сени, мои сени, не обижайте, пожалуйста белобрысого трубача...
  Из библиотеки доносились голоса. Несколько человек обсуждали что-то с активностью, какую можно встретить в радиопередачах и рекламных роликах типа "а-ля-дейстивтельность": каждый из собеседников давал выговориться оппоненту, но следующий персонаж наступал на окончание фразы собеседника своей репликой.
  - Маша, - позвал Макс. Голос предал, имя сестры прозвучало хрипло, невнятно, - неудивительно, что никто его не услышал.
  "Сколько можно терпеть этот балаган? - спрашивал из библиотеки ленивый, породистый баритон. - Эти ваши юбки, давно вышедшие из моды, намазанное разной дрянью лицо... Времена изменились, слава богу, к лучшему, есть с кого брать пример..."
  "Да уж! Есть ! - с блёстками истерики в интонации отозвался высокий сильный женский голос. - Я не привыкла брать пример с кого-то! Я привыкла сама задавать тон!"
  Баритон издевательски захохотал. Очевидно, дабы погасить назревающую ссору, ожил третий голос, - густой, уверенный в себе. Хозяин его говорил медленно, и очень внушительно: "Сударыня, я принёс репертуар... Сегодня дают "Аиду"..."
  "О, боже! Как я могла забыть!" - воскликнула женщина, и вышла вон (по всем правилам - в прихожую, где должна была столкнуться со шпионящим у портьер Максимом, но он так и не увидел обладательницы колоритного сопрано).
  "Опять "Аида", генерал?" - деланно небрежно поинтересовался баритон.
  "Нет. Нужно же было как-то от неё избавиться", - проговорил бас.
  "Для военного, к тому же разведённого, вы слишком много врёте..."
  "Для любовника моей жены, к тому же мёртвого любовника, вы чересчур нагло себя ведёте, - заметил генерал. - Не забывайте, чей этот дом".
  "Чей же?" - осведомился баритон.
  "Мой".
  "Ваш?"
  "Мой. Моя собственность", - добавил генерал.
  "При советской власти не было ничьей собственности".
  "У вас не то что собственности, штанов своих не было, а у меня была".
  Со всевозрастающим удивлением Максим слушал, как два привидения, слово за слово, втягивают друг друга в банальный бытовой скандал, как генерал ну совершенно по-генеральски рявкнул: "Молча-а-ать!", - и, кажется, стукнул кулаком по столу.
  "Поговорим о живых", - миролюбиво предложил баритон.
  "Не о чем нам с вами говорить! - проревел генерал. - Здесь не осталось ни единого места, дорогого моему сердцу, вы всё изгадили своими похотливыми экспериментами".
  "С чего вы взяли?" - невинно осведомился баритон.
  "Мне доложили".
  "Вам свинью подложили, генерал, - снисходительно произнёс баритон. - Вы поверили слухам, и поэтому теперь не в состоянии напугать даже ребёнка..."
  "Молча-а-а-ать!!!"
  "А, - баритон, очевидно, махнул рукой. - Молчи, не молчи... Представьте себе, генерал, каково на том свете, если люди перестали бояться привидений..."
  По всем правилам доблести, чести, и мундира генерал должен был пристрелить обидчика на месте, однако в библиотеке наступила тишина. В следующую секунду кукушка прокукукала сколько-то там часов вечера. Споткнувшись о брошенный на пол том воспоминаний маршала Жукова, Макс едва не растянулся на полу библиотеки, все, казалось ему, все, все предметы в комнате насмехаются над ним, сохраняя положения, в каких были оставлены предыдущими хозяевами.
  - Маша!!! - не своим голосом закричал Максим.
  Неслышно и несмело девочка прошла в библиотеку, бегло осмотрев беспорядок.
  - Что? - настороженно спросила она.
  - К тебе... там... В доме есть ещё кто-нибудь? - заплетающимся языком пролепетал Максим. По лицу Маши пробежала гримаска раздражения, которую старший брат расценил неверно.
  - Не было никого. Но кое-кто очень сильно хочет сюда попасть! - воскликнула Маша, сверкнул глазами.
  - Макс, он никакой, - продолжала она, несколько тише. - Он упрямый, как осёл, поэтому и торчит под окнами весь день, ждёт, когда у нас или камин сломается, или ещё что-нибудь... А сам - малолетка, учится ещё, что ли, в школе...
  - ... жилья своего не имеет, живёт, до сих пор с родителями - как дурак, - саркастично продолжил Макс.
  Что-то откровенно шлюшное появилось в облике его сестры, очевидно, такой была защита Машеньки от подобных реплик и мнений. Вслух она, однако ничего не сказала.
  - Пойди и скажи ему всё то, что сказала мне, - с нажимом произнёс Макс.
  - Не пойду.
  - Отлично. Тогда я приведу его сюда.
  - Ну и приводи. А я на балконе спрячусь, и снаружи запрусь! - отозвалась Маша, и показала брату язык.
  Сходить с ума в компании намного легче, чем в одиночестве. Вместе с Игорем Макс вернулся из "сеней" в библиотеку, уверенно ступая широкими шлагами по толстому ковру. Машеньки в библиотеке не было. Дверь балкона была заперта, но штора, крепившаяся к пузатой деревянной планке, крупными кольцами, отодвинута в сторону. Стекло блеснуло зловеще. Ну-ну.
  - Она сейчас придёт, - с убеждением конферансье из варьете объявил Максим, и принялся снимать с полок какие-то энциклопедии печных ремёсел, справочники воздухоплавателя и кораблестроителя, сборники детальных схем космических орбитальных станций. Полчаса спустя Игорь сказал:
  - Она не придёт. Она и не уходила никуда, - продолжал он, пятясь к выходу. - Извините за беспокойство. До свидания. Спокойной ночи...
  Он продолжал говорить ещё какие-то интеллигентные вещи, выражавшие его крайнее замешательство, пополам с обидой.
  В электрическом свете, украшенная снегом в русых волосах, с ресницами покрытыми инеем, Маша вполне соответствовала бы стереотипу холодной неприступной красавицы, если бы не стучала от холода зубами.
  - Д-дураки... оба, - удалось произнести ей.
  
  
  
