Аннотация: О жизни в дикой природе и драме человеческого одиночества.
И, главное, по осени обостряется чувство одиночества, которое в обычное время бывает едва ощутимо, хотя не забывается надолго. Но сейчас, постоянное ощущение заброшенности; нельзя сказать, что меня пугает или угнетает состояние одиночества, далеко нет.
Сознаю уже давно, что к этому отношение должно быть, как к явлению неизбежному. Но бывает, я забываю о том, что жизнь конечна, и гибель человека очень часто случайна и зачастую нелепа. Осенью, когда схлынет летняя суета, каждый думающий человек обязательно стоит перед проблемой подведения некоторых итогов.
К тому же, сегодня, я буквально остался один.
Ребята - гидрогеологи уехали все на попутных машинах в Нижнеангарск и в округе наступила осенняя тишина, изредка нарушаемая лаем моих бестолковых и голосистых собак. Для них, да и для меня райские дни наступили: еще достаточно тепло, но уже нет мошки, которая летом нудит у лица, не давая людям да и животным расслабиться. Причину этого "онтологического" зла невозможно объяснит через рациональные аргументы. Для чего на земле существуют эти кровососущие - один бог знает!
Сегодня одиннадцатое сентября.
Лес вокруг станции, побитый ночным морозцем, стал необыкновенно нарядного цвета - золотого, и склоны окружающие мой домик, тоже золотые. Это лиственница, отгуляв свой летний праздник, готовится к зиме, собираясь сбросить хвою и предстать перед трескучими морозами голой и одинокой. Днем температура не поднимается выше +15, ну а по ночам и ближе к утру моросит холодный мелкий дождь.
...Котенку Тимошке сегодня исполнилось три месяца. Он уже большой (по размерам) и дикий, по - прежнему сосет мамино молоко, а Муся, переполняясь родительской гордостью довольно мурлычет, слушая аппетитное Тимошкино чмоканье...
Собаки вчера весь вечер беспокоились и лаяли в темноту, вверх по течению Курумкана.
Сегодня утром я взял ружье и на всякий случай, и пошел вверх по берегу, и метрах в пятистах видел на тропинке, идущей по берегу, помет медведя. Но Пестря в это время, вместо медведя выследил и облаял белку.
Аппаратура барахлит вот уже третий день, и я никак не могу найти причину, хотя кажется все сделал, и подшипники вала и шестеренки часового механизма промыл и смазал, и прижимную планку протер и посмотрел, и ось барабана почистил - все напрасно.
К тому же, третий день болят зубы, чего со мной отродясь не бывало. Я думаю, что от недостатка витаминов и потому, усердно жую чеснок. Спать ложусь в десятом часу вечера и встаю в половине шестого утра. Такой распорядок дня меня устраивает.
Живу один и потому, мне немного надо: топлю печку один раз в день, а кашу себе и похлебку собакам варю один раз в два дня.
Сегодня, к вечеру поднялся сильный ветер, принес черные тучи, и пошел крупный частый дождь с грозой и молниями и трескучими раскатами грома. А ведь сегодня одиннадцатое сентября. Вчера Рика ближе к вечеру сильно нервничала, то и дело вылезая из под крыльца и, уставившись в вершину распадка, лаяла испуганно с подвыванием.
Сегодня я пошел прогуляться и в 100 метрах от дома рядом с тропинкой увидел свежие покопки медведя и подумал, что, вглядись я пристальней вчера вечером в чащу леса, может быть и увидел бы "хозяина".
Сегодня шестнадцатое сентября.
Вчера утром ходил в лес.
Проснулся в четыре часа утра, не спеша встал, помылся, поел холодного супу и, собравшись, отправился ровно в пять. Только - только начало светлеть, и на улице, откуда - то сверху, из темноты, упали первые снежинки.
Я колебался: идти - не идти и все - таки пошел, - ведь недаром я встал в такую рань и сломал свой режим, за которым стараюсь следить.
Пустившись в путь, имея впереди возможность снегопада, я совершил сразу две ошибки: надел вместо резиновых сапог кирзовые и не взял на руки ни варежек, ни даже верхонок. Об этом впоследствии сильно жалел и ругал себя последними словами...
Перейдя дорогу на перевал, я вошел в один из ближних распадков, пройдя по нему немного, стал подниматься на хребтик.
Рассвело, но небо закрывали низкие серые тучи и пробрасывал редкий снежок. Собаки вспугнули выводок рябчиков и гавкнув пару раз на них, убежали дальше, а я остановился, долго рассматривал рябчика в бинокль: он вылетел из кустов и сел на горелую лесину и не улетая, следил за мной, тревожно вытягивая шею и поворачиваясь на ветке вослед мне.
Наконец, я взобрался на самый верх горы, и оттуда, мне открылся чудный вид: кругом, насколько хватало глаз, разбросаны вершины скалистых гор, запорошенные снегом.
Червленое золото пожухлой хвои лиственниц, спокойно и мягко соседствовало с червлёным серебром покрытых снегом, каменистых осыпей.
Заросли лиственниц клиньями врезались, взбирались по распадкам почти к вершинам.
Золото лиственничных рощ, подчеркивалось нейтральностью темной зелени кедрового стланика, который составлял следующий уровень растительности.
Вспомнился предыдущий вечер, когда солнце, нависшее над хребтом, посылало прозрачное золото осенних лучей в долину, "посыпая" им золотистые лиственничные леса - получался красивый, необычный и редкий оттенок - золото на золоте...
Чем выше я поднимался по гребню, тем более величественный вид открывался: внизу подо мной лежали поселки, бежали речки, реки и ключи. Их течение ревниво укрывала тайга. И воздух на вершине, что ни говори, чище и прозрачнее, чем в долине.
...Время подошло к восьми часам, и снег разошелся гуще, видимость уменьшилась до полу километра, собаки устали, гоняясь за куропатками, которые подпускали нас совсем близко.
А куропач, гортанно ругая собак, летал почти по кругу.
Идти дальше не было смысла, да и время поджимало, и я повернул к дому.
Здесь я совершил третью ошибку - стал спускаться в долину ручья, вместо того, чтобы идти назад по чистым вершинам.
