Юринов Владимир Валентинович : другие произведения.

Хранить вечно, глава 1

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Друзья! Сегодня я начинаю публикацию своей исторической дилогии, состоящей из романов "Хранить вечно" и "Крысолов". В книгах дилогии я попытался исследовать и проанализировать предпосылки и причины сегодняшнего глобального цивилизационного раскола, разделившего мир на два непримиримых противоборствующих лагеря: западно-католический и русско-православный. Роман "Хранить вечно" - это попытка осмысления уникального явления зарождения новой религии, ретроспективный взгляд из нынешней, осквернённой всеми пороками, действительности в далёкое, изначальное прошлое с, наверное, где-то даже риторическим вопросом: а могло ли статься иначе? Это попытка ответа на извечные вопросы: что есть человек в этом мире? волен ли он в своих поступках? или путь его предначертан свыше? И велика ли роль отдельно взятого человека в мировом историческом процессе? "Хранить вечно" - это попытка исторической (именно исторической!) реконструкции жизни апостола Петра - самой значимой и в то же время самой противоречивой и где-то даже загадочной фигуры евангельских повествований. "Крысолов" - это книга о наиболее ярких и значимых страницах жизни папы римского Иннокентия III - выдающегося церковного деятеля, в годы правления которого римская католическая церковь взлетела на недосягаемые ни до, ни после высоты своего величия и могущества. Целеустремлённый, честолюбивый, умный и расчётливый, непревзойдённый мастер многоходовых масштабных комбинаций и политических интриг, папа Иннокентий III возвёл чин римского понтифика в ранг абсолютной власти. Власти, карающей и милующей, возводящей на трон королей и императоров и по своей прихоти низвергающей их. Он поставил себе на личную службу могущественную силу крестовых походов. Он выкормил, выпестовал и спустил с поводка свирепого пса святой инквизиции. Он устранил или обезвредил всех явных и потенциальных соперников римской католической церкви. Он, наконец, вложил в умы многим и многим будущим поколениям своих последователей мысль о ничтожности человеческой жизни, о возможности и даже необходимости принесения её в жертву ради некой значимой цели. Значимой, разумеется, в понимании повелевающего и жертвующего этой жизнью. Два романа дилогии призваны показать читателю начало и, по сути, конец западно-католической ветви христианства, её рассвет и закат, её исток и устье. Они призваны объяснить, откуда появилась и как обрела силу та бесчеловечная, людоедская цивилизация, которая готова сегодня ради сохранения своего доминирования сжечь в огне мировой войны миллиарды человеческих жизней. Историко-географический фон и фактология книг дилогии основана на тщательном изучении и непредвзятом анализе практически всех известных на настоящий момент канонических и апокрифических религиозных источников, относящихся к периоду зарождения христианства, исторической литературы на эту тему, а также массива документальных свидетельств эпохи правления Иннокентия III. Я буду выкладывать по одной главе в неделю. Тем же, кто захочет прочитать книги быстро и целиком, сообщаю, что найти их электронную или бумажную версию можно на площадках "ЛитРес", "Livelib", "Book24", "Читай-города", "Буквоеда", а также на маркетплейсах "OZON", "Яндекс.Маркет" и "Wildberries". Кроме того, можно приобрести книгу и у меня. Мой мейл для связи с читателями: yurinov@mail.ru. Приятный часов чтения!
  ХРАНИТЬ
  ВЕЧНО
  
  роман
  
  
  Не даём мы тебе, о Адам, ни определённого места, ни собственного образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо, и обязанность ты имел по собственному желанию, согласно твоей воле и твоему решению. Образ прочих творений определён в пределах установленных нами законов. Ты же, не стеснённый никакими пределами, определишь свой образ по своему решению, во власть которого я тебя предоставляю. Я ставлю тебя в центре мира, чтобы оттуда тебе было удобнее обозревать всё, что есть в мире. Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный и славный мастер, сформировал себя в образе, который ты предпочтёшь. Ты можешь переродиться в низшие, неразумные существа, но можешь переродиться по велению своей души и в высшие божественные.
  
  
  Книга первая
  
  САКСУМ
  
  
  ...ибо сильна, как смерть, любовь... стрелы её - стрелы огненные, пламень Господень. Многие воды не смогут погасить любви, и реки не зальют её. Если бы кто давал всё богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением.
  Шир-а-Ширим 8:6-7
  
  
  От Агриппы Клавдию привет.
  Воистину, мой друг, судьбы человеческие вершатся на небесах. Мог ли я ещё полгода назад, лёжа, к примеру, за столом у тебя в гостях и попивая наше с тобой любимое старое фалернское, представить себе, что Декима, направляя кудель моей судьбы, сделает столь резкий поворот и, оторвав от привычных дел и милых сердцу мест, забросит меня чуть ли не на край света.
  Прости, что не удалось попрощаться по-людски, но ты же знаешь мою печальную историю. Отъезд мой из Ромы был неожидан и стремителен и, честно говоря, напоминал бегство. Бежал я, по большому счёту, скорее "от...", чем "к..." - никто меня нигде не ждал, и я, прямо скажем, пустился в путь наобум, вверяя свою судьбу и судьбу моей беременной жены богам и повинуясь не столько разуму, сколько чувству - чутью загнанного в ловушку зверя. Спасибо моей сестре Херодии, она приютила нас с Кипрой. Странно было найти на самом краю ойкумены любящее тебя сердце, она ведь действительно нежно меня любит, то и дело вспоминает какие-то мои детские шалости и проделки, я же, увы, из всего этого не помню ничего.
  Да, можешь меня поздравить - за 2 дня до октябрьских ид у меня родился сын. Назвал я его Друзом. Надеюсь, не надо объяснять, почему.
  Намучились мы в дороге страшно. Денег было мало, и поэтому приходилось быть не слишком разборчивым на предмет средств передвижения. Особенно тяжело дался нам последний морской переход - от Александрии до Палестинской Кесарии. Море было неспокойное, шла крупная зыбь, и наш корабль - убогую греческую посудину - всю дорогу болтало, как ореховую скорлупку. У меня от всего этого путешествия осталось лишь одно смутное воспоминание: я лежу на палубе в обнимку с какой-то амфорой и неудержимо блюю за борт. Думаю, ориентируясь по содержимому моего желудка, корабли, как по приметной тропе, ещё целый месяц смогут спокойно плавать из Египта в Палестину. Моя бедная жена, и без того нелегко переносящая свою беременность, вообще, чуть дышала, и я, видя её страдания, уже и не чаял довезти её до Палестины живой. Но, слава богам, всё обошлось. И ребёнок родился, на удивление, здоровым.
  Мой "четвертьцарственный" зять встретил нас без особой приязни, однако ж, уступая настойчивым просьбам Херодии, определил меня на довольно тёплую, по его мнению, должность - надзирателя за рынками новой столицы Галилаи. Должность эта оказалась скучной и, прямо скажу, не особо денежной. Мне на ней надо лет 300 просидеть, чтобы расплатиться с моими кредиторами. Я ведь только одному пройдохе Сенеке задолжал почти 100 000 сестертиев. А ведь есть же ещё и другие.
  После Ромы Тиберия кажется сущей дырой. Скучища и пылища. Здесь всё ещё большая стройка. И если дворец и прилегающие к нему улицы смотрятся уже более-менее прилично, то стоит сделать шаг в переулки - сразу же попадаешь в какие-то совершенно дикие трущобы, перемежающиеся отвалами строительного мусора. Да и внутри самого дворца то и дело натыкаешься на рабочих, которые всё ещё что-то делают, доделывают, переделывают. Запах каменной пыли, извести и мокрой глины, кажется, уже въелся мне в ноздри.
  Однако есть здесь и хорошие моменты. В первую очередь, это, конечно, озеро, на берегу которого стоит город. Местные порой называют его даже морем, но мне, опытному путешественнику, заблевавшему добрую треть всего Внутреннего моря, это, сам понимаешь, кажется смешным. Но, впрочем, озеро действительно большое, вода в нём чистая, и я тут взял за правило, как престарелый патрикий, ежеутренне совершать омовения, соорудив для этих целей на берегу небольшую купальню. Представляешь ли ты меня в роли престарелого патрикия, мой добрый Клавдий? Заверяю тебя, зрелище достойное пера Горатия. Есть здесь ещё неподалёку от города некий целебный источник. Моя Кипра уже все уши мне прожужжала про него, хваля его чудодейственные свойства, но я всё никак не соберусь туда выбраться.
  Ещё одной приятной неожиданностью стали для меня местные вина. Ты знаешь, мой друг, некоторые из них по своему качеству ничуть не уступают лучшим италийским. Особенно понравилось мне тут вино из местечка Лахис. Цветом и вкусом оно напоминает кекубское, но гораздо ароматнее - похоже на хорошо выдержанный таниотик. При случае непременно пришлю тебе десяток-другой амфор.
  С некоторым удивлением обнаружил в своём багаже 2 ящика с книгами - оказывается, во всей этой своей предотъездной запарке и суете я всё же успел сделать соответствующие распоряжения. Эта находка оказалась для меня сейчас очень кстати - от безделья и скуки я тут уже готов был лезть на стену. Теперь же длинные чиновничьи дни мои, которые я вынужден проводить в присутственном месте, получили достойное наполнение. И опять же, мой любезный Клавдий, согласись, начальник, имеющий пред собой развёрнутый книжный свиток, выглядит в глазах подчинённых и просителей гораздо значительнее, чем тот же начальник, гоняющий мух на своём столе или ковыряющийся в носу, пусть даже и с самым глубокомысленным видом. Странно, но особенно хорошо идут у меня сейчас Тит Ливий и Страбон, которых в Роме я не особо жаловал.
  Что нового у вас? Как здоровье Кесаря? Надеюсь, он оправился после постигшего его горя?
  Рассчитываю получить от тебя, мой друг, последние новости из Ромы. Здесь с этим туго. Известия приходят сюда с огромным опозданием. Ты не поверишь, но здесь всё ещё обсуждают прошлогоднюю "триумфальную победу" Блеза Старшего над Такфаринасом.
  
  P.S. Привет Ургуланилле от Кипры.
  
  
  Скол первый
  Нуми́дия. Тубу́ск
  DCCLXXVI ab U. c., October
  
  1
  - Эй, декурион! - О́лус Ке́па похлопал Са́ксума по плечу, извлекая его из потной послеполуденной дрёмы. - Хочешь посмотреть на комедиантов? Глянь-ка на это явление хромого с безногим!..
  Всё это было, конечно, враньём. Самым обыкновенным глупым враньём. Или же шуткой. Олус Кепа называл всё это шуткой. Он так, видите ли, шутил. Он, вообще, шутил постоянно, полагая, что шутка, вовремя, к месту сказанное острое словцо помогает, понимаешь, солдату преодолевать тяготы и лишения военной службы. Может, сама эта мысль и была верной, вот только шутник из Кепы был никакой. От шуток его не то что преодолевать тяготы и лишения службы хотелось, удавиться от них хотелось. Мухи от его шуток дохли. Вино во флягах скисало. Разумеется, ни хромого, ни безногого на дороге не было. Тем более не было там никаких комедиантов. Откуда здесь могли взяться какие-то комедианты?! А было там что-нибудь совершенно обыкновенное, рутинное что-нибудь, сто раз уже, понимаешь, виденное и перевиденное, осточертевшее за многочисленные долгие дни патрулирований и дозоров.
  Тем не менее следовало посмотреть.
  Саксум нехотя разлепил глаза, перекатился на живот и, приподняв иглолистые, тяжёлые от сизых шариков-плодов, ветки можжевельника, посмотрел на дорогу.
  По дороге действительно ехали двое. Утомлённые лошади лениво переставляли ноги, всякий раз выбивая из грязно-коричневой дорожной пудры крохотные вулканчики пыли. Сами всадники, расслабленно покачиваясь в сёдлах, похоже, дремали - их головы, повязанные от солнца одинаковыми белыми платками, были низко опущены.
  - Вроде как наши, - неуверенно сказал Кепа и, оглянувшись через плечо, выжидающе посмотрел на Саксума. - Или как?..
  Саксум не ответил, внимательно, сквозь прищуренные веки, изучая неожиданных визитёров.
  Не дождавшись ответа, Кепа недовольно засопел носом, шумно почесался, а потом вновь нетерпеливо выглянул из-за кустов.
  Всадники медленно приближались. До них было ещё около трёхсот шагов, и пока, кроме висящих на груди, блестящих под солнцем шлемов и лежащих поперёк сёдел длинных копий-тра́гул, ничего видно не было.
  - Да наши, наши! - Кепа вновь повернулся к Саксуму и довольно ощерил свой малозубый рот, обрамлённый покрытыми неопрятной белесоватой коркой губами. - Только наши придурки могут в такую жару париться в плащах и кольчугах.
  Сам Олус Кепа - худой, мелкий, дочерна загорелый - был гол по пояс и бос. Его плащ и кольчуга валялись, как всегда, неизвестно где, а заношенные до дыр, стоптанные ка́лкеи были насажены подошвами вверх на обломанные ветки ближайшей акации - стало быть, проветривались.
  Саксум и на этот раз промолчал. Он-то как раз был в кольчуге, хотя и без плаща. Разумеется, быстрый языком, но отнюдь не быстрый умом Кепа и не думал задеть очередной остротой своего начальника. Но, выходит, что задел. Можно было бы, конечно, ввалить зарвавшемуся подчинённому за общую непочтительность, а заодно и за нарушение формы одежды, можно было бы, но Саксум не стал - жара, лень... Ещё какое-то время он цепко озирал окрестности, пристально вглядываясь вдаль, в плывущее, шевелящееся, растекающееся у горизонта слюдяными озёрцами, знойное марево, а потом коротко выругался и резво вскочил на ноги.
  - Иди́гер! - негромко позвал он.
  Из жидкой тени акаций тут же появился молодой бронзовотелый нумидиец и выжидательно остановился перед Саксумом.
  - Скачи в крепость, - махнул рукой Саксум. - Прямиком к три́буну. Скажи: нужна подмога. Не меньше ту́рмы. Мамма́са пусть пришлёт с его головорезами. И пусть, понимаешь, объявляют тревогу... Скажи: гости у нас. Всё понял?.. Давай!
  Идигер кивнул, крутанулся на пятке и вновь нырнул под низкие ветки акаций.
  Саксум повернулся к напарнику, всё ещё стоящему столбом и непонимающе хлопающему глазами.
  - Ты, помнится, хотел отличиться в бою? - прищурившись, спросил он и кивнул в сторону приближающихся всадников. - Так вот, у тебя есть шанс. Вот эти двое - твои. Как только доедут до кустов - можешь брать. Но только тихо. И аккуратно, - он усмехнулся, - смотри, шкурку не попорти. Постарайся, понимаешь, обойтись без жертв и без особых увечий, - он помолчал. - Может, это, и вправду, наши... Ну, что стоишь?! Шевелись!
  Всё-таки соображал Кепа туго. Он ещё несколько мгновений, приоткрыв щербатый рот, недоверчиво смотрел на Саксума, видимо прикидывая - не шутит ли эдаким вот сложным образом командир, потом вновь, вывернув тонкую шею, выглянул из-за кустов и некоторое время напряжённо всматривался вдаль, а потом вдруг ахнул, всплеснул руками и забегал, засуетился, торопливо собирая свою, разбросанную по всей поляне, амуницию.
  Саксум подхватил с земли свой плащ и двинулся было прочь, но на краю поляны остановился.
  - Я тебе Луки́пора пришлю, - сказал он Кепе. - В подмогу.
  Олус Кепа не ответил. Он сидел под можжевеловым кустом и, страдальчески кривя рот, натягивал на ноги свои, снятые с веток, заскорузлые говнодавы.
  Саксум поднырнул под стоящую на краю поляны корявую разлапистую акацию и, пригибаясь и то и дело уворачиваясь от низких колючих веток, зашагал вглубь зарослей.
  Поспешный отъезд Идигера не остался незамеченным - отряд не спал: нумидийцы сидели на своих плащах и негромко переговаривались; впрочем, встревоженными они не выглядели.
  Зато Лукипор дрых без задних ног, разметавшись прямо на земле несколько поодаль от остальных - в тени невысокого дикого а́рбута. Запрокинутое безусое лицо балеарца было мокрым от пота.
  По Лукипору ходили мухи. Как и большинство его соплеменников, Лукипор предпочитал мытью натирание тела соком какого-то дурнопахнущего растения. Это и само по себе было волнительно для мух. А тут ещё бурнус. Знаменитый бурнус Лукипора - заношенная и затёртая до состояния осклизлости овчинная шкура, которую юный балеарец попеременно использовал то как плащ, то как подстилку, то как одеяло. Нынче Лукипор, свернув свой бурнус в трубочку, превратил его в некое подобие подушки. Поэтому мухи, путешествуя по телу балеарца, в основном всё же тяготели к голове и лицу пращника.
  Саксум подошёл и беззастенчиво пнул раба в бок. Мухи прянули. Лукипор вскинулся, бессмысленно тараща заспанные глаза:
  - А?!.. Куда?! Обед?!
  Нумидийцы засмеялись.
  - Обед, - согласился Саксум. - Можешь, вон, бурнус свой пожевать.
  Нумидийцы рассмеялись опять. Саксум дождался, пока взгляд раба примет осмысленное выражение, после чего приказал:
  - Иди к Кепе. Он - там. Поможешь ему. Всадника с лошади ведь сбить сумеешь? - (Лукипор кивнул). - Ну вот. Там двое едут. Ты - одного, Кепа - второго... Только в голову не бей. Бей в грудь. Или в спину. Они мне живыми нужны. Всё понял?
  Лукипор опять кивнул, ладонью стёр с лица пот и подтянул к себе лежавшую под деревом, драную и до невозможности засаленную кожаную торбу. После чего, почёсываясь и то и дело широко зевая, принялся копаться в ней, извлекая и раскладывая на земле свои хитрые метательные снаряды: разной формы и разного размера гладкие камни, свинцовые шары и лепёшки и даже обыкновенного вида булыжники величиной с кулак. Выбрав как раз два таких булыжника, он сгрузил всё остальное обратно в торбу, навесил её себе через плечо, взял под мышку свой вонючий бурнус и, поднявшись, пошагал в указанном Саксумом направлении, уводя за собой стайку взволнованных мух
  - Всё бы тебе жрать, - глядя вслед ушедшему рабу, негромко проговорил Саксум. - Лучше бы помыться сообразил... Хоть раз.
  Он ещё некоторое время стоял неподвижно, как будто к чему-то прислушиваясь, а потом, вздохнув, повернулся к оставшимся.
  Нумидийцы выжидательно молчали. Саксум скептически оглядел своё невеликое войско.
  - Там, на подходе, - кивнул он в сторону дороги, - отряд. Не меньше кенту́рии. А может, и больше. Далеко ещё пока, не разобрать. Попробуем их здесь задержать... За подмогой я послал. Но подмога будет не скоро. Так что пока, понимаешь, придётся самим. Место здесь удобное... Вы, четверо, - указал он, - на ту сторону дороги. Остальные - здесь... Смотреть и слушать в оба. Раньше времени не высовываться. Без команды ничего не предпринимать... Если со мной что случится - отходите в сторону крепости... Всё ясно?..
  
