Юдин А.Е. : другие произведения.

Пастух и вольности

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   " Прагматики - самые наивные люди...
   Наивность - это, когда не предусмотрены
   последствия..." София Губайдуллина
  
   Посещение прокуратуры опасений не вызывало.
  Оно представлялось заштатным, по крайней мере, рядовым событием, визитом по надуманному поводу. Другое дело суть, - чёткая и колючая. Он сам сконструировал её, просчитал, как шахматный ход. Пришлось клеветать, если угодно, в целях самозащиты, придумать и проплатить маленький, сочный мазок дёгтя по репутации конкурента. Благо возможность дать "прокурорским" взятку не заставила себя долго искать.
  Оставалось только поставить точку.
   В прокуратуре он был впервые. Однако подспудное ощущение знакомости и особые предчувствия сразу начали раздражать его, напрягали память, вносили в душу непонятное смятение. Наверное, знакомостью казалась похожесть. Любое государственное учреждение, так или иначе, несёт в себе родовые признаки. Но здесь был свой особый строй и порядок - не было очередей, в коридорах не мельтешили сотрудники с пустыми чайниками. Ещё здесь были странные двери, не как в обычных властных интерьерах. Они без усилий, как говорится - ногой, открывались вовнутрь и неудобно изнутри, тяжело до невозможности, почти, как по инструкции Минздрава для палат реанимации. Выяснялось это не сразу.
  
   Тёма, так молодого человека называла мама, был красивым шатеном чуть выше среднего роста, лет двадцати пяти. Он был хорошо одет, подтянут и аккуратен. Здесь, в прокуратуре, он, конечно, был Тимофеем, более того - Сергеевичем.
  По просторной и пустой лестнице он, не спеша, поднялся на третий этаж. Искомый кабинет находился где-то здесь. Времени до назначенного часа оставалось много, и он неторопливо рассматривал таблички на кабинетных дверях.
  В коридор, навстречу ему, вышёл дородный молодой человек. Светлый галстук на тёмной рубашке, по давно сформировавшемуся у Тёмы мнению, говорил о принадлежности к правоохранительным органам, - "впрочем, многие отставные военные тоже любят такой стиль..."
   Поравнявшись с Тёмой, молодой человек неожиданно заговорил:
  - Здравствуйте. Кажется, ваша фамилия Скворцов? Тимофей Скворцов?..
  - Да. Здравствуйте, - нерешительно ответил Тёма.
  - Вы, наверное, ко мне?
  Тёма посмотрел на молодого человека удивлённо и растерянно, словно перед ним разыгрывалась прелюдия к странной, стародавней мистерии.
  - Вы, не узнали меня? Я - Павел! - он произнёс это скороговоркой, но с отчётливой и непомерной доброжелательностью. - Павел Морозов!.. Ну, как же?.. Знаменитая пионерская фамилия...
  - Нет, нет. Я не к вам. Мне надо в 313 кабинет, - уверенность молодого человека озадачивала Тёму. Он беспомощно силился вспомнить его, удивляясь зияющей в памяти "чёрной дыре".
  Наконец, Тёма нашёл 313 кабинет, посмотрел на часы и присел на диванчик напротив кабинета. Ему было немного не по себе. Сейчас, за легковесной дверью с красивым номером, придётся пакостить, обгаживать вполне симпатичного человека, до недавнего времени, можно сказать, приятеля.
   Казалось, по порогу этого кабинета для Тёмы была прочерчена граница некой запретной территории.
  
  Через пару минут в коридоре появился подтянутый старичок, очевидно из прокурорских. Проходя мимо Тёмы, он пристально всмотрелся в него, потом, медленно и подчёркнуто, словно ободряюще, кивнул. Тёма рефлекторно кивнул в ответ, - "Меня здесь однозначно с кем-то путают". Он смотрел вслед старичку, пытаясь вспомнить и его.
  Потом в коридоре показался, скорее всего, посетитель, довольно странный. Благородная скорбь на его лице, наверняка, отпечатанная лишь привычным и неутолимым похмельем, казалась скорбью уставшей мудрости. Его трудные шаги только условно могли показаться направленными вперёд. Это были шаги давно проинформированного, а теперь ещё и оголённого, выдернутого из охранной скорлупки под алкогольную лупу, пессимиста. Тяжесть похмелья убивалась в нём ленью.
  Проходя мимо Тёмы, он рефлекторно нахохлился, вспыхнул ворованным взглядом, схожим топологически с надетыми на лицо показными занятостью и надменностью. Затем он бегло и деловито изучил Тёму с ног до головы. В начале казалось, он смотрит исподлобья, через секунду - уже сверху вниз. Чаще всего такие взгляды, Тёма не раз встречался с подобным, легко рассыпаются, стряхиваются, как лампа с тонкой нитью накаливания, стираются, как сухая пыль мокрой тряпкой...
  Чуть позже в коридор появился ещё один странный субъект - лохматый Лысячок. Так обозначил его для себя Тёма.
  Субъект озабоченно прошёл мимо, глядя себе под ноги, обутые в изрядно поношенные башмаки. Из середины его плешки, окаймлённой водопадами тонких, давно нестриженных волос, пробивался крохотный самостоятельный ручей, неряшливо распадающийся на тонюсенькие струйки.
  - "Лучше застрелиться, чем ходить в таких обносках", - подумал Тёма,
  пока Лысячок, словно некий фантом из параллельного мира, методично продвигался в конец коридора.
  Тёма долго и бесцельно смотрел ему вслед, потом смачно, не стесняя себя приличиями, зевнул.
  
  Ровно в десять часов к двери 313 кабинета подошла дама лет тридцати, в костюме строгого покроя, нисколько не умаляющем, впрочем, её безоговорочной женской привлекательности. Немного зауженная юбка, в меру открывающая колени, приталенный пиджак, походка - ни одной фальшивой линии. Избыток её женственности сложно было бы прикрыть даже нарядом нищенки. Открыв дверь в кабинет, она повернулась в сторону Тёмы:
  - Вы Скворцов?.. На десять?..
  - Да. - Тёма встал и сделал шаг вперёд.
  - Маргарита Викторовна! - она протянула вперёд вытянутую руку.
  Тёма с готовностью подхватил её начальственную ладошку.
  - Прошу вас, проходите. - Сказала она, поворачиваясь к нему спиной и принуждая тем самым идти за собой вслед. Тёма замешкался, поймал себя на мысли, что с удовольствием рассматривает ямочки в коленных сгибах её грациозных ног. Она обернулась. - Ну, что же вы?.. Проходите, присаживайтесь.
  Затем, не обращая на Тёму внимания, видимо по заведённому порядку, она неторопливо полила из пластиковой бутылки цветы на подоконнике. Действия её были чёткими и по-хозяйски размеренными. Лишь у большого кактуса она немного замешкалась.
  - "Красавица!" - чем больше Тёма смотрел на неё, тем больше утверждался в этом мнении.
  Привычным, слитным движением Маргарита Викторовна села в кресло и бегло просмотрела, кем-то заранее приготовленные, документы. Её выхоленное природой и косметикой лицо разом преобразилось, оно стало напряжённым и собранным, и оттого, немножко умильным. Элегантные, ухоженные ноготки, в такт какому-то внутреннему ритму, тихонько цокали по полированной столешине. Может быть, позвякивала и тоненькая цепочка на пухленьком запястье?.. Через некоторое время она отложила бумаги и перевела взгляд на Тёму:
  - Мне звонили по вашему делу. Скажу откровенно, оно имеет несколько щекотливый характер.
  Тёма понимающе кивнул.
  - Скажите, вы уверены, что всё это серьёзно поможет вашему бизнесу? - спросила она.
  Вопрос показался Тёме странным, во всяком случае, он не помогал угадать направление её мысли.
  - Вы знаете, Маргарита Викторовна, признаюсь, суть дела находится не в этой плоскости. Речь идёт о том, чтобы серьёзно осложнить жизнь моему недругу...
  На её столе тревожно зазвонил телефон. Она сняла трубку, поздоровалась. А потом долго-долго молчала, напряжённо слушая. Через пару минут, обозначая своё участие в разговоре, она подтвердила: "Да, да понимаю". Потом, ещё через пару минут - "Хорошо!", взглянула на Тёму и повесила трубку.
  - Я думаю, вопрос мы ваш уладим, - медленно сказала она, рассматривая его пристально, совсем не по-женски.
  - "Жаль, что ты такая строгая", - подумал Тёма. - "Надо попробовать пообщаться неформально..."
  Она повернулась к окну. Казалось, словно задумавшись, она не замечала своего посетителя. Тёма, как и подобает в таком учреждении, молчал, почти смиренно. Пауза явно затягивалась. Дошло до явной неловкости. Вдруг в дверь тихонько постучали.
  - Да! - явно ожидая кого-то, громко сказала она и, как показалось Тёме, с некоторым облегчением.
  В кабинет вошёл Павел - молодой человек в приметном галстуке. За ним показался тот самый невзрачный старичок, кивнувший Тёме в коридоре. У обоих в руках было по папке с документами. Павел подошёл слева к столу Маргариты Викторовны и положил перед ней несколько скрепленных степлером листков.
  - Маргарита Викторовна! - обратился к начальнице старичок. - Павлик вам всё подготовил. Я, с вашего разрешения, присяду.
  - Пожалуйста, пожалуйста...
  Старичок сел за приставной столик напротив Тёмы и меланхолично уставился на начальницу. Тёма рассматривал его профиль на фоне окна с раскрытыми белыми жалюзи. Седенькие волосы были тщательно приглажены, словно зализаны, с висков и со лба назад. Для эстетически выверенного восклицательного знака в его внешности не хватало, пожалуй, лишь бабочки да хвостика на затылке.
  Казавшиеся поначалу белёсыми и выцветшими глаза, оказались при боковом свете голубыми, плотными и насыщенными пигментом. Во всех его повадках и позе чувствовались основательность и цепкость. Тёма безрезультатно пытался вспомнить, где видел его прежде. Вдруг старичок порывисто повернулся к Тёме и с едва проявленной, ничего не объясняющей улыбкой сказал:
  - А ведь вы, молодой человек, не ведаете, что творите... Это я вам как старший товарищ говорю.
  - О чём вы? - Тёма на секунду опешил. Стало очень некомфортно, тон старика подсказывал, что в прокуратуре Тёму давно и хорошо знают. Оставалось лишь сетовать, что память "прокурорских" была лучше его собственной.
  - Разрешите представиться?.. Я - Порфирий Петрович!
  - "Шутка, наверное, подвох..." - подумал Тёма, не сразу вспомнив, откуда знает это имя.
  Он с изумлением смотрел на старичка, словно наступил некий момент истины. Действительно, никакое другое имя не подошло бы ему так... И внешность старичка несомненно была ему знакома. Вот только где и когда, при каких обстоятельствах он встречался с этим самым, не книжным, Порфирием Петровичем?.. Этого Тёма никак не мог припомнить.
  Тем временем Порфирий Петрович надел простенькие, безоправные очёчки и уставился на Тёму. Прокурорша продолжала что-то подписывать Павлику, но всё это отошло на второй план. Более того, её спокойные замечания и вопросы к Павлику казались обыденными и мирными, почти домашними, в сравнении с опасностью, исходящей от старика.
  - Я вот что хотел у вас, Тимофей, спросить, - старик сказал это по- свойски, одновременно подчёркивая, что разговор Павлика с начальницей - дело постороннее и пустое.
  - "Конечно же!.. Главная опасность, исходящая от старика - в его имени", - это могло показаться нелепостью, может быть утончённой шуткой, если бы, не, охватившее Тёму, чувственное ощущение искренности и реликтовое слияние в этом старичке имени и сути. Жизнь, как полузабытая школьная программа, опять навязывала ему Порфирия Петровича. Только теперь, в прокурорском кабинете, он был уже не учеником - "Неужели Раскольниковым?"
  Неизъяснимая тоска охватила Тёму. Всё это было полной несуразицей, но он ужасно боялся какого-то, явно назревающего и неизбежного вопроса старика-Порфирия.
  - Скажите, Тимофей, - спрашивая, Порфирий неотвратимо вбуравливался в неизвестные Тёме глубины его собственного нутра. - Вот, к слову, каждая могила засыпана по-особому, своим, так сказать, почерком. Как вы думаете?..
  - Чья могила? - Тёма наморщил лоб, изо всех сил пытаясь понять, о чём идёт речь. Интуитивно чувствуя: в этой папке, лежащей между ним и Порфирием, содержится некое неопровержимое обвинение.
  - Нины... - почти прошептал Порфирий.
  - Какой Нины? - Тёме казалось, что чужая воля, словно гипнозом припирает его к стенке. Не знал он никакой Нины...
  Но весь вид старца Порфирия говорил об обратном. Только сейчас до Тёмы дошло, что Порфирий профессионально допрашивает его. Сидящий под слепящими из окна лучами солнца, Тёма испытывал чрезвычайное неудобство. Словно экспонат на витрине, он чувствовал своё лицо раскрытой книгой. Порфирий, тем временем, не отрываясь, бесцеремонно в эту книгу вглядывался. "Слава Богу, эмоции я научился не показывать", - думал Тёма, понимая, что нечаянно угодил в досадную западню и, что попытка прервать разом этот абсурд может быть воспринята чёртовым Порфирием как слабость.
  - И всё-таки, Тимофей, не сочтите за назойливость... Могилка Нины засыпана по-особенному? - вкрадчиво продолжил Порфирий.
  - Наверное, - небрежно ответил Тёма. - Если такая могила существует.
  Казалось, его притягивают, чтобы проглотить. Так удав взглядом притягивает обречённого кролика. Только его, Тёму, тянут за язык, если не за мысли... Пытаясь найти объяснение своему безволию, он старательно вспоминал в себе мифическую Нину, дыма-то без огня не бывает. Наверное, всё-таки была какая-то Нина в его жизни.
  Он украдкой ущипнул себя за бедро. Ощущение кроличьей обречённости не исчезало.
  