  Любовник генеральской жены был абсолютно прав. Максим-подросток, год за годом ждал, когда коварный Киселёв похитит его маленькую сестру для секретных экспериментов. При чём Маша во время похищения, в воображении Макса, продолжала сохранять задумчивую русалочную серьёзность. Выросшему на первых переводах американских бестселлеров тинейджеру и в голову не могло прийти, что выдуманные картонные короли ужасов для своих маленьких персонажей вполне могут быть заменены таким обыденным серым и банальным, называемым просто и коротко: "жизнь".
  Впрочем, чтобы стать персонажем в жизни, совсем не обязательно быть постоянным клиентов БАЯ. Поэтому после исчезновения Киселева Максим долго время чувствовал военным, оставленным без потенциального противника. А после нового появления Евгения Федоровича, - как страна, требующая немедленного гуманитарного вмешательства.
  - Нудотень сплошная, - сказала Маша, и с важным видом чихнула. У неё был целый набор словосочетаний, - "полный отстой", "чепуха абсолютная", "невозможный абзац", - обозначавших одно: дела плохи, и, когда поправятся - неизвестно.
  - Может доктора вызвать? - спросил Максим.
  - Я сама всё сделаю. Иди на работу.
  - Не ходи никуда. Босиком...
  -Я сама всё сделаю, - повторила Маша, в окружении подушек и ватных одеял выглядевшая победительницей олимпиады интрижек в многочисленных семействах. Один-один. Макс из-за неё не поехал в Москву, она из-за старшего брата заболела в первый день каникул. Прекрасно ведь знала, что он будет чувствовать весь день, специально не позвонит ему на работу, а вечером скажет: "издевательство сплошное"...
  Антон был подобен поезду "Мариуполь-Киев", в худшие свои годы. Остолбенеть на движущемся эскалаторе - большая проблема, но и у Антона, и у Максима это получилось, первый на одеревеневших ногах стабильно поднимался вверх, ступенька за ступенькой; второй в не менее пространном состоянии опускался обратно к поездам, пересадка в южном направлении на второй (правой) платформе. Всё - в сопровождении музыки балету Прокофьева "Ромео и Джульетта". Потом какая-то женщина сказала Максу прямо в ухо: "Молодой человек!" Он опомнился, забормотал извинения, к которым утренние пассажиры вагонов метро остались глухи, непослушными руками вынул из кармана пальто пачку сигарет, нацарапал на ней номер телефона дома с привидениями.
  - Держи! - Макс неловко бросил пачку через пролёт, поверх матового цилиндра-лампы.
  Остался без сигарет до конца рабочего дня.
  Антон должен был стать призраком. Друг детства, детсадовского, школьного, институтского, друг детства Антон уже забытый, как забывают о десятках и сотнях таких же, должен был на долгое время стать призраком, чтобы после, вновь во плоти и крови воскреснуть в линзе телевизора или на обложке журналов и газет. Кому из них двоих должно было повезти, - так думал Макс, выдумывая историю исчезновения пачки сигарет, однако Антон никак не хотел становиться призраком, названивал ежедневно, в подробности особенно не вдаваясь, все слова сводились к сплошь меркантильным фонограммам: обещал вернуть деньги за билет и за какой-то справочник отъезжающего в Москву. Это была ошибка. У Максима никогда не было такого справочника.
  - Слушай, а у Антона есть сестра? - спросил он у Маши, тщательно укутанной, вооружённой градусником, горчичниками, целым арсеналом балеток и микстур, чувствовавших себя более уверенно в сравнении с чистящими средствами.
  - Мне откуда знать? - отозвалась девочка. - Тоже мне ещё, друг детства называется, не знаешь есть у него сестра или нет. Он меня и не замечал никогда...
  - Да, действительно, - пробормотал Максим; окинул рассеянным взором штаб лечения. - Откуда это всё?
  Маша подобрала ноги под одеялом, пригнула голову, ожидая массированной жестокой атаки противника.
  - Игорь принёс.
  - А-а, - протянул Макс...
  Младшая сестра - это вряд ли. Не может история повторяться с такой поразительной точностью. Возможно, в самый последний момент на перроне вокзала, к Антону подошла бывшая любимая девушка. И сказала: милый, я жду от тебя ребёнка. Но в таком случае Антон должен был отправиться в Москву целых два раза, - для наращивания инвестиций, надежной жизненной опоры своему потомству. Нет, беременная подруга отпадает. Тогда - наоборот. Похороны. Траурное шествие последний путь близкого (очень близкого) родственника, многочисленное шествие. Наследства хватит всем. Макс раздражённо мотнул головой, - отпадает богатый и мёртвый родственник. На эскалаторе Антон не выглядел человеком, получившим гигантское наследство. Скорее, наоборот. Но ведь что-то удержало его от длительного путешествия в плацкартном вагоне. Этого не могло случиться, но случилось. Нельзя найти причину, которая может в последний момент может удержать здесь.
  У тебя-то нашлась, подсказал Максу чей-то услужливый тембр.
  - Машка! - выкрикнул он из детской (ни кубиков, ни деревянной лошадки там не было).
  - Что?
  Знакомая настороженность, сразу им не замеченная.
  - Игорь тебе что, горчичники ставил? - спросил Макс, приблизившись к сестре на опасное для микробов расстояние.
  - Не-ет. Горчичники мне Нинка ставила. Игорь только купил всё, - с заметным облегчением произнесла Маша.
  - Он же никакой, - напомнил Макс.
  - Ну и что? Зато он рядом, - Маша мигнула, видимо в ожидании нового чиха; не дождалась.
  - Я доктора вызвала, он сказал: нужно, чтобы кто-нибудь помогал, ну, купил всё, и чай, скажем, заваривал, - проговорила девочка. - А ты на работе. Я Игорю позвонила. У него каникулы.
  - Тоже каникулы, - подчеркнул Максим.
  - Ну и что? Сейчас у всех каникулы.
  - А если ты его гриппом заразишь?
  - За компанию болеть будем, - спокойно сказала Маша. - За компанию и Рабинович ваш повесился...
  Прав был семнадцатилетний ребёнок, совершенно прав. За компанию можно и в Москву не поехать. Если выбирать между обществом приведений и трубачом-соседом, Максим, колеблясь, отдал бы предпочтение второму. Игорь здесь родился и вырос, - прекрасно, значит с привидениями он сумеет поладить ничуть не хуже, чем у него это вышло с камином.
  Призрак трубача витал по квартире в отсутствии там Максима. Призрак Москвы напоминал о себе телефонными звонками, подражая им, обеспеченный и обезмашенный Саша стал таким же призраком, так как на глаза больше не попадался, а когда позвонил Максиму на работу, тот его сразу и не узнал.
  - Что это за музыкант у вас там тусуется? - без обиняков начал Саша. Макс оценил лексическое построение его вопроса, а вот дипломатичного ответа составить не успел, и поэтому выложил всё, как есть: где тот живёт, где учится, и как выглядит, и кто его родители.
  - Угу. Зря, короче, топчется, - подытожил Саша. - Телефон дашь?
  - Трубача?
  - На фига мне трубач? Машкин телефон.
  - Не дам. Болеет сейчас Машка, нельзя ей к телефону подходить, - со скрытым удовлетворением произнёс Максим.