  Передовой разъезд взяли без шума.
  Едва всадники въехали в полосу кустарника, из зарослей неслышной тенью выскользнул Олус Кепа и, подскочив к ближнему верховому, резким рывком сдёрнул его с седла и тут же, не давая опомниться, огрел своим мечом плашмя по голове. Удар пришёлся слегка вскользь, меч зацепил ухо, и белая повязка на голове поверженного мгновенно набухла красным.
  Второй всадник вскинулся было в седле, дико озираясь по сторонам и хватаясь за рукоять своего меча, но тут коротко прошелестела праща и пущенный умелой рукой балеарца булыжник ударил разведчика прямо в грудь - чуть повыше висящего на ней шлема. Всадник, нелепо взмахнув руками, тяжёлым кулём грохнулся с лошади, подняв целый фонтан мелкой коричневой пыли. Надо отдать ему должное - сознания он не потерял и сразу же, перевернувшись на живот, попытался вскочить, но у него ничего не получилось - видимо, удар "забил" дыхание. Разведчику лишь удалось, подтянув под себя ноги, подняться на четвереньки, но на этом силы его, похоже, иссякли. Он сдавленно захрипел, низко опустив голову, лицо его побагровело, слюнявый рот открывался и закрывался, пытаясь протолкнуть в лёгкие хотя бы глоток живительного воздуха. Саксум подошёл к упавшему, толчком ноги опрокинул его на спину и, наступив на грудь, приставил к горлу - прямо в ямку между ключицами, выступающими над верхним обрезом кольчуги, - остриё своей спа̀ты.
  - Жить хочешь?!.. - наклоняясь к поверженному, прорычал он.
  Тот, всё ещё будучи не в силах ничего сказать, закивал, а вернее, мелко затряс головой; в глазах его плясал ужас; слёзы, оставляя светлые дорожки на грязной, пыльной коже, тонкими ручейками стекали по вискам.
  - Тогда отвечай быстро и точно, - Саксум не давал упавшему опомниться. - Предупреждаю: одна маленькая ложь, один неверный ответ - и отправишься прямиком в гости к Плутону. Ты меня понял?!..
  Разведчик вновь закивал. Ему наконец удалось вдохнуть - он с хрипом втянул в себя воздух и тут же мучительно закашлялся, не смея, впрочем, шевельнуть головой и лишь сжимая и разжимая кулаки и слабо елозя в пыли ногами.
  - Имя?! - рявкнул Саксум, дождавшись окончания приступа кашля.
  - Лу... Лу́кий Планк, - выдавил из себя лежащий. - Лукий Планк из... из Де́ртоны.
  - Подразделение?!
  - Вторая кентурия вто... второго манипула пятой когорты, - прохрипел несчастный Планк из Дертоны, смаргивая слёзы из переполненных глазниц. - Третий "Верный Августу" легион.
  - Откуда?! Расположение?!
  - Ламбе́сса.
  - Далековато забрались, - отозвался за спиной у Саксума Олус Кепа. - Шесть дней пути. Мозолей на задницах не нагнали? - он оставил своего, неподвижно лежащего в пыли, противника и теперь, подойдя к осиротевшим лошадям, споро шарил по седельным сумкам в поисках заслуженных трофеев.
  - Заткнись! - не оборачиваясь, приказал ему Саксум и вновь обратился к лежащему на земле Лукию Планку: - Здесь что делаешь? Как сюда попал?
  - Послан в передовой дозор.
  - Передовой дозор чего?
  - Отряд... - Лукий Планк теперь дышал часто и тяжело, с присвистом, грудь его под ногой у Саксума вздымалась резкими толчками, обветренные губы на заросшем густой щетиной, грязном лице мелко подрагивали. - Отряд идёт следом...
  - Дозо-ор!.. - ехидно пропел Кепа. - Овец вас пасти надо было послать, а не в дозор. Два барана!
  - Заткнись, Кепа! - рыкнул декурион. - Численность отряда?.. Ну! - прикрикнул он на лежащего и, видя, что разведчик медлит с ответом, немного надавил на рукоять - под остриём меча проступила кровь. - Ну! Говори!.. Говори, шакалий сын!!
  - Одна кентурия пехоты, - выкатывая глаза, торопливо прохрипел Лукий Планк. - Новобранцы из Ки́рты. Желторотики... Две турмы кавалерии. Наши, ламбесские, прима Квинта Серто́рия... С десяток и́ммунов... И ещё обоз. Три десятка телег. При них рабы и либерти́ны, рабочие. С полсотни где-то.
  - Куда направляетесь?
  - В Тубуск.
  - Кто командует отрядом?
  - Префект Гай Корне́лий Рет, латикла́вий.
  - Ого! - удивился Саксум. - Чего это вдруг префект, трибун, кандидат, понимаешь, в сенаторы, командует одной вшивой кентурией?
  - Я не знаю! - выдавил из себя Лукий Планк. - Кентурион тоже едет с отрядом. Но командует префект. Я не знаю, почему так!
  - Хорошо, - Саксум ослабил нажим. - Верю, - он повернулся к Кепе, - Давай забирай этих двоих и привяжи их к дереву, где-нибудь подальше отсюда. Да па́сти им хорошенько заткни, чтоб не вякнули в неподходящий момент...
  - Я им пасти их собственным дерьмом заткну, - заулыбался своим редкозубым ртом Олус Кепа. - Наложили, небось, оба полные штаны...
  - Угомонись, Кепа, - устало сказал декурион. - Угомонись. И делай то, что тебе говорят. Только молча! - он распрямился и посмотрел вдоль дороги в сторону, откуда приближался отряд. - Ладно, поглядим... Поглядим, что там за Гай Корнелий Рет такой. Префект, понимаешь, латиклавий...
  Спустя малую толику времени на дороге, на месте скоротечной схватки, уже не было никого и ничего - ни людей, ни лошадей, ни даже следов. Нет, следы, разумеется, были: две безмятежные цепочки отпечатков конских копыт пролегали в густой дорожной пыли и исчезали за ближайшим поворотом...
  
  Отряд медленно подходил к лесу. Уже отчётливо были видны припудренные пылью фигуры легионеров, слышался топот копыт, приглушённые разговоры; издалека, из клубящегося за кентурией густого пыльного облака доносился скрип тележных колёс, какое-то деревянное постукивание, невнятные окрики погонщиков мулов.
  Легионеры шли с полной выкладкой: кроме своего вооружения - меча, копья и щита, висящего в кожаном чехле за спиной, каждый нёс на одном плече фу́рку - вилообразную палку, на которую было навязано походное и лагерное снаряжение, а на другом - несколько палисадин, каждая в добрые десять ступней длиной. Многие, кроме того, тащили ещё и какой-нибудь шанцевый инструмент: лопату, кирку, мотыгу, двуручную пилу или корзину для переноски земли. Лица у всех солдат были осунувшиеся, потные, с размазанными по лбу и щекам полосами грязи; понуро опущенные головы и шаркающая походка выдавали крайнюю степень усталости - отряд сегодня ещё явно не останавливался на отдых.
  Впереди кентурии ехало несколько верховых. Саксум сразу различил среди них командира отряда. Префект Гай Корнелий Рет - грузный, широколицый, на невысокой, но крепкой буланой сарматской кобыле - единственный из всех ехал в шлеме и в роскошном, блестящем на солнце панцире-то́раксе, подпоясанном белым сенаторским шарфом. На плечи префекта, кроме того, был наброшен белоснежный плащ с широкой пурпурной каймой - отличительным знаком трибуна-латиклавия. На фоне серого строя грязных, пропотевших легионеров этот шарф и этот плащ смотрелись даже как-то вызывающе. "Петух... - пробормотал себе под нос Саксум, разглядывая позолоченного имперского орла на панцире префекта. - Столичная штучка... Мордой бы тебя в пыль, сразу бы, понимаешь, вся спесь слетела..."
  - Петух, - произнёс за спиной декуриона Олус Кепа. - Петух и его курятник... Каков пастух, таково и стадо.
  Саксум вздохнул.
  Кентурион ехал справа и чуть сзади от трибуна - шагах в двух, вежливо выдерживая подобающую для высокого статуса начальника дистанцию. Саксум определил сотенного по поперечному гребню висящего на его груди шлема. Лицо кентуриона показалось Саксуму смутно знакомым. Где-то он его уже, кажется, видел. Когда-то давно.
  По бокам от колонны, на некотором отдалении - чтоб не глотать пыль - прямо по целине шла остальная отрядная кавалерия: с полсотни всадников - в основном нумидийцы, причём из бедных - без сёдел и упряжи, босоногие, в коротких плащах, накинутых прямо на голое тело.
  - Этот Лукий Планк, похоже, не соврал, - повернулся к напарнику Саксум. - Похоже, действительно наши... Впрочем, проверить не помешает. Давай за мной!
  Они бегом вернулись к лошадям, привязанным к стволу невысокой фисташки в глубине леса.
  - Собирай всех, - приказал Саксум, - и - наверх. В самый конец подъёма. Там, где сосны начинаются. Увидите, что я выехал на дорогу - тоже выезжайте. Топчитесь там, чтоб вас снизу видно было, делайте вид, что вас, понимаешь, много. Ясно?.. Вниз не спускаться! Если что пойдёт не так - сразу же отходите к крепости. В бой ни в коем случае не ввязываться!.. Ты всё понял?
  Кепа истово закивал. Потом повернулся к дороге и, приставив ладони домиком ко рту, дважды крякнул вороном. Вскоре из зарослей донёсся пронзительный свист ястреба. Кепа довольно ощерился:
  - Птичий хор в исполнении храброй и благочестивой второй декурии. Нам уже скоро можно будет на рынках за деньги выступать.
  - Кепа, - сказал Саксум, - ты ещё не устал шутить? - он отвязал своего коня и вскочил в седло. - Ты бы так службу нёс, как ты шутишь... Всё, пошёл, пошёл! - прикрикнул декурион, видя, что Кепа собирается что-то ему ответить. - Пошёл, говорю!
  Проводив подчинённого взглядом, он пришпорил коня и поскакал к тому месту, где дорога, пройдя через неглубокую лощину, начинала взбираться на довольно крутой холм.
  Отряд тем временем длинной змеёй втягивался в лес. Кавалерия свалилась в общую колонну. Ползущий следом обоз, как пробкой, заткнул горлышко дороги. Видя по сторонам долгожданную тень, легионеры оживились, разговоры стали громче, над пыльной усталой колонной повисло многократно повторяемое слово "привал".
  Когда до ближайших всадников осталось шагов тридцать, Саксум тронул поводья и неторопливо выехал из зарослей на середину дороги.
  Ехавший впереди трибун-латиклавий Гай Корнелий Рет, увидев Саксума, видимо от неожиданности, резко рванул поводья на себя. Его сарматская кобылица захрипела и, задирая голову, засеменила передними ногами, приседая на задних. Тут же остановился и кентурион, остановились и следовавшие за ними конники. Встали первые ряды пешей колонны. Задние, налетая на передних, недоумённо и раздражённо вскрикивали, ругались, но тут же замолкали и, вытягивая шеи, пытались разглядеть из-за голов впередистоящих причину неожиданной остановки. Тишина волной прокатилась от первых рядов колонны к последним. Вдруг стали отчётливо слышны птичьи голоса, шорохи и звуки леса. Где-то сзади, в обозе, проорал и заткнулся мул. Негромко пофыркивала чья-то лошадь.
  - Приветствую тебя, трибун! - громко сказал Саксум, поднимая ладонью вперёд правую руку. - Как дорога? Говорят, на перевале уже лежит снег?
  - Кто ты такой, и что тебе нужно?! - крикнул префект неожиданно тонким для его комплекции голосом.
  - Невежливо отвечать вопросом на вопрос, - сказал декурион. - Я полагал, что трибуну-латиклавию знакомо это простое правило?
  - Я ещё раз тебя спрашиваю, что тебе нужно?!
  - Мне нужно знать - лежит ли на перевале снег? - спокойно сказал Саксум. - Разве ты с первого раза не расслышал мой вопрос?
  - Кентурион! - не оборачиваясь, позвал префект. - Убрать с дороги этого придурка!
  Кентурион кивнул своим всадникам, и двое из них тронулись с места, поднимая и беря наизготовку свои трагулы.
  - Трибун! - по-прежнему обращаясь к префекту, громко, но спокойно сказал Саксум. - Я бы не советовал тебе делать резких движений! У тебя очень незавидное положение. С обеих сторон дороги, на склонах, сидит полсотни моих лучников. У меня за спиной, - он ткнул большим пальцем через плечо, - две турмы кавалерии. Вон они - на вершине холма, можешь посмотреть... А у тебя за спиной - твой обоз, который перекрыл тебе выход на равнину. Ты загнал себя в ловушку, трибун! Так что тебе лучше ответить на мой вопрос!
  По рядам легионеров прокатился ропот. Все крутили головами, безуспешно пытаясь разглядеть в густых зарослях, покрывающих склоны лощины, невидимых стрелков. Всадники поспешно надевали шлемы и снимали с сёдел притороченные к ним щиты.
  - Чего тебе надо?! - крикнул префект, тоже озираясь и вертя головой во все стороны, он явно нервничал; лошадь под ним приплясывала и, роняя пену, грызла удила.
  - Я тебя уже в третий раз спрашиваю, трибун: лежит ли на перевале снег? Неужели ты не способен ответить на такой простой вопрос?
  - Нет там никакого снега! - раздражённо крикнул Рет. - Всё?!
  - Значит, нет, - покачал головой декурион. - А я так полагал, что уже лежит. В прошлом году, понимаешь, в это время там уже лежал снег...
  - В прошлом был, а в этом - нет! Что ж тут такого?!
  - Странно, странно... - вновь покачал головой Саксум. - Как же так? Середина октября - и нет, понимаешь, снега?
  - Это всё?! - крикнул трибун, видно было, что он теряет терпение. - У тебя больше нет вопросов?!
  - Почти всё, - уточнил Саксум. - Ещё два небольших вопроса и будет всё... Вы же идёте из Ламбессы, не так ли? Как там лега́т? Надеюсь, здоров?
  - Здоров, здоров, что с ним сделается! - нетерпеливо отозвался префект. - Ещё что-нибудь?!
  - А его возлюбленная А́мата? Здорова ли она?
  - Что ещё за Амата?! - воскликнул трибун, пытаясь удержать на месте свою пляшущую кобылу. - Нет у легата никакой Аматы! Его жену зовут Ли́вия! Ли-ви-я! Она живёт в Роме! И всегда жила в Роме!
  - Это странно, - удивился Саксум. - Все знают про Амату - возлюбленную легата Долабе́ллы. А ты был, понимаешь, в Ламбессе видел легата, наверняка общался с ним и не знаешь, кто такая Амата. Я начинаю сомневаться в твоей правдивости, трибун! Отвечай мне: кто ты такой и куда ведёшь свой отряд?!
  Префект вспыхнул.
  - Я - Гай Корнелий Рет! Трибун-латиклавий! - наливаясь кровью и надрывая глотку так, как будто до Саксума была, по крайней мере, пара стадиев, заорал он. - По высочайшему приказу проконсула и легата Пу́блия Корнелия Долабеллы веду вверенный мне отряд в крепость Тубуск!.. - голос его на последнем слове сорвался и дал петуха. - Вот! - префект выдернул из седельной сумки свиток со свисающими с него печатями и поднял его высоко над головой. - Вот приказ самого̀ проконсула!
  - У тебя даже есть приказ проконсула, а ты не знаешь, кто такая Амата?! - показательно изумился Саксум.
  - Не знаю я никакой Аматы!! - завизжал, совершенно уже теряя лицо, Гай Корнелий Рет. - Прочь с дороги, хам!! Или я отдаю своим людям приказ идти в атаку!!..
  И тут совершенно неожиданно расхохотался кентурион. Он смеялся громко, самозабвенно, то наклоняясь к са́мой холке коня, то вновь откидываясь в седле, всхлипывая и вытирая тыльной стороной ладони проступающие слёзы, он смеялся так заразительно, что окружающие, не понимая в чём дело, тем не менее тоже начали похохатывать. Один только Гай Корнелий Рет, префект и трибун-латиклавий, не участвовал в общем веселье, он очумело вертел головой по сторонам, не в силах понять причину этого неуместного смеха, так и забыв опустить задранную руку с высочайшим приказом.
  - Ты - Саксум! - отдуваясь, сказал кентурион, наконец обретя дар речи. - Я тебя узнал! - он тронул коня и, выехав из строя, двинулся к декуриону. - Амата - это любимая сука легата, - проезжая, кинул он через плечо Гаю Корнелию Рету. - На редкость противная и визгливая собачонка! Ты разве не знал? Он же тебя просто проверял, Гай!
  Кентурион подъехал вплотную и протянул Саксуму руку. Теперь и Саксум узнал его. Это был Марк Проб - командир одной из кентурий, отличившихся в памятном бою при Та́ле. Саксум, помнится, со своей декурией прикрывал ему тогда левый фланг. Давно это было. По местным меркам - очень давно. Целых три года тому назад.
  - Привет тебе, Саксум! Привет, дружище! - Проб широко улыбнулся. - Никак префект Тит Красс выслал тебя нам навстречу? Очень благородно с его стороны!
  - Привет и тебе, славный Марк! - Саксум крепко пожал протянутую руку. - Тебя не узнать! Ты зарос, как какой-нибудь вшивый мусула́мий. По-моему, борода тебе не идёт.
  - Надоело бриться, - отмахнулся кентурион. - Наш новый легат, в отличие от старого, носит бородку. Поэтому у нас сейчас самая настоящая вольница: хочешь - брейся, а не хочешь - ходи так... - он выпятил челюсть и пошкрябал пятернёй в своей короткой курчавой бороде. - Я, например, решил ходить так... Ну что, ты пропустишь нас в Тубуск? Или нам придётся биться с твоими несуществующими лучниками?
  Саксум улыбнулся:
  - Догадался...
  - Это было несложно, - насмешливо сморщил нос Марк Проб. - В этих краях лучники - все поголовно кретяне. А от них за добрый стадий разит чесноком и бараньим жиром. Здесь, в лощине, ветра совсем нет, так что я бы их унюхал сразу... Насчёт двух турм кавалерии ты тоже пошутил?
  - Да, - кивнул Саксум. - У меня здесь всего лишь одна декурия. Мы ведь, понимаешь, - самый обыкновенный патруль.
  - Ловко, ловко... - одобрительно покивал Марк Проб.
  - Дай команду своим людям, - сказал Саксум, - пусть двигают дальше. Не надо здесь надолго задерживаться. А то, не приведи бог, объявиться кто-нибудь действительно опасный. У кого действительно есть две турмы кавалерии.
  - На Такфарина́са намекаешь?
  - На него, родимого.
  - Шалит?
  - Не то слово! Пять дней назад у нас тут целый отряд фуражиров пропал. Шестнадцать либертинов, понимаешь, плюс декан. Потом труп декана подбросили под наши ворота... Они его привязали к лошади и таскали по земле. Долго таскали - у него всё мясо с костей слезло.
  - А либертины?
  - А о либертинах - ни слуху, ни духу. Никого из них не нашли. Ни живым, ни мёртвым... Думаю, рабами они теперь у местных вождей... А может, у Такфаринаса в войске. И через пару месяцев сюда придут, нас, понимаешь, резать.
  Кентурион крякнул:
  - Эх, не додавили мы в прошлом году этого Такфаринаса! Была же возможность! Совсем ведь было прижали его!.. А теперь что? Теперь, с одним-то легионом, - пойди, догони его в этих песках!
  - М-да, - согласился Саксум, - аукнется нам ещё уход "испанцев", ой, как аукнется!.. У нас тут людей не хватает, дыры всё время латаем, а у Такфаринаса, понимаешь, армия растёт день ото дня... Вы, кстати, к нам или куда дальше?
  - К вам. На усиление.
  - Это хорошо! Лишняя кентурия нам сейчас никак не помешает. А кавалерия - это вообще здорово! Это то, что больше всего сейчас нужно. Мусуламии своими конными разъездами нас уже задёргали. Шастают, понимаешь, по всей округе, как по собственному двору... Вы, кстати, никого не видели по дороге?
  - Нет, вроде...
  - Ну всё равно, - махнул рукой Саксум, - Всё равно вас уже давно заметили. Так что давайте, не стойте, двигайте в крепость.
  - Далеко тут ещё?
  - Нет, - покачал головой Саксум, - тридцать стадиев. Через час будете на месте. Давай, кентурион, давай, не стой, командуй!
  - Э, нет, - возразил Марк Проб, - командует у нас теперь исключительно трибун-латиклавий. А мы все так - у него на побегушках, - он придвинулся поближе к декуриону, наклонился к нему и, ткнув себя двумя пальцами под бороду, заговорщицки шепнул: - Во, как он мне надоел за эти дни, трибун-латиклавий этот! Хоть волком вой, надоел! Петух столичный!.. - впрочем, он тут же распрямился и, повернувшись к отряду, как ни в чём не бывало крикнул: - Всё в порядке, трибун! Можно ехать!
  Префект важно кивнул и дал отмашку. Послышались передаваемые по строю команды, вновь зашаркали ноги, зафыркали лошади, загомонили приглушённые голоса, - войско двинулось.
  Марк Проб и Саксум съехали на обочину, пропуская мимо себя колонну. К ним подскакал Гай Корнелий Рет. Широкое лицо его пылало праведным гневом.
  - Это возмутительно! Это переходит всякие границы! Я незамедлительно по прибытии сообщу о произошедшем инциденте префекту Титу Крассу. Ты обязательно будешь наказан. Как там тебя? Саксум, кажется?
  - Декурион второй декурии третьей турмы Симо́н Саксум. К твоим услугам, трибун! - Саксум приложил кулак к своей груди.
  - Декурион?! - глаза Гая Корнелия Рета, казалось, вот-вот выпадут из глазниц. - Простой декурион?! И ты посмел?!.. И ты мне?!.. И ты?!.. - у трибуна кончился воздух и он, поперхнувшись, замолчал.
  - Я преподал тебе небольшой урок, трибун, - не дождавшись продолжения, спокойно сказал Саксум. - Ты шёл без передового дозора, без бокового охранения, ты выслал вперёд двух неопытных ротозеев, ты позволил себе войти в лес, не убедившись, что в этом лесу тебя не ждёт засада. А ведь здесь война! Здесь самая настоящая война. Мы только за последний месяц потеряли, понимаешь, сорок три человека! Если тебе не жалко своей собственной жизни, то пожалей хотя бы своих людей. Или ты жаждешь повторить германский "подвиг" Квинти́лия Вара?!.. Ты, конечно, можешь сообщить обо всём случившемся префекту. Но учти, что я тогда тоже буду вынужден доложить ему обо всём. Обо всём! Со всеми, понимаешь, подробностями!
  Некоторое время Гай Корнелий Рет, бледный, с двумя пунцовыми пятнами на щеках, раздувая ноздри, яростно ел наглого декуриона глазами. Саксум не отвёл взгляд. Тогда трибун ударил свою сарматскую кобылицу шпорами в бока и, рванув поводья, кинул её вверх по склону.
  - Ты нажил себе врага, - проводив трибуна взглядом, задумчиво сказал Марк Проб. - Такие обид не забывают.
  - Ничего, - ответил Саксум. - Как-нибудь переживём. Одним врагом больше, одним меньше...
  Он поднял руку и призывно помахал Олусу Кепе, всё ещё гарцующему вместе с нумидийцами на вершине холма. Кепа тоже помахал ему рукой и двинулся вниз. Взгляд декуриона вновь зацепился за роскошный, белоснежный с яркой красной каймой, плащ удаляющегося трибуна.
  - Послушай, - спросил он Марка, - а почему он такой чистый? Прям светится! Ведь как-никак шесть дней в пути.
  - Ты не поверишь, - усмехнулся кентурион, - у него целый короб этих плащей. Он их меняет чаще, чем наш кесарь своих юных любовников.
  - Во как! - Саксум потёр пальцем нос. - Почему-то я не удивлён. Давно он из Ромы?
  - Меньше месяца.
  - Это чувствуется, - сказал Саксум. - Ладно, посмотрим, что будет, когда кончится его запас плащей... Кстати, что там в Роме? Какие новости? Какие сплетни? Как кесарь? Надеюсь, здоров? И вообще... Мы ведь тут сидим, понимаешь, как в каменном мешке, - ничего не знаем.
  - А что в Роме, - пожал плечами кентурион, - в Роме всё по-прежнему. Траур. Кесарь оплакивает Друза...
  - Подожди-подожди, - Саксум потряс головой, - ты хочешь сказать, что наследник великого Тиберия... умер?!
  - А ты что, до сих пор ничего не знаешь?!
  - Я ж тебе говорю - мы тут сидим, как на острове. До нас новости доходят... как наши деньги за службу: потёртыми, урезанными и всего три раза в год...
  В этот момент к ним подъехал Кепа.
  - Звал, декурион?
  - Да, - сказал Саксум. - Давай дуй к Тубуску - там где-то Маммас со своими людьми сюда скачет. Перехватишь его, скажешь, что всё в порядке, свои, мол, идут - отряд из Ламбессы. А то, не дай бог, он нашего трибуна-латиклавия первым встретит. Маммас не я - он ведь, понимаешь, разговоры разговаривать не станет, он на руку скор.
  Кепа редкозубо улыбнулся:
  - Интересно знать, а чего это у трибуна рожа такая перекошенная? Как будто он только что полную лопату дерьма съел. Что ты ему такого сказал, декурион?..
  - Разговорчики! - строго оборвал его Саксум. - Ты приказ слышал, солдат?! Вот и выполняй! И быстро!
  Кепа сделал испуганное лицо и, стрельнув глазами в сторону кентуриона, молча отъехал.
  - Дисциплина? - сочувственно спросил Марк Проб.
  - Дисциплина... - вздохнул Саксум. - Прям беда! Впрочем, - сейчас же поправился он, - у нас в а́ле - ещё ничего, без особых происшествий. В карцере, во всяком случае, уже давно никто не сидел. И вообще, наш префект предпочитает денежные штрафы. Казну, говорит, надо беречь! Удар денарием, говорит, куда действенней удара розгой.
  - Мудрый человек, - заметил Марк.
  - Что ты! - согласился Саксум. - Ума палата!.. Только вот денариев, понимаешь, уже практически ни у кого не осталось.
  - Кстати, - вспомнил кентурион, - где два моих разгильдяя? Надеюсь, твои люди не отправили их к праотцам?
  - Обижаешь, - сказал Саксум. - Мы работаем чисто. Лежат твои разгильдяи целые и почти невредимые связанными в кустах... Ты уж там проведи с ними разъяснительную беседу.
  - Это будь спокоен, - заверил его Марк. - Отведают они у меня розог. Я им на спинах такие рисунки понарисую - любо-дорого будет посмотреть.
  - И это правильно... - одобрил Саксум. - Да! - вспомнил он. - Так что там стряслось с Друзом?
  - Друз умер, дружище, - покачал головой кентурион. - Уже почти два месяца назад.
  - Вот видишь! - возмутился Саксум. - А мы тут до сих пор ничего не знаем! Я ж тебе говорю - сидим тут... как эти... А что случилось-то? Он ведь был не намного старше нас с тобой.
  - Какая-то лихорадка, - пожал плечами Марк. - Три недели, говорят, бедняга мучился. Что только ни делали - ничего не помогло... А может, и не лихорадка вовсе. Ходят слухи, что отравили его. Как и несчастного Герма́ника.
  - Понятно... - вздохнул декурион. - Опять одно и то же. Скорпионы в кувшине!.. Подожди, а кто ж теперь наследник?
  - Да кто его знает... - почесал в затылке Марк. - Там есть, к примеру, Не́рон - приёмный сын Тиберия. Но, говорят, что Кесарь его не особо жалует... Там ещё есть трёхлетний Геме́лл - внук Тиберия... Там, наконец, есть племянник Тиберия Клавдий. Но, правда, ходят слухи, что он малахольный, Клавдий этот, так что это уж совсем вряд ли... Да и, вообще, кто может знать, что у нашего кесаря в голове? Возьмёт сейчас, к примеру, и ещё кого-нибудь усыновит. Того, о ком никто и думать не думает... Того же Се́яна, например.
  - Да-а, - протянул Саксум, - дела-а...
  Какое-то время они молча смотрели на медленно тянущуюся мимо них колонну легионеров, потом Марк Проб тронул декуриона за колено.
  - Слушай, дружище, ты мне вот что скажи. Чего это ты прицепился к нашему Гаю Корнелию со снегом на перевале? Ты ж из него прям всю душу этим снегом своим вынул.
  - Так ведь пароль, - отозвался декурион, явно думая о чём-то своём.
  - Что ещё за пароль?
  - Обыкновенный пароль: "Лежит ли на перевале снег?". Отзыв: "Снега на перевале нет, хотя в прошлом году в это время уже лежал". - Саксум посмотрел на кентуриона с удивлением. - А ты что, тоже пароля не знаешь?
  - Подожди-подожди, - нахмурился Марк. - Какой ещё снег? Что за снег? Ты о чём?.. А! - он хлопнул себя по лбу. - Это же старый пароль! Ну да! Ещё сентябрьский. В сентябре был этот пароль! Да ты что, сейчас ведь уже середина октября! Сейчас уже совсем другой пароль! Сейчас пароль: "Олени здесь водятся?". Отзыв: "Оленей нет, но газели приходят".
  - Ну вот, видишь! - фыркнул Саксум. - Я ж тебе говорю, мы тут, как на острове, живём... А оленей у нас тут действительно отродясь не бывало. Это вы у себя в Ламбессе правильно придумали...
  - Подожди! - прервал Саксума Марк. - Подожди!.. Так ведь ещё две недели назад к вам в Тубуск отряд ушёл - продовольствие вам везли, вино, снаряжение. Опять же жалованье солдатам - вторую выплату. Мой тессера́рий Гай Ска́вола отрядом этим командовал. И шестеро моих легионеров с ним ушли. Там подвод двадцать было. Канцелярию ещё какую-то вам из штаба отправляли. Вот с этим отрядом вам новый пароль и должны были передать.
  Саксум медленно покачал головой. Улыбка сползла с его лица.
  - К нам из Ламбессы уже почти два месяца никто не приходил.
  Марк Проб помрачнел.
  - Ты полагаешь - Такфаринас? - хмуро спросил он.
  - Больше некому, - пожал плечами Саксум. - Мне жаль... Мне жаль, кентурион, твоего тессерария. И людей твоих мне тоже жаль.
  Они помолчали. Потом Саксум кисло улыбнулся:
  - Выходит, жалованья нам теперь ещё долго не видать.
  - Да уж, - согласился кентурион. - На ваши сестертии Такфаринас сейчас где-нибудь в Ту́ггурте гуляет, девочек покупает, вино.
  - Оружие он покупает, - мрачно сказал Саксум.
  - И то верно...
  - Шимо́н!!.. - вдруг раздался тонкий отчаянный крик со стороны дороги. - Шимон!!..
  Саксум и Марк разом повернули головы. Из середины колонны, то и дело спотыкаясь о ноги, задевая идущих своей фуркой и далеко торчащими, неуклюжими палисадинами, к ним пробирался легионер.
  - Шимон!!..
  Сопровождаемый тычками и проклятьями, солдат выбрался наконец из строя и, подбежав, остановился перед всадниками - худой, грязный, обтрёпанный, со старым, помятым и поцарапанным шлемом, болтающимся на груди, с нелепыми палисадинами на плече и с широко распахнутыми, восторженными глазами.
  - Шимон!..
  - В чём дело, солдат?! - мгновенно закаменев лицом, жёстким командным голосом спросил кентурион. - Почему покинул строй?!.. Я тебя спрашиваю - в чём дело?!!
  Легионера как будто ударили палкой. Он вздрогнул, втянул голову в плечи и, опустив глаза, виновато потупился.
  - Подожди... - сказал Саксум. - Подожди...
  Он медленно слез с коня и, подойдя, пристально вгляделся в лицо солдата. Сквозь многодневную, въевшуюся в каждую пору, грязь, сквозь обветренную и обожжённую солнцем кожу, сквозь потрескавшиеся губы и запавшие горячечные глаза стало зримо и неуклонно проступать другое лицо, лицо, когда-то давно виденное и так же давно забытое, провалившееся на самое дно памяти, погребённое там под пластами позднейших дней и событий, уже многие годы не приходящее даже во снах, - лицо десятилетнего мальчишки: скуластое, горбоносое, густобровое, с ещё по-детски припухшими губами и с широко посаженными, чёрными, всегда весёлыми глазами.
  - Аше́р... - одними губами сказал Саксум.
  Он шагнул к солдату и сгрёб его в объятья. Всё полетело в пыль - копьё, щит, поцарапанный шлем с обломанным гребнем, фурка, гремящие дурацкие палисадины.
  - Ашер! - прошептал Саксум, прижимая солдата к груди, ощущая под горячей, нагретой солнцем кольчугой худое, костлявое тело и полной грудью вдыхая запах пота и пыли - запах дальней дороги. - А́ши!.. Братишка!..
  
