Среди новых музыкальных сочинений, прозвучавших нынешним летом на фестивалях и в концертах - на Фестивале камерной музыки в Кфар-Блюм, в концерте Израильского Форума женщин-композиторов, - одной из ярких премьер стала композиция Алоны Эпштейн "Голоса войны". Алона (Алла) Эпштейн - автор трех опер, оркестровых и камерных произведений, некоторые из которых удостаивались специальных композиторских премий. Последняя по времени премия - конкурса Акум в январе 2010-го за оркестровую пьесу "Осенние ангелы ("Малахъей став") в категории произведений, партитуры которых предоставляются анонимно. Алона автор музыки к театральным постановкам и одному фильму. Ее пьесы для духовых инструментов являлись обязательной частью программы на международном конкурсе исполнителей "Тахаруйот авив".
Примечательно, что весь путь освоения композиторской профессии от школы до доктората уроженка Баку Алла Эпштейн прошла в Израиле, что отличает ее и от композиторов-репатриантов старшего поколения, учившихся в советских консерваториях, и даже от большинства израильских уроженцев, предпочитающих завершать образование за океаном.
То, что профессиональный путь композитора, ищущего свои пути в серьезных жанрах - опере, симфонии, камерном ансамбле - весьма тернист и отнюдь не усыпан розами, известно давно. И двести лет назад Гектор Берлиоз иронизировал, что "имя композитора еще живого, да еще соотечественника, обращает публику в бегство", и чуть больше полувека назад Артюр Онеггер с горечью писал, что "современный симфонист производит товар, который никто не хочет покупать". Даже успешнейший и любимый на всех континентах Леонард Бернстайн с грустью констатировал, что "мы не живем музыкой своего времени". Великий дирижер и большой композитор имел в виду, конечно, не эстраду и не массовые жанры, а музыку индивидуализированную, психологизированную музыку состояний, которую мы и называем серьезной. Он-то видел этот контраст между энтузиазмом публики, переполняющей огромные залы, когда дирижировал Бетховеном и Малером (при жизни, а особенно в начале пути им такое выпадало редко) и холодным недоумением при исполнении новейших сочинений, как раз традиции Бетховена и Малера развивающих.
Да, залы не ломятся на концертах современной музыки, издатели, дирижеры, продюсеры не торопятся публиковать и исполнять новые партитуры. Все же, являются в каждом поколении странные люди - музыканты, художники, писатели, - которым жизненно важно высказаться о мире и человеческих переживаниях, каким бы сложным по языку это высказывание не оказалось. Тем более что на освоение этого языка - техники композиции - уходят годы кропотливого труда.
Вот я и выпытываю у молодой женщины и молодого композитора, лауреата нескольких премий, музыка которой исполняется в Берлине и Тель-Авиве, что увлекло ее в профессию - и главное, в такие сферы этой профессии, где известность и успех если и приходят, то весьма поздно.
АЛОНА ЭПШТЕЙН: Успех, известность, согласитесь, это не совсем профессиональный разговор. Это привходящие обстоятельства. Субтитры. А к сочинению музыки как процессу меня всегда влекло. Сочинять я начала еще в 5 лет. Училась в Баку в музыкальной школе. И пыталась сочинять, подражая тем или иным классическим образцам. А дома я росла в атмосфере музыки - моя мама музыковед, теоретик, отец был большим любителем классической музыки и был очень образован в этой сфере, как, впрочем, и во многих других.
Хотя в бакинские мои школьные годы не только музыка меня интересовала. Я училась в школе с математическим уклоном (в той же школе, в которой когда-то учился Гарри Каспаров), где математик Сергей Богданович Хачатурян привил мне любовь к своему предмету. Я участвовала - и весьма успешно - в математических олимпиадах. Вспоминается такой эпизод: заняла я какое-то место в районной математической олимпиаде, а к моменту вручения грамот оказалось, что моей фамилии нет. И один из наших педагогов сказал: "Эпштейн, с вашей фамилией на какую премию можно рассчитывать?" Наверное, поэтому мне больше везет в конкурсах, где фамилию проставлять не нужно. Тогда я чувствую себя уверенней.
Все же, стремление к сочинению музыки оказалось сильнее всех других увлечений.
П.Ю.: А ведь в Израиле столько соблазнов - модных и востребованных профессий. Легких-то путей, конечно, не бывает, но вырисовывание значков в нотной бумаге - одно из самых сложных и неблагодарных занятий.
А.Э.: Все же этот путь я выбрала, вполне осознавая все сложности.