  - А к трубачам можно?
  - Не знаю, не пасу, - раздраженно сказал Максим и повесил трубку. Выяснить, кто растрепался обеспеченному Маше про трубача ему как-то в голову не пришло.
  Впрочем, вариантов ответов было не так уж и много. Невзирая на Машину болезнь, её продолжали навещать подруги, которых Макс изредка заставал, по возвращению домой. Он представлял себе, как все эти нины, кати, марины и вики, подобно слабым планеткам с зарождающимися на них жизнями, вращаются вокруг солнца-Машеньки, укутанной несколькими одеялами, взирающей на своё вселенное хозяйство со снисхождением и даже пренебрежением. Случись что с солнцем - смешается всё, сойдут с орбит малые планеты, и никогда не появится на них ни жизни, ни цивилизации, ни кислотной дискотеки, ни домов с привидениями, ни Москвы.
  Сам собой отпал вопрос о вечеринке на Татьянин день. Накануне реинкарнированного дня студента Маша чувствовала себя особенно скверно, к телефону действительно не подходила, а к вечеру у неё поднялась температура. В горячем, жаром пышущем полузабытьи, она указывала в угол, где стояла высокая глинная ваза, и говорила: "Там генерал... Почему он не танцует со мной?". "Потому что вы больны, мой милый друг", - со вздохом отвечал ей то ли сам генерал, то ли старший брат русоволосой русалки.
  Следующим днём жар у Машеньки спал, однако проснулась она и просидела всё утро невероятно серьёзная и задумчивая.
  Вечеринка, всё же удалась, несколькими днями позже, никак не закрепленная календарным праздником. На эту аферу Макс пошёл только потому, что знал, на ком лежит организация мероприятия, - на Машенькиных подружках. Гвоздём программы был, кончено же, Игорь.
  Более бестолкового и урожайного на неловкости вечера Максиму наблюдать прежде не приходилось. На круглый стол ля него забыли поставить прибор (вечеринка началась задолго до его возвращения с работы). В портьерной щели он успел мельком разглядеть странное расположение гостей: девочки полукругом заняли одну половину стола, другая была отдана светловолосому мальчику, кривившему губы, задетому какой-то невинной девчачьей колкостью. Также несколько раз проходя мимо столовой, Максим краем уха слышал глупые реплики, предназначенные для создания светского разговора: "Правда ли, что в подобных домах большущие проблемы с отоплением?" Маша в тысячный раз завала старшего брата присоединиться к компании; Макс в сотый раз заверял её, что уже идёт, но каждый раз находились какие-то мелкие, обязательные дела, поставить для просушки обувь, например, или ответить на телефонный звонок.
  - Я тут рядом, по мелочи, тут трубач один трубу хотел купить, "Кадет", такой же дом, как ты и говорил, - Антон запыхался, слышно было, что бежал откуда-то и куда-то.
  - Повиси на линии, - сказал Макс в трубку. Пройдя в столовую, он спросил у Игоря:
  - Ты дудку собирался покупать? "Кадет" или ещё какую?
  - С первого курса собираюсь, - несколько смущённо ответил тот. Максим кивнул, и вернулся к телефону.
  - Давай, заходи, соседний дом, второй этаж, - сказал он Антону...
  Не было ни подруги беременной, ни родственника умершего. Сидя на футляре с трубой, Антон рассказал, как, даже не на перроне, а дома, у собранной в дорогу сумки, вспомнил показания градусника, и историю про Дениса и Лилию Подкопаеву, и ещё много таких историй, и ехать ему одному совершенно расхотелось.
  - ... а вдвоем и жопу ставить не так обидно, - завершил он.
  - Весной поедем, - сказал Максим, кусая губы, ломая пальцы, выстраивая в голове новую последовательность оккупации Москвы.
  Из столовой на весь дом загрохотала дискотечная музыка, пришлось прикрыть двери. Зато появилась возможность вспомнить, как в общаге, помнишь, на четвёртом курсе, сначала выстрелившей из бутылки шампанского пробкой разбили в холле пару неоновых ламп под потолком, все подумали, что светомузыка и пироэффекты, а потом ходили подсматривать за Люськой Сарафановой, которая в своей комнате за один вечер дала троим, и потом искала четвертого. У неё на двери отгибался лист фанеры, и можно было увидеть всё, что творилось в комнате...
  - Как ты это всё терпишь? - спросил Антон, морщась, то ли от пива, то ли от рвущей слух нервы музыки.
  Максим пожал плечами.
  - Не знаю. Старею, наверное...
  - Тогда всё ясно. К старости сильно страдаешь от одиночества. Потому и детей заводят, чтобы людей побольше вокруг было, - сказал Антон, пальцами постукивая по футляру с трубой.
  Ему удалось посидеть за праздничным столом, правда, в комбинации ещё более странной, чем та, которую застал Макс, вернувшись с работы. Машины подружки, деликатно оставили Машу и Игоря в столовой наедине. Явно не для того, чтобы её старший брат решил, наконец, почтить своим присутствием золотую молодёжь на пару со своим старым другом детства. Маша с Игорем сидели, как изваяния, только глаза бегали, наблюдали за словесным пинг-понгом между Антоном и Максимом.
  - Я вспомнил, - сказал Макс. - У тебя есть и брат, и сестра...
  - С кем не бывает. - Антон пожал плечами.
  - Ты из-за них мог бы не поехать в Москву?
  - Из-за них - нет. С ними я тоже не поехал бы...
  Нагнувшись к столу, Маша давала Игорю какие-то пояснения свистящим шёпотом.
  - Родственники хороши на кладбище, - продолжал свою мысль Антон, - идёшь, так, между могилками, прислушаешься: ни звука... И хорошо на душе. - Антон мечтательно прикрыл глаза, затаил дыхание.
  - Игорь что-то интересное рассказать хочет. Он много всего интересного знает, - подала голос Маша. Трубач растерянно взглянул на неё, но перечить не стал, вытер губы салфеткой.
  - Во Франции, - начал он. Макс и Антон подобрались, как перед прыжком.
  - Во Франции, сразу после войны не на что было снимать кино. В кинотеатрах демонстрировали только американские фильмы. И тогда французские киношники обратились к правительству с просьбой часть доходов от проката американских фильмов отдавать им. И французский кинематограф выжил, - Игорь закончил неуверенно, слушатели продолжали внимательно смотреть на него, ожидая продолжения.
  - Я в вашем возрасте, молодой человек, думал о том, как с Лилией Подкопаевой переспать, - сообщил Антон.
  - Я знаю, - трубач заметно покраснел. - Мне Маша рассказывала...
  - Что-то я не видел хороших французских фильмов, снятых после войны. Хороших французских фильмов снятых до войны я также не встречал, - заметил Максим.
  - А зачем в таком положении снимать хорошие фильмы? Бубло халявное, снимай всякую муть, хоть болонку любимой девушки, - отозвался Антон.
  - Я слышал у нас так хотят сделать, - несмело вставил Игорь.
  - Разворуют. Непременно разворуют, батенька, - сказал Антон. Налив себе вина он заткнул бутылку пробкой и перекатил её через стол, словно мяч, Максиму.
  - Давайте выпьем за тепло, - предложила Маша.
  - Ясно. - Максим обратился к Игорю:
  - За вас, молодой человек...
  
