Кабаков Владимир Дмитриевич : другие произведения.

Жестокие истории. Книга рассказов. Часть-1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мои рассказы помещённые в этой книге, открывают для читателя мир полный зла,жестокостии страха!

  
  
  
  Рэкет
  
  
  Эпиграф: Исход. Гл.2. ст.11-12. "Спустя много времени, когда Моисей вырос, случилось, что он вышел к братьям своим, сынам израилевым, и увидел тяжкие работы их; и увидел, что Египтянин бьёт одного Еврея из братьев его. Посмотревши туда и сюда, и видя, что нет никого, убил Египтянина и скрыл его в пески".
  
  
  Они подошли к ангару втроем, потоптались перед металлическими, закрытыми изнутри воротами - казалось, что они вынюхивали что, как и где.
  Затем постояли, покурили на площадке перед входом, посматривая на автомашины ожидающие своей очереди на ремонт, поплевали смачно себе под ноги и вокруг, потом побросали окурки туда же заматерились и гурьбой, стуча каблуками, поднялись в вагончик...
  Игорь сидел за столом приема заказов и писал какие-то накладные: во множестве вариантов необходимо было в бумагах отразить деятельность "Дороги", и все это для контроля, для внезапной ревизии, которые так любили устраивать Ревизионные управления всех уровней: районных, городских, областных...
  Трое вошедших не скрывая своей агрессивности шумели, толкались, двери за ними жалобно взвизгнули и оглушительно хлопнули.
  Один из них, тот, что повыше, не спрашивая разрешения закурил "Беломор" и когда демонстративно разинув рот выдохнул дым в лицо Игорю, то во рту его, сочно блеснули золотые коронки.
  
  После этого "Красавчик", как обозначил его Игорь про себя, осклабился и наклонившись над столом, придвинулся почти вплотную и вполголоса, с вызовом произнес:
  - Слышь, земляк! А мы к тебе!
  Потом оперся двумя руками о стол и добавил: - По делу...
  Двое его приятелей визгливо хохотнули, окружили стол, хватали бумаги, читали, потом бросали на пол...
  
  Игорь испугался и обозлился.
  Он напрягшись смотрел на нахалов, но ничего не мог и не хотел предпринимать, и уже знал, что тут просто мордобоем не закончится, а ведь у него в столе лежало несколько тысяч выручки...
  - Что вам нужно? - выдавил он дрогнувшим голосом.
  - А мы, землячок, хотим свою машинку отремонтировать, - можно это или нет? - хихикая процедил высокий и в упор уставился на Игоря красивыми, злыми глазами наглеца и хама.
  Игорь, словно кролик на удава смотрел в эти глаза, а в душе, уже поднимался горячей волной гнев - как можно, вот так, нагло и противно нарываться на "край", на ответ, который может быть страшен как для отвечающего, так и для вопрошающих?
  Но пока он сдерживался и казался беспомощным и беззащитным.
  Ему надо было крепиться и не отвечая на оскорбления, копить злобу и ждать мгновения уравнения условий. И надеяться при этом, что всё может обойтись миром или только словесными оскорблениями...
  
  Во дворе, на въезде в кооператив, на повороте, скрипнула резиной очередная легковушка. Потом было слышно, как она остановилась и хлопнули дверцы...
  Трое переглянулись, а в Игоре всколыхнулось чувство надежды и облегчения: - Может быть еще пронесет?
  - Слушай, земляк, - торопясь заговорил Красавчик, - ты не хотел бы нам занять на ремонт несколько кусков?
  Послышались шаги за дверью, заскрипело деревянное крыльцо под ногами приехавших - они поднимались в вагончик.
  - Подумай хорошенько, старичок, копать-колотить", - глаза бандита еще раз злобно сверкнули, он сделал жест - уходим, и все трое, чуть не свалив с крылечка входящих, топоча ногами вывалились на улицу. Игорь перевел дух, достал платок, промокнул им вспотевший лоб и привычно произнес: - Я вас слушаю...
  
  
  
  
  ...Гандон быстро навел справки: Фишман Игорь Яковлевич, председатель кооператива "Дорога". Адрес: ул. маршала Жукова, 7, кв. 6......
  Решили идти втроем. Гандона Жан оставил на улице, на "шухере", а сам с Барыгой поднялся на второй этаж...
  Они шли молча, детали уже были обговорены - если менты нагрянут по звонку соседей, то Гандон свистнет.
  Подъезд к дому был долгий и потому, Жан надеялся, что успеют смотаться.
  Но вообще-то он не сомневался, что стоит им появиться на пороге и этот "жидик", расколется и выложит все, что имеет...
  Барыга, как всегда, был невозмутим, чуть пьян и в обычном своем спортивном костюме.
  
  ...Время подходило к одиннадцати вечера, поздние летние сумерки опустились на город, зажглись огни в домах, но кое-где уже легли спать и потому, светлые окна перемежевались с темными.
  Гандон, с улицы смотрел на окна второго этажа и пытался представить себе, что там делают сейчас: ужинают, смотрят "Рабыню Изауру", спят на двуспальной супружеской кровати в перинах или занимаются любовью. От этой мысли он осклабился и хихикнул вслух, представив "терпилу" в постели, с тонкими волосатыми ножками и мягким брюшком поверх "семейных" трусов...
  
  Жан и Барыга громко шагая поднялись по крутой, узкой бетонной лестнице на второй этаж, остановились перед дверью с номером шесть и Жан нажал на кнопку звонка.
  Звонил он уверенно, долго и нагло...
  
  ...Игорь собирался спать.
  Весь вечер он сидел в гостиной и считал что-то на электронном калькуляторе, потом записывал цифры появлявшиеся на экранчике прибора и снова нажимал кнопки с цифрами и знаками действий.
  За стеной, в спальне, Света долго смотрела какую-то многосерийную телевизионную мелодраму - оттуда изредка доносился мужественный голос из телевизора.
  Дети тоже уже легли: трехлетний Яшка спал в своей кроватке лицом вниз и попой, прикрытой одеялом, вверх. И родители, и родственники смеялись над Яшей, которому почему-то было удобно спать на коленках и опустив лицо щекой на подушку.
  Он был очень спокойным ребёнком и когда на часах стрелки показывали девять часов вечера, засовывал два пальца в рот и уже посапывая в предвкушении крепкого сна, направлялся к своей кроватке, залезал в неё и засыпал через несколько минут.
  Какой-то биологический механизм, отсчитывающий время сна и бодрствования включался в нём и малыш, без обычных для его возраста уговоров засыпал, чтобы ровно в семь утра проснуться, так же самостоятельно, как засыпал вечером...
  Мишка, которому уже было шесть, считал себя взрослым и потому засыпал поздно, норовил досмотреть телик до конца и лишь сегодня, утомленный длинным летним днем, лег немножко подремать и дождаться кино, но так и заснул и Света, раздев его уже сонного и вялого, укрыла одеялом и погасив свет, плотно прикрыла дверь в детскую...
  
  ...Звонок в дверь прозвучал тревожно и угрожающе. Света встала с кровати, накинула халат поверх ночной рубашки и вышла в прихожую. Игорь был уже там.
  - Кто это может быть? - с тревогой спросила Света и Игорь, чуть запнувшись, ответил:
  - Это, наверное, ко мне. Иди, ложись...
  Он подождал, пока Света, войдя в спальню закроет дверь и потом, почему-то крадучись, подошел к входной двери, тихо нажал на рычаг английского замка, отворив первые из двойных дверей глянул в смотровой глазок. За дверью стояли двое. Один кряжистый, широкий с маленькими, невнятными, непонятного цвета глазками. И второй высокий, черный, в темных брюках и коричневой водолазке - Игорь сразу узнал в нем Красавчика.
  Внутри что-то дрогнуло, он задышал коротко и быстро, но взял себя в руки и помедлив, прикрыл за собой первые двери и через вторые негромко спросил: - Кто вам нужен?
  Однако для него самого, ответ на этот вопрос уже был ясен - Игорь, всю поделю ждал этого "визита", но тем неожиданней это произошло.
  
  Высокий придвинулся к двери и не скрываясь, громко произнес: - Открой, хозяин! Поговорить надо!
  У Игоря, сердце снова тревожно провалилось вниз и вдруг заколотилось испуганно и гулко - кровь прилила к голове и мышцы ног дрогнули!
  "О, черт!", - ругнулся он про себя, а вслух сказал: - Уходите прочь! Не то я вызову милицию...
  Голос его дрожал от волнения, от испуга за малышей и за жену. Он уже знал, что эти двое за дверью так просто не уйдут, что ему придется что-то решать и брать на себя ответственность за решительное действие...
  
  Жан слыша угрозу Игоря, переглянулся с Барыгой - он знал, что в этом подъезде телефон один и тот на четвертом этаже. Красавчик - это был он - снова приблизил лицо к глазку и сказал так же громко, как и в первый раз: - Открывай, тебе говорят. Дело есть!
  Игорь через глазок видел искривленное стеклом лицо: толстый нос, неестественно маленькие глаза в ямках глазниц, черные густые брови, синеватые, шевелящиеся толстые губы. Их лица разделяло каких-нибудь двадцать-тридцать сантиметров пространства и Игорю внезапно захотелось ударить по этому искривленному лицу, захотелось сделать этому наглому бандиту больно, а себя, в момент удара, освободить от груза ярости и страха, который подкатывал к горлу, заставлял дрожать голос и вызывал глотательные судороги!
  
  Еще на что-то надеясь, он примирительно повторил: - Уходите, ребята. Завтра поговорим...
  К двери придвинулся Барыга. Ему показалось, что настал его черед проявить себя и показать Жану, что он ничего не боится.
  Жан отодвинулся от глазка и Барыга, приблизив лицо ухом к двери, сдерживая злобу произнес: - Лучше открывай! Смотри, сука, хуже будет!
  Рот его раскрылся, язык облизнул губы, кулаки задвигались. Ухом Барыга ловил звуки из квартиры, из-за дверей. Он не смотрел на Жана, но чувствовал его присутствие и потому, хотел заодно немного попугать и этого заносчивого, расфуфыренного хлыща.
  Он, Барыга, все больше и страшнее наливался наглой яростью бандита, долго и безнаказанно грабившего незнакомых людей...
  Игорь, увидев в глазок это зверское, широкое и бессмысленное лицо с кабаньими колючими глазками понял, что помощи ждать неоткуда, что эти, там за дверью, просто так, без издевательств и насилия не уйдут от его дверей...
  
  ...Соседи по дому, прячась за закрытыми дверями, стали прислушиваться к звукам, доносящимся с лестничной площадки и почувствовав недоброе испуганно уходили в дальние комнаты, закрывая за собой все двери, какие только можно.
  Они не хотели ввязываться в скандал, они слышали два хриплых, грубых мужских голоса и так как в этой жизни они боялись всего, что не вписывалось в искусственные инструкции и законы, то инстинктивно уходили, прятались в свои "норы", испуганно радовались, что стучали и рвались не к ним...
  В этом мире, их мире, где все решалось коллективом и на собраниях, они не могли выступать от своего лица, они трусили за себя, за своих детей.
  - А другие - это чужие! И потом, может быть тот, к кому ломятся, сам в этом виноват. Почему мы должны беспокоиться за других, оправдывали они себя, выискивая аргументы в свою пользу?
  И, наконец, есть же милиция, которой деньги платят за то, чтобы она нас защищала!
  И у них ведь оружие, а мы безоружны. Эти бандиты-хулиганы ведь наверняка тоже вооружены; они-то не боятся ни милиции, ни законов наказывающих за ношение оружия: холодного и огнестрельного...
  
  Игорь сразу почувствовал, понял, что никто из соседей к нему на помощь не придет - если бы они могли и хотели, то уже вышли бы из своих квартир и вмешались...
  ...Голос Светы из-за спины, из спальни спросил тревожно:
  - Кто там, Игорь?
  И в этот момент, волна холодной ярости и бесстрашия привычно ударила в голову.
  - Да, что я, мужик или нет? - прошептал Игорь и уже не таясь громко захлопнул входную дверь и быстро, легко вернулся в гостиную.
  Сильными руками он схватил стул - костяшки на кулаках от напряжения побелели.
  Подставил стул, вспрыгнул на него, потянувшись достал с верхней полки металлический чехол для ружья, снял его сверху, привычно сдул пыль, вернулся к письменному столу, открыл его, достал ключ и ловко, одним движением отомкнул висячий замок на чехле-сейфе...
  В дверь стали стучать: вначале дробно и негромко, потом кулаком во всю силу.
  Сквозь двойные двери удары доносились глухо и матерная ругань двух голосов была едва слышна.
  Игорь торопясь, достал свое охотничье ружье ИЖ-27- Е, то есть с эжектором -выбрасывателем стреляных гильз, автоматически погладил матово блестевший темный приклад из красного дерева, потом левой рукой взял отдельно лежащие вороненые стволы, правой рукой держа приклад, указательным пальцем нажал скобу замка, левой вложил стволы в замочную выемку, спустил пружину и, примкнув стволы щелкнул эжекторами, открывая патронник.
  Патроны, в пачке с изображением охотника в шляпе с пером, целящегося из ружья в утку пролетающую над камышами, лежали здесь же, в сейфе.
  Игорь переложил ружье в левую руку, правой, всей пятерней, влез в коробку и достал штук пять-шесть патронов, зеленых с золотистой латунной окантовкой и круглым тяжелым торцом в желтой серединке которого, сидело маленькое круглое донышко капсюля.
  Положив все патроны на стол, услышав, как они щелкнули литыми стаканчиками, он взял два, мягко и привычно вложил в патронник и, угрожающе клацнув, закрыл ружейные замки. Теперь стволы были в боевом состоянии...
  