  Если и был какой-то грешок, связанный с некой Ниной, то угодливая наперёд память, натасканная специальным склерозом на ненужное и, тем более, неприятное, давно стёрла это. Сначала исчезли нюансы, потом, за количеством исчезнувших нюансов, исчезла суть. Потом растаяли эфиры.
  И вот, этот мерзкий, дотошный старик бесцеремонно заглядывает глубже дна его глазных яблок, в преисподнюю нутра.
  - "Тебе не увидеть моего смятения!" - Тёма умел становиться непроницаемым. - "Вот только, не бессмысленно ли сопротивляться и стараться быть непроницаемым сейчас?.."
  Пожалуй, больше всего раздражало, что он никак не мог вспомнить обстоятельства предыдущей встречи с этим человеком. Старик, наблюдая за Тёмой, некоторое время молчал, потом вытащил из папки чёрно-белые фотографии. Среди них было несколько знакомых Тёме фотографий. Две были, точно, из семейного альбома. Смутно догадываясь, что когда-то сам отдал эти фотографии Порфирию, Тёма ещё раз ущипнул себя.
  Хотелось проснуться или, наоборот, уснуть, ...оказаться в обволакивающих плотных сумерках, в комнате с проступающими, знакомыми и мягкими, очертаниями, где мерно творит свою каторжную работу будильник. ...Чтобы из-за штор сочился слабый уличный свет, слышались далёкие и привычные звуки никогда не спящего города.
  Тёма решил не обращать на старика ровно никакого внимания и закрыл глаза: "Откуда взялся этот удушливый, наподобие дурного сна, старикашка? Неужели это, действительно, какой-то не вспомненный вовремя сон?.."
   В сумятице память подбрасывала явно что-то лишнее. Видения хаотично сменялись: вот лысая и умная телевизионная голова говорит о дальнейшем развале страны, устанавливает окончательные тому сроки; мелькает множество других фактов, помня которые не заболеть психическим расстройством почти невозможно...
  Где-то там похоронены и две маленькие подлости. "Неужели и Нина там? Кто она? Нет, нет, не было Нины. Если это не та соседская девчонка, про которую он от ревности и дури написал в подъезде - "Проститутка"?
  По биографии, по фактам, по трудовой книжке, чёрт побери, не было никакой Нины. "Чего же этот паршивый старикашка мне её шьёт? Может быть, это преждевременная отрыжка того самого, тонко сконструированного мазка дёгтя?.. У него на фотографии она была стройной, в ситцевом платье, молодкой. Там она была, здесь её нет. Может быть она - пичуга, застреленная из рогатки во втором классе?.. Или та Нинка, конопатая, которую он выгнал с КПП в армии и сказал, чтобы она со своей любовью в его жизнь не лезла?! Или Нина - нерождённый ребёнок?.. Нет, шалишь, не было никакой Нины. Вопрос закрыт. Просто снится сон о сне. Мало ли старикашек, навевающих тоску, может присниться?"
  Приятная тьма по-настоящему не наступив, разгустилась. Пока Тёма сидел с закрытыми глазами, Порфирий задремал всерьёз. Его довольная даже в дрёме внешность почти умиротворяла, разгладились морщинки, съехали по носу очки. Тёма угрюмо и безнадёжно смотрел на затихшего старца. Угадать его возраст не получалось, впрочем, как и многое другое тоже.
  Он казался воплощением переменчивости. Только что он загонял Тёму своими зловещими вопросами в угол. А через минуту он - сама доброта. И со всей очевидностью ясно, что по этому безобидному старикашке, где-нибудь в деревне, давно уже соскучились удобные, натоптанные валенки и налёжанная печь.
  
