Могилевер Юлия : другие произведения.

И крылья тоже (стихи)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
   И КРЫЛЬЯ ТОЖЕ
  
   [] 
   
  
  ОГЛАВЛЕНИЕ
  
  ТОТ МОТИВ ДРЕБЕЗЖАЩИЙ
  БОКАЛ И ФАКЕЛ
  КАК ВОСПЕТЬ МНЕ
  ТО ЛИ ЗЕРКАЛО В МОРЩИНАХ
  ВСЕ О ТОМ ЖЕ
  НА ДЕСЯТИ ДОРОГАХ НАРАСПАШКУ ДВЕРИ
  И ЗАБЫТЬ O ЦЕНЕ
  А НА MИЗИНЦЕ - КОЛЬЦО ДОРОГ
  ВЕТЕР УНОСИТ
  ВСЕ СВОЕ УНОШУ С СОБОЮ
  МГНОВЕНЬЯ
  БОЛЬ УВЕЛИЧИВАЯ РАССТOЯНЬЕМ
  И ОБА МИРА СЛИТЫ
  СТРАШИЛКИ
  НЕСТРАШИЛКИ
  ПЕРЕВОДЫ
  
  
  ТОТ МОТИВ ДРЕБЕЗЖАЩИЙ ...
  
  
  ***
  
  Почему-то звучит в темноте дребезжащая флейта,
  почему-то болит
  посредине, в сплетении нервов и слов, кровеносных сосудов, дорог и огней - там,
  где гастрит или, может, колит,
  или дырка в озоне,
  недержание речи, эпохи, границ и неона,
  растяженье понятий, и мышц, и обид.
  Почему-то саднит
  и стреляет
  в пояснице и в ухе, в висок и по окнам, вдоль улиц, составов, суставов,
  свист снарядов художественный в три октавы
  до верхнего ля, и
  сотрясенья и сдвиги коры то земли, а то мозга
  отдаются толчками и крови и почвы,
  и воздух
  вырывается с хрипом из легких и кратеров, в корчах
  континентов и тел.
  Почему же звенит в темноте
  тот мотив дребезжащий, то флейты, то скрипки,
  все скрежещет и рвется, бессвязный и хлипкий,
  неотмытый от золота, зла и золы,
  вожделенный, проклятый, безупречный, корявый,
  еле слышный от грохота крови и лавы,
  заглушает их вечно, и все время болит.
  
  
  7 декабря 1993 года.
  
   
  IN VIVO
  
   I
  
  Стихи пишутся не для того, чтобы кто-то прочел их, это неправда.
  Они затыкают глотку, дырявят лоб, и с пальцев сдирают кожу,
  отмахнуться от них нельзя, удержать внутри невозможно.
  Но, написанные на листке, они затихают, бумаге рады,
  и спокойно, безропотно в мертвую папку ложатся.
  А читать их вслух и кому-то давать читать их -
  это все - суета, тщета и соблазн от лукавого. Кстати,
  наказание - неизбежно, и боль от него - ужасна.
  
  Жажда творчества жаждет творения. Точка. И этим
  удовлетворится вполне, потому что жажде, заметьте,
  безразлично, что будет с исписанным ею листком.
  Ну а если слава поманит, польстит, закружит -
  будет плохо потом, а позднее - безмерно хуже,
  и тогда раздирающий, рвущий, ревущий, исторгнется ком
  на бумагу, и стихнет блаженно вселенная, затвердевая стихом.
  
   II
  
  Mне нет дела, что станет с моими стихами, когда меня не станет.
  Идеальней всего - огонь, потому что помойка и свалка - синонимы обнищанья,
  но пока я - есть, место стихам в яйце, что в зайце и в птице, в шкатулке,
   запертой поворотом ключа, -
  для того, чтобы, в них оставаясь, меня отпустила та боль, о которой они кричат.
  
  
   13 апреля 1996 года.
  
   
  РАЗГОВОР С ВНУТРЕННИМ ГОЛОСОМ
  
  Писание стихов, должно быть, сдвиг ума,
  тусовка духа вне больного им же тела,
  полет, но над гнездом кукушки, дело
  не вкуса даже, а укуса, масть
  "один на льдине" в воровской малине,
  изгиб прелестных губ, и клык посередине,
  связующая нить, болт с гайкой на пупе
  земли, а в небесах - корона?.. - нет, коронка,
  имеющая зуб на всех, ведь там, где тонко,
  не рвется - анекдотом этот факт воспет,
  а поле перейти опаснее, чем жизнь
  прожить в который раз. И хватит, отвяжись.
  
  
   4 июня 1997 года.
  
   
  ***
  
  Мои стихи не годятся для мелодекламации,
  они загромождены словами, мрачны и непонятны.
  Мысль, продираясь сквозь ассоциации,
  отстает от слуха, покрывая белыми пятнами
  обугленный остов здравого смысла и ясной речи,
  затемняя и без того скрытую суть и природу вещей.
  Так что читать мои стихи вслух не к чему.
  Как, впрочем, и читать их вообще.
  
  
   2 января 1997 года.
  
   
  ***
  
  Дышу рифмованной бурдой,
  как кит планктоном,
  струятся строчки радио-
  активным фоном.
  С гектара нацедить стакан
  удастся ль с толком?
  Стучат слова по барабан-
  ным перепонкам,
  хрустят слогами на зубах,
  в глазах мелькают,
  мир испаряется, клубясь,
  давясь стихами.
  
  
   2 марта 1997 года.
  
   
  ***
  
   "Звуки обозначаются на письме буквами."
  
   Из грамматики.
  
  Слова, как и мир, непрочны,
  буквы дергаются в стремленье
  перетасоваться, в клочья
  разорвав звучанье и звенья,
  перетечь, переплавить слепок,
  их ловить на слове нелепо.
  Утекает в марево время,
  календарь лихорадит кадрилью,
  в смеси месяцев смысл бессильно
  затемняясь, меняет тему:
  вон январь - фонари и варенье,
  февраля рельефы форельи,
  марта драмы, травмы, смятенье,
  акварель на пленэре апреля,
  май мой мается, в яму манит,
  и июнь - юный нюня с няней,
  и с юлой июль или с лютней,
  ну а август густой и грустный.
  Нес сентябрь серебро браслета,
  тек октябрь - акробат с кокардой,
  а ноябрь не броней, но бренной
  плотью платит. И вот последний
  добредает в кордебалете
  дат декабрь на дебаркадер,
  он сойдет в ритуальном танце,
  и придет пора расставаться,
  слова завершают круг свой,
  и звуки растащат буквы
  в иллюзии аллитераций.
  
  
   8 марта 1997 года.
  
   
  ЗНАКИ
  
   I
  
   Встретишь - узнай, вспомнишь - забудь,
   тронешь - стена, отступишься - путь,
   шелест: кто вы?, петли следов,
   выдох, увы, надежней, чем вдох.
   Пламя костра с кожи не смыть,
   тычется в прах, корчится мысль,
   в прорехах меж дыр чуждая речь,
   чьи-то черты - больно смотреть.
   Завтрашний день прожит давно,
   все еще здесь прошлая ночь,
   поздно искать время и суть,
   знак у виска - не обессудь.
  
   II
  
   Влет и навылет,
   в сеть и на свет,
   лепится пылью
   липовый след.
   Дани не надо,
   слезы со зла,
   плетью расплата
   к воле вела.
   Зелень лесная,
   города грош,
   стонешь - устанешь,
   в яме поймешь.
  
   III
  
  Буквы - это следы пробежавших звуков,
  отпечатки лапок
  мысли, мелькнувшей, не задевая слуха,
  скользкий запах,
  отражение всхлипа и эхо картинной ряби,
  вкус на ощупь
  вытянутой из памяти или хотя бы
  из шляпы, что много проще,
  то ль короткой соломинки, то ли лучшей доли,
  и мало проку,
  если устами младенца пойдут глаголить
  эти строки.
  
  
   23 апреля 1997 года.
   
   
  ***
  
  Возглас света,
  вспышка звона,
  запах зеленый,
  вкус крещендо.
  Эхо касания,
  влага сгорания,
  радуга дрожи.
  
   И крылья тоже.
  
  
   15 апреля 1996 года.
  
    
  БОКАЛ И ФАКЕЛ ...
  
  
  ***
  
  Звезда на черном мраморе небесной
  тверди,
  фонарик, заблудившийся над бездной
  смерти,
  цветок, вдруг распустившийся на млечной
  мути,
  окошко, распахнувшееся к вечной
  сути.
  Тот сгусток, еле видимый, огня
  и тени
  все молит о пощаде, преклоня
  колени,
  пред мраком, надвигающимся ни-
  откуда,
  не веря, но надеясь, как все сны,
  на чудо.
  И факел негасимый тот за дымкой
  дали
  опять зовет в погоню за святым
  Граалем,
  и прошлое ли, будущее, низ ли,
  высь ли...
  
  И, может, нет другого в этой жизни
  смысла?
  
   Август 1991 года.
  
   
  ***
  
  Мы продолжаемся, только собой ли?
  Время гудит на запястье нестройно,
  и захлебнувшись под собственный стук,
  с боем себя выпускает из рук.
  Мы возвращаемся - много ли проку?
  В прошлый свой дом угодив ненароком,
  рвущейся памяти запах и звук,
  жалко пугаясь, зовем - дежавю.
  Плотью своей растворяясь в природе,
  что собираем мы в каждом заходе?
  Милость ли, вечный карающий бич:
  счастье - не помнить, и горе - забыть.
  Кто, ухмыляясь, тасует колоду?
  Сколько всего степеней у свободы?
  Крутим и вертим мы шар голубой,
  вечности клочья, ей платим собой.
  
  
   30 марта 1997 года.
  
   
  ***
  
  Этот мир протекает кровью,
  сочится смертью -
  от основанья, от трех китов
  до небесной тверди,
  навалясь гиеной на плечи,
  мол, все вы смертны,
  век опять себе человечьей
  требует жертвы.
  Это было во все века
  и под каждым богом,
  всех их поила эта река,
  все умылись ее потоком,
  то огонь плотоядно пышет,
  то пахнет газом.
  Тот, кто дымом в небо не вышел,
  уходит кусками мяса.
  То ли рак придавил клешней,
  то свинец, то голод -
  захлебнувшись чужой виной,
  и своей заколот,
  убежденно жестокосердье
  зовя любовью,
  этот мир протекает смертью,
  сочится кровью.
  
  
   2 марта 1996 года.
  
   
  ***
  
  Все по кругу - годы, города, народы.
  Жертвоприношения снова в моде.
  С куклою безмозглой не вступайте в споры,
  лучше славьте Молоха, бога-обжору,
  он возвращается, он многолик -
  слышите вопли: "Молох велик!"
  Имя звучит чуть-чуть по-другому,
  но это попросту идиома -
  та же несытая разверзлась пасть,
  точно так же вбита гипнозом власть.
  Марионетка желваком играет,
  думает всерьез, что сама решает,
  что-то там бормочет про права и мщенье -
  инструмент жертвоприношенья.
  Яблочко сочится кровью, хоть залейся.
  Через бесконечность протянулись рельсы,
  график поездов непостижим по сути -
  каждый миг меняет что-то в Книге Судеб,
  только расписанье не подвластно смерти -
  учтены заранее палач и жертва,
  всяко лыко в стрὀку, всем словам - свой срок.
  Кто последним засмеется, с тем и Бог.
  
  
   3 июня 2001 года.
  
   
  ***
  
  Время с пространством опять не в ладах,
  дышит за стенкой чужая беда,
  тесно беде у соседа в дому,
  с нами беда изменяет ему.
  
  Тот, кто недавно соседа стыдил,
  нынче в любовниках той же беды,
  мир в пароксизме слипается в ком...
  Струи потопа колотятся в дом.
  
  
   26 октября 2002 года.
   
   
  ***
  
   Стоит дом - окнами на закат,
   рядом дом - окнами на восток.
   В первом доме всю ночь не спят,
   второй не может проснуться в срок.
   Первый, спускаясь, уткнулся в склон,
   второй карабкается наверх.
   Первый помнит все, что ушло,
   второй глотает утренний свет.
   У первого - внутрь себя глаза,
   в окна второго стучит восход,
   первый дышит: назад, назад,
   часы второго кричат: вперед!
   В первом - колокол и покой,
   и глухо закрыты ставни,
   второй труба призывает в бой.
   Но только не это главное:
   различны - от плоти и до святынь,
   застыли под общей крышей,
   в единые стены влившись,
   и оба дома - один.
  
  
   14 июля 1996 года.
  
   
  ***
  
  Льдинка длится в талой воде,
  ладонь, ладьей удаляясь, уладит
  дело, давлением влаги загладив
  давнее, главного недоглядев.
  
  Льдинка длится в талой воде,
  тело, взлетев, отделяясь от следа,
  делается нетленным, и где-то
  одолевает поддельный предел.
  
  Льдинка длится в талой воде,
  тает и льется, таясь, разлетаясь,
  видится тенью, но это детали,
  тянется, манит и льнет в темноте.
  
  Льдинка длится в талой воде.
  
  
   29 марта 1997 года.
  
  
   
  ***
  
   "Мы верим, что не будет платежа,
   а если он и будет - мы заплатим."
  
   М. Щербаков
  
  
  Мы пойдем по кривой дорожке,
  оставляя рожки да ножки,
  на луне потеряем грошик,
  и своя нас утянет ноша,
  пожуем березовой каши,
  летом пели - зимой попляшем,
  от похмельной спасаясь жажды,
  как сапер, ошибемся дважды.
  Стерся след во тьме, и свечи нет,
  пыл души запалит лучину,
  по наросшей на мир коросте
  побредем, зажигая звезды,
  свой урок заучив на память,
  суть и смысл поймем до конца мы,
  и тогда, обратившись в судей,
  безнадежно опять забудем.
  
  
   6 июня 1997 года.
  
   
  ***
  
  Дороги расходились веером
  по бездорожью,
  все было взвешено, измерено,
  и все возможно,
  давно по полочкам разложено,
  благоуханно,
  и каждому в конце положены
  нирвана с праной.
  И только ниточка бесплотная
  сквозь толщу фальши
  звала миазмами болотными
  куда подальше,
  где скорчившись, заупокойную
  сирены выли,
  и лунный луч, как взгляд конвойного,
  сверлил затылок,
  откуда праведные с грешными
  бежали в ногу,
  и забывали вмиг, утешены
  иной дорогой -
  из тех, гремящих километрами
  по бездорожью,
  что были мудрыми и светлыми,
  и ложью, ложью.
  
  
   26 июня 1997 года.
  
   
  ***
  
  Белые-белые, как туман,
  мутью пропахшие ветры.
  Только бы нам не сойти с ума,
  вламываясь в километры.
  Видно, шофер закусил удила,
  прет, как таран, без дороги.
  Выбоины, валуны да мгла -
  сгинем еще ненароком.
  Год, как коряга, клыками врос
  в угрюмую, жесткую почву,
  не до улыбок и не до слез -
  очень уж мир непрочен,
  слишком мотает на скоростях,
  месяц колотит о месяц,
  и из пробоин числа летят,
  все под колеса метят.
  Может быть, это не дни, не года -
  выпадают столетья.
  Кто же ответит, какой календарь
  нынче на белом свете?
  Где мы? Когда мы? Зачем и куда?
  Что впереди, что сзади?
  В белом тумане молчит пустота,
  нам под колеса глядя.
  
  
   17 апреля 1996 года.
  
   
  РАЗНООБРАЗИЕ ФОРМ
  
   Приклад ружья,
   рукоять ножа,
   древко стрелы,
   пушек стволы,
   мины, гранаты,
   топоры, автоматы,
   крейсеры, истребители,
   пистолеты с глушителем,
   гаубицы, ракеты,
   мечи, арбалеты,
   кастеты, базуки,
   и просто руки.
  
  
   15 декабря 1996 года.
  
   
  ***
  
  Кандалы, наручники, ошейник,
  на глазах повязка, в глотке кляп.
  Солнце ярко светит тьмой свечей нам,
  жизнь зовет, прекрасна и светла.
  Мир открыт познанью и науке,
  тайны мирозданья - объясним,
  непонятное - откроют внуки,
  Бог нам не мешает, и Бог с ним.
  Про оковы не слыхали сроду,
  кто поведает, что заткнут рот?
  И венец Творенья, царь природы
  гордо на цепи идет вперед!
  
  
   6 апреля 1997 года.
   []
  
  Венец Творения. Рис. автора
  
  
  ***
  
   Между Было и Будет в сторонке
   закоулок Могло-бы-быть.
   Развалившийся мостик тонкий,
   другой вариант судьбы.
  
   Между Не-было и Не-будет
   пунктирная вьется нить.
   За каким-то несбывшимся чудом
   полустанок Mогло-бы-не-быть.
  
   Стоим между тем и не этим,
   беспомощны - тошно смотреть.
   Что выпадет, чет или нечет,
   в неведомо чьей игре?
  
   А кто-то в чужой вселенной,
   в Ах-если-б твоем вожделенном,
   мечтает в тоске унылой
   о том, что тебе постыло.
  
   Раскинув своим умишком
   на поле застыли фишки,
   обдумывая свой ход.
   Но из разжавшейся горсти
   упали игральные кости -
   и как кому повезет!
  
  
   25 июня 1993 года.
  
   
  БЕСЕДА
  
  - Мама, правда - это мое, это мне подарили?
  - Разумеется, сыночек, твое, мой милый.
  - И оно теперь будет светиться вечно?
  - Столько, сколько ты захочешь, конечно,
  все на свете требует любви и внимания,
  посмотри, вон те огонечки дальние
  стали гореть тусклее, чем вначале, видишь?
  Но не бойся, подкрути чуть-чуть там, пониже -
  одна звездочка вспыхнула и распалась.
  - Мама, ну зачем же, какая жалость!
  - Помни, всегда приходится чем-то жертвовать,
  чтобы спасти от неминуемой смерти всех,
  вот сияют празднично остальные,
  напитавшись жизнью ее и силой.
  - Мама, оно же не игрушечное, а живое!
  - Хорошо, мой маленький, быть по-твоему,
  все теперь настоящее, просто крошечное,
  но существует, действует, движется точно, как
  наша вселенная. - Мама, вдруг на том шарике
  человечки живут, как мы, но маленькие.
  - Да, любимый мой мальчик, и ты их создал,
  тем, что включил систему и зажег им звезды.
  - Значит, они пять минут назад возникли?
  - Нет, родной мой, ты только подумай, вникни
  и поймешь: ведь время всегда настроено
  на расстоянья и размеры вселенной, то есть у нас
  здесь прошло полчаса с мгновения старта,
  а у них миллионы лет, миллиарды.
  Что случилось, счастье мое, ты плачешь?
  - Понимаешь, мама, ведь это значит,
  что мне никогда не увидеть их, а так хочется
  узнать, как живут, что их мучает, чем помочь им,
  ведь они же верят, просят, надеются!
  - Жизнь моя, ничего уже не поделаешь,
  жалостью и мукой тебе терзаться,
  и гасить звезду, зажигая двадцать
  новых, ужасаясь, скорбя, не зная,
  чье-то Солнце, может быть, убивая.
  Нам, как им, - молчать, умолять и ждать теперь.
  Им, как нам, - кричать, проклинать Создателя.
  
  
   3 января 1997 года.
  
   
  ЕЩЕ ОДИН ВАРИАНТ
  
  Наивные ученые люди верят, что небо - это атмосфера,
  то есть газ, состоящий из разных веществ, над землей кружащих,
  возле наших голов он насыщен, но редеет и исчезает, по мере
  удаления от поверхности. Все научно, и все строжайше.
  Но любому же ясно, что небо - свод, купол, твердь, театральный задник,
  на котором прибита лампа, и все время сменяются декорации,
  а сюжет так ловко закручен, что сразу не разобраться, и
  как там дальше пойдет, и чем и когда закончится - непонятно.
  Мы-то в зале, но прочно поверили в то, что играем,
  что решать способны, влиять способны. Так интересно,
  так прекрасна труппа, так автор неподражаем!
  Мы сидим и следим, затаив дыханье, за ходом пьесы.
  И давно позабыли, кто мы на самом деле, который час. Как
  сопереживаем героям - ну будто бы сами в кадре!
  Но спектакль не бесконечен, и недалека развязка.
  Вот великая сила искусства!, - воскликнем мы, выходя из театра.
  
  
   5 сентября 1996 года.
  
