Кабаков Владимир Дмитриевич : другие произведения.

Жизнь и смерть вождей Революции. Повести

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Три повести - три судьбы вождей Революции! Сегодня нельзя забывать, что все мы сегодня, дети той, драматической и славной Революции!
  
  
  "Революция есть идеал, вооруженный мечом."
  Виктор Гюго
  
  
  
   Смерть Патриарха.
  
  
  
  "...10. и дал мне Господь две скрижали каменные, написанные перстом Божиим, а на них [написаны были] все слова, которые изрек вам Господь на горе из среды огня в день собрания.
  11. По окончании же сорока дней и сорока ночей дал мне Господь две скрижали каменные, скрижали завета,
  12. и сказал мне Господь: встань, пойди скорее отсюда, ибо развратился народ твой, который ты вывел из Египта; скоро уклонились они от пути, который Я заповедал им; они сделали себе литый истукан.
  13. И сказал мне Господь: [Я говорил тебе один и другой раз:] вижу Я народ сей, вот он народ жестоковыйный;
  14. не удерживай Меня, и Я истреблю их, и изглажу имя их из поднебесной, а от тебя произведу народ, который будет [больше,] сильнее и многочисленнее их.
  15. Я обратился и пошел с горы, гора же горела огнем; две скрижали завета были в обеих руках моих;
  16. и видел я, что вы согрешили против Господа, Бога вашего, сделали себе литого тельца, скоро уклонились от пути, которого [держаться] заповедал вам Господь;
  17. и взял я обе скрижали, и бросил их из обеих рук своих, и разбил их пред глазами вашими.
  18. И [вторично] повергшись пред Господом, молился я, как прежде, сорок дней и сорок ночей, хлеба не ел и воды не пил, за все грехи ваши, которыми вы согрешили, сделав зло в очах Господа [Бога вашего] и раздражив Его;
  19. ибо я страшился гнева и ярости, которыми Господь прогневался на вас и хотел погубить вас. И послушал меня Господь и на сей раз..."
  (Библия. Второзаконие. Глава 9.)
  
  
  ...Первого марта 1887 года, через шесть лет после убийства царя Александра Второго, группа молодых студентов решила убить его сына, царя Александра Третьего...
  
  Сумерки медленно спускались на обледенелую площадь перед громадой Исаакиевского собора. Студенты, продрогшие, промерзшие от промозглого тумана, но испытывающие внутреннее напряжение от волнующего ожидания предстоящего покушения, шумной толпой ввалились в трактир. Зябко потирая руки, они пили обжигающе горячий чай, когда в трактир, громыхая сапогами и сабельными ножнами вошли жандармы.
   - Господа, - обратился к студентам молодой, щеголеватый пристав, - вы арестованы! Прошу не сопротивляться и не усугублять своего положения...
  
  Тут же на них надели наручники и увезли в жандармское отделение. Один из заговорщиков уже несколько дней был под пристальным надзором сыщиков охранки, что и помогло арестовать всех участников заговора.
  Прождав до утра вестей о результатах покушения, но ничего не получив, Александр Ульянов ушел со своей квартиры и провел день у друга - соученика по факультету биологии.
  Вечером в дверь квартиры постучали. Пришли арестовывать...
  
   Мария Александровна, мать Александра, приехала в Петербург на седьмой день пути из Симбирска. По приезду, она написала прошение на имя царя с просьбой разрешить ей встречу с сыном. Александр Третий разрешил, написав на прошении резолюцию: "Я думаю можно разрешить свидание, чтобы мать могла увидеть, каков ее "прекрасный сын".
  Надо думать, Мария Александровна в прошении описала множество положительных качеств, обладателем которых был её сын Александр Ульянов.
  
  И действительно, Александр был замечательным молодым человеком: серьёзным, умным, правдивым. Он окончил симбирскую гимназию с золотой медалью, как, впрочем и его брат Владимир. Поступил в Петербургский Университет на биологическое отделение и первые годы вовсе не интересовался политикой. Большую часть времени он проводил над микроскопом и лишь последнее время увлекся чтением "Капитала" Карла Маркса. Участвуя в студенческих демонстрациях, которым яростно противостояла полиция, он вдруг осознал всю трагическую сущность самодержавия.
  И как всякий характерный, цельный человек, уже не мог делать вид, что судьба простого народа его не интересует. Со страстью молодости он окунулся в водоворот конспиративной деятельности и нашел свое место в студенческой боевой организации, поставившей целью убийство царя. Александр даже написал манифест на будущую смерть царя: "...Дух России жив и правда не забыта в сердцах её сыновей... В ....... 1887 года царь Александр Третий был казнен".
  
  Оставалось только проставить дату...
   Когда Мария Александровна увидела Александра в камере свиданий тюрьмы, она, не удержавшись, заплакала. Он похудел, его лицо заострилось и глаза лихорадочно блестели из-под густых бровей. Александр обнял мать.
  - Прости,- проговорил он дрогнувшим голосом, - я не мог иначе. Я не мог спокойно жить и учиться, зная о страданиях миллионов людей вокруг меня.
  - Но ведь это страшный Путь,- вытирая слезы платком, возразила Мария Александровна.
  Сын твердо ответил:
  - Другого пути нет!..
  
  
  
  ...Суд проходил в присутствии сенаторов. Полиция и жандармерия окружили здание суда, не впуская посторонних. Мария Александровна сидела с дочерью Анной и смотрела на пятнадцать подсудимых, которые обвинялись в самым страшном преступлении: попытке покушения на императора.
  В ходе судебного заседания Александр отказывался отвечать на вопросы, но услышав о смертной казни для всех участников заговора, в своем последнем слове, сказал:
  
  - Нашей целью было освобождение несчастных русских людей. Против... правления, которое подавляла и подавляет свободу, убивая любое стремление работать для процветания народа и его просвещения. Законным средством, единственным методом борьбы является - террор. Террор есть наш ответ на государственный терроризм. Это единственная возможность уничтожения деспотизма и получения народом политических свобод...
   Заканчивая свою короткую речь, Александр сказал, обращаясь к товарищам, сидящим позади него:
  - Я не боюсь смерти, потому что нет смерти почетнее, чем смерть за общественное благо!
  
  - Как хорошо Саша говорит, - шептала Мария Александровна дочери.
  Её глаза загорелись. Её сын, обычно молчаливый и сосредоточенный, вдруг проявил себя как оратор и вожак. Во время допросов и суда он, спасая друзей, старался всю вину взять на себя. А ведь он даже не был в числе метальщиков бомб. Он был химиком, ученым, который делал бомбы, как Кибальчич делал это для народовольцев...
  
  Наступило утро восьмого мая 1887 года. Прохладный ясный рассвет проник в камеру через окно, к снаружи прикрытое козырьком. Александр не спал всю ночь, ходил по камере и вспоминал Симбирск, высокий берег Волги, безбрежную степь за рекой, спокойное течение громадной реки...
  
  "Жизнь прекрасна, нет слов, - думал он, - но ведь я биолог и знаю, что все погибнет сменяясь и обновляясь. Умру и я. Рано или поздно - это уже не имеет значения. И на смену придут другие борцы, которые будут знать как бороться и победить тиранию. Я прожил короткую жизнь. Но грусть умирания надо перебороть надеждами на возрождение Отчизны"...
  
   В коридоре звякнули ключи, раздались шаги и приглушенный разговор.
  "Это за мной" - подумал Александр и, надев тюремный халат, застегнул его на все пуговицы...
  Вошел караул во главе с офицером.
  - Собирайтесь - коротко приказал он и сердито уколов глазами, отвернулся. Солдаты с винтовками, поблескивая штыками, стояли полукругом у входа в камеру. Рыжеватый, худой солдатик что посмелее, искоса заглядывал в камеру, рассматривал приговоренного и думал:
  "Поеду в деревню, в отпуск, будет что рассказать - солдатик зевнул украдкой - а он и на злодея - то не похож, хотя сам наверное из чувашей или из татар. Глаза-то вон какие узкие... И бледный... Боится значить умирать то..."
  
  Ульянова повели на плац, где уже ждали другие приговорённые и рота конвоя. Александр шел и вдыхал полной грудью свежий, тепло-влажный весенний ароматный воздух. На востоке разлилась уже светлая заря, оттесняя серую мглу к западу.
  "Тяжело умирать весной - подумал он серьёзно и грустно вглядываясь в фигуры товарищей. Лица их желты и словно немного помяты после бессонной ночи. Глаза из тёмных впадин подбровий глядели тревожно и испуганно.
  Вдруг загремели барабаны и все вздрогнули.
  
  "Как в страшном, нереальном сне" - отметил Александр, и стал вслушиваться в приговор, который зачитывал незнакомый, рослый полковник в золотых эполетах. Несмотря на представительный, бравый вид, голос его при чтении дрожал от волнения и прерывался, когда полковник в сумраке рассвета вглядывался напряжённо в неясный текст...
  
  - ...Приговорены к смертной казни через повешение... - наконец закончил он.
  Вновь зарокотали барабаны и в этот момент порыв ветра перелетев через стену, пронёсся по двору, пошевелил полами солдатских шинелей, раскачал верёвки виселиц над невысоким помостом. Крупный, сильный студент стоящий первым в ряду приговорённых, вдруг грузно упал, повалился в обморок. Засуетились конвойные. Доктор, дрожащими руками совал упавшему под нос какую-то склянку.
  
   "Чудовища, - думал Александр, и гневно сжал кулаки, - И эта орава вооруженных людей против нас, безоружных, отчаявшихся... Нет! Всё правильно! Те, кто управляет этим, кто стоит во главе, кто благословляет все это - достойны смерти!.."
  
   Вдруг из-за спин солдат быстро вышел священник в тёмной длинной рясе, с серебряным крестом в руке. "Целуйте и Господь вас помилует - бормотал он несмело, переминаясь с ноги на ногу и протягивая крест в сторону Александра. Тот сердито глянул на священника и твёрдым голосом произнёс: "Не надо! Ну, зачем вы!"
   Священник стушевался, застеснялся и почему-то шепотом попросил полковника: "Ради бога, отпустите, не могу" - видно было, что он здесь впервые и всё происходящее его пугает...
  
  Не слушая, полковник поднял руку. Загремели барабаны. Палач в теплой поддёвке, в брюках, заправленных в начищенные, хромовые сапоги, приземистый, круглолицый, с отвислыми, бритыми щеками, картинно, в развалку подошел к первому приговорённому, лицо которого в этот момент побелело. Силясь что-то проговорить, он только мычал и отшатывался. Помощник палача, вынырнув откуда-то из-за спины, обхватил арестанта сзади, прижав руки. Палач ловко, привычно надел на голову осужденного полотняный мешок, а помощник связал руки за спиной...
  Словно оглушённый, приговорённый не сопротивлялся.
  
   Палач, сильной рукой ухватил несчастного за локоть и повлек к виселице. Александр вглядывался в происходящее, сердце заколотилось и в голове мелькнула злая мысль: "Животные!"
  Загремели барабаны... Палач выбил подставку из-под ног и умирающий извиваясь, закачался, но вскоре тело обмякло и он повис неподвижно...
  
   Пока читали приговор, пока откачивали упавшего в обморок, свет залил округу и стали видны отдельные кирпичи в кладке стены, мрачная тюрьма с решетками на окнах, серые облака медленно плывущие по небу от горизонта...
  
  Александр был последним в строю приговорённых. Когда к нему подошёл палач, он словно в тумане увидел его бесцветные глаза, зло глянувшие из-под густых бровей, почувствовал тошнотворный запах водки и чеснока. Когда палач одел ему на голову мешок и связывал руки, он не удержался и произнес: "Скотина!".
  Палач дернул его посильней и Александру захотелось сопротивляться, проявить себя, но усилием воли он сдержался...
  "Все там будем" - повторил он поговорку, которую часто слышал от их дворника в Симбирске. Мешок мешал дышать полной грудью и он, уже не сдерживаясь, произнёс: "Да быстрее...". Александр не успел закончить...
  
  Тело, потеряв опору, повисло, шейные позвонки хрустнули, волна боли и яркого света залила сознание и Александр Ульянов, судорожно пытаясь протолкнуть воздух сквозь охваченное петлей горло, конвульсивно задергался и безмолвно затих...
  
   "Целая гирлянда - пробормотал полковник, глядя на тела повешенных, особенно отчетливо видимых на фоне яркого весеннего дня. Он поморщился и зябко передёрнул плечами. Все присутствующие зашевелились, задвигались, заговорили полушепотом. Резкие команды нарушили тишину утра и солдаты, гремя оружием и топая сапогами, строем двинулись к выходу с тюремного плаца.
  Худой солдатик, часто оглядываясь, уходил за ворота, видел повешенных и ему вдруг стало страшно. Он перекрестился украдкой и подумал, "Ведь только что были живые, а сейчас уже как большие куклы без голов" - мешки скрывали лица и головы. Его губы невольно шептали "Спаси и сохрани..."
  
  
  
  ...Император Всея Руси Александр Третий сидел за своим рабочим столом в кабинете Зимнего Дворца и читал показания террористов, схваченных в начале марта. Сквозь зашторенные окна кабинета прорывался луч яркого весеннего солнца и, высвечивая пылинки в воздухе, пересекал комнату поперёк. Когда царь поднял голову от бумаг, луч солнца отразился в его орехового цвета глазах. Мотнув головой, он резко встал, прошелся по кабинету взад и вперед неся свое мощное тело атлета легко и уверенно. Потом опять сел, и кресло заскрипело под его семипудовым весом...
  
  Террорист Александр Ульянов, выступая на суде, говорил: "Я несу моральную и интеллектуальную ответственность за подготовку покушения и отдавал этому все свои знания и способности". Царь подчеркнул эту фразу и написал, удивительно несоответствующим его виду, неловким почерком: "Эта твердость даже трогательна". А потом вслух произнес: - Но правильно, что повесили!
  Отложив ручку, Александр откинулся на спинку кресла и ушел в воспоминания о событиях пятилетней давности...
  
  ... "Тогда, после убийства отца, все были шокированы, испуганы, растеряны. Победоносцев писал ему в одном из писем: "Проверяйте все запоры на всех дверях, когда вы ложитесь спать. Проверяйте, не обрезаны ли провода на сигнально-тревожных звонках..."
  Александр Александрович криво усмехнулся, погладил привычным жестом бороду: "Кто-то, тогда советовал помиловать террористов, но я был за повешение, что впоследствии оказалось очень правильным."
   Царь вспомнил утро той казни...
  
  Была, как и сейчас, ранняя весна, морозное утро. Колотый лед и снег высокими кучами лежали вдоль дороги. Две телеги с осужденными, которых было всего только пять - казнь беременной приговорённой женщины отложили - двигались посреди зевак настроенных против цареубийц.
  На первой телеге ехала маленькая Софья Перовская, испуганный до полуобморочного состояния молодой Рысаков и гордый, ничего не боящийся Желябов. На второй - спокойный, сосредоточенный Кибальчич, рядом - силящийся порвать ремни и освободиться Михаилов. Гремели барабаны, шли войска - боялись, что оставшиеся на воле террористы попытаются отбить своих товарищей. Но предатели очевидно выдали всех. Хотя Желябов на суде говорил о множестве исполнителей, ссылаясь на то, что это первая удачная попытка...
  
  Царь встал, заходил по кабинету чуть поскрипывая сапогами. Мысли продолжали свой привычный бег: "Казалось, что все кончилось. А тут вдруг эти... А этот Ульянов, говорят из семьи порядочных служащих. Сын статского советника. Да и остальные почти все из дворян. Как так получается?"
   Царь вздохнул: "Ничего не остается, как казнить. На силу - силой..."
  В кабинет постучали и вошел сын Николай - девятнадцатилетний юноша, робкий, застенчивый:
  - Папа, мы собираемся в Царское Село,- сообщил спросил разрешения сын. - Мы хотим в лаун-теннис поиграть.
  - Поезжайте, - махнул рукой отец.
  Сын тихо вышел.
  - Наследник, - коротко констатировал царь и подумал: "Слаб и нежен, как девчонка".
  
  
  
  ...Владимир Ульянов теперь каждое утро ждал, когда откроется аптека в которой продавались газеты. Девятого мая придя домой, он отрыл её на последней странице, где печатались объявления и со слезами на глазах прочел: "Заговорщики казнены" и увидел имя Александр... Бросив газету на пол, он заплакал и, размахивая руками закричал:
  - Я им отомщу за эту смерть! Я клянусь!
  
  
  
  ...16 июля 1918 года в Екатеринбурге, в доме купца Ипатьева был казнен царь Николай Второй (Романов) вместе с женой и пятью детьми. Первоначальный план суда над самодержцем в Москве был отменен, ввиду надвигающейся опасности окружения Екатеринбурга бело-чехами. Смертный приговор Уральского Совета был приведен в исполнение...
  
  
  
  ...После отречения от престола в марте 1917 года, бывший царь, а ныне гражданин Николай Романов поселился в Царском Селе, под охраной приставленной решением Временного правительств.
  В это время, Николай вдруг почувствовал необычайное облегчение. Ему нравилась обычная мещанская жизнь в кругу семьи, когда не надо было никуда торопиться или мучительно думать, принимая непростые решения. Не надо было ничего решать, зная, что за каждым решением стоят судьбы, а часто и жизни тысяч и тысяч людей. Громадная тяжесть ответственности свалилась с его плеч. Он играл с детьми в домино, читал им вслух "Графа Монтекристо", копался в саду, молился и спал так тихо и спокойно, как никогда прежде. Однако, в глубине души знал, что за все уже содеянное придется отвечать, отвечать не перед Богом, а перед людьми и не на том свете, а на этом.
  
  В середине августа, когда в Петербурге стало неспокойно, его, вместе с семьей и небольшой свитой: адъютантами, поварами, парикмахером и даже двумя спаниелями, перевезли в Тобольск. В октябре 1917 года произошла Пролетарская Революция. Спокойно прожив некоторое время в Тобольске, по решению Уральского совета царь и царица, а затем и их дети были перевезены в Екатеринбург.
  По дороге они проезжали село Покровское, родом из которого был "друг семьи" Распутин. Они видели его дом и лица его детей в окошках этого дома... Так в последний раз пересеклись пути судеб трех человек, которые ещё так недавно определяли жизнь Российской Империи...
  
  Проехали Покровское, но Аликс долго ещё сидела неподвижно, глядя прямо перед собой и с грустью вспоминала Старца.
   "Вот и снова встретились - думала она, смахивая набежавшую слезу, - Он ведь нас предупреждал, что когда он умрет, то на нас обрушаться несчастья, но пока он жив и молиться за нас - все будет хорошо... Она вглядывалась в покосившиеся, бревенчатые дома Покровского...
  - А какие безобразные и бедные эти русские дома, эти русские деревни, эти русские поля...
  - И неужели Григорий, - она смущенно улыбнулась и поправилась - неужели Старец здесь родился, здесь вырастал?
  - А в молодости он наверное, был особенно силён и красив" - она вновь смущённо улыбнулась и вздохнула, вспоминая зелёные необычные глаза, пристальный взгляд, широкие плечи под рясой, крупные, жилистые руки с широкими ладонями.
  
  Она вспомнила тот день, когда узнала, что Старец не ночевал дома и на следующий день тоже не появился. Тогда сердце её стукнуло и забилось быстро - быстро.
  "Убили! Негодяи! Подлецы! - пронеслось в голове. Она тогда позвонила Горемыкину и потребовала найти старца, иначе...
  
   "Как они его все ненавидели, как клеветали на него, говорили, что он развратник!.."
  Да! Он нравился женщинам. Она это знала, потому что тоже была женщина. Когда он в первый раз коснулся её плеча своей тяжелой ладонью, её словно электричеством ударило и она, сдерживая дыхание постаралась быстро уйти. В нём была необычайная сила благодаря которой, он останавливал боль и кровотечение у наследника, тогда как врачи ничего не могли поделать...
  Да, она знала, что Старец её ровесник, знала, что он тоже любит женщин, потому что иногда перехватывала его напряжённый, оценивающий взгляд.
  
  Аликс перекрестилась, незаметно вытерла влажные глаза платочком.
  "Но зато дети, дочки, все носят медальон с его молитвами и его портретом. И это охраняет их от несчастий и болезней, как и говорил Старец. Боже мой! Как тоскливо и одиноко было мне даже рядом с Ники, пока не появился Старец с его молитвами, любовью и поддержкой для меня, Ники и Бэби..."
  Аликс отвлеклась от тяжелых воспоминаний, потому что наступило время обеда...
  
  
  
  В Екатеринбурге, царскую семью поселили в доме купца Ипатьева. Охрану осуществляли революционные войска.
  Был конец апреля. За высокой оградой цвела ароматная черемуха и теплый ветер овевал грустное лицо царя, который в ожидании детей - они приехали только через месяц - обсуждал с Аликс предположение, что его могут вывезти в Москву, чтобы подписать мирный договор с Германией. В виду полной изоляции от окружающих, царь ничего не знал о происходящем в России и мире и его предположения были наивными до нелепости.
  Опасаясь заговора монархистов, охрана ужесточила режим и даже в туалет царица и царевич ходили под охраной...
   В эти дни Николай впервые прочел роман Л.Н. Толстого "Война и мир", который вызвал в душе царя глубокий отзыв и заставил задуматься о превратностях истории.
  В тоже время судьба самого царя двигалась к своей трагической развязке...
  
  
  
  ...Лето проходило монотонно и потому быстро. Каждый день казался Николаю вечностью, но в итоге проскочил май, июнь, наступил июль. Еда становилась все хуже, охрана все строже и грубее...
  
  Николай Романов лежал в постели. Поднялась температура. Болела спина и ноги. "Боже мой, - думал он, - как быстро и неотвратимо наступает старость".
  Через стену, Николай услышал, как пробежала из комнаты в комнату дочка Анастасия.
  - В безик, в безик играть - приглашала она сестёр.
  "Бедные девочки - грустно улыбнулся Николай. Он вдруг вспомнил отца, его мощную фигуру, спокойное, уверенное выражение на круглом, большелобом лице. "А ведь я уже перерос Папа - вдруг кольнула мысль. "Ведь он умер, когда ему было всего сорок девять. А мне уже пятьдесят один". Николай задумался...
  
  - Ники!- вошла на секунду Аликс- ты будешь с нами играть в карты?
  - Нет, дорогая. У меня сегодня все болит. Я лучше полежу, почитаю... Салтыков так умно, интересно пишет.
  Они говорили по-английски. Аликс, целуя Николая, прошептала: "Потерпи дорогой. Думаю, что кузен Джордж нас скоро освободит. И потом эти письма. В них же говориться, что нас не бросят на произвол судьбы наши сторонники".
  В дверь заглянула Анастасия, сверкнув чёрными, как смородина глазами: - Мама! Мы ждём!
  - Иду, иду - уже полным голосом проговорила Александра Фёдоровна и осторожно прикрыла дверь.
  Николай Александрович слабо улыбнулся, лёг поудобнее на правый бок, подложил правую ладонь под щеку и задремал...
  Проснувшись на мгновение через какое-то время, он окинул комнату бессознательным взглядом, вытер вспотевшее лицо большим носовым платком, перекрестился привычным, автоматическим жестом и снова закрыл глаза...
  
  Во сне ему привиделся Зимний дворец, их с Аликс спальня, открытые настежь окна, летний, жаркий день на улице. Он готовился к встрече с французским президентом Пуанкаре, торопился одевая мундир и вдруг обнаружил, что сапоги, которые ему принёс камердинер, вовсе не от этого мундира.
  Он рассердился, обругал старика-камердинера который, покрывшись красными пятнами от волнения, бегал куда-то, но нужных сапог не мог найти. Вошла Аликс и капризным голосом сказала:
  - Ты, Ники распустил всех! И здесь, во дворце, и в Думе, и в правительстве. Наш Друг советует быть строже...
  Огорчённый Николай промолчал...
  И проснулся. Была уже ночь и Аликс сидя на кровати, в темноте расчёсывала волосы...
  
  
  
  ...Юровского била крупная дрожь. Сегодня, на рассвете, он проснулся и уже не мог заснуть. Он думал о себе, о Николае, о гордой, ещё не старой и красивой императрице, о их детях выросших в роскоши самых богатых дворцов мира, а сегодня живущих здесь, среди грубых охранников. Эти мужики, у себя в караулке, гогочут над непристойными шутками в их адрес, бабника и волокиты Семёна.
  
