Аннотация: "Таёжные походы" рассказывают о встрече человека и дикой тайги, и заставляет задуматься о цели и смысле "прогресса".
Осенние просторы.
В ожидании большой поездки в Восточный Саян, я решил сходить в лес со старшим братом, живущим на даче, вместе со своей собакой - лайкой Кучумом...
Выбрав время, мы с другим братом, младшим, на его машине, уже поздно вечером, в темноте приехали на Генино садоводство.
Остановившись рядом с домом, в окне которого мелькали синеватые тени - братец смотрел телевизор - мы, стуча башмаками по деревянной дорожке, вошли на участок, где нас встретил яростным лаем Кучум, крупная белая лайка. Толя, младший брат, что - то выговаривал ему, уверенно продвигаясь в темноте, к двери дома, а я, идя сзади, всё время опасливо оглядывался и льстивым голосом уговаривал здоровенную, взъерошенную собаку, которая с рыком, следовала за нами по пятам, решая, кусать нас или нет. Кучум, тоже был немного в затруднении, потому, что незнакомые мужики, то есть мы, вели себя как свои люди, очень уверенно...
Наконец Гена отворил, мы обнялись и похлопывая друг друга по плечам вошли внутрь... Кучум нервничая, ещё долго взлаивал по временам, за стенами домика...
Мы с Геной не виделись года три, но он не изменился, так же весело "сушил зубы" в улыбке, так же размахивал руками, когда говорил о походах в ближние леса.
Чуть погодя, сели за стол, и выпили водочки, закусывая маринованными маслятами, собственного приготовления. Толя спешил, и вскоре простившись, уехал, а мы, оставшись вдвоём и сидя на кроватях, друг против друга, стали вспоминать здешние леса и бесчисленное количество километров, пройденных по лесным окрестным дорогам.
Гена пожаловался, что зверя стало заметно меньше, потому, что весь лес застроили садоводствами, и к тому же развели беспривязных собак, которые как волки, подчистили всю дичь в округе.
- Тут один мужик - продолжил он, налив себе холодного чаю, - аж трёх держит и все здоровые, как овчарки. Так они утром со двора вырвутся, залив переплывут, и давай петрушить, всё подряд, что попадёт. Несколько раз видел, как они из леса, с окровавленными мордами прибегали. Видимо козёнку словили, а может и изюбриную матку...
Гена отхлебнул чаю и продолжил - раньше в округе кабанишка был, а теперь ни следочка - всех поугоняли...
Он, вспомнив, что-то, засмеялся. - Кучума, как - то они прищучили втроём...
Так он хвост поджал и у ног моих вертится, только зубы скалит, огрызается. Думаю, могли бы его задавить, если бы я не вмешался...
После короткого молчания, поговорили об Англии, о моих детях, которыми я справедливо гордился, но с которыми у меня были сложности в отношениях...
Потом я незаметно задремал, и в конце услышал голос брата. - Ну, наверное, спать будем, а завтра с утра в лесок сбегаем...
... Утром, я проснулся, когда в окно, зашторенное белой занавеской, заглянул первый лучик солнца. Полежав пять минут, я вскочил, натянул спортивные штаны, сбегал во двор, вернувшись помылся под умывальником, и поставил чай. Гена лежал и смотрел по телевизору теннис, изредка комментируя. - Справа, надо накатывать, справа!..
Вскоре поднялся и он. Покормив Кучума, вернулся в домик, и собрал небольшой рюкзачок, с котелками и бутербродами. Закрыв домик на замок, Гена прихватил пару гребных вёсел, и мы пошли на залив, который тихо плескался метрах в тридцати от его дома...
Лодка - плоскодонка, была полна воды, но Гена посмеиваясь, взял с кормы, алюминиевое ведро и мигом "перекачал" воду изнутри за борт. - Ну, теперь можем ехать - ухмыльнулся он, и сел за вёсла. Я, оттолкнув лодку от заросшего травой берега, заскочил на корму, и устроился поудобнее...
Залив, расстилался перед нами, блестящим сине - зелёным, водным зеркалом, обрамлённым, береговой рамой золотисто - жёлтого березняка с вкраплениями красно - лиственной осины. От воды шёл приятный запах прохлады и разлитого по округе аромата подмороженного, преющего на земле, осинового листа...
Лодка, под "управлением" Гены, шла ходко и бесшумно, хотя воды под моими резиновыми сапогами прибавлялось заметно...
Уловив моё беспокойство, Гена засмеялся. - Это я специально не устраняю причины течи. Так, бросишь её на берегу и уйдёшь, зная, что никто, на такую развалюху не позарится. Приходишь вечером назад, а она как стояла, так и стоит на месте, только водой залита до самых бортов...
Причалив к низкому берегу, заросшему подсыхающим, плотно растущем камышом, мы полувыдернули лодку на берег и пошли вверх, по петляющей между, крупными берёзами тропинке, заметной по примятой затоптанной человеческими ногами, траве. Я шел за братом и вдыхал прохладный воздух, посматривал по сторонам, в надежде увидеть взлетевшего рябчика, или убегающего зайца.
Но кругом было пусто, и я разочарованно вздохнул.
В Германии, где мы были, месяца за два, да моего приезда в Россию, даже в небольших куртинах леса, встречались косули или зайцы. А здесь, на этих безбрежных пространствах, заросших лесами, звери сейчас были чрезвычайно редки и так напуганы людьми и моторным транспортом, что прятались и убегали при малейшем шуме...
После того, как я спросил братца, что он об этом думает, он огорченно махнул рукой.
- Думаю, помимо того, что я тебе уже рассказывал, действует главная
причина всех перемен в худшую сторону - это время, которое нас старит, а других заставляет взрослеть. Будь моя воля, я бы запретил строить посёлки и садоводства рядом с городами. Это уродует природу, и заставляет вымирать не только животных, но и деревья...
Он помолчал шагая неторопливо, но широко, потом повернулся ко мне и показывая в сторону, заброшенных полей, продолжил: - Тут, неподалёку, лет десять назад, по весне, гуляя с женой, мы вдруг увидели матку изюбря, безбоязненно подпустившую нас на двадцать шагов. Когда мы прошли дальше, она обошла нас, но по-прежнему не убегала. И вдруг, в зеленеющей траве мы увидели маленького оленёнка, ещё в белых пятнышках, по светло - коричневому, который к нашему разочарованию был мёртв. Что послужило причиной его смерти, мы так и не узнали, и веселее от этого не стало. Оленуха же, так и не уходила от мёртвого детёныша, хотя вокруг него уже начали роиться мухи...
Гена помолчал, сплюнул и закончил. - Значит десять лет назад, здесь были ещё не только кабаны, косули, зайцы, но и изюбри...
... Поднявшись на гребень горы, мы перешли разъезженную грунтовую дорогу и лесом, напрямик, стали спускаться в долину, заросшую мелким, редким березняком и высокой, ещё зелёной травой.
