ЦИРЮЛЬНИК ПРЕДПРИНИМЕТ ЕЩЕ ОДНУ ПОПЫТКУ ПРОДАТЬ НИТЬ ЖЕМЧУГА.
Может показаться, что Суини Тодд после пережитого им приключения с попыткой сбыть нитку жемчуга, которой он завладел, начал немного сомневаться в своих шансах на успех в этом деле, поскольку он долгое время выжидал довольно, прежде чем снова повторить попытку, а затем предпринял ее совершенно другим способом.
Ближе к вечеру того же дня, когда Джоанна Оукли во второй раз встретилась с полковником Джеффри в Храмовых садах и когда Тобиас сидел один в лавке в своем обычном глубоком унынии, в лавку вошел незнакомец с большим синим саквояжем в руке и вопросительно огляделся.
-Здравствуй, мой мальчик, - сказал он, - это дом мистера Тодда?
-Да, - сказал Тобиас, - но его нет дома. Что вы хотите?
-Чтоб меня повесили, - сказал мужчина, - уж не хочешь ли ты сказать, что он цирюльник?
- Это я и хочу сказать, табличку не видете?
-Да, конечно, я вижу, но чтоб меня расстреляли, если я знал об этом заранее. Как ты думаешь, что он сделал?
-Он что-то сделал? - оживился Тобиас, - Как вы считаете, его повесят?
-Нет, я не думаю, что за это вешают, хотя тебе, кажется, этого бы хотелось. Мы всего лишь художники с западной части города.
- Художники! В смысле, вы рисуете картины?
- Нет, нет, мы шьем одежду, но теперь называем себя художниками, потому что портные вышли из моды.
-Ах, так вот оно что!
-Да, это так. И ты просто не поверишь, но он явился в нашу лавку и заказал костюм, который стоит не меньше тридцати фунтов, и велел нам сшить его так, чтобы он сгодился любому аристократу. Назвался как мистер Тодд и дал адрес по этому номеру на Флотской улице, но я не имел ни малейшего представления о том, что он парикмахер; если бы я знал, я совершенно уверен, что одежда была бы пошита в совершенно другом стиле.
- Ну, - сказал Тобиас, - я не имею понятия, зачем ему понадобилась такая одежда, но думаю, что все в порядке. Он такой высокий, уродливый парень?
- Уродливый, как сам черт. Давай-ка я покажу вещи тебе, раз уж его нет дома. Сюртук из тончайшего бархата, подбитый шелком и отделанный кружевом. Видел ли ты когда-нибудь за всю свою жизнь такое платье у парикмахера?
- И впрямь, я никогда не видел такого превосходного платья. Но это, конечно, часть какой-нибудь его махинации.
- Да, и все остальное платье того же фасона; что он собирается с ним делать, я не могу себе представить, потому что оно годится только для того, чтобы явиться в таком виде ко двору.
-Ну, я ничего об этом не знаю, - сказал Тобиас со вздохом, - можете оставлять платье или не оставлять, мне все равно.
-Ну, ты кажешься мне самым несчастным бедолагой, какого я когда-либо встречал. Что с тобой стряслось?
- Что со мной стряслось? О, ничего. Конечно, я счастлив настолько, насколько это возможно. Я ведь ученик Суини Тодда, разве этого недостаточно, чтобы заставить кого-то петь весь день напролет?
- Может быть, это и так, но, ты, кажется, не в настроении петь; но, тем не менее, мы, художники, не можем тратить наше время впустую, так что будь так добр, позаботься об одежде и обязательно отдай ее своему хозяину; а я умываю руки.
- Очень хорошо, он их получит, но неужели вы собираетесь оставить такую ценную одежду, не получив за нее денег?
- Кончно нет - за них уже уплачено.
- а-а, друое дело, я их передам.
Едва этот портной покинул заведение, как появился мальчик со свертком и, оглядевшись с нескрываемым удивлением, сказал:
- На Флотской есть ещё одир мистер Тодд?
-Насколько мне известно, нет, - ответил Тобиас. "Что у тебя там?
"Шелковые чулки, перчатки, кружева, галстуки, оборки и все остальеное.
- черт побери, вроде все верно!
- Я оставлю вещи тебе, за них заплачено. Вот имя, а вот номер.
-Ну же, дубина!
Это последнее восклицание было вызвано тем фактом, что этот мальчик, выходя, столкнулся с другим, входящим.
- Ты что? Смотри, куда прешь! - сказал новоприбывший.
- А тебе-то чего? У меня уж кулаки чешутся тебе врезать.
- Сделай это, а потом спустись к нам во двор и посмотри, что я тебе устрою."
- Ты сделаешь это? Почему бы и нет? Только позволь мне поймать тебя, вот и все."
Несколько мгновений они стояли так близко друг к другу, что их носы почти соприкасались, а затем, после взаимных заявлений о том, что они сделают, если поймают друг друга,--хотя в любом случае для достижения этой цели было бы вполне достаточно протянуть руку,--они разошлись, и последний пришедший сказал Тобиасу раздраженным тоном, вероятно, вызванным недоразумением, которое у него только что произошло с мальчиком чулочника.