  Одевшись, он сел за стол налил себе холодного чая и пил маленькими глотками, продолжая мечтать: "Великий день! Сегодня может быть решается судьба мира и вселенной. Совсем ещё недавно недоступный император всея Руси, царь Польши, князь Финляндский и тому подобное, падёт от моей руки!".
  
  Юровский вдруг вспомнил 1913 год. Празднование трёхсотлетия дома Романовых, пышные торжества, крупные фотографии императорской семьи во всех газетах мира, миллионные толпы русских людей, на коленях славят великого властителя...
  "Как могло случиться, что через четыре года, его, царя Николая Второго, его очаровательную жену Александрин и даже их детей, те же миллионы русских людей ненавидели и презирали - все - от великих князей до лапотников-мужиков?!
   И вот сегодня ночью, придёт расплата за столетия унижений и издевательств, рабства и роскоши!!!"
   В голове Юровского всё помутилось. Он не мог усидеть на месте, вскочил, сделал несколько разминающих упражнений по системе Миллера, затем, тяжело дыша оделся в форму, обул сапоги и вышел на улицу. Уже давно рассвело, но большой дом бывшего инженера Ипатьева был ещё тих и, казался необитаемым.
   "Они там спят. Вчера говорят до поздно играли в карты, смеялись. А сегодня придёт час возмездия и я покончу - он резко выдохнул - покончу раз и навсегда с ненавистной тиранией, которая душила и убивала все живое!" Во рту от волнения пересохло.
  - Тиран должен умереть! Тирания должна быть уничтожена! - шептал он, взволнованно шагая по деревянному тротуару вдоль караульного помещения - туда и назад, туда и назад!
  - Нет! Это судьба! Я должен убить российского императора!!!"
  
   ...В ночь на 17 июля, царская семья была разбужена после полуночи. Приказано было одеться и спуститься в подвальную комнату. Объяснялось это тем, что город обстреливают чехи и в верхние этажи могут попасть снаряды. Всего в подвальной комнате набралось, вместе с прислугой одиннадцать человек и спаниель Король Чарльз - любимец всей семьи.
  Через некоторое время в комнату вошли одиннадцать вооруженных охранников, во главе с начальником местного Чека Яковом Юровским. Это был фанатик революции, строгий, честный, но недалекий человек, помешанный на социальной справедливости. Побледнев, взволнованным голосом, Юровский зачитал приказ о расстреле царской семьи.
  
  Николай, ничего не поняв, все переспрашивал: - Что? Что?..
  ...Юровский выстрелил первым из своего кольта в Николая и убил его наповал. К Юровскому присоединились и другие члены расстрельной команды. Комната наполнилась пороховым дымом и стонами раненных. Пули, визжа, отскакивали от бетонных стен подвала, добивая свои жертвы. Все было закончено в несколько минут...
  
  Семья Романовых, которую Ленин считал опасной и называл не иначе как "живым знаменем контрреволюции", перестала существовать...
  Месть совершилась...
  
  19 июля в газете "Известия" было опубликовано сообщение о смерти царя и о том, что его семья находится в безопасном месте. Это сообщение никого не удивило и не потрясло, кроме самых отъявленных монархистов. В происходящем историческом катаклизме жизнь и смерть Николая Второго - императора Всея Руси - уже воспринималась как жизнь и смерть частного лица, которых в эти переломные времена гибло сотни и тысячи.
  
  
  
  ...Лето 1918 года. Советская Россия во главе с Лениным существовала уже около года, но положение в стране было крайне тяжелым. Голод, эпидемии, разруха, интервенция немцев и бывших союзников. Белогвардейцы на Юге, Юденич на Северо-западе, Колчак в Сибири, бесконечные заговоры социалистов-революционеров и анархистов...
  
  И все-таки Советы держались. Ленин руководил, вдохновлял, советовал, приказывал. После Брест-Литовского договора, партию большевиков будоражило. Члены левого крыла партии, чтобы избежать позорного мира с Германией, собрались арестовать Ленина и отстранить его от власти. Бухарин через двадцать лет признался в этом малодушии...
  Можно говорить, что благодаря упорству Ленина, его умению противостоять мнению большинства, противодействовать обстоятельствам, помогли Советам выжить...
  
  ... Ленин приехал на митинг в открытом автомобиле. Ораторы говорили о голоде, о тифе, о приближающейся зиме, об отсутствии продовольствия. Рабочие реагировали на слова выступавших либо ропотом, либо громкими криками и хлопаньем в ладоши. Много было молодых задорных лиц в сдвинутых на затылки грязных картузах, сильных, сердитых и даже яростных.
  Чуть в стороне от всех сидела женщина в черном и внимательно слушала ораторов. Она, одну за другой курила папиросы.
  Ленин прошел в зал, подошел к сцене, снял плащ и кепку, под аплодисменты рабочих поднялся на трибуну и начал говорить. Он сразу заметил сидевшую в стороне женщину и подумал, что где-то её видел...
  
   Он говорил о трудностях отстаивания и укрепления рабочей власти, о многочисленных врагах, пытающихся уничтожить завоевания революции, о дисциплине и организованности рабочего класса:
  
   - После победоносного завершения революции, мы, впервые в мире, строим государство диктатуры рабочих и крестьян. Тысячелетнее российское рабство, наконец, свергнуто и мы теперь сами ответственны за наш выбор, за наши действия. Голод и разруха оттолкнули от нас даже бывших союзников, а неудачные претенденты на власть, эсеры и меньшевики плетут заговоры, надеясь с помощью мировой буржуазии утопить в крови Советскую Россию. Но это им не удастся! Нелегко было завоевать власть, но теперь, когда рабочие у власти, никто не сможет снова загнать их в старое рабство...
  
   Грянули аплодисменты и Ленин, взглянув на женщину увидел, что она продолжает курить, нервно выпуская дым изо рта. "Ну, где я её мог видеть?" - спрашивал он сам у себя. Надев плащ и сжав в руке кепку, Ленин направился к выходу, сопровождаемый большой толпой рабочих. Он не видел, как чуть раньше женщина также поднялась со своего места и вышла во двор, где Ленина ждал автомобиль. Выходя из цеха завода, Ленин столкнулся с этой женщиной...
  Не отрывая встревоженного взгляда от его лица, она спросила: "А как вы думаете, что надо делать..." Ленин на ходу повернулся к ней слушая вопрос и почти остановился, взявшись за дверцу автомобиля. Женщина вынула пистолет из внутреннего кармана длинного пальто, сделала несколько шагов к нему и трижды выстрелила.
  
   - Они убили Ленина! Они его убили! - закричал кто-то пронзительно за спиной упавшего на землю Ленина.
  Из здания выбегали все новые и новые взволнованные люди. Один из охранников Ленина, выскочив из автомобиля через борт, подбежав к стрелявшей женщине, схватил её за руку, вырвал пистолет.
  - Она! Она убила Ильича! - кричали в толпе и масса людей надвинулась на террористку - хотела разорвать на части его убийцу.
  
  - Не сметь! Не трогать! - скомандовал начальник охраны, - Окружить её плотным кольцом! Нам нужно допросить её и выявить сообщников!
  Охрана бросилась поднимать Ленина, но он пришел в себя и шатаясь, поднялся сам.
   - Срочно едем домой. - тихо проговорил он.
  Охранники помогли ему сесть и машина на самой большой скорости, которую мог развить автомобиль, понеслась в Кремль.
  Сидя в машине, Ленин, сквозь подступающую дурноту задавал себе один и тот же вопрос: "Почему она стреляла в меня? Почему?"
  
  В него попали две пули. Одна пробила шею, а другая, попав в плечо сломала ключицу и пробив легкое, застряла внутри. Ленин ощупывал шею и плечо. Руки у него были в крови и он чувствовал, как кровь, пульсируя текла из ран на грудь под рубашку. Потом он потерял сознание и остановив машину, шофер, под нервные крики охраны долго искал аптечку. Ильичу дали понюхать нашатыря и он пришел в себя. Автомобиль помчался дальше, а Ленин, бледный и взволнованный все повторял: "Почему? Почему?"
  
   Через охраняемые часовыми ворота, въехали в Кремль. Ленин немного успокоился, а когда машина остановилась у подъезда дома, в котором он жил, произнес:
  - Я сам дойду. Только снимите пальто, так будет удобнее.
  Пальто сняли, поддерживая, помогли подняться на третий этаж. Несмотря на сильную боль и большую потерю крови Ленин шел сам и стиснув зубы молчал, не жаловался...
  
  
  ... Арестованную женщину доставили на Лубянку. Она сама призналась в попытке убийства и написала признание: "Мое имя Фанни Каплан. Сегодня я убила Ленина. Я сделала это сама. Я не скажу, где достала пистолет и не скажу, где и кто... Я давно решила убить Ленина, потому что считаю его предавшим Революцию... Я была в ссылке, в Акатуе, в Сибири, за участие в покушении на представителей царской власти в Киеве...
  Я по суду получила одиннадцать лет каторжных работ. После Революции была освобождена.
  Я сторонник Конституционной Ассамблеи. Мои родители в Соединенных Штатах, куда эмигрировали в 1911 году. Я имею четырех братьев и двух сестер. Все они рабочие. Я получила домашнее воспитание... Я убила Ленина..."
   В этот же день, в Петрограде, молодой студент застрелил начальника Петроградского Чека Урицкого...
  
   Ленин поправлялся быстро. Ему не стали доставать пулю, которая застряла в теле...
  - Но каковы?! - возмущался он, прохаживаясь по своей темной, тесной квартирке в Кремле.
  - Ведь они хотели меня убить зная, что положение и без того тяжелое. Они надеялись уничтожить таким образом Советскую Россию! Это еще раз доказывает правоту лозунга: - "Кто не с нами, тот против нас"!
  
   Выздоравливая, Ленин с головой ушел в работу. В октябре Революция отметила свою первую годовщину праздничными шествиями и митингами. На фронтах гражданской войны дела были так плохи, что многие уже не верили в наступление следующей годовщины.
  Летом этого же года в Екатеринбурге, местные чекисты во главе с Юровским, по постановлению губернского комитета, расстреляли царя Николая Второго и его семью.
  
  
  
  ...Ленин часто вспоминал повешенного брата Александра. "Странно разворачивается история!" - размышлял он, сидя глубокой ночью у себя в кабинете. Отвлекшись от правки текста статьи о "красном терроре" Ленин встал с кресла, походил вдоль комнаты щупая рубцы от пулевых ранений на шее и плече.
  "Саша погиб в трагической борьбе с окостеневшей монархией и я обрадовался, когда узнал, что последний русский царь и его наследники расстреляны... И думал ли царь Николай Второй - самодержец всея Руси, что когда-нибудь окончит свою жизнь так и в таком месте?
  Думал ли Саша, когда петля захлестнула шею, что через тридцать лет и следа не останется от тех, против кого он так героически и безнадежно боролся?"
  
  Владимир Ильич подошел к столу, отхлебнул несколько глотков остывшего чая, зевнул и глянул на часы: "Шестой час утра, а на улице еще темно. Надо идти немного поспать. Завтра тяжелый день". Он тихо засмеялся и поправился: - Уже сегодня...
  
   Ленин работал много и напряженно. Рабочий день начинался в одиннадцать часов утра и продолжался иногда до шести часов утра следующего дня. Спал Ильич мало, вставал обычно в десять часов и от недосыпа, постоянно тёр глаза ладонью. В одиннадцать садился за свой рабочий стол и читал газеты. Потом совещания, конференции, встречи и поездки расписанные на многие месяцы вперед.
  Ровно в пять, Владимир Ильич уходил домой обедать и приучил всю семью обедать в это время. Однако даже за обедом он часто отрывался на срочные телефонные звонки. В семь часов вечера возвращался в свой кабинет и продолжал работать.
  Когда совещания Совнаркома заканчивались далеко за полночь, что было в порядке вещей, он шел домой пешком, дышал ночным воздухом, потом опять работал у себя в кабинете...
   Как председатель Совнаркома, Ленин четко вел все заседания. Выступавшим, даже по самым важным вопросам отводилось десять минут. По текущим вопросам и обычным сообщениям - одна минута. Ключевые моменты в решениях принимаемых Совнаркомом, Ленин подчеркивал горизонтальной чертой, а само решение отчеркивал вертикальной линией. В самые напряженные моменты дискуссии, Ленин вдруг весело и остроумно шутил и общий смех разряжал обстановку, помогал вновь сосредоточиться...
   Курить на совещаниях запрещалось и курильщики по очереди выходили из-за стола и делали несколько затяжек под вентиляционной трубой в углу зала заседания. Иногда курильщиков выстраивалась длинная очередь и тогда Ленин просил всех занять свои места. Все беспрекословно повиновались...
  
  1919 и 1920 годы прошли под знаком борьбы за выживание Советской России. Голод, холод, болезни, детская смертность, Гражданская война - поставили страну на грань разрушения. Однако Белая гвардия была побеждена, интервенция союзников окончилась позорным бегством и Советская Россия приступила к строительству новой жизни в мирных условиях.
  
  Экономика, финансы, сельское хозяйство - все было в запустении и разрухе и Ленин, мучительно думая о возможностях быстрого восстановления нормальной жизни пришел к выводу, что эпоха Военного коммунизма закончилась. НЭП - как новая экономическая политика были ответом на Кронштадтский мятеж и на крестьянские восстания в Поволжье!
  На 10-м съезде партии был провозглашен переход к Новой Экономической Политике, которая вновь разрешила частную торговлю, предпринимательство и частную собственность, однако под контролем Советского государства. Это был компромисс, но без него Революция могла бы погибнуть...
  
  В конце 1921 года здоровье Ленина пошатнулось. Иногда, во время работы он на несколько минут почти терял сознание и потом долго приходил в себя. После, были бессонница и частые головные боли. Иногда головокружения заставляли его останавливаться на ходу, держаться за что-нибудь чтобы не упасть...
  В конце декабря он уехал в Горки и писал оттуда в Совнарком: "Вопреки ожидаемому результату моя бессонница становится постоянной и может быть я не смогу присутствовать на очередном съезде партии и съезде Советов"...
  
   Ленин предчувствовал приближение смерти. Он как-то пожаловался Надежде Константиновне, что ожидает резкого ухудшения здоровья:
  - Я думаю, что меня хватит удар и потом парализует, - посмеиваясь, констатировал он однажды и на возражения Крупской, ответил: - Я прожил трудную и большую жизнь и знаю, что за все придется платить...
   Про себя же подумал: "Надо писать завещание... - Но кому передать то, что никак кроме как через личный опыт не передается. Троцкий талантлив, но так самоуверен, что при первых же трудностях от него все отвернутся. Ведь у него "Я" везде на первом месте.
   Сталин? Тут прямо противоположная ситуация. Супер альтруист. А в жизни так нельзя! Нельзя мерить других своими мерками. Я знаю, что он мне предан, как апостолы были преданы Христу. Даже больше. Ведь узнай он, что я не Сын Бога, он будет кричать - "Распни его!" - громче всех. В нем есть эта религиозная закваска, это царствие коммунистическое не от мира сего!".
  
  В начале весны 1922 года лучшие доктора Советской России и Германии обследовали Ленина и не нашли никаких органических повреждений нервной системы. Пришли к выводу, что окисление металла отравляет кровь. В конце апреля, после удачной операции была извлечена одна из пуль, выпущенных из пистолета Фанни Каплан.
  Но здоровье Ленина заметно не улучшилось. В начале мая, когда зацвела черемуха и волны первого весеннего тепла хлынули на Россию, с Лениным случился первый удар...
   За короткое время были парализованы левая рука и нога и Ильич потерял дар речи. Несколько недель он не мог говорить и двигаться. Вдобавок начались приступы депрессии, после которых он чувствовал себя отвратительно, просил докторов честно сказать ему, когда готовиться к смерти...
  
   В это время, в очередной раз в Горки приехал Сталин. На прошедшем партийном съезде, по предложению Зиновьева, Сталин был избран Генеральным Секретарём Центрального Комитета, что позволило ему быть в курсе партийной жизни, государственного строительства и влиять на то и другое, в соответствии со своими принципами и понятиями.
  
   Было начало лета. Подъезжая к Горкам, Сталин любовался молодой и яркой зеленью вокруг, вдыхал аромат сельского воздуха и удивлялся тишине, разлитой над просторами полей и перелесков. Подъехав к центральному входу усадьбы, он сразу в дом не пошел, а проверил выставленную по периметру охрану. Потом, разогревшись от ходьбы, расстегнув китель и сняв фуражку, вошёл в полутемные комнаты и сразу прошел на половину врачей. Дежурный врач, узнав Сталина, вежливо поздоровался и стал объяснять: - Ленин чувствует себя лучше, однако плохо выполняет предписания врачей, пытается работать...
  - Вы ведь знаете, что для Владимира Ильича даже чтение газет - психологическая нагрузка, - продолжал врач.
  Сталин кивнул, но ничего не ответил.
  - На нас он сердится, говорит, что мы перестраховщики, поэтому мы все предписания сообщаем ему через доктора Семашко, которому он доверяет и которого слушается. Но согласитесь, это не лучший путь лечения...
  Сталин снова кивнул, но было непонятно, как он сам к этому относится.
  
  Пройдя на половину Ильича, он застал в гостиной Крупскую и Ленина, который вслед за ней повторял предложение: "Рабочие работают на заводах и днем и ночью..."
  Сталин постоял у входа и услышал, как Владимир Ильич с паузами повторил эту фразу несколько раз. Увидев Сталина, Ленин медленно поднялся со стула, прихрамывая, пошел навстречу и протянул левую руку для рукопожатия:
  - Здравствуйте Иосиф Висса-висса-рион- ы-ы-ч-ч, - пытался он выговорить трудное отчество.
  Сталин поздоровался с Надеждой Константиновной и крепко пожал руку Владимиру Ильичу.
  - Здравствуйте, Владимир Ильич! - улыбнулся он. - Я вижу, вы уже скоро совсем... поправитесь.
  Потом, не удержавшись, отметил:
  - Хорошо тут у вас. Зелено, тихо и воздух замечательный. В Москве жара, а тут тепло, но не жарко, а если в тени...
  Ленин улыбнулся немного кривой улыбкой и спросил, растягивая слова:
  - Наденька! Можно мы погуляем в саду с... гостем. Помня трудности с произношением отчества, он назвал Сталин просто гостем.
  - Ну, если немного, - согласилась Надежда Константиновна, - а я пока распоряжусь насчет обеда...
  Сталин и Ленин вышли из дома и пошли по тенистым аллеям усадьбы. Ленин не торопясь шел впереди и говорил:
   - Вы знаете, здесь же раньше жил Савва Морозов. Это его владения. А мне здесь нравится. Жалко только, охотиться пока не могу...
  
  Сталин слушал молча, не перебивая и думал: "Какой крепкий человек. Два года работал по шестнадцать, восемнадцать часов. Понятно, что такую нагрузку и молодому не выдержать. Чувствую, что теперь и мне придется не сладко. Но какие возможности! Надо все переделывать под себя, растить единомышленников, верных мне и идее".
  
  - А вот давайте, сюда сядем.
  Они присели на скамейку, в тени старой яблони. Небо голубело в просветах зеленых крон деревьев, из глубины сада дул прохладный ветерок.
  Ленин повернул голову к Сталину и, перестав улыбаться, заговорил:
  - И все-таки тяжело. Без работы, без товарищей. И потом, "учиться", - он грустно улыбнулся, - "учиться" тяжело Я уже отвык. Уже давно сам других учу, а тут...
  Он вздохнул, махнул левой рукой.
  Помолчали...
  
  Сталин старался не быть назойливым, смотрел на деревья вокруг, слушал жужжание толстых черных шмелей, звонкий лай собак где-то в стороне...
  Ильич снова стал серьезным.
  - Врачи мне не говорят когда я умру, но я и сам чувствую - немного осталось...
  Сталин пытался возразить:
  - Владимир Ильич, ну тут вы...
  - Вот! Я хочу, чтобы вы мне правду говорили! - перебил его Ленин - Мы ведь с вами уже взрослые люди и не раз могли умереть раньше...
  
  Оба надолго замолчали. Ленин думал о чем-то о своем, Сталин исподволь наблюдал за ним.
  - Я хочу вас попросить, как товарищ товарища, - медленно начал Ленин. Он повернул голову, посмотрел в глаза Сталину и продолжил: - Вы человек мужественный, решительный. Я знаю. Если я совсем буду в идиота превращаться...
  Ленин сделал паузу, как бы обдумывая дальнейшие слова:
  - Помогите мне достать... яду. - Сталин вздрогнул, но промолчал. - Я вас прошу. Это можете сделать только вы. Остальные слабы характером, а вас я знаю.
  
  Сталин в замешательстве поднялся со скамейки, сделал несколько шагов, как бы отстраняясь от сказанного, пытаясь выиграть время для ответа
  - Я думаю Владимир Ильич, вы скоро поправитесь. Это у вас от болезни... И потом, мы все ждем вас на следующий съезд...
  - Я сам надеюсь, - помог Ленин выйти Сталину из затруднительного положения, - но вы же знаете, мы должны быть готовы ко всему...
  - Володя! Иосиф Виссарионович! - раздался голос сестры Владимира Ильича, Марии Ильиничны. - Обед готов, идите к столу.
  
  Ленин, держась обеими руками за спинку скамейки встал и, направляясь в сторону дома, спросил:
  - Ну, как там в Москве?
  - Трудно без вас, Владимир Ильич, - с готовностью ответил Сталин, - В партии на сегодняшний день почти четыреста тысяч человек, а выбрать секретаря губернского комитета не из кого. Старые большевики все в Москве устроились, кто-то в Питере, а ведь эта должность ответственная...
  Он замолчал. Ленин, подходя к дому, заметил:
  - Да, тут есть проблема. Старая гвардия хотела бы отдохнуть, пожить в свое удовольствие, ведь для них война кончилась. Вот и едут все в Москву, смотрят в глаза - Ленин вздохнул.
  - Так! Так, Владимир Ильич. Вы же понимаете, что работа только начинается, а уже родственников, друзей проталкивают...
  - Не будем о работе. А проблема есть, я знаю... - тихо произнес Ильич, заметив ожидавшую на крыльце Надежду Константиновну.
  
  После обеда Сталин уехал, а Ленин снова сел за стол писать левой рукой на листе бумаги: "Рабочие работают на заводах и днем и ночью. А дома их ждут..."
  Он прервался, аккуратно поправил несколько плохо написанных букв и вздохнул.
  - Володя, а у тебя прекрасно получается левой рукой. Немножко медленно, но зато разборчиво.
  - Стараюсь, - улыбнулся Ленин, - вспоминаю, как в молодости, в Самаре, был учителем. А оказывается, быть учеником гораздо труднее, чем учить самому...
  - Ничего, скоро поправишься, - утешала его Надежда Константиновна, а сама думала: "О чем он там с этим грубым грузином говорил?"
  
  
  ...2 октября 1922 года Ленин вернулся в Москву. Он снова стал председательствовать на Политбюро и в Совнаркоме. Врачи разрешили ему работать с одиннадцати до двух часов дня, а затем с шести до восьми часов вечера. Он много писал, говорил по телефону, принимал посетителей.
  Он даже выступил на Четвертом съезде Коминтерна, где был встречен делегатами съезда стоя и с пением Интернационала. Ленин был признанным и единственным лидером мирового коммунистического движения.
  По прибытию в Москву после болезни, Ленина неприятно поразило большое количество аппаратчиков, чиновников появившихся во всех ведомствах Совнаркома и даже в аппарате Оргбюро Центрального Комитета партии. Хотелось остановить это сползание в бюрократию...
  
  Но в начале ноября головные боли и бессонница вновь начались. 25 ноября врачи предписали Ленину полный покой. Он перестал регулярно ходить в свой совнаркомовский кабинет, работал немного дома и очень много читал.
  В начале декабря к Ленину пришла делегация профсоюза учителей и попросила его предложить Льву Троцкому, вдобавок к его обязанностям Комиссара Вооружённых сил, стать Комиссаром Образования, где Надежда Константиновна была заместителем Комиссара.
  Встретившись с Троцким, Ленин спросил его, что он сам думает по этому поводу. Троцкий, как всегда очень тщательно одетый, в отглаженном кителе английского сукна сшитым лучшим портным наркома, был вежлив, но не уступчив:
  
  - Проблемы образования нельзя решить эффективно, - начал он, поглаживая красивую щеголеватую бородку и остро поглядывая из-под очков умными глазами, - без построения хорошо работающего аппарата, работающего творчески по единому плану...
  
