Еще утром Арсений Семенович отвез жену в дом умершей накануне тещи, затем выправил свидетельство о смерти, заехал в бюро ритуальных услуг, откуда было рукой подать до учреждения, где майор Голуба прослужил без малого двадцать лет, из которых последние восемь ─ в должности заместителя по режиму, то есть проще говоря: "кумом". Решив, что до обеда все равно никуда не успеет, он повернул в сторону колонии и скоро выбрался на пригородный тракт. На заднем сиденье вздрагивал на частых выбоинах ядовито пестрый венок, вдоль черной ленты вилась золотая надпись: "Дорогой маме от Лены и Сени". Наконец слева забелел бетонный забор, который стал поворачиваться, подобно набирающей ход карусели, с выступающими зелеными вышками, с крышами заводских корпусов и бараков. И вот показался кумачовый лозунг "Слава труду!" на административном здании...
Перед входом в трехэтажную ─ такую родную! ─ кирпичную коробку висела черная доска с золотыми буквами "УХ N7" (что как раз означает "учреждение хозяйства", а не глупое междометие, о котором мог бы подумать легкомысленный прохожий, если бы нелегкая занесла его сюда).
Голуба поднялся в угловой кабинет оперчасти, окна выходили на въездной шлюз, на промзону, на стоянку и на дорогу, по которой только что он приехал. Здесь, как всегда, было сильно накурено. Над несгораемыми шкафами, над головой капитана Скуратова плыли сизые волны. Капитан сидел на столе и время от времени волновал этот аквариум, выдувая длинную струйку через скрученный лист бумаги. У окна, того что на шлюз, забранного решеткой в виде солнца, щелкая зажигалкой, жег сонных мух капитан Померанцев. Но даже табачный дым не мог перебить неистребимый мужской запах кислятины, которого здесь, впрочем, никто не замечал. Где-то за стеной стучала пишущая машинка.
Голуба пожал руки офицерам, снял фуражку, пригладил потные редкие волосы. У майора, как впрочем, у всех здесь, был сшитый на заказ фургон, с монументальной тульей.
─ Список на ШИЗО у тебя? ─ спросил Арсений Семенович Скуратова.
─ Распечатать отдал, ─ ответил капитан, болтая ногами. ─ Ты чего приехал, мы же тебя отпустили?
─ Дело есть...
─ Какое дело?
─ Вам скажи, тоже захочется, ─ с озабоченным видом парировал майор, перебирая на столе бумаги.
─ Леночка... ─ вдруг закричал Померанцев, заметив заглянувшую в дверь девушку из бухгалтерии. Леночка при виде Голубы тут же ретировалась - капитан выбежал следом.
─ Вот клоун, ─ сказал Скуратов и высморкался. ─ Но без него было бы скучно, ─ так, Семеныч?
─ Ну да, ─ согласился Голуба.
─Ты чего приперся, какое дело? ─ опять пристал капитан.
Арсений Семенович помедлил секунду, соображая: сказать или не сказать? "А!.. Все равно ведь узнает..."
─ Да гроб хочу сделать... Вот размеры привез.
─ Это дело хорошее... Размеры чьи? свои?..
"Ах, сука! Так и знал: сейчас изгаляться начнет..."
─ Нет, тещины...
─ Да я понял ─ это, так, шуткую ─ юмарю. Слово офицера. Только делай, чтобы никто не видал, а то сам знаешь... ─ Он показал на потолок, где находились кабинеты начальника колонии и директора завода. ─ А на чем вывозить будешь?..
─ На чем-нибудь вывезу... ─ рассвирепел Голуба, но сдержался, не продолжил: "Не твое собачье дело", а сказал: ─ С директором я утряс... Ладно, занимайтесь... ─ И приподнялся со стула.
─ Ты куда?
─ В ЧИС еще надо зайти.
Уже в дверях обернулся, словно почувствовал что-то. В спину пристально смотрел сослуживец.
"Вот сволочь! "Чьи размеры?.." ─ Твои! Я тебя сам похороню!.." ─ В сердцах Арсений Семенович проскочил мимо двери c табличкой "ЧИС", вспомнил только на улице, плюнул и повернул в сторону КПП.