Итог: я продирался через, мягко говоря, мало проходимые заросли стланика, ко всему еще засыпанные снегом и ежеминутно рисковал не только сломать ружье, которое цеплялось за сучки и ветки, но и голову. Мог выколоть глаза, соскальзывая в кирзовых сапогах по стволам, или по предательски запорошенным, замаскированным камням. Руки мерзли, разбухли и не подчинялись командам. Ноги промокли и мерзли, ружье якорем цеплялось за что попало и болталось за спиной, больно колотя по бокам...
Ну и ругался же я!
Наконец, спустился к ручью, но идти вдоль ручья, хотя и вниз, тоже было чуть только легче, чем вверх. Заросли и колодник через двадцать-тридцать метров прижимались к воде. Неловко оступившись, переходя в который раз ключ, я булькнул в яму, вымытую в грунте быстрым потоком и черпнул сапогом воды...
Когда я вышел к дороге, вид у меня был жалкий!
Одежда промокла насквозь, сапоги разбухли напитав воду и хлябали, на ничего не чувствующих замерзших ногах. Руки покраснели и не хотели, а точнее, не могли расстегнуть пуговицы; ружье, мокрое и залеплено хвоей и листьями.
Я почти бегом бежал к дому!
Войдя внутрь, сбросил мокрую одежду и сапоги, переоделся и хромая, вперевалку, заковылял к горячему источнику; там, мигом скинул одежду и погрузился в горячее блаженство. Ноги и руки приятно покалывало...
Прошло десять минут и сырое морозное утро забыто. Пуская пузыри, я любовался причудливыми линиями на дне, созданные ясным солнцем, преломившимся в прозрачной воде.
...Тимошка подрос и одолевает меня игривостью. Нападает на Мусю, обхватывая ее за шею лапками, норовит укусить за голову и яростно когтит ее задними ногами. А Муся отвечает изредка, притворно яростно кусает, или сменив "гнев", на милость, принимается лизать упрямого драчуна, уговаривая не дебоширить...
Рано утром, Муся просится на улицу и вскоре приносит с чердака мышь, которую отдает Тимофею, а тот с кровожадным урчанием поедает ее в темном углу.
Еще одна особенность. Если они вместе подходят к миске, то Муся терпеливо ждет, как бы ни была голодна, пока Тимофей наестся. Выяснилось, что Муся ночами ловит мышей и складывает их на чердаке, а утром достает их и скармливает сыночку.
Вчера же в обед чистил ружье и решил стрельнуть из левого ствола пулей. Пули эти были положены Аверьяновым на место высыпанной дроби и были они 16 калибра, а ружье у меня 12 калибра. В качестве мишени поставил ящик, в котором раньше были аккумуляторные батареи. Размеры его приблизительно сорок шесть сантиметров на двадцать восемь, и я, установил этот ящик на расстоянии метров в двадцать пять...
Сделал первый выстрел - промах. Сходил за вторым патроном с такой же пулей... Снова промах! Я призадумался и сходил за третьим зарядом, и снова промах! И тут - то я впервые осознал до конца опасность моего положения в недавней стычке с медведем и понял, почему медведь, только после четвёртого выстрела ушел на рысях.
Выясняется, что я позорно мазал, потому что стрелял его метров с 30, и только последний выстрел достиг цели, - я это услышал, по характерному чмоканью.
Но, наверное, и убойность этих "снарядов" была соответствующая. Отныне и навсегда надо уяснить истину, что из каждой партии снаряженных патронов надо обязательно делать пробные выстрелы - один, а лучше два-три. Нельзя жалеть времени на правильную, хорошую зарядку патронов, так как в критической ситуации, такие промахи могут стоить жизни. Кстати сказать, когда я сделал выстрел родной пулей, она прошила ящик в том месте, куда целился, и вырвала изнутри батареи клок алюминия.
Сегодня девятнадцатое сентября.
За окном все те же золотые лиственницы, только золото это похоже на акварель, светлое и уже прозрачное, а это значит, что скоро упадет снег.
Листва с березок и берез опала и засыпала слоями ключ, из которого мы берем воду. Хвоя лиственниц своим чередом опадет, и когда это случится, упадет на землю большой снег. И вот тогда в наши края придет зима, окончательно и надолго!
И как обычно в конце осени чувство легкой щемящей грусти сменяется непременно удушливой тоской: нет желания ни читать, ни писать, пропадает охота жить, и только переживания за детишек и жену остаются.
Для меня всегда поздняя осень была временем, когда дома солят капусту, то есть промозглые, сырые, холодные дни с ветром и без солнца; в доме беспорядок, и мать солит капусту, целый день вручную шинкуя очищенные кочаны, и мы всегда вынуждены помогать её в этом однообразном труде.
Целый день едим как попало, потому что кухня завалена кочанами капусты и самое важное в ощущении этого дня: настроение у всех нехорошее, нервное. Да и погода, как правило, в эти дни, отвратительная...
Сегодня двадцать третье сентября.
С утра светит солнышко сквозь тучи, а снежок, падая на землю из туч, светится под лучами солнца.
Вздыхая думаю: наконец остался один, совсем один, и это на всю зиму, до следующего полевого сезона. Скольких полевиков я уже проводил за это лето?
Против окна осиротело торчат остовы палаток, с которых вчера только сняли брезент, и глаз не успел еще привыкнуть к этому виду. Уезжая, ребята вошли в дом, посидели на дорожку, пожелали мне здоровья, пожали руки и поехали вперед, к дому, зимовать в тепле и уюте города.
А мне надобно теперь ждать - в начале мокрого снега, который все кругом перекрасит в белое, потом морозов, которые заставят надеть валенки, шубу и прятаться в доме, улавливая каждую струйку тепла.
Здоровье сейчас, как никогда, нормальное. Система в питании и новый режим, несмотря на обилие работ, дают возможность иногда еще почитать и пописать. Когда я один, кажется, что время использую наиболее продуктивно и устаю меньше.
Вчера пробовал заряжать пули 28 калибра в пробковом контейнере, результат поразительный: пули идут точно в цель. Вчера же ездил на машине в поселок и наконец - то застал Валеру Михайлова - начальника промыслового участка, дома.
Посидел, поговорил с ним. Был еще Юра Лобанов - штатный охотник, бородатый, маленького роста, боевой мужичок...
Оформил заявку на охотничий участок - рискнул взять себе долину горного ручья от устья до истока с прилегающими лесами и скалами. Надо будет обязательно сходить осмотреть до отъезда домой, хотя бы нижнюю треть этого ключа и прикинуть, на что можно рассчитывать.
На строительстве новой сейсмостанции на Белых Озёрах, произошли два необычных случая, связанных с медведями...