  - Да, - перебил его Ленин, - наш бюрократизм иногда совершенно чудовищен. Я был ошеломлен, когда вернулся к работе. Очень много болтовни, бумаг, но мало результатов. Все делается медленно или вовсе застревает в кабинетах.
  - А что, если вы пойдете в мои заместители? - спросил Ленин и выжидающе глянул на Троцкого, а сам коротко подумал: "Нет, он не пойдет".
  Троцкий сделал вид, что задумался, а затем ответил:
  - Но вы же имеете уже заместителей. Зачем вам я?
  - Но ведь вы сами говорили, что надо строить нормально работающий аппарат, - улыбнулся Ленин.
  - Вы же, Владимир Ильич, знаете, что главная бюрократия засела не в Совнаркоме, - снисходительно улыбнулся Троцкий, - а в партийных органах.
  
  Ленин молчал, обдумывая ответ: "Он хотел бы, чтобы я уже сегодня предложил ему свое место в партии и правительстве и уверен, что только он этого достоин и больше никто. Но он не знает, или делает вид, что не знает - ведь его в партии не любят и не только Сталин. Многие будут против его назначения. Но если он поработает подо мной, может быть он что-то и поймет. Может быть, с него слетит эта картинная шелуха."
  
  - Вот и работайте. Открывайте огонь не только по правительственным чиновникам, но и по партийным, по Оргбюро ЦК...
  Троцкий не ожидал такой поддержки, поэтому только скептически улыбнулся.
  - Давайте составим с вами блок против бюрократии вообще и против бюрократии в Оргбюро в частности..- добавил Ленин.
  В это время зазвонил телефон на столе и оказалось, что Ленина уже ждут дома к ужину. Потирая лоб левой рукой, Ленин извинился и предложил, обдумав все встретиться еще раз на следующей неделе.
  
  Когда Троцкий вышел, Ленин еще посидел некоторое время за столом: "Чертовски болит голова и который день все острее. Голова просто раскалывается... Мне кажется удалось его уломать. Троцкий очень обрадовался, что можно напасть на Сталина. И я его поддержу. Но я еще посмотрю, что он за руководитель. Одно дело армия, приказы, трибунал. Другое дело - правительство, а тем более партия. Тут надо быть очень тонким политиком, чтобы все держать в равновесии".
  Ленин поднялся, покачиваясь пошел к выходу, но проходя приемную, собрался и даже улыбнулся своей секретарше Фотиевой:
  - Завтра под вечер постараюсь заглянуть...
  
   Троцкий, сидя в машине, улыбался и предавался мечтаниям: "Ленин, наконец-то твердо на моей стороне. Я соглашусь стать заместителем Председателя Совнаркома, а там поставлю дело так, чтобы разбить фракцию Сталина в ЦК. Рядовым партийцам Сталин пока что мало известен, а меня знают все".
  С этими мыслями Троцкий, проехав мимо часовых, приказал остановить у подъезда Реввоенсовета и выйдя из машины, быстро прошел внутрь...
  
   Через два дня у Ленина случился второй удар.
  Чуть оправившись, Ленин не смотря на запреты врачей, начал работать и наводить порядок в бумагах и делах. Он понимал, что умирает и уже никогда не вернется к любимому делу - к работе.
  В конце декабря, несмотря на болезнь Ленина, страна и партия готовились к встрече Нового Года. А сам Ленин стал диктовать письма, в которых давал характеристику претендентам на его место.
  
  "Самое странное, - думал Ленин, перебирая в памяти случаи из жизни своей и партии, - что борьба между Троцким и Сталиным не закончится, пока один из них не будет полностью отстранен от дел. Наденька уважает Троцкого и не любит Сталина, но я знаю почему: Троцкий обаятелен и остроумен, а Сталин - рабочая лошадка. Он просто не научен вежливости. В Европе неизвестен, да и в партии, кроме Центрального Комитета мало кто его знает. Но уже сейчас у него авторитет железного руководителя. Кто-то мне рассказывал, что Калинин как-то заметил, что ссылка на Сталина при составлении официальной бумаги чиновниками, может быстро помочь делу. А фамилии Зиновьева, Бухарина, Каменева и прочих ничего для чиновников не значит...
   "Да, Сталин наведет порядок и наладит железную дисциплину. Но будет ли этот порядок одобрен всеми партийцами? Думаю, что старой гвардии эта дисциплина уже сейчас не нравится. Но старой гвардии уже пора на пенсию. А среди молодых, я что-то не вижу вожаков".
  Ленин диктовал свое завещание два дня 25 и 26 декабря 1922 года.
  
  Четвертого января Ленин сделал приписку по поводу грубости Сталина в разговоре с Надеждой Константиновной по телефону...
  Пятого марта Ленин отправил письмо Сталину, в котором требовал извинений...
  На следующий день Ленину стало хуже.
  9 марта его постиг третий удар - состояние вождя стало безнадежным. Профессор Розанов увидел Ленина уже в полумертвом состоянии. ...
  Ленин, что называется "потерял рассудок": повторял несвязный набор слов, часто возбуждался и проявлял агрессию. Надежды на выздоровление уже не было и ему создавали комфортные условия. В середине мая Ленина перевезли в Горки.
  В Горках Ленин стал постепенно подниматься на ноги. Он начал ходить по комнате с помощью палочки и при поддержке медсестры. Он заново учился говорить, но уже не мог правильно произнести слово, не мог его выговорить. Он знал слово, хотел его использовать, но не мог членораздельно сказать...
  10 октября случилось неожиданное событие. Ленин, увидав свой автомобиль, стал показывать жестами, что хочет ехать в Москву. Никакие уговоры не помогли. Пришлось ехать. Во время поездки Ленин постоянно твердил: "Быстрее! Быстрее!". В Москве он вошел в свой кабинет и, увидав, что бумаг на столе нет, стал кричать и ругаться. Едва, едва его удалось успокоить и опять отвезти в Горки...
  Болезнь мозга прогрессировала, но на Новый 1924 Год Надежда Константиновна поставила в доме елку и пригласила в гости соседних крестьян, чему Ленин был простодушно рад.
   20 января началось резкое ухудшение. Ленин жаловался на головные боли, ничего не ел.
  
  21 января он немного поел и лег отдохнуть. Надежда Константиновна, зайдя в комнату, услышала его тяжелое прерывистое дыхание и позвала врача. Около шести вечера Ленин потерял сознание, температура резко поднялась и после пяти минут агонии, он умер от апоплексического удара в результате паралича дыхательных органов...
  При вскрытии головного мозга, обнаружили очаги поражения склерозом и масса мозга была намного меньше обычной. Розанов писал, что удивительно не только то, что при таком нарушении мозгового кровообращения, Ленин продолжал мыслить, но и удивительно, как при таком состоянии он мог жить.
  
  23 января гроб с телом вождя русской революции был по железной дороге перевезен в Москву, в дом Профсоюзов. Сотни тысяч пришли проститься с умершим Патриархом Коммунизма. Несмотря на сильный мороз, люди шли и шли нескончаемым потоком. Все понимали, что его смерть подвела черту под целой эпохой противостояния монархии и её противников, господ и рабов, семьи последнего императора России и семьи первого руководителя Советского Государства. Началось новое время, в котором народ во главе с партией попробует построить рай на земле, но уже без Бога...
  
  Троцкого в этот день не было в Москве. Он лечился в Сухуми и не смог приехать в Москву...
  
  
  
  Тело Ленина в день похорон было перенесено в крипт, ставший мавзолеем для человека, который жил среди людей, но умерев, превратился в Бога...
  
  26 января Сталин перед съездом Советов говорил о Ленине:
  
  "Уходя от нас, товарищ Ленин завещал нам держать высоко звание коммуниста и дорожить честью быть членом Партии. Мы обещаем тебе, товарищ Ленин, исполнить твои заветы......"
  
  
   2005 год. Лондон. Владимир Кабаков
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Владимир Кабаков
  
  
  Смерть Апостола мировой революции
  
  
  
  Идеалисты и пацифисты всегда обвиняют революцию в чрезмерности. Но такая точка зрения вырастает из самой природы революции, которая сама есть чрезмерность истории. Однако такие обвинения произрастают на почве отрицания революции, как таковой. Я признаю революцию".
   Л. Троцкий
  
  ...Дом стоял на Венской улице и напоминал крепость. Фасад с высоко рубленными маленькими квадратными окнами, протянувшийся метров на тридцать вдоль примыкающей улицы, огражденный с двух сторон надстроенными лоджиями. Высокая металлическая ограда окружала просторный двор, вход в который охраняла сторожевая будка с дежурным охранником.
  Дом был достаточно просторен, чтобы вместить жилые помещения и комнату охраны, которая после покушения, организованного Альфаро Сикейросом, увеличилась до пяти человек. Кроме того в доме была установлена охранная сигнализация. При нажатии на кнопку, допустим, в кабинете Льва Давыдовича включалась сирена.
  Три охранника контролировали металлическую решетку забора, два постоянно находились внутри дома. Присутствие посетителей строго ограничивалось и строго проверялось охраной.
  
  - Наша маленькая крепость, - с гордостью говорил Троцкий и задумывался сожалея, что погибший в Париже Левушка, мог бы жить здесь вместе с ними и тогда остался бы жив...
  Засиживаясь допоздна в гостиной с приехавшими из Парижа Альфредом Розмером, гостившим вместе с женой, Лев часто вслух сожалел о том, что не сберег сына. На все утешения он отрицательно качал головой. - Это моя вина - вздыхал он.
  Зато чета Розмеров, наконец привезла в Кайокан сына Зины Севу - тихого, спокойного подростка с грустными глазами, которому было уже тринадцать лет. И Наталья и Лев перенесли свою родительскую любовь на внука...
  
  А между тем, на мир обрушился "коричневый шторм" и эпицентр политических гроз передвигался на восток Европы, в сторону границ СССР.
  Лев Троцкий мучился бездействием, но понимая опасность для себя и своих близких, радовался этому укрепленному убежищу, расположенному на далёком от Европы Южно -Американском континенте. Он с утра до вечера сидел в кабинете и писал книгу о злодее Сталине, который занимал предназначавшееся ему - Льву Троцкому - место вождя и руководителя великой революционной России. Он, Лев Троцкий, избегал называть свою бывшую родину СССР, а говорил и писал: "Советская Россия".
  
  Страстный охотник и рыбак, Лев Давыдович иногда чувствовал себя зверем запертым в клетке. Для того чтобы как-то прервать тягостное житье на одном месте, он, до покушения Сикейроса иногда ездил посмотреть на остатки древних ацтекских городов. Но сейчас даже этого невозможно было делать. Правительство Лозаро Карденеса, который относился к Троцкому очень дружелюбно, выставило наружную охрану в доме Троцкого и вооружённый патруль, от заката до рассвета охранял виллу на Авенида Виена.
  
  Лев Троцкий, беседуя с гостями говорил, что он читал о том, как русский святой девятнадцатого века Феофан Затворник, привыкая к одиночеству, вначале, когда тоска по просторам земли русской вскипала в душе, поднимался на стены монастыря и смотрел вокруг. Потом через двор стал выходить из кельи только в собор и в трапезную, а потом и вовсе перестал выходить куда-либо, "затворившись" на двадцать восемь лет, жил безвыходно в келье и молился днем и ночью.
  - У меня еще есть время, - грустно посмеивался бывший глава РВС.
  - Если Сталин попробует и здесь меня достать, то я забаррикадирую двери и буду жить как затворник, не оставляя своего дела - борьбу за права трудящихся во всем мире.
  Охрана называла его Стариком, очень уважала и даже любила. Троцкий по-прежнему обладал даром завораживать людей, а когда начинал говорить о будущем, то загорался и казалось аура бессмертного величия светилась вокруг его седеющей головы и сухой стройной фигуры. Поэтому, не только члены Четвертого Интернационала, но даже охранники смотрели на него, как на главнокомандующего будущей мировой революции и старались всячески ему услужить. Мужественный, яростно сильный Робинс, похожий на героя американского боевика, как-то поговорил с Натальей и предложил ей привезти для старика кроликов, которых он видел на соседней ферме.
  
  - Это не дичь,- улыбаясь, говорил он, - но все-таки, звери, - я сам охотник и думаю, что Старику это понравится. И потом Старик сможет отдыхать от работы ухаживая за ними. Да и для нашей кухни подспорье, - смущенно продолжил он...
  Наталья, после ужина рассказала об этом предложении мужу и он, тут же одобрил решение приобрести кроликов.
  
  - Замечательная идея, - воскликнул Лев, - я буду их кормить и убирать их клетки. Я помню, - после долгой паузы продолжил он, - что в имении отца на Украине было пусто, пыльно и жарко. Мне тогда было шесть лет. И вот как-то, когда я сильно болел и лежал в постели, отец зашел ко мне пропыленный, загорелый, пахнущий потом и табаком, видя, что я лежу чуть живой грустный и молчаливый, вдруг пообещал мне, что когда я выздоровею, то привезет мне от соседей несколько кроликов. И это обещание помогло мне. Я мечтал о том, как буду их кормить с руки, буду гладить их пушистые спинки, - Троцкий грустно рассмеялся, - и вот снова кролики...
  
  Он обнял Наталью правой рукой, прижал её голову к груди и поцеловал в макушку, в поседевшие волосы.
  - Судьба имеет какие-то свои определенные знаки - метки. Ты помнишь как мы, может быть единственный раз в нашей жизни, были спокойны и счастливы в Вене, еще до Первой мировой. Мы ведь там прожили очень долго, почти семь лет. Тогда мы были молоды и по настоящему счастливы...
  Наталья, глядя ласково и преданно в яркие, светло-голубые глаза мужа, погладила его руку, а потом легким движением смахнула внезапно набежавшую слезу. "Как все-таки Лев порой бывает красив и молод" - думала она...
  
  Наталья, вдруг вспомнила Фриду Ривера и ревность вновь уколола её сердца...
  Уложив Севу спать, она села за вязание и стала вспоминать недавние события: "Я не знаю, что между ними было или не было, но то, что эта истеричная кошка влюбилась в Леву, это точно. Хорошо еще, что я вовремя заметила. Она ведь бывала у нас, в старом доме, почти каждый день. Придёт, якобы со мной поболтать, а сама все что-то высматривает. Я только потом поняла, что она, своими быстрыми глазами Левушку ищет. Вот характер - мало ей поклонников, мало ей теленка-мужа, готового её на руках носить - она решила и Левушке голову вскружить".
  
  Фрида Ривера была стройная, страстная красавица, но с капризным, неуравновешенным характером. Впервые увидев Льва Троцкого, она разочарованно вздохнула: "А говорили, что он красавец?!".
  Но, как-то раз придя со своим мужем в гости к Троцким, благо - это было рядом с их домом - она впервые услышала его говорящим о революции, о будущем мира и словно в бурю попала.
  "Он обвораживает, заставляет соглашаться с его доводами, гипнотизирует своим светлым взглядом - рассуждала она, сидя глубокой ночью в своей мастерской, отослав послушного мужа спать. - Боже, а как он должен быть жесток и капризен с любимыми женщинами..."
  Фрида встала, прошлась по мастерской, невольно погладила себя по бокам и плоско - молодому животу. Мурашки пробежали по её телу. "Но ведь ему уже скоро шестьдесят, - подумала она, только для того чтобы тут же мысленно возразить себе: - Ну и что, он выглядит всего на пятьдесят и у него такие красивые, сильные руки".
  Походив по мастерской, Фрида подошла к мольберту, взяла в руки кисть и быстро смешав краски: красную с желтым, стала мазок за мазком изображать на полотне заходящее за золотисто-песчаные, пустынные холмы большое, горячее, тяжелое солнце...
  
  Назавтра, тарахтящий мотором грузовик, привез купленных на соседней ферме молодых кроликов вместе с большой клеткой на деревянном основании, которую установили во дворе, подле старой конюшни. Кроликов было много - почти десяток: белых, черных, пятнистых. Они сидели стаей, настороженно поводили длинными ушами и блестяще черными глазами испуганно вглядывались в подошедших охранников. Все смеялись, а Троцкий обрадовавшись, долго не отходил от кроликов, ласково поглаживая их пушистые, шелковистые шубки.
  - Замечательные зверьки, - говорил он, улыбаясь, - я теперь буду сам их кормить, хотя бы раз в день. Я хочу, чтобы они быстрей привыкли, а то уж очень они испуганы переездом и новизной вокруг.
  
  Вечером, в кабинете, Старик как обычно читал и писал, иногда поднимая голову и невидящим, сосредоточенным взглядом смотрел в окно, напряженно обдумывая возникшую мысль: "Иисусу Христу было хорошо, так как за его спиной стоял авторитет Бога, его Отца. Я, конечно, не верю, что есть какой-то Бог, который все создал в семь дней. Это все вздор для малых детей. Но вот в то, что Иисус был я готов поверить и верю в то, что он был первый революционер на земле. Я в это не только верю, но и знаю, что так было. Ведь время тогда было очень подходящее для революции. Римляне с их законами, порядками и традициями заполонили весь мир и в этом мире денег, тесноты и прагматизма, вдруг возник кусочек свободы - Израиль был тем самым местом общей традиционной религиозности, далекий от суетливого, тщеславного мира, где возникло христианство как антитеза официальному фарисейству. И апостолы, внимая Иисусу, слушали посланца Бога и чудеса Иисусовы только укрепляли их веру".
  
  На секунду отвлёкшись, Троцкий взъерошил волосы левой рукой, переменил положение, выпрямил спину и хрустнул позвонками: "Но в России, в Революцию, был свой авторитет, почему-то отрицавший религиозность, определяя её как форму закабаления народа. Это конечно Ленин. Но рядом с ним были не апостолы, не смеющие себя сравнивать с Божьим сыном, а обычные люди с их индивидуальными характеристиками, разнообразным прошлым, привычками, предрассудками. Пока шла революция, пока воевали рискуя жизнями, всех этих обычных людей, молва человеческая наделила чертами апостолов.
  Их действительно, их объединяла идея достойная Бога - построение справедливого и красивого мира равных людей... А потом Патриарх умер"!
  
  Троцкий тяжело вздохнул, откинулся на спинку стула, вспомнил революцию, встречу с Лениным в Кремле: "Я ведь хотел тогда, чтобы меня не смешивали со всеми. Я тогда отказался от места заместителя Ленина в правительстве, потому что там уже были заместители: Рыков, Цурюпа и кто-то еще - не помню.
  Мне до сих пор кажется, что это был правильный шаг. Я не привык подчиняться кому бы то ни было, даже Патриарху. А ведь он тогда предложил мне создать комитет по борьбе с бюрократией нарождающейся в правительстве, да и в партии. И Ленин тогда предлагал мне бороться со Сталиным. Я только потом это понял. Ведь Ленин считал, и правильно считал, что партия это его детище. Он стоял у истоков, он подавлял своим авторитетом, своим гением оппозицию, делая все по-своему и всегда, был в конечном итоге прав. А я, принимая его позицию, или иногда отрицая понимал, что он Патриарх, а я апостол..."
  
  Воспоминания всколыхнули еще один слой памяти.
  Старик вспомнил, как в самом Начале, он долго добирался до Лондона, почти через всю Европу, молодой, без копейки в кармане...
  С помощью товарищей по партии, добрался наконец до Лондона, до Кингс-Кросса, до квартиры Ленина. Тогда Ленин помог ему поселиться рядом с редакцией "Искры" и на другой день водил по Лондону, показывал дворцы и памятники, знакомые Лёве еще из курса гимназической истории...
  
  Память протолкнула в сознание факт: "Тогда у меня, помню, была шутливая кличка "Перо"...
   А как меня ревновал Плеханов, к своей славе первого писателя партии. Кстати, у Ленина не было своего стиля, а Засулич вовсе писать не умела. У неё получалась не статья, а набор несвязанных фрагментов...
  
  Однако я углубился,- остановил себя старик, - и так Патриарх умер, а я тогда был в Сухуми, болел и не смог приехать, а Сталин соврал в телеграмме дату похорон".
  Он снова вздохнул: "Будь я там, на похоронах, может быть сегодня, было бы все иначе и Он сидел бы здесь, а я там...
  
  Так вот! Патриарх умер! И тут простые люди стали говорит: Я - апостол! А другой твердит: нет - я! И тут начались интриги и предательства. Меня вытеснили - вначале из Армии, потом из Политбюро, а потом и вообще сослали... А ведь в Гражданскую, это я делал Советскую армию, а Патриарх только сидел в Кремле. Я мотался по фронтам на бронепоезде..."
  Троцкий улыбнулся. Он, этот бронепоезд, смешно и чисто по-русски назывался: "Сторож революции".
   "И вот ни апостолы, а просто люди пришли и стали делать непонятно что. А я, который создавал, защищал республику, я стал не нужен. А Патриарх тоже не был Богом, и даже сыном Бога, он тоже ошибался и не мог предугадать..."
  
  Старик поглядел на часы. Было два часа ночи и такая тишина, что слышно, как ворочался Хансен в комнате охранников на первом этаже.
  А мысли, как заведенные, продолжали свой бег: "Ведь он хотел сохранить власть до конца, но даже Патриарх был только человеком. Он не мог подумать, что болезнь победит его так быстро...
   Если бы тогда он мне доверился, я бы сделал ему достойную старость и даже позволил бы говорить - моя революция - пока бы он был жив...
  Но никто не знает своей судьбы"...
  
  Старик зевнул, медленно поднялся со стула, покрутил головой восстанавливая чувство равновесия и подумал: "Надо идти спать. Поздно уже".
  Он погасил свет в кабинете, закрыл входную дверь на ключ, спустился на первый этаж, громко ступая прошел мимо комнаты охраны к выходу.
  Заслышав стук каблуков Хансен, дремавший в комнате охраны, проснулся, вскочил с лежанки суетливо поправляя одежду.
  Проходя мимо открытой двери дежурки, Старик улыбнулся, приветливо махнул рукой, произнеся на ходу: "Я во двор, на секунду".
   Отворив запоры, сняв кованые крючки с тяжелой входной двери, чуть отойдя в глубь двора Старик остановился и запрокинув голову глянул на небо.
  Темное, бархатистое небо мерцало мириадами звезд и вдоль неизмеримо глубокого пространства, поперёк, серебряной полосой протянулся Млечный Путь.
  
  "Как это все огромно и красиво... А мы, живя на земле, которая лишь капля в этом океане вечности рассчитываем, предполагаем, боремся, побеждаем и терпим поражения... Зачем? Почему? Ответить, конечно, можно - на человеческом языке все можно объяснить и рассказать. Но будет ли в этом объяснении хоть крупица истины?
  И все-таки... Все таки я счастливый человек... Я нашел свое место... Меня здесь слушает и читает весь мир".
  Троцкий тихонько засмеялся: "И бояться!".
  
  В соседнем саду трещали цикады и где-то вдалеке, в стороне большого города пророкотал мотором автомобиль.
  "Кто-то с утра пораньше встал, - подумал он. - А может и мне не ложиться?". Старик заулыбался и вернулся в дом...
  
  Утром, после завтрака, Троцкий, как обычно, ушел в кабинет предупредив Робинса, который дежурил у ворот, что к нему должен приехать корреспондент из американской газеты.
  Робинс сидел в дежурке, читал очередной детектив и поглядывал в окно. На столе лежал заряженный пистолет. Они, охрана, договорились между собой, что нечего скрывать их настороженность и не стесняться показывать оружие посетителям. Даже если упоминание о наличии оружия у охраны Троцкого появится в газетах, то это только добавит страху агентам ГПУ.
  На небольшую площадку перед домом въехал блестящий черный автомобиль и остановился, заглушив мотор. Из кабины вылез широкоплечий, круглолицый человек в черной пиджачной паре и коричневой фетровой шляпе. Он, выбирая место прошелся по площадке, снял с плеча висевший на ремешке фотоаппарат, сделал пару снимков ограды и дежурки.
  Робинс нажал кнопку - сигнал "Внимание" загорелся в доме на столе, в комнате охраны. Хансен, услышав зуммер, быстро поднялся, вышел во двор и остановившись в тени, глядел на происходящее около дежурки...
  
