Annotation

     — Герр Оттерсбах, я сделаю вам предложение, от которого вы не сможете отказаться.

     Собеседник выглядел как преуспевающий частный детектив в телесериале. Незаметный недешевый костюм, безупречная фигура и запах хорошего одеколона. Уверенный взгляд водянисто-карих глаз — взгляд победителя.

     Я выгляжу совсем иначе. Да и преуспевающим меня не назовешь, особенно в последние годы.

     — Слушаю вас, — кнопка диктофона неслышно щелкнула.

     Собеседник, который представился Мюллером — ничего не говорящее имя, то же, что Смит в Америке — заговорил, глядя мне в глаза.

     — Частным образом, помимо дел фирмы, вы ведете поиск фрау доктора Хирнштайн, детского психолога. Вы уже продвинулись в этом поиске. Вы знаете, как и мы, что это — не ее настоящее имя, и у нее нет диплома психолога и докторского звания. Думаю, вы уже знаете, где она сейчас. Герр Оттерсбах, у нас с вами одна и та же цель. Я предлагаю объединить наши усилия. Заключим договор. Оплата… скажем, если вам удастся вывести нас на фрау Хирнштайн — гонорар будет выражаться пятизначной цифрой. Есть и другие бонусы, но о них позже. Мы относимся к делу серьезно. Видите ли, в этом поиске заинтересованы очень влиятельные клиенты.

     — Сумма значительная, — согласился я, — даже странно, что так много предлагают за поиск детского психолога. Она ведь не террористка, не шпионка.

     — А все остальное — не странно?

     Он отодвинул пустую чашку. Перегнулся через стол, пристально глядя мне в лицо.

     — Вы, способный и преуспевающий частный детектив, забрасываете все дела, берете кредиты, ваше финансовое положение резко ухудшается. И вместо обычной работы вы заняты только поиском этой женщины. Разве это не удивительно?

     Я вздохнул и откинулся на спинку стула. Мне пришлось сесть спиной к двери, я ощущал себя неуютно. За соседним столиком расположилась компания парней с пивом. Подозрительная компания, честно говоря. Почему мой визави выбрал для такого конфиденциального разговора открытое кафе и столик, где нас прекрасно слышно?

     И почему я так легко ведусь на условия этого Мюллера? Он выбрал место встречи, он первым занял наиболее удобное место у стены. Да, это моя проблема с детства — я всегда предпочту уступить, особенно вот такому напористому и уверенному в себе сопернику.

     — Герр Оттерсбах, эта женщина — только ключ. Вы это понимаете, мы тоже. Поэтому цена вопроса так высока.

     — Вы все это время следили за мной? — спросил я.

     — Да, — кивнул Мюллер, — хотя не каждый заметил бы эту слежку.

     — Она была профессиональной, — признал я.

     — Позвольте спросить: во время ваших поисков в Тибете… эти поездки вам дорого встали — вы что-нибудь нашли?

     — Если не возражаете, я пока не буду отвечать на ваш вопрос, — холодно ответил я.

     … если бы я что-то нашел, зачем мне понадобилось бы выслеживать Хирнштайн?..

     — Они очень хорошо маскируются, — заметил Мюллер, — и позволяют себя найти только тем, кого сами готовы принять.

     Что значит — "они"? Я уставился на собеседника — что он еще знает о "них"?

     — А вы, видимо, знаете о них намного больше, чем мы. Герр Оттерсбах… я думаю, нам надо работать вместе. Вы ведь понимаете: все, что вы найдете — найдем и мы. В ваших интересах получить за это еще и гонорар. Очень приличный гонорар, заметим. А в дальнейшем и сотрудничество с нашей организацией.

     — Я пока не знаю, что это за организация.

     — Мы связаны с очень серьезными кругами. Правительство, бизнес. Пока вы не подпишете обязательство молчания, я не имею права сообщать подробности. Но учтите, сотрудничество с нами даст вам совсем другие права. Интересные дела, зарубежные поездки, личное оружие, широкие возможности. Герр Оттерсбах, вы же детектив по призванию, ваше ли дело — барахтаться в этом мелком болоте? Но конечно, работа с нами — на ваше усмотрение. Я прошу вас пока лишь помочь нам в поиске этой женщины.

     …а ведь он прав. Если я откажусь — а мне хочется отказаться — и буду искать дальше, они все равно выследят меня, это я не могу предотвратить, и захватят ее.

     Что это — начало открытой войны? Биологической войны, межвидовой конкуренции? Мурашки побежали по коже, и к горлу подступил комок.

     …во всяком случае, война начнется не с меня.

     Я могу отказаться от всяких поисков и залечь на дно. Пока.

     — Герр Мюллер, — начал я, — ваше предложение очень лестно и интересно. Но открытое противостояние с этими людьми, которые стоят за Хирнштайн… Это противостояние очень опасно для всех, в том числе, для всей нашей страны. Поэтому я не хочу быть замешан в такие дела. Я искал ее по личным причинам, но с вами я сотрудничать не могу.

     — Подумайте, герр Оттерсбах, — почти ласково настоял мой визави, — дело не только в деньгах, которые вам предлагают, и от которых странно отказываться. Дело именно в опасности, о которой вы говорили. Я не говорю о патриотизме, в наше время это немодно. Но предотвратить серьезные бедствия, во имя жизней миллионов людей! Ваш отказ сотрудничать с нами могут расценить как предательство. Вы занимаете сторону врага. Последствия для вас могут быть малоприятными.

     Почему-то вспомнился мой предок, антифашист Вернер Оттерсбах. Анквилла. Я усмехнулся.

     — Ничего. К последствиям я готов.

     — Вы выросли в мирное безмятежное время, в одной из самых благополучных стран мира, — задумчиво-размеренно заговорил Мюллер, — вам представляется совершенно невозможным, как и большинству европейцев сейчас, что это благополучие может быть взорвано. Что завтра ситуация может стать совершенно другой. Что вам уже не удастся отсидеться за отказами и так называемой чистой совестью. И о правах человека тогда никто не будет думать. О запрете на смертную казнь — тоже.

     — Тем не менее, чистую совесть я предпочел бы сохранить.

     — Может быть, как раз во имя вашей совести и следует помочь нам? — вкрадчиво спросил Мюллер. Я покачал головой.

     — Нет. Не думаю. Извините, но ничем не могу вам помочь.

     — Очень жаль, — бесцветным голосом произнес собеседник. Внезапно за моей спиной обнаружился один из парней с соседнего столика.

     Я неважный спортсмен, увы. Рванулся в сторону, но сильный точный удар по шее швырнул меня обратно, и тут же в глазах стало меркнуть. Теряя сознание, я сообразил, что ударили не просто кулаком — что-то острое вонзилось в…

     Потерпев ожидаемую неудачу в Тибете, я вернулся домой и возобновил было работу своего затрапезного мини-агентства "Финдер". Но жить как прежде я уже не мог. Одна лишь мысль преследовала меня наяву и во сне.

     Я сам не знаю, что меня интересует в амару, почему так тянет к ним. Идеология хальтаяты, которую вкратце изложил мой родственник, по-прежнему отталкивает. Я их побаиваюсь. Много было таких — желающих изменить мир. Мир, вне всяких сомнений, не очень хорош — но попытки изменить его приводят лишь к кровопролитиям и разрушениям, так не лучше ли оставить мир в покое?

     А уж тем более — менять его таким образом, делить человечество на разные виды! Если даже оно не едино, все же ведь живет неразделенным уже тысячелетия… Что это — новый фашизм?

     Идея отталкивала. Но что-то влекло к этим людям эмоционально. Может, потому что единственные знакомые мне амару оказались очень симпатичными. Анквилла. Мой двоюродный дед, и наверное, единственный из предков, кем я мог бы действительно гордиться. Если бы я знал его раньше, может, и вся моя жизнь иначе повернулась бы, и сам я был бы другим.

     Алиса. После знакомства с ней я стал иначе смотреть на женщин. Завязал с постельными развлечениями. Не то, чтобы я видел Алису в эротических мечтах. Нет, но стало понятно, что есть женщины вообще, женщины как абстракция и знакомая мне реальность — и есть Алиса.

     Возможно, меня никогда по-настоящему не зажигали окружающие женщины лишь потому, что принадлежали к другому биологическому виду? Не амару.

     Не знаю, зачем я искал амару — разоблачить их коварные планы, внедриться в их среду и стать агентом, спасая от них мир, или же — присоединиться к ним? Вернее всего так: я искал, чтобы больше о них узнать. Невыносимо было жить, как раньше, в слепоте и неведении. Я обязан был узнать о них больше.

     … Надо мной потолок, голубая штора, беленная стена. На окне — выкрашенная фигурная, но прочная решетка; так делают в закрытых отделениях психиатрических больниц. Я сел рывком. Голова закружилась.

     Так, укол в шею. Прокололи меня какой-то смесью — допустим, морфин с каким-нибудь транквилизатором, слишком уж быстро я отключился; а может, что-нибудь ветеринарное вроде ксилазина, опять же, усиленное добавками. Впрочем, неважно. Больничная палата вокруг меня, очень маленькая. Едва втиснуты кровать и пара стульев, палата не для долгого пребывания и не для удобств. Пока я был без сознания, меня переодели в серенькую, слишком свободную пижаму. Ясное дело, отобрали вещи и обыскали. Но они ничего не найдут: с тех пор, как я заметил отслеживание моей деятельности в интернете — всю информацию по поискам амару держу либо в голове, либо под серьезным шифром.

     Я заметил крошечную камеру над дверью — они ее не маскировали. Рядом была еще одна дверь, очевидно в санузел. Я встал, утвердился на все еще дрожащих ногах. Надо проверить, заперта ли входная дверь (я был уверен, что — да), но для начала как раз пригодится санузел.

     Он оказался очень небольшим, как гостевой туалет — унитаз и крошечная раковина. Я воспользовался всем этим и заодно напился из-под крана воды. Чувствовал я себя так, будто только что вышел из десятилетней комы — каждое движение и даже мысль давались с трудом.

     Проверить дверь мне не удалось — она открылась. Вошел крепкий мужик в спецодежде персонала по уходу. Больница…

     — Здравствуйте, герр Оттерсбах. Пройдите со мной, вас ожидают для беседы.

     В кабинете, обставленном по-канцелярски, но с такой же прочной белой решеткой на окне, меня ожидали не кто иной, как герр Мюллер собственной персоной, и еще один, с лицом армейского полковника, одетый, точно врач, в белые брюки и рубашку-поло. Он представился как Майер — еще одна ничего не значащая фамилия.

     — Я думаю, вы понимаете, что совершаете противозаконные действия, — продавил я сквозь искусственную вялость. Мюллер хищно-белозубо улыбнулся.

     — Я уже говорил вам, что наша организация имеет очень широкие полномочия и права. Собственно говоря, обычные законы не распространяются на нас. Мир вообще выглядит иначе, чем вы думаете, Оттерсбах. Я вас предупреждал.

     …возможно, мир выглядит даже совсем иначе, чем думаешь ты, индюк напыщенный…

     — Что вам от меня нужно?

     — Вот это правильный вопрос! — похвалил Мюллер, — и вы уже знаете ответ на него. Мы ведь с этого и начали, герр Оттерсбах! Вы уже очень близки к тому, чтобы найти фрау Хирнштайн — или ту женщину, которая выдает себя за Хирнштайн. Ведь это так?

     — Вам лучше знать, — уклончиво ответил я. Близок ли я к этому в самом деле? Поиск Хирнштайн был самым сложным из моих дел. Естественно, она не была психологом, она вообще не принадлежала этому миру, она была амару. У нее не было в нашей стране детства, юности, родителей, однокашников, преподавателей, коллег. Она вынырнула из какого-то тайного места, где живут амару — и Анквилла, и теперь Алиса с Лаурой — и устроилась здесь, выдав себя за детского психолога. Возможно, она действительно изучала психологию…

     А потом бесследно исчезла.

     Но ничего бесследного не бывает, а я еще ни разу не терпел поражения в расследованиях.

     Если она работала здесь, значит — она своего рода агент амару в обычном, как они говорят, урканском мире. Не знаю, как у амару, а у нас агентов готовят подолгу, и стараются использовать не в одной какой-то операции. Раз она хорошо знает немецкий и может выдавать себя за немку — скорее всего, она и сейчас находится где-то на территории нашей страны.

     Все это лишь предположения, конечно.

     Долго описывать все поиски связей Хирнштайн, опросы ее клиентов, коллег, соседе; наконец найденную в результате этого кропотливого просеивания ниточку, ведущую в Ганновер, куда по всей вероятности она переехала — и сменила фамилию и скорее всего, профессию.

     Кстати, попутно я узнал, что еще трое ее клиентов из нашего города — трудных подростков, нуждавшихся в помощи психолога — переехали куда-то за границу, один по стипендии, вот сюрприз, фонда Фьючер — в Америку, а двое — вместе с семьями неизвестно куда…

     Но куда проще найти женщину с неизвестной фамилией и профессией в Ганновере, чем этих людей — в зыбкой неопределенности заграницы.

     К тому же я нашел нить. Но об этой нити Мюллер и Майер пока еще ничего не знали.

     На большом экране, отбрасываемом проектором на стену, тяжело дышала незнакомая женщина средних лет. Тело прочно зафиксировано в конструкции из металлических рам, доходящей до потолка. Над головой нависал стальной гигантский ящик. Волосы женщины были встрепаны, лицо мучнисто-белого оттенка.

     Очевидно, для усиления эффекта Майер сделал проекцию огромной — как в кинотеатре. Лицо женщины крупным планом — бородавка на губе, расширенные кожные поры, замерший в глазах ужас.

     На экране появился сам Майер, все в том же врачебном костюме.

     — Звук мы включать не будем, — пояснил мне Мюллер, — вам не стоит это слышать.

     Майер на экране, похоже, что-то говорил женщине. Она не разжимала губ, лишь глаза раскрывались все шире.

     — Кто это? — спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно.

     — Это обычная женщина, урожденная гражданка Германии, она жила в Мюнхене, у нее есть семья и дети. В определенный момент она так же, как и вы, получила некое предложение. Она оказалась связанной с теми, кого мы ищем, — охотно объяснял Мюллер, — и мы предложили ей сотрудничество. Конечно, мы не вынуждаем к сотрудничеству. Нет. В ее случае проблема была в том, что она согласилась — и стала работать на обе стороны. Мы узнали об этом первыми.

     Я изо всех сил вцепился в подлокотники стула.

     Лицо женщины на экране исказилось ужасом, полились слезы, она беззвучно закричала.

     Экранный Майер отошел в сторону, встал за небольшой пульт.

     Из стального ящика над головой женщины вырвалось гигантское лезвие и упало вниз. Я зажмурился, но успел увидеть, как лезвие вонзилось в голову женщины, медленно разрезая ее на две кричащие части…

     — Откройте глаза, Оттерсбах! — приказал Майер брезгливо. Я автоматически послушался и успел увидеть на экране две аккуратно разделенные половины тела, потоки крови на кафеле, стекающие в желобок в центре пола. Мое сердце бешено колотилось.

     — Вы впечатлительны, герр Оттерсбах, — донесся до меня слегка насмешливый голос Мюллера. Проектор выключили. Я ощутил, как под пижаму стекает щекотная струйка пота. Посмотрел Мюллеру в глаза — в упор.

     — Зачем вы это делаете? Компьютерная графика неплохая, согласен. Вы собираетесь таким образом воздействовать на мою психику?

     — Нет, — покачал головой Мюллер, голос его был мягким, — вы не поняли, герр Оттерсбах. Мы вовсе не собираемся вас пугать, воздействовать, ломать. Мы объясняем вам положение дел. Это не графика. Это был реальный живой человек. Вот ее документы, — Майер положил передо мной карточку аусвайса. Я машинально всмотрелся. Бригитта Гаук, 46 лет, живет в Мюнхене, — сейчас она уже похоронена, труп кремирован, семья получила извещение о смерти. Можете проверить, если хотите.

     Я молчал, не зная, что сказать. Может, они и не собирались меня запугивать. Неизвестно, компьютерная ли это графика, или женщину действительно разрезали надвое. Но сам факт того, что мне это демонстрировали — пусть даже это был фейк… от этого факта привычный мир пошел трещинами, раскололся, обнажая страшную подкладку, тот угол подсознания, нашей общей исторической памяти, подкладку, где заряжал шприц со деловым старанием доктор Менгеле, где гестаповцы аккуратно обривали голову заключенного перед тем, как вести его в допросную камеру…

     Все это так внезапно всплыло и стало реальностью.

     Мне всегда казалось, что несмотря на весь наш гуманизм, нашу общую левизну и возмущение даже мельчайшими нарушениями прав человека — эта подкладка никуда не делась, она так и живет где-то внутри, и в любой момент может всплыть снова.