  Во входные двери уже откровенно ломились.
  Дверь позади открылась и испуганная, дрожащая всем телом Света спросила тонким, сонным голосом:
  - Игорь! Что происходит?
  Игорь, закладывая запасные патроны в карман спортивных штанов, поднял голову и, жестко глянув на Свету, твердо произнес:
  - Света! Иди к детям, закрой двери и не выходи... - он помолчал чуть, потом закончил, - пока не позову тебя!
  На глазах у Светы появились слезы, она от страха озябла и запахивая халат, стала говорить, говорить:
  - Но, Игорь, что происходит! Кто там, за дверьми? Кто эти люди?
  Он, сдерживая себя чтобы не накричать на нее, вновь ровным голосом сказал:
  - Света! Я тебя прошу, иди к детям. Если они проснутся, то могут испугаться! - и помолчав, выходя мимо Светы в коридор, продолжил:
  - "Это какие-то хулиганы, я их только пугну, - успокаивал он ее, но сам уже знал, что пугать не будет, а будет драться.
  Света от звуков его холодного голоса чуть успокоилась и пошла в детскую комнату, взглядывая на Игоря через плечо - таким она его никогда не видела...
  
  А он, подождал пока она вошла в комнату, дождался пока дверь затворится и уже потом, пошел к входной двери.
  Без паузы, перехватив ружье в правую руку, Игорь зло дернул за скобу замка левой, с грохотом отвел язычок замка, резко и решительно дернул дверную створку на себя...
  
  Жан услышал звук открывающегося замка, скрип открывающихся дверей и инстинктивно отпрянул назад - так решительно и безбоязненно это делал человек на той стороне.
  А Барыга ничего не понял и еще громче заколотил кулаками в дверь!
  Он совсем ничего не боялся и понял, что этот человек там, за дверью, такой же трус как все те, с кем ему приходилось "работать" в этом городе...
  
  Привычная безнаказанность сделала Барыгу беспечным - замок второй створки внешней двери щелкнул, и Барыга решительно рванул ее на себя...
  Когда дверь распахнулась, Игорь какие-то доли секунды оценивал ситуацию...
  В это мгновение, через порог сунулась спортивная, крепко сбитая фигура Барыги; где-то позади маячило белое лицо Жана - тот чутьем понял, что здесь что-то неладно, что-то пошло не так!
  А Барыга, вдруг тоже начал что-то понимать, но было уже поздно - он, конечно, увидел невысокого человека в спортивной майке и спортивных штанах, заметил ружье, заметил даже тапки-шлепки у него на ногах, но удержать себя или что-нибудь сделать, защищая себя, он уже не успел...
  
  Игорь мгновенно, сильно и жестко ткнул стволами в живот нападающего бандита! Барыга ощутил резкую пронзительную боль, ему показалось, что по позвоночнику через живот ударили кувалдой, и падая вперед, в квартиру, теряя сознание, он страшно испугался, испугался так, как некогда в далеком детстве испугался, горящих зеленым фосфорным огнем глаз, глянувшего на него из темноты, из-под стола, кота.
  Тогда он тоже одеревенел и с замершим на губах воплем ужаса, отступал от этого взгляда назад, пока не рухнул в открытый за спиной подпол, в котором бабушка - его деревенская бабушка - набирала картошку...
  
  Игорь увидел в глазах этого здоровенного мужика всплеск боли и ужаса, чуть скрипнул крепко сжатыми зубами и уже наотмашь ударил навстречу, в лицо, это ненавистное, наглое лицо, тяжелым жестким прикладом!
  
  Кровь и кусочки сорванной ударом кожи брызнули на пол, на стены, на потолок коридора и дверного проема. Барыга, получив страшный встречный удар охнул, огненный шар боли ожог, вошел в подсознание; хрустнули лицевые хрящи, а кости, изнутри распоров кожу лица появились на мгновенье вовне...
  Удар был так силен, что мешок тела, падая, вывалился наружу - барыга потерял сознание мгновенно и надолго...
  
  ...Жан оцепенело рассматривал все происходящее и вопль истерики и страха застрял у него в горле...
  Потом, задолго уже после того дня, он, Жан, просыпался от кошмара, в котором, каждый раз безжизненное тело вываливалось из дверей и вслед выходил бледный, холодно спокойный человек с ружьем...
  Жан сглатнул комок, подступивший к горлу!
  Дурнота ухнула сверху куда-то вниз живота, а человек в дверях с белым лицом, вскинул ружье на уровень бедер и не целясь выстрелил.
  Жану даже показалось, что он вначале услышал щелчок спущенного курка, потом из правого ствола вылетел сноп огня и уже потом, по перепонкам ударил гром выстрела и в левое бедро пришел тяжелый удар дробового заряда...
  Жана бросило на колени, но он так испугался, что сначала не почувствовал боли и на четвереньках побежал к лестнице. Мужчина с ружьем опередил его, отсек ему путь отступления и злым шепотом произнес:
  - Стоять, сука!.. Не то убью! - и ткнул стволами Жану в голову.
  И тут ему, Жану, стало вдруг очень, очень плохо и очень больно и он, боясь смерти, вот здесь, вот сейчас, превозмогая себя поднялся на ноги и, исполняя команду страшного человека, встал навытяжку. А по его бедру липкой тягучей пленкой обильно потекла кровь...
  
  ...Гандон, услышав выстрел и ему показалось, что кто-то взвизгнул от страха и боли оттуда, из подъезда.
  Его мозг пробила неожиданная догадка:
  - Вот падла, залетели, - бормотал он.
  - Смываться надо!
  Испуганно озираясь, Гандон, вначале быстрым шагом перешёл двор, свернул за дом и пустился во всю прыть дальше, в темноту...
  
  ...Телефонный звонок прозвучал резко и требовательно.
  "Кто бы это мог быть?", - подумал я и подошел к телефону.
  - Саша, - услышал я голос Игоря, и руки у меня вспотели.
  - Приезжай ко мне сейчас - говорил взволнованный, усталый голос в трубке:
  - Я тут пострелял бухарей...
  - Кого, кого, - перебил я, а сам судорожно соображал, что делать чтобы все кончилось хорошо.
  - Бухарей, говорю, - уже с раздражением произнес голос, и я, преодолевая дрожь волнения, попросил:
  - Игорь, ты мне коротко расскажи, что случилось, чтобы я начал действовать...
  
  ...Через пять минут я ехал к Славе Васильеву, своему приятелю по теннису, старшему оперу УВД, предварительно позвонив ему и сообщив, что у меня чрезвычайное дело...
  Через полчаса мы были у Игоря. Там "поле боя" на лестничной площадке было залито кровью и усеяно "трупами" - Игорь, как обычно, "приятно" удивил всех...
  Слава посмотрел, послушал рассказ Игоря и успокоил нас, говоря, что по букве закона Игорь прав, ибо нападение на жилище, угрозы расправы и шантаж налицо.
  
  - Можно открывать дело на пострадавших - он грустно улыбнулся и с интересом стал рассматривать Игоря - с такими случаями самообороны ему еще не приходилось встречаться.
  Подоспел наряд милиции, приехавший по звонку соседей с четвертого этажа.
  Васильев представился, сказал, что был в гостях по соседству, услышал выстрел и зашел. Васильев и капитан, начальник наряда, долго друг с другом говорили и потом, капитан стал опрашивать соседей.
  Соседи, конечно, все не "спали", но с прибытием милиционеров высыпали на площадку и громко, возмущенно обсуждали происшествие.
  Узнав, что пострадали только рэкетиры, все мужчины с завистью и уважением стали смотреть на Игоря и улыбались ему...
  
  Вопя сиреной приехала "скорая". Барыгу унесли первым, а Жан, скрипя от боли зубами, сидел в углу на полу, и лужа крови растекалась вокруг темным полукружьем.
  Лицо его сморщилось, осунулось и постарело. Он старался избегать смотреть на Игоря, боялся встретиться с ним взглядом...
  
  Через час "менты" уехали, вторая "скорая" забрала Жана и увезла в травм пункт... Мы остались одни... Игорь постоянно зевал, тер лицо ладонями. Света поплакала и сделала нам чай...
  Когда Света ушла спать, я сходил в машину, принес пистолет "Макарова". Показал Игорю, как им пользоваться, зарядил его и попросил братца на улицу по вечерам пока не выходить, а если приспичит, то обязательно брать с собой оружие!
  Игорь невесело усмехался, но чаю попил и варенья поел, а это значит, что он успокоился; может быть не совсем, но успокоился и я, в очередной раз глядя на его сонное лицо подумал: "Есть в нем что-то отличное от всех нас. Ведь он и не стрелок, и не борец, и не драчун, но ведь всегда он на виду в моменты, когда надо решить, сделать...
  И сегодня он сделал то, что никто из нас, братьев, не смог бы, не способен. Окажись я на его месте, может быть тоже стрелял бы, но ведь стрелял бы я для того, чтобы напугать, и думаю, что стрелял бы я через дверь и наверняка сильно в сторону. А он?!"
  
  Мы сидели на кухне часов до трех часов ночи; я выспрашивал Игоря, а он скупо говорил, как это было, что за чем следовало и по его словам выходило, что он услышал, вышел, сказал им чтобы уходили, потом зашел, вытащил ружье, зарядился и выйдя снова к двери, открыл ее. Он говорил еще, что стрелять не хотел, но это произошло автоматически.
  
  - Я, - сказал Игорь, - боялся, что у этого черного есть оружие. Потому и выстрелил! - Так закончив рассказ, он снова стал тереть сонное лицо ладонями.
  Я простился с ним и вышел. На улице была теплая южная ароматная ночь. Где-то далеко чуть погромыхивал гром, и звезд не было видно.
  Выйдя во двор, я невольно заозирался, высматривая и выслушивая темные углы двора.
  Перед тем как тронуться, ещё посидел в машине, глубоко подышал, расслабился и лишь затем завел мотор и тронулся...
  Напряжение бессонной ночи взбудоражило нервы, и мне захотелось проехаться чуть за город, тем более, что на улице стало светлеть и на проезжей части нe было ни пешеходов, ни машин...
  
  
   1998 год. Лондон. Владимир Кабаков
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Дикие собаки.
  
  
  ...Ветер носился по ночному городу, гоня перед собой мусор, смятые бумажки, пыль, обрывки рекламных плакатов, задувал в лица прохожих сгорбленных от холода и одиночества, пробирался под одежду, грубо распахивая полы плащей и пальто, завывал в пустотах водосточных труб и тревожно скрежетал обрывком перетертого об угол кирпичной трубы тонкого металлического тросика, служившего растяжкой для телевизионной антенны...
  Два человека, подгоняемые злыми порывами ветра, метались по городу. Их бледные, тревожно озирающиеся лица, непридуманные изломы направлений хода, напряженные фигуры, внушали беспокойство и страх...
  
  Вот уже больше часа они кружили по центру города, тщетно пытаясь остановить легковую машину.
  Их не интересовали такси, призывно мигающие зелеными огоньками - они пропускали их мимо, а "частников" в этот поздний час было совсем немного. Но именно их они и искали.
  У того, что постарше и покрупнее, под черной курткой справа, под плечом, топорщился выпирая прикладом обрез, сделанный из одностволки шестнадцатого калибра. Обрез был заряжен картечью и в кармане куртки, сталкиваясь в ритм шагов, чуть слышно пощелкивали еще несколько патронов...
  
  Наконец им повезло - подъехала и остановилась новенькая легковая машина "Жигули" красного цвета.
  - Слушай, земляк! - заговорил, тот, что постарше - Добрось до Хомутова!
  Потом сделал паузу и закончил: - Червонец заработаешь и туда, и обратно.
  Владелец настороженно разглядывал ребят, решая про себя, ехать или нет. Двадцать рублей это деньги, конечно, но...
  - У нас там тетка живет, и она заболела. Надо проведать - продолжил парень.
  И тут водитель решился.
  - Ну, ладно, садитесь - пробасил он и открыл изнутри дверцу заднего сиденья. Оба приятеля, не сговариваясь, сели назад, дверца плавно и крепко захлопнулась, и машина, взвизгнув шинами по асфальту, круто развернулась и помчалась за город...
  