  Робинсу не понравился этот человек. Что-то в нем было нарочито-настороженное. Взяв "наган" со стола, он дослал патрон в ствол и держа его в правой руке, вышел навстречу корреспонденту. Робинс одет был полуофициально:иджак, брюки и жилетка, рубашка без галстука с расстегнутым воротом, небритый после ночного дежурства подбородок.
  Не доходя до посетителя двух шагов, Робинс остановился и потребовал документы. Корреспондент быстрым и привычным жестом левой рукой из правого верхнего кармана извлек удостоверение и держал его открытым в сторону Робинса. Прочитав имя и фамилию, рассмотрев внимательно фото на удостоверении, Робинс вгляделся в круглую физиономию газетчика и заключил: - Окей! Я провожу вас". Пройдя через проходную, он кивнул Хансену:
  - Проводи!..
  
  Усадив корреспондента в своем кабинете, Троцкий начал разговор, расхаживать по кабинету от стола к раскрытому окну и обратно.
  Представившись, корреспондент немножко нервно попросил разрешения осмотреть дом и кабинет самого Троцкого.
  - Это успеется, - произнес Старик, - давайте сразу перейдем к вопросам...
  
  - Что вы думаете о войне в Европе? - спросил журналист, открыв записную книжку и собираясь туда записывать.
  - События в мире, - начал Троцкий, прохаживаясь, и на время, останавливаясь у окна, - идут своим трагическим чередом. Гитлер готов к большой кровопролитной войне в Европе. Япония, я почти уверен, готовит нападение на американские базы в Тихом океане. Союзники же совсем не готовы к этой войне. Они выжидают, лавируют, надеясь избежать кровопролития. Но это ошибка. Надо самим предпринять наступление, тем самым, завоевывая инициативу. Обороняться, особенно в начале войны, очень трудно, а гитлеровские войска уже имеют большой опыт ведения войны, они в лучшем положении. Правительства западных стран не только не делают решительных шагов, но своими колебаниями дают возможность Гитлеру сконцентрировать свои силы...
  
  Троцкий помолчал, поворошил волосы на голове, глянул в окно и продолжил:
  
  - Я еще в начале тридцатых предсказывал приход нацистов и Гитлера к власти в Германии. Европейские страны, соседи, сделали все, чтобы он не только пришел к власти, но и укрепился. Вспомните Мюнхенский сговор и позицию Англии и Франции тогда. Чемберлен угодливо жал руку Гитлеру и соглашался на все его условия. Сегодня мы начинаем чувствовать последствия этого сговора. Даже ваша страна, Америка, не готова к войне с Японией, хотя для меня очевидно, что её не избежать. Изоляционизм сегодня работает против Соединенных Штатов...
  
  Корреспондент быстро писал, изредка приподнимая голову и внимательно взглядывая на Троцкого...
  Троцкий сделал паузу, и корреспондент успел задать новый вопрос:
  
  - А что вы думаете о расколе ваших сторонников в Соединенных Штатах?
  Троцкий недовольно поморщился, потер лицо ладонями и сел в кресло.
  
  - Любая разобщенность есть следствие назревших противоречий. И любой раскол всегда ослабляет любое движение, любую партию. Но с этим часто приходится примиряться как с явлением, подчеркивающим развитие идеологии того или иного движения. Наши сторонники в Соединенных Штатах, в лице лидеров Социалистической Рабочей партии слишком большое значение придают лидерам Советской России, забывая о народе, который сделал Октябрьскую Революцию и продолжает строить социалистическое государство, часто вопреки приказам и указам своих лидеров. Я хочу заявить, что по-прежнему считаю Советскую Россию государством рабочих и крестьян, хотя правление этим государством приняло деструктивные, бюрократически-извращенные формы. И я по-прежнему призываю наших сторонников во всем мире защищать завоевания Октября, несмотря на очевидные извращения социализма правительством Советской России..."
  
  На стоянку перед домом въехала еще одна машина и из неё вышли Сильвия Агеллофф и её жених Фрэнк Джексон. Робинс, увидев их через окно, накрыл пистолет на столе газетой и вышел навстречу. Поздоровались и Сильвия объяснила:
  - Мы в гости к Наталье и Севе.
  У Джексона в руках была матерчатая сетка, из которой торчали продуктовые пакеты из магазинов. Сильвия улыбнулась Робинсу, взяла под руку Фрэнка и повела его к дверям жилой половины.
   Сильвия была известной американской троцкистской, другом семьи Троцкого и иногда исполняла обязанности секретаря.
  Наталья Седова, жена Троцкого, уже встречала их. За последние годы Наталья сильно постарела, но старалась выглядеть весёлой...
  
  Однако после гибели любимого сына Левушки, у неё под глазами, залегли печальные тени, хотя держалась она прямо, была приветлива и по-русски гостеприимна. Сильвия была её любимицей и поэтому её жених Фрэнк, был принят в дом, как свой человек тоже.
  Сын бельгийского дипломата, он был по делам своей фирмы в Мексике и представлен как фактический муж прекрасной Сильвии. Фрэнк был сдержан, остроумен, услужлив и щедр. За его доброжелательностью чувствовалась сильная воля много повидавшего и пережившего человека. Несмотря на свою молодость, он уже объездил весь мир и в одно из своих посещений Франции, в Париже познакомился с Сильвией. Она в него влюбилась очень скоро, да и понятно почему. Улыбчивый, но не очень веселый, сдержанно вежливый, когда надо разговорчивый, а когда надо молчаливый, он был хорошо воспитанным человеком.
  Мужественное лицо Фрэнка с крепким подбородком, волнистыми, черными, блестящими волосами украшали внимательные карие глаза, глядящие прямо и спокойно. Он носил очки в роговой оправе, которые придавали ему солидность, но когда без очков он близоруко прищуривался, вглядываясь в окружающих, было видно, что человек он мягкий, почти беззащитный...
  
   Сильвия постоянно была с ним и очень скучала, когда он по делам бывал в Штатах. Из разговоров Наталья выяснила, что он симпатизирует левым движениям во Франции, откуда он и приехал в Мехико. Несколько недель назад Наталья представила Фрэнка Троцкому, который зашел в гостиную попить чайку, сделав перерыв в работе. Перебросившись несколькими фразами с Джексоном, он поднялся к себе наверх, но запомнил, что Фрэнк интересуется социалистическим движением во Франции. На этом их знакомство и остановилось.
  
  Войдя в дом, Фрэнк помог снять Сильвии куртку, снял свой светлый длинный плащ и положил все это на диван. Извинившись, с улыбкой стал выкладывать из своей сумки пакеты с конфетами для Натальи, игрушечный американский грузовик для Севы. Наталья замахала руками, стала отнекиваться, но было видно, что ей приятно внимание Джексона - она любила сладкое.
  Сильвия, повязав Натальин передник стала накрывать на стол к чаю, а Джексон рассказывал Наталье о своей поездке в Нью Йорк. Вскоре чайник закипел, все уселись за стол и стали пить чай с конфетами и домашними плюшками, которые пекла сама Наталья, зная, что Старик их очень любит...
  
  Троцкий, закончив давать интервью, проводил корреспондента до ворот, возвратился в дом и, пройдя в гостиную, присоединился к чаепитию. Он был еще возбужден состоявшимся визитом газетчика и отхлёбывая чай, словно продолжал интервью говоря о войне в Европе.
  Джексон слушал внимательно, отставив остывающий чай старался не пропустить ни одного слова. А Троцкий был в ударе и, как всегда в такие минуты, в хорошем настроении. Он снова говорил о преступной нерешительности Западных правительств, о преступном пакте о ненападении, заключённом накануне мировой войны Сталиным и Гитлером.
  
  - По сути, Сталин в очередной раз предал интересы мировой революции, интересы коммунистических партий во всем мире. Он ведет себя как беспринципный буржуазный политик отстаивающий интересы своей страны, в ущерб мировому сообществу. Этот очередной его шаг - очередное предательство социализма и мировой революции.
  При этом, будучи прагматиком, сиюминутные выгоды предпочитает интересам и выгодам принципиальной враждебности к нацизму. Ему кажется бесполезным романтизмом, объединение всех революционных сил мира в одно целое. Ему, с его теорией построения социализма в одной стране и невдомек, что временные успехи Советской России, не могут преодолеть логики развития мировых событий. Конечно, рано или поздно, его эгоизм, его узость мышления, начнут давать отрицательные разрушительные плоды,
  - Троцкий сделал паузу, неторопливо съел сладкую булочку, отряхнул крошки и продолжил: - Его маневрирование понятно. Ему хотелось бы отдалить время решительной схватки с Гитлером как можно дальше в будущее. Но он ошибается, надеясь, что Гитлер повернет свою военную машину на Запад.
  Сталин забывает, что Гитлер, это производное, это орудие, возникшее и вырастающее из самой среды капитализма, он есть выражение империалистической сущности капитализма. Рано или поздно он повернет свое оружие против Советов и тогда, настанут апокалиптические времена. Два диктатора сойдутся в смертельной схватке..."
  
  Старик говорил еще долго и все слушали его с неослабевающим вниманием. Когда Старик сделал паузу, Наталья уговорила его допить свой чай. Джексон, внимательно глядя на разгоряченного, Старика, в нескольких словах очень деликатно, дал понять, что во всем согласен с Троцким и что он, почти по этому же поводу, пишет статью для французского журнала.
  Старик заинтересовался, польщенный замаскированной похвалой Джексона, и предложил принести и показать статью ему. Смущенно улыбаясь, Джексон сказал, что она у него с собой и что он, стесняясь, не хотел отрывать время у занятого написанием книги Старика.
  - Так в чем же дело? - спросил Троцкий, поднимаясь из-за стола, - давайте прямо сейчас пройдем ко мне в кабинет и посмотрим ваши заметки.
  Джексон обрадовался, достал из своей сумки рукопись завернутую в газету, и пошел за Троцким, кивнув Сильвии.
  Войдя в кабинет, Троцкий сел за стол и сразу стал читать рукопись. Джексон стоял за спиной и оглядывая комнату, изредка смотрел через плечо Старика в свою рукопись.
  
  Кабинет был небольшой, с окном, укрытым непрозрачным витражом, большим письменным столом, стопками книг с одной стороны стола и кипой свежих газет на разных языках с другой. Тут же стояла настольная лампа на длинной подвижной ножке. Слева, у окна, стоял пюпитр за которым Троцкий, когда у него болела спина, писал стоя...
  Закончив чтение, Троцкий разочаровано хмыкнул, встал, отдал Джексону рукопись и снисходительно улыбаясь, начал говорить, давая советы:
  
  - Вам Фрэнк, надо все это переписать. Здесь много риторики и мало практического материала. Вам надо покопаться в справочниках и поискать статистику по рабочему движению за последние лет десять. Сами по себе обвинительные мотивы не воспринимаются серьезно, если за ними не стоят факты. Ну и вообще, - Старик махнул рукой, - здесь надо очень много работать...
  
  Джексон, смущенно улыбаясь, выслушал все, поклонился, звинился и вышел...
  Вскоре, поблагодарив Наталью за гостеприимство, Джексон и Сильвия уехали.
  Вечером Троцкий вспомнил статью Джексона и невольно вздохнул:
  - Джексон просто дилетант, - обратился он к Наталье, читающей очередной роман при свете настольной лампы в постели.
  - О чем ты говоришь? - не отрывая глаза от книги, отозвалась Наталья.
  - Да об этом Джексоне. Он ничего не понимает в том, что пишет...
  Наталья на сей раз, повернула лицо к Старику:
  - Он вежливый, воспитанный человек. И потом его так любит Сильвия. Я за неё очень рада.
  - Не знаю, не знаю, - недовольно проговорил Троцкий, укладываясь поудобнее в постель, - Но я не хотел бы видеть или встречаться с ним еще раз.
  - Что ты сказал? - спросила Наталья, в очередной раз, отрываясь от книги.
  - Да нет, ничего, - пробормотал Старик, поворачиваясь на правый бок и закрывая глаза - он почему-то чувствовал себя сегодня очень усталым...
  
  
  ...Подрулив к отелю, Рамон поставил машину на стоянку, и какое-то время сидел, опустив голову на руки державшие руль. "Надо выспаться", - подумал он, вздохнул, выпрямился, снял очки, протер их замшевой тряпочкой и снова одел...
  День был трудный, все время приходилось сдерживать нервы. Каждый раз, проходя мимо охранников Троцкого, Рамон улыбался, ожидая окрика: "Стоять!". И каждый раз он вспоминал это - "Стоять!" - в испанской тюрьме, после чего следовал удар.
  Сегодня ему повезло. Троцкий, наконец-то, пригласил его в свой кабинет, впервые обратив на него внимание.
  
  "Бедная Сильвия, - размышлял он, поднимаясь в свой номер, - как она будет разочарована, узнав, что я вовсе не сын бельгийского дипломата и вовсе не богатенький бизнесмен. Странно, но ей это почему-то льстит.
  Он привычно открыл дверь, на ходу снял плащ, кинул его на диван и, пройдя в ванную, включил воду, - надо ополоснуться и станет легче".
  Потом, прошел через гостиную и стал раздеваться. Сбросив одежду накинул халат и вернувшись в гостиную, остановился. Его внимание привлек ледоруб висевший на стене, рядом с фотографиями его горных восхождений. Внезапно ясная мысль - догадка, заставила его подойти и взять ледоруб.
  "Да, может быть это самый лучший вариант... Пистолет - много шума, тревога... А этим оружием можно убить тихо, почти беззвучно. А потом уйти миновав охрану, сесть в машину и уехать. Пока хватятся... Начнут искать... Я буду иметь время уехать, скрыться. Котов будет меня ждать, перевезет через границу - у него всюду свои люди, даже на пограничных переездах...
  
  Пока он сидел в ванной, план, в общих чертах, был готов.
  - Решено, - говорил он сам с собой, - я сделаю это - сегодня я понял, что он действительно опасен и его надо уничтожить. Говорит он красиво и убедительно, но за этим красноречием стоит расчет и предательство.
  Котов говорил мне, что Троцкого просто используют те, кому он будет нужен в необходимый момент. Я видел таких людей в Испании. Они всегда красиво говорят, но делают так, что потом из-за их красивых речей бывают убиты и расстреляны сотни невинных людей, настоящих патриотов.
  Оппозиция на московских судах и не отрицала своих связей с Троцким... А кто дал ему деньги на покупку этого дома-крепости. Кто оплачивает его содержание, охрану. Тут большие деньги. Может быть из партийной кассы? - спросил он сам себя, расправляя постель.
  
  Устало вздыхая, рамон полежал немного закрыв глаза и в воображении, снова увидел кабинет, стул сплетенный из легкой соломки, спину Троцкого, густой седой ежик волос на затылке.
  "Все мы должны отвечать за свои слова и поступки. От малых, до великих мира сего!"
  Он открыл глаза осмотрел гравюры на ярких обоях на стенах...
  "Но характер всегда определяется прошлым человека...Если бы я не прошёл войну и тюрьму, не лежал бы с забинтованным после ранения лицом неделями в грязной палате, боясь что могу ослепнуть, то я, наверное зарабатывал бы деньги содержа гостиницу... Может быть такую же, как эта ...".
  Это была последняя мысль, которую Рамон запомнил, перед тем, как заснуть.
  Утром его разбудил телефонный звонок Сильвии. Он поговорил с ней, договорился о встрече после обеда, закурил сигарету, лег поверх одеяла и стал вспоминать вчерашний день, кабинет Троцкого, свое решение...
  
  ...Жизнь Рамона Меркадера с самого начала была не простой. Родившись в Испании, в Барселоне, он учился в церковной школе по настоянию своей матери. До того как поверить в марксизм, она была страстно верующим человеком и даже хотела стать монахиней. Её муж - отец Рамона и ещё четырех детей, был предпринимателем, любил математику и был явной противоположностью своей жены Каридад.
  Может быть, поэтому она вышла за него замуж - он был надежный, сдержанный человек, чего всегда так не хватало его красивой, но неуравновешенной жене. Из-за разницы в характерах они разошлись и Каридад с пятью детьми уехала во Францию. Там, на одной из вечеринок, она познакомилась с лидерами компартии Франции и стала со временем страстной поклонницей коммунистических идей.
  А Рамон уехал в Лион и поступил в колледж по специальности "Гостиничное дело". После учебы, он даже стал администратором большого отеля.
  
  В один из обычных рабочих дней, проснувшись поутру, он надел отутюженный костюм, обул начищенные до блеска туфли и как всегда, ровно в восемь появился в холле гостиницы. Он был хорошо сложен, темноволос, кареглаз, с хорошими манерами и его приветливо окликали легкомысленные постоялицы-туристки, называя красавчиком.
  В отеле "Ритц", где он служил, останавливались богачи и авантюристы, которые смотрели иногда на него, как на лакея. Совсем недавно произошел случай, который заставил его задуматься - Рамону постепенно надоедало улыбаться полупьяным старикам, владеющими смазливыми молоденькими женами, выслушивать их придирки и кланяться, кланяться, будто он заводная красивая игрушка.
  
  И вот, двойственность его натуры: холодный расчетливый человек по отцу - страстный и нетерпеливый по матери, в конце концов дала себя знать.
  
  В тот вечер, в холе гостиницы было многолюдно и Рамон, рано начавший курить, спустился сюда чтобы выкурить сигарету. Он стоял у полуоткрытой балконной двери, когда в холл ввалилась полупьяная компания американцев. Среди них были две хорошенькие блондинки, которые, в свою очередь с интересом поглядывали в сторону Рамона и хихикая, что-то говорили друг другу по-английски...
  
  - Какой он красавец, - говорила одна.
  - И какой серьёзный, - подхватывала другая, - может у него горе, может ему отказала во взаимности наша горничная?
  Обе рассмеялись, кокетливо поправляя на себе платья и глядя на Рамона. В своей юной наивности они и не догадывались, что Рамон все прекрасно понимает - учеба в Барселонском английском институте не прошла даром.
  Сосед девушек, толстый румяный старик в твидовом пиджаке, курил сигару и слушал их болтовню. Он тоже стал смотреть в сторону Рамона, а потом решил вдруг показать себя:
  - Портье! - закричал он на весь холл, - Портье! Подойди сюда и принеси мне пепельницу!
  Рамон вспыхнул, бросил недокуренную сигарету в урну и демонстративно проходя мимо толстяка, бросил на чистейшем английском языке?
  - Сам принеси! Старый грубиян!
  
  Девушки оторопели, толстяк разозлился и вскоре пожаловался директору гостиницы. Тот вызвал Рамона, сделал ему внушение и пугая, пообещал оштрафовать за грубость с постояльцами. Рамон не сдержавшись, нагрубил директору, а на следующий день собрал вещи и ушел из отеля. Проходя по улице, он увидел строй солдат, голодных, веселых, горланящих песню, а на перекрестке, как нарочно ему бросилась в глаза реклама: "Вступай в армию! Не пожалеешь! Хорошее питание, много симпатичных друзей и отличные приключения!"
  
  Тут в нем опять проявилась половинка характера матери и он, не раздумывая, нашел вербовочное агентство и уже назавтра попал в воинскую часть...
  Через два года непростой службы, Рамон демобилизуется в звании капрала. Армия многому научила его и прежде всего помогала бороться за свою независимость, но когда надо, то и подчиняться чужим приказам...
  
  После армии, он временно пошел работать на стройку и там вступил в коммунистическую ячейку. Однако вскоре, по доносу провокатора все члены ячейки были арестованы и попали в тюрьму. Там, он не раз участвовал в стычках с охраной и ему обещали добавить срок, но грянула испанская революция, а потом и гражданская война. Он, уже будучи коммунистом, стал комиссаром одной из частей на Арагонском фронте.
  В боях Рамон отличался храбростью, был ранен в лицо и долго лежал в госпитале. Зрение его ухудшилось, он начал носить очки. Каридад, его мать, также была ранена на фронте, после чего отправилась с партийной делегацией в Мехико и здесь познакомилась с Сикейросом, который в свою очередь поехал добровольцем в Испанию...
  
  Жизнь закрутила Рамона, но он навсегда стал коммунистом. Познакомившись в Испании с советскими интербригадовцами, он стал учить русский язык и уже в 1937 году побывал в Москве.
  Разгром испанской революции, зверства фашистов, пытки и убийства коммунистов в испанских тюрьмах, сделали его непримиримым врагом Франкистов. Там же, в Москве, Наум Эйтингон, в то время заместитель резидента ОГПУ в Испании - известный советский разведчик и друг его матери - поручает Рамону важную задачу - выследить и убить Троцкого, яростного противника и врага Советского Союза.
  Нелегально въехав во Францию, в Париже, Рамон знакомится с Сильвией Агелофф, молодой троцкистской. Вскоре они вновь встретились уже в Мексике.
  Несколько месяцев назад Эйтингон под именем генерала Леонова, приехал в Мехико. Он встретился с Рамоном, поговорил с ним, передал привет от сослуживцев по Арагонскому фронту. После разгрома и поражения в Испании, многие испанские коммунисты перебрались в Союз. Теперь они жили на юге, в Средней Азии, пытаясь строить свои судьбы на новой Родине.
  
  Рамон очень обрадовался. Он скучал по товарищам, его тяготила необходимость скрываться и лгать даже Сильвии. Но Эйтингон говорил, что при успешном исходе операции его ждет награда и уважение в Советском Союзе, так как Троцкого подозревают в сговоре с фашистами, которые хотят использовать его, как "Троянского коня", в случае войны с Советским Союзом.
  
  - Наша борьба здесь, - говорил Эйтингон, - будет стоить многих винтовок на фронте будущей войны с фашистской Германией. Ты можешь спасти тысячи и тысячи жизней советских и испанских друзей от гибели, потому что Троцкий - предатель и опасная фигура - он в решающий момент, может стать на сторону Гитлера и повлиять на ход войны...
  
  
  Троцкий устал. Он целыми днями работал в кабинете, заканчивая политическую биографию Сталина. В последнее время он никогда вслух не смеялся и улыбался редко. Смерть Левы переживал тяжело, понимая, что следующий шаг ГПУ будет направлен против него.
  В этот раз, Старик сидел за столом и размышлял: "Антанта еще в Мюнхене бросила СССР на произвол судьбы. Теперь никто не мешает Гитлеру напасть на Советскую Россию. И все это подготовил Сталин, невежественное чудовище - Троцкий не мог удержаться от сильных выражений размышляя о своем враге в России.
  
  "Гитлер не так прост, чтобы простить Сталину приготовления к вводу войск в Чехословакию. Конечно, и Польша и Румыния отказали требованиям руководства СССР, пропустить войска через их территорию. Да и кто бы согласился? Но Гитлер! Гитлер! Всех перехитрил. Думаю, что они со Сталиным договорились о нейтралитете и тем самым, Гитлер развязал себе руки в Европе. Французы стали очередной жертвой, потом настанет черед России. Ну, а Польша получила свое. Она надеялась на помощь союзников, но англичане только обещали...
  Да и Черчилль, старая лиса, только говорит о войне, а старается натравить Гитлера на Сталина и ждет, когда два зверя будут драться и обескровят друг друга. Американцы далеко и кажется, их это не касается. Им экономически выгодна эта война.
  Тут Маркс, как всегда, оказался прав - деньги дороже всего. Сталин, конечно, постарается меня убрать, потому что боится, что в начале войны все его промахи вылезут наружу. Он меня боится сейчас даже больше, чем в двадцать третьем году. Тогда он только начинал править страной и ему нечего было терять. Сегодня же, он подозревает каждого, кто может быть его соперником. Он, наверное, думает, что я могу договориться с Гитлером и в случае неудачи в войне, буду той фигурой, которая может заменить его в случае заключения мира. Он, конечно, помнит Брест - Литовск и постарается не допустить меня в публичную политику..."
  
  Старику вдруг захотелось спать и сгорбившись, он побрел в спальню...
  На следующее утро Старик нехотя поднялся, попил чаю на кухне и несмотря на головную боль, пошел в кабинет, долго читал газеты, а потом, все-таки заставил себя продолжить писать. Какое-то время он нехотя чертил фигурки на бумаге, потом постепенно включился в работу.
  Обдумывая фразу, Троцкий грыз кончик ручки, глядя куда-то в пустоту, поблескивая стеклами очков. Наконец, сформулировав фразу, он склонялся над столом и начинал быстро писать. Буквы и буковки ровной строчкой выбегали из-под пера, заполняли пространство желтовато-белого листа с монограммой Четвертого интернационала.
  