  
  
  Есть такая детская игра: ставится определённое количество стульев, обязательно на один меньше от числа игроков. Начинает играть музыка; в момент, когда музыка смолкает, игроки должны занять стулья; тот, кому не досталось места, выбывает; вместе с ним удаляется один стул; и так - до последнего стула.
  Неизвестно, в каком месте играла музыка, но в офисе первым проигравшим оказался Воробьёв, потому что соседствовал рядом с Максимом.
  - Тень у вас тут какая-то, - заметил Евгений Фёдорович Киселёв, на стуле Воробьёва чувствующий себя весьма уютно: вытянул вперёд ноги, весом всего тела облокотился на спинку.
  Макс не знал, что говорить в ответ. Приход Киселёва был для него неожиданен и непонятен. Всё, что можно было сделать, - это слушать и ждать, чем ещё может оглоушить самый главный "баянист"; "ещё", потому что один только его визит вышел приятным оглоушиванием.
  - Как устроились на новом месте? Всё в порядке? - осведомился Киселёв.
  - Более или менее, - ответил Макс.
  - Провидения не беспокоят?
  Молчаливо сопровождавший шефа Геннадий на весь офис скрипнул зубами.
  - Меня - нет, - сказал Макс.
  - А сестру?
  - Не знаю. У неё спросите.
  - Спросим, обязательно спросим, - пообещал Киселёв, и углубился в содержимое своего потрёпанного еженедельника. Ненадолго отвлёкшись от поиска, сказал:
  - Юрию Михайловичу привет огромный.
  - Передам, обязательно передам, - заверил Максим, в глубине души подталкивая этого медлительного борова: ну, давай же, не тяни, чего пришёл, сколько ты отмерил ей на этот раз?
  Дядя Юра, кстати, порадовал сегодняшним утром очередным "главным в жизни", и рассказал, как к нему приходили менты, из угро, искали какого-то подозрительного типа. По их данным, субъект этот грохнул водилу маршрутного такси и оставил рядом на сидении записку: "Убит, за то, что брал с пассажиров по рублю". А надо было брать по семьдесят пять копеек. Такая такса...
  - Да, вот, - Киселёв провёл ладонью по раскрытому где-то на середине еженедельнику. - Все показания в норме. Двадцать четыре идиота в белых халатах, - хоть бы один заикнулся о патологии. Скучно жить, - пожаловался "баянист".
  - Патология чего? - не понял Максим.
  - Не чего, а кого. Вашей младшей сестры. С каких это пор она стала для вас неодушевлённым предметом?
  - Ни с каких. Когда вы её обследовали? - произнёс Макс, потирая ладонью лоб. - Почему я ничего не знал? Почем не прислали... - он изобразил пальцами прямоугольник.
  Киселёв мрачно усмехнулся.
  - Она совершеннолетняя. Нам хватает теперь одного согласия - её собственного, - пояснил он.
  - А... А что значит "в норме"? - спросил Макс, пытаясь привести в порядок лихорадочное течение мыслей.
  - Ты как себя чувствуешь?
  - Нормально.
  - Значит, ты в норме. Гена, ты в норме? - Киселёв обернулся к заскучавшему Геннадию.
  - На все сто! - неожиданно бодро выкрикнул тот.
  - Вот видишь. Таких - большинство. Твоя сестра, такая же, как все. - Киселёв засобирался с массой мелких предметов, всегда сопровождавших его перемещения: связка ключей, мобильный телефон, еженедельник, зажигалки размером с пакет-бук.
  Провожая его, Максим бормотал что-то о справке, которую необходимо выдать его сестре, на что гигант Геннадий чугунным бегемотовским голосом отвечал: "Справок не даём". И потом, как можно выдать человеку справку в том, что он нормален? Только наоборот, только в обратном направлении...
  Воробьев, очевидно, затевал разборку по понятиям, в конторе он работал дольше остальных, однако Макс остановил его движением ладони, сорвал с аппарата телефонную трубку. Забавно, номера телефона в доме с приведениями он не знал, тот был зафиксирован в памяти многосложного телефонного устройства в офисе, какая-то сволочь перепрограммировала аппарат на свой вкус и цвет, ещё несколько минут возни с блокнотами и бумажными обрывками, - пример младшей сестры был чудо как заразителен...
  - Маша, это я! - вскричал Максим.
  По ту сторону коммуникаций царил восторг. Сначала позвонили, а потом приходили два милиционера, не в форме, не в фуражках, а в костюмах, деловые, как банкиры с папками кожаными, в районе убили какого-то водителя или осветителя, а убийца, говорят, играл на трубе... Максим слушал сбивчивую болтовню сестры, всё пытаясь прервать её спешным вопросом. Мысли его запутались окончательно, путались в падении снежинки за окном...
  - На чём он играет? - переспросил старший брат.
  - На трубе. Но Игорь весь вечер с нами просидел, я его... Ну, короче, он ни при чём, - сказала Маша.
  - Мг, - буркнул Макс; сложным психологическим приёмом вспомнил, о чём хотел спросить.
  - Подружка, ты где медосмотр проходила?
  - Какая я тебе ещё подружка?! - возмутилась Маша; краткая пауза.
  - Алё-у, - пропел Максим в трубку.
  - В больнице, где же ещё, - сказала младшая сестра.
  - Больниц много. В какой именно?
  Вновь тишина. Голос по радио, неизвестно как ворвавшийся в цифровую систему связи, сообщил, что в нынешнем году инфицированных ВИЧ ожидается вдвое больше, чем в предыдущем году. В связи с этим...
  - Я сам скажу: ты ездила в Клинику, - тоном судьи, объявившего выход главного свидетеля, произнёс Максим.
  - И никуда я не ездила!
  - Ко мне Киселёв только что заезжал, - сказал Макс, дабы пресечь все возражения сестры.
  - Вот стукач! - взвилась Маша.
  - Нет, не стукач. Ему, по-моему, некогда было, спешил куда-то. Почему ты мне ничего не сказала? - устало и радостно одновременно произнёс Макс.
  - А я уже совершеннолетняя!
  - Поздравляю.
  - Спасибо.
  - Вечером поговорим.
  - О чём?
  - О тебе... О нас...
  Ей очень сильно хотелось стать взрослой, думал Максим, и некому было объяснить, что на самом деле она давно уже достигла этой отметки; в семнадцать лет Машка приспособлена к жизни значительно лучше сверстников, - лучше своего старшего брата. Машка всегда отличалась скрытностью, особенно скрывать нужно было что-то хорошее. Едва ли не с гордостью предъявляла родителям "двойки" и "неуды", а "пятёрках" и грамотах те узнавали только на родительских собраниях.
  Результатов медосмотра предугадать она не могла. Возможно, Киселёв-психолог долго спорил с Киселёвым-максималистом, и в итоге подтасовал результаты медосмотра, как это было принято во время всенародных выборов в маленьких независимых государствах.
  - Не хочу, - вслух произнёс Максим. Верить в подтасовки он не хотел. И впервые за неизвестно сколько продолжительный срок, он понял, что всё в порядке. Есть крыша над головой. Есть работа. Машка на официальном уровне признана нормальным человеком. Жаль, что рассказать об этом никому нельзя, ощущение такое, будто успешные результаты получили, пролечив чей-то сифилис...
  Вот кому интуиция совсем не досталась, так это Воробьёву. Его не смутило внешнее состояние Макса; внутреннего Воробьев просто не видел, так как никакими паранормальными способностями не обладал. Перехватив инициативу у размышлений Макса, Воробьёв принялся качать права...
  А Максим только сегодня утром хотел сказать, какой он классный парень, Коля Воробьёв...
  ... и пытался вспомнить, что же он намеревался сделать, как только будет всё в порядке.
  Во второй половине дня вспомнил.
  
  
  
  III.
  
  - Почём проезд, командир?
  - Смотря докуда.
  - Университет.
  - Рубль.
  - Всегда же было семьдесят пять копеек, - с дипломатичным нажимом произнёс Максим.
  - Кончилось твоё "всегда". Сказал - рубль, значит рубль.
  - Я слышал, позавчера водилу одного грохнули, - безо всякой дипломатичности сказал коренастый мужик в громоздкой дублёнке, с трудом уместившийся на сидении между соседями. Зыркнув злым взглядом в салон маршрутного такси, водила завёл двигатель.
  - Так почём едем? - повторил мужик в дублёнке.
  - Семьдесят пять! - рявкнул водила с такой силой, что впереди него запотело лобовое стекло.
  Медленно, согласно тарифу, микроавтобус выбрался на проезжую часть, занял внутреннюю полосу...
  Любой уважающий себя вуз всегда имеет в своей утробе студента-старожила. В какой-то книжке Максим прочитал, как в Америке богатый родственник оставил своему наследнику кругленькую сумму, из которой выплачивалась проценты весь тот период, пока наследник был студентом. Парень на пенсии уже дано, а он всё в студентах сидит. Ничего не поделаешь - условия завещания.
  Вряд ли Вене Семакову обломилось наследство. Сколько Макс его помнил, тот вечно ходил в поношенном пальто, выпачканных богемным воском брюках. Лишь Венина обувь носила следы заботы и ухоженности, но только лишь потому, что жил Веня через дорогу от универа.
  Макса он заметил сразу, замахал пёстрым желтым шарфом в знак приветствия.
  - Я слышал, ты это... В дальние края подался, - с лёгким недоумением признался он.
  - Обломилось. Семья, - лаконично пояснил Максим.
  - Ложил бы на семью. Какая сейчас семья?
  - Никакая, - согласился Макс. - Вот раньше семьи были...
  На бывшего однокурсника, и однокурсника всех, кто изловчился поступить в универ в течение лет десяти, не меньше, он смотрел со странным ощущением в душе: на его месте мог бы быть и я. В какой-то период Веня сумел доучиться до пятого курса, - вновь что-то обломилось; должен отметить господа, сессия, на когда её не назначь, начинается весьма, весьма несвоевременно...
  - Здесь-то что? Искать вдохновения? - Веня искоса посмотрел на веснушчатую девчонку, украшавшую его досуг во время большой перемены.
  - Светку ищу. Помнишь, ту, с косой?
  - С косой, - убито повторил Веня. - Беда, юноша, со Светкой, та, которая с косой.
  Обычно, два итога, если беда: или умерла, или замуж вышла.
  - Говорят, она Новый год сразу с тремя встречала.
  - С тремя мужиками? - уточнил Максим. - Или...
  - С мужиками, с мужиками, - вмешалась веснушчатая студентка.
  - Тогда всё в порядке. Ни жениться, ни убивать её я не собираюсь, - сказал Макс, и оставил Веню в том же лёгком недоумении, в какое он его погрузил одним своим появлением на территории высшего образования.
  Достичь гармонии в постели - невелика задача. Вот небольшой клочок в пространстве, послушно подчиняющийся движениям и вздохам, услужливо впитывающий пот, подобно благодатной почве... Потом наступает потом. Плоды постельной деятельности приходится предъявлять обществу (у них это обозначено условными терминами, вроде "отношения", "свадьба", и "семья"). Вот только и гармония, где бы то ни было, понятие относительное. Зачастую весь кайф как раз в неуловимости этой гармонии, лишь мимолётно коснулась однажды, дала понять, о том, что есть, - и удалилась.
  Консервативному Максиму однажды было навязано увлечение экспериментами. Это был тот случай, когда увлечением он дал заразить себя с большой охотой. И двигались вместе из крайности в крайность, пренебрегая постельными параметрами, отдавая предпочтение жилплощади, доставшейся ему о ту пору с поразительной лёгкостью. Казалось, все было приготовлено именно для того, чтобы девушка Света, появившись на пороге временного, как всегда, жилища, очаровательно и пренебрежительно фыркнула носиком: "Секс в постели? Скукота-а-а"...
  Из крайности в крайность. Обыкновенная квартира в многоквартирном доме сама по себе может превратиться в поле для результативных экспериментов, однако оба они были убеждены в том, что с квартирными объёмами когда-нибудь успеется, оставляли на после, - и вот так проворонили банальнейший скучнейший секс в ванной комнате. Уже были сложены и упакованы вещи, впереди ждала неизвестность, когда выяснилось: секс - это не главное.
  Несвободны и зависимы (не друг от друга), встретились на корпоративной пьянке. Девушка Света, взмахнув тугой косой (отращивала, чтобы продать волосы и купить шубу, но все живое так быстро дешевеет), вспомнила вскользь: в ванной так и не...
  Не было в ванной и в кухне воды. Ни горячей, ни холодной.
  