  ...Четыре крупные собаки лежали на зеленом газоне полукругом. В середине еще одна, помельче, ярко-рыжего окраса с тонкой длинной мордочкой и хвостом колечком.
  Было часов одиннадцать дня и движение в городе набирало силу.
  Здесь, почти в центре Москвы, улицы по-старинному узки и две машины с трудом разъезжались на проезжей части, однако сквер, которому было лет двести, по-прежнему сохранил за собой привилегию оазиса и разделил асфальтовые полосы по бокам, широким пространством пешеходной дорожки, ограниченной высаженными в ряд крупными лиственными деревьями, раскинувшими свои кроны на высоте пятиэтажного дома.
  Газоны, по обе стороны от ровной линейки толстых стволов, поросли зеленой, коротко стриженой травкой, уходили в перспективе чуть по дуге под уклон, выравнивая некогда кривую улицу, тем самым давая возможность пешеходам пройти в тени деревьев, вдоль линии домов, к станции метро.
  
  На этих газонах, жители соседних кварталов прогуливали детей и домашних собак.
  Тут же рядом, на обширной площадке засыпанной песком, дети под присмотром родителей играли в футбол: малыши в возрасте до пяти-шести лет, пытались закатить мяч в импровизированные ворота, сделанные из двух воткнутых в землю лопаток.
  На бездомных собак, стайкой лежавших на травке, никто не обращал внимания и они, положив головы на передние лапы, то открывая то закрывая глаза, грелись на зябком осеннем солнышке, чуть вставшем к этому времени над крышами домов.
  Они отдыхали после ночных походов по окрестностям и каждая казалось была сама по себе, но и вместе с другими. Так бывает в банде, когда людям нечего сказать друг другу - у каждого свои проблемы и заботы, но все держатся вместе, понимая в этом необходимость, видя в совместной жизни способ выжить в мире, с которым банда состоит во взаимной вражде...
  
  Малыш, разбежавшись, изо всей силы пнул мяч, который, пролетев далеко мимо "ворот", подкатился и замер неподалеку от собак, от той рыжей грациозной собачки, которая лежала чуть в стороне от собачьей компании.
  Мужчина, отец одного из детей, пошел к мячу, но тут вначале самый крупный мохнатый кобель грозно зарычал и оскалив клыки, приподнялся, а три оставшиеся лежать собаки, тоже недовольно заворчали. И только рыженькая собачка не обратила на мужчину никакого внимания.
  Над сквером, где играли дети, на время установилась насторожённая тишина и мужчина, вдруг оробев, не скрывая замешательства остановился. Тут, из-за его спины вынырнул малыш и подбежав к мячу, наклонился чтобы забрать его.
  Но собака, та что приподнялась чуть раньше, коротко взлаяв вскочила и бросилась на ребенка. Мужчина, напуганный и обозленный, топнул ногой, сделал движение навстречу и закричал очень громко и жестко: - Фу! Пошла вон! - и задвигался всем телом, изображая ответное нападение.
  Мальчик испугался, женщины сидевшие с грудными младенцами на скамейках неподалеку, испуганно вскрикнули и собака отступила.
  Остальные псы встали с газона и не спеша побежали за рыженькой "красавицей", выстроившись по старшинству и по силе: впереди лохматый, грязно-серого цвета кобель, за ним в двух шагах следующий претендент и так далее.
  Мужчина, все еще продолжая ругаться, взял напуганного, плачущего мальчика за руку, подошел к мячу, пнул мяч в сторону притихших юных футболистов и удалился, переваривая обиду, не успев выплеснуть внезапный страх и обиду.
  Мамаши, сидящие с малышами, посудачили о том, что "ужас до чего дошли" - в центре города и вдруг дикие собаки, куда смотрят собачники и милиция...
  
  Через пять минут происшествие в сквере забылось. Дети продолжили игру, мамаши - свои нескончаемые разговоры о кормлении и воспитание своих отпрысков...
  А собаки, перебежав в другую часть сквера, легли там снова, соблюдая дистанцию и "табель о рангах": грязно-серый кобель разместился ближе всех к "очаровательнице", а та задремала, не обращая внимания на редких, пугливо посматривающих в их сторону, прохожих...
  
  Как эти большие псы оказались в центре Москвы, - восьмимиллионного современного города? Что привело их сюда? Откуда они и почему вместе?
  Разве это возможно сейчас, посреди раскинувшейся на десятки километров влево и вправо, населенной множеством людей и машин, укрытой с "ног до головы" асфальтом и бетоном столицы России?
  Как оказались здесь, эти пять диких собак, грязных, всегда голодных, но вольных идти куда вздумается, делать то, что захочется!?
  Может быть кто-то из них, забрёл в Москву из окрестностей,- в начале на окраину, потом все дальше, все ближе к центру этих каменных джунглей без конца и начала. Здесь всюду одно и то же: дым, копоть, асфальт, бетон, скрип тормозов, гудки машин, рокот моторов, теплые запахи еды из столовых, равнодушные люди занятые, торопящиеся куда-то, то злые то равнодушные, а то слезливо ласковые.
  А другие собаки из этой стаи, наверное когда-то имели хозяев, жили в домах, ночевали на мягких подстилках в коридорах или даже на кухне...
  А потом внезапно потерялись или хозяева умерли, уехали, ушли, и эти потомки волков, вдруг получили нежеланную страшную свободу, обрели трудную участь жить "самим по себе", заботиться о ночлеге и о еде, угадывать кто из прохожих крикнет, кто пнет, кто кинет камень...
  Со временем и те из них, что пришли из деревни, и те, что потеряли хозяина поняли, что стаей жить легче, веселее, безопаснее; что люди боятся их, когда они показывают клыки и рычат.
  И с той поры, потекла их вольная жизнь, кочевая, бездомная из района в район, от помойки к помойке, от туманных морозов январских, до июльских теплых моросящих дождей.
  Кто-то из них умирал в подворотне, кто-то попадал под колеса машин, кого-то застрелили рано утром, когда город ещё спит, а бродячих собак убивают из ружей специально обученные люди...
  Но стая, на время уменьшаясь, вскоре вновь пополнялась новичками, такими же отбившимися, потерявшимися, бездомными...
  Но жил город, в котором жили люди, а рядом жили "дикие" собаки...
  
  
  ...Машина мчалась в ночи, ветер свистел натыкаясь на багажную решетку, закрепленную на крыше...
  В машине было тихо...
  Владелец "Жигулей", кудрявый, коренастый мужчина лет тридцати, сосредоточенно смотрел на дорогу и гнал, гнал вперед, нажимая на педаль газа и в гору, и под гору. Ему хотелось поскорее доставить странных пассажиров на место и возвратиться в город. Здесь в пригородном лесу было так одиноко, так страшно, что он уже жалел о том, что согласился на эту поездку и в который раз, давал себе слово не связываться больше с иногородними.
  В городе пассажиры были веселые, разговорчивые и не жадные на деньги. А с этими молодцами еще скандалу не оберешься. Он незаметным движением пощупал правой рукой металлическую монтировку, лежащую под сиденьем, но тревога не проходила. Сзади за спиной он слышал тяжелое дыхание двух странных пассажиров.
  "Ну, может быть, действительно тетка больна, вот и волнуются, переживают", - успокаивал себя водитель и продолжал жать на газ...
  
  До деревни оставалось не более двух километров, когда тот, что постарше и поздоровее завозился сзади открыто и шумно.
  - Слышь, земляк, - начал он, потом закашлялся и уже ровным, чистым голосом продолжил, - слышишь шеф, тормозни на секунду, мне отлить надо.
  Водитель резко тормознул, машину чуть занесло на обочине, покрытой мелкой щебенкой. Правая рука водителя вывела рычаг переключения скоростей на нейтралку, левая придерживала руль...
  И тут раздался выстрел!
  Заряд крупной картечи с расстояния в двадцать сантиметров, вырвавшись из ствола, ударил в расслабленное тело водителя, бросил его вперед на щиток управления. Отдельные картечины, пробив крепкие мышцы туловища, застряли в костях скелета; другие, почти насквозь прошив мягкую плоть, остановились под самой кожей, на груди.
  Человек умер, не осознав весь ужас, всю нелепую жестокость и бессмыслицу этого преступления!..
  
  ...Его семья в это время спала в благоустроенной квартире в одном из новых микрорайонов. Спала жена, раскинувшись всем холеным, дородным телом на широкой супружеской постели; спали дети: две девочки восьми и десяти лет, веселые, улыбчивые и жизнерадостные.
  Они привыкли к тому, что их муж и отец раз, а то и два раза в неделю уезжал вечером на своем "жигуленке" на подработку или, как он сам весело повторял где-то услышанное странное, но смешное слово "на извоз", и привозил к утру двадцать, тридцать, а то и сорок рублей "прибыли"...
  
  ...Окровавленное тело убитого, медленно сползло вниз, под сидение и застыло там в неестественной позе, далеко назад откинув голову; изо рта ещё текла кровь и темная полоса ее на подбородке, становилась все шире.
  Убийца открыл дверцу и в салоне зажглась лампочка, освещая бледные, почти белые лица живых и темное, с широко открытыми глазами, лицо-маску умершего.
  Черты этого мёртвого лица обрели несвойственную живому неподвижность и могло показаться, что удивившись и ощутив на мгновение боль, теперь мертвец унесет и удивление и эту боль в могилу, хотя конечно никто и не думал его хоронить.
  
  Старший бандит, тот что стрелял, убийца, вылез из машины, закурил сломав несколько раз спичку, с шумом выдохнул после первой глубокой затяжки дым папиросы и вдруг заметил, что его напарник трясется как в ознобе, быстро и бессмысленно трет руками лицо и виски...
  - Не дрейфь! - сквозь затяжки и дрожание челюсти, произнес убийца.
  - Мы сейчас покурим и бросим его здесь... Только тело надо подальше унести в лес...
  Они стояли на обочине справа от машины, а слева, темной громадой угрожающе темнел сосновый лес с густым подростом из молодой березы, ольховых кустов и багульника.
  Докурив папиросу, убийца швырнул окурок в траву и приказал: - Помоги мне, - пошел вокруг машины к дверце водителя, через которую он хотел вытащить труп.
  Второй юноша, вдруг громко всхлипнул и внезапно исчез в темноте. Чуть слышно зашумели ближние кусты под напором быстро бегущего тела и пропустив беглеца, выпрямились.
  Убийца услышав этот шорох оглянулся.
  - Костя! - вначале негромко произнес он, словно ещё не веря происходящему.
  - Костя, - уже громче произнес он, а потом, не сдерживая страха и ярости заорал: - Костя, гад! Вернись, паскуда!!! Поймаю - убью, сука!!!
  Он бросился в ночь по кустам, напоролся на ствол березы, больно ударился о ветку, чуть не выбил себе глаз, и это привело его в совершенное бешенство.
  - Сволочь, пришью, как собаку!!! Убью, гада!!! Зубы вырву, ишак...
  Он орал, топая ногами, матерился, забыв про все...
  
  Наконец почти обессилев от внезапного приступа ярости, влез на насыпь, назад на полотно дороги и немного успокоившись, стал увещевать темноту.
  - Костя! Су-у-у-ка!!! - со смаком растягивая гласные, громко говорил он.
  - Вернись, я один буду все делать. Вернись падла! Как домой попадать будешь, гад!..
  Лес молчал и вскоре, убийца понял, что Костя уже не вернется.
  Чертыхаясь и свирепо ругаясь, он один вытягивал обмякшее крупное тело убитого из машины; руки скользили в липкой крови, промочившей весь пиджак мертвеца от шеи до живота.
  - Вот, сука! - продолжал ворчать убийца.
  - Ну я ему всажу ножичек в брюхо, пусть только вернется в город!
  Бегство подельника взбесило его и лишило на время страха и осторожности.
  Убийца был сильным, молодым парнем и поэтому, несмотря на тяжесть трупа, быстро справился со своей задачей; когда тело было уже вытащено наружу, он открыл багажник, взял убитого на руки и перенёс туда, а потом со стуком опустил, сбросил вниз, заправил неживые но гнущиеся еще мягкие, податливые ноги в башмаках внутрь багажника и закрыл его, хлопнув крышкой. Он подумал, что лучше будет сбросить тело в реку Ушаковку, которая текла через пригороды...
  Покончив с этим, он долго тер окровавленные руки тряпкой, которую нашел на крышке рычага скоростей.
  
  - Ну, ****ь!!! Зарежу! - бормотал парень, садясь на место шофера. Он не забыл протереть сиденье, но чтобы не запачкаться, бросил сверху смятый чехол с заднего сиденья. На красной коже сиденья справа, молчаливо и угрожающе блестя стволом лежал обрез, а внутри салона, еще чуть пахло порохом...
  Мотор завелся с пол оборота, машина рывком стронулась с места, яркие лучи фар описали полукруг, скользя и высвечивая стволы и кроны высоких сосен и, вначале медленно, потом все быстрее набирая ход, красный "жигуленок" помчался назад, в город...
  