  "... Сталин всегда был упорным, последовательным человеком. Создается впечатление, будто его кумиром в семинарские годы был апостол Павел, тоже чрезвычайно упорный человек.
  Но Сталин всегда обладал характером уголовника. Это породило стремление к жестким действиям, по отношению к своим политическим противникам, обусловленное его близким знакомством и даже участием в поощряемых Ильичем грабежах-экспроприациях в Грузии, в кризисные годы после Первой русской революции.
  Условия его детского семинарского воспитания, а точнее отсутствие его, также сильно повлияли на формирование характера Джугашвили. Думая над тем, каким образом такой человек мог стать во главе либеральной, современной партии, я хочу отметить, помимо личного характера, ряд обстоятельств и условий его возвышения.
  Россия, как известно, еще и азиатская страна. Так вот, Сталин был представителем той части бывшей империи, которая по численности составляла ровно половину в Политбюро, в верхушке власти. В то время как Ленин стал постепенно отходить от дел руководства по состоянию здоровья, на его место немедленно и неуклонно выдвинулся Коба. Будучи уже комиссаром национальностей, он в девятнадцатом году, по подаче хитроумного Зиновьева и стоявшего за ним Каменева, он - Сталин, стал еще и комиссаром Рабкрина - рабоче -крестьянской инспекции, прерогативой которой была проверка работы государственного аппарата.
  Но что самое важное, ещё и проверкой подготовки чиновничьих кадров. То есть Сталин еще в девятнадцатом году начал готовить своих сторонников во власти и делал это с упорством и методичностью хорошего администратора. Кроме этого, он был еще и членом Политбюро. Надо отметить, что все эти посты он занимал по праву: комиссаром по национальностям, потому что сам был не русским, комиссаром Рабкрина, потому что был самым русским среди лидеров фракции, состоявшей, в основном из политэмигрантов и потому, плохо знающих не только бюрократическую работу, но и особенности работы бюрократов в России.
  
  Его незаметность, серость, так же сыграли свою роль. Винтик партийной машины, который, как оказалось, держит её маховое колесо... Все это обнаружилось позже, как для его врагов, так и для сторонников. Но вдруг оказалось так, что кроме Сталина, на пост секретаря Политбюро больше некого было выбирать. И третьего апреля 1922 года он, Сталин, был избран на пост Генерального Секретаря Политбюро, как казалось тогда, на время.
  Получилось так, что Сталин не был особо известен на партийной "кухне", хотя Ленин понимал и предвидел роль Сталина в партии. Он говорил: "Этот повар может готовить только острые блюда". Конечно, это шутливый каламбур, но за ним просматривается ленинская интуиция..."
  
  Троцкий отвлекся, походил по кабинету скрипя новыми башмаками, посмотрел на себя в большое зеркало, приосанился, поправил волосы на голове и вновь сел за стол, с утра заваленный газетами на английском, немецком и испанском языках.
  
  "... Я тогда занимался вопросами войны, - начал писать далее Троцкий, но приостановился, промокашкой прочистил перо и продолжил - Каменев дублировал Ленина по многим второстепенным вопросам, Бухарин заведовал прессой и пропагандой. Сталин вел обычные партийные дела, так сказать "заведовал кухней". И вот этот кок постепенно стал начальником партийной столовой, уже начинал рассаживать клиентов, как ему казалось выгодным и удобным. Естественно, когда официально, на официальном съезде стали выбирать начальника, то клиенты этого повара и выбрали его своим патроном, патрона до этого неофициального.
  Мы, в Политбюро были выше мелочных забот низовой работы партии. Мы были интеллектуалами, разрабатывали стратегию, а тактикой руководил Сталин. Пока Ленин был жив, Сталин знал свое место, но стоило Ильичу заболеть, Сталин развернулся вовсю. А потом уже было поздно. Меня они съели втроем: Зиновьев, Каменев и Сталин.
  Причем инициатором поедания был Зиновьев, а Сталин только сопровождал. Когда в Политбюро не стало Ленина и Троцкого, остался один Сталин. Ведь все понимали, кроме них самих, что ни Зиновьев, ни Каменев, ни Бухарин не в счет. А бронепоезд Революции, уже шёл по мирным рельсам...
  Зиновьев и Каменев были брошены под колеса партийного паровоза вместе со мной и почти одновременно, а другие либералы попадали туда позже, группами и в одиночку. В партийной верхушке остались одни тактики, которых было много, но стратег был один - Сталин...".
  
   Троцкий отложил ручку, поворошил рукой волосы, встал, прошелся по кабинету и проговорил вслух - иногда он говорил сам с собой:
  - Жаль, что хорошие мысли приходят уже потом, после всех разборок!..
  
  Над домом на Авениде Виена плыла жара, потрескивали на холмах раскаленные камни, трава на склонах пожухла. Старик, прервавшись, подошел к открытому окну, вгляделся в выгоревший пейзаж: "А в Москве сейчас конец лета, яблоки дозревают. Охота на уток началась..."
  
  ...Рамон не спеша оделся, побрился, спустился в бар и выпил чашечку кофе с бриошами. Эйтингон передал Рамону на последнем свидании несколько сотен долларов, поэтому не стесняясь, Рамон заказал рюмочку текилы, и закусил желто-блестящим сыром с неровными дырками в нарезанных пластиках.
  "Сегодня же вечером надо будет отпилить у ледоруба ручку и примерить плащ с вложением его во внутренний карман. Надо еще нож охотничий взять на всякий случай. И конечно, обязательно, возьму пистолет. Нужно чтобы все закончилось разом. Уже сейчас Троцкий всего боится, всех проверяет, а если он выживет и на этот раз, добраться до него будет почти невозможно", - думал он, прожевывая ломтик сыра.
  
  Рамон купил газету и пробежал заголовки: "Люфтваффе начинает решительный штурм английских авиационных баз". "Около полутора тысяч бомбардировщиков будут задействовано в воздушной войне против Англии". "Гитлер пообещал разбить все аэродромы в Англии и тогда уничтожение флота и портов будет совершенно безопасной операцией".
  Он отбросил газету и вспомнил рев немецких бомбардировщиков в испанском небе. "Когда на тебя сбрасывают бомбы, ты чувствуешь себя совершенно беззащитным, - вспоминал он, - Кажется, что каждая бомбы, с гнусавым визгом летящая с неба, обязательно должна попасть в тебя. Хочется выскочить из окопа и бежать неважно куда, лишь бы не ждать в бездействии когда бомба долетит до земли и с гулким уханьем поднимет в воздух землю закопавшись в которой, вжавшись в неё ты ожидаешь решения своей судьбы".
  Рамон заказал еще рюмку текилы, выпил одним глотком, не закусывая, как это делают русские. Расплатившись, поднялся к себе, стал одеваться, но передумал и решил побыть ещё немного в номере - Сильвия ждала его к обеду у себя дома.
  Поэтом он сел за стол и стал по-французски писать завещание.
  Рамон исписал три листка, отложил их, долго сидел неподвижно... Наконец подошло время отъезда и он стал готовиться...
  Надев темную рубашку, жилет, пиджак и брюки, Рамон повязал галстук, надел шляпу, накинул сверху плащ и осмотрев комнату, выходя из номера нагнулся и аккуратно приклеил темную нитку одним концом к косяку, а другим к боковой плоскости двери.
  "На всякий случай", - подумал он и улыбнулся, вспомнив русскую пословицу: "Береженого бог бережет". Спустившись по лестнице, он прошел через холл, кивнул портье и вышел на теплое, яркое солнце.
  Подойдя к машине, осмотрел её, попинал ногой задний левый скат, словно случайно, осторожно обвел взглядом фасад отеля - все было спокойно.
  Заведя мотор, Рамон привычно вырулил на улицу, на первом же повороте свернул направо, потом, на следующем перекрестке налево и дал газу, глядя в зеркало заднего вида. "Все чисто", - успокоил он сам себя и поехал в сторону центра...
  
  Когда Рамон входил в кафе, Сильвия уже сидела за столиком и просматривала меню.
  - Дорогой, - встретила она его шутливым упрёком - ты опаздываешь.
  Поднявшись со своего места, она поцеловала его в губы. Рамон отметил про себя её новый дорогой наряд и кокетливо заколотый, в густых черных волосах, маленький берет.
  Извини Сильвия! Я как всегда застрял в пробке, - привычно соврал Рамон и сев за столик, сразу стал осматриваться.
  В дальнем конце зала сидели две пары американских туристов. Они о чем-то громко разговаривали и шумно смеялись. У окна напротив ворковала влюбленная пара, да за двумя столами, объедалось сладостями большое семейство, справлявшее очередной юбилей.
  
  Подозвав официанта, Рамон, не глядя в меню, заказал бутылку вина.
  - Ты ведь за рулем, дорогой, - посмеиваясь заметила Сильвия, но Рамон улыбнулся и ответил:
  - А я с собой, после каждой нашей встречи, деньги для штрафа беру.
  Потом, из принесенной официантом бутылки, налил в бокалы себе и Сильвии, поднял бокал, посмотрел вино на свет, выпил, долго держал во рту не глотая, затем проглотил, помотал головой и вскользь заметил:
  - Слишком кислое.
  
  Сильвия, жеманясь выпила и чуточку порозовев, тоном знатока ответила:
  - А мне кажется, что ничего. Конечно не французское Бургундское, но из местных вин может быть самое лучшее.
  Рамон кивнул, вновь разлил вино по бокалам, поднял свой, чокнулся с Сильвией, чему тоже научился у русских и произнес:
  - За нас!
  А про себя подумал: "Она сегодня очень мила. Надо будет увезти её в отель".
  
  Поговорили о газетных новостях, о полетах гитлеровской бомбардировочной авиации на Британские острова и о потерях с обеих сторон. Сильвия стала рассказывать, что Американская СРП раскололась - левое крыло партии во главе с известным троцкистом Шахтманом заявляет, что Советский Союз перестал быть пролетарским государством. Старик не согласен с этим и очень сердится на разногласия. Он сам говорит, что Союз по-прежнему пролетарское государство, но благодаря сталинской бюрократии, это дегенеративная власть...
  - А ты знаешь, - прервал её Рамон, - я вчера показывал свою статью Старику.
  Сильвия засмеялось:
  - Ого! Ты становишься политическим писателем. Я знаю, ты талантлив, - она перегнулась через стол и с нежностью погладила его по щеке.
  - Но Старик не в восторге, - продолжал Рамон.
  - Да он просто ревнует...
  
  Оба весело засмеялись, допили вино, поели и договорились, что пойдут вместе в ресторан с Шусларом - общим приятелем, который обещал их познакомить со своей невестой и назначил встречу на 20 августа. За обед расплатился Рамон и, прихватив бутылочку виски Сильвия поехали с Рамоном к нему, в гостиницу.
  Сильвия опьянела, выходя из кафе поскользнулась и сломала каблук. Рамон бережно подхватил её на руки и донес смеющуюся и смущенную Сильвия до машины. На Рамона выпитое вино никак не подействовало. Он, уже садясь в машину решил, что поедет к Троцкому именно 20 августа.
  
  
  ...Старик стал уставать. Он все чаще сидел за столом в кабинете и читал газеты. Книга двигалась плохо. Казалось, что основные характеристики Сталина он уже высказал в начале и потому, оставалось только пересказывать историю воцарения Вождя "на престол", следить за фактографией или цитировать других политиков. А Старик этого не любил.
   Он сидел в кабинете до обеда, потом вышел покормить кроликов. Надев рабочие перчатки вычистил клетку, положил внутрь, нарезанной кем-то из охранников, свежей травы.
  
  "Как я устал! - размышлял Старик, рассматривая самого бойкого, черного с белыми пятнами кролика. - Мне надоело работать, надоело сидеть в этой дыре отделенной от Европы тысячами и тысячами километров. Как бы я хотел побывать в России, пусть нелегально, пусть инкогнито. Просто постоять на ясной росистой зорьке с ружьем где-нибудь в березовом перелеске или на берегу болотной речки, в ожидании перелета диких уток...
  
  Меня убивает изоляция. Не с кем поговорить, почитать главы из книги, просто поболтать по-русски, не только все понимая, но и со смаком выбирая слова, выражения, образы, обороты и метафоры для собственной речи..."
  
  Краем глаза он заметил, что на стоянку подрулила машина, и из неё вылез этот странный полу бельгиец, полу канадец Джексон. "Странно, на улице тепло, а он в плаще", - подумал Троцкий, продолжая наблюдать за Джексоном.
  Джексон прошел в дежурку, поздоровался с молодым охранником и спросил, не приехала ли Сильвия. Сильвии не было. Джексон вошел во двор, увидел Старика и направился к нему.
  Наталья тоже услышала звук подъехавшей машины и поглядела в окно. Из дежурки вышел незнакомый мужчина в плаще и только когда он снял шляпу перед Троцким определила, что это Джексон. У неё отлегло от сердца и она пошла в спальню, дописывать письмо Розмерам. В письме Наталья пригашала их приехать на следующей неделе в гости.
  
  Поздоровавшись, Джексон показал Старику выправленный и напечатанный на машинке текст. Старик, обрадовавшись повел его в свой кабинет...
  Войдя в дом, они встретили Наталью, которая, поздоровавшись с Джексоном и увидав его бледное лицо, спросила:
  - А вы здоровы ли Фрэнк? Мне кажется, вы сегодня неважно выглядите.
  Джексон мотнул головой и, после паузы, ответил:
  - Я сегодня почти не спал, готовил статью.
  
  Он мельком взглянул на Наталью, тут же отвел глаза и вытер тыльной стороной ладони пот, выступивший на лбу. Троцкий стоял рядом, непонимающим взглядом смотрел то на Наталью, то на Фрэнка и порывался идти дальше.
  Но Наталья не уходила, а снова обратилась к Фрэнку:
  - Вам ведь жарко. Снимите плащ, я его отнесу на кухню. Вы, уходя заберете его...
  - Меня знобит, - сквозь зубы ответил Джексон, - и потом я не хочу вас утруждать.
  Он сделал движение в сторону кабинета и Троцкий спохватился
  - Да, да, пойдемте - и подхватив Джексона за локоть, повлек его к кабинету.
  
  Наталья, вернувшись на кухню и протирая чайные чашки, думала: "Какой-то он сегодня странный. Может быть, с Сильвией поругался. Она, конечно избалована мужским вниманием...".
  Со двора раздались голоса охранников. Рабинс кричал кому-то с наблюдательного пункта в левой башне: "Принеси нам ящик с инструментами. Он стоит под столом в дежурке". Кто-то откликнулся снизу: "Хорошо...".
  
  "Хансен говорил мне, что сегодня они будут устанавливать систему тревоги на башне - вспомнила Наталья и успокоилась, - Лёвушка сегодня в хорошем настроении. На днях говорил, что не хочет видеть Джексона, а сегодня сам ведет его в свой кабинет".
  
  Джексон поднимался по лестнице вслед за быстро идущим Стариком. Он старался идти как можно прямее, так как стоило ему наклониться, как тяжелый ледоруб, в тайном кармане плаща, оттопыривал полу. В какой-то момент ему показалось, что лезвие ледоруба, раскачавшись от шагов, стукнуло по лезвию кинжала, спрятанному в узком карманчике на другой стороне плаща...
  
  Время двигалось скачками, то ускоряя свой бег, то останавливалось. Пока Наталья его спрашивала о здоровье и особенно о плаще, оно томительно тянулось, а сейчас, когда с каждым шагом приближался момент действия, оно стремительно летело.
  
  "Боже! - повторял про себя Рамон, - неужели я это сделаю?" Второе его я отвечало первому: "Ты это должен сделать. Надо убить лицемерную гадину! То, что рассказывали мне знакомые, не укладывается в голове. Троцкий принадлежал к оппозиции в партии большевиков против Ленина очень давно... И оказывается, они и пытались убить его, Ленина и когда? Говорят, что ещё в восемнадцатом году, когда революция в России висела на волоске".
  
  Троцкий остановился на верхней площадке и ждал его. Рамону показалось, что Старик очень уж пристально смотрит на его плащ.
  Рамона снова бросило в жар, руки судорожно прижали коробящийся плащ к телу. Каждый шаг вверх по лестнице давался Меркадеру все с большим трудом.
  - Вы сегодня действительно себя плохо чувствуете, - строго, но с сочувствием, произнес Троцкий, открывая ключом дверь кабинет. - Проходите...
  Касаясь стенки - Рамон старался быть как можно дальше от Старика. Руки дрожали, на лбу выступил пот.
  Троцкий, впустив его, прошел к столу, взял у Рамона отпечатанную статью и сел.
  - Плащ можете положить вот сюда, - он указал на стул, стоявший у левой стены.
  Рамон осторожно снял плащ и тут часы, стоявшие на подставке за его спиной, начали бить шесть ударов. Рамон от неожиданности чуть не уронил плащ на пол.
  
  "Спокойнее, спокойнее, - повторяло второе я и подбадривая, сравнивало: - Это как перед атакой на фронте: страшно, непонятно, зачем надо подниматься из окопа, бежать под пулями. Но когда побежал, страх уже не тревожит, все делаешь автоматически".
  
   Он положил плащ, пощупал в заднем кармане брюк пистолет и посмотрел на Троцкого. Тот сидел к нему спиной, склонившись над статьей. Седой ежик волос на затылке был хорошо, ровно подстрижен.
  
  "Пора, - подталкивало второе я, - бить надо вот сюда, в центр этого венчика из седых волос. И не сомневайся: тот, кто сам убивает чужими руками, должен быть убит, как трусливая гадина"!
  Троцкий читал статью, слышал шуршание плаща за спиной. "Какой вздор, - думал он, - откуда этот Джексон взял такие цифры. Я совсем недавно читал статистику французского рабочего движения. Там были другие цифры. Что он там делает? - вдруг подумал старик, но не обернулся, - еще подумает, что я его боюсь и подозреваю..."
  
  А для Рамона, время неудержимо устремилось в будущее. "Решайся!" - вкрадчиво подталкивало второе я. "Боже мой, боже мой! - причитало первое я, - Как я это сделаю?!"
  Трясущимися руками он достал ледоруб, снял с него мягкую, легкую тряпицу, сжал двумя руками ручку и замахнулся... Опуская острый, зазубренный клюв ледоруба на голову Старика, Рамон инстинктивно зажмурился.
  Раздался чавкающий звук, острие вошло в голову, чуть изменив направление, пробило затылочную кость, погрузилось в череп почти по обух...
  Троцкому показалось, что оглушительно хлопнул выстрел за спиной и в голову ударила, тяжелая как ядро, пуля.
  - А-А-А-А, - инстинктивно закричал он и как отпущенная пружина, вскочил на ноги.
  
   Ледоруб, выдернутый испуганным Меркадером с грохотом упал на пол. Ужас охватил убийцу. Такого пронзительного крика - воя, он никогда и нигде не слышал! Страх, смертельная тоска, злоба, все слилось в этом пронзительном громоподобном вопле!
  Троцкий схватил Меркадера за руку, подтянул ее к себе и что было сил укусил за основание большого пальца. От ужаса и от боли, силы Меркадера удесятерились. Он отбросил Троцкого от себя и тот упал на пол. Кровь брызнула из раны на голове во все стороны, попадая на стены, на стол, на лицо и руки убийцы! С грохотом упал стул, посыпались со стола газеты и книги. Троцкий вскочил, шатаясь, выбежал из кабинета, не прекращая крика-рева!
  
  Меркадер крупно дрожал... Он перестал что-либо видеть, вращал вылезшими из орбит глазами, тяжело со свистом дышал, шатаясь шарил правой рукой сзади, пытаясь достать пистолет и клацая зубами, думал только о том, чтобы Старик не зашел обратно в кабинет, потому что видеть Троцкого в таком состоянии, было выше его сил...
  
  Услышав нечеловеческий крик, охранники выскочили во двор и Робинс, заметив в кабинете Троцкого какую-то возню, выхватил пистолет и прицелился в окно кабинета.
  - Не стреляй! - крикнул Хансен, - Ты убьёшь Старика!
  Он тут же включил сирену тревоги и пока остальные побежали по крыше в сторону кабинета, сам опустил лестницу и мгновенно оказался возле Старика. Троцкий стоял возле дверей кабинета. По его лицу, бороде и одежде лилась густая, темно-красная кровь.
  
  - Смотри, что они со мной сделали! - закричал Троцкий, увидев охранника.
  Робинс, прыгая через три ступеньки с пистолетом в руке, влетел наверх и проскочив мимо Старика, ворвался в кабинет...
  
  Наталья, услышав крик и не зная кто кричал, тоже бросилась в сторону крика! И тут, вдруг увидела Старика стоявшего между кабинетом и гостиной, с опущенными как плети руками и лицом без очков, залитым липкой кровью!
  - Что случилось?! Что случилось?! - крикнула она и обхватила мужа руками. Она подумала, что муж поранил себя помогая охранникам в их работе.
  Светло-голубые глаза Старика остановились на её лице, а губы прошептали: - Джексон...
  Троцкий освободился от объятий жены, сделал несколько неверных шагов и упал на пол во весь рост. Наталья, встав на колени приподняла его голову и держала её в своих руках. Кровь по-прежнему лилась из раны в голове, обагряя руки Натальи.
  Вдруг Троцкий открыл глаза. Взгляд его, с трудом удерживая сознание остановился на Наталье и губы очень тихо, так, что слышала только она одна, прошептали:
  - Наташа! Я люблю тебя!
  И с трудом продолжал:
  - Севу нужно убрать отсюда...
  Наталья окровавленной рукой вытерла ему губы, а он, хрипло дыша с трудом продолжил:
  - Ты знаешь, Он здесь! Я чувствую... Я понимаю, что Он хотел сделать! Он хотел мне помешать... Но я не дал ему это сделать!..
  
  Хансен и Робинс ворвались в кабинет и увидели Джексона, стоявшего посреди кабинета с пистолетом в дрожащей руке. Лицо его было искажено судорогой...
  Робинс прыгнул на него с разбега, свалил на пол и ударил несколько раз рукояткой пистолета по голове.
  Видя, что Джексон потерял сознание, и его помощь не требуется, Хансен выскочил назад в коридор и встал на колени перед лежащим Стариком. Троцкий перевел затуманенный взгляд на него и на английском языке стал говорить, запинаясь и останавливаясь:
  - Мы говорили о французской статистике... Джексон выстрелил в меня из револьвера... Я тяжело ранен... Я чувствую, что это конец...
  
  - Он вас чем-то ударил по голове! - стал говорить Хансен, - Он не стрелял!
  - Нет! Нет! - не соглашался Старик: - Он стрелял в меня!
  В кабинете, рыча от ярости, Робинс бил ногами находившегося в бессознательном состоянии Джексона. Кровь лилась из пробитой головы. После каждого пинка голова безвольно дергалась, оставляя кровавые следы на полу кабинета.
  - Скажи ребятам, чтобы его не убивали, - прошептал Старик, - он должен жить, чтобы говорить...
  Хансен хотел вызвать врача и использовать при этом Бьюик Джексона. Но ключей в машине не оказалось, и он стал обыскивать убийцу. Джексон неожиданно пришел в себя и бессвязно забормотал:
  - Они посадят мою мать... Сильвия тут не причем... Нет, это не ГПУ. Я не имею никаких дел с ГПУ...
  
  Робинс открыл гараж, выкатил машину и помчался за доктором. Наталья сбегала на кухню, принесла лед и чистого белья. Стерев с волос и лица густеющую кровь, стала прикладывать к голове лед, чтобы остановить кровотечение. Старик пытался целовать её руки и, обратив взгляд на Хансена, прошептал:
  - Помогайте Наталье... Мы с ней вместе очень много, очень много лет...
  - Нет, нет, - успокаивал его дрожащим голосом Хансен. - Вы только ранены...
  - Нет, - возразил Старик, - я чувствую, что на этот раз они добились своего...
  