П.Ю.: Здесь Вы прошли все ступени композиторского образования...
А.Э.: Не все так просто. Я все время оказывалась на перепутье.
П.Ю.: Но Вы кажетесь такой уверенной и целеустремленной.
А.Э.: Может быть. Но каждый этап мне дается с трудом и не без борьбы. Я поступила в Тель-Авивскую музыкальную академию в 1993-м (нынче Академия именуется Школой музыки Тель-Авивского университета имени Бухмана - Меты). Через год учебы надо было держать экзамен на композиторский факультет. Конкурс был большой - 8 человек на три места. Я представила 6 "цветных" прелюдий - каждая пьеса была написана на листах разного цвета. Наверное, эксцентрично, может быть, претенциозно, но именно так я свою музыку и представляла - в разных цветах.
Не прошла! Но не ушла, поступала заново. И очень благодарна Льву Богуславскому - он был прекрасным педагогом и музыкантом - что в меня поверил.
П.Ю.: Пусть будет благословенна его память. Брат Льва Сулимовича - Михаил Богуславский - замечательный пианист, преподает в Высшей школе музыки.
А.Э.: А заканчивала я первую степень у профессора Леона Шидловского - это замечательный композитор, педагог, теософ, художник, эрудит. Он владеет пятью языками (испанский - его родной, он родился в Чили), вокальную музыку пишет на стихи поэтов разных стран - (разумеется, на оригинальные тексты), учеников поощряет всячески расширять свое образование, в том числе учить языки, писать на разных языках, тем более, что мы живем в стране, которая на перепутье культурных путей.
П.А.: У Вас имеются еще хоры на латинские тексты.
А.Э.: Каждый язык рождает особую музыкальную интонацию. И ритмику. Одно дело оперы Стравинского "Соловей" и "Мавра" на русские тексты, совсем другое - его "Царь Эдип" с хорами по-латыни, а третье - опера "The Rake's Progress" по-английски. Даже название не поддается переводу.
П.Ю.: Обычно переводят "Похождения повесы".
А.Э.: Да уж конечно не "Прогресс распутника". А как различаются произведения Шенберга! Сравните монооперы на его родном немецком - "Ожидание" с великолепным вокалом, экспериментальное "говорящее пение" - Schprechgesang - в "Лунном Пьеро", - с его же кантатами на английском языке ("Ода Наполеону", "Уцелевший из Варшавы") и его хорами на иврите!
П.Ю.: Оттого, наверное, Ваше последнее сочинение "Голоса войны" для сопрано, уда, виолончели и фортепиано - на французские и итальянские стихи Рембо и Унгаретти.
А.Э.: Французский язык я учила, когда была студенткой I степени, итальянский - приобретение последних двух лет. А цикл посвящен Леону Шидловскому - Рембо и Унгаретти из числа его любимых авторов. Но навеяно это произведение страшными событиями армянских погромов в Баку, которых я в детстве стала свидетельницей.
В классе Леона Шидловского основательно штудировали Стравинского, Шенберга, Веберна, Берга, Вареза, Мессиана, Ксенакиса - всю классику минувшего столетия, творения создателей нового музыкального языка.
П.Ю.: Разве вы начинали не со старых нидерландцев, не со строгой полифонии, баховских фуг?
А.Э.: Это параллельно в историческом курсе. А на индивидуальных занятиях класса анализа форм - в основном, новаторы ХХ века.
П.Ю.: В студенческих сочинениях вы шли по определенному плану, как в советских консерваториях: первый семестр - вокальный цикл, второй семестр - соната, третий семестр - струнный квартет и так далее?
А.Э: Возможно, такой учебный план где-то существует, но жанры я выбирала всегда сама. Я написала несколько пьес для скрипки, струнный квартет, две детские оперы. Получила стипендию от фонда "Америка-Израиль". Потом поступала на вторую, магистерскую ступень. И меня не взяли! И я опять поступала заново, вновь в класс Шидловского.
А вот уже на третью степень (докторат) я поступила не только на композицию, но и на музыковедение. Мой руководитель - композитор Реувен Сарусси. Я даже получила на третью степень престижную стипендию Фонда Бухмана. Но вновь я на перепутье - Ученый Совет не утверждает тему моего исследования "Взаимосвязь нотации и формообразования в произведениях Леона Шидловского".
П.Ю.: То есть из наставника, педагога Леон Шидловский стал объектом Вашего музыковедческого изучения?