  Тёма протёр глаза рукой. Павлика в кабинете вроде бы уже не было. Складывая папку с бумагами, Маргарита Викторовна неожиданно громко и хлёстко хлопнула. Порфирий вздрогнул и проснулся.
  Старческие глазки, найдя Тёму, заулыбались. Маргарита Викторовна вышла из-за стола, подошла к ним, и вдруг, без всякого повода, погладила Тёму по голове, с искренним сочувствием, словно заброшенную, болезную сиротку:
  - Не расстраивайтесь вы так, Тимофей, всё наладится. Вам бы баньку хорошую, да с веничком можжевеловым, чтоб мясцо на костях зашевелилось. Я сама страсть как баньку люблю, да чтоб мятой поддать. Ляжешь ничком на полок и млеешь...
  Смущаясь, как мальчик, Тёма поднял на неё глаза. Она стояла так близко, что его взгляд обнаруживал только изящный золотой кулон во впадине её пышной груди. Она лукаво и понимающе улыбалась:
  - Ой, что это я?.. Вы меня, Тимофей, не слушайте. Я женщина с фантазией, ...противоречивая, ...на службе недавно. Вы нашего дедушку слушайте, Порфирий как надо делает.
  - Не тушуйтесь, Тёма, - включился в разговор Порфирий. - Она баба свойская, она по паспорту только Викторовна. Маргарита она, самая настоящая - Маргаритка. И очень способная... Схватывает всё налету. Молодая вот только, кровь у неё так и бурлит.
  Вопреки своему явно зрелому виду Маргарита неожиданно зарделась румянцем, сразу молодея почти до невинного девичьего возраста.
  - Я её и на работу принимал. Мы ещё с её отцом, в гражданскую... Ничего, заматереет, из неё прокурорша высшей пробы выйдет. Это ведь не просто. Это целое искусство - страдание распределять!..
  Порфирий, одобрительно прищурившись, смотрел на Маргариту. Он откровенно любовался ею, не обращая в этот момент на Тёму, как на пустое место, никакого внимания. Потом, видимо размышляя вслух, Порфирий снова заговорил, тихо и как бы безразлично:
  - Я, понимаешь, посвящён во многое. Но дано мне не много, - лишь мячики ловить, уходящие в аут. Я не в обиде, не в полномочиях дело. Я мастер нюансов, ...виртуоз ситуации, опора для отвергнутых, для сытых - провокация, к обжорству. Одного знаю, как поманить, другого - разгневать, третий сам оступится, отвлекшись...
  Всё это начинало походить на странную исповедь или на ещё более странную проповедь. Тёма, не понимая, горькими глотками принимал слова, словно сообщение о страшной беде.
  - Да, провокатор!.. - продолжал старик. - Но не я из партитуры добра тку маленькое зло, Тёма, не я. Глядишь, какая-нибудь Аннушка, не я, заметь, маслице уже и разлила. Если точно сказать, я - третья нога, на изготовке к шагу ВОПРЕКИ. Я, как холодное оружие, блещу и жажду крови. ...И не по злобе, по необходимости.
  Тёмы почти не стало. Напротив Порфирия сидела плоть в галстуке, душа этой плоти съёжилась до ничтожной песчинки, зацепившейся, может быть, за самый край, за эпидермис, где-нибудь на пятке.
  Скользнув взглядом по Маргарите, застывшей в почтительной позе, Порфирий с явным вдохновением продолжал умствовать.
  - ... Я так люблю овиноватить человека, ввести его в задолженность, из ничего сделать долг, трансформировать совесть в обязанность, и непременно - в обязательство. Я улучу моментик, да и попрошу человека о чём-нибудь простеньком и нетрудном, но тогда, когда он никак не сможет мою просьбу выполнить. Потом ещё раз. Потом в третий раз попрошу выручить в неудобный для него момент - он опять вынужден будет отказать.
  А я губки надую, обижусь, поворчу слегка. И вот, он мой, он уже мне должен, у него душа ноет. Я богат, мне многие по таким векселям должны.
  Старик хитро, даже озорно посмотрел на Тёму. Потом скептически скривил губы и замер, демонстрируя пренебрежение... Вдруг, опять встрепенулся и добавил, как очень важное:
  - Ненавижу блажь, ...подвижников! Когда выявляют сокрытое, когда душа щедрая, ...когда живут не для карьеры!
  Материального, впрочем, у меня самого ничего нет! ...Я даже не арендую. Мне этого не надо. Я варю чужое мясо, ...себе бульону оставлю, немножко.
  Прерывая свой монолог, Порфирий опять смолк, задумался, словно что-то вспоминая или ответвляясь в своих размышлениях в заумные глуби. Может быть, не найдя там ничего ценного, он, будто выныривая назад к главному, продолжил:
  - ...Жлобов люблю, прагматиков мелкотравчатых, люблю до самозабвения. Жлоб - это не то, что интеллигентская сволочь. Он - стяжатель настоящий. Я ему - на, ...возьми дармовщинку, успей ухватить, ...не думай о деле, платят - и хорошо. Выиграл в рулетку - молодец, ты уже почти мой. Не стесняйся, если знаешь, как обмануть и урвать. Если стесняешься - идиот. "Прав тот, кто первый увидел" - так в горячих точках спецназ говорит, ...не я, хм...
  ...Бери, и в шоколаде будешь. Доллары тёлкам в трусики закладывать будешь. Моё мне потом отдашь. Я не тороплюсь. Я через семью возьму, через детей, через старость твою, - не больно... Мои векселя не спешат. Всё произойдёт само собой, как причинная связь событий. Я же просто любуюсь, наблюдаю и слежу, я рад и малой толике - окурку, брошенному мимо урны.
  Наслаждаясь своими размышлениями, Порфирий мечтательно закатил глазки:
  - Конечно, жлоб - ещё не вор, но уже побратим ему! Жлоб бывает хитрее вора, хитрее самого хитрого имиджмейкера.
  Старик вальяжно сидел в кресле, но по повадкам напоминал ловкого боксёра. Он технично вёл свой бой, не раскрывая весь свой арсенал, приберегая нокаутирующий удар на крайний случай. Хорошенько наполучав по мозгам, Тёма, что называется, поплыл.
  В какой-то момент голос Порфирия стал доноситься до Тёмы как бы издалека. Словно это добрый старичок-сказочник из раннего детства рассказывает с пластинки, под шипение иглы проигрывателя, одну из своих волшебных историй. А он сам, маленький и завороженный, затаив дыхание, сопереживает сказочное событие. Вот только, почему-то, слишком долго устами старичка разговаривает нехороший злодей. И его, почему-то, никак не разоблачит добрый волшебник. Плохая пластинка: "мама, не хочу, поставь другую сказку". Но мама никак не приходит - "наверное, заболталась с тётей Леной по телефону или злиться, что я без разрешения съел две шоколадные конфетки?.."
  - ...Умненьких - "оБожаю", - слова Порфирия, безжалостно проклюнули оболочку сознания, зазвучали опять чётко, по-настоящему. - ...Умненькие оперируют только статистикой.
   Компьютерщик, к примеру, соорудит вирус, навяжет зависимость слепеньким, а потом - программку антивирусную сосватает. Навар получил - молодец.
  Шиномонтажник гвоздей по дороге разбросает, обеспечит себя работой - молодец! Чиновник сто раз важно скажет "нет", потом полистает законы с тройным дном, глядь, и снизойдёт. Тихим кивком важно обозначит разогретое "да", - молодец!
  Без левых ста рублей за укол медсестра о Гиппократе и не вспомнит... Врач!.. нагонит жути на здоровячка и тут же пальпирует его кошелёк...
  Перечисляя профессии, старец словно перебирал приятные на ощупь чётки.
  - Риэлтеры, особый разговор, - мастера, ...чудотворцы! Уговорят и купить, и продать, - с вкрадчивой хрипотцой, может быть, с особым чувством сказал Порфирий.
  Весь его вид утверждал собой снисхождение и всеобщее несовершенство. Он сладко вздохнул и посмотрел на Тёму. Казалось, Тёма ничего не понимал, и только хлопал глазами.
   - Риэлтеры-то чем провинились? - всё-таки осмелился поинтересоваться он.
   - Наоборот. Совсем наоборот. Вдумайся только в сочетание слов - "уговорили продать". Это же - стихи, и стихия, ...поэзия вымогательства.
   Знаешь, как надо?..
   Порфирий манерно и без необходимости пригладил волосы, игриво склонил при этом голову и гипнотически посмотрел на Тёму. Он стал похожим на бывалого ловеласа, решившего тряхнуть стариной.
  - Ну, например, сдай людям квартирку. Они поживут, потом ремонт сделают, ...для себя. Но квартирка-то твоя! С этим в цене она только подрастает. Тогда подними им плату - они заплатят. Куда им деваться!?..
   Мне нравится, когда зубы чистят о мясо!
  Ты видел, какие белоснежные клыки у молодых псов? Им всё равно кого грызть, лишь бы справиться, ...чтоб утроба была набита. Это я о собачках, но больше о двуногих городских псах, да что там, - о главном жизненном принципе!..
  Жизнь - в преодолении, без сантиментов, с топором в руке. Так заведено от рождения в крови.
  Казалось, заканчивая фразу, Порфирий улыбался следующей:
  - Сбербанк кредиты на отдых рекламирует!.. Я не придумал бы такого! "ОБожаю" отсроченные платежи, ...тем более за отдых. Это, как падение в заранее приготовленные оглобли, ...полёт в кандалы. И охотники ведь есть... Настоящий мазохизм!
  Вот так, Тёмушка! Иначе нельзя! Без дураков не заметишь умного!
  Собственный пульс казался Тёме чужим, словно облапанным немытыми руками. Казалось, Порфирий наложил свои пальцы, как невидимые щупальца, на запястье, виски, сонную артерию. Сердце вместо привычных увесистых ударов мельчило, неуверенно, как новоявленный заика, боясь вот-вот, ещё раз обнаружить свою слабость.
  Порфирий монотонно продолжал:
  - ...Правительство "оБожаю", у них вместо глаз проблесковые маячки, - сплошь мародёры и браконьеры. Воруют, охраняя себя мыслишкой, что другой на его месте воровал бы ещё больше. Лоснящиеся коты, воруют не вопреки, - от имени государства.
  Впрочем, это не только в правительстве. У вас - страна браконьеров!.. Без милосердия. Вы разучились жертвовать, ...вам страшно рожать детей. Кругом одни средства, без цели. Было бы куда, вы бы все сбежали...
  Догоняя смысл, Тёма бесцельно разглядывал присутствующих. На некоторое время его взгляд зацепился за Павлика. Он выглядел, как образец неоспоримой правильности. Некоторое время они смотрели друг на друга. Глаза Павлика лучились стерильной чистотой, как стекляшки в экспонатах мадам Тюссо. А сам он казался елейно благонравным, словно караульный у мавзолея Ленина.
  Порфирий уронил холодный и пустой взгляд на Маргариту, вряд ли замечая её, продолжил:
  - ...Люблю, когда врут в глаза, ...зная, что оппонент возразить не посмеет, когда волю подавляют. Когда прогибают люблю, когда спор превращают в склоку.
  В мошенниках больше всего ценю нахальство! У них, в крайнем случае, всё на шутку сходит. Не прошло, мол, и не надо.
  - Порфирий Петрович, - вкрадчивой скороговоркой втиснулся вдруг в монолог старшего Павлик. - Мне, вот, партии парламентские очень нравятся, без каких либо конкретных политических программ...
  - Молодец, Павлик, молодец! Ценю тебя за умение угодить старику. Знаешь, Павлик, ...загляни ко мне вечерком, поворкуем с тобой о законности, ...о судах. Эта тема на ночь - как микстура.
  - "Закон в России - не для богатых", - бодро выпалил Павлик. - Это ещё генерал Бенкендорф сказал.
  Порфирий мечтательно и рассеянно улыбался, может быть, не расслышав цитату. Потом перевёл по инерции благосклонный взгляд на Тёму:
  - А ты вот, Тимофей, какой-то непрорисованный, плоский. Я придам тебе рельеф, оттеню, хотя и не скульптор, и не художник.
  Я оттеняю даже ЕГО! ОН позволяет. ЕГО интересует всё, что внутри ЕГО гармонии, Царствия по ихнему. По мне, ЕГО мир -слишком хрупок. Поэтому я не внутри, я - вне, вокруг, ...обнимаю снаружи.
  Кто ОН без меня!?..
  Без надежды на ответ вопрос повис в тишине. Она казалась вечной. По крайней мере, для Тёмы она точно тянулась вне времени.
  - Без меня ОН - голый король! - Прорезался, как из пустоты, ответ самого Порфирия. Его голос, как и весь облик, наливался на глазах чопорной значимостью, если не заносчивостью. Его, словно распирало по швам. - В соприкосновении со мной - ЕГО развитие! Без меня ОН подобен нулю.
  Я плётка с вольным замахом, ...не ошмёток с ЕГО праздника. Чихал я на ЕГО Царствие. Я могу позволить себе то, чего ОН себе позволить не может. Я могу взорваться страстью! Я - ЕГО ГРЕХ!.. Не изюмная косточка, которую он сплёвывает.
  Глаза тусклого ещё минуту назад старца точно мерцали сдерживаемым пламенем. Он явно помолодел. Внутри Порфирия действительно горела скрываемая до случая страсть.
  - Хочет ОН этого или нет, но временами я встраиваюсь и в ЕГО гармонию!.. И Царствие небесное, если хочешь знать, - наше общее!..
  Ты спросишь, - отчего мрак и тяжесть? Оттого, что в жирной почве цветы плохо цветут... Тебе даётся шанс выстоять. Твоя душа закаляется мною. Да, я - мрак и тяжесть. Но я - либеральный и понятливый. ОН - упрямый и жёсткий. Я готов смягчить страдания, ОН - никогда!
  ОН твердит - "Любовь, Любовь..." На самом деле, любовь всегда относительна, а значит корыстна. Даже любовь матери к ребёнку - корыстна! В ней расчёт на кусок хлеба в старости! Обладать любовью каждому хочется! Приятно, когда твои дурные привычки, твой храп и запах утробы, выстрелы зубной нити в зеркало одаряются чистотой и свежестью.
  Жизнь полна парадоксов. Не правда ли?.. ОН, гордо, может только одно - созидать. У меня, испытателя, дорожек много. Если хочешь знать, у нас с НИМ взаимная любовь, ...основанная на противоречиях.
  
  Неожиданно, совсем не ко времени, за дверью кабинета раздался громкий и настойчивый звонок. Тёма встрепенулся, с готовностью вырваться, словно по окончании урока. Прокурорские делали вид, что ничего не замечают. Потом послышался нарастающий детский гомон, крики, смех и топот множества шустрых ног. Спросить о том, чтобы это значило, Тёма не решался. Он чувствовал себя нашкодившим первоклассником в учительской, которого вот-вот хорошенько отдерут за уши. Вся его смелость осталась там, в коридоре отзвеневшего детства, где ещё жили отголоски безымянных звуков и доживали свой век наивные фантазии. Там, где только что случилась неуместная школьная, словно театральная, перемена, где смелость питалась незнанием.
   Растерявшееся сознание безуспешно пыталось отвести Тёму в сторону, вспять, подальше от Порфирия, оно неумело и путано возражало.
  Он всматривался в Маргариту. Чем дольше, тем меньше он понимал, что видит перед собой. В ней было что-то исходящее из прошлого, волнительное, сладкое и порочное. Будто Маргарита - женщина, выросшая из его одноклассницы, может быть, той самой... Которую не надо было завоёвывать в собственность, которая изначально знала и была готова дополнять его, Тёму. Надо только воссоединиться.
   ...Тогда они всем классом проходили медицинскую диспансеризацию. Оставался последний кабинет. Их было четверо, она и трое ребят. Они были уже довольно взрослыми, кажется, это было в седьмом классе. Конечно, ребята пропустили её вперёд. А потом, чередуясь с такими же, как сам Тёма, балбесами, подглядывали в замочную скважину.
   Она навсегда останется самой красивой девочкой в его жизни. Она была только в трусиках. Перед тем, как измерить давление врач заставил её приседать. Подглядывать было ужасно стыдно, но как она была прекрасна, невинно и отчётливо. Волнение от порочности свершаемого и ревность жгли изнутри. О, как раздражало лицо врача... Казалось, что у этого худосочного слизняка вот-вот потекут слюни...
  