В самой ложбине, я вдруг нашёл бывшую землянку, полуобвалившуюся, с торчавшим вверх бревном потолочного перекрытия. Она была выкопана, лет шестьдесят назад, когда, после войны, войска в ожидании демобилизации, и построения стационарных военных городков, стояли ещё по-фронтовому, в палатках и землянках, в пригородных лесах. Тогда, здесь были сделаны замечательные дороги и мосты, через речки и болота. Часть строений в полуразрушенном виде, сохранились до наших времён. Иногда среди дремучего леса, вдруг видишь полусгнившие столбы, некогда широкой и прочной гати или основания для больших палаток, заросшие травой и малинником посреди луговины, зажатой со всех сторон, крупными деревьями.
Однажды, над гребневой дорогой, на старой могучей лиственнице, я заметил, смотровую площадку, и ведущую наверх лестницу, из вбитых в ствол металлических скоб. Солдатики, оттуда, наверное, наблюдали и сторожили - не загорится ли где лес - известно, что таёжные пожары, опасны для зверей и конечно для человека.
Солнце, между тем, поднялось в зенит и начало припекать - горячее серое марево поднялось в чистом осеннем воздухе над горизонтом. Тёплый ветерок, пролетая над землей, шевелил листья и шумел высокой травой, чуть подсохшей после ночных заморозков. Над болотинками, в распадках, летали кулички тревожно "пиликая" и где - то далеко каркали вороны...
Пройдя, вдоль молодых густых, сосновых посадок, на южном склоне, мы пересекли ещё одну верховую дорогу, и спустились к широкому болоту. Гена оставив меня варить чай, отправился на заросшие осокой озёра, в болотине, на которых могли дневать стайки диких уток. Я, отмахиваясь от лосиных клещей, которые норовили, севши на одежду или на голову, проползти к открытым частям тела и "попить кровушки". Разведя в небольшой ямке костёр, сходил за водой и поставив котелок над костром, прилёг, отдыхая и вглядываясь в синее, лёгкое, тёплое небо над головой, бездумно наблюдая за полётом пушистых облачков...
Вода в котелке быстро закипела и, заварив ароматный чаёк, я сел, достал бутерброды из рюкзака и поел с аппетитом, иногда бросая кусочки, привязанному к дереву Кучуму.
Вскоре вернулся Гена, молча развёл руками, подсел к костру, тоже поел и в конце уже прокомментировал. - Пустые места, а ведь когда то...
И я вспомнил давнюю весну, жаркий день с синеватым маревом над широким, Хейским болотом, и лося стоящего посерединке осоковой лужайки. Я тогда впервые увидел волосяную серьгу на шее этого зверя, и долго гадал, есть ли такие "украшения" на шее у лосих - маток...
Передохнув, отправились назад, по дороге рассуждая, и гадая, почему окрестные леса, несмотря на их величину, так пусты и скучны...
Возвратившись к лодке, сели в неё, а Кучум, которого в лодку не взяли, побегал по берегу, потом решившись, прыжками заскочил в воду и поплыл напрямую через залив - здешние места он знал отлично...
Пока плыли по тихой, гладко блестевшей воде, увидели стайку чирков, освещённых золотым, заходящим солнцем, пролетевших в исток залива, вдоль, высокого, заросшего красивым сосняком, берега...
Тихо поскрипывая уключинами лодка, почти не поднимая волны, незаметно но быстро продвигалась вперёд и когда братец поднимал на секунду вёсла, прислушиваясь, то капельки воды, тонкой струйкой скатываясь с плоскости весла, мелодично позванивали, упадая в воду...
Гена проследив в очередной раз утиный перелёт, погрёб к берегу, и причалив, на прибрежной полянке, прихватив ружьё, отправился скрадывать чирков...
Я разминая ноги прошёл вдоль берега всматриваясь в красивые, густые березняки и возвратившись к лодке, вдруг услышал парочку выстрелов: вначале один, а через паузу и второй, гулко раскатившиеся в предвечерней тишине и прохладе...
Вскоре возвратился Гена и принёс двух сбитых им уточек - чирков. Тут же он их ощипал и разделал. - А какой супец мы с тобой вечером сварим - ликовал он, показывая мне брюшка уток, залитые светлым жиром.
Делал он, всё привычно и уверенно, и я невольно позавидовал ему: "Живёт в таком красивом месте. Собаку имеет охотничью, да ещё и уточек постреливает, как у себя в огороде..."
Когда мы переплывали уже следующий залив, на дальнем, лесном берегу, залаял Кучум и Гена, прокомментировал: - Себя подбадривает. Знает, что всё равно надо плыть, но не хочет... Через паузу он оглядываясь на тот берег показал: - Во - о - н его голова. Плывёт за нами... И ещё немного помолчав закончил. - Я его приучил плавать с самой весны. Отплыву немного от берега, а потом его в воду сброшу. Ему деваться некуда, вот он и плывёт за мной. А потом привык и перестал воды бояться... Да это и физическая тренировка для него хорошая...
Мы уже поставили ужин в доме, и я во дворе, ел вкусную сладкую сливу, срывая с почти безлистых уже веток, когда появился Кучум, мокрый, но довольный, тем что снова дома и все испытания длинного дня позади...
Чуть позже, Гена, действительно сварил замечательно вкусный суп из уток, и я смаковал сочную утятину, разгрызая мягкие косточки, высасывая из них сок...
Вечером смотрели футбол по каналу спорт, когда в домик кто - то осторожно постучал. Гена открыл и вошёл Серёга, Генин приятель.
Узнав, что мы сегодня были в лесу, он зацокал языком и стал агитировать Гену, назавтра, сплавать на Курму - дальний, большой залив, протянувшийся в глубь тайги на десять километров.
Посовещавшись, мы решили пойти на гребях, хотя, до противоположного берега залива, было километров пять...
Рано утром, когда мы ещё дремали в постелях, Серёга загремел вёслами во дворе и потом постучал - надо было вставать и собираться...
Выплыли на трёх лодках. Гена на своей плоскодонке, Серёга на недавно купленной "ангарке" - лодке, особой конструкции, которую используют ангарские рыбаки, и я на большой дюралюминиевой лодке, предназначенной для мотора, но хорошо идущей и под вёслами...
Над заливом висели космы белого тумана, передвигаемые утренним ветерком и когда я, сидя в своей лодке, отплыл от берега, то вдруг позади меня, ворча мотором, работающем на малом ходу, проявилась сквозь эту пелену лодка полная охотников, в защитного цвета куртках и с ружьями, на коленях. Они, встревожено поинтересовались, какой это залив, и узнав, что в тумане заплыли в Калей, заматерились развернулись, и "поползли", на малом ходу, вдоль берега, вскоре растворившись в тумане...