  Свет фар выхватывал из придорожной темноты куски ночного пейзажа, уносившегося назад мерно и быстро.
  На повороте машина тревожно скрипела шинами об асфальт, норовя, как взбесившийся конь, прыгнуть в сторону, в обрыв, увлекая вслед за собой и седока.
  На этих поворотах, обострившийся до галлюцинаций слух убийцы различал стук и шорохи в багажнике: ему казалось, что окровавленный и мертвый пассажир стучится, просится к нему в салон.
  Волосы молодого бандита на затылке шевелились от ужаса, но преодолевая страх, он говорил себе: "Этого не может быть, он ведь мертв, убит... Он не может ни стучать, ни двигаться!"
  Но тут машина въезжала в новый поворот и все повторялось вновь: скрипели шины, раздавался шорох в багажнике, волосы на голове вставали дыбом...
  
  Въезжая в ночной город убийца не выдержал, - он остановился на пустынном берегу маленькой речки, съехал под мост, вылез из машины, дрожащей рукой пригладил слипшиеся от пота длинные волосы, подошел к багажнику, хотел открыть и посмотреть на мертвеца, но страх одолел его.
  В последний момент, как от огня отдернув руки от никелированной кнопки замка, он зябко поежился ощущая предутренний холод, поплотнее запахнул куртку и взобравшись на гравийный откос зашагал в сторону центра города...
  
  ...Машина стояла под мостом уже третий день.
  Десятилетний мальчуган, в который уже paз выкупавшись в реке, отогреваясь на солнце, заинтересовался машиной, стоящей неподалеку. Он припомнил, что автомобиль, вот так же, в таком же положении стоял здесь вчера и позавчера. Вспомнив рассказы приятелей о сокровищах, доставшихся в результате ограбления машин, он еще некоторое время наблюдал за брошенным автомобилем, а потом, воровато оглядываясь подошел к "Жигулям".
  Убедившись, что никто за ним не смотрит, подошел к багажнику вплотную, нажимая на кнопку, повернул ее вправо и вниз, крышка багажника подалась, и в нос ему ударил запах разлагающегося, гниющего мяса. По инерции он приподнял крышку еще выше, и из горла его вырвался вопль: на него из багажника, с опухшего, неподвижно синего лица, глянули тусклые мертвые глаза.
  
  
  
  
  Убийцу и его напарника арестовали на пятые сутки после обнаружения трупа...
  Все оперативники были подняты на ноги, перетряхнули все "малины" и допросили большинство скупщиков краденого. Обнаружив у одной из них золотое кольцо с пальца убитого, потянули за "ниточку" и размотав клубок, вышли на убийцу.
  Он не запирался и рассказывал на допросах все в подробностях и красках. Его молодое, красивое, жесткое лицо не выражало ни сожаления, ни раскаяния.
  Он рассказал, что их план был таким: убить владельца легковой машины, машину перегнать на Кавказ или в Среднюю Азию, там ее продать, а деньги пропить и прогулять на Черноморском побережье.
  Когда же он сбежал от угнанной машины испугавшись мертвеца в багажнике, то понял, что план не удался, запил и стал ожидать ареста...
  
  
  Суд определил меру наказания - расстрел.
  Убийца не плакал, не падал в обморок. Он сидел крепко сцепив руки, зло щерился на судей, на полупустой зал с тремя-четырьмя десятками "зрителей" - этом зале не было его знакомых, не было его родных.
  Последние годы, выйдя из интерната, он жил у двоюродной тетки, которая, узнав о случившемся, всплеснула руками, хрипло матерно выругалась и подытожила:
  - Я всегда знала, что он кончит в тюрьме...
  Когда ей, из тюрьмы, пришла бумага с извещением, что приговор приведен в исполнение, она поскорее постаралась обо всем забыть, а в его комнатенку пустила новых жильцов - студентов...
  
  
  Начало 90-х. Иркутск. Владимир Кабаков.
  
  
  
  
  
  МОРОЗ
  
  
  
  Мороз медленно приходил в стылую тайгу.
  Из серой тьмы как на фотоснимке, вначале проявились отдельно стоящие большие деревья от подножия до вершины покрытые инеем. Потом выделились массивы сосняков окружающие старые горелые поляны. Всё, что было за соснами покрывал таинственной пеленой, словно смертным саваном, туман...
  Горная речка зажатая между крутых склонов промёрзла до дна и потекла по верху, дымясь застывая на ходу, ползла, превращаясь в жидкое сало и сверху, вновь натекала выдавленная морозом. Пар поднимался над долиной и превращаясь в снежные кристаллы оседал на прибрежных деревьях и кустах. В обморочной тишине замерзающей тайги слышалось шуршание наледи, прорезаемое пистолетно-винтовочными выстрелами трескающихся от мороза стволов лиственницы, тут и там чернеющих на склонах распадков...
  
  ...Волки появились неожиданно. Неслышно ступая, они шли друг за другом, оставляя после себя цепочку неглубоких следов. Стая шла обычной мерной рысью, словно плыла по заснеженным пространствам дремучих лесных урочищ. Вожак, идущий впереди, был заметно крупнее остальных: с большой тяжёлой головой, серой густой гривой на короткой шее и сильной широкой грудью. Изредка он останавливался и, точно по команде, останавливались остальные. Вожак вслушивался в тишину холодного утра, поворачивая лобастую голову то влево, то вправо и переждав какое-то время, звери трогались с места, продолжая свой нескончаемый поход...
  Пройдя по берегу, стая перешла речку и, зайдя в крутой распадок, чуть растянувшись, поднялась на лесную гриву отделяющую один речной приток от другого. Войдя в осинник, волки остановились. Притаптывая снег лапами крутились на одном месте и потом ложились, поджав их под себя, прикрыв живот сбоку пушистым хвостом. Годовалые волки повизгивали тонко и жалобно, устало вздыхали, прятали влажный нос в подпуш хвоста.
  Вожак лёг молча, выбрав для лёжки большую высокую кочку оставшуюся от разоренного медведем муравейника. Волчица долго устраивалась поудобнее. Схватив зубами вырвала из снега промёрзлый острый сучок, потопталась ещё и легла головой к входному следу. Она лежала последней и присматривала за "тылом", откуда обычно и появлялся главный и единственный враг волков - человек...
  Совсем рассвело. Солнце, не пробившись сквозь сухой морозный туман, давало мутно-серый холодный свет. Звери попрятались от стужи кто куда: в норы, гнёзда, трещинки в стволах и земле.
  Мороз достиг апогея!
  Было не меньше минус сорока градусов. Всё живое затаилось, пережидая длинный ледяной рассвет...
  
  ...Человек вышел из зимовья и невольно крякнул, задержал дыхание, пытаясь ещё хоть на мгновение сохранить в себе тепло, нагретого за ночь жилого пространства. Снег под ногами зашумел, и каждый шаг отдавался шуршанием рассыпающихся по сторонам кристаллов. Промороженный, он утратил скользкость и подобно крупной белой соли, хорошо держал шаг, не продавливался, лишь осыпался с краёв следа внутрь. Снега было немного, и идти было, особенно в начале, приятно.
  Отойдя от зимовья несколько сотен шагов, человек остановился, огляделся, припоминая, откуда он вчера, уже в темноте, пришёл. Потом, выбрав направление, глянул вперёд.
  Серая дымка укрывала почти неразличимый дальний край поляны, а горизонта не было видно вообще. Он покрутил головой, проворчал что-то неразборчиво и разминая усталые, за тяжелый многодневный поход ноги, двинулся вперёд.
  Пройдя ещё с километр, вышел на дорожную развилку и снова забормотал в пол голоса: - Ну а теперь куда?
  Он уже давно, бывая в лесу, разговаривал сам с собой и эти безответные реплики помогали преодолевать одиночество и усталость.
  Сегодня, рано утром, проснувшись и готовя себе еду человек уже решил куда пойдёт, а сейчас думал, как это сделать: пойти ли дорогами по лесным долинам, или грянуть напрямик, через холмы, сокращая расстояния, но преодолевая трудные подъемы и спуски.
  Он приблизительно знал, где выйдет на волчьи следы, оставленные вчера вечером и только прикидывал, как побыстрее, срезая углы, вновь встать на след волчьей стаи, за которой он шёл уже четыре дня...
  Незаметно, бородатый человек согрелся, приободрился, и только чуть ныли, отмороженные когда-то, пальцы на левой ноге. Но это было уже привычно, как шуршание мёрзлого снега под ногами, пот на лбу, тяжёлое усталое дыхание ближе к вечеру, потная, несмотря на холод, спина под тяжёлым рюкзаком...
  
  ...Волков с лёжки поднял голод...
  Вначале пошевелился вожак: услышав повизгивание во сне молодых волков, насторожился. Вскочив на ноги, он потянулся, расправляя мышцы большого сильного тела, потом, подойдя к пеньку высоко поднял правую заднюю лапу, пометил пенёк пахучей мочой, разгреб снег, энергично швыряя назад смёрзшиеся куски и отойдя в сторону, понюхал воздух. Всё вымерзло в тайге, и кроме запаха подмокшей волчьей шерсти, волк ничего не учуял.
  Волчица тоже встала и покрутившись на месте "прожгла" в снегу жёлтую дырочку. Потянувшись, зевнула, широко открывая пасть, потом облизнулась, сверкнув белизной длинных, острых клыков.
  Остальные тоже поднялись, разошлись по сторонам, принюхиваясь.
  Мороз чуть сдал, но солнце так и не пробилось сквозь туман и в лесу по- прежнему было сумрачно и холодно. Деревья стояли заиндевелые и неподвижные - словно умерли...
  Волки, выстроившись походным порядком, пошли вниз, в долину реки, к заброшенным полям, по краям заросших ивняком.
  Стая шла, долго не останавливаясь. Пройдя по берегу, волки перешли реку по снежному насту, кое-где подмоченному снизу водой - река промёрзла до дна. Вожак немного намочил лапы и после перехода лёг и стал выгрызать колючие льдинки между пальцами лап.
  Волчица, шедшая в этот момент последней что-то почуяла, подняла голову, понюхала воздух и, легко перейдя с места в карьер, ушла в кусты ивняка. Через какое-то время оттуда с шумом взлетел глухарь, и чуть погодя волчица вернулась на след. Волки уже ушли за вожаком и волчица, лёгкими и длинными прыжками, догнала стаю вблизи мостика на старой лесовозной дороге.
  Выйдя к полям уже в сумерках, волки пошли вдоль обочины через густые ивовые кусты вслушиваясь и приглядываясь.
  Вдруг вожак остановился, насторожившись.
  Из темнеющей впереди чащи ивняка раздался треск сломанной ветки. Хищники замерли. Вожак пристально смотрел в одну точку, высоко подняв голову. Его уши улавливали звуки, а нос втягивал воздух, пытаясь разобрать запахи.
  Через несколько мгновений, вожак сорвался с места, и стая, разворачиваясь на скаку в линию, помчалась через поле. Волчица, ходко убыстряя скок, понеслась справа, обходя одного за одним молодых волков. Вожак был впереди и вдруг изменив направление подал резко влево.
  
  Атаковали почти беззвучно, однако лоси почуяли, почувствовали опасное движение на поле. Из ивняка вырвались два крупных чёрно-лохматых зверя и мелькая в полутьме сероватым низом ног, стуча копытами по мёрзлой земле побежали к реке.
  Там, на другом берегу, щетинились густые заросли молодых ёлок, непроходимые для волков, но спасительные для высоконогих лосей.
  Третий лось, поменьше ростом и размерами, объедавший иву на углу поля, заметался в тревоге, услышав дробный стук копыт сородичей.
  Но волк - вожак уже развернул стаю в его сторону. Обезумевший от страха лосёнок кинулся догонять лосиху, однако волки опередили его. Их ещё чуть задержали густые кусты ивняка, стоящие стеной по кромке поля. Лосёнок, на галопе, описал дугу, проломился сквозь заросли и ещё успел увидеть за рекой, над тёмным ельником мелькание туловищ и голов взрослых лосей...
  Вожак настиг его в броске, вцепился в правую заднюю ногу, повис, распластался, проехал за жертвой по снегу тормозя всеми лапами.
  Лосёнок почти остановился, пытаясь сбросить, оторваться от волка, но тот воспользовавшись остановкой движения, мгновенно перехватился, лязгнул клыками и перекусил сухожилие на ноге.
  В длинном прыжке, подоспевшая волчица, с коротким рыком, ударила всем телом в шею лосенку и вцепившись снизу, распластала толстую кожу под тяжелой головой.
  Подоспели молодые волки и туловище лося почти исчезло под серыми сильными, злыми телами.
  