     И вот она всплыла.

     Наверное, этого они и добивались — чтобы я почувствовал настоящий Страх. Ужас. Мистический ужас.

     Я провалился в изнанку нашего мира, то фрейдовское подсознание, тьму, откуда мы вышли, проклятые, виновные навсегда…

     И там, во тьме я увидел Анквиллу.

     Он был молод, как я. Он стоял во тьме и улыбался.

     Черт возьми, все это бред, сказал он мне. Никто из нас не проклят. Они пытались парализовать нас Ужасом — но мне было плевать на это. Они пытали меня пять лет в этом их гестапо — но все они сдохли, а я жив и счастлив.

     И я тоже улыбнулся ему. И посмотрел на Мюллера.

     — Я так и не понял, зачем вы показывали мне этот ужастик.

     — Чтобы вы поняли, — ласково сказал Мюллер, — приблизительный масштаб наших возможностей. Чтобы вы поняли, с чем и кем вы имеете дело.

     — С выродками и бандитами? — предположил я.

     Мюллер усмехнулся.

     — Выродками и бандитами называют тех, кто нарушает пятую заповедь. А мы не нарушаем ее — мы не убиваем, а казним. Казним именно выродков и бандитов. Это право у нас есть. Да, немецкие законы сейчас другие. Но мы подчиняемся более высокой инстанции, чем законы и конституция Германии. Наше официальное… или не совсем официальное название — Организация Планетарной Безопасности. И наши враги — враги всего человечества, как ни высокопарно это звучит. Отсюда и необходимая жесткость. Человечество борется за выживание. Ему это свойственно. А мы — всего лишь фагоциты, уничтожающие опасные раковые клетки.

     — Если вы еще не поняли этого, — внушительным баритоном вступил Майер, — то мы вам это продемонстрируем вживую. Если вы все еще считаете, что это компьютерная графика. Объекты у нас имеются.

     — Не надо, — сказал я устало, — я вам верю. Хорошо. Скажите просто, чего вы от меня хотите?

     — Все предельно просто, и вы это знаете. Сотрудничества. Работы с нашей организацией. Вы ищете вашу фрау Хирнштайн, даете нам ее координаты, даете нам всю — подчеркиваю, всю — информацию о вашем пребывании в России. И уходите от нас обеспеченным человеком или же продолжаете работать с нами и дальше, по желанию. Это вам предстоит, Оттерсбах, и мне не очень понятно, почему вы артачитесь. Вас не просят делать что-то плохое. Наоборот. Вам предлагают спасти человечество. Выродки — эти люди, которые готовят переворот в мировом масштабе. Женщина, которую вы, возможно, пожалели, работала на выродков, она предала все и вся — свою семью, страну, весь мир. Да, с ней поступили жестко — но у всех последующих предателей при виде ее участи включится мозг, и они поймут, как делать нельзя. Вы уже поняли, я уверен в этом.

     — Вам что-нибудь дал анализ тканей этой женщины? — я посмотрел на Майера. Тот слегка удивленно пожал плечами.

     — Она оказалась человеком.

     — Откуда вы знаете, что это — не люди? — поинтересовался я, — уже были такие данные?

     Что там Анквилла говорил про гены, какие-то маркеры? К сожалению, я мало что понял в этом.

     — Вопросы здесь пока задают вам, — напомнил Мюллер, — вы пока не стали нашим сотрудником, не подписали договор.

     Я подумал.

     — Знаете, так на работу не устраиваются. Мне нужно все серьезно обдумать. Я должен почитать договор на бумаге. И тогда обсудим, что и как.

     — Да пожалуйста, — вальяжно согласился Мюллер, — договор вам сейчас распечатают. Читайте. Можно обсудить условия, например, вознаграждение. Пожалуйста, читайте на здоровье. Но имейте в виду два обстоятельства: во-первых, времени у вас немного. А во-вторых, вы не сможете выйти отсюда, не подписав договор.

     Лорин поднялась, когда первые лучи солнца проникли в спальню. Прошла по деревянному полу бесшумно, чтобы не потревожить маму, спящую чутко — пусть и в соседней комнате. Коридор, ванная в двух уровнях, прямо из ванной — узкая кошачья дверка в сад, Лорин еще могла протиснуться в нее.

     Роса обожгла босые ноги. Девочка подпрыгнула и наутек пустилась бежать через сад, легко перемахнула низкий кустарник, едва не въехала в крапиву, и наконец выскочила на длинный луг, с обрывом между четвертым и пятым городским уровнями. От бега она уже разогрелась, и пошла тише, стараясь не хрустеть ветками, перекатывая босую ступню с пятки на носок, настороженно приглядываясь к кустарникам.

     Как Лорин ни старалась, удар обрушился внезапно. В кустах справа что-то шевельнулось, девочка пригляделась, с облегчением заметила соседскую серую кошку — и тут над головой свистнуло, она мгновенно отскочила, но палка успела скользнуть по плечу, содрав кожу. Лорин уже стояла в боевой стойке, и сумела уйти от второго удара, поднырнув противнику под руку. Это был не кто иной, как Каяри, а хуже него, пожалуй, только Хайлли; юноша отбросил шест — иначе поединок превратился бы в избиение, и они начали быстрый спарринг. Каяри работал осторожно, и Лорин удавалось ускользнуть от него, но они взяли слишком быстрый темп, и через пять минут девочка начала задыхаться.

     Каяри сделал сбрасывающий жест руками. Они остановились и совершили ритуальный поклон.

     — Ты совсем сдурел? — сердито спросила Лорин, — а если бы голову разбил?

     — Но ведь не разбил же, — возразил Каяри. Подошел к ней и взял за плечо, рассматривая ссадину, — ничего. На второй ступени будешь контролировать обстановку.

     Они двинулись дальше по лугу, босые, одетые лишь в короткие штаны и таша — запашные открытые рубашки. Навстречу им из утреннего тумана возникли четыре долговязых, тонких фигуры. За спинами у Хайлли и Явана болтались боевые шесты.

     — Ками! — тихонько сказала Лорин, все остальные поздоровались молча и по-своему, вскинув скрещенные руки над головой. Постояли тихонько, глядя друг на друга — будто не расстались только вчера вечером.

     — Давайте разминку, — негромко предложила Хайлли. Без лишних слов молодые амару начали заниматься.

     Лорин была среди них единственной, кто не вырос в амарском поселении, она попала сюда лишь два года назад. Каяри тоже не родился здесь, но его привезли четырехлетним. Он продвинулся в ятихири — физической культуре амару — дальше других, имел уже вторую ступень и готовился сдать на третью; заглядеться можно на его совершенное тело, танцующие под кожей ровные мышцы, закручивающие парня в невероятные узлы — всего лишь ради разминки.

     Не отставала от него и Хай, рожденная в имата, высокая, легкая. Она была одного возраста с Каяри, и тоже собиралась вскоре сдавать экзамен. Темп ее движений был так высок, что невозможно ни отследить, ни повторить. Остальные — плотный медлительный Яван, шустрая тринадцатилетняя малышка Келла, хрупкий Майта — двигались медленнее, но тоже легко и красиво. А разминка Лорин напоминала самую обыкновенную гимнастику.

     В прежней жизни это огорчало бы девочку. В прежней жизни она ненавидела уроки спорта, потому что на них была хуже других. Сейчас это не имело значения — хуже-лучше; она наслаждалась движением, кровь разгонялась по жилам, тело весело звенело. Ей удалось сделать стойку на голове и даже немного пройти на руках, о чем она раньше и не мечтала.

     После разминки ребята разделились на пары и начали тренировку. Лорин досталась Келла. Девочки не давали друг другу спуску, и два раза Лорин удалось даже задеть Келлу.

     Рядом рубились Хай и Каяри, шесты опасно свистели в воздухе.

     Наконец спарринги прекратились. Тяжело дыша, айахо поклонились друг другу. Потом рассмеялись и кинулись обниматься, приветствуя друзей, радуясь новому наступившему утру.

     Их сверстники, родители еще спали, городок погружен в сонную тишину. Лишь кое-где взлаивали беспокойные псы, да начали крик третьи петухи. Лорин наслаждалась свежестью, мириадами блестящих цветных искр росы на траве, ало-золотым гигантским шаром, всходящим на розовый небосвод.

     Можно было, конечно, и не вставать так рано, а спокойно выспаться, выкупаться в подогретой воде и сесть за учебу…

     Но Лорин вставала до рассвета всю зиму и бежала заниматься по снегу, во тьме — даже когда термометры опускались до минус пятидесяти. Встать рано весной, когда светло и всходит солнце, прыгать по молодой травке — детская игра для настоящего айахо. Только житель Сибири может по-настоящему оценить счастье тепла и лета.

     Это началось у них около года назад.

     С Майтой, Яваном и Келлой Лорин подружилась сразу. Еще когда ее звали Лаурой. Ребята приняли ее в компанию — вот и все. Здесь это очень быстро происходит. Келла была внучкой Анквиллы и Инти. Яван, Йанки Вайна, дружил с Каяри. Вообще здесь все относились друг к другу доброжелательно, и границы между ребячьими компаниями были не такие уж строгие — можно с кем угодно сыграть в волейбол, сходить на танцы, в Хранилище или на Аруапу, или попросить помощи в учебных заданиях, или вместе сделать лабораторный проект.

     Первый год жизни в имата Лорин привыкала ко всему. Инти — восприемница — дала ей странное и тревожное имя — Лориана Рава, Огненная Заря.

     Она привыкала к новому имени, и впервые собственное имя нравилось ей. Потом привыкала к маме, к тому, что мама вообще есть, и к тому, какая она, оказывается, чудесная. Лучше, чем Лаура когда-либо мечтала. Привыкала к нормальным людям вокруг — это было особенно трудно, никак не поверить, что люди здесь все — нормальные. Привыкала к возросшим нагрузкам в учебе. Можно было и меньше напрягаться, но Лорин хотела пройти Янтанью, экзамен зрелости, не позже восемнадцати, в крайнем случае, девятнадцати лет, как все, а значит, следовало поторопиться.

     Требования к выпускнику амарской школы куда выше, чем к какому-то немецкому абитуриенту.

     Но Лорин всегда нравилось учиться. И странно было видеть, что она не одна такая, что здесь ценится знание, можно поговорить с кем угодно на "заумные" темы, и все с удовольствием учатся.

     В прошлом году, в светлый и длинный июльский вечер пятеро ребят собрались на двенадцатом уровне, в небольшой березовой роще. Они расселись на корявом покореженном стволе старого дерева, вокруг оглушительно звенели цикады, молодая черно-белая лайка Явана, с русской кличкой Муха, плескалась на мелководье Верхнего потока, охотясь на мальков.

     — Дело серьезно, илас, — сказал Каяри, — вы помните, какой год на дворе.

     Лорин поежилась. Эта мысль серьезно отравляла ей счастье. Во всем мире уже начали подшучивать и снимать дурацкие фильмы-катастрофы по поводу "предсказания майя". Здесь, в имата, знали все точно. Дело не в туманном искаженном предсказании, содержашем лишь намек на истину. Дело в расчетах, и до начала расчетного срока — совсем немного. Единственное, что утешало: 2012-й — это лишь начало опасного промежутка, очередной конец света наступит где-то на протяжении семи лет.

     А может быть, и не наступит… мало ли, что могло случиться с тем автоматом. И ведь пока еще астрономы амару не отмечают ничего страшного. Так Лорин утешала себя. Слишком жутко думать о том, что скоро это зеленое, теплое, звенящее счастье будет взорвано — навсегда.

     — Пугаешь, — заметила Келла, — мы-то что можем сделать? Мы еще дети.

     Каяри перевел на нее взгляд.

     — С автоматом Чужих — ничего. Суть того, что я хочу сказать — теперь наступление хальтаяты уже не туманное будущее. Это — почти настоящее. Уже почти завтра нам придется выйти в мир. В мир урку.

     Лорин вздрогнула. Стоящий рядом Майта немедленно обнял ее за плечи.

     Эта поразительная, непривычная чуткость амару друг к другу.

     — Нам придется выдержать серьезное противостояние. И у нас не будет многих лет, чтобы подготовиться к нему, — продолжал Каяри, — вы знаете, что будет война. Кто из нас готов к войне — не абстрактно, а всерьез? Даже чисто физически?

     — У нас есть ятихири, — заметил Яван.

     — Янтанья — серьезный экзамен. Но этого мало! Нормой для совершеннолетнего считается первая ступень ятихири! А что она дает? Только здоровое сильное тело. Настоящих айахо среди нас мало.

     Ребята потупились. Они все собирались сдавать Янтанью через три или четыре года — и знали, что смогут рассчитывать только на первую ступень ятихири. Даже чтобы добиться второй — нужно тренироваться на порядок больше. Лорин же сомневалась, что сможет сдать хотя бы на первую…

     Они-то занимались ятихири с раннего детства! Мало того, они родились и выросли в имата, никогда не болели, всегда много двигались на воздухе.

     — Брось, Кай, — возразил Яван, — кому сейчас нужна ятихири? Как говорят урку, Бог создал людей, а полковник Кольт сделал их равными. Имея нормальное современное оружие, можно обойтись без всякого рукомашества и дрыгоножества.

     — Ну вообще-то стрелять тоже надо еще учиться, — самокритично вставила Келла, — а нас даже этому толком не учат.

     Каяри соскочил с березы. Встал перед ними, словно собираясь выступить с докладом. Медленно обвел их взглядом. И заговорил.

     — Вы думаете, мы превосходим урку во всем. Да, мы умны, да, мы создали земную цивилизацию и развили ее. Это основная, коренная наша ошибка — думать так и недооценивать урку. А ведь мы вовсе не сверхлюди, мы — обычные люди, наш интеллект ничем не выше урканского.

     Лайка Муха выбралась из воды, прочапала наверх и уселась рядом с Каяри, преданно глядя на него и внимая его речи. Мимолетная улыбка скользнула по лицу мальчика.

     — Нас на социалке учат управлять урку. Заранее. Мы привыкли видеть наших, поселковых урку, и думать, что все они примерно такие, и что мы легко с ними справимся. А это глубокое заблуждение. Есть вещи, в которых урку значительно сильнее нас. Ведь не случайно именно они завладели миром. Один на один, без техники, отдельный урку легко одолеет одиночного амару. Знаете, в чем сила урку?

     — В нахальстве, — предположила Келла. Ребята зафыркали.

     — Правильно, — спокойно согласился Каяри, — в нахальстве. Уверенности в своей непобедимости. В воле. Обычный урку с детства сражается за место в иерархии. В цивилизованных странах он делает это цивилизованно — учится, пишет резюме, устраивается на хорошую работу, подсиживает коллег, делает карьеру. Но как бы он это ни делал, он четко знает одно: жизнь — борьба, к цели можно и нужно идти по трупам, надо беспощадно давить соперников…

     — Ellbogengesellschaft^[1], - вырвалось у Лорин по-немецки.

     — Jawohl, — фыркнул Каяри, — так вот. Урку уже в детском саду дерутся за место в иерархии. А мы? Мы живем в тепличных условиях. Любовь, понимание, нежность, уступаем друг другу, поддерживаем друг друга — сплошной психологический комфорт. Те гормоны, что заставляют урку сражаться — дают ему волю и жесткость, а мы чувствительны и изнеженны…

     — Ты неправ! — возразила Лорин, — я видела этих… жестких. Это они изнежены. Телевизор, диван, шоколад. Им все условия создают, лишь бы они не перетрудились.

     — У них есть другое преимущество — шкура толще, — ответил Каяри, — надо отдать себе отчет: средний амару лишен воли к борьбе. Нам это не нужно. Мы — ученые, поэты, интеллектуалы. Несмотря на ятихири, в которой мало кто продвигается дальше первой ступени. В реальной схватке любой из нас проиграет урку, для которого борьба против врага-человека — норма. Посмотрите, какие фильмы они любят. Посмотрите на всю историю человечества! Эта воля одновременно делает их безжалостными и бессовестными — ради достижения своей цели они готовы мучить и убивать, а для нас это невероятно трудно. Кто из нас на такое способен? Спросите себя честно. Они имеют это преимущество перед нами. Поймите — это противник, с которым мы еще не сталкивались! И я не говорю о нашем поселке — урку ведь очень разные. В нашей Марке живут лузеры этого мира, низшие в иерархии, которые видят в нас, амару, высших. А в мире есть президенты, генералы, спецназ, бандиты, военные, банкиры, политики — и все они, почти все — урку. Настоящих урку, победителей, мы еще даже не видели.

     — Я видела, — тихо сказала Лорин. Ее голубые глаза потемнели.