  2
  - А почему именно "Саксум"? - спросил Ашер. - Почему тебя так прозвали?..
  Они сидели на краю обширного пыльного пустыря, раскинувшегося между двумя трёхэтажными, жёлтого кирпича, зданиями казарм, заросшего по краям пыльно-седыми зарослями полыни и уставленного тут и там снарядами для тренировок легионеров: измочаленными в щепу бревенчатыми щитами - для метания копий; и неуклюжими соломенными чучелами на широких деревянных треногах - для упражнений с мечом.
  Рядом курился сизым сосновым дымком грубый, сложенный из неотёсанного камня, низкий очаг, увенчанный, как короной, большим - на два ко́нгия - закопчённым медным котелком. В котелке, распространяя вокруг себя волшебный бульонный аромат, булькала, томилась, доходила на медленном огне мясная каша-похлёбка.
  Над котелком колдовал Олус Кепа - деловито-сосредоточенный, опять, разумеется, голый по пояс и босой, но зато с лихо, по-поварски, завязанным на голове не то пёстрым, не то просто затейливо испачканным платком. Кепа, что-то недовольно бормоча себе под нос, шарил в котелке привязанной к длинной палке ложкой, поминутно в него заглядывал, и выражение лица при этом имел не то надменное, не то слегка брезгливое, так что был он похож сейчас, скорее, не на повара, приготовляющего вкусный ужин, а на какого-нибудь авгура-гару́спекса, вспоровшего очередное несчастное животное и пытающегося по каким-то, одному ему ведомым, неаппетитным подробностям вынести окончательный вердикт и принять судьбоносное для города, а то, глядишь, и для целой страны, решение.
  День клонился к вечеру. Солнце стояло ещё довольно высоко - тень от казармы едва дотягивалась до грубо сколоченного стола, за которым сидели Саксум и Ашер, - но жара уже спа́ла, и небо постепенно приобретало характерный для здешних мест предвечерний желтоватый оттенок - предвестник стремительного багрового заката.
  На пустыре было малолюдно. Под стеной ближайшей казармы, на брошенных на кучу коры и опилок овчинах, кто-то безмятежно спал, уставив в небо косматую нечёсаную бороду и довольно мелодично похрапывая. Дальше, шагах в тридцати, сидя на расстеленных прямо на земле плащах, азартно резались в кости трое носатых сикилийцев. А напротив, на противоположной стороне пустыря, негромко переговариваясь, топтались вокруг такого же, наспех сложенного, приземистого очага-времянки несколько новобранцев из пришедшей два дня назад в крепость кентурии - видать, тоже кашеварили.
  То, что возле казарм в этот час почти не было людей, объяснялось просто - время было послеобеденное, все работы и занятия с легионерами были на сегодня закончены, и солдаты сейчас почти поголовно отирались на Главной площади, возле многочисленных закусочных и по́пин - торговых лавочек с вынесенными прямо на улицу столами. Одни, имеющие деньги, - в намерении выпить и закусить, а то за пять-шесть ассов и наскоро перепихнуться в задней комнате с какой-нибудь смазливой девицей из обслуги. Другие, денег не имеющие, - просто из желания потолкаться в людном месте, почесать языком в тёплой компании, а может даже, если повезёт, и урвать на халяву стаканчик-другой ло́ры - дешёвого вина, которое виноделы по всему нумидийскому побережью гнали из виноградных выжимок и под видом настоящего италийского в огромных объёмах сбывали по сговору корыстолюбивым армейским интендантам.
  Главная площадь была в это время, вообще, средоточием городской жизни. Сюда стекались солдаты, ремесленники, закончившие свой трудовой день рабочие. Приходили принаряженные девицы и незамужние женщины. От многочисленных жаровен тянулись аппетитные запахи приготовляемого на углях мяса. Стучали о деревянные столы терракотовые чарки, гремели возбуждённые голоса, раздавался заливистый женский смех. Под ногами и между столами шныряли чумазые дети, попрошайничая или играя в свои незамысловатые детские игры.
  Многолюдно было сейчас и на тянувшейся вдоль западной стены крепости, узкой кривой улочке, именуемой среди легионеров не иначе как улицей Радости, на которой располагались оба местных лупана́ра. С последним обозом сюда привезли с десяток новых рабынь, и солдаты, и прежде не обходившие своим вниманием этот заветный уголок, теперь выстраивались в шумные нетерпеливые очереди к вожделенным дверям, дабы полакомиться свежим, ещё не приевшимся "мясцом". Не обходилось, разумеется, и без драк...
  - А почему именно "Саксум"? Почему тебя так прозвали?
  Саксум пожал плечами:
  - Да кто его знает. Прозвали и прозвали... В армии у всех прозвища есть. И у тебя со временем будет.
  - Не скромничай, декурион! - тут же встрял в разговор Кепа - У тебя очень скромный брат, Ашер, - (Кепа произносил имя молодого легионера на романский лад: Асер), - всем в Третьем легионе известно, почему Симона из Галилаи прозвали "Саксум". Он ведь у тебя настоящий герой, Асер!
  - Кепа! - строго сказал Саксум.
  - Да ладно тебе, декурион! - воскликнул Кепа. - Всё равно он рано или поздно об этом узнает. Поэтому будет лучше, если он узнает об этом от меня.
  - Меньше всего мне бы хотелось, чтобы он узнал об этом от тебя, - проворчал Саксум.
  - Ну и зря!.. - обиделся Кепа, он зачерпнул из котелка и теперь, вытягивая губы, дул в ложку, желая, очевидно, попробовать своё варево на вкус. - Лучше меня об этом всё равно никто не расскажет... Во-первых, я честен... - (Саксум фыркнул и скептически сморщил нос). - Да-да, честен! И не надо фыркать! И тем более не надо крутить носом, как будто увидал в миске дохлую мышь!.. Во-вторых, я по натуре не льстец. И поэтому я, скорее, недохвалю, чем перехвалю... И в-третьих, и в-главных... - он отхлебнул из ложки и замолчал, сдвинув лохматые брови к переносице и сосредоточенно жуя; взгляд его сделался отрешённым.
  - Что "в-главных"? - не выдержав, спросил Ашер.
  - Га́рума не хватает! - сокрушённо сказал Кепа. - Ну что это за мясная каша и без гарума?! Куда смотрят наши снабженцы?! Три месяца я мучаюсь без гарума! И вот наконец из Ламбессы приходит обоз. И что я вижу?! - он патетически воздел руки. - Я вижу, что наши бравые тыловики снова забыли про соус!..
  - Кому тут нужен гарум? - из-за угла казармы выдвинулась мощная фигура Марка Проба. - Я, кажется, слышу, что здесь кому-то нужен гарум?
  Кентурион вразвалку подошёл к столу и, грохнув, водрузил на него большую, оплетённую соломой, глиняную бутыль и корзину, из которой торчала разнообразная зелень и большой круг чёрной кровяной колбасы. Ашер вскочил.
  - Сиди, солдат, - добродушно махнул в его сторону рукой Марк. - Ты не в строю... Приветствую тебя, дружище Саксум! Надеюсь, ты принимаешь гостей?.. Привет, Кепа! Это тебе не хватает гарума?
  Он сунул руку в корзину, извлёк из неё маленький кувшинчик с тонким, запечатанным воском горлышком и протянул её кашевару.
  - Благодетель!.. - Кепа бережно, как некую драгоценность, принял из рук кентуриона сосуд, ловко сковырнул с него воск и, приблизив к носу, благоговейно понюхал; глаза его закатились, - Гарум!.. - восторженно прошептал он. - Провалиться мне на этом месте - гарум!.. Ты не представляешь, кентурион, до чего мы тут докатились!.. - Кепа наклонил кувшинчик над котелком и, помешивая, влил в кашу добрую порцию соуса. - У нас тут не то что гарума, у нас тут обыкновенной му́рии давно уже нет! Да что там мурия! Мы тут уже можжевельник используем в качестве приправы! Клянусь! Ягоды собираем и трём! Как какие-нибудь мусуламии дикие, честное слово! Ты можешь себе такое представить?!..
  - Здесь ещё хлеб, сыр, колбаса... груши... - Марк похлопал широкой ладонью по корзине. - Ну и кой-какая зелень - спаржа, сильфий, чеснок... Здесь - вино... - прикоснулся он к бутыли. - Обычное а́льбанское. К сожалению, ничего лучшего в попине не нашлось.
  - И вино?! - воскликнул Кепа. - Самое настоящее вино?! Ты - вдвойне благодетель, кентурион! Мы ведь тут совсем забыли вкус настоящего вина. Пробавляемся, в основном, лорой. А до того как пришёл твой обоз - так вообще, больше месяца сидели на одной по́ске! - он извлёк ложку из котелка и облизал её. - М-м-м!.. - страстно промычал он. - Это же совсем другое дело!.. Кентурион, если у тебя ещё много гарума, возьми меня к себе в кентурию! Я стану самым лучшим из твоих солдат! Клянусь! Нет! Я стану твоим рабом! Я буду чистить твой меч и завязывать тебе по утрам ка́лиги!..
  - Ну, понесло, понесло... - поморщился Саксум. - Не обращай внимания на этого болтуна, Марк. Его язык всё равно, что ботало на шее игривого бычка - шуму много, а толку, понимаешь, никакого. Как в наших краях говорят: мелкая монета в кувшине громко звенит.
  Кентурион улыбнулся:
  - Пусть болтает. На языке мозолей не набьёшь.
  Марк Проб нынче был благодушен и покладист. Лицо у него было розовое, распаренное, влажные волосы зачёсаны назад, бородка аккуратно пострижена.
  - В термах был? - не без зависти спросил Саксум. - Присаживайся, - он похлопал ладонью по одному из пустых сосновых чурбачков, стоящих у стола и заменявших легионерам стулья.
  - Да, - ответил Марк и грузно опустился на предложенное место. - Что ни говори, а терма - это великое дело!.. - он огляделся. - Так вот вы где пируете. Я было сунулся в казарму, но там мне какой-то дурнопахнущий лоботряс подсказал, что вы тут. Орясина какая-то в козлиной шкуре. Ещё и косноязычная вдобавок. Я его еле понял.
  - Это Лукипор, - догадался Саксум.
  - Ну, Лукипор так Лукипор... - не стал спорить кентурион, он вздохнул и рукавом туники вытер вспотевшее лицо. - Жарко нынче... Извини, дружище, что не заглянул к тебе в гости сразу. Сам понимаешь, пока разместились, пока обустроились - не до этого было. Эти два дня - как проклятые! В латрину без спешки сходить и то времени не было - всё бегом, всё бегом!.. Зато теперь... - он снял со стола бутыль, поставил её себе на колено, ножом аккуратно снял пробку и, слегка покачав сосуд, потянул носом над горлышком. - Хм! - приподнял он брови. - Совсем даже недурно! Я, честно говоря, ожидал, что будет намного хуже, - он пошарил вокруг себя глазами. - Надеюсь, вода в этом доме найдётся?
  Ашер сейчас же сорвался с места:
  - Я принесу!.. Я быстро!
  Он наклонился, схватил стоявшее возле стола деревянное ведро и бегом кинулся наискосок через пустырь. Кентурион одобрительно проводил его взглядом.
  - Ну как он? - кивнув вслед убежавшему брату, спросил Саксум. - Справляется?
  - Нормально, - сказал Марк. - Не хуже других... Мечтательный вот только он у тебя какой-то... Бывает, что-нибудь делает, работу какую-нибудь, или там, к примеру, с мечом упражняется - мешок с соломой рубит, как вдруг остановится, руки опустит и стоит, смотрит куда-то. Главное, смотрит и не видит ничего. Окликнешь его, он как будто вынырнет откуда-то, поглядит вокруг удивлённо - мол, где это я? - и дальше продолжает мешок свой рубить, как ни в чём не бывало.
  - Это у него с детства, - улыбнулся Саксум. - Он в детстве точно таким же был. Бывало, дашь ему сеть распутать, он поначалу за дело резво возьмётся - пальцы-то у него, понимаешь, ловкие, половину распутает, а потом глядишь - стоит и мечтает с открытым ртом, мух, понимаешь, ловит. Как ты говоришь, окликнешь его, а он повернётся к тебе такой удивлённый и говорит, к примеру: "А я сейчас с Я́хве разговаривал". Или ещё что-нибудь в таком роде...
  - Что ещё за Яхве такой? - удивился Марк Проб.
  - Это - наш бог, - сказал Саксум, - мы ему молимся.
  - Представляешь, - отозвался от очага Кепа, - у них всего один бог! Один-единственный! На все случаи жизни. Дикари!
  - Заткнись! - сказал ему Марк. - Что б ты понимал!.. А насчёт мечтательности... Я думаю, это ненадолго. Это пройдёт. После первого же боя и пройдёт. Как только крови понюхает, как только увидит перед собой свою смерть с мечом или с трагулой в руке, как только осознает, что есть ситуации, когда думать и мечтать некогда, когда или ты, или тебя, - так сразу и пройдёт... После первого боя почти все меняются...
  - Если в живых остаются, - опять подал голос Кепа.
  - Тьфу на тебя! - в сердцах сказал кентурион. - Ну что за поганый язык у тебя, Кепа!.. Ты прав, Саксум. Я смотрю, этот Кепа у тебя действительно самое настоящее трепло. Ботало... Может, мне у тебя его и вправду забрать? На месячишко-другой. Он бы у меня быстро научился держать язык за зубами! Что скажешь?
  - У меня для тебя есть встречное предложение, - отворачиваясь от Кепы и подмигивая кентуриону, сказал Саксум. - Забирай его у меня насовсем. А мне отдай Ашера. Думаю, обмен для тебя выгодный - необученный юнец против матёрого разведчика... Вот только гарума он жрёт немеряно. Прям беда! Оставит он тебе, понимаешь, через месяц всю кентурию без гарума.
  - Ничего, - сказал Марк, - Не оставит. Я его, паразита, во внешний караул отправлю. Навечно. Он у меня состарится в карауле. У меня этот пожиратель гарума в крепости появляться вовсе не будет. Пусть он там, за крепостной стеной, можжевельник свой вместо гарума жрёт. Он ведь вроде говорил, что любит можжевельник?
  - Это да! - сказал Саксум. - От можжевельника его за уши не оттащишь. Он за пригоршню можжевеловых ягод папу-маму продать готов...
  - Эй!.. Эй!.. Эй!!.. - Кепа, утопив ложку в котелке, стоял столбом и испуганно переводил взгляд с декуриона на кентуриона и обратно; глаза его были большими и круглыми, как у филина. - Эй, вы чего?! Какой ещё можжевельник?!.. Вы меня что, вы меня хотите... в пехоту?! Декурион, ты что?!.. Я не хочу в пехоту! Я не пойду!.. Я ведь!.. Я же!.. Не хочу я! Вы не это!.. Не того!.. - лицо его сморщилось, как от зубной боли, голос стал плаксивым. - Я... я больше не буду!..
  Саксум и Марк, не выдержав, расхохотались. Саксум смеялся, навалившись грудью на стол, задыхаясь и вытирая проступающие слёзы. Кентурион - наоборот - откинувшись назад, чуть не падая с чурбачка, не забывая, впрочем, придерживать стоящую у него на колене бутыль с вином. Совершенно сбитый с толку Кепа с самым несчастным видом наблюдал за этим приступом веселья.
  - Ой, Кепа... уморил, - отдуваясь, покрутил головой кентурион. - Убил и зарезал... "Я... я больше не буду!" - всхлипывая, передразнил он.
  - Кашу, кашу помешивай! - напомнил подчинённому обретший дар речи Саксум. - Подгорит на дне каша-то!
  До Кепы наконец дошло. Теперь лицо его приобрело по-детски обиженное выражение. Он громко засопел носом и укоризненно покачал головой:
  - Взрослые люди... Начальники... А туда же! Эх! - он махнул рукой, повернулся к очагу и, достав ложку из котелка, принялся с показным усердием мешать исходящую паром похлёбку.
  Из-за угла соседней казармы показался Ашер. Он шёл, осторожно ступая, слегка перекосившись на бок и держа руку с ведром на отлёте.
  - Слушай, Марк, - сказал Саксум, - как бы мне его у тебя, понимаешь, и вправду забрать, Ашера моего? Всё-таки брат как-никак.
  Кентурион пожевал губами.
  - Это не так просто сделать... Из пехоты в кавалерию... - он покачал головой. - Это можно только через самого̀ префекта. Через Тита Красса... А до этого тебе ещё надо вопрос со своим примом согласовать. Надо, чтоб именно прим прошение на имя префекта подал... Я - своё прошение, а он - своё.
  - С примом я поговорю, - сказал Саксум.
  - Поговори, - пожал плечами кентурион. - Может, что и выгорит... С моей стороны, во всяком случае, препятствий никаких не будет. Будет его прошение - будет сразу и моё.
  - Спасибо, - сказал Саксум.
  - Пока не за что.
  Подошёл Ашер и осторожно поставил на один из чурбачков возле стола полное, до краёв, ведро. Марк Проб взял со стола оловянную миску с ручкой, зачерпнул из ведра и с наслаждением напился.
  - Холодная, - отдуваясь, одобрил он. - Молодец!.. Ну что, хозяин, давай ёмкость, буду вино разводить.
  - Кепа, а где второй котелок? - спросил Саксум у кашевара.
  - Под столом, - не оборачиваясь, ответил Кепа.
  Спину он теперь держал очень прямо, голова его была гордо поднята, оттопыренные уши сдержанно розовели сквозь густой коричневый загар.
  - Обиделся, - кивнул Марку на него декурион.
  - Губу закрутил, - подтвердил Марк.
  - Переживает, - заключил Саксум.
  - Гордый, - сказал Марк.
  - Самолюбивый, - поправил Саксум.
  - Жалко парня, - покачал головой кентурион.
  - До слёз, - не стал спорить Саксум. - А парень-то, в общем, неплохой.
  - Да что там, - подхватил Марк, - замечательный парень!
  - Таких парней - поискать, - сказал Саксум. - Таких парней, понимаешь, - один на сотню.
  - Брось! - сказал Марк. - Тоже скажешь! Таких парней - один на тысячу. Один на легион. Я бы всю свою кентурию на него одного сменял. Не задумываясь.
  - Вот только гарума много жрёт, - расстроился декурион.
  - Это да, - загрустил и Марк, - Всё бы хорошо, но гарума действительно жрёт много. Во всём герой, но с гарумом - беда!..
  - Да ладно вам! - не выдержав, обернулся от котелка Кепа, он уже опять улыбался. - Ну чего вы, в самом деле!.. Я же сказал, что больше не буду.
  - Что с кашей? - строго спросил его Саксум.
  - А что с кашей? Каша давно готова...
  - Так чего ж ты ждёшь, кашевар хренов?! - возмутился декурион. - Ждёт он чего-то, понимаешь! Давай её на стол! Жрать-то хочется!..
  