Близился час обеда. По заводскому двору прогромыхал последний погрузчик с коробом болванок. Стихали три железобетонных ангара, в ряд. Из их недр шли ослепленные солнцем зеки, усаживались на связки красно-коричневых деталей к культиваторам, на белые сосновые ящики с запчастями или прямо на корточки среди собранных в "пакеты" и готовых к отправке машин. Один белесый парень влез с ногами на единственную здесь скамейку и уселся на корточки, засунув руки в рукава телогрейки. Кое-кто обнажил бритую голову: были здесь и седые затылки, но больше ─ темная поросль. Многие поверх рабочей одежды надели к обеду чистые бушлаты. Кто-то курил, переговариваясь, другие просто грелись на весеннем солнышке. Жмурили глаза, подставляя слабому теплу заскорузлые, с черными порами и морщинами лица и руки.
Железная дверь, погудев, защелкнулась за спиной - "кум" направился к собравшимся посреди двора зекам. Едва заметное беспокойство скользнуло по отворачивающимся лицам: магия приближающегося зеленого мундира вступило в противоборство с инерцией сидящей толпы. Арсений Семенович почувствовал (и даже обрадовался, почувствовав), как гневная жилка задрожала в бедре и в мешке под веком. Но вот один привстал в замешательстве, другой... Голуба прибавил шагу.
─ Встать! Что, нюх потеряли! ─ взорвался он на ходу.
В это мгновение трое зеков выходили из цеха, но, завидев, налившегося кровью майора, быстро повернули назад. Все уже были на ногах, только позади кто-то, надеясь на что-то, еще придерживал рукой, не разгибая спины, свой ящик.
─ Опять посиделки устроили! Я говорил, чтоб до гудка ни одной сволочи здесь не видел! ─ прислушивался, как отдается в стенах его громовой голос, Голуба. ─ Где бригадир ДОЦа? Что? Построились!.. ─ Зеки стали вытягиваться в шеренгу.
─ Вынь руки из карманов, в ШИЗО будешь яйца греть. ─ Майор остановился перед длинным зеком в очках на резинке.
─ Осу́жденный по статье сто сорок четвертой, часть вторая, Сдохлиев, ─ представился серевший на глазах зек.
─ Где работаешь?
─ На кране.
─ Почему не на рабочем месте? ─ Арсений Семенович уставился на оттопыренные карманы очкарика, машинально похлопал по ним и запустил в один руку ─ заключенный покорно повернулся боком.
─ Что у тебя та... ─ начал сурово майор, но недоговорил. В его глазах мелькнуло недоумение, он вытащил зажатые в кулак тряпки, быстро отступил и швырнул все на бетонку. Что-то выпало из тряпок, перевернулось и ─ серый комок юркнул под ближайшую груду труб.
─ Что такое? ─ озадаченно проговорил Голуба.
Зек потянулся поскрести в затылке.
─ Руки!
─ Мы́ша, гражданин майор, ─ ответил зек, пряча руки за спину.
─ Какая такая мы́ша?
─ Сенька ─ прикормил просто...
─ П р и к о р м и л! ─ вскипел снова майор. ─ Разговаривать научился! Прикормил!.. Что, свободу почуяли! Я вас укормлю, блядь!..
Зек попятился.
─ Стоять! Я тебя научу жизнь любить! ─ Голуба достал из внутреннего кармана большой красный блокнот, которого так боялись зеки. ─ Фамилия?..
Зек повторил, а майор переписал у него с груди фамилию и номер бригады.
─ Вы в "черном списке", заключенный, ─ а там посмотрим, чем ты дышишь... Так, ладно... Где бригадир ДОЦа?
Зеки нерешительно пожали плечами.
─ Может, у себя в цехе? ─ предположил один.
─ Нет, в бригадирской, ─ сказал другой. ─ Разрешите, гражданин начальник?.. ─ "Гражданин начальник" кивнул ─ и вертлявый, с разбежавшимися глазами шнырь бросился, запахнув на бегу телогрейку, на поиски бригадира.
Из жилой зоны, откуда-то из-за столовой, поднялась с криками воронья стая и полетела искать пристанище посытней. С высоты был виден весь в блестках из стекла и металла огромный город. Разноцветные дымы труб отбрасывали на него струящуюся тень, сверкала рябью на изгибах река. Один молодой вороненок увидел под собой зеленый круг, жестикулировавший красной книжкой, и, пролетая, освободил желудок.
"Каррр", ─ прокричал осуждающе старый ворон, что летел ниже него.