Я не торопясь, погрёб вперёд и выплыл на чистое место. И, надо мной, открылось синее, словно умытое небо, залитое яркими лучами солнца, а белое облако тумана, ушло в исток залива, и теперь поднималось по лесистой долине к перевалу...
На воде появились небольшие волнишки, которые, чуть покачивая лодку на ходу мерно стучали в гулкие, дюралевые борта. Когда я вышел на траверс, низкого лугового мыса, волны усилились и с Байкала подул бодрый ветерок...
Справа открылась, низкая песчаная дуга, очередного заливчика и я вспомнил, как много лет назад, мы сюда приплыли ночью, при сильном ветре и чистой луне, пробившись сквозь изрядный шторм.
... Тогда, волны почти заливались в лодку, мой друг, с побледневшим лицом, "рулил" на корме, а я надвинув меховую шапку на уши, залез головой в тень носового отсека и уснул.
... Причалив к берегу в тихом заливе, мы долго искали в темноте знакомое зимовье, а когда нашли, то выяснилось, что целая стена домика была разобрана на дрова, хотя с другой стороны, входная дверь была закрыта на металлический замок...
Тогда, мы с грехом пополам, дрожа от предутренней прохлады, подремали несколько часов внутри на полатях, а на сумеречном рассвете встали на берегу в ожидании утиного лёта. Помню, как вдруг, откуда - то слева, вылетела крупная птица, и я навскидку выстрелил и попал, потому, что птица шлёпнулась на воду. Я думал, что это чирок - свистунок, но когда окончательно рассвело, оказалось, что это дикий голубь, так и плававший на поверхности залива...
...Обогнув мыс, я, перекликаясь с Геной, получил команду, пришвартоваться к берегу, и ткнулся носом своей лодки в песчаную отмель. Мы несколько минут дожидались Кучума, пока на крепком галопе, он выскочил из -за берегового поворота, разгорячённый, мокрый и взъерошенный.
Нам предстояло форсировать двухкилометровый залив и потому, я взял собаку к себе в лодку и отплыл последним...
Мужики не торопясь гребли, озирая открывающуюся водную ширь...
Берег на противоположной стороне водохранилища, был покрыт густым лесом, среди которого в нескольких местах торчали крыши домов и высокая кирпичная труба, выделялась ярко - коричневым цветом на фоне жёлтых березняков...
Глубокая вода под килем поменяла цвет с темно-синего на зеленовато - серый, и пронизанная солнечными лучами, пугала, непроглядной глубиной. Мелкая волна ряби, позванивала, ударяясь с каждым гребком в борта и откуда - то издалека, с другой стороны широкого водохранилища, доносилось осиное пение лодочного мотора...
До заполнения ангарской водой Иркутского водохранилища, здесь были замечательные приречные леса, и почти под нами, проходила железнодорожная линия знаменитой, Транссибирской магистрали, протянувшейся тогда, вокруг южной оконечности Байкала. Потом её затопило водохранилищем, и сохранился, лишь кусочек колеи, совсем рядом с Байкалом, в месте, где Ангара выбегает из этого сибирского озера - моря...
Кучум, сидя в носу, поводил головой нюхая воздух, и пристально, не мигая, смотрел в сторону, противоположного берега, который приближался медленно, но неуклонно.
От высокого лесистого мыса круто поднимающегося от воды, на водохранилище падала тёмная тень, в которой были плохо видны, продвигающиеся на юг лодки, далеко нас с Кучумом опередивших, Гены и Серёги...
Наконец, обогнув мыс, мы вплыли в тихий узкий залив, наполненный солнцем и ароматами сосновой смолы. Здесь было почти жарко, воздух был тих и неподвижен, а по воде, от берега до берега, расстилалась солнечная дорожка, блестевшая искристым отражение на маслянистой глади...
Пристав к берегу, мы высадились на песчаную отмель и увидели большое кострище и утоптанную полянку, на которой кто - то ночевал совсем недавно, может быть прошедшую ночь...
Я вспомнил, что лет двадцать назад, часто бывал здесь летом и даже нашёл наверху высокой горы, на противоположном берегу заливчика, барсучьи норы. Однажды, я жил здесь несколько дней с молоденькой лайкой Зельдой, и как то, возвращаясь из дальнего похода, я потерял её, и ночевал у костра в одиночестве. Утром, собираясь идти её искать, я допивал последние глотки чая, когда она появилась, на другом берегу, старательно обнюхивая мои следы на траве. Когда, встревоженная собачка, обогнула заливчик и приблизилась, то подойдя к моим сапогам, сушившимся на солнышке, она, по запаху, "узнав" в них хозяина, "заулыбалась" прижимая уши, и виляя хвостом. Кода я её окликнул, она поняла свою ошибку и, подскочив, старалась лизнуть меня в лицо, выражая полный восторг и преданность...
...Мы только собрались доставать вещи из лодок, как с воды послышался звук лодочного мотора и к нам приблизились две лодки с пьяненьким охотниками. Один нервный и боязливый, тоном немного нахальным, но и трусливым, стал выяснять, не бандиты ли мы, и не будем ли качать права. Когда мы ему объяснили вежливо, но сдержанно, что это не так, он невнятно пояснил нам, что они здесь ночевали и хотели бы ночевать ещё...
Мы, посмеиваясь, объяснили ему, что мы нормальные граждане, а соседство такого психа, нам тоже не очень нравится.
Мы вновь сели в лодки и поплыли вдоль берега Курмы - так назывался этот большой залив - искать новую стоянку. Наконец после часа гребли, наш караван, вошёл в широкий залив, с плавучим островом, посередине, заросшим высоким камышом и делившим просторную заводь на две части. Заметив, в одной его половине, стоящий на приколе катер и костёр на берегу, мы заплыли во вторую, и решили ночевать здесь.
Светило яркое, золотое солнышко. От залива, вверх поднимались лесистые берега, а на песчаный чистый пляж, накатывали с тихим плеском мелкая рябь с открытой воды.
Выгрузив вещи, прямо на песок, мы развели костёр и поставили кипятиться чай, а рядом на подстилке, разложили аппетитную еду: солёное и копчёное сало, с розовыми прослойками мяса по белому, зелёный лучок, красные круглые головки редиски, ароматный хлеб и выставили прозрачную как слеза водочку, в прозрачного стекла, бутылке...
Расположившись вокруг, мы выпили за удачное путешествие, закусили и насытившись, долго пили горячий, коричнево - золотистый, искрящийся под солнцем чай...
...Посовещавшись, решили сходить на разведку в вершину большой пади Солцепечной, которая от нашего залива была отделена невысоким таёжным хребтиком.