  Тревогу сыграли в начале третьей стражи.
  Заблеяли рожки командиров манипулов, зазвучали резкие отрывистые команды, загрохотали по каменным полам подбитые гвоздями солдатские калиги, заплясали на мрачных, выдернутых из сна лицах багровые блики поспешно зажигаемых факелов.
  Саксум привёл турму на место, определённое для неё по боевому расписанию - на площадь перед южными воротами (прим Се́ртор Перпе́рна сразу же по объявлении тревоги убыл в прето́рий, к префекту, перепоручив командование подразделением декуриону). Спешились. На площади, залитой светом почти полной луны, да вдобавок ещё и озаряемой пламенем многочисленных факелов, было светло, людно и шумно - кроме турмы Саксума на небольшом пространстве толклись, гомонили, бряцали снаряжением ещё не менее сотни пехотинцев. Обстановка была нервная, голоса звучали или настороженно приглушённо, или неестественно громко. Пахло пылью, конским потом и сгоревшим факельным маслом.
  От старшего караульной смены - здорового, плосконосого, заросшего по самые глаза чёрной курчавой бородой, детины - удалось узнать кое-какие новости. Громко шмыгая своим расплющенным носом и то и дело сплёвывая себе под ноги, детина сиплым простуженным голосом сообщил, что с час назад к воротам на взмыленных лошадях прискакал дальний дозор. А точнее, - то, что от этого дозора осталось: декурион и ещё четверо из его команды. Декурион сразу побежал будить префекта, а четверо эти с лошадей слезли - едва живые, чуть на ногах стоят. Похоже, досталось парням, причём крепко досталось. Что говорят? А ничего не говорят. Всё больше молчат. Или шипят, как те сычи. Три пустые лошади с ними прискакали: одна под седлом, а ещё у одной из брюха стрела торчит. По самое оперение вошла - с близкого расстояния, видать, били. Где они? Да вон - у коновязи. А ту, что со стрелой - ту сразу на убой повели, она теперь не жилец, её теперь только на мясо... Ах, где эти четверо? Эти вон там - под стеночкой. Сидят себе. С бледным видом.
  Действительно, шагах в десяти, под стеной, сидели четверо. Точнее, сидело из них двое: один, опираясь спиной на стену, бережно баюкал висящую на перевязи, замотанную кровавой тряпкой руку; второй - со свежей, но уже подсохшей царапиной через всё лицо - сидел, скрестив ноги, на брошенном на землю седле и отрешённым, остановившимся взглядом смотрел прямо перед собой. Саксум узнал его - это был Ну́ма Аэ́лий - бывший его сослуживец, а теперь помощник одного из декурионов соседней, второй, турмы. Ещё два разведчика - это были нумидийцы - спали, лёжа прямо на земле, в пыли, завернувшись в свои плащи и положив под головы худые котомки.
  Саксум подошёл и присел на корточки возле Нумы:
  - Такфаринас?
  Тот повернул голову, внимательно посмотрел на Саксума, а потом вновь уставился куда-то вдаль.
  - Да, - помедлив, сказал он.
  - Потрепали?
  - ...Да.
  - Далеко от крепости?
  - ...Один переход... Всю ночь скакали.
  - Сколько их было?
  На этот раз разведчик молчал очень долго. Саксум, решив, что ответа уже вовсе не будет, хотел было подниматься, но тут Нума повернул голову и заговорил.
  - Напрямую надо было уходить. Через лес. Понял? А мы вокруг холма пошли. По сухому руслу. Кто ж знал, что они уже там! - он говорил короткими, рублеными фразами, хрипло, быстро, почти без интонаций и смотрел он при этом не на собеседника, а куда-то в сторону, вбок, как будто страдал косоглазием. - Если б не лучники, отбились бы. Верховых там десятка полтора всего было. Понял? Все местные. Но лучники... И вверх по склону не уйдёшь. Осыпи. Понял? Пошли напролом... Малышу Таргу́ту стрела шею пробила. Насквозь. Так он ещё двоих зарубил после этого. Потом только упал... А у меня: три стрелы - в щите и одна - в седле. А ещё одна - рожу пропорола и в кольчуге застряла. Понял? Я её обломал, а наконечник так и остался - вот тут... - он поднял руку и стал слепо шарить у горла, под завязками плаща. - Вот тут она. Вот... Не веришь?
  - Верю, - сказал Саксум. - От кого вы уходили? Ты сказал: "напрямую надо было уходить". От кого?
  Взгляд Нумы наконец нашёл лицо собеседника.
  - А-а, Саксум... - сказал он. - Это ты... Чего тебе? Ты что-то спросил?
  - От кого вы уходили? - терпеливо повторил декурион. - Ты сказал: "напрямую надо было уходить".
  - Напрямую, - подтвердил разведчик. - Через лес. А мы по сухому руслу пошли. А они уже там...
  - Это я уже слышал, - сказал Саксум. - От кого вы уходили? До этого. Перед тем как попали в засаду.
  - Так там целое войско, - удивлённо задрал брови Нума; от этого движения рана у него на лбу разошлась и начала кровить. - Там их целая тьма...
  - Там - это где?
  - Я ж говорю, - сказал Нума. - Один переход отсюда. За вторым лесом.
  - Сколько их?
  - Дохрена и больше. Не менее шести когорт пехоты. И конницы немерено. Четыре алы точно есть. А может, и поболе. Понял? Там ещё что-то пылило вдоль холмов. Да только сильно далеко. Не разглядеть.
  - Так это что же... - Саксум встал, он почувствовал, как у него вдоль хребта потянуло острым неприятным холодком. - Это что же... Это получается... они на Тубуск идут?
  - С такой силищей они могут идти прямо на Ламбессу... - глядя на него снизу вверх, с кривой ухмылкой сказал Нума Аэлий и ладонью стёр повисшие на брови капли крови. - Или на Кирту. Понял? Что им какой-то вшивый Тубуск!..
  
  Весь следующий день прошёл в беготне и суете. Готовились к осаде.
  Спешно укреплялись ворота, оборудовались подступы к ним. Заготовлялись брёвна и доски. Перед воротами копали рвы, делали насыпи, укрепляя их дёрном, поверху устанавливали рогатки и плетёные из веток щиты.
  В огромных количествах запасалась вода. Город, в основном снабжавшийся водой по акведуку, идущему издалека, от горных ручьёв, теперь не мог надеяться на бесперебойное водоснабжение. Поэтому заполнялись все имеющиеся в городе ёмкости, самой большой из которых был сухой до этого дня бассейн на Форумной площади. Целая бригада, спешно сформированная из либертинов и рабов, в бешеном темпе, сменяя друг друга, рыла недалеко от загонов для скота дополнительный колодец.
  Из местных жителей формировалось ополчение и многочисленные вспомогательные отряды: землекопы, водоносы, скотобои, кашевары, санитары, оружейники. Даже из рабов, обычно не привлекаемых к военной службе, были сформированы две кентурии лёгкой пехоты.
  Готовились новые места в госпитале. На пустыре между казармами специально под лазарет устанавливали несколько больших кожаных палаток.
  На алтаре у храма Святой Триады на Форумной площади, дабы испросить милость бессмертных богов и заручиться их поддержкой в предстоящей битве, был проведён торжественный ритуал принесения в жертву быка и очищения отрядных знамён, значков и оружия. Молились все. Сотни горячих просьб и пожеланий взлетели в этот день над Тубуском, адресованные Юпитеру Всеблагому Величайшему, Юноне и Минерве, Марсу и Виктории, Хе́ркулесу, Фортуне, Меркурию, Янусу, Сильва́ну, Аполлону и Диане, Эпо́не и Гениям императора и местности. Богов было много. Каждому из них полагались свои слова и свои подношения. Следовало тщательно следить за тем, чтобы никто из бессмертных не был обойдён вниманием. Но молились в этот день в Тубуске не только романским богам. Население городка было пёстрым, а границы Империи простирались далеко. Поэтому услышали молитвы в свой адрес и греческая Кибе́ла с египетской И́сис, и далёкий иудейский Яхве с ещё более далёким армянским Ми́трой...
  
  Кентурия Марка Проба полным составом была брошена на расчистку периметра вокруг крепости. Задача, поставленная префектом Титом Крассом кентуриону, была непростой: ликвидировать любую растительность, поднимающуюся выше колена, на расстоянии трёхсот шагов от крепостной стены.
  Сразу же после завтрака Марк вывел свою сотню на работы. Рубили, ломали, выкорчёвывали. Всю зелень и всю мало-мальски пригодную для дела древесину сваливали на телеги и везли в крепость. Сухие ветки и кустарник жгли на месте.
  Солнце, выбравшись из рассветного тумана влажным, тёмно-красным, тяжёлым, к полудню раскалилось, разошлось и жарило совсем по-летнему. На белёсом небе не усматривалось ни единого облачка. У размытого маревом горизонта дрожали, растекаясь серебром, несуществующие озёра. Трещали цикады. Трещали и выбрасывали вверх мириады искр высокие, почти бездымные, бледные в солнечном свете, костры. Легионеры Марка (сплошь зелёносопливая молодёжь, ещё даже не принявшие присягу и лишь накануне поспешно включённые в списки легиона и получившие на левое плечо знак новобранца - наколку-точку) по причине жары и с разрешения своего кентуриона разделись и теперь бегали голые и чумазые, точно жрецы-лупе́рки, таская огромные охапки веток и хвороста и успевая при этом ещё и задирать и подначивать друг друга, - им было весело.
  Марк, глядя на это бесшабашное, немного нервное веселье, вдруг с горечью подумал о том, что, возможно, уже в самое ближайшее время недосчитается многих и многих своих солдат. Что такое четыре месяца подготовки для человека, который до этого ни разу не держал в руках ни меча, ни копья?! Мало, мало! Да и реальный бой - это ведь совсем не то, что бросать (пусть даже метко) своё копьё в нарисованный на заборе круг или рубить (пусть даже ловко) тупым мечом безропотное соломенное чучело. Бой есть бой. И богатый опыт кентуриона говорил ему о том, что на поле боя зачастую побеждает как раз не тот, кто более меток или тот, кто ловчее управляется с мечом и щитом, а тот, в ком больше природной злобы, кто способен преодолеть свой страх и не замечать боль, тот, кто в минуты жестокой схватки полностью забывает о себе и думает лишь об одном - о том, как нанести максимальный, непоправимый, смертельный урон противнику. А откуда, скажите на милость, взяться злобе в сопливых подростках, только недавно оторванных от мамкиной титьки? И откуда, скажите на милость, взяться у этих же подростков способности преодолевать страх и боль? Ведь, чтобы научиться этому, четырёх месяцев, конечно же, недостаточно. Да для этого и всей жизни порой бывает недостаточно! Он, разумеется, сделал всё, что мог, чтобы научить своих, ещё не до конца выбравшихся из детства, новобранцев искусству выживания на поле боя. Всё, что было в его силах. Или всё же не всё?..
  - Ты брата своего с утра не видел? - спросил он пробегающего мимо, вымазанного с ног до головы сажей, Ашера.
  Тот остановился и отрицательно помотал головой, повязанной не менее чумазым, чем он сам, платком:
  - Нет... Они, по-моему, ещё по темноте куда-то уехали. Я Кепу видел - он фляги у колодца наполнял... А что?
  - Да нет, ничего, - махнул рукой кентурион. - Ладно. Ступай...
  
  Префект Тит Вале́рий Аттиа́н Красс, как это и полагается начальнику гарнизона и коменданту крепости, руководил подготовкой к обороне. Он отдавал распоряжения, диктовал приказы, отправлял посыльных с поручениями и распоряжениями, принимал и выслушивал донесения и доклады, проводил скоротечные совещания - в общем, он был в эпицентре всех дел и событий, хотя за весь день, кажется, ни разу так и не переступил порога своего кабинета.
  Зато трибуну-латиклавию Гаю Корнелию Рету на месте не сиделось. Он был стремителен и вездесущ. Его белоснежный, с широкой пурпурной каймой, роскошный плащ мелькал повсюду. Порой, казалось, что он находится в нескольких местах одновременно.
  Возле южных ворот трибун отчитал плотников за нерадивость и заставил их ошкуривать уже сложенные в штабель брёвна.
  Возле северных ворот он битый час объяснял бестолковым рабочим методику отсыпки вала и способы установки различного типа заграждений.
  Побывав у Марка Проба, он отругал кентуриона за беспечность и заставил легионеров облачиться в кольчуги: "Откуда ты знаешь, кентурион, - может, вон за теми кустами уже противник прячется! А твои солдаты тут скачут голые, как простолюдины в пале́стре!.." Впрочем, как только приметный плащ трибуна-латиклавия скрылся за углом крепости, ненавистные, раскалённые солнцем кольчуги вновь полетели на землю. Кентурион, отвернувшись и разглядывая далёкий горизонт, сделал вид, что не заметил этого повторного грубейшего нарушения формы одежды.
  На Форумной площади Гай Корнелий Рет не нашёл особо к чему придраться, лишь упрекнул старшего на работах декана в том, что перед началом заполнения бассейна его (бассейн, разумеется, а не декана) недостаточно хорошо отмыли.
  Зато на рытье колодца беспокойная натура трибуна развернулась во всю ширь. Для начала он изматерил за безделье только что вылезшую из колодца и сидящую в теньке в изнеможении смену землекопов. Потом, лично опробовав на куче вынутой земли остроту лопат и заступов, погнал одного из либертинов в мастерские за кузнецом и точильными камнями. Затем полностью забраковал как заготовленные для плетения ивовые ветки, так и сам способ плетения щитов, предназначенных для укрепления колодезных стен. И совсем уже намеревался скорректировать работу самих землекопов в колодце, как вдруг поскользнулся в глинистой луже, малость не сверзился в яму, замарал руки, плащ и разобиженный, с гордо поднятой головой, удалился в преторий, где занимал вместе со своими адъютантами, ординарцами, слугами и рабами восемь лучших комнат на втором этаже по теневой, северной, стороне здания...
  