  Тёма затряс головой, судорожно пытаясь отогнать видение и привести в порядок собственные мысли. На Маргариту он уже не смотрел. Чувство реальности и понимание того, что происходит, отсутствовали напрочь. И только рубашка, противно прилипшая к телу, не давала оторваться от действительности насовсем. Смятение неумолимо перерастало в панику.
  Нудный голос Порфирия упорно продолжал насиловать его собственные мысли и всё его существо:
  - ...На самом деле, отсутствие замка на двери дома в одном селении - хорошо, в другом - плохо. Всё зависит от уровня сознания. Счастье, приходящее быстро, - провокация!..
  В кабинете заскрипел стул, наверное, под Маргаритой. Она виновато улыбнулась. Порфирий поднял указательный палец, строго и поучающе:
  - ОН ведает, что к женщине востока относятся очень плохо, но, парадокс, так она лучше выполняет ЕГО наказ - "плодиться и размножаться".
  Старик всё более походил на яростного профессора оторванного от уровня слушателей. Тем не менее, он внимательно следил за своей аудиторией, особенно за Тёмой:
  - Ты в недоумении?.. Скажи честно.
  - Да, - послушно ответил Тёма.
  - Молодец! Иногда честность - хорошо. На самом деле, твоё недоумение оттого, что из приятной сказки ты попал в реальность. Не наоборот.
  Я, не кто-нибудь, - реальнее любой реальности.
  Вот представь себе. Ты - в своей любимой беседке на даче. Разомлевший, по пояс голый, вдыхаешь жасмин...
  Тёма вздрогнул. Отвратительный старик становился невыносимым. Его грязный язык касался заповедного.
  - Не перебивай, - упреждающе сказал Порфирий. - Так вот, тебе там хорошо.
  То не было жасмина, то не было тепла, то утренняя роса высыхала, не созрев в крупную каплю... И, вдруг всё сошлось!
  Порфирий словно купался в своей снайперской проницательности и артистизме:
  - ... Где-то за кулисами каркает хриплая ворона, редкие мошки ловко облетают паутину, проявленную закатными лучами солнца. Это самый сочный день лета. Только нет ощущения, что ты один, не правда ли?.. Чашка кофе на белой скатерти, посреди зелени и благоухания... Но ты всё равно знаешь, что я рядом, где-нибудь за кустом жасмина.
  Прокурорский кабинет звенел тишиной. А может быть, так вибрировали эмоции разговорившегося старца? Лицо его замерло, взгляд сделался лупоглазым, почти осьминожьим.
  - "Чего этот паучище ко мне привязался?.." - судорожно думал Тёма. Всё же помалкивая. - "За что? За то, что я ловко использую козыри молодости? Выкладываю их с лёгкостью, как обаятельные пустяковины, не обременяя себя думками о будущем? Зачем мне думать о козырях старости? Их покажет прикуп! Или он опутывает меня просто так, по определению, от избытка паутины?.. Или, он - свадебный штабной генералишка без армии, надувается, как разбухающая чиновничья, злодейская гидра, и втягивает всё вокруг в свою свиту?.."
  - Нет! - ответил Порфирий, словно подслушав. - Просто-напросто, на тебя приятно смотреть... Можно без устали любоваться, как перетекающей водой, ...как брожением гормонов.
  Ты правильно делаешь, Тёма, что помалкиваешь. Даже ОН не всегда знает, что и когда хорошо, что плохо. Я наставляю ЕГО. Птичка Киви разучилась летать, потому что у неё не было естественных врагов! Разве это не бред?.. Добро без зла, как учёба без экзамена!
  Да что Киви... Люди - такие же, рады упиваться местячковыми победами, счастливы, шагая вперёд по вагону, который, на самом деле, едет назад. И только зло вас вразумляет. Но, как только притупляется память, тут же, кончается воздержание, и вы сами впутываетесь в очередную революцию...
  Порфирий млел от собственных размышлений, почти сладострастно, не скрываясь. Тёма чувствовал только это.
  - Революция для меня - праздник! Сколько не меняй, любой закон - утопия. Он, как ширма с клапаном. Но, в революции бардака больше. Я так устраиваю.
  Умный всегда найдёт в законе брешь. В этом сладкая тайна беззакония. Мозговитый должен жить сытее безмозглого, ...сожрать, в конце концов, и его. Всё остальное утопия.
  Порфирий поднял вверх указательный палец, казалось, чтобы пригрозить.
  - Но, ОН кокетничает, ЕМУ приятно красоваться, мол, -"Возлюби ближнего..."
  А кто конкуренцию наладит?! Кто товар продаст выгодно? Ближний ближнему что ли?.. То-то!..
  Тёма обмер. Маргарита затаила дыхание. Павлик, казалось, и вовсе не дышал. Сейчас глаза Порфирия казались чёрными. Зрачки, расширенные до предела, навевали ужас:
  - Коммунисты придумали свою, "одиннадцатую", заповедь - "От каждого по способностям, каждому по потребностям!"... Чушь! У них, коллективистов, она звучала ещё утопичнее десяти Библейских. Потому что Дьявола можно побеждать только в одиночку, ...потому что в себе!
  Ты думаешь, случайно в этот кабинет зашёл?.. Нет, дружок! Ты свернул на распутье судьбы. Думаешь, что можешь позволить себе зло во имя добра? Эдакое малюсенькое, невинное злишко. Думаешь, ты эдакий санитар?.. Как бы не так! Я - САНИТАР! Я ограняю СТРУКТУРУ, другой не сумеет. Зло - не беременность, либо есть, либо нет! Маленькое зло исподволь вкраплено в структуру добра.
  Порфирий заполнял собой всё пространство, гремел, отдаваясь в висках, рассыпался битым стеклом, сухо щёлкал кнутом, звенел металлом, вьюгой выл... - вещал:
  - Нет ничего постоянного! Даже вечность течёт!.. Ты думаешь, честь - гранитное изваяние?.. Честь - это процесс, это как зигзаги волн по ватерлинии. Можно стараться быть честным, можно не очень стараться...
  Честь, она - часть Бога! Часть эту нести в себе не просто. И, тебе, если хочешь знать, вовсе не нужно. Зачем стараться, если само целое не гармонично. Оно постоянно обрастает лишним. ...Справедливость - это "как принято" большинством, а не как КОМУ-ТО хочется. Большинство всегда побеждает!
   Стреноженные мысли едва поворачивались в тяжёлой Тёминой голове. Происходящее он воспринимал не разумом - опытом предыдущих жизней, не отросшими ещё чувствами раненой души.
   - "Победителей не судят", - сообщил Павлик с доверительным снисхождением, глядя Тёме в глаза и лучезарно улыбаясь.
  Возбуждение Порфирия граничило с восторгом. Может быть, он был переполнен своим особым вдохновением. Казалось, он упивался естеством, без разбора разбрызгивая энергию. Потом он не надолго затих, наверное, справляясь с эмоциями, и чуть спокойнее продолжил:
  - Некоторые считают меня падальщиком. Это не так. Я не питаюсь падшими творениями. Я помогаю им разлагаться, принимаю их и пасу, ...пока они не превратятся в ничто!.. Ко мне попадают и те, кому страшно быть ВНЕ, и те, кому ВНУТРИ тесно. Лишние, значит. Значит, ЕГО гармонию делаю Я! И свою гармонию, абсолютную, делаю Я! Ничто, небытие - вот настоящая гармония! Только антипод может быть Абсолютом!
   Мною пугают. Забавно!.. На самом деле, я возникаю в сознании тех, кто боится! Упасть, например. Действительно, страх - парень не из приятных.
  - "Страх смерти - страшнее смерти..." - тихо, как бы про себя добавил Павлик.
  Порфирий, не глядя на Павлика, пресекающе развернул в его сторону ладонь и продолжил.
  Это только в афоризмах "...прочные люди проверяются высотой отскока, при падении с большой высоты..." У меня не отскочишь!.. Ад - вовсе не наказание, это отсутствие поощрения.
  Кстати, здесь, на земле, ада не меньше, чем в поповской страшилке. Он не ниже добра, он справа и слева.
  Вам положен Ад! ОН правит вас страданием.
  Тёма нервно заёрзал в кресле. Порфирий снисходительно посмотрел на него, почти с отеческой укоризной.
  - Ну вот, Тёма, ты уже и набычился, - неумно.
  Или, ты угадал в Нине напраслину?.. Мнишь себя невинным подсолнухом? Если так, ты - смешон.
  Хорошо, что Тёма не видел себя в этот момент в зеркале. Порфирий явно льстил ему. Бычок из Тёмы получался аморфный, словно перед мутацией в медузу. Казалось, что и держался-то он лишь подпираемый внутренней досадой.
  - Или, не веришь, что я - Порфирий?.. Это, кстати, неважно. Это - грубая аллюзия, мишура, техника воплощения, ...изъян восприятия. Как угодно назови.
  Конечно, Нина - предлог!.. Но разве не ты на днях, у переезда, обогнал по обочине, пыля безбожно, пару десятков машин?.. Не за тобой ли последовали и другие?..
  Порфирий испытующе смотрел на Тёму, неспешно и натренировано, как бывалый таможенник. Едва выдерживая этот взгляд, Тёма молчал.
  - Люблю, когда ХАОС плодят. Ты то проехал, но затор, на три километра, начался именно с тебя. А, ну да, чуть не забыл, - тебе очень надо было, торопился. Другие-то - нет... - В голосе Порфирия угадывались саркастические нотки. - Только вот, мужчина в "Опеле" на похороны опоздал и старушка на заднем сидении белой "девятки" описалась. И зачем ты только оклеил машину пластмассовыми иконками?..
  Нарастающее возмущение от навязывания того, чего Тёме давно уже не хотелось слышать, опять сгладилось и покатилось к полной растерянности. Порфирий не останавливался:
  - ...Но если бы ты так не сделал, был бы смешон вдвойне!
  Без меня тебе не выпутаться. Я тебе помогу, я - друг. У нас с НИМ негласный договор, ...сепаратный, ...хм! Я всех заблудших тьмой развлекаю.
  На лице Порфирия появилась плутоватая ухмылка. Не иначе, как от абсолютной уверенности в низких ценностях, от точного знания, как разложить самого стойкого стоика.
   Он был явно взбудоражен, будто замышлял нечто особенное. Потом, как бы что-то вспомнив, вдруг внутренне осёкся и начал рассеянно шарить по карманам.
  Наконец, он нашёл крохотный пузырёк, высыпал из него на ладонь пару горошин и залихватски, прямо с ладони, закинул их в рот. Как он их проглотил, Тёма не заметил.
   - Тебе не предлагаю пока, нельзя.
   - "Запретный плод - сладок..." - опять, подобно суфлёру захолустного театра, прошептал Павлик, уже над самым Тёминым ухом.
  - Хочешь, я для тебя экскурсию организую?.. С девочками, хочешь? Хочешь, наладим какой-нибудь изысканный тотализатор? - Порфирий в упор смотрел на Тёму.
  - Людишки - существа азартные, ...но ещё больше - шкурные. Они заранее готовы оступиться, при первом сложном вопросе, конечно, если не надо упираться за свои интересы.
  Спроси, к примеру, на референдуме миланцев, или мюнхенцев, или стамбульцев... - "Готовы ли они ради победы их футбольной команды в Лиге Чемпионов пожертвовать каким-нибудь обычным шестидесятилетним булочником или аптекарем?" Они повозмущаются вслух, может быть яростно, но в биллютене, при тайном голосовании, обязательно подчеркнут - "Да".
  - Чего ты ко мне прицепился?! - собирая остатки мужества, сжавшись в кулак, выпалил Тёма. - Я не хочу ничего этого знать! Не надо мне, ...я по другому вопросу!..
  Порфирий смерил его холодным взглядом. Этого вовсе не требовалось, Тёму и без того изводил озноб.
  - ...Ты ведь наверняка считал себя молодцом, парнем с цельным характером, - с расстановкой, неспешно сказал Порфирий.
  - Почему считал? - голос Тёмы дрожал.
  - Тебе и в голову не приходило разоблачать себя, это не приятно, - продолжал Порфирий, не обращая внимания на вопрос Тёмы. - Я могу сделать это за тебя. Я тебя разоблачу. Заметил, какое ласковое слово - "разоблачу". Это, как с облака снять, как облака разогнать. А человек, Тёма, и есть облако. Тебе так не кажется?..
  Порфирий говорил с видом глубокого знатока предмета. Скорее всего, он обращался к Тёме формально. Монолог предназначался как бы другому, некоему постоянному и молчаливому анониму.
  - Я облачу тебя в изнанку, это снаружи ты белый и пушистый, а там, ближе к телу, у тебя чёрная подкладочка. Я облачу тебя в самого себя. Тебе кажется, что чёрный - я?.. Да, но у меня белая подкладка, - снял одёжку и перелицевался, как "ян" и "инь".
  Неожиданно громко на столе Маргариты зазвонил телефон. Она сняла трубку и, не прислушиваясь, механически произнесла - "Совещание!"
  В последовавшей тишине неожиданно проступила параллельная жизнь - нудно и противно зудела шальная муха. Она выписывала угловатые зигзаги, устремлённо барражируя пространство комнаты, наполненное почти осязаемой тяжестью. От этого звука вместе с мурашками на спине у Тёмы, казалось, дыбилась, изжитая тысячи поколений назад, шерсть. Наверное, назойливая муха раздражала только Тёму.
  - Ладно, милок, расслабься, - вернул Тёму от мухи Порфирий. - А то уж все ляжки себе исщипал. Иди, вон в креслице присядь, нам ещё совещание провести надо. Сиди, слушай, как следует и запоминай, если мужества хватит - вспомнишь потом. Врачам только не рассказывай - в психушку упекут.
  Но меня - помни!..
  Порфирий заметно разнервничался. По его виду казалось, что он что-то потерял или сболтнул лишнего. Может быть, ему хотелось успокоиться, напитаться энергией, только что излитой сверх меры:
  - Марго, включи пока телевизор.
  