  Когда приехал доктор, левая рука и левая нога Старика уже были парализованы...
  С воем сирен во двор въехала скорая помощь и почти одновременно, примчались полицейские. Топоча ботинками они ворвались в кабинет и арестовали Джексона. Тут же прибыл начальник тайной полиции, полковник Салазар - строгий человек с большими усами и в черном костюме.
  Весь дом заполнили детективы в штатском, в пиджаках, шляпах и пестрых галстуках. Они быстро и нервно переговаривались, что-то искали и, наконец, один из них нашел на полу в кабинете ледоруб с пятнами крови на острие. Тут же щелкал фотоаппаратом полицейский - фотограф. Сыщик, в сером клетчатом пиджаке, в шляпе, вдыхая и выдыхая воздух через плоский нос, поднял ледоруб за веревочку и показал всем...
  
  ...Сильвия, нарядная и оживленная, спешила на встречу с Отто Шослером и его невестой. Она опаздывала и поэтому взяла такси. На ней был легкий, светло-серого цвета костюм с большими отворотами и сиреневая блузка с оборочками из китайского шелка на груди. На голове кокетливо одета маленькая шляпка, и волосы уложены в высокую прическу.
  
  " И все-таки, какой он милый, - думала она, поправляя прическу, вспоминая спокойный, немного исподлобья, сосредоточенный взгляд Фрэнка. Его шутливые реплики, произнесенные без улыбки очень и серьезно, его обычная щедрость... Если он покупал ей конфет, то не двести или триста грамм, а целый килограмм. А если дарил ей цветы, то огромный букет. Она несколько раз спрашивала, откуда у него такие деньги и Джексон отшучивался мрачно:
  - Места знать надо...
  
  Доехав до кафе, машина скрипнула тормозами и остановилась. Сильвия заплатила шоферу, подождала сдачу и, перебежав дорогу, вышла к кафе, которое называлось "Горизонт".
  Она посмотрела на часы. Было семь часов вечера. "Опоздала на полчаса", - отметила она про себя и, осмотревшись, увидала Отто и девушку-невесту за столиком в глубине зала. "Странно, но где же Рамон!" - подумала Сильвия, подходя к друзьям. Она поздоровалась, извинилась за опоздание, сославшись на загруженные улицы.
  Отто и его невеста, рослая девушка с блестящими черными волосами, пили вино. Они налили вина Сильвии. Весело болтая о погоде, о всякого рода безделушках, Сильвия съела конфетку, с напряжением глядя на вход.
  Но Рамон не появлялся. "Что-то случилось, - с беспокойством подумала она и, извинившись, пошла звонить, - он никогда не опаздывал прежде на такое продолжительное время".
  Набрав его гостиничный номер, она услышала длинные безответные гудки. Потом позвонила по телефону, который он ей дал, говоря, что это рабочий телефон, но там тоже никто не отвечал.
  - Странно, странно, - повторяла она вслух и, выйдя на улицу, стала ждать там, вглядываясь в сумерки надвигающейся ночи...
  
  Сильвия познакомилась с Меркадером в Париже летом, два года назад. Ей его представили, как студента университета. Был он спокоен, молчалив, галантен. Позже она узнала, что он кроме испанского очень бегло, без акцента говорит по-английски и по-французски.
  Он подрабатывал журналистикой в одной бельгийской газете и, кроме того, имел какой-то бизнес, который позволял ему быть "человеком мира", путешествуя из страны в страну, с континента на континент. Их роман развивался очень быстро и уже через два месяца Сильвия "потеряла голову" от любви.
  Рамон, провожая её на организационный съезд Четвертого интернационала, намекгул, что коммунистические идеи его тоже волнуют. Потом, он приезжал к ней в Нью-Йорк и познакомился со многими членами СРП, часть которых после заключения Сталиным Пакта о ненападении с Гитлером, отделилась и стала готовить заговор, с целью убийства Сталина. Джексон немного пообщался с людьми в среде СРП, узнал все подробности, и вскоре уехал в Европу...
  Вновь встретились они только здесь, в Мехико. Он объяснил Сильвии, что сменил имя и фамилию и будет называться теперь Фрэнк Джексон с тем якобы, чтобы не вызывать негодования своей щепетильной матери:
  - Если она узнает, что я общаюсь с троцкистами, что пишу для них статьи, она может умереть от разочарования. Сильвия привыкла к конспирации, сама боялась попасть в лапы ГПУ и потому, весело посмеялась рассказанной легенде...
  
  - Ну где же? Где же он? - повторяла она нетерпеливо и тут из кафе вышел Шослер.
  - Давай я позвоню Старику. Может быть он там, - предложил он.
  - Хорошо, - упавшим голосом ответила Сильвия.
  
  Отто долго не мог дозвониться, потом на том конце провода трубку сняли. Проговорив несколько фраз, он бросил трубку и с изменившимся лицом подбежал к Сильвии.
  - На Авениде Виена - покушение. Старик смертельно ранен! Едем туда!
  Отто побежал расплачиваться в кафе, а Сильвия останавливать такси.
  
  Приехав в Койокан и отпустив машину, они протолкнулись среди полицейских машин заполнивших небольшой дворик, распихивая зевак вошли в дом. Охранники их пропустили, но как-то странно зло и неприветливо смотрели на Сильвию, как будто ожидали от неё какого-то подвоха. Как только полковник Салазар увидал Сильвию, он тут же приказал её арестовать и отправить в штаб квартиру секретной полиции.
  - Посадите её отдельно. Ничего не говорите. Пусть ждет моего приезда, - напутствовал он своих сотрудников, грубо вталкивавших заплаканную, ничего не понимающую Сильвию в авто.
  Когда Троцкого везли в больницу, он постоянно кого-то искал глазами. Увидав Наталью, он успокоился и потом, когда она села рядом с ним, поманил Хансена правой рукой и срывающимся голосом, стал говорить ему о том, что Джексон - агент, политический убийца либо ГПУ, либо фашистского режима.
  В госпитале собралось множество народу и Наталья стала просит Хансена быть все время рядом с ними:
  - Я боюсь за Леву, - заплакала она вдруг, - я ненавижу этот город. Здесь страшно, а люди ненавидят нас...
  
  В палате, когда медсестра стригла ему волосы, Старик еще пошутил:
  - Зря потратился на парикмахера. Ведь я только вчера стригся.
  После укола морфия, он какое-то время бодрился, но потом устало закрыл глаза, и стал говорить Хансену:
  - Джексон думал, что он меня убил... Но я боролся с ним...
  
  Он замолчал, силы покидали его. Доктора делали знаки Хансену, чтобы он заканчивал разговор и отошёл от больного. Но Старик пошевелил рукой и закончил:
  - Пожалуйста, скажи нашим друзьям... Я уверен в победе Четвертого Интернационала. Надо наступать...
  
  Голос его затих, рука безвольно опустилась. Потеря крови и морфий возымели свое действие. Врачи немедленно перенесли его в операционную...
  Операция продолжалась всю ночь и делали её пять хирургов, сменяя друг друга. Около семи часов утра следующего дня Лев Давыдович Троцкий (Бронштейн) умер, не приходя в сознание.
  
  Когда Наталье передали что Старик умер, она не поверила.
  - Он не может, не должен умереть, - шептала она. - Ведь он такой молодой. Мы сорок лет были вместе, и не может он вот так, взять и покинуть меня.
  Охрана пока оставалась в доме и Хансен старался не оставлять Наталью одну.
  
  Под вечер привезли гроб с телом Троцкого и установили в гостиной.
  В доме повисла траурная тишина. Шуршание шагов, тихие разговоры на кухне, где домочадцы собирались, чтобы вместе попить чаю. Щослер направил телеграмму в Штаты и оттуда потоком пошли телеграммы соболезнования на имя Натальи. К вечеру их набралось более сотни.
  Когда стемнело, в гостиной зажгли свечи и Наталья села рядом с гробом. Её вежливо оставили одну. Глаза Натальи опухли от слез, она сгорбилась и уже не скрывала свой возраст. Не отрываясь, смотрела она на лицо любимого человека и, казалось, не узнавала его. Обострившиеся скулы, крепко сжатые губы, закрытые глаза с длинными ресницами отдаляли его от неё, он казался помолодевшим в своей смерти.
  - Успокоился, - шептали её губы, - столько лет борьбы и напряжения. И вот теперь спокоен...
   Она смотрела долго, пристально и вдруг ей стало казаться, что его тело чуть-чуть шевельнулось, а ресницы подрагивали, словно глаза вот-вот откроются...
  
  Сидя у гроба Троцкого, Наталья вспоминала всю их жизнь, которую они дружно прожили вместе. Как она его тогда любила! Но для него революция была самой сильной любовью. Она это поняла сразу же, как только они познакомились в 1902 году, в Париже. Тогда она пыталась водить его по музеям, приобщая к мировому искусству, но он постоянно сбегал и писал свои статьи для "Искры". Однажды она спросила его, как ему нравится Париж, на что он совершенно искренне ответил:
  - Немного больше чем Одесса, но в Одессе интересней.
  
  Тогда Наталья помогала переправлять и готовить к переправке в Россию нелегальную литературы. Она совсем забросила ботанику которой, еще совсем недавно, хотела посвятить всю жизнь и даже начала её изучать в женевском университете. Теперь её интересовало искусство и она целыми днями пропадала в Лувре и в Де - Орсе.
  
  Юный Лев тогда был похож на энергичную, бегуще - летящую птицу. Нескладный, длинношеий, он смотрел сквозь стекла пенсне умно-насмешливо и наивно. Она вспомнила, как встречала Лёву, Ленина и Мартова в театре оперетты. Тогда Ленин подарил Троцкому башмаки, а они так жали ноги, что Лева не мог ни сидеть, ни слушать. Наталья и Лев все время перешёптывались, прижимались друг к другу, хихикали над его ножными проблемами, в конце концов башмаки сняли и облегченно затихли.
  
  А сейчас он лежал неподвижно и вместо шапки всегда густых и жестких волос, его голова была покрыта белыми бинтами...
  Еще ей вспомнилась Вена, куда они переехали из Финляндии. Там они, не расставаясь прожили семь чудесных лет. Там же, она родила второго сына, Сережу. Какими длинными и счастливыми были эти годы. Дети росли, известность Льва тоже росла. После революции девятьсот пятого года и председательства в Петербургском Совете, он стал одном из лидеров русской революции. Дети росли умными, веселыми и послушными, а Лев очень часто работал дома и она радовалась этому, потому что продолжала его любить...
  
  Где-то в дальнем конце притихшего дома часы пробили двенадцать.
  
  "Я потеряла всех и дальнейшая жизнь моя потеряла всякий смысл, - думала она и ей стало жалко себя, она горько всхлипывая заплакала, вытирая слезы ладошкой.
  "Почему? За что мне такие страдания? - спрашивала она себя. - И эта глупая ложь сталинистов о Лёве. ГПУ и убийства вокруг. Убили семь секретарей Старика и убивали во всех частях света, словно само знакомство с ним было опасно для жизни".
  
  Она вспомнила Вену, 1913 год, коренастого, молчаливого и мрачного грузина, который появился там, прожил несколько дней и уехал, так ни с кем и не поговорив ни о чем, кроме партийной работы. Как можно было сравнивать светлого, энергичного, оживленного Льва и этого мрачного человека. После революции Наталья видела его несколько раз, уже не такого мрачного и не такого молчаливого. Настали его времена...
  Наталья смахнула слезы: "Ведь я такая старуха, морщины, дряблая кожа, а он сейчас такой молодой". Она приподнялась, поцеловала Старика в холодную щетинистую щеку.
  - Я тоже скоро умру и там мы с тобой встретимся. Я в это верю, - шептали её губы, а из глаз, неудержимым потоком лились и лились слезы...
  
  
  Вечером, Меркадера увезли в штаб секретной службы. Сидя между двумя агентами в полицейской машине, он сжимал руками пробитую голову, скрипел зубами от боли и изредка тихо стонал. Возбуждение, страх, неуверенность прошли, сменились депрессией и обидой, жгущей сердце: "Я это сделал... Было страшно, противно, но я убил его ... Как на войне... А этот Салазар попытается меня запугать, но это ему не удастся... Пусть попробует!"
  
  Полковник Салазар, войдя в свой кабинет, переоделся, помылся в дежурной комнате и тяжело вздыхая от усталости, достал из сейфа дело Альфаро Сикейроса, весной устроившего громогласное покушение на Троцкого, в том же доме на Авенида Виена.
   "Как я устал от этих русских революционеров, - подумал он и стал листать толстую папку, - кажется никто из задержанных сегодня не проходил по тому делу. Но, похоже, что на этот раз они своего добились, Троцкий умирает".
  .
  Облокотившись на стол, и бегло просматривая папку, полковник стал вспоминать подробности того фантастического дела...
  Около четырех часов ночи 24 мая Лев Троцкий и его жена Наталья были разбужены автоматической стрельбой в доме. Наталья, причитая от страха, помогла Троцкому сползти с кровати и спрятаться за ней. Они сидели так, пока автоматные очереди, на время прекратившиеся, не затрещали вновь по дверям и стене, между кроватью и потолком. Во дворе слышались крики незнакомых голосов и вдруг громко, пронзительно закричал Сева, внук Троцкого: "Дедушка! Дедушка!". И тут же грохнул взрыв. Наталья увидела в пространстве между двумя комнатами, ярко освещенную взрывным пламенем фигуру человека с автоматом в руках. Он выпустил очередь в направлении их кровати и исчез. Наступила тишина...
  
  - Надо спасать Севу, - проговорила Наталья и вылезла из-за кровати. Вслед за ней вылез и Старик. В этот момент с автостоянки, громко урча моторами, отъехали две автомашины.
  - Они угнали наши машины! - громко закричал Троцкий.
  Но Наталья на это не обратила внимания, она громко звала внука:
  - Сева! Сева! Ты где?
  Она вдруг услышала голос Севы, с веранды зовущего Альфреда и Маргарет Розмери, чья спальня была с другой стороны дома.
  Охрана внутри дома и все обитатели его, выскочили во двор и взволнованно переговаривались.
  
  Вскоре приехала полиция. А затем и полковник Салазар, поднятый с постели телефонным звонком. Он зевал, рассматривая прошитую пулями дверь спальни, стены с выбоинами от пуль, самодельное взрывное устройство найденное в коридоре...
  Полковник Салазар вспомнил все обстоятельства того покушения и первые свои впечатления.
  Покушение было таким масштабным (в нападении участвовало более двадцати человек), а результаты столь смехотворны (Наталья показала ему царапину на локте, что вполне могло быть результатом падения с кровати), что он невольно подумал об инсценировке покушения организованным самим Троцким. Первые слова, которые проговорил Троцкий, обращаясь к полковнику, были:
   - Автором этой атаки является Иосиф Сталин, а исполнителями агенты ГПУ.
  И как показалось полковнику, и Троцкий и его жена были уж очень спокойными после этого ночного кошмара. Ко всему, из дома исчез Роберт Харт - один из охранников, а мексиканские полицейские охранявшие дом, найдены были связанными недалеко от автостоянки...
  
  Тогда, исходя из этого предположения, полковник даже арестовал двух секретарей Троцкого и допрашивал их как соучастников покушения.
  Но потом ситуация прояснилась. Тело исчезнувшего охранника было найдено закопанным в саду двух мексиканцев - братьев, членов коммунистической партии Мексики. Потом по донесению агента был арестован полицейский, который на время давал кому-то свою форму. Стало известно, что нападавших было очень много и кто-то из них был одет в полицейскую форму и даже в военную офицерскую.
  Охранники, судя по всему, были напоены каким-то снотворным... Все это так поразило полковника Салазара, что он только разводил руками.
  
  Постепенно выяснилось, что возглавлял покушение Альфаро Сикейрос, известный мексиканский художник, который надев форму майора мексиканской армии, возглавил налет мексиканских сталинистов на дом Троцкого. На допросе и позднее на суде, он утверждал, что они не хотели никого убивать, но показывали Троцкому, что он должен убираться из Мексики!
  
  Салазар закрыл папку и потер усталые глаза: "Это дело до сих пор для меня не ясно. Есть подозрения, что Харт был агентом ГПУ, но сам Троцкий всячески защищал его и даже захоронил тело во дворе дома на Авенида Виена и приказал сделать табличку: "Роберт Харт - 1915-1940. Убит Сталиным". Теперь, кажется, все пришло к своему логическому завершению. Троцкий умирает, но для меня до сих пор непонятно, почему Сталин так ненавидит Троцкого, почему Троцкий так уверен, что покушения дело рук Сталина и ГПУ".
  
  Полковник достал чистый лист бумаги и попытался сформулировать направление допроса. "А этот Джексон, или как там его, почему то мне симпатичен. Наверное потому, что он ничего не просит и ничего не боится. И похоже, что кроме журналистики он занимался совсем не писательскими делами... Надо послать людей, обыскать его гостиничный номер".
  Полковник нажал на кнопку на столе. Вошел дежурный офицер:
  - Отправьте людей в гостиницу, где жил этот Джексон и пусть его номер обыщут. И приведите его на допрос.
  - Извините, господин полковник! Но Джексон жалуется на боли в голове. Она пробита в нескольких местах, да и ребра похоже целы не все. Охранники постарались...
  
  - Мы его не будем мучить, - осклабился Салазар, - но допрашивать будем всю ночь, а потом положим в охраняемую палату, рядом с его жертвой, Троцким... Ведите его!
  Ввели Меркадера, забинтованного, щурящегося от яркого света. Он сел, подслеповато поглядел на полковника и произнес:
  - Не могли бы вы мне помочь. Я без очков плохо вижу, а мои очки разбиты, там, - он вяло махнул рукой в сторону дверей.
  - Хорошо, хорошо, - согласился Салазар.
  Неожиданно зазвонил телефон. Салазар поднял трубку:
  - Слушаю!
  - Господин полковник, - донесся голос дежурного офицера, - в номере Джексона обнаружено его завещание.
  Несите его сюда, - распорядился полковник.
  
  Дежурный офицер внес папку и положил на стол перед Салазаром. Полковник взял в руки папку, а Меркадер внимательным взглядом проводил офицера до дверей.
  - Так, так, так, - скороговоркой проговорил Салазар и снова нажал кнопку.
  Когда офицер вошел, Салазар сказал ему:
  - Я по-французски не читаю. Быстро переведите и принесите мне перевод. Если надо, пусть всю ночь переводят, но чтоб было сделано...
  
  Меркадер сидел склонив голову, и щупая бинты делая вид, что разговоры следователей его совершенно не интересуют, что он полностью погружен в свою боль и ничего кроме боли не замечает. В то же время он понял, что речь идет о записке, оставленной им в номере и написанной по-французски. А писал он в ней следующее:
  
  "Я родился в 1904году в Тегеране, в семье бельгийского посла. В возрасте двух лет мы с матерью вернулись в Брюссель, где и жили до начала войны. Там я окончил иезуитский колледж. Затем два года проучился в военной академии и переехал в Париж для дальнейшего обучения. Учился в школе журналистов и работал в газетах. Отец умер в двадцать шестом году и мать, когда я просил, снабжала меня деньгами. Был женат в 1924 году, но ушел от жены и развелся в 1939 году.
  В Париже познакомился с троцкистами и, участвуя в учредительном съезде Четвертого интернационала, стал его членом. Там меня снабдили деньгами, документами и отправили в Мексику, для встречи с Троцким. Здесь постепенно началось мое разочарование в Троцком, так как он просил меня ехать в СССР и организовать покушения на лидеров страны, в том числе на Иосифа Сталина. Он стал мне отвратителен, когда стал требовать порвать связь с Сильвией которую я люблю всей душой, только потому, что она связана с группой диссидентов троцкистов в Америке".
  
  Но полковник этой записки не видел, так, как переводчика сразу не застали, и поехали к нему домой. Время шло, перевода не было, и Салазар решил отложить допрос до следующего дня.
  На следующем допросе Меркадер делал вид, что готов сотрудничать со следствием и "признался", что приехал в Мексику по фальшивому канадскому паспорту на имя Фрэнка Джексона, и что Сильвия об этом знала.
  Полковник Салазар, слушая "признательные" речи Меркадера и читая перевод записки, морщился: "Все или почти все, ложь! Будь моя воля, я бы заставил этого вшивого интеллигента сказать правду. Но газеты всего мира трубят об этом покушении и потому, надо быть осторожным", - он потер щетинистый подбородок, поморгал прогоняя сонливость, нажал на кнопу вызова.
  
  Вошел дежурный офицер и полковник, приказал ему приготовить большую кружку кофе. Достал из стола электробритву, побрился вглядываясь в свое, похудевшее за бессонную ночь, лицо.
  "А что, если попробовать их свести, сделать очную ставку? И сделать это не здесь, а в медицинской комнате, куда его можно повести делать перевязку, а Сильвию посадить там заранее".
  Он быстро написал распоряжения на листке бумаги и предал его дежурному офицеру, принесшему дымящуюся кружку ароматного кофе. Офицер вышел, сразу же зашел обратно и забрал ничего не понимающего Меркадера.
  - В перевязочную, - пробормотал он, подпихивая арестованного в спину.
  
  Когда Меркадер, сопровождаемый конвоем, открыл дверь лазарета и увидал там Сильвию, он впервые потерял самообладание
  - Полковник! Что вы делаете? - закричал он Салазару, вырываясь из рук полицейских, - Я не хочу здесь быть! Уведите меня отсюда!
  
  Сильвия увидев Меркадера, тоже закричала:
  - Убийца! Убейте его! Убейте его! - она зарыдала, стала бить кулаком по столу и кричала, - Я хочу видеть, как его убьют! Пусть его убьют, как он убил Троцкого! Это не человек, это чудовище!
  Салазар вмешался в этот истеричный диалог, сообщив Сильвии, что по словам Меркадера, он разочаровался в Троцком, вот и реакция.
  Сильвия резко повернулась в сторону Рамона, которого полицейские впихнули в комнату и закричала в истерике, почти завизжала:
  - Не ври, предатель! Говори правду, если хочешь сохранить жизнь... Лгун! Убийца! Предатель! Чудовище!
  
  Когда Меркадера уводили, его била дрожь и лицо кривила судорога.
  Его снова привели в кабинет Салазара. Здесь, он как - то странно успокоился. Глаза его потухли, плечи опустились, и весь он стал похож на нахохлившуюся птицу с красно-белым гребешком.
  Салазар, заметив эту перемену, предложил:
  - Скажите правду, и я даю вам слово офицера, что помогу избежать виселицы.
  Меркадер поднял на него потемневшие глаза и спокойным голосом произнес:
  - Режьте меня! Сдирайте с меня кожу, клочок за клочком, но мне нечего добавить к своим показаниям!
  
  Он замолчал и больше не произнес ни слова...
  
  Молчал он и на суде, молчал в камере заключения. Врачи думали, что он сошел с ума от сильного потрясения, но экспертиза признала его вполне вменяемым.
  
  
  ... Мать Рамона Меркадера была приглашена в Москву. Сам Лаврентий Берия заехал за ней в гостиницу "Метрополь", усадил в свою машину и повез в Кремль, на прием к Вождю.
  - Вы не бойтесь, - говорил он, повернув свое круглое лицо с ранними залысинами на лбу и поблескивая пенсне, - Иосиф Виссарионович все знает о вашем сыне и очень его хвалит за смелость и мужество...
  Через Боровицкие ворота въехали в Кремль, часовые красиво отдали честь оружием, подняв его двумя руками на уровень головы. Внутри Каридад все дрожало в предчувствии встречи: - Я увижу великого Вождя! - шептали её губы.
  
  Выйдя из машины, они поднялись на второй этаж. Здесь тоже стоял караул, который отдал честь уже по-другому: вытянувшись по стойке смирно и пожирая глазами входивших Берию и Каридад. Берия повел её длинными коридорами, устланными мягкими ковровыми дорожками и наконец, отворив очередную дверь они прошли через большую приемную. Берия постучал.
  - Входите, входите - раздался знакомый глуховатый голос с мягким грузинским акцентом.
  Берия ввел Каридад в кабинет.
  Посреди ярко освещенного кабинета, был расстелен большой, во весь пол ковер, а у дальней стены стоял дубовый стол между двух окон с белыми, льняными накрахмаленными сборчатыми шторами. Сталин, в белом кителе, в белых брюках, заправленных в сапоги, легко поднялся из-за стола, обошел его и пошел навстречу.
  - Каридад, дорогая, - начал он, приветливо улыбаясь, - я очень рад видеть мать героя и саму героиню.
  Он пожал ей руку и продолжил, усаживая её за стул, подставленный Берией:
  
  - Я пригласил вас сюда, - продолжил он, - чтобы вручить вам награду за мужество и смелость.
  Появился бесшумный, большеголовый и бритый Поскребышев с орденской коробочкой.
  Сталин аккуратно достал оттуда орден Ленина, подошел к Каридад и показал, сверкнувший красной эмалью профиль Ленина.
  - Я знаю, что вы сами воевали в Испании и даже были ранены и я рад вручить вам этот орден Ленина за настоящий героизм.
  
