Кабаков Владимир Дмитриевич : другие произведения.

Таёжные походы. Рассказы. Часть 2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Походы в тайгу всегда сопряжены с опасностями и тяжелыми испытаниями, которые иногда стоят жизни походнику.

  
  
  
  
  
  В Л А Д И М И Р К А Б А К О В
  
  "Г О Р Ы И Д О Л И Н Ы"
  
  
  Наконец - то я мог расслабиться...
  Посадив за руль хозяина "Круизера" Мишу, зевая, залез на заднее место и завернувшись в спальник уснул. Но перед тем как заснуть, вспоминал последние свои "дни и заботы".
  ... Мне не повезло. Вёз Машу с работы и не спешил. Сидели, разговаривали. Вдруг, какой - то придурок, "подрезал" меня и преспокойно порулил дальше. Сегодня молодые борзеют, а как прихватишь кого, так под бандюков косят...
  Я Машу попросил держаться, вырулил на встречную полосу и по газам. "Нива" моя, аж задрожала. Машка испугалась, вцепилась в сиденье. Встречные водилы шарахаются, думают, мужик с ума сошёл. Догнал я этого пацана, вклинился между ним и передней машиной и по тормозам...
  Он, конечно, меня в зад поцеловал, засигналил...
  Остановились...
  Я выхожу, а он бежит навстречу, руками машет. Думаю, "счас" начнёт руками махать, и я его с полным правом могу "успокоить".
  А он затормозил, в метре от меня, и видимо, что - то почувствовал, и стал права качать.
  Я ему говорю - вызывай ГАИ...
  Менты приехали как - то быстро, акт составили... Дело, в конце концов, в суд пошло. Мамка у этого пацана настырная... Суд присудил оплатить ремонт его тачки... А я и не возражал...
  Но этот молодой, в следующий раз будет поосторожнее...
  
  ...В машине стало тепло...
  Когда я проснулся, уже к Култуку подъезжали. Байкал вскрылся, но по берегу, белая полоска льда лежит - водой талые ледяные "иглы" повыбрасывало на галечный пляж...
  Заехали в местный магазин, купили ещё тёплого, свежего хлеба и поехали дальше...
  Дело к вечеру. Ночевать надо...
  За Тибельтями, свернули налево и по лесной дороге, километра два вверх поднялись, въехали в хороший лес, и увидели полянку у реки, подходящую. Решили ночевать...
  Развьючились, костёр большой развели. Дровцы сухие, смолистые, колешь, и душа радуется, как сахар под топором хрустят!
  Достали водочки, разложили закусочку. Мишина жена напекла мужу на дорогу пирогов, с лосятиной.
  Сели вкруг костра, выпили по первой, и хорошо стало...
  А тут и солнышко село, захолодало. На другой стороне Тункинской долины, гольцы в сумерках засветились снежными вершинами, а с нашей, уже и ночь подползла. Наш то борт пониже, да в тени...
  Звезды на небе высыпали... Благодать!
  Выпили по второй, и вспомнил я, как первый раз к бурятам, в Косую Степь ездил, за камедью, и стал мужикам рассказывать...
  ... Приехал я туда, уже по первому снежку. Поселился в зимовейке, а через день и хозяин зимовья пожаловал. С ним была пара, каких - то облезлых собачонок. Одна особенно какая - то тощая, болеет что - ли?
  Ночевали вместе, поговорили. Мужик оказался хороший, угостил сохатиной. Рассказал, что недавно из под собак стрелил. Я не поверил, но промолчал.
  Назавтра он в лес ушёл, а та собака, тощая, намётом понеслась в тайгу. Думаю, вот сюрпрайз - в чём душа держится, а азарту на троих.
  Вечером прихожу к зимовью, а бурят уже ждёт меня. Говорит, помоги мясо вытащить.
  - Сегодня собачки, сохатого прищучили на гривке. Бобик - бурят показал на тощего кобеля, - как только вышли в лес, следок прихватил и ушёл, а Жулька за ним. Через час слышу, далеко лают, на гриве. Поднялся туда, подкрался, вижу здоровую матку сохатого держат...
  А Бобик заметил меня и рад стараться, вокруг лося крутится, не даёт с места стронуться.
  Подошёл на шестьдесят метров, там ещё частинка такая, и оттуда стрелил. Матка прыгнула после выстрела, как ужаленная, метров через двадцать остановилась, постояла, постояла и упала. Я потом посмотрел - пуля сердце по краю задела...
  ...Костёр трещит, мужики внимательно слушают, небо тёмное и из - за большого огня звёзд почти не видно...
   Выпили ещё по одной, закусили...
  Потом чаёк разлили. Божья благодать...
  Воздух прохладный, чай горячий, аж парит из кружки. Хоть и начало лета, но по ночам, да в горах, прохладно... Зато хорошо, что комаров нет...
  
  Я, наконец, завершил свой рассказ.
   - Я потом с этим бурятом, каждый год виделся. Он хоть и пьянь, но охотник хороший. Несколько сохатых за год со своим Бобиком и Жулькой добывал!
  Помолчали... Выпили ещё...
  Максим вспомнил как прошлый год случайно, в Тункинских Гольцах, на трёхтысячник залезли...
  - Мы с Саней были в Тунке. Выскочили на несколько дней. Я взял парочку
  деньков в институте, - вроде никаких срочных обследований не предвиделось, и Санёк, тоже отпросился.
  На машинке доехали до Ниловой Пустыни, а там машину оставили у знакомых, и на перевал. Ночевали, а утром позавтракали и пошли вдоль хребтика, чтобы высоту не терять.
  ... Хорошо там! Красота вокруг - первозданная! Ветерок дует, прохладно, небо синее. И долина под нами, а посередине речка петляет, и сверху она, ну словно ручеёк...
  - Уже во второй половине дня, видим, слева гора овалом уходит вверх -
  вершины не видно. Подумали времени много, можно попробовать залезть.
  - Начали подниматься. А подъём всё круче. А горка всё выше. И солнышко
  уже к горизонту опускается. Ну, думаем, поднимемся на вершину и вниз на другую сторону, уже бегом будем спускаться...
  А гора всё круче, идти всё тяжелее.
  И тут уже мы поняли, что торопиться нельзя, иначе голову можно потерять - такие скальные крутяки начались...
  - И, наконец, кое - как на гребень поднялись. Отдышались, прошли по гребню
  на противоположную сторону глянуть. А там обрыв...
  Да и солнце уже село...
  - Мы потоптались, потоптались и решили - ночевать надо. Поужинали без
  костра, всухомятку и на боковую. Выбрали площадку под скалкой, в спальники залезли и сразу уснули, а ноги гудят и сердечко колотится. Тут я понял, что мы высоко забрались...
  - Ночью, конечно, холодно стало, прижались друг к другу, кое - как до утра
  продержались. Проснулись, из спальников вылезли, а холодно, давай вверх - вниз бегать, греться...
  Максим помолчал, заново переживая всё испытанное тогда, и продолжил:
  - И дёрнул же нас чёрт, спускаться по противоположной стороне. Там обрыв -
  не обрыв, но крутяк приличный. И чем дальше, тем веселее. Пришлось рюкзаки снимать и поочерёдно спускаться. Вначале рюкзак опустим вниз, а потом сами подбираемся. И так, раз за разом...
  - В одном месте Саньке не повезло, он рюкзак не удержал, отвлёкся на
  мгновение, потом глянул, а рюкзак уже вниз поскакал и из него весь груз постепенно вываливается на этих скачках. Мы, рюкзак, только глазами проводили.
  Санёк, глядя в огонь, смущённо кивнул, подтверждая всё сказанное Максимом...
  ... Ночь опустилась на притихший лес, и где - то далеко заухал филин. Речка под берегом шумела быстрым течением и изредка на середине, плескался, выскакивая из воды, крупный хариус.
  Миша встал, подложил в костёр сухих дровишек, сходил за водичкой к реке, поставил кипятиться новый чай, и прилёг на старое место, оперев голову на локоть. Максим продолжил...
  - Мы уже не рады были, что в эту сторону начали спускаться.
  Санёк снова кивнул головой...
  - Наконец часам к двенадцати мы выбрались на безопасное место. Санёк
  пошёл вещички из рюкзака собирать, а я увидел пустой рюкзак, застрявший в кустах, и принёс его.
  Вещи почти все нашлись и мы, чуть передохнув, тронулись ниже в распадок, где ручеёк бежал, и росло несколько сосёнок. Там мы чай соорудили и только тогда расслабились - вполне могли мы с этой горы вниз головой улететь...
  
  Максим помолчал, отхлёбывая свежезаваренный чай, и завершил историю...
  
  - Позже я альпинистам знакомым рассказал. Так они головами качали и говорили, что нам повезло. Ведь это был известный в Гольцах трёхтысячник и на него только со снаряжением, поднимаются. А мы на своих - двоих...
  
  ...Спать не хотелось, и я вдруг вспомнил одну историю, из того периода жизни, когда я подрабатывал, собирая камедь. У меня была хорошая работа, в проектном институте, но получал я там рублей двести тридцать в месяц, а на камеди, иногда мог за недельку рублей пятьсот заработать. А тогда на пятьсот рублей можно было приличный мотоцикл купить...
  И как - то, меня занесло в места, где жил один бомж в избушке. Я пришёл туда под вечер и бомж сидя у летнего кострища чистил рыбу для ухи... Поздоровались. Разговорились.
  Узнав, что я живу в городе, он стал просить привезти ему как - нибудь лески и крючков разных размеров...
  Потом пригласил ночевать у него...
  Когда входили в избушку, он предупредил меня.
  - Кот у меня здоровый и шибко злой. Ты его старайся не задевать, а то он и кинуться на тебя может ночью. Мстительный чёрт. Когда посторонние без меня в избушку заходят, он вначале шерсть дыбом поднимет и шипит, а если не послушаются, то кидается на грудь и начинает драть когтями.
  - Я теперь, как ухожу, так и двери не запираю. Он у меня вместо дворовой собаки...
  ... Я зашёл в дом и в полумраке увидел два зелёных, горящих фосфором глаза. Хозяин предупредил кота: - Свои Тимоша, свои! - и Тимоша залез под нары...
  Вечеряли без происшествий, и когда хозяин сварил уху на печке, то поели и чаю попили. Я отдал ему банку тушёнки, которая у меня была в рюкзаке, чему он был рад, но виду не показал - по тем временам тушёнка была страшным дефицитом. Позже, он показал мне место на противоположных нарах, и когда легли, то закурил и стал разговаривать...
  - Я же здесь, до прошлого года с жёнкой жил - начал он. - Да вот в январе, в самые морозы заболела она и через три дня умерла. До ближайшей деревни здесь сорок километров, а там тоже больнички нет. Так она и померла здесь... Непонятно от чего... Температура была высокая, аж горела вся... Но у нас ведь и градусника не было...
  Мужик вздохнул, прикурил новую сигаретку от старой.
  - Мы с ней вначале в городе бомжевали. Я, как из лагеря освободился,
  пробовал жильё найти и на работу устроиться. Но потом от неудач запил, да и как не запить. Ночевали же по подвалам...
  Он выдохнул сигаретный дым и почесал бороду...
  - Там я с нею познакомился. Она тоже была пьющая, но ещё молодая и на
  лицо ничего. Как её в этот бомжатник занесло, я до сих пор не знаю. Что - то там в ёё прошлом было, отчего она от людей отбилась и запила...
  
  Поднявшись с нар, мужик налил себе чаю, отпил несколько глотков и продолжил:
  - Я её уговорил в лес уйти и зажить вдвоём. Я в лагере так натерпелся, что рад
  был любому жилью, лишь бы не на общих нарах. Я ведь тоже тогда камедь начал собирать и денежки иногда приличные заколачивал, только всё пропивал. А тут, вроде как семья и всё прочее...
  
  Я слушал в вполуха и начинал уже задрёмывать.
  - Вначале иногда водки и здесь доставали, а потом как - то привыкли без неё. Хозяйка домовничает, обед или ужин сварит, а я рыбачу или по тайге шастаю...
  - Посторонних тут не бывает...
  
   Хозяин помолчал, накрыл ноги ватным одеялом...
  - А вот как умерла, для меня главная забота была, как её похоронить...
  Морозы под тридцать стояли, земля промёрзла и стала как стекло...
  - Я тогда попробовал лопатой копать, но она от земли, как от железа
  отскакивает. Кострил два дня, но только сантиметров на пятнадцать откопал...
  - Тогда я её вынес, потому, что она уже пахнуть начала и закопал подальше от
  избы, в сугроб, а сверху воды полил, чтобы льдом покрылась, и грызуны не пробрались и не поели...
  Уже засыпая, я слышал, как мужик ворочается и вздыхает...
  
  ... Когда я закончил рассказ. Все долго молчали, а потом так же молча стали раскладываться. Время подошло к полуночи и все зевали...
  Заснули быстро. Но спали хорошо или плохо, в зависимости от спальников и кто как устроился. Я завернулся в кусок полиэтилена и спал как младенец. А Санёк, ворочался, и всё костёр шурудил - наверное, ему холодно было...
  Утро поднялось ясное и солнечное. Птички поют во всю силу на разные голоса. Особенно дятлы стараются. Солнце повыше взошло и землю обогрело, да и нам как - то поуютнее стало. Настроение поднялось, захотелось ехать дальше, и обозревать эту красоту, новые места узнавать...
  Быстро позавтракав, мы тронулись в путь....
  Кругом всё было ещё полно воспоминаниями о весне: и зелёные листочки, только - только проклюнулись из почек, травка кое - где яркой зеленью из - под серой прошлогодней играет, да и птицы поют, не преставая. Лес свистел, щебетал на разные голоса, а яркое солнце, празднично изливало свой свет на преображённую землю...
  Выехав на тракт, помчались вперёд под шансон из автомагнитофона, который так обожал Миша. Известный певец Кучин, с обычным своим зэковским репертуаром, бархатистым баритоном, жаловался на несвободу и на сторожевые вышки...
  А дорога стлалась под колёса, петляя между широкой и быстрой, бело - пенной речкой и горными безлесными склонами.
  Потом, долина раздвинула берега пошире и мы покатили по широкой степи, с далеко видными домиками редких бурятских посёлков и гольцами справа на горизонте...
  Часа через два, въехали в предгорья Саян, и асфальт кончился, но началась ухоженная грунтовка...
  Ближе к перевалу, дорога жалась к крутым скалистым берегам реки, и петляла, повторяя изгибы, склонов...
  Переехав перевал, остановились у Бурхана и плеснули по чуть - чуть водочки, на удачу. Тут уже я сам пересел на водительское место - Окинская долина для меня была уже хорошо знакома...
  Вскоре и Ока набрала силу, а широкие притоки приходящие слева, каждый добавлял воды в её расширяющееся русло...
  Орлик проехали, не останавливаясь и в Саяны приехали к обеду. Но нашего знакомого Олега, бывшего председателя поссовета, дома не было - он уехал накануне в Улан - Удэ и обещался приехать или вечером или утром назавтра...
  Хозяйка, - жена Олега, открыла нам гостевой домик, отправила младшего сынишку протопить баньку, и пока мы обедали вскипятив на электроплитке чайник, потом раскладывали снаряжение и разглядывали горы вокруг посёлка, банька уже была готова.
  Я люблю попариться, а тут, чистая, просторная банька, пахнущая берёзовым веником, и обилие хрустально - чистой воды: и горячей, и холодной.
  Плеснув на раскалённую каменку шипящего кипяточку, мгновенно ощутили тугой удар жаркого воздуха, и одной рукой хлеща себя веником по бокам и спине, другой, прикрывали сворачивающиеся в трубочку от жара, уши! Парились, покряхтывая и покрикивая от удовольствия, ну ещё чтобы себя подбодрить - уж очень жарко было!
  
  Выскочив из парилки, не беспокоясь о простуде, выливали на себя по шайке, ледяной воды, а потом, блаженно улыбаясь сидели в предбаннике, обмениваясь восклицаниями - междометиями. А чуть охладившись, вновь заходили в парилку. Пот лился по телу липкими струйками, но после третьего захода, кожа порозовела, стала мягкой и упругой...
   Из бани вышли уже в сумерках и приглашённые в большой дом, попили чаю и узнали, что Олег позвонил, извинился и сказал, что приедет завтра утром...
  Попив чаю с шаньгами и домашними, вкусным, тягучими сливками, мы поблагодарили хозяйку, и ушли в гостевой дом спать. Длинная дорога утомила всех...
  Назавтра, проснувшись, по очереди, мылись и чистили зубы, а тут приехал энергичный и весёлый Олег.
  За чаем, обсудили подробности нашего похода. И после, пока ребята отдыхали, я с Олегом, съездил на строительство детского интерната, где работал в это время наш знакомый по прежним походам проводник - Лёня Иванов...
  Увидев меня, Лёня заулыбался, крепко пожал руку и быстро собрав вещи, уехал с нами в Саяны....
   Из Олегова дома выехали на двух машинах. Олег с Лёней на его Уазике впереди, а мы, на нашем "Круизере", следом.
  Поехали на Лёнино стойбо - летнее поселение, где пасся их семейный скот. Там же были и его лошади...
  ...Лёня ушёл ловить лошадей, а мы, расположившись в его стойбе, смотрели спутниковые программы ТВ. Как раз показывали хронику чемпионата Европы, по футболу. Российская сборная играла в Португалии неважно, и потому смотрели в основном и "болели" за сборную Чехословакии, с замечательным полузащитником Недведом и нападающим, Милошем Барошем...
  Наконец появился Лёня на своей низкорослой савраске, ведя в поводу четырёх коней.
  Мне достался, рослый крупный мерин, на которого влезать, я, вначале немного побаиваясь! Начали вьючить перекидные, сшитые из толстой кожи сумы на коняжек.
  Я приглядывал за всем что делали остальные, потому что привык держать под контролем всё, что происходит в походе и знать где что лежит...
  
  Выехали к вечеру, попрощавшись с загрустившим Олегом. Ему тоже хотелось провести несколько дней в тайге, но как всегда, планы и работы требовали его присутствия в посёлке. Вздохнув, он пожал всем руки, сел в машинку и уехал...
  Вскоре тронулись и мы.
  До сумерек успели доехать только до ближайшего зимовья. Трава на луговинах начинала зеленеть, и горы справа, на южной стороне долины уже очистились от снега.
  Серые, мощные скалы, кое - где громоздились по гребню хребта, похожие на чудовищной величины неприступные стены крепости или на отростки, бронированной спины гигантского, доисторического динозавра.
  Лесная дорожка вилась по берегу реки, иногда отходя далеко от русла, то, поднимаясь на небольшие пригорки, то, спускаясь на пологие луговины. Землю покрывали остатки прошлогодней рыжей лиственничной хвои, и я представил себе, что осенью, здесь всё словно застелено жёлтым тонким покрывалом из мягкой хвои.
  ... Караван растянулся метров на пятьдесят.
  Мы с Лёней и Максимом ехали впереди и смотрели по сторонам - на склонах могли пастись медведи и изюбри. Максим держался молодцом, да и лошадка у него была приличная.
  Позади, ехали Саня и Миша. Мишина лошадь изредка взбрыкивала и пробовала его скинуть, потому что на спине у неё была под потником небольшая ссадина, которую Лёня перед выездом смазал какой - то мазью.
  Миша при этом, страшным голосом вскрикивал: - Тпру - у - у! - а потом начинал ругаться, басовитым, но испуганным голосом...
  Саня сидел на лошади мешковато, но старался улыбаться, хотя, когда его Звёздочка переходила на рысь, то у него лицо напрягалось и он тоже, намеренно грубым голосом проговаривал: - Ну - у - у, не балуй!
  
  Вскоре выехали на большую поляну среди леса с зимовейкой на высоком берегу реки. Решили здесь заночевать...
  Пока развьючивали лошадей, пока стреножив их, отпустили пастись, пока сходили за водой и растопили печь - наступили сумерки.
  К вечеру подул холодный ветер, набежали тучи и начал накрапывать мелкий дождичек...
  Широкая, долина расстилалась от края хребта до другого, и казалась совершенно пустынной. Не верилось, что по лесным чащам в первой трети пологих склонов, прятались олени, лоси и медведи...
  Сварили рисовую кашу с тушёнкой, вскипятили большой котелок чаю, и, разложившись за столом, закусывая зелёным луком и солёным, тающим во рту салом с чесночком, выпили за начало похода, и плеснули Бурхану, на удачу...
  Лёня как всегда невозмутим и серьёзен, но, выпив вторую рюмку, водочки, начал рассказывать, как прошлый год, с собачкой, по осени охотился на кабарожку. Из - за кабарожьей "струи", которая стоила на черном рынке не менее ста долларов, или как говорят, торговцы приезжающие закупать струю - УЕ - условных единиц, многие охотники забросили свои соболиные путики...
  
  - На кабарожку охотиться интересно - продолжал рассказ Лёня. Их иногда
  бывает много в одном месте, да и "струя", сегодня ценится выше, чем самый лучший соболь.
  - Я обычно, с собакой, с утра выходил из зимовья, а к вечеру, уже
  возвращался с добычей. Мясо кабарги, я оставлял в лесу, но иногда, если время позволяло, то протягивал по снегу, вниз по склону, тушку кабарожки и в конце, бросал её, а рядом ставил парочку капканов.
  - Рысь от запаха кабарги балдеет, бегом бежит по кровавому следу, и конечно в капкан попадается. Она зверь очень аккуратный, в капкане не бьётся, хотя кусты рядом с капканом бывают все обкусаны и конечно снег вокруг вытоптан...
  - Кабарга же, собаку не боится, зная, что та на скалу не залезет и потому,
  запрыгнув на какую - нибудь малодоступную скальную полку, остаётся там. Стоит и смотрит на собаку, которая надрывается от лая...
  Ей ведь невдомёк, что вслед за собакой придёт человек с ружьём, которое может достать зверя на расстоянии до двухсот метров...
  - Поэтому, главная премудрость в этой охоте - хорошая, опытная собачка. Я
  обычно беру с собой двенадцатикратный бинокль и как Жук, залает, смотрю в том направлении, куда он глядит, и как только кабарожка не маскируется под неподвижный камень, я её вижу без проблем...
  
  Лёня помолчал, потёр глаза правой рукой. Он видимо давно уже так много не говорил...
  - Ну а дальше - дело техники - завершил Лёня свой рассказ.
  - После выстрела, кабарожка не убегает, и даже если ты промахнулся первый раз, у тебя есть ещё в запасе выстрелы.
  - Я прошлый год, штук двадцать кабарожек добыл... Собака у меня неплохая
  и потому, охота добычлива - подытожил он...
  
  ... Зимовье нагрелось и от тепла, пришла сонливость. Залезли в спальники и минут через десять все засопели - заснули утомлённые длинным днём...
  
  ... Утром, как обычно, Лёня поднялся первым, растопил печку, поставил подогревать вчерашнюю кашу и пошёл ловить лошадей...
  Я, несмотря на то что люблю поспать с утра, поднялся вслед за ним, приготовил завтрак и крикнул подъём. Мужики, зевая, вылезали из спальников, долго искали в утреннем полумраке штаны и сапоги. А потом по очереди, поливая, друг другу из кружки, с нервными смешками, помыли руки и лица...
  Пришёл Лёня и привёл лошадей, которых привязал к коновязям по отдельности...
  
  Позавтракали быстро и после, не мешкая, навьючились и отправились в путь. Мой мерин, уже привык ко мне и потому не мешал седлать и приторачивать сумы.
  По-прежнему, шли двумя группами. Только сегодня мы с Лёней ехали впереди вдвоём, а Максим присоединился к Сане и Мише...
  Погода заметно портилась на протяжении дня. Дул порывистый ветер, и тяжёлые тучи тянулись по небу, задевая брюхом за высокие скалы.
  - Однако снег будет, - глядя на небо, спрогнозировал Лёня.
  - - Нам надо на привале не задерживаться, а поскорее добираться до Хойтогола...
  -
  Я кивал, соглашаясь. Нам совсем не светило, под мокрым снегом заканчивать путь и готовиться к ночлегу...
  Обедали, на развилке у очередного зимовья. Сварили макароны с тушёнкой, попили чаю и, не отдыхая, тронулись дальше, по правой дороге, вдоль речного притока, поросшего густым ельником.
  На дороге, кое - где были видны свежие медвежьи следы и Леня, улыбаясь, говорил: - Значит, медведишки стоят где - то в этих местах, и потому, мы наверняка их должны увидеть...
  К Хойтоголу подошли часам к четырём, и как только разгрузили переметные сумы и затопили печку в крайнем от леса домике, пошёл моросящий дождь, в сумерки перешедший в снег.
  Мы в тайгу не пошли, решили отоспаться и поужинав, выпив водочки за прибытие на временную базу, завалились спать. Лошадей, стреножив, отпустили пастись.
  Снег продолжался почти всю ночь...
  Когда я по нужде, уже под утро, выскочил на улицу, кругом стояла мертвенная тишина, снег перестал, но его выпало столько, что он, проминаясь на десять сантиметров под сапогами похрустывал, и на крышах остальных домиков заметны были пятнадцатисантиметровой толщины, снежные "шапки".
  Утром чай кипятили в домике и ребята, выйдя на белый свет, охали и ахали, удивляясь чистейшей белизне свежевыпавшего снега. Я, как обычно поднялся позже всех, и мы с Лёней решили сходить за горными козлами, которых ещё в прошлый сюда приезд, видели на скальниках, вверху...
  Мужики, собравшись втроём, чуть раньше отправились вправо, в сторону перевала в Туву. А мы, выйдя почти вслед за ними, отправились вниз и вправо по сужающейся долине, и, пройдя вверх по пади, километра четыре, свернули налево, перешли неширокую вершину речку и стали подниматься на склон, по диагонали, чуть назад и в обход - иначе этот крутяк взять было невозможно...
  На подходе к скалам, Лёня, несмотря на белизну снега, который повсюду лежал, как зимой, и мешал различать подробности ландшафта, заметил сторожевого светло - серого козла, стоящего на "страже", выше нас метров на пятьсот, на гребешке скал, и показал его мне...
  Мы, посовещавшись, решили обойти скалки и зайти козлам в тыл...
  
  Подниматься было с непривычки очень тяжело. Ноги в снегу проскальзывали, а подъём был градусов сорок или мне так казалось...
  Назад смотреть было страшновато - внизу петляла узкая полоска воды - речка...
  Лёня шел впереди, и казалось, совсем не устал, тогда как я дышал тяжело, и ноги начали подрагивать с половины подъёма...
  Чем выше мы поднимались, тем величественней открывался вид: прямо за нашей спиной, за долиной речки начинался подъём, который оканчивался высокой голой вершиной, укрытой снегом. Эта вершина, была выше нас на много метров и Леня, увидев, что я смотрю на эту гору, прокомментировал: - это пик Топографов. Он чуть выше трёх тысяч метров...
  Слева, ниже нас, виднелось ущелье перевала в другой водораздел, ограниченный полукружьем заваленного снегом хребта.
  Справа, почти в углу панорамы, расстилающейся перед нами, я увидел крошечные избушки Хойтогола, а, посмотрев в бинокль, хорошо различил и наш домик...
  Лёня первым поднялся на пологий гребень и, высмотрев что - то на другой стороне увала, поманил меня рукой...
  Я, подходя к нему, осторожно ступал в глубокий снег и, напряжённо всматриваясь вперёд, тоже заметил горных козлов - небольшое стадо из восьми - десяти голов. Они были чуть ниже нас, в ложбинке и, разрывая снег, искали на земле, сухую траву, а на камнях мох...
  Пошептавшись, мы чуть разошлись по сторонам, легли на снег, проползли чуть вперёд и, прицелившись в ближайшего козла, с торчащими длинными загнутыми рожками, начали стрелять.
  После первых выстрелов стадо, словно подхваченное ветром, веером рассыпалось по ложбинке и через несколько секунд исчезло за снежным увалом слева от нас. На снегу остался лежать козёл рогач и небольшая коза... Подойдя к убитым зверям я тщательно рассмотрел их.
  Козёл был величиной намного меньше, чем изюбрь, но крупнее, а точнее шерстистее, чем косуля. Шерсть его при ближнем рассмотрении оказалась сероватой, хотя у молодой матки была очень светлой.
  Рога у козла были серого цвета, длинной сантиметров тридцать - сорок, и были симметричны, как по расположению на голове, так и по форме. Окончание левого рога было чуть сколото и уже затёрлось, от постоянного задевания за камни и землю. Шерсть на ногах была очень длинной и похожа немножко на коротковатые штанишки. Копыта были необычайно твёрдыми и чёрными и на кромке внутренней стороны имели острый ободок, который позволял горным козам при прыжках по камням, зацепляться за малейшие неровности в граните.
  
  - Благодаря этим ободкам, - объяснил Лёня, - козы могут перемещаться почти
  по отвесным скалам, и используя силу инерции, чуть касаясь камня в прыжке, совершать немыслимые подъёмы и спуски...
  Осмотрев коз, мы "вскрыли" их и удалили желудок и требуху...
  Теперь надо было подумать, как спустить добытых коз вниз. Лёня был опытным охотником и потому, ничего не объясняя, схватил тяжёлого козла за рога и потянул за собой к спуску с вершины. Я сделал тоже самое с маткой которая была намного меньше и легче козла...
  Как я потом понял, большую массу видимого силуэта горных козлов составляет длинный и плотный мех, а само тело не такое уж крупное.
  Мы спускались вниз, в долину, по своим следам, а в конце, там, где нерастаявшего снега была побольше и он лежал ровными языками, мы просто тянули туши коз вперёд головами, по направлению шерсти, а иногда даже бежали за ними, подталкивая их на ходу ногами, когда из - за крутизны спуска, туши по инерции сами скользили вниз.
  Спустив добычу, мы разделали коз. Как я и предполагал, размеры добытых зверей совсем не соответствовали их виду. Запах от них был не очень приятным, резким и я вспомнил поговорку - пахнет как старый козёл. Хотя звери были хорошо откормлены и на внутренностях кое - где были тонкие слои желтоватого жира...
  До Хойтогола было не так далеко и мы, срезав мясо с костей, уложили всё в снежник, и присыпали сверху снегом, а в два рюкзака положили куски от стегна молодой матки и печенку...
  Подходя к домикам, мы увидели наших лошадей, лежавших на краю большой поляны. Издали заметили, что из трубы нашей избушки вьётся дымок и на подходе, встретили Мишу, который, видя наши нагруженные рюкзаки, поинтересовался: - Кого добыли?
   Войдя в избу, мы скинули рюкзаки на пол и обрадованный Максим, стал разбирать мясо, чтобы начать готовить жаркое, но, принюхавшись, вопросительно глянул на меня...
  - Ничего, готовь. Думаю просто надо побольше лучку с чесноком положить в
  мясо и тогда запах будет не так заметен...
  Максим кивнул головой и занялся приготовлением ужина...
  Миша коротко рассказал, что они ходили почти до перевала, видели на снегу несколько недавних медвежьих следов. Видели даже изюбря на высоком склоне, но уже под вечер и потому не стали к нему подходить, а пораньше вернулись домой...
  - Мы ваши выстрелы услышали и подумали, что лучше пораньше вернуться,
  мясо помочь выносить...
  Погода к вечеру прояснилось, и в промежутках между серыми тучами, появились кусочки синего неба. В темноте, небо над нами покрылось серебряным слоем звёздочек и звёзд, и было ясно, что назавтра можно ожидать солнечный день...
  Вечером долго ужинали, сидя за столом в избушке и при свете свечи, ели жареную козлятину, которая оказалась совсем не так плоха, как представлялось по запаху. Мясо было жёсткое, но питательное и, запивая ужин, горячим крепким чаем, все хвалили жаркое...
  После еды долго разговаривали. Лёня рассказывал, как он летом водил голландских туристов на пик Топографов и как они были рады пожить простой сельской, таёжной жизнью, хотя бы несколько дней.
  - С ними был переводчик из Москвы, который просто умирал от скуки, тогда
  как голландцы в восторге были от гор, от ночёвок в зимовье и даже от уличных туалетов - так их достал город... А русский, морщил нос, фыркал, и откровенно посмеивался над природным идеализмом иностранцев...
  Леня, глядя на дрожащее пламя свечки, взъерошил жёсткие волосы на голове и вдруг признался:
  - А я ведь их понимаю... Когда я долго бываю в Улан - Удэ, то мне тоже, по
  приезду сюда всё нравится - настолько мне тяжело жить в городе, в постоянной суете и бессмыслице, происходящего там... Я ведь в городе почти четыре года прожил, пока в институте учился.
  Он сделал паузу, хлебнул из кружки чай и продолжил...
  - Здесь я свободен, а они там, в городе, даже пищи себе сами не способны
  добыть, - всё покупают в магазинах. И ещё мне кажется, что городские мужики, больше зависят от женщин, чем женщины от них...
  - Мне кажется, что многие городские - он, хитро улыбнувшись, глянул на
  нас - боятся быть свободными и потому прячутся за женские юбки и только делают вид, что они хозяева жизни...
  Никто из нас, это замечание на свой счёт не принял, и потому все промолчали...
  
  ... Легли поздно, и я спал как убитый. Утром, сквозь сон слышал, как Миша и два друга, Максим и Саня собрались и ушли, позавтракав вчерашним мясом, а мы с Лёней проснулись часов около десяти, и не спеша, помылись и позавтракали остатками вчерашнего пиршества...
  Потом Лёня стал штопать порвавшийся кожаный вьючный мешок, а я ещё прилёг и вздремнул немного...
  Мы совсем уже собрались выходить, но к этому времени вернулись ребята и стали с захлёбом рассказывать, что метрах в пятистах от домиков увидели на крутом склоне медведя, но лезть в крутяк не решились и пошли дальше...
  - А там, - продолжил рассказ Миша, на поляне, уже на другой горке, сразу у
  кромки леса, увидели медведицу с двумя крупными медвежатами. Она нас тоже заметила и стала набегать на нас, и рыкать...
  Расстояние, конечно, было ещё приличное, метров сто, но всё равно, не очень приятно, когда на тебя скачет сердитая мамаша - медведица...
  Саня смущённо улыбнулся и подтвердил: - Медведица давала нам понять, что она будет защищать своих медвежат. А те, пока мамаша нас пугала, сидели на задницах и наблюдали за мамашиными манёврами...
  
  - Так чего же вы не стреляли, спросил удивлённо Лёня и Миша смущённо ответил. - Медведицу мы, может быть и убили бы, но что с медвежатами делать?
  Лёня неодобрительно покачал головой, но промолчал...
  
  - Ладно - вступил в беседу я. - Мы тогда с Лёней, пойдем, глянем, на этих медведей, а вы тогда заседлайте своих лошадей и привезите мясо, козлятину со снежника... Я коротко объяснил, что мясо закопано в снегу и рассказал, как его найти...
  Миша кивнул головой, и они пошли ловить лошадей.
  Мы с Лёней шли по следам ребят, когда высоко, под самыми скалами, на проталине, между двумя белыми снежными языками на склоне, увидели медведя, который кормился под скалой, вороша лапой прошлогоднюю ветошь.
  - Давай как вчера - предложил шёпотом Лёня - обойдём с тыла и посмотрим, что получится...
  
  Лесом мы по диагонали поднялись до оголённого склона, а потом узкой ложбинкой, чуть пригибаясь, поднялись по крутяку до гребня.
  Было уже далеко за полдень, когда мы, разделившись и договорившись встретиться около высокого отстоя - скального останца, стали скрадывать медведя.
  Я шёл осторожно, посматривая на яркое солнце и отмечая про себя, - как быстро под летним солнцем сходит свежий снег и остаётся только кристаллический зимний...
  Обходя небольшое возвышение, я любовался ярко синим небом и серо - чёрными скалами, с вытаявшей прошлогодней травой, рассматривал невообразимо громадные горные кряжи, протянувшиеся во все стороны, до пределов видимости и дышал свежий прохладный воздух высоты полной грудью...
  Ветерок дул мне навстречу и я ощущал прохладу этой двухкилометровой высоты и думал, что зимой здесь, наверное, бывает холодно, как в бело - синем аду...
  Карабин у меня был чужой и ещё вчера я заметил, как пуля поднимает фонтанчики снега, иногда довольно далеко от цели. Поэтому, не веря в оружие, был настороже и прокручивал в голове варианты встречи с медведем нос к носу...
  Незаметно, я приблизился к краю гребня и пригнувшись, подошёл поближе и подняв голову, заглянул за увал.
  Я увидел долину противоположного речного притока, забитые синеватым снегом сивера приречного хребта, и когда перевёл глаза на ближний план, то увидел площадку скального отстоя, немного внизу, подо мной, и лежащего на этой площадке, медведя.
  До него было всего метров шестьдесят, и я даже заметил, как шевелится под ветром, его длинная рыже - коричневая шерсть на загривке.
  Дыхание моё участилось, руки дрогнули и снимая карабин с плеча я уговаривал себя не волноваться и не торопиться...
  Лёня, наверное, тоже где - то недалеко и вот - вот должен появится наверху - подумал я и взбодрился. "Но будет хорошо, если этого медведя добуду сам..."
  Затаив дыхание, не спеша, я поднял винтовку, выцелил через оптику шерстяной бок медведя и нажал на спуск. Выстрел прогремел, пуля отбила от камня на котором лежал зверь несколько осколков, а медведь вскочил и намётом кинулся от меня по диагонали и вниз.
  - Эх, мазила - пронеслось у меня в голове и я, выцелив скачущего медведя нажал на курок ещё раз, и ещё...
  Выстрелы защелкали, разносясь по округе. Но медведь, невредимым добежал до края небольшого склона, и скрылся за гребнем
  Я рассердился на чужой карабин, чертыхался про себя, но подождав некоторое время, осторожно пошёл к краю гребня, за которым скрылся медведь. На остатках снега, белеющего пятнами на склоне, увидел следы прыжков медведя и различил капли ярко - красной крови.
  "Ранил - подумал я с сожалением - и не тяжело. Видимо по мягкому месту попал, куда-нибудь в зад... Рана конечно лёгкая, заживёт, но медведь сегодня из этих мест уйдёт наверняка..."
  Тут из - за увала вывернул Лёня, и на всякий случай окликнул меня. Я помахал ему рукой, давая знать, что я его увидел.
  Сошлись с Лёней у медвежьих следов. Он осмотрел следы и капли крови, потом глянул на меня: - Заранил, но легко. Он сейчас уйдёт как можно дальше, и мы его больше не увидим...
  Я рассказал, как неожиданно вышел на медведя и как стрелял...
  Лёня тоже объяснил, что шёл по следам того медведя, которого мы увидели снизу на склоне. И тут услышал наверху выстрел и заторопился сюда.
  - Я видел, как медведь, мелькнув спиной за камнями, помчался куда - то вниз,
  под гору. Но мне заслоняли видимость скалки и потому, я решил пойти к тебе и узнать, что произошло...
  
  Делать было нечего. Мы ещё немного прошли по следу, а потом свернули в сторону и стали спускаться вниз...
  Когда мы пришли в Хойтогол, в домике топилась печка, и Миша варил плов. Он нарезал мясо горной козы на кусочки и налив масла в большой котелок варил рис в масле с кусочками мяса. По избе расходился аппетитный аромат. Саня почему - то прихрамывал и когда я спросил его об этом, он, криво улыбаясь, ответил
  - Да ничего страшного. Просто, когда мы мясо диких коз вывозили, одна
  лошадь стала биться, и я старался её удерживать за повод. Вот она и наступила кованым копытом мне на ступню. Хорошо ещё что там снег был, и нога спружинила, ушла в снег...
  Он смущённо улыбнулся. - Немного поцарапал ступню, да синяки появились... А так, вроде ничего не сломал... Потом помолчал и добавил: - Но коня я не отпустил. Он, наверное, учуял дикий запах, вот и взбесился...
  Плов получился на славу, и мы с удовольствием поели и выпили немного, чтобы лучше заснуть. Все были немного возбуждены дневными происшествиями...
  