  Всё было кончено в одну минуту!
  Стокилограммовая туша, уже мёртво двигалась под напором рвущих её волков. Кровь обрызгала белый снег. Голова лосёнка с тёмными, широко открытыми глазами, от хищных рывков моталась из стороны в сторону ...
  Вожак вдруг, как-то по-особому рыкнул и словно от удара бича, остальные волки вздрогнули, вжали головы в плечи и попятились, поджимая под себя хвосты.
  Только один не услышал, не захотел услышать и тут же был сбит с ног, покатился по окровавленному снегу пряча лапы, визжа от боли и страха, а вожак ударяя его мощной грудью кусал, рвал за шею, за брюхо, за лапы...
  Наконец, с жалким воем, побитый волк вскочил, и что было сил бросился бежать и через мгновение исчез в темноте.
  Вожак вернулся к туше, рыча оглядел стаю и волки, пряча глаза, отворачивая головы, показывали вожаку полную покорность...
  Победитель вонзил клыки в брюхо лосёнку, распорол толстую кожу, и чёрная длинная шерсть тут же намокла от крови. Горячие ещё внутренности вывалились наружу - над тушей поднялся пар. Вожак вырвал печень и сердце и чуть оттащив в сторону, принялся есть, изредка поднимая голову, осматривался, облизывая пасть окровавленным языком...
  
  Морозная ночь спустилась на землю.
  В темноте видны были силуэты хищников копошащихся у туши жертвы. Матёрый оторвал себе ещё большой кусок мяса, оттащив подальше лег и разрывая плоть и перекусывая с треском кости, стал насыщаться.
  Следующей, отошла от остатков лосёнка отяжелевшая от съеденного мяса, волчица. Она изредка нервно вздрагивала и сдавленно рычала вглядываясь в темноту ночи.
  Остальные, ждавшие своей очереди, кинулись на мёртвое тело, огрызаясь друг на друга, рвали, терзали, хрустели костями, лакали кровь...
  Пиршество длилось долго. Незаметно ко всем присоединился побитый волк, но вожак его больше не преследовал...
  Через час лосёнка разорвали, растащили по полю и лёжа, уже спокойно доедали свою добычу. От крупной туши осталась голова с большими торчащими ушами, чернеющая на снегу порванная шкура, обглоданные кости ног и толстый желудок с остатками не переваренной лосиной пищи...
  Наевшись, волки ушли вниз по реке и войдя в чащу ольховых кустов, легли. Вожак устроился на холмике с хорошим обзором вокруг и главное с хорошей слышимостью. Засыпая, он вздрагивал всем телом и взлаивая подёргивал лапами - ему снилась погоня.
  Волчица лежала тихо, но иногда открывала глаза и всматривалась в просветы зарослей, и слушала пространства с той стороны, откуда вошла на лёжку стая...
  
  ...Бородатый человек шёл по следу. Морозная полутьма немного рассеялась к полудню и когда он остановился обедать на берегу болотца, мороз уже чуть сдал и левая нога перестала мёрзнуть и болеть.
  Обычно он с удовольствием шёл по незнакомым местам, вглядываясь и всматриваясь, запоминая приметы и красивые места, но сегодня, с утра, он то и дело пинал левой ногой стволы деревьев, чтобы восстановить нормальное кровообращение в ступне.
  Всё это утомляло, заставляло злиться. Остановиться и переобуться человек не решался, помня тот случай, когда ранним вечером, чуть не замёрз совсем рядом с городом...
  
  ...Он возвращался тогда с лыжной прогулки и набрав снегу в ботинки, решил выжать носки. Но мороз, на заходе солнца, резко прибавил, а снятые носки и ботинки мгновенно заледенели. К тому же, пальца на руках закоченели и перестали слушаться.
  Обдирая кожу и скрипя зубами от боли он, ничего не чувствующими пальцами, натянул стоящие колом носки, кое-как втиснул ноги в ботинки и побежал, волоча за собой лыжи, крупно дрожа и всхлипывая от напряжения, боли и страха...
  Тогда всё обошлось, но он отморозил левую ступню и запомнил этот случай на всю оставшуюся жизнь...
  
  ...Остановившись, охотник разгрёб снег под большой сосной, сбросил рюкзак, наломал сухих тонких веточек, положил их в намеченное место. Потом достал из нагрудного кармана кусочки бересты и положив их под веточки, чиркнул спичкой.
  Затрещав, скручиваясь береста вспыхнула - родила огонь и появились несколько язычков пламени, а над костерком, поднялась прямо вверх струйка ароматного, тёплого дыма, который попав в глаза, выдавил слезу и заставил закашляться. Но это были приятные мгновения.
  Человек заранее приготовил несколько больших, сухих веток, сброшенных на землю сильными ветрами с сосен. Мороз выжал из древесины всю влагу и потому, дрова горели хорошо, ярким пламенем. Однако дым крутил, двигаясь то влево, то вправо и человеку приходилось, затаив дыхание и отворачивая лицо, пережидать наплыв едкого дыма.
  Вытирая выступающие слёзы, он размазывал грязь по щекам.
  - Ничего, ничего - бормотал он поправляя костёр и укрывая лицо от дыма - это приятно...
  Вскоре огонь разгорелся, набрал силу, дыму стало меньше и охотник устроился поудобнее, ожидая когда закипит котелок, наполненный снегом. Вообще, он предпочитал родниковую воду и старался даже зимой найти среди льда и снега незамерзающие родниковые ключи, но сегодня было так холодно и так мёрзла нога, что не захотелось тратить время на поиски открытой воды...
  Достав из рюкзака мешок с продуктами, человек вынул смёрзшийся хлеб, маргарин в помятой упаковке, консервы с сардинами в масле, луковицу, чай в бумажной пачке, сахар в полиэтиленовом мешке. Всё это разложил на опустевшем рюкзаке.
  Потом для тепла, подложил под себя меховые варежки, но чувствовал, как начал подмерзать правый бок и как нагревшись, жгла пальцы ноги резиновая подошва сапога.
  Даже в такой мороз, из-за наледей и незамерзающих болот, приходилось ходить по тайге в резине, вкладывая в сапоги войлочные стельки, надевая пару шерстяных носков и обматывая ноги сверху суконными портянками. Но у костра резина нагревалась, ноги потели, носки и портянки становились неприятно влажными...
  Наконец котелок зашипел, забурлил кипятком.
  Кряхтя, человек встал, бросил в котелок щепотку чая, обжигая пальцы, торопясь, снял котелок с огня и поставил рядом. Поправил костёр, подложив дров, он поплотнее запахнулся полами куртки, сел поудобнее, намазал маргарином отогревшийся, чуть подгоревший хлеб, открыл консервы и поставил на край костра греть.
  Налил большую эмалированную кружку паряще-горячим чаем, насыпал несколько ложек сахару, размешал и тогда только первый раз глотнул, - и как всегда обжёг язык и нёбо...
  Бок подмерзал. От сапога пахло горелой резиной. Дым ел глаза...
  Но человек почти не замечал этих мелочей. Он привык к мелким невзгодам лесной жизни и привыкнув, полюбил. Ведь обедая вот так, можно было немного отдохнуть от утомительной ходьбы, осмотреться, подумать и решить, что делать дальше.
  Сладкий горячий чай, вкусная, сытная рыба в масле, горячий, запашистый кусочек хлеба, хрустящие, горьковатые дольки мёрзлого лука, доставляли настоящее удовольствие. Костёр отогревал замерзающие ноги...
  
  В тайге никогда не бывает легко - охотник собираясь в дальние походы, всегда настраивал себя на тяжёлые испытания и потому, был готов к трудностям и не видел ничего особенного в ночёвках на снегу зимой и под дождём летом. "Жизнь наша такая" - шутил он улыбаясь, рассказывая приятелям о своих тяжёлых путешествиях.
  Но иногда, случались моменты когда он бывал в своих походах на верху блаженства, почти как в раю...
  
  ...Один раз, в начале лета, он долго шёл по густому жаркому, комариному лесу и совсем обессилел. Выйдя к большому болоту, направился к его центру, в поисках морошки.
  Тут-то он и попал в первобытный рай: с ярко-синего неба светило ясное солнце, ароматный ветер напористо дул навстречу, зелёный, толстый и сухой ковёр мха пружинил каждый шаг и вокруг отливая золотом, росла крупная и спело-сладкая морошка, тёплая от солнечного света.
  Тогда, он с криком ликования упал на спину, смеясь, смотрел в глубокое небо и слушал мелодичный крик маленького сокола, стрелой проносящегося над ним низко-низко.
  Так он лежал долго вдыхая полной грудью упругий терпкий, настоянный на лесных ароматах воздух и повторял вслух: - И всё-таки жизнь прекрасна! Волшебна! Удивительна!!! Наверное, таким был рай во времена Адама и Евы! Он был один в этом раю и потому, не стеснялся проявлять своё счастье...
  
  ...К вечеру, как обычно, мороз прибавил - кора на деревьях, лопаясь сухо выстреливала и этот звук, в замерзающей тайге, невольно настораживал.
  Вновь поднялся над замерзшей землёй мутно-серый, холодный туман.
  Человек в сумерках вышел на дорогу, прошёл до заброшенных полей и там наткнулся на место, где волки задрали лосёнка.
  -Ну, злодеи - бормотал он себе под нос. - А говорят, что волки - санитары леса, что они убирают из природы больных и увечных.
  "Это же каким надо быть дураком, чтобы поверить в этот нацистский бред" - думал он, рассматривая следы беспощадной расправы. -Да, санитары! - бубнил он, трогая ногой голову лосёнка, смотрящую стеклянными, промороженными глазами в никуда.
  "Эти так подсанитарят, что и косточек не соберёшь, чтобы похоронить... Будто больным и увечным умирать не больно" - продолжал размышлять он.
  "О Фарисеи- Лицемеры!" - человек вспомнил библию и рассердился.
  "Учёные, мать вашу так! Придумали теорию у себя в тёплых кабинетах и дурачат людей".
  Охотник невольно передёрнул плечами, ещё походил, молча рассматривая следы вокруг. Увидел на снегу, отпечатки копыт двух взрослых лосей, ускакавших через ельник и подумал, что волки могут сюда ещё вернуться, попытаться поймать оставшихся, тех, что успели уйти...
  Уже стемнело, и человек, прихрамывая пошёл в сторону ближайшего зимовья. Идти было километров пять и стараясь поднять настроение, криво ухмыляясь, он, хриплым голосом пытался петь Высоцкого: "Товарищи учёные, доценты с кандидатами".
  Охотник внимательно взглядывал в заросли, иногда, на время умолкал, но продолжал идти и запевал на прерванном месте, снова и снова..."Кончайте поножовщину, едрит ваш ангидрид..."
  Человек не помнил все слова песни и потому, повторял эти две строчки много раз. Звук собственного голоса бодрил и успокаивал...
  Он знал, что волки опережают его на сутки и что они пройдут недалеко от того зимовья, в которое он шёл ночевать...
  
  
  ...Сивый родился несколько лет назад в широкой речной долине, неподалеку от большого озера. Весной, когда яркое солнце растопило льды и согнало снег, когда на южных прогретых склонах появились жёлтые цветки подснежников, крупная, шоколадно-коричневая изюбриха родила маленького светло-серого олененка. Она долго возилась на бугре, поросшем бурьяном, перекатывалась с боку на бок, стонала, растопырив ноги, упираясь копытами в мягкую землю выдавливала из себя новорожденного.
  Он появился на свет после полудня, шатаясь, встал на дрожащих слабеньких ещё ножках и изюбриха, сама ещё очень усталая, стала его вылизывать, стараясь нажимом языка не уронить малыша.
  Первый раз покормив оленёнка, изюбриха поднялась на ноги, огляделась и чувствуя сильную жажду тихонько пошла в сторону речки, уходя и уводя малыша подальше от места рождения.
  Потом, оставив в зарослях одного Сивого - так в Сибири зовут светло-серых по масти животных - она, на закате сходила к реке, попила водички и по пути, на сосновой опушке пощипала зелёной сочной травки, а вернувшись, нашла Сивого там же, где его оставила - под большим ольховым кустом.
  Ещё раз вылизав теленка, оленуха, подталкивая его мордой заставила встать и увела за собой в вершину крутого распадка, заросшего мягкой и пахучей пихтой...
  Первые недели изюбриха, уходя кормиться и попить воды, оставляла оленёнка одного в пихтаче.
  Но он был так мал, так неподвижно молчалив, что никто не замечал его присутствия в лесу. Несколько раз мимо, совсем близко проходила глухарка, но он - Сивый, не двинулся с места и даже не вздрогнул, а чуткая птица не заметила его присутствия...
  
  ...Через месяц, оленёнок уже резво скакал вокруг матери, сопровождая её на кормёжку и на водопой...
  