  
  
  Странный, однако, лексикон у нынешнего поколения: "Она или в библиотеке, или в интернете". На одной из дверей в четвёртом корпусе универа так и было написано: интернет. Как будто, дёрнув на себя литую чугунную ручку, посетитель немедленно попадал в водоворот цифровой информации, где искомое следовало ловить кошачьими жестами кошки, охотящейся на аквариумных рыбок.
  - У меня экзамен последний, честное слово, я не могу, - сказала Светлана, для убедительности прижав руку к груди, - большой и соблазнительной, пусть даже и скрытой шерстяным свитером. Выглядывая из-за монитора, Максим чувствовал, как к нему возвращается сладкое, забытое ощущение: с девушкой этой можно вытворять всё, что вздумается, покорна и порочна, никогда не скажет "нет", вообще, ничего не скажет, лишь вздохнёт, взмахнёт ресницами и прижмёт руку с соблазнительной груди.
  - Ну, ерунда какая - экзамен, - сказал он.
  - Давай лучше завтра, а?
  - Давай.
  - А где?
  - Здесь.
  - Здесь?! - голубые глаза девушки округлились в удивлении, завертелись соседи и соседки: действительно, что, прямо здесь? Можно уже гасить мониторы?
  - И то верно. Ванны тут нет, воды тоже нет, - согласился Макс.
  - Говорили, ты уехал, - осторожно произнесла Света.
  - Не выгорело. Без тебя - куда уедешь?
  Светлана поморщилась, пальцами затеребила бархатную резинку в тёмно-каштановой косе.
  - Только без лапши, ладно? Тут уже был один, в любви признавался.
  - Получилось? - заинтересовался Максим.
  - Женат уже, и дети у него есть.
  - А машина у него есть?
  - Есть.
  - Так в чём проблема? Ты - в машине. Жена и дети - дома. Это же классика, - сказала он...
  Пока Макс создавал в воображении сложную систему намёков, при помощи которой можно было дать понять о наступлении неизбежного младшей сестре, Маша сама обо всём догадалась. Трудно было сделать неправильные выводы, если старший брат начинает уборку сразу в семи комнатах, моет посуду, в том числе и ту, которой никогда не пользовались, и стирать вещи, которые никто никогда не носит. С олимпийским спокойствием девочка переходила из комнаты в комнаты, подальше от гудения пылесоса. Когда, наконец, Максим обосновался в кухне, то услышал, как она Маша привычно коверкает слова дежурного FM-ного хита. На сей раз не повезло "Дельфинам":
  
  Стонешь, стонешь,
  Не уедешь
  Завернёшься, как конфета
  Или станешь, как котлета,
  Можешь всхлипнуть дважды,
  Вскрикнуть трижды,
  А сколько бы ты мне не звонил, не ходил,
  И каких подарков не дарил,
  Я к тебе не вернуся-а-а-а...
  
  Слушая бессмысленный невинный этот бред, Макс также бессмысленно усмехался, машинально хватая зубами манжет рубашки, всё намеревающийся скатиться с предплечья в мыльную воду. Что и говорить, - отвык от женского общества. Прежде - обувь в прихожей разбросал, чтоб под ногами не валялась, - и готово любовное гнездышко. Сейчас готов отдраит последний канделябр в этом странноватом месте. Рита, редко отличавшаяся наблюдательностью, как-то заметила, мол, есть люди, для которых ожидание события важнее самого события...
  Бесшумных домашних тапочек для Маши не существовало во всём мире. В кухню протопала, кажется, из библиотеки.
  - Я куда-нибудь удалюсь, - с пафосом объявила она.
  - Брось. Когда ты лишней научилась быть?
  - Удалюсь, - повторила Маша. Было заметно, что ей нравится это слово. - А то девушка твоя смутится и удалится вместо меня.
  Смущённая Светка - фантастика, однако вслух Максим ничего не сказал.
  - Я к Нинке пойду.
  - Не надо ни к какой Нинке. Тут останешься. Только не поджигай ничего, - сказал Макс.
  - Я так не могу - ничего не поджигать, - Маша выделывала руками дежурные головокружительные свои пассы. Получилось - рукокружительные. Любила придумывать новые слова: пере-перевернулся, например. Значит перевернулся дважды.
  - Мне обязательно нужно хоть что-нибудь поджечь, чтоб опять ненормальной стать. Хотя бы один раз в день. Что-нибудь маленькое и легковоспламеняющееся, - с завидной детскостью продолжала Машка. - Так что пойду к Нинке, подожгу у неё что-нибудь, и останусь у неё ночевать...
  Сделав официальное заявление, Маша в последний раз всплеснула руками и переплела пальцы...
  
  Покажи мне фокус-покус,
  И прибей гвоздями лапти,
  Полетай со мной, как Карлсон,
  Ты - красивый, как Ди Капри!..
  