В один из обычных вечеров, ребята - строители сидели у костра и пили чай, разговаривая. Вдруг, кто-то из них заметил мелькание тёмного пятна за валежиной и приглядевшись, понял, что это медведь, подкрадывается к костру.
Поднялась паника! Все бросились за ружьями и вскоре в окрестностях, укрытых плотными сумерками, раздались беспорядочные выстрелы. Медведь был смертельно ранен первой же пулей и с перебитым хребтом, пытался уползти в лес.
Его добили, но ещё долго не могли успокоиться наперебой рассказывая, кто что видел в этот момент. Потом, тушу средних размеров медведя, притащили к костру и разделали. Тут же из филейных частей нарезали мясо мелкими кусочками и пожарили на большой сковороде, на которой обычно жарили крупную рыбу...
Второй случай произошёл через неделю. Из бани, стоящей поодаль от дома будущей сейсмостанции, кто-то украл эмалированный таз с солёной рыбой...
Начали разбираться, и Толя Полушкин, заподозрив неладное, стал осматривать окрестности. За речкой, он и нашёл тазик, уже пустой и с вмятинами от когтей медведя на краях.
Все долго смеялись, представляя себе как вор-медведь, втиснулся в маленькую баню, захватил лапами таз с рыбой и на задних лапах, вынес его из домика, потом перешёл речку и уже там стал "разбираться" с краденой добычей...
Через несколько дней, памятуя, что медведь может вновь наведаться в баню, Толя с товарищами, установил петлю из тросика на крупную сосну, стоящую рядом с баней, в качестве наживки, приспособив крупного, сушёного леща...
Прошло ещё несколько дней и вот, рано утром, кто - то вышел из дома по нужде и вдруг заметил какое -то шевеление в стороне бани. Приглядевшись, этот "кто-то" понял, что рядом с банным домиком, на задних лапах стоит небольшой медведишко, и периодически тянет на себя правую лапу за которую его ухватила петля. Ворвавшись в дом, нечаянный свидетель закричал: - Полундра! Медведь попался в петлю!
Все повскакали с нар, схватились за ружья, но первым, к беспомощному воришке с опаской подошёл Игорь Михеев - бывший охотовед и хороший знающий охотник. Он на секунду опередил собиравшегося броситься на человека медведя и точным выстрелом в голову, всего метров с десяти, закончил мучения неловкого грабителя.
Разделывая этого зверя, мясо которого чуть попахивало рыбой, ребята гадали, когда этот незадачливый любитель солёной рыбки, пришёл к избушке и как долго он сидел здесь, как собака на привязи, раз за разом безуспешно пытаясь освободиться от петли, болезненно обхватившей его всего - то за одну лапу...
Вскоре, ко мне на станцию завернул отрядный вездеход, на котором ребята прислали мне с "Озерной" картонную коробку медвежатины. Сейчас нужды ни в деньгах, ни в продовольствии не испытываю. Ем медвежатину, сваренную кусками, и запиваю наваристым бульоном.
Собакам сырое медвежье мясо очень нравится, но вот кошка, несмотря на голод, отказалась есть медвежатину наотрез.
Медвежье мясо очень долго надо варить и даже тогда, начинать есть надо маленькими порциями, так как, хоть это и питательно, но очень тяжелая пища. Организм долго переваривает, и нередко случается, что с непривычки, у наевшихся медвежатины схватывает живот.
Отличительная особенность медвежьей плоти - жёсткость и сила - кости круглые и почти монолитные, то есть очень крепкие.
И это понятно - стоит посмотреть, какие ямы медведь копает, и какие при этом камни выворачивает...
...Последние ночи три, снятся разные сны: помню их отрывочно, и содержание чаще хорошее, хотя бывает, что проснешься и подумаешь: "Фу, черт, хорошо, что это был сон".
Взялся читать Томаса Вулфа, но перебивает его и притягивает "Идиот" Достоевского, хотя последний раз перечитывал эту книгу не далее, как в прошлом году. Но этот роман Достоевского, все также захватывает, хотя иногда трудно уже заметить подробности или особенность писательского метода.
Недавно тщательно проработал черновой вариант романа Достоевского "Подросток" и еще раз убедился, что писателей, подобных Достоевскому не было и нет и на Руси, и во всем мире. Тонкость замечаний, умение сконцентрировать внимание читателя на многочисленных сюжетных поворотах - эти завязки, нарастание конфликта с вовлечением в него все новых и новых действующих лиц и, наконец, "гроза, молнии и гром" - все сталкивается, клокочет - происходит разрешение конфликта. Но текст продолжается и снова все закипает, прирастает, - и вновь развязка, вновь столкновение и буря!
А сколько верно подмеченных философских и житейских истин, которые напряженностью сюжета часто перекрываются, и только доступны людям, хорошо знающим литературу, и нередко пишущим для себя или для печатания?
И еще, удивительный объем работ подготовительных, и эта методичность и строгость к себе, и сюжет, который месяц от месяца вырисовывается все яснее, всё четче. Экстраординарности становится меньше, переходы мягче, выступающих граней меньше.
Достоевский - художник, наверное хорошо знал "своего" читателя и писал, исходя из оценок его будущих героев будущими читателями, учитывая их уровень. Во всяком случае, мне это твердо показалось.
Художественность его романов, их объем, как мне кажется, тоже объясняется желанием передать всю насыщенность жизни чувствами, переживаниями, мучениями, счастливыми взлетами и оглушительными падениями.
Тонкость образов и характеров требует многословия, и подробности в описании самых незначительных происшествий, иначе все превращается в газетный репортаж, в очерк, в голую схему...
Тут важно, как вошел, как посмотрел, что сказал вначале, и о чем подумал, и как ответил, и как выглядел - только передавая все в подробностях и точно, жизненно, можно надеяться, что читатель правильно поймет, что хотел сказать, а точнее, что хотел показать автор той или иной сценкой романа, повести или рассказа.
Сегодня двадцать четвёртое сентября.
Вчера днем солнце весь день светило на небе, прорывая завесу из туч. К вечеру похолодало, и вызвездило небосвод яркими мерцающими звездами. Посмотрел на стрелку барометра: девятьсот двадцать миллибар - что - то низко слишком для такой ясной ночи. Лег спать рано, как обычно в девятом часу, долго еще ворочался, вспоминал прошедший день, обдумывал, что надо бы сделать завтра; изредка в голову лезла латинская грамматика, которую читал весь вечер. Наконец заснул...