  Назавтра, мы с Лёней как обычно, пошли вместе, на сей раз направо от Хойтогола. Снег почти весь стаял, и кругом было серо, но кое - где в затишье из оттаявшей земли повылазили первые зелёные стрелки новой травки...
  Пройдя вдоль ручья, свернули в крутой распадок и по нему стали подниматься на хребтик.
  Подъём постепенно перешёл в пологую луговину, и вдруг, одновременно, мы увидели трёх медведей, пасущихся, метрах в двухстах от нас на одном уровне с нами, но слева. Посовещавшись, решили идти в обход. Глянув ещё раз в сторону медведей в бинокль, я понял, что это была медвежья семейка - медведица и два уже больших медвежонка по второму году. Медведица начала беспокоится, всплывала на задние лапы и нюхала воздух. Я перестал разглядывать их и заторопился вслед Лёне...
  Поднявшись вверх, мы не разделяясь, свернули налево, прошли чуть навстречу ветру и обойдя невысокую скалу выглянули из - за неё...
  В это время прямо на нас, с другой стороны скалы вышла медведица, учуяв нас, всплыла на задние лапы, мгновенно развернулась, и не успели мы выстрелить, как она скрылась...
  От нас она была метрах в тридцати, и я хорошо рассмотрел её темно - шоколадного цвета шубу, чёрный подвижный нос и даже полукруглые ушки на квадратной, крупной голове.
   Мы вернувшись чуть назад, почти бегом, обогнули отстой и, торопясь поднявшись на скалу, увидели медведицу, стоящую на снежнике и поджидающую медвежат. Мы, не сговариваясь, легли на землю выцелили медведицу и начали стрелять.
  После первых выстрелов, медведица дёрнулась, закрутилась на одном месте, кусая себя за бок, потом сделала несколько прыжков вниз, но Лёня попал ей очередным выстрелом в убойное место, и она упала на брюхо, проползла несколько метров и затихла.
  Медвежата, уже по росту мало отличавшиеся от медведицы, кинулись в разные стороны и исчезли за увалом...
  Мы осторожно подошли к лежащему зверю, и я потрогал носком сапога ещё тёплую и мягкую тушу медведицы. Она лежала неподвижно. Пасть была полуоткрыта, и видны были жёлто - белые длинные и острые клыки и фиолетового цвета язык. На широких лапах, сквозь длинную шерсть видны были чёрные, словно пластмассовые когти...
  Посовещавшись, решили стащить медведицу по снегу, насколько можно вниз, а потом сходить за лошадьми и вывезти мясо к домикам...
  Незаметно наступили сумерки, и мы стали спешить - предстояло спускаться вниз по крутому склону не менее пятисот метров...
  Медведица была тяжёлой, и мы её тянули по проталинам, ухватившись за уши, но, попадая на снег, туша ехала по нему, довольно свободно и нам оставалось кое - где подтягивать её вперед, преодолевая снежные рытвины и колдобины...
  Уже почти в темноте, при свете тонкого серпика луны, мы разделав медведицу вдвоём, сходили за лошадьми...
   Остальные были уже в зимовье и узнав, что мы добыли медведя, обрадовались и пошли вместе с нами, вывозить мясо. Поделив медведицу на три части, разложили всё по перемётным сумам, но когда стали грузить на коней, Мишина лошадь, учуяв запах медведя, стала биться, крутиться на месте, стараясь вырваться и убежать. Она лягнула Мишу по ноге, и тот согнулся от боли, но повода не выпустил. К нему на помощь подоспел Лёня, и громко ругаясь, стал успокаивать лошадь...
  Наконец мясо во вьюках загрузили на лошадей и ведя их в поводу, стали спускаться к избушкам...
  - Ничего - бормотал на ходу Миша. - Главное что ногу не сломала, зараза!
  -
  Ночью, долго сидели при свече ужинали и вспоминали подробности этого дня. Два человека из нашей команды хромали, но настроение у всех было бодрое...
  Перед сном решили, что завтра будем отдыхать и ставить сети на нижнем озере, километрах в трёх вниз по течению реки. С охотой решили закончить, потому что мяса было уже достаточно, чтобы есть и в город увезти.
  ... Озеринка, куда мы приехали с утра, была метров двести в диаметре и заросла кустарником и осокой...
  Нашлась на берегу и лодка. Я сел в лодку, и с помощью Максима, стал выкидывать сети, связанные вместе. Сети я прихватил с собой из города, памятуя возможность хорошей рыбалки... Лодка вертелась подо мной и я то и дело выгребался, пытаясь добиться равновесия...
  Выкинув сети, разожгли костёр и стали пить чай. Лошади паслись спокойно неподалёку и видимо, в очередной раз привыкали к условиям охотничьего похода.
  Было почти тепло, и потому, мы решили подремать под ярким солнцем.
  Озеро со всех сторон окружали высокие горные хребты и тёмная, холодная вода блестела под солнцем полированным железом. Большие утки - турпаны, с жёлто - коричневой грудью, хорошо заметные на фоне стального цвета воды, не улетали, а лишь отплыли в дальний конец, явно не боясь людей...
  Но стрелять мы их не стали, так как мяса было много, а из любопытства убить утку казалось мальчишеством...
  После обеда, я поплыл проверять сети и вынул несколько харьюзов, граммов по триста весом. Вдруг посередине, увидел под водой страшноватую, широченную налимью морду, из пасти которой торчал хвост хариуса, попавшего в сеть.
  Лодка подо мной вертелась, я вот-вот должен был опрокинуться, но всё - таки попробовал схватить налима, который длинной был, наверное, около метра. Одной рукой я подтягивал сеть к поверхности, а другой, погрузив руку в ледяную воду, безуспешно пытался захватить, скользкого налима, за голову... Лодка от моих усилий накренилась, я выпустил налима и он "выплюнув" хариуса, с недовольным видом, медленно уплыл в глубину. Только теперь я увидел, что хариус запутался в сети и налим воспользовавшись его беспомощностью, схватил в пасть, и попробовал заглотить...
  Я разочарованно вздыхал, рассказывая эту эпопею ребятам, и успокоился только тогда, когда попробовал замечательную уху из свежей рыбы, приготовленную с картошечкой, с лучком и с перчиком. Я для таких случаев всегда беру с собой пакет со специями...
  
  ... Переночевав последнюю ночь на Хойтоголе, утром, навьючили лошадей мясом и остатками припасов и тронулись в обратный путь. Погода была ясная, но ветреная и прохладная. Реки за эти дни набрали воды по береговую кромку, и нам приходилось форсировать их с "боем".
  На одной переправе, Мишина лошадь, не удержалась на переходе, и её понесло течением вниз, а вместе с нею и Мишу. Он плыл, держась одной рукой за луку седла, а другой, подгребаясь, сохранял равновесие...
  Мы, зачарованно смотрели, как из бегучей холодной реки на плаву, посреди течения, торчали голова лошади и рядом маленькая голова Миши. Мы сами при переправе вымокли по пояс, потому что вода поднималась выше лошадиного брюха, но когда Миша попал в воду всем телом, мы замерли...
  В этом месте, к счастью, река делала поворот направо и Мишина лошадь выплыв, зацепилась копытами за дно, прыгая, и поднимая волну, выскочила на мелкое место, и рядом чудом оказался испуганный Миша...
  Лёня, в конце концов поймал лошадь, а мы, помогли Мише отжать одежду и портянки и заставили его выпить стакан водки...
  Только тут он до конца осознал, всю опасность ситуации и медленно пьянея, повторял, сокрушённо взмахивая руками: - Ну, мужики! Я вам скажу...
  И чуть погодя, вновь начинал: - Ну, мужики!
  
  В довершение ко всему, пошёл сильный дождь с градом. Мы все дрожали и даже бывалый Лёня, клацал зубами и говорил: - Тут недалеко зимовейка есть, но в ней печки нет. Придётся ехать в стойбо к дояркам, которые там живут на неделе. Иначе можем помёрзнуть...
  Настроение у всех было понурое, но запьяневший Миша требовал ещё водки и старался угостить нас...
  В конце концов, мы доехали до стойба, где нас встретили смущённые женщины. Таких гостей они никак не ожидали. Лёня им всё объяснил, и мы дрожа от холода, попили горячего чаю развесили мокрую одежду вокруг печки и набившись на нары во второй комнате, выпив на сон немного водочки, заснули...
  К утру, одежда наша высохла, и когда я вышел на улицу, то в небе сияло ясное солнце и на большом пастбище перед стойбом, паслись разноцветные спокойные и откормленные коровы.
  
  ... К полудню, когда мы подъезжали к Лёниной летней "резиденции", было уже почти жарко, и довольные лошади то и дело сбивались на рысь, чуя родные места...
  Лёнина деревянная изба, после мытарств похода, была просто верхом комфорта и пока, Лёня на печке готовил обед, мы все смотрели спортивные новости с чемпионата Европы по футболу и огорчённо хлопали себя по бокам, когда вратаря сборной России удалили с поля вначале игры и поэтому, русские в очередной раз позорно проиграли...
  
  В посёлке были в сумерках. Вместе с нами, на "Круизере" в посёлок уехал и Лёня...
  В доме Олега уже с полудня была растоплена баня и мы промокшие и продрогшие за прошедшую неделю похода, парились с остервенением и хаканьем...
  Какое блаженство хлестать горячим веником по промёрзшим суставам и потом чувствовать, как вместе с внутренним жаром, в тело возвращается энергия действия и оптимизма.
  После парилки и обливания ледяной водой, мы все сидели в предбаннике, блаженно улыбались и перекидывались восторженными междометиями...
  И я подумал, что сладкий подлинный вкус жизни начинаешь чувствовать вот после таких приключений, испытаний и невзгод.
  Наверное, поэтому человека так неудержимо влечёт путешествовать и открывать новые земли и леса. Видимо, все великие первооткрыватели Земли руководствовались в своих жизненных планах такими ощущениями. Только у них они бывают намного сильнее, чем у обычного человека...
  После бани был ужин, в чистой и тёплой летней кухне...
  Мы долго рассказывали о своих приключениях, между делом выпивая по рюмочке, одну за другой, совсем не пьянея...
  Олег жаловался, что в окрестностях посёлка, собираются открывать золотодобывающий рудник, а я, сожалея говорил, что это будет началом конца природной и этнической гармонии, в которой пребывает сегодня Окинская долина.
  Я думаю, что, как вера, покой и счастье сохраняются на земле за счёт верующих праведников, которые всегда живут на земле, так величие, красоту и свободу природы могут сохранить для мира такие места как Окинская долина и похожие на неё, малодоступные уголки Земли.
  Олег поддакивал мне, а ребята, собравшись перед телевизором, смотрели очередную футбольную трансляцию с чемпионата Европы...
  Их наши возвышенные темы не трогали совершенно. После холода и дождей, они просто радовались теплу и мирским страстям, происходящим на футбольном поле...
  
  ... Назавтра, утром пораньше мы проснулись в гостевом доме, стараясь не шуметь собрались, попили чаю в пустой кухне - Олег и его жена уже работали по хозяйству, а их дети ещё спали.
  Простились с гостеприимными хозяевами и рассевшись в удобной просторной машинке, включив Визбора, с его старыми, добрыми туристическими песнями, тронулись в обратный путь.
  "То взлёт, то посадка, то зной, то дожди..." - мягким баритоном выводил бард - романтик...
  А мы, покачиваясь в мягких креслах неслись по зеленеющей первой травкой, ровной как стол степи, рассматривали через окна внедорожника широкую речную долину, буруны сине - прозрачной воды на середине течения, пологие снизу, серо - коричневые склоны горного хребта, на противоположном берегу, голубое лёгкое небо над высоким горизонтом.
  На душе было весело и спокойно. Все опасности похода остались позади и стали интересной историей, о которой можно было с гордостью и поддельным равнодушием, рассказывать своим знакомым и приятелям, сидя с бутылками пива где-нибудь в предбаннике, ощущая на себе слегка завистливые взгляды слушателей...
  
  Подъехав к ближнему Бурхану - Ообо, как называют его буряты, остановились, выложили мелочь из карманов цивильных штанов на поднос в кумирне, разлили последнюю бутылку водки, и чокнувшись выпили, а последние капли плеснули на землю.
  У меня, от такого количества выпитой за последние дни водки болел желудок, но я всегда поддерживал компанию. И потом говорят, что в экстремальных ситуациях, алкоголь служит, как релаксант и успокоительное ...
  На этот раз Бурхан - дух местности и охоты нас не подвёл. Он нам очевидно помогал и потому, наше путешествие было замечательным, хотя иногда и опасным...
   Будет о чём вспомнить!
  
  
  Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
  или на страницах журнала "Что есть Истина?": www.Istina.russian-albion.com
  Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion
  
  
   22. 05. 2006. Лондон.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Таёжные походы. Рассказы. Часть 2
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Малая Илга...
  
  Я ждал этого похода несколько лет...
  Наконец, прилетел в Питер, а оттуда в Иркутск.
  ... Сегодня я живу в Англии, в Лондоне, где моя очередная семья и куда я приехал просто посмотреть на своих детей, семь лет назад. Посмотрел, и решил остаться, потому что ездить туда - сюда очень накладно, во всех смыслах...
  С той поры, много воды утекло, много пережито и от прошлого осталась тоска по воле, по свободе, в которой ты живёшь только бывая в тайге, в одиночестве...
  ... И вот я снова в родном городе, к которому привыкаешь за несколько часов, отсутствуя много лет. Кругом всё знакомо, хотя и произошли перемены, правда, не такие заметные на общем фоне старого...
  Мы с моим братом собираемся в тайгу, под Байкал, в зимовье, в котором уже были однажды, два с лишним года назад.
  Сейчас самое время для поездки - конец сентября и золотая листва берёз ещё одевает прибрежные ангарские березняки, а днём температура поднимается до двадцати градусов тепла, при ярком солнце.
  Последние дни я ходил и ездил по делам, но чем дальше, тем больше сомневался в целесообразности "дел" которыми я занимался здесь. "Поезд" моей вовлеченности в здешнюю жизнь, давно ушёл и мои вялые попытки догнать его, натыкаются на сомнения в оправданности моего упорства. Рассказы мои, на местном радио читать отказались, по отсутствию финансовых возможностей, а попытки устроить свои пьесы, в здешние театры, остановились на сорвавшемся свидании с литературным агентом Драматического театра. Она вовремя не пришла на назначенную встречу, и я истолковал это, как отсутствие интереса к моей персоне и моим писаниям...
  Я конечно знаю, эту русскую поговорку: "Под лежачий камень - вода не течёт", но каждый раз я останавливаю себя от напрасной траты жизненной энергии, утверждением: "Если надо, то меня найдут и агенты, и издатели, и Судьба..."
  Кроме того я уже несколько раз давал себе зарок не связываться с русскими, которые сегодня, в подавляющем большинстве своём необязательны, эгоистичны и просто бесчестно лживы.
  Примеров множество, - это и телевизионные редакторы, которые из глупой, наивной ревности, прячут хорошие сценарии под сукно, а потом по ним снимают фильмы уже под собственным именем; это и редакторы издательств, которые берут деньги вперёд, потом в течении нескольких лет, изворотливо врут мне, рассказывая про детали и подробности несуществующих, неизданных книг, а потом и вовсе пропадают, так и не возвратив немалые деньги; это и простые обыватели - образованцы, бывшие и новые приятели, которые слушают вас сквозь зубы, обещают помочь и забываю о своём обещании, погружаясь в бессмысленную суету зарабатывания денег и осуществление планов по самореализации, пытаясь воплотить идеи быстрого обогащения и завоевания славы.
  Россия, по моему, сегодня превратилась в сумасшедший дом, в котором самые светлые личности, это неудачники, и стоит осуществиться их мечте, как они тут же становятся самодовольными жлобами. Даже умирающие артисты, норовят взять деньги вперёд, мотивируя необходимостью покупать дорогие лекарства.
  И вся эта орава, обезумевших, погрязших в примитивном мещанстве людей, называет себя интеллигенцией и бия себя в грудь, клевещут на времена недавние, когда свободе их эгоизма, ставили препоны, законы государства, которые они сегодня ненавидят и винят за всё, что не удалось им лично.
  Но ведь эти же "личности", стояли тогда у руля государственной пропаганды, или в большинстве своём прислуживали этой пропаганде, совершая мерзости, которые сегодня ими забыты...
  Такие мысли бродили у меня в голове, когда я возвращаясь из библиотеки охотоведческого факультета, прочитав по диагонали работы биологов о волках и медведях и делая короткие выписки.
  Остановившимся взглядом, я всматривался в подробности осеннего ландшафта за окнами автобуса, лениво возмущаясь, что из такой красоты, люди, живущие здесь, сотворили настоящий замусоренный, задымленный и заброшенный Богом Ад...
  Перечитав написанное, подумал, что судить о том, что происходит с человеком, или со страной, нельзя не понимая, что люди в разные моменты своей жизни, могут неожиданно меняться, а уж целые страны, тем более. Поэтому мои суждения неверны, а точнее поверхностны и потому отражают только один из моментов долгой жизни...
  Однако убирать всё написанное не стал, ибо в воспоминаниях, которые я пишу, эти инвективы отразят настроение тоски и неустроенности, в котором я находился в России. Причины тоски и грусти, скорее всего, во мне самом, а я ведь последнее время живу, закрыто, не общаюсь с людьми, но только с приятными воспоминаниями о временах давно прошедших...
  ...И вот, наконец-то мы, рано утром выехали на братовой старенькой полуразбитой "Ниве", в сторону Байкала...
  Не спеша проехали растянувшиеся на несколько километров пригороды и дачные посёлки и когда закончился асфальт, началась настоящая тайга, раскинувшаяся по краям пыльного шоссе на многие километры. Я тихо сидел на переднем сиденье и вспоминал давние походы в эти края: часто это было суровой зимой; иногда золотой тихой и тёплой осенью; и совсем редко цветистой, ароматной весной...
  А летом в тайге настоящий ад! Как говорил Пушкин: "Любил бы лето красное и я, когда б не зной, да комары, да мухи".
  Зима - это время охоты - поэтому и тайга на первом месте! Хотя это время опасных испытаний и приключений.
  Однажды, мы, возвращаясь из таёжного зимовья, припозднились и уже ночью, в ветреную морозную погоду, бредя по снежным сугробам. Вышли на гребень таёжного хребта над шоссе, и сквозь завывания ледяного ветра и морозную тьму, увидели внизу одинокие огоньки полузаброшенной деревни, которая словно в насмешку над этим застывшим запустением, называлась Добролёт...
  Тогда, мы постучались в дом нашего приятеля, местного лесника, и ночевали у него, на полу, в натопленной деревенской горнице, которая одновременно была и спальней для холостого лесника и его старушки - матери...
  Но и весна хороша, особенно в солнечные, яркие дни.
  Другое воспоминание связано с преодолением вброд, речки Ушаковки, текущей под тем же безымянным хребтом, за Добролётом. Мы были тогда с братом на мотоцикле, а вода была просто ледяной - был май месяц.
  Мои, поражённые ревматизмом суставы, отзывались нестерпимой болью на любые длительные охлаждения, и я помню, как не сдерживаясь, матерился, чтобы как - то успокоить, уменьшить боль, ощутимо "кусавшую" моё сердце, реагирующего на эту пытку, опасным замиранием ритма.
  Даже мой братец, спортсмен и атлет "ревел белугой", то дико хохоча, то постанывая и крутясь на одном месте, зажимая закоченевшую промежность...
  ... Сегодня, деревня выглядела намного оживлённей и там, где раньше, раскачивались под ветром, с сатанинским визгом металлические "шляпки" электрических светильников на деревянных столбах, сегодня стояли дачные домики и шевелились бульдозеры, закладывающие фундаменты для новых построек...
  "Новые русские" обустраивали свой быт и с помощью награбленных денег, пытались посредством строительства "недвижимости", сделать перемены произошедшие в стране и в мире, необратимыми...
  Поднявшись на водораздельный хребет, мы остановились, под мелко сеявшим дождичком, не выходя из машины выпили по рюмочке, в честь бурятского, таёжного бога Бурхана и, "полетели" под уклон, уже до самого Байкала, вдоль таёжной речки Голоустной. Название реки происходило от голой степной луговины, на месте впадения её в озеро Байкал...
   То тут, то там, на крутых придорожных склонах замелькали открытые поляны - маряны и скалки, разбросанные по гребням.
  День был серым, облачным, без солнца и мы не могли оценить разнообразия цветовой гаммы вокруг и только ощущали тревожное восхищение от вида бесконечных таёжных массивов, растянувшихся на многие километры...
  Переехав деревянный мост над неглубокой, но многоводной, быстрой Голоустной, мы через время, свернули по отвороту налево и на невысокой горочке, мотор зачихал, а потом и вовсе заглох...
  Толя, мой младший брат, почесал в затылке, объяснил мне, что на днях в ожидании этой поездки, показывал машину знакомому механику.
  Я подумал, про себя, что этот механик делает свои дела, и ему наплевать на трудности его клиентов, но промолчал, щадя самолюбие брата.
  Незаметно начался дождик, и Толя, прикрывшись куском полиэтилена, влез в мотор, что - то откручивал, что - то продувал, потом ставил всё на место и пытался заводить - двигатель не работал...
  Я спустился в неглубокий овраг, осмотрел дупла у крупных придорожных лиственниц, но янтарных натёков лиственничного сока - камеди, нигде не было. Вернувшись к машине, я сказал об этом брату и он объяснил: - Мы здесь, лет десять назад, стояли в тайге недельку и очистили все деревья... Тогда мы неплохо на этом заработали...
  Вскоре, вдоль шоссе разнёсся гул тяжелого грузовика и из тайги выехал нам навстречу лесовоз. Водитель громадного "КрАЗа" с прицепом, загруженным длинными брёвнами - хлыстами, остановился напротив нашей машинки, открыл дверцу и сидя высоко, сквозь гул мотора, выслушал объяснения Толи.
  Поняв, что проблема для нас неразрешима, он заглушил мотор, вылез, и долго стоял рядом с Толей под дождичком, осматривая внутренности мотора.
  Наконец достав свою отвёртку, он что-то открутил в механизме, и посоветовал Толе чистить карбюратор. Оставив Толе отвертку, он сказал, что мы можем отдать её водителю следующего грузовика, влез в кабину, на зависть нам быстро завёл мотор и поехал дальше.
  Толя начал разбирать карбюратор, и так как он был давний, опытный водитель, то углубился в это дело со страстью, может быть вынужденной...
  Я ничем не мог ему помочь и пошёл прогуляться по дорожке уходящей влево по поднимающемуся распадку. По пути я вспугнул несколько рябчиков, забрёл, как мне казалось невесть куда, и с непривычки потеряв направление - солнца по прежнему не было - засуетившись, почти побежал, как мне казалось, в сторону нашей дороги...
   К счастью так это и оказалось, и я, с облегчением вздыхая возвратился к нашей "Ниве". Толя в последний раз, проверил, всё ли поставлено на место и всё ли закручено как надо, сел за руль, вздохнул и завёл мотор. Движок заработал нормально и мы, с радостными восклицаниями усевшись поудобнее, покатили дальше.
  Мы решили встретить нужный лесовоз на деляне, где лесозаготовители работали с начала весны.
  Вскоре, увидели развороченную гусеницами трелёвщика, поляну и проехав чуть в гору и вперёд, по колдобинам, выехали к большому костру, на котором лесорубы сжигали сучья срубленных деревьев.
  Рядом стоял вагончик на колесах, в котором топилась печка - мужики, работающие здесь, обедали.
  Навстречу нам, из вагончика вышел какой - то мужичок в резиновых сапогах и ватной телогрейке. Выяснилось, что Толя был с ним знаком.
  Они весело заговорили, а потом мужичок пригласил нас в вагончик и предложил чаю - ритуал, который в тайге соблюдает всякий уважающий себя лесовик...
  Я сидел, пил крепкий чай с карамельками и слушал, как Толя и мужичок обменивались таёжными новостями. Здоровенный лесоруб, в ответ на мой вопрос, ревут ли изюбри, ответил, что по пади на зорях, ходит крупный бык - рогач и ревёт во всю мочь, хотя на глаза людям не показывается...
  Толя между тем пожаловался своему знакомому, что кто - то в округе Средней Илги ставит петли на лося и оленя, и потому, зверя в тамошней тайге стало мало.
  Мужичок, о чём то дипломатично умалчивая, подтвердил подозрения и сослался на студентов - охотоведов, которые "баловали" там, изредка приезжая на практику и пытаясь подзаработать на мясе, ставили петли на переходах зверя. Ни лосей, ни оленей они конечно не имели и даже не видели и с пустыми руками уезжали в город.
  А олени, попадая в петли, оставленные в тайге после ухода студентов, бывали, съедены медведями и волками или просто "прокисали" - как выразился мужичок...
  Наконец церемониал гостеприимства был завершен, мы поднялись, поблагодарили за чай, сели в машину и поехали дальше, не забыв оставить отвёртку для дружелюбного водителя "КрАЗа".
  Между тем, начался небольшой снежок и на дороге, образовалась белая, тонкая пелена, которая таяла у нас на глазах.
  Проезжая через густой ельник, вспугнули с дороги крупного глухаря с толстой длинной шеей и красными бровями на угловатой голове с зеленовато - белым клювом.
  Он бежал по дороге впереди нас, всего метрах в пятнадцати, смешно переваливаясь и опасливо косясь на урчащую, движущуюся за ним машину. Наконец, не выдержав, он взлетел и мелькнув между соснами исчез в чаще...
  Наконец, вывернув на нужную нам дорогу, объезжая глубокие лужи и подпрыгивая на булыжниках торчащих кое - где из под набитой колёсами колеи, мы, весело обмениваясь впечатлениями от услышанного в избушке, скоро приехали на место.
  Перед тем, как остановить машину, по крутому склону, на первой скорости, "влезли" наверх круглой горы. Дорога здесь и заканчивалась, как нередко бывает в тайге, с лесовозными подъездами, пробитыми, до определённого места...
  Вышли из машины, разминая ноги прошли чуть вперёд, к широкому прогалу в сосняке и увидели внизу, раскинувшуюся до горизонта, всхолмлённую, густую тайгу, обрамлённую горными кряжами.
  Было прохладно и пока мы переодевались и заполняли рюкзаки, я, подрагивая всем телом, посмеивался жалуясь на отвычку от таёжной рутины: холод, усталость, одиночество.
  Толя молчал, н отвечая на мои шуточки и деловито разбирая свёртки и кульки с продуктами, паковал снаряжение в наши рамочные рюкзаки.
  То ли не замечая моей воркотни, то ли давая мне понять, что в таёжный "хомут" надо впрягаться с первого дня, он загрузил больше половины тяжёлых вещей в мой рюкзак.
  Но я, видя это, помалкивал, рассудив, что трудно в начале, легче потом, и что мне надо привыкать и восстановить утраченные кондиции, как можно быстрее. Только позже, я понял - зная, что продукты и вещи - это всё для моего одиночного будущего житья, братец справедливо рассудил - тот кто всё это будет пользовать, тот и должен нести...
  Наконец мы загрузились и оставив машину дожидаться Толиного возвращения, отправились в путь...
  Первые километры, я шёл достаточно бодро, только потел и отдувался.
  Через пять километров, стал заметно отставать и шел, стиснув зубы, изредка останавливаясь с облегчением, когда Толя показывал мне что - нибудь интересное: большую яму во влажной земле, выкопанную совсем недавно медведем или шёпотом сообщал мне, что он видит на дорожной грязи совсем свежие следы барсука...
   На стрелке речки, Толя показал мне и рассказал подробности прошлогодней охоты, когда он с сыном, вот так же заходя в зимовье, услышал вначале, как изюбрь заревел в ответ на их "рёв", справа, в сивере, а потом и показался сам скользнув через тропу, в густых кустах багульника...
  - Я стоял здесь, и слушал, и вдруг, вот там - Толя показал рукой на заросший сосняком косогор за ручьевым болотом, - увидел, как бык мелькнул коричневым и остановился прислушиваясь. Я вскинул карабин и не раздумывая выстрелил...
  И он упал, а мне показалось, что он убежал. Я ругая себя за поспешность, на всякий случай пошёл проверить это место и подходя, увидел, как из травы торчат белые концы отростков на рогах...
  Толя довольно заулыбался, вспоминая приятный момент: - Он маток угнал вперёд, а сам остался, чтобы ещё раз проверить, не идёт ли за ним другой бык. Тут я его и остановил...
  Он, с довольной улыбкой помотал головой и закончил.
  - Бык был гладкий, справный, а жиру в нём было на палец. Ещё не успел выбегаться за время гона...
  После небольшой остановки для рассказа о прошлогоднем добытом изюбре, мы снова тронулись вперёд. Толя шагал широко и быстро, а я изо всех сил, старался от него не отставать...
  Вскоре, он, идя впереди вспугнул глухаря и остановившись, дождался меня и сказал об этом...
  Я отдувался, вытирал пот со лба, кивал головой, хотя ничего не видел и даже не слышал, а просто пользовался каждой минутой отдыха, чтобы восстановить силы...
  Свернув налево, вдоль основного русла Средней Илги, мы по каменному плитняку, иногда пересекая мелкие рукавчики реки, двинулись вверх по узкой пади, ограниченной с двух сторон крутыми заросшими склонами.
  Там, где дорога и речка сворачивали ещё раз налево, мы свернули направо и перейдя узкое болотце, и основное течение речки, поднялись по крутому склону на пологую седловину, отделяющую Среднюю Илгу, от Левой.
  На крутом подъеме я пыхтел, сопел, ноги меня еле слушались и я, то и дело останавливался для отдыха, опираясь на посох и задыхаясь, глазами заливаемые потом, осматривал долину под нами.
   Тут, на половине подъема был старый, большой солонец, с широкой тропой к нему, набитой острыми оленьими копытами, сбившими траву до желтоватого щебня.
  Прямо над солонцом был устроен скрадок под выворотнем толстого дерева, накрытый сверху, очень неряшливо, узкими досточками. Братец заглянул в скрадок, и осмотрел солонец, а я выгадывая время отдыха, стоял и слушал его объяснения...
  Он говорил, что солонец старый и зверь ходил сюда очень активно. После солонца, копытные спускались к болотцу и пили там воду. Но, последнее время солонец забросили, никто его не подсаливал и потому, звери стали ходить сюда редко.
  После небольшой паузы, мы снова тронулись шагать в гору!
  Кое - как, я поднялся на гребень седловины и сбросив рюкзак, повалился на влажную землю, отдыхая и двигая затекшими плечами...
  Распогодилось и солнце, появившееся между белыми облачками, осветило замечательную картину: вокруг стоял золотой от березово-лиственничной, прихваченной утренними заморозками листвы. Вкрапления ярко - зелёной сосново-кедровой хвои, пробивающейся сквозь золотой фон, добавляли этой картине, первозданного, таёжного леса, новые краски.
  Над этим ярким разноцветьем, вздымалось необъятным шатром синее, глубокое небо со стадами белых облачков, разбросанных по всему полукружью небесной сферы...
  От болотца веяло запашистой прохладой, и сверху были заметны небольшие, блестевшие небесной синевой, озеринки, в русле речки...
  Толя, ещё раз прокомментировал: - Звери с солонца, сразу спускаются к воде и пьют...Далеко ходить не надо. Правда, солонец "тёмный", ночью зверя практически не видно, потому что вниз смотришь. Обычно делают "сидьбу", снизу, чтобы вид был на небо...
  Дальше, путь шёл вниз по крутому, забитому валежником распадку, и тут, началось самое тяжёлое.
  Я, поскальзываясь на сухой хвое, то и дело тяжело падал. На отдельных участках покрытых сухой травой, я буквально буксовал, и не справляясь с неловким рюкзаком, валился, часто навзничь, с ёканьем внутренностей и сдавленными ругательствами на свою неловкость и слабость, не тренированного, отвыкшего от тяжёлых нагрузок, тела...
  Толя ушёл куда - то вперёд, посмотреть солонец, посоленный им два года назад, у речки, под горой, а я остался, один на один со своими трудностями.
  Резиновые сапоги, в которые я был обут, скользили, словно лыжи и уже после, осмотрев подошвы, я понял, что ребристая подошвы, стёрлись и не держали на уклоне. Способствовала скольжению и подсохшая трава...
  Я вспомнил, как давно, зимой, обул кожаные ичиги, и они так скользили, что на одном из склонов я упал и сломал приклад нового ружья...
  Сегодня со мной тоже было ружьё, и падая, я старался его оберегать...
  Перед последним подъемом, обессилев, посидел на упавшей лесине, разглядывая темнеющие таёжные горизонты, и только после долгого отдыха, тронулся вперёд.
  Подъём был просто мучительным: на каждых десяти метрах я падал, и скатившись ниже, поднимался с опаской и через следующие несколько метров, вновь поскальзывался и беспомощно балансируя, заваливался назад или в стороны.
  От такой ходьбы я обессилел, вспотел и сквозь сжатые зубы, шептал ругательства, пытаясь хоть так поддержать себя...
  Между тем, солнце село за горизонт, и вокруг потемнело...
   Ко всему, я потерял тропинку и мучительно вспоминал то место, где мне необходимо было с гребня, свернуть чуть по диагонали, чтобы выйти к зимовью стоящему, на небольшой ровной площадке, - "полке", посреди крутого склона...
  Пот заливал мне лицо и совсем обессилев, я скинул рюкзак, оставил его под упавшей поперёк пути кедринкой, и медленно, ругаясь сквозь зубы, побрёл в предполагаемом направлении, к домику.
  Я понимал, что заблудился в ста метрах от зимовья, но ничего не мог поделать. Не кричать же, в самом деле, демонстрируя свою слабость, сдаваясь перед непереносимыми нагрузками.
  ... И тут, когда в очередной раз остановился после падения, я услышал, где - то выше по склону, стук топора - Толя рубил около зимовья дрова, для печки!
  Я воспрял духом и вскоре, вышел на пологую часть склона, которая буквально через сорок шагов вывела меня к зимовью.
  Заметив меня, Толя не удивился и улыбаясь сказал, что он уже побывал на солонце, и напрямую поднявшись в гору пришёл сюда первым.
  Я уныло, извиняясь, сообщил ему, что оставил рюкзак в ста шагах внизу, и что я уже не могу поднять его сюда.
  Братец, в ответ не говоря ни слова, быстро спустился по склону почти бегом, поднял рюкзак и принёс к домику. Он был в отличной форме, а я, напротив, в худшем своём состоянии, хотя и не очень горевал по этому поводу.
  Я и до похода понимал, что сидение в городе и лежание на постели, бывшей для меня в Лондоне моим письменным столом, не прибавляло мне тренированности и здоровья...
  Вскоре спустились сумерки, на темно-синем небосводе появились первые звёзды. Я не встречал таких чистых крупных многочисленных звёзд, несколько лет, и при виде их забыл все сегодняшние невзгоды и возрадовался...
  "Жизнь всё таки прекрасна!", - думал я усаживаясь поудобней у костра, и чувствуя аромат каши с тушенкой, которую расторопный Толя варил на костре, то и дело подбрасывая в него сухие сосновые веточки. Он двигался быстро и уверенно, зная наперёд весь процесс устройства в зимовье в первый день пребывания в лесу...
  К вечеру похолодало и я, измотанный трудной для меня дорогой, одел сверху тёплую куртку, полулёжа разглядывал переливы огней в костре и фиолетовые отблески на углях, с краю кострища...
  Перед ужином, мы выпили по рюмочке, а после вкусной каши, долго пили сладкий чай и разговаривали. Толя вспомнил, смерть нашего старшего друга Александра Владимировича, две осени назад, в такую же яркую и солнечную осеннюю погоду, какая бывает перед снегопадом.
   - Он умер внезапно... Упал и умер... Думаю, что он был счастлив в тот длинный осенний день, и умер, как и жил добрым оптимистом. Мы тогда с сыном выносили мясо, добытого очень легко и быстро, оленя...
  Толя прервался, замолчал, сосредоточенно глядя на огонь. Он запомнил этот день в мельчайших подробностях, на всю оставшуюся жизнь...
  - И когда выносили мясо, возвращались от машины, продолжил брат, то
  нашли его, уже мёртвым, лежащим на боку, на той дорожке, по которой мы сегодня пришли сюда. Он упал и умер от инфаркта, который к нему подбирался уже несколько лет...
  - Я пробовал его оживить, но прошло уже около десяти - пятнадцати минут,
  как сердце остановилось, и его не удалось "вернуть"...
  Толя вздохнул, поправил костёр и отхлебнув чай, продолжил: - Я уверен, что он умер счастливым, потому, что это было в тайге, и потому, что перед этим мы добыли оленя. Добыча всегда радостна в тайге, а он ведь всю жизнь занимался охотой, и это было его любимое занятие и увлечение, которому Александр Владимирович посвятил свою жизнь...
  Толя, ещё раньше рассказывал мне, что тогда, они с сыном, прикрыв мертвое тело старого охотника брезентом, уехали в село Голоустное и в милиции рассказали все как было.
  Но там, на эту смерть не обратили внимания и предложили им самим выносить тело Александра Владимировича.
  И вот, назавтра, вернувшись на это место, они с сыном, вынесли тело к машине. Привязав тело к длинному осиновому стволу, они на плечах понесли скорбный груз через заснеженную тайгу, без дороги, поскальзываясь а иногда и падая - ночью был первый осенний снег!
  Брат умолчал о тогдашних своих переживаниях, но и без этого было понятен весь трагизм той ситуации!
  А я, вспомнил рассказ своей знакомой, у которой жил на даче какое - то время, в глухом лесном углу Тосненского района, что под Ленинградом...
  Она рассказала, что её муж, с которым они прожили, около тридцати лет, умер, тоже от сердечного приступа, по дороге на дачу, на разбитом непогодами и грузовиками просёлке. Она не знала, что ей делать, рыдала и ломала руки, над телом, только что шагавшего и что - то рассказывавшего ей, любимого, самого родного человека...
  Потом, собравшись с силами, она привязала воющую от горя и страха домашнюю собаку Найду, к ноге мужа, и пошла в деревню за транспортом, чтобы вывезти его тело в город. Однако когда она рассказала, сквозь слёзы, всю историю смерти колхозному трактористу, тот отказался, потому, что боялся мертвецов...
  ... В двух этих смертях, как мне показалось, было много общего, как впрочем, наверное, вообще во всех человеческих судьбах...
  Но трагизм жизни, мы начинаем понимать именно в таких ситуациях!
  ...Ещё долго мы сидели и молчали, думая каждый о своём, а потом пошли, в прогревшееся от ранее затопленной печки, зимовье и заснули утомлённые длинным днём...
  Среди ночи я проснулся, почувствовав, что по телу бежит мышь.
  Я дёрнулся, сбросил мышь с себя, проснулся окончательно, перевернулся на другой бок и стал слушать, как тишина внутри домика, нарушалась, только шуршанием мышей, разыскивающих съестное в полиэтиленовом пакете, под столом, в углу...
  На какое-то время я задремал и открыл глаза только на рассвете. Мне показалось, что кто - то тяжёлый, не торопясь, прошёл мимо зимовья, не останавливаясь.
  И у меня, от страха, замерло всё внутри! Я уговаривал себя не паниковать, слышал мерное посапывание Толи, но ничего не мог с собой поделать.
  Первичный, животный страх человека перед хищниками, проснулся во мне, наслаиваясь на усталость и нервное перевозбуждение прошедшего дня... Только тот, кто не бывал в лесу, кто не знает множество трагичных и нелепых историй, происходивших в глухой тайге, не поймёт моего страха, как впрочем, и не сможет остановить этот страх на стадии зарождения, в себе самом.
  Я какое - то время ещё ворочался, отгоняя нелепые предположения, понимая, что в абсолютной тишине таёжного рассвета, любое шевеление хвои на сосне под лёгким ветром, может восприниматься как грохот, тем более во сне.
  Вскоре, я задремал, убеждая себя в нелепице страшных предположений... Проснулся, когда утро занималось над тайгой и свет в дверные щели и маленькое застеклённое окошко над столом, проник в зимовье и сделал видимыми и деревянные полки в углу вдоль стены, и печную трубу уходящую в потолок...
  Слушая Толино сопение во сне, я тихонечко встал, оделся, обулся, прихватил ружьё, стоявшее за печкой и вышел на улицу...
  Кругом уже было холодное ясное утро, но солнце ещё не взошло и слева в еловом распадке, стояли замершие, притаившиеся сумерки...
  Я несколько раз наклонился вперёд - назад, помахал руками согревая себя и не спеша, вдоль склона, пошёл на гребень горы с которой хорошо была видна большая маряна, на противоположной стороне распадка, куда по утрам иногда выходили кормится олени...
  Выбрав на гребне место, с которого был виден склон противоположной горы, я долго, в бинокль пытался найти привычный, рыже - коричнево, защитного цвета силуэт изюбра, иногда издали напоминающий то лесную корягу, то плотный лиственный куст. И только по движению можно было определить, действительно ли это живое существо.
  Сидя на холодной траве и подрагивая всем телом от недосыпа и вчерашней усталости, я долго вглядывался во все подозрительные неровности и чёрные, неподвижные пятна под ярко-жёлтыми лиственницами или в зарослях молодого осинника, краснеющего листьями на общем, рыже - золотистом фоне...
  Всё было неподвижно, и я, вздыхая, возвратился к зимовью.
  Толя ещё спал. Пришлось самому развести костёр и подвесить чайник, на проволочный крюк, свисающий с тагана...
  В это время скрипнула дверь и позёвывая из зимовья вышел брат...
  Начался второй день моего пребывания в прибайкальской тайге...
  
  Позавтракав оставшейся с вечера кашей, мы собрали с собой перекус и разошлись в разные стороны. Толя ушёл вниз по течению Левой Илги, а я в вершину, низом, вдоль захламлённого кустарником и валежником, болота...
  Внизу было значительно холоднее, и на траве лежал обильный, беловатый иней. Речка петляла с одного края болота к другому, тропа то появлялась, то исчезала, заглушенная порослью ягодников или густыми кустами ольшаника.
  Я продвигался вперёд медленно, и километра через полтора, вдруг увидел на траве, серо - коричневые изюбриные рога, с остатками белой черепной кости.
  Я поднял их, осмотрел, а потом повесил на берёзовый пень. Рога принадлежали когда - то, молодому оленю, и уже были сильно погрызены волками и мышами, но по прежнему выглядели симметрично и даже красиво.
  "Кто же его бедного задрал, - подумал я и вдруг вспомнил медвежью, круглую, толстую кость, обнаруженную мной в ручье, неподалеку от зимовья, когда я набирал воду для чая...
  Значит тут есть не только волки, но и медведи, и кто то задрал небольшого медведишку, или застрелил случайно, наудачу разглядев коричневую шубу зверя в зелени окружающего леса...
  Я, там же у ручья, ещё в прошлый заход в это зимовье, видел высокую пихту, на коре которой до уровня двух с половиной метров были видны медвежьи задиры-закусы и следы когтей.
  Тогда же, Толя показал мне останки крупного изюбря загнанного волками на наледь, и там же убитого ими!
  На серой, прошлогодней траве, лежала изорванная рыжая шкура, череп и кости ног, с чёрными блестящими, словно лакированными копытами...
  Олени, обычная добыча для волков в прибайкальской тайге...
  Всё это, я вспоминал медленно пробираясь по болотине, изредка останавливаясь и разглядывая выходы чёрно-серого плитняка по бортам долины.
  Иногда, мне казалось, что я нашёл небольшие пещерки, но поразмыслив, понимал, что это обычные углубления, сделанные совсем недавно зимними морозами зимой, и проливными дождями, летом...
  Я уже давно ищу в Приангарье пещеры и следы жизнедеятельности древнего человека, но, к сожалению, пока ничего не нашёл...
  С возрастом, порой приходят странные фантазии и совершенно необычные увлечения. Попытки найти древние стоянки или пещеры, в которых жили наши пращуры, всё более и более занимает меня и превращается в своеобразную фобию.
  Где бы я ни бывал, всюду, я ищу следы стоянок или пещеры, в которых, как мне кажется, жили люди в давние времена...
  Увы. Пока мне не удалось найти ничего похожего на следы обитания древнего человека. Но ведь у меня ещё есть время!
  ...Между тем яркое тёплое солнце поднялось над высоким горным гребнем, ограничивающим долину, Левой Илги справа, и свежий чистый ветерок, подул мне в лицо из верховий речки.
  Я прошёл несколько распадков приходящих слева и заросших березняками - первой приметой больших давних рубок. По дну пади петляла старая, заросшая, почти незаметная дорога.
  А в одном месте справа от почти незаметной дороги, в устье короткой долинки, я, на грязевой мочажине разглядел следы медведицы и медвежонка - лончака.
  Я остановился, долго осматривался, прислушивался к тихому шелесту, золотистых берёзовых листьев под порывами ветра, принюхивался к свежему запаху осеннего леса, оттаивающего от ночных заморозков, и на душе воцарялось спокойствие и привычное желание заглянуть вперёд, узнать, а что там дальше...
  Пробираясь по теневой стороне, заметно сузившегося распадка, и перекладывая надоевшее ружьё с плеча на плечо, вдруг увидел блеснувшее слева крохотное озерцо и подойдя ближе, увидел, что это водопойная мочажинка - разрытая зверями ямка, к которой подходила заметная тропа.
  Сбросив рюкзак, я стал обследовать окрестности и наткнулся на толстую металлическую обожженную петлю, привязанную по ходу тропы между двумя толстыми стволами раздваивающейся берёзы...
  "Ага - подумал я - какой - то браконьер ставит петли или на лося, или на изюбра. Толя об этих "товарищах" рассуждал с мужичком в вагончике...
  Рядом, на пожухлой, но ещё зелёной траве, лежал полиэтиленовый мешок, а в мешке, зелёного стекла винная бутылка с отбитым горлышком. Я поднял крупные осколки и вдруг на траву вывалилась дохлая змея длинной сантиметров шестьдесят. И только тогда я вдруг уловил остро - неприятный запах мертвечины, перегнившей плоти, и стал старательно вытирать пальцы о штаны.
  Запах был стойкий и пронзительно неприятный, и я вспомнил, как живя на БАМе, квасил беличьи тушки, для "потаска" на рысь, которую пытался ловить капканами...
  "Неужели, эти "умельцы", поймав змею "заквасили" её в качестве приманки на рысь или может быть на росомаху. Очевидно было, что петля поставлена ещё весной, скорее всего по насту, и брошена непроверенной...
  "Вот злодеи - рассуждал я, невольно с опаской оглядываясь по сторонам. - они ведь и зверюшку не поймали и петлю не сняли. И сколько таких вот безжалостных сюрпризов ожидает в тайге свою жертву - или оленя, или рысь, или даже медведя...
  "Это ведь бессмысленное убийство - думал я направляясь дальше по пади, которая суживаясь, становилась всё суше.
  - Хорошо, если ты убиваешь и съедаешь добытого зверя. Ведь человеку тоже что - то надо есть в тайге. Но просто так поставить петлю, а потом о ней забыть или полениться снять - это уже преступление против таёжных законов...
  