"Каррр!" ─ ликующе откликнулся молодой, заметив, что к двум золотым точкам по краям круга прибавилась еще одна, белая, посередине.
Андрей Каганов, бригадир столяров, как раз выходил из бригадирской, куда зашел чифирнуть и покурить перед обедом. Это был вор, идущий уже по третьему сроку, ловкий картежник, у которого полотряда сидело в долгу. На вид лет тридцати, худой, нервный, в чистой, побелевшей на швах, черной робе. Щеки его были усыпаны, будто смоляными брызгами, множеством черных родинок, ─ и такие же черные горели злые глаза. Это он любил похвастать, смеясь, что попробовал "петуха" в четырнадцать лет, еще на малолетке, а бабу впервые ─ только в двадцать. Его уважали как зека, у которого всегда есть чай, куреха, вольная пища, а если надо, то водка и анаша. Но еще больше ─ как смелого, умного бригадира, готового на все ради своей бригады. Навстречу в дверь заглянул косоглазый парень - все сразу умолкли. Он окинул взором собравшихся и, глядя мимо Андрея, спросил:
─ Ты бригадный ДОЦа?
─ ...?
─ Тебя Голуба ищет.
─ Где он?
─ На отгрузке.
Словно из-под земли вырвался рев гудка. Безучастный, низкий, протяжный, он оборвался тоскливой нотой.
Голуба уже отпустил зеков в столовую и нетерпеливо поглядывал вокруг, вытирая платком руку.
─ Я тебя долго ждать должен? ─ строго спросил он подошедшего бригадира.
Андрей принял приберегаемое для начальства иронично-угодливое выражение. Майор еще раз недовольно окинул его взглядом и вынул из блокнота листок настольного календаря.
─ Значит так... Вот размеры ─ чтобы к утру все готово было... ─ И он подробно, смягчившись, стал объяснять бригадиру, что от того требуется. Гроб нужен обычный, без выкрутасов, обитый красной материей, с черной вставкой по крышке. Но с ложем и подушечкой, а не как для зеков пустое корыто. На каждое замечание майора Андрей чуть подавался вперед, держа руки за спину. Неуловимая усмешка скользила по бледным губам. Он спрятал протянутый ему листок в нагрудный карман.
─ Утром позвоню начальнику цеха, узнаю, как ты справился. Материю у него возьмешь. Так, размеры я тебе отдал... Всё, свободен, ─ заключил Голуба, собираясь уходить. Но сделав несколько шагов, оглянулся.
─ Сам все проконтролируй. Когда придет машина, проверь, чтобы ничего не забыли, и гвозди положь. Теперь всё...
Андрей проводил глазами квадратную фигуру, в болотном мундире, и пошел в противоположную сторону. Столярка, облезлое, одноэтажное строение, стояла отдельно от основных цехов, в одном ряду со складами и пожарной командой. Бригадир прошел через пустой цех в свою кондейку и сел за стол. Не спеша достал из кармана листок с размерами, записную книжку, ручку и задумался на минуту. Затем сдвинул на затылок кепи, вырвал из книжки страницу и что-то быстро записал, поглядывая на голубой листок. Кончив писать, порвал его и бросил в ящик для мусора. Отъехал от стола ─ и вдруг рассмеялся, раскачиваясь на стуле. Наконец вставил обратно в книжку вырванную страницу, запер дверь на ключ и вышел из цеха.
Столовая находилась на границе, которая запреткой проходила через весь лагерь и делила его надвое. Когда обедала рабочая смена, двери со стороны жилой зоны закрывались, но были открыты со стороны промышленной и - наоборот. Толчеи у входа уже не было, всего два или три человека обогнали Андрея. Кислый запах капустной баланды сводил челюсти оскоминой еще на подходе к крыльцу.
В большом, гремящем ложками зале, с четырехугольными колоннами, едва улеглось обычное при раздачи пищи брожение. Кто-то еще спорил с раскрасневшимся до бритой макушки поваром. Андрей прошел между столами к своей бригаде. Перешагнув скамью, сел рядом с худым стариком, тот почтительно подвинулся вместе с миской.
─ Дед, ─ тронул он локтем старика.
─ Ась?
─ Останешься на вторую смену, ─ сказал Андрей в подставленное заросшее мхом ухо, которое так и не перестало двигаться в такт щетинистой челюстью.