   
  ***
  
   Артерии забиты автомобильными пробками. Кровь
   не течет, а тычется, повинуясь непредсказуемым светофорам,
   предпочитающим красный, даже когда зеленые. Страшно, что шов
   на открытом сердце не выдержит напряжения, и город
   рухнет в дыру между клочьями мяса, заливаясь бензином,
   ржавчиной, пеплом, ужасом, рвущим уши беззвучным воем,
   зарастая булыжником, небылью, ветром и трын-травою,
   утопая в памяти и забвенье, как в болотной тине.
   Но пока еще все нормально, машины разносят кровь города по сосудам,
   и по улочкам узким она добредает устало,
   кровяные тельца разрушаются от нагрузки, не дождавшись помощи ниоткуда,
   но город не обращает внимания, у него и своих-то забот немало.
   А галактика мечется в спешке, оставаясь лишь клеткой микронной
   человеческого организма недоступного нам масштаба,
   кровь которого, измученная пробками, всей тяжестью давит на клапан
   сердца, точно как в городе, где он живет.
   А кстати, об электронах...
  
  
   12 сентября 1996 года.
  
   
  ***
  
  Балансирую -
  на мизинце несу рапиру я,
  а на переносице шест с подносом,
  там бокал и факел. Меня заносит,
  и нога на хилом канатике
  лишь движения колебательные
  совершает, дергаясь, вместо
  легкого паренья над бездной.
  Балансирую -
  вбок кошусь на ориентиры я,
  намекают звезд указатели,
  как бы не пришлось, мол, назад идти,
  кто там впереди, что ты тащишь
  в пустоту светильник и чашу,
  разве защитишь их рапирою?
  Балансирую.
  
  
   2 октября 1996 года.
  
   []
  
   Бокал и факел. Рис. автора
  
   
  ТЕОРИЯ "УЙДИ-УЙДИ"
  
  (теория о сжимающейся и расширяющейся вселенной)
  
   Когда погаснет свет, и опустеет сцена,
   мир съежится, забьется в безжалостной руке -
   от вечной, бесконечной, блистающей вселенной
   останется спрессованный, фасованный брикет.
   Давление растет - все выжато и сжато,
   все планы и планеты, все атомы, тома,
   кометы и комедии, орбиты и арбаты,
   казармы и квазары, все темы, тьмы и тьма.
   И больше нет пустот, лишь сгусток квинтэссенций,
   где в стронций вдавлен страх, кровь втиснута в Коран,
   там правда вбита в прах, крик в крест, свинец в Освенцим,
   агония в огонь, и воронье в уран.
   Пространства больше нет, а времени - навалом,
   все без разбору жрет пасть черная дыры,
   и не было еще, еще не начиналось
   нигде и никогда. Но вот мгновенье - взрыв!
  
  
   17 октября 1993 года.
  
   
  СКАЗОЧКА
  
  Четырнадцатого числа утекшего месяца
  что-то случилось с небесной сферой -
  приплыла туча цвета плесени,
  и откуда-то потянуло серой.
  Небо то ли сжалось, то ли лопнуло,
  то ли вытянулось чуть заметно,
  но люди ходили вокруг да около,
  и жили худо да бедно.
  И поэтому никто не заметил, как в трещину
  стало медленно стекать прошлое,
  а все вздохнули, и стало легче нам,
  мы забыли вечные вопросы тошные.
  А может, и не в трещину, а из конца в начало
  только сжалось и вытянулось, как атмосфера,
  и вопросы не забыли, просто их не стало,
  да никто не помнил и не мог проверить.
  И друзья стали врагами, но враги не стали друзьями,
  но раз черное вышло белым, то никто не понял.
  И стала серой надежда, и серой кровь, и лица, и знамя,
  и серой пропахли хлеб и соль, стихи и ладони,
  дома и земля, молитва, и ложь, и правда,
  и плесень покрыла добро, и зло, и небо.
  Можно было еще что-то спасти, угадав, да
  то четырнадцатое число - давно уже небыль.
  
  
   29 декабря 1993 года.
  
   
  ***
  
  Это был очень странный сон: одного человека пытались схватить
  серые люди с квадратными подбородками,
  они сжимали круг, казалось - все, ему уже не уйти,
  но он позвал пустоту, она окрасила его в свой цвет, и вот как он
  сумел ускользнуть, уехать на поезде в другой город, прийти домой,
  в квартиру, где ждала его девушка, это было счастье,
  они пили чай, но вдруг услышали шаги на лестнице, за стеной,
  и поняли, что все, это конец, сейчас их
  схватят обоих. Тогда он снова позвал пустоту
  (а эти уже взломали замок), и она опять помогла им,
  сделав невидимыми, но вошедшие тут
  (хотя никого, вроде, не было) начали обыскивать комнату от угла до угла, и
  стало ясно, что выхода нет, их сейчас убьют,
  вдруг пустота открыла им дверь в другое пространство
  и сказала: вам остается только шагнуть,
  но назад не будет пути никогда - вселенная тут же закроет этот экран свой.
  И уже ступив, он спросил: пустота, а ты пойдешь с нами,
  ты поможешь нам в этом неведомом мире?
  Но она улыбнулась грустно: нет, вы уж как-нибудь сами,
  и вздохнув, проглотила преследователей и квартиру,
  и весь остальной мир - жестокий, страшный, родной и понятный,
  а они остались вдвоем, без помощи и без прикрытья,
  и пошли сквозь лес и ночь, а утром увидели
  деревню с красными крышами, но остановились, не зная, как быть им.
  Тут сон стал отходить куда-то, я подумала: как занятно,
  а я-то где, я-то в каком измерении
  (просто, я еще не окончательно проснулась, видимо),
  наше - какое? То, где серые люди проявляют завидное рвение,
  или там, где спокойный, зеленый лес, а
  за ним деревня с красными крышами, и дальше - пашни,
  но непонятно, как прятаться, и вообще, ничего не известно,
  поэтому, хоть и хочется войти и жить, но пока еще очень страшно.
  
  
   28 апреля 1996 года.
  
   
  ЕЩЕ ОДИН СОН
  
  В нашей деревне - не смейтесь, это правда - живет святая,
  она ни разу не сделала то, что нельзя, даже во сне не грешила,
  нет, молодая, и не уродина, если не обращать внимания на то, что она надевает,
  но вы обхохочетесь, когда услышите, чем занимается эта чудила:
  она переписывает Библию, букву за буквой целыми днями,
  нет, не с книг, книги - ложь, - так она говорит, - их она не выносит,
  там ошибки, - это ее слова, - неточности, о которых мы просто не знаем,
  и от этого мир наш похож на бедлам, а мы сами - прохвост на прохвосте.
  Ну а ей, - представляете, - ей-то, - ха-ха, - все по буквочкам Бог диктует,
  настоящий, единственный Бог, Повелитель Всех Воинств,
  ну, конечно, она - юродивая, раз несет чепуху такую,
  говорит, мы не знаем, как должен быть мир устроен,
  а когда, мол, допишет она до конца, до последней строки,
  все исправится во вселенной мгновенно, и мир исчезнет
  и появится снова - без ненависти, убийств и тоски,
  мудрый, правильный, справедливый, прекрасный, честный.
  Ну а мы-то, как? Мы-то, - кричу я, - что с нами будет?
  Успокойся, - она отвечает, - мы тоже преобразимся,
  тут же станем такими, какими и были задуманы люди
  в миг Творения, до того, как Замысел исказился.
  Получается, как утверждает эта сдуревшая праведница,
  я - останусь, но буду святошей, без желаний, падений и взрывов,
  без страстей и пороков, без лени, транжирства, скаредности, -
  тот же я, но живущий, как надо, порядочно, - тьфу, - и красиво,
  - Нет, не так, - тут она улыбается, - все неверно в придуманном, тусклом рае,
  ты подумай, - а я мысленно стаскиваю с нее тряпку за тряпкой, и рву их в клочья, -
  будет все, ты позднее поймешь, и неважно, что это сегодня грехом называют,
  подожди, - говорит она мне, а голос ее то падает, то взлетает, -
  потерпи до тех пор, когда я, наконец-то, поставлю последнюю точку.
  
  
   9 мая 1996 года.
  
   
  ***
  
  Мыльный пузырик, модель бытия,
  радужный оттиск земного рая.
  Я тебе - Бог, и Творец, и Судья.
  Дуну зачем-то, и ты умираешь...
  
  
   5 сентября 1996 года.
  
  
   []
  
  И крылья тоже. Рис. автора
  
   
  ***
  
  Итак, бессмертная душа
  взмывает над недвижным телом.
  Картинка дивно хороша,
  вмещает все, что б нам хотелось
  найти: мол, нет, не пропадем,
  ведь жизни путь высок и вечен,
  мы покидаем сей дурдом
  для лучшего, еще не вечер,
  а что нам ад - мы в нем живем,
  нам срок скостят, и все путем,
  все - вор, философ, неврастеник -
  мы возродимся, как в кино !..
  
  Вот только в новом воплощенье
  меня не будет все равно.
  Ведь если память исчезает -
  что мне за дело до души,
  в которой нет меня? до рая,
  в котором некто будет жить,
  или не будет - один черт:
  другие люди - отдельный счет.
  Но я с моей судьбой увечной
  о худшем думаю варианте -
  альтернатива бесчеловечна,
  а вечность не выдает гарантий.
  Зловещей тенью иное зло мне
  нет-нет привидится поутру,
  страшней и неотвратимей - помнить.
  Все вечно помнить, когда умру.
  По всей вселенной - без счета лет.
  И нет забвенья, пощады нет.
  
  
   27 февраля 1996 года.
  
   
  КАК ВОСПЕТЬ МНЕ ...
  
  
  ***
  
   "Живописцы, окуните ваши кисти..."
  
   Б. Окуджава
  
  Черный ворон... нет - черный ястреб,
  черный парус над черной пеной,
  черный инок, что черной пастве
  возвещает гибель Вселенной,
  черный луч... нет, пусть - белый саван,
  белый холод посмертной маски,
  белый траур волос. Как славно
  и эффектно играют краски!
  Можно яркость добавить: алый
  хруст огня на костях живого
  дома, руки по локоть... мало?
  синим - труп, а гнилье - лиловым,
  желтым - лики в окне больничном,
  и зеленым - контуры тленья.
  
  Как воспеть мне Твое величье,
  и красу Твоего Творенья?!
  
  
   22 мая 1997 года.
  
   
  ***
  
  На этом пути убогом
  маршрут не размечен строго -
  обрывы, бури, пороги,
  подъемы трубит тревога,
  мерещится сон подлогом,
  и незачем ждать подмоги
  нигде, ниоткуда, никак...
  
  И от меня - до Бога
  осталось совсем немного:
  как путнику - до порога,
  как узнику - из острога,
  пряма и ясна дорога,
  вот только б поставить ногу -
  и ближе еще на шаг.
  
  
   20 января 1994 года.
  
   
  ***
  
  Дом. Дорога.
  Имя Бога.
  Топот строк, и
  шепот шока.
  Нитка бусинок в руках
  трех слепых сестер. И страх.
  Вкривь и в кровь. И
  бесом - совесть.
  Ливень слов, и
  точка. То есть,
  вдох и выдох в унисон.
  Вход и выход. Вот и все.
  
  
   7 апреля 1996 года.
  
   
  ***
  
   Сыну - с благодарностью
  
  Все, что было - было не с нами,
  это память, только лишь память,
  остальное просто не в счет.
  То, что лучше забыть, что претит нам,
  память набирает петитом,
  мелко-мелко, никто не прочтет.
  Без деталей - запомнить хоть суть бы,
  в перспективе сходятся судьбы
  в точке где-то в начале начал
  и в конце концов. И летим мы,
  кистью Мастера к цели гонимы,
  только цель Он нам не назвал.
  Как всегда, героям сюжета
  непонятны и незаметны
  связь и замысел, общий план,
  мы барахтаемся в вязкой мути,
  норовим с дороги свернуть и
  вечно подозреваем обман.
  Чем безжалостней, круче, больней нам,
  тем восторженней благоговейно
  на картину смотрит знаток.
  Принося то радость, то грусть вам,
  гибнем мы во имя Искусства,
  только нам это невдомек.
  
  
   13 сентября 1994 года.
  
   
  РАЗГОВОР
  
  - Как ты бьешь! что ж ты хочешь, скажи!
  - Ничего. Я - судьба. Я - слепа.
   Карты выпали, жребий лежит.
   Все вопросы твои невпопад.
  - Шулер метил колоду твою,
   жребий мой подменили опять!
   Пощади, на коленях стою,
   можешь ты колесо придержать?
   Что, не слышишь, как кости трещат?
   Вновь то ободом по лбу, то в лоб,
   и опять полный круг, полный ад,
   то надежды, то крови взахлеб.
  - Я - судьба, я - слепа, мир - един,
   одинаковы ласка и плеть,
   ненавидеть тебя нет причин,
   нет причин ни любить, ни жалеть.
   Строг закон, и порядок простой:
   "Господа, ваши ставки! Игра!"
  
   Под дрожащею, потной рукой
   шепчет фишка:
   - опять умира...
  
  
   7 января 1996 года.
  
   
  ТРИПТИХ
  
   1
  
  Похоронный звон,
  похоронный миг,
  чуть неверен тон,
  чуть надрывен крик,
  чуть безумен страх,
  чуть надсаден стих:
  разгоняя мрак -
  Господи, боюсь!
  Господи, молюсь!
  Господи, прости.
  Нет пути назад,
  нет нигде пути,
  что там - жуткий ад?
  Вожделенный рай?
  Пустота и прах? -
  ждет нас впереди?
  
   2
  
  Когда безнадежность, бессмысленность, боль и отчаянье
  после всех истязаний перекроют дыхание,
  кровь в висках - и в мажоре - сыграет последнее скерцо -
  наконец, остановится сердце,
  искривится истерзанный рот,
  знак вопроса в конце заменив пониманием.
  И тогда облегченье придет.
  
   3
  
  В нирвану канешь, -
  и сгинул след.
  НИЧТО не ранит,
  его ведь нет!
  
  
   Июнь-июль 1993 года.
  
   
  ЗАПИСКА ДЛЯ СТЕНЫ ПЛАЧА
  
   Господи, ну скажи, неужели Тебе не скучно?
   Согласись, все можно было бы устроить гораздо лучше.
   Извини, что я критикую, - ведь мы же свои люди.
   Впрочем, я-то ведь без претензий, отнюдь, и
   истина в последней инстанции - Ты сам, по определению.
   Это тривиально, как надпись на сигаретной пачке о вреде курения,
   набранная так мелко, что уже не имеет значения,
   а придраться не к чему, да и лень. И я
   закругляюсь, желаю удачи, жму руку, целую в щечку,
   остаюсь беззаветно преданная,
   вместо подписи - прочерк.
   И, по правилам эпистолярного жанра, P.S. - Post Scriptum :
   послушай, может, все это просто пародия, как у Джонатана Свифта,
   Сервантеса или, скажем, Льюиса Кэрролла,
   а оригинал забыт, поэтому все поверили,
   что Ты - всерьез. И не оценив юмора в полной мере,
   жалеют себя, Дон Кихота, Алису и Гулливера.
  
  
   11 июля 1996 года.
  
   
  НА ТУ ЖЕ ТЕМУ
  
  Да святится имя Твое в веках!
  
  Если бить - уж лучше наверняка.
  Опадают беды, как желтый лист,
  перелет, недолет, хоть в окоп ложись,
  голова - навылет, саднит плечо,
  тот, кто рядом, - упал, а за ним - еще.
  "Сколько мышь проползет с перебитым хребтом?" -
  (из трактата, обдумываемого котом).
  То зевок, то оскомина на зубах.
  
  Да святится имя Твое в веках!
  
  
   28 ноября 1996 года.
   
  ***
  
  Выдираясь из жил,
  жил
  пятьдесят семь веков,
  слов
  не осталось во рту,
  ртуть
  выпирала, дрожа,
  жар
  остывал на губах,
  страх
  отражался седым,
  дым
  обволакивал ложь,
  что ж -
  тьма, сума и тюрьма:
  Шма,
  Исраэль! Адонай -
  (прощай!) -
  Элохэйну эхад!
  Над
  взвесью тел и дорог
  Бог
  твой, Израиль, един!
  Аминь...
  
  
  "Шмẚ Исраэль, Адонẚй Элохэйну - Адонẚй эхẚд!"
   молитва:"Слушай, Израиль, Господь Бог наш - Бог един!"
  
  
   21 октября 1996 года.
  
   []
  
  Всего лишь символы. Рис. автора
  
   
  ***
  
  Вселенная начиналась с буквы БЕТ -
  согбенная, как и та, втянувшая голову в плечи,
  помнящая бесконечный перечень предстоящих бед
  и все поминальные свечи,
  от боли скорчившись буквой РЕШ,
  и заламывая руки, как АЛЕФ,
  она так оплакивала всех, кого не сумеет сберечь,
  что морщины в лоб буквой ШИН врезались,
  и с криком, коротким, как ЙУД, изогнувшись, как ТАВ,
  распростершись ниц, и лбом прошибая время,
  она, наконец, обернулась вечностью, прошептав:
  "Вначале Бог создал небо и землю".
  
  
   (Буквы БЕТ, РЕШ, АЛЕФ, ШИН, ЙУД, ТАВ составляют слово
  БЕРЕШИТ, что означает: ВНАЧАЛЕ, и является первым словом
  Библии: "Вначале Бог создал небо и землю".
  По традиции Каббалы Вселенная создана из букв ивритского
  алфавита.)
  
  
   3 апреля 1997 года.
  
   
  ТО ЛИ ЗЕРКАЛО В МОРЩИНАХ ...
  
  
  РАЗМЫШЛЕНИЯ ПО ДОРОГЕ К ДОMУ
  
  Ковш Большой Медведицы, путешествуя с севера на юг,
  постепенно опрокинулся, разлив молоко по вселенной.
  Огни города, разбежавшись по трамплину горы, вдруг
  подпрыгнули и рассыпались созвездиями в мутной пене.
  Тьма белеет. Ежечасные сообщения метеосводки
  звучат, как цифры потерь, отмечающие отступления вехи.
  Облака затянули небо, как дифтеритная пленка глотку,
  то, что осталось от космоса, безнадежно задыхается в прорехах.
  Атмосферный столб упирается прямо в темя, причем в твое лично,
  повернешься неосторожно - обрушишь на землю небо
  вместе со всеми тучами, которые весят весьма прилично,
  да еще Зодиак просыплется, и прочая разная небыль.
  От ответственности немеет шея, и хребет каменеет,
  превращаясь в Атласский (или другой, чуть менее одиозный),
  вселенная неустойчива, она барахтается во мгле и
  может заблудиться, потому что в тумане не видит звезды,
  которые тоже ищут в мареве свой единственный путь Mлечный,
  чтобы составить судьбы, но выходят только химеры и тени.
  И приходится нам, спотыкаясь о вечность и бесконечность,
  выбираться самим в этот день, не то зимний, не то осенний.
  
  
   22 января - 2 февраля 1995 года.
  
   
  ***
  
  Этот камень, который долго носили за пазухой,
  и единственный, что потом, быть может, останется памятью на обочине,
  пробный камень краеугольный сразу всех
  преткновений, тот самый, что даже и капля точит,
  камень, первым безгрешным брошенный в огород,
  после себя не оставивший камня на камне,
  тот подводный камень, под который вода не течет,
  на который нашла коса, и никак не
  дотащить Сизифу, с сердца не снять, пора -
  он в висок нацелен, удобно зажат в праще, и
  нету времени больше ни разбрасывать, ни собирать -
  этот камень теперь навсегда медальоном повис на шее.
  
  
   13 декабря 1996 года.
  
   
  ***
  
  Эта игра не ваша,
  ищите себе другую.
  Весело мне и страшно,
  летаю или колдую,
  скачут мои герои,
  путают след убийцы -
  все обойдется, стоит
  только распорядиться,
  а не понравится - что же,
  сюжет поверну иначе:
  здесь я смеялась, может,
  в новом дубле заплачу.
  Судьба начертит кривую,
  потом отступит обратно -
  рядышком существует
  множество вариантов.
  Согласны, что так приятней,
  и справедливей притом? -
  раз не повезло в девятом,
  получится в сто шестом!
  Ну вот, и вы захотели
  еще виток про запас.
  Утешьтесь - на самом деле
  это я придумала вас.
  
  
   10 июня 1997 года.
  
   
  ПЕСНЯ
  
  Сизым платком на плечи
  опускается вечер,
  и телефонный звонок
  так же, как ты, одинок.
  Все - суета и ересь,
  но надо ж во что-то верить -
  в правду, в любовь, например,
  во что-то из высших сфер,
   и
  под одеялом драным
  в обществе фата-морганы,
  скорчившись, уплывай
  в свой персональный рай,
   где
  все миражи и тени,
  ползая на коленях,
  поднимают галдеж
  в надежде, что ты спасешь
   их,
  но телефон долдонит,
  и хоть на глазах ладони,
  но все-таки виден свет,
  и, значит, пощады нет.
   Под
  встречным блажит королева,
  и правда косит налево,
  а то, что из высших сфер,
  в грязи, во вранье и де-
   ре-
  вянные пляшут кони,
  в раздутой утробе тонет
  и гаснет твоя звезда,
  как древние города.
   Пусть,
  сопротивляясь, светит,
  и вьется веселый ветер
  в надеждиных парусах -
  но Троя - дотла, и в прах.
  
  
   17 декабря 1995 года.
  
  
  НОВОГОДНЕЕ
  
  Ну так, с Новым годом! Старый плохо кончил.
  Стоп! Не стоит плакать: в комнате пустой
  я и я. Обеим тошно - нету мочи.
  Мы за тень надежды чокнемся бедой.
  
  Крепкая настойка, сходу с ног сшибает.
  Ничего, дай руку, встанем как-нибудь,
  и скажу я мне: да ладно, дорогая,
  будет все путем, ну подождем чуть-чуть.
  
  
   31 декабря 1995 года.
  
   
  ***
  
   Мстительной, черной, вертлявой стрелкой проходят дни -
   чуть остановишься и попытаешься присмотреться вни-
   мательно, а оказалось, что их уже след простыл,
   а мы-то все еще, отдуваясь, тащимся, все споты-
   каемся о разросшуюся кучу позавчерашних дел,
   которые вовсе не замерли мертвым грузом, а с достоинством беспредель-
   ным путешествуют в завтра и послезавтра и дальше,
                                                      ведь с понедельника точно возьмусь,
   но понедельник давно прошел и еще не начался, так что совесть, конечно, му-
   чает, если о ней вспоминаешь, поэтому, ясное дело, - не,
   как и она о нас, и ее влиянием можно легко прене-
   бречь, и свести на нет любое, пусть даже и положи-
   тельное, то есть система вполне автономна (точнее, кому непонятно - жизнь)
   и действует по своим невнятным законам, которые тоже над ней не вла-
   стны, в смысле, что только начнешь задумываться, как она прошла.
  
  
   18 августа 1996 года.
  
   
  ***
  
  Я б себе до конца рассказала правду,
  если бы у меня оставалось время,
  я б разбухла от гордости и раскисла с досады,
  если бы у меня оставалось время.
  На воде отпечатав следы, как камень,
  если бы у меня оставалось время,
  расплылась предчувствиями и стихами,
  если бы у меня оставалось время.
  Только время проваливается в пространство,
  оставляя огрызки строчек,
  закрутив в нелепом шаманском танце
  мой, и без того безобразный, почерк.
  
  
   23 октября 1996 года.
  
   
  ХХ ВЕК
  
  Светится лампада, и святится Имя,
  кроют купола, или кроят одежды.
  Падают в объятья, подают надежду,
  многого ли стὀим? На своем стоứм мы...
  
  Знаменем низвергнется - знаменьем выйдет:
  кров сочится кровью, да и гарь не греет,
  зарево ли зарится, зарницы зреют,
  кто ведет - не ведает, куда - не видит.
  
  Капают слезинки, или ров копают?
  Пиррова победа, и Лукуллов пир.
  Явь таит угрозу, век туманом тает...
  Кроется загадка, и кроится мир.
  
  
   26 декабря 1991 года.
  
   
  ***
  
  Счастливые люди совсем не замечают часов,
  им наплевать на бездарные стрелки, болтающиеся по кругу,
  вечно по кругу из тех же семи бессмысленных слов,
  с безнадежной покорностью наступающих на пятки друг другу:
  воскресенье, понедельник, вторник, среда, четверг,
  пятница и суббота, и снова. Порядок свят, и
  вначале слышится совсем другое, но со временем, верь - не верь:
  "с ярмарки", - стрелки стучат, - "с ярмарки", и еще: "к закату".
  
  
   27 апреля 1996 года.
  
   
  ***
  
  Черной болью окутан день.
  Клочья света глотает тень,
  душным обмороком звеня.
  Ни луны, ни звезды, ни огня...
  В глотку крик, словно кляп, забит.
  Кто не вымер, давно убит.
  Не таится ни друг, ни враг.
  В ватном мареве вязкий мрак
  над землею челюсти свел...
  
  И Мессия был и ушел.
  
  
   Весна 1992 года.
  
   []
  
  После Мессии. Рис. автора
  
   
  НОЧНЫЕ СТИХИ
  
   Я живу впотьмах
   на семи мостах
   через девять рек,
   что засыпал снег.
   Вдоль шести дорог
   катится клубок,
   пылью из-под ног
   размотает срок.
   Что там ни пророчь,
   все укроет ночь,
   нужно как-нибудь
   выбирать свой путь,
   свой очаг и хлеб,
   чей-то стяг и склеп,
   посох и засов,
   судей и врагов,
   вопль, кляп и смех,
   даже смертный грех,
   свой порог и боль,
   и в итоге - ноль.
   На восьми ветрах
   налетает страх,
   и рассвет поет:
   "Каждому - свое."
  
  
   8 сентября 1994 года.
  
  
  ***
  
  Нет конца, и начала не будет,
  победителей снова засудят,
  над счастливыми тикает вечность,
  путь наверх - обязательно Млечный,
  обернулось удавкой колечко,
  жертвы ждет поминальная свечка,
  мир протерся, как коврик в передней,
  и смеется последним - последний.
  
  
   27 июня 1996 года.
  
   
  ВСЕ О ТОМ ЖЕ ...
  
  Что толкалось, не уходя,
  проросло, отцвело и истлело.
  Тяжесть, сжатая в теле дождя,
  протоптала тропу в твое тело.
  Ливень в вены лавиной влит,
  желтой ложью заложен в жилы,
  ты не туз, не судья и не суть земли -
  пелена полинялой пыли,
  смытой смутной, смятением смятой тьмой,
  как хлыстом с холста льстивой кистью.
  Каплям - плакать, а плоти - платить плитой,
  собирая разбросанный бисер.
  
  
   17 марта 1997 года.
  
   
  ***
  
  Пыль или бред - строчками,
  вой на костре - точками,
  губы в ладонь - корчами,
  буквы в огонь - порчены,
  смыть и забыть - прочненько,
  нитка судьбы - прочь! не та!
  нота и тень - точкою,
  след - на плите строчкою.
  
  
   18 августа 1996 года.
  
   
  947
  
  Трещины, тряска - то вверх, то вниз -
  автобус движется через жизнь.
  Прогон, остановка, и снова в путь,
  в Куда-нибудь и в Когда-нибудь.
  Маршрут непонятен, не видно вех,
  приедем - быть может, кончится век,
  планета укатится из-под колес,
  а эта, временная, не всерьез.
  И я, перепутав, что там, что здесь,
  сойду по дороге, неважно где.
  Чужак с прилипшей моей судьбой
  вернется вместо меня домой.
  
  
   21 октября 1996 года.
  
   
  ***
  
  Я ненавижу рутину за безысходность и безнадежность.
  Утром вставать по будильнику, трястись в автобусе на работу...
  Это, обычно, не так уж страшно, и в общем, несложно,
  просто хлыст монотонности превращает раба в идиота.
  Я никогда не пыталась вязать: единообразие действий меня бесило,
  то же с гимнастикой, утренней, как и прочей, и я напрячь готова все силы,
  чтобы с крючка сорваться, вырваться из ярма,
  только жизнь пристегнута к нам, как хомут на шее,
  набивает мозоли с годами безжалостней и больнее,
  в ненавистную колею покорно ползу сама,
  и тяну, как вол, к плечам приросшую лямку,
  в утешенье строю себе воздушные замки,
  но в песке истоптанном оседает моя благодать,
  и со мной в упряжке солнце бредет по кругу
  от востока к западу, отклоняясь то к северу чуть, то к югу,
  изменить маршрут наш могут лишь ужас или беда.
  И трясясь от страха, я умоляю Бога
  разрешить мне и дальше тащиться той же дорогой,
  по привычной, обычной, скучной моей тропе,
  пусть долбит в висок повседневность с гримасой нудной,
  неразличимы праздники в серой колонне будней,
  но не надо места для подвига, хватит уже, пожалуйста, Господи, пощади и снова не бей...
  
  
   14 апреля 1996 года.
  
   
  ***
  
  Сегодня видится черным,
  завтра вспомнится светом.
  Вот и не стоит сетовать -
  кто знает, какой узор нам
  три греческие старухи,
  многостаночницы прухи,
  сплетут из будущих дней.
  Все познается в сравненье,
  не жди от меня утешенья:
  нам лучше там, где нас нет.
  Что есть - не храним, а значит,
  потерявши - заплачем,
  мгновенью кричим: отвяжись!,
  не замечая сквозь слезы,
  как что-то упало с воза,
  потом окажется - жизнь.
  
  
   21 июня 1997 года.
  
   
  ***
  
  То на час часы отстали,
  то ушли на час вперед,
  в батарейках силы мало,
  или в нас иссяк завод.
  
  Либо время стало зимним,
  либо попросту зима,
  холод синий и всесильный
  всем колдует задарма.
  
  Век в агонии. Аминь. Он
  может, прожит, может, - блажь.
  То ли зеркало в морщинах,
  то ли просто жизнь прошла.
  
  
   1 ноября 1996 года.
  
  
  НА ДЕСЯТИ ДОРОГАХ НАРАСПАШКУ ДВЕРИ ...
  
  
  ***
  
   Сыну
  
   Ветер зверем рычит за окном,
   дождь когтями стучит за окном,
   зубы молний рвут тень за окном,
   гром, как оборотень, за окном.
   И в звенящей тиши за окном,
   стоном шорохи шин - за окном,
   ловит ночь каждый шаг за окном,
   затаясь, не дыша, - за окном.
   Но лишь топот минут за окном,
   то ползут, то бегут за окном,
   слух натянут струной - за окном,
   бродит, как часовой, за окном.
   Страх царапает сон - за окном,
   кровь в висках - под уклон, за окно!
   ... За окном километры пусты...
   Шорох шин... Шум шагов... это ты?
  
  
   23 марта 1991 года.
  
   
  ***
   
   Сыну
  
   Я - это руки, протянутые в одной заботе:
   удержать, уберечь, подхватить,
   подстелить соломку, загородить на взлете.
   Но тебя раздражает мой страх, моя боль тебя тяготит.
   Ты отталкиваешь меня, ты злишься, ты против!
   Так как же мне жить?
  
   Впрочем, кому интересны чужие ошибки?
   Каждый уверен, что жизнь его неизмеримо сложна,
   несопоставима. И все обобщенья достойны улыбки.
   Или скандала. Притом, что различия зыбки:
   непониманье - тому и другому цена,
   и в бездне нет дна.
  
   Но вот же оно, и я его ясно вижу,
   и с каждым шагом твоим оно все ближе,
   мне недокричаться, мне недопробиться к тебе!
   И руки протянутые немеют от крика
   и от сознанья, что все безнадежно и дико,
   мой вопль отразится от невозмутимых небес,
   и все, что я чувствую, канет со мной, пойми же!
   Но морщишься ты снисходительно: "Хватит, тише".
   И каждый сам по себе.
  
  
   17 июня 1993 года.
  
   
  ***
   
   Сыну
  
  Мне не хватает общенья, тебе - в избытке.
  Скоро мы будем слать друг другу открытки.
  Проще молчать.
  Я задеваю тебя миллиметром касания.
  Ты замечаешь меня только краем сознания.
  Сладко терять.
  Порвана суть, и деревьев не видим за лесом мы.
  В зеркале муть, и давно пуповина обрезана.
  Трудно дышать.
  Некогда жить - каждый миг поколенья сменяются.
  Не объяснить. И кого это, кстати, касается?
  Хватит рыдать.
  Было и нет, словно строчки какой-нибудь песни.
  То, что во мне, может, все же тебе интересно...
  Но не узнать.
  И не успеть. Канет в Лету, потонет в забвенье.
  Было и есть. Но кончается стихотворение.
  Есть и не будет. И лучше писать открытки.
  Мне не хватает общенья, тебе - в избытке.
  И не понять.
  
  
   18 июня 1993 года.
  
   
  ЖИЗНЬ КАК ЗЕБРА
  
  Эли
  
  Тянется белая полоса -
  
  зелеными коврами, щенячьим визгом,
  синими горами, солнечными брызгами,
  голубыми струями, веселым ветром,
  смехом, поцелуями, светом щедрым,
  покоем и счастьем в любимых голосах,
  радостью щемящей,
  но только надвигается черная полоса...
  
  Катится черная полоса -
  
  ночами бесконечными, ямами, буграми,
  воплем пересмешника, верблюжьими плевками,
  изменой, зуботычинами, хохотом ослов,
  тухлыми, напыщенными штабелями слов,
  ненужностью, отчаяньем, горечью в глазах,
  грязью нескончаемой,
  но только приближается белая полоса...
  
  То слово - то дело, то правда - то ложь,
  с черного на белое перешагнешь,
  жизнь - чересполосица, за взлетом - спад,
  добро и зло уносятся за закат,
  пусть ни вздохнуть - ни охнуть, все вышли чудеса,
  от слез ослепли окна,
  
  но из-за поворота - белая полоса...
  
  
   16 января 1994 года.
  
   
  ***
  
   "Ибо и я был сын у отца моего, нежно
   любимый и единственный у матери моей."
  
   Книга Притчей Соломоновых. Глава 4, стих 3.
  
  Как дела? И у нас нормально.
  Где ты был? Я звонила днем.
  Да? И как? Ну, и что сказали?
  Вы придете сегодня? Мы ждем.
  А... понятно... А завтра? Ясно...
  Ты о чем? Никаких обид.
  Ну, конечно, важно, согласна.
  Что? Да нет, голова болит.
  Плачу? Просто простуда: насморк.
  Не повышенная, пустяк.
  Не вздыхаю я, это астма.
  Нет, не надо, пройдет и так.
  Осторожней с машиной. Пока, и
  если сможешь, то позвони.
  Понимаю. Я все понимаю,
  ведь была и с той стороны.
  "Ибо сыном и я был любимым" -
  мудрый царь Соломон был прав.
  Что имеем, то не храним мы,
  вот и плачу я, потеряв.
  Недослушала, недосказала -
  вечно крутимся, времени нет.
  Кто же знал, что осталось так мало !
  Вот стою и гляжу на портрет.
  не дождаться звонка оттуда,
  не отплакать и не отмолить.
  
  Знать бы раньше, как больно будет,
  да соломку бы подстелить !
  
  
   6 марта 1996 года.
  
   
  ***
  
  Я понимаю: от нас требуется, чтобы мы были счастливы
  и благополучны, улыбаясь во весь рот.
  Это позволило бы не заострять внимания на нас, либо
  думать о нас, но легко и вскользь, исключив из списка забот.
  Так вот:
  поскольку мы не выполняем требуемого,
  сие вызывает естественное раздражение.
  А мы все еще не очень счастливы, мы не вникаем, не ведаем, - его
  (то есть раздражение нами) -
  доводя до последней стадии кипения,
  окружающих - до полной потери терпения,
  и все не понимаем сути.
  А нам кричат: будьте счастливы! будьте! будьте!
  и топают на нас ногами.
  От этого мы сжимаемся испуганно,
  мы что-то бормочем, хлопаем глазами
  (виноваты, конечно, сами).
  Нами возмущаются: как вам не стыдно! ну-ка! - нам
  напоминают, как было плохо еще недавно,
  а сейчас так славно,
  совсем никакой жути,
  так будьте счастливы! будьте счастливы! будьте!
  И мы говорим: да, да, да,
  всегда, всегда, всегда,
  нам лучше, лучше, лучше,
  только, пожалуйста, не надо нас мучить,
  разве вы не видите, как нам весело,
  вы бы это давно заметили, если бы
  посмотрели, как мы улыбаемся, что есть силы,
  совсем, как вы и просили,
  уже четыре минуты...
  а нам все кричат: ну будьте счастливы! будьте! будьте!
  
  
   20 апреля 1996 года.
  
   
  ***
  
  Поперхнувшись смехом,
  захлебнувшись светом,
  на пылинках въехав
  в веточки букета,
  об июнь споткнувшись,
  стукнувшись июлем,
  вдрызг разбив баклуши,
  в август завернулись.
  Нас сентябрь баюкал,
  укачал октябрь,
  солнечные руки
  ноябрем закапав.
  Лил декабрь слезы
  на январь застывший,
  февралю - морозы
  снились в жизни бывшей,
  с мартом недогретым
  на апрель меняясь,
  год вкатился в лето,
  обнимая маем.
  
  
   29 марта 1996 года.
  
   
  ***
  
  Видно мы - герои второго сорта.
  Мертвая вода помогает мертвым.
  Это справедливо - они же люди,
  и имеют право мечтать о чуде,
  верить, что спасенье вполне возможно:
  ведь вода живая для мертвых тоже,
  чтоб вернуть назад из загробных странствий.
  Только для живых не нашлось лекарства -
  мед, что по усам, да мороз по коже,
  молоко сбежавшее, век, что прожит
  без черновиков, лишь бы как, не в ногу,
  нам, живым, и сказки помочь не могут,
  узелок с тряпьем нам, да ломтик черствый,
  видно мы - герои второго сорта.
  
  
   9 сентября 1996 года.
  
   
  ***
  
  У десяти ветров и бурь спроси дорогу.
  Один из них соврет, и он-то будет прав.
  Не верь, что далеко, не говори, что много,
  не плачь по волосам, надежду промотав.
  Все бродят, кто куда, и каждый ищет счастье,
  то все для одного, а то один для всех.
  Кто жаждет все себе, а кто доволен частью,
  но все хотят добра и знают, что есть грех.
  Куда глаза глядят - и правда, путь неблизкий,
  там прошлогодний снег занес вчерашний день,
  завявшие цветы лежат у обелисков
  спасительных идей и неотложных дел.
  Искать - напрасный труд, найдешь - цена копейка.
  Разъедено яйцо, разломан медный грош.
  Давай, концы с концами белой нитью сшей-ка,
  в игольное ушко, быть может, проскользнешь.
  На десяти дорогах нараспашку двери,
  у десяти ветров давно названий нет.
  Единожды солгавши, кто тебе поверит?
  Но тот, который лгал, знал правильный ответ.
  
  
   8 октября 1993 года.
  
  
  И ЗАБЫТЬ O ЦЕНЕ ...
  
  ***
  
  Слышишь улицы грохот за окнами,
  и трамвая натруженный звон?
  Что-то вдруг оборвалось и охнуло,
  снова старый, неснившийся сон:
  
  где-то есть за рекой околдованной,
  где дремучий, таинственный лес,
  старый замок, деревьями скованный,
  там, где принцы целуют принцесс.
  
  Где-то старая сказка кончается,
  мед и вина рекою текут,
  и кого-то впотьмах дожидаются,
  и кого-то к венцу поведут.
  
  И по замку сверкающим инеем,
  неприкаянная и не та,
  тихо бродит мечта моя синяя,
  моя глупая сказка-звезда.
  
  Слышишь улицы грохот за окнами?
  Одинокий, трепещущий звон...
  Что-то сердце забилось и екнуло -
  в замке свадьба иль плач похорон?
  
  
   Сентябрь 1967 года.
  
   
  ***
  
   Владику
  
  Давай тихонько посидим
  в тени вечерней.
  Наш мир достался молодым -
  пусть чистят перья,
  пускай они летят без нас
  в лихие дали,
  а мы с тобой - уже балласт,
  уже отстали.
  Поговорим - нам хватит тем -
  и выпьем чаю.
  Кто не выдерживает темп,
  тех оставляют.
  Мы одиночество несем,
  как будто знамя,
  ну, просто помолчим втроем -
  ты, я и память.
  Как будто не было беды
  и лихолетья,
  жизнь не врезалась нам под дых
  крученой плетью.
  Бог с ней, выходим мы в тираж,
  как лодка в устье.
  
  Но - темнота. Но мир - не наш.
  И очень пусто.
  
  
   10 мая 1996 года.
  
   
  ***
  
  Призрачный город, двумерный, двуцветный,
  в ряби расплывчатой лица и здания,
  странное время живет несусветно,
  путаясь в странных причудах сознания.
  Люди рождаются, старятся, женятся,
  в школу идут, исчезают, и где-то
  вечно вдоль улицы гонит метелица
  в брызгах и хохоте вечное лето.
  И в бесконечном молчании - мимо
  люди и годы, и жизнь - без оглядки -
  мчит криптограммою непостижимой,
  сам Шампольон не добудет разгадку,
  шифр забыт, ключ утерян бесследно,
  как палимпсест, неразборчива сага.
  Призрачный город, двумерный, двуцветный,
  в прямоугольниках фотобумаги.
  
  
   25 мая 1995 года.
  
   
  ШЕСТИДЕСЯТЫЕ
  
  Торопились, толкались по пути в никуда,
  все горела, спускаясь, голубая звезда,
  и казалось, что вечен свет, огонь и полет,
  Прометеева печень до утра заживет!
  Факел светит, как знамя, и стихами на нем,
  что и те за туманом, кто хотел за рублем!
  Героизм непокорный, неприятие зла
  посрамляют бесспорно точку зренья орла:
  он дурного не хочет, не противник идей,
  просто пищи источник для него Прометей,
  это ж Божья причуда, не исполнишь - сотрут,
  а его ж не убудет, как огурчик к утру,
  и потом, по секрету: гарь, пожары, война -
  тоже следствия это дарованья огня...
  С каждым часом привычней, с каждым годом - верней,
  и, пожалуй, логично, что висит Прометей.
  Да, делов ты наделал, молодец удалой!..
  
  Пароход белый-белый, черный дым над трубой...
  И дорога кружилась, и клубилась беда,
  и катилась, катилась к горизонту звезда.
  
  
   18 августа 1993 года.
  
   
  МОЕМУ МУЖУ
  
   "Мы бредем усталые,
   Руки холодны,
   Мы с тобою старые,
   Словно колдуны,
   Прилетели лыжники -
   Шапки на весу.
   Мы с тобою лишние
   В молодом лесу."
  
   Из украденного черновика Беллы Ахмадулиной,
   использованного в издевательском фельетоне "Чайльд Гарольды с
   Тверского бульвара" в "Комсомольской правде" в 1957 году.
  
  Нам не обещали розового сада,
  какая жалость!
  Обещали коммунизм, спросили: вы рады?
  а мы смеялись,
  пока не увидели небо в алмазах
  и вышки с колючкой,
  и беда стащила у судьбы из-за пазухи
  наш золотой ключик.
  Но ты взломал потайную дверку
  и вывел кукол,
  а беда просочилась за нами сквозь зеркало,
  забилась в угол,
  затаилась и смотрит с ухмылкой мстительной,
  нет-нет да укусит,
  и не откупиться, не подольститься нам.
  Так что мы имеем с гуся?
  С мокрого гуся, полинявшего лебедя,
  двуногой зебры -
  хромой судьбы, которая нас по себе ведя,
  все время заводит в дебри.
  Бредем в темноте усталые, я - рука, ты - плечо,
  держи меня, будь рядом -
  на ощупь: холодно... холодно... горячо...
  
  Нам не обещали розового сада.
  
  
   27 марта 1996 года.
  
   
  ЛЕСТНИЦА ИАКОВА
  
   Владику
  
   "Кольца-ленты, кольца-ленты -
   Зазвенели у Клемента..."
   Старинная английская считалка.
   Используется в романе Дж. Орвелла "1984"
  
  Как эта лестница сверкает!
  И ангелов порхает стая,
  свет зеркалами отражен.
  Вперед ! Какой же это сон!
  Ступеньки вверх, и нам туда,
  глаза там радугою застит
  этаж безоблачного счастья,
  любви и дружбы навсегда.
  А мы листаем этажи -
  этаж безверья и разрухи,
  этаж отчаянья и скуки,
  этаж предательства и лжи.
  Сквозь барабанный вой победный
  вдруг тихим звоном: кольца-ленты,
  так обреченно и про нас.
  Мы вырвемся еще, Бог даст!
  Этаж надежд на "все сначала",
  этаж... но нас опять достало -
  этаж болезней и потерь,
  проем забит, и свет померк.
  Но есть этаж, где солнце светит,
  этаж, где вырастают дети,
  этаж, где ждет покой и дом,
  и мы туда бредем с трудом.
  Ступени стерты и покаты,
  все в выбоинах, тусклый свет,
  умчались ангелы куда-то,
  держись ! - у нас ведь крыльев нет.
  Шаги отсчитывают дни,
  и чем былинней слово "двадцать",
  тем тяжелее подниматься,
  а лифт здесь ходит только вниз.
  
  Какая маленькая жизнь...
  
  
   15 мая 1996 года.
  
  
  ***
  
  Мы опять в бессилии рвем на груди рубаху,
  и кричим отчаянно, что предпочитаем плаху,
  не из тщеславия, и не корысти для,
  а дрожа от ненависти, задыхаясь от страха,
  оттого что исходит кровью и ложью, уходит прахом
  мир из-под ног, и из-под небес - земля.
  И век стекает с нее вопросительным знаком
  в набухшую точку внизу, что не исключает, однако,
  света конца. Или света в конце, когда
  Мессия сойдет с лубка, покрытого лаком,
  и накажет только лишь забияку и бяку,
  а всех нас спасет и простит (и прочая ерунда).
  Эра бывает нашей или не нашей, так же, как вера.
  Тысячелетье в конце протухло и пахнет серой
  (что нельзя понимать буквально, ведь сказано для примера,
  для осознания истины, а не глумясь),
  ассортимент элементов богаче, чем был когда-то.
  Впрочем, чем пахнут и бомба, и мирный атом,
  всех достоверней патолого- знает -анатом.
  В точке финала восьмеркой свернулась змея.
  И в честь окончания и наступленья эпохи,
  наши дела, может статься, не так уж и плохи.
  Нам еще, может, отломится, пусть бы и крохи
  с точки зрения вечности, и бытия.
  
  И да минует нас полная чаша сия!
  
  
   17 января 1995 года.
  
   
  ***
  
  Над тобой и над миром - смерч.
  С неба в небо исходит - смерть.
  Ты рехнулся, как видно, - смерд!
  Как ты смеешь пытаться сметь?!
  Голова облетает с плеч
  много раньше, чем кончишь петь,
  и впивается в мясо плеть,
  дорифмовывая куплет.
  То, что чудится между строк,
  ты отхаркаешь кровью - в срок!
  Невезуха ли, власть ли, рок -
  протрубят над тобою в рог!
  Этот счет ты оплатишь вплоть
  до того, когда эта плоть
  опадет, как подгнивший плод,
  на Харонов дырявый плот!
  Слышишь, воет победно медь,
  щит сияет, дымится меч,
  неподкупна святая месть,
  охраняя единый смех.
  Как ты рваться смеешь из пут?
  Где ты ищешь свой новый путь?
  Твой счастливый билетик пуст!
  
  Ты - смеешься??... Как - "ну и пусть"??...
  
  
   27 мая 1995 года.
  
   
  ***
  
   Памяти Евгения Клячкина
  
  Наша юность стала седой, сутулой, но не исчезла,
  это так банально, что бьет иногда под дых:
  старенькие тетеньки плачут на могиле Элвиса Пресли,
  рок-н-ролл и твист - музыка седых.
  Лысые дяденьки с призрачным взбитым коком,
  узкие брючки мысленно обтягивают отвислый зад,
  солнышки лесные в морщинах напевают про гостиницу и со вздохом
  не глядят назад. Давно не глядят назад.
  "Тянешь еще, старик?" - можно понять буквально,
  после "живем, ребята" лучше поставить вопрос,
  но проступает что-то живописью наскальной -
  бледный, нелепый контур, прощальный апофеоз.
  Саксы, барды, гитара, воля, злая насмешка жаргона,
  эти мини и патлы, бесившие граждан и власть, -
  поколение привидений вымирает поодиночке согласно закону
  природы, несовместимое со старостью, умудрившееся постареть и пропасть.
  
  
   18 августа 1994 года.
  
   
  ***
  
   "Ни страны, ни погоста..."
  
   И. Бродский
  
  Человеку бывает свойственно предполагать,
  располагая потом, между прочим, совсем иначе,
  и слова "нельзя вступить в ту же воду" значат,
  что не столько вода не та - безнадежно не та нога.
  А не той щекой не прижаться к чужой отчизне,
  между прежних линий другое тело не втиснешь,
  нет причины у этих глаз тот фасад искать,
  и туда, где все та же цинковая река
  из-под лап грифона смывает вечную пряжу,
  никому не прийти. Просто некому. И неважно.
  
  
   5 мая 1997 года.
  
   
  ***
  
   Памяти Булата Окуджавы
  
  Год шестьдесят неучтенный, июнь девяносто седьмого,
  день, когда оттрубил трубач, и надежда нашла другого -
  ведь не все ли равно надежде, над кем простирая руки,
  наиграет ее оркестрик веселый мотив разлуки.
  Не грустит, не печалится, в общем-то, что ей за дело? -
  это как повезет - на войне, на дуэли, в постели,
  он не то чтобы жил, он дышал и летал там, где ходят,
  путешествие кончилось, фраеры вышли из моды.
  И тогда на гитарных аккордах последнего вздоха
  отыграла, отпела и отговорила эпоха,
  не смогла приспособиться к новым крутым заморочкам.
  Кто-то должен был взять и поставить последнюю точку.
  
  
   13 июня 1997 года.
  
   
  ***
  
  Разве можно верить пустым словам балерины?
  Первым буквам, пожалуй, и лишь по одной причине -
  только для целей мнемо- (скорее, видимо, мнимо-)
  сохраненья названий улиц и иже с ними.
  
  Стоит ли гнать, держать, терпеть и обидеть,
  видеть, слышать, но все-таки возненавидеть
  правила содержания, задержанья, спряженья -
  те, из чего выше сказанное - исключенье?
  
  Жизнь не по правилам, ясно, ужасно опасна,
  если, к тому же, рискнуть букву "т" написать напрасно,
  или другие буквы, тем и известные, что неуместны,
  поскольку неприняты, неприятны и непрелестны.
  
  Время в конце примирит и помирит, угрюмый сводник.
  Все, что желает, узнает каждый охотник,
  мненье фазана, конечно, не спросят, но это детали.
  Радуге тоже важно, чтоб верно цвета назвали.
  
  В этом дурацком мире, где цели гаже, чем средства,
  часто бывает жутко, и хочется опереться,
  то ли держась за кисточку, то ль замотавшись в знамя.
  Кто и шутя и споро пожелаетъ Пи узнать, число ужъ знаетъ.
  
  
   13 мая 1997 года.
  
  
  А НА MИЗИНЦЕ - КОЛЬЦО ДОРОГ ...
  
  
  ***
                                 И снова осень валит Тамерланом
                                 Анна Ахматова
  
  Гроза гремит, как пьяный скандалист,
  дубасит в стекла, надрываясь, воет,
  и, с дерева содрав последний лист,
  рыдает в три ручья над наготою.
  
  Как антропоморфический подход
  нам прочно въелся в мозги и в печенки:
  услужливо метафору сует
  и молча ухмыляется в сторонке.
  Но то ли мир нам в ощущеньях дан,
  то ль мы ему - движок настройки тонкой...
  
  И осень налетит, как Тамерлан,
  а буря плачет голосом ребенка.
  
  
   3 февраля 1996 года.
  
   
  ***
  
  Книжку я закрою пока.
  Вскрикнет, задыхаясь, строка,
  дернувшись, слова упадут,
  силясь затянувшийся жгут
  букв - сорвать, ослабить, стереть,
  но страницы стиснулись в твердь,
  и под ней, мертвея, затих
  мною недочитанный стих.
  
  
   10 апреля 1996 года.
  
   
  МОНОЛОГ
  
  Показалось солнышко из-за тучи,
  выползло на свет ваше племя сучье,
  вышло, почесалось, сожрало что-то,
  занялось унылой своей работой.
  Я стою в тени, прикрываясь ложью,
  никому уже ничего не должен,
  если что и было, все искупил я,
  знали бы вы только, как мне постылы.
  Я могу пройти в ваш проклятый город,
  я толпу, как плащ, натяну по ворот,
  кто для всех я? Просто чужак с котомкой,
  сколько ж вас на деле - мои потомки!
  Обернулась казнь для меня наградой:
  я бессмертным стал за убийство брата,
  среди вас хожу я, неузнаваем,
  ваших жен химерами соблазняя.
  Семя мое сеет вражду и стужу,
  только мне уже ничего не нужно,
  по миру устало бреду, кочуя,
  сам не понимая, кому же мщу я.
  А земля потомством моим богата -
  брат, куда ни глянь, восстает на брата,
  Тот, вверху, совавший повсюду нос свой,
  что-то перестал задавать вопросы.
  Я кружусь по вечности, неприкаян,
  и никто не спрашивает, где Каин,
  долго ли ему еще крест нести свой?
  Вас я ненавижу за то убийство.
  Потому что вы на меня похожи,
  потому что брата вернуть не сможет
  мне никто. Вокруг беспредел без правил.
  Я кричу без слов: "Где ты, брат мой Авель?"
  
  
   23 марта 1996 года.
  
   
  БРЕД
  
  Свечка, печка, медный чан,
  жижа чавкает, бурча,
  точно филин над могилой:
  летаргия, летаргия,
  выпьешь зелье, ляжешь спать,
  станет время уплывать -
  миллион недлинных лет.
  Ты проснешься - мира нет.
  
  
   11 января 1997 года
  
   
  ***
  
  У самой дороги над рощей
  звенящий туман клубится,
  там, будто, мелькают лица,
  и пыль под луной искрится,
  и мечется, стонет птица
  над рощей, но сесть боится.
  
  Туман в переливах света,
  и в нем мерещится площадь,
  и сгорбленный странник тощий,
  а ветер штандарт полощет,
  и бьется в испуге лошадь
  на выпавшей за ночь пороше.
  
  Нелепая небылица!
  Какая пороша летом?
  Мираж, наважденье это,
  иль отсвет того, что где-то,
  не здесь, на другой планете,
  которой на свете нету.
  
  Того, чья песенка спета,
  того, что лишь только снится,
  уже и не снится, в общем:
  
  туман в переливах света -
  нелепая небылица,
  у самой дороги над рощей.
  
  Шагни - что может быть проще?
  
  
   23 июня 1993 года.
  
   
  ***
  
  Нам начало недели - начало забот,
  чем неделя, лучше бы Новый год,
  прогудят сирены, сверкнет фейерверк -
  новый год родился и старый низверг,
  год Быка, год пять тысяч семьсот Бог даст,
  с новым счастьем позвольте поздравить вас,
  наступает год добра и чудес,
  нас свинья не выдаст, нас Бог не съест,
  все морщины разгладятся, сгинет зло,
  и начало недели, к тому же, прошло.
  
  
   10 марта 1997 года.
  
   
  ОТВЕТСТВЕННОЕ ОТНОШЕНИЕ К СКАЗКАМ
  
  Не ходи туда - незнамо куда,
  и не трогай то - неведомо что,
  не поможет даже живая вода:
  не достанет ее неизвестно кто.
  Воротись всегда на круги своя,
  словно пес цепной и ученый кот,
  отвечай лишь только от А до Я,
  а вопросы кто-нибудь подберет.
  И не верь дорогам: все камни врут,
  на распутье витязем стой - не стой,
  все твои раздумья - напрасный труд,
  все равно и тебе и коню - капут,
  и не рыпайся, раз расклад такой.
  Ты не суйся к Бабе-Яге в избу:
  не продаст, так зажарит - одно из двух,
  не хватай ты звезд у княжон во лбу,
  по болотам лучше целуй лягух.
  И с желаньями выйдет наоборот:
  обернется злом все твое добро,
  а не веришь - что же, тогда вперед,
  верный конь заждался, и меч зовет,
  для богатыря дел невпроворот:
  злобной нечисти орды идут в поход,
  в черной чаще будней, во тьме забот
  заколдованная царевна ждет,
  путь-дорога скатертью от ворот,
  у Судьбы без тебя полон рот хлопот,
  может, чудом каким-то и повезет...
  Вот тогда что делать, тогда чей ход?
  И кому оплачивать счет?
  
  
   31 августа 1993 года.
  
   
  ***
  
  Листья дождя обрываются на ветру,
  опадают на головы и на землю,
  его длинные пальцы впиваются в грунт,
  стучат по крышам и зонтикам, не приемля
  непромокаемого, несбиваемого, чужеродного,
  мешающего прильнуть, как встарь, оплодотворить и слиться,
  а город пожимает плечами, мол, вот снова
  этот брызжет слюной, как припадочный, матерится,
  не стыдясь ни детей, ни женщин, отходы льет
  радиоактивные и химические - "дитя прогресса",
  в экологически чистом мире природы таким не место,
  мы вполне обойдемся запасом грунтовых вод! -
  дождь грохочет, наглостью поперхнувшись: как же!
  я ведь с самого мига Творения существую, а может, даже
  раньше, когда их всех и в помине не было! - но почуяв
  запах ртути и ржавчины в собственных струях,
  утихает растерянно и высыхает бесследно
  под убийственным изначально, жестким ультрафиолетом.
  
  
   22 марта 1997 года.
  
   
  ПАМЯТКА ДЛЯ НАДЕЮЩИХСЯ НА ЧУДО
  
  Одно движение штопора
  рукой равнодушно привычной,
  и вылетает затычка.
  Потом, как водится, оторопь,
  шипенье веселых струек,
  и спину выгнувший кот,
  а дальше - как повезет,
  ведь джинны непредсказуемы.
  И лучше не лезть в бутылку -
  он там проторчал века,
  и нервы у старика
  испорчены долгой ссылкой.
  Тут ты, проявляя рвение,
  не факт, что врубился в жилу.
  Как будто тебя просили
  соваться с этим спасением!
  Но может, как сельди в бочке,
  в бутыли своей зажатый,
  поклялся он жуткой клятвой,
  и хочешь или не хочешь -
  тебе он дворцы притащит,
  еще верблюдов штук двести,
  а торг опять неуместен -
  он так понимает счастье.
  И корча кислую мину,
  мечтая о чем-то невнятном,
  ты будешь понят превратно,
  и впрочем, не только джинном.
  
  
   14 ноября 1996 года.
  
   
  ***
  
  Как на Гревской площади помост тряский,
  да на Гревской площади палач в маске,
  над толпою вздернута рукой липкой,
  голова скалится розовой улыбкой.
  
  Над Цветочной площадью световой эффект:
  на Цветочной площади аутодафе,
  Рим кричит "осанна!" и, озябнув, ждет,
  что сумеет мозг Джордано обогреть народ.
  
  Как гудит над кронверком ветер холодный,
  да в петле на кронверке дышится вольготно,
  вольному - воля, а мертвому - рай
  на задворках острова Голодай.
  
  Как рассвет пылает, да закат - алый,
  то, что скроют рвы, не утаят подвалы,
  и пусты над головой Медведиц кружки.
  
  Видно, Бог на нас давно поставил крест - Южный.
  
  
   3 июля 1996 года.
  
   
  ПЕСНЯ ИЗ СНА
  
  Может было, может не было...
  то ли будет, то ли нет.
  Жизнь - клубок из были-небыли,
  правды с вымыслом букет.
  
  Крестный путь - пальба победная,
  смертный бой - счастливый смех,
  достиженья несусветные,
  мартиролог славных вех.
  
  Свод разверзнется, как челюсти,
  спаси, Господи, прости!
  синь небес зловещей прелести,
  ни надежды, ни пути.
  
  Трубы грянут песню медную,
  погоди, не унывай!
  С Богородицей последнею
  прямиком доставят в рай!
  
  Благодать там и спасение,
  или мука, ужас, смерть...
  Здесь же мрак и запустение,
  нет возможности терпеть.
  
  Все наверх! Но срок кончается,
  тьма смыкается опять...
  Жизнь в могиле продолжается -
  будем ползать и дерзать!
  
  
   1990 год.
  
   
  РЕЗЮМЕ
  
  Жили-были, - так сказка начнется,
  клад ржавеет в бездонном колодце,
  обернется лягушка царевной,
  и, волшебную шапку надев на
  буйну голову, витязь исчезнет,
  а живая вода от болезней
  исцелит, и от смерти излечит,
  тусклым оловом плавятся свечи,
  мед и пиво, и прочие яства
  тем обильней, чем подвиг опасней,
  королева качает младенца...
  Кухня. Стирка. И некуда деться.
  
  
   21 июля 1996 года.
  
   
  ***
  
  Плавает пламя свечи
  в мутном канале вечности,
  воск на точеном подсвечнике,
  время чуть-чуть горчит.
  Может, это от соли -
  пищи часов песочных -
  она добавляет прочности
  морю, земле и боли.
  Гонит и гнет огонь
  тени теченье стылое,
  но то ли Господь хранил его,
  то ли твоя ладонь -
  и не чадит свеча,
  плавится, не оплывая,
  всесильная и восковая,
  временем в вечность сочась.
  
  
   13 мая 1996 года.
  
   
  ***
  
  Все кончается, все кончается,
  даже то, что никак не начнется.
  Не скрывай лица, не скрывай лица -
  оно, может, еще вернется.
  Через тысячу лет переменится все
  в этом мире, хрупком и зыбком,
  но твое не от века того лицо
  снова дрогнет в твоей улыбке.
  Видно, кто-то, услышав беззвучный пароль,
  через сон вековой, короткий
  позовет смятенье твое и боль
  вместе с голосом и походкой.
  Это вечное чертово колесо,
  чтоб подставить тебя, извернется.
  То, что было, то будет. Открой лицо.
  Все кончается, все вернется.
  
  
   13 сентября 1996 года.
  
   
  ***
  
   "В твоем саду роза ветров
   произрастает втуне..."
  
   Антон Барлам
  
  Светом незнанья, теменью слов,
  волей бессилья - царствуй!
  В левой руке твоей - роза ветров,
  в правой - Эолова арфа,
  делу венец больно сжал висок,
  на шее - горные цепи,
  а на мизинце - кольцо дорог,
  и плечи сгибает пепел.
  Ночь черную чинит в носке дыру
  косыми стежками прозы,
  бессмертную душу Эоловых струн
  рвут пальцы ветров твоей розы.
  Дорогу, куда так глаза глядят,
  загородили ресницы,
  и как ни торопишься, ты опять
  в кольце на своем мизинце.
  Но делу венец подведет итог,
  повязав виноватых с правыми,
  когда опрокинешь ты в пыль у ног
  кружку жизни пустую и ржавую.
  
  
   22 декабря 1996 года.
  
  
  ВЕТЕР УНОСИТ ...
  
  
  ***
  
  Ветер уносит обрывки газет,
  мусор, травинки, погашенный свет,
  листья, огрызки, воспоминанья,
  слезы, соринки, желанья, дыханье,
  шепот, рванье, прошлогодний билет,
  благополучье, которого нет,
  корки, бутылки, окурки, идеи,
  отблеск Медведиц и Кассиопеи,
  письма, огни, роковые вопросы,
  правду, обиды, картонки, неврозы,
  остервененье, подметки, привет,
  тряпки, десяток загубленных лет,
  запахи, пыль, перебранку, очистки,
  мячик, надежду, партийные списки,
  прикосновенье, забвение, песни,
  зной, сигареты, браваду, болезни,
  совесть, карьеру, счета, вдохновенье,
  смену, подмену, замену, измену,
  боль, поцелуй, наваждение, осень -
  ветер уносит, доносит, заносит...
  
  
   21 августа 1993 года.
  
   
  ПРИСНИВШЕЕСЯ СТИХОТВОРЕНИЕ
  
  Мрачный, темный, пустынный зал -
  Королевство Кривых Зеркал...
  Блеклый, тусклый, обманный свет,
  ни тебя, ни меня там нет.
  То провал, то зубов оскал
  в Королевстве Кривых Зеркал.
  Великаны и карлики в ряд
  вперемежку у стен стоят.
  Им понять других не дано
  (и самих себя заодно).
  И чужие, как мы с тобой,
  подпирают свой мир спиной.
  Неуклюжи, смешны, страшны,
  в мутном зеркале отражены
  корчи мыслей, и слов провал -
  Королевство Кривых Зеркал.
  А вокруг - ни тропы, ни жнивья...
  В мертвом зеркале ты и я.
  
  
   198? год.
  
   
  ***
  
   Между небом и землей
   повстречаемся с тобой
   в день, когда гора с горой -
   стой!
  
   Но походкой роковой,
   боль неся над головой,
   от меня по мостовой
   пустой
  
   ты уходишь, как сквозь строй
   слов пустых, и за тобой
   взгляд слепой и крик немой,
   как конвой.
  
   Я смотрю, себе чужой,
   как стирает облик твой
   город уличной чертой
   злой.
  
   Днем ли, ночью, в стужу, в зной -
   нам не встретиться... скалой
   между нами часовой
   с косой.
  
   Мутной, ледяной волной
   смоет время нас с тобой -
   мусор ссор и страсти гной,
   как прибой.
  
  
   1990 год.
  
   
  ПЕСНЯ
  
   Рудику
  
  Лунный свет, как маяк, на притихшей реке.
  Мы с тобою вдвоем от людей вдалеке.
  Тускло светит река переливами звезд...
  Ты сейчас далека, как за тысячу верст.
  
  Я молчу, хоть застрял в горле крик, словно кость.
  Мы с тобою вдвоем: ты - хозяйка, я - гость.
  Равнодушно скучаешь, листок теребя,
  и понять я боюсь, что теряю тебя.
  
  Где слова мне найти, чтобы все объяснить?
  Неужели нельзя ничего изменить?
  Умоляю в нелепой надежде я ночь,
  хоть на миг до тебя докричаться помочь.
  
  Если б слышать могла ты мою немоту -
  те слова, что хрипя, застревают во рту...
  Ты глядишь, как река все качает луну,
  и не слышишь мой крик: помогите, тону...
  
  А в глазах у тебя отражение звезд.
  Безнадежно кричать через тысячу верст.
  Бьет прожектор луны по дрожащей реке...
  
  И слезинка блестит у тебя на щеке.
  
  
   17 марта 1990 года.
  
   
  НОЧЬ В ТЕЛЬ-АВИВЕ
  
   "Ночь, улица, фонарь, аптека."
   А. Блок
  
   "Тель-Авив - город без перерыва."
   Реклама
  
  Ночь, улица, огни реклам.
  Луна над буквой ставит точку.
  Внизу, отчеркивая строчку,
  свет фар. Визг шин, гудки - бедлам.
  Завязнув в вечной пробке липкой,
  чуть тянет хвост змея машин,
  и куклы смотрят из витрин
  со всепрощающей улыбкой
  на подражателей своих,
  расфранченных, как манекены,
  и гордо выставлены цены
  и на одних и на других.
  Фонтан, как бабочка красивый,
  кружась, несется на огонь,
  и мчит, как карусельный конь,
  весь город вслед - без перерыва!
  Но все ж во всем пространстве века,
  и страны спутав и года,
  для одиночества всегда:
  ночь, улица, фонарь, аптека.
  
  
   26 апреля 1991 года.
  
   
  КОНЕЦ 1991 ГОДА
  
   Рвутся связи, и судьбы, и страны...
   безнадежность, смятение, боль.
   Все увечья, все язвы и раны
   разъедает безвременья соль.
  
   С шапкой рваной на паперти мира
   искалеченная страна
   стынет, нищенка.
   Голодно, сиро,
   разворованная до дна.
  
   -"Христа ради"...
   Покровы упали,
   все наружу - и струпья и гной -
   без стыда. Лишь бы только подали.
   Лихорадит...
   Желудок пустой...
  
   И глядит потрясенная вечность
   на агонию, смерть и распад.
   Гаснет свет. Ей на шпалы лечь бы...
   только вот поезда стоят.
  
  
   21 декабря 1991 года.
  
   
  ***
  
   Кончается день, и месяц, и год,
   век, тысячелетье и эра.
   Спотыкаясь на датах, время бредет,
   календарь принимая на веру.
   То средневековье, то каменный век,
   железный, бумажный, кассетный -
   магический символ зарубок и вех,
   и память, как время, дискретна.
   А жизнь монотонно, за годом год,
   день за днем, восход за закатом,
   то летит, то плывет, все вперед, вперед,
   почему ж мы считаем даты?
   Что нам чудится в этих столбах верстовых
   то ли в страхе, то ли в надежде?
   То конец войны, то конец любви,
   то ли света конец неизбежный.
   Пусть кривится усмешкою рот между строк,
   старомодных, высокопарных,
   все ж приходит срок подвести итог
   перед идолом календарным.
   Позади - бесконечный реестр потерь,
   хмель провалов и муки взлетов.
   Удержаться бы на плаву теперь
   в этом вечном водовороте!
  
  
   27 октября 1991года.
  
   
  ***
  
   Мысль изреченная есть ложь,
   нелепо - сказанное слово.
   Вот так непонятым живешь,
   не в силах сам понять другого.
   Так бьешься - мухой о стекло,
   на берег выброшенной рыбой,
   меж большим злом и меньшим злом
   пытаясь тщетно сделать выбор.
   Кричат - о боли, о любви -
   лжецы, святые и поэты -
   но от немого визави
   глухой напрасно ждет ответа!
   От вавилонского столпа
   идеями добра путь выстлан.
   Стоим - мычащая толпа -
   пять миллиардов разных истин.
   В развалинах под грудой слов,
   не видно выхода, как прежде,
   не распознать добро и зло...
   ...И неужели нет надежды?
  
  
   2 ноября 1991 года.
  
   
  И ВО СЛАВУ ...
  
   "...И во славу государства Израиль!" -
   традиционная формула, которой заканчивают речь
   люди, зажигающие факел на горе Герцля в
   Иерусалиме в канун Дня Независимости.
  
   Вдоль шоссе с обеих сторон
   клин домов выходит на взлет,
   и в сплетение солнце бьет,
   увеличивая разгон
   перелесков, полей, теплиц,
   облаков и ночных огней,
   разметавшихся в стаи птиц,
   уплывающих в память дней.
   И под ложечкой стужи ком
   вдруг растает у самых глаз,
   и весенним теплым дождем
   эту землю омоет враз.
   Ты впитала потоки слез,
   ливни крови и едкий пот.
   Растекаются из-под колес
   по тебе молоко и мед.
   Безнадежностью тысяч лет
   и безумной тоской молитв
   негасимой купины свет
   с вышины по тебе разлит.
   И пощады нет от огня,
   камни выжжены - суховей.
   Век за веком, себе верна,
   пожираешь своих сыновей.
   Корм, как видно, пошел в коня:
   сочный воздух густ - не вздохнуть.
   Ты прекрасна, моя страна,
   Вечно благословенна будь!
  
  
   2 февраля 1992 года. - 7 октября 1993 года.
  
   
  ***
  
   Тринадцать тысяч дней, как баба голося,
   луна кочует с нами по вокзалам.
   Тринадцать тысяч дней, лихие паруса
   надежда надувает у причала.
   Прошло тринадцать лет, бурлит под килем мгла,
   штурвал без рулевого коченеет,
   прошло тринадцать лет с тех пор, как правды для
   мы истину повесили на рее.
   Уже тринадцать дней, как из-под ног земля
   срывается в бега и нас теряет.
   уже тринадцать дней сжимается петля,
   и гончие беды зашлись от лая.
   Четырнадцатый срок все так же тьма густа,
   и мы бредем сквозь мрак наги и босы.
   Четырнадцатый день творения настал,
   но Бог "да будет свет!" не произносит.
  
  
   30 августа 1995 года.
  
   
   Майечке
  
  Твои глаза - граница
  иного измерения,
  стеной стоят ресницы,
  как стража в оцеплении,
  в том мире незнакомом
  другое время года,
  верна своим законам
  нездешняя природа,
  и четкий контур чуда
  рисуется намеком
  лишь цветом поминутно
  меняющихся окон -
  то серый сумрак комнат,
  то луч сквозь зелень вод.
  
  Так близок мир огромный,
  но заколдован вход.
  
  
   22 июня 1996 года.
  
   
  ***
  
  Был март, и мартовские коты
  орали на все голоса,
  и Мартовский Заяц удрал в кусты,
  когда дернулись стрелки в часах.
  Был март, и сюсюкавший телеэкран
  слюнявил восьмое марта.
  Был март, и подростки впадали в транс,
  а брокер забросил бартер.
  Был март, был месяц смертей и смут,
  Аман свой жребий держал,
  а Цезарь все думал, что это Брут,
  когда Рим заносил кинжал.
  И подсыпав специи в календарь
  так, что плыл густой аромат,
  из созвездия Рыб готовил навар
  сумасшедший шеф-повар Март.
  
  
   Аман - злодей, победа над которым празднуется в Пурим
   (от ивритского слова "пур" - жребий; см. книгу Эсфирь).
   Этот праздник обычно приходится на март.
  
  
  8 марта 1996 года.
  
   
  ВМЕСТО СНА
  
  По льду, по пустыне, по горной гряде
  мысль бродила неведомо где,
  и крался, стараясь дышать в унисон,
  за нею чуть слышно, на цыпочках, сон.
  Металась, сбивалась, стонала кровать,
  сон даже не делал попытки догнать,
  настичь, налететь, овладеть, покорить,
  и рвалась впотьмах путеводная нить,
  а мысль все брела вдоль обрывов и скал,
  и сон постепенно устал и отстал,
  шатаясь, цепляясь за рифмы едва,
  беспомощно падали в кучу слова,
  и ночь подняла, застывая в углах,
  сдаваясь, рассвета белеющий флаг.
  
  
   6 сентября 1994 года.
  
   
  ***
  
  Почему-то очень намучилась -
  не спала.
  Все раскручивалась над сущностью
  глыбой мгла.
  Ночь-зачинщица уничтожена
  стрелок трелью,
  и часы сочатся восторженно -
  дуралеи.
  Клочья щелочку раскачали -
  муторно.
  Все. Начало. Валяй-отчаливай.
  С добрым утром!
  
  
   24 сентября 1996 года.
  
   
   КОЛЫБЕЛЬНАЯ УТРУ ПОСЛЕ БЕССОННИЦЫ
  
  Победив неотвратимость утр,
  их звон,
  мы глаза свои откроем внутрь,
  и в сон.
  Кролик спит, удав останется ни с чем,
  пускай.
  Нам до этого нет дела вообще,
  бай-бай.
  Спать - рукам, словам, истерзанным
  простыням.
  Ну а день с его интересами
  пусть уж сам.
  Спит удав, свернувшись калачиком,
  в центре - слон.
  Если кролик сегодня удачливый -
  он спасен.
  
  
   24 сентября 1996 года.
  
   
  БЕЗ СЮЖЕТА
  
  Крыши деревьев и ветки домов,
  грустный фонарь, опустивший морду.
  Сквозь дырочки звезд протекает зимой
  гнилой потолок над простуженным городом.
  Кухня чадит. Опираясь о дым,
  с мутного варева первую пробу сняв,
  туча задумалась, пальцем большим
  гладя глазастые лица автобусов.
  Под ноги коврик травы подстелив,
  плед из огней натянувши на плечи свои,
  вечер раскинулся в кресле скалы,
  себя одомашнивая и очеловечивая.
  Жизнь затевает уборку везде,
  моет, скребет, надоевшее - в мусор,
  часть человечков, домов и т.д.
  в новом порядке расставит по вкусу.
  Что прозвучит - то ли зонг, то ли гонг?
  Все же судьба специфический автор -
  время с пространством сыграют в пинг-понг,
  завтра узнаем, каким будет завтра.
  
  
   17 сентября 1996 года - 8 марта 2019 года.
  
   
  ОСЕНЬЮ
  
  Спи себе,
  список бед
  подождет.
  Под дождем
  вымок Бог.
  Стык дорог.
  Что короче?
  Сколько строчек
  до ответа?
  Обод света
  топчет тень.
  Кончен день.
  
  
   17 ноября 1996 года.
  
   
  PIZZICATO
  
  Музыку выводит за окном оркестр
  капель. Капельдинер и капельмейстер.
  А capella капелек хор пропел,
  капает мелодия, как капель.
  Ей бы капитал в облаках накапливать,
  скальпелем стакатто не щадит ни капли вас,
  аккомпанементом по капюшонам -
  каприччо для оркестра с оконным звоном.
  Перекличка капель или капитанов:
  Акапулько, Капуя, Копакабана,
  капор, капучино в кафе с капралом...
  Как по нотам,
   как по рельсам,
   как по шпалам.
  
  
   4 декабря 1996 года.
  
   
  ***
  
  Старый сюжет, но актеров меняют:
  муж и жена, у него - другая.
  Он и другая, у той - другой.
  Кто виноват в том, что фильм плохой?
  Множатся стороны многоугольника,
  жизнь мельтешит, как в рекламном ролике,
  от мезозоя до эры прогресса
  те же герои, и та же пьеса.
  Публика с миной сидит невеселой -
  только бы не разозлить Режиссера,
  лишь бы Он в гневе не выгнал из зала,
  что там за дверью - неясно, мало ли,
  ну а вернуться - гарантий нет,
  что снова достанется лишний билет.
  Вот и опять - надоело, слов нет:
  он и она, у нее - любовник.
  Банальная фабула, пошлый финал,
  кто выбран на роли? - безмолвствует зал.
  
  
   8 декабря 1996 года.
  
  
  ВСЕ СВОЕ УНОШУ С СОБОЮ ...
   
  
  ***
  
  Душа зацепилась жизнью за землю
  и не смогла улететь, бедняжка, ну с кем не
  случается по ошибке, она ж не хотела.
  Жизнь пришлось ампутировать, что поделать,
  жаль, конечно, но вырастет новая, еще краше.
  Главное, душа теперь свободна, как пташка.
  
  
   19 июня 1997 года.
  
   []
  
  Жизнь пришлось ампутировать. Рис. автора
  
   
  ПОДПИСЬ ПОД КАРТИНКОЙ
  
  Я - это веревка в начале координат
  трехмерного мира, ткань которого расползается, и оси
  пытаются разбежаться, раскалываясь в такт
  усилиям, разрывая стягивающую их меня, которая уже на износе,
  и струйки крови ее стекают по раздувшимся от напряжения граням,
  заливая собой пространство, которое хоть и
  связано пока еще, но, поздно или, скорее, рано
  не выдержит, провалившись в почерневшие головешки собственных дыр,
  потому что я - всего лишь веревка в начале координат, и всей моей плоти,
  к сожалению, не хватит, чтобы спасти этот мир.
  
  
   24 августа 1997 года.
  
   []
  
  Автопортрет. Рис. автора
  
   
  ПЕСЕНКА
  
  Смерть плывет на облаке,
  глянет сверху вниз -
  под руки да волоком,
  сколько ни молись!
  И не уговаривай,
  каждому свой срок,
  что насыпал в варево,
  то и ешь, дружок.
  Все давно расчислено,
  так что нечем крыть -
  ложно или истинно,
  быть или не быть.
  Ты не злись, не мучайся,
  из узды не рвись...
  Нету лучшей участи -
  все едины: жизнь.
  Смерть плывет над тучами,
  лучик теребя...
  Что молчишь задумчиво?
  Значит, не судьба...
  
  
   1 октября 1993 года.
  
   
  ***
  
   Черную тучу надев набекрень,
   сетью морщин начинается день,
   солнце, как путник, пропавший в ночи,
   в жгучей тоске заломило лучи,
   утро бредет, спотыкаясь о сон,
   и из прорехи в кошелке бездон-
   ной сыплет сверх меры докучных хлопот,
   хмурое время хромает вперед.
   Строг, неподкупен и лжив, будто факт,
   полдень наваливается, как инфаркт,
   солнце над шелестом плачущих ив
   скорбно застыло, лучи уронив
   вниз, где залитая жаром земля
   ежится зябко под пристальным взгля-
   дом неба, и нами брезгливо давясь,
   корчась, отплевывается, чувствуя сглаз.
   Вечер подкатывает тошнотой,
   с пафосом бьются часы, как герой,
   (с тем же успехом), не выполнив в срок,
   вновь ничего (как всегда), и в ито-
   ге ноль получая, плетутся назад,
   путаясь в стрелках и пряча глаза,
   тенью подернулась черная мгла,
   ночь, поворочавшись всласть, улеглась,
   солнце, опять проиграв этот бой,
   сжало лучи под холодной луной.
  
  
   11 апреля 1995 года.
  
   
  ПРОБЛЕМЫ ЭКОНОМИКИ
  
  Почем килограмм отчаяния?
  По какому тарифу мы щедро
  платим за разочарование,
  выражаемое в километрах
  искалеченных нервных волокон?
  И какая цена на рынке
  тонне боли, гектару шока?
  Вижу, ценник на все один. Как
  назло, кем-то цены стерты
  на товар, интересный многим:
  на разодранную аорту,
  на раздувшееся членистоногое.
  Мы заплатим. Но вот узнать бы,
  кто же прибыль в сундук положит,
  и на что это все истратит?
  Может, мы бы купили тоже.
  
  
   23 августа 1996 года.
  
   
  ***
  
  Никому не нужно, что я пишу,
  то, что думаю я, и чем дышу
  в этой сутолоке бесконечной.
  Никому не важно, что я живу,
  сочиняю во сне или сплю наяву,
  забываю на веки вечные.
  Все, что в мыслях моих, то со мной умрет,
  ну а что записала - в золу пойдет,
  для потомков чего я стою?
  Не оставить мне на земле свой след,
  у меня и амбиций подобных нет -
  все свое уношу с собою.
  Из меня уже вряд ли получится толк,
  перед обществом мною исполнен долг,
  мне легко никуда не стремиться.
  Лучше было б лежать и придумывать сны,
  ну а если нельзя - я хочу тишины,
  пустоты, чтобы в ней раствориться.
  Все слова, как всегда, хороши и плохи,
  и не важно, какое поставить в стихи,
  потому что не будет судей.
  Все быльем порастет, зацветет трын-травой,
  в пыль и прах обратится, и вечный покой
  все развеет, и все забудет.
  
  
   26 июня 1993 года.
  
   
  ***
  
   Сыну
  
  Мир мой рушится весь - от кусочка к кусочку.
  Облетает мой мир от листочка к листочку.
  Вот упали стена, перекрытья и кровля,
  обнажая бесстыдно торшер в изголовье,
  плед, разбитый диван, пух подушек над свалкой...
  беззащитны останки уюта и жалки...
  и тяжелое кресло, хватаясь за воздух,
  изумленно висит, опираясь о звезды,
  в ненадежности дня, в безнадежности сует
  все застыло. Кукушка часы не кукует -
  видно нет их в запасе. И прошлого нету.
  У разрухи с разлукою праздник победы,
  раздраженно и злобно отчужденность и скука
  на развалинах не понимают друг друга,
  и звезда, окривев, во всю пасть ухмыляясь,
  вышибалой глядит на изгнанье из рая,
  да избитый мотив то визгливо, то глухо
  издевается гаммельнской дудкой у уха.
  
  
   30 сентября 1993 года.
  
   
  ***
  
   "Когда я умру..."
   Федерико Гарсия Лорка
  
   Когда я умру, от меня останутся фотографии,
   неразобранные бумаги, ненужный хлам,
   в отделе кадров - краткая автобиография, -
   а все остальное - ко всем чертям.
   Память ненадежна: она выдает желаемое за действительное,
   или нежелаемое за недействительное,
   или то, и другое, и третье, что так же сомнительно.
   Но главное, в ней никогда не останется то,
   чего никогда и не было, и ничто,
   что всегда было, и нечто, о чем никто не знал, и что, на самом деле,
   не менее реально, чем быт и плоть,
   и исчезнет еще до того, как она окоченела, -
   уйдет...
   Впрочем, куда может уйти то, чего нет в помине?
   То, чего никогда не было, навсегда сгинет,
   а останется все, в чем не будет меня - фотографии,
   тряпки, клочки ощущений, бумажный хлам,
   с бору по сосенке вех моей биографии,
   расплывающийся отпечаток на чьей-то сетчатке,
   дыра в пространстве, расползающемся по швам...
  
  
   2 июля 1993 года.
  
   
  ***
  
  Я вижу, как моя жизнь проходит мимо меня.
  Стихи ложатся в папку и там умирают.
  Они не сопротивляются и никого не винят -
  значит, не повезло, просто судьба такая.
  Просто предназначение - буквами в небыль лечь,
  взгляда чьего-то им не задевать словами,
  горлом идут, и сгустками замертво падают с плеч
  в канцелярскую папку с белой наклейкой на память.
  Моя жизнь проходит мимо меня, и мне
  не удержать приснившиеся и выдуманные души,
  они еще тускло посвечивают корабликами на дне,
  захлебнувшиеся беззвучно, раз некому было слушать.
  Моя жизнь проходит мимо меня. Не жаль,
  это закономерно: придумана чьей-то волей
  и я проплываю тихо сквозь ваш балаган и бал,
  своим уходом, надеюсь, не причиняя боли.
  
  
   5 февраля 1995 года.
  
   
  ***
  
  Мои отношения с миром строятся на основе
  полной гармонии и взаимности:
  я не понимаю его, он не понимает меня совершенно.
  Впрочем, чтобы меня не могли поймать на слове
  и придраться, как это принято, уточним. Но стиль,
  да и смысл сказанного выше останется неизменным.
  Итак, попробуем выразиться чуть построже:
  я - иногда - не понимаю мир, к сожалению.
  Мир не понимает меня никогда, то есть, всегда, точнее, ни капли,
  или (что, в общем, по сути одно и то же)
  понимает чуть-чуть, кое-кто, приблизительно, более-менее.
  Но не так. И не то. Не тогда. Не меня. И не надо, не так ли?
  
  
   11 апреля 1995 года.
  
   
  ***
  
  Мне тошно, мне страшно, мне трудно дышать,
  мне пыточной камерой стала кровать,
  гортань захлебнулась застрявшим стихом,
  и мир захлестнулся на шее шнурком.
  Земная изъедена ржавая ось,
  и все, что держалось на ней, - сорвалось,
  от ужаса корчатся строчки, чуть тронь,
  им нет больше места на свете - в огонь!
  
  
   10 февраля 1996 года.
  
   
  ***
  
  Плакальщице с погасшими
  глазами, с котомкой бед -
  мне возле веселья вашего
  попросту места нет.
  Белой вороной робкою
  каркаю над золой -
  неловкая, однобокая,
  перебито крыло.
  Вам бы воскликнуть: хватит! Но
  вежливость вяжет язык,
  вы слушаете внимательно
  мой замогильный крик.
  У всех рукопашная с жизнью, и
  радостных мало минут!..
  И я, как обычно, лишняя,
  опять неуместна тут.
  
  
   16 марта 1996 года.
  
   
  ***
  
  Завернувшись в боль, как в скафандр,
  я иду сквозь жизнь, как сквозь строй,
  я в ней - инородный десант,
  насторожен воздух чужой.
  За завесой боли, внутри
  оголенный провод дрожит,
  он не различает миры,
  жалящие, и миражи,
  ранящие. Сжавшись тугим
  воплем, мне бы в щель ускользнуть -
  только остаются стихи,
  выдавая след мой и путь.
  
  
   10 мая 1996 года.
  
   
  ***
  
  Солнце мое в зените,
  рыжи мои оливы.
  Родные мои, не грустите -
  я ухожу счастливой.
  
  Ночь моя дышит влагой,
  горы мои - отвесны.
  Только не надо плакать -
  я без следа исчезну.
  
  Для усиления драмы,
  в ней сокращают роли.
  Просто приснилась вам я -
  прикосновением боли.
  
  
   23 июля 1996 года.
  
   
  ***
  
  Все беды мира докатываются до моего берега,
  бьются о него в истерике,
  оставляя частицы соли,
  так что мой берег пропитан болью
  и серенькой,
  липкой мыслью о том, что скоро
  эти волны затопят горы,
  равнину, леса. И городские стены
  зальет мгновенно
  до самой высокой башни
  тоской вчерашней.
  А мне не выдержать, мне не выстоять,
  не пережить эту простую истину,
  что в горькой сини
  мой город сгинет.
  Так что ж вы удивляетесь, что я кричу от горя,
  и друг другу вторя,
  наставляете меня, что слезы напрасны,
  что жизнь прекрасна,
  и нет причин для страха,
  что главное - перестать ахать,
  теперь, по крайней мере,
  когда все беды мира уже обрушились на мой берег.
  
  
   17 марта 1996 года.
  
   
  К ЖИЗНИ
  
  Мчись, уносись, пролетай и кончайся - не жалко!
  Пухом земля, или скатертью рваной дорожка,
  много ль ты стоишь - обед промотавшая ложка
  дегтя, кругами текущая шатко и валко
  мимо, сквозь пальцы, в бездонную бочку ни меда, ни яда,
  под немигающим, незамечающим взглядом.
  Что там про сутки молол любознательный Сфинкс?
  Грохот часов - это вовсе не вызов на бис.
  
  
   29 декабря 1996 года.
  
   []
  
  Потехе - час. Рис. автора
  
   
  ***
  
  Я живу, заметая себя под ковер,
  выдирая по нитке драгоценный узор,
  я топчусь по себе, протирая до дыр,
  и сама на себе оставляю следы,
  от себя избавляюсь, на пороге забыв,
  а потом выметаю себя из избы,
  и пускаю себя себе пылью в глаза,
  возвращаясь разменной монетой назад.
  
  
   6 октября 1996 года.
  
   
  8 НОЯБРЯ
  
  Птичка упала с ветки,
  больно компьютерной мышке,
  кролик привычен в клетке,
  а таракан не слишком.
  В истине дело, в шляпе ли,
  в склонности ли к простуде -
  порви свои фотографии:
  погрустят и забудут,
  как-нибудь образуется,
  все заживут отлично -
  мышка в экран врисуется,
  оклемается птичка,
  жизнь благосклонна очень
  к кроликам и тараканам.
  Так что спокойной ночи.
  С днем рожденья. И до свиданья.
  
  
   8 ноября 1996 года.
  
   
  ***
  
  Наперекосяк
  шутовской колпак
  к голове прирос,
  словно венчик роз,
  
  шип проткнул висок,
  фиговый листок
  не скрывает срам,
  веселится Хам.
  
  Тот, один на всех,
  первородный грех
  придавил к земле,
  аж лицо в золе.
  
  То ли Божий знак,
  то ли тайный враг,
  то ли сам дурак -
  глуп, смешон и наг,
  
  а бубенчик - звяк.
  И как рваный флаг,
  за спиной пылят
  бывших два крыла...
  
  
   26 июня 1996 года.
  
   
  ***
  
  Кровоточащая, с рваным нимбом,
  никакой броней не хранима,
  только голой гусиной кожей -
  что же ты улететь не можешь?
  Ни пристанища, ни укрытья,
  лишь бы в щель тихонько забиться,
  всем должна, во всем виновата,
  помнишь, ты светилась когда-то,
  скатывалось время с ладоней
  в круг вселенных, тобой рожденных,
  шелестели буквы скрижалей -
  ты теперь даже им чужая,
  и саднят мучительно сладко
  две культи на твоих лопатках.
  
  
   8 июня 1997 года.
  
   
  ***
  
  Обернувшись к миру самой неприступной своей стеною -
  в узких щелях бойниц затаившиеся арбалеты -
  окружившись рвом, который не одолеть и Ною
  в супергерметизированном его ковчеге, при этом
  никакой Сезам не растет у подножья, дабы не открыл потайную дверцу,
  никакой птице Рух не долететь до зубцов в поднебесье, -
  на таком безнадежном застыла холоде, что уже не верится
  в вероятность спасения, потому что - неинтересно.
  Нет укрытья от грязных сапог и от наглых глаз - стены рухнут,
  в этом мире сезам используют только в пищу,
  да и с кем бороться - тут вообще птицы Рух нет,
  ну и прочих, огнедышащих и многоголовых, не сыщешь.
  Что мои арбалеты могут против ракет и танков?
  Через ров наведут понтоны - готово дело.
  Ни к чему Сезам - динамитом рванут, и конец атаки.
  Самолет взлетит выше всех небес. Надоело.
  Не нужны арбалеты со стрелами,
  лучше взять и перекраситься в серое,
  незаметное, вроде мыши,
  был огонь в бойницах, да весь вышел.
  Так и жить, не нужной врагам,
  и не надо, Господи, не помогай.
  
  
   14 июня 1997 года.
  
   
  ***
  
  Мне приснился телефонный звонок.
  Просыпаюсь - всюду тихо, ни звука,
  дом спокойно спит, и только одно
  как будильник сердце ухает глухо.
  Я глаза закрою - снова звенит,
  открываю - темнота и дыханье,
  да погасшие повисли огни,
  а за окнами теней шебуршанье.
  То ли это забавляется ночь,
  в свисте скаля почерневшие зубы,
  то ли кто-то умоляет помочь,
  но никак не поднимается трубка.
  Подожди меня, звонок, не буди,
  дай ответить в том же сне, где звенишь ты.
  Но опять меня толкает: уйди,
  срок не вышел, погоди, срок не вышел.
  
  
   11 января 1997 года
  
  
  МГНОВЕНЬЯ ...
  
  
  ЭПИЗОД
  
  Стены еще неустойчивы и качаются в такт шагам,
  стукаясь головами где-то в районе неба,
  пять бесконечных метров в конец коридора, а там
  дверь в полутемную комнату, как полуразгаданный ребус.
  Стол выше глаз. Влезаю на стул коленками (я умею),
  и взгляд прилипает к ужасу, сладкому, как проклятье -
  многоголовое чудище, и на каждой змеиной шее
  надпись. Читать умею, но смысл не могу понять я.
  Бесовские черные знаки: НАТО, СЕАТО, СЕНТО,
  МЕНЕ, ТЕКЕЛ и ФАРЕС, и что-то там в этом роде.
  
  Карикатурная гидра империализма в газете
  не то пятьдесят второго, не то пятьдесят третьего года.
  
  
   29 октября 1996 года.
  
   
  ***
  
   За тридевять земель и
   за тридевять преград,
   везения, веселья,
   бессилия сто крат -
   там, в тридесятом царстве,
   на солнечном лугу
   сплетает лето жар свой
   в веселый желтый жгут,
   там две косы по пояс,
   ну а трава - по грудь,
   через дыру в заборе
   ведет беспечный путь.
   Но бабушка и мячик
   замкнули круг потерь:
   он потерялся, значит,
   ей умереть теперь,
   хотя ее не стало,
   когда был мячик цел -
   возмездие - сначала,
   причина ждет в конце.
   Подарок - это память,
   не спас - пощады нет,
   и бабушка не с нами,
   а вся вина на мне.
   В пять лет сужденья метки,
   и горе горячо,
   своим грехам несметным
   я открываю счет,
   гремит за этим стартом
   цепочка лет и бед,
   и в тридесятом царстве
   источник и ответ,
   за тридевять кордонов,
   за тридевять утрат,
   где мяч лежит под домом,
   и палкой не достать.
  
  
   25 июня 1997 года.
  
  
  ***
   
  Елка нарядно шарами сверкала,
  девочка - рядом, под одеялом:
  кашель, и горло болит. В восемь лет
  в праздник особенно грустно болеть.
  Температура мешает читать, и
  книжка устало лежит на кровати,
  радио что-то бубнит за стеной,
  год пятьдесят наступает седьмой.
  Слышится праздничный гомон повсюду,
  празднично звякает в кухне посуда,
  девочка молча вздыхает одна,
  шаром на елке висит тишина.
  Ветки и дождь золотой в ожиданье:
  знают они, что у девочки тайна,
  и, разноцветно мигая, вперед,
  как заговорщик, гирлянда зовет.
  Медленно им отвечает больная:
  - вы понимаете, я не скучаю,
  выше болезни, и шире квартир
  есть мой особенный, собственный мир
  на неизвестной какой-то планете,
  и никому туда доступа нету,
  мне же - мгновенно, уж так повелось.
  Я - не хозяйка там, но и не гость,
  и ничего я там не сочиняю,
  просто живу. Нет, не я, там - другая,
  разные люди. И все-таки, я.
  Это - великая тайна моя.
  Как и когда в это чудо огромное
  вдруг отыскалась дорога - не помню я...
  .......................................
  Вот наступил девяносто шестой,
  жизнь растеклась, как над папертью зной,
  каплей повисла, как мед на усах.
  Время сурово стоит на часах,
  каждой секундой напоминая нам:
  все изменилось неузнаваемо -
  зеркало, память, привычки и дом,
  город, страна и язык за окном,
  климат, названья, одежда и страх -
  я же, по-прежнему, в разных мирах
  одновременно и неотвратимо,
  и непонятно, который любимый,
  здесь настоящий и правильный, свой,
  или - с проклятием над головой?
  что же реальней? постылей? где свет?
  
  Елка мне горестно машет в ответ.
  
  
  20 января 1996 года.
  
  
  ***
  
   Памяти Иры Чукреевой
  
  Это был обычный жилой дом посреди квартала,
  в приличном месте, но достаточно облупленный и старый,
  добротный и зажиточный в прошлом, но не высшего ранга, а чуть попроще,
  парадное внутри - шириною с площадь,
  мраморная лестница, величественная, как в Эрмитаже,
  смены жильцов, похоже, не заметила даже,
  хотя без ковра выглядела не так богато.
  Первый пролет упирался в зеркало в раме, нарядной когда-то,
  а сейчас потускневшей, побитой, подернутой патиной.
  Было оно пыльным, в трещинах, и покрыто тщательно
  мутным слоем времени, который согласно своей природе,
  не отражает того, что перед ним происходит,
  и если по бокам, у рамы, еще просматривались наши оторопевшие физиономии,
  пропорциями способные поразить знатока человеческой анатомии,
  то ближе к центру, в глубине неизвестности,
  не видны были вовсе ни перила, ни лестница,
  стены дома, лампочка, двери в квартиры,
  а угадывались лес и озеро, живущие явно не в нашем мире,
  поражающие чужеродностью и достоверностью
  в общем ряду обыденности и благонамеренности,
  торжества реализма, материализма и скуки.
   Нам было около четырнадцати - мне и моей подруге.
  Лет через столько же, более или менее,
  ее тело найдут в Неве, факт самоубийства не вызовет ни у кого сомнения.
  Но пути Господни, а также человеческие, неисповедимы,
  нам свойственно видеть лишь то, на что глядим мы,
  и принимать за действительность - банальность, данную нам в ощущениях,
  именуя свободой - осознанную необходимость превращения в тлен и прах.
  Очевидность доходчиво и занудно зевотою сводит скулы.
  А она, я надеюсь, вошла в тот подъезд, поднялась по лестнице к зеркалу, и шагнула.
  
  
  25 июля 1996 года.
  
   
  ***
  
   Девятое мая. Год шестьдесят пятый.
   День Победы. Полдень. Звенящий свет.
   Канал Грибоедова. Мостик горбатый.
   Запах счастья. Шестнадцать лет.
   Модное пальто в черно-белую клетку еще не думает об упадке,
   о том, что ему предстоит превратиться в рвань, и
   что появятся огромные темносиние карманы на серой подкладке,
   для поездок в лагерь, в Мордовию, на свиданье.
   Ах, как я хороша, мгновение, ты прекрасно!
   Потом будет жизнь, и еще ничего не ясно,
   и как хорошо и мне и пальто - не знать.
   И эта весна - навек, этот свет не гаснет,
   и счастье, что я понимаю, что это - счастье...
   Мостик. Листочки. Девятое мая. Весна.
   Солнце. Шестнадцать лет. И музыка из окна.
  
  
   23 августа 1993 года.
  
   
  ВОСПОМИНАНИЕ
  
  Ты помнишь вечеринку эту
  тому назад сто тысяч лет?
  Там жарко кружится кассета,
  и в комнате пригашен свет,
  там бесконечно мы танцуем,
  завязло время в поцелуе,
  дискретен мир, и связи нет.
  А мне лицо твое не вспомнить,
  и имя стерлось - не беда,
  из множества забытых комнат
  всплывает эта иногда,
  там щиплет звуками глаза,
  и на часах застыл зигзаг.
  А ты - герой не моего романа,
  я - героиня не твоих стихов,
  но пахнет музыка дурманом,
  и времени раздался шов,
  а мы в прореху прорвались,
  где были только мы и Битлз,
  и время перестало биться,
  и в полутьме не видны лица,
  и этот танец без конца.
  А мы - мы не нужны друг другу,
  ты нравишься моей подруге,
  мне тоже кто-то нравится,
  но это там, где жизнь идет,
  туда уже давно пора нам,
  там та же комната, но вот
  здесь время перпендикулярно,
  и вечно крутится на бис,
  а мы туда вернемся скоро,
  когда кассеты стихнет шорох.
  Ты слышишь -
   замолкают
   Битлз.
  
  
   19 ноября 1995 года.
  
   
  CТИХОТВОРЕНИЕ, ОПОЗДАВШЕЕ ПОЧТИ НА ДВА МЕСЯЦА.
  
   (Ночь 3-го мая 1996 года после концерта в Хайфе Юрия Лореса)
  
  Небо розовым светится
  в черном вареве ночи.
  Перепутались месяцы,
  параллели и прочее.
  Из-под моря до края горы,
  и без звезд, равномерно.
  Юг. Два ночи. И нечем крыть.
  Невозможно. Неверно.
  Только слышно, как капает воск
  там, за светом и тенью.
  Просто кто-то свечу поднес
  с другой стороны вселенной.
  
  
   28 июня 1996 года.
  
  
  БОЛЬ УВЕЛИЧИВАЯ РАССТOЯНЬЕМ ...
  
  
  
  ***
  
   "Когда по клавишам твои летели пальцы"
   Романс "Руки"
  
   "Это было вчера..."
   Марк Лиснянский
  
  Трясется продрогший до прутика лес,
  сыплется манна с замерзших небес,
  запутавшись в ветках, рыдает метель
  от нечеловеческой и беспредель-
                                                      ной
  прошлой тоски за туманным окном,
  делящим жизнь на "тогда" и "потом",
  "было" и "есть", снегопад и хамсины.
  Папины руки на пианино...
  Звуки несутся мощной лавиной,
  Солнечной той, незабвенной долиной,
  ритмом единым, мгновеньем единым!
  Но - по живому! - мотив, посредине -
  мраморной в синих прожилках плитой
  с черными буквами... Вечный покой...
  В вечном молчанье летящие звуки...
  Вечно на клавишах папины руки!
  Время за призрачным плачет окном,
  снег прошлогодний вчерашним днем
  тает, свиваясь в воспоминанья,
  ноет, саднит, как культя мирозданья,
  боль увеличивая расстояньем...
  
  
   17 марта 1991 года.
  
   
  СОН
  
  В этой квартире странной
  длинные коридоры,
  узкие до удушья,
  мечутся невпопад.
  И в искривленном пространстве
  кажутся просто вздором
  и безнадежной чушью
  поиски наугад.
  Чувствую, что ты рядом,
  здесь, в этом сне постоянном -
  ночью и днем, я знаю,
  мучаюсь и зову.
  Только маршрут не задан,
  нити конец не дан мне,
  и коридор петляет,
  будто бы наяву.
  Слышишь меня? Ответь мне!
  Где-то за поворотом,
  между жизнью и смертью
  смутная тень мелькнет,
  словно фонарик светит -
  может быть, знает что-то,
  знак путеводный чертит.
  Может быть, просто ждет.
  Время рулетку вертит...
  В странной, пустой квартире
  утро ли, ночь ли, вечер -
  призрачный полумрак.
  Правда ведь, нету смерти?
  Просто два разных мира -
  скоро тебя я встречу,
  скоро подашь ты знак.
  
  Яви и сна границу
  утренний свет стирает,
  в смутности подсознанья
  истину затая:
  сон ли пустой мне снится,
  ты ли ведешь по краю
  смысла и пониманья
  сущности бытия?...
  
  
   8 апреля 1992 года.
  
  
  ***
  
  В этом мире - в темноте свет,
  в этом мире круглых дат нет.
  И у времени характер не крут -
  в каждом часе - сколько хочешь минут.
  Стрелки в танце то вперед, то назад.
  И вчера сумеешь лучше сказать,
  что сегодня не успел и не смог.
  Ну а хочешь - можешь высказать впрок
  все. А дальше - целый век тишина,
  а вселенная, словами полна,
  их расставит по местам, по часам,
  а часами ты командуешь сам!
  Здесь и ад одновременно и рай -
  все к твоим услугам, сам выбирай,
  на год, на день или лишь на часок -
  ты и цель себе назначишь и срок,
  сам себе судьбы смешаешь коктейль.
  Каплю грусти, как приправу, долей.
  Не понравится - подправишь букет,
  в этом мире невозможного нет!
  
  Но огонь в том мире светит в ночи -
  вечный факел поминальной свечи
  над провалами могил на пути -
  тех, кого тебе и там не спасти.
  
  
   Mай 1992 года.
  
   
  ***
  
  Кто мне ответит, где ты?
  Что называешь домом?
  Как там с временем - нету
  или течет по-другому?
  Может, неразличимы
  тысячелетье и час -
  как ты там смог, любимый,
  быть столько лет без нас?
  Веет спокойной грустью
  возле могильных плит,
  только все так же пусто,
  только не меньше болит.
  Музыка в нотной клетке
  заперта в старом конверте.
  Ты бы мне дал совет, как
  существовать после смерти
  твоей. Навсегда не старясь
  в неведомых мне краях,
  мой отец, мой товарищ,
  помнишь ли ты, кто я?
  Наши земные связи
  длятся ли через смерть?
  
  Нет от тебя оказий,
  вот и не шлешь ответ.
  
  
  21 швата 5756 года
  11 февраля 1996 года.
  
   
  ***
  
   То ли бродит во мгле,
   то ли ищет ответ -
   где-то блик, где-то всплеск,
   или дрожь по листве,
   только ноющий шов,
   не то зов, не то страх,
   отпечаток следов
   на воде и ветрах,
   выцветающих букв
   бередящий покой,
   отсвет тени, и вдруг
   взмах руки за спиной.
   Оглянешься - и нет,
   не поймать, не схватить -
   может, знает ответ,
   может, снова в пути.
  
  
   21 февраля 1996 года.
  
  
  И ОБА МИРА СЛИТЫ ...
  
  
  ***
  
  Сквозь каждое мгновенье,
  сквозь вечный будней круг,
  до смерти. От рожденья.
  Под каждый крови стук
  волшебный жезл светит
  на кухне у стола,
  и если крыльев нету,
  то подойдет метла.
  Лети ж над тусклой былью,
  над скукою квартир
  туда, где звездной пылью
  блестит волшебный мир!
  А как - никто не знает,
  и ни к чему гадать.
  Ведь женщина любая
  умеет колдовать.
  И от доски гладильной
  до божества лишь миг
  мелькнет - и ты всесильна,
  весь мир у ног твоих.
  Меж колдовством и бытом
  один короткий шаг...
  И оба мира слиты -
  не различить никак.
  
  
   3 апреля 1992 года.
  
   
  ***
  
   "И шляпа с траурными перьями,
   И в кольцах узкая рука..."
  
   А. Блок "Незнакомка"
  
  Десятки тысяч лет
  она живет на свете.
  Точеный силуэт
  несется по планете.
  Летит, на чем смогла -
  на чем там мчат сегодня,
  когда уже метла
  и ступа непригодны?
  Вновь - узкая рука
  и древние поверья...
  не в моде пусть шелка
  и траурные перья.
  Но жгучий глаз косит,
  и брагой бродит зелье,
  и, как дурман, кружит
  бесовское веселье.
  Что ночь наворожит -
  не расколдует утро:
  молитвенник открыт
  На строчках Кама-Сутры.
  Дымится четкий след,
  озоном пахнет ветер...
  
  Десятки тысяч лет
  она живет на свете.
  
  
   24 января 1993 года.
  
  
  ***
  
   Именем звезды летящей,
   именем царевны спящей,
   утром листьев, ночью пня,
   вьюги, ветра и огня,
   именем крыла и бега,
   именем дождя и снега,
   блеском мглы и тьмой вины,
   вечным воплем тишины,
   колдовской неслышной ратью,
   черным голодом проклятья,
   пеньем лис и визгом сов,
   гарью пройденных мостов,
   желтой патокой измены,
   тухлым хохотом гиены,
   ледяным провалом глаз,
   верою, что Бог не спас,
   жизнью, прожитой на плахе,
   между ужасом и страхом,
   между пламенем и льдом,
   между плетью и кнутом,
   заклинаю...
  
  
   4 августа 1993 года.
  
   
  ***
  
  Там, на другой стороне
                           времени ось скрежещет,
  там, на другой стороне
                           - словно стеклом по жести,
  там, на другой стороне
                           вой ли, благая весть ли?
  там, на другой стороне
                           действие ли, бездействие?
  там, на другой стороне
                           чести, лести и мести,
  там, на другой стороне,
                           кто там? - числа же несть им,
  там, на другой стороне,
                           сколько их? - мир не вместит,
  там, на другой стороне
                           звука и тьмы перекрестье,
  там, на другой стороне
                           спутаны время и место,
  там, на другой стороне
                           радугой эхо трепещет,
  там, на другой стороне
                           нотами стынут свечи,
  там, на другой стороне
                           нету противоречий,
  там, на другой стороне,
                           чем тяжелей, тем легче,
                           чем невыносимей, тем лучше,
                           чем невыразимей, тем глуше,
                           и чем дождливей, тем суше,
                           тем истинней, чем ненужней,
                           и что внутри, что снаружи,
                           и все это кружит, кружит -
   там, на другой стороне,
   там, на другой стороне.
  
  
   30 августа 1993 года.
  
   
  НАГОВОР
  
  Плещется жгучее зелье в стакане -
  в лунную ночь приходи на свиданье
  на перекресток в серебряном свете,
  там, где свирепствует северный ветер.
  Бешено пляшут фонарные тени,
  ветер-налетчик обшарит, разденет,
  кляпом вобьется, в последнем удушье
  рухнешь беспомощно и неуклюже.
  Черные призраки гонят карету,
  черные гривы летят против ветра,
  черные тени на лунной аллее,
  я на скаку подскочу, обогрею,
  в замке воздушном на облаке белом
  будешь ты править, моя королева,
  кроток, послушен и еле заметен
  ляжет у ног твоих северный ветер,
  струны эоловой арфы сыграют
  музыку сфер для тебя, дорогая,
  и ожидая твоих повелений,
  звезды покорно падут на колени.
  Страстно Венера прильнет к Водолею -
  лунною ночью ты станешь моею,
  нам Млечный путь - простыня на постели -
  пей же скорей приворотное зелье!
  
  
   1 января 1994 года.
  
   
  ***
  
  Духи огня, или боги глубин!
  Если захочешь, найдется один,
  если узнаешь и сможешь назвать
  имя и слово, разверзнется гладь
  моря и неба, в зеленом огне,
  синим туманом, внутри и вовне,
  черною властью и белой молитвой,
  желтой бедою, багровою битвой,
  смерчем застынут, низвергнутся ввысь
  вечностью, смертью, мольбой: отзовись!
  лягут у ног, покоряясь судьбе,
  отданы в вечное рабство - тебе,
  воздух и пламя, земля и вода!...
  
  Но имя тебе не узнать никогда!
  
   
  ***
  
   Ночью пела одна на пустом берегу,
   и линия жизни свивалась в жгут,
   затягиваясь все прочнее
   петлей на напрягшейся шее.
   А вторая встряхнула свой калейдоскоп,
   и посыпались звезды, смешав гороскоп,
   и стерев до последнего знака
   все созвездия Зодиака.
   Ну а третья плясала на склоне горы,
   и крошились и рушились в пропасть миры
   из-под ног, догорая в тумане,
   ничьего не исполнив желанья.
   И от звезд, земли и морской воды
   возвращаясь мгновенно, как боль, как дым,
   к разговорам, к делам, к постели,
   три в одном сливаются теле.
   Ни падучим звездам, ни линиям рук,
   ни судьбе, что вписана в жесткий круг,
   ей не верится. Ноет шея.
   Звезды светятся все слабее.
  
  
   1 декабря 1994 года.
  
   
  ЗАКЛЯТЬЕ
  
  Не услышишь, не найдешь,
  ветер сдует, смоет дождь,
  унесут за край земли,
  чтоб дознаться не смогли,
  заворожены следы,
  заморожена молва,
  ложь сложна, остынет стыд,
  тень - не та, свело слова,
  вера врет, и боль близка,
  искрой выскользнет из глаз -
  перестанешь ты искать,
  позабудешь в тот же час.
  Горю - греть, годам - гадать,
  кроме ветра и дождя,
  края света и меня,
  знает пепел на камнях:
  то, что не было - ушло,
  то, что было - пыль в глаза,
  то, что есть - не стоит слов,
  то, что будет - знать нельзя.
  
  
   26 апреля 1996 года.
  
   
  ***
  
   На самой границе света,
   где ткань бытия тонка,
   где до соседней планеты
   легко достает рука,
   где в сумраке неразделимы
   понятия зла и не-зла,
   где мир под малейшим нажимом
   раскалывается пополам,
   где нежное дуновенье
   отзывается взрывами звезд,
   где от мгновенья к мгновенью
   эпоха летит вразнос,
   где рыщет слепая охота,
   вынюхивая свой час -
  
   там происходит что-то,
   а жизнь крошится у нас.
  
  
   22 мая 1996 года.
  
   
  ***
  
   "Да, я знаю, я вам не пара,
   Я пришел из другой страны..."
  
   Н. Гумилев. "Я и вы".
  
  Скрипнет дверь, и окно отворится,
  встрепенувшись, погаснет день,
  над прогнувшейся половицей
  шевельнется неясная тень.
  Все родное здесь, без сомнения,
  первозданный вселенский покой,
  и знакомое привидение
  мне приветливо машет рукой.
  Я живу по своим законам,
  где реальность, как ваши сны,
  я условностями не скована,
  и в пространствах брожу иных.
  Ну а вы, застряв на границе,
  и укрывшись в своем незнании,
  все не верите, все боитесь,
  волоча себя на заклание.
  Страны, близкие мне, враждебны вам,
  в трех соснах заблудившись, кружите,
  и тоску свою беспросветную
  заглушаете фильмами ужасов.
  
  
   10 июля 1996 года.
  
   
  ***
  
  Могла бы. Мне просто лень.
  Я очень ленивая ведьма.
  Я - сила, но только третья.
  Не Зло. Не Добро. И плен
  их четких суждений душен -
  ведь мне ярлыков не нужно
  и кем-то воздвигнутых стен.
  Я ведаю. Мне подвластны
  лихая беда и счастье.
  Забавно в Судьбу сыграть -
  то миловать, то карать.
  Пир ада, вериги рая
  разглядываю сквозь мглу,
  миры я перебираю,
  как толпы послушных слуг.
  Но не надейтесь на чудо,
  и мой не ищите след:
  хотела помочь я людям
  и знаю как, но не буду,
  хоть это совсем не трудно.
  Могла бы. Мне просто лень.
  
  
   9 августа 1996 года.
  
   
  ШЕПОТ
  
  Белый сгусток, черный крест,
  духа хруст, и плоти месть,
  память клада лжет в земле,
  правда - ядом на столе,
  конь железный - ржавый лом,
  профиль бездны над седлом,
  темный замок на холсте,
  сумрак в раме ждет гостей,
  визг щеколды, хляби всхлип -
  зов дошел до дна Земли,
  чернью рун, и ленью лет
  скрыт ведуньи силуэт,
  чаша, острый меч, и ночь.
  Бог не смотрит все равно.
  
  
   12 августа 1996 года.
  
   
  ИМЯРЕК
  
  Имярек - это имя рек,
  гор, морей, озер, имя речи.
  Речи истинной, не человечьей,
  той, что суть и власть не для всех.
  
  Мы бездумно роняем имя
  безымянного человека,
  только откликами иными
  заклинает колкое эхо.
  
  Имя рек обрекает крену
  и раскрою кору земли.
  Грани гор, темноты отмена.
  Лист расстелен и с телом слит.
  
  Вал лавин, и веленья волны,
  ревом рвов приоткрыта дверь -
  отзыв нам на пароль невольный.
  
  Ну и как отвечать теперь?
  
  
   24 сентября 1996 года.
  
   
  ПОПЫТКА
  
  Ведьма-ведунья, в каком окне
  то, что судьбою назначено мне?
  Можешь без страха рукой показать -
  видишь, закрыты мои глаза.
  
  Ведьма-ведунья, ответь, не злись,
  видишь, в ушах моих комья земли,
  я не услышу, и ты не грешна -
  льется ли свет из того окна?
  
  Ведьма-ведунья, отбрось свой щит,
  видишь, что дерном мой рот забит,
  ноги мои - это корни пня,
  ты никогда не услышишь меня.
  
  
   21 октября 1996 года.
  
   
  ***
  
  Вы умеете колдовать?
  Важно не перепутать слова -
  раз уж мир составлен из букв,
  то ответит на каждый звук.
  
  Вы умеете ворожить?
  Тут наверчено столько лжи -
  про отвар из поганок и мух,
  видно, страх нашептал этот слух.
  
  Вы не пробовали гадать?
  Карты, линии рук - ерунда,
  гуща в чашке, и прочий бред,
  просто видеть - вот весь секрет.
  
  Не пытались ли вы летать?
  Не на крыльях, конечно, - так,
  мимо тоненьких свечек звезд,
  отрубив непускающий хвост
  притяженья, забот, долгов,
  обещаний, надежд - всего,
  что решается взмахом ножа?
  
  Вот и я не могу, а жаль.
  
  
   19 июня 1997 года.
  
  
  СТРАШИЛКИ ...
  
  
  КОЛЫБЕЛЬНАЯ С КИСТЕНЕM
  
  День закончился, тик да так,
  ночь сидит в придорожных кустах,
  с кистенем караулит пути,
  не проехать, и не пройти.
  Лето кончилось, день за днем,
  затаилась зима с кистенем,
  зябко съежившись, стынут кусты,
  и опять никак не пройти.
  Жизнь прошла, сколько зим и лет,
  и в кустах зубы скалит смерть,
  с кистенем, зажатым в горсти -
  больше нет никуда пути.
  Время кончилось, вот и все,
  и Фортуны стоит колесо,
  не осталось ни сна, ни дня,
  ничего, кроме кистеня.
  Ты усни, закрывай глаза.
  В лодке волк, капуста, коза.
  Волк сумеет обдумать ход,
  и коза капусту сожрет,
  а потом уже волк козу...
  Что лежишь - ни в одном глазу?
  Вечно кто-то кого-то ест,
  кто смакуя, а кто в присест,
  кто в кустах, кто прет напролом,
  всюду кто-то стоит с кистенем,
  в бесконечности, в пустоте,
  в никогда, в никак и в нигде
  притаился, застыл, сопит...
  
  Ты уж лучше зажмурься, спи!
  
  
   3 октября 1993 года.
  
   
  ЧЕРНАЯ ПЕСЕНКА О ЧЕРНОМ ДОЖДЕ.
  
  Черный дождь буравит крышу,
  черный дождь у горла дышит,
  черный грохот, черный свет.
  Все ушло. Надежды нет.
  Черный дождь течет по жизни
  бесконечным черным слизнем,
  смоет время, крик и плоть.
  Нет надежды. Все ушло.
  Черный дождь из вен струится,
  в черных пятнах мысли, лица,
  солнце, век, судьба и сон.
  Нет, ушла надежда. Все.
  
  
   25 ноября 1994 года.
  
   
  СТРАШИЛКИ ПРО ПАУКОВ.
  
   I
  
  Рыщет по кухне паук-людоед,
  ищет кого-то себе на обед.
  Мама спокойно готовила суп -
  долго паук догрызал ее труп.
  
   II
  
  Мама устала, легла на бочок.
  Тихо по комнате брел паучок,
  тень паутины лежит на полу,
  мамины кости белеют в углу.
  
  
   2 июня 1996 года.
  
   
  СКАЗОЧКА - 2
  
   Вышел месяц из тумана,
   вынул ножик из кармана,
   полоснул по небесам,
   кровью вспухла полоса.
   И из раны просочились
   в мир подлунный гной и гнилость,
   плоти выдранной куски,
   клетки боли и тоски,
   в облаках лиловый ужас
   набухал зловонной лужей,
   в трупных пятнах неба свод -
  
   Утро над землей встает.
  
  
   26 марта 1997 года.
  
   
  УЖАСТИК
  
  Рано или поздно
  раздвинутся звезды,
  языком из облаков
  смерть слизнет твоих врагов,
  заурчит с набитым ртом,
  и тебя сглотнет потом.
  
  
   26 марта 1997 года.
  
   
  РАЗМЫШЛЕНИЯ О ПОДОБИИ ВО ВРЕМЯ ВЫНУЖДЕННОГО ОЖИДАНИЯ
  
  Сидим, глядим в оба,
  взорвется ли бомба,
  иль попросту недоумки
  оставили сумку
  на скамейке около урны.
  Кому-то уже дурно
  в этом душном автобусе
  на трясущемся глобусе,
  напичканном без остатка
  отборнейшей взрывчаткой,
  сработающей непременно,
  как водится в этой Вселенной,
  разлетающейся суетливо
  после Большого Взрыва.
  