  В то лето, в окрестную тайгу пришли люди и начали валить лес.
  Трещали мотопилы, со стонами и уханьем валились на землю лесные великаны, сосны, лиственницы и ели, урчали моторы тракторов, стаскивая "убитые" деревья в одну кучу.
  Но люди для изюбрихи и оленёнка не были страшны, потому что были заняты своей работой с утра до вечера. А звери вокруг, постепенно привыкли к дневному шуму и жили как обычно. На рассвете, изюбриха и Сивый ходили в молодые осинники, где оленуха кормилась, обдирая с тонких гибких веток нежные пахучие листочки.
  А днём, они уходили в дальний распадок и лежали там в тени пихты, слушали шумы летнего леса и дремали.
  
  ...Хищники, потревоженные лесорубами, переместились в дремучие соседние урочища, и жизнь Сивого и его матери протекала спокойно и размеренно.
  Он всё дальше и дальше уходил от изюбрихи и когда терялся, то начинал тревожно свистеть сквозь вытянутые трубочкой губы. Мать приходила или прибегала на зов малыша, и он тотчас успокаивался...
  Наступила пора летнего солнцестояния, когда небесное светило, длинно и долго ходило по небу с востока на запад, когда дни были жаркими, а ночи короткими и прохладными.
  Со временем, зверей стали одолевать комары, слепни, оводы и изюбриха увела Сивого на прохладные крутые склоны приозёрного хребта. Там, почти всегда дул ветерок, росла сочная высокая трава, пахло луговыми цветами, жужжали трудолюбивые шмели и шумел горный ручей, прыгающий с камня на камень в узком ущелье, уходящем вниз, к озеру.
  Изредка, изюбриха водила оленёнка на солонец, в долину, где в круглом болотце, между двух скальных уступов, торчал, сочащийся желтовато-коричневой водой, бугор. Вода на вкус была горьковато-солёная и можно было полизать, побелевшие от выступившей соли, остатки корней, упавшей и давно сгнившей, сосны.Как-то, возвращаясь с солонца, они встретили медведя - мохнатое, сердито - пыхтящее, неповоротливое существо. Он погнался за ними, но быстро отстал и от досады рявкнув несколько раз, ушёл по своим делам.
  Позже, осенью, они иногда кормились вместе, на больших горных полянах-марях и Сивый, видя медведей уже не пугался, как в первый раз.
  Так он учился различать врагов, опасных и не очень...
  
  Вскоре наступила осень...
  Горы из зелёных превратились в серо- жёлто-красные. Листва на деревьях, обожжённая ночными заморозками, постепенно меняла цвет, проходя поочерёдно гамму от жёлтого к красному и от серо - зелёного, к тёмно-коричневому...
  Вода в ручьях и речках стала ледяной и каменистое дно отливало золотом, сквозь серебряный блеск водных струй, отражающих тёмно-синее прозрачное небо...
  Ещё позже, на вершины гор лёг белый снег, а в долинах, утром и вечером на зорях, стали звонким эхом отдаваться трубные звуки изюбриного рёва. Изюбриха забеспокоилась, подолгу стояла и слушала этот рёв, а на свист Сивого почему-то не отзывалась...
  В начале зимы, Изюбриха и Сивый объединившись с ещё несколькими такими же парами, стали жить стадом...
  Когда выпал глубокий снег, они возвратились в долину, где родился Сивый. Люди там продолжали валить лес, корма было много, а хищники по прежнему держались от шуму и людей подальше...
  
  ...Прошёл год. Сивый вырастал большим, сильным, красивым оленем, но его отличал от сородичей цвет шерсти. Он был серым, почти белым и потому, заметен летом и почти невидим зимой на фоне снега.
  Когда он, неслышно и твердо ступая проходил вслед за изюбрихой, по чистым осиновым рощам, казалось, что по воздуху плывёт плохо различимый силуэт - стройный и лёгкий...
  К следующей осени у Сивого появились рожки - спички, но он по прежнему ходил в стаде с изюбрихой...
  
  Началась вторая его зима.
  В один из ясных солнечных дней, когда стадо после кормёжки лежало на большой поляне- вырубке, страх, словно вихрь, пролетел по округе и все, вскочив, помчались прочь, в ужасе. На дремлющих зверей, напала стая волков. Но, то ли молодые волки были неумелыми охотниками, то ли их, нападавших, рано заметили олени, но бешеная погоня окончилась ничем - волки отстали, а олени разбившись на группы ускакали и оторвавшись от преследователей ушли дальше, прочь из этих мест.
  Тогда Сивый впервые испытал страх волчьей погони и осознал опасность исходящую от этих серых хищников, как неслышные тени скользящих по лесу подкрадываясь, а потом, с частым взвизгивающим придыханием, несущихся вслед. И тогда же, он понял, что может уйти, скрыться, ускакать от них! Молодой олень, осознал силу своих ног, крепость своего тела...
  
  ... Прошёл ещё год. Сивый незаметно потерял родственные чувства к изюбрихе - он стал взрослым оленем.
  И она ушла, незаметно исчезла из его жизни, в один из закатных вечеров когда таким тревожным эхом отдаётся, среди горной тайги, голос трубящего оленя...
  Вскоре, и сам Сивый, сжигаемый страстью и вожделением, с раздувшейся от похоти гривастой шеей и остекленевшими блестящими глазами, распустив слюну, рыл землю копытами и ждал, звал соперника на бой...Той осенью он впервые обладал молодой грациозной, послушной маткой, а потом месяц водил её за собой, удовлетворял свою неистовую страсть ислучалось, дрался за неё с соперниками...
  Через месяц страсть прошла и он позволил ей уйти, а сам, соединившись с несколькими такими же молодыми быками, стал жить с ними вместе. На стадо самцов боялись нападать одинокие волки - так эти олени были сильны и бесстрашны.
  Прошло ещё несколько лет...
  Сивый превратился в сильного, опытного, уверенного в своих силах, оленя.
  Во время гона, он уже не боялся соперников, легко расправляясь с каждым, кто рисковал с ним схватиться. В его гареме каждый год бывало по несколько маток. Иногда он убегал сражаться с соперниками и часто пригонял в свой табун новых маток, отвоёванных в схватках...
  Проходило время и утолив свою страсть, заложив в потомство своё семя, Сивый уходил и жил там, где хотел, одиноко и свободно. Уже многие олени в приозёрном краю были необычного, светло-рыжего цвета, заметно отличаясь от своих кремово-шоколадных сородичей из других урочищ...
  
  ...Морозы в эту зиму были необычайно сильными.
  Сивый вынужден был спуститься в долину раньше положенного времени, и это его беспокоило. Снегу здесь было ещё очень мало, и волки легко могли выследить и подкрасться. Потому он был всё время настороже...
  
  ...Волк-вожак, вёл стаю в долину. Голод вновь подгонял их, заставляя непрестанно двигаться в поисках пищи.Зазевавшаяся лисица поздно заметила серые тени, мелькающие на опушке. Волчица, шедшая последней, увидела рыжую, юркнувшую в мелкий лог, сорвалась в карьер, легко настигла стелющуюся в смертном беге лису и мощной хваткой, сверху за горло, задушила её. Потом, приподняв над землей несколько раз встряхнула, бросила жертву на снег, обнюхала и фыркнув, неспешной рысью догнала стаю, уходящую все вперёд и вперед.
  Она была ещё недостаточно голодна, чтобы есть неприятно пахнущую лису. Волчица настигла и задушила ее, заметив бегство - сработал инстинкт преследования и закон вражды - волки не терпят лис...
  
  ... Сивый на рассвете кормился в осиновой роще на южном склоне полого поднимающегося вверх распадка. Он объедал мёрзлые веточки с вершин тонких стволов.
  Проходя мимо крупных осин, он поднимал голову и передними зубами - резцами соскребал вкусную кору сверху вниз, чуть стуча при этом, когда вдавливал зубы в мёрзлый ствол.
  Этот звук и привлёк внимание вожака.
  Сейчас, в сильный мороз он рассчитывал только на слух, потому что запахи в такую погоду были неподвижны и очень нестойки - вымерзали вместе с влагой.Вожак остановился, и стая замерла позади. Вожак вновь услышал стук, понял, что не ошибся, напрягся и мягкой рысью пошёл вправо по склону.
  В редеющей тьме он не сразу заметил силуэт неподвижно стоящего оленя, тоже вглядывающегося в их сторону.
  И тут хрустнула ветка под ногой одного из молодых волков.
  Олень вздрогнул, сорвался с места и набирая скорость, швыряя комья снега из под копыт, поскакал по склону чуть в гору.
  Волки словно семь расправившихся пружин рванулись вслед и полетели, коротко взвизгивая, едва касаясь лапами земли. Гонка началась...
  Сивый - это был он, мчался по прямой, как таран, пробивая заросли кустарников и мелкий осинник, выскочил на гриву и на миг задержавшись, осмотревшись, повернул к предгорьям.
  Олень уже не один раз спасался там, на отстоях - скальных уступах, с узким входом на них и помнил ещё день, когда пять собак, подхватили его по следу и погнали.
  И тогда, Сивый скакал, останавливаясь прислушивался к погоне и снова скакал, пока не поднялся по узкому проходу скального уступа, торчащему над долиной, на отстой. Прибежавшие собаки затявкали, засуетились, не решаясь, напасть на свирепого оленя вооружённого толстыми развесистыми рогами с острыми концами, обещающих столкнуть в пропасть всякого, кто рискнёт по узкому уступу прорваться к нему.
  Тогда, охотник - хозяин собак, слышал лай, но не успел до ночи подняться на скалу, а под утро проголодавшиеся собаки ушли вслед за ним, в зимовье...
  
  ...Погоня продолжалась уже долго. Волки далеко отстали от Сивого, но бросать преследование не хотели. Голод и холод будили в них раздражение и злобу которые заставляли напрягать все силы. И потом, преимущество было на их стороне.
  Целью и смыслом жизни хищников является погоня и кровавые схватки. И в этот раз, они делали то, к чему их предназначила природа. Они были тем бичом, которым процесс жизни постоянно ускорялся, подгонялся.
  Но Сивый не хотел стать очередной фатальной жертвой этих страшных законов. Он был готов постоять за себя ...
  Волков было семь. Они, срезая углы сокращали время погони. Неглубокий снег не мешал волкам - бежать было удобно. Сивый же, доставая копытами до земли, часто поскальзывался и тратил силы впустую.
  Заметив, что волки срезают углы, когда он круто поворачивал, Сивый старался бежать по прямой, однако часто, то лесная чаща, то непролазный валежник мешали этому.
  Олень слышал погоню позади и старался оторваться от преследователей.
  Он разгорячился, и струйки пара вылетали из ноздрей. Сивая грива покрылась инеем от горячего дыхания, но сердце билось сильно и ровно, а большое тело, с поджарым задом и крепкими ногами, швыряло километр за километром под острые копыта...
  Совсем рассвело, и стали видны склоны широкой долины, заснеженная змейка реки, петляющая между крутых берегов. Но ни олень, ни волки не смотрели по сторонам.
  
  В этот стылый, серый день, под облачным и морозно-туманным небом, на просторах необъятной тайги, разыгрывалась привычная драма жизни, участниками которой были волки, благородный олень Сивый и где-то, ещё далеко, присутствовал человек.
  А сценой и зрителем, одновременно, была равнодушная природа, вмещающая в себя всё: и триумф яростной жизни и трагедию неотвратимой смерти...
  
  ...Нет! Конечно же мы не забыли о человеке !..
  Утром, выйдя из зимовья, охотник поправил шапку на голове, похлопал, рука об руку, закашлялся. Он наверное застудил верхушки лёгких и кашляя иногда, чувствовал пустоту в верху груди...
  И ещё, он устал. Ему хотелось поскорее уйти из этой морозной тишины и сумрака, оказаться дома: в начале выйти к асфальтовому шоссе, потом, дождавшись автобуса или попутки уехать в город, к электрическим огням и шуму машин, большим домам и ровному полу в больших квартирах.
  Он решил сегодня последний день идти по следу, а завтра выезжать. Да и на работу уже пора, отпуск кончается.
  Человек представил себе парную баню, пахнущую берёзовым веником, щиплющий за уши жар и его пробрала дрожь.
  - Лучше об этом пока не думать - бормотал он и чуть прихрамывая, двинулся в сторону предгорий. Он знал, что стая, замыкая кольцо перехода, пойдёт где-то там, по верху.
  - За сутки они о-го-го, сколько могут отмахать - продолжил он разговор с самим собой и поправил лямки рюкзака, задубевшие от влаги и пота. Брезент, из которого сшит рюкзак, давно потерял первоначальный цвет и был похож на грубую, плохо выделанную шкуру.
  "Надо бы постирать" - думал охотник, но знал, что сам никогда этого не сделает. "Рюкзак - это часть моей походной жизни и оттого он так выглядит. Он в лесу таким и должен быть ... И в глаза не бросается... Маскировка" - завершил он тему и тихонько засмеялся...
  Осторожно балансируя руками, перешёл по упавшему дереву глубокий овраг-русло вымерзшей речки, на минуту остановился и осмотрелся...
  Издалека заметил следы на снегу, подойдя потрогал ногой и с удивлением отметил, что они совсем свежие.
  Приглядевшись, увидел среди кустов, чуть поодаль, большие следы. "Хм - прокряхтел он наклоняясь и стал разбираться...
  Вскоре охотник понял, что большие следы принадлежат оленю, а следы поменьше - волкам или собакам. "Но откуда здесь собаки? В такой холод ни один охотник не рискнет выйти в тайгу".
  Человек поправил на плече новое ружье-одностволку и продолжил про себя: "Может быть, сегодня я ружьё очень кстати взял. Ведь волки, - а это могут быть "мои" волки, - кажется гонят оленя на отстой. А здесь отстой один в округе, и я могу туда напрямик пойти".
  Он конечно до конца не верил в удачу, но чем чёрт не шутит...
  "Могыть быть. Могыть быть" -вспомнил он монолог юмориста Райкина и рассмеялся. На время, даже показалось, что всё вокруг как-то посветлело и потеплело.
  "А жисть - то может быть и ничего ещё" - продолжая цитировать юмориста, иронизировал он над своими мрачными недавними мыслями...
  