─ Что говоришь, сынок, ась? ─ переспросил ушлый дед, который слышал только то, что могло сулить выгоду.
─ Ты мне не аськай! ─ прикрикнул бригадир. ─ Во вторую смену, говорю, выйдешь. После обеда заявку подам.
─ Угу, ─ закивал дед, улыбаясь кашей во рту.
─ Нехай останусь, а что такое, сынок, срочное? ─ уже хорошо слыша, спросил старик.
─ Гроб сделаешь, потом объясню, ─ сказал Андрей и вынул из кармана записную книжку. ─ На вот пока размеры.
Он отдал переписанный листок. Старик отложил ложку, достал очки и серьезно, со знанием дела, углубился в изучение того, что там было написано.
─ Это не Голубе гроб понадобился? То-то он тебя потерял, ─ сказал дед, складывая очки. ─ Кто у него на Могилевскую собрался?
─ Не знаю. ─ Андрей достал "Беломор", одну папиросу вставил за ухо, а пачку сунул старику. ─ Кури, дед. Плиту чая еще дам, зайдешь ко мне после обеда.
─ Сладенького бы чего к чайку, ─ искательно попросил старик.
─ А у тебя, старый, ничего не слипнется?! ─ отшил бригадир.
Долго не мог заснуть Андрей Каганов в эту ночь. Он отказался даже переброситься в "храп", лег сразу на свою койку в нижнем ярусе, закинув руки под подушку, уставился в драный матрац над головой. Усилием воли заставлял себя думать о том, что надо бы забрать листок у старика, о том, что скажет Голубе, но эти мысли все время уплывали, вытесненные совсем другим... Вот уже месяц прошел с того дня, как получил он известие о смерти матери. Вспоминалась она чаще почему-то на первом суде: жалкая, слепая от слез, с дрожащими руками (руки в рубцах от ожогов: мать работала у печи на хлебозаводе). И вот последняя теперь вина перед ней: чужие люди закрыли ей глаза, чужие люди где-то похоронили... Злоба и слезы закипали в душе Андрея.
Снилась ему мать. Прекрасные, холодноватые руки, казалось, ерошат его непокорный чуб. Но ведь ее руки в ожогах, обезображены работой, удивлялся сквозь сон Андрей, а не эти чудные руки, что касаются его лба, волос... Он чувствовал, как что-то горячее душит, собирается под веками, сбегает по щекам. Он хотел проснуться, обнять ее...
Он проснулся. В зарешеченное окно бил мощный прожектор, под потолком горело дежурное освещение. Решетка была сделана в виде восходящего солнца, от которого в разные стороны расходились железные прутья-лучи.
Утром готовый гроб стоял на верстаке в ДОЦе. Солнце едва пробилось сквозь мутные, за частой сеткой стекла и рябыми полосами согрело грязную зелень стен и станков, зажгло золотистую гору опилок, сваленную в фанерный ящик, и, наконец, добравшись до верстака вспыхнуло на его яркой обивке. Удивительно, как такой красочный, с белоснежным ложем и веселым запахом сосны предмет действует на наше воображение. Вот и теперь, кто ни войдет в цех, вдруг замрет на мгновение. "Тьфу, пропасть, гроб!" ─ подумает машинально. Но уже в следующую секунду отпустит что-нибудь вроде: "Эй, дед, кому такую шикарную хазу заготовил? себе небось? Давно пора ─ молодец, дед!" А какой-то весельчак, изображая, по-видимому, старика, залез в гроб с ногами ─ хохочет-заливается не то от жути, не то дерзости в сердце своем. Сам же виновник стоит-улыбается, качает головой одобрительно: ишь, мол, черт какой!..
Около полудня два хмурых расконвойника вошли и вынесли гроб. "Эй, мужики, деда нашего заберите, деда забыли!" ─ посыпалось на них со всех сторон. "Скаль хлеборезку-то, скаль", ─ огрызнулся шедший сзади сутулый зек.
Сам Арсений Семенович, в сером костюме, коричневой рубашке и бордовом галстуке, был уже на месте. Когда привезли гроб, он в задней комнате старого тещиного дома наблюдал, как рвут с треском белое полотно на полотенца. В дверь заглянул одноногий мужичонка на костылях и подозвал кивком.
─ Там автобус пришел ─ это дело, ─ и гроб привезли, ─ прошептал он заискивающе, сразу почувствовав в Голубе большое начальство.