   Тёма вслед за Порфирием посмотрел в сторону Маргариты. Она по-хозяйски вальяжно расположилась в своём кожаном кресле. Более того, оказывается, с тихим наслаждением потягивала Шампанское из бокала на длинной ножке. Открытая бутылка стояла на ажурной салфетке, на месте сдвинутых в сторону бумаг. Встретившись взглядом с Тёмой, она расплылась в томной, полной искушения улыбке.
  - Расслабься, Тимофей, расслабься, - глядя на Тёму, сказал Порфирий. - Она ещё не соблазняет тебя, ты ей просто понравился, она тебя чует, - молодой, не женатый. Соблазнить тебя, если хочешь, может ...Павлик. А впрочем, хочешь, так и быть, я сосватаю тебе Марго! Ягодка!.. У нас с ней всё равно не склеится. Хм, я - вечный вдовец, по призванию.
  Сердце Тёмы дико галопировало. Впервые в жизни он осознал в себе ненависть. "Куда тебе, старому, редкозубому, импотенту!.." - хотелось крикнуть, выпалить старикашке в лицо.
  Но ещё больше хотелось затаиться, включить автоответчик, молчать и ничего не решать, зарыться страусом, головой в песок, превратиться в песчинку на пляже - не думать, а просто безлико греться в лучах солнца.
  "Всё это уже было когда-то, уже хотелось когда-то сжаться до размера песчинки..." - и отделаться от этого странного ощущения никак не удавалось. И он вспомнил.
  
  ...Ему было тогда не больше одиннадцати. Он шёл с приятелем из школы по длиннющему пешеходному мосту, над типичным промышленным московским аппендиксом. Под мостом стояли составы, там были какие-то резервные пути и тупики, изредка проходили стрелочники в оранжевых накидках и валенках. Иногда вдоль путей по утоптанной тропинке проходили мужички в одинаковых ушанках, чёрных пальтишках или куртках, наверное, работяги из депо.
  Приятель слепил снежок ещё на середине моста, хорошенько его уплотнил. Снежок успел подтаять и окрепнуть. Когда они поравнялись с тропинкой, по ней как раз топал один из работяг. Изо всех своих сил, пожалуй, на удачу приятель бросил свой снежок. С высоты моста и расстояния метров в двадцать пять - тридцать снежок врезался точнёхонько в бедро, немного выше колена. Было видно, как нежданная боль обожгла человека. Он машинально приложил ладонь к бедру, растирая ушибленное место. Бросок получился мастерским. Приятели восторженно и издевательски гоготали.
  Они чувствовали свою полную безнаказанность. Вдоль путей тянулись сплошные бетонные заборы и закрытые промышленные территории. Чтобы догнать их, мужику нужно было сделать неимоверный крюк, а их всего лишь в сорока метрах ждала улица огромного города, где ответственность, и сама жизнь, обезличиваются многолюдьем.
  Минут через пять, когда они, как ни в чём не бывало, беззаботно вышагивали по серому от соли асфальту, Тёма почувствовал, как кто-то, с дикой силой, схватил его за шиворот. Он пытался обернуться, но не мог, только заметил, что положение приятеля ещё хуже. Мужик вздёрнул его, словно трофейную щуку.
  Лица преследователя Тёма не видел, запомнились неухоженные, грубые пальцы с невероятно большими, круглыми ногтями. Мужик тяжело дышал и никак не мог высказаться. От него пахло табачищем и ещё чем-то несвежим. Но человеком он оказался добрым, вместо того, чтобы отмордовать, потащил их к директору, перепуганных и раскисших, как половые тряпки.
  
  Тёма положил кончики пальцев на виски и начал растирать их против часовой стрелки. Потом, пытаясь сосредоточиться, он поднял глаза к потолку. Треклятая муха в этот самый момент отвалилась от потолка в пространство. На этот раз она изменила тактику своих полётов. Она стала вычерчивать по кабинету почти правильные круги вокруг Тёмы и Порфирия. Её зудение казалось Тёме адской какофонией. Своими спиралями она определённо втягивала его в некую пространственную воронку, игриво сужая её, и конкретизируя в острую головную боль.
  - "У меня дорожек много...", - глядя на муху, вспомнил Тёма слова Порфирия.
  Наконец жужжащего монстра заметил Павлик. Теперь и он внимательно следил за мухой...
  - Так, ну ладно, хватит лирики, - словно подытоживая, сказал Порфирий, настраивая всех на деловой лад. - Павлик, ну где там твой доклад?.. Кстати, Тимофей, послушай, будет кое-что из идеологии наших оппонентов. Они у нас на виду. Мы их всерьёз изучаем. Это у них - "кроха сын пришёл к отцу, и спросила кроха, что такое хорошо, что такое плохо?"... У нас всё по науке... У нас не какой-нибудь ша́баш... Павлик, ну что ты там накропал?..
  Марго, кончай пить!..
  Слегка захмелевшая Маргарита дурашливо улыбалась. В её бокале шипело, искрясь, Шампанское. Также искрились и её глаза, о серьёзности не могло быть и речи.
  Павлик энергично поднялся со своего места, в руках у него было несколько листков стандартной писчей бумаги:
  - Порфирий Петрович, у меня сейчас в работе довольно интересный материал, ...но пока немного сырой.
  - Ладно, лентяй, не морочь мне голову. Я тебя насквозь вижу, не подготовился, скажи, как есть. Посмотри, Тимофей, на этого прохвоста. Умён, а?!.. Ишь, как выворачивается... - Порфирий сказал это с деланной строгостью и добавил, смягчая. - Он, вообще-то, парень способный, на третьем курсе уже. Через пару годиков он любому святоше объяснит, что проституция - хорошо, игорный бизнес - замечательно, ...что солнце восходит на западе.
  Посеять же в сердцах раздражение, ...в надеждах изуверить - это и сейчас лучше него вряд ли кто сможет.
   Я его в обиду никому не дам. Этот парень - золото!
  Из него, Павлика Морозова, легендарного героя-пионера, теперь вот, клоуна сделали... Отца, мол, раскулачил...
   Да он его из-за гусей, если хочешь знать. Гуси у них были в хозяйстве. Любили гуси Павлика, голос его знали, заботился он о них, кормил... А, потом пришёл папа и заставил Павлика головы гусям рубить...
  А говорят, раскулачил... Он за любовь гусиную, слепую, отомстил!..
   И Павлика жалко, и гусей, как это и не смешно. Не знали гуси, что любят своего палача.
  Да вы все такие, как гуси, - любите призраков, не ведая, кого любите на самом деле. Незрячая любовь ваша!..
  Тёма судорожно пытался распознать подвох... Ему мерещилась издёвка. Казалось, большой и умный путает маленького, коверкает нарочно слова, потешаясь, упиваясь сумбуром детских догадок.
  - ...Иди, Павлик, садись уж... - послышался голос Порфирия. -...Хотя, постой. Прочти всё-таки свой, как ты сказал, - "сырой" материалишко?..
   Собираясь с мыслями, растроганный Павлик приободрился. По губам его гуляла расплывчатая улыбка:
  - Я сразу главное, Порфирий Петрович, - пролистал пару страниц Павлик. - Ага, вот... Эти "ляпы" позволил себе высказать на лекции по философии преподаватель одного из московских вузов, ...вот:
  "...Страдание не назначается. Оно приходит, возникает, наступает, свершается, когда нарушается гармоничная связь с мирозданием. Из-за неправильного места человека в общем плане, либо из-за изъянов социума.
   ...Бог - это самопознающий дух, стремящийся к структурному равновесию. Самопознание - движение, во времени ли, в пространстве ли, и этому движению обязательно что-то препятствует. Дьявол - посильное пониманию большинства аллегорическое название искривления гармонии. На самом деле, нет никакого дьявола, иначе он был бы предводителем пустоты.
   ...Люди фрактально подобны Богу. Наш организм гармонизирован ровно так, как гармонизирован Бог. Может быть, наши души в нём, как эритроциты в крови? Без нас нарушится и его гармония, и, глядишь, ещё какого-нибудь Сверхбога. Потому, мы должны быть теми, кем сотворены - человечками со счастьем следования структурным заповедям, как актёры со своими ролями в театре мироздания. Каждый шаг в сторону может быть шагом на чужое место и уходом со своего..."
  - Ну, хватит, Павлик, ну его... Серьёзный товарищ, ...прямо-таки проповедник, возьми его на заметку... - сказал Порфирий и повернулся к Тёме. - Видишь, как он нас, мол, - аллегория, искривление... Тьфу, умная голова дураку досталась. Что он может знать о пустоте?.. Проныра, пипеточник лабораторный. Он мне, кстати, гусиную шею напоминает, - живая шея, если она длинная, как у гуся, определяет способ собственного умерщвления.
   Живёт он себе, мозгач этот, в безмятежной сытости, с редким желанием размяться на хромых вёслах. Так и не понял, что в основе всего - риск! Чтобы он сказал, если бы жил не одноразовыми резиновыми перчатками?.. Если б занесло его куда-нибудь посевернее Байкала, в таёжный кулацкий посёлок?.. Когда б он был многодетным, загнанным крестьянином с кудлатой бородой, выживающим в строгой обрядности, и приберегал бы наслаждения до редких праздников, всего лишь, чтоб прервать монотонность. Побыл бы с рождения без излишеств, с привычкой к усталости, как у коренного коняги. Да, чтоб - неурожай! Да, чтоб ещё лихоманка какая-нибудь!..
   И тогда, хоть убей, но горбушку детям достань!.. Вот тебе и гармония с искривлением. Вот тебе топор, вот тебе ближний, и облюбись с ним...
  
   Из наступившего молчания послышалась не заметная до этого музыка. По телевизору транслировали концерт классики. Порфирий прислушался и сосредоточился. Потом зажмурился, как кот на солнышке. Через некоторое время он тяжело вздохнул, неспешно, с видимым усилием встал со своего места, подошёл к Маргарите, забрал у неё телевизионный пульт и нажал на кнопочку. Телевизор откликнулся кичливыми звуками рекламы, перемешанными с заманчивыми девичьими восклицаниями. Юная потаскушка, с изящно оттопыренной попкой, оглаживала себя вкусным, фирменным мыльцем...
  Порфирий ухмыльнулся.
  - Павлик, завари-ка нам хорошего чайку, - обратился он к только что угодливо исчезнувшему и вернувшемуся, как показалось Тёме, из ниоткуда, Павлику.
  