  Ручей незаметно отвернул куда-то по левому распадку и я вышел наконец на границу леса и болота...
  Здесь, сбросив рюкзак, рядом с небольшим "оконцем" воды, родничком, бьющим тоненькой струйкой из под земли, я развёл костёр, вскипятил ароматный чай, пообедал бутербродами с сохатиной, которую Толя прихватил с собой из дома, из своих старых запасов.
  После обеда, подстелив куртку, немного полежал, глядя в светло - голубое небо, по которому изредка, тая на глазах, пролетали белые облачка...
  Я с непривычки подустал, но чувствовал себя прекрасно, и вдыхая ароматный воздух, думал, что такая осень, может быть самое замечательное время здесь, в подбайкальской тайге, хотя любое время года в лесу замечательно...
   На какое - то время, я даже задремал, а очнувшись, открыв глаза, поразился полутьме, на секунду ослепившей меня. Я лежал на солнцепеке, и золотое солнце нажгло мне глаза сквозь прикрытые веки...
  Поднявшись, я сложил все оставшиеся припасы в рюкзачок, приторочил сверху ненужную уже, тёплую куртку и отправился дальше, разглядывая выходы каменного плитняка на противоположном крутом склоне распадка.
   "Здесь могут и звери отстаиваться и кабарожка бегать - думал я, всматриваясь в скальные останцы, сложенные из щербатого плитняка, отвесными уступами, высотой в несколько метров, торчащих над зарослями молодого березняка вперемежку с ольшаником.
  Солнце тонкими лучами пробивало жёлтые берёзовые листья, чуть дрожащие под порывами нагретого полуденного воздух...
  Поднявшись выше по распадку, я вышел на утоптанную тропу, вьющуюся по молодому кедрачу, растущему вперемежку с развесистыми соснами. На тропинке, тут и там лежали шелушённые кедровые шишки, и когда я постепенно поднялся на седловину, то определил, по оставленным зверем следам, что по тропе, какое-то время назад, не торопясь шёл медведь средних размеров - лапа с точечками когтей, кое - где на дернине оставляла чёткий отпечаток...
  Уже на седловине, где кедрач занимал всё пространство и слева и справа, вдруг, из под коряги, с шумным хлопаньем крыльев взлетели два чёрных глухаря и мелькая белым подхвостьем, пролетев между кедрушками, скрылись в хвойной чаще.
  "Ягодами брусники прилетели полакомиться" - подумал я, даже не делая попытки прицелится в них - так не хотелось выстрелами нарушать тишину, осеннего солнечного леса.
  Через некоторое время, я остановился, достал карту - схему и с трудом отыскал свое местопребывание.
  До зимовья, было километров пять, но по горам, и потому, я решил возвращаться - места были совершенно незнакомые и я боялся заблудиться. Светлого же времени оставалось всего несколько часов, и потому, я решил не искушать судьбу и свернув с тропы вправо, пошёл тайгой, пересекая вершины крутых, заросших кустарником и сосняками, распадков.
  Солнце, проделав полукруг, постепенно стало клониться к горизонту и в какой- то момент, вглядываясь, в просвечивающую сквозь хвою и листву синеву небесных окраин, друг различил, золотящиеся травкой, крутые чистые поляны большой маряны, раскинувшейся широко на горе, противостоящей нашему гребню.
  Тут я окончательно сориентировался, и уже спокойно, не спеша, пошёл в направлении зимовья.
  Пересекая крутой распадок, на противоположной, затенённой уже стороне, поднимаясь на крутяк, задыхаясь и почти обессилев, присел на ствол валежины. И только я перестал двигаться, как совсем недалеко от меня раздалось фырканье и крупное животное невидимое в чаще, сорвавшись с места, треща сучьями, поскакало от меня вниз к речке.
  "Олень, на водопой спускался и меня услышал - предположил я. -А когда мой треск и сопение прекратилось, то зверь и сорвался с места, опасаясь засады".
  Я ещё какое-то время посидел прислушиваясь, а потом поднялся и побрёл дальше. Зимовье было уже недалеко...
  Толя меня встретил у избушки. Он сварил очередную кашу и уже собрался уходить к машине - его выходные заканчивались. Мы посидели, поужинали, я рассказал ему, что видел и слышал, а он мне скупо описал свой сегодняшний поход.
  - Я только взобрался вот туда - он рукой показал место на гребне
  противоположного крутого склона, - как мне показалось, что зверь мыкнул совсем недалеко.
  Я запыхался на подъёме и не обратил внимания на этот звук, и только пройдя по гребню чуть вверх и влево, увидел совсем свежие раскопы, и ободранную оленьими рогами сосёнку, по которой ещё стекали капельки смолы.
  Я понял, что зверь был рядом, но услышав меня, тихо ушёл, перевалив в другую покать...
  - Ты здесь походи по округе - инструктировал он меня - и послушай. Мне кажется, он на зорях должен реветь...
  Прихлёбывая чай, братец смотрел на противоположный склон, над которым садилось солнце.
  - Жалко уходить - со вздохом произнёс он - но завтра у меня после обеда в городе дела...
  Он ещё раз вздохнул: - Так что, я поскакал...
  Толя нехотя поднялся, подхватил карабин, забросил за плечи лёгкий рюкзачок и размашисто зашагал по тропе, вдоль косогора, и издалека, махнув мне рукой, скрылся за поворотом...
  Я остался один...
  Время вдруг, словно остановило свой бег...
  - Вот наконец то я один - произнёс я вслух и не узнал своего тихого голоса... Так всегда в жизни. Ждёшь, ждёшь чего - нибудь, а когда это ожидаемое наступает, приходит, то тебе становится грустно и хочется возвратиться в привычную суету жизни...
  Странно человек устроен...
  Я развёл костёр побольше, подогрел чай и сев на постеленную на землю телогрейку, задумался.
  Солнце медленно село за горизонт, прокатившись слева направо по лесному зубчатому окоему. Небо потемнело и налетевший порыв тёплого ветра, зашумел хвоёй сосен, стоявших вокруг зимовья на склонах горы.
  Мне показалось, что я уловил момент нерешительности в природе, который бывает и с человеком, перед каким - нибудь важным решением, которое может изменить жизнь. Всё вокруг словно замерло на мгновение, сопротивляясь неизбежным переменам, стараясь сохранить, продлить мотив равновесия в окружающем меня мире.
  Так бывает, наверное, когда Бог откликается на страстные молитвы подлинно верующего человека...
  Пламя костра заиграло новыми ало - жёлтыми красками, и мне показалось, что я слышу шум речки, протекавшей далеко внизу...
  "Погода переменится" - предположил я и стал рубить дрова для печки в зимовье...
  Растопив печку, я вышел на улицу и долго сидел у костра, слушал насторожённую тишину вокруг и вспоминал былые времена, когда проводил в лесу почти треть года, уходя в многодневные походы, живя в тайге по полмесяца в одиночку.
  Тогда я стал привыкать к такой жизни и иногда бывал, счастлив тем, что мне ничего не надо в этом мире, кроме солнечного света и тёплого сухого костра по ночам.
  Я приспособился ночевать в тайге под брезентовым тентом, который всегда был со мной в рюкзаке. Днем, идя по тайге, я мог остановиться в красивом месте, сварить себе чай и после "перекуса", дремал, лёжа на земле, ни о чем, не думая, впитывая энергию земли и неба, совсем так, как делали это дикие животные, живущие в природе ...
  Теперь, после большого перерыва вызванного моим проживанием в Англии, где старых лесов вообще не сохранилось, а новые напоминают ухоженный и контролируемый властями парк, я чувствовал себя в тайге гостем и потому, был встревожен и озабочен...
  Неопознанные звуки и шорохи, беспокоили меня и нервы, напрягаясь, проецировали в сознание, разного рода опасения и страхи. Конечно, к этому можно было постепенно привыкнуть, но требовалось время и психологическая работа над собой.
  Я не паниковал и держал свои чувства в узде, но удовольствия, а тем более счастья, первые дни в тайге я не испытывал...
  Войдя в нагревшееся зимовье, я разделся, лёг на свою меховую куртку сверху а ноги прикрыл ватником. Ружьё предусмотрительно положил под правый бок, и лёжа на спине стал вспоминать Англию, нашу маленькую квартирку в центре Лондона, жену и сына, которые оставшись без меня, вдвоём, наверное чувствовали себя одиноко и вспоминали меня, ужиная вечерами после работы и школы. А может быть, как все городские жители, которым всегда не хватает времени, они были заняты своими рутинными делами и вовсе обо мне не думали...
  Под эти воспоминания, я и заснул и проснулся среди ночи, оттого что мышь обнаглев, пробежала по моему лицу и от отвращения, я даже вскрикнул и дёрнулся всем телом...
  Посмотрев в сторону окна, я понял, что вокруг стоит глухая ночь, и до рассвета, то есть до благодатного света ещё далеко. Я, насторожённо слушая шуршание мыши в углу, стал думать о решающей роли света в жизни человека, о том, что при свете человек чувствует себя увереннее и защищеннее, и соответственно -наоборот.
  В это время, как мне показалось, за стеной зимовья, у меня в головах, кто - то тяжёлый прошёл - прошуршал хвоей, и мне стало жутко. Стараясь не паниковать, я поднялся с нар, включил сильный электрический фонарь, и ногой отворив дверь, неловко вылез на улицу, через низкий проём входа, опасливо прислушиваясь и вглядываясь в ночную кромешную тьму.
  Отойдя от зимовейки несколько шагов, постоял некоторое время, а потом повернувшись стал светить лучом фонаря на крутой косогор, выхватывая кружком яркого света переплетение веток, веточек и стволов, прикрывающих покрытую травой, почти неразличимую землю...
  Войдя в зимовье, я тяжело дыша, и ощущая томление в непривычно усталых мышцах, развёл огонь в печи, подбросил несколько поленьев, и лёг, не забыв положить заряженное ружьё на привычное место.
  Как всегда в такие минуты, я некстати вспомнил рассказ Толи о том, что по весне, наверное, ещё по снегу, кто - то из хищников придя к зимовью, порвал полиэтилен в окошке и пытался вытянуть одеяло с нар, в узкое оконное отверстие. Одеяло зверь не достал, но изодрал его когтями в клочки, а потом залез на крышу и разорвал с одной стороны, покрывавший её, рубероид. Толя полагал, что это была росомаха или медведь, хотя ни медвежьих, ни росомашьих следов вокруг домика он не нашёл...
  Этот рассказ, мне отнюдь не добавил спокойствия и я, ворочаясь с боку на бок, уговаривал себя расслабиться и начать ощущать себя частью природы, величественной и равнодушной, и положится на судьбу.
  В глубине души я понимал, что моя тревога и даже страх, это производные от усталости и утомления моей психики, но легче от этого не становилось.
  Как это всегда бывает, я заснул совершенно незаметно и проснулся, услышав стук дятла где - то неподалёку, за стенами моего лесного убежища...
  Выйдя на "свет Божий", я потянулся, с улыбкой вспоминая ночные страхи. Дрожа всем телом от холода, развёл костёр и поставил чай...
  Когда чай вскипел, я попробовал есть, но кусок бутерброда в горло не лез, и я решил выступать, положив перед собой задачу, найти зимовье, которое по Толиным рассказам стояло где - то на стрелке большого распадка и долины Малой Илги.
  Погода действительно портилась, небо потемнело от тяжёлых туч, но было тепло и я отправился гребнем нашей горушки вверх, пытаясь перевалить в соседнюю долину.
  Но то ли оттого, что солнца не было и все стороны света незаметно смешались или даже поменялись местами в моём воображении, то ли оттого, что я боялся заблудиться и старался держаться знакомых мест, но в нужный момент, вместо того, чтобы свернуть направо, как карта показывала, я постепенно завернул налево, и очутившись, в "незнакомой" долине, вдруг, по приметам, которые я видел и запомнил с вчерашнего дня, понял, что незаметно срезался в Левую Илгу...
  Чтобы не терять времени, я, на вчерашнем своём кострище, к которому меня вывела чуть заметная тропа, а скорее всего подсознательный инстинкт, узнавший, ранее меня эту местность, вскипятил чай и уже с аппетитом пообедал, слушая шум ветвей под усиливающимся тёплым ветром. Небо по-прежнему было затянуто тучами, горизонты вокруг сузились до радиуса в километр...
  Время у меня ещё было, и я решил подняться на маряну, которую видно почти от нашего зимовья...
  Пройдя старыми зарастающими вырубками вверх, вскоре вышел на край большой маряны, раскинувшейся на километр по крутому склону. Стараясь идти тихо и осторожно, вглядываясь в окружающий поляну редкий лиственничник, с оставшейся на ветках золотой хвоей, по узеньким изюбриным тропкам, я пересёк крутую ложбинку, и поднимаясь по следующему борту, начал скользить и падать через каждые двадцать шагов...
  Выйдя на очередной гребень, сел на пожухлую, траву и стал высматривать в бинокль, изюбрей, которые в это время обычно выходят на кормёжку в местах, где их никто не тревожит. Однако мне не повезло - оленей в этот день в округе не было...
  Осознав это, поднявшись и пройдя несколько метров по скользкой крутизне, уже в который раз поскользнулся, упал и ободрал себе бок. Рассердившись, на самого себя, сел, снял сапоги и острым охотничьим ножом, стал срезать с резиновой подошвы, стёршиеся места. Резина не поддавалась, я напрягался и пыхтел, стараясь не поранить себя, и вместе, сделать сапоги пригодными для ходьбы по склонам...
  И мне это, в конце концов, удалось. Я немножко порезал себе палец, вспотел, но сапоги стали намного "быстроходней" и безопасней...
  К зимовью я возвратился рано и даже успел сходить за водой, к речке. У зимовья летом воды не было, оттого, что Толя, когда строил избушку, хотел её спрятать. Зимой, когда кругом снег, проблемы с водой естественно нет, но вот летом и осенью...
  Поднявшись к зимовью, с водой в полиэтиленовых бутылках, я развёл костёр, поужинал, и долгое время наблюдал крупную мышь, которая пыталась пробраться в избушку из окрестностей. Заметив её во время ужина, я отрезал горбушку и кинул ей. Горбушка упала рядом с мышью. Вначале она замерла на месте, но потом, освоившись, стала грызть корочку и под конец, утащила её куда-то прочь от зимовья...
  С севера подул холодный ветер и огромная черная туча, вынырнув из-за гор, заняла половину неба, просыпав на притихший лес, снежную крупу. Буквально за десять минут, всё вокруг побелело, и я поздравил себя с попаданием в зиму. Однако туча прошла, обнажив кусочек синего неба на западе и в эту "прореху", на излёте, проглянуло солнышко, а точнее последние, прощальные его лучи. Вдруг, всё вокруг засветилось чистотой и свежестью и я глядя вокруг себя, поблагодарил судьбу за этот миг необычайной красоты и энергетического динамизма, чем природа иногда умеет удивить и порадовать человека...
  Эту ночь, я спал уже много спокойнее, хотя мыши, как обычно с вечера возились в углу под столом и шуршали полиэтиленом.
  После полуночи, я крепко заснул и проснулся на рассвете, перевернулся с боку на бок, и задремал на полчаса снова. А когда окончательно открыл глаза, то в окно падал уже необычайно белый свет, и кругом, за стенами зимовья, было подозрительно тихо. Ни дятловых перестуков, ни свиста рябчиков, парочкой живущих в окрестностях зимовья...
  Я открыл двери и ахнул, - на траве, на деревьях, лежал десятисантиметровый слой снега, нападавшего под утро, как это и бывает обычно в эту пору.
  ... Выйдя из зимовья, я умылся снегом, растёрся полотенцем, с аппетитом съел завтрак и попил горячего чаю. Собравшись, я бодро выступил в поход, намереваясь, всё же найти зимовье в соседней долине...
  Идя по молодому сосняку засыпанному снегом, я выбирал места в редколесье. И всё - таки, несколько снежных комьев обрушилось на меня с веток и вскоре, я промок до пояса.
  Пробираясь через ягодниковые кустарники, поднявшись на самую высокую точку перевала, я сориентировался по карте, и сквозь полосы густого сосняка стал спускаться вниз, на другую сторону склона.
  Вскоре, началась длинная неширокая маряна, и я, опираясь на посох, скользя по остаткам мокрого снега, начал "галсами" спускаться по крутому склону, разглядывая распадок внизу.
  Я конечно несколько раз упал, но довольно быстро, вышел в логовину и уже свободно пошёл дальше, видя вдалеке впереди большую заросшую падь.
  Наконец, войдя в широкое болото, где - то посередине, перепрыгнул ручей, вовсе не такой широкий, как я ожидал, и перешёл на другую сторону.
  Спускаясь по течению ручья, я миновал ещё один распадок. Идти было трудно, и время подходило к обеду, но приходилось откладывать привал и обед, надеясь выйти к развилке, на которой по Толиным рассказам, прямо на тропе стояла избушка.
  ... Однако её все не было и не было и я уже отчаявшись, хотел повернуть назад, и бросив последний взгляд, поверх невысокого гребня, вдруг увидел дощатую крышу и поднявшись на гривку, увидел большое зимовье...
  Я конечно очень обрадовался - моё упорство было вознаграждено и, осмотрев захламленное щепками и раскиданным мусором окрестности зимовья, вошёл внутрь.
  Посередине просторного квадратного помещения стояла хорошая, не проржавевшая ещё печка, лежали нарубленные лиственничные дрова и по стенам, сооружены были просторные нары. Потолок был высокий, стол в углу был сделан из пиленых досок, а окно было застеклено и сквозь него, внутрь попадал чистый свет.
  "Да! - подумал я. - Тут можно ночевать вчетвером, а то и вшестером, и всем хватит места...
  Пол был сделан из разрубленных пополам отёсанных брёвнышек, и если подмести его душистым берёзовым веничком, то избушка вполне могла показаться хорошим сельским домом...
  Время поджимало и я не мог задержаться у зимовья, и потому, пройдя по тропинке, нашел место, где охотники, ночевавшие в домике набирали воду, и перескочив ручей, по противоположной стороне пади пошёл назад, вверх по течению.
  Некогда, по этому берегу шла конная тропа, но сейчас она заросла и была завалена валежником, так, что идти по ней не было никакой возможности.
  Здесь внизу, снег если и был, то растаял утром и поэтому, я чувствовал себя устойчиво, и довольно быстро дошёл до распадка, по которому спустился в долину. Взойдя на гребень, покрытый редкими молодыми осинками, стал забираться на перевал...
  Стоило мне это больших трудов. Я запыхался, то и дело останавливался, чтобы передохнуть, но упорно полз и полз вверх. По пути, вспугнул пару рябчиков, которые сев на склон, не таясь, убегали от меня по земле.
  Они, может быть, в первый раз в своей жизни, видели двуногое животное, такое медлительное и неповоротливое. Я и не подумал стрелять в них, потому, что с давних пор усвоил себе правило: если хочешь увидеть в лесу что-нибудь интересное, то старайся поменьше шуметь, разговаривать и уж тем более стрелять.
  Да и продуктов в зимовье было на целый месяц автономной жизни.
  С большим трудом, через час подъема, я влез наверх и вновь окунулся в царство снега, только теперь уже мокрого, и сочащегося водой.
  Давно прошло время обеда, но мне совсем не "улыбалось" разводить костёр в снежном киселе, под капающими ветками.
  Сжав зубы, я двинулся вперёд, решив, что если повезёт и не "свалюсь" куда нибудь в чужой распадок, то доберусь до зимовья часам к пяти, а там уже переоденусь, обсушусь и поем в сухом месте, у большого костра.
  Я брёл по заснеженной тайге, то и дело выжимая суконные варежки и холодная, мокрая одежда прилипала к рукам и ногам, заставляла двигаться быстрее, чтобы не замёрзнуть окончательно...
  Вскоре я вышел на свои утренние подтаявшие следы и вздохнул с облегчением. - Чем и хорош снег, - ворчал я про себя - хоть и холодно, зато видны следы и свои и чужие, и потому, очень трудно заблудиться, если быть внимательным...
  К концу пути я уже закоченел и брел, не обращая внимания на заснеженные ветки, нередко преграждавшие мне дорогу. Мокрое, замерзшее тело потеряло подвижность и гибкость, и я ломился напролом, не обращая внимания на мокрый снег, изредка попадавший даже за шиворот...
  К зимовью я подошёл, где - то в начале пятого...
  Вломившись в неостывшую ещё зимовейку, я стянул с себя мокрую одежду, выжал её и повесил над тёплыми камнями, которыми была обложена печь. Потом переодевшись в сухое вышел и только тут осознал, что снега подле зимовейки уже почти не было.
  Разведя костёр, я подбросил сверху охапку сухих сосновых веток и пламя, высоко вскинувшись, обдало моё окоченевшее тело жаром, а когда я выпил сладкого чаю и съел, открыв её топором, целую банку тушёнки с подсохшим хлебушком, - самочувствие моё заметно улучшилось. К тому времени наступил тихий спокойный вечер, и верховой ветерок, разгоняя рваные тучи, обнажил несколько синих пятнышек чистого неба.
  Как и вчера вечером, на закате проглянуло солнышко, и потому, я не поленился, встал на колени и поблагодарил Бога за возможность пожить одному, собраться с мыслями в этом чудесном, тихом первозданном уголке бескрайней тайги, и попросил благости и спокойных снов. В моменты такого душевного подъема, молитва действует безотказно...
  В сумерках, я внедрился в зимовье, подбросил берёзовых чурочек сверху, на огонь, и накрывшись тёплой курткой долго слушал как металлическая печка разговаривает на разные голоса со всем окружением. То она затарахтит, как далёкий мотоцикл, то начинает монотонный диалог...
  Непонятно о чём, эти "двое" говорили, но то, что они говорили ритмическим речитативом - нет никакого сомнения...
  В эту ночь я замечательно выспался, и видел сон, в котором меня окружали благородные, добрые люди, а одна из девушек даже влюбилась в меня, из - за моей совершенной бесполезности и бессребреничества. Влюбление было вполне платоническое и я, проникшись к ней симпатией, рассказывал о лесе, о повадках животных, показывал, как животные между собой разговаривают, демонстрируя свои вокальные способности...
  На этой замечательной подробности я и проснулся.
  Охая и ахая, от боли в ногах и в спине, затопил печку и пригревшись вновь уснул...
  Проснувшись поздно, не торопясь позавтракал, не выходя из зимовья, и когда надоело лежать, оделся и вышел на волю.
   Прихватив ружьё, я сходил на несколько часов, за горушку, стоящую сивером в нашу сторону. Перевалив гребень, спустился в следующий распадок, по крутому, заросшему кустами багульника, склону и по нему дошёл до нижнего течения Илги. Посидев на краю мохового, невысокого обрыва, полюбовался плоской, каменистой долинкой реки, послушал таёжную тишину, представляя, как оживлённо здесь бывает ночью, когда звери выходят на кормёжку...
  ... Вернулся в зимовье часам к семи. Братца ещё не было, хотя уже наступил вечер пятницы...
  Я сел у костра писать дневники и так увлёкся, что уже в сумерках, наклоняясь поближе к блокноту, торопился дописать последние фразы. В это время за моей спиной треснул сучок, и я вздрогнув, от неожиданности, обернулся и увидел Толю, запыхавшегося, но довольного и улыбающегося. Вместе с ним пришёл его сын, Рома, совсем уже взрослый, тоже страстный охотник и путешественник...
  Я обрадовался, а вместе и разочаровался. Я думал, что они опаздывают и придут уже только на следующий день, а значит, будет возможность ещё одну ночь провести в одиночестве...
  К хорошему быстро привыкаешь...
  Зато вместе, уже в темноте, мы развели большой костёр, и долго сидели, слушая треск веток в костре, глядя на причудливые языки пламени, поднимавшиеся от смолистых коряг и любовались переливами цвета, на дымящихся угольках, на краю кострища.
  Текла неторопливая беседа и Толя со смехом вспоминал, как прошлой зимой он привел в это зимовье знакомого, который первый раз был в такой глухой тайге...
  - Когда мы выходили отсюда к машине, - начал Толя, отхлебнул чай и продолжил - то этот знакомый, так устал, что начал отставать, но когда я показал ему старые волчьи следы на снегу и сказал, что они всю зиму живут здесь и кругами ходят по округе, мой приятель пошёл так резво, что чуть ли не обогнал меня...
  ...На западе, над тёмным лесом алая полоска зари превратилась в серую и постепенно растворилась в темноте, а в небе проявились звёзды, и даже стала видна серебристая полоса наверху, состоящая из мелкой звёздной россыпи, протянувшаяся с севера на юг - Млечный путь.
  Часу в двенадцатом пошли спать в зимовье, и я заснул, расслабившись, зная, что я уже не один - встреча человека с человеком в лесу, всегда бывает радостным событием...
  Ночью, "под прикрытием" сопящих родственников, я спал спокойно и проснувшись на рассвете, тихонько оделся, прихватил ружьё и пошёл на свой наблюдательный пункт, откуда хорошо была видна вся противоположная маряна.
  Усевшись на подмёрзший мох, в "сивере", я осмотрелся, и внезапно, внизу, в долинке, услышал какое - то гулкое шевеление...
  Листвы на деревьях было ещё много и я не мог ничего рассмотреть сквозь неё, но звуки двигались и я замерев, вертя головой во все стороны, вглядывался, в золотисто - зелёную чащу...
  Через время всё стихло и я подумал, что тяжёлый лось приходил на водопой и утолив жажду, величественно удалился, на днёвку, никем не потревоженный... Наконец, я навел бинокль на маряну, и в верхней его части увидел движущиеся, силуэты, пасущихся изюбрих - маток.
  Они мирно щипали траву и медленно двигались вдоль поляны, рядом с её краем, невдалеке от золотистых, лиственниц, выделяющихся на красно - жёлтом фоне листочков багульника и высокой травы, чуть прилегшей уже к земле.
  Сердце моё заколотилось, окуляры бинокля затуманились, и я дрожащими руками протёр их.
  И в это мгновение с другой стороны маряны, раздался протяжный гулкий рёв - вой! Я оторопел и быстро перевёл взгляд в ту сторону.
  На крутом склоне, стоял коричнево - рыжий бык - изюбрь и вытянув гривастую шею, вперёд и вниз, разинув пасть, пел свою брачную песню. Начав высоко, он протянул трубный звук несколько секунд, а потом, понизив тон до ревущего стона, закончил, почти басом, подняв голову кверху, потрясая ветвистыми рогами, тоже коричневыми, но со светлыми, острыми на концах отростками... Рога действительно были большие, а голова казалась от этого маленькой и грациозной...
  Он стоял, гордо поводя головой, на раздувшейся от похотливого напряжения, гривастой шее, и из ноздрей его вылетали струйки белого горячего пара. Послушав немного окружающую тайгу, в поисках ответа, он легко развернувшись мощным телом, на одном месте, прошёл несколько шагов вперёд, остановился и стал передним копытом рыть землю, и поддевать рогами траву, перед собой...
  "Ох, красавец!" - подумал я с восхищением и перевёл взгляд на маток. Они не обращая внимания на быка, паслись поодаль, по очереди поднимая голову и прислушиваясь...
  Время летело незаметно. Первые лучи встающего за горами солнца коснулись маряны, и высветили чудесные, яркие красно - жёлтые цвета прохладного осеннего утра. Олени словно получив от солнца сигнал, закончили пастись и не торопясь, ушли с открытого места, в раззолоченные лиственничники, на дальнем конце склона...
  Я ещё некоторое время сидел вспоминая увиденные картинки, а потом, со вздохом поднявшись, не спеша, направился в сторону зимовья...
  Когда я подходил по кабарожьей тропке к зимовью, метрах в тридцати от неё со склона слетел блеснувший на солнце чёрным, отливающим глянцевым оперением, глухарь.
  "Ягоду - бруснику объедает по холодку" - прокомментировал я про себя, и сам подобрал с брусничника, под ногами несколько, рубиново - матовых, замерзших да стеклянного звона, ягод...
  В зимовье, по-прежнему спали родственники и, разведя костёр, я вскипятил чай и скинув тёплую куртку, сел поудобнее и с удовольствием попил горячего...
  Вскоре из избушки, позёвывая и разминая затёкшие мышцы, вышел братец, а за ним и Рома. Греясь у костра, Толя рассказал ночной сон, про дорогу и про машину, а я обо всём виденном утром на марян, промолчал...
  День разгулялся. Сверху нашего склона, стекая в низины, лёгкий ветерок приносил ароматы кедра, смешанного с горьковатым запахом палого осинового листа и багульника. Синее небо, поднималось над солнечной долиной и прозрачный воздух, позволял различать мельчайшие детали на лесистом горизонте...
  Позавтракав и собрав рюкзачки, мы разошлись в разные стороны...
  Толя с Ромой, полезли сразу на крутой склон в сивере, а я спустился к Илге, прошёл несколько километров по торной тропинке, и потом вернулся. Мне хотелось просто погулять по замечательно пахнущей прелым листом и пихтовой смолой, просвеченной насквозь ярким солнцем, тайге...
  Возвратившись, я сварил на обед гречневую кашу с тушёнкой, поел сам и оставил родственникам. Часа в четыре появились и они, вздыхая и отдуваясь. За половину дня, они "обежали" почти всю долину Илги, но кроме изюбриных и медвежьих следов ничего интересного не встретили...
  После еды, мы собрали заметно полегчавшие рюкзаки и тронулись в обратный путь...
  Уже в сумерках, мы вышли к машине, стоявшей, как и первый раз на высокой вершине горы. Переодевшись, мы выпили по глотку водочки, и закусили сыром. Холодные сумерки надвигались снизу, и я не удержавшись, отойдя чуть от "Нивы", приложил ладони рупором ко рту и протрубил по изюбринному, в пространства раскинувшейся под нами тайги...
  Несколько минут мы прислушивались, и не дождавшись ответа, хлопая дверками залезли в машину и поехали, вниз, в сторону далёкого города...
  
  
  Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
  или на страницах журнала "Что есть Истина?": www.Istina.russian-albion.com
  Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-
  
   8. 02. 2006 года. Лондон. Владимир Кабаков.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  "СНИМАЕМ КИНО"
   Почти документальный рассказ.
  