Андрей Семенович вышел в горницу ─ и в который раз не узнал тещу. Та лежала накрытая простыней, с подвязанной челюстью. В головах перед темной иконой горела церковная свечка. Легкий пушок, которого он раньше не замечал, отсвечивал на лоснящемся лбу, на скулах и на кончике носа. "Неужто вырос! ─ подумал он, разглядывая осунувшееся лицо с сиреневыми по желтому пятнами ─ и вдруг его осенило: ─ Как забродившим компотом разит..." (Голуба еще при входе настороженно принюхивался и теперь старался дышать как можно реже). Под простыней угадывались очертания сложенных вместе рук, расплывшийся живот, канавка сдвинутых ног и большие ступни.
Двое соседских мужиков протаскивали гроб из сеней и застряли в узких дверях. Дорогу им указывала невестка, в пестром фартуке, хозяйничавшая на кухне. Арсению Семеновичу показалось, что гроб велик для тещи. Дом сразу ожил: послышалось старушечье шарканье, стук отодвигаемых стульев, приглушенные голоса, ─ всех охватил трепет последних приготовлений. Гроб установили на двух табуретах вплотную к настилу, на котором лежала покойница.
─ А крышка где? ─ спросил тихо Голуба.
─ Во дворе поставили, ─ ответил пожилой сосед.
─ Гвозди там были? ─ спросил, вспомнив что-то, Арсений Семенович.
─ Они в крышке уже наживулины.
Старушки опять зашаркали, убирая венки. Жену под руки увели в другую комнату. Невестка сняла покрывало, юбка на покойнице задралась, и женщина быстро одернула ее и разгладила. Затем проворными руками развязала бинты, которыми были связаны запястья, лодыжки и была подвязана челюсть. Мужики, помявшись у печки, достали сигареты и наладились, было, к дверям.
─ Парни... ─ окликнул Голуба, взглянув на часы. ─ Потом покурите. Надо помочь ─ сами видите тут одни женщины.
Пожилой нехотя вернулся, молодой же, будто не слышал, выскользнул в сени.
─ Что, укусит она тебя, что ли? ─ метнулся за ним одноногий.
─ Укусит, ─ донеслось уже с улицы.
─ Да ёлки ─ мужик!
- Без него справимся. ─ Голуба с решимостью рассерженного человека склонился над тещей: ─ Ну-ка!.. ─ взялся он за ноги.
На шум из соседней комнаты выглянула жена и бывшие с ней старушки.
─ Ну-ка, давай... ─ Голуба кивнул пожилому. Глаза старались не замечать, что делают руки. Он успел удивиться, каким легким оказалось тело. Когда ступни в черных чешках должны были погрузиться в гроб ─ они вдруг легли на его бортик.
─ Возьми на себя, ─ приказал Голуба мужику и ощутил легкий, сухой жар под одеждой.
─ Никак... тут голова упирается, ─ был ответ.
Голуба взглянул ─ и точно: голова тещи уткнулась в переднюю стенку. Теперь уже лихорадочный жар прошиб с головы до пят.
─ Постой, может... хм, хм ─ ну-ка!
Он надавил, пытаясь втиснуть негнущиеся ноги в гроб, почувствовал, как хлопковые чулки скользят по ним, словно по холодной палке. Под мышками и по бровям потекло.
─ Некуда дальше ─ всё! ─ сказал, выпрямляясь, мужик.
Голубу будто ледяной водой окатили. Он отступил на шаг. Все присутствующие воззрились на него. Краем глаза поймал вопросительный взгляд шурина.
─ Давай по диагонали попробуем, ─ просипел Арсений Семенович, подступая к покойнице.
─ Не-а, не идет...
─ Шею немного подогни...
─ Не гнется...
─ Ладно, ложи как есть...
─ Гроб малой, ─ объявил мужик и отошел, отрясая о штаны руки.
Подошвы спортивных тапок по-прежнему торчали из гроба, мертвая голова свалилась набок, платок сполз на глаза, из носа вытекала бурая жидкость. Голуба почувствовал, что начинается какой-то кошмар.
К самому гробу подскочил одноногий.
─ Надо попробовать в коленках согнуть, ─ предложил он.