     Каяри прав — она вела себя недостойно тогда. Надо было сделать что-то другое. Драться, убежать… Правда, она пыталась бежать. Но на самом деле она смирилась с тем, что ей навязали. Была жертвой.

     Каяри растерянно молчал, глядя на нее. Лорин встала.

     — Я видела их. Ты прав. Нам нужно стать другими. Так — мы не сможем им противостоять.

     Темная волна захлестнула ее. Она вспомнила все — удушающий запах пота. Острую невыносимую боль. Навалившуюся сверху гору. Этого скота, который именовался ее отцом Собственный крик, и ладонь, зажавшую ей рот, удушье. Унижение. Особенно нестерпимо то, что ему нужно ведь было что-то отвечать. Говорить. Он требовал от нее ответов, и она что-то говорила, да, папа, хорошо, папа, я согласна, папа, и еще какую-то чушь. Почему она вела себя так? Почему не выпрямилась, не крикнула ему в лицо "подонок", не подняла вопль на всю улицу, не обратилась в полицию?

     Ее никто не осуждал, все жалели. Инти все поняла, Инти научила ее не стыдиться себя, и почти забыть те страшные годы…

     Но Каяри прав — если им снова придется столкнуться с урку?

     Ты видишь в этом подонке — человека, такого же, как ты. Она еще видела в нем и отца, да ведь он и есть ее биологический отец. И ты не можешь поверить, что человек может вести себя так. Не можешь увидеть в нем врага, объект, который нужно убрать и обезвредить.

     Этому нужно специально учиться. Ятихири ни на одной ступени не учит этому.

     — Если мы хотим быть настоящими хальту, — четко и звонко сказала Лорин, — мы должны научиться этому. Мы должны стать сильными! Сильными и безжалостными. Хальтаята — наш путь, и все мы будем хальту. Только ведь и хальту не учатся видеть урку такими, какие они есть на самом деле. Гуманизм — это слабость. Мы должны научиться не жалеть ни себя, ни других. Это для нас — вопрос выживания.

     — Ты хорошо сказала, — тихо подытожил Каяри, — мы будем этому учиться. Я уже пробовал говорить со взрослыми — они не хотят понять. Мы разработаем собственную программу.

     Он обвел взглядом остальных притихших ребят. Поднял руку над головой в знаке хальту — косого креста.

     — Кто с нами?

     Лорин тоже вскинула руки крестом, и вслед за ней жест повторили все остальные.

     Группа назвала себя "Чикка Хальту", истинные хальту. До осени тренировались впятером, а там присоединилась еще Хайлли, соседка Явана, гибкая, сильная красавица Хайлли — Песня.

     Общество держали в полутайне от взрослых, говорили "тренируемся", но подробностей никому не раскрывали.

     Да взрослые и не очень интересовались — мало ли, во что играют подростки.

     Они и так занимались ятихири четыре-пять раз в неделю, в школе — теперь к этому добавилась еще одна тренировка, в воскресенье, и еще по небольшой тренировке каждое утро. Это было бы тяжело, если бы их не поддерживала дружба и тайна.

     Кроме того, они собирались три или четыре раза в неделю по вечерам и работали по своей собственной, общими усилиями составленной программе.

     Они учились стрелять. У многих взрослых в имата было оружие, принести пистолет или даже автомат на занятие несложно. Инструктором уговорили стать студентку военной группы — из тех, кто готовился к внедрению в урканские армии. Рита — эта девушка, выросшая в Лаккамири, решила взять русское имя — с удовольствием показывала им, как обращаться с оружием, собирать-разбирать, чистить; как целиться, выхватывать пистолет, стрелять из разных положений.

     Изучали урканскую технику, раздобыли старый бензиновый автомобиль "Лада" и освоили езду на нем.

     Занимались скалолазанием на ближайших скалах, прыгали с высоты в воду — что от Лорин потребовало почти героического преодоления себя. Ночевали в тайге. Все это тоже ятихири, но усложненная, экстремальная, выходящая далеко за первую ступень.

     Главное, на что была направлена программа "Чикка хальту" — воспитание воли. Воля и дисциплина — единственное, что может противопоставить амару воинствующим безудержным урку.

     И раз природа не дала этого предкам амару, значит, амару-люди должны воспитать это в себе сознательно.

     Школа в Лаккамири была устроена сложным образом. Можно даже сказать, что никакой школы не было.

     У Лорин была наставница — Кета, опекавшая еще два десятка подростков. Все, что требовалось — подготовить ребят, одного за другим, к выпускному экзамену, Янтанье. Во всех областях умственного знания и духовных навыков, кроме ятихири и социальных навыков, для которых существовали другие инструктора и наставники.

     Каждый работал по индивидуальному расписанию, самостоятельно. Дома, с помощью одного лишь экранчика киты, или же в Хранилище.

     Программа — с дидактически расположенными блоками материала, задачами, дополнительным чтением и практическими заданиями — была выверена многими поколениями, дополнена современными знаниями и едина для каждого молодого амару. Учиться было не то, что легко — но интересно, и получалось гораздо эффективнее, чем в гимназии. Не надо было тратить время на дурацкие "групповые проекты", дискуссии, просмотр фильмов, беседы о дисциплине в классе, организаторские моменты, никому не нужные поделки из бумаги или бессмысленные сочинения, ожидание, пока даже отстающие справятся с заданием, отвлеченную болтовню, моральные проповеди, словом — то, на что в обычной школе уходит 90 % времени.

     Был только компактный блок знаний, который следовало освоить, задания — и самопроверка. По договоренности с Кетой Лорин занималась в день на час или два больше, чем другие — ей следовало многое наверстать, иначе она не успеет подготовиться к Янтанье даже к восемнадцати годам, и придется сдавать ее позже, а этого Лорин не хотелось.

     С другой стороны, ей можно было не заниматься языками. Лорин свободно владела немецким и русским, и почти свободно — английским, для Янтаньи этого достаточно; она занималась лишь ару. На новом языке она выучилась болтать, читать и писать свободно в первые несколько месяцев. Но на экзамене требовалось более глубокое знание родной речи амару, совершенное владение ею.

     Время, сэкономленное на изучении иностранных языков, Лорин направляла на математику, физику, химию, биологию, географию, астрономию, основы техники, историю, литературу — эти знания у нее после немецкой гимназии были катастрофически низкими, их следовало быстро и основательно восполнить.

     С наставницей можно было проконсультироваться быстро через кита, еще у амару существовала система связи и хранения информации Аранас, отдаленно похожая на интернет. Можно было через нее выйти и в интернет, но зачем? Разве что для изучения психологии урку. Раз в неделю Лорин встречалась с наставницей лично, и та контролировала прохождение материала по всем предметам.

     Три или четыре часа таких домашних занятий; два обязательных часа ятихири — физической культуры; не только гимнастика, бег и самооборона, но и, например, лыжи, совершенно необходимые в сибирских условиях, и верховая езда, и плавание в Верхнем потоке или в отапливаемом бассейне Лаккамири.

     Раза в неделю Лорин ходила заниматься в группу социальных навыков, инструктором которой был молодой амару с русским именем Максим.

     Два раза в неделю по три часа — так было решено на Аруапе для всех подростков — Лорин выполняла общественно необходимые работы; сначала она выбрала оранжереи, как и Келла. Лорин восхищала местная система интенсивных технологий выращивания, полностью заменяющая какое-либо сельское хозяйство. Но вскоре девочка перешла на строительство новых зданий, там было немного простой неквалифицированной работы, почти все автоматизировано, но Лорин быстро научилась управлять киберами и даже выполнять сложные инженерные задачи. Она подружилась с инженерами-строителями, часто ей не хотелось уходить со стройки и после окончания "общественных часов".

     Сначала Лорин еще занималась скрипкой, но потом времени на это не стало. Или пропал интерес. Зато девочка увлеклась рисованием и стала брать отдельные уроки.

     Но все эти занятия продолжались лишь до шести вечера. По традиции после шести взрослые шли на Аруапу, иногда туда наведывалась и Лорин, но чаще проводила время с ребятами, по своему усмотрению. А потом возвращалась домой, и время до сна принадлежало уже только ей одной — и маме, ее любимой "тайке".

     Лорин иногда поражалась тому, как медленно тянется время, она успевала за день прожить в пять, десять раз больше, чем раньше, и вчерашний вечер казался ей далеким, словно был год назад. А посмотришь иначе — время летит быстро, и не замечаешь, как пора расставаться с очередным интересным занятием и приступать к следующему.

     Впервые Лорин посетила Марку — поселок урку — зимой. Ей было четырнадцать с половиной, но ее поместили в группу социального развития с ребятами 11–12 лет. Это ничего не значило, разве что она была ростом повыше других.

     Амару — нормальные люди. У них возраст, внешность, пол, происхождение совершенно не играют роли при общении, разве что — роль позитивную. К этому Лорин долго не могла привыкнуть.

     Марка располагалась в километре от Лаккамири. Полтора десятка мальчишек и девчонок весело шагали по растоптанной в сугробах тропинке, снег искрился вокруг сказочными чертогами, вкусно похрустывал под теплыми валенками.

     Келла, внучка Инти, взяла Лорин за руку.

     Максим остановился на прогалине, поджидая их. Ребята сгрудились вокруг учителя.

     — Еще несколько слов, прежде чем мы войдем в поселок. Кто скажет, почему были созданы такие поселки? Ведь раньше, например, в Шамбале, их не было!

     — Это из-за Хальтаяты, — солидно ответил вихрастый маленький Леонид, — раньше их не было, потому что если… ну если урку попадали к амару, то они просто жили среди нас. Раньше не делали разницы между урку и амару!

     — Все верно, — согласился учитель, — но мы всегда могли это себе позволить в Шамбале, потому что урку было очень мало. Случайно заблудившийся путник, спасенная от смерти семья… им давали такой же дом, как у всех, и они участвовали в общей жизни — но конечно, не могли стать такими же, как все, просто не получалось. К ним все были дружелюбны, но они ощущали себя чужими. Только агрессивных урку выгоняли из Шамбалы.

     А теперь мы решили посмотреть на ситуацию честно. Нам нельзя больше прятаться от урку — а урку заполнили весь мир. Рано или поздно нам придется взаимодействовать с ними. После победы хальтаяты мы будем определять условия мира. Мы отделимся от них — но какие условия мы создадим для урку? У кого есть идеи?

     Лорин с интересом смотрела на облачка пара, вырывающиеся из ртов. Минус тридцать сегодня, по местным меркам — практически тепло. Но ведь правда, совсем не холодно. Меховой плащ греет очень хорошо, валенки, варежки — только лицо пощипывает, но к этому она уже привыкла.

     — Аманкай?

     Черноволосая девочка пробилась ближе к учителю и заговорила.

     — Условия для урку должны быть такими, чтобы самим урку было хорошо!

     — И чтобы обезопасить нас, — добавил Леонид.

     — Правильно, Аманкай, — кивнул Максим, — в первую очередь мы должны позаботиться о благополучии этого вида. О естественной экологической обстановке для него. А что для этого нужно? Да в первую очередь — знать точно, в чем нуждаются эти существа.

     — Разве это и так не понятно? — насмешливо спросила Келла.

     — Конечно, нет! — воскликнул Максим, — мы тысячелетия живем с урку, но наши представления о них — чисто житейские. Нам важно построить научные представления о потребностях урку. Знать точно, что им нужно, чтобы эти существа жили свободно, ощущали себя счастливыми, не страдали, и еще что важно, Нада?

     Надежда выступила вперед.

     — Чтобы они развивались…

     — Да! Собственно говоря, считается, что урку не способны к дальнейшей эволюции. Но мы, как их старшие братья по разуму, не должны упускать из виду такую возможность. Значит, нужно им создать такие условия, чтобы не мучить их, как это делали основатели всех мировых религий — но разрешить свободно развивать свой разум настолько, насколько они сами этого хотят.

     И вот для этих целей, ребята — прежде всего, для изучения урку — были при новых имата построены марки — экспериментальные поселки. Это своего рода полигон для отработок экспериментальных стратегий. Конечно, только гуманных. Сейчас вы в первый раз увидите, как устроен поселок урку — хотя самих урку вы, конечно, уже наблюдали.

     Напоминаю вам о правилах поведения в Марке. У вас есть оружие. Оно нелетальное, но тем не менее, пускать его в ход можно только в случае физического нападения на вас или ваших товарищей. Если вас оскорбят словесно, сообщите об этом мне. Не принимайте подарков и ничего не давайте урку — они будут просить. Пока что держитесь все вместе и не отходите от группы. Бояться не надо, ничего плохого сейчас случиться не должно. Ну что — все готовы?

     Лорин знала об урку больше, чем все ребята, вместе взятые. Больше, чем Максим, выросший в имата.

     Но Марка сильно отличалась от той, прежней ее жизни. В поселок набрали урку-добровольцев. Все они были из России и близлежащих государств, все это были бедолаги, что не сумели устроиться в той жизни, пострадали от войн, капитализма, нищеты. Агенты амару без труда находили таких отчаявшихся людей и приглашали их в Лаккамири, жить на всем готовеньком; те с радостью соглашались.

     Не только амару страдают в урканском мире — не менее сильно страдают и те урку, кто проиграл в иерархии, оказался лузером, кого вытеснили и уничтожают более удачливые сородичи.

     Марка ничем не напоминала чванное немецкое предместье, но здесь не было и нищего убожества. Аккуратные веселые домики из амарских стройматериалов, палисадники, сейчас покрытые снегом, широкие расчищенные тротуары. Проезжая часть была накатана, по ней ездили быстрые конные сани, мчались всадники, матери везли детишек на санках. Использование ДВС в поселке (как и в самой Лаккамири) было строго ограничено.

     Урку выглядели как совершенно нормальные люди. Они только одевались иначе, чем амару — на них были традиционные российские тулупы, шубы, меховые шапки. Не отличались они от амару и в расовом отношении.

     Лорин уже отличала чистокровных амару, вся родословная которая состояла из жителей Шамбалы, еще несущих кровь древних жителей Земли. Высокие, тонкие фигуры, светлые волосы и кожа, особый ромбовидный разрез глаз, выступающие скулы и узкие лица. Сначала они казались инопланетянами, их вид поражал — а потом Лорин привыкла к ним. В Шамбале их было много, а в Лаккамири они не составляли даже значительного меньшинства, почти все обычные амару ничем на вид от урку не отличались.

     Разве что — одеждой, оружием у пояса (Лорин невольно потрогала кобуру "Осы"), и, пожалуй, другим выражением лица. Взглядом. Незримой, но воспринимаемой аурой.

     Группа ребят рассредоточилась, рассыпалась по улице, Лорин с Келлой шли сзади, поодаль других. Внезапно к ним подошла молодая женщина-урку, темноволосая, видимо, из Средней Азии или Казахстана.

     — Погодите, девоньки-красавицы, — бойко заговорила она, — не хотите ли гостинчику? — и протянула Лорин прозрачный пакетик с козинаками. Лорин неуверенно взглянула на Келлу. Учитель запретил брать подарки, но это всего лишь конфеты! Не то, что хочется конфет, но неловко же обижать человека.

     — Нет, не хотим, — отрезала Келла, и схватила Лорин за руку, предательски уже потянувшуюся за свертком, — нам нельзя!

     — Ой, да что же вы, ведь я же от чистого сердца! — обиделась женщина, — возьмите, возьмите!

     — Кел, ну давай возьмем, — не выдержала Лорин. Они говорили по-русски, как и все в поселке. Но Келла, блеснув глазами, строго ответила на ару.

     — Ты что?! Нельзя же!

     — Возьмите, возьмите! — почуяв слабину в Лорин, женщина едва не насильно стала пихать ей сверток, схватила за руку, — и зайдите ко мне чайку попить! Я ж добра хочу! Неужели брезгуете? У меня такой чаек, пряники, м-м! Зайдите, девушки, не пожалеете!

     — Да нам нельзя, — затрепыхалась Лорин, — мы же с учителем!

     — Ну и что же, неужели вас учитель накажет, если вы чайку попьете! — сверток уже был, после непродолжительной борьбы, впихнут в карман Лориного плаща. Женщина перегородила им дорогу. Даже боевитая Келла растерялась и топталась на снегу, не зная, что предпринять. Лорин изо всех рванулась и выдернула руку.

     — Не надо! — крикнула она, и девочки, обогнув урку с двух сторон, помчались вперед, догоняя своих.

     — Келла, она мне всучила все-таки, — Лорин растерянно посмотрела на подругу. Келла взяла сверток и побежала к Максиму. Подошла и Лорин. Максим ободряюще обнял ее за плечи.

     — Ничего страшного, Лорин. Ты научишься. С ними не так-то просто общаться.

     — Что она хотела?! — Лорин едва не плакала. Ребята столпились вокруг них. Максим задумчиво повертел пакетик в руках.