  
  
  
  - Какая большая, - Светлана удивлённо осматривала ванную, чувствуя себя неловко, не сколько оттого, что уже сидела в ней, обнажённая, а сколько от объема чугунной посудины, действительно сильно отличавшейся от привычной стандартной квартирной версии.
  Для того чтобы не намочить волосы на затылке девушка соорудила замысловатый кок; сооружала, очевидно, не глядя, получилось что-то трогательное и неуклюжее из густых каштановых волос. Максим всё хотел попросить Свету повернуть голову, чтоб разглядеть её старания, однако сумел только погладит ладонью тугой жгут, - когда целовал вполне готовую для дальнейшего употребления университетскую шлюху.
  - Теперь ты... Закрывай глаза, - сказал он.
  - И свет такой яркий, - пробормотала она. - Зачем здесь такой яркий свет?
  - За шкафом. Ты ведь любишь, когда на тебя смотрят раздевающим взглядом, сама говорила. В ярком свете...
  - Максим, выключи, пожалуйста свет, - перебила его девушка.
  Он повёл головой из стороны в сторону.
  - Не выключу.
  - Тогда я глаза закрывать не буду, раздевайся, как знаешь, - рассердилась она.
  - О"кей, - согласился он; устраивая своим шмотки на высоком баке, предназначавшемся для грязного белья, усмехнулся, краем глаза заметив, как Светлана всё же зажмурилась, - как если бы на ослепительно белом фоне погасли два пронзительно ярких светлячка.
  - Я же говорю - большая, - тем же спокойным тихим голосом произнесла она, когда Макс устроился в ванной напротив неё. Почти зеркальное отражение: руки на краях ванной затылок едва касается стенки.
  - Тут плавать можно, как в бассейне, - заметила девушка.
  - Можно, - согласился Максим, - но ведь мы залезли сюда не для этого...
  - Смотри, на айсберг похоже, - она подтолкнула к нему островерхий пенный ком; к Максиму, однако тот прибыл слегка подтаявшим.
  - В воде рожать хорошо, - Светлана зачем-то задвигала ногами, привела пенную массу, скрывавшую её роскошное молодое тело, в совершенный беспорядок.
  - Я кино целое видела. Говорят, ребёнок из родной среды, если в воду попадает - разницы никакой не чувствует...
  Был смысл отключить дверной звонок; бывают ситуации, когда все гости - названные или нежеланные. Макс сам с собой поспорил, что никто не придёт, а нужно было не спорами заниматься, а просто отключить дверной звонок. Хлопья пены пришли в совершенное уж замешательство.
  - Успокойся, это не жена, - с усмешкой сказал он, выбираясь из ванной (Света вновь зажмурилась, уже машинально).
  - Ты женат? - спросила она с закрытыми глазами.
  - Потому и успокойся...
  Ничего более подходящего, кроме норковой шубы, он не нашёл. Татарина звали Игорь, глаза у него на лоб вылезли, когда он увидел Макса наряженного в женскую шубу.
  - А Машки нет, - сказал Максим, не дожидаясь вопроса. - Ушла в гости к подруге, пообещала, что там ночевать останется. Телефона подруги я не знаю. Извини, старик, ты не вовремя...
  - Ага, - ошеломлённо отозвался трубач.
  Попрощавшись с ним, Макс застыл как статуя, чувствуя, как одолевает его февральский холод, в переходнике (в "сенях") постоянно воюющий с домашним теплом. "Секс в ванной - идиотство сплошное", - подумал Максим в тоне своей младшей сестры, и вернулся в квартиру.
  Он хотел сказать Светлане очень многое, полгода не виделись, и в кратком путешествии из прихожей ("сеней") обратно в ванную комнату в голове Максима начала выстраиваться длиннющая декадентское обращение вечного студента к такой же вечной шлюхе: "Сударыня! Не передать словами всех благоприятностей, которые..."; или попроще, "ну её на фиг эту ванную, лучше просто так потрахаемся в койке по-человечески", - и так далее...
  Приоткрыв дверь, Макс сказал, как говорил прежде тысячи раз:
  - Пошли со мной
  - Здесь есть привидения? - спросила Света
  - Конечно! - воскликнул Макс, чудом не выдав страха, обнаруженного при первом контакте с потусторонним миром в библиотеке.
  - Генерал с женой, и ещё какой-то сноб, её любовник, - продолжал он...
   "Что скажете, генерал?" - поинтересовался баритон-любовник.
  "Не о чем говорить. Сплошной разврат и грязь. Вокруг, не только сейчас, в этом месте, в нашем доме, - проворчал генерал. - Всё закончится полным разложением общества и крахом самого государства".
  "Ну, на основном инстинкте не одно государство построено, и держится и по сей день, - баритон обратился к певичке, - А вы что думаете, фройлен?"
  "Фрау, если пользоваться вашим скверным немецким, - в тон ему ответила дива. - Девочку жаль, конечно. Она, достойна только настоящих мужчин, готовых на всё".
  "И на самоубийство в том числе? - невинно поинтересовался герой-любовник. - Будьте осторожны дорогая, вы на шаг от того, когда поставите на одну доску настоящих мужчин и настоящих самоубийц".
  "Откуда столько цинизма?!" - воскликнул генерал.
  "Перестаньте. Наша фройлен, слава богу, незримая в загробном мире, словно в зеркало заглянула, увидев девочку..."
  Мнимая любовь - много хуже, чем если любви нет и вовсе. За время тесного общения со Светланой Максима трижды увольняли с работы и трижды принимали обратно. Нет ничего удивительно в том, что он не в состоянии был хронологически восстановить в памяти все события связанные с шлюшной студенткой университета. Занималась историей. Занималась любовью. Золотой нерв, натянутый до предела, пронзил самую суть молодого человека, продолжал держать в сладкой муке, - но ведь не было никакого насилия, верно Макс? Ты добровольно пошёл на это, и сейчас пытаешься восстановить хотя бы часть своего прошлого, откуда целым и невредимым ты вышел буквально удом...
  - Ты здесь не один живёшь, - без вопроса, утвердительно произнесла Света. Скрывать ему было нечего и некого, однако Максим замешкался, сделал вид, что поправляет постель, странно сочетавшуюся с дорогой шубой и бесплатной шлюхой.
  - С сестрой, - произнёс он. - Холодно сейчас, мы по комнатам особо не разбегаемся.
  - С Машкой? А где она?
  - У подруги.
  - Я не сразу вспомнила, такой облом, - пробормотала девушка. - По запаху слышно... Ну, что здесь не было ничего, никто ни с кем не трахался. Тогда запах был бы совсем другой...
  Макс ничего на это не сказал, подумал только, что Светлане с её убеждениями, должно быть, доводилось видеть десятки спален с чужими запахами, где всё происходило очень быстро, вот, сейчас, уже сию секунду, синхронно с семяизвержением взорвётся звуками дверной звонок, или придёт в движение механизм замка, запирающего опороченное семейное гнездо...
  - А когда Машка придёт?
  - Когда уйдёшь ты... Очень тактичная девочка, - сказал Максим.
  - Ей, что, со мною встречаться западло? - спросила Света, возмущённая и обнажённая. Остывающая в доме с привидениями. И никак ей не объяснить, не втолковать, что сама того не зная, всему живому на земле приходится она погибелью на земном уровне, без поднебесных полётов. Как сказал бы генерал, виной всему отсутствие воспитания и моральное разложение общества...
  Они были знакомы, Маша и Светлана. Обнаружив это однажды, Максим с опаской наблюдал за их активным времяпровождением, - всё в его поле зрения, потому он был относительно спокоен. Никаких "мы со Светой пойдём гулять...". Маша представить себе не могла, насколько огромный смысл Светлана вкладывает в слово "гулять". Вот так одна девочка пошла раз гулять, - и домой не вернулась. Свете везло. Она возвращалась, - использованная кем-то, отравленная травой, или ягодами на лепестках, - но возвращалась.
  Совсем не для того, чтобы вновь оказаться в объятиях Максима.
  - Ты сам во всём виноват, - заявила она.
  - Ничего подобного, - с усталой весёлостью отозвался он. - Ты назвала меня "чмом".
  - "Чмо" - это сокращенно: человек, мешающий обществу...
  - Хорошо, - кивнул он, что было нелегко, так как их головы покоились на подушке. - В следующий раз я отойду в сторону, чтобы не мешать вашему обществу...
  Особой проблемой было расставаться с ней, воображение рисовало Максиму яркие картины насыщенного времяпровождения Светланы. Больно, но Света - это не Маша. Макс с усилием преодолевал эту боль, и, в конце концов, преодолел в последний раз, расставаясь с университетской шлюхой навсегда.
  А в ванной пусть она занимается любовью с кем-нибудь другим.
  Куда сложнее было воспринимать душистое наполнение Светланой дома с привидениями временным явлением. Она легко осваивалась в любом новом для неё месте, и уже на пороге, одетая в свою зимнюю курточку, осматривала с сожалением жилище своего кратковременного любовника.
  В обществе стало легче. Светлана никуда и никогда не успевала вовремя, в метро в ней проснулась узнанная Максом активность, девушка тащила его за руку, вниз, вниз, по эскалатору, однако на перроне уже всё было бесполезно, толпа отняла у него синеглазую девочку - на сей раз действительно навсегда.
  Следя за набирающим скорость поездом, Максим выдохнул с невероятным облегчением. Никогда не умел ни прощать, ни прощаться, ни расставаться. В ушах звенело. Тело ломило. Ломким негромким голосом, он произнёс, привлекая внимание других пользователей метрополитена:
  - Ни пуха тебе, ни пера, Светлана. Будь счастлива...
  Линия эскалатора остановилась для него. Отяжелевшими неожиданно ногами, Максим преступал с одной решётчатой ступеньки на другую, с каждым шагом чувствуя, как оставляют его порочные слои, какие чувствовал он на себе после каждого, даже самого мимолётного свидания со Светланой. Любви и чистоты там не было и в помине. Однако события последних нескольких недель на сей раз создали для Максима впечатления настолько странные и непривычные, что по рассеянности он едва не пожертвовал свою обувь зубастой плоскости, что венчает эскалаторную линию наверху. В лицо ударил тёплый и влажный воздух метрополитена, - бесполезно, предплечьем Макс всё ещё чувствовал страстную хватку университетской шлюхи.
  Только на морозном воздухе, когда заслезились глаза, и зимний холод беспощадно напомнил о себе. Максим сделал полный вдох. Выдохнул. Единственная, к кому у него есть, было и будет чистое и светлое чувство - его младшая сестра Маша. Аксиома эта пронзила его сознание ледяной стрелой, всё и вся вокруг застыло, замерло, замёрзло, ликвидировалось, освободило пространство для русоволосой русалки, способной неосознанно растопить все льдинки на свете, и одним взмахом ресниц создать новый мир, где все будет в порядке, в том самом, который называется счастьем...
  