  Тщедушный и кроткий старец Порфирий стоял посреди кабинета. Вдоволь наговорившись, теперь он, словно застыл в медитации. И только большой палец правой ладони истово нажимал кнопочку пульта, листая телевизионные каналы.
  В какое-то мгновение в гнетущей тяжести почудилась поблажка. В голове что-то разжалось, освобождая место бездумной чувственной пустоте. Тёму словно хорошенько вытошнило - "Может быть, так приходит свобода?.." Происходящее вдруг показалось призрачным и неважным. Казалось, в кабинете появился ещё кто-то, светлый и незамаранный, как надежда, как новая сила... Этого хотелось, оно вызывалось заклинаниями, и потому не могло не происходить.
  Из глубины кабинета приближалась, играя многочисленными складками на юбке, словно порхая, юная, стройная девушка. Она взяла его за руку и, увлекая за собой, лёгкими шагами вывела вон.
  Как мало бывает надо, немного доверия, шёпота сухих губ, шуршания юбки, отпечатка фантома, чтобы маятник качнулся в желанную сторону, - всего лишь маленького движения к счастью и дуновения надежды. И тогда сухарь ржаной "чернушки" будет во сто крат вкуснее заварного эклера.
  Ему хотелось увлечься и увлечь, наполниться бризом. Обнять её за талию, не плотоядно, не грызть её волком, не заходиться дятлом. Хотелось любить, ...как солнце, как чудо. Девушка увлекала его всё дальше от злосчастного кабинета. Это происходило так стремительно, что он, всё время, пытаясь заглянуть ей в лицо, никак не успевал сделать этого.
  Они проходили коридоры, не чувствуя тел и дыхания. Спускались и поднимались по лестницам, словно купаясь в волшебном водовороте судьбы. Её образ казался ему светлым маяком и самой сутью сущего. Наверное, она была крылом любви.
  Счастье продолжалось пока он не начал уставать. И тотчас странный вихрь предательски выплеснул их на обыденный берег. Разлучая, словно упругим поводком за ногу, его втянуло назад, в опоганенный старикашкой кабинет. И заигравшуюся воздушную душу, несмело поднявшуюся вдруг над сумраком, вернуло в несовершенное и запеленатое тело. "Да, да, так и было!.. Блеснула вершина живой, заснеженной, души. Пусть не вершина - бугорок, холмик, поросший светло-зелёным лесом. Нельзя пускать сюда лесорубов, нельзя смердеть бензопилами, нельзя править оселком косы, нельзя вытаптывать мох! ...Я ведь только собирался выбрить подмышки. ...Зачем, вместе со щетиной, мне сбривают нос и губы?.. Как это оправдать?.."
  
  Порфирий даже не изменил позы. Всё оставалось на местах, словно Тёма и не исчезал вовсе. Мириады невидимых липких нитей снова опутывали его. Всё замерло, и только лёгкий шлейф исчезающей юности напоследок умыл Тёму тоской.
  Присутствующие были ему омерзительны. Они воспринимались похоронщиками его первородной чистоты:
  - "Профессионалы, ...вам хочется сэкономить, ...вместо савана, накрыть чистую мою детскость бесплатным забвением. По-свойски как бы..."
  
  Очухиваясь, Тёма поймал себя на том, что внимательно, почти магнетично, всматривается в Маргариту. Он уже не удивлялся этому, вынужденно принимая её спасительной соломинкой или той красотой, которая спасает, ...или, по крайней мере, суррогатом тающей мечты. Казалось, в этом помещении только она и может вернуть его к хоть какому-то, относительному спокойствию.
  Маргарита действительно была красива, и в ней была совершенно замечательная черта - она не рисовалась, не упивалась своей красотой. Может быть, переболела этим или вовсе не имела такой потребности. В её красоте не было красноречия, скорее всего, красота была для неё довеском к чему-то более важному. В её естественном поведении Тёма, казалось, увидел её всю, естественную всегда, как в срезе жизни, во взлёте и в падении - всегда. Она улыбалась ему, всезнающе и грустно, словно успела заглянуть в самую дальнюю его замочную скважину. "Может быть, это она пыталась вывести его отсюда?.." - казалось, совпадали группы крови...
  
  - Т-а-а-а-к!.. Вот это интересно! - внезапно оживился Порфирий, буквально воткнувшись в телевизор, вспугивая своим возгласом, в который уже раз, Тёмины надежды. - ...В смерти - главная интрига!..
  Предвкушая изюминки удовольствия, старик уселся поудобнее в свободное кресло. Свита дружно подхватила настроение Порфирия. В кабинет вливался телерепортаж из Ватикана. Скорбящий народ, служивые и просто ротозеи прощались с Папой Римским.
  - Смерть - торжественный момент, ...черта, ...поперечина данности. В ней - услада и успокоение, ...приобретение или потеря. И Гнев, ...и Страх... - Последние два слова Порфирий произнёс тихо, почти нежно. Лицо его приобрело умильность, чистая кожа разгладилась и разрумянилась, словно у намытой на Пасху старушки.
   Помпезно и основательно, с толпами людей на улицах, жаждущих сопричастности моменту, с выдернутыми из размеренной жизни карабинерами, с группками молодых людей, перетянутых рюкзачками, свободных от многого, но только не от ветерка событий, репортаж растекался по всему миру.
  Показывали чопорную мировую элиту, скорбную и равнодушную, внешне соблюдающую табель о рангах и пытающуюся вписываться в медленное, заданное организаторами, течение процессии. Президенты, звёзды, иерархи конфессий - вольно или невольно, все болтики и гаечки конструкции мирового равновесия собрались в кучу.
  Порфирий внимательно всматривался в событие. Он казался Тёме специальным рентгеновским аппаратом. Подспудно хотелось отгородиться от него каким-нибудь, лучше всего - свинцовым, зонтом. Хотелось тихо-тихо встать и по-английски уйти. Неожиданно, Порфирий вздрогнул и с удивлением заметил присутствующих.
  - Павлик! Запиши тезисы, - быстро и чётко сказал он. - Потом доработаем.
  Павлик подобострастно подсел к столу, готовясь записывать источаемое "оракулом":
  - Первое. Чётко выражен уход в формальное проявление силы конфессии... Однозначное присутствие блуда собственной значимости у католических иерархов, ...от ощущения громадности скелета конфессии.
  Вот ещё что:
  - полнейшая языческая заорганизованность... Подмена духовности слиянием в массу себе подобных... Карнавализация бытия... Уход от духа в логику обряда...
  Продиктовав, Порфирий одобрительно качал головой:
  - Не все из них догадываются, что их стремление к жёсткому регламенту подкармливается нами. РЕГЛАМЕНТ помогает управлять толпой, но ограничивает ВЫБОР.
  - "Обычай - деспот меж людей..." - с надеждой на поощрение ловко процитировал Пушкина Павлик.
  Порфирий не отреагировал. Продолжая внимательно смотреть репортаж, на некоторое время он ритуально замолчал. Но после фрагмента с прохождением верующих мимо тела Папы опять ухмыльнулся.
  - Павлик, запиши ещё вот что... Нет, ты посмотри, как эти зеваки мерцают фотовспышками над трупом. Воистину идиоты, каждая вспышка распинает Христа. Ещё одни святые немощи нашли себе. Пиши, Павлик, - "Приятно смотреть, как чудо техники, вместо созидания и объединения светлого, становится чудом тёмного".
  Кровь стучала в висках Тёмы, то ли крича предупреждением, то ли конвульсивно иссякая. Он почти физически сжался до размера появившегося не в срок зародыша. Хотелось вдохнуть полным дыханием, хотелось припасть к материнской груди. Мерещился вкус её молока. Звуки колыбельной, как миражи тёплой и беззаботной жизни, проносились в его ошалелой памяти - "На кой мне колыбельная?.. Сейчас у матери большие возможности, она работает в мэрии, надо срочно ей позвонить...".
  - Марго! Что ты там притихла? - спросил Порфирий, не отрываясь от телеэфира. - Как тебе этот спектакль?
  - Мне нравится вон тот православный попик с митрой на голове, - откликнулась Маргарита. - Я "вижу" его мысли. Он завидует, мол, вот бы и в православии у нас иерарх помер.
  - Точно, точно, - перебил её Порфирий, хмыкая от нескрываемого удовольствия. - Он мыслит: "вот бы и нам лишний разок зомбированными толпами поверховодить..." Там таких "мыслителей" предостаточно, каждого бы, собственноручно медалью наградил. Смотри-ка, перекрестился. Ишь ты, ...хм. А ведь, прохиндей, себя преемником чувствует, мол, если не я, то кто?.. "Кто, если не я, возложит на себя такую "непомерную тяжесть"?..
  - Но всё-таки, - поспешно добавила Маргарита. - Очень много чистой скорби. Посмотрите, какая светлая душа вон у той девушки с чёрным обручем в волосах. Она едина с НИМ.
  Порфирий пытался скрыть недовольство, но всё-таки чувствовалось, что он раздражён. Об этом можно было догадаться по углубившимся морщинам.
  - Ненавижу тех, кто может жить вопреки толпе! - сказал он, продолжая пристально всматриваться в эфир. - Ничего, ничего, сейчас стадо, формирующее зрелище оторвёт её от "канала"! Ей же лучше. "Солдатом не в ногу" тоже в меру надо быть. Иначе можно дойти до самоубийства, ...или, ...хм, стать Мессией!..
  ...Ах, какие замечательные лица у духовных чинов! Это отменно, остаётся полшага до настоящей, чёрной спеси.
  Марго, ты "видишь" их мысли?
  - Да, да!.. - в унисон ему, почти пропела, поглощённая процессией Маргарита.
  - А поляки, ну что за прелесть, просто чудо! Они приехали в Рим, как на чемпионат Мира по футболу, ...с флажками национальными. Ага, сейчас их Папа-Войтыла встанет и гол забьёт. Хм, какие славные поляки. Впрочем, и немчики такими будут, если Конклав выберет немца.
  Порфирий опять зажмурился. Было о чём задуматься и видавшему виды старцу. Впрочем, пауза была не долгой, видимо мысли будоражили его. Острота момента оплодотворяла идеи:
  - Послушай, Марго, надо любыми средствами ускорить производство сувениров с папским изображением!
  - Хорошо, хорошо, само собой, у меня есть оборотистые ребята на примете, - машинально ответила Маргарита, не отрываясь от экрана, словно от коробочки с леденцами. - Порфирий, а как тебе этот, с дрожащим подбородком?.. Что-то я его не "вижу". Вон тот, слева от толстушки.
  - В бежевой куртке?..
  - Да.
  - "Вижу"... Это наш клиент. Подбородок дрожит у него от мандража, от осознания того, что ему не жалко трёхсот евро, потраченных на дорогу в Рим, от своей почти святой щедрости...
  Кстати, - настоящий пачкун...
  