     — Она хотела заполучить вас к себе в дом, навязать подарки. Урку, живущие в Марке, считают амару, даже детей-амару, высшими в иерархии. Для них вы — носители власти. Может быть, она не хотела от вас сейчас ничего конкретного. Но она хотела расположить к себе вас — именно потому, что вы, по ее мнению, стоите в иерархии выше и потом, может быть, она сумеет получить от вас какие-то блага. Пусть даже чисто психологические — материально урку и так ни в чем не нуждаются. Скажем так, иерархические блага. Это типично для женщин урку — они стремятся расположить к себе власть имущих. Тех, кто имеет власть в их глазах. Таким образом удовлетворяют свое внутреннее беспокойство и стремление к безопасности. Подождите меня здесь!

     Максим широкими шагами вернулся назад, к тому дому, откуда вышла молодайка. Постучал. Через некоторое время он вернулся без пакетика, и группа двинулась дальше.

     — Что ты ей сказал? — поинтересовалась Келла.

     — Ничего. Я просто вернул пакет, сказал, что спасибо, наши дети не нуждаются в подарках.

     Они осматривали поселок — двухэтажную чистенькую больницу, в которой работали врачи-амару. Мастерские и парники.

     Экономика урканского поселка была совершенно непонятна детям-амару, но для Лорин — привычна. Здесь все принадлежало кому-нибудь, были богатые люди — владельцы мастерских, земли, оборудования. Максим объяснял, что приобретать эти ключевые объекты позволяли наиболее наглым урку, которые еще в той жизни, в обычном мире, обладали собственностью и деньгами.

     На этих объектах работали остальные урку, получая за это плату, вполне достаточную для жизни. Амару установили необходимый минимум оплаты, а также обязали Совет Марки выплачивать пособия больным, старикам и тем, кто по каким-то причинам не мог найти работу.

     Совет Марки по традиции был выборным, но обычно в нем состояли самые важные мужчины поселка, владельцы предприятий.

     Впрочем, голодная смерть никому в Марке не грозила — каждый прибывший получал домик и огород, по желанию — скотину. Работали у хозяев ради зарплаты — чтобы иметь возможность покупать хорошие вещи и и любые жизненные блага. Буквально любые — урку даже разрешали ездить в отпуска по всему миру. Многие урку работали охотно и на хозяина, и на себя — отстраивали себе дома побольше, покупали лошадей и сани, множество хороших предметов быта, технику, одежду — все это можно было заказать через интернет, через подставную фирму в Томске. Амару своими вещами с урку не делились.

     Группа посетила школу урку, большую Библиотеку и клуб.

     Школа урку была похожа на школу для самых маленьких в Лаккамири. Множество интересных развивающих игр, самые увлекательные книги (впрочем, и серьезные книги тоже были), учителя — как сами урку, так и амару, компьютеры и техника…

     Но детей в школе было очень мало. Несколько девочек играли в лото с буквами за столиком, двое мальчишек гоняли на экране компьютерных монстров. В одном классе шел урок арифметики, но за столами сидело всего восемь девочек.

     — Мы объявили, что школа для детей урку — на усмотрение их самих и родителей. То есть никто не заставляет их учиться. Если родители не потребуют, конечно. И как видите, особого желания ни у кого нет. Впрочем, с этим экспериментируют, в других имата детей урку пытаются учить по полной программе. Мы просто предоставляем желающим любые возможности образования. Взрослым, кстати, тоже. Но результатов нет.

     Библиотека с рядами книг была абсолютно пуста. А вот в клубе несколько молодых урку смотрели видеофильм — японский боевик, еще несколько сидели в интернете.

     Как и в имата, основные социальные учреждения были расположены вокруг главной площади. После клуба ребятишки вошли в здание с надписью "Отделение охраны порядка".

     Лорин сначала вздрогнула, увидев форму, похожую на полицейскую. Молодые крепкие мужчины в зеленой форме, с незнакомыми знаками различия, вежливо сторонились, пропуская юных амару. Лорин отметила, что огнестрельного оружия у них нет, но зато на поясах висят дубинки (видимо, электрошокеры), наручники и свернутые хлысты.

     Лорин, вслед за остальными, расстегнула плащ, а потом и сняла его — помещение было хорошо протоплено. Максим показал им зал Суда, сейчас никаких заседаний не было, в зале было пусто. Затем они прошли в крыло, где содержались задержанные нарушители — сейчас лишь две камеры были заняты. Камеры были чистыми, но не очень комфортными — деревянные лежаки, никакого белья, никакой мебели. Они полностью просматривались — от коридора их вместо стены отделяла крепкая решетка.

     В одной из камер валялся на лежаке парень-урку, с наглыми серыми глазами и широким лицом. Увидев экскурсию, он приподнялся и с любопытством уставился на подростков.

     Во второй здоровенный мужчина мастерил что-то из газеты и канцелярских скрепок. Он удостоил юных амару лишь коротким хмурым взглядом.

     — А что они сделали? — поинтересовался Чуки. Максим посмотрел на охранника.

     — Ты можешь рассказать?

     Урку-охранник кивнул с готовностью.

     — Этот, — он махнул рукой в сторону первой камеры, — на дискотеке девушку избил. Она с ним танцевала, а потом отказалась идти к нему домой. Ну он ее завел за угол и дал по морде. На пол-лица синяк, да еще она упала и ребро сломала. Врачи сообщили, ну и… мы арестовали этого.

     — Заметим, если бы девушке не нанесли травмы, требующие врачебного вмешательства, если бы он бил ее, не оставляя следов, девушка даже не смогла бы пожаловаться, — добавил Максим, — это здесь в порядке вещей. А какой приговор?

     — Приговор хороший у него. Пятьдесят горячих, — равнодушно ответил охранник, — сечь завтра будут.

     — То есть порка. Наиболее распространенное наказание в Марке, и в общем, хорошо себя зарекомендовало, — объяснил учитель, — преступность здесь низкая. Ну а что сделал второй заключенный?

     Здоровенный, уже немолодой мужчина, как выяснилось, потравил соседскую свинью, подсыпав ей в корм толченого стекла (Лорин передернуло). У них с соседями была давняя тяжба из-за участка. Соседям удалось доказать, что это был он. И этого нарушителя также завтра ожидала порка.

     — Идемте, покажу вам помещение, где приговоры исполняются, — предложил охранник. Ребята стали выходить из коридора. Лорин задержалась, подошла ближе к решетке камеры, где сидел молодой парень. Тот вдруг вскочил, подошел к ней и ощерился жуткой улыбкой. Лорин отшатнулась.

     — Че смотришь? — спросил парень по-русски, — нравлюсь? Целка, поди, еще?

     Глазки его стали сальными. Лорин задрожала, внезапно узнав это мерзкое выражение, вспомнив потные толстые пальцы, хватающие за бедра… Она не заметила, как вцепилась в решетку, а урку вдруг цапнул ее за пальцы с другой стороны.

     Лорин вырвалась и побежала вслед за остальными. Урку что-то еще крикнул ей вслед.

     Охранник показывал круглое широкое помещение, в центре которого стояла деревянная скамья и еще столб с ремнями для привязывания. По стенам тоже были расставлены скамьи для сиденья. Здесь пороли нарушителей, обычно наказание бывало публичным.

     Лорин стало еще противнее, и она постаралась побыстрее выбраться оттуда.

     Дети-амару осматривали местные парники, коровник, где животные мирно мычали в стойлах. Для дойки урку применяли громоздкие доильные аппараты.

     Затем осмотрели свиноферму. Многие ребята морщились и отводили глаза, им претила мысль, что этих животных неизбежно убьют на мясо.

     Лорин относилась к этому спокойно, хотя в последнее время успела уже привыкнуть к синтезированному мясу и молоку — все это было очень вкусным.

     — А где у них оранжереи? — поинтересовался Пеллку.

     — Они выращивают основные сельскохозяйственные культуры на полях, — пояснил Максим, — так же, как повсюду в урканском мире. Наши технологии они не используют.

     — Но почему? — удивился мальчик, — ведь наши же лучше… можно больше вырастить.

     Лорин знала ответ, она отошла в сторонку, глядя на пестрые крыши под снежными шапками, вертикальные столбики дыма над крышами, уходящие в высокое бледное небо. Максим за спиной объяснял про то, что для обслуживания оранжерей, так же, как и производства по амарским технологиям, нужен определенный уровень образования. Черновую работу могут выполнять и дети — но ее немного, а чтобы поддерживать оранжереи, чинить киберов и производить, например, кита, нужны образованные биологи и инженеры, причем с амарским образованием.

     — Но ведь бывают урку-инженеры, почему их не переучили?

     — Да, во внешнем мире есть много урку с высшим образованием, — согласился Максим, — но в том-то и дело, что в силу специфики их характера, они во взрослом состоянии уже не могут научиться чему-то новому.

     — Как это может быть? — поразилась Келла, — моей прабабушке сто сорок лет, а она все время берется за что-то новое…

     — Это типично для урку, — терпеливо ответил Максим, — вспомните об основной мотивации этих существ. Им попросту неинтересен сам предмет изучения, так как их слишком беспокоят иерархические и сексуальные переживания. В молодости они учатся, чтобы занять более высокое иерархическое положение в обществе, затем, когда это положение занято — они прекращают всякую умственную деятельность, которая сама по себе, в отрыве от конкуренции, представляется им бессмысленной. Через десять-двадцать лет бездействия мозг теряет способность к обучению.

     Учитель рассказывал то, что Лорин уже знала от других — сначала набирали образованных урку и пытались обучить их работать в амарских оранжереях и мастерских. Из этого ничего не вышло. Урку учились с трудом, несмотря на то, что некоторые из них во внешнем мире имели даже ученые степени. Путем дрессировки, созданием иерархических стимулов (награждали и возвышали тех, у кого лучше получалось, выгоняли неудачников) их научили обращаться с амарской техникой.

     Но понаблюдав за их работой, амару пришли к единогласному выводу: этим людям технику доверять нельзя. Нет достаточного уровня ответственности, а воспитывать его, поддерживать жесткими мерами — нет смысла, это нарушит суть хальтаяты. Лучше предоставить урку жить так, как им легче, не тянуть их за уши в светлое высокотехнологичное будущее.

     Урку дали обычную технику из внешнего мира, возможность обрабатывать землю и выращивать сельскохозяйственных животных. В конце концов, в случае неурожаев или каких-то неурядиц Лаккамири всегда сможет поддержать и даже полностью прокормить Марку.

     Лорин привыкла по вечерам пить чай с мамой. Обычно в восемь они обе уже были дома и до ночи занимались своими делами или общались друг с другом. По правде сказать, они часто общались так подолгу, что на другие дела уже просто не оставалось времени. Или сидели вместе и смотрели какой-нибудь фильм. Или играли в шахматы.

     Лорин таяла от счастья оттого, что мама рядом. В это было трудно поверить. Прикосновения маминых рук, ее серые, добрые глаза, ее тепло — Лорин еще помнила, оказывается, все это.

     Как долго они были лишены этого простого счастья.

     С мамой можно было разговаривать до бесконечности. "Тайка", называла ее Лорин на ару — но чаще всего мать и дочь общались по-русски, на языке Лориного детства.

     — Тайка, почему они все-таки живут настолько по-другому? Там, в Марке? Неужели нельзя было создать для них… более обычные условия?

     — Ты сегодня какая-то грустная, Лорочка. Тебя смутило то, что ты там увидела?

     — Да, — Лорин отвела взгляд, — ведь они тоже люди… ну не такие, как мы, но тоже…

     Она макнула в чай сухарик. В кухне амару практически не было привычных сладостей, разве что вот такие сухарики, наполовину из целых орешков и зерен, склеенных медом. Но Лорин уже отвыкла от сластей, и шоколад сейчас показался бы ей приторным.

     Они пили чай из чабреца и мяты, плавающая свеча на столе озаряла лица неровным сиреневым светом.

     — Они не такие, как мы, это верно, — мягко сказала Алиса, — им нужны другие условия.

     — Но почему… мы были в этом их отделении. Например, почему их наказывают физически — ведь это ужасно! Они же люди.

     Алиса опустила взгляд.

     — Это сложный вопрос, Ларочка. Когда я была молодой, у нас были дискуссии на эту тему… Мне всегда казалось, что бить кого-то — людей, детей — совершенно недопустимо, что это ни к чему не ведет и ничего хорошего не дает, и это крайне унизительно и ужасно. И вот я не могла понять, почему некоторые считают, что детей надо бить, да и взрослых неплохо было бы пороть за провинности. Ладно, если так говорят малообразованные люди, но это говорили вполне просвещенные писатели, публицисты… Что заставило, например, известного писателя придумать мир, где за правонарушения секут? И еще вполне логично необходимость такого наказания обосновывать? У меня это не укладывалось в голове. Сейчас я понимаю.

     — Но ведь если это известный писатель, он все-таки что-то творил, он не мог быть урку!

     — Почему же — и урку может быть писателем. Если писателем быть — почетно, престижно, и приносит большой доход, это лакомый кусок для урку, а выучиться как-нибудь писать может любой, хотя это и тяжело без творческого горения и любви к создаваемому миру. Но тот писатель, о ком я говорю, — Алиса вздохнула, — наверное, он все-таки немножко амару. По генам. У-полукровка, знаешь, что это такое?

     — Да. Мы уже проходили классификацию. Чистокровный амару определяется по 16 маркерам. Ну и там… согласно проценту совпадения, если от 75 до 95 процентов, то это А-полукровка, они ведут себя так же, как чистые амару, их можно считать амару. Если от 60 до 75 — то это У-полукровка. А до 60 процентов — чистый урку.

     — Именно так. Ты тоже А-полукровка. Однако ты не отличаешься от других амару. А вот У-полукровка, особенно мужчина, в зависимости от воспитания, может отличаться очень сильно. Поэтому мы не собираем в имата У-полукровок. И вот если такой У-полукровка вырос в интеллигентной семье, сам не обладает врожденной высокоранговостью, получил хорошее образование — то он кажется почти амару, он может быть даже способен к творчеству. Но у него могут быть вот такие взгляды на жизнь, такие представления — он просто не может думать иначе, его бьют гормоны, он жаждет жизни в иерархической системе, где можно поклоняться старшим, где женщина подчинена мужчине, где за провинности секут…

     — Неужели это кому-то может нравиться?

     — Сам процесс — вряд ли, но они признают его необходимость. Нравится ли шимпанзе тот факт, что вожак стаи может оттрепать? Нравится ли волкам, когда старший пускает в ход зубы? Вопрос того же порядка… Порка — вообще иерархический обряд, типичная для урку демонстрация высшего положения. Она очень символична сама по себе, вызывает массу ассоциаций… не говоря о выработке условных рефлексов: проступок — боль.

     Алиса вздохнула. Сжала руку дочери, мягкую, еще детскую ладошку.

     — Но ведь это делают не амару, заметь, Лорик. Сами урку и выносят приговоры, и приводят их в исполнение. У любого амару этот процесс вызывает тошноту… я понимаю, что тебе одна эта мысль омерзительна.

     — Вот именно — неужели нельзя было сделать как везде в мире… ну там в тюрьму сажать. Штрафы брать. Почему — так?

     — Потому что для них это оптимально. Амару никакое наказание не может изменить, амару не понимают язык наказаний. А для урку оптимально именно такое! Но это делают сами же урку. Охотно. Все, кто приезжает в Марку, находят этот способ наказаний очень разумным. Это делают они сами. Так же, как бьют детей, а мужья бьют жен. Мы не вмешиваемся в их жизнь — согласись, что это их дело.

     — Трудно, — буркнула Лорин, глядя в деревянную столешницу, — трудно согласиться с этим.

     — Я знаю. Но мы ведь хальту. Мы должны к этому привыкнуть — в этом смысл Хальтаяты: оставить этих существ в покое. Пусть живут, как хотят.

     Все происходило за односторонним стеклом. Гильотина была настоящей. Я только что был в этой комнате, мне позволили осмотреть гигантское лезвие вверху, рассекающее тело пополам; станок для фиксации. Теперь мы могли наблюдать за происходящим из соседнего кабинета. А в станке была закреплена жертва — мальчик лет двадцати на вид. Даже чем-то похожий на моего брательника. Звуки оттуда не доносились, хотя Майер явно о чем-то с парнем разговаривал. У того светлые волосы прилипли ко лбу, и руки заметно, мелко дрожали. Он, кажется, просил — чего, пощады? Спасения?

     Майер отошел к пульту, управляющему гильотиной.

     — Остановитесь! — сказал я, — прекратите, сейчас же! Я все понял и на все согласен. Я буду делать все, что вы захотите.

     — Очень хорошо, — похвалил меня Мюллер, — я никогда в вас и не сомневался. В таком случае… вот договор, пожалуйста!