- Передайте мистеру Тодду, что карета будет готова ровно в половине восьмого.
А затем он ушел, оставив Тобиаса в состоянии крайнего недоумения по поводу того, что Суини Тодд мог сделать с таким количеством нарядов.
-Я не могу понять, - сказал он. - Это, конечно, нужно ему для какого-то злодейства, но я не могу понять, какого именно. Хотел бы я знать... Я мог бы помешать ему в этом. Он негодяй и никогда бы не смог и не захотел бы сделать ничего хорошего; но что я могу сделать? Я совершенно беспомощен, и все, что в моих силах - просто позволить всему идти своим чередом. Я могу лишь мечтать, чтобы хватило сил. Увы, увы! Мне очень грустно, и я не знаю, что со мной будет. Хотел бы я оказаться в могиле, и я уверен, что скоро окажусь там, если только что - нибудь не перевернет ход всей этой несчастной злой судьбы, которая обрушилась на меня.
Напрасно Тобиас мучал себя догадками о том, что Суини Тодд собирается делать с таким количеством нарядов, потому что у него не было ни малейшего основания, от которого можно было оттолкнуться, и он ни за что на свете не мог вообразить никаких возможных обстоятельств, которые заставили бы цирюльника облачиться в такое роскошное одеяние. Все, что он мог сделать, - это сформулировать в своем уме общий принцип поведения Суини Тодда, который заключался в том, что каковы бы ни были его планы и каковы бы ни были его цели, они не преследовали никакой благой цели; напротив, они, несомненно, предназначались для совершения какого-то великого злодейства, которое этот самый гнусный и подлый человек намеревался совершить.
-Я буду следить за всем, что смогу, - подумал про себя Тобиас, - и сделаю все, что смогу, чтобы положить конец его злодеяниям; но я боюсь, что он мало что позволит мне наблюдать, и, возможно, еще меньше, что он позволит мне сделать; но я могу хотя бы попытаться и сделать все, что в моих силах.
Мы полагаем что, самое большее, что мог сделать бедняжка Тобиас против Суини Тодда, оказалось бы действительно незначительным, поскольку этот человек был не тем, кто давал кому-либо возможность предпринять что-либо, что могло бы ему помешать; и, поскольку он в совершенстве владел искусством махинаций, а также обладал непомерной беспринципностью, не может быть никаких сомнений в том, что любая попытка, которую мог бы предпринять бедняга Тобиас, обернулась бы против него самого. Примерно через полчаса парикмахер вернулся, и его первый вопрос был:
- Мне что-нибкдь осавляли?
-Да, сэр, - сказал Тобиас, - вот два свертка, и мальчик-посыльный сказал, что ваша карета будет готова ровно в половине восьмого.
- Хорошо, - сказал цирюльник, - хорошо, и еще, Тобиас, будь осторожен, пока меня не будет, в лавке. Я вернусь через полчаса, имей в виду, не позже, и лучше для тебя, если, когда я вернусь, я найду тебя в лавке, на твоем посту. Но, если кто-нибудь придет сюда по делу, сказаж им, что сегодня вечером не будет ни бритья, ни переодевания. Ты меня понял?
- Да, сэр, конечно.
Затем Суини Тодд взял сверток, в котором лежало дорогое платье, и удалился с ним в гостиную; и так как было уже семь часов, Тобиас совершенно правильно предположил, что он пошел переодеться, и с немалым любопытством ждал, чтобы посмотреть, как будет выглядеть цирюльник в своем прекрасном наряде. Тобиасу не пришлось долго сдерживать свое нетерпение, потому что менее чем через двадцать минут вышел Суини Тодд, одетый по пику моде того времени. Его жилет был просто великолепен, а пальцы были украшены такими дорогими кольцами, что они совершенно ослепляли Тобиаса. Кроме того, он носил шпагу с украшенной драгоценными камнями рукоятью, но Тобиасу казалось, что он видел ее раньше, и он вспомнил, что какой-то джентльмен пришел сделть укладку/ причесаться, снял ее и положил точно такую же шпагу поверх шляпы на время стрижки.
-Помни, - сказал Суини Тодд, - помни мои инструкции; выполняй их до последней буквы, и, вне всякого сомнения, в конце концов ты станешь счастливым и независимым.
С этими словами Суини Тодд покинул заведение, и бедный Тобиас, хмуро глядя ему вслед, повторил эти слова.
- Счастливым и независимым. Увы! какое издеательтчтво с его стороны говорить мне эти слова - жаль только, что я не умер!