Убрав продукты, в вытянутые на песок лодки, мы выстроившись цепочкой, вошли в лес. Преодолев заросший багульником и крупным березняком склон, поднялись на гребень, обдуваемый ветерком, и по нему, пошли в вершину пади, преодолевая неглубокие ложбинки попутных распадков. Кучум, на время куда то исчез, но вскоре, с противоположного склона долины, раздался его призывный лай. Мне даже послышалось, какое-то неясное ответное ворчание и я предположил, что это медведь. Мы остановились, послушали, но лай прекратился и чуть погодя, среди высокой зелёной травы появился скачущий на галопе Кучум, с озабоченным видом, склонивший голову к земле и что - то старательно вынюхивающий...
Разочарованно вздохнув, тронулись дальше...
Ещё примерно через час неторопливого хода, мы поднялись на водораздельный хребет, по которому проходила старая, почти неразличимая, заросшая дорога, по которой, я в далёком прошлом, тоже часто уходил в сторону Байкала, в замечательное зимовье стоявшее в излучине широкой таёжной пади...
...Здесь мы немного разошлись и Серёга, двигался метрах в ста от нас, правее, когда Кучум снова залаял, теперь уже азартно и даже яростно. Через время грянул выстрел, и всё затихло.
Вскоре, среди кустов ольхи и березняка, замелькала Серёгина фигура, и мы увидели, что он, что - то несёт в правой руке. Подойдя, он положил к нашим ногам некрупного барсука, и мы принялись, охая и ахая, поглаживая Кучума, рассматривать мёртвого зверя...
Это был барсук, первогодок, килограмм восьми весом, с коричнево - серой шерстью и длинными острыми когтями на аккуратных лапках. На голове отчётливо были видны две белые полоски, а рядом, кровавые круглые пятнышки - следы картечин, попавших в голову и убивших зверька наповал.
- Я иду - рассказывал возбуждённый Серёга - и вдруг вижу, что на всём
скаку, несётся белый Кучум, а впереди, мелкая в зелёной траве, серый барсучок. Собака быстро догнала зверька, и тот остановился, развернулся и сев на зад, угрожающе оскалил острые белые зубки. Кучум с яростным лаем, пытался бросками схватить барсука, но тот увертывался и рычал...
- Я вскинул ружьё, но Кучум заслонял от меня зверя и я крикнул ему: -
Кучум, отойди в сторону!
- Словно услышав мою просьбу, собака чуть отпрыгнула вбок, и я, прицелившись, выстрелил...
Глаза Серёги довольно блестели и он был рад удаче, как впрочем и мы сами... А я ещё подумал, что барсучок, может быть родом из того большого логовища, которое я нашёл неподалёку от маленького заливчика, лет двадцать назад. Я знаю, что если не мешать барсукам, то они живут на одном месте помногу лет, сменяющимися поколениями и норы их становятся похожи на обширное городище...
Насмотревшись на трофей, Серёга положил барсука в рюкзак и мы, пройдя ещё с полкилометра, сели на склоне, под старую, разлапистую сосну и стали слушать, лежащую внизу густую тайгу. Было время начала изюбриного рева, и мы надеялись встретить здесь оленей. Однако тайга молчала, а надвигающийся вечер заставил нас отправиться назад к водохранилищу.
Шли быстро и я с непривычки, стал отставать, хотя старался и очень спешил...
В какой-то момент, мужички, намного опередили меня, и я, видя, что нам уже пора сворачивать и спускаться к воде, свистнул и показал рукой в сторону, предполагаемого залива. Однако Гена, не обратил внимания на мои призыва и вместе с Серёгой, ушёл дальше, пропал меж деревьев, а я свернул направо, попал в короткий распадок, свернул ещё чуть правее и через десять минут, вышел прямо к нашей бухточке...
В ожидании заплутавших приятелей, я разжёг костёр, поставил кипятить чай, потом поднялся на высокий берег, где было старое кострище, натаскал дров для ночного костра и вернувшись к лодкам за вещами, услышал, как с противоположной стороны, разговаривая вполголоса, в бухту, по заросшему ольхой склону, спустились Гена и Серёга...
Разводя руками и вздыхая, Гена объяснил:
- А мы пролетели по верху, чуть дальше, свернули направо и вышли на крутой склон, поняли, что промазали, огляделись, сориентировались и двинулись сюда...
Перенесли вещи на стоянку, и стали готовить ужин. Тогда, я решил подняться на гривку и послушать изюбрей, взяв с собой маленький фонарик.
Я тихо пошёл по широкому логу, поднялся наверх уже в надвигающихся с востока сумерках, сел на наклонную берёзу, и стал, затаив дыхание, слушать окружающий меня лес.
Тишина заполнила необъятные пространства тайги, и когда я успокоился, то за спиной, откуда - то издалека, с другой стороны Курмы, услышал лай дворовых собак, брехавших от скуки, в расположении большой турбазы, в начале залива. Передо мной же, постепенно заливаемый тьмою, лес напряжённо молчал и как я не вслушивался,- не замечал ни треска валежника под неосторожным оленьим копытом, ни тем более, азартного, вызывающего соперников на бой, рёва, который эхом самых высоких нот изюбриной песни, летает над тайгой октябрьскими, тёмными ночами...
Уже в темноте, спотыкаясь и падая, я возвратился на бивак и неслышно подходя к краснеющему, среди чёрных силуэтов деревьев костру, различил негромкие разговоры сидящих у костра Гены и Серёжи...
Я наступил на сучок и тут же с лаем, мне навстречу выскочил задремавший было Кучум, но в ответ на мои успокоения, он узнал меня и подходя поближе, обнюхивая, завилял хвостом...
Я поужинал вкусной кашей, выпил водочки и стал устраиваться у костра на ночлег. Мужики расстелили свои спальники подальше от огня, а я, взял у Серёги кусок полиэтилена, расстелил ватную телогрейку и с облегчением вытянув натруженные ноги лёг и глядя в костёр задремал, под тихие разговоры друзей...
... Над лесом взошла яркая полная луна и от высокой стены сосняка, на краю которого горел наш костёр, на камышовый остров в заливе под нами, упала контрастная тень. На открытых местах, луна светила почти как солнце и можно было различить мелкие подробности противоположного берега и деревьев на нём...
Но свет её был жёлт и таинственен и вызывал внутри чувство тревоги и напряжения, которое мы испытываем, становясь свидетелями природных феноменов. Кажется, лунный свет действует на человека возбуждающе и порождает причудливые сны. Ещё, каким-то образом лунный свет связан с волшебством и даже с ведьмами...
Костёр горел ярко, обдавая меня жаром высокого пламени и я несколько раз с тревогой ощупывал себя - не горю ли...
Потом пришло полузабытье, уютное и освежающее...
Проснувшись от холода, поправил полу-погасший костёр, сдвинул дрова поплотнее, завернулся в полиэтилен потуже, и вновь провалился в сон. Потом, уже перед рассветом поднялся, шатаясь и теряя равновесие, в полусонном состоянии подбросил в костёр последние дрова и заснул снова.