И стали сниться сны отрывочные и нереальные. То медведи рыкали изюбриными голосами; то снилось "бабье лето" с золотом берез и огромным солнцем, встающим над горизонтом сквозь влажную кисею тумана...
В два часа ночи, прозвенел будильник. Я поднялся, накинул фуфайку на голое тело, надел штаны и вышел на улицу. На дворе было светло от выпавшего снега и очень тихо, непривычно тихо. Не слышно было даже шума Курумкана, который бежал по камням по - прежнему, но выпавший снег и еще сыплющийся с неба, как ватой, заполнил пространство вокруг и поглощал звуки, рождая тишину.
Такая тишина бывает только в начале зимы или в конце ее, когда нет еще мороза, на котором скрипит снег и трещат оглушительно деревья, но уже есть снег и ещё подваливает, обволакивая все молочной круговертью.
Утром, вскочив чуть свет, я сбегал на часок в лес полюбоваться на начало зимы и прогулять собак по первому снежку. Лес стоял нахохлившись, прикрыв не успевшее облететь золото хвои белой снежной шубой и только клин сосняка, росшего на том берегу речки, ярко зеленой полосой врезался в коричнево - белую тайгу.
Вчера еще, глядя с пригорка на противоположный крутой склон, я заметил, что из золотого, акварельного, цвет леса перешел в густой, коричнево - зеленый. Сквозь хвою лиственниц, просвечивала вечная зелень кедрового стланика и темно - коричневые южные бока стволов лиственницы, виднелись сквозь поредевшую хвою.
Сегодня снег утих только утром и тотчас стал таять. В начале на деревьях, потом на земле. Сейчас кое - где еще лежит островками, но к обеду, надо думать, растает весь. До прочного снега еще далеко. Воздух напоен сыростью, и над источниками повис шлейф водяного пара.
Сегодня двадцать седьмое сентября.
Дождик льет полосами, тепло, и не подумаешь, что через три дня наступит октябрь.
На днях, с утра ушел в горы далеко, поднялся высоко на границу растительности. В горах давно лежит снег: кое - где, по наддувам и рытвинам, снега по колено и больше. Выше в горах, видел три соболиных следочка.
Встретил на сравнительно большой высоте более или менее ровные площадки, "перевалы", как я их называю, и эти перевалы - типичные мари. Мох по колено, только, в отличие от низменных марей, этот мох покрывает камни, а не болота и кустарниковая чахлая худосочная растительность торчит из мха.
Встретил вверху медвежью тропку, чуть запорошенную снегом, и много его покопок.
По мари прошла, с полчаса передо мной, кабарожка.
На этих марях, наверное, в начале лета держатся северные олени и сохатые.
Вид сверху незабываемый, но этот суровый ландшафт наводит на мрачные размышления. Стланик на крутых склонах буквально стелется, ветви его не поднимаются и на полметра, а ползут, вытягиваясь по направлению господствующих ветров, вдоль земли.
Летом, видел на стланике много, еще зеленых, кедровых шишек. Но сейчас, на глаза не попала ни одной.
Собаки с утра сразу облаяли белку, а потом сникли, к следу соболя остались равнодушны, а в конце пути, норовили иной раз пристроиться в кильватер, раздражая меня своей пассивностью. Решил откормить их к началу охоты. Что - то получится?
Приходил Саша, тот подросток, который отдал мне Рику. Он со слезами на глазах, требовал Рику домой. Я еще подумаю, отдавать или нет, но не хочется, чтобы собачка превратилась в шавку дворовую, благо задатки у нее есть.
Сегодня приехал Нестер, новый напарник, хотя мы с ним уже жили месяц на Ковокте; я хочу воспользоваться случаем, уехать домой ненадолго: жена пишет, что болеет и что надо дом подготовить к зиме. Но погода, здесь, стоит плохая и проблематично будет выезжать и потом вылетать...
Настроение ровно спокойное, чуть грустное: вспоминаю дом, иногда вижу сны, тоже спокойные и грустные. Зима и мороз давят на человеческую психику, - ипохондрикам север противопоказан. Вспомнил Тютчева и подумал, если наше лето только пародия на итальянскую зиму, какова тогда итальянская весна?!
За время моей поездки домой случилась грустная история. Пропал Пестря!
Когда я уехал, он посаженный на цепь, перестал есть и голодал три дня, пока Нестер не отпустил его с цепи. Пестря тут же убежал и как позже выяснилось ушёл через перевал на базу отряда, туда, откуда я его привез на сейсмостанцию в Тоннельный.
Когда я приехал из отпуска и подходил к домику сейсмостанции, то свистнул и на зов прибежала радостная Рика и стала прыгать и облизывать меня от радости. Я недоумевал - где же Пестря?!
Когда Нестер, заметно опасаясь моей негативной реакции, рассказал мне всю историю ухода Пестри, я расстроился чуть не до слез. Ведь он был мне настоящим другом с самого начала пребывания здесь!
...В доме сейчас живем втроем: Нестер, Толя и я, и шесть животных: два щенка (Вьюге месяц и Гирею - три месяца) и три молодых собаки: Волчок, Соболь и Рика (все приблизительно 1 года возраста).
И ещё кошка Муся, которая совсем недавно, осиротела: Тимошка вырос и мы его отдали хорошим знакомым в посёлок - когда- то это всё равно надо было делать...
Соболь появился вчера: прибежал со "второго ствола" - это небольшой посёлок на перевале, где роют тоннель, навстречу западному и восточному порталу.
Появился и сразу пустился наводить порядок - драть Волчка и даже Рику. Между Соболем и Волчком идут жестокие битвы, в которых неизменно побеждает Соболь. Интересная деталь: Соболь защищает мои личные вещи в мое отсутствие и не дает приблизиться к ним никому.
Кроме того, он запрещает Волчку находиться рядом с общественной собачьей пищей и сердится невыразимо, если Волчок появляется поблизости от его чашки, - одним словом, терроризирует собачьих собратьев.
В доме другое противостояние - Вьюга на правах маленькой, "садится на шею" Мусе и в прямом и переносном смысле. Муся же, терпит до крайности и лишь, когда доходит дело до щенячьих зубов, острых, как шильце, она шипит, угрожая и начинает лапой со втянутыми когтями шлепать по лбу или, боднув щенка головой, переворачивает нахалку на спину.
