По левую руку я оставил дерево Бон и черного быка, дальше стал считать повороты. Змеи на руках загибались то вправо, то дважды влево, старик еще не закончил их колоть, а я уж выучил наизусть. Еще один простой стишок легко забрался в голову между огромными песнями. Я хорошо представил себе, как он мышкой сел в уголок, а мимо тащатся тени-зубры, олени и медведи.
Теперь мышка выбежала прямо в память, как будто села на плечо и стала шептать в ухо:
Направо, обогнуть дыру,
Вперед, пока рука не встретит волчью шкуру,
Там повернуть налево,
Пройти по переходу кошек,
Спуститься в шахту.
Хорошо, что она видит в темноте. Факела мне зажигать нельзя, в этих ходах живут души. Если идти с огнем, они прячутся в стенах, и видны только их тонкие тела. Идешь между оленями или львами. Присмотришься - краска, а повернешься боком и можно заметить, как блеснет глаз или дернутся рога. Боятся. Сегодня я иду один, и душам не страшно, они перебирают мне волосы и легонько трогают за голые плечи. Значит, встречают меня добром, а я им улыбаюсь.
Нужно спуститься во вторую шахту. Я не вижу, но я знаю, что на ее стене души играют в смерть Белого отца. При свете они бы замерли, и остался бы рисунок: красный зубр Арах бьет рогами человека, и у того из рук падает громовой шест. Цвета еще яркие, душам не надоело играть, а когда надоест, рисунок станет желтеть и уйдет в камень. В этих ходах полно следов от старых сказок, здесь ничего не забывают.
Шахта глубокая, но ноги наконец достали дно. Здесь уже близко наше место, и мышка замолчала. Дальше никто со мной не пойдет. Души не станут мешать, они отлично знают, зачем люди сюда приходят.
Я провожу ладонью по стене, и она находит вырезанные в камне знаки. Спасибо моей мышке и змеям на руках. На шее у меня висит драгоценный мешочек из кожи берегового зверя, а в мешочке - мокрая трава и серые грибы. Я съедаю все, и ложусь на землю. Холодно, но так даже лучше, в такой сырости лучше дышится, когда не жарко.
Сердце отбивает десять ударов, двадцать, тридцать, и я начинаю глубоко вдыхать. Сначала медленно, потом быстрее и быстрее, пока не становится слышно, как вместе со мной дышит вся огромная земля. Теперь уже трудно поднять голову. Ребра ходят вверх-вниз, сейчас нельзя останавливаться. Темнота в глазах начинает тлеть белыми точками, а скоро вспыхивает огнем. Моя земля кружится подо мной, и я слышу как наверху поют люди. Они стучат в барабаны, чтобы мое сердце не забыло, как биться. И оно хорошо помнит, и бьется так быстро, что рвется мне в горло. По вискам бегут слезы. Мне жаль людей, которые поют наверху. Отец, нам плохо. Помоги нам, научи как жить. Наверху опять лезет зима, мы замерзаем. Мы хотели от нее убежать в долины, но она нас догнала и там, из тяжелого неба летит холодная белая дрянь. Отец, научи. Мама, дай нам поесть, наши зерна почернели и не взойдут. Пожалей нас, мама, пускай опять будет тепло. Я прошу, и, кажется, меня слышат. В груди растет жар, я не перестаю дышать, а руки сами прыгают к ребрам, рвут кожу - мне не больно - раскрывают меня настежь, достают каленое железо. Из-под сердца достают солнечный нож! Спасибо, мама! Отец, я знаю, что дальше. Я вскакиваю, нож слепит мне глаза, слезы льются, но я режу. Небо твердое и не поддается, но я его режу. Замахиваюсь и колю его, пускай пробьется солнце, с гор спустится жара, взойдет зерно, вернутся быки, белая дрянь растает и наша земля ее выпьет. Я слышу, как люди наверху поют старые песни радости, они отправили меня, я пробью небо и вырежу им много солнца.