  Декурии Саксума была поставлена задача: обеспечить безопасность при перегоне скота с дальнего пастбища в крепость.
  Выехали ещё до рассвета. До места добрались тоже достаточно быстро - всего за пару часов. Но на этом вся быстрота и закончилась. Стадо было большое - несколько сотен голов и, несмотря на доставленных Саксумом в помощь местным пастухам ещё нескольких помощников, дело продвигалось туго: коровы не кавалерия, а овцы не пехота - их, понимаешь, не заставишь бежать ровно и быстро в указанном направлении.
  Гурт, подгоняемый пастухами, медленно двигался на юг. Отряд Саксума ехал позади на расстоянии двух-трёх стадиев, рассредоточившись, растянутым полумесяцем охватывая пылящее далеко впереди стадо.
  Солнце перевалило за полдень. Саксум, хорошо зная тактику Такфаринаса и примерно оценивая расстояние до его войска, ожидал появления передовых дозорных отрядов в самое ближайшее время.
  Он не ошибся. Когда до Тубуска оставалась примерно треть пути, из-за небольшой рощицы дикой маслины, стадиях в трёх слева, показалась группа всадников: примерно полтора десятка мусуламиев - в своих традиционных, закрывающих лицо, голубых тюрбанах-лиса́мах и длинных, голубых же, плащах-ала́шо - на местных, коротконогих и приземистых, лошадях.
  Саксум не стал долго ждать и смотреть, что предпримут мусуламии. Он свистом подозвал к себе подчинённых, надел шлем, отвязал от седла щит и, круто повернув, направился прямиком к противнику, постепенно переводя коня с шага на рысь и беря наизготовку свою, увенчанную тяжёлым бронзовым наконечником, трагулу. Декурия, также на ходу изготовляясь к бою, послушно шла следом, по ходу разворачиваясь в тупоносый клин.
  Как Саксум и ожидал, мусуламии бой принимать не стали. Когда до атакующих оставалось примерно полтора стадия, они развернулись и дружно кинулись прочь, низко пригибаясь к холкам своих коней, врассыпную, веером уходя по заросшей типчаком и дроком степи.
  Преследовать убегающего противника не стали, но дальше, до самой крепости, держались слева-сзади от стада - на наиболее опасном в отношении вероятного нападения участке.
  Когда вдалеке уже отчётливо стали видны красные черепичные крыши домов и светло-жёлтые башни и стены Тубуска, на недалёком холме был замечен ещё один неприятельский дозор. Этих было двое. Были они явно уже из регулярного войска - на лошадях с упряжью и экипированы, как легионеры: в шлемах, с небольшими овальными щитами и длинными трагулами поперёк сёдел. Дозорные никаких активных действий не предпринимали - стояли совершенно неподвижно, смотрели. Лишь лошади под ними помахивали хвостами, да время от времени переступали ногами и мотали мордами - вероятно, отгоняя надоедливых мух. Саксум этих двоих проигнорировал - пусть себе, не до них. Можно было бы, конечно, пуститься в погоню, взять "языка" - его нумидийцы, пожалуй, смогли бы этих двоих догнать - но задачи такой перед Саксумом никто не ставил, да и кто его знает, что там за этими холмами, влипнешь ещё, понимаешь, в какую-нибудь неприятность, бог с ними, пусть себе стоят, смотрят, от смотрения ихнего от нас ведь не убудет...
  Подъехал Кепа.
  - Ну что, декурион, - щурясь на низкое закатное солнце, сказал он. - Похоже, заварушка намечается?
  Был он непривычно серьёзен и выглядел тоже непривычно: в тщательно, на все застёжки, застёгнутой кольчуге, с выглядывающим из-под неё тёмно-красным шейным платком, и в надвинутом на глаза, давно не чищенном, местами позеленевшем шлеме.
  - Похоже, - сказал Саксум.
  Кепа оглянулся на торчащую на холме парочку, сплюнул сквозь редкие зубы и снова спросил:
  - Как думаешь, могут они прямо сегодня, сходу, ударить? Или ночью.
  Саксум покачал головой:
  - Нет. Вряд ли. Я Такфаринаса знаю. Он сходу в бой не полезет. Я думаю, они ещё и завтра ничего предпринимать не станут. А может даже, и послезавтра. Пока свой лагерь не оборудуют, пока, понимаешь, всё не разведают да не разнюхают. Только тогда.
  - А может, они и вовсе к нам не полезут? - с надеждой в голосе спросил Кепа. - Может, они мимо нас и - фьють, - он отмахнул рукой себе за спину, - прямиком на Ламбессу? А? Как думаешь?
  Декурион снова покачал головой.
  - Нет. Даже не надейся. Такфаринас такую острую колючку в своём заду не оставит. К нам они, это ты будь уверен, - он помолчал, а потом добавил веско, как припечатал: - К нам!..
  
  Когда стемнело, Саксум решил подняться на крепостную стену - посмотреть что да как. На выходе из казармы он столкнулся с младшим братом.
  - Ты куда? - спросил он Ашера.
  - К тебе... А ты куда?
  - На стену хочу сходить. Взглянуть.
  - А можно с тобой?
  - Пойдём.
  Они двинулись через тёмный пустырь. Луна ещё не взошла, и на пустыре не было видно практически ничего, кроме тусклого красноватого света тлеющих углей в ближайшем очаге-времянке, почему-то не залитом, как это полагалось, водой. Посреди пустыря едва различимыми островерхими пирамидами чернели в темноте поставленные днём палатки лазарета. Ашер зацепился ногой за растяжку и шёпотом выругался.
  - Куда тебя распределили? - спросил его Саксум.
  - Внутренний караул. Северные ворота, - ответил Ашер. - Четвёртая стража.
  - Так чего не спишь?
  Ашер помялся.
  - Не хочется.
  - Надо поспать, - наставительно сказал Саксум. - Обязательно. А то потом тяжко будет. Особенно перед рассветом. Сейчас не лето: ночные стражи - длинные.
  - Знаю, - вздохнул Ашер. - Но всё равно не могу... Как-то меня даже слегка знобит от всего этого.
  Старший брат тоже вздохнул.
  - Понимаю. Сам таким же когда-то был... Но всё равно... Ты, вообще, старайся теперь как можно больше спать. Что днём, что ночью. Как только есть возможность - сразу спать. Потом, может статься, вовсе не до сна будет. Поесть-то, понимаешь, всегда успеешь, а вот поспать...
  Они подошли к башне. Здесь уже горели факелы. Рослый легионер на входе преградил было им путь, но вглядевшись, узнал Саксума и отступил в сторону.
  - Этот - со мной, - коротко сказал ему декурион.
  По скрипучим деревянным ступеням они поднялись на второй этаж, нырнули в узкий проход, взобрались ещё по одной крутой лесенке, на этот раз каменной, и оказались на крепостной стене. Здесь дул ветер. Тёплый южный ветер нёс из разогретой за день степи горький запах сгоревшей травы. Саксум подошёл к ближайшему проёму между зубцами и облокотился на парапет.
  По всему пространству ночи - слева-направо, докуда хватало взгляда, и вперёд, до чернеющего узкой полосой у горизонта леса, - горели костры. Близкие - в двух-трёх стадиях от стены - яркие, с хорошо видимым оранжевым лепестком пламени и даже с проступающими вокруг него какими-то неясными, двигающимися в темноте фигурами, и совсем далёкие - похожие на тусклые мерцающие красноватые звёзды. Костров было много, очень много, - казалось, тысячи.
  - Гос-с-с... - еле слышно прошелестел за плечом у Саксума Ашер.
  - Ничего... - сказал, не оборачиваясь, Саксум, ощущая неприятный холодок под ложечкой даже не столько от вида неприятельских костров, сколько от этого испуганного, шелестящего голоса над ухом. - Ничего... Нынче они к нам не сунутся. И завтра тоже... Дня два-три у нас в запасе точно есть. А там, глядишь, и подмога из Ламбессы придёт. Гонцы ещё прошлой ночью в Ламбессу ускакали.
  - От Ламбессы шесть дней пути, - тихо сказал Ашер.
  - Ничего... - повторил декурион. - Ускоренным маршем можно и за четыре дойти.
  Они помолчали. Снизу, из-под башни, со стороны крепости вдруг донеслись приглушённые голоса. Спорили двое. Один каркал хриплым простуженным голосом. Второй отвечал ему густым рокочущим басом. Слов было не разобрать, но разговор явно вёлся на повышенных тонах.
  - Чего это они там? - шёпотом спросил Ашер.
  - Не знаю... - ответил Саксум, прислушиваясь. - Опять, наверно, Лар Одноногий ночному караулу своих дочек предлагает. Старый паскудник!
  - Нет! - вдруг очень ясно сказал бас. - Не пойдёт! Только до второй стражи!..
  Второй голос опять захрипел, заперхал, заклекотал, напирая и явно не желая уступать. Потом голоса смолки и послышалось удаляющееся поскрипывание, как будто кто-то уходил вглубь крепости, толкая перед собой плохо смазанную тележку.
  - И вина принеси!.. - опять раздался громкий басовитый голос. - И колбасы! Лу́канской!.. Слышишь?!
  - Ладно, - хрипло каркнули издалека.
  Опять всё смолкло. Снаружи, из чёрного, дышащего теплом, пространства ночи едва слышно доносилось сонное урчание цикад.
  - А кто он такой, этот Такфаринас? - тихо спросил Ашер. - Это царь местный?
  Саксум усмехнулся.
  - Царь у них сейчас Птолеме́й. Сын Ю́бы. Того, что помер недавно... Этот Птолемей - маменькин сынок. Сидит в своей Кеса́рии, понимаешь, и носа оттуда не кажет. По-моему, ему вообще плевать на то, что делается у него в стране... А Такфаринас... Такфаринас - это простой парень. Такой же, как я и ты. Который, понимаешь, однажды понял, что если не хочешь прожить свою жизнь как баран, то надо эту свою жизнь брать в свои собственные руки... Он легионером был. Ещё при кесаре Августе. Дослужился до прима. Я, когда пришёл в легион, попал к нему в декурию... Он меня многому научил... Мы звали его: Юст - справедливый.
  Саксум замолчал и молчал долго, глядя в мерцающую кострами ночь и поглаживая тёплый шершавый камень стены.
  - А потом? - спросил Ашер.
  - Потом?.. Потом он ушёл. И увёл за собой свою турму... И я бы с ними ушёл, да я, понимаешь, как раз в тот момент в госпитале валялся. С лихорадкой... Невовремя меня тогда схватило!.. И потом я не раз хотел к нему уйти. Да всё как-то не складывалось - то одно, то другое.
  - А... - Ашер запнулся. - А зачем? Почему?
  - Что "почему"?
  - Ну... почему он ушёл?.. И ты... хотел?
  - Да потому что - разве это жизнь?! - вдруг горячо сказал Саксум. - Разве я этого ожидал, когда в легионеры наниматься шёл?! Я ведь что думал? Я ведь думал: ну, послужу, лет семь или пусть даже десять, денег скоплю. Вернусь, понимаешь, дом куплю, лодку. Хорошую, большую, с парусом... Женюсь. Лавку открою... - он замолчал.
  - И... что? - осторожно спросил Ашер.
  - А ничего!.. - Саксум сердито сплюнул через парапет - вниз, в темноту. - Вот скажи, ты ведь ещё жалованья не получал?
  - Нет, - сказал Ашер, - нам сказали, что выплатят сразу же после январских нон, после того как присягу примем.
  - Сколько?
  - Сказали, что, как положено - треть годового жалованья.
  - Ну и сколько ты надеешься получить?
  - Ну... триста сестертиев где-то.
  - Щас! - едко сказал декурион. - Ручку от луны ты получишь! Голенища от сандалий! Дадут вам сестертиев по сорок, да и то - в виде задатка, чтоб вы сразу все не разбежались.
  - Это почему? - удивился Ашер.
  - Да потому! Потому что за первые полгода жалованье вам начислят не как полноценным легионерам, а как новобранцам - всего лишь по сто пятьдесят сестертиев. Что, не знал об этом? Вот то-то же! Об этом они как-то всё время забывают сообщить. Так вот, это - во-первых. А во-вторых... Ты кашу ешь? Ешь. Вино пьёшь? Пьёшь. Лепёшки лопаешь? Лопаешь. А между прочим, за каждый горшок зерна, за каждый секста́рий вина из жалованья удерживается вполне конкретная сумма. "Котловой сбор" называется. Тоже вам не говорили?
  Ашер покрутил головой.
  - Нам говорили, что кормить будут за казённый счёт.
  - Так и положено за казённый! Но дело в том, что за казённый счёт тебе полагается ровно столько, чтоб, понимаешь, от голода не сдохнуть! А не согласишься на "котловой сбор", получишь вместо мяса - жилы, вместо крупы нормальной - сметья, а вместо вина - кислятину какую-нибудь тошнотную. И гарума того же тоже не получишь. Мне-то гарум что - наплевать да растереть. А вот Кепа, к примеру, тот без гарума жить не может... И ещё. Всё, что на тебе сейчас надето, всё, что ты получил в Ламбессе из оружия, - всё стоит денег. И денег немалых! А теперь посчитай: две льняных ту́ники - раз, шерстяная туника - два, два шейных платка, плащ, пте́рюгес, калиги, шлем, меч, щит, копьё. Что я ещё забыл?.. Да! Кольчуга, подкольчужник, фляга, пояс... наплечный ремень... Всё вроде?
  - Нам ещё каждому по котелку и миске выдали, - тихо сказал Ашер. - А некоторым ещё и кинжал. Но не всем. Мне не хватило.
  - И котелок, и миска! - с готовностью подхватил декурион. - И кинжал. Всё это, понимаешь, денег стоит!.. А в кавалерии! В кавалерии ведь всё ещё дороже! Седло! Упряжь!.. Трагула!.. И спата кавалерийская, - он похлопал себя по рукояти меча, - между прочим, в два раза дороже пехотного гла́дия! И ладно бы купил меч - и всё, на всю службу. Нет! Они ведь, заразы, ломаются, что... щепки. Не дай Бог в бою меч на меч найдёт - всё, считай, нет меча! У меня ведь это уже третий!.. - он снова потряс свою спату за рукоять. - Так что, братишка, первые два года легионер, считай, в долг живёт... Но ведь это тоже ещё не всё!.. - Саксум фыркнул. - Скажи, тебя ещё ни разу не штрафовали?
  - Н-нет...
  - Ничего, - декурион похлопал брата по плечу, - не расстраивайся, у тебя ещё, как говорится, всё впереди. Наш префект - ба-альшой специалист по штрафам. За каждую маломальскую провинность он дерёт не меньше, чем по денарию!.. Вот, смотри, я уже, почитай, восемь лет лямку тяну. Так? В будущем феврале девять будет. А недавно у си́гнифера спросил - сколько у меня на счету? И что ты думаешь? Целых пятьсот двадцать шесть сестертиев! И ещё два асса! Вот это заработал так заработал!.. - он помолчал. - Нет, братишка, в армии есть только один способ хорошо заработать - добыча! Но это надо в походы ходить. На новые, понимаешь, земли. Города брать. Нет походов - нет добычи - нет и денег... А в гарнизоне можешь всю жизнь в караулах проторчать да на работах прогорбатиться, двадцать пар калиг стопчешь, а в итоге - не то что на лодку с парусом, на дырявый челнок не заработаешь!..
  - А мне старый шлем выдали, - после длинной паузы сказал Ашер. - Совсем старый. Видел? Поцарапанный весь и гребень обломан. И ещё вмятина вот здесь, на самом темечке... Кому-то неслабо в этом шлеме досталось.
  - Не боись, - сквозь зубы сказал Саксум. - Вычтут как за новый.
  И снова наступила тишина, и снова два брата долго стояли, вслушиваясь в далёкое, умиротворяющее журчание цикад.
  - Ты его больше не видел? - прервав молчание, спросил Ашер.
  - Кого?
  - Такфаринаса.
  Саксум помолчал.
  - Видел. Один раз. Издалека... Три года назад. Мы тогда думали, он в пустыню ушёл. После того, как его Фу́рий Ками́лл потрепал. А он совершенно неожиданно появился из-за холмов, сбил наши посты и обложил наш лагерь... На Па́гиде это было. Это река такая. Южнее Теве́сты... Можно было бы попытаться отсидеться - у нас, понимаешь, три полных манипула было, да ещё и лёгкой пехоты, из местных, пару кентурий бы набралось - для обороны, в общем-то, достаточно. Да и легион Апро́ния должен был дня через два-три подойти... Но наш префект, Де́крий, он решил, что негоже ему - всаднику, трибуну - бояться какого-то там разбойника. Грязного, понимаешь, мусуламия. И он решил дать бой. Он решил показать - что значит крепкий воинский дух! Что значит, понимаешь, непобедимый романский характер!.. И вывел манипулы в чистое поле...
  - И... что?
  - У Такфаринаса был двукратный численный перевес, - как-то устало сказал Саксум. - И это только по пехоте. Кавалерии у нас почти не было вовсе. Две турмы. Против как минимум пяти ал... Непобедимого романского характера хватило ровно на одну атаку. Потом манипулы побежали. Мусуламии гнали их по полю и рубили, как овец... Декрий пытался остановить бегущих, но это всё равно, что остановить табун диких лошадей... Ему дротиком выбило глаз. Он был весь в крови, без шлема, без щита. Когда он понял, что манипулы не остановить, он повернулся и пошёл навстречу противнику... Один. С мечом в руке... Я видел, как мусуламии окружили его. Тыкали пиками, толкали лошадьми. Я видел, как туда подъехал Такфаринас, как перед ним все расступились. Он долго смотрел на окровавленного префекта, даже, кажется, говорил ему что-то. А потом самолично зарубил...
  - ...А ты?
  - Я?.. Мы отступили обратно в лагерь. Две наши турмы и полкентурии пехоты. Лошадей пришлось бросить. Мы бились прямо в воротах... Понимаешь, у нас за спиной были женщины и дети - за два дня до этого у нас в лагере укрылся обоз из Тевесты. И ещё в госпитале было около сотни раненых. Мусуламии их бы всех вырезали. А женщин и детей забрали бы в рабство... Мы бы всё равно их не сдержали. Мы были обречены. Нас спасла передовая ала из легиона Апрония... Они даже не вступали в бой. Они только показались на том берегу реки. А мусуламии, видать, решили, что это - уже весь легион на подходе. И оставили нас в покое. Отошли... Если бы не эта ала, нас бы всех перебили... Да нас и так всех перебили! Из нашей турмы вообще остался я один. А из второй - Кепа и ещё двое: Идигер и ещё один парень, Нуме́рий Пол... Его потом возле Та́лы стрелой убило...
  - Много тогда погибло? - спросил Ашер. - В том бою.
  - Половина, - сказал Саксум. - Двух манипулов как не бывало. Как корова языком слизнула... А всем выжившим легат ещё и декима́тию устроил. За трусость в бою, понимаешь.
  - Де-ки-ма-тию? - повторил по слогам незнакомое слово Ашер. - Это что?
  - Это? - декурион недобро усмехнулся. - Лучше бы тебе, Аши, этого не знать, - он вздохнул и добавил: - А мне лучше бы этого никогда не видеть... Это, понимаешь, когда каждого десятого, - помолчав, объяснил он. - По жребию... Свои же. Палками... До смерти...
  - Это тогда тебя прозвали Саксумом? - спросил Ашер. - После того боя?
  - Да, - сказал декурион. - После того... И декурионом меня тогда же поставили.
  И опять повисла тишина. Гулко прокашлялся часовой внизу, под башней. Где-то далеко, в крепости, раздался рассыпчатый женский смех, раскатился колокольцем по узким улочкам, отразился эхом от соседних зданий и так же внезапно смолк.
  - А почему ты тогда не ушёл к Такфаринасу? - спросил Ашер. - Ну, там, на Пагиде. Ты ведь говоришь, что хотел уйти. А тут такой случай! Зачем же было биться, жизнью рисковать?
  - Понимаешь, - медленно сказал декурион, - именно тогда я как раз и не мог уйти. Я ж тебе говорю - там были женщины, дети... раненые. Уйти - это значило обречь их на смерть, на рабство. Я так не мог... Если бы до этого, втихаря как-нибудь... Или после...
  - А к нему, вообще, много уходит?
  - Много, - сказал Саксум. - У него, почитай, треть всей армии из беглых рабов и перебежчиков состоит. Бегут и бегут... И из Кирты бегут, и из Ги́ппо-Ре́гия бегут, и из Ламбессы... Даже с Сики́лии бегут. Ждут северо-восточного ветра, а потом лодку какую-нибудь воруют и плывут. От Сикилии до африканского берега, почитай, двести ми́лей, и всё равно, понимаешь, плывут... Многие, конечно, не доплывают... - он помолчал. - У нас, из Тубуска, летом целая декурия к нему ушла. Прима своего зарезали и ушли. Де́нтера Руфа, беднягу... А про местных и говорить нечего! Он у них - народный герой! Они его, понимаешь, вождём выбрали, хотя он совсем даже не из знатного рода. Причём - главным вождём. Старшим над старшими. Или, как романцы говорят: при́мус и́нтер па́рис - первый среди равных... Правда, некоторые его не признают. Ну, другие вожди. В основном те, которые из Птолемеев... Эти Тиберию помогают. У нас таких тоже полно... Таких Такфаринас режет беспощадно. Без разговоров. Легионера может не тронуть, даже отпустить может, правда без оружия, а нумидийцев своих режет, что курей. То-то они его так боятся. В плен не сдаются, дерутся, понимаешь, до последнего...
  - А сейчас? - спросил Ашер.
  - Что "сейчас"?
  - Сейчас тебе не хочется к нему уйти?
  - Хочется, - сказал Саксум. - Ещё как хочется! Там, у Такфаринаса, у него ведь там воля. Свобода!.. И деньги! Он ведь, понимаешь, обложил данью всю Нумидию. От Ти́пасы до Тапа́руры. Он же вождям мусуламиев условие поставил: или пла́тите дань, или идёте со мной воевать против Ромы... Он набеги регулярные совершает. На богатые города. И всегда с добычей!
  - Грабит?
  - Грабит, - легко согласился декурион. - А чего бы не пограбить? И я бы с удовольствием пограбил. Купцов этих всяких, ростовщиков разжиревших. Которые, понимаешь, на нашем поте и на нашей крови разбогатели!
  - Так чего ж не уходишь? - тихо спросил Ашер.
  - Не знаю... - сказал Саксум. - Не знаю... Всё как-то случая удобного не было. Чтоб так: тихо, без шума - р-раз, и нету! Чтоб, понимаешь, не искали... А теперь и вовсе. Теперь я только с тобой могу уйти. Теперь только вместе.
  - Но... - Ашер помялся. - Мы ведь присягали. Императору Тиберию. Ну, хорошо, - тут же поправился он, - ты присягал, мы - ещё нет, нам сказали: сразу после январских календ. Но клятву мы ведь уже давали! Перед знаком кентурии. А значит, - перед своими боевыми товарищами. Это ведь всё равно получается... что-то вроде предательства?
  - Предательство?! - переспросил Саксум, и в его голосе вдруг зазвенел металл. - Предательство, мой дорогой Аши, - это... вот что... Это когда твою родину, твою землю, землю твоих предков, нагло топчут захватчики, оккупанты, а ты, вместо того, чтобы драться с ними, до последнего драться, за каждый клочок земли своей драться... Ты вместо этого идёшь и записываешься к ним в армию. Добровольцем... Чтоб, понимаешь, твоими руками, твоим мечом и копьём эти самые захватчики могли захватывать другие земли!.. Вот что такое предательство!.. - он нащупал в темноте плечо Ашера и крепко сжал его. - Ты меня понял, братишка?..
  