     Договоры следует читать внимательно. Но мне было не до того — в соседней комнате под ножом гильотины стоял человек. Я перевернул договор — не менее десятка листов, мы, немцы, даже здесь не можем без бюрократии, — и быстро поставил подпись внизу.

     — И здесь, пожалуйста… Прекрасно!

     Мюллер нажал кнопку на своем уоки-токи и негромко приказал.

     — Прекратить!

     Я бухнулся в кресло, ощущая, как пот струйкой стекает по лбу, а сердцебиение постепенно успокаивается. Мальчика вывели из соседней камеры.

     Мюллер энергично пожал мне руку. Надо было, наверное, не подавать свою, но я был совершенно сломлен.

     — Очень рад нашему предстоящему сотрудничеству, герр Оттерсбах.

     Вопреки моим ожиданиям, Нико Ватерманн бурно возликовал.

     Неожиданно — учитывая, сколько лет мы не виделись, и какими странными были в гимназии наши отношения.

     — Привет, старик! — завопил он в телефонную трубку, — ужасно рад! Так ты что, едешь в Ганновер! Все, ночуешь у меня! Друг у меня в отпуске, так что… а я тут с головой в науке, но для тебя, конечно, найду время. Не вздумай снимать отель! Это классно! Посидим, поболтаем…

     Я с некоторым трудом распрощался со старым гимназическим приятелем, выключил мобильник и посмотрел на Мюллера. Работать в одиночку мне теперь не позволяют, каждый шаг следует согласовывать.

     — Как я понимаю, ваш приятель готов с вами встретиться? А он что, простите меня — голубой?

     — Да, — ответил я лапидарно.

     — Поэтому вы, вероятно, и разошлись с ним?

     — Не ваше дело, — буркнул я.

     …а складывалось все замечательно. Меня в детстве наблюдали у психолога как "высокоодаренного ребенка", и мое аутсайдерство в детсаду и школьном классе списывали именно на это. В чем-то психологи, наверное, были правы. Нет, меня никто не травил — но мне было нестерпимо скучно со сверстниками, непрерывно обсуждающими футбол, компьютерные стрелялки-махалки и последние серии анимэ.

     А потом появился Нико. И мы стали просиживать ночи напролет, рассуждая о будущем человечества, о Платоне и Тейяре, о Фромме и неомарксизме, о католическом обновлении и атеистическом гуманизме, о Белле и Грассе и прочей капусте и королях… Я знал все клички его любимых кроликов, и когда ему делали операцию удаления аппендикса, и какое мороженое он предпочитает; он тоже знал обо мне все; вместе мы пускались в путешествия безбилетными зайцами по всей Северный Рейн-Вестфалии, вместе ездили отдыхать на лыжный курорт.

     Короче говоря, у меня был один настоящий друг. Но настало время, когда он мне опротивел. Это случилось в девятом классе, и я даже согласился, и мы попробовали несколько раз. Но к десятому стало ясно, что — не мое, и само приближение Нико ко мне уже вызывало дрожь, и мне почудилось, что мой друг переродился, весь превратился в жадный придаток своего влажно-горячего отростка, лишенный каких-либо мыслей, подчиненный одной только мысли — подкараулить и… Я стал избегать его и едва ли не прятаться; потом все улеглось, и к абитуру мы уже могли сидеть за одним столом и вежливо-безлично общаться, как обычные одноклассники. У Нико появился любовник, старше его, все пошло на лад, я тоже начал общаться с девушками, хотя и без особого успеха.

     А на самом деле все было не так, и позже я понял это. Виной всему была наша юношеская неловкость и неумение говорить друг с другом. Нико страдал по-настоящему. Он остался прежним — увлеченным, начитанным человеком, яркой личностью; он готовился к поступлению на медицинский факультет; его увлечение психиатрией было связано с желанием понять природу человека или хотя бы его сексуальных влечений.

     После гимназии мы ни разу не общались, не встречались, даже не говорили по телефону. И вот теперь Нико, молодой психиатр, стажирующийся в Ганноверской клинике, способен помочь мне найти коллегу — женщину-психиатра, которую я смог опознать на случайной фотографии в интернете. Я выяснил очень сложным путем, что теперь ее звали Ангела Граф, и никаких сведений о ней ни в интернете, ни в более-менее доступных источниках не было, полицию же привлечь к поискам невозможно из-за отсутствия серьезных показаний. Не мог же я объяснить, зачем мне нужна эта Ангела…

     Я ехал первым классом — скучнее, зато спокойнее: вместо пестрой толкотни подростков, футбольных болельщиков, панков, накрашенных девиц, мусульманских мамаш в хиджабах и с колясками, жмущихся к окошку пожилых дам вокруг меня сидели чинные одинаковые мужчины, сплошь в сером и черном и с ноутбуками. В большинстве — раскрытыми. Я не стал исключением и тоже раскрыл свой ноут.

     Но мне было не до чтения и не до работы — да и какая работа теперь?

     Я вспоминал последние события. Меня отвезли домой в закрытой машине — местоположение базы с кошмарной гильотиной знать не положено. Несмотря на предупреждение, я поиграл с мыслью все-таки возбудить дело против них, обратиться в полицию.

     Но мысль эта мне не нравилась, и вот почему. Так нагло и бессовестно нарушать десяток законов прямо в центре Федеральной Республики могут только люди, имеющие такую крышу, связанные с такой властью, по сравнению с которой власть канцлера выглядит скромно. Да, это невероятно. Но разве я первый раз в жизни сталкиваюсь с невероятными событиями? И заметим, оба раза — по одному и тому же поводу. Эта Организация не могла не заручиться механизмами защиты от вмешательства немецкой полиции или спецслужб. Она — сама по себе спецслужба.

     Вряд ли мне что-то грозит, если я обращусь в полицию — разве что новые работодатели еще меньше будут мне доверять. А вот геморроя не избежать, да и поверят ли мне? Меня похитили, держали под замком, кололи наркотиками, демонстрировали записи убийства и приготовления к убийству человека на моих глазах… Звучит слишком невероятно, я бы сам не поверил. По крайней мере, до тех пор, пока не связался с амару.

     В итоге я позвонил Михаэлю и попросил о встрече.

     — Понимаешь, — сказал я ему, — со мной случилась скверная история. Очень скверная. Практически я в западне. Мне нужен совет, а ты все-таки полицейский…

     Мы уговорились, что встретимся вечером, в кофейне "Шанс". Все было нормально, никто не звонил мне, не писал мейлов или СМС, и к условленному часу я сидел за столиком, потягивая латте. Михаэль почему-то запаздывал. Я уже начал нервничать, когда мобильник зазвенел "Маршем тореадора" — мелодию я давно уже не менял.

     Звонил Михаэль.

     Голос тусклый, слабый, сбивчивый — я бы даже его не узнал, если бы не высветившееся на экранчике имя.

     — В общем, старик, извини. Не могу прийти. Так вышло. Нет, и позже не смогу. И завтра. Но я навел справки. В общем, я знаю, о чем ты хотел поговорить. Мой тебе совет… — он сделал паузу, словно выговаривать слова ему было трудно, — не пытайся грести против течения. В этом деле никто не сможет тебя защитить. Понимаешь — вообще никто. Потому что речь идет… ну это такой уровень международной безопасности, на котором все иначе, и нам этот уровень недоступен, они могут прямо завтра позвонить, и все наше управление расформируют. Да, такое бывает. А что ты думаешь — со всеми этими исламистами наша полиция борется, что ли? Насколько я знаю… короче, тебе лично ничего не грозит, просто выполняй, что скажут, и Родина тебя не забудет.

     В тот же вечер я проверил аккаунт Михаэля в фейсбуке — мой однокашник был на месте и как раз выложил новые фотографии дочки. Я стукнулся в его чат.

     "Миха, у тебя все в порядке с мобильником?"

     Он ответил сразу же.

     "Все в порядке, Клаус, и вообще не волнуйся. Насчет того, что я тебе сказал — это правда".

     "Что — правда?"

     "Там все чисто. Делай то, что тебе сказали. Все будет нормально".

     Собственно, я хотел только убедиться, что самого Миху тем временем не закатали в асфальт и не скинули куда-нибудь в Нордзее. Подделать звонок и все остальное теоретически можно. Но это очень маловероятно. Для очистки совести я на следующий день зашел все-таки в его управление под предлогом какого-то запроса и отметил как серебристый Мерс Михаэля на стоянке, так и его самого в глубине за стеклянной перегородкой. Миха был жив и отвечал мне, по-видимому, вполне искренне.

     Родное государство впервые на моей памяти дало сбой — оно не могло и не хотело больше меня защищать.

     И вот теперь я ехал в Ганновер — выполнять приказ новых работодателей. Отказаться? Хорошо бы мне угрожала за это всего лишь смерть — но эти нашли надежный способ шантажа.

     Великий Один, и за что мне такое? Если вдуматься, все, чего мне хотелось, и на чем я настаивал — жить спокойно. Не вмешиваясь ни во что. Никому не причиняя зла. Типичная, стандартная позиция современного человека — держаться подальше от левых и правых краев, по центру, ни во что не вмешиваться, никуда не лезть, ни во что не верить по-настоящему, ничему не присягать — потому что любые идеологии, любая вера, в общем, все, к чему люди относятся серьезно — обязательно ведут к насилию и увеличивают количество зла. А я не хотел его увеличивать. Вот любой ценой — не хотел, видит Озирис! Ушел из полиции. Ни к кому не примкнул, держался подальше от любых идеологий и высокомысленных рассуждений о судьбах мира и отечества. Когда Анквилла позвал меня с собой — оттолкнул инстинктивно, чистюля, как же, ведь Анквилла тоже убийца, ведь и они, эти амару, тоже убивают, увеличивают зло, да и идеи у них сомнительные, а я хочу остаться чистым.

     Вот я и не остался чистым. Просто не получилось.

     Может быть, так рассуждал и дедушка Франц, бывший гитлеровский солдат? Надо было сходить еще раз на его могилку, он умер полгода назад. Он тоже хотел остаться чистым, не увеличивать количество зла, не расстраивать родителей, не примыкать к радикалам, жить, как все… Но Зло пришло за ним само и заставило-таки измараться в крови и грязи.

     Так оно пришло и за мной.

     Я не знаю, правы ли амару. То есть амару не виноваты в том, что родились такими — но правы ли хальту, верна ли их идеология, не увеличивают ли они мировое зло. Но в том, что мои новые работодатели — Зло, сомнений у меня не осталось.

     Мне все еще, стоит закрыть глаза, видится, как стремительно падает лезвие, рассекая тело надвое. Я ощущаю на своем темени острие этого лезвия.

     …Но что делать в таком случае? Если зло — со всех сторон, и нет возможности не запачкаться, неужели следует просто принять одну из этих сторон?

     Наверное, нет. Но для начала хоть разобраться, понять, что именно думает, говорит и собирается делать одна сторона, что — другая.

     Моя же проблема в том, что я даже и не начал разбираться. Просто заклеймил обе стороны как "зло" и заявил "чума на оба ваших дома".

     Но как разобраться, если сейчас информацию просто неоткуда взять?

     И разве не об этом я так напряженно думаю, и не этого ищу, забросив все дела, вот уже два года?

     Нико встретил меня на вокзале.

     Он очень изменился — вырос и окреп в плечах, и по правде сказать, не только в плечах — животик под пуловером тоже выпирал. Нико теперь был даже немного выше и заметно крупнее меня. Он сердечно обнял меня за плечи и тут же отстранился.

     — Как я рад тебя видеть, Отти! Тысячу лет не встречались. Ну — поехали ко мне?

     Я взглянул на вокзальные часы. Начало шестого вечера — сегодня и думать нечего о встрече с моим объектом. Ну что ж, наверное, надо расслабиться и провести приятный вечерок с другом, умным, хорошим человеком. Еще месяц назад такая перспектива порадовала бы меня — но сейчас, если откровенно, говорить не хотелось ни с кем.

     Все же не стоит обижать Нико. Я улыбнулся и спросил, где тот оставил машину.

     Болтая, мы прошли в парковку. Я влез в нутро серебристого пузатого БМВ и не удержался от замечания.

     — Твоя профессия, конечно, позволяет… ничего себе машинка.

     — Брось, — Нико коснулся деревянной панели, включая борткомпьютер, — это не моя профессия. Я всего лишь стажер, разве что на кусок хлеба зарабатываю. Это Рея машина.

     Выруливая из парковки, Нико пояснил — его партнер, Рей, британец по происхождению, работает менеджером в крупной совместной фирме. Сейчас отдыхает на Тенерифе… при этом Нико помрачнел. Что-то неладно в их паре…

     Дом в предместье был вполне достоин топ-менеджерской должности. Приличная вилла, с ухоженным палисадником, суперсовременная — стеклянные двери распахнулись при нашем приближении, узнав Нико. В просторном холле — с фонтанчиком и пальмами — на стене вспыхнул плоский экран с приветствием: "Добрый день, Нико! Приветствую вас, гость". Ого, домашняя электронная система различает хозяев по именам?

     — Неплохо? Сейчас покажу тебе дом! Конечно, все это заслуга Рея, хотя проектировали мы вдвоем. Я тоже вношу свой вклад, оплачиваю налог и коммунальные расходы, но капитал принадлежал ему, — Нико слегка помрачнел. Я подумал, что вероятно, дом и записан на партнера, вряд ли Нико является собственником, но спрашивать об этом было неловко.

     Я хлопнул его по плечу.

     — Неплохо вы устроились, сказать честно. Скромным детективам такое и не снилось! Кофе у тебя есть, надеюсь?

     Мы пили кофе в сверкающей фиолетово-серебряной кухне с многоэтажными рабочими поверхностями, причудливыми светильниками. Огромный кофе-автомат с цепочками цветных огоньков, белые чашечки мейсенского фарфора. Барная стойка с высокими стульями. Эспрессо оказался выше всяких похвал.

     — Ну а чем ты занимаешься? — поспешил я перехватить инициативу, чтобы Нико не успел спросить обо мне.

     — Работаю. Меня интересуют сейчас вопросы половой дифференциации в эмбриогенезе… не исключаю, конечно, что это связано с моей ориентацией. Знаешь, ведь это болит. Если бы в нашем обществе не смотрели на нас косо — может, я бы и не обращал внимания, какая разница, кто с кем спит… Да, у нас в этом отношении очень либеральная страна, у других еще хуже. Но все равно даже и у нас…

     — Я понимаю. Думаешь, я не помню твоих проблем?

     — Это болит все время. Ты все время чувствуешь себя не таким, ощущаешь необходимость оправдываться. Тебе напоминают об этом! Может быть, поэтому я и занялся именно этими вопросами. Транссексуализм. У нас сейчас сравнительно много пациентов, весь центр Германии едет к нам. Я пишу работу на эту тему, мой руководитель — сам Викенкамп… впрочем, ты же не знаешь, он так — широко известен в узких кругах. Очень интересные моменты есть… различие полов, например. Знаешь, оно колоссально меньше, чем принято думать — хотя и несомненно, существует. Наши пациенты склонны его преувеличивать — но по той же причине, по какой и я вообще занимаюсь этими вопросами: у них это болит.

     Нико показал мне спальню, оба кабинета, гостевую комнату — она уже была приготовлена для меня, большую гостиную и всю технику в ней, спортзал и сауну, комнату релаксации, а потом мы обосновались в малой гостиной. Экскурсия по дому была познавательной — я узнал много нового о современной технике и дизайне, а также подкрепил свои первоначальные выводы о проблемах Нико с партнером. Британец, по всей вероятности, не был к себе строг: грустные обмолвки Нико, пляжная фотография молодого незнакомца, засунутая в книгу на столике, одиночный разорванный билет в ночной клуб, который я заметил в ящике партнера, и который явно не бросился в глаза ненаблюдательному Нико, и наконец, пара шлепанцев в углу ванной, по размеру явно не подходящих ни моему другу, ни его также крупному партнеру.

     Впрочем, какое мне дело до их личной жизни?

     Гораздо больше меня поразило убранство дома и техника — и кого бы все это не поразило? И порядок, чистота — ни пылинки. В зале медленно ползал по современнейшей ПВХ-плитке уборочный робот.

     В малой гостиной царил приглушенный диммером голубоватый свет двух высоких торшеров. Белое ковровое покрытие из натуральной шерсти, шкуры лам на кожаных диванах и креслах, зеленое мерцание встроенного в стену аквариума с радужными гуппи, ненавязчиво мерцающий стенной экран, голая кошка-сфинкс неподвижно раскинулась на спинке кресла и даже не сделала попытки подойти ко мне.