Недавно Вьюга болела - опухало горло, видимо воспаление слюнной железы, но сейчас опухоль прорвалась, образовались свищи с копеечную монету в диаметре, которые заживают день ото дня.
Вьюга становится с каждым днем все живее и нахальнее.
Вначале по приезде на станцию она слабо держалась на ногах и квохтала, повизгивая, как растревоженная курица, но сейчас пытается иногда галопировать, а на Мусю, особливо с утра на свежую голову лает звонко и рычит яростно.
Сегодня седьмое ноября 1978 года.
...Не писал дневник около полутора месяцев, и накопилось всего изрядно, и новости, и размышления, и какие - то итоги. Начну по порядку.
...Уехал домой в Иркутск двадцать девятого сентября, оставив собак, сейсмостанцию и прочее на своего нового напарника Нестера, который недавно вылетел с дальней станции "Ангаракан" и еще до конца в себя не пришел: без радостной улыбки не мог смотреть на незнакомых людей...
Утром, я поднялся в пять часов, сходил на источник, поплескался в горячей воде, поглядывая на окружающие красивые горы в предзимнем наряде падающей на землю лиственничной хвои; на небо голубовато - белое, предвещающее хорошую, почти летнюю погоду. Придя в дом, позавтракал, собрал пожитки в рюкзак, посадил собак на цепь, пожал Нестеру руку на прощанье и зашагал в аэропорт...
Из - за гор всходило весеннее - чистое, крупное солнце, пронизывая лучами хрустальную прозрачность морозного осеннего воздуха. На склоне распадка пели весенними голосами запоздавшие с отлетом на юг невидимые глазу птички.
На душе - приятная тяжесть ожидания радостных перемен, которые дает дорога, ведущая домой, к месту, где тебя ждут дети, жена, родной и уютный домик: одним словом, ждет все, что мы привыкли обозначать одним коротким словом - дом.
В аэропорту купил билет без передряг, посидел, почитал подвернувшиеся под руку журналы, и через три часа пришел самолетик, в котором уместились все желающие улететь...
И наконец, мы отправились...
Бросало и болтало в воздухе не сильно, но некоторым женщинам понадобились пакеты, а я про себя подумал, что эти женщины, наверняка перед полетом плотно поели, а может быть и выпили по чарке на прощанье, и сейчас мучаются из - за собственной невоздержанности и представляют малопривлекательную картину.
Наконец, прилетели в Нижне-Ангарск, и здесь мне снова повезло, - на полосе стоял АН - 24 с пассажирами. Летчики ушли обедать и я, первым ворвавшись в здание аэропорта, успел купить последний билет на этот рейс.
Посидели, подождали, и вот я снова в воздухе, и через час с небольшим уже торопился к кассам Улан-Удэнского аэропорта. И представьте, что мне и здесь повезло! Сумел купить билет до Иркутска и даже не опоздал на самолет - какая неслыханная удача!
Нервы напряжены ожиданием до предела, невольно стиснуты зубы, и троллейбус, кажется, едва тащится.
В голове какие - то отрывки мыслей и ожидание скорой встречи, но именно ради таких вот моментов стоило жить в отдалении, скучать, томиться и считать дни.
Вот, наконец, и знакомый забор, покосившаяся калитка. Открываю входные двери и вижу знакомую картину: ребятишки сидят и смотрят телевизор, а жена сидит рядом и что - то вяжет, автоматически перебирая спицы и неотрывно глядя на экран: покой, спокойный вечер обычного трудового дня и мое явление - диссонанс, нарушающий отлаженную рабочую атмосферу моего дома.
...Дом - это мир, к которому я стремился все это время, мучаясь и переживая, торопясь и делая ошибки; дом - это тот запасной выход, в который можно выйти, не опасаясь быть отрезанным от жизни чужой подлостью и несправедливостью; дом - это место, в котором для меня сосредоточена основная ценность моей бывшей и будущей жизни: семья - жена и дети.
Иногда я, задумываясь над тем, что дети как-то уж очень быстро растут, и недалек тот день, когда с уходом детей в свою жизнь, дом перестанет быть домом, а превратится в обычное многоквартирное или индивидуальное строение, служащее защитой от непогоды и температурных колебаний.
И тогда, когда дети уйдут, я буду поставлен лицом к лицу перед одиночеством и старостью, и в этом весь трагизм бытия.
Ну, а пока дети маленькие, жена молода и здорова, и мысли о будущем бывают редко и ненадолго.
А как же яркое солнце, встающее из - за гор в далёкой сейсмологической избушке?
Все это на время забыто, упрятано подальше в подвалы памяти. Все чувства отданы встрече.
Дома накопилось много разной работы и отдохнув два дня с ребятишками, я принялся поправлять заборы, калитки, возить и рубить дрова, делать завалинки и ловить мышей и крыс, которых расплодилось великое множество за время моего отсутствия.
И как обычно, схлынул восторг неожиданной встречи и на его место заступила обыденность с заботами, неприятностями и даже ссорами. И ведь это можно объяснить. Жена становится все самостоятельнее и я, то есть муж, нужен ей все меньше и меньше, тем более, что я никакими деловыми качествами не отличаюсь и склонен скептически смотреть на происходящие или будущие перемены.
...Запомнился особенно один день, когда мы с женой водили Костю и Катю в больницу делать прививки. Пришли в больницу, раздели ребятишек, и Катя - смирная девочка - подошла к моему колену и простояла рядом все время, пока мы были там.
Костя же, раздевшись, тотчас пошел туда - сюда, сходил в регистратуру...
Убедился, что все на своих местах, ушел в комнату, где одевали малышей, посмотрел на все внимательно и пошел осматривать все подряд...
Прививки были сделаны, и мы тронулись домой маленьким караваном: Катюша на мне верхом, Костя ехал на плечах жены.
На дороге увидели двух голубей, запутавшихся в обрывках шнура и не могущих взлететь. Пришлось остановиться.
Катя боялась голубей и не смела притронуться к перьям, а Костя, напротив, полон был желания погладить и может даже больше, чем погладить. Пока мы распутывали и перерезали бритвочкой шнур, Костя норовил убежать от нас и упасть, где-нибудь поскользнувшись, в грязь. Катя стояла рядом и внимательно рассматривала сизарей.
И вот голуби освобождены и улетели на крыши к другим голубям, а в моей памяти остался этот случай и запомнился, наверное, надолго...