  3
  Четвёртый день осады начался с того, что от Такфаринаса прибыли переговорщики.
  За предыдущие три дня никаких активных наступательных действий противник не предпринимал. Такфаринас, прошедший и хорошо усвоивший романскую военную школу, не стал, естественно, пытаться брать крепость сходу. Войско мусуламийского вождя неспешно и основательно расположилось вокруг Тубуска, по всем правилам осадного искусства выставило кордоны и дозоры и оборудовало два своих хорошо укреплённых лагеря - напротив северных и южных ворот крепости.
  Утром четвёртого дня, примерно через час после рассвета, два мусуламия - в своих традиционных голубых одеждах - выехали из ближайшего от южных ворот леска, неспешной рысцой приблизились к укреплениям осаждённых и, остановившись на расстоянии полустадия от передней насыпи, принялись махать привязанным к древку копья белым платком.
  Старший внешнего дозора южных ворот декан Э́ппий Хора́та доложил о переговорщиках префекту и после получения соответствующего приказа дал знак мусуламиям приблизиться. Перед насыпью переговорщикам приказали спешиться, после чего их завели внутрь укрепления и, обыскав, препроводили в привратную башню.
  Мусуламии - оба маленькие, худые, скуластые, оба почерневшие от солнца, похожие на чуть прихваченные огнём костра щепки, - передали спешно прибывшему в башню префекту Крассу ке́ру - навощённую для письма дощечку - с личным посланием "Великого Вождя, храбрейшего из храбрых, досточтимого Такфаринаса", после чего, усевшись прямо на пол у стены, принялись терпеливо ожидать ответа.
  Через четверть часа префект Тит Красс собрал в претории военный совет.
  
  Зал для совещаний в претории был небольшим и сейчас с трудом вместил всех прибывших. В узком и длинном помещении, украшенном по глухой стороне ложными колоннами, на жёстких деревянных скамьях, поставленных по центру зала, сидели, негромко переговариваясь, восемь из девяти кентурионов, все пятеро примов - командиров турм и ещё с десяток человек - начальников вспомогательных служб и отрядов. Переднюю скамью - единственную в зале со спинкой - занимали три нумидийских вождя, выделявшихся среди присутствующих своими просторными голубыми одеждами и высокими остроконечными шлемами, которые они не снимали даже в помещении. Передняя скамья была почётной, всаднической, она предназначалась для префектов - командиров когорт и кавалерийских ал, и нумидийцы сидели на ней с гордым видом, хотя каждый из них располагал отрядом соплеменников, насчитывающим не более половины, а то и одной трети полноценной алы.
  В проходах вдоль стен толпились многочисленные офицеры штаба, бенефикиарии и различные мелкие служащие, присутствовавшие на совете, скорее, из любопытства, нежели по нужде.
  В зале висел здоровый солдатский дух, сотканный из запахов кожи, конского и человеческого пота и дыма костров. Низкое рассветное солнце, несмело проникая в окна под потолком, окрашивало стену с колоннами в несколько неуместный для собрания столь воинственных мужей, нежно-розовый цвет.
  На невысоком подиуме, у противоположной от входной двери стены, в кресле с высокой резной спинкой сидел префект Тит Красс и с непередаваемо брезгливым выражением на горбоносом, хищном, изрубленном глубокими вертикальными морщинами лице рассматривал лежащую перед ним на столе злополучную керу. Сбоку стола, на высоком табурете, восседал корникуларий - начальник канцелярии гарнизона - весь обложенный свитками приказов и папирусными листами донесений. Вид у корникулария был озабоченный; на его полном, оплывшем книзу лице явно читались следы бессонной ночи.
  В зале стояла сдержанная многоголосица, слышалось хриплое утреннее покашливание. Кто-то, возле самой входной двери, вдруг принялся звонко и многократно чихать. Послышались добродушные смешки и гулкие похлопывания по спине.
  Префект Тит Красс поднял голову и оглядел помещение.
  - Все?
  Корникуларий оторвался от своих бумаг и тоже пристально оглядел зал.
  - Э-э-э... - начал было он, но тут в помещение, громко хлопнув дверью, ввалился Гай Корнелий Рет - доблестный трибун-латиклавий: заспанный, небритый, злой, в небрежно, видимо, в спешке намотанной тоге - и пошёл по ногам, проталкиваясь в переднюю часть зала. - Теперь все, - качнувшись к префекту, негромко сказал корникуларий.
  Тит Красс терпеливо прикрыл глаза.
  Добравшись до первой скамьи, Гай остановился в недоумении. Скамья была рассчитана на пятерых, но нумидийцы расположились на ней вольготно и для трибуна-латиклавия места на ней практически не осталось. Нумидийцы сидели, гордо выпрямив спины, с неподвижными лицами глядя прямо перед собой и вроде как вовсе не замечая нависшего над ними грозного трибуна. Широкое лицо Гая Корнелия Рета начало наливаться кровью.
  Тит Красс негромко вздохнул и поднялся.
  - Прошу тебя, трибун, присаживайся, - указал он Гаю на своё место, - я немного разомнусь.
  Трибун-латиклавий сразу же просветлел лицом, взобрался на подиум и, взгромоздясь в начальничье кресло, надменно уставился в зал.
  Префект подошёл к краю помоста и, заложив руки за спину, оглядел присутствующих.
  - Прошу внимания! - произнёс он.
  Сказано это было негромко, но в зале сразу же установилась почтительная тишина. Тит Красс выждал ещё несколько мгновений, а потом продолжил своим тихим скрипучим голосом:
  - Сегодня я получил вот это, - он шагнул назад и, взяв со стола керу, брезгливо, как дохлую крысу за хвост, поднял её за шнурок над головой и показал залу. - Это - послание от Такфаринаса. Великий Вождь и... Как его там?.. - он заглянул в керу. - Ага... И храбрейший из храбрых предлагает нам сделку. За небольшую дань, всего-то из... э-э... - он вновь заглянул в керу, - из шестнадцати пунктов этот храбрейший согласен не атаковать Тубуск и, более того, обещает в течение ближайших двух лет не беспокоить нашу крепость своими визитами.
  По залу прокатился негромкий ропот.
  - Брось её в огонь, не читая, префект! - прозвенел молодой задиристый голос с заднего ряда. - Негоже нам заключать сделки с перебежчиком!
  По залу прокатился одобрительный гул.
  - Другие мнения есть? - осведомился Тит Красс.
  - Есть, - раздался спокойный бас Марка Проба, и кентурион, громыхнув калигами по каменному полу, воздвигся во втором ряду. - Бросить в огонь мы её всегда успеем... - он откашлялся в кулак и огладил короткую бородку. - У Такфаринаса как минимум трёхкратный перевес в живой силе. А с учётом того, что половина наших кентурий набрана из рабов и либертинов, больше привыкших к лопате, чем к мечу, то перевес этот можно считать пятикратным... К тому же, лучников у нас маловато, чуть больше сотни... Так что при умелом штурме, если пойдут они одновременно несколькими колоннами, через три-четыре часа этот храбрейший из храбрых будет сидеть в этом зале в кресле префекта и пересчитывать наши обрезанные уши, нанизанные на верёвочку... - зал загудел, Марк Проб поднял широкую ладонь и повысил голос: - Можно, конечно, надеяться на то, что Такфаринас не умеет штурмовать крепости. Во всяком случае, до сих пор ни одной серьёзной крепости он штурмом не взял. Но ведь, справедливости ради надо сказать, что он никогда и не пытался. Обычно города сами открывали перед ним ворота... Так вот, мне как-то не хочется, чтобы Тубуск стал первым из городов, взятых Такфаринасом штурмом... И ещё одно... Тут многие надеются на помощь из Ламбессы. Да что там многие - мы все на эту помощь надеемся! Но, во-первых, мы не знаем, добрались ли до Ламбессы наши гонцы. Ведь вполне возможно, что Такфаринас заранее перекрыл дорогу на Ламбессу. И во-вторых... Даже если они благополучно добрались до Ламбессы... Войско Долабеллы сможет подойти сюда самое раннее ещё дня через три... А если Такфаринас догадается выставить по дороге из Ламбессы в Тубуск, скажем, на том же Лысом хребте, пару мощных заслонов - то и дней через пять, а то и все шесть... Так что, я думаю, у нас есть все резоны потянуть время. А для этого надо с Такфаринасом поторговаться... Префект, если тебе не трудно, зачитай нам, что хочет от Тубуска этот засранец?
  Тит Красс усмехнулся.
  - Я прочитаю. Мне не трудно...
  Он повернул керу восковой стороной к себе, вытянул руку и, дальнозорко откидывая покрытую редким седым волосом голову, начал читать:
  - Начальнику гарнизона крепости Тубуск, префекту, трибуну-ангустикла́вию, всаднику Титу Валерию Аттиану Крассу... Вот ведь поганец! - оторвался он на миг от письма. - И титул мой знает, и полное имя!.. Так... Аттиану Крассу... Трибун, почтительно извещаю тебя... ишь, хрен вежливый!.. извещаю тебя о том, что моё войско... Ну ладно, вступление пропустим. Перейдём непосредственно к требованиям... Итак. Что просит, а точнее, что требует от нас этот, как верно сказал старина Марк, засранец. А требует он от нас ни много ни мало... Лошадей - триста... Мулов - двести... Коров - двести... Овец - пятьсот... Рабов: мужчин - двести пятьдесят, женщин - пятьдесят... - по мере того как Тит Красс зачитывал список, в зале поднимался и ширился гомон. - Денег!.. - повысил голос префект. - Денег - триста двадцать пять тысяч сестертиев...
  Зал взорвался. Загремели возмущённые голоса. Застучали по полу калиги. Раздался чей-то звонкий заливистый свист.
  - А морда у него не треснет?! - зычно крикнул кто-то из задних рядов.
  Тит Красс опустил руку с керой и оглядел волнующийся зал.
  - Самое интересное... - начал он, но его не услышали.
  - Тихо!! - вдруг, словно проснувшись, крикнул Гай Корнелий Рет и стукнул кулаком по столу.
  Он, вероятно, хотел, чтоб этот окрик получился у него грозным, но его тонкий голос только вызвал среди присутствующих смех. Впрочем, шум действительно немного утих.
  - Самое интересное... - повторил Тит Красс, - Самое интересное, что эта сволочь совершенно точно знает, чего у нас можно потребовать, а чего - нет. Ни по одному пункту он не указал больше, чем у нас на сегодняшний день есть. А по деньгам - так вообще, определил с точностью почти до сестертия.
  - Гнида какая-то в крепости завелась!.. - послышалось из зала.
  - Точно! Кто-то сведения ему сливает!..
  - Штабные, кто ж ещё!..
  - Но-но, ты за собой смотри!..
  - А что мне за собой смотреть?! Я днюю и ночую в караулах! Как и мои люди! Это вы тут, бездельники, жируете!..
  - Точно! Дармоедов развели - плюнуть некуда!..
  - Себе на голову плюнь!
  - Главного сигнифера надо спросить - откуда Такфаринас про деньги знает?!..
  - Эй, толстомордый! Корникуларий! Может, ты нам что-нибудь скажешь по этому поводу?!..
  - Где твой сигнифер?! Зови его сюда! Мы его за ноги живо потрясём!..
  - Да его самого надо за ноги потрясти! Сволочь толстозадую!..
  В зале поднялся невообразимый шум. Многие вскочили со своих мест. Возле дальней стены, у входной двери, кто-то кого-то уже таскал за грудки. На розовом мраморе между фальшивыми колоннами заплясали уродливые многорукие тени. Лишь три нумидийских вождя в первом ряду сидели молча и только встревоженно вертели вправо-влево своими, увенчанными высокими шлемами, головами.
  - Тихо!.. - Тит Красс вскинул узкую сухую ладонь. - Тихо!.. - в зале постепенно успокоились. - Вы мне корникулария не трожьте! - веско сказал префект. - Мы с Манком У́льпием вместе уже почти сорок лет. Мы с ним ещё при Августе начинали. С легионами Друза Германика, брата кесаря нынешнего, до самого Северного моря дошли! Мы, почитай, всю Панно́нию и Далма́тию вдоль и поперёк! Плечом к плечу! Он уже кентурией командовал, когда многие из вас ещё мамкину сиську сосали! Да как командовал - вам всем здесь ещё учиться да учиться!.. Если бы за Рейном ему ноги не перебило, он бы сейчас уже, чего доброго, прими́пилом был!.. - префект перевёл дух. - Я, кстати, ещё не всё прочитал, - он вновь заглянул в керу. - Тут ещё девять пунктов... В основном - по оружию. Копья, мечи, щиты, кольчуги... Кстати, сто луков со стрелами, - он усмехнулся. - А у нас их всего сто восемь...
  Слева у стены кто-то громко выругался. Из второго ряда вновь поднялся Марк Проб.
  - Префект! - перекрывая гул своим мощным басом, сказал он. - Хрен с ними, с деньгами. Деньги - это вода. Хрен с ними, с коровами и овцами. И тем более, - с рабынями!.. Но если мы отдадим лошадей и луки со стрелами - мы останемся без кавалерии и без лучников! А если отдадим рабов-мужчин - не досчитаемся, практически, двух кентурий! Слабых, конечно, кентурий, необученных, но всё же... А где гарантия того, что Такфаринас сдержит своё слово и не станет после этого штурмовать Тубуск?! Кто может положиться на слово клятвоотступника?! Где гарантия того, что, взяв всё по списку, он не захочет взять и всего остального?!.. А без лучников и кавалерии мы, вздумай он идти на штурм, и часа не продержимся!.. Я уже не говорю про мечи, копья и кольчуги. Мы что тогда, голыми воевать будем?! Деревянными мечами?!..
  Зал опять затрясся от криков и топота ног.
  - Тихо!!.. - надсаживая глотку, заревел Марк Проб. - Тихо!!.. Дайте я доскажу!.. Отдавать лошадей и рабов нельзя! Тем более нельзя отдавать оружие!.. Но и отказывать сразу по всем пунктам списка тоже нельзя! Не забывайте, мы без легиона Долабеллы - Такфаринасу на один зуб!.. Префект, когда нам надо дать ответ?
  - Немедленно, - сказал Тит Красс. - Переговорщики ждут в Южной башне.
  Марк Проб выругался и покрутил головой, как будто ему натирало кольчугой шею.
  - Чтоб его!.. Я предлагаю, префект, отправить их сейчас обратно к Такфаринасу без ответа. Сказать, что ответ будет завтра. Что нам надо подумать... Понятно, что всё это шито гнилыми нитками. Такфаринас не дурак, он, конечно, поймёт, что мы тянем время. Но возможно, день-другой мы таким способом выиграем... А потом можно будет отдать ему коров и овец. И деньги. И рабынь. И ещё день-два протянуть... А там, глядишь, и Долабелла подойдёт со своим легионом...
  - Всё ты хорошо говоришь, кентурион, - задумчиво сказал Тит Красс. - Всё складно... Только, боюсь, Такфаринас не попадётся на эту удочку. Он ведь действительно не дурак... Но то, что ты предлагаешь, по крайней мере имеет смысл. День-другой мы, возможно, таким образом в самом деле протянем... - он повернулся и кинул керу через стол корникуларию. - Пиши... Пиши, Манк. Пиши ответ этому... храбрейшему из храбрых...
  
  Утром следующего дня Саксум нашёл Ашера и, уединившись с ним на пустыре за лазаретными палатками, горячо зашептал ему в ухо:
  - Надо уходить, Аши! Немедленно!
  - Куда уходить? - не понял Ашер.
  - Туда! - нетерпеливо махнул Саксум рукой. - К Такфаринасу! Нельзя больше ждать! Сегодня же надо уходить!
  - Подожди, - сказал Ашер, - но ведь не сегодня-завтра начнётся штурм, а мы...
  - Слушай, что я тебе скажу! - перебил брата декурион. - Никакого штурма не будет! Завтра, в крайнем случае, послезавтра Такфаринас от Тубуска уйдёт, и момент будет упущен!..
  - Подожди, - сказал Ашер. - Откуда ты знаешь, что штурма не будет?
  - Знаю! - сказал Саксум. - Я хорошо знаю Такфаринаса. Я с ним не один котелок каши съел. Он никогда не станет штурмовать хорошо укреплённую крепость. Даже имея значительный перевес в силах. Не любит он штурмовать крепости. Понимаешь? Не умеет... Он - воин степи. Он, понимаешь, простор любит. Не станет он тут ковыряться в нашей крепости, как пальцем в носу... Я слышал, наш прим говорил, что сегодня ему скот отдадут. Мулов и овец. А завтра - деньги и рабынь. И он уйдёт! Он больше не станет ждать! Поскольку он понимает, что Долабелла уже спешит к нам из Ламбессы. Он возьмёт с Тубуска этот клок шерсти и уйдёт дальше, не знаю - на Си́тифис или на Ка́псу... А может, обратно к себе, в Туггурт, вернётся... Так что уходить надо сегодня же! Ночью. Понимаешь?.. Тебя сегодня куда определили?
   - Пока никуда, - сказал Ашер, он выглядел растерянным. - Я этой ночью в карауле был. Наверно, сегодня в резерве буду.
  - Отлично! - потёр ладони Саксум. - А я сегодня как раз во внешнем дозоре. У северных ворот, - он огляделся по сторонам и опять склонился к уху брата. - Уходить будем сразу. Во время первой стражи. Нечего тянуть! Да и подозрительней оно, если поздно ночью... Понесёшь мне кувшин вина и узелок - вроде как ужин. На воротах будет Гней Келс дежурить. Знаешь его? Ну, высокий такой... со шрамом на щеке, - Саксум показал рукой. - Вот тут. Ну! Я его предупрежу - он тебя пропустит... В узелок шлем положи. А под плащ кольчугу надень и меч. Только запахнись, чтобы незаметно было. Понимаешь? Копьё не бери... С Кепой уйдём. Втроём. На лошадях.
  Ашер поёжился.
  - Да я на лошади как-то... Не умею я. Особенно если быстро.
  - Ничего, - сказал Саксум, - быстро и не надо. Мы потихонечку уйдём. На цыпочках. Шагом. Ничего... Ну, что ты?
  Ашер виновато потупился.
  - Я боюсь, Ши́ми. Честно, боюсь...
  - Да не бойся ты! - декурион улыбнулся. - Лошадь смирная будет. И мы - потихонечку, шагом...
  - Да нет... - Ашер дёрнул головой. - Я не это... Я... вообще боюсь!.. Ну, уходить. Я в бой не боюсь идти, а тут... Страшно!
  Симон вздохнул и обнял брата за плечи.
  - Аши, братишка, я тебя понимаю. Но послушай меня! Я старше тебя и я знаю, о чём говорю. Здесь нам ловить нечего. Я здесь уже всё прошёл. Не надо тебе повторять мой путь. Ни к чему это. Понимаешь?.. Там... - он показал рукой в сторону стены. - Там - воля! Там - свобода! Там - деньги! А здесь... - он потыкал пальцем себе под ноги. - Здесь - только тоска и скука! И раны! И болезни! И смерть!.. А если не смерть - то нищая старость! Без семьи, без дома, без детей и без внуков. Потому что, когда ты через двадцать лет вернёшься к себе домой - старый, израненный, больной, ни на что, понимаешь, не годный... да ещё и без денег, без хороших, понимаешь, денег - кому ты там такой будешь нужен?!.. А так мы - вольные птицы! Лети, куда хочешь! И денег заработаем, и мир посмотрим!.. Ну? Согласен?!
  - Но ведь обратно уже дороги не будет, - медленно сказал Ашер. - Ведь так?.. И домой, в Ха-Гали́ль к себе, мы уже тоже тогда вернуться не сможем! Схватят как дезертиров.
  - И не надо в Ха-Галиль! - отмахнулся декурион. - Земли много. С деньгами мы где угодно жить сможем. Захотим - здесь останемся. Вон, за Типасу уйдём, туда Тиберий ещё не скоро доберётся. Если вообще доберётся. И там будем жить... А не захотим - обратно в Исраэ́ль вернёмся. Только уже не в Ха-Галиль, а... Знаешь куда? На другую сторону Кине́ретского озера уйдём! Куда-нибудь к Суси́те. Там поселимся! Там спокойно. Там нас не достанут. Там вообще никому до нас дела не будет!.. Лодку купим! Большую, с парусом! Сможем тогда время от времени к своим плавать. А может, потом и к себе их всех перевезём! И маму, и отца. И Хану́ с Наамо́й! И Андре́аса с семьёй!.. Ну? Что скажешь, Аши?..
  Ашер вздохнул и не ответил. Он стоял, виновато потупившись, глядя в землю. Тогда Саксум взял лицо брата в ладони, поднял и заглянул ему в чёрные влажные глаза.
  - Аши, братишка, помнишь, когда ты был маленьким, ты воды боялся? Ну, не совсем воды - возле берега-то ты вовсю плескался - а открытой воды. Боялся в лодке плавать. А когда отец тебя один раз далеко от берега увёз, ты голову рубахой накрыл и домой просился, плакал - помнишь?.. Отец ругаться стал, а я тебя к себе на колени посадил и дал весло. А ты сперва всё равно боялся, а потом воду стал веслом плескать. И брызгать. И смеяться начал. И уже на обратном пути не боялся. Помнишь?
  - Помню, - сказал Ашер. - Я это очень хорошо помню. Ты меня ещё песенку тогда петь научил. Про весёлую рыбку... - он вдруг подался вперёд, почти вплотную, лицо в лицо, и быстро и горячо зашептал: - И знаешь, как я плакал, когда ты в армию ушёл?! В легион этот свой! Я тогда сразу поклялся, что за тобой пойду! И найду тебя! Я ведь два раза из дома сбегал. Один раз даже до Ципо́ри добрался! И вот, видишь, нашёл!.. - он освободился из ладоней брата и встал прямо. - Ладно, Шимон. Я тебе верю. Я знаю - ты умный. И опытный... Я согласен!
  - Вот и славно! - обрадовался декурион. - Умница! Я знал, что ты согласишься!..
  - Потому что... - сказал Ашер. - Потому что... Мы ведь братья! Правда? Куда я без тебя? - он помолчал. - А ты - без меня. Верно?
  Саксум улыбнулся.
  - Верно, Аши! Верно!.. Значит, сегодня, во время первой стражи. Примерно через час после заката. Только смотри - аккуратно! Чтоб никто не увидел, как ты собираешься!.. И не говори никому ничего. Упаси Господи!
  - Хорошо, - сказал Ашер. - Сегодня, во время первой стражи... - он повернул голову и посмотрел туда, где над жёлтой кирпичной стеной, вдалеке, в белёсом осеннем небе, неторопливо плыли серобрюхие плоские облака, и повторил: - Сегодня!..
  