     А что там с Киксом? — подумал я с беспокойством. Джессика относится к нему хорошо, но все равно. Бедняга пережил несколько тяжелых дней, когда меня похитили. Лишь потом они позволили мне позвонить Джессике, чтобы та позаботилась о животном.

     Нико вкатил сервировочный столик — ролльмопс, маленькие бутерброды с лососем, салями, сыром, оливки, сырная тарелка, недешевый французский рислинг, минеральная вода, кола.

     — Если ты голоден, может, закажем пиццу? — предложил Нико, — готовить сейчас как-то…

     Я окинул взглядом столик.

     — Если мы все это съедим, я явно не умру с голоду.

     — А я бы, пожалуй, заказал! Хотя ладно, подождем. За встречу? — он разлил рислинг по бокалам. Вино пахло умопомрачительно.

     Мы выпили за встречу.

     — Ну а ты как? — спросил Нико, — ты же ничего не рассказывал о себе, а обо мне все выведал, вот ведь коп!

     — Я не коп, — оливки были, пожалуй, чересчур солеными, — я частный детектив, ты же знаешь. Собственно, я и здесь по делу, и мне понадобится твоя помощь. Не волнуйся, дело хорошее, — я стал излагать легенду, — видишь ли, один парень в юности был влюблен в девочку, оба они выросли, их пути разошлись, а потом она сменила имя. Ну а теперь он свободен и решил ее найти, раз уж у него есть деньги и возможности.

     — Романтично, — заметил Нико.

     — Да. Вот такие дела у меня бывают. Это дело приятное, конечно, бывает намного хуже.

     — И что, эта Граф — и есть та девушка?

     — Мне нужно в этом убедиться. Но видишь ли, по поручению клиента я не должен с ней об этом говорить. Желательно, чтобы она вообще меня не заметила, а если заметит — буду говорить под прикрытием, под легендой. Понимаешь?

     — Не волнуйся, старик, все будет в лучшем виде, — хмыкнул Нико, — Я вообще-то ее лично не знаю, но так видел, мельком. Словом, прямо завтра покажу, не проблема.

     — Вот и отлично. Ну выпьем… за наш профессиональный успех?

     — Давай за это, — мы подняли бокалы. Сквозь густую красноту пробивался таинственный свет. Помнится, Беата любила вот такие романтичные вечера. Но сейчас огоньки торшера отражались всего лишь в маленьких серых глазках увальня Нико с добродушной толстой рожей, напоминающего медведя или героя романа Лео Толстого. Однако глазки эти подозрительно блестели, и мне стало неуютно в этой двусмысленно-романтической обстановке. Я слегка отодвинулся.

     — Ну а чем ты вообще занимался в последнее время? Все работаешь?

     — Да, — кивнул я, — рутина. Вот в Тибет, правда, ездил.

     — Да ты что, серьезно? Увлекся чем-нибудь духовным?

     — Вроде того, — я выдохнул. В голове слегка зашумело от вина. Так, опять запретная тема, и лучше куда-нибудь вырулить. Не рассказывать же ему бредовую теорию про амару… я и сам-то в нее не особенно верю. Точнее, не верил бы, если бы не Организация Планетарной Безопасности…

     Хотя! Нико ведь специалист по человеческой психике, врач, биолог. Не в той области, но что-то же он должен знать.

     — Слушай, — начал я, решительно подхватив кусочек моцареллы на вилку, — а вот не дашь ли ты мне консультацию как специалист?

     — Всегда пожалуйста, — насторожился Нико.

     — Могут ли существовать в наше время… нет, не так. Предположим, с самого начала человечество было неоднородно. Оно произошло не от одного вида обезьян… или австралопитеков. А от разных. И у этих разных видов была довольно схожая внешность, но зато кардинально различалось поведение. Социальное поведение. И до сих пор эти различия еще сохранились, тем более, что есть отдельные поселения, где другой вид живет с тех пор почти в чистом виде. Но это еще не все. Эти виды — вообще разные, генетически, хотя и могут скрещиваться друг с другом, но с трудом. Возможно ли такое?

     — Что именно? — уточнил Нико, — происхождение от разных видов? Ну-у… я не антрополог. Насколько я знаю, антропогенез и так был очень сложным процессом, и там многие виды поучаствовали, и даже странно, что все вымерли. Теоретически думаю, мог и другой какой-то вид сохраниться и вымереть не до конца. В изолированной местности. Но что они живут прямо среди нас? Не знаю. Смешались бы давно с нами. А почему ты спрашиваешь?

     — Так просто, идею одну мне подсказали.

     — Может, ты роман собрался писать фантастический? — хмыкнул Нико, — Грядущая раса, врил и прочие ужасы?

     — Что-то в этом роде, — я обрадовался идее. В школе мы пережили увлечение Бульвер-Литтоном и его мрачными пророчествами, — только насчет врила теперь мы не так уж и беззащитны… пару атомных бомб, и плакала грядущая раса. На самом деле мне интересно другое — вот если эта раса произошла от другого вида… этологически другого. То могут ли они сохранить свою специфику до наших дней?

     — Ну, насколько я знаю, этологи сейчас отошли от идеи обусловленности человеческого поведения. Было такое направление — инстинктивизм, — сообщил Нико, — вроде того, что все наше поведение обусловливается теми инстинктами, которые выработали предки в ходе эволюции. Но сейчас ведущие этологи считают, что человек в принципе лишен инстинктов. Уже высшие обезьяны инстинктов не имеют! Понимаешь, что такое инстинкт? Это полная обусловленность, заданность поведения. А уже шимпанзе владеет гибкими стратегиями, приспосабливается к среде. Не говоря о человеке…

     Я задумался. Надо точнее формулировать, вот что. Мы не понимаем друг друга.

     — Вот скажи мне… что формирует человека — врожденные импульсы, гормоны — или внешняя среда? Социальное — или биологическое? Что в нас сильнее?

     — Курить можно? Ты ж не куришь? — я кивнул, и Нико вытащил сигарету, — словом, здесь все не так просто, Клаус! Сейчас мнения расходятся вплоть до самых полярных… скажем, есть социобиология, которая в принципе построена на том, что человек обусловлен биологически целиком. Есть противоположная идея — сторонники влияния среды. Даже не знаю — тут можно целую лекцию прочитать…

     — Ладно, а ты сам? Ты как считаешь?

     — Я сторонник среды, — немедленно ответил Нико и пыхнул белесым дымом. Кошка-сфинкс царственно поднялась и в одно мгновение исчезла, будто телепортировалась, — биологическая обусловленность человека очень низка, и она легко меняется под влиянием окружающей среды. Вот давай возьмем такой вроде бы несомненно биологический признак, как пол… Да, биологическая обусловленность пола — абсолютный, несомненный факт. Но вот что она еще определяет, кроме формы репродуктивных органов и самоощущения? Лет сто назад считалось, что очень многое — например, длину платья, привязанность к детям, трусость или смелость, способности к наукам… Но с каждым годом этих якобы биологически обусловленных признаков становится все меньше! Выясняется, что эта якобы особость женщин по сравнению с мужчинами — плод социальных установок, и не более того. Изменились установки — и женщины перестали так уж сильно отличаться от нас.

     — Все равно ведь какие-то отличия остались… не подумай, что я против феминизма или что-то в этом роде. Но…

     — Отличия в форме половых органов, распределении жира и мышц — да. А вот если взять чисто ментальные признаки? Приведи какой-нибудь пример!

     — Ну вот шахматы, — заинтересовался я, — ведь женщины так и не достигли уровня играющих мужчин! И даже девочки играют хуже мальчиков, хотя казалось бы, им ничто не мешает…

     — Ерунда, гендерные стереотипы закладываются в ребенка не в 10 лет, и не в 3, а с момента рождения. К трем годам или ранее, когда формируется личность, ребенок уже точно знает не только свой пол, но и то, как он должен себя вести, какие способности проявлять, а какие — нет, в соответствии с этим полом. Хорошо, шахматы! Пример сестер Полгар тебе ни о чем не говорит? Отец-педагог решил преодолеть гендерные стереотипы и направленно занимался с тремя дочерьми шахматами — все три стали гроссмейстершами, а самая талантливая вошла в десятку сильнейших шахматистов мира среди мужчин, ни один чемпион мира не избежал хоть одного поражения в игре с ней. То есть биологическая предрасположенность в данном случае ничему не помешала. А ведь три девочки взяты по сути случайно.

     — Хорошо, — сдался я, — но ведь есть и другие общеизвестные факты! Например, у женщин хуже пространственное мышление — и это не меняется со временем, хотя и растет равенство…

     — Да, — Нико затушил окурок в индийской вычурной пепельнице, встал, распахнул балконную дверь — в комнате и правда стало душновато, — Пространственное мышлене. Сейчас я тебе расскажу кое-что. Есть такой исследователь Гофман. Он сравнивал пространственное мышление мужчин и женщин в двух индийских племенах — кхаси и карби. Живут они на северо-востоке Индии, такие изолированные племена, бедные, рис выращивают. Вообще похожи. Разница лишь в одном. У Карби, как у большинства нормальных людей, общество патрилинейное, собственность принадлежит мужчинам, земля тоже, мужчины получают какое-то образование, женщины — нет. У Кхаси же все наоборот, у них еще материнское право, и собственность на землю только женская. Передается от матери к дочери. Муж передает свою долю жене.

     Так вот, с этими людьми исследователи проводили один и тот же эксперимент по сборке паззла. Всего обследовали более тысячи человек с обеих сторон. Так вот, в патрилинейном обществе карби — вроде нашего — мужчины собирали паззл примерно на 36 % быстрее, чем женщины. А в матрилинейном…

     — Женщины быстрее собирали?

     — Не-а. Оба пола собирали одинаково быстро. И что интересно, и женщины, и мужчины кхаси справлялись с задачей быстрее, чем карби.

     — Н-да, — я не знал, что сказать.

     — И это, — Нико медленно стряхнул пепел, — говорит нам о том, что вообще все эти разговоры о врожденных различиях людей по интеллекту, талантам и способностям, например, гендерных различиях — безответственная трепотня. Которая, однако, оказывает огромное влияние на все новые и новые поколения — потому что они формируются в соответствии с какими-то ожиданиями. Более или менее способными. И еще. В матрилинейных обществах просто нет той иерархичности, меряния членами — а это значит, что одно только исключение иерархии приводит к резкому возрастанию умственных способностей членов общества. Ну как, любопытная картина?

     Зима лишь поначалу страшила.

     Сибирская обжигающая зима дарила массу развлечений и острых ощущений — а легкая теплосберегающая одежда амару и лицевые пленки хранили от обморожений. В первую же свою зиму в Лаккамири Лорин поняла — такого больше не встретишь нигде.

     На Аруапе — главной площади — умельцы из детей и взрослых выстроили целый городок дивных ледяных скульптур, простоявший всю зиму, и во всех садиках высились снежные бабы, динозавры, змеи, рыбы или ледяные замки — кто во что горазд, народ словно соревновался в вычурности изделий. На Пятом уровне для малышей выстроили огромную крепость, с множеством ходов и выходов, с ледяными спусками, бойницами и башенками.

     На лыжах гоняли ежедневно, вдоль всех дорожек поселка были проложены лыжни — в школу, на Аруапу или домой быстрее домчать на лыжах, чем тащиться пешком. А у озера, на скалах были устроены несколько горнолыжных трасс. Замерзшее озеро расчищено под каток, вечно заполненный радостной малышней и взрослыми, красиво летящими на серебряных лезвиях. Лорин ходила на каток и с мамой, та визжала, держась за руку дочки, но потом научилась неплохо скользить вперед и назад.

     Были и другие развлечения — кое-кто купался в проруби, и "Чикка Хальту" через пару лет ввела это жестокое испытание в свою программу, но Лорин ледяное купание даже понравилось. Бегали же они босиком по снегу — и ничего. Иногда кидались снежками, но настоящих битв не устраивали — даже дети амару не отличаются особой воинственностью, и это занятие для них скучновато. Боролись и валяли друг друга в снегу. Закапывались в гигантские лесные сугробы, строили иглу и жили в них, играя в эскимосов, катались с ледяных горок, горочек и гор — на попе, на ногах, на санках, на дощечках, на чем попало.

     Катались на санях, запрягая лошадей, на санках, на снежных досках, играли в традиционную амарскую игру, напоминающую хоккей (Лорин удивляло, что никто и не думал составлять отдельно мужские и женские команды). Все развлечения невозможно перечислить (а ведь еще не упомянуты домашние тихие удовольствия, когда за окном воет пурга, а в комнате пахнет дымком и еловым запахом, на столе — ореховое печенье, и в камине пылает огонь).

     В ту первую зиму они еще не были "чикка хальту", они просто были компанией друзей — Лорин, Келла, Майта, Яван, Каяри. Хайлли еще не присоединилась к ним тогда, но и границы компании были размытыми, то и дело вместе с ними играли другие ребята, кто-то уходил, кто-то приходил. Лорин казалось, она знает уже всех ребят поселка.

     Собак держали многие, но у Явана была целая упряжка — шесть восточно-сибирских чистокровных лаек; здесь в Лаккамири их разводили по всем правилам селекционной науки.

     Запрягали полную упряжку, и по очереди играли в каюров — каждый объезжал озеро по накатанному санному пути; а иногда собак запрягали по отдельности, и каждая тащила только одни легкие санки с подростком-седоком. Устраивали гонки или длительные санные походы, играя в покорителей полюса.

     Ван летел впереди всех на черно-белой Мухе — лайка была не то, что самой сильной, но усердной и неутомимой. Лорин достался светло-серый, похожий на волка Байкал, он мчал санки ровно, но если впереди него оказывался основной соперник — Баярд, норовил огрызнуться и вступить в драку, так что Лорин туго натягивала повод, не позволяя псу отклониться с пути. Мчаться было наслаждением! Последний отрезок пути шел под горку, санки разогнались, так что Байкал уже не тянул, а мчал, стараясь уйти от летящей сзади массы (Лорин чуть притормаживала, чтобы не покалечить собаку). Снег летел в лицо, перехватывало дыхание, на вкус снежинки были как мороженое, все неслось и вертелось кругом, Лорин визжала и кричала, не помня себя, не слыша, как рядом весело вопят друзья. Тормозила санки и лавировала, но в конце спуска Байкал рванул в сторону, и Лорин неожиданно перевернулась — и и опомнилась, уже валяясь в сугробе, снег набился за шиворот, в рот, в нос.

     Хохоча, плюясь снегом, девочка стала выбираться на дорожку, но это было не просто. Кто-то протянул ей руку, и, уцепившись за нее, Лорин вскочила. Это был Каяри, веселый и разгоряченный после гонки, он тут же начал отряхивать девочку от снега, но кто-то сзади налетел на него, и Каяри не удержался, схватился за Лорин, и все они втроем — Лорин, Каяри и неизвестный налетчик — мигом очутились в сугробе. Байкал, освобожденный хозяином от упряжи, бросился на них, пытаясь лизнуть кого-нибудь в лицо, кто-то кричал с дорожки, и все трое барахтались в сугробе, не давая друг другу встать. Налетчиком оказалась Келла, и едва Лорин вылезала из кучи малы — подруга немедленно подсекала ее и валила снова в снег. Лорин не оставалась в долгу.

     Яван освободил остальных собак, и вскоре уже все пятеро друзей весело боролись в снегу.

     Потом отряхивали друг друга, вытрясали снег из валенок и капюшонов, рукавов и карманов, хохотали до колик, снова швырялись снежками и наконец поуспокоились.

     Шли вместе по заснеженной дороге, тащили за собой легкие санки, а собаки бегали вокруг, деловито обнюхивая следы. Лорин почти не слышала, что говорят ребята — зимний лес был нереально прекрасен. Белизна казалась нездешней, а тонкий узор древесных ветвей, покрытых снегом, на фоне голубого неба — словно сказочные чертоги. Как у Майты — Майта сочинял сказки про дворцы, принцесс, королей, гномов и эльфов. Но в этих снежных чертогах, должно быть, живут особые, снежные эльфы, эльфы-льдинки. Их одеяния искрятся, но тают на солнце.

     — Лорин замечталась, — Ван толкнул ее в бок.

     — Тебе хорошо! — ответила Лорин, — а я раньше такую красоту только на картинках видела.

     Ван, родившийся в Лаккамири, рассмеялся. Они подошли к ручью, одному из притоков Верхнего.

     — Пошли по льду, — предложил Майта, — быстрее!

     Через ручей был переброшен мостик, сейчас замерзший, обрамленный сверкающим кружевом льда. Обычно, летом надо было перейти через этот мост и дальше, по спиральной дороге подниматься к поселку.

     Но почему бы действительно не пройти по зимнику?

     Ребята с гвалтом скатывались с откоса на лед ручья.