Проснулся в последний раз, когда услышал разговоры Серёги и Гены. Поднявшись сел, и стал тереть заспанное лицо, а потом, поняв о чем они говорят, заметил в заливе, напротив того места, где стояли наши лодки, стаю уток.
Они, тёмными силуэтами, то приближаясь, то удаляясь от берега, плавали и ныряли на темно - стального цвета воде, от которой вверх поднимались струйки тумана, заполнявшего всё пространство не только большого залива, но и нашей бухточки.
Я заставил себя подняться, выпил крепкого чаю с сахаром и потом, пошёл по крутому берегу залива посмотреть, нет ли где поблизости кабанов, покопки которых я увидел на берегу ещё вчера.
Выйдя на седловину, разделявшую залив и падь Солнцепёчную, я прислонился к берёзе и долго слушал и осматривал, окружающий меня лес.
День постепенно приходил на место утра...
Из небольшого светлеющего пятна, в дальнем восточном конце леса, постепенно разливался, распространялся на округу солнечный восход и наконец, сквозь стволы деревьев, в перспективе стоящие плотной стеной, проник первый серебряный лучик света.
За ним последовали другие и вскоре появился край золотого солнца, на которое невозможно было смотреть, как на земного Бога, из - за его яркости и великолепия...
Наступил новый день...
Возвратившись к костру, я позавтракал, и мы, не торопясь собравшись, погрузились в лодки, поклонились гостеприимному, красивому месту и отплыли назад, в сторону дома...
Я вновь вёз Кучума в своей лодке, а он, увидев, что Гена уплывает в другую сторону завыл и запричитал почти человеческим голосом, показывая намерение прыгнуть в воду и последовать за хозяином.
Гена и Серёга, решили поблеснить щучку, в широком прогретом солнышком заливчике напротив, а я погрёб по диагонали широкого залива, направляясь в сторону садоводства.
Слыша вопли собаки по хозяину, начал уговаривать Кучума не закатывать истерик, объясняя, что Гена скоро нас догонит. Когда собачья тоска достигали неприличного трагизма даже для такого обширного пространства, я поддал псу несколько раз по ногой заднице, после чего он недовольно лёг на дно лодки, мешая мне грести.
Я отодвинул его, матюгнувшись притворно сердито, и пес, наконец успокоившись, положил лобастую, с острыми ушками, голову на лапы и задремал...
Вода тихонечко журчала под днищем, когда я усиливал и учащал гребки, солнце почти отвесно светило на неподвижную воду и дыша полной грудью, я думал, что такое блаженство, такой земной рай может быть только на твоей родной сторонке, которая, знакома тебе с детских малых лет и которая на чужбине снится и порождает ностальгию, от чего так грустно порой бывает на сердце, даже живя в самых богатых и благоустроенных странах...
Свернув в свой залив я разогрелся, снял рубашку и футболку, радуясь здоровью и силе не старого ещё тела, погрёб вперёд сильно и мощно, старясь развить максимальную скорость.
Скоро на берегу, показались яркоокрашенные домики и дома знакомого садоводства и проплывая мимо, я вглядывался в разнокалиберные, деревянные брусовые и бревенчатые, кирпичные и шлакоблочные разных вкусов и стилей постройки, занимавшие пространства от берега, до далёкой берёзовой рощи, по всему пологому, южному, солнечному склону.
Потом вспомнил, что на месте этого садоводства, лет сорок назад были колхозные поля и берёзовые перелески, среди которых жил тогда с недельку, в маленькой избушке знакомого егеря...
Тогда было тёплое сухое лето, я загорал на бережку или ходил в походы по округе. У меня не было ни ружья, ни удочки и я просто жил, наслаждаясь бездельем и хорошей погодой...
... Незаметно доплыли до места...
Причалив лодку к берегу, заставленному металлическими водозаборными конструкциями, лодками и лодочками и даже старыми катерами с растрескавшейся краской на бортах и сломанными поручнями - леерами, я выпрыгнул в мелкую, заросшую водорослями воду, подтянул её поближе на берег, а Кучум, спрыгнувший на подходе к причалу, успел уже у ближнего домика выпросить у нашей соседке по даче, какие - то косточки и радостно, с хрустом, разгрызал их, не обращал на меня никакого внимания.
Подойдя к нему, я взял собаку за ошейник и приведя во двор нашего дома посадил на цепь. Кучум сразу погрустнел и в знак протеста залез в конуру, несмотря на мои извинения, что я только выполняю наказ хозяина...
Я уже сидел в доме и смотрел спортивную программу, когда приплыли Гена и Серёга. Им не повезло и они не поймали ни единой рыбёшки...
Принеся все вещи из лодок, они сказали друг другу до свиданья, и Серёга ушёл, а мы, переодевшись в цивильную одежду уехали на Гениной "Ниве" в город...
Там, собрав сменку белья и прихватив сушёный, берёзовый веник, пошли в знакомую с детства поселковую баню...
Русская парная банька, после ночёвки на холодной земле, особенно приятна. И мы парились с большим энтузиазмом, в несколько заходов, а потом, отдохнув и обсохнув в предбаннике, оделись и пошла к брату домой, где сели за стол сервированные разными кушаньями и закусками.
Выпив, холодной водочки, закусили хрустящими, солёными рыжиками и повторив заход, стали есть уже рыжики в жареном виде. Грибочки эти Гена набрал в перелесках за садоводством, и они были такие плотненькие и ароматные...
Третья рюмочка пошла сама собой и после, я расслабился и почувствовал, что ради таких моментов в жизни, стоило лететь сюда через всю Европу, через всю Россию, ко мне на родину, в мой родной город, в прибайкальскую тайгу...
Поразительно, как хороша, бывает порою наша жизнь, вообщем - то наполненная заботами, тревогами и суетой!
8. 02. 2006 года. Лондон. Владимир Кабаков.
ХАРАКТЕРЫ
Дело было на БАМе, в районе слияния рек Муякана и Муи. Усталый, полуголодный, промёрзший у костров на ветру и на снегу, после трёхдневного похода, я, случайно, вышел к молодому сосняку на берегу озера, и в этом сосняке наткнулся на недавно срубленные балки, в которых жили лесорубы и пилорамщики - они готовили пиломатериал для одного из строительно-монтажных поездов. Здесь неожиданно встретил хорошего знакомого и решил остаться переночевать, отдохнуть в тепле, а потом решать, что делать дальше.
... Место для пилорамы было выбрано хорошее - светлый, насквозь просвечиваемый солнцем таёжный пригорок. Озеро было ещё подо льдом, но обещало летом много радостей рыболовам. Недалеко река Муя. А кругом тайга безбрежная, на склонах Северо-Муйского хребта...
Пообедав остатками от завтрака, оставленногов столовой, где командовала пожилая повариха тётя Катя, я уснул крепким сном в одном из балков (по северному так называется деревянный домик) под музыку, льющуюся из динамика, оставленного на столике, транзисторного приёмника.