  Однако уйти не удалось.
  Незадолго до заката, когда подразделение Саксума уже готовилось выдвигаться к северным воротам для заступления в ночной дозор, к декуриону подошёл Идигер и, тронув за локоть, тихо сказал:
  - Саксум-ана́, моя твоя хотеть говорить.
  Декурион, седлавший в этот момент коня, нетерпеливо оглянулся.
  - Ну, говори!
  Нумидиец отрицательно замотал головой:
  - Келя́!.. Нет! Моя хотеть говорить эдьме́н-дад... эта... шозе́м... тихо, да. Моя хотеть говорить... эта... моя рот - твоя ухо, да.
  Это было что-то новенькое. Никогда прежде Идигер никакой секретности при разговорах со своим декурионом не разводил. Саксум тщательно затянул подпругу, навесил седельные сумки, приторочил к седлу щит, и только после этого, похлопав коня по лоснящемуся крупу, кивнул нумидийцу:
  - Пошли!
  Они отошли к глухой стене соседнего дома, под которой уже начала сгущаться лиловая вечерняя тень, и остановились среди высоких - почти по пояс - зарослей пыльной полыни.
  - Н-ну, я слушаю, - Саксум сорвал с ближайшего куста серо-серебристый венчик и, растерев между пальцами мягкие шершавые шарики, вдохнул пряный горький аромат. - Только давай покороче - нам уже, понимаешь, выходить пора.
  Идигер закивал.
  - Моя покороче, да... Саксум-ана, моя слышать - три имуха́р говорить. Они хотеть сегодня ночь тахури́... эта... дверь в стена открывать, да. Саксум-ана, они дверь в стена открывать - Такфаринас заходить, нас всех инра́... эта... убивать, да! Нельзя, Саксум-ана! Их всех надо хватать, да!..
  - Подожди-подожди!.. - декурион нахмурился. - Что ты бормочешь?! Какая ещё "дверь в стена"?
  - Большой дверь в стена! - вновь горячо зашептал Идигер. - Эта... в башня - там, - он показал рукой. - Куда мы ходить, да!
  - Ворота, что ли? - догадался декурион.
  - Ворота, да! Три имухар говорить: когда четвёртый стража стоять, ворота открывать, да - Такфаринас заходить. Саксум-ана, их надо хватать!
  - Да кого "их"?! - рявкнул декурион, но тут же, спохватившись и оглянувшись по сторонам, взял тоном ниже: - Кого "их", дурья твоя башка? Что ещё за имухар? Кто говорил про ворота?
  - Имухар... эта... мусуламия, да. Улу́дж и Бади́ш. И ещё одна... эта... ятти́... такой, - Идигер поднял руку над головой, показывая.
  - Большой? Высокий?
  - Высокий, да! - вновь закивал нумидиец. - Моя не знать, как его называть, да... Ур эшине́р... Он на белый эи́с... эта... конь белый ходить, да. Красивый конь. Один в Тубуск такой.
  - А-а, Муна́тас. Знаю... - догадался Саксум. - Так, ясно... Давай ещё раз. Значит, ты говоришь: Улудж, Мунатас и этот... как его?.. Бадиш, они хотят сегодня во время четвёртой стражи открыть ворота и впустить Такфаринаса в крепость? Так?
  - Эулля́, - кивнул Идигер. - Впустить, да.
  - Какие ворота? В Северной башне? Вон те?
  - В Северной, да. Там.
  - Ты не ошибаешься? - недобро прищурился декурион. - Ты это хорошо слышал?! Сам?! Своими ушами?
  - Хорошо, да! - закивал Идигер. - Сха́ри! Вот эта ухо, да... Они эта... назади тар-аха́мт... назади дом говорить. А моя здесь, за угол, стоять, эис... эта... конь поить и всё-всё слышать, да! Схари слышать! Хорошо, да! Хула́н!
  - Ну что ты будешь делать! - Саксум зло сплюнул себе под ноги. - Вот ведь паскудники! Шакалы трусливые! Обосрались уже! Штурмом, понимаешь, ещё и не пахнет, а они уже обосрались!.. Так ты говоришь: Улудж, Бадиш и Мунатас?.. Это что же получается? Это получается - две нумидийские алы из трёх. Так?.. Ах, как это некстати!.. Как, понимаешь, некстати!.. - задумавшись, декурион рвал и мял в ладонях пыльные полынные венчики. - Так, а ну, пошли! - принял он наконец решение и, крутанувшись на носках, быстро, не оглядываясь, зашагал вдоль дома...
  
  Декурия готовилась к выходу. Солдаты, негромко переговариваясь, в последний раз проверяли снаряжение и оружие, затягивали на лошадях упряжь, справляли в кустах под крепостной стеной малую нужду.
  - Кепа! - крикнул, проходя, помощнику Саксум. - Я - к приму. Никому никуда не расходиться! Ждать меня! Понял?!
  - Понял, - отозвался Кепа, в глазах его мелькнуло беспокойство. - Что-нибудь случилось, декурион?
  - Ничего не случилось! - отмахнулся Саксум. - Пока ничего.
  Кепа встревоженным взглядом проводил эту странную пару: широко шагающего, со свирепым выражением на лице, декуриона и, с трудом поспевающего за ним, выглядящего изрядно перепуганным, Идигера, но больше ничего спрашивать не стал...
  
  Прим Сертор Перперна сразу же уловил суть проблемы.
  - Ты это сам слышал?! - тряхнул он за плечо нумидийца. - Сам?! Своими собственными ушами?!
  Тот истово закивал.
  - Моя слышать, да! Эулля! Вот эта ухо, да!
  Прим - приземистый, квадратноплечий, с большой круглой головой, постриженной неряшливыми короткими ступеньками, - хлопнул себя ладонью по боку и грязно и витиевато выругался.
  - Ну что ты скажешь! - обратился он уже к декуриону. - Две алы из трёх! Вот как тут воевать?!.. Союзнички хреновы! Так и норовят нож в спину воткнуть!.. Это ж они хотят нашей кровью свои грехи смыть! Перед Такфаринасом выслужиться... Нет, ну что за подлый народ эти мусуламии!..
  Прим хотел ещё что-то сказать, но тут его неожиданно прервал Идигер:
  - Келя! Мусаламия не подлый, нет! - он движением плеча сбросил с себя руку Сертора Перперны и гордо выпрямился. - Твоя, прим, икмо́н... эта... плохо говорить, да! Зачем эта говорить?! Имухар эта... разный, да! Я - имухар! Моя отец - имухар! Моя брат - имухар! Ак имухар ака́л ирха́ энни́т!.. Есть хороший имухар, да! Храбрый! А есть другой! Инуба́! Рур дабе́г-ги! Эта... сын шакал, да! Совсем плохой! Икмон! Эулля! Нельзя эта говорить, прим!
  Идигер наконец остановился, чтоб отдышаться. Саксум и Сертор Перперна с изумлением смотрели на разгорячённого нумидийца. Ноздри того раздувались, чёрные глаза грозно сверкали, узкое скуластое лицо полыхало раскалённой бронзой.
  - Ого! - хмыкнул прим. - А он у тебя, оказывается, ещё та штучка! Ты смотри, как его разобрало!
  - Он прав, - сказал декурион. - Он прав, прим. Они, и вправду, разные. Мы все разные. Нельзя всех мерить одной меркой... Он, между прочим, в своё время на Пагиде бился до последнего. Не струсил, не побежал, как многие, понимаешь, доблестные легионеры. Носители романского духа, понимаешь!.. А стоял и дрался!.. Он, кстати, тогда Кепе жизнь спас... Извини, - обратился он к Идигеру и неловко потрепал его по плечу. - Прим погорячился. Ты - молодец! Ты - хороший имухар!
  - Ладно, - пробурчал тогда и Сертор Перперна. - Имухар так имухар... Ты это... не обижайся, парень... Это я так - сгоряча... - он потрепал Идигера по другому плечу, помолчал, а потом вновь повернулся к Саксуму. - Ну что, декурион, по-моему, в нашем маленьком городке запахло жареным. Тебе так не кажется?
  - Кажется, - сказал Саксум. - Ещё как кажется! Что будем делать?
  - Как что? - удивился прим. - Тут и думать нечего! Пошли к префекту!..
  
  Они гуськом шли по узкой кривой немощёной улочке, и Саксума вновь поразило то, как преобразился за последние дни город. Жители Тубуска по-своему переживали осаду и готовились к предстоящему штурму. Все окна в домах на первом этаже были плотно закрыты деревянными ставнями, а в окнах верхних этажей - почти во всех - не горел свет. На протянутых через улицу многочисленных верёвках не сушилось, как раньше, разноцветное бельё. И сами улицы городка были в этот вечерний час непривычно пустынны и тихи. Большинство лавок и магазинчиков было закрыто. Не тянуло вдоль улиц вкусными запахами от многочисленных, стоящих прямо у стен домов, жаровен. Не спешили, перепрыгивая через помойные лужи, возвращающиеся домой, запоздалые прохожие. Вообще, в городе теперь было поразительно тихо. Нигде не звучала музыка. Не раздавалось разудалое пение, весёлые крики и звонкий женский смех из закусочных и попин. Не переговаривались над головой, высунувшись по пояс из окон, словоохотливые соседи. Лишь откуда-то издалека доносился торопливый стук молотка припозднившегося медника, спешащего, вероятно, закончить срочный заказ. Да звучал в быстро густеющих сумерках одинокий встревоженный женский голос: - Парке-ени-ий!.. Парке-ени-ий, домо-ой!..
  На Главной площади тоже было почти пусто, лишь за столиком возле единственной открытой попины сидели за кувшином вина четверо молчаливых легионеров из первой кентурии, да у коновязи возле претория пожилой темнокожий раб вяло тёр скребком одинокую серую лошадь.
  Часовой на входе в преторий при виде прима грохнул калигой в пол и вскинул подбородок.
  - Эти - со мной, - бросил ему, проходя, Перперна.
  Они миновали вестибюль, где на скамьях, стоявших вдоль стен, отдыхала дежурная смена и, войдя в само здание, пошли по анфиладе штабных комнат, уже почти пустых в это вечернее время.
  На входе в покои префекта дорогу им заступил молодой рослый легионер:
  - Не велено!
  - Кем не велено? - удивился прим. - Ты что, солдат?!
  - Не велено! - угрюмо повторил легионер и, набычившись, исподлобья уставился на визитёров.
  - Ты слышал, декурион? - даже как-то растерявшись, оглянулся прим на Саксума. - Не велено!.. Эй, парень! - он поднял руку и костяшками пальцев постучал легионеру, который возвышался над ним почти на целую голову, в начищенный до зеркальности шлем. - Как может быть мнé не велено?! Я - Сертор Перперна! Командир третьей турмы! Ты что, меня не узнаёшь?!
  - Не велено! - в третий раз повторил часовой, отстраняя голову от пальцев прима. - Никому не велено! Приказ корникулария.
  - Что?! - изумился прим. - Какого ещё корникулария?! Это с каких это таких пор корникуларий здесь командует?! Ты что, мальчик?! Да у меня к префекту дело срочное! Ты можешь это понять?!.. А ну, пусти!..
  Он двинулся было квадратным своим плечом на часового, но в этот момент дверь приоткрылась и в коридор неслышно выскользнул Манк Ульпий. Полное лицо корникулария было бледным, вокруг глаз темнели широкие траурные круги.
  - Тихо!.. - хриплым шёпотом сказал он, осторожно прикрывая за собой дверь и опираясь на неё спиной. - Чего вы тут расшумелись?! Префекту плохо!
  Прим замер.
  - Ты что?.. Это... Как "плохо"? В каком смысле "плохо"?!
  - В таком... - устало сказал Манк Ульпий. - Не знаешь, как людям бывает плохо? - он похлопал себя ладонью по груди - Сердце.
  - Ох, ты ж!.. - расстроился Перперна и опять оглянулся на Саксума, на этот раз нерешительно. - Что ж делать-то?
  - Ничего не делать, - сказал Манк Ульпий, он вялой ладонью потёр лицо - старый, предельно уставший, совершенно невыспавшийся человек. - Идите. Завтра придёте. С утра. Может, ему, если поспит, к утру полегчает.
  - Да ты что! - вновь вскинулся прим. - Какое утро! Тут такие дела творятся, а ты - утро! Извини, корникуларий, но дело срочное! Сердце, не сердце - а что-то делать надо немедленно! - он вновь решительно двинулся вперёд.
  - Подожди!.. - движением руки остановил его Манк Ульпий. - Хорошо... Но только ты один. Остальные пусть здесь ждут. Ты ведь можешь один?
  - Могу-могу! - нетерпеливо отозвался Перперна, он оглянулся на своих спутников. - Здесь подождите пока. Если что - позову... - он нетерпеливо затеребил Манка Ульпия: - Пойдём, пойдём, корникуларий! Дело срочное! Сейчас сам всё узнаешь!
  Они вдвоём с начальником канцелярии протиснулись в дверь, плотно прикрыв её за собой. Саксум отошёл к стоящему у окна столу и, присев на скамью с резными - в виде вставших на дыбы львов - ножками, уставился в вечереющее тёмно-синее небо. Идигер нерешительно двинулся к противоположной стене, где, помедлив, опустился на корточки и замер в своей обычной позе: нахохлившись и повесив кисти рук между коленями. Оставшись у дверей в одиночестве, упрямый часовой потоптался на месте, потом, покосившись на Саксума, сделал шаг назад и в сторону, прислонил к стене своё короткое копьё-пи́лум, после чего, опустив к ноге щит, и сам привалился плечом к дверному косяку.
  Некоторое время ничего не происходило. Из-за тяжёлой, окованной медью, двери не доносилось ни единого звука.
  Потом дверь, скрипнув, приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулась голова Перперны. Прим пошарил по комнате глазами и, отыскав Идигера, поманил его к себе. Нумидиец торопливо поднялся, боком протиснулся в комнату префекта, после чего дверь захлопнулась вновь.
  Потом из-за двери выглянул корникуларий.
  - Хост! - окликнул он часового - тот вскинул голову и подобрался. - Командиров манипулов и турм - к префекту! Быстро! Но только тихо! Без криков и беготни! Подошёл, тихо сказал и отошёл. Понял?.. Мусуламиев не звать! Они не нужны... Кви́нтула и Муна́тия Ма́кера с собой возьми. В помощь, чтоб быстрей было... Если кто что спросит, говори: ничего не знаю, какие-то хозяйственные дела. Понял?.. Ну, давай, бегом! - часовой кивнул и, подхватив свой пилум, быстро зашагал к выходу, цокая по каменному полу подкованными калигами; Манк Ульпий посмотрел на Саксума. - Зайди.
  За дверью, в большой - на четыре окна - квадратной комнате, не было никого. На просторном столе в центре помещения, прямо на разбросанных папирусах документов, стоял почему-то оловянный таз с водой. На лавке у стены лежал небрежно брошенный панцирь-торакс префекта. Тут же валялись его коту́рны.
  Манк Ульпий, хромая, обогнул стол и вошёл в неприметную дверь в задней стене. Саксум, вертя головой по сторонам, следовал за ним.
  Во второй комнате - маленькой и тесной - пахло ладаном и ещё чем-то неприятным и едким - по-видимому, каким-то лекарством. Здесь было душно и почти темно - ни один светильник не горел, а единственное узкое окно, за которым быстро угасал день, было плотно задёрнуто льняной шторой. У стены напротив окна, на деревянном лара́рие, возле чаши с подношениями несмело тлели две благовонницы. У дальней стены, на высокой, стоящей поперёк комнаты, кровати, белел мучнистым лицом среди подушек префект Тит Красс. Узловатые длиннопалые руки его бессильно лежали вдоль туловища, из-под короткой туники торчали худые, костлявые, совсем старческие ноги. Дышал он часто и хрипло.
  - А-а, Саксум... - тихим скрипучим голосом сказал префект, глядя на декуриона, нерешительно замершего в дверях. - Подойди...
  Саксум приблизился и остановился рядом с Перперной и Идигером, молчаливыми тёмными статуями стоящими у кровати. Глаза декуриона немного привыкли к темноте, и он заметил ещё одного человека, находящегося в комнате. Это был гарнизонный медик - маленький остролицый Фа́уст Па́ссер. Он совершенно неподвижно сидел в изголовье кровати и, не мигая, отрешённо смотрел прямо перед собой.
  - Твой?.. - всё так же тихо спросил префект, слабым движением подбородка указывая Саксуму на Идигера. - Не трепло?.. Доверять можно? - он говорил, слегка задыхаясь, делая между словами длинные паузы.
  - Мой, - твёрдо сказал декурион. - Можно... - и, немного подумав, добавил: - Я за него ручаюсь.
  Префект едва заметно кивнул, повернул голову и, уставившись в потолок, некоторое время молчал.
  - Невовремя... - наконец прохрипел он. - Совсем невовремя... Впрочем... предательство всегда... невовремя... - он переглотнул. - Две алы из трёх... Крепость теперь не удержать.
  - Префект, - тихо сказал Саксум. - Штурма не будет.
  Тит Красс скосил на него глаза и сейчас же устало прикрыл веки.
  - Ты-то... откуда знаешь?
  - Знаю, - твёрдо сказал Саксум. - Я хорошо знаю Такфаринаса. Он не будет штурмовать крепость. Он не любит штурмовать крепости. И не умеет... Он рассчитывал, что ему откроют ворота. А теперь, понимаешь, ворота ему уже не откроют. А без этого он на штурм не пойдёт... Я служил вместе с ним. Я его хорошо знаю.
  Префект открыл глаза, повернул голову и на этот раз долго и внимательно изучал лицо декуриона.
  - Надейся на лучшее... - разлепил он наконец тонкие бескровные губы. - Готовься к худшему... Будем готовиться к худшему... декурион... Понял?
  Саксум кивнул. Идигер возле его плеча вдруг шумно выдохнул, переступил с ноги на ногу и снова замер, как будто окаменел.
  Префект вновь перекатил голову по подушке и слепо уставился в почти уже невидимый в темноте потолок.
  - Невовремя... - тихо прохрипел он. - Ах, как это невовремя!..
  
  Две нумидийские алы разоружили в течение часа. Всё прошло мирно, спокойно и без лишнего шума. Рядовых мусуламиев без долгих разговоров заперли в казарме. Декурионов и примов отвели в дальнее крыло претория, где - до конца следствия - определили в помещение без окон, расположенное за комнатами ординарцев. А троих заговорщиков: племенных вождей, командиров ал - Улуджа и Мунатаса и брата последнего, Бадиша, - бросили в каменный мешок.
  Внешний караул от северных ворот убрали, но предварительно всё пространство перед воротами на двести шагов уставили маленькими копнами сена, пролив для надёжности между ними тонкие масляные дорожки.
  Всех лучников выставили на привратную башню и прилегающие к ней участки стены, строго распределив между ними сектора обстрела. Рядом с лучниками установили переносные жаровни с углями из расчёта одна жаровня на четверых стрелков.
  После этого оставалось только ждать.
  За час до рассвета наблюдатели заметили возле ворот какое-то осторожное движение.
  И тут же взвились в воздух горящие стрелы. Занялись и заполыхали копны, быстрые огоньки побежали по масляным дорожкам, и весь участок перед северными воротами озарился жёлто-оранжевым светом многочисленных вспыхнувших костров. И на этом освещённом пространстве, как на ладони, стали видны сотни затаившихся, изготовившихся к штурму мусуламиев. И вот тут лучники взялись за дело по-настоящему. Засвистели стрелы, закричали под стеной первые раненые, послышались гортанные отрывистые команды, и тут же вся масса нападавших пришла в движение, заметалась, закручиваясь в водовороты, сбиваясь в разновеликие островки и вновь рассыпаясь, ударилась в запертые ворота, откатилась и вдруг бросилась врассыпную, назад, через освещённое поле - в спасительную темноту. А стрелы, звеня, летели вслед, впивались жадными жалами в спины, в бока, в затылки, вырывая из бегущей толпы вскрикивающих, взмахивающих руками и оставляя их лежать неопрятными неподвижными кучками на озаряемой светом уже затухающих костров, чёрной, обугленной, дымящейся земле.
  Всё было кончено менее чем за четверть часа.
  На рассвете префект Тит Красс, так и не сомкнувший глаз в эту ночь, принял доклад о полном и безусловном успехе операции.
  А ещё через час пятидесятишестилетний военачальник, трибун-ангустиклавий, участвовавший в сотнях походов и боёв, прошедший под началом Друза Германика всю Европу, выживший в кровавом "Тевтобургском побоище", умер от очередного сердечного приступа...
  
  Командование гарнизоном перешло к Гаю Корнелию Рету...
  