     — Осторожно! — крикнул Яван с беспокойством, — там где-то ключ!

     Лорин разогнала санки, вскочила на них и помчалась по руслу ручья вперед, двое собак с лаем сопровождали ее, и Лорин услышала визги и вопли ребят — они разгоняли свои санки и следовали за ней. Ей вдруг стало весело, так весело, что даже смеяться и кричать не хотелось, а только лететь по замерзшему руслу, по узкой снежной колее меж нетронутых белых склонов под неистово синим небом.

     — Лори-ин!

     Она не успела обернуться — санки снова набрали скорость, и Лорин прыгнула на них коленями и вцепилась руками, она мчалась вперед, но кольнула неясная тревога, и потом она увидела, что лед стал серым.

     Потом земля медленно провалилась вниз, и оглушительно залаяли собаки.

     Лорин не успела испугаться, она просто плюхнулась куда-то, и холод не сразу охватил ее, а потом нырнула с головой, и вот тогда тысячи ледяных игл пронзили лицо и воткнулись в легкие. Лорин забилась и вынырнула с криком. Ухватилась за тонкую кромку льда перед носом, подтянулась — и лед обломился, Лорин снова ушла под воду. Теперь ее плащ промок и сильно тянул вниз, Лорин забарахталась, стягивая рукав, и снова нырнула, на миг ее охватила паника, показалось, что она уже не выпутается из этих рукавов, Лорин забилась… Здесь же не может быть глубоко, подумала она. Даже Верхний поток не так уж… Однако она ни разу не достала дна.

     Лорин вынырнула снова, уже без плаща, ее тело совершено онемело, но стресс прогонял боль.

     — Лор! Лор, сюда!

     С трудом держа лицо над водой, она увидела над кромкой льда протянутую ладонь. Лорин забарахталась и схватила пальцы спасателя. Это был Каяри — он распластался на льду, надеясь, что тонкий слой выдержит распределенную нагрузку. Каяри с силой потянул Лорин… и в следующий миг лед затрещал.

     Каяри выпустил руку Лорин — теперь они барахтались в проруби вдвоем. Собаки лаяли, и что-то оглушительно кричали ребята.

     — Сюда, сюда!

     Каяри надавил на кромку льда, она сломалась, мальчик обернулся к Лорин, рванул ее за одежду, снова надавил на край… Потом Лорин увидела протянутую палку, схватилась за нее. Ее с силой потянули вперед, и наконец ноги коснулись дна.

     Лорин встала, тяжело дыша, вцепившись в мокрый плащ Каяри. Теперь она видела — проталина во льду не так уж велика. Если бы она понимала, что происходит, могла бы сделать так же, как Каяри — ломать лед и выбраться на мелкое место. Но ей-то со страху показалось, она тонет в море.

     — А ну-ка, снимай, — с нее потащили мокрый свитер.

     — Там ключ, понимаешь? — объяснял Майта, — теплый ключ. Здесь ручей расширяется… и это место не замерзает никогда.

     — Не такой уж он и теплый! — возразила Лорин. Келла накинула свой плащ ей на плечи. Мальчишки переодели мокрого Каяри.

     — А ну, побежали, быстро!

     По льду протока достигли Верхнего, теперь забранного надежным слоем льда, а потом выбрались на спиральную улицу города. Ближайшим оказался дом Лорин. Мама была в Хранилище. Рыжая кошка Клара вышла из укрытия, взглянула на ребят с легким презрением и мяукнула.

     — Ну ладно, отогревайтесь, — сказала Келла, и дверь с легким щелчком закрылась. Каяри потянул девочку за собой.

     — Пошли, нам надо в ванную.

     От нагретой воды, молниеносно принесенной Верхним потоком, шел пар. Каяри нырнул в ванну с головой. Вынырнул, отфыркался, приглашающе махнул рукой.

     — Ты чего? Идем. Заболеешь же!

     Вода пахла горьковатыми травами. Лорин медленно стянула рубашку через голову. Ее вдруг затрясло, хотя в ванной стояла теплынь.

     — Ну ты чего, Лор? Раздевайся и прыгай.

     Лорин подошла к ванной в трусиках и мокром лифчике и прямо так, одетая, осторожно спустилась в воду.

     Каяри не стал это никак комментировать, только блаженно вытянулся в воде, положив голову на бортик. Ванна была велика — маленький бассейн, и Лорин улеглась валетом, наслаждаясь ароматным теплом.

     Потом они пили горячий чай с ореховым печеньем, завернувшись в теплые халаты, надев шерстяные носки, в комнате, под картиной Нины, маминой подруги. Лорин смотрела на лицо Каяри.

     — Ты сильно замерзла? — спросил он с беспокойством.

     — Да… но сейчас уже ничего.

     — Ничего, у меня тоже было… когда я был маленький. Воспаление легких, — поделился он, — это быстро лечится. А может и ничего не будет.

     — У меня раньше была астма, — поделилась Лорин.

     — А теперь прошло?

     — Да. Совсем. Ни разу не было с тех пор, как…

     — Как ты здесь?

     — Ага.

     Лорин с хрустом разгрызла печенье.

     — Тебе нравится здесь? — спросил Каяри, участливо глядя на нее.

     Лорин задумалась. Здесь не подходило слово "нравится".

     — Здесь, понимаешь, — сказала она, — здесь все. Вся жизнь. До этого был ад какой-то, сон. Кошмарный сон. А теперь… теперь я живу.

     Каяри улыбнулся. На темном лице блеснули белые зубы.

     — Понимаю. Ведь я тоже не родился в имата.

     — Да?

     — Да. Но я мало помню прежнюю жизнь. Мне тогда было четыре года. Почти ничего не помню, если честно.

     — Где ты жил раньше?

     — В Колумбии.

     — Но значит, — озадачилась девочка, — значит, Асири и Кола…

     — Они не родные мне. Они меня усыновили. Но это неважно, — Каяри махнул рукой, — меня привез сюда Анквилла… ты ведь знаешь Анквиллу.

     — Да, конечно! — Лорин задохнулась от воспоминания.

     Отец отшвырнул ее, и она ударилась об угол стола, а когда пришла в себя — отец лежит на полу, и по рубашке растекается аккуратное пятно крови, а голые ноги нелепо разбросаны. У окна стоит Анквилла и смотрит на нее, и глаза его — страшные.

     Ей удалось тогда не закричать. Поэтому они смогли выбраться.

     — Расскажи, что ты помнишь, — попросила она. Каяри задумался.

     — Да говорю же, почти ничего. Кажется, мою мать убили. Так сказал Анквилла. Я не знаю. Я помню, что стреляли, а я прятался под ящиком таким большим. Он так вонял, ящик этот, не знаю, чем. Я всегда там прятался, когда стреляли.

     Помню, я все время искал, что бы поесть. Всегда есть хотелось. Я целый день на улице искал. Мы на такую большую свалку ходили, знаешь… старшие там что-то искали, чтобы продать, выменять. А я иногда там находил еду. Один раз кто-то выбросил "Сникерс" прямо в обертке. Надкусанный, правда.

     — Ужас какой, — сказала Лорин.

     — Я мать не помню почти. Вроде она меня на руках держала… не помню. Голос такой помню, резкий. Мне кажется сейчас, она была очень молодая… Но у нас часто стреляли, знаешь. Мне тогда страшно было, я ж еще мелкий был.

     — Конечно. Еще бы не страшно.

     — Ну вот, помню, я там сижу под ящиком, и вдруг меня какой-то дядька берет на руки, я сначала задрыгался, думал, он меня убьет. А это был Анквилла. Потом помню, мы на диске летим… красиво так над океаном. Я такой счастливый был… Потом еду помню.

     Каяри допил чай и отставил свой бокал. Откинул голову на диван.

     — Еда такая вкусная. Каша, молоко. Печенье. Я ел и ел. Потом еще помню, Асири. Она меня берет на руки. Я мужчин всех боялся, а женщин нет. Она меня на руки берет и говорит "я твоя мама".

     — Господи, Каяри, это так ужасно, когда дети страдают, — губы Лорин дрогнули, — ладно, взрослые… большие. Это ладно еще. Но такие маленькие дети…

     — Так урку же, что ты хочешь. Весь этот мир такой. Потом еще помню игрушки… солнце на полу. Потом все стоят вокруг и смотрят на меня, а Анквилла мне на голову воду капает и говорит "Катари Яти".

     — Обряд имени! У меня ведь он был совсем недавно. Ты, значит, "мудрый змей".

     — А ты — Лориана Рава, огненная заря. Я знаю, почему так.

     — Почему?

     — Потому что скоро наступит огненная заря… потому что дальше так продолжаться не будет. Мир изменится. Когда мы вырастем, мир изменится.

     Подростки смотрели друг на друга, и в черных глазах Каяри горела улыбка, и отражалась в серых глазах Лорин.

     — Мы тоже изменимся, — сказала Лорин, — мы уже меняемся. Каждый день.

     На следующий день мы с Нико отправились в университет. Иллюзий я не питал, понятно, что за мной следят, что встретиться с бывшей Хирнштайн, ныне Граф незаметно — не получится.

     Я отдам человека в руки этих — с гильотиной, спецсредствами и спецразрешениями. Но есть ли у меня выбор? Если я откажусь, они возьмут Нико, а он уже знает, кого я ищу.

     Впрочем, одна идея у меня родилась.

     Мы не стали брать машину, общественный транспорт в крупном городе — совсем не то, что в нашей дыре. Вагон трамвая-метро, то спускаясь в туннели, то вылетая на поверхность, домчал нас до университетской клиники.

     Мы прогулялись по длинной аллее, благо погода располагала — майская теплынь, застывшие белые взрывы яблоневого цвета. Нико разглагольствовал — что-то о фитнесе, что-то о международном терроризме. Я нервничал и отвечал односложно.

     Наконец мы добрались до психиатрии. Нико велел мне подождать в холле и куда-то умчался. Я пока аккуратно осмотрелся вокруг на предмет путей выхода — холл открывался на обе стороны, а в середине вправо и влево уходили коридоры, ведущие, очевидно, к лечебным отделениям. На стене я обнаружил информационный стенд с названиями отделений и фамилиями врачей. Но Ангелы Граф среди них не было, что неудивительно — она лишь недавно приступила к работе в этой клинике.

     Нико вернулся, сияя.

     — Она здесь, — объявил он, — нам повезло. Ну что — хочешь незаметно? Организуем. Пошли! У них как раз конференция сейчас.

     Мы поднялись на четвертый этаж, миновали несколько дверей. Дальше в коридор открывались огромные стеклянные окна, за окнами я увидел небольшой зал, наполненный врачами в белых и голубых костюмах и в цивильном.

     Я жестом попросил Нико подождать, встал так, чтобы меня не было видно, и начал рассматривать лица в зале, одно за другим, планомерно. Первый ряд, второй, третий…

     Она сидела на седьмом ряду, с краю. Теперь у нее были черные волосы, сзади заколотые в небрежный узел. При нашей первой встрече она была стриженой блондинкой, но я узнал ее сразу.

     Достал из кармана фотографию, сличил по всем правилам. Да, это она. Бывшая фрау доктор Хирнштайн, теперь врач-психиатр без докторской степени, Ангела Граф.

     Я повернулся и пошел прочь. Нико бросился за мной.

     — Ты что? — спросил он, — не нашел?

     — Нашел, — ответил я, — подожди.

     Нико отправился к себе на работу, а я, покружив для верности по территории, зашел пообедать в местную кантину.

     Получить номер мобильника фрау Граф было рутинной задачей. Несколько сложнее это было сделать так, чтобы никто не понял, чей именно номер я ищу. Я практически уверен, что на мне висят жучки.

     Мне пришлось на сестринском посту предъявить свои корочки и разрешение, выданное полицейским управлением Хадена, в итоге я получил список всех телефонов сотрудников. Номер Граф я запомнил.

     …Я поковырялся вилкой в спагетти болонезе. Есть, честно говоря, не хотелось. Какая уж тут еда?

     Я выполнил то, чего от меня ждали хозяева. Теперь осталось лишь позвонить им и сообщить имя Граф. Я нашел ее. Они могут хоть сегодня же ее забрать.

     Я достал мобильник. Зажмурился. Вздохнул. Снова открыл глаза и выпил колы.

     Интересно, больно ли, когда лезвие гильотины падает на голову? Если бы это еще была нормальная гильотина, а не такая, зрелищная… Я видел в фильме казнь гильотиной, так нацисты казнили, например, ребят из "Белой розы". Но там нож падает на шею. А здесь… почему-то это особенно страшно, что на голову. Черепушку пополам. Даже когда падаешь, бьешься головой и теряешь сознание — в последний момент успеваешь ощутить боль. А тут… и нож ведь движется медленно.

     Тьфу ты, о чем я думаю?

     Я набрал СМС, только два слова: "Лаура Шефер".

     Отправил на номер Граф.

     Потом набрал еще одну СМС: "Спасайтесь немедленно, сию минуту. Бегите. За вами идет охота. Смертельно опасно. Детектив".

     Вздохнул и щелчком отправил ее на тот же номер.

     Потом рывком встал и быстро допил колу. Двинулся к выходу из столовой.

     Меня поджидали уже там, у выхода. Молодой парень с внимательными прозрачными глазами. Возможно, осуществлял наружку — я его не заметил до сих пор, но если он хороший профи…

     — Постойте, герр Оттерсбах!

     Я непонимающе взглянул на парня. Шагнул в дверь, он протиснулся вслед за мной.

     — Мы незнакомы. Меня зовут Паскаль, просто Паскаль. Мы с вами работаем в одной команде. Я правильно понимаю — вы нашли женщину?

     — Не уверен, — сказал я. Интересно, перехватили они мои СМС-ки? Наверняка. Но тянуть время надо.

     — Я видел похожую, но не уверен, что это она. Мне нужны дополнительные сведения. Не торопитесь, Паскаль, мы все успеем. Найдем…

     Я говорил быстро, успокаивающе, а сам шел к выходу. Может быть, удастся от него оторваться. Какое-то время они меня поищут. Отвлеку внимание на себя, тогда она успеет уйти.

     — Но позвольте, герр Оттерсбах. Вы сейчас кому-то написали СМС — кому?

     — Моему приятелю. Я написал, что мы встретимся вечером.

     Мы быстро шли по аллее к выходу, переговариваясь. Я мысленно просчитывал время. Номер телефона Граф теперь у них. Время на определение, кому принадлежит этот номер. Если их возможности очень широки, они могут уже сейчас это знать. Но они не знают еще, как Граф выглядит. То есть нужно попасть в больницу, найти сотрудницу с этим именем. А может быть, им еще и список телефонов нужно просмотреть, как мне — это еще дополнительных десять минут.

     У Граф, если она не глупа, минут двадцать в запасе.

     У меня этого времени уже нет. Я глянул в сторону автобусной остановки — нет ли возможности вскочить в проходящий, и тут Паскаль резко и профессионально схватил меня сзади за локти.

     — Стой!

     К нам уже бежали двое патрульных копов — очевидно, у них был приказ задержать меня.

     Герр Мюллер выглядел очень раздосадованным. Но не особенно нервничал, и это настораживало.

     Я не ожидал, что он собственной персоной приедет вслед за мной в Ганновер. Не знал я и того, что и здесь у них имеется бюро — впрочем, не знаю точно, в самом ли Ганновере, везли меня минут сорок. И еще час я сидел в закрытой камере.

     Наручники с меня все это время так никто и не снял.

     — Мы ведь предупреждали вас, Оттерсбах. В первый же день предупредили. Не пытайтесь сидеть на двух табуретках! Вести игру на два поля. Жаль, очень жаль. Я вам искренне, по-человечески сочувствую. Какие возможности вы упустили! Уже сегодня вам выплатили бы вознаграждение — в своей фирме вы никогда столько не заработаете. Вы не представляете, что вам дала бы эта работа… но впрочем, мы с вами об этом говорили. Речь идет о существовании человечества, Оттерсбах! А вы…

     Мюллер махнул рукой.

     — Вы ведь получили то, что хотели? — поинтересовался я, стараясь, чтобы голос звучал беззаботно. Мюллер хмыкнул.

     — Не беспокойтесь за нас. Вы лучше за себя побеспокойтесь. Оттерсбах, вам доверяли! И вы это доверие не оправдали…

     — Я бы не сказал, что вы мне как-то особенно доверяли. Слежка, прослушивание телефона.

     — Вас поддерживали. Мало ли что, мы имеем дело с непредсказуемым противником. Нет, Оттерсбах, мы вам доверяли. Мы ведь даже не допросили вас как следует, мы ничего не знаем толком о ваших связях в России, о вашей встрече с Алисой Рудиной и убийцей Ханса Шефера. И не стали мы вас допрашивать именно потому, что доверяли, что в первую очередь мы хотели наладить сотрудничество с вами. Мы считали, что вы сами будете нам доверять, и тогда мы получим всю информацию. Но теперь… не обессудьте. Теперь-то вам придется рассказать все. Условия нашего общения изменились. Вы знаете, что попытки работать на две стороны мы не прощаем. Вы связались с террористами! Теперь разговор с вами будет другой.