... Вечером, в балке, собрались ребята: кто читал, кто писал письмо, а кто просто лежал на топчане, расслабив уставшие за день тяжёлой работы, мышцы, изредка перебрасываясь короткими фразами... Кто-то спросил меня где я побывал за эти три дня и три ночи и я, коротко рассказал о маршруте, о ночёвках на снегу, о геологах на Муе. Все слушали внимательно и я чувствовал, что завидовали мне и моей свободе...
Ближе к ночи разговор разошелся, стали вспоминать интересные случаи из охотничьих походов. Я лежал незаметно рассматривал этих интересных и сильных людей, изредка задавая вопросы, в основном по топографии услышанных охотничьих историй.
Дизелист Володя работал в этих краях уже пятый год и хорошо знал историю здешних старинных, русско-тунгусских поселений и был знаком с местными охотниками. Он вспомнил и стал рассказывать захватывающую историю, случившуюся недалеко от пилорамы, вниз по Муе, километров за пятьдесят, в старом тунгусском селении Токсимо.
- Этой зимой, а вернее уже в конце зимы, в Токсимо вышли из тайги со своего охотничьего участка два штатных охотника: Володя Воуль - молодой лет двадцати пяти тунгус и русский парень, Василий Клубнев.
- Попарились в бане, отоспались и, раздобыв у проезжающих шофёров ящик водки, принялись гулять - традиционное для здешних краёв занятие после тяжёлой работы на охотничьем промысле. За три дня выпили четырнадцать бутылок водки, а на четвёртый день утром, в избе нашли труп Володи, которой истёк кровью от ранения в область сердца. Труп вынесли на мороз и сообщили в Усть-Мую о случившемся, - Володя сделал паузу и я спросил его:
- Так что, его убили, или он по пьянке сам в себя пулю пустил?
Володя, задумавшись, ответил не сразу.
- Знаешь, тут дело тёмное. У Воуля явных врагов не было. Да если по правде сказать, то он был не из тех, кого просто убить. Вернее было бы сказать, что он сам кого хочешь мог бы убить. Парень он был лихой и смелый, сравнительно с остальными тунгусами был высокого роста, широкие плечи, острое зрение и знание тайги позволяли ему буквально совершать подвиги в лесу. Он был зол и храбр, по тайге ходил как сохатый, в одиночку выходил на медведя, и друзей имел под стать себе - лихих и отчаянных. Особенно отличались они с Юрой - местным егерем. Запивая, гуляли по месяцу, напившись, выходили из зимовья стрелять на спор: кто лучше из карабинов отстреляется по шапкам, фуражкам, консервным банкам, чайникам. За спором, кто лучший охотник они, разъярившись, дрались, потом мирились и снова пили, обнимаясь и хвастаясь своими охотничьими успехами. А стрелок он был отличный, попадал влёт в консервную банку из карабина с одной руки...
Володя вновь сделал паузу, припоминая полузабытые подробности, но вскоре продолжил.
- Приехал следователь, осмотрел место происшествия, и стал допрашивать свидетелей. Но никто ничего толком сказать не мог, так в те дни всё перемешалось, в пьяной кутерьме - день незаметно сменялся ночью и наоборот, выпивка сменялась похмельем, похмелье переходило в новое дремучее опьянение. Особенно следователь напирал на напарника, хорошо зная, какие раздоры иногда возникают между напарниками на охоте, но Вася Клубнев клялся, бил себя кулаком в грудь, что они с Володей жили хорошо, никаких ссор, ну может разве что пьяных перебранок, но с кем в пьянке этого не бывает? Конфисковал следователь шкурки соболя, расспрашивал ничего не помнящих свидетелей, и недовольный улетел на вертолёте в Мую. На этом всё и кончилось, официальное следствие гласило: самоубийство...
Все в балке внимательно слушали рассказ, многие уже слышали об этом случае, но и их, видимо, трогала за душу такая неожиданная смерть. Я снова спросил:
- Ну, а как местные-то думают, что там произошло? Ведь они-то, наверняка больше, чем следователь знают? Ведь в тайге очень трудно что-либо утаить и это знает всякий, кто бывает на охоте.
Володя продолжил рассказ, отвечая на мой вопрос.
- Ты представь себе, что и местные никто ничего не знает. Правда, охотники между собой поговаривали, что Володя, пользуясь своей силой и молодостью, в начале сезона с собаками пробегал вихрем по чужим участкам, собирая "сливки", то есть добывал непуганых ещё соболей. Но поймать его никто за этим делом не мог, потому что участки большие, а потом надо догнать его, когда он мог за сутки по периметру по шестьдесят-семьдесят километров сделать и, постреляв соболишек на твоём участке в ночь уйти на соседний. Но ведь в тайге трудно остаться незамеченным. С другой стороны, никто не поймал, а не пойман - не вор, это давно известно. Ну а мне кажется, что не могли его убить, ведь он был отчаянный, а таких и в тайге боятся...
Наступило долгое молчание, разговор сошёл на нет, и все стали укладываться спать. Я же выспался днём, не мог заснуть и всё думал об услышанной истории. Мне вдруг вспомнилась другая история, свидетелем которой я был сам, когда работал на затерянной в таёжных дебрях метеостанции. В ту пору в окрестных местах случился вот что...
Тунгус Иван Волков, работавший в строительно-монтажном поезде лесорубом, под Новый год по пьяной лавочке порезал трех человек, а четвертый всадил ему нож в ответ, и серьёзно поранил, пробив лёгкое. Когда милиция, вызванная комендантом общежития прибыла на место, то застала обоих участников драки за перевязкой, причём Ивана, сидящего на полу и истекающего кровью, перевязывал Петя Востриков, у которого, у самого, из раны на спине сочилась кровь, но он, порвав рубаху, пытался унять кровотечение у Ивана. Волкова сейчас же увезли в больницу, а Петю посадили в КПЗ, ввиду несильного ранения, но через сутки отпустили под подписку о невыезде.
Иван Волков пролежал в больнице двадцать дней и, когда рана на животе затянулась, он с помощью приятелей бежал из больницы в лес! А куда - никому не известно. С собой он прихватил и собаку по кличке Верный.
Этого отчаянного парня искали всю зиму, а весной обнаружили его следы на Муе, где он жил и охотился. Команда милиционеров устроила облаву и удачно, без сопротивления захватила преступника в зимовье. При этом Верный, который должен охранять хозяина, был коварно обманут, одним из милиционеров, который, тихонько подойдя к зимовью, приласкал Верного и подкупил того куском аппетитно пахнущего мяса.
Его хозяина, Ивана Волкова, связали, посадили в вездеход и увезли в райцентр. Вскоре, прошёл суд и Ивана Волкова, признав виновным, посадили на несколько лет в тюрьму...
А Верный остался в посёлке, скучал и искал пропавшего хозяина перебегая из одного человеческого поселения в другое. По иронии судьбы, через некоторое время, собака попала в руки Пети Вострикова, участника той самой злополучной драки...