  Тело скончавшегося трибуна ещё не успело остыть, а рабы-похоронщики мусуламиев ещё не успели вывезти из-под северных ворот крепости все трупы, когда от Такфаринаса прибыли новые переговорщики.
  В письме, доставленном ими, "Великий Вождь" обвинил коменданта крепости в подлом ночном нападении на своих людей, посланных всего лишь "для разведки местности", и в резкой форме потребовал ускорить выдачу отступного, указанного им в предыдущем послании. В противном случае "храбрейший из храбрых" грозился немедленно начать штурм.
  Поэтому неудивительно, что первым приказом трибуна-латиклавия в новой должности стало распоряжение о немедленной отправке Такфаринасу денежного откупа в размере трёхсот двадцати пяти тысяч сестерциев. Вместе с деньгами вождю мусуламиев было доставлено и личное послание от нового коменданта крепости Тубуск, в котором в витиеватых выражениях выражалось глубокое сожаление о непредвиденной ночной схватке и понесённых войском "досточтимого Великого Вождя" значительных потерях и сообщалось о передаче "храбрейшему из храбрых" в самое ближайшее время - в качестве знака доброй воли - трёхсот пятидесяти лошадей, вместо запрошенных трёхсот, и восьмидесяти молодых рабынь, вместо запрошенных пятидесяти...
  
  Солнечные часы на Форумной площади показывали полдень.
  Солнце висело над зеленовато-золотистой двускатной крышей храма Святой Триады - жёлтое, мутное, тусклое, то и дело закрываемое серыми клочьями быстро мчащихся по небу низких облаков. Порывами налетал холодный северо-западный ветер, ероша пепельно-салатовые кроны стоящих по периметру площади приземистых олив, взвивая мелкий мусор и песок, заставляя ходить по замощённому жёлтым камнем пространству низкие неустойчивые пылевые смерчики.
  Над площадью стоял отчаянный женский плач.
  Здесь готовили к отправке согнанных со всего города рабынь. В пёстрой, тесной, исходящей криком толпе стояли, прижимаясь друг к другу, и совсем молоденькие, десяти-двенадцатилетние, девочки - с едва начавшими оформляться женскими формами, и пожилые, пятидесятилетние, давно уже поседевшие старухи. Многих из них вырвали из семей, разлучили с родителями, с детьми. И всем им в ближайшие часы была уготована одинаковая участь: попасть в солдатские бордели мусуламиев и стать там безропотными и бездушными предметами, обыкновенными грязными подстилками - объектами грубой мужской похоти, бесправными, а потому безотказными.
  Несколько поодаль от этой рыдающей толпы двумя разновеликими кучками стояли легионеры из декурии, назначенной для сопровождения живого товара. Лица легионеров были мрачны. Понять их было несложно - приказом нового начальника гарнизона в число передаваемых армии Такфаринаса рабынь были "рекрутированы" все жрицы любви из городских лупанаров. Таким образом получалось, что солдаты своими руками отдавали противнику одну из своих, и без того немногочисленных, солдатских радостей.
  Вообще, трибун-латиклавий несколько погорячился, беря перед Такфаринасом повышенные обязательства по сдаче живого товара. Тубуск был городком небольшим и небогатым, и в нём с огромным трудом удалось набрать необходимое число более или менее подходящих рабынь. В этих условиях о каком-то качестве товара можно было уже и вовсе не говорить. Дабы набрать требуемое количество женщин, новоявленный префект был даже вынужден отдать четырёх своих личных рабынь, привезённых им из Ламбессы. Впрочем, поступком этим трибун-латиклавий немало гордился и не упускал возможности в разговорах упомянуть об этом факте, горько сетуя на несоразмерность жертвы, безвозмездно принесённой им на алтарь общественного блага...
  
  А на площади у южных ворот было не протиснуться от пригнанных туда трёхсот пятидесяти лошадей, отобранных у двух разоружённых ал нумидийцев и также предназначенных для передачи Такфаринасу.
  Над площадью, тесно забитой табуном, стояло фырканье и ржанье. Густо несло конским потом, мочой и навозом. Лошади вели себя беспокойно, топтались на месте, мотали мордами, скалили длинные жёлтые зубы. Иные взвивались на дыбы, лезли копытами друг на друга.
  А под аркой ворот, налившись кровью и бешено выкатив глаза, дико орали друг другу в лицо два младших командира: худой и долговязый декурион Гней Келс, назначенный для сопровождения табуна и требующий немедленно открыть ворота, и начальник внутреннего караула - невысокий, но широкий в своей нижней части, декан Про́кул Ки́керон, приказа на открытие ворот не имеющий, а потому эти самые ворота открывать не собирающийся. Гней представлял кавалерию, а Прокул - пехоту, и вечное соперничество двух родов войск лишь подливало масло в огонь баталии. Принцип нашёл на принцип. Уступать никто не хотел. Разговор уже давно миновал стадию обсуждения самого̀ предмета спора и перешёл на личности спорящих.
  - Сволочь толстозадая!!.. - орал, нависая над начальником караула Гней Келс. - Выблядок этрурийский!!.. Яйца тебе оторвать, да над жаровней подвесить!!..
  - Блевотина шакалья!!.. - не уступал в красноречии и Прокул Кикерон, подпрыгивая, задрав голову, на своих толстых коротеньких ногах и обильно брызгая слюной в лицо оппонента. - Мать твоя - шлюха, проститутка!!.. Иди у раба отсоси!!
  - Сам иди соси у раба!! - срывался на фальцет багровый и потный Гней. - Чтоб тебе у всех рабов в городе отсосать!!..
  В трёх шагах от спорящих тесной группой стояли солдаты обоих подразделений, с огромным интересом наблюдая за перипетиями шумного толковища.
  Неизвестно, долго бы продолжалась эта словесная битва, но тут на стене у башни появился помощник префекта рыжебородый Секу́нд Руф и, свесившись вниз, громогласно заорал:
  - Эй, вы, там!! Сосуны долбанные, в рот вам калиги! Почему ещё ворота не открыты?!!.. Я сейчас вниз спущусь - вы у меня оба отсосёте!!
  Все вопросы были сняты. Кавалерия торжествовала победу. Посрамлённый Прокул Кикерон, обиженно поджимая губы, дал приказ своим солдатам открыть ворота, а сам удалился в караульное помещение - зализывать душевные раны и переживать позор поражения.
  Табун вывели наружу и, окружив редкой цепью, погнали к расположенному в четырёх стадиях от крепостной стены неприятельскому лагерю.
  Следом в открытые ворота вышла небольшая колонна рабынь, сопровождаемая шестью конными легионерами. Женщины шли обречённо, прижимая к себе свои убогие узелки, утопая по щиколотки в мягкой коричневой пыли и подгоняемые резкими порывами холодного, летящего с вершин Атла́сских гор, ветра.
  Обязательства, взятые Гаем Корнелием Ретом перед "Великим Вождём" Такфаринасом, были выполнены...
  
  А буквально через час после того, как за уводимыми рабынями закрылись тяжёлые двустворчатые ворота, от наблюдателей на стенах стали поступать сообщения о том, что противник уходит.
  Услышав об этом, Гай Корнелий Рет побледнел и кинулся к ближайшей башне.
  Сомнений быть не могло. С высоты четвёртого этажа совершенно отчётливо было видно, как солдаты противника спешно разбирают свои лагеря, сворачивают палатки, навьючивают мулов и верблюдов. Вскоре вдоль недалёкой фисташковой рощицы и вдоль ближнего холма, и дальше - вдоль синеющего у горизонта леса, пыля, потянулись на юг обозы, длинные пешие колонны и конные отряды.
  А ещё через два часа стала ясна причина столь поспешного отхода противника - к северным воротам Тубуска подошла на взмыленных конях передовая ала легиона Публия Корнелия Долабеллы.
  Трибун-латиклавий был вне себя от бешенства - он понял, что "Великий Вождь" Такфаринас переиграл его...
  
  Командир передовой алы трибун Тре́бий Помпе́й Кинки́ннат - насквозь пропылённый, с побелевшими от усталости, ввалившимися глазами на обветренном осунувшемся лице - прибыл в преторий на доклад к начальнику гарнизона. Тяжело опустившись на предложенный стул, трибун некоторое время сидел неподвижно, а потом принялся разматывать завязанный на шее, бывший когда-то белым, а теперь совершенно серый платок. Вытащив грязную тряпицу из-под кольчуги, он стал вытряхивать прямо на мраморный пол кабинета набившийся в неё песок.
  - Пить... - попросил Требий.
  Манк Ульпий, хромая, лично принёс ему кувшин с вином. Трибун осторожно принял сосуд (руки его слегка подрагивали) и надолго припал к нему, закрыв глаза и роняя тёмно-красные капли на серебристого запылённого Пегаса, распростёршего крылья на его, поцарапанном в нескольких местах, с глубокой вмятиной на правой грудине, тораксе. Напившись, трибун, кивнув в знак благодарности, отдал кувшин Манку Ульпию, и, откашлявшись, принялся, не торопясь, размеренно рассказывать о том, как они, сбив по пути два заслона мусуламиев, прорывались к осаждённому Тубуску, о том, что на перевале уже лежит снег, что тропы заметены и стали скользкими, и это стоило ему троих всадников и одиннадцати коней, и о том, что основные силы легиона отстали не меньше, чем на два дневных перехода, и прибудут к Тубуску никак не ранее послезавтрашнего вечера.
  Гай Корнелий Рет слушал гостя невнимательно. Он то и дело кивал в самых неподходящих местах, время от времени вскакивал и, заложив руки за спину, принимался нервно прохаживаться по комнате. Видно было, что мысли трибуна-латиклавия заняты чем-то совсем другим.
  - Сколько у тебя всадников, трибун? - неожиданно прервал он рассказ Требия Кинкината.
  - Четыреста пятьдесят пять, - не задумавшись ни на миг, ответил командир алы. - Из них девятнадцать раненых.
  - Мне нужны твои люди, трибун, - сказал префект. - Нам надо ударить вслед Такфаринасу и отбить у него обоз. Немедленно!
  Некоторое время Требий внимательно смотрел на префекта из-под тяжёлых морщинистых век.
  - Мои люди не спали две ночи, - наконец сказал он. - Мои люди не ели со вчерашнего вечера... Но и это было бы ещё ничего. Но мои кони... Они загнаны до предела. Я боюсь, что к завтрашнему утру я не досчитаюсь, по крайней мере, половины своих коней... У тебя нет, случайно, свежих коней, префект?
  Гай Корнелий Рет нервно дёрнул щекой.
  - У меня нет коней! - резко сказал он. - Кони есть у Такфаринаса. Много коней. Их можно отбить.
  - Для этого их надо, по крайней мере, догнать, префект, - всё тем же усталым размеренным голосом сказал трибун. - Боюсь, нам это не под силу.
  - Ладно! - вскочил Гай Корнелий Рет. - Обойдёмся!.. Объявляй тревогу! - приказал он стоявшему тут же, в дверях, Секунду Руфу. - Всех - к южным воротам! Всех! До последнего человека! Немедленно!.. - он бросился вон из комнаты. - Э́втик! Седлай коня!.. Ви́талис! Где мой торакс?!..
  
  - Стой! Ты куда?! - поймал Саксум за плечо бегущего со всех ног от казармы Ашера.
  - Туда! - мотнул головой Ашер. - Тревога! Общее построение! С боевой выкладкой! - он, тяжело дыша, смотрел на брата, щёки его горели, на лбу выступили капли пота.
  - Ничего не понимаю, - сказал декурион. - Что случилось-то?
  - Понятия не имею, - пожал плечами Ашер. - Куда-то пойдём. Сказали, что вроде будем выдвигаться к южным воротам...
  - Саксум! - окликнул декуриона из окна казармы Сертор Перперна. - Собирай людей! Всех на Южную площадь!
  - Что случилось, - задрал голову к окну декурион, - ты можешь объяснить?!
  - Я сам ничего не знаю! - отмахнулся прим. - Никто ничего не знает! Приказ префекта.
  - Чёрт знает что! - возмутился Саксум.
  - Я побегу! - сказал Ашер.
  Он вывернулся из-под руки брата и побежал к толпящейся на перекрёстке группе легионеров, неловко перекосившись на один бок, неся в левой руке щит и зажимая этой же рукой под мышкой пилум, а правой - пытаясь надеть на голову свой приметный, с обломанным гребнем и вмятиной на са́мом темечке, шлем. Саксум проводил Ашера глазами, сплюнул в пыль и пошёл поднимать свою, отдыхающую перед ночным дежурством, декурию...
  
  Саксум вёл свой небольшой отряд по улочкам городка и не переставал удивляться - улицы были запружены народом. Не иначе, новости в Тубуске распространялись со скоростью звука. Не успели ещё ворота закрыться за замыкающими всадниками алы Требия Кинкината - усталыми, пропылёнными, с висящими за спинами, зелёными овальными щитами - как уже самый наираспоследний раб в городе знал о том, что помощь пришла, а стало быть, осаде конец.
  Город загудел, как растревоженный улей. Население высыпало из домов. Люди восторженно кричали, обнимались, плакали. Многие бежали к Северной башне - своими глазами увидеть своих освободителей. Другие, надев праздничные одежды, спешили на Форумную площадь, к храму Святой Триады - возложить дары на алтарь и возблагодарить богов за чудесное спасение. На перекрёстках улиц закручивались людские водовороты. Звучала музыка. Радостная, возбуждённая малышня с писком и криком носилась среди взрослых, путалась в ногах и лишь усиливала всеобщую сумятицу. На площадях и перекрёстках, рядом с поспешно открывшимися закусочными и попинами, собирался народ, живо обсуждая самые последние новости и самые наисвежайшие слухи.
  Как это водится, новости и слухи, по мере своего распространения по городу, искажались, дополнялись, дофантазировались. И вот уже одна домохозяйка восторженно сообщала другой о том, что легион Долабеллы ("...вот клянусь, своими ушами слышала!..") прибудет в Тубуск уже сегодня к закату солнца. А два продувных лоточника, собрав вокруг себя небольшую толпу и не забывая активно торговать своим товаром, наперебой, в цветах и красках, со всеми подробностями повествовали разинувшим от изумления рот горожанам о страшном кровавом сражении, которое произошло сегодня на рассвете севернее города, сражении, в котором доблестные манипулы Долабеллы наголову разбили отряды подлых мусуламиев, а сам разбойник Такфаринас не то ранен, не то убит, не то трусливо бежал, а может быть, даже захвачен в плен и скоро будет привезён в город, как дикий зверь, в железной клетке...
  
  Когда декурион со своими людьми добрался наконец до южных ворот, площадь возле башни была пуста.
  - Где все? - окликнул он сидящего под стеной на табурете Прокула Кикерона.
  - Уже ушли, - равнодушно ответил тот, ковыряясь кончиком ножа в редких почерневших зубах. - Четыре манипула... И нумидийская ала... И три наших турмы... Во главе с самим трибуном... Латиклавием.
  - Дерьмо! - процедил сквозь зубы Саксум и кинулся мимо толстозадого декана в башню.
  Он взлетел на самый верхний этаж и увидел на смотровой площадке незнакомого офицера. Тот стоял к Саксуму боком, опираясь локтем на парапет и, вытягивая шею, смотрел куда-то влево; ветер яростно трепал его плащ - изрядно выгоревший на солнце, но всё ещё багряный, с хорошо видимой золотой полосой.
  - Не помешаю, трибун? - спросил, подходя, Саксум, с любопытством разглядывая вставшего на дыбы серебристого Пегаса на видавшем виды тораксе офицера.
  Тот равнодушно скользнул по декуриону взглядом.
  - Не помешаешь.
  Саксум подошёл и тоже заглянул за парапет.
  Убегающая на юг от ворот дорога была пуста. Покинувшее город войско обнаружилось слева. Манипулы - длинной бурой (под цвет щитов и плащей легионеров) змеёй - уходили прямо по заросшему бурьяном полю на восток. Впереди колонны ясно виднелся белоснежный плащ трибуна-латиклавия, окружённый небольшим разноцветным отрядом всадников. Нумидийская ала пылила чуть в стороне, правее.
  Замысел Гая Корнелия Рета был очевиден: он собирался отсечь от основного войска Такфаринаса его, ещё остающиеся севернее Тубуска, немногочисленные отряды и, главное, - не успевшие уйти на юг обозы.
  - Дурак! - процедил сквозь зубы трибун. - Сумасшедший дурак!
  Саксум не успел ответить. Он вдруг ощутил, как ледяной комок возник у него под ложечкой, возник и начал медленно проворачиваться, наматывая на себя кишки и внутренности, - слева, из-за ближайшего холма, вдруг полилась широкая голубая река мусуламийской конницы. Полилась и привольно растеклась по равнине, покатилась, охватывая полукольцом голову вдруг замершей на месте, насторожившейся бурой змеи, налетела, засверкала бликами клинков, отсекла змее голову, закрутила её водоворотом и понесла, закручивая в его центре мелькающий одиноким белым пёрышком, приметный плащ. А река всё текла, всё новые сотни и сотни всадников в голубых одеждах выливались из-за холма, и вот уже бурая змея полностью окружена ими, разрезана на несколько частей, и каждая её часть бьётся в агонии, вздрагивает от обжигающего прибоя голубых волн, сжимаясь и разжимаясь живой пружиной, кружась на месте, медленно сокращаясь и всё же понемногу отползая в сторону спасительной крепости, оставляя на серо-зелёной скатерти степи неподвижные бурые и голубые крошки.
  - А-а-а!!! - страшно заорал Саксум и, прыгая через три ступеньки, понёсся вниз.
  Следом стучали шпоры незнакомого трибуна.
  - Открыть ворота!!! - гаркнул, выбегая из башни, декурион и с разбега взлетел в седло.
  Сброшенный его яростным криком с табурета Прокул Кикерон, тряся тяжёлым задом, опрометью бросился выполнять приказание.
  - Отря-ад! За мно-ой!.. К бою!! - скомандовал Саксум, срывая коня с места в галоп и бросая его в узкую щель между медленно открывающимися створками тяжёлых ворот.
  В лицо ударил выжимающий слезу ветер. Кусты типчака и дрока понеслись навстречу, хлеща по ногам мчащегося во весь опор, но всё равно нещадно понукаемого коня. Буро-голубая мозаика стремительно приближалась, рассыпаясь на отдельные картинки и эпизоды. Закружились в смертельном танце голубые плащи-алашо, наскакивая на ощетинившийся копьями, уже весь изломанный и дырявый бурый строй; засверкали длинные кавалерийские мечи-спаты, с глухим стуком обрушиваясь на пехотные щиты; замельтешили перекошенные от злобы, яростно оскаленные, окровавленные лица; замелькали смуглые руки, задранные морды коней. Саксум метнул в ближайший голубой плащ свою трагулу, на полном скаку ворвался в этот кипящий водоворот и тоже заплясал, завертелся, нанося удары мечом налево и направо, прикрываясь щитом, стремительно вращая на месте своего коня, поднимая его на дыбы и вновь швыряя в самую гущу ненавистных голубых плащей. Краем глаза он замечал яростно рубящегося слева от себя, оскаленного Кепу - с коротким дротиком, застрявшим в щите, и яростно рубящегося справа от себя, бешено визжащего Идигера, уже до самых глаз измазанного не то своей, не то чужой кровью, и всё искал, искал и не находил в этой одержимой, сплетающейся и расплетающейся, кружащейся в каком-то отчаянном смертельном танце, безумной толпе знакомый поцарапанный шлем с обломанным гребнем и приметной вмятиной у самого темечка...
  Он узнал Ашера не по шлему. Он узнал его по знакомой, виденной сотни раз когда-то давно, в прошлой жизни, позе. Брат лежал на земле ничком, уткнув голову в руки, согнув одну ногу в колене и выпрямив другую, - так он любил спать в детстве - на полу, на тростниковой циновке, в тесном глинобитном домике, в маленькой и бедной рыбацкой деревушке на берегу самого большого и самого синего на свете Кинеретского озера.
  Саксум на всём скаку слетел с коня и, упав рядом с братом на колени, перевернул его на спину.
  Удар пришёлся Ашеру в лицо. Тяжёлая трагула размозжила ему зубы, проломила череп, выбила мозг. В сплошном кровавом месиве белели острые осколки костей. От страшного удара выпали оба глаза и сейчас висели на тонких ниточках на залитом кровью, почти неузнаваемом, мёртвом лице.
  Саксум стоял на коленях над мёртвым телом брата, баюкал в руках его мёртвую липкую руку и раз за разом повторял, не слыша собственного голоса:
  - Как же так, Аши?!.. Как же так, братишка?!.. Как же так, Аши?!..
  Он ослеп и оглох. Он больше не видел и не слышал ничего вокруг. Он не видел, как после удара в спину копьём валится на землю окровавленный Идигер. Он не видел, как в пяти шагах от него, разевая в беззвучном крике чёрный рот, яростно бьётся в окружении голубых плащей огромный Марк Проб - с иссечённым в лохмотья щитом, со срубленным нашлемным гребнем, с обломком дротика, торчащим из продырявленного правого бока. Он не видел, как вдруг смешались, попятились назад голубые плащи-алашо, как они дрогнули и, рассыпаясь, покатились прочь под натиском невесть откуда взявшихся всадников с овальными зелёными щитами, ведомых офицером с серебристым Пегасом на тораксе. Он не слышал, как восторженно взревели, ощутив подмогу, уже совсем было отчаявшиеся и не надеявшиеся выжить в этой кровавой каше, поредевшие ряды легионеров. Он не слышал отчаянного, полного ужаса, предостерегающего крика Олуса Кепы. И он, конечно, не увидел, как, проносясь мимо на полном скаку, смуглый скуластый мусуламий в развевающемся голубом плаще, переломившись пополам и свесившись с коня на сторону, рубанул его сзади, сверху вниз, своим длинным окровавленным мечом...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"