  Был период в моей жизни, когда я вдруг стал писать сценарии для документальных фильмов на темы об охоте и природе.
  Я очень любил тогда охоту на глухариных токах. Да и кто ее не любит? Весна, оживающая природа, первое теплое солнце и розовые рассветы - всё это настраивает на поэтический лад. Заставляет чаще биться обрадованное сердце... Помню, как однажды после тока, возвращаясь в зимовье, я попал в "розовый" березняк - белые стройные стволы вокруг, вдруг окрасились розовым от восходящего солнца.
  Я решил все это описать словами, и за одну ночь написал сценарий для документального фильма: "Глухари". Через знакомого я отдал его в редакцию, на местную телевизионную студию. Как ни странно, сценарий понравился, хотя людей, понимающих и любящих природу, я что-то на студии не встретил. Однако, меня пригласила на собеседование главная редакторша студии и после нескольких поправок и дополнений сценарий повезли в Москву.
  Лена - главный редактор, очень хвалила мой сценарий, но я тщетно пытался объяснить ей, что я всего лишь привлек внимание к единичному факту из жизни природы и людей в природе, и что все будет зависеть от исполнителей, от тех людей, кто будет делать фильм. Лена резонно возразила мне, что из плохого сценария, даже блестящие исполнители не смогут сделать хороший фильм, тогда как из хорошего сценария очень трудно сделать плохой, даже если...
  Вскоре после возвращения Лена пригласила меня в кабинет и рассказала, что в Москве сценарий произвел фурор (странно - но слышались мне в ее голосе скептические нотки). Сам глава ТВ и радиовещания взял осуществление этого "проекта" под личный контроль.
  На студии все меня поздравляли и в редакциях на перебой предлагали поработать над проектами. Но вскоре все стало на свои места. Мои планы находили беспочвенными. Ведущим меня не могли сделать, потому что у меня не было высшего образования...
   Я сделал для эфира 2-3 передачи об интересных, на мой взгляд, людях. Причем, одна из них была о виндсерфингистах. Но, как оказалось, в день, когда были назначены съемки на воде, и выделили ПТС), (передвижная телевизионная станция), не было ветра, и скользящие по воде серфинигисты оказались за кадром...
  Однако, Лена верила в меня. Я предложил ей снять киноочерк о контрастах городской и таежной весны, и она согласилась дать мне телеоператора Костю Попова, того самого, кто снимал "Глухарей". Я знал его мало, но он был единственным, кто хоть что-то понимал в жизни природы - он был по образованию биолог, и какое-то время проработал на Большереченской звероферме.
  Но машину она не дала, да я и не просил, Мой знакомый Миша Петров согласился довезти нас до таежного кордона в вершине Большой Речки.
  В четверг утром мы загрузили в машину рюкзаки, кинокамеру и треногу к ней, и сами, снаряженные для дальнего похода, уселись в старенький, но рабочий ещё, "Газик". Дорога в начале шла по асфальтовому шоссе, затем сворачивал на грунтовку, а потом становилась обычной лесной дорогой.
  Асфальт преодолели быстро, по грунтовке ехали медленно, но без остановок, и часов около двенадцати заехали к леснику, в бывшую, а ныне заброшенную деревню Черемшанка. Лесник, маленький, беспокойный и явно чем-то недовольный, поговорил с нами, не предлагая войти в избу. Он говорил о плохой дороге в вершину речки, о прошедших дождях, но делал это неохотно, и создавалось впечатление, что мы его или разбудили или помешали разделывать браконьерски добытого зверя. Его неприветливость и угрюмость насторожили меня и разочаровали. Ведь с Черемшанкой, меня связывали воспоминания из юности, и мне о многом хотелось его расспросить.
  Когда отъехали, Миша Петров коротко прокомментировал: "Душный мужик!" - и мы молча согласились.
  А я стал вспоминать события двадцатилетней давности. В Черемшанке жили родственники моего приятеля Вальки Сытина, и как-то раз, наслушавшись его рассказов о чудесных таежных местах, мы отправились туда за ягодой. Нас было четверо: я, Валька, Заступ и Серега. От Большой речки до Черемшанки надо было идти пешком. И пока дошли, я в кровь стер себе ноги в не разношенных сапогах.
  Почему-то в деревню пришли очень поздно. Валькины родственники посоветовали нам ночевать в клубе. Свету в клубе не было, и мы ночевали на лавках, составленных по две. Заснули под утро, в восемь уже были на ногах, умылись в речке и пошли за ягодой. Но почему-то ягоды не было: то ли неурожай, то ли до нас уже выбрали. Побродив по лесу до обеда, мы пустые вернулись к деревне, но в деревню не вошли и устроились на покосах, под высокими, покрытыми дремучим лесом сопками. Мы набрали на берегу речки спелой черной смородины, в одном из ведер под предполагаемый "урожай" ягод, сварили чай со смородиной. И почти натощак - хлеб, и продукты закончились еще в обед - пили сладкую воду. Зато сахару было много, и мы его весь высыпали в ведро кипятку. А потом пили этот "компот", утоляя голод, выпив на четверых почти все ведро. После этого стали прыгать друг другу на залитые сладкой водой животы. Было очень весело...
  Но на этом наши приключения в тот раз не закончились.
  Почему-то назад, в Большую Речку, решили идти вечером, чтобы рано утром на пароходе уплыть в город. Валька, со слов родственников утверждал, что на Большую Речку есть прямая дорога - зимник, или как ее называли деревенские - ледянка.
  Я эту "ледянку" запомнил на всю жизнь. В начале пути нас застала ночь. Перейдя, первый раз какую-то речку, впадающую в Большую еще по светлу, мы пошли тропой по правому берегу. В наступившей тьме ничего не было видно, и я, идя последним, слышал звон котелка в рюкзаке у Заступа. И все. Видеть я его почти не видел. Вместо приятелей впереди - нечто изредка мелькающее...
  Потом начались переходы безымянных речек, почти на каждом километре пути. Мы все промокли и, очень хотелось есть. Дорога, казалось, будет длиться бесконечно. Но нам надо было успеть к теплоходу, и потому, шли не останавливаясь...
   Наконец, к рассвету мы увидели поселковые крыши. Промокшие и замерзшие, сбившись в кучку, беспрестанно зевая, долго ждали теплоход, не решаясь развести костер. Да и не из чего было. Когда погрузились на теплоход, то в каютах все места были заняты, и мы сидели, скрючившись, на палубе, дрожали под резким утренним встречным ветром и коротко задрёмывали...
  Было мне тогда шестнадцать лет...
  ...Начался самый плохой участок дороги. "Газик" медленно полз по колее, то задирая нос, то заваливаясь вперед. Мотор нагрелся, запахло машинным маслом. Иногда лужи в колее были так глубоки, что Миша старался попасть одним колесом посредине двух ям, а другим - на обочину слева или справа. Иногда, утопая по оси, машина, трясясь как в лихорадке, ревя мотором, выцарапывалась из грязи...
  Вскоре, однако, лес по сторонам кончился, и перед нами открылась поляна, а, может быть, даже и бывшее поле. Сопки, высокие и крутые заросли смешанным лиственно-хвойным лесом и подступали к краю поля.
  - Ну, вот и кордон, - радостно проговорил Миша, когда выехали на поля, остановив машину и каким-то хитрым приспособлением, покрутив переднюю ось, отключил передний мост. Машина сразу побежала веселее, да и погода, как оказалось, была прекрасная: светило солнце, небо было голубым, и в открытые автомобильные окошки врывался теплый, пахучий ветер. Трава на обочине была коричнево-серой, деревья стояли без листьев, и я, вспомнив городскую зелень, фонтан, купающихся в нем детей, ярко-цветастые клумбы на центральной площади...
  Миша, который тут бывал часто, словно угадав мысли, подтердил: - Здесь, действительно, почти на месяц все отстает. Байкал рядом, - он махнул куда-то в сторону солнца, высоко стоявшего над таежным хребтом. - Байкал сейчас очень холодный, и, может быть, даже льдины плавают посередине.
  Подъехали к кордону - большой бревенчатой избе с хозяйственными постройками и огородом. Из дома вышел коренастый мужик в очках, потом второй.
  "Здорово, Михаил!" - уважительно произнес первый мужик, разглядывая нас с любопытством, и пожал Михаилу руку. Второй подскочил и тоже протянул руку. - Знакомьтесь, - произнес Миша и представил нас, - ребята с телевидения. Хотят поснимать здешние места, а потом уйти на Байкал и вернуться в город через Коты.
  Первый мужик с недоверием глянул на нас, потом, пожав мне руку, произнес: -Валерий Меньшин.
  Второй просто отрекомендовал ся6я: - Виталий.
  У Валеры была сильная, широкая ладонь, и рукопожатие было крепким. Виталий как-то мельком прикоснулся и тут же отошел.
  Не входя в дом, и не выгружая вещи из машины, постояли. Валера задумчиво глянул на хребет слева и проговорил: - Далековато будет, да и крутяки..."
  Я ответил: - А мы по долинке в вершину, а там свернем.
  - У вас, что, карта подробная есть? - спросил Валера, сомневаясь.
  - Да мы по солнцу, - невольно засмеялся я.
  - Если так, то значит, в лесу бывали, - заключил Валера и пригласил нас в дом. Я промолчал на замечание Валеры, и все, уступая, друг другу, вошли внутрь.
  Дом был разделен на две половины перегородкой. В правой, стояло несколько железных кроватей. В левой, была кухня с большой печкой посредине, деревянный, сколоченный из широких досок стол, табуретки. Стоял бак с водой, и в левом дальнем углу - умывальник.
  - Вещи свои занесите и поставьте сюда, - Валера показал на фанерный тамбур, сколоченный напротив дверей, в промежутке между кухней и перегородкой. Несмотря на хорошую погоду, в доме было полутемно, так как два нешироких окна выходили на северную сторону.
  Началась суета выгрузки, разборки груза. Костя Попов с важным видом извлек киноаппарат, треногу, большую и тяжелую, плоский, похожий на чемоданчик аккумулятор. Он повертел головой в поисках электророзетки, но Валера, перехватив взгляд, уточнил: - Электричества нет. Только движок, по вечерам.
  - А как же заряжать? - с испугом спросил Костя? -
  - Зарядим! - коротко ответил Валера, - вечером.
  Наскоро перекусив, мы с Костей, вышли на улицу и стали рассматривать окрестности. За домом, на цепях сидели две по-весеннему облезлые собаки. - Работают? - спросил я, и Валера, внимательно посмотрел на меня, ответил неопределенно: - Иногда...
  . Я принялся объяснять ему, что мы хотели бы поснимать изюбрей, и если можно, то хорошо бы из-под собак... - Попробовать можно - он помолчал, посмотрел на лес.
  - Но не обещаю...Если повезет...
  После ужина мы пытались снять интервью с Валерой и его напарниками: из лесу возвратился третий егерь. О нём мне рассказал Миша.
  - Говорят он, раньше был запойный алкаш. Вся Большая Речка знала его, как самого грязного и забулдыжного мужичонку. И вдруг он уверовал в бога и перестал пить, а потом устроился в лес на кордон, подальше от соблазнов. А здесь он в соседней пади построил зимовье и много времени живёт там один и слушает по транзистору передачи "Голоса Ватикана". Пить, он почти совсем перестал, но за всё время раза два срывался в запой и потом об этом очень жалел, просил у всех прощения, и долго жил один приходя сюда только на общие работы. И хотя жить в одиночку по инструкции не положено, но Валера смотрит на это сквозь пальцы... Ему самому, от пьющих много пришлось пережить. Слава богу, хоть одним пьяницей меньше стало.
  Когда Миша закончил рассказ, то я глядя на окружающую тайгу подумал: - Пути господни неисповедимы! Может быть в этой глуши, Василий обрёл благодать и поднялся из низин своего падения, поверил искренне и Господь помог ему одолеть порок...
  Василий оказался мужчиной средних лет, замкнутый, неулыбчивый, но с приятным лицом и внимательными глазами.
  Егеря планировали рубку молодого осинника изюбрям и зайцам на подкормку и он пришёл на кордон на несколько дней...
  Во время интервью мы сидели все вокруг стола и я спрашивал в основном Валеру Меньшина о работе, о жизни, о семье. Электродвижок тарахтел в сарае за домом, но свету в избе было всё-таки мало и Костя снимая нашу беседу, скептически качал головой и в перерывах повторял: - Ой, свету мало! Ой, мало! - но снимал...
  Чуть раньше, Миша ещё рассказал, что у Меньшина, в Большой Речке, в новом доме, срубленном Валерой прошлым летом, живёт жена и трое детей.
  - Валера бывает дома очень редко, потому что жена у него пьяница... Не повезло мужику - горько вздохнул Миша. - Когда Валера в посёлке, то она, бросив детей, загуливает и уходит из дома на несколько дней. Он, Валера уж и бил её и стыдил - ничего не помогает... Жалко! - подытожил Миша. - Мужик то он хороший.
  Я помня этот рассказ был осторожен о теперешней жизни не расспрашивал и потому Валера говорил о молодости, о геологических походах после службы в армии...
  - Я к лесу с детства пристрастился - рассказывал он. Когда мне было четырнадцать лет, я упросил отца купить мне одностволку. И после, мы неделями стали пропадать на охоте. С друзьями конечно. Из деревни уходили, пряча ружьё под куртку. Так же и приходили. Главное, чтобы старушки на скамейках не увидели. Иначе заложат участковому, и прощай ружьё. А какая охота без ружья? - напарники Валеры закивали головами.
  - И вот, как только весна приближается, мы готовимся, а потом уходим в дальние
  зимовья на несколько дней и там гужуемся, стреляем на манок рябчиков, тетеревей на току скрадываем. Тогда их сотенные стаи летали на тока. Это потом их всех химией на колхозных полях потравили. Я тогда, по несколько штук, находил в лесу мёртвых.
  Он помолчал...
   - А сегодня во всём браконьеров винят. По мне так государство - первый браконьер. Надо и не надо, льют отраву на поля, а ведь на полях и на закрайках, сколько живности кормиться - Валера безнадежно махнул рукой и вздохнул...
  - Или вот, вместо того чтобы мальчишек к охоте к рыбалке, к лесу приучать, везут в сельмаг водку прицепами... В этом месте Василий тяжело вздохнул и протянул: - Да - а - Валера выразительно глянул на него и продолжил. - А если у человека охотничья страсть ему не до водки. Он норовит каждый свободный день для леса сэкономить.
  Третий егерь с любопытством наблюдал за Костей, за работой киноаппарата. Тема охоты его не волновала.
  - Браконьеру ведь тоже никто зверя в огород не загоняет - продолжил Валера. - Для того чтобы добыть зверя, надо уметь это делать. Надо годы в лесу провести. И потом, дай ты возможность охотнику с ружья кормиться, так он тебе поможет на зиму веников для копытных нарезать, а для оленей и сена накосит. Если он, конечно, будет знать, что потом, здесь, сможет на зверя поохотится. Ведь семье настоящая охота, такое подспорье... Довели страну до ручки. В сельмаге только бычки в томате и килька пересоленная. Жрать нечего, а зверя "жалеют". Лучше бы людей пожалели! Я ведь егерь, но охотников тоже понимаю. Это ведь страсть!
  Валера замолчал, налил себе чаю, отхлебнул.
  - Ой, свету мало - причитал Костя, а я с раздражением подумал - Если ты профессионал, надо обо всем раньше думать. Не из ПТСа снимаешь.
  Валера продолжил. - Даже мы здесь сидим полуголодные. Правительство все запрещает. А ведь зверя кругом много, не убудет, только лучше станет... Он помолчал и отхлебнул чаю.
  - Как-то лет десять назад кабанов развелось видимо-невидимо!
  Напарники закивали, а Миша с любопытством глянул на камеру и когда Костя повернулся в его сторону, застыл лицом.
  - А потом то ли эпизоотия приключилась, то ли на полях чем отравились, только валялись мертвые по всем падям и распадкам. Мы тогда их на тракторе ездили собирать, и сжигали... После этого кабаны в здешних местах считай исчезли. Только сейчас одиночки заходят из соседнего района... А ведь могли бы охотой количество регулировать...
   Валера еще отхлебнул из кружки.
  - Или вот изюбри! Я прошлой осенью пошел на покосы, во время гона, рябины на ручки грабель нарубить. Только постучал несколько раз топориком, вдруг из-за черемухового куста бык вылетает. Я топором махнул, а он как рожищами боднет меня.
  Концом рога палец располосовал, от начала до ногтя. Такие они острые!
  Валера показал шрам. Всем, почему-то, стало неловко.
  - А ведь волки у нас появились. А для них зверь - первая пища. Я за зиму
  несколько задранных изюбрей нашел. Одного быка на льду реки заели. Рога здоровенные, аж с семью отростками.
   Он помолчал и потом строго спросил меня. - Так для кого мы зверя сохраняем? Для людей или для волков?
  Лучше бы эти московские чиновники на волков награду повысили. Там, где волки появляются, там, словно Мамай прошел - пусто. Ни кабанов, ни оленей, ни сохатых... Даже козы, которой раньше было очень много, нынче не часто встретишь.
  Он замолчал и тут не выдержал Василий. - Я в прошлом годе, как - то ходил на местные болота. Там одно место есть, зимой чистое как футбольное поле. Так вот там я видел семь волков. Не все скопом лезут, а попарно. Вначале одна пара, потом вторая, потом третья, и последняя волчица. И до чего гады осторожные! - Василий оглядел всех победоносно. Он оказался не таким замкнутым.
  - Через болото я перешел в пяту и нашел место, где они попутно козенку задрали,
  только клочки остались. Он вновь осмотрел всех. - Так эта "великолепная семерка" половину коз прибрала за зиму, и не только. Я как - то шел под Новый год мимо дальних покосов и вдруг слышу, сойки кричат, суетятся. Ну, думаю, там кто-то прячется. На обратном пути заглянул на тот край. И по следам определил, что волки здоровенную матку кабаниху с годовиком гоняли, видимо всю ночь мучили. Кабаненку видно сухожилия на задних ногах перекусили, он и бегать не мог.
  - А потом нашел место, где они с маткой, которая кабаненка защищала, боролись.
  Вокруг того места и кабанья и волчья шерсть рассыпана. А потом по косточкам нашел, где они проглоты, годовика съели... Матка потом долго одна ходила - большие следы были. А потом пропали, Толи волки все-таки одолели, толи угнали, в другое место...
  Василий замолчал, и снова посуровел.
  Тут вмешался в разговор Костя. - Все, мужики. Кина не будет! Большой аккумулятор сел.
  - Он к тому же и болтун - вдруг с неприязнью подумал я о нём. - Мог бы промолчать. Ведь его работа вовремя аккумуляторы заряжать.
  Я рассердился, но виду не подал. Ведь мне с ним еще на Байкал идти...
  После съемок поужинали, и долго сидели при керосиновой лампе, разговаривали. Валера рассказал о случае происшедшем с ним на Байкале, когда он работал геологом.
  - Мы устроились, как - то спать в зимовье, но мужики так натопили печь, что я не выдержал, взял спальник и ушел на улицу спать. Устроился я на тропинке подальше от избушки, на свежем воздухе. Среди ночи я проснулся оттого, что кто-то тащил меня, прямо в застегнутом спальнике по земле. Со сна я не испугался, рявкнул, выругавшись - думал мужики шутят. - Мешок, и я в внутри мешка, вдруг остановились. Я еще поворчал и заснул. Утром, стал спрашивать мужиков - никто не признается. Вот тогда-то я и испугался. Понял, что это медведишко надо мной пошутил.
  Рассказ подхватил Василий. - Медведи иногда ведут себя как люди.
  Он немного помолчал, вспоминая подробности. - Как-то весной мы с приятелем пошли на глухарей. Забрались куда-то в невообразимую глушь, и шли, пока темнеть не стало. Остановились, развели костер, но место было плохое, кустарник, чаща, дров мало. Мы сварили кашу, поели, и тут такая тьма настала, хоть глаз выколи, а костер едва тлеет. Приятель говорит, пойду, поищу дровишек, и ушел куда-то в ночь, а я пытаюсь чай кипятить. Вдруг слышу из темноты страшный крик. Вася!!! Медведь!!! Та-а-щит!!! Та - а - щит меня!!! Помоги-и -!!!
  У меня от страха волосы дыбом на голове встали. Но слышу, голос удаляется. А у нас, только одна мелкашка была на двоих. Я схватил ее и, не разбирая дороги, побежал на крик, а сам в воздух стреляю и тоже ору, матерюсь. Вдруг, споткнулся, упал, мелкашка куда-то в кусты отлетела. Темно, страшно, а винтовку не найду. Шарю руками в темноте по кустам, и ору что есть мочи. А приятель замолчал. Думаю, зверюга съел наверное... Вдруг слышу, он где-то рядом, шепотом говорит. - Да здесь я, здесь. Не ори...
   Я к нему на голос. Он живой, дрожит весь. Схватил меня за руку и не отпускает. Я глянул вокруг, вижу - в одном месте сквозь чащу, чуть проблеснуло - там костер. Мелкашку немного поискали, но бесполезно, и побрели к костру - завтра посветлу найдём...
  Потом всю ночь рубили кусты вокруг и жгли большей костер. А приятель рассказал мне, что его, здоровенный медведище схватил в охапку и потащил от костра на задних лапах, как мешок с овсом. Приятель был толсто одет: ватник и еще что-то, а на голове зимняя шапка. Весна все-таки, холодно. Это его и спасло. Медведь, наверное хотел его от костра подальше оттащить, а там прикончить, На ходу пытался его укусить за голову, но шапка толстая. А приятель говорит: - Я понял, что он меня кусает и голову, в шерсть на шее ему, вжал. Чтобы сверху не достал. А тут ты стал кричать... Медведь тащит меня а сам оглядывается на крик, и потом все-таки бросил и убежал...
  За окном было темно... Лампа чуть светила, и кто-то подкрутил фитиль. Все нервно засмеялись. А Валера подытожил. - В лесу иногда бывают совершенно непредсказуемые вещи, о которых в охотничьих книжках не пишут. Я пока не знал этого, ничего в лесу не боялся. А сейчас иду и ушки на макушке... Он посидел помолчал.
  - Вдвоем конечно сподручнее и безопаснее. Я сейчас понимаю, почему по инструкции одному работать в лесу не разрешают. Если случиться что, то напарник может выручить...
  - Вот два года назад, по весне, пошел я недалеко, в осинник, нарубить слеги для
  забора. Одну срубил, другую, а третья, что потолще сломалась и так неловко, что ударила меня комлем по затылку. Я, даже не видел, как это произошло...
  - Очнулся - голова болит и кружиться, а солнце уже высоко... Давай ползти к
  кордону, идти не могу... Кое-как дополз. Хорошо Василий был здесь. Уложил меня, голову вправил...
  Василий смущенно улыбнулся.
  - Меня бабка научила. Если голову сильно ударил, возьми шнурок, сделай узелок на нем, и померяй голову. Если сильное сотрясение, то мозги, внутри черепа на одну сторону свалились. Тогда надо тряхнуть голову умело, а то и несколько раз и снова померить..."
  Валера продолжил. - Я тогда отлежался, но после, у меня большие синяки на теле выступили. Но скоро прошло. А если бы один был, то, наверное, так бы и умер...
  Вскоре все засуетились, стали расходиться спать. Мы с Костей легли в своих спальниках, на пустых кроватях и утомленные длинным днем, уснули.
  Утром, открыв глаза, я увидел блики солнечного света, услышал, как ветер порывом прошумел над крышей. Я вылез тихонько из спальника, оделся и вышел во двор.
  Перед кордоном, до самого подножия высокой горы, напротив, лежало поле. Где-то там бежала, совсем еще маленькая и мелкая Большая речка. Прохладный ветер дул вдоль долины и в распадке справа каркали вороны. Я посидел на крыльце, послушал тишину, вглядываясь в безбрежный лес окружающий дом и поле...
  Вышел Валера, стуча сапогами. Проговорил: - Чай будем пить - и стал растапливать железную печку под навесом...
  Позавтракав и попив чайку, я решил взять собак и попробовать загнать или поставить изюбра на отстой. Валера не возражал, но и не рвался помогать. - Может быть, это у вас получиться, но сейчас это трудно. Весна. Зверь бегом спасается. Но собак возьмите, попробуйте.
  Костя тоже тоном старого таежника стал ворчать. - Нет. Мы зверя не снимем, только ноги набьем.
  Я удивился, но снова промолчал. "Он ведь должен снимать - не я. Это его работа". Но в слух произнес. - Ты Костя не расхолаживайся. В тайге все бывает. Но мы с тобой так далеко заехали не чай пить, а работать. Повезет - снимем. Не повезет, тут ничего не поделаешь. Но надо верить и тогда повезет.
  "Какой слабый мужик - думал я. - Я же его должен уговаривать, чтобы он свою работу делал".
  Только позже, вспоминая наш поход, я понял, что он с самого начала ничего не хотел делать. Ему казалось, что он это будет делать для меня. Я только потом понял, что на студии такая команда, в которой все друг другу завидуют и потому никто и пальцем не пошевелит, если это не для себя, а для фильма, для дела, а значит и для всех...
  Отпустили собак с цепи. Они были высокие на ногах, с черными пятнами на белом, с полустоячими ушами, какие-то невзрачные полукровки. Но я уже по своему опыту знал, что часто такие вот невидные собачки и есть самые работающие, самые азартные и умелые...
  Когда мы одев рюкзаки и взяв киноаппарат, вышли на проселочную дорогу в сторону вершины пади, Пестрый и Лапка, сделав круг на галопе подскочили к нам и обнюхав, деловитой рысью тронулись вправо от кордона, в сторону леса. - А не убегут? - спросил я и Валера серьезно ответил. - Тут некуда убегать.
  Дорога, дойдя до края поляны, свернула вправо, в мелкий осинник, а мы налево, в сторону крутого распадка, заросшего молодым сосняком и той же осиной. Пестрый несколько раз мелькнул впереди, то слева то справа. Костя шел лениво, нехотя и озирался. Позже, я понял, что он просто боялся, помня вчерашние разговоры.
  Поднимаясь в гору, мы разогрелись, задышали. Костя ворчал, что мы здесь ничего не снимем, что надо возвращаться пока Миша не уехал. - Поснимаем горы, воду, лес - вот и материал. Если пленка не бракованная, я проявлю и посмотрим, что можно склеить, - зудел он за спиной, а я в который уже раз думал о том, что если на студии нет строгого начальства, то все разленившись перестают делать свое дело и начинают сплетничать или ныть.
  Вот и Костя, Если бы его с самого начала научили по настоящему работать, он бы не думал о зарплате, о командировочных в первую голову, а о работе потом... А раз на студии все идет ни шатко ни валко, снимают халтуру не выходя из машины, тогда и результаты халтурные. Еще раньше я заметил, что на студии командуют водители и в командировках они диктуют: "Хочу, не хочу!"
  Операторы, вот как Костя, тоже начинают капризничать. Он тайги не знает, боится её, но ведь фильм то о тайге! Но больше снимать некому. И ведь он глухарей то снял хорошо. Я и не ожидал...
  Поднялись в вершину распадка, немного прошли по гребню. Подождали собак. Их не было. - Убежали наверное домой - заключил Костя. - И нам пора возвращаться.
  Мы спустились по этому же распадку на дорогу и вернулись на кордон. Костя заметно повеселел. - Может сегодня, и возвратимся в город, с Мишей? - спросил он.
  Я, сдерживаясь, стал объяснять, что это не дело, сходить с дистанции на половине, бросать работу, не завершив ее. Костя молчал. Но не возражал. Лицо его стало скучным...
  Когда подошли к кордону, то увидели, что собаки уже на цепи, и что Миша уехал. Ему одному по такой дороге возвращаться было тревожно, вот он пораньше и уехал. Костя разочарованно повздыхал и лег спать, а я стал готовить ужин на всех, на печке, во дворе.
  Ели рисовую кашу с тушенкой и за чаем, я стал расспрашивать о перевале на Байкал. Валера нарисовал мне схему и рассказал, что до Байкала по прямой километров десять- пятнадцать, но по долине и через перевал, будет двадцать - двадцать пять...
  Вечером Василий, попрощавшись, ушел к себе в зимовье, километрах в пяти от кордона, в сосновом распадке. Он сам его и срубил там, в прошлом году...
  Мы пораньше легли спать, но я долго не мог заснуть и все думал, что, судя по поведению Кости, другой раз лучше с ним в лес не ходить - характер не тот. "И вообще, хорошего фильма на этой студии мне снять не удастся, даже если будет золотой сценарий. С такой командой можно делать кино только о секретарях райкомов, живя в райкомовских гостиницах и ужиная в "греческом зале", где-нибудь на задах единственного в поселке ресторана. (Греческим залом называли в те времена, особый ресторан для высоких гостей, которым распоряжался первый секретарь райкома)".
  Утром, я разбудил ворчащего и зевающего Костю рано. Мы вскипятили чай, поели и стали собираться. В это время, недавно поднявшийся Валера, вышедший на улицу вдруг закричал нам в избу. "Ребята! Идите скорее! Изюбри сами пришли!"
  Я выскочил на улицу, но ничего не увидел. - Ты туда смотри! - проворчал лесник и показал мне направление рукой. Подошедший Костя вяло произнес. - Я их вижу. Это очень далеко...
   Тут и я увидел. По склону горы, что стояла напротив кордона, поднимались зигзагами, преодолевая крутизну, три изюбра. "Нет! Это далеко, - махнул рукой Костя.
  Я долго рассматривал в бинокль, как первый олень, самый крупный, мощно толкаясь задними ногами, быстро поднимался, почти скакал, преодолевая подъем. Два других следовали чуть позади. - "Эх! Жаль уходим. А то бы можно попробовать догнать с собаками" - думал я, разочарованно вздыхая. Вскоре олени исчезли в чаще леса на гребне...
  Вышли через полчаса, тяжело нагруженные. Попрощались с Валерой Меньшиным, с его незаметным напарником и, пошли по дороге через поле, через старые вырубки, вдоль ручья, текущего слева от нас по широкой долине.
  Дорога заросла, и было видно, что ездят по ней не часто.
  Костя шел позади меня и почему - то часто оглядывался. Оружия с нами не было, а места становились все глуше. Часа через два среднего хода, увидели впереди, вначале крышу, а потом и зимовье среди редкого кедрача. С облегчением сбросили рюкзаки, вскипятили чай на костре. Зимовье было срублено недавно, может быть год назад, и еще не просохло внутри, хотя, наверное, зимой, кто-то жил в нем несколько дней.
  Попили чаю, посидели, поговорили. Я объяснял Косте, что нам очень важно снять животных, а он повторял в ответ: - Трудно это. Мы наверняка не снимем их.
  Я убеждал его, говорил, что надо искать, смотреть, хотеть и надеяться. Но было видно, что он мне не верит.
  ... После отдыха идти стало легче, но начался подъем на перевал, дорога кончилась и пошла тропа, которая тоже пропала, и мы шли по солнцу - компаса у нас не было.
  На перевале остановились и поспорили куда идти. Костя почему-то сердился и показывал влево, под горку. Он говорил, что Байкал должен быть внизу, а я возражал, что Байкал сейчас справа от нас и надо идти ещё в гору, на солнце. Как мне казалось, мы не поднялись ещё на перевал, а вышли в долину, которая спускалась вниз от Байкальского гребня.
  Костя подчинился мне с большой неохотой и шел далеко позади. Он даже предложил мне идти каждому в свою сторону. Это было не просто глупо, но опасно Он не понимал, что так можно заблудиться, а он, как не таежный человек, может потеряться навсегда. Я ещё раз убедился, что Костя не знает леса и к тому же упрям, что ещё хуже.
  Вошли в молодой осинник, залитый полуденным солнцем, и когда вышли на его дальнюю границу увидели далеко внизу, серебристо-чешуйчатый, темно-синий Байкал. На той стороне громадной водной полосы, виднелись отроги Хамар-Дабана, на вершинах которого ещё лежал снег. Озеро было спокойно и мне даже показалось, что я заметил катер, идущий там, далеко внизу, по холодной, хрустально чистой воде
  Костя тоже взбодрился и теперь уже не сопротивлялся, когда я объяснял ему, как будем спускаться в тёмно-зелёную, узкую долину под нами. А это было далеко.
  Пока стояли, разглядывая Байкал и прибрежные склоны, вдруг налетел ветерок, и пахнуло отогревшейся землей и зеленой травкой, робко пробивающейся сквозь прошлогоднюю, серо-коричневую. А ведь в городе было уже лето!
  Спустившись по горному лугу, примыкающему к гребневым зарослям берёз и осин, метров на двести, вдруг заметили посреди склона блестящую струйку ключа, бьющего не в долинке, как обычно, а прямо из покатой луговины и потому ярко блестевшего под солнцем.
  Попили этой волшебно чистой, ледяной воды и словно сил прибавилось. Резво спустились, чуть наискосок к основанию крутого распадка, и среди редко стоящих горных сосен увидели розово-фиолетовые поля цветущего багульника. Эти цветочные поля укрывали склоны и гребни распадка легким туманом, издающим горьковато-жасминный тёплый аромат. Мы шли среди этого чуда, то, спускаясь в долинки, то, поднимаясь на противоположные склоны. Я несколько раз видел свежие следы оленей, а один раз мне показалось, что я слышу топот копыт, скрывшегося за бугром оленя.
  Спустившись, наконец, в широкую долину и вдруг увидели чёрные сожженные стены зимовья. Но мы торопились и потому, даже не подошли посмотреть.
  Турбаза Машзавода стояла, как нам говорили на берегу, а идти было ещё далеко, хотя солнце устав светить, быстро спускалось к воде...
  Вскоре солнце утонуло в озере и по потемневшей долине, от Байкала потянуло прохладной сыростью.
   Найдя тропу, мы быстро шагая, через час вышли в устье пади и увидели впереди, крыши домиков стоящих на берегу... Мы конечно очень устали...
  Вдоль Байкала дул сильный холодный ветер, и сухая трава волнами гнулась под его порывами. Шум прибоя, забивал все другие звуки и казалось, что мы вошли в гремящую тишину.
   Пройдя через калитку в огороженный двор, рубленного из бруса домика, мы стукнули несколько раз в двери и подождали...
  Открывший нам молодой паренёк был сильно удивлен, нашему присутствию здесь. Ведь до Малых Котов было около двадцати километров.
  Мы, посмеиваясь над его удивлением, представились. Костя показал внушительное удостоверение кинооператора теле - студии. Парень удивился ещё больше. Вскоре пришёл из соседнего домика второй молодой человек и даже обрадовался - очень редко здесь бывают посторонние люди.
  Посидели, поболтали. Мы рассказали, что пришли из долины Большой речки, чем совершенно изумили парней. Для них, это была несусветная даль.
  Позже, они объяснили нам , что сторожат турбазу и готовят её к заезду заводчан. Ребята не были охотниками, далеко в лес не выходили и время проводили здесь в домиках или на пляже, в хорошую погоду конечно.
  Чай вскипел, и мы с удовольствием поели за настоящим столом при свете электричества. Где-то во дворе тарахтел электрогенератор.
  Холодная ночь опустилась на песчаный берег, на склоны прибайкальского хребта, на шумящие воды озера. Мы, устроившись на кроватях, залезли в спальники, но было так холодно, что пришлось накрыться ещё и матрацами.
  Заснули быстро, потому что устали. А проснулся я на рассвете, от странного ноющего звука, повторяющегося с равными интервалами. - Уа - Уа - Уа - грустно глюкал этот звук. Я долго слушал, и наконец догадался, что это калитка, раскачиваемая ветром, скрипела металлической пружиной. Уа-Уа-Уа-Уа...
  "Боже мой!" - подумал я. "Какая тоска слышится в этих звуках. Какая тревога бессмысленного, автоматического движения".
  Чуть позже я снова заснул на какой-то момент, а когда проснулся окончательно и открыл глаза, ветер утих.
  - Уа-Уа, - уже не было больше слышно, а в окно врывался солнечный свет...
  Попив чайку, получив инструкции, как идти в Коты, и чего опасаться в пути, мы, загрузив рюкзаки на плечи, и попрощавшись с ребятами, медленно тронулись. Я сверху рюкзака, нёс ещё треногу от киноаппарата, давая возможность приунывшему Косте отдохнуть и смотреть по сторонам. Тренога была громоздкая и тяжелая.
  Солнце беззаботно светило с ярко-синего неба, на прохладно - изумрудную воду, на начинающие зеленеть луговины, на серые скалы, теснящиеся высоко на гребне хребта. Тропинка желтая от пыли, перерезая склон вдоль, шла метрах в ста от берега.
   Пройдя километров пять, мы преодолели опасный участок, в почти отвесном склоне большой скалы, в которой была прорублена полка шириной чуть больше метра. Идя почти по краю обрыва, я неосторожно задевал треногой стену полки. Внизу, метрах в пятидесяти плескался блестящей волной, Байкал.
  Иногда я просил Костю снять понравившийся мне вид или панораму, а он ворча что-то, нехотя снимал камеру и делал несколько кадров.
  К полудню мы устали, вспотели, перегрелись под режущим Байкальским солнцем. Щёки и лбы наши покраснели от загара.
   Подошли к скале стоящей прямо в воде и сбросив рюкзаки взобрались наверх. С высоты ста метров мы увидели перед собой всю силу и мощь Байкала, его волнующую первозданную красоту. Чудная панорама, Но и её Костя снимал с неохотой. Похоже, он решил саботировать все мои советы и указания. Казалось, что он вообще не привык нормально работать с кем - нибудь. Я про себя ворчал, но терпел...
  Под вечер вошли в Малые Коты (произносится с ударением на первом слоге). Название этого посёлка пошло от названия арестантской обуви, какую носили до революции каторжане. Видимо её здесь шили и переобували, меняя старые на новые. Перед последней войной здесь добывали золото, потом забросили, а посёлок остался. Позже тут была открыты база университетских биологов. Здесь жил летом Миша Карпов, которого знал Костя. У него мы решили переночевать.
   Во дворе дома было много ребят и девушек, которые, оказывается гостили у Миши. Он вскоре вышел сам, поздоровался с нами, пригласил в дом, и показал, где мы будем спать, в переполненном гостями доме, Миша занимался подводным плаванием и подводными съемками и когда узнал, что мы снимаем фильм, обрадовался и стал показывать интереснейшие подводные снимки. Он был, кроме всего ещё и главой областной федерации подводного плавания и потому, в доме было так много людей. Он, здесь на Байкале проводил сборы. "Счастливый человек - думал я, глядя на весёлую суету вокруг нас.
  Поужинав за общим столом, во дворе, мы рано легли спать, потому что очень устали за этот бесконечный, жаркий день...
  Поднявшись рано утром, мы простились с радушным хозяином, пошли на пристань и через некоторое время сели на теплоход, возвращавшийся из бухты Песчаной в город.
   Одев все тёплые вещи, я стоял на палубе и вдыхая прохладный воздух, вглядывался в линию берега, крутыми скатами спускающегося к воде. На горизонте, где тёмно-синяя гладь воды сходилась с светло-голубым шатром неба, ещё сохранилась полоска серой туманной дымки. Яркое солнце отражалось блестящими бликами от маслянисто тяжёлой воды за бортом.
  Вид был замечательный, однако настроение было грустное. Я за эти дни увидел много нового и интересного, но это останется внутри меня, и никто не сможет вместе со мной порадоваться красоте и животворящей силе природы. Я уже не верил, что Костя сможет помочь мне сделать такой фильм о весне на Байкале, который я задумал. Он почему-то, или не захотел, или не смог этого сделать...
  Через неделю, когда я был на студии по делам, я встретил Костю Попова в коридоре. Он торопясь поздоровался и уже уходя сообщил мне, что плёнка на которую он снимал наш поход оказалась с браком и он всё выбросил в мусорную корзину...
  ... Вскоре мои отношения со студий разладились окончательно. Я написал сценарий об оленях, и ещё один о медвежьей берлоге, которую нашёл осенью, во время моих скитаний по тайге и в которую собирался ложиться на зиму, медведь. Но на студии сценарии встретили равнодушно. Главный редактор была занята в это время съемками фильма о каком-то первом секретаре райкома партии, по собственному сценарию. У меня тоже начались проблемы в семье из-за постоянного безденежья и моих походов, в которых я деньги только тратил...
  Время прошло, мои сценарии как -то загадочно потерялись и я уехал на заработки. Надвигалось тревожное время, когда на смену привычным райкомам партии приходили рыночные отношения, и каждый норовил урвать себе "кусок" побольше, в том числе и "творческие работники"...
  Живя в Ленинграде, я увидел случайно телевизионный фильм об оленях. Фильм был плохой, состоял из общих мест, но тайга была красива и операторская работа неплохой...
  Автором и оператором фильма был Костя Попов...
  
   09 -14 2003 года. Лондон.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   В. К А Б А К О В
  
   "П О Х О Д Н А М У Ю"
  
  За зиму, я устал: от однообразия, от невозможности поменять хотя бы на время обстановку, от невозможности побыть, хотя бы несколько дней наедине с самим собой...
  А в природе происходили радикальные перемены...
  Солнце с каждым днём поднималось всё выше и выше над землёй. От яркого света, цветовые контрасты становились заметнее и ярче: синее - синее небо, тёмный почти чёрный лес вокруг, белый - белый снег, спрессованные кристаллы которого, играли всеми цветами радуги, всем спектром блеска драгоценных камней, под лучами солнца. Днём на солнцепёке появились проталины, промерзающие за ночь, и превращающиеся к утру следующего дня в хрустящий ледок.
  В душе воцарилась тишина и покой ожидания больших перемен. Но моему физическому телу, нестерпимо хотелось выйти, прекратить однообразие зимней жизни, начать путешествовать. С появлением явных признаков пробуждения природы от зимней летаргии, в теле пробуждались новые силы, и искали выхода. В голове затеснились планы будущих походов...
  Знакомый Толи Копейкина, моего напарника и сменщика по сейсмостанции Виктор, водитель геологического ГАЗ - 66, пообещал подвезти меня до района Белых Озёр, вниз по Муякану, километров сорок.
  План этого похода созревал давно. Я много слышал о Муе, в которую впадал Муякан, и наконец решил дойти туда пешком и увидеть "святые места".
  По карте я наметил приблизительный маршрут, набрал продуктов на дорогу и решил взять с собой собаку - Волчка, который совсем недавно "прибился", к нашему домику, да так и остался здесь жить...
  Все мои предыдущие собаки постепенно исчезли из моей жизни. Вначале Пестря, осенью, когда я летал в отпуск, ушёл меня искать вдоль трассы БАМа и не вернулся. Потом Лика убежала, увязавшись за кем - то в посёлок и её, кто - то из начинающих охотников забрал на промысел. Изредка на станции жил Каштан, собака моего приятеля Жоры с Тоннельного портала, но они с Волчком часто дрались, ревнуя друг друга к "хозяину", то есть ко мне и потому, Каштан часто убегал либо в посёлок, либо к Жоре...
  Один Волчок был предан мне по - прежнему. Это была собака, появившаяся на сейсмостанции уже во взрослом состоянии. Роста он был среднего, но серая, волчья шкура, тяжёлая голова и опущенный книзу хвост, делали его очень похожим на настоящего волка, а точнее, на уменьшенную копию. Думаю, что в его генах было действительно много волчьей крови...
  Наконец наступило долгожданное утро. Виктор подъехал к нашему домику, часов в восемь утра, когда солнце золотым пылающим шаром , поднялось над крутым склоном напротив, заставляя синеющую тень утренних сумерек прятаться под скалами и береговыми обрывами. Смёрзшийся снег искрился и хрустел под ногами, почти не оставляя следов на поверхности.
  Я забросил тяжёлый рюкзак в кузов, а сам, вместе с Волчком, забрался в тесную кабину. Волчок испуганно прижимал уши к голове, косился на Виктора и вздрогнул, когда мотор машины завёлся. Толя Копейкин вышел на крыльцо, протирая заспанные глаза, и помахав нам рукой, ушёл в дом, в тепло и уют человеческого жилья...
  Поднявшись по крутому, но короткому подъему, от домика на шоссе, мы объехали Тоннельный посёлок стороной и помчались на восток, навстречу солнцу, вниз по широкой, белой - снежной речной долине. Снег ещё лежал повсюду и было довольно холодно. Сквозь щели в дверце кабины, холодный воздух, попадая внутрь, смешивался с теплом, идущим от нагревшегося мотора, с запахами бензина и моторного масла.
  Виктор рассказывал мне о своих неладах с молодым начальником геологической партии, Потаповым; о том, что он здесь уже давно и ему надоела такая кочевая жизнь.
  Потом он отвлёкся, и криво улыбаясь, спросил, как я не боюсь один ходить по дремучей тайге. Я засмеялся: - А как же ещё ходить по тайге, если не в одиночку? А если ещё с тобой собака, то это вообще роскошь...
  Виктор недоверчиво покрутил головой, глядя на дорогу впереди машины. А я продолжил: - Когда я один - я свободен. Пусть бывает холодно и голодно, но зато, я могу делать то, что захочу - идти, если надо, а если захочу, то могу целый день спать у костра или в зимовье. А хорошая собака, послушна, как воспитанный ребёнок и потому не в тягость...
  Я хотел продолжить, но увидел, что Виктор удивлённо качает головой из стороны в сторону, и замолчал. То, что я говорил, трудно было понять человеку, который никогда не любил природы, и ничего не хотел о ней знать. Конечно, он многие годы работал в геологических экспедициях, но природу, дикую природу, воспринимал не как чудо, а как угрозу и помеху комфортной жизни. Таких людей в современном мире большинство и во многом, социальные конфликты возникают из непонимания этим большинством роли и значения природы в жизни современного человечества.
  Абсурдность и бессмыслица городской жизни во многом обусловлена отрывом городского человека от природных корней. Ведь человек был и остаётся частью многообразного мира природы. Обособление, выделение человечества из природной гармонии, несогласие с её законами, приводит к вырождению человека, к образованию социальных феноменов, угрожающих самому существованию человечества...
  Дорожная колея была на удивление ровной и накатанной и потому, мы мигом долетели до развилки, на Белые Озёра. "Запыхавшийся" ГАЗ - 66 остановился, я выпустил на волю Волчка, а потом выпрыгнул и сам. Довольная, обретённой свободой, собака сделала несколько радостных кругов, а потом остановилась над валуном на обочине, задрала заднюю ногу и сделала мочевую метку...
  Для Волчка поход начался...
  Я вынул рюкзак из кузова, пожал сидящему в кабине Виктору руку, захлопнул дверцу и машина, газанув, скрылась за поворотом...
  Для меня поход тоже начался...
  Пройдя вдоль пустынной дороги километра полтора, я свернул налево, по крепкому насту, искристому и белому, легко перешёл долину Муякана и через час - полтора, уже на левом берегу, вышел на берег широкой наледи...
  Неподалёку, на наледи, с торчащими изо льда ветками ивового куста, я заметил что - то чёрное и подойдя ближе, понял, что это наполовину съеденный лось, с большой вытянутой, чёрной головой и торчащими из наледи ногами, полузанесёнными снегом.
  "Волки поработали - вздохнув, подумал я. - Они сгоняют копытных на лёд, валят поскальзывающихся зверей и загрызают..."
   Мой Волчок, обнюхал мёрзлую тушу, повилял хвостом, но увидев, что я не проявляю интереса к мёртвому зверю, потоптался на месте и побежал вперёд...
  Наледь была шириной километра два и расстилалась впереди ровным, белым полем. Я шёл не торопясь, вглядываясь в ледовую поверхность...
  Где - то посередине этого пространства, подо льдом услышал журчание воды, но глубоких и широких трещин ещё не было и я, легко перешёл на другую сторону Амнунды - так называлась небольшая речка, текущая здесь летом. По тунгусски это название означает - Большая Наледь...
  Потом, чуть поднявшись в предгорья, я по пологому склону, пошёл кромкой леса вслед за солнцем, поднимающимся над горизонтом - Муякан тоже делал пологий поворот направо...
  Я решил избегать дорог и людей и потому держался левого берега - трасса здесь шла по правой стороне реки. Зимой, на этой стороне Муякана, кроме охотников никого не бывает.
  Остановившись ненадолго под уютной сосёнкой, я вскипятил чай и поел, запивая чаем бутерброды с полукопчёной колбасой. Костёр протаял в снежном насте лунку и погрузился в снег... "Надо будет на ночлег остановиться на проталине - подумал я - иначе к утру костёр углубится в снег на полметра и перестанет нормально греть мои бока..."
  Не встречая звериных следов, я заскучал и решил спуститься поближе к руслу реки.
  А время, между тем, неумолимо приближало вечер. Солнце, повисло над горной грядой, сделав за день большую дугу. Подул холодный ветер; пахнущий мороженным воздух, щипал за щёки и холодил руки. Я надел меховые рукавицы, застегнул ватник на все пуговицы. Волчёк набегавшись за день, рысил впереди, валкой, однообразной трусцой...
  Перед нами неожиданно открылась панорама - широкая речка, со снегом и ледяными проталинами поверх зимнего льда. Переходить реку мне показалось опасным. Потоптавшись, я вырубил себе посох и тыча его острием в ненадёжные места, медленно тронулся вперёд.
  На противоположном высоком берегу, я заметил в сосняке несколько проталин и глянув на заходящее солнце, решил здесь ночевать...
  Поднявшись от реки, я осмотрелся и выбрал место для ночлега.
  Сбросив рюкзак, собирая дрова для ночного костра, я вдруг услышал потрескивание льда под чьими - то лёгкими шагами.
  Поднял голову, увидел посередине покрытой льдом реки, самца косули, с аккуратными рожками на голове, осторожно переходящего на другую сторону, как раз там, где я сам переходил полчаса назад. Козёл, несмело ступая, продвинувшись несколько метров, останавливался, нюхал воздух и вновь медленно двигался к противоположному от нас берегу. Острые его копытца с хрустом пробивали ледовую корочку, и именно этот неожиданный звук привлёк моё внимание. Уставший Волчок, лежал под кустами, и высокий берег скрывал от него косулю - на странные звуки он не среагировал.
  Я поднял бинокль и разглядел маленького оленя в подробностях: поджарое туловище с рыже - коричневой, плотной шерстью, длинная шея и маленькая, словно резная головка с чёрной точкой носа. Двигался он на длинных, стройных ножках с чёрными же копытцами. Зверь был силён, упитан и быстр. Перейдя реку, он, в несколько высоких и длинных прыжков вскочил на берег, и исчез в тёмном сосняке...
  Я уже развёл костёр, когда холодное, но чистое солнце, зацепилось нижним краем за лесистый горизонт, прокатилось по его неровному краю и спряталось за горы.
  Вначале это был небольшой огонь, чтобы приготовить горячий ужин...
  Потом, когда я, не спеша поел и попил крепкого чаю, разглядывая детали темнеющей, широкой заснеженной панорамы, в наступающей ночи, разложил большой огонь, устроил лежанку головой навстречу ветру, дующему вдоль речного русла. Полулёжа, опершись на локоть, я сосредоточенно вглядывался в причудливые извивы оранжевого пламени и обдумывал, что и как делать завтра...
  Волчок, свернувшись клубком, спал неподалёку, за спиной и мне не было одиноко. "Живая душа рядом - думал я. Ничего не просит, живёт рядом, не надоедает, но если придётся, - то будет спасать меня, рискуя своей жизнью, вопреки инстинкту самосохранения..."
  Незаметно, в размышлениях о смысле жизни, в воспоминаниях прошёл вечер и наступила глубокая ночь. Я несколько раз задрёмывал, просыпаясь, поправлял костёр, не вставая с лежанки. Когда дрова, заложенные с вечера, прогорели, поднялся, поправил костёр. Постоял, вглядываясь в чёрное, звёздное небо. -Завтра будет погода хорошая - небо ясное и это хорошо - прошептал я...
  Заложив на угли несколько сухих сосновых стволиков, один на другой, поплотнее, дождался пока огонь вспыхнул ярким пламенем, лёг, укрывшись полиэтиленом, лицом к костру, и почти мгновенно заснул - сегодняшний день был необычайно длинным...
  Проснулся часа через полтора от сильного холода. Встал, пошатываясь и теряя равновесие в полусне, наложил дров, припасённых ещё с вечера и вновь заснул, ощущая сквозь дрёму, как морозный воздух пробираясь под одежду, холодит бока и низ спины...
  Когда костёр прогорел. Вновь встал пошатываясь, подложил дров и снова задремал...
  Так продолжалось всю длинную ночь...
  Часов в пять, когда стало невыносимо холодно и невозможно заснуть даже на полчаса, я окончательно проснулся, поставил на остатки костра кипятить воду для чая, и чтобы согреться, стал рубить новые дрова - заготовленные с вечера закончились...
  Вскоре на востоке проклюнулась заря, появилась на горизонте светлая полоска и незаметно расширяясь, превратилась в рассвет. Серо - белые, заснеженные пространства, промороженные ночными холодами, окружали нас со всех сторон, и не верилось, что днём выглянет солнце и вновь будет тепло и весело...
  Волчок тоже проснулся, зевнул, широко разевая пасть, потянулся всем телом, потом сел и стал слушать шумы и шорохи просыпающегося леса.
  Он не обратил внимания на громкий, резкий треск, подмерзающего на реке льда, но вглядывался и вслушивался в темнеющий на другом берегу сосняк.
  "Звери сейчас кормятся, и может быть, собака слышит их шаги по насту" - думал я, прихлёбывая обжигающе горячий чая...
  Уходить от тёплого костра не хотелось, но меня ждали впереди новые, интересные места и встречи. Вздохнув, я вскинул на плечи тяжёлый рюкзак, постоял ещё какое - то время, грея руки над умирающим костром, и наконец решившись, двинулся вперёд, навстречу светлеющему с каждой минутой, синему небу, в сторону встающего солнца.
  Передо мной, слева направо протянулась низкая, укрытая, девственно белым снегом, долина, ограниченная с обеих сторон горными отрогами. Дул свежий попутный ветер, казалось уносивший остатки ночи в прошлое. Волчок, убежал вперёд деловитой рысью, скрылся в сосняке, на ходу принюхиваясь и навострив уши. Вскоре собака появилась из леса уже подальше и впереди, пересекла поляну и вновь исчезла из виду...
  Я на ходу согрелся, сонливость прошла. С любопытством, вглядываясь в открывшиеся, незнакомые горизонты, решил перейти Муякан и преодолев невысокие холмы, разделяющие две реки, выйти на близкую уже Мую...
  Я видел перед собой, вдалеке, на северо-востоке, высокие отроги Муйского хребта. Взошедшее солнце, залило золотистым светом, необъятные, снежно - белые пространства, покрытые тёмной зеленью щетинящихся лесов. Воздух был холоден и чист. Дышалось легко...
  Чуть ноющие от вчерашней усталости мышцы ног и спины, разогрелись, размялись и я, широко и упруго шагая вперёд и вперёд, вглядывался в открывающиеся панорамы, старался запоминать путь, надеясь рано или поздно сюда вернуться.
  ... Неожиданно, вышел к широкой, недавно отсыпанной и утрамбованной трассе и решил какое -то время двигаться по ней, а потом уже свернуть направо.
  Вдруг, словно в фантастическом фильме, на пустынной дороге впереди появилась движущаяся точка, которая, приблизившись, превратилась в огромную, чёрную с серыми подпалинами, овчарку. Волчок, испугавшись, прижал уши и шёл рядом со мной, задевая по временам левую ногу. Овчарка же, чуть скользнув по нам взглядом, пробежала мимо и, удаляясь, исчезла.
  Я объяснил её появление здесь, тем, что она видимо, принадлежала одному из лесорубов живущих в здешних стоянках дорожников. И вот она решила сходить в гости на соседнюю стоянку, а может быть, потеряв хозяина, ищет его...
  Я вспомнил Уголька, собаку Толи Копейкина, который прошлой осенью прибежал на сейсмостанцию, проделав по тайге около двухсот километров. Уголёк принадлежал моему напарнику по сейсмостанции, который отдал его на время, в бригаду лесорубов, рубивших лес на трассе, далеко впереди основного массива строительства. Что - то или кто - то не понравился собаке, и она решила самостоятельно вернуться к хозяину. В тайге, даже собаки становятся самостоятельными и полудикими...
  Пройдя ещё с километр по шоссе, я свернул направо и пошёл вперёд, по старому следу вездехода, углубляясь в густой лес...
  Часа через два ходу, перейдя лесистую возвышенность, я спустился в долину, большого притока Муякана, вышел на реку и пошёл низ по течению. Кругом ещё лежал снег и на льду реки, были отчётливо видны все следы. Я заметил разлапистую дорожку, тянувшуюся вдоль берега и вглядевшись понял, что это крупная выдра переходила из одной полыньи в другую...
  Чуть дальше, я увидел замечательную картину: справа, из каменистого берега вырывался на поверхность подземный ручей, или даже небольшая речка. Бегучая вода, "стояла" чуть выше уровня берега, вспучиваясь, большим круглым пузырём, в несколько метров диаметром, выдавливаемым изнутри земли. Эта "речка", скатывалась в реку стремительным потоком, через который я не мог перепрыгнуть - поток был шириной метров десять...
  Идя вниз, вдоль этой незамерзающей промоины, я вдруг услышал, откуда-то сверху гортанный крик не-то птицы, не-то зверя. Я остановился, покрутил головой и неожиданно заметил пролетающего надо мной белого, одинокого лебедя.
  В речном ущелье, всё было покрыто снегом, на повороте, река подмывала почти отвесный, многометровой высоты склон, со скальными останцами на гребне...
  И на фоне этого масштабно - величественного пейзажа, сурового и холодного, долго летел и кричал одинокий лебедь, уже почувствовавший весну и прилетевший, откуда - то издалека, может быть из Западной Европы, а может быть с озёр северной оконечности Британских островов, откуда - нибудь из Шотландии или Уэльса.
  Кругом расстилался заснеженный заледенелый ландшафт, и вдруг, словно из сказки - появился этот лебедь, посланец или предвестник неизбежной весны и лета, следующего за ней...
  Мне вспомнились символические картины Рериха из Индийского цикла, и я подумал, что это хороший сюжет для подобной картины: снег, скалы, река подо льдом, узкая полоска открытой воды посередине и одинокая белая птица, летящая навстречу весне. Этот лебедь, как символ неизбежной весны осталась в моей памяти на всю жизнь...
  Вскоре, я поднялся с реки на невысокий берег и пошёл вперёд по заснеженной тропке. Уже собираясь останавливаться обедать, вдруг увидел впереди крышу охотничьего зимовья. Подойдя поближе, сбросил рюкзак, и осмотрелся... Следов человека вокруг не было, а значит, в зимовье уже давно никто не останавливался. Рядом с избушкой, на высоких, гладко ошкуренных столбах был срублен лабаз. Я понял, что там наверху, в деревянном срубе с крепкой крышкой, охотники прятали от хищников вещи и продукты.
  Осторожно открыв, припёртую снаружи колом дверь избушки, я вошёл внутрь. Деревянный пол из толстых плах, закопчённый потолок, маленькое оконце с видом на реку, печка, столик, нары. Всё сухо и чисто. Пахло прокопчённым деревом. На нарах лежал крапивный мешок, в каких обычно перевозят картофель или лук... Мешок был завязан...
  Я потрогал содержимое руками и испуганно отпрянул - в мешке, как я ощутил пальцами, были соболиные шкурки...
  "Как же так - недоумевал я, быстро выйдя из зимовья и оглядываясь. - Ведь в мешке несколько собольих шкурок, а это по нашим временам большие деньги...
  "И потом, почему охотник здесь их оставил ? - спрашивал я сам себя, озираясь. - Может быть что - нибудь случилось и охотник погиб, а может быть хуже того - убит!?"
  Я запаниковал, закинул рюкзак за спину, быстро начал уходить вниз по реке, и только пройдя по берегу несколько километров, немного успокоился.
  Я, вдруг вспомнил рассказ моего Бамовского приятеля...
  ... Недавно, арестовали тунгуса - охотника, который по пьянке, кого - то порезал в посёлке и сбежал в тайгу. Милиционеры организовали облаву, снарядили вездеход, вооружились автоматами и поехали к зимовью, где жил сбежавший преступник. Один из милиционеров, будучи в отпуске, ушёл на охоту, побывал в этих местах и узнал преступника. И у "беглого" тунгуса была собака, которая знала этого милиционера...
  Когда окружили зимовье, ночью, сержант, подойдя тихонько к зимовью отманил собаку и начал кормить её мясом...
  В это время оперативники ворвались в зимовье и застали там крепко спящего преступника...
  ... Я вспомнил эту историю и подумал, что может быть, случайно попал в одно из его зимовий, в котором, этот охотник оставил в своё время добытые собольи шкурки...
  А забеспокоился я не зря. В тайге очень трудно что - то скрыть и люди рано или поздно узнают, что я был в этом зимовье. Лучше сразу уйти, не давая повода подозревать меня в чём - то неблаговидном. Кроме того, я был с ружьём, а охота в это время уже запрещена и появление с ружьём и собакой в тайге, есть нарушение правил и законов. Конечно закон дурацкий, и может касаться только городских охотников, которые ходят по пригородным лесам, где кроме зайцев и лисиц, никаких опасных хищников больше нет.
  Но, к сожалению, этот закон распространяется и на глухие таёжные места в которых полно медведей, по весне встающих из берлоги злыми и голодными; а ещё кругом полно волков и рысей...
  В таких местах тебя могут съесть, напавшие медведь или волки, могут покалечить лоси и кабаны - секачи...
  К сожалению, охранители заявляют во всеуслышание: "В такие времена в лесу нечего делать!.."
  Но ведь весна - замечательное время для походов и для исследования незнакомых таёжек и глухих урочищ! А что в таком случае остаётся делать, таким любителям приключенческих походов, как я?
  Вообще, современный охотничий кодекс во многом исходит из признания любого человека в лесу - браконьером. Но очевидно, что это не так. И уж во всяком случае, надо исходить из презумпции невиновности.
  Кроме того - охота - это ведь образ жизни, а как можно лишать человека жизни на время, на отдельные части годового цикла?
  К сожалению, такую крепостническую точку зрения защищает и нынешний закон!
  Обо всё этом, я размышлял, пока обедал и пил чай, на берегу заснеженной реки...
  Во второй половине дня поднялся ветер, сосняк вокруг зашатался и зашумел. С потемневшего облачного неба посыпалась мелкая снежная крупа...
  К вечеру, я спустился к Муякану и заночевал вторую ночь, в сосновом бору, в ложбинке, около незамерзающего ручья.
  Сухих дров кругом было много, и я хорошо спал у большого костра, горящего ярким и тёплым пламенем. Волчок, где - то нашёл остатки зайца и ел его, с хрустом разгрызая кости.
  - Это ты хорошо придумал - похвалил я его. - У меня для тебя продуктов нет, а остатками моей каши ты очевидно не наедаешься...
  Волчок при этом глянул на меня, вильнул хвостом, и на всякий случай оттащил свою добычу подальше от костра...
  Утром вновь был ветер, но и солнце, проглядывающее сквозь белые пушистые облака, на синем небе. Зимой таких облаков не бывает...
  Потеплело...
  Когда я спустился в низину, на стрелке при слиянии Муякана и Муи, снегу стало поменьше и кое - где, из промёрзшей земли, торчала только серая, прошлогодняя трава...
  Тут, в широкой пойме, где солнце не имеет горных преград, была уже настоящая весна. Деревья стояли поодиночке или группами, а между ними, пространства, заросшие высокой, вытаявшей травой, прибитой к земле прошлыми зимними снегопадами и морозами. В низинах торчали куртины кустарников, таких густых, что их приходилось обходить вокруг...
  Я вышел на лесную дорогу, петляющей по широкой равнине, среди отдельно стоящих островков крупных сосен. Вдруг с одной из них снялся глухарь и, пролетев вдоль дороги сотню метров, снова сел в ветви, большой пушистой сосны. Волчок помчался следом, по зрячему, и какое - то время спустя, раздался его звонкий лай.
  Перезарядив ружьё мелкой картечью, я начал красться, аккуратно подходить к дереву, на котором сидела крупная птица. Ветер дул, откуда - то сбоку и шумел, качая ветки. Прячась за стволы, от дерева к дереву я шёл на лай и наконец увидел собаку, а потом вглядевшись, заметил чернеющего среди зелёной хвои глухаря.
  Он сидел на толстой ветке, близко от ствола, крутил головой и глядя вниз, скрипучим голосом, раздражённо хрюкал на собаку, ...
  ... Последние шаги я делал очень медленно. Убедившись, что расстояние между мной и глухарём не более пятидесяти метров, я поднял ружьё, затаив дыхание прицелился и нажал на спусковой крючок. Ветер слегка заглушил грохот выстрела, отдача чуть толкнула в плечо, и птица, всплеснув крыльями, упала с ветки к ногам Волчка.
  Я видел, как моя собака прыгнула на глухаря, схватила, несколько раз прикусила и бросила птицу...
  Глухарь лежал неподвижно, чёрный, с промельком белого в распустившихся крыльях, и алые брови на угловатой, клювастой голове, нависали, над закрытыми серой плёнкой, глазами.
  Когда я подошёл, Волчок повилял хвостом, "поулыбался" прижимая уши к голове и обнажая белые зубы, словно хотел сказать: "А что хозяин? Выстрел был неплохой..."
  Я воздержался от комментариев...
  Ведь в сидящую мишень и не охотник может попасть.
  Отрезав глухариные лапки, покрытые как у дракона, чёрной роговицей чешуек, я бросил их Волчку и тот, похрустывая, прожевал и проглотил их.
  Я, как обычно, быстро снял перья со шкурой, а она у глухаря толстая и достаточно прочная. Тушку завернул в полиэтилен и уложил в рюкзак. "Теперь у меня есть килограмм - полтора свежего мяса, и немного косточек для Волчка" - думал я, весело улыбаясь и бодро шагая дальше по дорожке...
  Вскоре, выйдя на открытое место, увидел впереди широкую спокойную реку - серо свинцовую, холодную гладь воды, с морщинками волн, закручиваемых течением. Пойма расстилалась на несколько километров в ширь, без деревьев, без кустарников, покрытая высокой, серой, прошлогодней травой. Вырвавшийся из леса ветер, с тихим шуршанием, медленными волнами, шевелил её густые заросли...
  По небу бежали тёмные тучи, и солнце исчезло, хотя в воздухе заметно потеплело. Внезапно, впереди, на берегу реки, завиднелись какие - то строения и я понял, что это лагерь одной из геологических экспедиций, которых на БАМе работало множество.
  Через некоторое время, я подошёл к деревянным домикам и палаткам, перед которыми стояли колёсный трактор Беларусь и ГАЗ - 66 с тентом. Меня заметили, и какой - то мужичок, в штормовке, пошёл мне навстречу.
   Издалека? - спросил он, поздоровавшись, и когда я сказал, что из посёлка, с сейсмостанции, он заулыбался и произнёс - А я вас помню...
   Мы недавно у вас ночевали. Мы ещё с вьюками на лошадях шли...
  Я кивнул. Действительно, недели три назад, в нашей избушке ночевали геологи, которые шли с лошадьми, на Мую...
  Мужичок пригласил меня в столовую - в фанерный вагончик, в котором были ещё люди. Я поздоровался и пожилая повариха, в ситцевом переднике, предложила мне поесть и я, не стал отказываться...
  Она наложила мне полную чашку гречневой каши с тушёнкой и налила кружку компоту. Скинув рюкзак у входа, я сел к столу и начал есть, а все рассматривали меня с удивлением, изредка задавая вопросы. Второй мужичок, в замасленной спецовке, видимо шофёр "Газика", спросил недоверчиво: - А где ты ночевал то? Тут до посёлка очень далеко!..
  Я прожевав ответил: - В лесу, у костра. Я привык ...
  Мужичок покачал головой. - Холодно ведь и потом звери - пояснил он.
   Ну, я с собакой. Она если что даст голос - ответил я, но про ружьё не сказал. Перед заходом в лагерь геологов, я спрятал его в рюкзак, разложив предварительно. От греха...
  Повариха сходила на кухню, вынесла полбуханки чёрствого хлеба и отворив дверь, бросила его Волчку, который спокойно лежал у большой квадратной палатки...
  Поев, я поднялся, поблагодарил хозяев и сказал, что мне надо идти.
   Куда ты? - всполошился первый мужичок, который бывал на сейсмостанции
   Оставайся ночевать. Место найдётся, ужином покормим...
  Я вежливо, но решительно отказался: - Я всего на пять дней свободен. Потом моя смена на сейсмостанции и поэтому мне надо быть в посёлке через два дня...
  Волчок, увидев, что я снова надел рюкзак, удивился и был явно разочарован - ему здесь нравилось.
  А мне не хотелось оставаться среди малознакомых людей, разговаривать о ненужных мелочах, зависеть от чужого распорядка и привычек...
  И потом, я уже привык к свободному одиночеству...
  Отойдя с полкилометра от стоянки геологов, я стал что - то весело насвистывать и собака посмотрела на меня с недоверием.
  А мне было хорошо. Я сэкономил на обеде почти час и впереди было ещё полдня светлого времени, за которые я мог попасть в интересные красивые места. Я радовался весне и свободе, своему здоровью и даже тому, с каким деловым видом трусил впереди Волчок...
  И вдруг замурлыкал песню: - А я простой, советский заключённый и мне товарищ серый, брянский волк... Закончив петь, я засмеялся вслух, а Волчок нервно оглянулся...
  Вскоре, снова начался лес, появился снег, лежащий местами в тени деревьев. Продравшись сквозь чащу ельника, растущего полосой по дну распадка, я вошёл в заросли ольхи, с редкими соснами и тут вспугнул двух сохатых, наверное поднял их из лёжки. Они мотая головами, стуча копытами по валежнику быстро скрылись в лесу и Волчок примчавшийся на звук, откуда -то справа, пустился догонять их. Через короткое время, я услышал снизу, из пади, лай и только решил посмотреть, чем это облаивание закончится, как появился он сам, на галопе, торопясь и часто дыша; но увидев меня собака перешла на рысь, и больше далеко от меня не убегала. Видимо лоси напугали его своими размерами и грозным видом.
  Пройдя ещё километров пять, я остановился ночевать в глухом сосняке с еловым подростом, в тени которого толстыми пластами лежал снег...
  Как обычно, я собрал изрядную кучу дров для ночного костра, потом развёл огонь, натопил воды из снега, и стал варить глухаря, нарезав мясо на куски, а кости бросил Волчку. Собака искренне этому обрадовалась и долго виляла пушистым хвостом, одобряя мои действия...
  Уже в темноте, я поел сварившейся глухарятины, чуть припахивающей хвоей и ягодами. Насытившись, привычно попил чаю, и устраиваясь на ночлег, снял сапоги, вынул сырые портянки и оставшись в шерстяных носках, вновь обулся. Потом, вырезал палочки из веток ольхи и повесил портянки сушиться над костром. Влажная ткань сразу заледенела, потому что температура воздуха была минусовая. Во время перехода по еловым чащам, перебираясь через глубокие снеговые поля, я несколько раз набрал в сапоги талого снега и поленился вовремя переобуться. Иногда, перед ночлегом, очень спешишь выбрать хорошее место для стоянки...
  ... Ночь была холодная и ветреная, я неважно спал, и под утро, когда ветер утих, наложив гору сухих дров на костёр, наклонил палочки с портянками поближе к костру, и заснул, в полудрёме видя эти "флаги" развевающиеся над огнём...
  Когда я проснулся, было уже серо, холодный рассвет привычно поднимался над землёй, и над кострищем торчали только голые палочки - портянки сгорели...
  Я чертыхнулся, поднялся, шмыгая, просторными без портянок, сапогами, сходил в кусты и вернувшись, стал кипятить чай...
  Вдруг, Волчок, лежавший метрах в десяти от костра, под ёлкой, вскочил и косясь в сторону еловой чащи, подошёл ко мне поближе, насторожённо вперил взгляд туда и обнажив белые зубы, утробно заворчал. Я на всякий случай, подтянул ружьё к себе и ждал в напряжении, гадая, что могло так напугать собаку...
   Волчок порычал ещё какое-то время, потом постепенно успокоился, лёг и снова задремал...
  "Интересно, кого это он там услышал - думал я, прихлёбывая терпкий от крепости чай? - Волки, должно быть, или медведь. Они уже поднялись из берлоги и сейчас бредут по тайге в места летнего обитания, голодные и злые - еды в эту пору в тайге для них нет. Иногда они нападают на лосей или оленей, подкрадываясь к ним по насту..."
  Я ещё какое - то время был настороже, но потом забылся, задремал, вспоминая, что нечто подобное, уже бывало в моих таёжных походах.
  Когда я охотился зимой на Белых Озёрах, однажды, в долине соседнего ручья, Лика, моя молодая собака, похожая на маленького львёнка из-за густой гривы и коренастого сложения, вдруг, выскочив из еловой чащи, намётом прибежала ко мне и развернувшись, поднявши шерсть на загривке дыбом, начала глухо лаять, оборотившись в сторону, откуда прискакала:- Бух, Бух, Бух...
  Я хотел погладить и успокоить её, но она вывернувшись из под моих рук, не отрывая взгляда от ельника, продолжала бухать - так собаки обычно лают на крупных хищников...
  Я заинтересовался, не поленился вернуться в чащу и увидел там, среди ёлок, следы двух волков, которые на махах, только что проскакали мимо и убежали за ручей. Я понял, что они выслеживали Лику, но она их учуяла и примчалась ко мне за подмогой...
  ...Когда проснулся, солнце уже поднялось над лесом, и я вскочил, дрожа от холода - костёр прогорел полностью.
  Даже не попив чаю на дорожку, я собрал рюкзак и быстро, пошёл в сторону сосновых лесов, темнеющих на склонах предгорий. На ходу разогрелся, но идти без портянок, в хлябающих сапогах, было очень неудобно. Сапоги вертелись на ногах в разные стороны и даже слетали, когда я переходил глубокие влажные полосы снега.
  Солнце поднялось над лесом, большое и чистое, повисло в тёмно - синем, глубоком весеннем небе и под его лучами снег начал таять.
  Вскоре, неожиданно вышел на разъезженную, грязную лесовозную дорогу и пройдя по ней километра два, увидел впереди, на большой поляне среди чистого сосняка, временный посёлок лесорубов. Навстречу мне выскочили две крупных собаки - лайки и Волчок, пошёл рядом со мной, опасаясь драки с превосходящими силами противника...
  Городок был безлюден и только в столовой суетился молодой азербайджанец в грязном белом переднике.
  Я вспомнил, что мой знакомый, Петя Лыков, работает в лесу, где - то в этих местах, и когда спросил о нём повара, тот сказал, что Петя здесь, но сейчас, как и все на лесосеке.
  Азербайджанец показал мне домик, где жил Петя и я войдя внутрь, скинул рюкзак, ватник и сапоги и взобравшись на нары, заснул чутким сном.
  Разбудил меня шум трактора за стеной, и только я успел одеться, как вошёл Петя, улыбающийся и довольный, пожал мне руку и пригласил на ужин, в столовую. За ужином, Петя познакомил меня с ребятами из бригады, и они удивились, что я "вышел из леса". Обычно, в это время в лес никто не заглядывает...
  Им тоже был непонятен мой восторг, перед наступающей весной и необъятными таёжными просторами, таящими столько тайн и чудес...
  После ужина все собрались в нашей избушке, и я рассказал о своём походе, умолчав, однако, о зимовейке и шкурках соболя в мешке.
  Стали вспоминать интересные и страшные лесные встречи. Петя был хорошим охотником, вырос в прибайкальской тайге, недалеко от нынешней большой стройки. Он и здесь, по первому снегу брал отпуск и уходил соболевать, но, не имея своего, законного охотничьего участка, делал это крадучись и осторожно. Найдя "ничьё" зимовье, он выставлял капканы, на чужом "путике" - охотничьей тропе в тайге, вдоль которой ставились ловушки, и каждый день ходил их проверять. Иногда соболюшка попадала в капкан, чаще нет, но несколько штук, молодой охотник за сезон ловил...
  Однажды, Петя, сбившись с пути, заночевал в тайге у костра, а утром, отойдя метров пятьдесят от ночёвки, увидел свежие медвежьи следы - хищник караулил человека всю ночь, но к костру выйти побоялся. Он истоптал весь снег, ходя ночью по кругу, пока охотник задрёмывал у большого костра...
  В другой раз Петя пошёл проверять дальние капканы, но назад, возвратился напрямую, срезав петлю на тропе.
  Следующим утром, он пошёл по вчерашним своим следам, и в сосновом перелеске, рядом со своими следами, нашёл медвежью лёжку. Снег под брюхом хищника протаял до земли - медведь долго лежал, головой по ходу следа, ожидая возвращения человека...
   - Он ждал меня, чтобы наброситься, задавить и съесть - с дрожью в голосе подытожил рассказ Петя. Все невесело засмеялись...
  В балке - так называют брусовые домики лесорубов - было жарко, потрескивая, топилась металлическая печка, и в углу, на верёвке, сушились портянки. Люди, разместившись на широких нарах, внимательно слушали рассказы и сопереживали рассказчику...
   Но самое страшное, мужики, - продолжил свои воспоминания Петя - было
  тогда, когда я неожиданно встретил в тайге хозяина участка, на котором я нелегально охотился, капканил...
   Я увлёкся установкой капкана , и вдруг подняв голову, заметил среди сосен,
  мелькнувшую фигуру человека. Я остолбенел, потом, на дрожащих ногах отошёл от капкана и спрятался за дерево. Мужик был с карабином, но без собаки и шёл по моим следам. Заметив меня, он снял карабин с плеча и ждал меня. Я постоял, постоял за деревом, а потом вышел на чистое место и пошёл мужику навстречу. Меня била дрожь, но я подошёл поближе и поздоровался. Потом объяснил, что выскочил из посёлка в лес на недельку, что было правдой...
  Мужик оказался спокойным человеком, поверил мне, а когда я продолжил, объясняя, что завтра выхожу в посёлок - даже улыбнулся и пригласил меня в гости, в базовое зимовье. Я конечно отказался...
   Я догадываюсь, в каком зимовье ты живёшь, - как бы, между прочим,
  проговорил он на прощанье и помахав рукой, ушёл своей дорогой...
  Петя, сделав паузу в рассказе, подбросил в печку дров и потом закончил.
   Я в тот же день собрал свои капканы, забрал спрятанные в зимовье шкурки и
  вечером же, стал выходить на трассу, ловить попутку до посёлка - зимовье стояло недалеко от дороги...
  Все молчали, представляя, как бы они сами себя повели на месте Пети...
  Печка трещала смолистыми дровами и гудела трубой, как паровоз. Ветер снаружи, плотной массой воздуха, порывами, ударял по двухскатной крыше домика, и бревенчатые стены в этот момент чуть вздрагивали ...
  Другой лесоруб - Виталий, тоже охотник, но местный, с Витима, вспомнил недавнюю историю загадочной смерти охотника - тунгуса из таёжной Витимской деревни - Алексея Соловьёва...Фамилия русская, но такие имена давали раньше тунгусам при крещении, русские священники...
   Тут история тёмная - начал Виталий. Этот Алексей был здоровый парень,
  хороший охотник и смелый человек. Был у него друг, тоже местный, русский, Пётр Акулин. Они иногда вместе охотились, и если надо, то медведя добывали сообща...
   Друзья друзьями, а как напьются, то начинают драться, да до крови. Чёрт
  знает почему. Может из соперничества, а может просто силы некуда девать...
   Но за Алексеем водился грешок. Ведь в тайге ничего не скроешь, это не в
  городе. Он парень был на ногу быстрый и собак имел хороших. И вот перед началом сезона, по самым лучшим участкам пробегал ходом, и как сливки снимал - добывал ранних соболей...
  Об этом многие догадывались, знали, но поймать его никто не поймал, да наверное и не хотел связываться - Алексея, многие побаивались...
   И вот как - то раз, года два назад, по весне, встретились друзья уже после
  охотничьего сезона, напились и как всегда подрались в конце и разошлись - их участки рядом были... Поутру, Пётр, пошёл к Алексею похмелиться и мириться и увидел, что сидит около зимовья собака и воет, а рядом лежит Алексей, уже мёртвый и неподалёку валяется его карабин...
   Пришлось Петру выходить в деревню, сообщать о смерти... Следователь, на
  вертолёте прилетел из района, допрашивал Петра, что да как...
   Пётр говорит: - Да не убивал я! Зачем мне? Мы же с ним друзья - приятели
  были...
   Так ничего следователь и не добился, улетел назад и тело Алексея забрал -
  говорит для экспертизы. А потом слух по деревне прошёл, что признали Алексея самоубийцей...
   Конечно, всякое может быть, но я в это не верю - закончил рассказ Виталий.
  Все надолго замолчали, а потом стали расходиться спать...
  - Завтра на работу - пояснил Петя, хотя назавтра была суббота. Лесорубы старались побольше денег заработать или дни к отпуску приплюсовать. Стройка торопилась на восток, а лесорубы готовили площадки для работ...
  Я долго не мог заснуть, и всё думал о судьбе этого Алексея...
  Мир тайги, за последние годы изменился, и изменились отношения людей в тайге. Раньше охотничий участок был семейной собственностью. Обезличить тайгу, не смогли самые тупые чиновники. Сейчас не то...
  ...Государство подмяло под себя личность гражданина страны, лишило инициативы, - обезличило его. Главные начальники леса сегодня сидят в Москве, но они просто чиновники. Они не знают леса и его законов, и не хотят знать. Они не охотники, не охотоведы и даже не лесоводы. И так везде. Во всех министерствах. Там где управляют специалисты, там дела идут неплохо. Но специалистов наверху всё меньше, а управленцев всё больше.
  Мне вспомнился афоризм Лао-Цзы: "Там, где появляются понятия справедливости и несправедливости - появляется зло..." Перефразируя можно сказать: "Там где появляются чистые управленцы, воцаряется номенклатурный беспорядок и некомпетентность". Благодаря управленцам, сидящим в министерстве, охота превратилась в дорогостоящий спорт, и количество охотников резко уменьшилось...
  Охота всегда была средством освоения, познания мира, его узнаванием и уроком жизни. А сейчас, множеством запретов, и потому, охотничество превратилось из трудного, но удовольствия, в казённую обязанность.
  Раньше в лесу жили по принципу: "Закон тайга - хозяин медведь" Ты боялся делать плохое, потому, что от опытного взгляда лесовика ничего нельзя скрыть, и никто не скроется... А сейчас?
  Я как - то встретил на своём участке охотника с собакой. Его собака нашла меня на склоне горы, а хозяин шёл низом распадка. Я увидел мужика и крикнул ему, а потом спустился вниз, и мы вскипятили чай, попили - поели, поговорили...
  На участке, я бывал редко и потому не рассердился, когда встретил тут постороннего. Но мужичок испугался и чувствовал себя виноватым...
  После этого, мужик никогда не появлялся больше в районе Белых озёр...
  Собака у него была замечательная. Крупная, почти как волк, чёрной с белыми пятнами масти, спокойная и умная. Звали её Бой. Этот Бой, на пару с другой крупной лайкой, местного лесничего - Грумом, сгоняли с гор крупного изюбря и останавливали на льду реки, вцепляясь с двух сторон в морду уставшего быка - рогача. Хозяину оставалось только подойти поближе и дострелить зверя....
  Я, думая обо всём этом, заснул очень поздно и когда проснулся, то солнце стояло высоко в ясном небе, и Пети в домике не было.
  Все уехали на работу.
  Я услышал за дверьми собачье рычание и вышел наружу. Солнечные лучи нагрели заснеженную землю, появились лужи - проталины и запахло отогревшейся сосновой смолой. Волчок, прижавшись к стене дома испуганно вздыбил шерсть, а рядом, наступая на него, стояла рыже - белая, крупная и сильная собака, скаля острые зубы и готовясь перейти от угроз к действиям. Я прикрикнул на шустрого незнакомца, и он отошел в сторону, кося на меня злым глазом. "Какой красавец - подумал я. Чей это интересно?"
  Зайдя в столовую, я попил чаю, поел и расспросил дежурного по лагерю об этой собаке.
   Это Вася - тракторист, купил щенка в питомнике восточносибирских лаек, в
  Улан - Удэ и привёз сюда - рассказывал дежурный, сидя напротив меня и попивая чай. - Красивый пёс, но бестолковый. Вася собирается его на унты пустить. Глуп, как пуп...
   И это не первый случай - продолжил он. - Я знаю многих охотников,
  которые растили щенков из питомника. Они вырастают красивые, как на картинке, но к охоте не приспособленные...
  - Вася, в начале зимы, случайно встретил медведя - шатуна. Так этот кобель так испугался, что умчался в лес, оставив Васю с медведем разбираться. Василий имел только дробь в стволах, поэтому стрелял в воздух и медведь ушёл...
   А могло быть и хуже...
  Дежурный вздохнул - Разве это собака, которая хозяина бросает?
  ... Доев завтрак, я попрощался с дежурным и сопровождаемый довольным Волчком, пошёл напрямик, через холмы, на трассу. Надо было возвращаться на базу. Отсюда ходу до сейсмостанции было часов восемь...
  
   20. 02. 2003 г. Лондон.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Самая лучшая ночь года!
  
  
  ... Свернули на загородное шоссе и помчались в сторону Тосно, разглядывая придорожные рощи и болотистые озеринки, залитые весенней водой. Настроение у Алексея, поднялось. Он любовался пролетающими за окном пейзажами, цокал языком, и повторял: - Ты посмотри Васильев, как рощи приготовились к весне. У сосен и елей цвет стал другой, чем зимой. Сосны тогда какие-то бесцветные, а сейчас посмотри, принарядились, зеленые стоят, одна к одной. Залюбуешься...
  Он хлопнул себя по колену. - И ели, тоже, зимой другие, почти черные, а сейчас темно-зеленые. Лапки подняли, отогреваются, - и сделав паузу, добавил: - лета ждут!
  Васильев, слушая болтовню Алексея, поддакивал, улыбался. Сам он не умел и не говорил красиво, но слушая Алексея поддавался напору оптимизма и начинал любить в природе, то что в обычное время было для него обыденностью, или привычкой. Раззадорившись, Юра иногда сам рассказывал о местах своих охот в родной деревне, под Калинином, и видя, что Алексею это по настоящему интересно, припоминал детали и подробности лосиных и кабаньих охот...
  Не доезжая Тосно, свернули направо, по виадуку переехали железную дорогу. Начались настоящие леса, и Алексей во все глаза вглядывался в сосняки, всматривался в просеки, и вырубки по сторонам от шоссе. Его тянуло в эти нехоженые места, и он начинал волноваться. - Вот мы, как-нибудь с тобой Юра, должны сюда, в эту сторону двинуть с ночевкой, а то и с двумя. Этот лес идет в сторону Тылового, а там прошлой осенью ребята рубили сруб для дачника, на краю поселка и к ним под вечер, еще по свету, медведь к огородам пришел. Они мне рассказывали, что хозяйская собачонка так испугалась, что заскочила в дом и под кровать залезла с визгом. А медведь в ельнике за огородом долго ходил и рычал недовольно. Так этот медведь, наверное, где-то там и лег, - Алексей махнул рукой в сторону густого сосняка - на зиму. - А сейчас уже встал и бродит, пропитание ищет. Вот бы нам его соследить.
  - Некогда сюда ходить - не согласился Васильев. - Тебе в этом клубе можно и отпроситься, а я кого вместо себя оставлю?" - вопрошал он, въезжая в деревню Угловая. Алексей уже рассматривал дворы и спрашивал: - Как ты думаешь, есть здесь у охотников хорошие собаки или нет?
  Васильев повернул налево, проехал мимо последних изб и прибавил газу. - Думаю, что здесь собак путевых нет, потому что и охотников тут немного. В основном, дачники, а они все больше на огородах копаются, или редко-редко по осени за грибами за околицу выйдут. Он, криво улыбнулся. - И там то блудят....
  - Эх, хороший домик - не дослушав, начинал восхищаться Алексей. - Тут можно незаметно с собачкой, задами в лес уходить, и зверя добытого, спокойно заносить в дом, чуть ли ни днем... Вот я помню, помогал егерю, моему приятелю, службу править. Отвяжем собак, через забор перелезем и уже в лесу, никто не видит, не любопытствует...
  - Вот так один раз осенью, в начале, рано утром вышли, решили на дальний солонец сходить. С нами были две собаки: его кобель Грей, и мой молодой и бестолковый еще Саян. Прошли метров сто, слышим, собаки кого-то рвут и тявкают, как на зверя. А туман был, как молоко. Прибежали мы, смотрим, а они лису поймали, и уже ей задние лапы перекусили: сидит, на передние опирается. А если собака подскочит поближе, то как она кинется, как клацнет зубами, ну что тебе волк. А ведь, небольшая, по сравнению с кобелями...
   Юра затормозил перед дачным городком и тихонько поехал по изрытой ямами колее, внимательно слушая рассказ приятеля. Алексей замолчал, вглядываясь в стеной подходивший к дороге, сосново-еловый лес. Он уже готов был бежать в чащу, так ему не терпелось.
  - Ну и что дальше то? - спросил Юра.
  - Мы собак натравили, и они ее задушили, все равно она уже не могла бегать - продолжил Алексей, - но она моего Саяна крепко цапнула, так что он аж завизжал от боли. Но с той поры, только лишь след свежий лисий учует, сразу галопом летит, поймать хочет.
  Алексей засмеялся. Машина остановилась. Алексей выскочил, открыл ворота и "Жигули" задним ходом въехали на участок.
  Юра Васильев очень любил такие рассказы Алексея и живо представлял себе тайгу, бескрайнюю, сибирскую, зимовье и солонцы, медвежьи берлоги и изюбриный рев. Алексей приехал в Ленинград лет восемь назад, а до этого жил около Байкала, и бродил по лесам с юношеских лет.
  Как обычно Васильев стал растапливать печку, а Алексей, взяв флягу поехал за водой на водокачку. Когда он вернулся, печка уже гудела и в крошечной избушке, воздух нагрелся. Поставили чай, Васильев нарезал холодной лосятины, луку, хлеба, достал припасенной заранее самогонки, разлил по пластиковым стаканчикам. Алексей сел за стол, и чокнувшись, они выпили, закусили, заедая крепкий первач, хрустящим луком и мясом. Через несколько минут глаза замаслились, потеплели, и Алексей размягчившись, завел свое обычное.
  - Эх, сейчас чайку с пряниками, и как в раю будем - сыты, довольны и нос в табаке. Васильев довольный, подкладывая ему мяса, налил еще, а свою отставил.
  - Ты что не будешь? - привычно спросил Алексей и, не ожидая ответа, опрокинул стаканчик в рот...
  Наевшись, убрали со стола и занялись делами. Юра начал неторопясь, разгружать прицеп, а Алексей взял колун, пошел за избушку, где стояли дровяные поленницы и горой лежали напиленные чурки. Сбросив куртку, он подступил к первой чурке. Поставив ее на крепкий березовый пень, рассмотрел трещины в древесине, и наметившись, ударил с аханьем, и большим замахом - чурка разломилась надвое. Разрубив обе половины пополам, он взял следующую. Так быстро, ловко и даже красиво, он одну за другой колол чурки, пока не образовалось приличная горка. Разогревшись, он снял свитер и остался в футболке, облегающей его высокую широкогрудую грудь и мускулистые плечи. Взяв острый топор, он играючи, начал рубить четвертинки чурок на поленья. Дерево словно невесомая материя летала под его руками. Тюк-тюк, тюк-тюк - мерные взмахи топора. Стук-стук-стук - падали поленья, одно на другое.
  Васильев, выйдя на минуту, залюбовался его работой. - Хватит, хватит - останавливал он Алексея. - Иначе на следующий раз ничего не останется.
  Алексей улыбнулся, положил топор, переносил нарубленные дрова в поленницу и с шумом и фырком, умылся под рукомойником...
  - Надо бы подремать немного? - спросил Юра, поглядывая на солнышко поднявшееся высоко. - Это можно - ответил Алексей. - Немного соснуть не мешает, потому что у костра здорово не разоспишься.
  Он вошел в теплую избушку, разобрал раскладушку и лег, укрывшись с головой бараньим полушубком, и почти сразу засопел - он плохо спал ночью. Васильев тихо убрал со стола и тоже лег на топчан у стены, вздыхая и кряхтя - у него болела спина после операции на позвоночнике.
  Засыпая, Юра думал: "Какой здоровый этот Алексей - медведь просто. А вот не везет мужику в жизни. От жены ушел, живет как бомж, в клубе. Хотя я видел его подружку. Молоденькая и красотка, хоть куда, а вот надо же влюбилась в мужика. Из-за нее он и ушел, наверное". Он вспомнил свою жену и дочь, поулыбался, поворочался и уснул чуть похрапывая.
  Было тихо и пунктиром, сквозь сон слышал Алексей приближающиеся и удаляющиеся по дороге голоса идущих с автобуса дачников, да изредка порыв ветра брякал чем-то металлическим на крыше.
  Окончательно проснувшись, он стал думать о работе, о Наталье, а потом о Юрином характере. Он знал, что многие простые люди представляют и говорят о жизни совсем не так, как об этом пишут в книгах и газетах. Они, эти люди, наученные горьким опытом, не верят мечтателям, поэтам и вообще пишущей и читающей братии. У них свои смыслы и свои принципы, часто жестокие и несправедливые, но как не странно, вполне отвечающие той правде жизни, о которой говорят на ТВ и на радио, и которую Алексей знал хорошо, работая с этими людьми на шарашках и халтурах. Он, Алексей, не всегда был согласен с их мнением, и потому иногда, слушая злые реплики Васильева, гадал : где и когда он стал таким циничным и недоверчивым.
  И вместе, он видел и знал, что Юра умеет ценить и любит красоту в природе...
  Они часто, без определенной цели ходили по лесам, ночевали у костров, и Васильев, пародируя Алексея, называл это - "соловья послушать". Выражение появилось в обиходе между ними, когда Алексей рассказал Юре, как он сходил с ума от восторга и любви, впервые услышав ночных соловьев, в деревне, под Смоленском.
  Алексею часто под беспричинно грубыми и даже циничными афоризмами Юры Васильева слышались простонародные истины о добре и зле, о счастье - несчастье. И пусть сам Алексей, не разделяя враждебного отношения Васильева к миру интеллигентных людей, во многом он не мог не согласиться с Васильевым, хотя бы потому, что все мы живем для народа, в котором родились, и в котором после смерти растворимся без остатка, со всеми нашими достоинствами и недостатками...
  Алексей поднялся, вышел, потягиваясь во двор, глянул на солнце, опускающееся к западу и заторопился. Он тщательно помыл лицо, руки ледяной водой из рукомойника. Вытерся, растирая кожу щек и под глазами докрасна. Войдя в избушку, дернул Юру за ногу и в ответ услышал: - Я уже не сплю.
  Собирались быстро и весело. Алексей рассказывал, как в Сибири, полдня и вечер добираясь до места, только-только заснув в душной зимовейке, приходилось вставать, жевать безвкусную корку хлеба, запивая сладким, крепким чаем и в кромешной, хрустально-холодной тишине ночи, идти, спотыкаясь в черной настороженной темноте на ток, не зная, поют ли петухи на этом месте, или их разогнала неделю назад, незадачливая компания молодых, городских охотников.
  Вышли около четырех часов дня. Шли неторопясь, смотрели следы под ногами на влажной тропе. После нескольких поворотов, свернули с тропы на визирку, потом на лесную дорогу, потом снова на визирку, перевалили незаметно водораздел, и уже по солнцу, и по течению ручья определили, что идут на запад.
  Бегущей воды становилось все больше. И, наконец, поперек их пути, блеща на солнце, пролег поток, виляющий течением по дну, плоской долины. На дне его была видна приглаженная, шевелящаяся трава прошлого года.
  Перепрыгивая самое глубокое место, Алексей набрал воды в правый сапог, но только смеялся, и повторял: - Здесь уже недалеко, и я тебя Васильев, приведу на классное место, на поляну, где тепло, даже ночью.
  Васильев хмыкал, смеялся в ответ, но хорошее настроение Алексея передалось и ему.
   Вскоре действительно вышли на большую, чистую поляну с пробивающейся кое-где зеленой травкой и под старой, мохнатой разлапистой елью, увидели большое кострище.
  - Я здесь недавно ночевал - коротко сказал Алексей, но Васильев развил тему.
  - Видел, видел, как тебя с руки кормила бутербродом, длинноногая брюнетка.
  Алексей улыбнулся, но промолчал. - Откуда он узнал? - мелькнул в голове вопрос. - Может быть, действительно видел, а может, кто из его знакомых видел, как мы с Натальей, прошлый раз в город ехали?
  Ему было все равно, знает или нет Васильев о Наталье, но на всякий случай он строгим голосом сказал: - Ты, Васильев, шутить- шути, но помалкивай. У меня и так неприятностей через край.
  Васильеву хотелось послушать Алексеев рассказ о молодой, красивой любовнице, но он вместе понимал, что если настаивать, то Алексей рассердится, а портить отношения с ним Васильеву не хотелось. - Хоть он для меня и не понятен, но мужик он неплохой, и охотник интересный, а главное есть кому рассказать о добычливых или неудачных охотах, о лесных переживаниях, Хоть он и интеллигент, но лес понимает, и слушать умеет.
  Думая об этом, Васильев собирал сухие дрова для костра, поправлял лежанку из еловых лап. Алексей развел костер, принес воды, поставил котелок на костер и потом поудобней устроившись на лежанке, задумчиво загляделся на солнечный закат.
  - А ведь пора на подслух - вдруг, словно очнувшись от дум, произнес Алексей, и Васильев в нетерпении произнес: - Давно пора.
  Наскоро попив чайку и закусив домашней Васильевской снедью, охотники, торопясь, но чутко прислушиваясь, пошли к току. По упавшему, полусгнившему бревну перешли очередной ручей, чуть поднялись молодым ельником в горочку, и выйдя на широкую просеку - дорогу, среди крупного сосняка, первый раз остановились послушать...
   Здесь, два года назад, ранней, жаркой весной, из кустов вылетел крупный угольно-блестящий глухарь. Алексей тогда вскинул ружье, проводил птицу стволом... и не стал стрелять. Он долго осматривал место, откуда слетел глухарь, ходил под соснами, глядя на землю и наконец, у крупной, с шапкой хвои на вершине сосны, увидел глухариные палочки помета, словно рассыпанные по мху и старой хвое. "Да, да - повторял он про себя, улыбаясь - здесь может быть ток".
  Много времени с той поры прошло... Вот и сейчас Алексей и Юра остановились на дороге, чуть отошли друг от друга и стали слушать...
  Солнце садилось за лесом, острыми золотыми лучами просвечивая сквозь стволы и ветки. Сумерки были далеко, но прохладные тени уже укрыли землю под ногами охотников и отчетливо стали слышны далекие и близкие звуки: шум внезапно налетевшего на сосны порыва ветра, гул машинного мотора с далекой трассу, чуть различимый лай собаки из деревни, стоящей на берегу реки, километрах в трех.
  Прошли немного вперед и по знаку Алексея сели далеко друг от друга, чтобы шевеление и дыхание не мешали слушать. Запахи влажной земли, прелого перегнившего листа, молодой травы и березовых почек, смешавшись, создали запаховый коктейль, так знакомый Алексею по прежним походам и охотам, весной.
  Большая таежная птица неслышно подлетев, с хлопаньем крыльев села где-то впереди, в глубине леса на дерево. Приятели переглянулись, жестами показывая направление посадки. Подождали еще...
  Алексей на какое-то время казалось задремал, отключился, ушел в воспоминания...
  ...Сюда, на ток, они собрались быстро. Наталья набрала продуктов, сложила все в красивый рюкзак, и только по строгому настоянию Алексея, сверху положила резиновые сапоги: в городе уже давно было сухо и даже пыльно. На Московском вокзале, несмотря на ранний час, народ стоял толпами, ожидая субботних электричек. Алексей, оставив Наташу возле рюкзаков, сходил в стационный буфет, купил бутылку вина, и пару горячих пирогов, у румяной толстой лотошницы. Съели пироги быстро, веселясь по молодому, проглатывая почти не жуя.
  В электричке, несмотря на обилие пассажиров на перроне, было просторно, и Наталья заняла место у окна. Сидя друг против друга, поговорили и редко выезжавшая из города, Наталья, засмотрелась в окно на проскакивающие мимо, под гулкий перестук колес, полустанки, а Алексей читал спортивную газету.
  В Тосно, пересели на автобус, и Наталья еще успела купить горячий хрустящий батон хлеба в киоске. Выехали за поселок, и увидели, что в лесу полным полно снега, и только на южных склонах пригорков и солнцепеках, из замороженной земли торчала прошлогодняя сухая, серая трава. Аелксей попросил водителя автобуса, остановиться напротив лесной дороги, выходящей к шоссе. Автобус в мгновение исчез за горкой, и Алексей с Натальей остались одни, окунувшись в тишину холодного ясного утра...
  ...Солнце скрылось за лесом. Похолодало. Васильев все чаще поглядывал в сторону сидящего Алексея, но тот молчал и не двигался. Ветер стих и прозрачная, хрупкая синеватая тишина обступила охотников.
   "Что он там заснул? - беспокоился Васильев, но терпел, понимал, что сегодня главный здесь Алексей. "Надо ждать, пока не позовет, а то подумает, что я нетерпелив... Скоро темно станет, а нам еще эти мокрые мостки надо переходить, по чаще. Еще воды наберешь в сапоги.
  Он в сотый раз оглядел темную стену леса, поерзал, чувствуя влагу под собой, и затих.
  А Алексей вспоминал...
  ... Хрустально-чистое солнце светило на подмерзшую за ночь землю, и было холодно так, что очень захотелось согреться, и они отойдя от трассы, сели под крупной сосной на оттаявший, без снега островок, и позавтракали. Наташа проворно, как опытная хозяйка, знающая где, что у нее лежит, достала буханку свежего хлеба, масло, колбасу, салат, сделала бутерброды, разлила горячий, парящий чай из термоса, в ярко-красные, пластмассовые кружки. Алексей сидел и радостно ждал. Он так привык все делать сам, для себя, что момент, когда его угощали казался ему праздником. И он боявшийся высоких слов и абстрактных понятий, вдруг ощутил себя счастливым, как бывают очень редко счастливы одинокие люди.
  Наташе это тоже нравилось: и молчаливое одобрение Алексея и ясное приветливое утро, а даже лес в тенистой полудреме, прислушивающийся, приглядывающийся к ним, как ей казалось.
  После завтрака, Наташа убрав свертки и сверточки с продуктами в рюкзак, достала сапоги, толстые шерстяные носки, обулась, поднявшись потопала ножками, примеряя к ходьбе. Потом, они, о чем то весело разговаривая пошли вперед по заснеженной петляющей в молодом осиннике дороге. Алексей шел первым, Наташа ступая в его глубокие следы, за ним...
  ...Алексей словно проснулся. Глубокие сумерки опустились на лес, сделав его неприветливым, почти враждебным. Васильев хрустя ветками, подошел и полушепотом, недовольно спросил. - Ну, что, пойдем?
   Алексей встал, поправил одежду, взял ружье, стоящее за деревом, и пошел медленно, запоздало ослушивая округу. Было тихо. Над просекой еще виден был кусочек потемневшего неба, и немного неловко заполняя возникшую паузу, он спросил: - Ну, что ты слышал? - Васильев недовольно помолчал. - Слышал, как глухарь иногда возился там, на сосне - он неопределенно махнул рукой назад. -А ты?
  - Я тоже - коротко ответил Алексей, и словно оправдываясь, начал болтать.
  - Эх! Сейчас придем на бивак, разведем большой костер, поставим чай, но в начале выпьем водочки, закусим" невольно сглотнул слюну, сделал паузу и продолжил.
  - А потом горячий чай, запах дыма, и звезды над поляной. Эх! - завершил он, и осторожно ступая перешел темный заросший ельником, ручей, журчащий где-то рядом, под зарослями кустов и подушкой мха.
  Пока шли - разогрелись. Лес уже не казался таким сумрачным и выйдя на поляну они увидели звезды, чуть проступившие на черно-синем небе. Одинокая ель, посередине, настороженно ожидала их прихода, охраняя покой леса.
  Развели большой костер. Взметнувшееся, высоко вверх, пламя отодвинуло настороженную тьму до границ поляны. Васильев покопавшись в своем рюкзаке, достал бутылку с самогоном, куски лосиного мяса, завернутого в промасленную бумагу, головку остро пахнущего лука, соль. Алексей, в это время, сходил с котелками к невидимому ручью, спрятавшемуся под черными тенями деревьев, принес воды и поставил кипятить для чая. Васильев по-хозяйски порезал хлеб, лук, мясо, сдувая со дна кружек не существовавшую пыль, поставил их на кусок полиэтилена, заменяющий скатерть и булькая, разлил из бутылки самогон. Алексей улыбаясь, поблескивая глазами отражающими пламя, устроился рядом, сел, поджав под себя ноги.
  - Сколько таких ночей - начал он мечтательно вглядываясь в стену деревьев, под черным провалом неба - я провел в лесах? Помолчал, взял кружку, затаив дыхание, отвернулся от дыма. Продышался... Посмотрел на серьезного Васильева. - Чаще один. Редко вот так вдвоем, втроем - он снова покрутил головой. - Ну, что Васильев, выпьем за удачу, и за эту лесную красоту, лучше которой нет ничего.
  Протянул кружку. Васильев, чуть улыбнувшись, поднес свою. Неслышно чокнулись, крякая выпили и стали торопясь закусывать. - Один раз я догонял своих братцев в лесу. Они за день до меня ушли в знакомое зимовье, по берегу далекой таежной речки. Идя туда, я на подходе случайно встретил старшего брата с его собакой. Постояли, поговорили, и от него так пахло перегаром, что я чуть не задохнулся. Я спросил, что они пили, а братец удивился и говорит, что ничего, только луку с вечера еще наелись... Алексей засмеялся, дожевывая кусочек луковицы, а Васильев подтвердил: - Это нормально.
  Алексей, уже сам разлил еще по одной и провозгласил: - За всех, кто вот так же по всей России сейчас сидят у весенних костров, в ожидании утра. Чтобы им было так же хорошо, как нам... И опрокинул одним махом, выпив содержимое. - Это так - согласился Васильев, и морщась выпил. Алексей рвал крепкими зубами вкусное мясо, чуть пахнущее чесноком, и предложил. - Ну расскажи, как ты этого лося добыл?
  Васильев, сдерживая удовольствие, разлил крепко заваренный горячий чай, делая паузу, подложил сушняка в костер, поудобней устроился на еловом лапнике, пахнущем чащей и охотой. Алексей ждал, громко прихлебывал обжигаясь, дожевывая мясо.
  - Ты помнишь, я в конце зимы ездил к матери в деревню, дрова готовить. Дров мы напили и накололи, и тогда я в предпоследний день все-таки выскочил в лесок с Волгой. Она засиделась на цепи, да и мне хотелось пробежаться, зверя посмотреть... Васильев пил чай не спеша, делая паузы в рассказе, заедал пряником.
  - Только кончились поля - ты помнишь, где мы дрова готовили с Колькой? Алексей кивнул припоминая заснеженный лиственный лес, молодой осинник в речной низкой пойме, поляны, чащи, болотистую дорогу, извилисто бегущую вдоль берега речки.
  - Только я вышел на полянку, смотрю, Волга моя что-то услышала и кинулась в осинник. Я тоже насторожился. Пошел потише. Только дорога завернула с поляны в лесок, слышу Волга где-то гамкнула. Я остановился.
  - Ну, ну - блестя глазами, торопил его продолжать Алексей.
  - Слышу, вдруг кто-то ломится в чаще от меня наискосок. Я побежал. Думаю перехвачу его, на дороге, чтобы лучше было стрелять. Только выскочил из-за угла, и вижу: он черный и большой уже почти в чаще, а за ним чуть сбоку Волга, старается, ко мне хочет заворотить. Я встал, ружье вскинул, приложился и бабахнул. А бык уже почти в чаще. Там метров сорок было между нами... Васильев снова сделал паузу, довольно улыбаясь, посмотрел на встревоженного Алексея.
  Ночь опустилась на лес. Костер потрескивал, отсветы пламени метались по поляне, то приближая границу тьмы, то отступая. Кормящийся лось, услышав треск, по чаще подошел к краю леса, увидел сквозь стволы алеющий костер, темные фигурки людей, втянул подвижными ноздрями запах дыма и рысью, задевая копытами валежник убежал в ельник.
   - Он, словно растворился, пропал, после выстрела - продолжил Васильев.- Я думал промазал - он счастливо вздохнул.- Пошел туда, и вдруг вижу из кочек хвост Волги машет. У меня сердце екнуло. Я побежал и вижу: Волга рвет черного быка за глотку, а тот лежит не шелохнется... Васильев, отвернув голову от дыма, прислушался, вглядываясь в неподвижный молчащий лес.
  - Я тогда к обеду управился, разделал бычка. Молодой был еще, года два-три. Потом я вернулся домой нашёл братца Колю и мы на его тракторе, вывезли мясо, без проблем.
  Он вздохнул, отхлебнул остывший чай. - Так тоже бывает. Только выйдешь, бац и готово... А бывает целый день гоняешь, и видишь несколько раз, но стрелять нельзя - далеко. И Волга устанет, к вечеру уже и бросит. А ты домой, усталый и злой, ни с чем... Васильев потер глаза. - Они ведь тоже в лесу-то не привязанные - заключил Юра, и вздохнул.
  Пока допивали чай, пока разговаривали, время подошло к полуночи. Звезды россыпью блестели на далеком небе, и казалось лес, задремал ненадолго. Васильев встал, отошел от костра в тень разлапистой ели, растущей на углу поляны, постоял, послушал вглядываясь в недвижимую тьму. Возвратясь к костру, позевал, сдвинул лапник поплотнее, лег на бок, укрылся суконной курткой с головой и почти тотчас же заснул.
  Алексей казалось тоже задремал, но какой-то посторонний звук отвлек его внимание, он посмотрел на спящего Юру, поднялся на ноги, отошел от костра, долго слушал, потом вернулся, поправил костер и стал вспоминать...
  ...Пришли на эту поляну к полудню. Солнце поднялось высоко, обогрело лес, размочило подмерзший за ночь снег на оттаявших прогалинах. Кое-где порхали белые и ярко красные бабочки, присаживаясь на сухие былинки, настороженно поводя бархатистыми крылышками. Красные были особенно красивы на белом...
  Середина поляны уже освободилась от снега, и под елью было относительно сухо, хотя земля повсюду была еще влажной и сквозь пожухлую прошлогоднюю траву, прибитую снегом и морозами к земле, сочилась влага. Разведя костер, Алексей стал готовить лежанку для ночевки под елью, а Наташа готовила обед. Алексей, острым охотничьим ножом, срезал толстые длинные ветки ели над костром и раскладывая тут же рядом со стволом. Наложив толстый слой, он стал резать молодые веточки с яркой, зеленой хвоей, складывая сверху.
  Наташа сварила суп с картошкой, луком и тушенкой, и к тому времени лежанка под деревом была почти готова: толстый слой хвоистых веток отделял сидящих и лежащих на подстилке от влажной, мерзлой еще земли. Попробовали есть у костра, но поднялся ветер и дым, мешал смотреть, есть, дышать. Перешли обедать почти на середину поляны, на обсохший бугорок. Расстелили большой кусок полиэтилена, подложили под себя куртки, разложили съестные припасы и сами прилегли. Наташа наделала бутербродов с сыром и варёными яйцами.
  Наконец все было готово. Алексей открыл бутылку вина, разлил по кружкам, и не смог удержаться, чтобы не сказать несколько слов.
  - Давай, выпьем за тебя Наташа!
  Она тотчас возразила. - За нас - на что он ответил. - Нет, нет! Вначале за тебя. Ты, для меня сегодня, как солнце! Она смущенно потупилась. А он, подыскивая слова, сделал паузу. - Ведь я уже начал думать, что я неудачник, никому не нужный человек. Но появилась ты, и я вдруг понял, что несмотря ни на что, я тоже могу быть счастлив. Глядя на тебя я спрашиваю, почему мне так повезло и не нахожу ответа. Однако я понимаю, что все-таки моя прежняя жизнь готовила меня к встрече с тобой. Хотя, встретив тебя, я конечно, никогда не мог даже подумать, что мы когда-нибудь будем близки. В этом для меня и есть главная тайна и очарование жизни. Ведь никто не знает когда и где мы встретим человека, который нас сделает счастливым - он помолчал и подумав, все-таки произнес - или несчастным.
  - Давай выпьем за эту тайну, благодаря которой ты появилась в моей жизни. За
  тебя! - завершил он, закругляя словесную импровизацию. Выпили и стали есть. Алексей хвалил суп, хвалил бутерброды, хвалил погоду. Солнце поднялось в зенит, воздух нагрелся, деревья, трава, земля немного оттаяли и на солнцепеке зажужжали мушки и мошки.
  Снег, увлажнившись, шуршал, слоями опадая и уплотняясь, пропитанный влагой. Зазвенели капельки, капли, вместе становящиеся ручейками. Ручейки стали сливаться в ручьи. Вода от растаявшего снега, неудержимо устремилась вниз по ложбинкам и долинкам к рекам, а те, в свою очередь, вспухая от избытка, ломали лед, выходили из берегов, заливая поймочки, поймы и приречные луга. Все сдвинулось, полилось, наполняясь и пополняясь. В этой круговерти, Алексей и Наташа оказались, словно на необитаемом острове...
  ... Алексей через время разлил вино еще раз. И Наташа коротко прорекла: - За нас! - порозовела от смущения и не глядя на него выпила... И Алексей повторил, как эхо непривычно короткое для него: - За нас!
  ...Васильев заворочался и Алексей, отвлекшись на время от воспоминаний, поправил костёр. Ночь незаметно подбиралась к рассвету. "Большая Медведица" вращаясь вокруг Полярной звезды, опрокинула ковш.
  "Часа два до рассвета осталось" - определил Алексей и стал подогревать чай.- "Завтра высплюсь" - думал он, прилаживая котелок с чаем, над огнем.
  - Уже встаем? - вдруг пробормотал Васильев, заворочавшись. - Спи еще, я разбужу, когда надо - ответил Алексей, и Васильев тут же заснул вновь.
  Кругом стеной стоял лес и небо над ним чуть посветлело - звезды стали менее яркими. Алексей сел, прислонившись к стволу спиной, и подумал: "Ведь всего три недели назад мы были с Наташей здесь вместе, и тогда я был по настоящему счастлив, как бываешь, счастлив в начале любви, еще не ведая будущих разочарований или сомнений"...
  ...Обедали долго. Наташа рассказывала о своих студенческих годах, о стройотряде, о своих поклонниках, о тех, кто ей нравился. Алексей слушал с интересом, допивая сладкий чай с ее домашним малиновым вареньем...
  Потом убрав остатки обеда в рюкзаки, легли рядом под слепящим полуденным солнцем, одни в округе, в лесу, во вселенной. Почти случайно, как во сне его рука легла ей на бедро, и она заметно вздрогнула. Рука медленно поднялась по бедру выше, и пальцы коснулись ее гладкой, прохладной кожи на девичьем втянутом животе. Алексей услышал стук своего сердца, заметил, как она часто задышала в ответ на его прикосновения...
  Поляна купалась в солнечных лучах. Осинки и березки, растущие на месте стоявшей когда-то посредине леса заимки, обогрелись, расправили веточки, с набухшими почками. Снизу из оврага явственно доносился шум бегущей воды. Тень от высокой сосны, подобно часовой стрелке, незаметно для глаз, повернула на северо-восток, и солнце стало опускаться к горизонту.
   Потом пили чай, и Наташа внимательно смотрела на Алексея, который допивал чай медленно, смотря рассеяно по сторонам, и думал о том, повезет им или нет в этот раз. Она переводила глаза с широкой выпуклой груди, на сильную мускулистую шею, на черные густые волосы, на прямой нос, серые глаза, прищуренные от солнца. Она старалась запомнить и этот день, и этот его отсутствующий взгляд, спокойное приятное лицо человека, прожившего уже много лет в этой дружелюбной сосредоточенности, иногда взрывающейся вспышками гнева и даже жестокости...
  "Как только я его увидела в первый раз, у меня сердце упало. Я тогда совсем девчонка была, но и тогда почувствовала: с таким, наверное, можно всю жизнь рядом быть, такой он сильный, спокойно решительный... А он тогда внимания на меня не обратил: поздоровался, улыбнулся дружелюбно и забыл... А когда я узнала, что он женат, то сильно огорчилась, но потом как-то все само собой получилось. Его полунасмешливость сменилась уважительным приятельством. Помню, как он мне мороженное принес в жаркий день, на спортивном празднике, на стадионе. И сделал это так легко и привычно, будто мы с ним уже очень близки. Меня это тогда просто сразило. Значит, он меня тоже отметил..."
  Вдруг через поляну, хлопая крыльями пролетели две черные с белым подхвостьем, птицы, и сели в кустах на фоне темно-зеленого сосняка. Алексей вздрогнул, сделал жест, приложив палец к губам: "Тише!" и бесшумно, потянулся к ружью, лежащему под рюкзаком. - Нет, нет, не надо! - вскрикнула Наташа и задержала руку Алексея. Он посмотрел на нее внимательно и сказал: - Хорошо, не буду. И потом со вздохом: - Но ведь они так удачно сидят... А потом объяснил: - Наверное, дым от костра заметили и прилетели посмотреть.
  И действительно: тетерева, увидев и услышав людей, насторожились, и вскоре взлетев, через секунду исчезли из виду, скрывшись в глубине леса.
  - Извини, но я не люблю, когда животных убивают - сказала она и погладила его руку. - Все нормально - улыбнувшись ответил он и поднявшись, подбросил дров в костер, поставил подогревать котелок с чаем. Потом, когда пили чай, Алексей стал объяснять Наташе суть и смысл охоты: - Человек рожден охотником и я думаю, что человек больше конечно травоядный хищник, поэтому есть мясо, как добавление к каше. Звучит немного нелепо, но ведь природа человека так противоречива...
  Алексей помолчал и продолжил: - А становясь охотником, всего лишь вспоминает свою древнюю страсть и занятие - охоту...
  Алексей сделал паузу, потер начинающую отрастать на щеках, жесткую щетину, зевнул. Наташа слушала его внимательно. - Ведь еще три-четыре тысячи лет назад древний человек был охотником и собирателем, если верить ученым, и не занимался земледелием. Как минимум 500 тысяч лет до нас, у него было уже копье с каменным острием, нож из камня, а потом и стрелы с каменными наконечниками. Был и есть такой камень - флинт. Он на сколе очень острый и очень крепкий, так что можно порезаться, как бритвой. Вот его-то древние охотники и использовали задолго до того, как появился металл...
  Алексей мечтательно вглядывался в дымку испарений, поднимавшихся от нагретой солнцем земли, словно силился увидеть там прошлое.
  - А последние три-четыре тысячи лет, он, человек, непрерывно воевал. - Алексей улыбнулся, - может потому воевал, что меньше стал охотиться. И вот я думаю, что нынешняя преступность, все эти страшные насилия, убийство и даже войны, происходят оттого, что в человеке сидит по-прежнему, этот охотник. Сейчас модно стало жалеть животных и презирать человека, и потому, этот "внутренний демон охоты", выскакивает иногда из человека, и насилие, и кровь по отношению человека к человеку - это проявления инстинкта и происходит именно поэтому...
  Алексей огляделся, и закончил. "Христианство понимало эту особенность человека и потому Иисус говорил: "Возлюби ближнего, как себя самого..." - А сейчас любят собак, кошек, хомяков, крыс, - но человека, который живет рядом, они эти любители животных часто презирают или даже ненавидят...
   Он помолчал... - Я думаю охота, это сейчас средство направить зло и насилие, сидящее в человеке, в приемлемое для общества русло. Человек переживает охотничью страсть как этап своего становления. И Торо, и Толстой, и Тургенев, и Фолкнер, и много, много других людей прожили эту страсть и стали вегетарианцами, и даже непротивленцами злу насилием, как Толстой...
  Алексей взял сухую веточку улыбнулся и сломал ее сильными пальцами. - А сейчас люди охотятся друг на друга и это отвратительно. Если бы они были людоедами, тогда я бы это понял - засмеялся он.
  Солнце чуть опустилось к горизонту и Алексей улыбаясь, погладил Наташу по согнутой спине. - А нам уже пора...
  ...Алексей проснулся внезапно, как и заснул. Было темно, костер прогорел и дым легкими струйками, растекался над землей. Налетевший порыв ветра зашуршал еловой хвоей и Алексей увидел вдруг границу леса и неба, на дальнем краю поляны. - Проспали! - вскинулся он и раздувая костер поставил котелок с вчерашними остатками чая. - Васильев - просыпайся - громко сказал он и дернул Юру за ногу.
  Васильев зевая поднялся, потер лицо, сходил за ель в темноту, потом возвратившись, позевывая, налил себе горького чаю, хлебнул несколько раз, и выплеснул. - Есть будешь? - спросил Алексей, но Юра покачал головой. - Потом, сейчас не хочется - Ну, тогда пошли...
  Алексей одел теплую куртку, вскинул ружье на плечо и пошел первым. Васильев следовал за ним и входя в лес, оглянулся: маленькое пламя, над маленьким костерком, светило им вслед, из серой тьмы...
  "Надо было залить" - сожалея подумал Васильев, и попав между кочками, на полсапога провалился в глубокую лужу. "Не дай бог наберу в сапог, потом все утро придется хлюпать" - ворчал он, поспевая за Алексеем, который шел быстро и уверенно. На перекрестке просек, остановились и недолго послушали, сдерживая разгоряченное дыхание. Сквозь шепот сосен под утренним ветерком, из чащи, тонко пропела первая птичка, а где-то далеко простучал дятел. - Опаздываем - недовольно прошептал Алексей, и они, уже не торопясь, оглядываясь и прислушиваясь, пошли вглубь темного леса, хлюпая сапогами в залитом водой мху. Алексей подумал - "Недаром глухарей в европейской части России называли мошниками. Тут, если глухой лес, то обязательно в низине, где сыро, мох".
  Пройдя шагов двести, остановились на закрайке большой лужи, блестевшей поверх мха. Стали слушать.
  Птицы то тут, то там пищали, свистели свои первые утренние песни. Сердито протрещал дрозд-рябинник, и ему издалека ответил другой. "Какой гам" - с досадой подумал Алексей, и вдруг, как это всегда бывает в этом набирающем силу утреннем шуме, услышал глухаря.
  - Тэ-ке, тэ-ке - донеслось из светлеющей тьмы, и вслед словно обвал тишины, а потом еще - тэ-е, тэ-ке, - и вновь пауза. Молча, Алексей показал рукой направление, и Васильев замотал головой утвердительно. Чуть погодя, на месте паузы, Алексей различил точение, и так четко и понятно было все это, что Алексей подумал: Как мы раньше не слышали? Глухарь был далеко, и Алексей не скрываясь, подошел к Васильеву, и вполголоса проговорил: - Поскакали! Он там - и указал направление. Васильев вновь покивал головой, поддакивая, но непонятно было, слышит он или нет.
  - Я первый - проговорил Алексей. - Два-три прыжка под песню, а потом слушай, и снова под песню два-три... И он решительно шагнул в лужу, делая первые большие шаги.
  Кровь заходила ходуном в теле, сердце застучало, и стало жарко. Алексей, почти не слышал скачущего позади Васильева. Он все внимание сосредоточил на глухариной песне. Услышав точение, он делал первый прыжок, сильно отталкиваясь, потом второй, и если успевал, то третий, и замирал, стоя на широко поставленных ногах и дослушивая окончание точения...
  Все ближе, все отчетливее песня. Вот еще два прыжка, еще, потом еще три. Васильев начал выдвигаться вправо, почти сравнявшись с Алексеем. Наконец остановились и остроглазый Васильев, прошептал: - Я его вижу. Вот там...
  Алексей тоже различил черную птицу на вершину стройной, высокой сосны. "Как он там сидит - удивился про себя Алексей, -ведь ветки-то на верху тонкие, а он ведь тяжелый".
   Под ногами было почти сухо - незаметно они прискакали на невысокий пригорок. Уже чуть рассвело, и вверху на фоне неба хорошо были видны остроконечные вершины сосен, и на одной из них отчетливо отличаясь чернотой, самозабвенно пел глухарь. Пахло прелой осиновой листвой и влажным мхом... То тут, то там темнели молодые ели, среди которых человеческие фигуры были почти не различимы. - Дай я, дай я! - раздался просительный шепот Васильева. - Под песню, под песню! - прошептал в ответ Алексей и разрешая, махнул рукой. Он знал, что Васильев хороший стрелок и не промажет. Васильев, приложил ружье к плечу, поводил стволами и не медля, под точение, выстрелил. Гул выстрела расходился кругами эха по окрестностям, а глухарь, падая по диагонали, пролетев мимо Алексея, упал на мягкий мох. В три прыжка Алексей настиг птицу, поднял ее за длинную шею. Глухарь, вращая черными бусинками глаз, под красными бровями, крякнул несколько раз сердито, ничего не понимая и умер... Подбежал Васильев, взял глухаря бережно, долго осматривал, поворачивая большую птицу во все стороны.
  - Хорошо - начало есть - почему-то сдавленным шепотом произнес Алексей, и отойдя на несколько шагов в сторону, стал слушать.
  После выстрела на несколько секунд в лесу наступила тишина, но чуть погодя, птичье пение возобновилось с удвоенной силой. Сквозь эту мешанину звуков, Алексей силился услышать глухаря и ему повезло. Чуть левее, в сосняке услышал уже не тэ - канье, а точение. Он радостно вздрогнул и повернув голову к Васильеву, зашептал: - Слышу! Слышу его!
  Васильев был опытным охотником и все понял.
  - Я здесь! А ты скачи - махнул он рукой, и Алексей поскакал. Было уже почти светло, там в вышине, но на земле, еще властвовали сумерки и трудно было увидеть человека, то замирающего, то скачущего в просветах кустов стволов и ветвей. Да глухарь и не смотрел вниз. Он песню за песней посылал, как непрекращающийся вызов всем соперникам в округе. Казалось, он призывал медлительное солнце поскорее взойти из-за горизонта и дать жизнь новому весеннему дню.
  Подскакав метров на тридцать, тяжело дыша, Алексей стал высматривать токующую птицу, и увидел ее на прямой высокой сосне, в переплетении веток и пятен хвои: в такт тэканью, черный силуэт дергался, выделяясь этим из неподвижного окружения. Алексей торопился: было светло, и глухарь мог окончить пение в любой момент.
  Наконец охотник прицелился, приложив ружье к стволу березы, за которым он прятался. Уже нажимая на курок Алексей знал, что промажет. Заряд дроби ударил прямо под глухарем, срубив одну ветку. Но выстрел был сделан под точение и потому ничего не разобрав, но перелетев на соседнюю группу сосен, глухарь затих, прислушиваясь и осматриваясь. Алексей затаился. Еще не все было потеряно. Птица молчала и изредка шуршала в гуще хвои. Осторожно, стараясь не шуметь, Алексей перезарядил одностволку, и достав бинокль из-под свитера, стал осматривать кроны сосен, где сидела птица. Было неловко стоять, неловко смотреть в бинокль, вытягивая шею и чуть наклонив голову, но вот, наконец, Алексей различил глухаря.
  Он спокойно питался, вытягивая длинную шею вверх и обрывая клювом молодую хвою на веточках. "Ах, злодей - тихонько посмеивался Алексей - жрет, словно ничего не произошло... А потом уже серьезно подумал: - Лишь бы Васильев не пошел сюда, не понимая, что происходит: ведь выстрел уже был. Зашумит Васильев и глухарь улетит. Тогда конец охоте..."
   Он быстро, но осторожно, не отрывая взгляда от глухаря, поднял ружье, прицелился и нажал на спуск.
  Бам-м-м - грянуло по лесу и глухарь, уже падая, раскрыл крылья, и по касательной "снизился", стукнув, о землю. Алексей, заметив место куда упала птица, быстро пошел туда. Подойдя, стал осматривать мох у коряги, вокруг, когда услышал голос Васильева. - Он здесь, я вижу его.
  Алексей облегченно вздохнул, пошел на голос. Васильев затрещал ветками, сдвинувшись с места, и когда Алексей приблизился, Васильев уже держал большую черную птицу с распущенными крыльями. Алексей улыбался, осматривая добычу: широкий, с белыми отметинами хвост, длинную шею с зеленовато-бронзовым отливом перьев, голову с бело-зеленоватым клювом и красными, словно вытканными, большими бровями, над прикрытыми черно-серой пленкой, глазами.
  - Ну, вот и с полем! - радуясь, поздравил Васильева Алексей. Лес вокруг гремел песнями и утренней суетой; вдруг, над соснами очень низко пролетели гуси, переговариваясь и выискивая лесное озеро, на котором можно было бы отдохнуть от длинного перелёта. Красноголовый дятел нервно стучал по высохшей вершине сосны и ему отзывались таким же стуком его сородичи...
  Не спеша, охотники вышли на просеку, которая еще час назад, в полутьме рассвета, была такой мрачной и таинственной, а сейчас показалось веселой и просторной, посреди сырого леса. Перейдя перекресток вспугнули из зарослей орешника лося, который стуча копытами и мелькая черно-серыми ногами, убежал вглубь леса.
  Вскоре первые лучи солнца пробились сквозь ветви и хвою заиграли золотыми пятнами и пятнышками на стволах берез и сосен, делая первые розоватыми, а вторые - коричнево-золотистыми.
  Добытых птиц несли аккуратно сложенными подмышкой, спрятав озябшие пальцы в карманах курток... Сойдя в болотисто-ручьевую низину, в небольшом озерке выпотрошили птиц, и помыли лицо и руки. Стало свежо и легко.
  Поляна с елью и потухшим костром, была уже освещена солнцем и снизу из еловых распадков неожиданно поднялся холодный ветер. Разожгли костер, разворошив серый пепел на углях, поставили кипятить чай, достали продукты из рюкзаков и поели без аппетита, позевывая и моргая сонными глазами. Васильев не дождавшись чая, незаметно уснул и Алексей прикрыл его сверху своей курткой. Он не спеша заварил кипяток индийским чаем, положил еще смородиновых веточек и несколько кустиков брусники. Потом сел поудобнее и прихлебывая из кружки ароматный напиток, задумался, проваливаясь в воспоминания, как в дремоту...
  Первый раз здесь он побывал два года назад. Тогда, оставив Васильева отдыхать у костра, километрах в трёх от этого места, Алексей, пройдя по сенокосным лугам с развалинами деревянных сенохранилищ, поросших бурьяном, увидел дорогу, ведущую в сосновый лес, сразу за полянами. Он долго шел по этой дороге, которая поднялась на холмы, и пошла верхом, прямиком на север.
  Солнце в полдень светило в затылок, впереди всё хорошо видно, и когда чуть слева и с земли взлетел крупный глухарь, отсвечивая черно-стальным блеском широких крыльев, Алексей даже вздрогнул. Он мгновенно вскинул ружье, но стрелять не стал, боясь промаха, и подумал: "А вдруг тут ток? Как бы не распугать!"
  После он долго кружил вокруг этого места, тщательно осматривая покрытую хвоей землю под соснами и наконец увидел палочки глухариного помета, под одним из них.
  - Тут может быть ток... Тут может быть ток - бормотал он вслух. Пройдя по дороге дальше, Алексей вышел на берег ручья, который шумел водопадом, в большой бетонной трубе, уложенной вдоль течения. Немного не доходя этого иеста, рядом с дорогой, нашел еще одну сосну с глухариным пометом, под ветками, внизу, на земле. - Так, так - говорил он сам с собой. - Тут можно и ночевать: вода, сухие сосны - все есть...
  Вернулся Алексей к Васильевскому костру часа через три, а тот уже собирался домой, на дачу. - Ну, что видел? - был обычный вопрос, и Алексей рассказал про происшедшее в дальних сосняках, а потом уговорил Васильева заночевать в лесу и утром проверить есть ли ток...
  Заночевали в одном из распадков на границе между полями и лесом. Места было неприглядное, осинник на склоне глинистого оврага и потому сырое и грязное. Но спускались сумерки, и выбора не было - места ведь были тогда мало знакомые.
  Посидели у костра, задремали под шум воды в нижнем ручье. - Это к перемене погоды, такая отличная слышимость - проворчал Алексей и как оказалось, был прав.
  В три часа ночи, только они взялись пить утренний чай перед походом, как застучали вокруг крупные капли дождя, и пришлось срочно все собирать в один узел, запихивать в рюкзак и отправляться.
  Но даже, когда охотники уже пришли к месту предполагаемого тока, проливной дождь не кончился. В лес соваться было бессмысленно... Постояли на перекрестке, послушали - ничего кроме шума дождя не слышно. Алексей, стал рассказывать какие яростные тока бывают в Сибири, во влажную туманную погоду, но это уже не вдохновляло, ибо был настоящий, обложной дождь.
  Посидели под одним куском брезента, дожидаясь настоящего света и пошли не солоно хлебавши к дачам...
  Тогда-то, проходя мимо, Алексей и присмотрел эту лесную поляну, оставшуюся на месте былого лесного кордона...
  Шли заросшими визирками часа три, промокли насквозь. Ватная телогрейка Алексея так набрала воды, что весила полпуда, а то и больше. Он надолго запомнил холод от влажной еще одежды, уже в городе, в метро, под сквозняком на эскалаторе.
  ... Ветер усилился, на голубом небе появились стада облаков, лес зашумел. Похолодало... Алексей очнулся от воспоминаний. Васильев спал, посапывая, костер почти потух, чай давно остыл и казался горько невкусным. Сходив за водой к ручью, Алексей развел в очередной раз огонь, поставил котелок и стал будить Васильева. - А ты чего, не спал? - спросил Васильев, одевая сверху, для тепла, брезентовую куртку. Алексей соврал: - Да, нет, подремал. Но время идет и надо возвращаться, вот я и подшурудил костер... Надо попить чайку, да возвращаться.
  Весной погода быстро меняется. Пока пили чай, пока Васильев оживленно-веселый и довольный, рассказывал, как в детстве они браконьерили, спрятав ружье в штанину под куртку, ходили с друзьями в лес на тетеревов, которых тогда были сотенные стаи, как варили добытых тетеревов, в общем котелке, и довольные и чумазые возвращались по домам, прошел час. Облака, словно растаяли на небе. Солнце во всей красе поднялось на ярко - картинном небе. То ли от крепкого чая, то ли от солнца, но настроение Алексея стало праздничным.
  "Ну, что я действительно - думал он, вполуха слушал Васильева. - Ночь была чудная, охота удачная. Впереди еще целый месяц весны, но главное, я уже прожил одну лучшую ночь в лесу и снова чувствую себя свободным, беззаботным, как тогда в Сибири, в двадцать два года. Тогда ведь тоже были какие-то проблемы, но главное, был праздник в душе: я молод, я здоров и силен, и все впереди... И тогда я не боялся одиночества, и искренне радовался лесу, солнцу, воде, воздуху...
  Васильев шел впереди по гребню водоосушительной канавы и что-то увлеченно рассказывал. Алексей изредка вставлял: - Да... да, - не вникая в смысл его рассказа.
  ... Приеду в Питер, и тут же позвоню Наталье... Скажу, что был сегодня на нашем току. Приглашу ее готовить глухаря. Она ведь чудесно готовит курицу...
  Он заулыбался, поправил лямки рюкзака и услышал конец Юриной фразы... - и вот я прикладываюсь, - бац, а он стоит, и только чуть качается из стороны в сторону. А я зарадовался, думаю, попал, хорошо попал!!!
  
  
  28 августа 2001 г. Лондон
  
  
  
  
  
  
  
  
  Поездка в Оку осенью...
  
  Собирались в эту поездку долго. То у Толи, моего брата, времени не было, то Олег Иванов, наш друг, живущий в посёлке Саяны, выезжал из Оки по делам, или в Иркутск, или в Улан - Уде.
  А осень "уходила" постепенно, но неуклонно.
  Проезжая, на автобусе, по плотине Иркутской ГЭС, я иногда видел синевато - белые, уже заснеженные хребты Хазар - Дабана, на противоположной стороне Байкала, километрах в ста пятидесяти от Иркутска. Чистота осеннего прохладного воздуха, красота открывающейся перед нами панорамы, вид водохранилища, просторов сине - зелёной, чистой воды в обрамлении золотых береговых березняков, восхищал меня и вместе порождал грустные размышления, о "уходящей натуре"
   ... И вот мы выезжаем, а на улице дождь и листья на берёзах во дворе уже облетели, и погода похоже испортилась надолго...
  Я, ожидая поездки в Саяны, уже побывал в пригородной, прибайкальской тайге, полюбовался увядающим золотом лесов, синевой холодных пространств ангарской воды, подышал хрустально - чистым, целебным, ароматным воздухом, пожил недельку в одиночестве, в зимовье, в вершине таёжной речки Илги...
  Но всё это были попутные, тренировочные походы, которые только готовили меня к главному, целевому, в Оку...
  Об этих походах, тоже замечательных по существу, я расскажу в другом месте, ну а пока...
  Из города выехали в четвёртом часу и набирая скорость устремились в сторону Байкала.
  За Шелехово, поднявшись на перевал, увидели снег, первый большой снег, который продолжал падать, на притихший, непривычно строгий, лес...
  Дорога мокрая, скользкая, даже опасная, белой заснеженной лентой с чёрными проталинами - колеями посередине, стелилась под колёса, поворачивая то влево, то вправо, выбирая среди леса самые пологие подъемы и спуски.
  -"Хорошо, что ещё встречных машин немного" - подумал я и поплотнее устроился на переднем сиденье...
  Перевалили через заснеженный, таёжный хребет, в сторону Байкала, но озера не увидели - всё заволокло тучами. Уже на крутом извилистом спуске к Култуку, посёлку в южной оконечности Байкала, подъехали к импровизированному рынку, на обочине, где продавали солёный, жаренный, копчёный омуль и остановившись, купили прямо из дымной коптильни, парочку ещё горячих рыбин, с одуряюще аппетитным, острым запахом копчёностей.
  Проехав Култук, остановились поужинать в придорожном кафе и съели по гуляшу, по тарелке щей и выпили по стакану чаю - дорога предстояла длинная - всего около шестисот километров, а от Култука километров четыреста пятьдесят...
  Медленно опускались сумерки, когда мы переехали лесистый низкий перевал, между долиной реки Иркут, впадающего в Ангару и собственно байкальской котловиной, оставшейся позади.
  Перевал настолько невысок, что можно пробив канал, направить реку Иркут в Байкал и тем постепенно поднять его уровень и уровень Ангары, из Байкала вытекающей.
  Наверное, некогда, так и было, но потом Иркут повернул в сторону и между Тункинской долиной и Байкалом, образовалась перемычка...
  Вскоре долина Тунки расширилась и справа возникла цепь вершин, сверкающих в вечерних сумерках серебристым, свежевыпавшим снегом. Тункинские гольцы, в свете умирающего дня виделись некими плохо различимыми массивными привидениями, на которых кое-где, казалось, ещё отражались лучи давно закатившегося за горизонт, солнца...
  Я смотрел в окошко на пробегающую мимо степь в обрамлении лесистых горных хребтов и думал, что Тунка, хорошее место для скотоводов и даже для земледельцев, которым занимались здесь издавна, но жить здесь постоянно, наверное, скучно...
  В селе Тибельти, рядом с дорогой, высится холм, по преданию, насыпанный завоевателями - монголами, в один из своих походов на Запад. Курган стал могилой для павших воинов, и по преемственности, сегодня, на его невысоких склонах расположилось местное бурятское кладбище. Люди, придерживаясь традиций, подхоранивают своих умерших рядом с могилами далёких предков...
  ... Пейзаж в сумерках, был однообразен и уныл. Слева, полого подползали к долине лесистые склоны холмов; справа, равнинную степь, там за рекой, ограничивали высокие гольцы, зубчатой чередой вершин; впереди, вдоль русла речек, впадающих в Иркут, то тут то там, виднелись редкие огоньки бурятских сёл и заимок, состоящих из бревенчатых одноэтажных домов с пустыми, часто неогороженными пространствами между ними...
  Непонятно было, чем живут и где работают люди, населяющие эти убогие жилища...
  В темноте, в свете фар, иногда, появлялись фигурки "гуляющих" по обочине дороги людей, а то и припозднившихся коровёнок, бредущих в сторону "дома"
  Жизнь здесь шла своим осенним, скучным чередом и наверное особенно была невыносима для молодых, которые жаждали весёлого общения, а вместо, от скуки и безысходности впадали в тоску, порождающую бытовое пьянство. Невольно вспоминались Блоковские строки: "Ночь, улица, фонарь, аптека..."
  Большинство же людей, как обычно в осенние тёмные вечера, сидели у телевизоров и после просмотра западных и отечественных боевиков с участием бандитов и ментов, мечтали о светлой радостной жизни, о любви, дружбе, о незнакомых странах...
  В Кырене, центре Тункинского района, снега не было, улицы плохо освещены и мертвенно пустынны, и мы проехали, сквозь посёлок, в молчании...
  Ощущение было, словно мы попали в прифронтовую полосу и жители боялись включать свет на улицах, чтобы не привлечь внимания "вражеских бомбардировщиков".
  Быт этих деревень и посёлков, вызывал у меня грусть и горечь разочарования...
  В Мондах, крайнем, к горам посёлке, было темно, холодно, и снег хрустел под ногами подмороженной корочкой. Было уже десять часов, и на чёрном небе появились яркие гвоздики звёздочек.
  Я, стараясь перебороть в себе мрачное настроение, вызванное местным, "социальным" ландшафтом, вспомнил, что неподалёку от этого места, в тайге, на границе с Монголией, стояла астрономическая обсерватория, с мощным оптическим телескопом. "Вот бы глянуть на эти звёзды в "трубу", - подумал я и невольно поёжился. Казалось, что за околицей Монд, заканчивалась не только обжитая человеком земля, но и жизнь вообще, так неуютно и одиноко смотрелось всё вокруг.
  От приподнятого настроения начала выезда на природу, не осталось и следа...
  Перед подъемом на перевал, отделяющий Иркут от Оки, остановились и вышли из машины. Дул холодный, резкий ветер, и перед нами в свете неполной луны, появившейся над горными вершинами слева, справа высокой и мощной стеной стояли горы, покрытые чёрным, на фоне снежных вершин, лесом. Суровость долгой сибирской зимы, представилась вполне страшно и наглядно...
  Усевшись в тёплой машине, я подумал о Лондоне, о не потерявших ещё листву, громадных лондонских платанах в парках, зелёном стриженом газоне, о лебедях, гусях и утках, стаями резвящихся в просторных прудах, среди этого тёплого великолепия...
  Через минуту, мы поехали дальше и справа в долине за Иркутом, замелькали электрические огоньки заимок. "Как они здесь живут? - вновь подумал я всматриваясь в холодную тьму ночи...
  Чем выше к перевалу мы поднимались, тем больше на дороге, под колёсами и вокруг наметало снега, тем холоднее и опаснее становился путь.
  В одном месте, в свете фар, убегая по горному откосу, мелькнула на мгновение серо-рыжая тень, не то косули, не то рыси - места начались глухие и малопосещаемые.
  Скальные склоны, тёмными ущельями громоздились по сторонам и только впереди, освещённая фарами, вилась заснеженная дорога, с узкой одиночной колеёй - незадолго перед нами, здесь, кто-то проехал...
  Остановились на краю, круто уходящей вниз, пропасти.
  Далеко под нами, шумел, прыгая по камням полузамёрзшей водой, стремительный Иркут, а позади, в глубоком ущелье и над нами свистел и выл ветер, грозясь столкнуть нас в пропасть. Дорога, здесь шла, по вырубленной в скале полке, и мы держались подальше от обрыва, прижимаясь, почти вплотную к скалам...
  Было уже около двенадцати часов ночи, когда наша усталая "Нива", поднялась на переметённый снежными заносами перевал, и Иркут отвернул, куда то вправо, во тьму ночи, в направлении озера Ильчир, из которого и брал начало.
  А мы покатились по пологой равнине вниз, по правому берегу реки Оки, начинающейся где - то здесь, совсем маленьким источником, скрытым в высоких моховых кочках...
  У Бурхана - ообо, молельного места бурят - хондогоров, населяющих долину Оки, встретили остановившийся японский грузовичок, с японской же легковушкой, притороченной в кузове.
  Буряты, ехавшие в Орлик, как и мы, поприветствовали нас, пожали руки и представились. Шофёр Самбул, и его попутчик Доржи, поздоровавшись, отсыпали нам горсть крупы, для "жертвы" Бурхану, местному главе духов и покровителю путешественников и охотников.
  Потом постояли поговорили и узнав, что мы собирались, несмотря на непрекращающийся снегопад и мороз, ночевать в придорожном, разворошенном зимовье, предложили ехать вместе с ними в Орлик и Самбул пообещал устроить нас у своего родственника, жившего бобылём в недавно отстроенном доме...
  Мы с благодарностью согласились, потому что ночевать в промороженном домике с выбитыми окнами, совсем не представлялось приятным занятием. Хотя для таких поездок, это обычное дело...
  Мы поехали вперёд и на следующем Ообо, остановились и съели копчёную рыбу, купленную на берегу Байкала. Она остыла, конечно, но мясо было нежным и вкусным, и пахло ивовыми костровыми дровами. Горячий, напревший в термосе чай, продлил наше удовольствие.
  Самбул на грузовичке, то отставал, то вновь догонял нас по пути заезжал к родственникам и прихватил ещё двух пассажиров, а одного, где - то высадил.
  "Они тут все друг друга знают - подумал я - в таких местах, городское равнодушие неуместно. Ведь, в такую погоду и замёрзнуть насмерть можно, в ожидании попутки..."
  Мы мчались по заснеженной дороге, фары высвечивали придорожные деревья, и почти засыпая, мне казалось, что мы летим по какому-то нескончаемому тоннелю, ведущему к загадочному краю земли. Чувство опасности пробуждало от грёз и глянув на Толю, я видел усталое лицо и немигающий взгляд, устремлённый на дорогу...
  - Ты не спишь? - спрашивал я, и брат в ответ отвечал улыбаясь: - Ты не беспокойся. Я в порядке...
  В Орлике были в начале четвёртого ночи, но Самбул, не стесняясь, разбудил своего племянника Булата, который, дрожа от холода, вышел навстречу, помог занести вещи в дом, а потом и помог загнать машину во двор к другому родичу. Попив чаю, который тут же был согрет на электрической плитке, мы расстелив спальники, на свежеструганном полу, уснули тотчас же и сквозь сон я слышал, как Булат встал в пять часов, растопил печь, и ушёл на дежурство, в гараж, где он работал кочегаром...
  Вернулся он в девять часов утра, покормил нас остатками вчерашнего мясного ужина, напоил чаем, и проводил до машины.
  Над посёлком поднималось холодное утро, и из многих печных труб, поднимался ароматный дымок. Мужчины уже ушли на работы, а женщины занимались хозяйством - мы встретили нескольких, с вёдрами на коромыслах, идущих в сторону речки, покрытой тонкими ледяными заберегами...
  Мы поехали к нашему знакомому, Николаю, который работал в управе местной администрации. Узнав, что я приехал так издалека, он одобрительно покачал головой и пригласил в гости к своей соседке, старушке, которая была дочерью, соётского племенного лидера, ещё в тридцатые годы...
  Сойоты, малочисленная народность, почти исчезнувшая за последние годы, но возрождающаяся сегодня...
  Профессор Рассадин из Бурятского университета, восстанавливает сойотский алфавит. Властями была проведена перепись, по которой количество сойотов превысило четыре тысячи человек.
  Историей сойотского этноса занимается известный российский этнограф, Лариса Павлинская, которая прожила в Орлике почти десять лет и монография которой, "Страна поднебесных долин" очень интересна, и является на мой взгляд, замечательным обобщением опыта исследования традиций и древнего уклада жизни сохранившегося в Окинской долине.
  Эта работа отличается глубоким пониманием процессов связанных с техногенным воздействием человека, на климат и природу Земли в целом...
  Однако, несмотря на интереснейшие беседы в Орлике, мы спешили заехать в тайгу, и поэтому, не дождавшись встречи с главой администрации района, который в это день был предельно занят, мы после обеда уехали в посёлок Саяны, расположенный от Орлика километрах в сорока, ниже по течению реки...
   Олег, наш давний приятель, у которого мы обычно оставляем машину, предупредил своих домашних о нашем приезде, и пообедав у него в доме, мы на нашей "Ниве", отправились к Анатолию, родственнику Олега, на заимку, на берегу незамерзающей, даже зимой, большой реки.
  Попив у Анатолия чаю с домашней выделки, густыми, как сметана сливками, мы переоделись, прихватили рюкзак и оставив свою усталую "Ниву" во дворе, пересев на "Уазик" Анатолия, проехали в устье Хойто - Оки, где в зимовье и собирались пожить несколько дней...
  Зимовье оказалось хорошо срубленным, просторным домиком, поставленном на высоком берегу реки, на краю большой альпийской луговины, спускающейся в долину. Мы с собой привезли металлическую печку и поставив её на место, простившись с провожатыми, остались одни...
  По тропинке, идя в зимовье, Анатолий показал нам сидьбу, с которой они два года назад, у остатков задавленной медведем коровы, пытались его скараулить. Попытка оказалась неудачной, но медведь, пришёл к задранной корове, как только охотники перестали его поджидать, и доел задранную им жертву...
  ... Растопив печку и напилив дров на несколько дней, мы сварили еду и при свете свечи поужинали, выпив традиционные сто граммов, за удачное водворение в этом замечательно красивом месте.
  За рекой над таёжным склоном, над нами, дымилась снежной позёмкой вершина хребта, на уровне двух километров восьмисот метров, а вправо и вверх уходила узкая таёжная долина, по дну которой бежала быстрая шумливая речка, кое - где, как перемычками, уже прихваченная льдом...
  Утомлённые долгим днём, наполненным переездами и встречами, мы рано легли спать.
  Выйдя на минуту из зимовья, ближе к утру, я увидел за порогом белую пелену падающего снега и одинокие деревья, грустно качающие безлистыми вершинами.
  Из ночной мглы, дул тревожно свистящий в ветках, сильный ветер и шум реки под берегом, прерывался по временам беспокойным, жалобным поскрипыванием полуповаленной лиственницы неподалёку...
  Проснувшись ещё затемно, мы подогрели чай и позавтракав с бутербродами, собрали рюкзаки, прихватили ружья, и по свету, но при продолжающемся снежном буране, отправились обследовать окрестности.
  Поднявшись по конной тропе до следующего полуразрушенного, старого зимовья, мы, разведя большой костер, пообедали, обсуждая маршрут на завтра. Снег продолжался и насыпало уже слой сантиметров на двадцать. ..
  Возвратившись в сумерках в зимовье, я обессиленный упал на нары и в полузабытьи дождался ужина...
  Жизнь в городе лишает нас привычке к тяжёлой ходьбе по лесным неровным тропам, и я чувствовал себя разбитым и усталым.
  Толя сварил ужин, вскипятил чай и мы поужинав, лёжа на спальниках, долго вспоминали лесные походы, которых за плечами было несчитанное количество...
  Толя вспомнил, как он начинал свою лесную жизнь, собирая камедь - лиственничную смолу, в глухих медвежьих местах в районе Байкала, в короткие перерывы в основной работе, - он был главным архитектором проекта, в институте.
  Вспомнил брат и один свой заезд, в котором познакомился с местным бурятом Гришей, имевшим двух замечательных зверовых лаек, "ставивших" - останавливающих ему за зиму, несколько сохатых, которых охотник и отстреливал, неспешно разыскивая собак и осторожно подходя к зверю под лай своих помощниц.
  Вспомнил и о добытом медведе, которого убил из под этих собак, гость Гриши, молодой охотник.
  - Дело было так, - позёвывая, рассказывал Толя...
  - Собаки отыскали, ещё по чернотропу берлогу и залёгшего в неё, медведя. Когда охотник, бродя по незнакомой тайге, случайно вышел на лай думая, что собаки поставили лося.
  Но вдруг, он вдруг увидел берлогу, под выворотнем, из которой у него на глазах выскочил небольшой медведишко и кинулся за собаками!
  Охотник стоял буквально в двадцати шагах от берлоги и не знал, что ему делать, когда разъяренный медведь, возвращающийся в нору заметил его. Деваться было некуда и охотник выстрелил: вначале пулей, а потом когда медведь пробовал подняться после попадания пулей, и картечью.
  Медведь завалился в кусты и ошеломлённый охотник, понял, что он добыл медведя...
  Толя и Гриша, уже ночью в сопровождении удачливого охотника, который стрелял медведя из двустволки двадцатого калибра, пришли к берлоге и разделав зверя, вынесли мясо в зимовье...
  ... На улице выла снежная вьюга, а в домике было тепло и Толя не спеша попивая чаёк, рассказывал эту историю с замечательными подробностями...
  Он вспомнил, что собаки были неказистыми и очень тощими, так что с первого взгляда можно было спутать их с дворняжками...
  Я заснул уже в конце рассказа и мне приснился сон о дальневосточной тайге, о стадах диких косуль пасущихся на лесных опушках, о море, которое грозно шумело у подножия невысокого холма...
  Проснулся я от шума за стенами зимовья. Выйдя на улицу, почувствовал пронизывающий холод, постоял, слушая гул деревьев вокруг. И вернувшись, лёг досыпать - в такую погоду, в тайге нечего было делать...
  Только к двенадцати часам дня, ветер немного стих, и мы отправились вверх по пади, в надежде встретить следы оленей или лосей. Но снег продолжал сыпать с серого мрачного неба, и видимость была почти нулевой. Звери в такую погоду лежат, экономя силы и энергию.
   Поднявшись по петляющей по правому склону тропе, мы остановились рядом с большим выворотнем и соорудив жаркий костёр, пообедали, запивая бутерброды горячим крепким чаем. Снег сыпал с неба и подхваченный ветром у земли, закручиваясь струйками, с шипением таял в желто - алых языках пламени костра...
  На противоположном склоне стоял серой щетиной лиственничник, кое - где перемеживаемый зелёными зарослями кедрачей. Выше, начинались каменистые заснеженные осыпи с редкими маленькими ёлочками, в морщинках земли...
  Картинка была масштабно - величественная, но мрачноватая...
  Вернулись к зимовью уже в сумерках и поужинав при свече, выпили водочки и взбодрились. Я вспомнил горы Хамар - Дабана, где мы с другом были на глухарином току.
  ... Тогда, ночевали мы у большого костра, и среди ночи, просыпаясь от холода, слышали стук переваливаемых на осыпи, камней. Это медведь, ходил по склону, чуть выше нас и разыскивал бурундучьи норки, в которых эти шустрые зверьки хранили запасы кедровых орешков...
  Тот поход мне надолго запал в душу, как часть весеннего, первобытного счастья силы, молодости и красоты пробуждающейся природы.
  Тогда я впервые услышал таинственные звуки древней глухариной песни, и очарованный на всю жизнь превратился в таёжного путешественника...
  
  ... А Толя, словно подхватив мои воспоминания, рассказал, как несколько лет назад, они вчетвером, на конях, ездили на охоту в горы.
  По приезду в Базовое зимовье, они разделились на группы, и стали обследовать разные районы. У них была лицензия на медведя, и потому, Толя с утра до вечера ездил вдоль таёжной горной долины и высматривал медведей, нередко выходящих в это время, на открытые склоны, "пастись" - ведь медведи всеядные животные...
  И вот, уже под вечер, он увидел между скал, крупного, почти чёрного медведя. Оставив лошадь внизу, он задыхаясь от волнения и усталости, поднялся на хребет и выглянув из-за скалы, увидел медведя, стоящего на задних лапах, на большой луговине, внимательно принюхиваясь в его направление.
  Толя немного испугался, но когда медведь валкой рысью направился в его сторону, прицелился и выстрелил.
  Медведь рявкнул, снова всплыл на дыбы и тут, Толя выстрелил второй раз. Зверь повалился в сухую траву и застыл, а Толя ещё не веря, что он добыл Зверя, по дуге подошёл к медведю, и только тронув кончиком сапога шерстистый бок, понял, что тот не оживёт уже никогда...
  - Это замечательное чувство волнения и страха перед опасностью! Преодоление этого страха и составляет основную причину притягательности охоты и связанных с нею путешествий - закончил свой рассказ Толя.
  - Именно на охоте, я впервые понял величие и равнодушие к человеку природы, впервые стал думать о том, что скрывается за этим грозным молчанием. И решая эту загадку, вот уже который год путешествую, в поисках ответа...
  
  Я молчал, вспоминая свои походы и неожиданные, иногда смертельно опасные встречи с медведями.
  Несколько раз мне приходилось отстреливаться от нападавшего хищника, и только наличие оружия спасало меня от смерти...
  ...Третий день нашего присутствия, в Саянской тайге, начался как обычно.
  Я, проснувшись первым, вылез из спальника, оделся, обулся в холодные сапоги и, взяв котелки, пошёл за водой на реку.
  Там, увидел там свежие, утренние следы рыси и рысёнка, которые наверняка учуяли запах дыма из трубы в зимовье и долго ходили вокруг, пытаясь определить степень опасности этого запаха...
  Погода выправилась, но солнца на сером, облачном небе, пока не было, хотя видимость улучшилась. Попив чаю и позавтракав, мы пошли вверх, в сторону, больших марян, справа по склону. По пути мы пересекли следы парочки косуль и выйдя на крутой, ровный луговой подъём, вдалеке, за кустами увидели пасущихся полудиких лошадей...
  Пройдя ещё метров пятьсот, пересекли следы крупного волка, поднимавшегося в гору широкой мерной рысью.
  Тут мы разошлись: Толя пошёл налево, по следам косуль, а я направо, в сторону речной долины.
  Выйдя не перешеек между маряной и зарослями молодого лиственичника, я увидел, что в сторону упавшего, с корнем вырванного дерева, скачет что - то незаметно - белое, с чёрным пятнышком на хвосте.
  Я остановился, пригляделся и различил гибкий силуэт горностая, в белой нарядной шубке и черными бусинками глаз на маленькой, с острыми ушками, головке.
  Он залез под корневище упавшего дерева, но когда я поскрёб палкой по стволу, зверёк появился на поверхности, метрах в пяти от меня, и долго с любопытством всматривался в мой неподвижный силуэт.
   Так мы и разглядывали друг друга в течении нескольких минут.
  Но, поняв, что я ему не опасен, горностай, мелькая чёрным кончиком хвоста, на фоне заснеженной поверхности склона, помчался дальше, по своим делам...
  Пройдя ещё с километр, я увидел далеко вверху, на большой вершинной маряне, тёмные фигурки пасущихся сарлыков, домашних яков, которых здесь содержат в полудиком состоянии.
  Они видят своих хозяев очень редко, в основном весной и летом, а остальное время проводят на горных пастбищах, рядом с дикими зверями.
  Шерсть на яках черная, длинная, копыта острые и при нападении медведей или волков они, сбившись в круг, выставляют вперёд опасные рога, пряча внутри круга телят и молодых животных.
  Сарлыки выживают в самые жестокие метели и морозы, и к весне, возвращаются на луга, вблизи хозяйских стойбищ...
  Буряты и сойоты с древних времён, используют их шкуры, шерсть и мясо, а иногда и молоко, которое у сарлыков очень жирное и питательное...
  К сожалению, сегодня, почти утрачены навыки дойки этих животных на пастбищах и потому, сарлычье молоко редкость, даже здесь, в горах...
  В Монголии, из этого молока делают замечательно вкусный йогурт. Там яков очень много и они стадами бродят по степи неподалеку от юрт хозяев...
  К обеду, я возвратился к зимовью, где меня уже ждал Толя. Мы поели, собрались и вынесли все вещи, вниз, к краю, заснеженной поляны, до которой доходила дорога. Наша жизнь на Хойто-Оке заканчивалась...
  Толя отправился за нашей "Нивой", на заимку, а я, в ожидании, поднялся повыше на гору, и долго рассматривал в сильный бинокль, пасущихся сарлыков, скалы на гребне хребта над ними и круглую, заснеженную вершину напротив, нависающую над речной долиной...
  Незаметно промелькнули три дня таёжной жизни. Мы не видели ни изюбрей, ни медведей, но на время окунулись в неспешную жизнь природы, где очень многое зависит от состояния погоды и от местоположения стоянки.
  На короткое время, мы вторглись в чуждый человеку мир одинокой таежной жизни, почувствовали свою слабость и одиночество, и вместе, испытали несколько мгновений осуществлённой, хотя бы формально, свободы.
  Здесь, мы были пришельцами, любопытствующими, на время появившимися и возможно навсегда покидающие эти места.
  Природа, пространства окружающие нас, не обратили внимания на наше присутствие...
  А для нас, эти три дня, стали заметной деталью нашей жизни, большим приключением в рутинной жизни городского обывателя.
  Но пройдёт немного времени, и мы забудем эту, шумящую на каменистых перекатах реку, щетину промороженных лиственичников на каменистых склонах, купол высокой, заснеженной вершины над нами...
  ...Издали, приближаясь, послышался гул мотора и из-за лесочка, вывернула "Нива", подкатила ближе, развернулась, и из автомобиля вышел улыбающийся Толя.
  Загрузив лесной скарб, мы через покосы и перелески, выехали в широкую долину и, минуя пастбища, на которых паслись равнодушные бычки и лошадки, всматриваясь в открывшиеся новые горизонты вскоре подъехали к заимке.
  Хозяина не было дома, и мы, отказавшись от предложенного чая, переоделись в городскую одежду, поблагодарили за гостеприимство и уехали в Саяны, к Олегу Иванову....
  Олег Иванов, Толин друг, бывший председатель местного колхоза и депутат районного Совета, встретил нас в своей усадьбе, стоящей на краю посёлка под скалистым крутым гребнем, спускающегося к реке хребтика.
  Он, увидев нас, заулыбался, приветливо поздоровался, провёл в дом, поставил чай и стал расспрашивать о проведённом в тайге времени. Чуть позже мы поужинали, и пошли спать в гостевую комнату, на втором этаже его летнего дома.
  Олег и его жена Герылма, имеют четверых детей, большое хозяйство и кроме сеновала, бани и стойл для скота, два дома, стоящие один рядом с другим.
  Они известные в районе люди и их семья, чувствует себя здесь, в Саянах, комфортно и даже, наверное, счастливо.
  Кругом красивые горные долины и хребты, тайга полная разного зверя, реки, изобильные рыбой, люди знакомые с ранних лет и множество дружелюбной родни.
  Эти места, он и его сыновья хорошо знают и будучи азартными охотниками, радуются любой возможности уйти хотя бы на время, в горы.
  Старший сын, рассказал нам о снежном барсе, живущего в труднодоступных горных ущельях.
  Его, иногда видят охотники, то в верхней части долины, то в вершине горных речек, стекающих из окрестностей в Оку. Мы даже договорились, что в следующий наш приезд, отправимся на поиски этого редкого хищника...
  Утомлённые сменой впечатлений мы рано ушли спать, но слышали разговоры мужчин снизу. По весёлому, счастливому тону, можно было предположить, что речь шла об охоте...
  Утром, поднявшись пораньше, мы поблагодарив хозяев заочно, и попив чаю в пустой кухне (хозяйка уже работала на домашнем скотнике, а сыновья возглавляемые отцом, разъехались по работам), отправились в Орлик.
  Ока, вдоль которой вилась новая дорога, текла меж каменистых берегов и чистая прозрачная вода, под солнцем, отдавала темно-блестящей синевой, пенилась стоячими бурунами над большими валунами, кое - где торчащими над стремительной водной поверхностью.
  Проехали недавно отстроенный маленький буддистский храм, в огороженном дворе которого, паслась одинокая корова...
  В Орлике, мы с братом, зашли с визитом к директору школы, краеведу и интересному, гостеприимному человеку, Баиру Шарастепанову, который усадил нас в кабинете большого дома, и стал рассказывать об истории Окинской долины, которую часто называют Тибетом в миниатюре. Он говорил о войсках сына, Чингисхана - Джучи, проходившего здесь, в древние времена несметной конной ордой, на завоевание далёкого, неизвестного никому Запада мира...
  Меня интересовали НЛО, о присутствии которых в здешних местах, я уже слышал правдоподобные рассказы...
  Один из моих знакомых, как то, сидя у охотничьего костра, рассказал, о том, что видел корабль пришельцев, неподалеку от Окинской долины, на берегу озера Ильчир, в Восточном Саяне, вечером, на метеостанции, начальником которой он тогда был...
  ... Над вершиной горы, при свете встающей луны, он увидел громадных размеров, серо - стального цвета, сферу, которая плавно опустилась к земле и остановилась, и в ней вдруг загорелось квадратное "окошко".
  В "окошке появился силуэт, казалось рассматривавший и метеостанцию и крошечного человека неподалёку. Затем светящийся "глазок" погас и сфера, так же плавно и неслышно заскользив в воздухе, исчезла за хребтом...
  Озеро находится по соседству с Окой, и я невольно вспомнил этот случай...
   Баир, улыбаясь, стал рассказывать о Окинской Шамбале - долине счастья, которая находится далеко в тайге, в малодоступных местах, над которыми изредка, охотники и пастухи, особенно звёздными ночами, видят загадочные летающие объекты...
  - У нас тут похоже целый космодром - посмеиваясь констатировал он и уже серьёзно добавил: - Мы давно собираемся исследовать эти места. Но словно кто то мешает: то времени нет, а то вдруг так тревожно на душе становится, что каждый раз экспедиция в загадочные места откладывается... Ко всеобщему удовольствию...
  Жена директора школы, Зоя, рассказала, что год назад, они с подругой, идя из школы после занятий, видели в зимнем сумеречном небе, загадочный серебристый треугольник, висевший над горизонтом неподвижно, а потом исчезнувший, словно растаявший в сумерках.
  - У нас и не такие чудеса бывают, - продолжил Баир - прошлый год, один профессиональный охотник рассказывал, что по следам, преследуя неизвестного хищника, утащившего задавленную им лошадь, увидел, как из-за скалы вывернул крупный тигр, и перепрыгнув широченную расщелину, в скалах, исчез. Охотник божится, что это был тигр, и я ему верю - да и трудно спутать снежного барса, с тигром. И размеры сильно отличаются и окраска - закончил рассказчик...
  - Вот приезжайте сюда недельки на две и мы, тогда совместную экспедицию организуем,- подытожил он, и мы поднялись прощаться...
  Выйдя из дома директора школы, мы остановились на высоком берегу Оки, и долго любовались открывающимся горным пейзажем, на противоположной стороне реки.
  Ока сине - прозрачными, ледяными струями кипела на перекате, стремила свои воды мимо посёлка и отделяла мир дикой природы от мира человека границей, ширина которой, здесь, в центре Восточного Саяна, была не более ста метров...
  Выехали из Орлика в два часа дня и помчались по грунтовой дороге, вдоль пустынной долины реки на восток...
  По дороге встретили рейсовый автобус, из Слюдянки, полный пассажиров.
  "И сюда люди ездят" - с удивлением подумал я, хотя понимал, что в начале двадцать первого века уже не осталось неосвоенных земель, даже в такой огромной стране, как Россия.
  И словно в противовес этому мнению, мы вдруг увидели на дороге стаю чёрных, мрачных воронов и крупную собаку - лайку. Они, не мешая друг другу объедали труп лошади, лежащий на обочине дороги.
  Собака облизывала окровавленную пасть, с опаской поглядывала в нашу сторону, а вороны теснились неподалёку, ожидая своей очереди.
  У лошади уже был выеден почти весь зад, и кровь струйками вылившаяся на землю застыла, а остекленевшие мёртвые глаза, неподвижно смотрели, куда то в небо...
  Осмотрев "побоище", мы поехали дальше, гадая - что было причиной смерти этой лошади.
  А я, вспоминая облизывающуюся собаку с набитым мясом брюхом, думал, что здесь, никого не удивляет мёртвая, полусъеденная лошадь, так как стада скота и лошадей, часто, особенно зимой, пасутся без присмотра и никто не всплёскивает руками в испуге, обнаружив, что к весне, некоторое количество голов скота пропадает. Люди здесь живут в другом измерении, нежели в обычных городах и посёлках...
  Я уже рассказывал, как - то, что волки живут тут раздольно, так как по бурятскому поверью, с волками лучше не враждовать, потому что, "серые разбойники", узнав какое стадо скота принадлежит их "обидчику", начинают ему мстить и нападают именно на его лошадей, коров и овец...
  
  ... Снег на перевале наполовину растаял под лучами яркого горного солнца, и мы, на тормозах, медленно спустились по заледенелой трасе, а когда проехали опасное место, то, остановившись, попили водички и перекусили, уже без опаски осматривая придорожные гранитные обрывы и скалы...
  Спустившись ещё ниже, мы зашли в кафе, при дороге, неподалеку от КПП, и сьели по несколько замечательно вкусных и сочных поз, - буряткой разновидности мясных пельменей.
  Когда молодой лейтенант - гаишник, выйдя из будки спросил нас у кого мы были в Оке, Толя сказал, что у Олега Иванова и лейтенант дружелюбно улыбнулся: Олега Иванова знали все и в Оке и в Тункинской долине...
  Спустившись с гор, мы, под ярким розово - золотым закатным солнцем покатили в сторону Байкала, любуясь белоснежными пиками Тункинских Альп, вглядываясь в предвечернюю панораму степи, расстилающейся перед нами в обе стороны, на многие километры. Справа, далеко на длинных, пологих склонах, загадочно и маняще, синела дремучая тайга...
  
  К Байкалу выехали уже в ночной темноте, и остановившись в придорожном, многолюдном кафе, на крутом склоне, высоко над водой, попили чаю, любуясь на переливы электрических огней внизу, на берегу невидимого Байкала...
   До Иркутска оставалось каких - нибудь сто километров...
  
  
  Остальные произведения автора можно посмотреть на сайте: www.russian-albion.com
  или на страницах журнала "Что есть Истина?": www.Istina.russian-albion.com
  Писать на почту: russianalbion@narod.ru или info@russian-albion
  
   Февраль 2006 г. Лондон. Владимир Кабаков
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  В вершине Олы.
  