  ...Сивый зигзагами поднимался к отстою.
  Наконец, стуча копытами по камню, вскочил на карниз, прошёл по узкому проходу на широкую площадку окружённую обрывом, остановился и посмотрел назад.
  Далеко внизу, мелькая среди тёмных стволов серыми точками, двигались, один за другим, его преследователи. Высота скалы была метров сто пятьдесят и вход на неё начинался почти на гребне горы. Основание скалы вырастало из крутого склона, спускающегося к маленькой речке и усыпанного острыми каменными глыбами, оставшимися здесь после давнего страшного землетрясения...
  
  ...Вожак знал, что олень идёт на отстой.
  Он, однажды уже, будучи молодым волком, участвовал в такой погоне. Тогда они загнали оленя на скалу, просидели сторожа его несколько часов, а когда олень попробовал прорваться, задрали и съели его.
  Но и волки начали уставать. Часто и глубоко дыша они хватали на ходу снег - несмотря на мороз хотелось пить ...
  
  ...Человек перевалил через гребень, спустился в лощину, перешёл наледь замерзшего ручья и остановился. Устало, вздыхая, сбросил рюкзак под высокой с кривым стволом сосной. Развёл костёр, вскипятил чай, быстро поел и продолжил путь.
  Он торопился...
  До отстоя оставалось километра три. По горам это выходило час - полтора. Волки и олень, теперь, опережали его на полдня, и он боялся опоздать...
  
  ...Вперёд стаи, вырвался тот молодой волк, которого искусал вожак во время предыдущей охоты.
  Он шёл рысью, слева от стаи и получилось так, что ему не надо было взбираться в крутой подъём - он, по диагонали достиг отстоя первым, взобрался на карниз и при виде так близко стоящего оленя, забыл осторожность...
  Сивый ждал нападения. Олень шагнул навстречу прыгнувшему волку и молниеносным ударом, опущенных навстречу хищнику рогов, скинул нападавшего в обрыв. Волк с визгом полетел, вниз переворачиваясь в воздухе и упав на острый гранитный гребень, сломал себе спину и мгновенно умер...
  Стая поднялась к отстою через минуту, видела падающего сородича и потому была осторожна.
  Волки расположились полукругом перед входом на узкий карниз, скалили зубы, видя перед собой, всего в пяти шагах, такую желанную, но недостижимую добычу.
  Сивый же, глядя на преследователей, разъярился: его глаза налились кровью, шерсть на хребте поднялась торчком, голова с остро отполированными рогами, то угрожающе опускалась, то резко поднималась. Острые копыта рыли снег, стуча по мерзлому плитняку.
  А волки нетерпеливо топтались перед входом на карниз, но атаковать боялись.
  Вожак первым успокоился, облизываясь, неотрывно смотрел на Сивого, беспокойно переступая с лапы на лапу. Потом сел и подняв голову к небу, завыл.
  Морозный воздух плохо резонировал, но получалось всё-таки страшно и тоскливо.
  - О - О - О - выводил он толсто и басисто... И в конце гнусаво запел: -У - У - У - и резко оборвал.
  Голод злоба, жажда крови - всё слилось в этом ужасном вопле негодования и ярости!
  Сивый сильнее застучал копытами и сделал резкое движение навстречу волкам. Стая встрепенулась, но олень благоразумно остался на площадке, злобно раздувая ноздри пышущие паром, угрожающе поводя тяжелыми рогами...
  
  Прошло два часа...
  День клонился к вечеру. Мороз крепчал. Серая муть, наползающая из-за гор, казалось, несла с собой обжигающий ледяной воздух.
  Волки, свернувшись калачиком лежали рядом со входом на отстой, олень же, по - прежнему стоял.
  Отчаянная гонка, голод, неистовый холод отняли у него много сил. Сивый, утратив ярость, крупно дрожал переминаясь с ноги на ногу стуча копытами по камню. Он истоптал весь снег на площадке и гранит скалы, проглядывал сквозь белизну снега чёрными полосами...
  Иногда усталый зверь оступался споткнувшись и волки вскакивали, готовые напасть.
  Но Сивый выправлялся, и хищники снова ложились в томительном ожидании, изредка тонко поскуливая.
  А Сивый не мог лечь, не мог стоять на одном месте и потому, от долгого, бессмысленно долгого движения, начал уставать.
  Изредка он заглядывал вниз, в пропасть, как бы примериваясь...Время тянулось медленней и медленней. Неподвижно замерли вокруг отстоя заснеженные склоны кое- где покрытые серой щетиной кустарников и островами сосновых рощ...
  
  ...Человек вышел из-за заснеженного ельника и увидел впереди: отстой, белеющую кромку гребня на горизонте, редкие гнутые ветрами сосны с примороженной к хвое снежной пылью. Он остановился тяжело дыша, сел на поваленное весенней бурей дерево и сбросил рюкзак, а потом отдыхиваясь стал вглядываться в даль, стараясь увидеть зверей.
  И действительно, вскоре заметил на вершине скалы, что-то серое и движущееся.
  - Чёрт - выругался он.
  - Если это изюбрь, то он должен быть коричневым, почти чёрным...
  Охотник щурился, крутил головой и в какой- то момент различил голову и крупные рога.
  - Ого, - воскликнул он - а ведь это олень и какой здоровый, да ещё и белый.
  Помолчал соображая.
  Вспомнил "Охотничьи рассказы" Черкасова.
  "Да ведь это "князёк"! Так, их из-за необычного цвета называли. Чудеса! - протянул он.
  - Похоже, что это тот самый сивый изюбрь, о котором мне уже рассказывали".
  Такое чудо охотник видел впервые, хотя оленей встречал в тайге часто, да иногда и стрелять приходилось.
  Однако сколько не вглядывался человек, волков увидеть так и не мог.
  "Далеко ещё" - подумал он, но двигаться стал осторожнее, осмотрел ружьё и приготовил патроны с крупной картечью положив их поближе, в нагрудный карман.
  Потом несколько раз на пробу прицелился, вскидывая ружье и быстро и привычно вставляя приклад одностволки в плечевую впадину.
  Потоптавшись, спрятал рюкзак под дерево, попрыгал, проверяя не гремят ли патроны в карманах и не торопясь, насторожившись тронулся вперёд, стараясь прикрываться от скалы за крупными деревьями. Он по опыту знал, что олени видят очень хорошо.
  - Тем более серые разбойники... А они где-то там, поблизости - шептал он, хотя до скалы было ещё далеко...
  Человек плохо выговаривал слова, потому что от сильного мороза на его длинных усах под носом, образовались ледяные сосульки величиной с вишнёвые ягоды.
  Эти "вишни" касаясь кожи носа, обжигали морозом и человек ругнулся. Оттаять их не было никакой возможности - язык больно прилипал к заиндевелой поверхности. Оторвать же "вишни" можно было только с усами...
  
  ...Сивый замерзал...
  Он стал суетиться, бил копытами по камню, крутился на пятачке площадки, тяжело дышал, вздымая заиндевелые бока.
  Волки тоже оживились. Они вскочили, перебегали с места на место, рычали и не отрывали пронзительных злых глаз от изюбря...И тут Сивый решился. Он подошёл к краю обрыва, слева от входа на отстой, где, как ему казалось было пониже, потоптался зло взглядывая в сторону волков и вдруг, чуть присев на мощные задние ноги, опустил передние через кромку скалы и выждав мгновение, оттолкнувшись, прыгнул вниз, в неизвестность, привычно надеясь на силу и ловкость своего тела!
  До этого, он уже не один раз прыгал на крутых склонах с уступа на уступ с высоты пяти - десяти метров. Но здесь было много выше и только мороз, волки и плохая видимость заставили его это сделать...
  Волки такого не ожидали!
  Первым среагировал вожак. Он, осторожно ступая прошёл по карнизу на опустевшую площадку, раздувая ноздри втягивал и выдыхал воздух. Но изюбря там уже не было, хотя запах его ещё сохранился.
  Волк, опасливо почти подполз к краю пропасти и глянул вниз. И увидел широкую речную долину, заснеженные сосны, каменную осыпь прикрытую снегом и движущуюся фигурку человека...
  Через секунду, снизу раздался крик:
  - Эй!.. Э-ге-гей! - и хлестнул бич ружейного выстрела.
  Волки бросились к выходу с площадки. Вожак ударил замешкавшегося молодого клыками разинутой пасти по загривку, рыкнул и намётом помчался прочь от отстоя, в гору! И за ним в рассыпную понеслись остальные пять.
  Через несколько мгновений площадка отстоя опустела...
  
  ... Охотник, подойдя поближе, хорошо рассмотрел оленя, но волков не видел - они лежали за уступом, а до отстоя было ещё метров сто пятьдесят.
  А когда увидел, что олень, примериваясь опускает передние ноги с обрыва, то глазам своим не поверил...
  "Он что, самоубийца?" - мелькнуло в голове. Тут охотник выскочил из-за дерева, но было уже поздно.
  Сивого цвета олень, оттолкнулся и прыгнул вниз и падал набирая скорость, в полёте стараясь сохранять равновесие!
  И это ему в начале удавалось...
  Но метров через восемьдесят полёта-падения, его стало клонить вперёд, переворачивая головой вниз...
  Когда изюбрь уже не управлял телом, он первый раз коснулся выступа скалы, "сломался" и ниже, ударившись во второй раз о гранитную глыбу боком, беспорядочно, куском мёртвого мяса упал на заснеженные камни.
  Человек негодуя, протестуя всеми чувствами остановился и закричал, а потом вскинув ружьё и словно салютуя храбрецу, выстрелил в воздух. - Неужели олень покончил с собой? - шептал он, тоскливо глядя вверх, на каменную осыпь, будто ожидая, что олень поднимется и выскочит оттуда живой и невредимый... Но вокруг, расстилалось холодное, стыло-молчаливое и неподвижное пространство дремучей тайги...
  