     Я молчал, опустив голову, тупо глядя на свои запястья в металлических кольцах. Ну вот, похоже, Клаус Оттерсбах, ты и допрыгался. Вот этим и закончатся твои увлекательные приключения с амару, молодым двоюродным дедом, генетикой, теориями спасения мира и конца света… Когда-то ты, вроде бы, собирался охранять идеалы демократии и свободы, покой мирных граждан. Теперь ты сдохнешь прямо в наручниках, как преступник. Или — в руках преступников? Трудно сказать, все так перемешалось в этом мире. Однозначно лишь одно — правым я себя не чувствую, не чувствую себя и героем, как, наверное, ощущал мой дед, антифашист Вернер Оттерсбах, Анквилла…

     Или он тоже тогда не ощущал себя героем?

     Меня долго куда-то везли. То ли два часа мы ехали, то ли четыре. По пути я вздремнул слегка. Затем меня вывели, предварительно завязав глаза — то есть и пункта назначения я тоже не видел.

     Но оказавшись внутри, сразу решил, что это прежняя база. Знакомые белые решетки на окнах, общая обстановка принудительной психиатрии. Меня на этот раз поставили к стене, и наручники зацепили за какую-то хреновину над головой. Уже хотелось пить — прошло ведь довольно много времени. Я сглотнул слюну и переступил с ноги на ногу.

     Все-таки терроризм — замечательное изобретение. Этим словом можно назвать что угодно, и под предлогом борьбы с терроризмом принять какие угодно меры, как угодно противоречащие Конституции.

     Если я выйду отсюда, им не поздоровится. Я им устрою шумиху в прессе и конституционный суд.

     Но это если я выйду. И если у них нет плана на случай информирования прессы. Что-то подсказывает мне, что такой план у них есть.

     Прошло около получаса по ощущениям, руки затекли, я расслаблял их, но тогда наручники начинали резать запястья. В общем, ничего хорошего. Я старался отвлечься. Разглядывал кабинет — стол, два крутящихся кабинетных стула, темный монитор, кресло в углу, с подголовником и ремнями, интересно, для чего бы. Наконец дверь открылась, и вошли мои старые приятели — Мюллер и Майер, оба в голубых медицинских костюмах, Майер еще и в круглой врачебной шапочке.

     Он подошел и внимательно вгляделся в мое лицо.

     — Стыдно, — сказал он наставительно, — просто позорно, Оттерсбах. Мы от вас этого не ожидали.

     Я промолчал. Мной уже владело полное безразличие. Интересно только, поймали ли они Граф? Или ей удалось ускользнуть? Может быть, они сейчас ее ловят по всему Ганноверу.

     Сейчас они начнут меня спрашивать об Анквилле, об этом другом виде людей — амару. Я, собственно, и рассказать-то могу очень немногое.

     — Стыдно, — повторил Мюллер. Майер тем временем отошел и сел за стол, — вы ведь предатель человеческого рода, Оттерсбах.

     — Он не просто предатель, — добавил Майер, — он еще и не человек.

     Я слегка вздрогнул.

     — Мы поговорим с вами, Оттерсбах. Но сначала… — Мюллер повернулся к двери, — я думаю, что следует поднять вам настроение.

     И он сделал знак. Дверь открылась, и двое охранников ввели в кабинет перепуганного, встрепанного толстого Нико.

     Моего друга усадили в кресло и пристегнули ремнями. Нико и не пытался дергаться, он был заметно напуган. Я молча смотрел на него с острым чувством стыда. Я втянул его во всю эту историю.

     Мне не следовало вообще ехать к нему в Ганновер.

     — Он ничего не знает, — сказал я, обращаясь к Мюллеру, — он совершенно посторонний человек, не имеющий отношения ко всему этому. Я ничего ему не рассказывал, и он… он не знает.

     Нико слегка дернулся в своем кресле.

     Майер сделал протестующий жест рукой.

     — Ну что вы, отношение он имеет и самое прямое.

     — Это здесь ни при чем, — перебил Мюллер, — вы понимаете, Оттерсбах, что от вашей готовности к сотрудничеству теперь полностью зависит судьба вашего друга.

     — Да, — сказал я с ненавистью, — понимаю. Я готов сотрудничать.

     Глупцы! Что я могу им рассказать? Кто такой Анквилла? А поверят ли они мне? Анквилле далеко за 90. О растворяющихся пулях? О лан-генераторе? Ведь это бред… И что это им даст? А Нико теперь будет все знать о них, и что с ним сделают — отпустят ли вообще когда-нибудь?

     — Хорошо, — спокойнее произнес Мюллер и открыл какой-то файл на своем экране, — в таком случае, начинайте. Вы участвовали в расследовании по делу Ханса Шефера.

     — Я буду рассказывать, — я переступил с одной затекшей ноги на другую, — если меня отвяжут. В нормальных человеческих условиях, сидя. И я хочу пить.

     Мюллер сморщился и кивнул охраннику.

     — Выполняйте.

     Я с облегчением плюхнулся на стул, потирая запястья. Залпом выпил предложенный мне стакан воды.

     — Что вы хотите услышать?

     Два года назад я был нанят Жанин Шефер не для расследования убийства ее мужа — этим я не имею права, как частный детектив, заниматься — а для поиска похищенной падчерицы, Лауры Шефер. Жанин Шефер предполагала, что убийцы ее мужа и похитители дочери наняты ее биологической матерью, Алисой Рудиной. Мать Лауры, ныне разведенная с Хайнцем Шефером, была русской и проживала в России, давно была лишена родительских прав и выслана, с дочерью она не виделась восемь лет.

     Я не сразу поехал в Россию, а сначала поработал здесь. Это позволило мне установить неопровержимый и страшный факт: отец, приличный человек, директор отделения Дойче банка регулярно насиловал свою дочь-подростка. Поэтому девочка и пыталась бежать и даже покончить с собой — но в конце концов была уведена из дома убийцей ее отца, я составил его предполагаемый фоторобот со слов Жанин.

     В убийстве было много не то, что неясного, а мистического — закрытые изнутри двери и окна, растворившиеся в теле, так и не обнаруженные пули. Со всем этим при желании можно ознакомиться в полицейском управлении Хадена.

     В России между тем был убит мой помощник, ведущий там расследование.

     Я сам поехал в Россию, в город Зеркальск. Там я нашел Алису Рудину. Сначала она отрицала все, но потом признала, что знает о судьбе дочери и намерена вскоре с ней воссоединиться.

     Алиса и убийца Шефера были связаны, разумеется. Они же убили и моего помощника — это была самозащита, у того тоже имелся ствол.

     Я встретился и с этим убийцей и похитителем девочки…

     — Значит, Лаура Шефер все-таки не умерла? — перебил меня на этом месте Мюллер. Я покачал головой.

     Лаура Шефер, теперь, наверное, уже вовсе не Шефер, была вывезена в Россию, но не просто в Россию. Где-то там в глубокой Сибири, в труднодоступном месте расположен новый поселок той расы, точнее — того вида людей, к которому принадлежит и Лаура, и этот похитивший ее человек по имени Анквилла.

     — Где именно? — быстро спросил Мюллер. Я тщательно подбирал слова. От того, поверит ли он мне, зависит судьба Нико.

     — Как вы уже знаете, после возвращения я занимался поисками в Тибете. В Тибете тоже есть такой поселок. Вы будете смеяться, но это — всем известная и никем не найденная Шамбала. Я решил, что будет проще найти невидимую Шамбалу, чем такой же невидимый город в Сибири, о котором даже источников никаких нет. Если бы я знал, где находится этот поселок…

     — Хорошо, понятно. Продолжайте рассказ.

     — А что именно вас интересует? Я уже рассказал почти все.

     — Ну-ну, дорогой, не прибедняйтесь! Вы не рассказали суть. Кто эти люди? Почему считают себя другим видом? Какими ресурсами располагают? Каковы их планы?

     Я подумал несколько секунд. Все-таки лучше скрыть все, что можно. Может быть, амару и сволочи. Но не этим с ними бороться, ох, не этим.

     — Мне казалось, вы и сами знаете, кто эти люди и почему они — другой вид. Лучше меня.

     — Мы кое-что знаем. Расскажите о том, что знаете вы.

     Амару — действительно другой вид разумных гоминидов. Не люди — в смысле, не гомо сапиенс. Их предки отделились от общего с другими гоминидами древа миллионы лет назад. Они обрели разум позже, чем родственные виды кроманьонцев и неандертальцев. Чистые амару даже по внешнему виду разительно отличались от привычных нам людей.

     По словам Анквиллы, главное отличие этих существ от предков гомо сапиенс — их поведение. Они моногамны, у них почти не выражен половой диморфизм, родительское поведение одинаково у обоих полов, и что особенно важно — они лишены какой-либо иерархии, структура их стай почти изоморфна. Соответственно, и сами амару довольно сильно отличаются от людей по поведению.

     Первые следы первобытной культуры амару — не старше 17 тысяч лет до нашей эры. Они преимущественно водились на материке, который позже ушел на дно океана — Атлантиде. Почему погиб этот материк, я лично не знаю.

     Но на нем была создана великая цивилизация. Еще в то время, когда гомо сапиенс бегали по Европе и Азии с копьями и ожерельями из звериных зубов. Амару построили города, корабли, самолеты — точнее, какие-то дисколеты, энергостанции, и кажется, начали летать в Космос.

     После гибели Атлантиды погибли и города амару на других материках, а сами амару в основном рассеялись среди набирающих силу гомо сапиенс. Лишь немногие из них ушли в скрытые поселения и сохранили свой вид до наших дней.

     В наши дни из каких-то соображений, о которых я ничего не знаю, эти люди решили собрать свой вид заново. Сейчас среди людей живет небольшое количество не чистых амару, конечно, но носителей их генов. Амару хотят вычленить этих носителей, и по возможности собрать их в свои скрытые города. По словам Анквиллы, они не имеют агрессивных намерений. Просто их мало, и они хотят найти своих.

     — Их технологии? — перебил меня Мюллер, — что вы скажете об этом?

     — Я мало что могу сказать, — я пожал плечами, — у них есть какой-то генератор невидимости. Поэтому невозможно найти их города. Саморастворяющиеся материалы, например, те же пули. Биотехнологии, медицина, все это развито значительно лучше, чем у нас. И живут они дольше. Намного дольше, — добавил я.

     — Еще что?

     — Не знаю, — признался я честно, — я виделся с этим человеком всего один раз. Он же не мог прочитать мне лекцию о технологиях! Да я и не понял бы ничего, не специалист.

     — Да, не густо, — Мюллер скептически взглянул на меня, — совсем не густо. И больше вы ничем не собираетесь нам помочь?

     — А чем я могу вам помочь?

     — А вы подумайте, Оттерсбах. Подумайте как следует, — Мюллер заглянул мне в глаза, — вы знаете, современная психология умеет многое. После точки невозврата человек перестает испытывать жалость и сострадание даже в следовых количествах.

     Не знаю почему, но при этих словах по моей спине пробежал ледяной холод.

     — Вы сейчас отдохнете. И подумайте, чем вы еще можете быть нам полезны. Поймите, Оттерсбах, вы не нужны нам. Мы — вам нужны. Это должно стать вашей мантрой. Иначе… Это вопрос не только вашего дальнейшего выживания.

     В этой палате — или камере — было две койки. Нико, в пижаме с серыми полоскам и напуганный, повалился задом на одну из них. Я сел на другую.

     — Шайсе! — сказал Нико.

     — Да, — согласился я, — ты прав.

     Он уставился на меня расширенными светлыми глазками.

     — Что все это значит?

     — Извини, — сказал я устало, — я ничего не мог сделать. Они меня все время вот так шантажировали. Не втянул бы тебя — убили бы другого человека. Я надеялся, что ты только покажешь мне Граф, и на этом твое участие закончится. Собственно, я предупредил ее. Не хотел, чтобы они ее взяли. Тебя-то они скорее всего потом выпустят, а ее — нет. Да и потом, они уже знали, что я связывался с тобой, и тебя все равно бы нашли. Я сначала искал Граф для себя, не для них.

     — Это же чушь, что ты мне рассказывал про нее? Влюбленный бизнесмен…

     — Конечно. Она тоже из этого вида, амару. Эти… ловят амару по всему миру. Война, Нико. Жуткая война — межвидовая.

     Нико досадливо махнул рукой.

     — Ты-то хоть не нес бы этот бред. Это же невозможно просто, Клаус! Биологически невозможно.

     — В смысле? — насторожился я, — что невозможно?

     — Существование — в наше время! — двух видов людей! Это бред, какие-то жулики… или секта.

     Нико встал, подошел к столу, налил воды из графинчика в стакан. Стакан почему-то только один, но мы, наверное, не подеремся.

     — Ну-ка, объясни, — потребовал я, забираясь на койку с ногами. Мельком подумал, что нас, конечно, прослушивают. Для того и поместили в одну камеру. Ну пусть — это им будет полезно узнать.

     Нико залпом выпил целый стакан воды, сел на койку, обхватив колени руками и начал вещать академическим голосом.

     — То, что ты там изложил — это классическая ситуация разделения и обратного слияния одного вида. То есть у нас был некий один вид, предок. Он жил на одной территории, скрещивался и давал плодовитое потомство. Потом по какой-то причине между двумя частями этого вида возник популяционный барьер. Это может быть наводнение, разделившее племена, уход какой-то части племени на новое место. То есть в любом случае изначально у нас получится один вид, разделенный территориально. С этого момента эволюция каждой ветви пошла по своей дороге. Одной, предположим, в Африке, а другой — в Атлантиде. У каждого из этих видов стали накапливаться в генотипе мутации. Например, у одних обезьян возникло моногамное поведение, у других — полигамное. Потом после некоторого времени по какой-то причине популяционный барьер исчез. В нашем случае — Атлантида погибла, группа Б стала жить рядом с группой А и свободно скрещиваться. Тут может быть одно из двух: либо за это время мутации их так изменили, что они скрещиваться не могут. Территориальный барьер дал начало барьеру физиологическому — ну то есть, например, половые органы перестали подходить… количество хромосом изменилось.

     — Понятно.

     — Но судя по твоему рассказу никакого физиологического барьера не возникло.

     — Как я понял, все-таки возник. Потомство амару и урку… словом, у них дети реже рождаются, с трудом.

     — Ну незначительный, значит, барьер. Но в природе если две популяции сливаются по территории и начинают активно скрещиваться, они превращаются в одну популяцию. Видишь ли, генетическая информация — это такая штука, она тасуется просто как попало, постоянно рекомбинируется. Уже бы за эти тысячи лет так все перемешалось, что никаких следов первоначального вида бы не осталось.

     — Гм, — я задумался. Лег на койку, попробовал закинуть руки за голову, но поморщился от боли. Аккуратно уложил руки вдоль туловища.

     — Это интересно, — сказал я наконец, — но теперь смотри — ведь в имата… ну в этих скрытых городах. В Шамбале — там сохранился первоначальный вид амару. Они-то ни с кем не смешивались. У них полная 100 % концентрация генов амару. Поэтому два вида все-таки существуют…

     — Ну и много их там, в Шамбале этой…

     — Не знаю, — признался я, — но какая разница, пусть немного… ведь теоретически это так — это другой вид!

     — Ты их видел сам? — спросил Нико, — этот Анквилла…

     Я же еще не сказал им, кто такой Анквилла… да и не стоит.

     — Он обычный человек, как мы. Но есть и другие, те, что там жили всегда. По рассказам.

     — Ну хорошо, но если они из нашего мира забирают просто людей… эти люди — вовсе не амару. Они — просто люди.

     — Подожди-подожди! — запротестовал я, — а как же, например, в генах европейцев нашли 3–4 % неандертальских генов? То есть выходит, их можно отследить как-то?

     — А-а, популяционная генетика. Да, определенные маркеры есть. Ну не знаю! Я не специалист вообще-то, — признался Нико, — я ведь врач, а не генетик.

     Я подумал вдруг, как нелепа эта ситуация. Мы сидим тут в камере, нас ожидает что-то страшное, может быть, смерть, может быть, хуже смерти, и рассуждаем о каких-то мировых проблемах, о генетике…

     — Но, — добавил Нико, — неандертальские гены никак не влияют на поведение. Вообще никак. А маркеры — это бессмысленные последовательности. Что, конечно, не исключает, что определенные участки генокода действительно унаследованы от неандертальцев. