Аннотация: Двадцать третья глава фантастического романа. Великий Сбой -- потрясение планетарного масштаба... Что такое "райцентр Хайнлайн" и как там люди живут... И под занавес обещанная в начале романа добрая порция зубодробительного экшена.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Что вы делали во время Великого Сбоя?
Этот вопрос интересен во многих отношениях. Если бы я спросила, что вы делали, когда услышали об убийстве Сильвио, то получила бы разнообразные ответы, но ту минуту, в которую вы об этом услышали, девяносто девять процентов из вас провели, не отрывая взгляда от газеты (двадцать семь процентов -- от "Вымени"). Точно так же было и при других значительных, крупных событиях, таких, что меняют жизнь. Но по поводу Сбоя каждый из вас расскажет свою, особую историю. И начинаться она будет так:
Нечто важное для вашей жизни внезапно пошло не так. В зависимости от того, что именно отказало, вы позвонили в ремонтную службу, в полицию или просто подняли крик. Следующее, что вы сделали (по крайней мере 99,9 процентов из вас), -- заглянули в газету, узнать, что за чертовщина происходит. И не увидели... ничего.
Наш век не просто богат информацией. Он пропитан ею насквозь. Мы ожидаем, что информация будет поступать к нам так же регулярно, как кислород, которым дышим, и склонны забывать, что её доставка точно так же находится во власти ненадёжных машин, как и воздух. Двухсекундное бездействие одной из главных газет тут же оборачивается сотнями тысяч жалоб. Гневными звонками, яростными угрозами отказаться от подписки. Звонками, полными страха. Паническими звонками. Открыть газету и не увидеть ничего, кроме белого шума и помех, на Луне равносильно землетрясению планетарного масштаба. Мы рассчитываем, что наши информационные сети всем понятны, повсеместно доступны, всеохватывающи, и хотим от них этого прямо сейчас.
Великий Сбой по сей день остаётся основным направлением работы лунных служб консультативной помощи. Специалисты по управлению в кризисных ситуациях открыли в нём для себя неиссякаемый источник доходов. По уровню вызванного им стресса Великий Сбой превзошёл и нападение с применением насилия, и потерю родителей.
Одна из причин, по которым стресс был так велик, состоит в том, что каждый пострадавший пережил что-то своё. Когда ваше мировосприятие, ваши мнения и те "факты", на основе которых вы их составляете, те события, что сформировали наше коллективное сознание, и всё, что вам нравится (потому что нравится всем остальным) или не нравится (аналогично), -- приходит вам в голову из вездесущей газеты, не удивительно, что вы слегка теряетесь, если газета перестаёт работать и вам приходится реагировать самостоятельно. Если нет новостей из Аркитауна о том, как справляется местное население. Нет бесконечных повторов самых ярких моментов. Если никакой комментатор не подсказывает вам, что об этом думать, и неизвестно, что решили делать другие (на кого можно было бы ориентироваться). Теперь ты сам по себе, приятель. Удачи! Да, и вот ещё что: неверный выбор может тебя убить, дружище.
Сбой был таким крупным событием, которое никто не видел во всей полноте, поскольку не было экспертов, чья работа -- обозревать события и сводить их до истории, способной уместиться на экране газеты. Каждый видел лишь малую часть случившегося, свою собственную часть. И почти никакой из этих кусочков на самом деле не подходил к общему раскладу. Не исключение и мой кусочек, хотя я была ближе к "центру" событий (если у них был центр), чем большинство из вас. Лишь немногие компетентные специалисты, которым в конце концов удалось взять ситуацию под контроль, на самом деле знали, что произошло. Почитайте их отчёты, если вы сведущи и правда хотите узнать, что случилось в действительности. Я попыталась было... а если вы сможете объяснить мне прочитанное, пришлите, пожалуйста, краткий конспект, слов на двадцать пять или даже меньше, и я тщательнейшим образом проигнорирую каждую строку.
Так что, приступая к дальнейшему чтению, имейте в виду, что я не сумею порадовать вас большим количеством технических подробностей. Учтите, что я не слишком-то много могу рассказать о том, что творилось за кулисами; это точно так же неведомо мне, как и всем остальным.
Нет, дальше будет просто-напросто рассказ о том, что случилось со мной во время Великого Сбоя...
#
Впоследствии, когда возникла необходимость писать о Деламбре и колонии живущих там чудиков, газетам понадобилось узнаваемое обобщающее слово, нечто вроде краткого определения этого места и тамошних жителей. Как и обычно в подобных обстоятельствах, газетчики пораскинули умом, изучили конъюнктуру и послушали, что говорит само население. Я слышала, как это место называли поселением, лабиринтом, убежищем. Но лично мне больше всего понравилось название 'термитник'. Оно метко описывает хитросплетение червоточин в Деламбрской свалке.
Газеты, не одобрявшие хайнлайновцев, заклеймили их шайкой. Газеты, восхищавшиеся ими, титуловали Деламбр и корабль Цитаделью. Возникла путаница и со смыслом слова 'хайнлайновцы'. В зависимости от того, кто ваш собеседник, оно могло означать адептов политической философии, последователей по-настоящему бредовой религии (со временем названных 'организованными хайнлайновцами') или людей, практикующих научное и гражданское неповиновение под попустительским руководством В. М. Смита и ещё нескольких персон.
В конце концов простота одержала верх над прочими соображениями, и за 'Р. А. Х.', примыкающей к нему свалкой и частью пещер и коридоров, соединяющих сей сложный объект с более упорядоченным миром, закрепилось наименование 'райцентр Хайнлайн'.
Простота не лишена достоинств, однако назвать это место районным центром можно лишь с большой натяжкой.
Помимо воинствующего своеволия хайнлайновцев, были и иные силы, препятствовавшие появлению в райцентре Хайнлайн собственной софтбольной команды, избранию жителями из своей среды всеобщего любимца или установке на границах -- где бы они ни проходили -- дорожного знака с надписью: 'Смотрите, как мы растём!' Не каждый 'горожанин' был причастен к тем запретным экспериментам, которыми занимались Смит и его отпрыски. Некоторые жили там просто из желания изолироваться от общества, сковывавшего их свободу. Но по причине того, сколько незаконного творилось в анклаве, он не мог обойтись без средств безопасности. И единственная система безопасности, с которой хайнлайновцы готовы были мириться, обеспечивалась барьерами смитовского нуль-поля: избранные могли беспрепятственно проходить сквозь них, а для непосвящённых они оказывались непреодолимы.
Но с системой безопасности были сопряжены некоторые нюансы, неудобоваримые даже для анархистов.
Всего два слова дают исчерпывающее представление о том, от какого рода притеснений скрывались большинство хайнлайновцев, и слова эти -- 'Главный Компьютер'. Хайнлайновцы ему не доверяли. Им не нравилось, что он сутки напролёт подглядывает за их жизнью. И единственным способом избавиться от этой слежки была полная изоляция от ГК. Обеспечить её могли только нуль-поле и порождённый им комплекс технологий, заумное знание, ключей к которому не было у ГК.
Но какого бы вы ни были мнения о ГК, тем не менее он чертовски полезен. К примеру, где и кем бы вы ни работали, я готова поклясться, вам пришлось бы тяжело без телефона. А в райцентре Хайнлайн телефонов нет, во всяком случае таких, что соединяли бы с внешним миром. Соединиться оттуда с планетарной сетью данных никак нельзя, потому что любой способ связи работает в обе стороны: если проходит исходящий сигнал, пройдёт и входящий. И если в райцентре Хайнлайн и было правило, не терпящее исключений, то формулировалось оно так: щупальца ГК ни под каким видом не должны дотянуться до Деламбрского анклава (моё собственное название вольного сообщества обитателей свалки).
Но послушайте, ребята, людям ведь нужно работать. А тем, кто живёт дальше некуда от традиционных городских коммуникаций, -- крайне необходимо. В райцентре Хайнлайн нет благотворительной раздачи кислорода. Если поселишься там и не сможешь платить за доступ к воздуху, придётся учиться дышать вакуумом.
В результате восемьдесят процентов жителей 'райцентра Хайнлайн' были там не больше жителями, чем я. А я была дачницей, потому что не хотела отказываться от своего дома и своей работы в Техасе. Большинство дачников жили в Кинг-сити и проводили в Деламбре всё своё свободное время, потому что вынуждены были платить по счетам и не находили возможности зарабатывать в райцентре Хайнлайн. Там было недостаточно экономических ниш для полной занятости, и это раздражало хайнлайновцев сверх всякой меры.
Райцентр Хайнлайн, говорите? Вот на что он в самом деле был похож.
Там было с полдюжины мест с достаточным количеством людей, живущих неподалёку друг от друга, чтобы можно было счесть эти места городками или деревнями. Крупнейшее из них, Вирджиния-сити, насчитывало ни много ни мало полтысячи жителей. Почти так же велик был Стрейнджленд. Оба поселения были обязаны своим происхождением стечению обстоятельств: во время сброса мусора несколько двадцаток огромных вагонов-цистерн свалили в две большие кучи, в которых оказалось удобно жить и вести сельское хозяйство. Под огромными я подразумеваю такие, у которых длина до тысячи метров и диаметр около половины того. Думаю, некогда они служили навесными резервуарами для горючего. Хайнлайновцы понаделали в них отверстий, чтобы соединить друг с другом, нагнали внутрь воздуха и вселились в цистерны, как бедные родственники. Раз-два, и трущоба готова.
На ум без конца приходили нищие кварталы, вырытые в коренной подстилающей породе Луны, хотя хайнлайновцы нередко были весьма зажиточны. У них не было зонирования по имущественному принципу, границы жилых секторов определялись исключительно соображениями здоровья и безопасности. В частности, к очистке бытовых стоков подходили со всей возможной серьёзностью, и не только потому, что не хотели, чтобы у них воняло, как в трущобах Кинг-сити, но и потому, что из Деламбра нет доступа к щедротам муниципального водоснабжения мегаполиса. Вся вода у хайнлайновцев привозная, закачана когда-то и бесконечно очищается для повторного использования. Но им совершенно неведомо понятие 'мозолить обществу глаза'. Если хочешь протянуть верёвку поперёк резервуара и развесить на ней бельё, почему бы нет? У нас свободное сообщество. Если тебе кажется удачной затея производить в собственной кухне ядовитый газ -- валяй, приятель, но только без аварий и утечек, поскольку гражданская ответственность в райцентре Хайнлайн может предусматривать и смертную казнь.
Землёй в Деламбре по-настоящему не владел никто (я о владении в смысле прав на территорию и свидетельств о собственности, но не спешите переворачиваться в гробу, мистер Эйч), однако если вселиться куда-то, где никто не живёт, это место можно было объявить своим. Можете даже назвать своим домом весь контейнер ёмкостью миллион галлонов, никто не возразит. Если повесите снаружи вывеску 'вход воспрещён', она обретёт силу закона. А посторонние могут идти куда угодно прочь, места кругом полно.
Все предприятия в Деламбре были частными, нередко -- кооперативными в той или иной форме. Мне повстречались три человека, зарабатывавших на жизнь управлением канализационной системой трёх крупнейших поселений и продажей фермерам воды и удобрений. За подключение к канализации платили втридорога, но оно того стоило, потому что кому же хочется собственноручно улаживать все рутинные бытовые вопросы? Подача кислорода не нормировалась, но за него приходилось ежемесячно платить взносы единственному административному учреждению, с существованием которого хайнлайновцы мирились: предприятию кислородоснабжения.
Зато электричество было так дёшево, что его проводили бесплатно. Достаточно было подключиться к магистральной линии электропередачи.
А теперь я открою подлинный секрет успеха господина Смита, реальную причину того, почему столь непривлекательного человека так высоко чтили в сообществе. Он не брал платы за ячейки той загадочной сети нуль-поля, что герметично отделяла райцентр Хайнлайн от остальной Луны -- и тем самым делала возможным хайнлайновский образ жизни. Решившим обжить новый участок Деламбра сначала нужно было арендовать проходческий комбайн у людей, которые его нашли, починили и поддерживают в рабочем состоянии. Прорыв туннель, надо было установить кислородные резервуары, солнечные батареи и обогреватели через каждые сто метров, вокруг очередной ШС, а затем просто прийти к господину Смиту за генераторами нуль-поля. Он раздавал их бесплатно.
У него, разумеется, было полное право требовать за них плату, и ни один хайнлайновец не стал бы роптать. Но только не заблуждайтесь, никакой он не клятый коммунист, я это особо подчёркиваю: оборудование-то он раздавал, а вот наукой не делился. Вручая кому-нибудь генератор, он первым делом предупреждал: 'Сунешься внутрь, и тебе крышка'. Много лет назад кто-то не поверил Смиту, попытался открыть генератор и посмотреть, как там всё устроено... и его буквально затянуло туда. Очевидец клялся, что парня быстро вышвырнуло обратно -- хотя уму непостижимо, как он вообще смог провалиться в предмет размером не больше футбольного мяча -- но вылетел он назад вывернутым наизнанку, как грязный носок. И даже несколько минут ещё был жив. Его законсервировали и выставили на обозрение на городской площади Вирджинии-сити в качестве демонстрации пагубных плодов самомнения.
Вот таковы экономические, технологические и поведенческие факторы, определившие облик маленькой деревушки Вирджиния-сити, точно так же, как реки, гавани, железные дороги и климат определяли облик городов на старушке Земле. Поскольку местные жители по-прежнему не разрешают фотографировать их пристанище и распространять фотографии во внешнем мире и поскольку я пришла к выводу, что для большинства людей 'райцентр Хайнлайн' ассоциируется в равной степени с пещерами троглодитов, где средь ослизлых стен гнездятся летучие мыши, и с некой волшебной страной отлично замаскированных сверхэффективных технических чудес, полагаю, я не погрешила против истины, описывая это место.
Чтобы понять, как выглядит городская площадь в Вирджинии-сити, представьте себе местечко чуть посветлее и почище Парка Робинсона в трущобах Кинг-сити. И мысленно уменьшите его. А в остальном всё такое же: и выгнутый потолок, и мизерный пятачок травы и деревьев в центре, и беспорядочные груды упаковочных ящиков, как попало разбросанных по траве. Оба эти места просто выросли такими: Парк Робинсона -- вопреки закону, Вирджиния-сити -- из-за отсутствия такового. И там и там самовольные поселенцы присваивали использованные транспортировочные контейнеры, прорезали в них окна и двери и обустраивали жильё. И здесь, и на уровнях коренной подстилающей породы жители не давали себе труда выстраивать чёртовы контейнеры в аккуратные ровные ряды, как на складе. В результате местность напоминала индейское поселение из глинобитных домишек, но ещё менее упорядоченное: жилища обрамляли собой нерациональные пустоты или торчали под безумными углами, отовсюду свисали лестницы...
Но на этом сходство заканчивалось. В трущобных лачугах редко найдётся половичок, хотя бы джутовый, или лишняя пара носков, а жилые модули хайнлайновцев были пёстро раскрашены и хорошо обставлены: где-то подоконники ломились от горшков с геранью, где-то крышу венчал флюгер-голубок... Лужайка посреди Вирджинии-сити была аккуратно подстрижена, не хуже, чем в гольф-клубе, и не замусорена. Жители трущоб громоздили лачуги друг на друга в двадцать-тридцать этажей, возводя импровизированные небоскрёбы. А в Вирджинии-сити ни одно жилище не поднималось над полом на высоту более чем шести контейнеров.
Площадь была средоточием торговой жизни Деламбра, на ней располагалось больше магазинов и надомных производств, чем где-либо ещё. Обычно, приезжая на выходные, я первым делом отправлялась сюда, поскольку это удачное место для встреч с людьми, а ещё потому, что мои внештатные проводники и бесстыжие халявщики Гензель, Гретель и Либби никогда не упускали случая заглянуть сюда субботним утром и попробовать раскрутить добрую старушку Хилди на виноградно-банановый сплит с двойной порцией сливочной помадки и рома в заведении тётушки Хэзел -- пломбирной лавке и кафе для посетителей хирургического кабинета.
В тот день, о котором пойдёт речь, день Великого Сбоя, я пристроила свои -- в то время весьма внушительные -- булки на одном из парусиновых стульев, расставленных на променаде вблизи этого заведения. В руках у меня был стаканчик кофе. Мороженым можно будет объесться, когда придут дети, а так-то я его не очень люблю. Но в погоне за интересным материалом пошла бы и на большие жертвы.
В центре каждого из столиков в заведении Хэзел было отверстие с торчащим из него парусиновым зонтом -- очень практично для защиты от дождя и солнца. Я внимательно вгляделась в небо, в поисках признаков приближения ливня. Но нет, похоже, ожидался очередной день под выгнутой металлической крышей и лучами дуговых ламп. Сидя в пустом резервуаре из-под горючего, с погодой особо не поспоришь.
Я обвела взглядом площадь. В центре неё возвышалась статуя -- изваяние кошки, чуть больше натуральной величины, сидящей на низком каменном постаменте. Я понятия не имела, зачем она здесь и что символизирует. Другой предмет городского общественного пространства, попавшийся мне на глаза, был куда менее загадочным: виселица на противоположном конце площади. Мне сказали, что по назначению её использовали всего лишь раз. И я рада была услышать, что публика не ломилась на казнь. Некоторые аспекты хайнлайнизма полюбить проще, чем остальные.
-- Какого чёрта ты здесь делаешь, Хилди? -- услышала я собственный голос. Женщина за соседним столиком подняла глаза и снова уткнулась в свой десерт. Ну подумаешь, беременная дама разговаривает сама с собой; что с того? У нас свободная планета. Из-под столика раздалось знакомое слюнявое причмокивание, я глянула вниз, и Уинстон покосился на меня осоловелым глазом: не перепадёт ли угощение? Я погладила пса носком ноги, и он привольно развалился на спине, приглашая меня к более интимным ласкам. Не дождавшись дальнейших знаков внимания, он так и задремал в этой позе.
-- Посмотрим-ка, во что ты вляпалась, -- произнесла я. На этот раз ни Уинстон, ни любительница горячих ирисок не взглянули вверх, но я решила продолжить монолог про себя, и вот в каком направлении он пошёл.
Что касается тысячемиллионной попытки покончить с собой, Хилди, ты можешь назвать её 'год не задался'.
Затем ты приветствовала появление Серебряной Девочки громким славословием Заблудшей Души, Наконец Завидевшей Свет.
Ты разрушила своё видение, доказав его плотскую природу при помощи обострённого журналистского инстинкта, оттачиваемого столько лет, что тебе и не хочется вспоминать, сколько -- и этому способствовало то, что девочка по большому счёту и не пыталась от тебя таиться.
И -- да, поистине! -- она оказалась тем, кем ты и надеялась, что она станет: ключом к миру, где люди не довольствуются плаванием вдоль берега в крохотной прогретой солнцем лужице, известной как Солнечная система, не смирились с изгнанием с нашей родной планеты и не ведутся на сладкую ложь великого Доброго Фея, сотворённого нами же самими и сделавшего нашу жизнь легче и комфортнее, чем она когда-либо была на протяжении истории человеческого рода, а ещё способного на поступки, о которых мало кто из нас знает или даёт себе труд задумываться. Ну, где же твой возглас 'аминь'?
-- Аминь!
Ну-с... итак...
После того как овладеешь материалом, всегда наступает некая пострепортажная депрессия. Остаётся лишь перекурить, обуться и отправиться домой. И сразу начать поиски нового материала. Не пытаться жить в уже описанном.
А почему бы нет? Потому что любая статья, будто то о перцерах и Сильвио или о В. М. Смите и его развесёлой компании, просто знакомит тебя с большим количеством людей, а я начала опасаться, что моя проблема всего-навсего в том, что мне надоело с людьми. Я пустилась в приключения в поисках знака, а нашла всего лишь материал. Ангел Мороний материализовался из старой доброй смеси для осветительной вспышки и не летал, а болтался на ниточках. От неопалимой купины разило керосином. А что там сияет в небе, колесо Иезекииля, да? Присмотритесь получше. Чем это оно обсыпано, не крошками хрустящего печенья?..
-- Как ты можешь так говорить, Хилди? -- запротестовала я. (И дама за соседним столиком, подхватив свой десерт, пересела подальше, так что, возможно, мой монолог был не таким уж внутренним, как я надеялась. Возможно, дело шло к тому, чтобы окончательно проникнуться шекспировским духом, встать на стул и разразиться мыслями вслух: быть или не быть!) В конце концов (продолжила я уже спокойнее), Смит строит космический корабль.
Ну-уу... допустим. А его дочь создаёт крылатых свиней, и может быть, то и другое в конце концов полетит, но я скорее поставлю на защиту от падающего с неба навоза, чем на то, что получу пропуск на борт межзвёздного лайнера.
Да, но... люди здесь хоть как-то сопротивляются. Не раболепствуют перед ГК. Не далее, чем две недели назад ты была растрогана до слёз, когда тебя приняли здесь за свою. Теперь-то мы как-нибудь справимся с ГК, подумала ты.
Ага-ага. Когда-нибудь.
Как только с меня слетело головокружение от чувства локтя и вновь заявил о себе мой обычный цинизм, мне кое-что стало ясно. Во-первых, хайнлайновцы так же хорошо умеют лодырничать и откладывать важные дела на потом, как и все остальные. Аладдин признался мне, что сопротивление по большей части пассивно, сводится к тому, чтобы держаться от ГК подальше, вместо того чтобы смело атаковать его в его же логове, главным образом потому, что никто понятия не имел, как устроить такую атаку. Так что все воображали, будто вступят с ним в бой... как только окажутся в настроении. А тем временем занимались тем же, чем и все мы, когда сталкиваемся с неразрешимой проблемой: не думали о нём.
А во-вторых, я осознала, что захоти ГК проникнуть в райцентр Хайнлайн, он давно уже был бы здесь.
Я не была посвящена во все здешние тайны. Ничего не знала о махинациях, в результате которых клон МакДональда очутился в Минамате, ни тем более о том, сильно ли ГК старался проникнуть в крохотный хайнлайновский анклав. Но даже такому профану, как я, было понятно, как легко было бы шпионить за местными. Чёрт побери, да в прошлые выходные Лиз увязалась за мной, и её впустили -- за одну только её репутацию человека, известного своими хайнлайновскими наклонностями. Уверена, какие-то проверки она проходила, но я готова поклясться, что ГК смог бы обойти их, если бы захотел внедрить сюда шпиона.
Нет, безусловно, ГК были любопытны здешние люди и он, без сомнения, был раздосадован, но ГК странное существо. Что за криогенное смятение одолевало его громадный мозг, было и, возможно, так и останется для меня загадкой. Но было ясно, что что-то не в порядке. Иначе он никогда не сумел бы переписать управляющие им программы и сделать то, что сотворил со мной. Но ясно было и то, что большая часть управляющих программ осталась нетронутой -- иначе бы он просто пробил пинком входной шлюз, ворвался сюда и отправил всех под суд.
И после того как ты всё это высказала, почему же ты разуверилась, Хилди?
По двум причинам. Первая -- необоснованные надежды: вопреки всем доводам здравого смысла я надеялась, что здешние люди окажутся хоть в чём-то получше остальных. А они не оказались. У них просто идеалы были другие. И вторая -- я сюда не вписывалась. Журналисты им здесь не требовались, хватало простых сплетников. К преподаванию относились очень серьёзно, дилетантов ни на шаг не подпускали к ученикам. А кроме этого мне было интересно только строительство космического корабля, но в этом деле пользы от меня было не больше, чем от пупса с логарифмической линейкой.
-- И третья причина, -- произнесла я, -- у тебя у самой депрессия.
-- Не надо так! -- возразил Либби. -- Я же здесь.
Я подняла голову и проследила, как он уселся напротив, осторожно поставив на столик полную креманку шоколада, карамели и тающего мороженого. Устроившись, Либби потянулся вниз и почесал Уинстону голову. Пёс облизнулся, принюхался и снова заснул: мороженое принадлежало к тем немногим видам еды, к которым он был равнодушен. Либби улыбнулся мне:
-- Надеюсь, я не заставил тебя ждать слишком долго.
-- Всё в порядке. А где Г и Г?
-- Сказали, попозже подойдут. А Лиз уже возвращается.
Я увидела, как принцесса бредёт к нам через зелёную зону. В руке у неё была бутылка. Хайнлайновцы сами варят бухло, и Лиз в первое же посещение заявила, что оно ей нравится. Возможно, из-за толики керосина, что туда добавляют для вкуса.
-- Не могу остаться, ребята, никак не могу, надо бежать, -- произнесла она, будто бы я упрашивала её побыть здесь ещё. Она извлекла из кармашка на оружейном ремне складной стакан, наполнила его вирджинским виски-бондом (1) и опрокинула в глотку. За сегодня это был уже не первый стакан.
Я не ошиблась, сказав 'оружейный ремень'. Лиз носила его в райцентре Хайнлайн с первой же минуты, как я привела её сюда, потому что здесь было единственное место, за исключением киностудии, на которой она работала, где ей дозволялось носить оружие. А здесь она ещё и могла заряжать его настоящими пулями. Сегодня у неё за поясом красовалась прекрасно подобранная пара кольтов сорок пятого калибра с жемчужными накладками на рукоятях.
-- А я надеялся, мы сегодня постреляем, -- пробормотал Либби.
-- Не сегодня, солнышко. Я заскочила всего лишь купить бутылочку да забрать свою собаку. В следующие выходные -- обещаю! Но только ты сам первый скажи, что хочешь.
-- Конечно!
-- Ну, как, ты был послушным пёсиком? -- проворковала Лиз, плюхнулась на корточки, чуть не опрокинувшись назад, и почесала Уинстону спину. По всей вероятности, с ним она и разговаривала, но я на всякий случай ответила, что он был. Впрочем, Лиз, похоже, и не слушала.
Либби наклонился поближе ко мне и обеспокоенно взглянул мне в лицо.
-- У тебя правда депрессия? -- спросил он и накрыл мою руку своей.
Вот чего мне сейчас в жизни только не хватало, так это ещё одной юношеской влюблённости, но она зарождалась прямо на глазах. Такими темпами Либби скоро начнёт трахать мою ногу, как Уинстон.
Если у тебя есть хоть капля жалости, Хилди, прекрати это.
-- Нет, просто немного хандрю, -- и я нацепила на лицо улыбку.
-- Как так получилось?
-- Задумалась, к чему идёт моя жизнь.
Он непонимающе взглянул на меня. Таким же туповатым становилось лицо у Бренды, когда я произносила что-нибудь непостижимое для неё. Ещё бы, парень не видит перед собой ничего, кроме бесконечной вереницы перспектив, простирающихся за горизонт. Я милосердно сдержалась, чтобы не пнуть его. Вместо этого убрала руку из-под его ладони, похлопала его по руке и только тогда заметила возню под столом.
-- Что там, Лиз?
-- Думаю, он хочет остаться, -- пропыхтела принцесса. Она пристегнула к ошейнику Уинстона поводок и тянула изо всех сил, но пёс расставил передние лапы и будто врос в пол. Если хотите увидеть живое воплощение упрямства, забудьте о мулах; взгляните на английского бульдога.
-- Может, приподнимешь его? -- предложил Либби.
-- Если только мне не жалко своего лица, -- возразила хозяйка. -- А ещё рук, ног и задницы. Разозлить Уинстона трудно, но когда удаётся -- это незабываемое зрелище.
Она выпрямилась и разочарованно хлопнула по бёдрам, а пёс тут же перекатился на спину и опять заснул.
-- Чёрт, Хилди, видно, крепко ты ему полюбилась.
Я подумала, что скорее не я, а охота за лёгкой добычей -- по большей части лошадками и коровками, хотя недавно и пупса недосчитались. Но предпочла промолчать, это не для нежных ушей Либби.
-- Да всё в порядке, Лиз, -- заверила я. -- Он мне совсем не мешает. Оставлю его ещё на выходные, а по дороге домой завезу тебе.
-- Да, конечно, но... в смысле, я собиралась... -- она помялась немного, затем налила себе ещё стакан, осушила его и воскликнула:
-- Ты права. Пока, Хилди! -- хлопнула меня по плечу и потащилась дальше через лужайку.
-- О чём это она? -- спросил Либби.
-- Это же Лиз, кто её знает!
-- А она правда королева Англии?
-- Угу. А я управляю королевским флотом (2).
На его лице вновь появилось отсутствующее выражение, испытанное и отточенное до совершенства Брендой. Но вскоре он пожал плечами и принялся уничтожать растаявшее месиво в своей креманке. Полагаю, Гилберт и Салливан за пределами понимания даже хайнлайновской молодёжи.
-- Ну-уу, -- продолжил Либби, расправившись с лакомством и вытерев рот рукой, -- стрелять-то она уж точно умеет, должен сказать.
-- И в кулачный бой с ней я бы на твоём месте не ввязывалась.
-- Но она слишком много пьёт.
-- Вот уж воистину! Не хотела бы я оплачивать её счета за новую печень.
Либби откинулся на спинку стула, он выглядел вполне довольным жизнью.
-- Ну так что? -- спросил он. -- Возьмёшь меня в Техас воскресным вечером?
В минуту слабости я пообещала, что покажу всем трём детям, где я живу. Гензель и Гретель, казалось, благополучно забыли об этом, а вот Либби нет. Я бы взяла его с собой, но была почти уверена, что пришлось бы всю ночь отбиваться от него, а до этого мне доводить не хотелось.
Либби изо всех сил старался скрыть разочарование, и я пообещала:
-- В следующий раз.
-- Конечно, -- согласился он. -- Тогда чем ты хочешь сегодня заняться?
-- Честно говоря, не знаю, Либби. Я уже видела межзвёздный двигатель и ничего в нём не поняла. Видела и ферму, и Минамату, и людей-пауков.
Я повидала и больше чудес, но о некоторых не буду здесь упоминать потому, что дала слово, о других -- из соображений безопасности, а об остальных потому, что не так уж они и интересны. Даже сообщество гениальных экспериментаторов с безумными глазами время от времени совершает досадные ошибки.
-- А как по-твоему, чем нам заняться?
Либби задумался и сообщил:
-- Примерно через час в Стрейнджленде будет бейсбольный матч.
-- Ну разумеется! -- засмеялась я. -- Давненько я их не видела.
-- Можешь посмотреть, если хочешь. Но только мы, понимаешь, вроде как собираем команды в зависимости от того, сколько народу придёт...
-- Спонтанный матч, думаю, я поняла, это как...
-- Нет, у нас...
-- ...хайнлайновские 'Ничего-не-Дающие-Даром' против кинг-ситиевских...
-- ...здесь не так много людей.
-- Извини. Я всё ещё думаю, как девчонка из большого города. Вам нужен рефери? -- я похлопала себя по вздутому пузу. -- У меня и маты с собой.
Либби улыбнулся, открыл рот, и я услышала:
-- Всем не двигаться, и мы никому не причиним вреда!
Поначалу мне показалось, что это произнёс Либби -- на долю секунды, прежде чем синапсы не упорядочились. А потом я увидела, что последние девять слов сказал высокий мощный детина в пугающем, но эффектном одеянии, с автоматом в одной руке и мегафоном в другой.
Как только заметила его, я тут же увидела и дюжину других таких же парней, а ещё столько же полицейских из Кинг-сити. Они двигались по лужайке редкой извилистой цепью. Полиция держала пистолеты наизготовку, что нечасто увидишь на Луне. Другие были вооружены артиллерийскими орудиями и бластерами.
-- Кто это, чёрт побери? -- воскликнул Либби. Мы оба вскочили, как и большинство тех, кто попался мне на глаза.
-- Думаю, солдаты, -- ответила я.
-- Но это безумие! На Луне нет армии.
-- Похоже, её создали исподтишка.
Та ещё шайка были эти солдаты, скажу я вам. Среди кинг-ситиевских полицейских было примерно поровну мужчин и женщин, 'солдаты' же все были мужчинами и как на подбор крупными. Одеты они были во всё чёрное: ботинки, комбинезоны, портупеи, громоздкие вычурные защитные шлемы с затемнёнными щитками. С поясов у них свисали предметы, которые, насколько я поняла, могли быть и ручными гранатами, и патронными обоймами, и высокотехнологичными точилками для карандашей.
Позднее выяснилось, что по большей части солдаты были массовкой. Костюмы взяли напрокат у киностудии, поскольку несуществующей лунной армии нечего было предложить желающим выглядеть брутальнее некуда.
Солдаты двигались в нашу сторону. Всех, кто попадался навстречу, они валили на пол, полицейские обыскивали их на предмет оружия и заковывали в наручники. А солдаты продолжали движение. Преисполненные чувства собственной значимости, они размахивали оружием направо и налево, а из мегафонов неслись всё новые и новые команды.
-- Что нам делать, Хилди? -- дрожащим голосом спросил Либби.
-- Думаю, лучше делать то, что они говорят, -- тихо ответила я и успокаивающе похлопала его по плечу. -- Не бойся, я знаю хорошего адвоката.
-- Они нас арестуют?
-- Похоже на то.
Солдат и полицейская приблизились к нам, солдат посмотрел на свой планшет, потом взглянул мне в лицо:
-- Вы Мария Кабрини, известная также как Хилдегард Джонсон?
-- Я Хилди Джонсон.
-- В наручники её, -- приказал солдат и отвернулся. Полицейская шагнула ко мне, и тут между нами встрял Либби.
-- Не смейте её трогать! -- крикнул он. Солдат живо обернулся, поднял приклад автомата и вмазал Либби по лицу. Слышно было, как хрустнула челюсть. Либби свалился без сознания. Пока я пялилась на него, из-под стола вылез Уинстон и обнюхал ему лицо.
Полицейская что-то зло крикнула солдату, но я была так поражена, что не разобрала слов.
-- Делай, что сказано, -- огрызнулся солдат. Я начала было наклоняться к Либби, но полицейская схватила меня за руку и заставила выпрямиться. Она защёлкнула наручники на моём левом запястье, всё ещё провожая глазами удалявшуюся спину солдата.
-- Не может же он так уйти, -- пробормотала она скорее себе под нос, чем обращаясь ко мне, и потянулась за моей второй рукой. Тут до меня наконец дошло, что это хуже, чем обычный арест, что явно что-то не в порядке и, видимо, мне следует сопротивляться, потому что если какой-то горилле дозволено вот так запросто вырубить мальчишку, здесь творится нечто выше моего понимания.
Так что я отдёрнула руку и попыталась бежать, но полицейская была начеку. Она вывернула мне левую руку так, что я согнулась пополам и уткнулась лицом в стол, а она ещё надавила сверху, вжимая меня в остатки сладкого пиршества Либби. Я продолжала сопротивляться, не давала схватить вторую руку, и она подняла меня за волосы -- но внезапно вскрикнула и отпустила.
Мне рассказали, что Уинстон ракетой оторвался от земли, разинул свои ужасные челюсти и вцепился полицейской в запястье, заставив её выпустить меня и сбив с ног. Я тоже упала, приземлилась на пятую точку и, застыв от ужаса, смотрела, как Уинстон старается оторвать руку от тела.
Надеюсь больше никогда не увидеть ничего подобного. Весил Уинстон раз в семь меньше полицейской, но таскал её по полу, как тряпичную куклу. Челюсти он разжал всего лишь раз и буквально на мгновение, чтобы перехватить поудобнее. Даже сквозь крики несчастной был слышен хруст костей.
Вот теперь солдат вернулся. На ходу он вскинул автомат, прицелился, но тут раздался выстрел и из груди вояки брызнула кровь. Прогремел ещё выстрел, потом ещё, солдат тяжело рухнул ничком и больше не шевелился. Все принялись палить одновременно, кругом засвистел свинец, и я заползла под столик, радуясь, что он металлический.
Поначалу огонь сосредоточился на одном окне на верхнем ярусе жилых контейнеров, окружавших площадь. Часть стены исчезла, рассыпавшись на мелкие кусочки пластика, в обломки воткнулась яркая красная линия и что-то вспыхнуло оранжевым пламенем. Из других окон тоже высунулись стволы, я увидела, как упал ещё один солдат -- выстрелом ему оторвало ногу, увидела, как он извернулся в падении и, едва приземлившись, открыл ответный огонь по окнам.
На секунду мне показалось, будто я здесь единственная безоружная. На моих глазах хайнлайновец пригнулся, прячась у подножия виселицы, и принялся палить из пистолета. У него включился нуль-скафандр, окутав его серебром. Я увидела, как в него всадили очередь -- почти половину рожка автомата. Он застыл. Я не имею в виду перестал двигаться -- нет, он застыл, как хромированная статуя, упал, перекатился на спину, а пули всё били в него и отскакивали. Затем нуль-скафандр отключился и хайнлайновец попытался встать, но его настигли ещё три пули. Он сделался красным, как рак.
Я не поняла, почему, и не было времени на раздумья. Люди всё ещё пытались где-то укрыться от огня, и я побежала за ними, мимо опрокинутых столов, разбросанных стульев и трупа кинг-ситиевского полицейского. Я влетела в лавку тётушки Хэзел, огляделась кругом и забилась под стойку, намереваясь просидеть там, пока кто-нибудь не придёт и не объяснит, что за ад здесь творится.
Но репортёрский зуд коренится глубоко и заставляет делать глупости, когда меньше всего этого ожидаешь. Если вы никогда не были журналистами, вам этого не понять. Я вытянула шею и выглянула из-за стойки.
Могу промотать назад запись со своей голографической камеры и в точности пересказать, что произошло, в каком порядке и кто кому что сделал -- но проживаем события мы совсем не так. Запоминаются несколько самых ярких впечатлений, врезаются в память беспорядочно, а то, что происходило между этими событиями, не оставляет в ней никакого следа, забывается бесследно. Я видела бегущих людей. Видела, как их разрезало почти пополам лазером, разрывало пулями. До меня долетали крики, выстрелы и взрывы, запах пороха и горелого пластика. Полагаю, любое поле боя выглядит примерно так же и доносятся с него такие же запахи и звуки.
Мне было не видно Либби, я не знала, жив ли он. Там, куда он упал, его больше не было. Зато было видно, как из загрузочных туннелей выскакивают всё новые полицейские и солдаты.
В витрину влетело что-то большое, вдрызг разбило её, упало на мороженицы и опрокинуло одну из них. Я пригнулась, а когда выглянула снова, оказалось, что это та полицейская, что пыталась меня арестовать. На руке у неё всё ещё висел Уинстон, он её почти оторвал.
Адское было зрелище... Обезумевшая от боли женщина яростно размахивала рукой, пытаясь стряхнуть пса. Но не таков был Уинстон. Из его многочисленных порезов сочилась кровь, но он не обращал внимания ни на что, кроме хватки своих челюстей. Он был выдрессирован хватать за нос быка и не отпускать ни при каких условиях. У кинг-ситиевской полицейской не было шансов.
Наконец она схватилась за кобуру, забытую от боли и паники. Выхватила пистолет и прицелилась в пса. Первый выстрел пришёлся мимо, пострадала только мороженица. Вторая пуля угодила Уинстону в левую заднюю лапу, в самое мясо, но и это не заставило его разжать зубы. Наоборот, он вцепился ещё крепче.
Последний выстрел поразил пса в живот. Он обмяк, весь, кроме челюстей. Даже смерть не заставила его отпустить добычу.
Полицейская прицелилась псу в голову, но тут сознание оставило её и она рухнула. Возможно, это было даже к лучшему -- видя, куда она целилась, я предположила, что она отстрелила бы свою несчастную руку напрочь.
Потом мне стало её жаль. А тогда у меня так всё смешалось в голове, что я была не способна ни на какие чувства, кроме страха. Позднее я оплакала и Уинстона. Он пытался защитить меня, хотя, помнится, мне и тогда показалось, что он переусердствовал. На меня всего лишь пытались надеть наручники, не так ли?
А что же солдаты? По-моему, вроде бы это хайнлайновцы первыми открыли огонь. Все здравые размышления подталкивали меня к мысли, что если бы первого солдата не убили, всё могло бы закончиться относительно мирно: посадили бы всех в тюрьму, толпы адвокатов вступили бы в прения, судья обратился бы с речью к присяжным, были бы поданы встречные иски, и через несколько часов меня освободили бы под залог.
Освободиться -- вот чего мне по-прежнему хотелось, и я бы с радостью сделала это, но любому дураку было ясно, что всё зашло слишком далеко. Если бы я выступила вперёд, размахивая белым флагом, меня как пить дать убили бы, а извинения принесли ближайшим родственникам. Так что, Хилди, сказала я себе, твоя первоочередная задача -- выбраться отсюда и не быть подстреленной. Пусть адвокаты всё улаживают потом, когда пули свистеть перестанут.
С этой мыслью я поползла к двери. Я намеревалась просунуть в неё голову как можно ближе к полу, выглянуть и посмотреть, что отделяет меня от ближайшего выхода. Выяснилось, что это чёрный ботинок, крепко стоящий в дверном проёме -- когда я добралась туда, он оказался прямёхонько у меня перед носом. Я взглянула вверх, вдоль ноги в чёрной штанине, и сверху на меня уставилось грозное лицо солдата. Он целился в меня из какого-то мощного крупнокалиберного оружия -- вероятно, из зенитного пулемёта: дуло было такого диаметра, что его можно было бы зарядить бейсбольным мячом.
-- Я безоружна, -- поспешно предупредила я.
-- Таких-то я как раз и люблю, -- ответил солдат и большим пальцем приподнял щиток шлема. Кое-что в его глазах мне не понравилось. В смысле, помимо всего прочего, что мне не нравилось в сложившейся обстановке. Мне кажется, глаза его были слегка безумны.
Это был высокий мужчина с широким лицом, не тронутым признаками высокого интеллекта. Но какая-то мысль в его мозгу всё же мелькнула, и он нахмурился:
-- Ваше имя?
-- Х... Хельга Смит.
-- Не-а, -- произнёс он, выудил из кармана планшет и листал его большим пальцем до тех пор, пока с экрана не улыбнулась моя милая физиономия. Солдат тоже улыбнулся, увидев её, а вот я -- нет, потому что его улыбка была худшей новостью за весь сегодняшний день, и без того полный плохих новостей.
-- Вы Хилди Джонсон, -- продолжил солдат, -- и вы в списке смертников, так что никому не будет дела до того, что здесь произойдёт, понятно? -- и он принялся одной рукой расстёгивать ремень, не выпуская из другой оружия, нацеленного мне в лоб.
Я отрешилась от происходящего. Возможно, это было защитной реакцией, способом хоть как-то отгородиться от предстоящего унижения. Или, вероятно, случилось слишком много того, чего не могло, не должно было произойти. 'Этого просто не может быть!' -- этот безмолвный крик сегодня вырывался у меня уже столько раз, что теперь навалилось какое-то онемение мыслей. Мне следовало придумать, что же всё-таки делать. Следовало бы заговорить с солдатом, что-нибудь спросить у него. Хоть что-нибудь. Но вместо этого я просто сидела на пятках и чувствовала, будто вот-вот засну.
Но чувства мои были обострены. Должны были быть, иначе как же я расслышала бы за грохотом стрельбы снаружи (и как он может творить подобное в разгар войны?..) и за скрежетом мотора издыхающего компрессора голос из могилы? Я услышала рычание.
А солдат его не услышал или, возможно, внимания не обратил, был слишком занят. Он спустил штаны до самых пяток, встал передо мной на колени -- и вот тогда я увидела Уинстона. Он волочил заднюю лапу, из раны в брюхе текла кровь, а в глазах читалась жажда убить.
Мужчина навис надо мной.
Я хотела, чтобы Уинстон откусил ему... ну, вы поняли, что именно. Вышло немного не так, но тоже хорошо. Бульдог вцепился в мягкую плоть на внутренней стороне бедра. Нога мужчины дёрнулась от боли, он взвыл и перелетел через меня. Я успела ухватить ремень его оружия.
У солдата был перевес в массе и силе, но это мало волновало Уинстона. Пёс перегрыз артерию. Солдат пытался одной рукой отобрать у меня автомат, при этом другой избавиться от Уинстона, но то и другое получалось плохо. Кровь хлестала во все стороны. Я завизжала. У меня вырвался не громкий крик в полный голос, как в кино, и не вопль бешенства, а тоненький, полный ужаса визг, который я была не в силах сдержать.
Тут я схватилась одной рукой за ствол оружия, другой за магазин и нащупала спусковой крючок, потому что солдат понял, где настоящая опасность, перестал сражаться с Уинстоном и повернулся ко мне. И тоже ухватился за ствол. На свою беду, слишком близко к дулу: когда я нажала на курок, кисти у солдата не стало. Её не просто оторвало, она будто испарилась, а в воздухе повис кровавый туман.
Но мужчина ни на миг не перестал бороться. Думаю, на то он и солдат. На ноге у него висел Уинстон, штаны болтались на лодыжках, он лишился руки, но по-прежнему надвигался на меня. Я вскинула оружие и со всей силы надавила курок. Что произошло дальше, я толком не видела, потому что в режиме автоматической стрельбы отдача оказалась такая сильная, что опрокинула меня на пол. А когда я открыла глаза, большая часть тела нападавшего была размазана по стенам, только несколько ошмётков валялись на полу и большой кусок ноги всё ещё торчал из пасти Уинстона.
Могу сказать, что на некоторое время я застыла, не зная, что поразило меня сильнее -- как чудовищно лишить человека жизни или как сильно меня тошнит от вида разорванного тела. Я размышляла об этом и о многом другом. Но позже. Много позже. А тогда мой разум схлопнулся и стал таким крохотным, что вмещал всего несколько мыслей, причём только одну за раз. Во-первых, я сейчас отсюда выберусь. Во-вторых, в любом или любой, кто встанет между мной и выходом, я пробью дыру размером с Хилди, прямо сквозь их вонючий остов. Я только что совершила убийство -- и, богом клянусь, совершу снова, и не раз, если именно это нужно, чтобы оказаться в безопасности.
Я опустилась на одно колено и позвала пса:
-- Уинстон! Ко мне, мальчик мой... -- не зная, чего ждать. Узнает он меня? Или жажда крови уже слишком обуяла его?
Но пёс, встряхнув последний раз ногу солдата, бросил её и приблизился. Он волочил заднюю лапу, у него были прострелены внутренности, но всё же он шёл.
Признаюсь, я не знаю, почему взяла его. Честно, правда не знаю. Камера в моём глазу записала все действия, но не мысли. Тем более что мои в тот момент были не слишком-то упорядочены. Я помню, что думала о том, как многим я обязана Уинстону, чертовски обязана! У меня мелькнуло в голове и то, что, возможно, с ним мне безопаснее, чем без него; он был адски опасным оружием. Предпочитаю думать, что эти мысли возникли именно в таком порядке. Но не поручусь.
Я обхватила одной рукой пса, в другой сжала оружие и выглянула за угол. Никто не отстрелил мне башку. Казалось, на площади вообще никто не двигался. В воздухе было очень дымно и всё ещё шла сильная стрельба, но теперь, похоже, все палили из укрытий. Я тоже могла так поступить и отстреливаться, пока меня не найдут - или же воспользоваться дымовой завесой, чтобы скрыться, хотя знала, что легко могла наткнуться ещё на кого-нибудь, кому пришла такая мысль, и тот мог бы оказаться лучшим стрелком.
Не знаю, как принимаются такие решения. В смысле, я его приняла, но не помню, чтобы взвешивала все 'за' и 'против'. Я просто выглянула за угол, никого не увидела -- и в следующее мгновение уже бежала.
На самом деле бег -- весьма лестное определение для того, как я двигалась, зажав под мышкой умирающего пса и волоча за собой тяжёлое оружие. И не забудьте, что живот у меня был размером с Фобос. К счастью, на камеру записалось только то, что я видела, а не то, как выглядела. Но если бы сохранилась моя фотография, я сберегла бы её для потомков.
Я намеревалась добраться до коридора, ведущего обратно на 'Хайнлайн', и мне удалось пройти примерно половину пути, когда кто-то за моей спиной произнёс 'Стой!' твёрдым и совсем не дружелюбным голосом, а потом события покатились стремительно... и я сделала всё правильно, даже когда всё кругом пошло не так.
Я повернулась, продолжая медленно пятиться назад, и уронила Уинстона (он взвыл, и это был единственный крик боли, вырвавшийся у него за всю героическую битву -- прости меня, Уинстон, где бы ты ни был!). Позади меня стоял молодой полицейский из Кинг-сити, выглядел он таким же испуганным, как я, в руках держал огромный лазерный бур и целился им в меня.
-- Бросайте оружие, -- приказал он, а я ответила: 'Извини, братуха, ничего личного', но только про себя, и нажала курок. Ничего не произошло, и только тогда я заметила мигающий красный огонёк на выпуклой металлической штуковине, которая должна была быть магазином, и догадалась, что это мигание означает 'накорми меня' или нечто близкое по смыслу на языке оружия -- и поняла, почему то, что я задумывала как короткий выстрел, столь разрушительно подействовало на несостоявшегося насильника. Я бросила разряженное оружие, подняла руки -- и увидела, как Уинстон, хромая, сделал последний рывок, преодолеть десяток метров, разделявших меня и полицейского, я вытянула руки ладонями вверх и крикнула: 'Нет!' -- и готова поклясться перед любым судом мира, что разглядела на десятиметровом расстоянии, как палец полицейского прижал спусковой крючок, а наконечник бура заколебался между мной и Уинстоном, словно парень не мог решить, кого пристрелить первым. И -- знаю, это никак невозможно -- но я думаю, что успела даже увидеть, как на кончике бура появился свет, в ту самую долю секунды, как я схватила свой пульт включения нуль-поля и сжала изо всех сил.
Меня ослепил зелёный свет. На несколько мгновений я совсем перестала видеть. Когда зрение вернулось, мир был полон разноцветных пылающих шаров, плывущих в разные стороны, заслоняющих обзор и лопающихся, как мультяшные мыльные пузыри. Я ужасно потела под нуль-скафандром. Но могло быть и хуже. За пределами нуль-поля горело всё или почти всё.
Едва ли не единственная ошибка, которую можно совершить при обращении с лазером -- это выстрел в зеркало. Но полицейский не виноват. Я не была зеркалом, когда он открыл огонь; убить меня было так возможно...
Но на самом деле ему следовало свалить, и чем раньше, тем лучше.
Везде, где луч коснулся меня, он был отражён, но поскольку человеческое тело весьма сложный объект, отражение луча разлетелось по всей площади. Образовавшаяся линия огня ударилась о стены во многих местах, расплавив пластиковые панели и воспламенив то, что было за ними. А полицейского она поразила по меньшей мере трижды. Думаю, даже один выстрел из бластера был бы смертелен без срочного лечения. Полицейский лежал неподвижно, в его теле зияли три чёрных прожога, а по их краям пламя пожирало одежду.
Где-то на своём сложном извилистом пути луч ударил и Уинстона. Пёс тоже был недвижим, шерсть на нём горела.
Я пыталась сообразить, что же делать, как вдруг поднялся сильный ветер. На мгновение он раздул огонь до яростных белых языков, но тут же сбил его. Весь дым моментально рассеялся, и обстановка приобрела такую кристальную чёткость, какая бывает только в вакууме.
Я отвернулась и поспешила в укрытие.
---------
(1) Указание Bottled-in-Bond, или Bonded, означает, что виски бутилирован при крепости 100 proof, выдержан минимум 4 года под непосредственным надзором правительства, и это продукт одной винокурни в один производственный сезон.
(2) Строка из оперы 'Пинафор, Корабль Её Величества', созданной выдающимся творческим тандемом: Вильямом Гилбертом (1836--1911), либреттистом и режиссёром-постановщиком, и Артуром Салливаном (1842--1900), композитором и дирижёром.