Голуба зашел сбоку. Он пытался согнуть одну ногу, а инвалид, сидя на подставленном ему стуле, другую. Все тщетно: ноги не гнулись, только чулок скользил по страшной, будто отполированной поверхности. У Арсения Семеновича поплыло перед глазами, тело стало как вата, он ощутил слабость в мочевом пузыре.
Будто во сне, он видел, как повернулся и вышел из горницы шурин. Жену снова увели под руки. Появились старушки, они охали и вздыхали, покачивая закомарами темных платочков.
─ Надо бы головку поправить, ─ сказала одна и бережно поправила покойнице голову и сползший на глаза платок. Невестка вытерла бинтом под носом и заткнула им ноздрю.
Откуда-то вылетела муха, она села мертвецу на щеку и стала потирать задние лапки. Голубе почудилось, будто дрогнули застывшие морщины. Старуха скрюченной ладошкой прогнала муху. Та с обиженным жужжанием взвилась и пропала на кухне. "Ну вот, ─ подумал кто-то далекий в Арсении Семеновиче, ─ теперь эта погань сядет на продукты или еще куда-нибудь..." И вдруг щекотное жужжание возле самого уха вернуло к действительности. Его всего передернуло, он отшатнулся и чуть не сшиб одноногого.
─ Надобно, Семеныч, перекурить это дело, ─ сказал мужичонка.
Во двор уже заглядывали любопытные: притихшие чумазые дети, с ними собака в сухом репье, женщина в кофте поверх халата с ребенком на руках, две посторонние старухи с сумками. Последним очень хотелось поглядеть на "старушечку", но войти они не решались.
После полудня все небо заволокло. "Хоть бы дождя не было", ─ подумал отрешенно Голуба, выходя на крыльцо.
─ Дожжа б только не было, ─ сказал, кашлянув, одноногий и, опершись на костыли, перемахнул сразу через три ступеньки. Он пребывал в лихорадочном состоянии: глаза его блестели то восторженно, то страдальчески. Повернувшись кругом, сплюнул и попал на свой единственный ботинок.
─ Н-да, дела-а, ─ протянул он выжидательно.
─ А я вот слыхал, что человек и после смерти продолжает расти, ─ сказал молодой веснушчатый сосед, который вернулся, заслышав переполох в доме, а теперь вышел вслед за всеми.
─ Как расти? ─ словно эхо, отозвался Голуба.
─ Да ну, кого вы слушаете! ─ воскликнул болезненно одноногий. ─ Вы где гроб заказывали?
─ На работе ─ зеки сделали.
─ Зеки, стало быть... Ну теперь не переделаешь. Надо, стало быть, это дело... резать.
─ Под коленками ─ какое... Только сухожилие теперь и резать, а больше никак...
Голуба задумался, выпуская из волосатых ноздрей дым. В это время в доме послышался грохот опрокидываемых стульев, испуганные восклицания. Из сеней выглянула старушка.
─ Вашей жене с сердцем плохо, ─ проговорила она и побежала назад.
Арсений Семенович пошел, было, в дом, но тут же вернулся на крыльцо.
─ Э, как тебя? ─ позвал он одноногого.
─ Меня-то? ─ Николай.
─ А ты можешь все это... ну... устроить?
─ Я-то?
─ Ну ты?
Инвалид замялся, от волнения у него заклокотало в горле.
─ Что еще? ─ нетерпеливо спросил Голуба.
─ Остограммиться б... сперва, ─ выговорил тот наконец.
─ Пойдем, там остограммишься...
Голуба провел одноногого на кухню, налил водки сначала себе, потом ему, взял с блюда теплый блин.
─ Ну... чтоб земля пухом... ─ выдохнул мужичонка и занюхал костылем.
Через полчаса тещу с согнутыми под простыней коленями вынесли на улицу. Гроб установили на табуретках. Вокруг столпились старушки, между ними затесались и две чужие, с сумками.
Поздно вечером Арсений Семенович сидел с шурином у себя на кухне, и как обычно после похорон, был в приподнятом, словоохотливом настроении. Допивали оставшуюся от поминок водку.
─ Да я его, сука, в бараний рог скручу, я его в ШИЗО сгною, он у меня живьем оттуда не выйдет!.. ─ внушал он шурину.
Шурин глядел в окно. Там, в коричневом полумраке вокруг желтых фонарей, топорщились, словно выкорчеванные корни, голые ветки деревьев. Где-то среди них орали коты, как сладострастные младенцы.