Много лет назад ходил анекдот о том, как мужчина пришёл к женщине-врачу с жалобами на слабость, вялость, утрату интереса к жене. Врач просит его описать свой рабочий день.
- Да вот, - говорит, - утром встаю с трудом и, не позавтракав, выхожу из квартиры. А тут соседка по лестничной площадке - Зинка. Открывает дверь и говорит: "Опять, небось, не завтракал? Заходи, покормлю". Завтракаем вместе. После завтрака Зинка говорит: "Всё равно на работу опоздал. Так что, будешь мчаться как угорелый, на работу или как...?" Куда деваться? Конечно, "или как..."
В конце рабочего дня вызывает меня в свой кабинет начальница отдела, предлагает чашечку кофе и говорит: "Ну что, Иванов, опаздываем на работу. Будем увольняться или как...?" Ну, тут уж, само собой разумеется "или как..."
Женщина-врач подаёт ему мензурку спирта и говорит:
- Да, болезнь у вас тяжёлая, запущенная. Так что, будем лечиться или как...?
Однако подобный оборот дела имел место в моей жизни задолго до появления этого анекдота.
В то время, когда я учился в старших классах, большая часть населения делилась на "нуждающихся" и "остро нуждающихся". Я принадлежал к последним. То есть, одежда была с чьего-то плеча, питание - скудное. Поэтому многие старшеклассники в летние каникулы где-нибудь подрабатывали, чаще всего на погрузочных работах в ленинградском порту.
Между девятым и десятым классом мне очень повезло. По рекомендации нашего школьного военрука, служившего раньше в охране штаба Ленинградского военного округа (ЛВО), сразу же после сдачи последнего экзамена в школе, я был направлен в отборочную комиссию, занимавшуюся комплектованием команды пионервожатых и воспитателей для их ведомственного пионерлагеря в Сестрорецке.
В помещении комиссии гудела большая толпа юношей-старшеклассников, из которых отбирались пионервожатые первых и вторых (то есть старших) отрядов, и девушки-студентки Педагогического института, претендовавшие на должность воспитательниц отрядов.
Начальница лагеря - молодая женщина, жена какого-то деятеля в хозяйственной службе ЛВО - сама проводила собеседование с каждым молодым человеком. Заканчивала она беседу одной и той же фразой: "Вот видите, о вас заботиться партия, правительство, я и лично товарищ Сталин".
Девушками занимался её муж.
Меня зачислили в штат. И я стал пионервожатым первого отряда мальчиков - должность почётная, но очень трудная, поскольку пионеры в моём отряде были всего лишь на два-три класса младше меня и держать над ними верх оказалось очень непросто.
Моей головной болью был единственный в лагере восьмиклассник по фамилии Колбёжкин - здоровенный битюг со смешным, но весьма проблемным свойством. В свои пятнадцать лет он был очень выраженным представителем мужского пола. Поэтому по утрам одеяло над его кроватью стояло палаткой.
Утренние мужские неудобства общеизвестны, но у Колбёжкина они имели карикатурные формы.
Вошедшая как-то перед побудкой воспитательница моего отряда - студентка третьего курса Пединститута Марина Савельевна, увидев эту картину, схватилась за голову, кубарем скатилась с лестницы (спальня находилась на втором этаже) и, красная как свёкла, категорически потребовала "принять меры", иначе она немедленно напишет рапорт в штаб ЛВО о жутком безобразии, творящемся в отряде при моём попустительстве.
Несмотря на анекдотическую ситуацию, угроза эта была очень серьёзной, так как комиссия, если бы она прибыла, не могла бы уехать с пустыми руками, и мне бы непременно что-нибудь да приписали.
Ну, а мера известная: мне пришлось постоянно будить Колбёжкина за полчаса до подъёма, отправлять его справить малую нужду, после чего палатка естественным образом опадала. Всё наладилось.
В один прекрасный день я получил письмо от моей возлюбленной - Вили Дмитриевой, в котором она уведомляла меня, что собирается приехать ко мне в лагерь на следующий день, возможно, даже останется ночевать.
В этот день я не ходил, я летал и кружился, с лица не сходила мечтательная улыбка, воображение рисовало райские картины ночи с любимой.
Утром следующего дня я выскочил за ворота лагеря и, переминаясь на подрагивающих ногах, с букетиком ромашек в руках, напряжённо вглядывался в ту сторону, откуда должна была появиться Виля. Ноздри раздуваются. Дыхание - с всхрапыванием.
Вот из-за угла показалась балетная фигурка с лобастой головкой. Я рванулся было вперёд, но - что это? Рядом появилось существо почти на полголовы выше и раза в полтора шире Вили.
Моя любимая была девушкой предусмотрительной и прибыла ко мне на свидание с охраной в лице Ларисы - своей одноклассницы, девицы могучей и храброй. На её лице была написана решимость, в случае моего неправильного поведения, бороться за честь и достоинство своей подруги изо всех сил. Её комплекция не оставляла сомнения в том, что тот человек, на которого она усядется, превратится в блин. Забегая вперёд, скажу, что со своей задачей телохранительницы она справилась блестяще. Тело Вили осталось неприкосновенным.
Это был ушат холодной воды на мою раскалённую голову. Ромашки очень чувствительны к человеческим эмоциям. Поэтому когда я протянул их девушкам, то с ужасом увидел, что они завяли, хотя были сорваны пять-семь минут назад.
В течение всего дня, пока я занимался со своими пионерами по лагерному плану, Виля с Ларисой загорали на пляже.
Но вот горн проиграл отбой. Я сделал обход своих палат и принялся устраивать ночлег в складской палатке, использовав спортивные маты. Надо ли говорить, что ночь эта для нас была бессонной. У меня от перевозбуждения, а у девушек - от повышенной бдительности.
Под утро сон меня всё-таки сморил, и я не услышал горна, проигравшего побудку.
Последствия были ужасны. Я не разбудил вовремя Колбёжкина, и вошедшая воспитательница вновь увидела над ним палатку из одеяла.
Она опрометью бросилась докладывать об этом начальнице лагеря.
Та за обедом подошла ко мне и тихо, но угрожающе проговорила:
- Качалов, после отбоя зайдёте ко мне в кабинет.
Весь день всё валилось у меня из рук. Я мысленно прощался с лагерем. После отбоя я подошёл к бревенчатому домику, в одной половине которого был кабинет начальницы лагеря, а в другой - её жильё.
Остановился у входа в кабинет. Жду вызова. Стемнело. В окнах кабинета света нет. С Финского залива потянуло холодным сырым ветерком. Начинаю замерзать. Вдруг открывается дверь жилого помещения, и начальница грозно произносит:
- Качалов, войдите.
В комнате уютный полумрак. На столе горячий чайник, стакан с блюдцем и несколько розеток с вареньями.
- Володя, садись, пей чай, бери варенье.
После грозного "Качалов, войдите" я никак не ожидал предложения пить чай и обращения "Володя".
На ней цветастый шлафрок. Она усаживается в глубокое кресло напротив меня, закидывает ногу на ногу и делает вид, что просматривает какие-то бумаги, не мешая мне, таким образом, рассматривать её полуобнажившиеся ноги.
После определённой экспозиции она достаёт из папки листок с донесением воспитательницы. Игриво помахивая этим листочком и покачивая ногой, отчего шлафрок распахнулся почти до паха, быстро-быстро заработав ресницами и облизнув губы, она сказала:
- Ну, что, Володенька! Будем отправлять рапорт в штаб ЛВО с копией в школу или как...?