  ...Шумно отдуваясь, человек медленно шагал по дороге, то и дело оступаясь, иногда тяжело, не удержавшись на ногах, падал подгибая колени, стараясь их не повредить.
  Глаза уже привыкли к темноте, но видели все равно плохо и только хорошее знание местности помогало не сбиться с пути - человек в этих местах бывал уже не один раз...
  Наконец, впереди, на краю большой поляны, зачернела односкатная крыша зимовья.
  ...Неизвестно кто и когда построил эту избушку, но с той поры она не один раз укрывала замерзающего охотника или заблудившегося лесного скитальца. Охотник, ночевал здесь первый раз лет десять назад и тогда, эти леса считались для него чуть ли не краем света.
  Сейчас он знал их, как свой огород и поэтому был спокоен.
  Однако, сегодня ночью, после многокилометровой ходьбы, да ещё с тяжёлым рюкзаком набитым мясом, он устал зверски и едва добрёл до спасительного домика...
  Свалив тяжёлый рюкзак с плеч под навес низкой крыши, он отворил скрипнувшую дверь и с трудом пролез внутрь.
  Охлопывая себя и сапоги от налипшего мёрзлого снега, огляделся. Привычным движением, нашарив рукой спички на подоконнике, взял их. Дрожащей рукой чиркнув два раза, зажёг свечку и когда в избушке стало светлее, повалился на нары со вздохом - стоном. Он не мог разогнуть натруженную спину, а ноги гудели от усталости...
  Дрожащий огонёк высветил закопченный потолок над деревянным столиком у окна, железную печку на металлических ножках, кучу дров сваленных в углу, невысокие нары во всю ширину домика.
  Немного полежав, человек с кряхтением встал, распрямил спину, подошёл к печке, положил внутрь на старую золу бересты, которая большими кусками лежала под печкой.
  Потом достал нож из деревянных ножен, в таких походах, всегда висевший на ремне, сбоку; нащипал лучины из приготовленного смолистого полена, им же оставленного в предыдущее посещение избушки.
  Снова чиркнув спичкой, зажёг огонь в печке.
  Прикрыв дверцу ненадолго, но услышав когда огонь загудел внутри снова открыл, наложил полную печку дров и закрыл её уже на задвижку.
  Выйдя наружу, занёс внутрь кусок льда, вырубленного тоже заранее в болотце неподалёку, разбил его топором на чурке и сложив всё в котелок, поставил кипятить воду для чая.
  Недолго полежав на нарах, отдышавшись поднялся, занёс внутрь большой кусок мяса, достав его из рюкзака.
  Ружьё повесил снаружи, на гвоздь под крышей.
  Острым ножом, с трудом нарезал мясо мёрзлыми ломтями и положил на закопченную сковороду.
  Взял с подоконника, тоже замёрзшую половинку луковицы и покрошил ее туда же. Потом с полки снял полотняный мешочек с серыми выступившими пятнами жира, достал из него кусок солёного сала, порезал длинными палочками в сковороду.
  Печка разгорелась и загудела мерно вздыхая, как паровозная топка; плита в центре заалела раскалённым металлом.
  Туда, на самый жар, он поставил сковороду, помешал содержимое и стал ждать...
  Чайник закипел, с шипением проливая капли горячей воды на раскаленную печь.
  Отлив немного кипятка в кружку, человек бросил туда оставшиеся на чурке льдинки и не выходя на мороз, тут же возле печки помыл руки и лицо, осторожно обрывая с усов остатки ледяных "вишен".
  На сковородке зашкворчало и такой вкусный запах разошёлся в согревающемся зимовье, что человеку зверски захотелось есть и он, несколько раз невольно сглотнул слюну.
  "О- о, как я их понимаю - подумал он о волках и может быть впервые за весь длинный вечер, улыбнулся.
  - Все-е-е, мы дети-и галактики-и...- замурлыкал он популярную песню и стал устраиваться поудобней.
  Снял, наконец, суконную куртку на ватном подкладке, душегрейку, расправил плечи, посидел неподвижно вороша волосы и уставившись в яркие точки огня, видимые сквозь круглые дырочки в дверце печки.
  Немного погодя. достал с полки мешок с сухарями, протёр нечистым полотенцем алюминиевую гнутую ложку, поставил сковороду с жаренной олениной на стол и принялся есть, аппетитно чавкая и хрустя сухариками. Дожёвывая и проглатывая очередной кусок мяса, нежного и ароматного, он бормотал по привычке: - Так жить можно - и немножко подумав, набив рот очередным куском мяса, прожёвывая, нечленораздельно добавил: - Ради такого момента стоит жить, мёрзнуть и надрываться!
  
  Через час зимовье нагрелось...
  Человек наелся, спрятал все припасы на полку, подальше от мышей. Сковороду с оставшимся недоеденным мясом вынес на улицу и прикрыв крышкой оставил под скатом крыши.
  Отойдя от избушки, постоял, поглядывая в невидимое небо, потирая свободной рукой зябнущие уши.
  Вернувшись в зимовье, достал из под нар толстые берёзовые поленья, положил их на тлеющие угли в печку.
  Расстелив на нарах остатки старого ватного одеяла, он разулся, потом развесил на верёвочках над печью влажные портянки и поставил сапоги в тепло, но подальше от раскаленных печных стенок.
  Не снимая носков, устало зевая, лёг.
  Похрустел суставами раскладываясь поудобнее и под мерное потрескивание разгорающихся дров задремал...
  Вскоре, ещё раз открыл глаза, потея, снял свитер, оставшись в несвежей футболке - безрукавке.
  Потом, вспомнив приподнялся, задул оплывающую от внешнего жара свечу и вздыхая, бормоча что-то нечленораздельное, уснул...
  
  ...Снаружи трещал мороз, и лопалась кора на деревьях. Было тихо и темно, а оттаявшее окошко зимовья чуть светилось изнутри, да из печной трубы домика изредка вылетали искры...
  
  ...Вожак увёл стаю от отстоя и давая отдых уставшим телам, волки вскоре легли, голодные и злые.
  Перед сном молодые волки грызлись между собой, отбивая место поближе к вожаку.
  Тот, как обычно, лёг на возвышении почти не оттаптываясь и беспокойно заснул, вспоминая звук ружейного выстрела и крик человека.
  Он уже решил утром идти обратно, к тому месту, где они на днях задрали лосёнка - волк вспомнил об оставшихся в тех местах двух лосях...
  
  ...Человеку снился сон...
  Он повёл детей, своих и соседских в лес, неподалеку от города, на берег водохранилища. Выйдя к заливу они долго купались в теплой прозрачной воде, загорали и бегали наперегонки.
  Потом, одевшись пошли дальше, потому что он обещал им показать ближнее зимовье.
  Когда перейдя болотистый ручей вошли в сосновый распадок, то на бугре около родничка, увидели на месте лесного домика чёрные угли.
  Кто-то сжёг зимовье ещё ранней весной, может быть ещё по снегу. Сделали это, скорее всего местные лесники, которые не любили, когда в их владениях, в лесном домике ночевали подростки.
  ...Но увидев пепелище, дети не огорчились, а он, в утешение им и себе быстро развёл костёр, вскипятил чай и вкусно накормил всех бутербродами с колбасой и сыром.
  Дети были маленькими и им нравилось просто сидеть у костра, подкладывать в него веточки иногда немного обжигая пальцы.
  Они весело и громко визжали от восторга, когда отец, бросив в костёр охапку сосновой хвои, поднял пламя костра высоко вверх...
  На обратном пути, он вырезал детям из "медвежьей" дудки трубки, сделал надрез на боку и когда сильно дунешь в открытую сторону, то раздавался громкий гуд-рёв, будто бычок мычит.
  Он назвал дудки рогом Олифанта и рассказал детям историю о рыцаре Ланселоте, который долго бился с сарацинами и когда изнемог, то затрубил в волшебный рог Олифанта и воины короля Артура услышали этот рог за много километров...
  Его черноглазая дочка Катя, ласкаясь к нему говорила: - Папа, откуда ты всё знаешь? Когда ты в хорошем настроении я тебя просто люблю. Очень, очень! Он рассмеялся.......... и проснулся.
  
  Печка прогорела. Было холодно, темно и страшно.
  Охотник встал, распрямил затекшую спину, дрожа от холода наложил в печку дров, подул на угли и увидев язычки пламени лизавшие поленья, снова лёг и засыпая, услышал гул разгорающейся печки...В следующий раз проснулся он рано и потянувшись, вспомнив вчерашний день, проурчал хрипло: - Эх, хорошо!
  Поднявшись, оделся и поставив подогревать вчерашнее мясо, выпил кружку крепкого вчерашнего чая.
  Когда завтрак был готов - поел с аппетитом. Подогретая оленина была ещё вкуснее, чем вчера.
  Силы от свежего мяса прибавилось значительно, и охотник заметно повеселел. Прибрав в зимовье, занёс несколько охапок дров, свалил их в угол, протёр стол старой газетой, кое-как помыл горячей водой сковороду и повесил её на гвоздь над столом.
  Потом обулся по настоящему, надел куртку, застегнулся на все пуговицы, ещё раз огляделся, поклонился на два дальних угла, проворчал: - С богом! - и толкнул дверь...
  
  Мороз начинал отступать. Было заметно теплее, чем вчера и в вершинах сосен тревожно гудел ветер...
  Подгоняемый попутным ветром, быстро шагая, охотник пошёл вниз, в распадок, выходящий к речке. Скоро он согрелся, размял ноги и мысли по протоптанной, накатанной колее заскользили в голове.
  "По пути загляну туда, где волки задавили лосёнка, посмотрю, приходили ли серые туда ещё раз...
  - Ну а потом двину на шоссе, а оттуда в город. Вечером смотришь, буду дома...".
  Он соскучился по детям и хотелось поскорее попасть в баню, выпарить из себя весь холод, который казалось, проник даже внутрь костей...
  
  ...Пройдя полями несколько километров, он нашел место где лежали остатки лосенка, осмотрелся, увидел следы колонка и лисьи строчки вокруг. Охотник подумал, что можно в следующий раз поставить здесь капканы.
  Поэтому он старался сильно не следить, снял рюкзак, поднялся на речной берег, присмотрел пушистую сосну и поставив ружье к стволу, стал стаскивать под дерево волчьи объедки: кости, голову, куски шкуры. Потом стал делать небольшую загородку из веток...
  Чтобы звери привыкли к незнакомому сооружению и не боялись его, нужно было время для привыкания...
  А загородочка нужна, чтобы ветер не заносил снегом капкана и чтобы зверь точно стал лапой на тарелочку капкана...
  Закончив приготовления, задумавшись постоял еще какое-то время, а перед тем как уходить, взглянул через речку, на поле.
  И ему показалось, что в просвете сосновых веток и густой хвои, там, на краю поля мелькнула серая тень!
  - Не может быть! - прошептал он и осторожно взял ружье из под дерева.
  Он вновь поднял глаза, отыскал хорошо видимый в просвет кусочек поля и снова, что-то вдруг двинулось там в кустах, на краю поля и охотник, с замиранием сердца разобрал силуэт крупного волка.
  "Не может быть!" - снова подумал он, поднимая ружье и прицеливаясь...
  Сердце колотилось! Руки дрожали и он, сдерживал дыхание опасаясь, что волк услышит стук сердца.
  Почти в истерике, охотник, ещё не веря своим глазам, нажал на спуск!
  Грянул гром выстрела, и наступила тишина. Ветер, налетая порывами раскачивал стволы и шумел в ветвях...
  
  ...Матерый стоял на краю поля, и вглядывался в противоположный берег реки, заросший сосняком. Он не решался выйти на чистое место. Что-то ему не нравилось здесь, сегодня. Он еще раз глянул в сторону высокой сосны на берегу и собрался уходить, уводить стаю из этого тревожного места.
  И тут грянул выстрел и вожак, в последний миг жизни, увидел вспышку выстрела, различил фигуру целившегося в него человека, увидел его прищуренный правый глаз... и умер, убитый казалось случайно попавшей в голову одной картечиной...
  
  ...После томительной паузы, время, как показалось человеку, понеслось вскачь. Серые тени на том берегу шарахнулись в сторону и вновь всё замерло.
  Так же гудел ветер, скрипела берёза на кромке берега и чуть слышно шуршала позёмка, струящаяся по поверхности реки.
  Охотник, перезарядив ружьё пошёл туда, где увидел силуэт волка.
  - Померещилось - ворчал он.
  Но уже подходя к ивняку знал, что убил волка-вожака...
  
  
  ...Я познакомился с Павловым - героем моего рассказа, в научно-исследовательском институте Земной Коры, где он работал в отделе гидрогеологии и занимался редкой темой: "Водные источники на дне глубоких озёр".
  Это был неразговорчивый, одетый в серый костюм с рубашкой без галстука, высокий бородатый человек с худым лицом и внимательными глазами.
  Он был в своих кругах известный человек, кандидат наук, сконструировал и сделал своими руками единственный в своём роде прибор для замера температуры придонных слоёв воды.
  Имел много публикаций и был приглашаем на важные научные конференции за границу. Жил Павлов в Академгородке, в девятиэтажке, в трёхкомнатной квартире...
  Мне поручили написать очерк в газету о светилах академической науки в нашем городе и хотя Павлов отнекивался и смеялся, я настоял на своём и побывав у него на работе, напросился к нему в гости домой, чтобы за чаем послушать рассказы о детстве, молодости и жизни вообще...
  
  Войдя в квартиру, я разделся, скинул башмаки в прихожей и по приглашению хозяина прошёл в гостиную.
  Первое, что я там увидел, была большая, необычного цвета, бело-серая голова оленя с крупными коричневыми полированными рогами, висевшая на стене. Один рог был почему-то сломан наполовину, а на втором не хватало двух отростков.
  Меня поразил цвет шерсти оленя и я невольно произнёс вслух: - Сивый!
  Павлов вскинул голову, внимательно посмотрел на меня и спросил: - А вы откуда знаете?
  Я замялся, стал объяснять, что читал Черкасова, что, есть такие светлые, почти белые звери...
  Объясняя, я перевёл взгляд на противоположную стену, где висела большая, хорошо выделанная шкура волка с лобастой головой, на которой, как живые, блестели глаза. Переводя взгляд с одной стены на другую, мне показалось даже, что чёрные, зло блестящие огоньками ярости глаза вожака, неотрывно были устремлены на гордую голову Сивого...
  
  ... Там, в гостях, я и услышал эту историю и стараясь ничего не забыть пересказал её вам...
  
  
   Сентябрь 1999 года. Лондон. Владимир Кабаков
  
   Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте "Русский Альбион": http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"