Возможно, умирая, перед смертью наряду с другими картинками увижу и эту: двое взрослых, сидя на корточках посреди чахлого скверика, распутывают голубей, рядом стоит маленькая девочка в красном капюшоне и внимательно наблюдает происходящее, а неподалеку вперевалку ходит светловолосый малыш в коричневой куртке с капюшоном.
Дочь Наталья стала совсем большая, ходит в четвертый класс, и ее приняли в пионеры. И как у всякого взрослого человека, у нее появляется характер и упрямство, но в общем - то она хорошая девочка, и мне кажется, взрослея будет все лучше и лучше.
У Катерины характер капризный, настойчивый, она подвержена переменам настроения и иногда способна закатить маленькую истерику. Хотя становясь постарше, становится спокойнее, самостоятельнее и уравновешенней.
Катя отрастила длинные кудрявые волосы, как у кинозвезды, а Костя, напротив, имел на голове небольшую растительность блондинистого цвета. У Кати глаза темные и кожа загорелая. Костя же почти не поддается загару - белолиц и голубоглаз.
Катя хорошо говорит и, подражая Наташе, сердитым голосом вещает брату: "Пекати" (прекрати), бессосный (бессовестный), наглый, кончай эти штучки, и так далее.
Однажды мы вместе Катей смотрели телевизор и она вдруг, повернувшись ко мне, кокетливым жестом поправляя кудрявые волосы спросила: - Папа, я тебе нравлюсь?
Не отрываясь от экрана я ответил: - Ты просто восхитительна! Ну просто какая-то кинозвезда.
Катя удовлетворённо вздохнула и продолжила смотреть телевизор...
Костя говорит плохо, его язык состоит пока из мягких согласных и гласных, единственно, что произносит сносно это: мама, папа, баба, но понимать - понимает уже многое.
Катюше два с половиной года, Косте полтора года. Когда Костя поест, жена его спрашивает: "Костя! Ты доволен?" - и Костя отвечает на своем языке, что он удовлетворен.
Пока был дома, повидал всех родных: живут как все: младший брат купил стерео-проигрыватель и магнитофон, но на удивление стал как-то тише и менее напорист - видимо его жизнь толкает на какие - то обобщения.
Маман живет и работает нормально, не болеет и даже держит двух поросят, которых купили на троих: сестра Лида, её муж Толя и мать. Племянники растут неудержимо, и Герка стал совсем большой, а Димка пошел в школу.
...Наконец, время моего отпуска подошло к концу, и вроде бы можно было пожить еще день - два, а то и недельку, но, как гласит народная пословица, "перед смертью не надышишься", и я решил, что лучше не откладывать, уехать и сохранить в сердце воспоминания об этой встрече, не досаждая близким долгими сборами и нерешительностью.
Жена, в дорогу напекла мне вкусных пирогов, связала теплую шапочку и перчатки, сшила теплые брюки. Я, сдерживая слезы, последний раз посмотрел на ребятишек и отправился. Жена провожала меня до вокзала.
Войдя в вагон, влез на третью полку, кое - как умостился на рюкзаке и, настроившись на дальнюю дорогу, уснул под перестук вагонных колес и неторопливый разговор попутчиков.
В Улан - Удэ, высадился из вагона в шесть утра, подрагивая всем телом от пронизывающего холода, сел в автобус, и в семь часов был в аэропорту.
Но здесь удача от меня отвернулась, и я просидел на скамеечке в зале аэропорта три дня и две ночи. За это время ко всему аэрофлотскому привык, знал в лицо всех попутчиков, прочитал три толстых книги, съел все домашние пироги, запылился, оброс, глаза ввалились и настроение установилось дорожное, без спадов и взлетов - обычное будничное настроение пассажира аэрофлота, желающего улететь как можно быстрее, но в душе готовым ко всяким неожиданностям.
Ни с кем не знакомился кроме молодого разговорчивого капитана с пушками на петлицах: как выяснилось в ходе дружеской беседы, звали его Вася, был командиром разведки в полку, служил с 1960 года, встречает жену и перед беседой со мной сидел три часа в ресторане аэропорта. Продувая простуженный нос, Вася рассказал пару занимательных историй из бытности его в должности ротного.
Не слушая моих вежливых возражений, изложил стратегию и тактику отношения командира к солдату, которая, по его словам, заключается в жестком обращении с солдатами, при тщательном соблюдении порядка в обеспечении солдат всем необходимым.
Я с ним согласился и подумал, что командиры остались такими же, какими были во время моей службы, десять лет назад.
За время сидения наблюдал за тем, как быстро и каким толстым слоем оседает пыль на стеклах витрины аптечного киоска и с сожалением думал, что ровно такой же слой осел у меня на голове, на моей одежде и, более того, ровно столько пыли я проглотил с воздухом внутрь...
Но всему бывает конец, настал конец и моему сидению. Я, наконец, улетел в Нижнеангарск.
Размышления:
Психология едущих и летящих мне кажется сродни психологии людей, стоящих в очереди за дефицитом. Чем ближе касса или прилавок, тем меньше человеческого остается в большинстве людей, летящих и едущих.
Слабонервные начинают мелко дрожать, делать ненужные жесты, толкаться, подозрительно оглядываются, боясь подвоха и неожиданностей. Более крепкие норовят проскользнуть вне очереди, лгут, изворачиваются, а заполучив билет, упиваются гордостью за свою пробивную способность и нагло с презрением оглядывают толпу, жмущуюся в очереди.
В этой ситуации терпят крах все иллюзии, навеянные школьным воспитанием; галантность, рыцарство не для тех, кто стоит в очередях и ни один из присутствующих с горечью подмечает в себе подленькое желание добиться цели любой ценой.
Если время позволит, то я вернусь к анализу состояния души человека из очереди.
...В Нижнее - Ангарске был в час дня, покрутился около кассы, навел справки и, убедившись, что улететь не удастся, навьючил рюкзак, прихватил коробку с лампами на двенадцать вольт, необходимых для освещения в избушке, когда генератор работает и, шаркая сапогами, отправился на "базу" Байкало-Амурской экспедиции, проще говоря, в вагончики.
На базе устроился в вагончике, протопил печь, вымыл голову, побрился, побрызгался одеколоном и, довольный собой, спокойно уснул в спальнике без вкладыша, подложив под чистую голову белую майку...
С утра, рано поднявшись, вышел на трассу с намерением остановить попутную машину, но мои ожидания и здесь не оправдались и не расстраиваясь, я пошел в аэропорт.