Он, чувствуя за собой невольную вину перед осиротевшей собакой, ухаживал за ним, кормил, сделал даже уютную конуру. Но дружеских отношений между ними так и не завязалось. Петя не был охотником, в отличии от Ивана Волкова, в лес не ходил, а охотничьей собаке такой хозяин не нужен... В конце концов, Верный и от него сбежал и, скитаясь по лесу, набрёл на метеостанцию, стоящую далеко в тайге. Тогда я там работал некоторое время, подменяя одного из лаборантов...
Надо сказать, что на метеостанции была стая собак, одна другой крупнее и злее. Мне рассказывали, что эти собаки стаей легко давили волков, а однажды три из них в начале зимы, выгнав на наледь сохатого, повалили его на лёд и выпустили внутренности, до того, как хозяин поспел к ним.
Возглавлял стаю здоровенный чёрный кобель с оторванным в драке ухом и жутковатым взглядом зелёных глаз. Он держал всю стаю в повиновении и страхе, пресекая малейшую попытку к самостоятельности.
При появлении Верного, Одноухий сразу дал понять, кто в стае хозяин. Во время кормления, он без предупреждения набросился на Верного и сильно покусал того, несмотря на яростное сопротивление. Я видел всё это и с трудом отогнал Одноухого. Верный, поскуливая, и глядя на меня, хромая ушёл за сарай...
Понимая, что о нём некому позаботиться, я кормил его остатками от нашего стола, и через некоторое время, Верный стал приходить в себя. Когда он появился на метеостанции, он был худой, рёбра торчали, и хребет забором выделялся под грязной, линяющей шкурой.
Через полмесяца он стал выправляться: бока округлились, грудь стала шире, шерсть, очистившись после линьки, заблестела. Белые пятна на чёрном фоне стали смотреться как стиранные салфетки... Одним словом, собака восстановила боевые кондиции...
Но вот особенность характера: я кормил его, гладил и прочёсывал шерсть, но его угрюмость не проходила, всё это он воспринимал, как надоедливое приставание, и в ответ на мои заботы, он ни разу не приласкался ко мне, ни разу его хвост не вильнул в ответ на моё поглаживание. Весь его полный достоинства вид говорил: "Хочешь, ухаживай и корми, это твоё дело, но мне до тебя дела нет".
Наконец, он поправился полностью, и стало видно, что это собака превосходна: широкая грудь, туловище на стройных и длинных ногах, маленькая голова с коричневыми мрачно смотрящими глазами, уши небольшие и подвижные, в пасти торчат острые белоснежные клыки в два сантиметра длиной.
Отношения с Одноухим оставались натянутыми и Верный избегал стычек с ним, сохраняя достоинство, уходил от драки, но никто из стаи не смел, подходить к месту, где Верный лежал большую часть дня.
Однажды, когда Одноухий ушёл с хозяином на рыбалку, Верный за какую-то провинность "побил" второго по силе кобеля в стае, моментальным броском сбив того с ног и прокусив лапу.
Стало заметно, что и Одноухий, наконец, начал чувствовать возрастающую силу соперника, он уже не так нагло прохаживался перед лежащим Верным и избегал вообще появляться за сараем, во владениях последнего...
Прошло ещё полмесяца.
Однажды, я собрался на рыбалку, взял спиннинг, сумку под рыбу и пошёл вверх по реке, надеясь наловить хариусов и ленков, где-нибудь за перекатом. Со мной отправились и собаки, - впереди бежал Одноухий, за ним все прочие и, к моему удивлению, чуть-чуть позади и поодаль бежал Верный.
Мне вдруг в голову пришла мысль, что сегодня что-то случится в собачьей стае, но я подумал об этом и забыл. Найдя подходящее место, я, подняв голенища болотных сапог, зашёл в реку, и стал бросать мух на верховую. Хариус словно ждал меня, клёв был хороший, и через полтора часа у меня в сумке трепыхались десятка два крупных, пахнущих свежим огурцом рыбин. О собаках я забыл.
Вдруг откуда-то справа раздались странные звуки - не то визга, не то пронзительное тонкое рыдание. Я подумал, что это, может быть, пищит медвежонок, потерявший мать. Тогда, куда девались собаки, почему они молчат?
Река шумела, перекатывая пенные буруны через крупные камни, преграждавшие течение, но лай я всё равно бы услышал. Выйдя на берег, я положил спиннинг на песок и осторожно пошёл на звук.
Подойдя ближе, я увидел, что под берегом что-то копошится, а остальные собаки сидя наверху, внимательно смотрели туда.
Приглядевшись, я заметил, дерущихся собак. Это были они: Верный, чёрная промокшая шерсть которого вздымалась на загривке, и Одноухий, которого он душил, повалив в воду.
Из горла поверженного вожака собачьей стаи, вылетали эти странные стонущие звуки - не то визг, не то предсмертный хрип.
Прикрикнув на них, я схватил палку. Верный, нехотя отпустил Одноухого и глянул на меня налитыми кровью, опьяненными жаждой убийства глазами. Он был не в себе.
... Вывернувшись из-под победителя, Одноухий с жалобным визгом, куснул за морду Верного, но тут же ретировался, жалко поскуливая.
Взгляд Верного, не обратившего внимания на последний укус, весь его вид - взъерошенный и какой-то заторможенный, я воспринял, как укоризненную фразу: "Ага, и ты за него, и ты не даёшь мне отомстить за прошлое постоянное унижение". И, что греха таить, - я вдруг подумал, что обидел Верного, - ведь ему столько пришлось вытерпеть от Одноухого.
Осмотрев прибрежные кусты, я понял, что послужило поводом для драки: по берегу лежали кусочки засохшего хлеба и вскрытая консервная банка - остатки от рыбачьего обеда. Видимо, Верный первый нашёл их, а Одноухий почёл за право сильнейшего, отобрать добычу...
С этой поры в собачьей стае сменился вожак. Верный, не обращая внимания, на окрики бросался за Одноухого, оседлав сверху, стараясь ухватить за загривок, или шею, стоило тому во время кормежки подойти ближе, чем на пять шагов. Одноухий же в этом случае, спешил отступить, опустив хвост между ног и всем видом, давая понять, что он ничего не имеет против нового вожака... Казалось, справедливость восторжествовала!
Однако, вскоре случилось непонятное. Верный вдруг заскучал, стал отказываться от пищи, всё реже и реже выходил из дощатого сарая, а потом стал куда-то исчезать,- сначала на полдня, на день, потом на несколько дней. Надеясь, что осенью смогу с ним охотиться, и пытаясь приучить к послушанию, я посадил его на цепь. Прошло несколько дней, и всё это время, Верный, отказываясь от еды, молча и угрюмо лежал в тени, и казалось, что за сутки не сдвинулся с места ни разу. Его равнодушие ко мне, перешло в неприязнь, и я стал читать в его взгляде презрение и ненависть.