  
  
  Всё было наоборот.
  Детально Максим не запомнил первого появления трубача в доме с привидениями, в памяти осталось впечатление общей кухонной картины: растопленная печь, сажа на лице Игоря, театр теней на стене, и отнюдь не условное ощущение неловкости, которым Маша наполнила небольшую комнату с бархатными портьерами.
  Теперь же, в столовой, Максим застал картину диаметрально противоположную. Бегающие глаза, машинальные движения пальцев, взъерошенные волосы - Игорь захотел бы сыграть растерянность, так убедительно у него не получилось бы. Маша хранила покой, на лице - бледность, во время болезни не была так бледна. Повторение пройденного вкралось в мельчайшие детали: если тогда, в кухне, Игорь раскрасил своё лицо полосами сажи, став похожим на солдата удачи, то сейчас Маша выбрала для этого услуги обыкновенной пыли, должно быть, что-то убирала, вытирала мебель, или подоконник, или книги в библиотеке.
  - Я пойду, наверное, - сказал Игорь. - Меня дома уже ждут...
  - Мг... Камин растопить некому, - с деланной серьёзностью поддержал его Максим.
  А Маша ничего не сказала, в себя пришла только когда хлопнула входная дверь. Прекрасно понимая её состояние, Макс не придумал ничего более оригинального, кроме издевательства над сестрой в цинично-подростковом жанре:
  - Ты с ним целовалась!
  - Ничего подобного тут не было! Выдумываешь ты всё! - вяло оправдывалась девочка.
  - Целовалась! В первый раз поступила согласно своим чувствам, и теперь ходишь, как пришибленная!
  - Ничего подобного! Я всегда по любви и целуюсь, и всё такое прочее!
  - Это ты так думала, что по любви!
  - Не думала! Зато ты со стервой жил - по любви скажешь?!
  Брат и сестра поссорились, как это бывает в отсутствие родителей, жаль не было Машкиных подружек, некому было порадоваться. Ссора была торжественной, понарошной. Младшие сдаются первыми. Из полутёмного коридора Маша бесшумно вплыла в библиотеку. Пыль с лица так и не стерла.
  - Максим, я к Саше хочу вернуться.
  - Я так быстро тебе надоел? - бодро отозвался старший брат.
  - Я серьёзно. Так нельзя...
  - Маш, да ведь всё в порядке.
  - Не в порядке. Максим. Вот когда я к Саше вернусь, тогда будет в порядке.
  Он пожал плечами.
  - Вольному воля. Подумай ещё до завтра.
  - Я подумала. Позвони ему, ладно?
  - Сама не хочешь?
  - Нет. Ты позвони...
  Старшему брату нужно было сказать что-то очень важное, что должно было повлиять на решение младшей сестры, и вместе с тем не вмешиваться в её личную жизнь, однако в голове помимо подростковых подначек, ничего не было. Маша неожиданно заявила:
  - Ты сам всю жизнь Светку любишь. А жить с ней не хочешь!
  Мелким пульсом забилась паника пойманного с поличным преступника: кто видел? Кто рассказал?...
  - Я по запаху угадала: ты с ней здесь был, - сказала Маша. Может, соврала. Застигал старшего брата врасплох, и теперь, быть может требовать от него всё, что угодно, в том числе и телефонного звонка любимому своему мальчику.
  - Полгода - это не вся жизнь, - сказал Максим...
  
  
  