  Сталин еще раз пожал её руку. Краска волнения прилила к её щекам и казалось, что Каридад вмиг помолодела, опять стала красавицей как прежде.
  Сталин отступил на шаг. Поскребышев снова бесшумно приблизился и протянул ему другую коробочку. Сталин открыл её и показал золотую пятиконечную звезду на алом бархате:
  - А это Звезда Героя Советского Союза, которую мы вручим вашему сыну, Рамону, которого ждем здесь, когда он приедет. Он, как многие испанские коммунисты пожертвовал собой за дело Ленина и мы никогда этого не забудем...
  
  Сталин поклонился Каридад, Берия также склонил голову и она, волнуясь, ответила по-испански. Переводчик, тихо стоявший в углу, перевел:
  - Я благодарна вам, товарищ Сталин, и всем советским людям за доброту и гостеприимство. Надеюсь, что мой Рамон приедет в СССР и мы снова увидим его веселым и счастливым...
  Она поклонилась Сталину и пошла вслед за Берией. Когда они садились в машину, какой-то молодой красивый офицер щелкнув каблуками и отдав честь, преподнес ей букет алых роз. Берия отвез её в гостиницу и провожая до подъезда сказал:
  - Я поздравляю вас и вашего сына и хочу, чтобы вы знали: СССР для вас и вашего сына может стать Родиной, если вы этого захотите. Надеюсь, вы хорошо отпразднуете эти высокие награды...
  Он снова чуть кивнул головой и уехал, а она, взволнованная вошла в фойе гостиницы "Метрополь". Швейцар почтительно открыл перед нею двери...
  
  
  Троцкого, хоронили вскоре после его смерти. По дороге в Пантеон, где должна была происходить церемония прощания, многолюдная толпа горожан стоявших вдоль следования траурного кортежа, со снятыми шляпами и опущенными головами, провожала тело Троцкого - Апостола русской революции.
  За пять дней, пока был открыт доступ к телу, около трехсот тысяч человек прошли мимо гроба, прощаясь со старым революционером олицетворявшим блистательную победу коммунизма над крупнейшей монархией в мире.
  Президент Мексики, Карденас, сделал визит соболезнования и выразил свое прискорбие Наталье.
  
  Через пять дней пришел отказ в возможности захоронения тела Троцкого в Соединенных Штатах. Даже мертвому, ему было отказано в визе...
  Его тело было кремировано на следующий день, а пепел был захоронен во дворе дома на Авенида Виена. Над белым камнем надгробья взвилось красное знамя...
  
  Наталья Седова - жена Троцкого, жила с внуком Севой Волковым на Авенида Виена до 1960 года. У Севы была большая семья, несколько девочек и Наталья помогала их воспитывать. Тогда же, в 60-м она уехала в Париж, в гости к Розмерам, и там тихо умерла в январе 1962 года. Её прах был перевезен в Мексику и захоронен рядом со Львом Троцким...
  
  Рамон Меркадер просидел полные 20 лет, назначенные ему судом и был освобожден в мае 1962 года. Все двадцать лет он провел в камере, которая имела небольшую террасу для прогулок на свежем воздухе. Рамон очень много читал и даже пытался писать воспоминания, но, заметив, что за ним следит тюремный надзиратель, сжег все написанное в пепельнице, лист за листом.
  Когда он вышел из тюрьмы, ему было 46 лет. Черные волнистые волосы утратили свой прежний блеск, темные глаза глядели спокойно и сосредоточено.
  При выходе из тюрьмы шестого мая 1962 года, его встретили незнакомые люди, назвавшиеся друзьями. Они вручили ему кубинский паспорт и он улетел вначале на Кубу, а потом, через Прагу, в Советский Союз, в Москву.
  Указом Президиума Верховного Совета СССР от 31 мая 1962 года Рамон Меркадер - Лопес Рамон Иванович удостоен звания Героя Советского Союза, с вручением ордена Ленина и медали "Золотая Звезда" (No 11089).
  
  Позже, Рамон Иванович являлся сотрудником Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. В середине 70-х годов переехал на Кубу, где работал по приглашению её руководителя Фиделя Кастро советником министерства иностранных дел. Умер в 1978 году от саркомы.
  Прах Рамона Меркадера был перевезён в Москву и погребён на Кунцевском кладбище под фамилией Лопес Рамон Иванович. На могиле установлен небольшой памятник...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Смерть Вождя.
  
  
  
  
  
  "Мы готовы стать преступниками, чтобы миром наконец стали править невинные..." Альбер Камю
  
  "...Наполеон спросил в два часа ночи одного из своих приближенных" "Что будет во Франции после меня?" - "Ваше Величество, Ваш преемник, который справедливо будет опасаться, как бы в свете Вашей славы не показаться ничтожным, постарается подчеркнуть недостатки Вашего правления"
  
  Стендаль "Жизнь Наполеона"
  
  
  "Я понял коммунизм - как напоминание о не исполненном христианском долге. Именно христиане должны были осуществить правду коммунизма, и тогда не восторжествовала бы ложь коммунизма..."
  
  Николай Бердяев "Самопознание"
  
  
  
  
  ...Сон, который увидел Сталин, повторялся в войну почти каждый год и только сейчас начинал забываться...
  Из-за горизонта, заполненного зелеными цветущими холмами, с полями-огородами посреди садов, натужено ревя моторами появляется большой пассажирский аэроплан. Блестя большим сигарообразным алюминиевым телом, с ровной строчкой кругов - иллюминаторов, аэроплан дотягивает до невысокого круглого холма, цепляет гондолой огромное дерево, спотыкается на лету, клюет носом и взрывается стеной желто-красного пламени. Клубы черного дыма закрывают картину...
  
  Проснувшись, Сталин долго лежал в полутьме рассвета, сдерживая сердцебиение силился успокоить себя, внушить, что это видение - следствие чрезмерно плотного "обеда", закончившегося под утро...
  Покряхтывая, Сталин приподнялся с подушки, выпростав из-под одеяла худые стариковские ноги в белых кальсонах сел на кушетке, нажал кнопку вызова "денщика" и одновременно включил свет.
  "Что-то совсем плохо стало со здоровьем. Надо бы на юг поехать, там сейчас уже миндаль зацветает...", - подумал он.
  
  Одевшись, Сталин перешел в столовую и, выпив крепкого чаю, покурил, не чувствуя однако удовлетворения и сожалея, что так и не смог перебороть в себе эту дурную привычку к табаку... Походил, постоял в углу малой столовой разглядывая резной орнамент на буфете и снова зашагал по комнате.
  
  ..."Проклятая старость" - он поморщился, передернул худыми плечами; шею неприятно стянуло жестким воротником полувоенного кителя - сегодня все раздражало, причиняло неудобство и боль. Даже разношенные сапоги шитые из самой мягкой кожи и те, тяжелыми кандалами повисли на ногах. Голова кружилась. Вчера чуть было не уронил на себя платяной шкаф в спальне, так неожиданно и сильно качнуло - бросило в сторону.
  Он с испугом понял, что на несколько секунд потерял сознание. "Надо рассказать врачу об этом случае. Но кому? Виноградова посадили - и за дело. А остальные, что они могут? Жалкие карьеристы. Боятся меня, трусы несчастные! Хотя бы один из них сказал, что со мной. Трусят и льстят безбожно. Неужели нет ни одного, кто бы мог прямо и просто объяснить, чего мне надо опасаться и когда готовиться к смерти".
  
  Сталин облокотился о колено - вялая старческая спина согнулась. Седой ежик жестких волос уколол морщинистую шею. Заныли нудной привычной болью почки. "Надо вызвать этого старика, Войно-Ясенецкого, из Крыма. Только он со своим Богом и "гнойной хирургией" способен и диагноз вслух произнести и душу утешить божеским благословением...
  Этот поймет - ведь он сам прошел через тюрьмы и ссылки, правда уже в наши дни, и нашел-таки утешение в служении Богу..."
  Мысли Сталина постепенно отвлеклись от болезней, и сознание, проваливаясь в прошлое, стало рисовать ситуации и случаи из длинной, наполненной событиями и действиями жизни...
  
  
  Иосиф Сталин - тогда еще Сосо, - много читал. Семинаристы тайком передавали из рук в руки Шекспира, Шиллера, "Историю культуры" Липперта. Но больше всего полюбилась ему книга грузинского писателя Козбеги "Отцеубийца".
  Её герой Коба, горец, бесстрашный и хладнокровный мститель, выступает против произвола чиновников, против подлости царских прислужников, становится благородным разбойником и в неравном бою, попав с друзьями в засаду, один из всех ускользает из ловушки...
  
  Отныне Коба стал для Сосо божеством. Вдохновленный примером, Сосо тренирует тело, закаляет волю, воспитывает в себе мужество и бесстрашие, что почти сразу замечают однокашники.
  Однажды Сосо-Коба решил проверить силу воли и не спать, сколько сможет. После двух бессонных ночей ему стало плохо, начались слуховые и зрительные галлюцинации. Кофе уже не помогало. На третьи сутки ему стало особенно нехорошо: раскалывалась от боли голова, а вместо сна приходили кошмары: казалось что руки, ноги и голова вдруг начинали разбухать и достигать страшных бревно образных размеров. Сознание затапливали образы беспричинного давящего ужаса, еще мгновение и взорванные изнутри страшным давлением, тело и голова разлетятся в клочья, в осколки!
  "Боже! Спаси и сохрани! - повторял Иосиф. - За что мне такое наказание? За мою гордыню, за ненависть к этим аристократам и богачам, этим фарисеям в клобуках... Боже! Боже! Я не вынесу этой боли!..".
  
  И вдруг, словно переполнив чашу страдания - боль исчезла, в глазах полыхнул божественный свет и голос из страшной тьмы воображаемого запредельного, произнес: "Иосиф!!! Готовься к избранничеству. Ибо тебе будет дано все, чтобы спасти народы от несправедливости. Отныне твоя жизнь должна быть посвящена борьбе с угнетателями и притеснителями народов. И станешь ты, как Коба, жертвой и спасителем!!!".
  
  И так велико было впечатление, так потрясен был Сосо видением, что потерял сознание...
  Утром товарищи стали будить Джугашвилли и обнаружили, что он болен, горячий как печь и бормочет бессвязные слова.
  
  Через неделю Иосиф поправился...
  Еще через год под подушкой Иосифа были найдены запрещенные социалистические брошюрки, за что он был исключен из семинарии...
  
  
  ...Всплыли воспоминания, которые он обычно старался гнать от себя. После того исключения из семинарии, он оказался один - ни работы, ни прошлого, ни будущего.
  Однако осталась надежда и вера в борьбу за права простых людей. Иосиф стал участником тайных марксистских кружков. И он знал, что может попасть в тюрьму. И всё таки , арест стал полной неожиданностью!..
  
   Почти полтора года Иосиф провел в стареньких тюрьмах Кутаиси и Батуми. Отношения между зэками и администрацией там были самые патриархальные, но случались и взрывы эмоций, почти бунты, борьба сильных характеров. После тюрьмы и ссылки Иосиф годами ходил по улицам как убийца, за которым гонятся полицейские ищейки. И сейчас, чаще весной, его охватывало чувство опасности и возбуждения, далекие отголоски той реальной опасности быть арестованным или просто убитым шпиками. И потому бакинская тюрьма показалась ему местом успокоения; так трудно было жить на свободе...
  Рассчитанная на 400 человек, тюрьма вмещала полторы тысячи. Арестанты спали вповалку на ступеньках лестниц, в коридорах. Уголовные и политические перемещались по тюрьме свободно, все двери из-за тесноты были распахнуты настежь. Среди заключенных были и "смертники". Они ели и спали вместе со всеми. Ночью их выводили и вешали в тюремном коридоре; слышны были стоны и крики.
  Кобе казалось тогда, что он ничем не может помочь обреченным и, закрывая глаза с вечера, он старался покрепче заснуть, чтобы не слышать всего происходящего. Тогда же он познакомился с ребятами, на совести которых были ограбления, а иногда и убийства. Этим они были ему интересны. Он тогда уже понял, что люди действия - это люди решительные и способные на все, они могут пройти сквозь строй не дрогнув и убить предателя или изменника...
  
  Сталин сощурился, остановился напротив окна, вглядываясь в темноту ранних весенних сумерек.
  
  "И тогда, - продолжил он внутренний диалог, - я впервые понял, что самые храбрые люди бояться того, что случается, происходит не с ними, а рядом, на их глазах. Ведь в коридорах тюрьмы не раз случались драки между уголовниками, и это как-то особенно угнетало политических, тех, кто далек был от реальной борьбы и живой крови. А нас эксистов, это только возбуждало, горячило".
  
  Один раз на лестнице, ведущей в политический корпус, повздорили молодой рабочий из новой партии прибывших и опытный зэк, уголовник по кличке Грек. Рабочий был сильным и здоровым парнем, а Грек, изможденный многолетними "сидениями", впал в истерию и изловчившись, ударил рабочего ножом и убил его. Иосиф видел это и понял, что и сам вот так может воткнуть нож в тело другого, что ему не страшно и ответить потом за такой поступок: в его жизни было столько плохого, что он сам стал частью этого мира насилия. Но, главное. Он верил, что только борьба поможет несчастным рабам сбросить иго буржуазного господства. А какая борьба без крови?
  Уже позже он говорил, что Революцию подготовили акты террора боевой организации эсеров. И страх народа перед царской властью и его прислужников, разбили эти убийства царских слуг и родственников. Он всегда восхищался мужеством и силой воли людей из БО: Каляева, Созонова, Савинкова, которые убили Плеве, Князя Сергея и ещё сотни чиновников, позволялявших себе безнаказанные зверские поступки и действия...
  
  Во время бессонницы он часто вспомнил кичливые, грубые повадки горийской знати в противоположении нищете, в которой приходилось расти. А рядом - пьянство и барство разодетых в шелка и меха ничтожных нуворишей. "Черт бы их всех побрал!" - ругнулся Сталин и ударил в сердцах крепко сжатым кулаком по ладони...
  
  
  "Да, - продолжил воспоминать Сталин, - тогда я был много смелее. Сейчас меня гнетет страх. Это какая-то истерика, нервы... Вот и сны стали сниться, - он закурил, - надо пригласить сегодня всех членов Политбюро и сказать им, что жить мне осталось недолго... Но как вспомню эти лживые завистливые лица... неужели Ленин, умирая, вот так-же думал о нас, остающихся здесь? Нет, он был другой... Хотя тоже не был святым и хитер был, и знал кому что сказать. Вот в молодости он был орлом!..
  
  Да, таким он был тогда, на конференции большевиков зимой в Финляндии... Стоял морозец, и белый снег завалили все деревья, и скрипел под ногами. Пахло вкусными щами из станционного буфета и крепким табаком, который курили почти все делегаты. Мы шли группой, и я надеялся, что вот-вот нас догонит он, Ленин, но оказалось, что он уже сидел в зале и говорил с делегатами. И когда я его увидел, то разочаровался: ожидал что он все-таки повыше ростом и лицом значительное, а тут - низенький, плотный, почти лысый и картавит...
  Но уж когда он заговорил, то все замерли, так у него быстро, четко и понятно выходило. А я тогда, в восторге подумал: вот сила логики, вот у кого надо учиться, кому надо подражать...
  
  А ведь много позже, уже в смертельной болезни, он мне что-то хотел сказать, объяснить мне что-то важное из тех далеких времен, хотел научить чего не надо делать, чего надо опасаться... Наверное, хотел предупредить, что не надо болеть долго, что надо умереть быстро чтобы над тобой не смеялись, не успели забыть ещё живого, не стали бы жалеть. Бог мой! Ведь он хотел умереть, но уже не мог, не владел собой. Его охраняли, как революционную реликвию, жена, сестра, родственники. Они хотели, чтобы он подольше жил, даже так, полу человеком...
  
  А ведь он просил у меня яду. Он понимал... Но почему у меня?..
  Он знал - я его пойму... А я не захотел, побоялся, пожалел и все равно меня подозревали... Tроцкий, Зиновьев... А ведь когда он умер я плакал потому что понял - теперь я один, теперь только сам могу ответить за все что происходит и главное за то, что произойдёт...
  А ведь он был как отец: и поругает, и побранит, а потом спросит: "Товарищ Сталин. Как вы думаете?". А я и рад: ведь сам Ильич просит совета...
  И вот что страшно: он умирал молодым, а я ведь старик и нет никого из тех, кто был там и тогда... Но и теперь я хочу, хочу знать, что он хотел мне объяснить...
  
  
  
  ...Сталин ощутил сильную боль и стыдясь этой напасти - почки начинали подводить - уже не мог успокоиться, ходил из угла в угол и думал, думал...
  
  "Как же так могло случиться, что я остался совсем один. Ведь были же друзья, были люди, с которыми вместе воевали, вместе в ссылке и в тюрьмах сидели. Сотни таких людей было, а в живых осталось от силы с десяток и тем я не верю. Я никому не верю, я пропащий человек. Я сам себе не верю...
  Вдруг, в очередной раз подумалось: жизнь то заканчивается, а рядом нет никого кто бы был предан мне по-человечески, без подхалимажа и служебного рвения. Казалось бы, самые близкие люди, которых я знаю уже лет сорок, но тоже сильно переменились... Может быть это старость?!
  
  Ну вот, хотя бы Молотов. Чего ему не хватало? Ведь я ему доверял бесконечно и приблизил очень. И все недоволен. Мне люди говорят, что он побывав в Штатах, посидел там с политиками и набрался идей...
  А по-моему, его там просто купили. Пусть не прямо, но купили, и он теперь мне не нужен. А он лезет, ездит на дачу ко мне. Я ведь запретил говорить в секретариате где я, куда уехал.
  Конечно, одно дело сидеть в Вашингтоне и представляя победивший Советский Союз, изображать из себя стратега, но другое дело здесь, в Москве, где все свои и все знают, кто делал эту громадную победу...
  
  А ведь я перенес все, и особо плохо было в начале. Ведь я верил, что у этого параноика Гитлера не хватит духу, я знал что это невозможно, и потому не верил ни Шуленбергу - его намекам, ни нашему послу в Берлине, этому, как его...
  Фу, черт! Опять фамилия выпала из памяти... Но не важно... Я выжидал и готовился и деваться было некуда, не на кого было положиться. Кругом одни предатели, все те, кто хотел меня свергнуть, убрать, убить чтобы править самим, не имея понятия об ответственности и одиночестве того, кто принимает решения.
  Одно дело писать теорию и кропать статейки о стратегии партии, а другое решать когда и сколько людей надо переселить, перегнать с места на место, чтобы не было смертоубийства и национальной вражды. Кто из этих "деятелей" взял бы на себя ответственность за тех людей, которыми надо было пожертвовать, ради блага народа, блага Союза?..
  И ведь не я начал эту борьбу. Еще Ленин учил меня беспощадности..."
  
  Сталин поежился, поднялся с дивана, подошел к окну, глянул на деревья в сад засыпанные влажным снегом, прошелся по столовой, снова сел...
  Тихо в саду... Еще тише в доме...
  
  "Боже! Сколько крови пришлось мне увидеть за жизнь. Но, пожалуй, самая страшная кровь была в степях под Царицыным, когда схватились в рубке наша и деникинская конница. Ужас! Десятки тысяч всадников, обезумевших от злобы и страха сцепились на этих пространствах...
  А что было после боя? Не передать. Тысячи человеческих тел и кучи мертвых лошадей и кровью пахнет, кровью земля полита. Буквально полита и почернела! После этого я спать не мог! Все мерещилась смерть с косой, иначе нельзя было представить причину этого ужаса...
  
  Вот тогда я понял, что не надо бояться крови и что если бог такое позволяет на земле, то это так и должно быть...
  А Клим ведь был тогда тоже там и кто еще? Егоров, кажется, тоже там был...
  А как мы тогда верили что выиграем и все - конец на долгие времена, счастье и мир...
  Ан нет! Сильному все завидуют. Егоров стал предателем. Тухачевский - агент фашистов. Блюхер хотел отделить Дальний Восток от Союза. Даже Клим, и тот переменился. Он думал, что если он мой друг, то можно все этим покрыть: и провал на финской, а потом и на Ленинградском фронте.
  Тьфу! Стыдно!.. Я никого не боюсь. Пусть болтают, сплетничают. Мне это надоест терпеть и я покажу, кто Хозяин здесь. Им всем кажется, что они хорошие, а я плохой. Но кто им дал возможность жить безбедно и в почете? Кто самую грязную и жестокую часть работы на себе тащил? И потом, кто подготавливал, кто разжигал во мне ненависть? Я это только сейчас начинаю понимать кому это было выгодно..."
  
  Сталин с трудом поднялся, на негнущихся ногах прошелся по залу прихрамывая - затекли от неподвижного сидения, - проковылял в противоположный угол. На ходу массируя бедра приткнулся на стул, сгорбился и надолго затих...
  "Зачем было все это: борьба с оппозицией, индустриализация, коллективизация, борьба с врагами народа? Я ведь уже тогда прекрасно понимал, что никакие они не враги народа, а просто люди которые хотят удовлетворить свое тщеславие, свой эгоизм и потому, злоумышляют против меня...
  Этим людям нужен человек, который бы был громоотводом, на которого можно было бы "повесить всех собак". Они по своей слабости не хотят понимать, что цель оправдывает средства.
  Они думают, что блага можно добиться только добром, но ведь это не так. Любой человек - политик, тот кто брал на себя ответственность за порученное дело знает, что существует множество непредвиденных препятствий между словом и делом, теорией и практикой...
  
  А если ты возглавил страну, которая проводит эксперимент всемирного масштаба, когда ты отвечаешь за жизнь и счастье более ста пятидесяти миллионов людей, когда ты изо дня в день работаешь по пятнадцать часов... А тут тебе говорят, что Троцкий критикует тебя за твою решительность, что Бухарин и Каменев с Зиновьевым собирались вместе и решали, как помешать тебе...
  Им кажется, что так будет лучше, если они уберут меня. Но никто из них не возьмёт на себя ответственность за страну. Нет, не возьмет! Им хотелось, чтобы я за все отвечал, но делал, как им удобно...
  В любом деле бывают ошибки, перегибы, неожиданные препятствия. Но ведь это жизнь и другой не дано... А они все умны задним умом. Ведь критиковать сделанное всегда легче, чем сделать что-то самому. Критиковать - это значит мешать делу...
  Они все хотели, чтобы социализм пал и тогда, они оказались бы правы: Троцкий в том, что необходима мировая революция, Бухарин - в том, что можно лично обогащаясь строить коммунизм. А я доказывал всем, что не только социализм в отдельно взятой стране можно построить, но еще и великую войну выиграть, и верить, верить до конца, что социализм осуществлен на благо народа, а не на благо этих бюрократов-захребетников, путаников и саботажников...
  
  Однако, только сейчас я понял, о чем силился сказать Ленин, что он хотел мне объяснить тогда, когда просил меня достать ему яд. Он, конечно, понимал, что умирает. Он говорил мне, что его отец умер тоже в пятьдесят три года, а мать от этой же, такой же болезни"...
  
  Иосиф Сталин пошевелился, неловко повернул голову и перед его глазами на миг все в комнате поплыло, сдвинулось со своих мест. Но такое головокружение уже стало привычным и потому, Сталин замер неподвижно. Вскоре всё пришло в норму - вновь стало как было и Вождь. продолжил размышления:
  "На чем я остановился? А вот! Надо будет сегодня же собрать всех: Берию, Хрущева, Маленкова, Булганина и объяснить им, что если они будут непримиримы, то легкой жизни им не видать. Враг внутри и извне слишком силен, чтобы успокоиться. И потом, надо чтобы они поняли: такого как я, среди них нет и потому, они должны стараться жить и руководить дружно!
  А для того, чтобы найти нового Вождя, они должны расширить и сам Президиум. Об этом ещё Ленин говорил...
  Да! Но вот этого, для чего расширять, я им говорить не буду. Они и без того перегрызться за пост Генсека. Пусть пока я жив, в Президиум входит, как сейчас, двадцать один человек. А когда я умру, Президиум все равно победит Бюро, это уже ясно на сто процентов. И тогда, может быть придет кто-нибудь из молодых.
  А Берия и Хрущев ворчат, что коллегиально ни одного вопроса оперативно решить нельзя, но ведь они и не будут крупных вопросов решать пока не придет новый Вождь, который возьмет на себя весь груз власти, всю её ответственность. Так везде и всегда - в Англии был хитрый и коварный Черчилль, в Америке Президент Рузвельт...
  