  Тёма сидел в кресле, срастаясь с ним, ни жив, ни мёртв, не в силах определить границ своего тела. Он словно превратился в слух и зрение. Говорят, глаза - периферийные отростки головного мозга. Казалось, у Тёмы всё было наоборот. Запоминая происходящее в этом прокурорском чертоге, он сам превратился в глаза.
  Порфирий с видимым удовольствием отпил принесённого Павликом чая и поставил чашку на журнальный столик.
  Абсурдный, невероятной силы гипноз продолжался. Тёма казался себе одним, цельным куском безволия. Его нескончаемо топтали, унижали и насиловали, но он ничего не мог с этим поделать. Как будто воля сумасшедшего режиссера одержала над ним безоговорочную победу.
  Вот-вот в Тёме что-то должно было треснуть, оно уже согнулось ниже поклона землепашца, ниже самой земли. Только понять бы в этом помутнении, что треснет и зачем?..
  Неожиданно рядом с чашкой Порфирия почти фамильярно, как старинная знакомая, приземлилась настырная муха-затейница. Теперь эта земная, с видом инопланетянина, тварюга стала видеться Тёме разумным участником происходящего, только в одеянии насекомого, словно на карнавале. Казалось, для полноценного участия в разговоре ей не хватает лишь подходящих габаритов и веса, и, может быть, цивильного костюма. С мухой хотелось дружить, рассмотреть её внимательно, под лупой, привлечь её в союзники. Приручить, а потом отпустить поводок и натравить её огромным бультерьером на Порфирьку. А потом, запрячь её в упряжь, лучше в санную, и гнать, гнать где-нибудь по вольным просторам Аляски...
  Павлик стремительно приблизился к столику и ловко прихлопнул муху свернутой в трубочку газетой.
  - "Спорт-экспресс", - успел заметить Тёма.
  Порфирий брезгливо поморщился и посмотрел в сторону Тёмы. Он смотрел и молчал. Мимо Тёмы опять поплыли видения из прошлого. Будто они изливались из глаз самого Порфирия или, по крайней мере, его цепкий и всевидящий взгляд направлял их:
  На этот раз, прошлое было совсем недавним.
  В тот год Тёме было уже двадцать два, он частенько приезжал летом на пляж к своему однокашнику по спорту. Это было здорово, в их распоряжении была лодка, однокашник устроился на сезон подработать спасателем.
  Кругом - девчонки, солнце, вода... Некоторые из прелестниц явно не возражали, чтобы их немного "поспасали" загорелые спортивные ребята. Однажды, договорившись с начальством, приятель уговорил Тёму поработать пару дней за него.
  Под конец второго дня, прямо на его глазах утонул парень.
  Компанию молодых ребят Тёма заметил ещё с полудня. Ребята как ребята, и с пивком вроде бы не перебирали. Парень плыл, как все - нормальными деревенскими "сажёнками". Заплыл вот только дальше других, а там, совершенно неожиданно, то ли оступиться захотел, как на мелководье, то ли ногу свело, - засуетился. Было видно, как он хорошенько хлебанул воды... Дальше всё произошло очень быстро.
  Продышавшись, Тёма аккуратно, чтобы не перевернуть лодку, нырнул. Вода показалась холодной. Немного углубившись, он зажал нос и посмотрел наверх. На поверхности рябь и солнце играли бликами. Само солнце угадывалось чуть сбоку, в светлом ленивом размыве. Оно представлялось раскосым глазом без зрачка. А посреди этой живой мозаики темнелось мёртвое, продолговатое пятно днища лодки.
  Вода была довольно мутная, похожая на сильно разбавленную зелёную кровь. Тёма продул уши и, преодолевая себя, нырнул вглубь. Казалось, вода с каждым метром, напуская темноты, сгущалась. Свои руки он видел условными светлыми полосками. Догадаться насколько видно дальше рук не получалось.
  По тому, как заломило в ушах, он понял, что глубина около пяти-шести метров. Неожиданно его руки воткнулись во что-то рыхлое. Он рефлекторно и брезгливо одёрнул их. Сначала показалось, он коснулся утопленника. На самом деле это было илистое дно. Опуская руки в склизскую и противную плоть дна, он обшарил несколько метров.
  Воздуха едва хватило. На поверхность, почти задохнувшись, он вынырнул, вылетел, чуть ли не по пояс. Весь пляж смотрел на него. Все ждали чуда!.. Он молча отдышался и снова нырнул, на этот раз не вглубь, - под лодку, и, упершись руками, головой и шеей в её днище, замер. Спрятавшись там и позорно симулируя, он закрыл глаза.
  Где-то там, в мутной глубине, обрывалась надорванная жизнь. Перехватило дыхание и кольнуло, безжалостно и несправедливо, в далёком, материнском, сердце...
  Воздух кончался, но Тёма продолжал оставаться под лодкой. В висках отдавались мощные толчки его собственного сердца, оно послушно проталкивало слегка обеднённую кислородом и немного закисленную кровь по сосудам. Потом, во всплытии, он неожиданно увидел пред собой страшное, роковое лицо. Сначала он был уверен, что это утопленник, ...присмотревшись, распознал Порфирия.
  
  Некоторое время он видел только его голову, потом проявилось туловище, потом - обстановка кабинетного логова. Голова Порфирия медленно моргнула синими глазами и ласково проговорила:
  - Мне понравилось, как ты плавал... Ты из когорты застенчивых варваров. Так, так, Тёма. Так, так... Варвар, чтоб ты знал, это субъект равнодушия... Сам-то веришь в отпущение грехов?
  - Не знаю, - промямлил Тёма.
  - Хоть стой, хоть падай... Ну, да ладно.
  К сведению, ты можешь верить во что угодно. Меня интересуют мысли. Я знаю, когда и во что ты не веришь. Я не ловлю на слове, мне это уже не интересно... Я ловлю на желаниях.
  Сзади шумно поперхнулся Павлик. Может быть, чай не в то горло попал, может быть - своих желаний застеснялся.
  - ...Да, давненько я не получал такого удовольствия. - Тёме хотелось верить, что Порфирий сказал это о хорошем чае. - В последний раз, пожалуй, когда начали прессовать одного из ваших олигархов... О, тогда случился большой блуд. Завязалась настоящая псовая охота за "назначенным", выбранным в борьбе самостей. Кстати, тогда многое было, как в твоём случае, Тимофей, - правда решила побороться со злом с помощью маленькой неправды. Мда... Сегодня, Тёма, круче... Сегодня в Риме тихо и исподволь опошляется Христос. Оглупляются упоённые фетишным пойлом массы.
  Повязаны вы, ...оторваны от самих себя.
  Большинство из вас в моей системе болтается. Самые умные из вас останавливаются на мысли, что обстоятельства вынуждают так жить.
  Маргарита улыбалась загадочнее Джоконды, кротко, с тихим наслаждением впитывая каждое слово. То, что должно было треснуть, наверное, уже треснуло. Тёма больше не чувствовал приобщённости к жизни.
  - Я тебе не верю!.. - вопреки всему, и самому себе тоже, всматриваясь в Порфирия, прохрипел Тёма.
  Порфирий, не глядя на Тёму, самодовольно потянулся в кресле:
  - Что ты понимаешь в вере?.. То, что тебе рассказали церковники?..
  Это нами они соблазнились к продаже индульгенций, нами навелись извратить итальянское слово "vero", то есть - истина, правда. Фраза - "Блажен, кто верует" на самом деле означает, что блажен тот, кто "правдует" и "истинует", стремится, значит, к правде и истине.
  Последние слова Порфирий проговорил медленно и невнятно, находясь мыслями уже где-то в дремотных далях. Взгляд его, уперевшись в окно, замер.
  - Ты знаешь, Тёма, чем отличаются истинные "потребители" от потребителей истины?.. - сказал он, словно очнувшись, с ленивой улыбкой.
  - Нет, - Тёма, как никогда, был близок к обмороку.
  - Другого не ждал. Ты и вопрос перед собой такой не пытался ставить. А ещё дерзишь, несмышлёныш.
   В ЕГО гармонии ты пешка ничтожная, стройматериал для ЕГО грандиозных планов. Задумайся, зачем ОН вживил каждому из вас ген старения?.. На тебя конкретно, Тёма, ЕМУ наплевать - важен общий процесс. Завтра, послезавтра включится программа старения твоего цветущего, молодого организма. Ты начнёшь хиреть и приспосабливаться к отвратительному старению. ЕМУ так удобнее эволюцию устраивать. ОН выжимает ваши эволюционные потуги, как зубную пасту из тюбика, и спокойно смотрит, как вы отмираете.
  - "Боги - они такие гады..." - игриво сказал Павлик и поспешил добавить. - Это как-то сказал один греческий бедняк, две с половиной тысячи лет назад.
  - Верно, верно, грек был не далёк от истины, - одобрил Порфирий.
  Наконец Порфирий соизволил взглянуть на Тёму.
  - Ба, да на вас, Тимофей, лица нет! Эк вас заколбасило... - сказал он с явно притворным сочувствием. - Я понимаю, такое препарирование жизни для вас в диковину. Марго, переключи, пожалуйста, телевизор.
  Телевидение в хороших руках - это всё!..
  
  Маргарита была уже совсем другая. Прокурорша смотрела на Тёму, будто сквозь него, притворно участливым взглядом. Почти сестринская ласковость, сюсюкающая и фальшивая, вплеталась в циничную заботу хищника о жертве, намеченной на обед.
  По другому каналу шёл футбол - мощный, что-то решающий матч, с узнаваемыми лицами звёзд. Ревели трибуны, тараторил о своём комментатор... И всё же, помимо обычного, полного динамики зрелища виделось ещё что-то, будто присутствовал некий двадцать пятый кадр. Маргарита, не мешкая, прибавила звука.
  - Смотрите, Тимофей, смотрите, - сказала она, словно отсекая преждевременные вопросы. - Славный футбол. Это очень хороший местный канал.
  ...И мой вам совет - всегда болейте за тех, кто выигрывает!
  Тёма футбол обожал. Но только не сейчас. В этой трансляции его что-то тревожило. Оно притягивало загадкой, не отпускало, как роковая интрига. Через некоторое время он понял. На футболках игроков были странные, восьмизначные номера, похожие на номера телефонов - две цифры, точка, ещё две цифры, ещё точка, потом четыре цифры. Это казалось какой-то новой услугой медиа-бизнеса - позвони, и тебе предоставят информацию о футболисте.
  Потом он разгадал смысл странных чисел. Это были даты, причём исключительно из будущего времени. Порфирий, читая мысли Тёмы, довольно улыбнулся.
  - Да, да ты правильно понял. Это даты, - даты смерти каждого из этих резвых молодых людей. Не удивляйся, со зрителями тоже так. Марго ведь сказала, что это наш местный канал. Не удивляйся, всё давно расписано. Впрочем, ты гость, Тёма, ты можешь похлопотать о ком-нибудь из них. Впрочем, и за себя тоже. Например, чтоб не больно...
  Неожиданно, красиво и низко, дробно в терцию пробили, незаметные до этого, напольные часы. Они будто удостоверяли круговорот времени. Собрав все свои силы, Тимофей встал.
  - Зачем ты всё это говоришь мне? - спросил он, ощущая подступающую с каждым словом слабость.
  Порфирий, словно выверяя ответ, глубоко вздохнул, артистично сдвинул брови и с проступающей усталостью сказал:
  - Каждая энергия, каждое видоизменение, каждый рост проходят через меня. Не всё случается! Меня ещё надо перепрыгнуть, я - тренер не детский. Павлик, скажи ему.
  Порфирию, наверное, не хотелось утруждаться "банальностями", или силы начали покидать его. Павлик будто ждал своей очереди. От волнения на его щеках появился юношеский румянец. Заговорил он отрывисто, быстро, словно боясь быть прерванным, и предельно сухо:
   - Тебя мы давно заметили.
  Это ты - настоящая тема нашего сегодняшнего семинара. Ты - серенький, малодушный плут. Для нас ты - развлечение, забава, как мышка для кошки. Ты падаешь к нам спелым плодом.
   Захотелось без Бога зла отведать?.. Мы не против...
  Ты - сыт, и живёшь ради наслаждений, склёвываешь их без разбора, опережая саму потребность в них. Ты в постоянном, кольцевом забеге с такими же прожорливыми манекенами...
  Ты и не заметил, у вас - гонка на затейливых протезах...
  Мы дадим тебе примерить самый затейливый - протез души! И тогда, наконец, ты поймёшь, что ниточку, связующую с НИМ, давно надо порвать! Это легко, надо только уяснить, что человек рождён паразитом! Люди паразитируют на энергии солнца!
  Чтобы хорошо жить, у тебя должны быть другие кумиры, паразиты более умелые, - солитёр, например.
  И тогда, из тебя может получиться толк, если без глупостей, конечно. Альтернативы нет!
  