  В большом раскрытом зонтике впечатлений было куда больше, нежели в укорах младшей сестры. Со Светланой Макс разбежался дождливой осенью, зонт, что держал он сейчас в руках, поднял массу впечатлений, море слёз и бесчисленное количество пощёчин. Раскрытое над головой полотно напоминало киноэкран, даром, что чёрный, сейчас вот зажужжит проектор, и зрители увидят слякоть и слёзы, холодный пруд в парке с точками-следами мелкого дождя...
  - Она точно сюда придёт? - спросил Саша, щурясь от морозного ветра и снега.
  - Женщины, - неопределённо отозвался Макс. Зонт в снегопад - лучше шапки в тысячу раз. Дети из обеспеченных семей этого просто не понимают.
  - А сели не придёт - телефон дашь?
  - Не спрашивай - я врать не буду.
  - Кидалово какое-то, - буркнул Саша. В отличие от Максима, столбом стоявшего, он мерил шагами короткий участок обледеневшего тротуара, скудно посыпанный песком.
  Телефонные трюки Маши привели к тому, что её старший брат получился посредником. Помощь в сборе своих вещей она отвергла, но первая половина рабочего дня Максима оказалась занятой мелкими личными телефонными разборками: пусть Саша придёт и подождёт...
  - Пошли хоть в тачке посидим! - в отчаянии воскликнул Саша.
  - Упустить не боишься? - с усмешкой поинтересовался Макс. Саша кивнул, признав тем самым резонность его слов. Было бы лето на дворе, - можно было бы написать: Саша рыл копытом землю. А лёд тротуарный сильно-то не нароешь.
  - Ты с кем Новый год встречал? - вдруг спросил он.
  - Да так... со стервой одной, как всегда, - ответил Макс, сбитый с толку.
  - Не с этой случайно? - Саша взглядом указал куда-то за спину Максиму.
  Вообще-то она звонила. Обещала, что зайдёт. Саша не был с нею знаком, своё предположение выстроил на основе лучезарной улыбки, в сопровождении которой Рита следовала от входа в здание, где работал Макс, до спуска в метро. Никогда прежде так не улыбалась. Не иначе, как у женщин начался сезон возвращений. Не приведи Господи...
  - Привет. Кого-то ждёте?
  Левым ухом никак невозможно подать какой-либо сигнал, однако Саша сам обо всём догадался, отправился для покупки третьей пачки сигарет за этот день.
  - Послушай, нельзя же так, - произнесла маргариновая Рита.
  - А мордой в снег - можно? - поинтересовался Максим. Девушка потупила взгляд, предъявив ему заснеженный помпон на кокетливой шапочке.
  - Извини...
  - Ничего. Я уже почти забыл, - соврал Макс. - Ты вещи свои из квартиры забери.
  - Я там живу, - не сразу сказала Рита.
  - А-а... Так вот ты зачем все это затеяла. Сама живёшь?
  - Максим, так нельзя, - тупо повторила она.
  - Можно, Марго, можно. Если у тебя есть младшая сестра, то можно всё...
  Бесполезный их диалог Максим представлял себе не раз, он мог продолжаться бесконечно, если бы не нетерпеливый Саша, напомнивший о своём существовании, на всю улицу включив зажигалку.
  - Кстати, позволь представить, - Максим изящным наклоном сбросил с зонта снег. - Маргарита, это Александр. Александр, это Маргарита. У вас много общего друг с другом, есть о чём поговорить. А мне разрешите откланяться: ждёт работа...
  Подобное поведения нельзя было назвать сводничеством; Рита была на год старше Саши, подобные штуки величиной даже в один месяц, она считала сильным преимуществом в свою пользу.
  К вечеру Макс чувствовал себя настолько уставшим, что дома не потребовал никаких объяснений. Маша и без требований всё ему объяснила - в течение всего вечера ходила за ним по пятам, и повторяла:
  - Я же Игорю ничего не сказала! Не объяснила толком, ничего! Он же ничего не знает вообще! Как я с ним, - просто брошу, и всё?! Надо ему всё объяснить!
  Эти слова она повторяла так часто, что сам собой напрашивался вывод: переговоры с трубочистом Макс также должен был взять на себя. Однако старший брат был глух к чувствам младшей сестры, и, когда ожил дверной звонок, Максим хладнокровно произнёс:
  - Это он. Пойди и объясни.
  - Ой, нет, Максим, пожалуйста, скажи ему всё сам, или скажи, чтобы завтра пришёл, и я сама всё объясню, я не могу так!
  - А я могу? - отозвался Макс...
  Маша себя плохо чувствует, лучше всего навестить её завтра, сказал он Игорю. Никогда не умел отказывать девушкам. Особенно хорошеньким и те, которые были его младшими сёстрами.
  А наутро выглянуло солнце.
  Сквозь дремоту, Максим тщательно скрывался от солнечных лучей, корил себя за то, что накануне лень было задёрнуть штору, и слышал, как шумит неуклюжестью Маша, то в кухне, то в столовой, то в ванной комнате.
  Она надела своё синее самое нарядное платье.
  - Откуда это?
  - Сама сшила.
  - А напялила зачем?
  - Надо, - Маша сверкнула глазами, но ничего не воспламенилось. Игра, подумал Максим, сонно натыкаясь на предметы мебели и обувь в коридоре (прихожей), для неё это всего лишь игра. Один любимый мальчик отвержен. Другой - принят обратно в распростертые объятия.
  Ванная была до краёв наполнена холодной водой, по случаю зимы - ледяной. Макс удивился тому, что на поверхности не видно ледяной корки. Игра, действительно игра. Маша готовилась к пожару. И, надев своё самое красивое платье, хотела выглядеть во время пожара безукоризненно.
  Предчувствие несомненно значительного события заразило Максима. Напяливать на себя костюм-тройку он, разумеется не стал, но по мере своих сил боролся с порывом позвонить на работу, и предупредить о возможном опоздании.
  Явившегося, наконец, Игоря, он слегка удивил скоростью, с какой отпер ему дверь в ответ на звонок.
  - Здравствуйте. А Маша дома?
  - Да! - радостно рявкнул Максим, на всю квартиру, чем неосторожно разбудил приведений...
  "... Ну-у, - дива капризно надула губки. - Больше нам здесь делать нечего".
  "Как нечего? А как же генеральская собственность, по которой так убивался генерал? - отозвался баритон. -Генерал, просыпайтесь, вставайте, лежебока, хватит бить баклуши на печи, солнце уж взошло, пора на парад!"
  Молчание.
  "Генерал!.. Фройлен!", - позвал баритон, и, не услышав ответ, почувствовал, как сам начинает ис-че-зать...
  Объяснение происходило в столовой. Макс обманывал сам себя: изучал оболочку большущего глобуса в библиотеке, проводил пальцем по канделябровым изгибам, открывал бесцельно книжку за книжкой. Из столовой не доносилось и звука. Почти на цыпочках Максим перебрался в кухню. Чтобы никому не давать возможности обвинить его в шпионаже, громком, во всеуслышание поставил на плиту чайник, за это утро закипевший, наверное, несколько десятков раз.
  В следующую секунду дом взорвался множеством звуков: грохнули каминные щипцы, что-то тяжёлое из мебели сдвинулось с места, противно проскрипев по полу, дверь столовой распахнулась, впустив в коридор (прихожую) неожиданный свет, ещё одна дверь - без прощаний.
  Как будто в телепостановке, развернувшись на ватных ногах в сторону окна, Максим увидел, как несколько досок на заборе, одна за другой, сами по себе отлетели от несущей их балки. Показали Игоря. Словно широкими невидимыми руками, он дёргал вещи пожелавшие однажды подняться выше уровня земли: неугодный ему забор, деревья (снег шумно осыпался с ветвей), ряд мусорных баков, вечно портящих вид из окна...
  - Машка, иди смотреть! - не своим голосом закричал Максим. Она могла всё видеть из окна столовой, очевидно видела, потому что, вбежав в кухню, сквозь слёзы забормотала:
  - Максим, бежим за ним! Бежим, я не знаю, что он сейчас сделает, он что угодно может сейчас сделать!
  Ванная осталась нетронутой. Пожар следовало гасить не в серьезной русоволосой девочке, а в получившем от ворот поворот трубаче.
  На улице, ошарашенный сеансом паранормального явления, Юрий Михайлович, тем не менее, машинально затянул своё: "Главное в этой жизни - ...". Мельком заметив, как он вытирает какой-то ветошью руку с недостающими на них пальцами, Максим раскрыл старику вечную истину:
  - Вся эта жизнь - говно полное...
  К счастью, Игорь ушел недалеко. Его следы были легко различимы в слепящем снеге. Добравшись до первого спиленного дерева, он присел, на пень, пренебрёг коварным снежным покровом на нём, поглощенный болью, причиненной ему девочкой, в которую влюбился, должно быть, с первого взгляда. От утешителей со стороны Игорь обезопасил себя более чем надёжно: в воздухе, волшебным образом собравшись в большое кольцо, вертелись консервные банки, обертки от конфет, ещё какой-то мусор. Не в силах перевести взгляд ещё куда-нибудь с этого вертикального хоровода, Максим произнёс:
  - Машка, пойди, скажи ему чего-нибудь.
  - Чего я ему скажу? - отозвалась девочка, также заворожено глядя на кружащийся в воздухе мусор.
  - Скажи, как есть: я тебя люблю, ты меня любишь, давай встречаться, потом поженимся, - одной линией произнёс Макс.
  - Ага, я скажу, а он в меня запустит чем-нибудь, - сказал Маша. - Это называется телепортация... то есть телекинез, то другое...
  - Это называется "любовь", - открыл Макс вторую за это солнечное утро вечную истину. Он нервно усмехнулся. - Представляю, какие у вас дети будут...
  - Это не передаётся...
  - Давай, иди к нему. Если запустит чем-нибудь - ты на нём шапку подожги...
  - Да не буду я ничего больше поджигать! - воскликнула Маша, и весь мусор, обессилев внезапно, упал на искрящийся снежный покров. Только сейчас Максим заметил, что сестра стоит по колено в снегу, будучи обутой в домашние тапочки.
  - Всё. Уже иду, - сказала Маша, скорее для себя, чем для кого-то ещё. Сделала один глубокий вдох, избавляясь от своего огнеопасного уникального дара навсегда...
  
  декабрь, 2002 - февраль, 2003
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"