Но мы оставим Тобиаса наедине с его собственными размышлениями и проследим за представляющими больший интерес действиями Суини Тодда, который по какой-то причине, известной только ему самому, играл тогда столь важную роль и растранжирил столь крупную сумму денег. Он направился в конюшню, расположенную по соседству, и там, конечно же, лошадей запрягли в изящную карету; и так как все было очень скоро готово, Суини Тодд шепотом дал несколько указаний кучеру, и экипаж тронулся на запад. В то время Гайд-парк-Корнер был почти за городом, и казалось, что вы мельком видите деревню и на самом деле видели предстваителей английского крестьянства, стоило вам отъехать еще на пару миль, и именно в этом направлении и двигался Суини Тодд; и пока он едет, мы можем также представить читателю человека, которого он собирался посетить в таком прекрасном состоянии и для которого он счел необходимым пойти на такие большие расходы. В то время глупости и пороки дворянства были примерно так же велики, как и сейчас, и, следовательно, расточительность во многих случаях приводила к огромным денежным потерям, и во многих случаях им было чрезвычайно удобно обращаться к человеку по имени Джон Мандель, чрезвычайно богатому человеку, голландцу по происхождению, который, как сообщалось, зарабатывал огромные суммы денег, ссужая дворянству и другим лицам столько, сколько им требовалось в чрезвычайных ситуациях, под огромные проценты. Но не следует предполагать, что Джон Мандель был настолько доверчив, чтобы одалживать свои деньги без гарантии. Дело обстояло совсем наоборот, потому что он озаботился тем, чтобы получить драгоценности, какое-нибудь дорогое блюдо или документы на титул поместья, в качестве гарантии, прежде чем расстаться хоть с одним шиллингом из своих наличных. На самом деле Джон Мандель был не более чем ростовщиком в очень крупном масштабе, и, хотя у него был офис в городе, он обычно принимал своих наиболее знатных клиентов в своей частной резиденции, которая находилась примерно в двух милях, на Аксбридж-роуд. После этого объяснения очень легко представить себе, в чем состоял план Суини Тодда, и что он рассчитывал, если он одолжит у Джона Мандела сумму, равную хотя бы половине реальной стоимости жемчуга, он легко избавится от собственности, владение которой он, конечно, не мог достаточно хорошо обосновать, чтобы он мог открыто продать ее тому, кто предложит самую высокую цену. Отдаем Суини Тодду должное за предложенную им схему. Он был в высшей степени рассчитал на успех, и тот, который, по тому, как он взялся за выполнение, был, безусловно, осуществлен в наилучшем возможном стиле. Во время поездки он прокручивал в голове, что именно он должен сказать Джону Манделу, и, судя по тому, что мы знаем о нем, мы можем быть вполне уверены, что Суини Тодд вряд ли потерпит неудачу из-за излишней застенчивости в сделке; но, напротив, он был именно тем человеком, который преуспеет в любом плане, который требует большой уверенности, чтобы довести его до конца. Ибо он, несомненно, был очень самоуверен и обладал своего рода дипломатическим искусством, которое, если бы судьба поставила его на более высокое положение в жизни, без сомнения, сделало бы из него великого человека и принесло бы ему великую политическую репутацию. Вилла Джона Мандела, которая называлась, между прочим, Домом Мандела, была большим, красивым и современным зданием, окруженным несколькими акрами садов для увеселений, на которые, однако, ростовщик никогда не смотрел, так как вся его душа была слишком поглощена любовью к деньгам, чтобы позволить ему это сделать. и если он вообще получал от них какое-то удовлетворение, то это удовлетворение, должно быть, было полностью вызвано тем фактом, что он отжал особняк, земли и всю дорогостоящую обстановку оного у неосторожного должника, который был вынужден бежать из страны и оставить свою собственность полностью в руках заимодавца и ростовщика.
Поездка на по-настоящему красивых лошадях, которых Суини Тодду удалось нанять для этого случая, была короткой, и вскоре он оказался напротив въездных ворот резиденции Джона Мандела. Теперь его главной целью было, чтобы ростовщик увидел экипаж, который его привез, и поэтому он попросил лакея, который сопровождал его, немедленно позвонить в колокольчик у ворот и сказать, что джентльмен ждет в своем экипаже мистера Мандела. Это и было сделано, и когда слуга ростовщика доложил ему, что экипаж стоит дорого и что, по его мнению, посетитель, должно быть, какой-нибудь знатный дворянин, Джон Мандель без всяких затруднений спустился к воротам, где тотчас же мысленно согласился с мнением своего слуги, признав про себя, что экипаж безупречен, и сразу предположил, что он действительно принадлежит какому-то лицу высокого ранга. Он был относительно кроток, как это всегда бывает с подобными людьми, и, подойдя к экипажу, попросил узнать, какие распоряжения его светлость - так он сразу назвал его - имеет для него?
- Я хотел бы знать, - сказал Суини Тодд, - мистер Мандель, ежели вы склонны возложить на довольно знатную даму обязательство, помогая ей выпутаться из небольшого материального затруднения?
Джон Мандель еще раз взглянул на экипаж и тоже увидел богатые одежды своего посетителя, который не оспаривал титул, присвоенный ему, лорда; и он решил, что это одна из тех сделок, которая его устроит, при условии, что гарантия, которую ему предложат, будет иметь материальный характер. Это был единственный пункт, в котором у Джона Мандела были самые смутные сомнения, но, во всяком случае, он настойчиво уговаривал своего посетителя сойти с экипажа и войти в дом.