А.Э.: Ментор и педагог остается педагогом навсегда. Но Леон Шидловский - это часть музыкальной истории нашего времени. Он сверстник Кшиштофа Пендерецкого, Дьердя Лигети и Луиджи Ноно (в следующем году ему исполнится 80, а он активно сочиняет - до ста двадцати!), участвовал
вместе с ними в знаменитых фестивалях современной музыки конца 60-х годов. Хотя все они, композиторы поколения 30-х - очень разные, и в разные периоды писали абсолютно в разных стилях. Шидловский 60-х - радикальный авангардист, вместе с тем, начиная с 80-х, его музыка является экспрессионистской как в стилистическом, так и в содержательном плане. Он, в сущности, "последний экспрессионист".
П.Ю.: А кто из мастеров ХХ века, композиторов современности - ваши кумиры, кто, по Вашему мнению, сформировал Ваше мышление?
А.Э.: В первую очередь Мессиан. Очень люблю музыку Луиджи Ноно и его соплеменника Луиджи Даллапикколо. Но мы живем уже в ХХI-м веке. А в 21-м имеются уже свои гениальные произведения - я таковым считаю "Индекс металла" Фаусто Ромителли - композитора, к сожалению, рано умершего молодым.
Надо сказать, что и в Израиле есть немало очень ярких, очень талантливых высокопрофессиональных композиторов. Но их мало знает публика, для исполнения новой серьезной музыки вечно не достает денег и желания у исполнителей их играть.
П.Ю.: Да, "маловысокопрофессиональные" быстро уходят, здесь не Советский Союз, где из соображений высокой политики поддерживали
"национальные кадры" в союзных республиках и автономиях, "идейно выдержанные" произведения и их авторов. Существовала, например, система "закупок" художественных произведений. Но ведь уходят иногда в легкожанровую сферу, где всегда есть спрос, большие заработки при куда меньшей кропотливости работы. Не смущает ли Вас этот парадокс в композиторской профессии, что чем ты профессионально изощренней, тем менее ведешь профессиональный образ жизни? Серьезный композитор не может прожить на гонорары от издания и исполнения своих опусов - он преподает сольфеджио, редактирует и корректирует чужие партитуры, а свои произведения пишет по вечерам, ночами "в свободное время" как любитель, а любитель - автор милых песен - живет как раз за счет сочинения?
А.Э.: Если композитор для заработка преподает теорию музыки, игру на инструменте, учит детей в школе пению - что ж, разве это не часть профессии? Я тоже зарабатываю преподаванием музыки. Многие композиторы жили уроками - что уж нам жаловаться. Да работай хоть официантом, секретарем - если уж родился композитором - будешь сочинять ночами.
Очень важна в этом плане поддержка семьи. У меня замечательные мама и сестра, муж Вадим и "главный болельщик" - дочь Майя. Она, пожалуй, мое самое удачное "произведение".
П.Ю.: И каковы Ваши профессиональные мечты и надежды?
А.Э.: Конечно, я надеюсь на постановку своей оперы "Лягушки", она же "Симбиоз", опера-буфф на мое собственное либретто от лица вымышленного персонажа доктора Лягуша Карпадного - врача и историка по совместительству, страдающего повышенной чувствительностью к изменениям в политических структурах, а также тяжелой формой ксенофобии. Есть такая болезнь и, увы, не только в моей опере....
Мы собирались эту оперу ставить в университете еще в прошлом семестре. Но недоставало "мелочей" - дирижера, тромбониста, двух ударников, режиссера-постановщика, декоратора и осветителя. И еще одной сущей мелочи - бюджета на постановку. Поэтому я собираюсь использовать денежный приз, полученный от Акум за "Ангелов", хотя для постановки оперы это гроши.
А еще у меня есть мечта услышать свои оркестровые вещи в родном Баку, в "Белом" зале филармонии. Например, поэму "Врата" ("Шеарим"), исполнявшуюся в 2004-м в Берлине.
А главное, надеюсь, что нигде никогда больше не случится межнациональной резни, и все будут интересоваться только искусством.
Возвращаясь к началу нашего разговора - все эти призы, ученые степени, успехи-неуспехи - это все субтитры. Как говорит мой персонаж из "Лягушек", выкарабкивающийся из очередной перипетии и спрашивающий публику: "А знаете ли вы, в чем суть наших проблем? Все дело в том, что люди сегодня совершенно разучились слушать оперу. Им нужны субтитры!". Так вот, это все субтитры. А главное, наверное, музыка...