  
   24 апреля 1997 года
  
  
  НЕСТРАШИЛКИ (Памяти Эдварда Лира)
  
  
  ***
  
  Там дерево стояло,
  и сочный плод свисал.
  И то было начало,
  начало всех начал.
  Всего, что мучит нынче,
  и портит колорит.
  Ну, в общем, Змей-Горыныч
  под деревом сидит.
  И вдруг он видит - дама,
  невинности полна,
  ведь из ребра Адама
  с утра сотворена.
  Идет и напевает,
  ничуть не смущена,
  и не подозревает,
  что голая она.
  Горыныч рад стараться
  нам подложить свинью,
  он всю интригу, братцы,
  придумал в пять минут,
  и к Еве подъезжает,
  "Бонжур" ей говорит -
  "Вам этот плод, пожалуй,
  вмиг жажду утолит.
  Мадам, тут не поспоришь,
  мол, Бог не разрешит:
  во-первых, он мой кореш,
  и жуткий паразит,
  он скупердяй, и баста!
  Все лопает один,
  все хочет заграбастать,
  но мы не отдадим!"
  Неопытная дева,
  коварная змея.
  Вот так пропала Ева,
  а с ней и вы и я...
  Мораль: чтоб рай грядущий
  не проворонить свой,
  приглядывай получше
  за голою женой!
  
  
  Mай 1993.
  
  
  ***
  
   Сорви-голова лежит под кустом.
   Но это неважно, и дело не в том.
   Подумаешь, голову кто-то сорвал
   (он был, говорят, негодяй и нахал) -
   сорвал кто-то с клумбы намедни цветок,
   сорвали личину, сорвали урок,
   известнейший тенор раз голос сорвал:
   привычки поклонниц с женой обсуждал.
   А тут голова, что лежит под кустом -
   с ушами, с ногами, хребтом и пупком,
   к ней руки приделаны, грудь и живот,
   хотя непонятно, где зад, где перед,
   неясно к тому же, где верх , а где низ,
   поскольку лежит, распростертая ниц.
   Валяется в луже сорви-голова,
   при этом упорно качает права:
   - Сорвать перемирье, сорвать разговор,
   обои и куш, поцелуй, договор,
   сорваться с катушек, на крик, и в бега,
   сорвался спектакль, и план, и нога,
   афера, слеза и шальные слова,
   сорваться с цепи, оторваться едва.
   Оторва и прорва, рванина и рвач,
   зарвался, урвал, оборвался, хоть плачь.
   Урывками пьесу в отрывках читал,
   потом с сочинителем связи порвал.
   Терпел сорванец, но сорвался, не смог:
   он шляпу сорвал и удрал со всех ног.
   Обрывки газет оборванец прочел
   и, когти рванув, от погони ушел,
   сорвался с крючка он и угол сорвал...
   - Сорви-ка мне розу, сорви-голова!
  
  
   28 июня 1993 года.
  
   
  ЭКСТРАПОЛЯЦИЯ СКОРОГОВОРКИ
  
  Вот слова одного нахала:
  "Карл у Клары украл кораллы" -
  это все клевета и бред:
  Клара у Карла украла кларнет!
  Кроют колоратурно крали
  Карла с Кларой на карнавале,
  и укрыл на крыльце клеврет
  в кляре кораллы, в кольраби - кларнет.
  В клевере колобродит кролик,
  карлик алкал ликер до колик,
  арлекин заарканил аккорд,
  в клиросе каркает клавикорд,
  в кресле лирик клико лакает,
  в Кинерете крокодил киряет,
  кролем плывут клерикал и корнет,
  с криком догнав королевский корвет.
  На каравелле креол в кулуарах
  чистит карболкой кораллы для Клары.
  Скрылись закрылки и киль корабля,
  клика колибри храпит у руля.
  Клир лихорадит и коловоротит,
  Клио король по запарке колотит,
  кличет под кровлю кретинов кулик,
  и коростеля разносится крик,
  клево в колье лопотать по-коряцки,
  круто калякать по-каракалпакски,
  колокол кроток, рокочет клавир,
  клерку - каракуль, крокет и клистир,
  Карл в карауле под баркароллу
  крылья раскрыл и кружит в рок-н-ролле,
  а с калькулятора в рыло ответ:
  Клара в кораллах, у Карла - кларнет.
  
  
   19 июля 1993 года.
  
   
  УХ И ПЕНТЮХ
  
   Жил да был однажды Ух,
   он к поэзии не глух,
   а его приятель Пентюх
   чужд был всяких сантиментов.
   Ух и Пентюх вышли к морю,
   Ух воскликнул, морю вторя:
   - Цвет какой: аквамаринный!
   - Нет, - ответил Пентюх, - синий.
   - Изумрудная волна!
   - Да зеленая она!
   - Золотой песочек! - К черту!, -
   крикнул Пентюх, - врешь! Он желтый!
   - Ты не понял, все не так!
   - Ты дальтоник! - Ты дурак!
   - Ты унылей алиментов!
   - Сам такой! - Ты пентюх, Пентюх!
   Подрасти духовно просто!
   - Что? Да я двух метров роста!
   - От прогресса ты отстал!
   - Не знаком с ним. Я стоял!
   Пентюх пыжится, а Ух
   тут раздулся, как петух,
   от высоких от материй
   полетели пух и перья
   в синь, в аквамарин соленый,
   изумрудный и зеленый,
   вниз, на золотой песок,
   что желтел у самых ног.
  
  
   20 августа 1993 года.
  
   
  ***
  
  На узкой дорожке столкнулись с утра
  раз Задняя Бабка и Баба Копра,
  а там, как ни едешь, куда ни пойдешь,
  увидишь топор, острый меч или нож !
  Но Задняя Бабка, воскликнувши: "Бей !",
  топор растоптала пинолью своей,
  а нож был раздавлен, когда втихаря
  низвергнулась Баба с верхушки Копра.
  Потом посмотрели вверх, в стороны, вниз,
  и в вечной любви на мече поклялись,
  торжественно, радостно, слов не жалея,
  гремела ликующе песнь Гименея:
  "Сольемся в экстазе, как мышь и гора,
  мы - Задняя Бабка и Баба Копра !
  Мы вместе навеки, как май и гроза,
  лиса и журавль, муравей - стрекоза,
  как власть и советов, как капля и крови,
  как пере- и -дряга, как жизнь и хреново !"
  С тех пор неразлучны, и славим не зря
  могучую Заднюю Бабку Копра !
  
  
   6 января 1994 года.
  
   
  ***
  
  Жил да был человек на свете,
  ел и пил он один лишь ветер,
  если завтракал он зюйд-остом,
  то обедал торнадо, просто
  запивая пассатным соком,
  и на ужин жевал сирокко.
  А себя почувствовав сонным,
  подкреплялся всегда муссоном.
  Так как слыл он большим гурманом,
  часто лакомился ураганом,
  заедая его тайфуном,
  и всегда оставался юным.
  Чтобы быть сильней и бодрее,
  начинайте с Гиперборея,
  с полным правом тогда под вечер
  прикоснетесь губами к смерчу.
  Вы узнаете, как чудесно
  освежиться бризом с норд-веста
  и Эол попробовать к чаю.
  Но, пожалуйста, умоляю -
  если вы, перебрав суховея,
  протрезветь хотите скорее,
  никогда-никогда, поверьте
  (ослушанье чревато смертью,
  можно запросто отравиться),
  кавалеры, дамы, девицы,
  дети, леди, бабы, мужчины -
  
  не закусывайте хамсином!
  
  
   7 сентября 1996 года.
  
   
  ***
  
   "Завтра ожидается потепление, такое легкое,
   что его можно назвать похолоданием."
  
   Прогноз погоды, 1-ый канал ИТВ, 16/11/96.
  
   Легкое потепление
   называется похолоданием.
   Это понятно. Двух мнений не
   может быть. В назидание
   всем, кто забыл диалектику -
   единство противоположностей.
   Пусть воют злобные скептики,
   мол, это ученье ложно! Всех
   не перекричать! Все выше
   падают наши градусы!
   Возможно, поехала крыша
   не только у дикторши, сразу у всех,
   кто мчится в промозглом жаре
   на этом свихнувшемся шаре.
  
  
   16 ноября 1996 года.
  
   
  ***
  
  Инфузория-туфелька с левой ноги
  захотела приладить себе каблуки
  на высокой и узенькой шпильке,
  и натурою будучи пылкой,
  сговорилась с морским безработным коньком,
  что послужит он ей за харчи каблуком -
  деловая играла в ней жилка.
  
  Инфузория-туфелька с правой ноги
  не хотела приделать себе каблуки,
  утверждая, что шпильки - немодны,
  что колодка должна быть свободной,
  и пружинить, ступне обеспечив покой.
  И условилась туфелька с губкой морской,
  флегматичной, но к делу пригодной.
  
  Но когда час расплаты настал и истек,
  инфузорию съел, как зарплату, конек -
  близорук был, прожорлив и глуп, как
  ее пару сглотнувшая губка.
  Вот печальная участь! С тех пор, как ни кинь,
  что касается правой и левой ноги, -
  обе ходят босыми, голубки.
  
  
   29 марта 1997 года.
  
   
  СЕРЕНАДА
  
  Донна, простите, по Вашей милости
  я ревматизм подхвачу от сырости,
  струны визжат, словно мартовский кот,
  а из гитары крапива растет.
  
  Видно, полынью кормили в детстве Вас,
  ну посмотрите, как я тут бедствую:
  в шляпе - помои, усы во льду,
  кости мечтаю погреть в аду!
  
  Барышня, грех не берите на душу,
  я из-под снега проклюнусь ландышем:
  плешь поседеет, да плесень в боках,
  так по ночам буду Вас пугать.
  
  Гляньте, синьора, сороки кружатся,
  и постепенно дойдет до мужа все.
  Скажете: пел под окном всю ночь -
  он не поверит Вам все равно.
  
  Раз уж страдать, то пардон, за дело бы,
  так что, мадам, отворяйте смело Вы,
  коврик в дверях, не нужна постель...
  Ах, пощадите, мадемуазель!
  
  
   30 марта 1997 года.
  
   
  ***
  
  Волынит волынка, трубит труба,
  но скрипка скрипеть не хочет.
  Свирель свиристит, и басит контрабас,
  барабан барабанит. Впрочем,
  клавесину - висеть, или флейте - влететь,
  а тромбону - утрамбоваться.
  Почему бы рожку не рожать детей,
  и гобою чего бояться?
  Лечит челюсть челеста, а лютня - нет,
  альт алтарь заливает алым,
  трель тарелок скрепляет оркестра корсет
  вихрем арф в ореоле рояля.
  
  
   7 апреля 1997 года.
  
  
  БАСНЯ
  
  Жадная амеба совсем не хотела делиться:
  - Вот еще! Зря что ли всю жизнь копила?!
  Может, я собираюсь поехать в Ниццу,
  развлекусь, отвлекусь, куплю себе виллу!
  Чтобы выстраданное, кровное и родное
  отдать голодранцам - это противно природе,
  лучше уйду в бега и лягу на дно я,
  выведу мошенников на чистую воду,
  которую они мутят, чтобы выудить рыбку -
  не пахали, не сеяли, и так далее -
  ишь чего захотели, умные шибко,
  да я миллионера найду - с моей-то талией,
  а эти округлости сверху и снизу -
  ни одной звезде Голливуда такое не снилось,
  я их всех за пояс заткну, несите мне визу! -
  Закричала, дернулась, и... разделилась.
  
  Мораль:
  
  Если талия твоя - загляденье,
  не веди себя собакой на сене,
  не бери пример с амебы, девица,
  помни, милая, что Бог велел делиться!
  
  
   17 июня 1997 года.
  
   
  ***
  
  Ползу по раскаленной сковородке
  и тихо подвываю: ну, погодка! -
  классическая "золотая осень"
  примерно градусов на тридцать восемь -
  пускай на солнце, но пойди найди
  глоточек тени в два без двадцати!
  А где-то дождь идет, как брат на брата,
  но разумеется, и там не рады
  такой погоде. Господи, прости,
  то Ты морозишь нас, то кипятишь -
  зачем? Но как на тьму других, на этот
  вопрос, конечно, не узнать ответа,
  как ни крути. Наверно потому,
  что все опять кончается на У,
  не дотянув чуть-чуть до Э, Ю, Я -
  проблема, слава Богу, не моя.
  Моя забота - как бы продержаться
  в живых еще хотя б минут пятнадцать,
  тогда, глядишь, до дому добреду...
  Что - ветер, ветер? Ты могуч? Так дуй!
  
  
   21 сентября 2000 года.
  
  
  ПАЛИНДРОМ - МОРДНИЛАП
  
  И разум - нос к носу - жив? Вижу сон: к сонму зари -
  меня - я нем,
  уже лежу.
  Дорогая, а город?
  Тень? Нет,
  Року укор,
  о вид ! оду ! чудо-диво !
  Умолк, нет слов, тс... ствол стен - к лому !
  Да - топору, ропот, ад,
  кирка, крик,
  ужас, гром - в морг, сажу,
  а плоть - в речь. Червь, толпа...
  Тень, лоно, дух, муза - рулетка, а к телу разум, худо, но льнет,
  течет.
  театр тает.
  Соло - голос:
  "Те все - не свет."
  
  
   1993 год.
  
  
  ПЕРЕВОДЫ
  
  
  Хаим Нахман Бялик
  
  ПЕСНЯ
  
  Нет, не днем, не ночью темной
  Я пройду не тропкой горной,
  Не долиной, не болотом:
  Чудо-дерево растет там.
  
  Оно будущее знает,
  Все загадки разгадает,
  У него спрошу я тихо:
  Расскажи мне, кто жених мой.
  
  Дай ответ, нет сил ждать дольше:
  Из Литвы он иль из Польши?
  Въедет, как богач, в ворота
  Или с посохом войдет он?
  
  Мне подарки дорогие
  Привезет или простые,
  Холостой или когда-то
  Раньше был уже женат он?
  
  Он блондин иль нет, скажи-ка,
  Только если вдруг старик он,
  Про беду узнав такую,
  Умолять отца начну я:
  
  "Нет страшней на свете кары!
  Ах не старый, ах не старый!"
  
  
   Перевод с иврита, начало 1970-ых (Ленинград)
  
   
  Рахель
  
  ПЕСНЯ
  
  Утро и вечер. Тебе о тебе лишь,
  тебе о тебе мои песни всегда.
  Смерч и затишье, рана и зелье,
  радость и слезы, покой и беда.
  
  Часто прервется цепочка, бывает,
  часто не слышу ответ твой, но вновь
  песню свою о тебе начинают
  и отвращенье мое и любовь.
  
  Тебе о тебе лишь, тебе о тебе лишь,
  песня для тысячи скрипок одна.
  Смерч и затишье, рана и зелье,
  радость и слезы, мрак и весна.
  
  
  Перевод с иврита, начало 1970-ых (Ленинград)
  
   
  Лея Гольдберг
  
  ТЕПЕРЬ - ТАКАЯ
  
  Мне за годы легла на лицо тень любви и потерь,
  в серебристой оправе волос голова так красива, поверь.
  А в глазах тех дорог крутизна,
  что исправили поступь мою, потому так походка ровна.
  Если встретишь теперь,
  не узнаешь, пройдешь безучастно,
  хотя я стала такой, о которой мечталось тебе
  так давно и напрасно.
  
  
  Перевод с иврита, 1980-ые-1990-ые.
  
  
  ИЗ ПЕСЕН СТРАНЫ МОЕЙ ЛЮБВИ
  
  Моя Родина - ты всех стран бедней,
  без короны король, королева без дома.
  Только раз в году весна на семь дней,
  остальное - дожди и громы.
  Но семь дней в году на цветах роса,
  но семь дней в году окна настежь в сад,
  но семь дней в году светятся глаза,
  и все оборванцы на солнце стоят,
  их бледные лица в улыбке дрожат,
  и смехом звенят голоса.
  
  Моя Родина - ты всех стран бедней,
  королева без дома, король без короны,
  только раз в году праздник на семь дней,
  остальное - голод и стоны.
  Но семь дней в году свечи зажжены,
  но семь дней в году столы яств полны,
  но семь дней в году так сердца нежны,
  и нищие чинно в молитве стоят,
  все невесты вокруг, женихи все подряд,
  и все оборванцы равны.
  
  Моя жалкая, ты горька и бедна,
  без короны король, королева без дома.
  Только раз хвала о тебе слышна,
  а всегда - клевета и погромы.
  Потому в каждый я загляну уголок,
  в каждый дом, в каждый сад и на каждый порог.
  Я с развалин твоих подберу уголек,
  чтоб его сохранить на прощанье,
  и по странам и весям пойду без дорог
  я с шарманкой на весь мне отпущенный срок
  петь твоей нищеты сиянье.
  
  
  Перевод с иврита, начало 1980-ых.
  
   
  Натан Альтерман
  
  НОЧЬ. (БАЛЛАДА)
  
  Ночью, ночью ветер крепчает,
  Ночью буря деревья качает,
  ночью в небе звезда блестит.
  Спи, засыпай и свечу погаси,
  спи, усни и свечу погаси.
  Ночь, ночь, темная ночь.
  Спи, засыпай и свечу погаси.
  
  Ночью, ночью скорее усни,
  Ночью, ночью глаза ты сомкни,
  лишь три всадника ночью не спят,
  рыцари эти к тебе спешат.
  Спи, усни, к тебе спешат.
  Ночь, ночь, темная ночь.
  Рыцари эти к тебе спешат.
  
  Ночью один от клинка не уйдет,
  пуля шальная второго найдет,
  ну а третий в темную ночь
  коня повернул и скачет прочь,
  забыл тебя он и скачет прочь.
  Ночь, ночь, темная ночь.
  Тебя позабыл он и скачет прочь.
  
  Ночью, ночью ветер крепчает,
  Ночью буря деревья качает,
  ты все ждешь, но кругом темнота.
  Спи, засыпай, ведь дорога пуста,
  спи, усни, ведь дорога пуста.
  Ночь, ночь, темная ночь.
  Спи, засыпай, ведь дорога пуста.
  
  
  Перевод с иврита, начало 1970-ых (Ленинград)
  
  
  БУЛЬВАР ПОД ДОЖДЕМ
  
  Очерчен дождя серебрящейся строчкой,
  мой город причесан, умыт и смущен.
  Иду я гулять со смеющейся дочкой
  и вижу, что мир будто снова рожден.
  Витрина в холодном раздумье застыла -
  рубеж, за который никто не шагнет,
  и шум городской застывает уныло
  на этом пороге, прозрачном, как лед.
  Металл, что в печи, как вода, закипает,
  кузнец наших дней, раб или божество?
  Вот камень, который не плачет, родная,
  не видел никто еще слезы его.
  Как створки ворот, переулки пред нами,
  идем, отраженные в окнах слегка,
  и кажется, ночь - как река между днями,
  огни городов на ее берегах.
  Нам, может, покажет бульвар ненароком
  последний свой дом у черты городской,
  там небо синеет вдали одиноко,
  и мальчик играет мячом сам с собой.
  Очерчен дождя серебрящейся строчкой,
  шуми же, бульвар, голоси, зеленей!
  Господь, посмотри: со смеющейся дочкой
  по улице главной проходим Твоей!
  
  
  Перевод с иврита, начало 1980-ых.
  
  
  ПРОЩАНИЕ ШАРМАНКИ
  
  Птицы в вышине летят,
  пролетают лес зеленый,
  над дорогами кружат,
  и над площадью казненных.
  Пусть подует ветер снова,
  убежать не хватит сил,
  там, вдали, закат вишневый
  теплый вечер погасил.
  
  Город мой готов ко сну,
  я пройду бульваром темным,
  лошадям в глаза взгляну
  так, как смотрит лишь влюбленный.
  Ведь в конце всего - молчанье,
  немота, не слышен крик,
  все дороги на прощанье
  упираются в тупик.
  
  Сяду с трубкой на порог,
  без волненья и печали
  жизнь свою еще разок,
  как младенца, укачаю.
  Слышен запах лет и леса,
  и на зов придет тотчас
  королева старых песен,
  тихо палочкой стуча.
  
  Проплывает сквозь года
  жизнь моя за строчкой строчка:
  тротуары, города,
  и в окне рука с платочком.
  Бьет расплавленным металлом
  дней прошедших водопад...
  Тело на землю упало.
  Птицы в вышине летят.
  
  
   Перевод с иврита, начало 1980-ых.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"