Видя, что с этим характерным псом не сладить, я отпустил его с цепи.
Он, некоторое время ещё лежал, не двигаясь, потом, будто проснувшись, встал на ноги, потянулся, и трусцой не спеша, побежал в лес. Больше я Верного на метеостанции не видел.
Октябрь. 2005 года. Лондон. Владимир Кабаков...
ПРИВЫЧКА
В очередной мой приезд на родину, мы решили с Геной, моим младшим братом съездить на несколько дней в тайгу, перед большим походом в Восточный Саян. У Гены, неподалеку от областного города, в таёжной деревне недалеко от Байкала, жил хороший знакомый, старый охотник и замечательный человек, Сан Саныч.
С нами поехал и Генин друг, ещё со студенческой скамьи - Миша... Собирались недолго и в один из ярких майских дней, сели на Генин "внедорожник" и отправились...
... Над деревней стлался горьковатый дым лесных пожаров. Выйдя в огород, я рассматривал большую маряну, напротив, на склоне, взбирающуюся почти к вершине. Сан Саныч подошёл ко мне, и я спросил его:
- Здесь, наверное, раньше можно было и зверей на склоне увидеть?
Сан Саныч засмеялся.
- А я и видел, и не один раз. Как-то смотрел за зверем, вечером в бинокль, и вдруг вижу, охотник ползёт недалеко. Я его по куртке узнал. Это был наш сосед. Сейчас он уже здесь не живёт, - заметил Сан Саныч.
- А тогда, он почти подобрался к изюбру. Только тот учуял или услышал соседа, и на махах ушёл в лесок на краю маряны, - Сан Саныч продолжил. - Раньше ведь деревня совсем маленькая была, только вот эта улица.
Он провёл рукой вдаль.
- Хорошо тут, - вздохнул я, а Сан Саныч возразил:
- Хорошо, но холодновато. Смотри, уже май, а морозы по ночам до минус десяти, - он погладил седую щетину на щеках.
- Зато осенью потеплее, чем в городе, и можно по осеннему лесу ходить до ноября. Это для меня самое лучшее время. Весна хороша, но как-то одинока. А вот осенью, всё уже выросло - всё летает, бегает, прыгает.
- А для меня, - стал вспоминать я, - весна была лучшим временем. Я в городе не мог усидеть. Как-то в апреле, ушёл в лес с собакой на недельку. В городе уже сухо было, а только за город вышел, снег увидел. А я ведь тогда под Байкал дошёл. А там, в сиверах метровый снег лежал. Помню, как моя собака за лосем ушла в сивер, а назад из-за сугробов вылезти не могла. Завыла, испугалась. Собака молодая была. Мне пришлось спуститься туда, тропу через снег пробить и назад уже с собакой вернуться.
Сан Саныч улыбался.
- Я в молодости таким же был. Жил на Севере. Зимой весны ждёшь, ждёшь...
Ольга Павловна позвала из дома:
- Мужчины, обедать.
После еды долго сидели вместе, и Сан Саныч вспоминал свою охотничью молодость.
- Я стрелок был неплохой. На стенде стал стрелять ещё в институте. Потом мне это помогло. Я из гордости перестал на осенних охотах сидящую птицу стрелять, только влёт. Но и карабин тоже освоил. Помню, как-то копытных на мясо заготавливали. Так я, только косуль штук шестьдесят тогда добыл, - он помолчал, посмотрел на свои руки, большие, с крупными пальцами.
- Тогда, правда, и зверя было больше, да и охотников меньше...
...В доме было уютно, тепло, светло. Мы по второму разу попили чаю и ушли спать в пристрой, поблагодарив хозяев.
Утром нас разбудил Сан Саныч - он вставал всегда очень рано.
- Ребята! Подъем! - смеющимся голосом проговорил он. - Кто рано встаёт, тому бог даёт...
Мы вылезли из спальников, оделись и пошли в дом умываться и пить чай. После чаю, стали собираться и укладываться - мы решили сходить в вершину Снежной, на несколько дней, пешком.
Забросив рюкзаки за спины, попрощались с Сан Санычем и Ольгой Павловной, пройдя огородом, пряча оружие от любопытных глаз, стали подниматься в крутой бугор, заросший березняком. Миша и Гена сразу оторвались, ушли вперёд, а я с моей хромой ногой тащился сзади, задохнулся, шёл зигзагами и когда поднялся на гребень, то долго восстанавливал дыхание. Хорошо, что Миша и Гена ждали меня.
Мы пошли по светлому, залитому солнцем березняку с кустами ольхи и багульника, на ветках которого огоньками светлили бутоны цветочков. Я сорвал несколько и пожевал, проглатывая терпкий сок.
Пройдя по гребню, спустились в широкую долину и направились по лесной дороге, в сторону солнца. Идти было приятно: дорога сухая, чистая, тепло, но не жарко.
Вскоре вышли на речную долину, в которой местами ещё лежала сверкающая на солнце голубоватая наледь. Гена на ходу рассказывал, что по пути надо будет посмотреть солонцы в распадках справа, в их вершинах.
Скоро дорога перешла в глубокое каменистое речное русло без воды. Долго шли по острым камням, и неловко наступив на камень, я охал и морщился от боли в ноге. Рюкзак был тяжёлый, и сцепив зубы, я ждал, когда же мы остановимся на отдых. Гена успел сбегать посмотреть солонец и, вернувшись, догнал нас.
Было уже часов двенадцать с лишним, и мы решили разбить бивак. Нашли в речке место, где была вода, и, поднявшись в гору метров на тридцать, нашли удобную ложбину, с валежником поблизости. Гена прихватил с собой гибкую пилу и пока Миша разбирал вещи, разводил костёр и готовил еду, мы напилили дров на ночь. Пила была удобной, легкой, но пилить для меня было трудно. Дыхание короткое, устаю быстро, мышцы, как ватные, но терплю. "В конце концов, я же не весь день буду пилить дрова" - рассуждал я, успокаивая себя. И точно...
Костёр разгорелся, запахло рисовой кашей и, удобно устроившись на мягкой моховой подстилке, я ликовал. Погода чудесная, место замечательное, никуда не надо торопиться. Гена, лёжа на боку и перебирая в пальцах стебелёк сухой травы, стал рассказывать, что сюда они с Сан Санычем заходили зимой несколько раз.
- Один раз, только Саныч костёр развёл, поставил чайник на огонь, а я уже зверя стрелил.
Гена помолчал, вспоминая подробности той удачной охоты...
- Только от машины отошёл, свернул в широкий распадок, вдруг вижу зверя на противоположном мысу. Он, наверное, поднялся с лёжки, услышав меня, но не разобрался, пробежал немного и остановился послушать. Я тихонько карабин снял, прицелился, бац, - и "выноси готовенького".