После довольно нервных двух часов стояния около очереди в кассу в Нижне-Ангарске, я услышал свою фамилию, произнесенную кассиром по списку на Северомуйск, сунул паспорт с деньгами через головы в окошко кассы и через некоторое время чьи - то руки мне вернули паспорт уже с билетом.
Как можно быстрее зарегистрировал билет и только тогда перевел дух. Признаюсь честно, я перестал верить в систему аэрофлота и "не говорю "гоп", пока не прилечу в Северомуйск...
В самолет я ворвался в первых рядах...
Вот наконец взлетели, и только тут я вздохнул облегченно. Выворачивая шею, всю дорогу смотрел в иллюминатор на посыпанные снегом озера, реки и горные вершины. Сурова природа восточного Забайкалья.
Горные массивы перерезаны ущельями, по которым с гор с шумом стекают прозрачные ключи, сливающиеся в горные речки, а те, в свою очередь, несут свои воды в реки, несущие спокойные воды по заболоченным поймам.
Вот, наконец, Северо-Муйский перевал, западный тоннель, стволы, а вот и посёлок Тоннельный, а рядом - серебряная лента Муякана.
Самолет приземлился, и в окно было видно, как ветер крутит поземку по летному полю... В двенадцать часов дня, я уже был на спуску к речке Курумкан и, не выдержав, свистнул собак... Через минуту на меня откуда - то сбоку из кустов налетела Рика и, визжа от радости, облизала мою одежду и руки. Но Пестря, несмотря на повторный свист, не явился...
Наконец, я вхожу в дом и застаю много гостей и большой беспорядок. Пол грязный, залит соляркой около печи, на обеденном столе - ворох грязной посуды, и запах солярки в жилом доме - все это привело меня в мрачное настроение, но еще больше я помрачнел, когда узнал, что Пестря сбежал из дому сразу после моего отъезда и с той поры не появлялся.
Каково мне было это слышать, если я целый год потратил на то, чтобы сберечь Пестрю, натаскать его к охоте, и вот за две недели до открытия охоты он исчезает. А сколько нервов я положил на его воспитание? И главное, я к нему привязался, как к своему ребёнку!
Переночевав, я стал готовиться к походу на речку Казанкан, где мне определен охотничий участок...
И, наконец, 3 ноября, утром, мы с Нестером и Рикой отправились в вершину Казанкана.
Отойдя недалеко от дома, стрелял белочку, которую грамотно и аккуратно облаяла Рика.
Чем выше мы поднимались вверх по течению речки, тем глуше становились места.
Тропа, петляя, то пропадала, то появлялась вновь, изредка приходилось преодолевать каменистые осыпи, подходящие прямо к воде. Пойма речки узкая, поросшая лиственничником и изредка непроходимыми зарослями кедрового стланика.
К полудню подстрелил еще белочку, и остановились. Вторую белочку стрелял четыре раза экспериментальными зарядами. Заряжал так: пороху ¾ нормального заряда, а дроби 2/3.
И выяснилось, что такой расклад никак нельзя считать лучшим. Личный опыт иногда разбивает в пух и прах книжные рекомендации...
По дороге встречали волчьи следы, следы соболя и белочки. Ночевать остановились в половину пятого вечера, пройдя за день около 10 - 15 км. Нарубили дров, сварили кашу, попили чаю и, подстелив под себя ветки, стланика, дружно уснули, благо ночь была теплая, перед снегом.
Ночью, небо то затягивало, то вновь видны были звезды. Рано утром позавтракали, попили чаю и решили идти на штурм перевала, в долину реки Муякан...
Часа через два после рассвета, подул пронизывающий холодный ветер, и чем выше в гору мы поднимались, тем резче дул ветер и глубже становился снег. Ко всему, путь предстояло прокладывать почти полностью по курумнику - каменной осыпи, предательски скрытому под снежным "покрывалом".
С грехом пополам перевалили гребень распадка, и что же перед нами предстало?
Подъем был весь впереди, и только где - то далеко вверху было видно, что собственно перевала нет, а долинка горного ключа сворачивает налево и прячется за скалой. Духом мы не пали, но сомнения в успешном окончании восхождения, вкрались в сознание.
Под пронизывающим ветром, еще час карабкались вверх, по колено в снегу, подворачивая ноги на невидимых камнях. Силы были на исходе - не знаю, как Нестер, а меня прошиб холодный пот. Хотелось пить, ноги, разъезжаясь в снегу, едва слушались меня, ружье болталось за плечами ненужным грузом цепляясь за стланик; то и дело снег попадал в стволы...
Наконец, я остановился, отдыхая и затравленно осматриваясь. Нестер тоже был на пределе. Шансов живыми выйти из этого преодоления было не так много: недалек был вечер, мороз крепчал, и еще неизвестно, что нас ждет на той стороне, скорее всего голые, почти отвесные скалы, полузасыпанные снегом.
...Мы повернули назад, - идти вниз намного легче. Вскоре вступили на наледь и где шагом, где прокатываясь по крутым спускам на мягких местах, вновь спустились в долину Казанкана. Остановились на берегу попить чайку. Развели большой костер, но ветер начисто сдувал жар костра в сторону.
Мокрая спина заледенела, и меня бил неудержимый озноб.
По пути провалился в воду левой ногой, и сапог смерзся, сжав ногу в тиски, препятствуя нормальному кровообращению, и нога стала подмерзать.
Хорошо Нестер держался молодцом: сходил за водой на речку, нарубил дров, достал продукты. Выпив три кружки обжигающего сладкого с молоком кипятка, я немного отошел, и когда мы тронулись дальше, то я был уже в норме.
Пошел снег, стало теплее, на подходе к прошлому ночлегу подстрелили еще белку.
На биваке занялись каждый своим делом. Нестер развел костер и варил ужин, я заготовлял дрова и строил шалаш - укрытие от снега. Стемнело в пять часов вечера, но у нас все дела уже были сделаны, и весь вечер, отдыхая, разговаривали, сидя у костра.
Ночь спали кое-как: было очень холодно, и оказалось, что даже большой костер не греет. Повернемся спиной к костру - мерзнут ноги и живот, если животом к костру ляжешь, то леденеет поясница...
Хорошо ночи длинные, успеваешь даже, урывками задремывая, восстанавливать силы, и к утру хоть немного отоспаться.