  Каждый год, я летал из Ленинграда в Иркутск, чтобы повидаться с родными и сходить в тайгу...
  Сибирская тайга, на мой взгляд, самое красивое место на земле, и потому даже в Ленинграде я скучал по её просторам. Хотя под Питером леса тоже глухие и немереные...
  В тот раз я прилетел в конце августа, и через недельку, младший брат Толя повёл меня в недавно выстроенное зимовье на Оле, на изюбриный рёв. С нами пошёл и его приятель Валера, высокий, молчаливо стеснительный мужик лет тридцати. Он был запойный, "маменькин" сынок" (жил с мамкой), но когда не пил, был тихим, молчаливым и работящим. Он - то и срубил это, уже не первое зимовье в Приангарской тайге...
  Выехали мы из города на Толиной "Ниве". Куда-то заезжали по пути, c кем - то договаривались о поставках леса для строительства Толиной дачи...
  Наконец, подъехав к избушке сторожа садоводства "Геолог", на курминском тракте, мы "пересели на своих - двоих", закинули за плечи рюкзаки, ружья и отправились вперёд.
  Пройдя по наезженной грунтовой дороге, свернули на заросшую, лесную и часа через два, уже на закате медного, большого солнца, остановились у дверей лесной избушки, спрятанной в одном из курминских распадков, неподалёку от ручейка, протекающего по дну лесного оврага...
  Я шёл последним, оглядывал осеннее великолепие картинно притихшего, празднично раскрашенного леса, и вспоминал давние свои походы в эти места, тогда ещё далёкие от города и от дач... Однажды, в одном из таких же распадков, мы с другом, напоролись на здоровенного кабана-секача. Он кормился на вырубке, по которой проходила торная лесная тропа. Мы шли сверху крутого распадка и долгое время, кабан нас просто не замечал. Ну а когда увидел, то нисколько не испугался - на что мы внутренне надеялись. С нами не было ружей и в моём рюкзаке болтался небольшой туристический топорик, который, по отношению к громадине-секачу, оружием нельзя было назвать, даже с натяжкой.
  Сблизившись метров на тридцать, мы остановились, а кабан, заметив нас, неотрывно рассматривал своими маленькими злыми глазками под белёсыми ресницами. Я, начиная не на шутку пугаться, стал басом кричать на зверя, но тот продолжал изучать наши боевые возможности, словно решая, нападать - не нападать... Тогда я пережил несколько тревожных мгновений, о которых помню до сих пор...
  Наконец, секач решил нас пощадить, и вперевалку, рысцой, стал подниматься по чистому склону, в сторону гребня распадка. Когда он скрылся из глаз, мы с приятелем перевели дух. В случае нападения, мы были бы лёгкой жертвой этого, похожего на маленький танк, непробиваемого и неостановимого зверя. Да и спрятаться или залезть на дерево нам бы не удалось. Кругом, среди крупных пней от спиленных деревьев, стояли чахлые молодые осинки и берёзки, толщиной не больше человеческой руки...
  ... Придя в лесную избушку, мы сварили кашу с тушёнкой, поели в тесной зимовейке, за маленьким столиком и натопив печку, легли спать на тесные не вмещающие трёх немалых мужиков, нары. Было жарко, душно, тесно и я долго не мог заснуть, вспоминая свои одинокие походы, и просторные зимовья в вершине речки Курминки...
  Утром, рано поднявшийся Валера, вскипятил чай, подогрел вчерашнюю кашу, и мы позавтракали, но уже при ярком солнечном свете на травке у костра, любуясь прохладно - тенистой, раззолоченной заморозками, тайгой - (под утро, уже бывали минусовые температуры) открывающей нам свои безбрежные горизонты, осенённые лёгким голубым небом.
  Вышли в дальнейший путь, часов в десять утра, уже по высокому солнцу и шли напрямик, тайгой, преодолевая пади и распадки, болотца и ручейки...
  По бревну перебрались через Курму, полную водой почти по обрез берега. Водный поток цеплял на низком берегу длинные гибкие ветки ольхи, шумел и бугрился водными пузырями, всплывающими из глубины...
  Осторожно, петляя между заросшими кочками болотистыми мочажинами, перешли широкую, заболоченную пойму реки, и выбрались, наконец, на невысокие холмы, покрытые молодыми, частыми сосняками, вперемежку с осинами и берёзами. Травы и листва, опавшая на землю, нагревшись под солнцем, благоухали и сверкали всеми красками увядающего уходящего лета, а синее небо казалось необычайно лёгким и высоким...
  Часа через три безостановочного ходу, решили остановиться и пообедать...
   Выбрали для кострища высокий, крутой берег ручья, берущего здесь, своё начало из неглубоких, холодных и чистых родников. Сбросив рюкзаки, развели костёр, вырубили таган и стойки для него и подвесили над огнём, с почти обесцвеченным солнцем, пламенем, закопчённый чайник, с прозрачной ключевой водой. Спустившись в прохладу затенённого берегами оврага, я нашёл несколько веточек чёрной смородины с блестяще-чёрными, сладкими мягкими ягодами, поел сам и угостил спутников, а несколько ягодок бросил в закипающий чай, для аромата...
  Расстелив "скатерть - самобранку" - чистую, серую холстинку, на зелёную ещё траву, мы расположившись поудобнее, поели , попили чаю и разморенные щедрыми лучами солнца, задремали на полчасика, слушая непрестанный шум леса над головами, под неощутимым ветерком, обогреваемые ярким полуденным солнцем...
  Нехотя, мы покидали этот воплощённый рай и я, идя позади всех думал, что ради таких вот, свободных и просторных осенних дней в тайге, напоенных ароматами трав и листвы, под осенним, неназойливым солнцем, стоило лететь и ехать за тридевять земель, томился в неуютном, тесном самолёте, всю ночь, заглядывая в тёмное окно ТУ-114, и перебарывая волны неодолимой дрёмы, потом добирался до дачного домика в окрестностях города, где я и жил, все дни отпуска, изредка выбираясь в город...
  ... Это были дни полной, радостной и привычной свободы, так не похожие на тягостно длинные дни и месяцы обычной жизненной городской рутины, о которых здесь, и вспоминать то не хотелось...
  ... Следующее зимовье, было рядом с другим ручейком, на поляне, заросшей высокой травой, среди берёзового леса и кустарникового подроста. Послеполуденное солнце освещало мягким золотистым тёплым светом лесную поляну, начинающий желтеть, берёзовый лес вокруг, крышу лесного домика- полу землянки...
  Осмотрев зимовье, которое наполовину было "вкопано" в склон, я увидел на песочке, припорошившем подоконник с улицы, отчётливый след медведя, видимо с любопытством заглядывавшего в маленькое застеклённое окошко, отражающее окрестные кусты и траву, как в зеркале.
  Я представил себе озадаченного сморщившего от удивления нос, медведя и невольно улыбнулся. Перехватив Толин удивлённый взгляд, я рассказал свои предположения, и мы вместе весело посмеялись. Ведь нас было трое, да ещё с ружьями и потому мы никого в этой тайге не боялись...
  Отдохнув немного, решили пойти вечером, реветь "под изюбря".
  Поднявшись по визирке на гребень, походили, посмотрели, вглядываясь в широко открывающиеся с вершины виды, синие горизонты разноцветной тайги...
  Неподалёку, нашли несколько осинок ободранных рогами гонного оленя-изюбря, на "турнирной" площадке, где олени - самцы, как бы тренируются, нападая и ударяя рогами по молодым, гибким осинкам, сдирая, костяными твердыми отростками кору, узкими лоскутами, повисающую на дереве, как обрывки лубяной кожи...
  Часто, неподалеку, разъяренные такой тренировкой звери, выкапывают под деревцами ямы в земле и метят, это место, пахучей мочой.
  Олени в эти времена так захвачены, страстным пылом борьбы и ухаживаний, что во всё время гона почти ничего не едят, но много пьют и постоянно находятся на ногах, перебегая с места на место...
  Мы надеялись, что нам повезет, и мы если и не добудем, то увидим гонного зверя.
  ... Солнышко, словно устав, светить за долгий день, постепенно склонилось к горизонту, подержалось немного на пиках далёких елей, на западной лесной гриве и укатилось вниз, за горизонт, до завтрашнего утра...
  С противоположного гребня заревел бык, как всегда неожиданно, но далеко - примерно в километре от нас...
  Толя и Валера спрятавшись за коряжинами, в напряжении, ожидали продолжения рёва, а я отойдя на окраину вырубки за их спинами, изготовился и напрягшись заревел, что было силы, горлом и лёгкими.
  И рёв получился правдоподобный, судя по тому, как зябко зашевелились, неподвижные до того, спрятавшиеся охотники...
   А я, входя в роль, схватил с земли упавшую сухую сосновую ветку и стал ею колотить по обгорелому сосновому пеньку, торчащему на метр, из высокой подсыхающей травы, изображая сердитого, готового к бою, быка...
  Когда я затрубил во второй раз, бык тотчас же ответил мне, но казалось с того же места. Я отозвался и вновь застучал веткой по пеньку, даже сломал её и схватив тут же другую, продолжил яростно нападать на пенёк.
  На какой - то момент, я так вошёл в роль, что готов был кинуться со всех ног в сторону быка - "соперника", но потом охладил свой пыл, подумав, что и без того уже напугал охотников, которые к тому же, могли подумать, что я сошёл с ума.
  Бык на той стороне распадка видимо не на шутку испугался моей непритворной ярости и отзывался всё реже, оставаясь на одном месте. "С матками уже, наверное - подумал я. - Поэтому и не торопиться, думает, - кому надо тот и сам прибежит"...
  Время пролетело незаметно, и мы собрались уходить к зимовью, когда совсем стемнело. Почти на ощупь, стали ходить из стороны в сторону, а Толя с Валерой принялись обсуждать, как им найти потерявшуюся в ночи, просеку "визирки", по которой мы поднимались на хребтик.
  Потом, в темноте, мы пошли, вначале в одну сторону, потом после короткого обсуждения повернули в другую...
  Наконец, просека нашлась, и через десять минут, уже в полной темноте, натыкаясь на деревья, идя в непонятную для меня сторону, мы вдруг пришли к зимовью...
  Пока мужики разводили огонь в печи зимовья, пока готовили, жарили на большой сковороде, собранные по дороге грибы: подберёзовики, красноголовые подосиновики и разноцветные сыроежки, я прилёг на траве, метрах в двадцати от избушки, на поляне и незаметно и быстро заснул...
  Проснулся я оттого, что Толя тронул меня за плечо.- Вставай! Пошли есть. Всё уже готово...
  Кругом стояла тёмная, прохладная и тихая ночь и звезды, предвещая заморозки, подмигивали нам с тёмного бархатистого неба...
   Я потягиваясь и зевая от короткого, но приятного сна, поднялся на ноги и вошёл в зимовье, где на подоконнике, над столом, сколоченным из наструганных досок, горела яркая свеча, а на столе, парила удивительно вкусным грибным ароматом, сковорода с грибницей...
  Мы поели, попили чаю и легли на двухэтажные нары.
  Я так устал от обилия дневных впечатлений, что заснул, как только склонил голову на нары и проснулся уже на рассвете, когда в зимовье стало прохладно. Поднявшись, сходил на улицу, через время вернулся, затворил двери поплотнее, накрылся ватником и заснул, блаженно улыбаясь, вспоминая увиденный ночью сон...
  Утром, погода на глазах испортилась.
  Когда я вышел на улицу, часов около восьми утра, ещё светило яркое солнце, правда, в окружении многослойных тяжелых туч. А когда мы позавтракали и собрались в обратный путь, то солнце уже редко прорывалось сквозь облака, пришедшие с мрачного юго-востока. Позже, именно с той стороны и притащил порывистый ветер, серую хмарь непогоды...
   Но идти было, тем не менее, приятно, не жарко , да и намного легче - наши рюкзаки заметно опустели за эти дни.
  В какой-то момент, мы сбились с пути, и мне пришлось, напрягая память вспоминать рисунок направления водораздельных хребтов и отстаивать, своё мнение в определение места, где мы находились...
  Хочу отметить, что без солнца, в малознакомом месте ходить довольно опасно - можно легко заблудиться, на любой развилке встречающихся распадков, спутав направление и пойти в другую сторону.
  С компасом, конечно безопаснее, но компасом пользуешься обычно в трудных случаях и к тому же, ходьба по компасу всегда замедляет движение...
  Но мы, в конце концов, разобрались, определились общими усилиями с направлением движения и вышли, наконец, в пойму Курмы...
  Перейдя долину и преодолев по жиденьким мосткам саму речку, мы вошли в падь, заросшую по болотине непроходимыми ивовыми кустами, и идя по чуть заметной звериной тропке, по краю болота вышли наконец, на бывшие деревенские покосы.
  Посередине одной из круглых полян, увидели старый солонец, заложенный ещё здешними покосниками много лет назад, с хорошей сидьбой, устроенной на берёзе, над рясным черёмуховым кустом.
  Осмотрели солонец и определили, что сегодня ночью, к солонцу, приходила матка изюбря и парочка косуль. Следы на грязи солонца были совсем свежие...
   Я не поленился и сбросив рюкзак, влез по шаткой лесенке в сидьбу. Внутри, было полутемно и прохладно...
  Сидьба, давно строенная, сколочена была из почерневших от солнца досок и покрыта сверху куском рубероида. Внутри лежали, какие то старые пыльные ватники и обрывки журнала "Вокруг Света"...
  Я выглянул в смотровую щель, увидел солонец и ребят, стоящих на краю углубления, почти круглого, диаметром метра в два, которое, за долгие годы, выели в земле звери. Я устроился поудобнее, расслабился и сразу вспомнил ночи, проведённые в прошлые времена на разных солонцах, в разных концах Сибирской тайги...
  ...С вечера, если сидьба на солонце хорошая, можно иногда и подремать.
  Но потом, ближе к полуночи начинаешь, внутренне замирать от каждого треска или шевеления, вокруг солонца...
  Начинаешь вспоминать всякие страшные истории о нападении медведей на сидьбы. Воображение работает в напряжённом ритме, и когда, наконец, слышишь лёгкое шуршание или потрескивание в непроглядной ночной темени, сразу понимаешь, что зверь пришёл и стоит здесь, неподалёку, живой, а не воображаемый.
   Сердце начинает колотиться и даже слюну начинаешь сглатывать потише, потому что кажется, зверь может услышать и это...
  Время летит незаметно, хотя ещё недавно казалось, что оно ползёт, как улитка. Наконец слышишь короткий, нечаянный треск совсем рядом и напрягшись, до галлюцинаций в глазах и ушах, всматриваешься и вслушиваешься.
  Почти всегда за солонцом, по направлению от смотровой щели, хозяева солонца устанавливают, несколько берёзовых стволов, с белеющей даже в темноте, корой. Когда зверь входит на солонец, он туловищем или головой перекрывает часть таких стволиков и становиться заметным некое шевеление, даже в самые тёмные ночи. Затаив дыхание, начинаешь выцеливать плохо видимого зверя, мучаешься сомнениями - стрелять, не стрелять...
  Тут уже все страхи по поводу медведей исчезают. Ты точно знаешь, что это олень...
   Иногда это бывает лось. Чаще - лёгкая косуля и даже может быть не одна.
  Редко, но посещают солонцы и медведи. Но думаю потому, что скрадывая зверей, приходят сюда по следу. Звери со всей округи, проделывают в сторону солонца набитые тропы, идя по которым медведь и приходит к солонцу...
  ... Наконец ты решаешься и почти в истерике нажимаешь на курок, гремит выстрел. Всё в лесу вздрагивает от громового удара, и время, переходя от медленного течения, пускается вскачь. Ты слышишь после выстрела треск сучьев и веток, вслед убегающему зверю или гулкий удар падающего тяжелого тела или шум бьющегося, раненого зверя...
  Часто после выстрела, лес на какое-то мгновение просыпается. Косули во всей округе "гавкают", испуганно перекликаясь, круги эха долго гуляют по чёрному лесу, словно волны от брошенного, в тихую воду, камня...
  Через минуты всё вокруг затихает и охотник слезает в темноту, с сидьбы, чтобы обрадоваться в случае удачного выстрела, или чертыхаться, по причине неудачи. В любом случае ваше последующее сидение на солонце вполне бессмысленно. Звери в радиусе нескольких километров знают о тревоге произошедшей на этом солонце и не придут сюда, как минимум несколько дней...
  ...Всё это я вспомнил за те минуты, что провёл в сидьбе. Ребята уже с нетерпением ожидали меня внизу...
  Начался мелкий нудный дождик и надо было выбираться из леса на дорогу...
  Дождик за несколько минут намочил глиняную поверхность утрамбованной дорожной колеи и превратил её в скользкий "каток". Приходилось идти мелкими шажками всё время, держа мышцы спины, живота и ног в напряжении...
  Сумерки под серым небом спустились раньше обычного и приходилось вглядываться под ноги, чтобы не попасть в глубокую колею, пробитую грузовиками - вездеходами.
  После часу такой ходьбы у меня затекла спина, и я далеко отстав от своих попутчиков, брёл по дороге, уже всерьёз опасаясь упасть и не подняться. В спине, от постоянного напряжения, словно от тяжелого удара, чувство онемения разлилось вдоль позвоночника.
   Я не падал духом, даже посмеивался тихонько, но шёл уж очень медленно... Остановившись на очередном перекрёстке решили, зайти к знакомым ребятам, на частную свиноферму, которую они организовали года три назад, и на которой выращивали свиней на мясо. Ферма находилась в лесу, там, где ещё лет десять назад был глухариный ток, на котором я в разные годы добыл несколько петухов...
  Хозяева, которые были дома, встретили нас радушно, ещё и потому, что Толя ранее оказывал им какие-то деловые услуги и даже держал у них своего подрастающего щенка, лайку...
  Мы поужинали и долго сидели у телевизора, смотрели очередной американский боевик, главный герой которого, крушил всех вокруг, без страха и упрёка...
  Потом легли спать на просторных нарах, сделанных по периметру большой избы. Я уснул почти сразу и последнее, что я слышал, было хрюканье свиней за стеной, в сарае...
  Утром погода вновь была солнечной и приветливой и после завтрака, мы с Толей вышли на прилежащую к ферме вырубку и набрали пару полиэтиленовых пакетов, грибов - опят, растущих на берёзовых пеньках.
  Грибочки были чистенькие, коричнево - серого цвета и их было очень много на каждом пеньке. Мы присев к очередному пеньку, стараясь не помять и не повредить это осеннее великолепие, резали и резали грибочки под корень, аккуратно складывая их в мешки. На каждом пеньке было не меньше пятидесяти штук.
  - А как они хороши в маринованном виде - радовался Толя. Под водочку - это лучшая закуска!
  Я по хорошему завидовал ему и жалел, что не смогу попробовать этих грибков в этом году...
  Через неделю, мне надо было улетать в Ленинград...
  
   2005-20-02. Лондон
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   В. К А Б А К О В
  
  
   Осенние просторы.
  
   В ожидании большой поездки в Восточный Саян, я решил сходить в лес со старшим братом, живущим на даче, вместе со своей собакой - лайкой Кучумом...
  Выбрав время, мы с другим братом, младшим, на его машине, уже поздно вечером, в темноте приехали на Генино садоводство.
  Остановившись рядом с домом, в окне которого мелькали синеватые тени - братец смотрел телевизор - мы, стуча башмаками по деревянной дорожке, вошли на участок, где нас встретил яростным лаем Кучум, крупная белая лайка. Толя, младший брат, что - то выговаривал ему, уверенно продвигаясь в темноте, к двери дома, а я, идя сзади, всё время опасливо оглядывался и льстивым голосом уговаривал здоровенную, взъерошенную собаку, которая с рыком, следовала за нами по пятам, решая, кусать нас или нет. Кучум, тоже был немного в затруднении, потому, что незнакомые мужики, то есть мы, вели себя как свои люди, очень уверенно...
  Наконец Гена отворил, мы обнялись и похлопывая друг друга по плечам вошли внутрь... Кучум нервничая, ещё долго взлаивал по временам, за стенами домика...
  Мы с Геной не виделись года три, но он не изменился, так же весело "сушил зубы" в улыбке, так же размахивал руками, когда говорил о походах в ближние леса.
  Чуть погодя, сели за стол, и выпили водочки, закусывая маринованными маслятами, собственного приготовления. Толя спешил, и вскоре простившись, уехал, а мы, оставшись вдвоём и сидя на кроватях, друг против друга, стали вспоминать здешние леса и бесчисленное количество километров, пройденных по лесным окрестным дорогам.
  Гена пожаловался, что зверя стало заметно меньше, потому, что весь лес застроили садоводствами, и к тому же развели беспривязных собак, которые как волки, подчистили всю дичь в округе.
  - Тут один мужик - продолжил он, налив себе холодного чаю, - аж трёх держит и все здоровые, как овчарки. Так они утром со двора вырвутся, залив переплывут, и давай петрушить, всё подряд, что попадёт. Несколько раз видел, как они из леса, с окровавленными мордами прибегали. Видимо козёнку словили, а может и изюбриную матку...
  Гена отхлебнул чаю и продолжил - раньше в округе кабанишка был, а теперь ни следочка - всех поугоняли...
  Он, вспомнив, что-то, засмеялся. - Кучума, как - то они прищучили втроём...
  Так он хвост поджал и у ног моих вертится, только зубы скалит, огрызается. Думаю, могли бы его задавить, если бы я не вмешался...
  После короткого молчания, поговорили об Англии, о моих детях, которыми я справедливо гордился, но с которыми у меня были сложности в отношениях...
  Потом я незаметно задремал, и в конце услышал голос брата. - Ну, наверное, спать будем, а завтра с утра в лесок сбегаем...
  ... Утром, я проснулся, когда в окно, зашторенное белой занавеской, заглянул первый лучик солнца. Полежав пять минут, я вскочил, натянул спортивные штаны, сбегал во двор, вернувшись помылся под умывальником, и поставил чай. Гена лежал и смотрел по телевизору теннис, изредка комментируя. - Справа, надо накатывать, справа!..
  Вскоре поднялся и он. Покормив Кучума, вернулся в домик, и собрал небольшой рюкзачок, с котелками и бутербродами. Закрыв домик на замок, Гена прихватил пару гребных вёсел, и мы пошли на залив, который тихо плескался метрах в тридцати от его дома...
  Лодка - плоскодонка, была полна воды, но Гена посмеиваясь, взял с кормы, алюминиевое ведро и мигом "перекачал" воду изнутри за борт. - Ну, теперь можем ехать - ухмыльнулся он, и сел за вёсла. Я, оттолкнув лодку от заросшего травой берега, заскочил на корму, и устроился поудобнее...
  Залив, расстилался перед нами, блестящим сине - зелёным, водным зеркалом, обрамлённым, береговой рамой золотисто - жёлтого березняка с вкраплениями красно - лиственной осины. От воды шёл приятный запах прохлады и разлитого по округе аромата подмороженного, преющего на земле, осинового листа...
  Лодка, под "управлением" Гены, шла ходко и бесшумно, хотя воды под моими резиновыми сапогами прибавлялось заметно...
  Уловив моё беспокойство, Гена засмеялся. - Это я специально не устраняю причины течи. Так, бросишь её на берегу и уйдёшь, зная, что никто, на такую развалюху не позарится. Приходишь вечером назад, а она как стояла, так и стоит на месте, только водой залита до самых бортов...
  Причалив к низкому берегу, заросшему подсыхающим, плотно растущем камышом, мы полувыдернули лодку на берег и пошли вверх, по петляющей между, крупными берёзами тропинке, заметной по примятой затоптанной человеческими ногами, траве. Я шел за братом и вдыхал прохладный воздух, посматривал по сторонам, в надежде увидеть взлетевшего рябчика, или убегающего зайца.
  Но кругом было пусто, и я разочарованно вздохнул.
   В Германии, где мы были, месяца за два, да моего приезда в Россию, даже в небольших куртинах леса, встречались косули или зайцы. А здесь, на этих безбрежных пространствах, заросших лесами, звери сейчас были чрезвычайно редки и так напуганы людьми и моторным транспортом, что прятались и убегали при малейшем шуме...
  После того, как я спросил братца, что он об этом думает, он огорченно махнул рукой.
  - Думаю, помимо того, что я тебе уже рассказывал, действует главная
  причина всех перемен в худшую сторону - это время, которое нас старит, а других заставляет взрослеть. Будь моя воля, я бы запретил строить посёлки и садоводства рядом с городами. Это уродует природу, и заставляет вымирать не только животных, но и деревья...
  Он помолчал шагая неторопливо, но широко, потом повернулся ко мне и показывая в сторону, заброшенных полей, продолжил: - Тут, неподалёку, лет десять назад, по весне, гуляя с женой, мы вдруг увидели матку изюбря, безбоязненно подпустившую нас на двадцать шагов. Когда мы прошли дальше, она обошла нас, но по-прежнему не убегала. И вдруг, в зеленеющей траве мы увидели маленького оленёнка, ещё в белых пятнышках, по светло - коричневому, который к нашему разочарованию был мёртв. Что послужило причиной его смерти, мы так и не узнали, и веселее от этого не стало. Оленуха же, так и не уходила от мёртвого детёныша, хотя вокруг него уже начали роиться мухи...
  Гена помолчал, сплюнул и закончил. - Значит десять лет назад, здесь были ещё не только кабаны, косули, зайцы, но и изюбри...
  ... Поднявшись на гребень горы, мы перешли разъезженную грунтовую дорогу и лесом, напрямик, стали спускаться в долину, заросшую мелким, редким березняком и высокой, ещё зелёной травой.
  В самой ложбине, я вдруг нашёл бывшую землянку, полуобвалившуюся, с торчавшим вверх бревном потолочного перекрытия. Она была выкопана, лет шестьдесят назад, когда, после войны, войска в ожидании демобилизации, и построения стационарных военных городков, стояли ещё по-фронтовому, в палатках и землянках, в пригородных лесах. Тогда, здесь были сделаны замечательные дороги и мосты, через речки и болота. Часть строений в полуразрушенном виде, сохранились до наших времён. Иногда среди дремучего леса, вдруг видишь полусгнившие столбы, некогда широкой и прочной гати или основания для больших палаток, заросшие травой и малинником посреди луговины, зажатой со всех сторон, крупными деревьями.
  Однажды, над гребневой дорогой, на старой могучей лиственнице, я заметил, смотровую площадку, и ведущую наверх лестницу, из вбитых в ствол металлических скоб. Солдатики, оттуда, наверное, наблюдали и сторожили - не загорится ли где лес - известно, что таёжные пожары, опасны для зверей и конечно для человека.
  Солнце, между тем, поднялось в зенит и начало припекать - горячее серое марево поднялось в чистом осеннем воздухе над горизонтом. Тёплый ветерок, пролетая над землей, шевелил листья и шумел высокой травой, чуть подсохшей после ночных заморозков. Над болотинками, в распадках, летали кулички тревожно "пиликая" и где - то далеко каркали вороны...
  Пройдя, вдоль молодых густых, сосновых посадок, на южном склоне, мы пересекли ещё одну верховую дорогу, и спустились к широкому болоту. Гена оставив меня варить чай, отправился на заросшие осокой озёра, в болотине, на которых могли дневать стайки диких уток. Я, отмахиваясь от лосиных клещей, которые норовили, севши на одежду или на голову, проползти к открытым частям тела и "попить кровушки". Разведя в небольшой ямке костёр, сходил за водой и поставив котелок над костром, прилёг, отдыхая и вглядываясь в синее, лёгкое, тёплое небо над головой, бездумно наблюдая за полётом пушистых облачков...
  Вода в котелке быстро закипела и, заварив ароматный чаёк, я сел, достал бутерброды из рюкзака и поел с аппетитом, иногда бросая кусочки, привязанному к дереву Кучуму.
  Вскоре вернулся Гена, молча развёл руками, подсел к костру, тоже поел и в конце уже прокомментировал. - Пустые места, а ведь когда то...
  И я вспомнил давнюю весну, жаркий день с синеватым маревом над широким, Хейским болотом, и лося стоящего посерединке осоковой лужайки. Я тогда впервые увидел волосяную серьгу на шее этого зверя, и долго гадал, есть ли такие "украшения" на шее у лосих - маток...
  Передохнув, отправились назад, по дороге рассуждая, и гадая, почему окрестные леса, несмотря на их величину, так пусты и скучны...
  Возвратившись к лодке, сели в неё, а Кучум, которого в лодку не взяли, побегал по берегу, потом решившись, прыжками заскочил в воду и поплыл напрямую через залив - здешние места он знал отлично...
   Пока плыли по тихой, гладко блестевшей воде, увидели стайку чирков, освещённых золотым, заходящим солнцем, пролетевших в исток залива, вдоль, высокого, заросшего красивым сосняком, берега...
  Тихо поскрипывая уключинами лодка, почти не поднимая волны, незаметно но быстро продвигалась вперёд и когда братец поднимал на секунду вёсла, прислушиваясь, то капельки воды, тонкой струйкой скатываясь с плоскости весла, мелодично позванивали, упадая в воду...
   Гена проследив в очередной раз утиный перелёт, погрёб к берегу, и причалив, на прибрежной полянке, прихватив ружьё, отправился скрадывать чирков...
  Я разминая ноги прошёл вдоль берега всматриваясь в красивые, густые березняки и возвратившись к лодке, вдруг услышал парочку выстрелов: вначале один, а через паузу и второй, гулко раскатившиеся в предвечерней тишине и прохладе...
  Вскоре возвратился Гена и принёс двух сбитых им уточек - чирков. Тут же он их ощипал и разделал. - А какой супец мы с тобой вечером сварим - ликовал он, показывая мне брюшка уток, залитые светлым жиром.
  Делал он, всё привычно и уверенно, и я невольно позавидовал ему: "Живёт в таком красивом месте. Собаку имеет охотничью, да ещё и уточек постреливает, как у себя в огороде..."
  Когда мы переплывали уже следующий залив, на дальнем, лесном берегу, залаял Кучум и Гена, прокомментировал: - Себя подбадривает. Знает, что всё равно надо плыть, но не хочет... Через паузу он оглядываясь на тот берег показал: - Во - о - н его голова. Плывёт за нами... И ещё немного помолчав закончил. - Я его приучил плавать с самой весны. Отплыву немного от берега, а потом его в воду сброшу. Ему деваться некуда, вот он и плывёт за мной. А потом привык и перестал воды бояться... Да это и физическая тренировка для него хорошая...
  Мы уже поставили ужин в доме, и я во дворе, ел вкусную сладкую сливу, срывая с почти безлистых уже веток, когда появился Кучум, мокрый, но довольный, тем что снова дома и все испытания длинного дня позади...
  Чуть позже, Гена, действительно сварил замечательно вкусный суп из уток, и я смаковал сочную утятину, разгрызая мягкие косточки, высасывая из них сок...
  Вечером смотрели футбол по каналу спорт, когда в домик кто - то осторожно постучал. Гена открыл и вошёл Серёга, Генин приятель.
  Узнав, что мы сегодня были в лесу, он зацокал языком и стал агитировать Гену, назавтра, сплавать на Курму - дальний, большой залив, протянувшийся в глубь тайги на десять километров.
  Посовещавшись, мы решили пойти на гребях, хотя, до противоположного берега залива, было километров пять...
  Рано утром, когда мы ещё дремали в постелях, Серёга загремел вёслами во дворе и потом постучал - надо было вставать и собираться...
  Выплыли на трёх лодках. Гена на своей плоскодонке, Серёга на недавно купленной "ангарке" - лодке, особой конструкции, которую используют ангарские рыбаки, и я на большой дюралюминиевой лодке, предназначенной для мотора, но хорошо идущей и под вёслами...
  Над заливом висели космы белого тумана, передвигаемые утренним ветерком и когда я, сидя в своей лодке, отплыл от берега, то вдруг позади меня, ворча мотором, работающем на малом ходу, проявилась сквозь эту пелену лодка полная охотников, в защитного цвета куртках и с ружьями, на коленях. Они, встревожено поинтересовались, какой это залив, и узнав, что в тумане заплыли в Калей, заматерились развернулись, и "поползли", на малом ходу, вдоль берега, вскоре растворившись в тумане...
  Я не торопясь, погрёб вперёд и выплыл на чистое место. И, надо мной, открылось синее, словно умытое небо, залитое яркими лучами солнца, а белое облако тумана, ушло в исток залива, и теперь поднималось по лесистой долине к перевалу...
  На воде появились небольшие волнишки, которые, чуть покачивая лодку на ходу мерно стучали в гулкие, дюралевые борта. Когда я вышел на траверс, низкого лугового мыса, волны усилились и с Байкала подул бодрый ветерок...
  Справа открылась, низкая песчаная дуга, очередного заливчика и я вспомнил, как много лет назад, мы сюда приплыли ночью, при сильном ветре и чистой луне, пробившись сквозь изрядный шторм.
  ... Тогда, волны почти заливались в лодку, мой друг, с побледневшим лицом, "рулил" на корме, а я надвинув меховую шапку на уши, залез головой в тень носового отсека и уснул.
  ... Причалив к берегу в тихом заливе, мы долго искали в темноте знакомое зимовье, а когда нашли, то выяснилось, что целая стена домика была разобрана на дрова, хотя с другой стороны, входная дверь была закрыта на металлический замок...
  Тогда, мы с грехом пополам, дрожа от предутренней прохлады, подремали несколько часов внутри на полатях, а на сумеречном рассвете встали на берегу в ожидании утиного лёта. Помню, как вдруг, откуда - то слева, вылетела крупная птица, и я навскидку выстрелил и попал, потому, что птица шлёпнулась на воду. Я думал, что это чирок - свистунок, но когда окончательно рассвело, оказалось, что это дикий голубь, так и плававший на поверхности залива...
  ...Обогнув мыс, я, перекликаясь с Геной, получил команду, пришвартоваться к берегу, и ткнулся носом своей лодки в песчаную отмель. Мы несколько минут дожидались Кучума, пока на крепком галопе, он выскочил из -за берегового поворота, разгорячённый, мокрый и взъерошенный.
  Нам предстояло форсировать двухкилометровый залив и потому, я взял собаку к себе в лодку и отплыл последним...
  Мужики не торопясь гребли, озирая открывающуюся водную ширь...
  Берег на противоположной стороне водохранилища, был покрыт густым лесом, среди которого в нескольких местах торчали крыши домов и высокая кирпичная труба, выделялась ярко - коричневым цветом на фоне жёлтых березняков...
  Глубокая вода под килем поменяла цвет с темно-синего на зеленовато - серый, и пронизанная солнечными лучами, пугала, непроглядной глубиной. Мелкая волна ряби, позванивала, ударяясь с каждым гребком в борта и откуда - то издалека, с другой стороны широкого водохранилища, доносилось осиное пение лодочного мотора...
  До заполнения ангарской водой Иркутского водохранилища, здесь были замечательные приречные леса, и почти под нами, проходила железнодорожная линия знаменитой, Транссибирской магистрали, протянувшейся тогда, вокруг южной оконечности Байкала. Потом её затопило водохранилищем, и сохранился, лишь кусочек колеи, совсем рядом с Байкалом, в месте, где Ангара выбегает из этого сибирского озера - моря...
  Кучум, сидя в носу, поводил головой нюхая воздух, и пристально, не мигая, смотрел в сторону, противоположного берега, который приближался медленно, но неуклонно.
  От высокого лесистого мыса круто поднимающегося от воды, на водохранилище падала тёмная тень, в которой были плохо видны, продвигающиеся на юг лодки, далеко нас с Кучумом опередивших, Гены и Серёги...
  Наконец, обогнув мыс, мы вплыли в тихий узкий залив, наполненный солнцем и ароматами сосновой смолы. Здесь было почти жарко, воздух был тих и неподвижен, а по воде, от берега до берега, расстилалась солнечная дорожка, блестевшая искристым отражение на маслянистой глади...
  Пристав к берегу, мы высадились на песчаную отмель и увидели большое кострище и утоптанную полянку, на которой кто - то ночевал совсем недавно, может быть прошедшую ночь...
  Я вспомнил, что лет двадцать назад, часто бывал здесь летом и даже нашёл наверху высокой горы, на противоположном берегу заливчика, барсучьи норы. Однажды, я жил здесь несколько дней с молоденькой лайкой Зельдой, и как то, возвращаясь из дальнего похода, я потерял её, и ночевал у костра в одиночестве. Утром, собираясь идти её искать, я допивал последние глотки чая, когда она появилась, на другом берегу, старательно обнюхивая мои следы на траве. Когда, встревоженная собачка, обогнула заливчик и приблизилась, то подойдя к моим сапогам, сушившимся на солнышке, она, по запаху, "узнав" в них хозяина, "заулыбалась" прижимая уши, и виляя хвостом. Кода я её окликнул, она поняла свою ошибку и, подскочив, старалась лизнуть меня в лицо, выражая полный восторг и преданность...
  ...Мы только собрались доставать вещи из лодок, как с воды послышался звук лодочного мотора и к нам приблизились две лодки с пьяненьким охотниками. Один нервный и боязливый, тоном немного нахальным, но и трусливым, стал выяснять, не бандиты ли мы, и не будем ли качать права. Когда мы ему объяснили вежливо, но сдержанно, что это не так, он невнятно пояснил нам, что они здесь ночевали и хотели бы ночевать ещё...
  Мы, посмеиваясь, объяснили ему, что мы нормальные граждане, а соседство такого психа, нам тоже не очень нравится.
  Мы вновь сели в лодки и поплыли вдоль берега Курмы - так назывался этот большой залив - искать новую стоянку. Наконец после часа гребли, наш караван, вошёл в широкий залив, с плавучим островом, посередине, заросшим высоким камышом и делившим просторную заводь на две части. Заметив, в одной его половине, стоящий на приколе катер и костёр на берегу, мы заплыли во вторую, и решили ночевать здесь.
  Светило яркое, золотое солнышко. От залива, вверх поднимались лесистые берега, а на песчаный чистый пляж, накатывали с тихим плеском мелкая рябь с открытой воды.
  Выгрузив вещи, прямо на песок, мы развели костёр и поставили кипятиться чай, а рядом на подстилке, разложили аппетитную еду: солёное и копчёное сало, с розовыми прослойками мяса по белому, зелёный лучок, красные круглые головки редиски, ароматный хлеб и выставили прозрачную как слеза водочку, в прозрачного стекла, бутылке...
  Расположившись вокруг, мы выпили за удачное путешествие, закусили и насытившись, долго пили горячий, коричнево - золотистый, искрящийся под солнцем чай...
  Кучум, лежал поодаль свернувшись калачиком, дремал, и изредка клацал зубастой пастью, стараясь поймать надоедливую муху.
  ...Посовещавшись, решили сходить на разведку в вершину большой пади Солцепечной, которая от нашего залива была отделена невысоким таёжным хребтиком.
  Убрав продукты, в вытянутые на песок лодки, мы выстроившись цепочкой, вошли в лес. Преодолев заросший багульником и крупным березняком склон, поднялись на гребень, обдуваемый ветерком, и по нему, пошли в вершину пади, преодолевая неглубокие ложбинки попутных распадков. Кучум, на время куда то исчез, но вскоре, с противоположного склона долины, раздался его призывный лай. Мне даже послышалось, какое-то неясное ответное ворчание и я предположил, что это медведь. Мы остановились, послушали, но лай прекратился и чуть погодя, среди высокой зелёной травы появился скачущий на галопе Кучум, с озабоченным видом, склонивший голову к земле и что - то старательно вынюхивающий...
  Разочарованно вздохнув, тронулись дальше...
  Ещё примерно через час неторопливого хода, мы поднялись на водораздельный хребет, по которому проходила старая, почти неразличимая, заросшая дорога, по которой, я в далёком прошлом, тоже часто уходил в сторону Байкала, в замечательное зимовье стоявшее в излучине широкой таёжной пади...
  ...Здесь мы немного разошлись и Серёга, двигался метрах в ста от нас, правее, когда Кучум снова залаял, теперь уже азартно и даже яростно. Через время грянул выстрел, и всё затихло.
  Вскоре, среди кустов ольхи и березняка, замелькала Серёгина фигура, и мы увидели, что он, что - то несёт в правой руке. Подойдя, он положил к нашим ногам некрупного барсука, и мы принялись, охая и ахая, поглаживая Кучума, рассматривать мёртвого зверя...
  Это был барсук, первогодок, килограмм восьми весом, с коричнево - серой шерстью и длинными острыми когтями на аккуратных лапках. На голове отчётливо были видны две белые полоски, а рядом, кровавые круглые пятнышки - следы картечин, попавших в голову и убивших зверька наповал.
  - Я иду - рассказывал возбуждённый Серёга - и вдруг вижу, что на всём
  скаку, несётся белый Кучум, а впереди, мелкая в зелёной траве, серый барсучок. Собака быстро догнала зверька, и тот остановился, развернулся и сев на зад, угрожающе оскалил острые белые зубки. Кучум с яростным лаем, пытался бросками схватить барсука, но тот увертывался и рычал...
  - Я вскинул ружьё, но Кучум заслонял от меня зверя и я крикнул ему: -
  Кучум, отойди в сторону!
  - Словно услышав мою просьбу, собака чуть отпрыгнула вбок, и я, прицелившись, выстрелил...
  Глаза Серёги довольно блестели и он был рад удаче, как впрочем и мы сами... А я ещё подумал, что барсучок, может быть родом из того большого логовища, которое я нашёл неподалёку от маленького заливчика, лет двадцать назад. Я знаю, что если не мешать барсукам, то они живут на одном месте помногу лет, сменяющимися поколениями и норы их становятся похожи на обширное городище...
  Насмотревшись на трофей, Серёга положил барсука в рюкзак и мы, пройдя ещё с полкилометра, сели на склоне, под старую, разлапистую сосну и стали слушать, лежащую внизу густую тайгу. Было время начала изюбриного рева, и мы надеялись встретить здесь оленей. Однако тайга молчала, а надвигающийся вечер заставил нас отправиться назад к водохранилищу.
  Шли быстро и я с непривычки, стал отставать, хотя старался и очень спешил...
  В какой то момент, мужички, намного опередили меня, и я, видя, что нам уже пора сворачивать и спускаться к воде, свистнул и показал рукой в сторону, предполагаемого залива. Однако Гена, не обратил внимания на мои призыва и вместе с Серёгой, ушёл дальше, пропал меж деревьев, а я свернул направо, попал в короткий распадок, свернул ещё чуть правее и через десять минут, вышел прямо к нашей бухточке...
  В ожидании заплутавших приятелей, я разжёг костёр, поставил кипятить чай, потом поднялся на высокий берег, где было старое кострище, натаскал дров для ночного костра, и вернувшись к лодкам за вещами, услышал, как с противоположной стороны, разговаривая вполголоса, в бухту, по заросшему ольхой склону, спустились Гена и Серёга...
  Разводя руками и вздыхая, Гена объяснил. - А мы пролетели по верху, чуть дальше, свернули направо и вышли на крутой склон, поняли, что промазали, огляделись, сориентировались и двинулись сюда...
  Перенесли вещи на стоянку, и стали готовить ужин. Тогда, я решил подняться на гривку и послушать изюбрей, взяв с собой маленький фонарик.
  Я тихо пошёл по широкому логу, поднялся наверх уже в надвигающихся с востока сумерках, сел на наклонную берёзу, и стал, затаив дыхание, слушать окружающий меня лес.
  Тишина заполнила необъятные пространства тайги, и когда я успокоился, то за спиной, откуда - то издалека, с другой стороны Курмы, услышал лай дворовых собак, брехавших от скуки, в расположении большой турбазы, в начале залива. Передо мной же, постепенно заливаемый тьмою, лес напряжённо молчал и как я не вслушивался,- не замечал ни треска валежника под неосторожным оленьим копытом, ни тем более, азартного, вызывающего соперников на бой, рёва, который эхом самых высоких нот изюбриной песни, летает над тайгой, октябрьскими тёмными ночами...
  Уже в темноте, я спотыкаясь и падая, возвратился на бивак и подходя неслышно, к краснеющему среди чёрных силуэтов деревьев, костру, различил негромкие разговоры, сидящих у костра Гены и Серёжи...
  Я наступил на сучок и тут же с лаем, мне навстречу выскочил задремавший было Кучум, но в ответ на мои успокоения, он узнал меня и подходя поближе, обнюхивая, завилял хвостом...
  Я поужинал вкусной кашей, выпил водочки и стал устраиваться у костра на ночлег. Мужики расстелили свои спальники подальше от огня, а я, взял у Серёги кусок полиэтилена, расстелил ватную телогрейку и с облегчением вытянув натруженные ноги, лёг, глядя в костёр задремал, под тихие разговоры друзей...
  ... Над лесом взошла яркая полная луна и от высокой стены сосняка, на краю которого горел наш костёр, на камышовый остров в заливе, под нами, упала контрастная тень. На открытых местах, луна светила почти как солнце и можно было различить мелкие подробности противоположного берега и деревьев на нём...
  Но свет её был жёлт и таинственен, и вызывал внутри чувство тревоги и напряжения, которое мы испытываем, становясь свидетелями природных феноменов. Кажется, лунный свет действует на человека возбуждающе и порождает причудливые сны. Ещё, каким-то образом лунный свет связан с волшебством и даже с ведьмами...
  Костёр горел ярко, обдавая меня жаром высокого пламени и я несколько раз с тревогой ощупывал себя - не горю ли...Потом пришло полузабытье, уютное и освежающее...
  Проснувшись от холода, поправил полупогасший костёр, сдвинул дрова поплотнее, завернулся в полиэтилен потуже, и вновь провалился в сон. Потом, уже перед рассветом поднялся, шатаясь и теряя равновесие, в полусонном состоянии, подбросил в костёр последние дрова и заснул снова.
  Проснулся в последний раз, когда услышал разговоры Серёги и Гены. Я, поднявшись, сел, и стал тереть заспанное лицо, а потом, поняв о чем, они говорят, заметил в заливе, напротив того места, где стояли наши лодки, стаю уток. Они, тёмными силуэтами, то приближаясь, то удаляясь от берега, плавали и ныряли, на темно - стального цвета воде, от которой вверх поднимались струйки тумана, заполнявшего всё пространство не только большого залива, но и нашей бухточки.
   Я заставил себя подняться, выпил крепкого чаю с сахаром, и потом пошёл по крутому берегу залива, посмотреть, нет ли где поблизости кабанов, покопки которых я увидел на берегу, ещё вчера.
  Выйдя на седловину, разделявшую залив и падь Солнцепёчную, я прислонился к берёзе и долго слушал и осматривал, окружающий меня лес.
   День постепенно приходил на место утра... Из небольшого светлеющего пятна, в дальнем восточном конце леса, постепенно разливался, распространялся на округу, солнечный восход и наконец сквозь стволы деревьев, в перспективе, стоящие плотной стеной, проник первый серебряный лучик света. За ним последовали другие и наконец появился край золотого светила, на которое невозможно было смотреть, как на земного Бога, из - за его яркости и великолепия...
  Наступил новый день...
  Возвратившись к костру, я позавтракал, и мы не торопясь собравшись, погрузились в лодки, поклонились гостеприимному, красивому месту и отплыли назад, в сторону дома...
  Я вновь вёз Кучума, в своей лодке, а он, увидев, что Гена уплывает в другую сторону, завыл и запричитал почти человеческим голосом, показывая намерение прыгнуть в воду и последовать за хозяином.
  Гена и Серёга, решили поблеснить щучку, в широком прогретом солнышком заливчике напротив, а я погрёб по диагонали, направляясь в сторону садоводства.
  Я начал уговаривать Кучума не закатывать истерик, объясняя, что хозяин, скоро нас догонит. Когда вопли достигали неприличного трагизма, даже для такого обширного пространства, я поддал псу несколько раз по заднице, ногой, после чего он недовольно лёг на дно лодки, мешая мне грести. Я отодвинул его, матюгнувшись притворно сердито, и пес, наконец успокоившись, положил лобастую, с острыми ушками, голову на лапы и задремал...
  Вода тихонечко журчала под днищем, когда я усиливал и учащал гребки, солнце почти отвесно светило на неподвижную воду и я, дыша полной грудью, думал, что такое блаженство, такой земной рай может быть только на твоей родной сторонке, которая, знакома тебе с детских малых лет и которая на чужбине снится и порождает ностальгию, от чего, так грустно порой бывает на сердце, даже живя в самых богатых и благоустроенных странах...
  Свернув в свой залив, я разогрелся, снял рубашку и футболку и, радуясь здоровью и силе, не старого ещё тела, погрёб вперёд сильно и мощно, старясь развить максимальную скорость.
  Скоро на берегу, показались яркоокрашенные домики и дома знакомого садоводства, и я проплывая мимо, вглядывался в разнокалиберные, деревянные брусовые и бревенчатые, кирпичные и шлакоблочные разных вкусов и стилей постройки, занимавшие пространства от берега, до далёкой берёзовой рощи, по всему пологому, южному, солнечному склону.
  Я вспомнил, что на месте этого садоводства, лет сорок назад были колхозные поля и берёзовые перелески, среди которых жил тогда, с недельку, в маленькой избушке знакомого егеря...
  Тогда было тёплое сухое лето, и я загорал на бережку или ходил в походы по округе. У меня не было ни ружья, ни удочки и я просто жил, наслаждаясь бездельем и хорошей погодой...
  ... Незаметно доплыли до места...
  Причалив лодку к берегу, заставленному, металлическими водозаборными конструкциями, лодками и лодочками и даже старыми катерами с растрескавшейся краской на бортах и сломанными поручнями - леерами, я выпрыгнул в мелкую, заросшую водорослями воду, подтянул её поближе на берег, а Кучум, спрыгнувший на подходе к причалу, успел уже у ближнего домика, выпросить у нашей соседке по даче, какие - то косточки и радостно, с хрустом, разгрызал их, не обращал на меня никакого внимания.
  Подойдя к нему, я взял собаку за ошейник и приведя во двор нашего дома посадил на цепь. Кучум сразу погрустнел и в знак протеста залез в конуру, несмотря на мои извинения, что я только выполняю наказ хозяина...
  Я уже сидел в доме и смотрел спортивную программу, когда приплыли Гена и Серёга. Им не повезло, и они не поймали ни единой рыбёшки...
  Принеся все вещи из лодок, сказали друг другу до свиданья, и Серёга ушёл, а мы, переодевшись в цивильную одежду, уехали на Гениной "Ниве" в город...
  Там, собрав сменку белья и прихватив сушёный, берёзовый веник, пошли в знакомую с детства поселковую баню...
  Русская парная банька, после ночёвки на холодной земле, особенно приятна. И мы парились с большим энтузиазмом, в несколько заходов, а потом, отдохнув и обсохнув в предбаннике, оделись, и пошла к брату домой, где сели за стол сервированные разными кушаньями и закусками.
  Выпив, холодной водочки, закусили хрустящими, солёными рыжиками, и повторив заход, стали есть уже рыжики в жареном виде. Грибочки эти Гена набрал в перелесках за садоводством, и они были такие плотненькие и ароматные...
  Третья рюмочка пошла сама собой и после, я расслабился и почувствовал, что ради таких моментов в жизни, стоило лететь через всю Европу, через всю Россию, сюда, ко мне на родину, в мой родной город, в прибайкальскую тайгу...
  Поразительно, как хороша, бывает порою наша жизнь, вообщем - то наполненная заботами, тревогами и суетой!
  
   8. 02. 2006 года. Лондон. Владимир Кабаков.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"