  Павлик закончил также резко, как и начал. Будто выплюнул вызубренное, словно очередь из "Калашникова". Не обращая внимания на излишнюю, и потому сомнительную, пафосность Павлика, Порфирий едва заметно улыбался. Несколько раз он одобрительно кивнул и затянул томительную паузу. Никто не смел нарушить его молчание. Он, словно забыл обо всём. Наконец - сказал:
  - Кто бы знал?..
  Тяжело мне, в ожидании ваших оплошностей. Веками меня травят чистотой и светом, ...как рыбака морозом да изморосью. Но, Я - есть!
  Отвлечённый, словно оставаясь в другом измерении, он зачем-то подошёл к затихшей Маргарите и ухватил бутылку с её стола. Некоторое время рассматривал этикетку и молчал. Затем, чудом не расплескав из горлышка остатки Шампанского, резко опустил её на полированную поверхность. Казалось, едва не раскололась сама бутылка. В этот момент он показался одержимым, а его действия - автоматическими.
  - ...Попы пичкают вас сказкой о покаянии, как будто можно изменить свершённое. Но, ты уже готов торговаться с НИМ! - за насмешкой угадывался восторг. - Место Бога у вас заняли деньги, ...и вместо Божественного Выбора у вас выбирают деньги... Кроме диктата и жёсткости денег во всём остальном - либеральность. А в либеральности король - Я!
   Мне бояться некого!
   Мессия?.. Прежних вы изоврали! Того, кого ОН вам пошлёт, ...ещё раз осветить очевидное, - опять распнёте! Поздно вам уже, ..."чудиков" среди вас мало. Так, - мелочь, рассада хилая. Через "денежного Божка" вам не перешагнуть ...и не измениться. А покаяние именно в перемене сознания - преображении.
  Порфирий был по-настоящему страшен, искренен и ужасен одновременно. Расширенные глаза Тёмы были не в силах оторваться от его лица. Слова молотом впечатывались в воспалённый мозг. Не громкие, они кричали своим смыслом:
  - Грехи выкупаю - Я!
  Но не меня надо опасаться! Я не страшнее той цивилизации, которую вы сами себе куёте. "Не так страшен чёрт, как его ...Малевич". Тебе мнится, что я - стакан водки. Нет, водка такая же данность, как безобидный пирожок с повидлом. Я - только соблазн, а ты - его последствие.
  Не жалей, что пришёл к нам. Довольствуйся тем, каков ты есть. Тебе не в чем каяться. Сам понимаешь: не ты плохой - жизнь такая!
  Мания совершенства, всего лишь - болезнь, как всякая другая.
  - Кто ты?!.. - обречённо прервал старика Тёма, но яростно, из последних своих сил. - Сатана?..
  Порфирий пристально смотрел на Тёму. Теперь его глаза казались водянистыми отверстиями голодной пустоты, они, словно омуты втягивали в себя окружающее. Тёма почти забыл, зачем он здесь, когда Порфирий напомнил своим ответом вопрос:
  - Нет, я не Сатана! Но мы - одно!
  Сатана возникает, чтобы биться против Архангелов, - другой масштаб. Сатана дышал на решение НАТО бомбить Югославию, ...на решение американцев насаждать демократии. Он вашим тщеславием кометы бомбит!..
  Я же, беседую с тобой в силу лёгкого шторма, в качестве крепкого, статусного демона. С тебя и этого хватит.
  - "Сила действия равна силе противодействия", - тихо, словно про себя, пробурчал Павлик. - Закон Ньютона.
  На этот раз угодливое умничанье Павлика Порфирию явно не понравилось. Оно словно отвлекало от главного. В глазах Порфирия сверкнула строгая искорка. Он на время замолчал, потом медленно повернул взгляд к Тёме:
  - Впрочем, Павлик прав. Когда меня называют САТАНЮГОЙ, мне это льстит. Это т-а-к-о-й ! ранг...
  Мелкая дрожь переходила в судороги, отяжелевшая голова не подчиняла себе тело...
  - "Бежать, бежать...", - все мысли Тёмы сводились к одному. - "Пропади она пропадом, Нина эта ...неумытая, ...вместе со всей "прокурорской" напастью, ...со старым ублюдком Порфирием..."
  - "Ногами от меня не убежишь..." - вслух подумал Порфирий и перед тем, как многозначительно замолчать, дополнил. - ...Теперь будет трудно! Теперь в твоих розовых очках появились обыкновенные трещинки. Но больше, чем сможешь, всё равно не увидишь. Не беспокойся об этом, вежди тебе помогут.
  Ты слишком здравомыслящ, чтобы задумываться обо всём этом всерьёз.
  - "Безумие для мира сего - премудрость Божия!" - ловко передёргивая слова своего тёзки-Апостола, неугомонный Павлик опять напомнил о себе.
  Когда Порфирий снова заговорил, его голос существенно изменился. Он говорил тихо, медленно и монотонно:
  - ...Не я выстроил вам западню. Не я строю город, который всё больше становится похожим на стеснённое в земле кладбище... Где нет для вас жизненной среды, и вместо гранитных плит - башни похожие на окаменевшие фаллосы с пещеристыми бетонными ячейками. Где цветнички-скверики исчезают на глазах...
  Не я уплотняю вас и лишаю жизненного пространства, не я веду вас на запах куска пропитания, с нефтяным душком. На земле, на пашне, вас - только четверть. Ваша столица - колосс на глиняных ногах, чрезмерно нафаршированный алчущей человечьей массой. Этот город - искусно замаскированная финансовая пирамида, бородавка меланомная. Вы дышите её свинцом и травитесь её суррогатами. Бракосочетание, словно шутовской обряд, а не начало продолжения рода, - вы изводите его вычурными лимузинами-каракатицами. Они подстать уродцу-городу. Скоро им и развернуться-то станет невозможно. Скоро - исход!
   Казалось, Порфирий не говорил - рассказывал.
  - ...Но вам приятно не понимать, что заснеженное поле - это замёрзшее наводнение! Вы ещё не почуяли лавины...
  Время остановилось, его не стало. Оно поперхнулось, сгримасничало, сжалось, выдохнуло... - всё разом. Стены кабинетика странно шевелились. Они издевательски кривлялись, ритмично, словно вялым пульсом, поддакивали истовому бубнежу Порфирия. Его шамкающий рот и выпученные глаза стали казаться рыбьими и бесплотно-прозрачными. Расплылась, словно разрезаемая кривой бритвой улыбка Маргариты.
  - ...За шестнадцать тысяч поколений, - проступил из рыбы Порфирий, - вы не изменились ни на йоту. Вы, только вчера, биологически абсолютно такие же, как и сейчас - homo sapiens-ы, помахивали каменными топориками, ...и вот - вы в пелене манящих технических кнопочек и пимпочек...
  Себя слушать некогда!..
  
  Лихорадило каждую Тёмину клеточку, словно бременем перерождения, расслоением на пласты повседневных обёрток... Что-то силилось, но никак не могло расправить крылья. И в череде видений не удавалось найти и оседлать попутный мираж.
  Тёма посмотрел в окно. Занимающийся, предвесенний день жил своими параллельными, Божественно красивыми причудами. По морозцу, утренним солнцем, блеском отдельных снежинок высвечивалась снежная пыль. Снежинки вырастали из ничего, из чистого неба, из мороза, из сухого воздуха, волшебно и таинственно, как лепестки роз из чистой мысли.
  Там, за окном, зимнее утро уже полно весной. Где-нибудь скрипит под ногами тропа, стоят в строгом ожидании стволы. И белизна везде, куда ни посмотри, и в перекличке птиц слышался март. А выше, на нежно-голубом фоне неба мерцал перламутром снежный туман.
  - ...Вместо ручьёв с чистой водой, - не унимался Порфирий, - у вас берега автомобильных скопищ...
  Смехотворно!.. Понастроили церквушек с маковками похожими на головки змеёнышей... И надеетесь на что-то.
  Вы падаете. У вас страна тотального воровства... Славно приспособили принцип - "Кто не с нами, тот против нас".
  После себя вы оставите меньше, чем Атланты! Горы бетонной пыли развеет ветер.
  Слепенькие мои!..
   Толпой, ордой и в одиночку, терпите ...и строите своё кладбище. Гниение вы принимаете за аромат!.. И, когда придёт час апокалипсиса, вам, как обычно, захочется свалить всё на меня. Увы, друзья. Я, всего лишь, - пастух вашего падения.
  Сладкого, Тёма, падения...
  
  Порфирий смолк. Он явно устал, утрудился, как от приобщения наивного и глуповатого первоклашки к истине, к тому, что дважды два - четыре. Импозантный старец молчал и смотрел на Тёму полным уверенности в своём величии, созерцательным взглядом. Павлик и Маргарита почтительно молчали.
  Тёма ещё раз ущипнул себя за бедро. Тело, наконец, откликнулось, оно вибрировало. "Нет, показалось", - вибрировал мобильник в кармане штанины. Другая жизнь напоминала о своих заботах, о том, что сегодня предстоял насыщенный привычными делами и полный новых возможностей день. Собственная жизнь звала и требовала немедленного, собственного разрешения.
  ...И Тёма, вдруг, улыбнулся, - неожиданно и просто!..
  Порфирий, недоумевая, насторожился. А Тёме стало по-настоящему хорошо и почему-то весело. Теперь на лице Порфирия застыло плохо скрываемое удивление.
  Маргарита, действуя, наверное, по намеченному плану, торжественно встала, протянула Тёме руку и неформально улыбнулась: "Вы, Тимофей, можете идти. Ваше дело мы решим положительно. И ещё!.. Запишите номер моего телефона. В любое время звоните".
  - "Не надо!.." - ничего этого не надо было. Сейчас Тёма догадался, разом понял, почувствовал, на него свалилось ЗНАНИЕ, - "не надо ничего этого..."
  Счастье есть! Есть радость искренности, и есть любовь. Как в самом раннем детстве, когда бабушка кормила его блинами, заботливо подкладывая сметанки. И довольная мама сидела рядом на лавке, прислонившись к венцам старого деревенского дома...
  Они смотрели на него, женщины его детского счастья, мудро улыбались, зная что-то такое, что он должен обязательно узнать. Их глаза лучились добром и радостью. Бабушка подпирала свою щёчку маленьким кулачком, и вокруг её глаз смеялись тонюсенькие морщинки. И никакой корысти, никакой, - одна любовь, чистая, освещающая души, любовь к ребёнку, радующаяся росту жизни и самой жизни любовь, и тихое ей служение.
  Там, за протянутой рукой, в счастливом детстве буйствовал июль. Раскрывшаяся по настоящему, развернувшаяся, наконец, без опаски листва, улыбалась ему. Там перемазанного сметаной мальчика жизнь умывала любовью. И он, моргая длинными ресницами, отвечал ей нежной взаимностью.
  ...Вдруг мальчик вспомнил, что он мужчина. Вспомнил где он, ...и не испугался. Он улыбался догадке и ликовал.
  Изнемогая, продолжал надрываться мобильник. Собственная, противно влипшая в тело рубашка вызывала брезгливость. Кто-то основательно теребил его за плечо. Тимофей открыл глаза, не сразу понимая, что проснулся. Красивая, почти как Маргарита, женщина стояла в широком, казённом коридоре и внимательно смотрела на него.
  В дальнем конце коридора шаркал своими сандалиями давешний лысячок...
  - ...Нет, лупоглазый, врёшь! Есть на тебя управа, - Любовь! Да, часто слепая, бывает расчётливая... Но из них вырастает любовь высшая - жертвенная!
  Бог вне твоей грязи... - Порфирий в глазах Тёмы словно сдувался, становился не важным, никаким. Теперь собственный голос казался новым и непререкаемым.
  В лице прокурорской женщины за удивлением угадывалось непонимание и раздражение.
   - Как вы себя чувствуете?.. У вас всё в порядке?.. Вы Скворцов, на десять?.. - нетерпеливо спрашивала она.
   - Да, Скворцов - это я, - спокойно сказал Тёма. - Только, я не к вам...
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"