Ещё в темноте, позавтракали без аппетита, попили горячего чаю и пустились вниз по знакомой уже дороге, в сторону дома. Назад было идти значительно легче, да и погода восстановилась...
К дому подходили в пятом часу, уже в сумерках...
На сейсмостанции нас ждали очень нехорошие новости.
С сейсмостанции Кавокта, где мы с Нестером работали весной, седьмого ноября вечером, ушел вниз по реке с лёгким топориком в рюкзаке, одетый в осеннюю легкую курточку, один из двух операторов, Виктор Палыч, по прозвищу "Интеллигент".
Толя Полушкин, сбиваясь, рассказал нам, что Игорь - второй сейсмооператор и Витя, что - то между собой не поделили. Игорь вылил "бражку" которую поставил "Интеллигент", и тот, обидевшись, ушел в ночь со станции. Вот уже третьи сутки безуспешно шли поиски "Интеллигента", и самое реальное предположение, которое вертелось у всех в голове: Виктор Палыч замерз...
И точно. На связи, в семь часов вечера, стало известно, что Виктор Палыча нашли в пяти-шести километрах от сейсмостанции, неподалеку от речки, замерзшим, свернувшимся калачиком и лежащим головой к сейсмостанции...
А я вспомнив наши с Нестером приключения на Казанкане, готов был перекреститься. Ведь мы тоже могли замерзнуть, если бы я привычно упорствовал в желании пройти через перевал...
Назавтра, прилетевший самолет унес тело "Интеллигента", Игоря, Колю Аверьянова и еще двух наших ребят в качестве свидетелей для дознания и следствия в Нижнеангарск.
...И Виктора Палыча, и Игоря я совсем не знаю, но по рассказам ребят выходило вот что.
Виктор Палыч окончил торговый технику и работал в тресте кафе и столовых клерком. И каким - то образом получилось, а в торговле это частый случай, что его вдруг, посадили за небольшую растрату, в которой может быть и не он был виноват.
Так, в двадцать четыре года, молодой "торговец", попал на четыре года в лагеря. В лагере он проштрафился - ему добавили, а потом еще добавили, и в общей сложности, он отсидел 12 лет.
В лагере пристрастился к "чефиру" и "колесикам", - таблеткам с небольшим содержанием наркотиков...
Игорь, окончил пушной технику, некоторое время работал егерем в заказнике, и жил там один. Потом устроился в сейсмоотряд и вот уже три года работал здесь.
На Ангаракане, в одном из походов по окрестностям, отморозил себе пальцы на ногах, а в отпуске, в городе прихватил нехорошую болезнь и теперь успешно ее залечивал.
По рассказам ребят, это человек жесткий, бескомпромиссный, привыкший командовать и не терпящий неподчинения. Игорь по словам ребят, хотел, чтобы все жили так, как живет он сам, делали всё так, как делает он, ни на йоту не допуская самостоятельности.
Как правило, эти признаки сильного характера неуместны там, где люди живут небольшими коллективами, тем более, если люди живут вдвоем.
Много требуя от себя, Игорь много требовал от других и казалось, это хорошая черта, но вот когда люди подолгу живут оторвано от мира, это не всегда уместно, а иногда, в общении попадает, как говорят, "коса на камень".
И вот, волею обстоятельств поставленные друг против друга, два этих человека не смогли согласовать свои принципы, и дело пришло к трагической развязке.
По мне, так в жизни некоторые жизненные принципы взаимоисключают друг друга, и никакого мирного сосуществования между ними быть не может.
О подробностях этого дела я постараюсь написать рассказ...
...Прошел праздник Седьмое ноября, и, оставшись один, (ребята ходили и ночевали в поселке), я с грустью и горячо вспоминал дом и ребятишек, - их образ в памяти не потерял еще детальности и четкости.
Жалко жену и детей, немного жалел себя, но тут же и уговаривал: время идет быстро и скоро я вновь увижу их всех вместе.
Но горечь на душе от того, что по временам очень ярко ощущаю неостановимое движение времени и предвидение будущих утрат навевали тоску. Ребятишки растут уж очень быстро, и соответственно время прожитой жизни приближает меня к старости и неизбежному концу.
А сколько случайностей подстерегает каждого из нас в этой жизни? Пример тому - судьба Виктора Палыча.
Вчера, то есть десятого ноября, исчезла, а точнее убежала Рика и до сих пор ее нет. У меня на привязи сидит новый пес, но боюсь, что и этот ненадолго...
Сегодня семнадцатое ноября.
Утро. Не спится: проснулся в пять часов, час лежал, думая о чем-то, и встал в шесть, покормил собак и сел писать дневник. Кстати, Рика прибежала через два дня и громко радовалась, увидев меня и попав в знакомую обстановку...
...Живем втроем - я, Нестер и Толя, и поэтому большой беспорядок и в домике, и в распорядке дня: приходится корректировать свои планы, совмещая с общими планами. Толя пилит дрова, а я, закончив свою рабочую пятидневку, три дня был в гостях на сейсмостанции "Озерная".
...Поднялся в воскресенье в пять утра, разогрел завтрак, поел, покормил собак. Собрался в дорогу и еще затемно отправился, ведя Рику на поводу.
Шел в основном по дороге, и около поселка шумели, свистели и стреляли охотники - народ рано встающий и непоседливый.
За поселком к нам прилепился кобель волчьей масти. Волчек, как я его окрестил, прицепился, да так и остался на всю дорогу.
В длинный переход, одел самодельные обутки и раскаялся - войлочные подошвы скользили, идя по пыльной дороге, загребал острыми носами пыль, а острые камешки, впиваясь в мягкие подошвы, мешали ходьбе.
Выйдя в долину Муякана, с удивлением заключил, что снегу по соснякам совсем нет, поэтому следочков не видно и мой поход частично потерял смысл.
Но шел упорно и методично; ноги устали где - то часам к трём дня.
Сел пить чай на берегу промерзшего до дна ручья, прикидывая в уме: по карте еще часа три ходу, и надо торопиться.
Особенностью этого похода было то, что я не знал, где стоит новая сейсмостанция и потому, надо было быть особенно внимательным...
Пройдя километра два, увидел слева, на краю вырубки, чуть заметную крышу ладно поставленного дома и вдруг уловил в воздухе едва различимое гудение мотора.
Сначала не поверил своим ушам: ведь если это работает двигатель, тогда этот дом - сейсмостанция, и я уже на месте.