  А эти не смогут... Нет, не смогут... Привыкли отсиживаться за моей спиной..."
  
  Сталин тяжело вздохнул, оперся ладонями о колени, с кряхтением расправил спину, подошел к дверному косяку с вделанной в него кнопкой звонка. "Сегодня суббота, соберу всех кино посмотреть, а потом привезу к себе на дачу и попробую с ними поговорить об этом".
  
  ...Когда Сталин ехал в Кремль, то думал о том что народ - это глина, из которой можно сделать плуг, а можно и меч, и как им управляют, так он и живет. И что всегда кому-то одному надо возглавлять, и решать тоже одному. Во всяком случае, в России, всегда так было и так будет. У России своя дорога в мире. И то, что хорошо для Америки или Англии, вовсе не хорошо для нас...
  И потом, все равно социализм победит и мы сделаем Мировую Ассамблею, в которой все страны будут равно представлены и вот тогда, можно будет подумать о демократии...
  
  Мысль перескочила из светлого будущего в темное, неясное настоящее...
  "А после меня кто остается? Эти нерадивые, трусливые прислужники!"
  Он представил себе Лаврентия, его толстый нос, острые, змеиные глаза, блеск пенсне, пухлые влажные руки...
  Безликие, мягко одутловатые лица своих помощников: Хрущева, Булганина, Маленкова. Сталин передернул плечами, поморщился...
  
  Приглашенные собрались как обычно в Кремле, в кинозале. Смотрели какую-то американскую кинокартину. Как всегда Большаков пересказывал содержание. В америанском фильме было много стрельбы и в этой неразберихе Большаков, не знающий языков, на память "переводил", иногда надолго замолкал, а иногда отделывался репликами типа: "Вот он идет" и говорил это значительным тоном. А Берия, ерничая, передразнивал и продолжал: "Вот, смотри, побежал, он побежал". Все смеялись, а Сталин улыбался...
  
  После кино Сталин пригласил всех на Ближнюю дачу перекусить, и конечно, никто не посмел отказаться, хотя всем эти обеды были уже поперек горла - всем завтра с утра надо было работать...
  
  За обедом было весело. Сталин вспомнил ссылку в Туруханском крае, в Курейке. Жил он там со Свердловым, которого Сталин, судя по рассказам не очень уважал и даже откровенно посмеивался над его щепетильностью. "Я назвал свою охотничью собаку Яшкой, а Свердлов обиделся и даже переехал в другой дом". Сталин выпил вина, громко смеялся. Но иногда среди разговора замолкал и внимательно рассматривал присутствующих...
  
  "Ну что это за люди? - спрашивал он сам себя, - Неужели из всех, кого я знал, эти самые лучшие? Черта с два! Эти самые хитрые и самые негодные и потому, будут плакать когда я умру, но сами они ни на что не способны.
  Ну, вот хотя-бы Берия. Вот он сидит, скалит зубы, веселится, а что у него на душе? Темный лес. И вообще, он садист какой-то. Если бы не его собачья преданность, я бы его уже давно сгноил в тюрьме. И есть за что. Одни его похождения "насчет клубнички" чего стоят. Но я его берегу, он может быть последний, с кем я могу душу отвести, вспомнить Грузию, поговорить на родном языке. И потом, он мне свою преданность доказал и это главное. За ним такая кровь, что без меня ему и года не прожить, потому и бережет, за спину мою прячется...
  
  А Хрущев? Я же его помню ещё с Промакадемии, где он был секретарем парт ячейки, и где за мою линию боролся с правыми. Он, конечно, человек простодушный и наверное неглупый, но уж очень провинциал - таким высшая власть и не снилась. Ему всегда нужно чтобы кто-то выше него был, кто за все ответит. Он был и остался крестьянином, хотя набрался манер, нож научился держать за обедом, но все равно путает сухое вино с крепленым. Работник он неплохой, но стратег из него не получится. Гопака танцевать он здоров...
  - Сталин невольно улыбнулся.
  - Маленков? Да это просто вечный секретарь. Ему бы справки выдавать, да за сбором взносов следить. Боится меня сильно, но наверняка думает, что достоин лучшей участи. И рожу-то наел, аж задыхается. Вообще все они как толстые свиньи. Вот в чем их плебейство. Жрут и спят, словно за всю родню хотят отличиться. А дай возможность, денежки начнут копить...
  Единственный, кто еще более менее выглядит, так это Булганин. Но сдается мне, что он пороха не изобретет. Типичный бюрократ со значительным лицом, но в сущности простой исполнитель и главное, знает свое место. Они в паре с Хрущевым хорошо смотрелись, когда Москвой заведовали. Хрущев речугу завернет со своими шуточками, а этот молчит. Но значительно молчит..."
  
  К концу обеда, часам к пяти утра, все напились, а Сталин остался трезвым и помрачнел.
  "Ничего я им не буду говорить, не стоят они этого, - думал он, пристально вглядываясь в пьющие и жующие лица. - И почему эти остались, а не те которые были тогда, в революцию, по заграницам и ссылкам... - Почему те ушли, умерли, убиты...
  Почему власть так разъединяет, так озлобляет людей, разводит самых преданных друзей, делает их врагами. Почему я остался, а они все ушли? Казалось, ведь общее дело делали. Всем бы хватило места под солнцем. И все-таки пришлось выбирать. Я иногда думаю - будь проклят тот день и час когда я стал революционером. А иногда понимаю, что иначе не могло быть. Каждый проживает свою судьбу сам и делает и живет так, как ему на роду написано.."
  
  На рассвете настроение Хозяина, как обычно, портилось...
  
  "И мое одиночество, и любовь, и ненависть которая меня окружает - все это предопределено. Воистину "никто не убивает и не бывает убит без соизволения бога". Жаль, что все понимают это слишком поздно...
  А может быть так и надо. Пока человек молодой, он старается что-нибудь сделать чтобы войти в историю, а в старости это нам уже не нужно, лишь бы в покое оставили..."
  
  Проводив гостей, Сталин еще долго не мог успокоиться, ходил из угла в угол, морщился и шептал что-то...
  "Нет! Я сам виноват, что стал таким же, как эти, похож на них. Я уже разговариваю на их языке, смеюсь их шуткам, стал не сдержан, не слежу за собой. Как там говорится: с кем поведёшься, от того и наберёшься!
  А ведь как иногда хочется все бросить и уйти - вот хотя бы в келью, на Афон. Как у настоящих монахов глаза горят, когда они молятся. Им ведь ничего больше не нужно, лишь бы поклоняться кому-нибудь...
  Тот же Войно-Ясенецкий. Ведь он светится когда о Боге говорит и наверняка умереть за него хочет. А мы его в ссылку. Такому надо дать большой пост, вот он и закрутится: здесь прием иностранных гостей, там освящение храма... Смотришь - уже не до Бога... Да, были ошибки, были. Да и как не быть. Ведь все впервые. Никто до нас такого не делал...
  
  ...Сознание ушло неожиданно. Очнулся на полу, на щетинисто-мягком ковре. Запах мочи, влажное сукно брюк холодило и царапало промежность. "Боже мой!" Стыд пронзил Сталина жаркой испариной.
  "Что со мной? Что случилось? Неужели это так бывает - не только страх, но еще и унижение".
  Снова вспомнился Ленин и его невнятная речь, вызвавшая у него когда-то подавленную усмешку. "Неужели и меня Бог наказывает. Нет! Нет!"
  "Ленин?... Почему он здесь и сейчас? Ведь он давно умер и умирал нелепо, стыдно, по-обывательски... Я старался его понять, когда видел его. Но он просто мычал или непроизвольно проговаривал "Ллойд-Джордж", "конференция" или что еще. И это было страшно... и противно, нехорошо...
  Была такая-же весна, я ехал в Горки, вдыхая влажный воздух и ожидая плохого, но то, что я увидел, меня прости подавило... Я тогда же поговорил с Обухом х личным врачом, позвонил Розанову - большому спецу по головной медицине - заставил их дежурить у Владимира Ильича...
  
  А он, всегда такой логичный, очень умный, вдруг стал как ребенок-идиот: то невнятно что-то бормочет, то начинает резко двигаться, махать руками, жестикулировать, гнать всех прочь: врачей, медсестер, санитаров...
  Но вот сейчас он, как тогда, в первый раз, ещё молодой, сильный. Энергично что-то доказывающий... Что он мне хочет сказать? Почему так волнуется?.."
  
  Охранник, при очередном обходе, заметил свет в щель между дверью и косяком и увидел Хозяина лежащего на полу и беспомощно шарившего руками. От испуга он почти вскрикнул. "Убили! Отравили!" - пронеслось в голове.
  Подскочив к косяку, нажал на кнопку тревоги вызова начальника охраны, потом постоял решаясь, перекрестился услышав дробный стук множества бегущих по коридору ног, распахнул дверь, подскочил к Сталину, встал на колени не зная что предпринять, легко провел рукой по телу лежащего.
  Он боялся прикоснуться к этому Старику, Хозяину, как все его называли за глаза, Патриарху, Богу...
  Наконец в комнату ворвались офицеры охраны, заговорили быстро, сбивчиво, панически.
  Подняли Хозяина на руки, перенесли на диван, по телефону вызвали врача, засуетились вокруг, забегали, стали звонить в Москву.
  
  Вскоре на Ближней собрались все: Берия, Маленков, Хрущев, Булганин, приехал Ворошилов и Каганович с Молотовым.
  Все напряженно слушали рассказ начальника охраны - получалось, что Сталин пролежал на полу без сознания несколько часов...
  Доктор дрожащими руками ощупал Вождя, потрогал руки и ноги, поднимая и опуская их как драгоценные стеклянные сосуды. Берия, не отрываясь, следил за ним и даже прикрикнул: "Смелее, ведь вы же медик". Закончив осмотр, доктор дрожащим голосом сообщил, что у Сталина развился паралич правой стороны тела...
  
  Вождя перенесли в большую столовую, разрезав одежду ножницами, сняли и обмыв, переодели в чистое.
  Решили дежурить круглосуточно парами: Берия и Маленков днем, Хрущев и Булганин ночью.
  Врачи консультировались долго - решили, что Сталину жить осталось совсем немного, хотя ещё совсем недавно, казалось что он будет жить вечно!..
  
  Горе и страх оцепенением захватили всех на даче, в Москве, в правительстве. Хозяин умирал. Посвященные в эти события содрогались и гадали: кто придет на смену Вождю. Неужели Берия?..
  Сталин умирал. Начался бред...
  
  ...Длинный коридор, выкрашенный темно-синей краской на высоту человеческого роста. Слева и справа ровными рядами торчали из плоскости коридорных стен железные, тяжелые коричневые двери с квадратными нашлепками-глазками.
  И, вдруг, все как будто рухнуло, грохнуло и сотни алюминиевых мисок неистово застучали в двери. Перекрывая звон и дребезжание, множество голосов кричали, вопили, срываясь в истерический визг: "Убий-ца! Людоед! Смерть ему! Смерть!! Сме-рть!!!"
  Эхо раскалывало коридор на множество кусочков, которые словно стеклянные осколки, вонзались в голову Сталина, вызывая невыносимую боль. Не было сил перенести ужас этого страдания и он побежал, обхватив голову руками, зажимая уши, спотыкаясь и ударяясь о двери. А рев, стук, свист настигал его, вытряхивал душу, непреодолимо вставал на пути.
  
  Голову сверлила невыносимая боль-мысль: "Почему они так кричат? Предатели! Трусы! Они боялись мне это сказать в глаза. Только тут, спрятавшись за стенами тюрьмы вопят, чтобы напугать, убить меня!"
  Коридор длился бесконечно, сердце Вождя бешено билось, ноги в мягких сапогах налились тяжелой усталостью, воздуха для легких не хватало и казалось, что внутренности горели медленным огнем...
  
  "Все! Я не могу больше!", - подумал Сталин и, споткнувшись, мешком повалился на пол, по инерции перекатился через голову и застыл неподвижно, тяжело дыша, ворочая непослушными глазами, отыскивая где верх, где низ!
  
  Вой, крики, стук внезапно прекратились и в нахлынувшей тишине стало слышно, как гулко, с перебоями стучит его сердце и казалось, что с каждым ударом паузы все длиннее, боль все тише. Равнодушие и безразличие охватило Сталина. "Зачем борьба, зачем волевые усилия, зачем жизнь? Ведь так приятно лежать неподвижно в этой блаженной тишине и знать, что никому ничего не надо доказывать, подозревать, наносить упреждающий удар...
  
  
  ...Бред продолжался. Маленькое, скрученное тело Сталина дергалось, то напрягаясь, то опадая на тюфяк, на подушку. Глаза двигались под плотно сомкнутыми веками, губы пытались что-то шептать. Берия сидел рядом с Хозяином и с напряженным вниманием впивался взглядом в это, до судорог знакомое лицо, невозмутимую маску-гримасу, гордо и спокойно глядящую внутрь себя, как в былые времена,.
  Неужели умрет этот обожаемый и иногда и ненавистный человек. Вся жизнь в нем, все в этом бесстрастном даже сейчас, на пороге смерти, человеке. "Как он меня оскорблял, как он иногда страшно и долго молчал, что-то решая про себя. Лучше бы он кричал, топал ногами... На меня, которого боятся все... А он, он мог отдать приказ и из меня бы через неделю сделали жалкую тряпку...
  Но я был ему предан. Я знаю, он умрет и мне долго не прожить. Я устал бороться, следить, предугадывать, рассчитывать. Я не верю, что власть может доставлять радость...
  Он, Хозяин, говорил не раз мне, когда мы пили вино... Он говорил мне, что власть только кажется счастьем, благом. Он говорил, что из-за власти перестал быть человеком, перестал любить людей, перестал их жалеть. Он говорил: "Я всем чужой, даже тебе, которого я призвал и сделал своим помощником. Меня никто не понимает... Я сам себя не понимаю. А чиновники, среди которых я живу, это подхалимы, которые вьются вокруг власти. Они просто бюрократы, они недостойны быть впереди. Они трусы и подонки, которые способны продать родную мать, отца, жену, лишь бы быть у власти... Им нельзя верить!" - говорил он..."
  
  Берия резко оглянулся. Маленков, развалившись в кресле всем своим студенистым грузным телом всхрапнул, почмокал толстыми губами, отвернул голову в сторону...
  Сталин шевельнул рукой... Что видел он сейчас в своем бреду? Почему так бегают глаза под веками, вздрагивают кончики пальцев?..
  Вождь бредил и в бреду, он видел свое прошлое...
  
  Июнь сорок первого. Вождю казалось, что так необходимая Союзу стабильность достигнута. Есть еще год или два для завершения реконструкции армии, для подготовки решающей схватки...
  На дворе стояло теплое, ясное лето, длинные и жаркие дни сменяли ночи ясные и звездные, люди ехали на дачи, на море, в отпуск...
  Школьники по всей стране гуляли по ночным городам празднуя окончание учебы. Влюбленные до утра бродили по скверам и паркам, наполненным ароматами сирени, черемухи и мягкой тепло-влажной лиственной зелени... Ведь жизнь, после всех тревог и испытаний, может быть впервые за всё время существования страны, становилась светлой и радостной. Позади и коллективизация, и индустриализация... Казалось живи и радуйся!
  
  Но тут, этот параноик Гитлер и его Третий Рейх нависает над страной, разведчики сообщают, что стягивает войска к границе! Но надо хотя бы ещё год, а лячше два чтобы армия стала готова отразить нападение. Говорят его армии не остановить. Он, течении года с небольшим победил всю Европу. Франция сдалась за три недели. Бельгия сдалась без сражений, имея большую армию. Он разгромил в несколько дней английский Экспедиционный корпус. И если он нападёт, то в Англии уже не осталось боеспособных частей!
  Злобный антикоммунист - Черчилль, умоляет помочь ему, обещает союзничество, боится повторить судьбу Франции!
  Но Гитлер медлит и опять что-то задумал. Может быть ищет повод чтобы напасть на Союз, на нашу страну...
  
  ... В ту ночь, Сталин лег часа в два, собираясь поехать назавтра отдохнуть на Ближнюю, так любимую им дачу. Только заснул согревшись и успокоившись, как зазвонил телефон правительственной связи.
  Открыв глаза, Сталин чертыхнулся про себя: "Кому там не терпится?" - но сердце, вдруг заколотилось неожиданно, бешено... Последнее время, Вождь, каждый день с тревогой, которую тщательно скрывал от окружающих, ожидал рокового звонка! "Эх, ещё бы годик - думал он слушая доклады командиров военных округов. А тут среди ночи!
  "Неужели?" - произнес он вполуслух, - "Не может быть!".
  
  Звонил Жуков: "Товарищ Сталин! Немцы бомбят Киев. Танки и войска перешли границу в четыре часа утра. Вы слышите меня, товарищ Сталин? Вы слышите меня? Война началась!"
  Сталин судорожно сглотнул, рванул ворот ночной рубашки, задышал тяжело и часто, прокашлялся: "Да! Слышу... Держать меня в курсе... Докладывать каждый час." и бросил трубку.
  
  "Что? Как? Почему?.. но поздно. Все пропало. Перевооружение не закончено. Изменники из командирской головки деморализовали Советскую Армию!
  Куда сейчас? Может застрелиться? А может за Урал, туда в просторы Сибири? Нет. Поздно. Опозорят. Скажут трус!"
  
  ...В бреду он, как тогда, в первые дни войны почувствовал тоску и безысходность
  "Но что я мог сделать? Я не мог помешать. Я хотел его обмануть, но он, этот истерик, перехитрил меня. Писал, что хочет уважать пакт о ненападении... И я ему верил, думал, что он не рискнёт воевать на два фронта!
  Одеваясь, Сталин уже судорожно думал, что надо сделать, чтобы остановить гитлеровцев у границ...
  "Но ведь Павлов докладывал на прошлой неделе что на западной границе всё спокойно! Вот мерзавец, старался мне угодить и врал сукин сын. Надо его жестко наказать. Из-за таких подхалимов, погибнут сотни тысяч солдат и мирное население!
  
   ...Вновь вернулись страшные предчувствия...
  Успокаивая себя, и уже выслушивая по телефону доклады командиров округов, Сталин почувствовал, как грудь сжимает странная боль...
  Эта боль и горечь недовольства собой мешали думать, нагоняли тоску...
  "Что делать, ну что делать?! Как объяснить, что я обманывался и верил Гитлеру, а не паническим докладам разведчиков и даже намёкам иностранцев - дипломатов!"
  Открыв ящик письменного стола, увидел револьвер, какое-то время пристально смотрел на него, потом медленно задвинул на место!
  "Нет, я, не могу, не хочу умереть, пока не попробую дать бой... Лишь бы поверили, лишь бы позволили мне руководить битвой... Ведь получается так, что я во всём виноват!"
  
  
  ...Сознание возвращалось медленно. Вначале, в мутно-белесой пелене уходящего бреда проявился потолок, потом вверх стен и полукружия схода потолка в стены, картина из "Огонька", на которой было изображена девочка, кормящая из бутылки ягненка Сталину эта картинка как то особенно нравилась. Потом возникло бледное лицо в белой докторской шапочке...
  Дошли до слуха слова: "Он пришел в сознание". И голова доктора медленно уплыла за пределы зрения и на ее место протиснулось лицо Лаврентия, его дрожащий подбородок, капля не то слез, не то пота на щеке.
  
  "Иосиф!, - прошептали его губы - Что с тобой?"
  Сталин попытался сказать, что он умирает, что хочет всем им открыть одну истину, ту самую страшную тайну которая подспудное томила его все последние годы, но звука не было и только губы едва заметно шевельнулись, дрогнули - язык уже не повиновался ему.
  Завеса молчания отодвинула умирающего от всего остального мира, который он еще видел, но общаться с которым уже не было сил.
  Вождь силился что-то сказать, объяснить всем кто был рядом в этой жизни, тем, кто остался и уходил от него навсегда, но страшная тоска расставания, покинутости охватила Иосифа Сталина и боль разлуки со всем, что еще вчера было его жизнью, тоска и тяжесть смерти, которая открылась ему в этот последний миг, сдавила его сердце болью и холодом, заставила закрыть глаза и перестать бороться - слеза выкатилась из-под морщинистых век...
  Замутненное сознание повторяло, как удаляющееся слабеющее эхо: "Я умираю. Зачем всё это было... Я умираю..."
  
  Но вот, сознание вновь ушло и в голове возникло ощущение движения, шум стремительного полета укрыл все прочие звуки и перед внутренним взором умирающего Старика, сверкнуло красочно-блестящее видение...
  
  На краю земной тверди, громадный седой человек в ярких, расшитых золотом и серебром одеждах, опершись на посох протягивал ему - Иосифу Джугашвили-Сталину правую сильную руку, как бы приглашая войти и сияя, в окружающий его тьме, добрыми глазами говорил: "Приди раб божий Иосиф под Наше благословение и обрети искупление и покаяние за все, что было тобой сотворено доброго и злого... И будет твоя жизнь в назидание..."
  
  И вновь, как тогда в юности, он познал просветление и раскрылась для него тайна бытия, которая посещает всех смертных, в мгновение перехода из жизни в смерть. Но, всегда, эта величайшая истина мприходит к человеку слишком поздно!
  Сознание вернулось еще раз. Сталин увидел, что на него смотрят Хрущев и Булганин, а Берия даже плачет и целует его бесчувственную руку...
  "Не это... Не так... - хотелось крикнуть Иосифу, - не надо преданности, не надо слез... Все гораздо проще... и значительно сложнее!"
  
  ...Умирая, душа Вождя переродилась, обновилась. Суета, тщеславие, гордость за себя и свои дела ушли, исчезли будто их и не было никогда, и только страх, страх не раскаявшегося грешника, страх уйти из жизни без покаяния заполняли душу тоской и глубочайшей печалью...
  
  Сталин силился что-то объяснить, делал непонятные жесты, пальцы правой руки шевелились, на лице появилась жалкая улыбка... Все присутствующие смотрели на него и гадали полушёпотом, что он им хотел сказать, показать...
  Силы уходили и ему тяжело было уносить в могилу последнее откровение, тайну, которую он осознал перед смертью: Не надо было делать революцию, не надо было ему уходить из семинарии, что люди должны жить в страдании и через это осуществлять себя, что не должны люди брать на себя грехи всего человечества, что он раскаивается и что не должен смертный человек спасать души других, ибо это есть страшный грех гордыни и только Бог вправе заботиться обо всех - наша задача спасти свою душу и в этом явить пример всем заблудшим...
  
  И показалось ему, что в дальней части его сознания зашевелилось то страшное существо, которое люди называют дьяволом, и которое толкало его на все убийства, на борьбу с врагами, которые ещё недавно были друзьями...
  
  И стало существо наползая, наполняя его тело руками-щупальцами, давить, душить чуть теплящуюся в нем жизнь и боль удушья, отчаянного напряжения перетекало в поднимающееся внутреннее давление. Словно темная тень прошла по лицу Сталина и все увидели, как оно - худое, аскетичное вспучилось, кровь прилила близко к коже и показалось даже, что вот сейчас она выйдет из пределов тела, просочится сквозь поры...
  
  Хрущев отвернулся в страхе, Маленков закрыл лицо толстыми ладонями с жирными короткими пальцами...
  И только Берия, как загипнотизированный, впился взглядом в лицо Хозяина, тяжело дышал и когда, последняя волна судорог прошла по телу умершего, вскрикнул тонким бабьим голосом и тяжело, почти падая, откинулся спиной на, жалобно скрипнувший под его тяжестью, стул...
  
  Вождь умер!!!
  
  
   Остальные произведения Владимира Кабакова можно прочитать на сайте "Русский Альбион": http://www.russian-albion.com/ru/vladimir-kabakov/ или в литературно-историческом журнале "Что есть Истина?": http://istina.russian-albion.com/ru/jurnal
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"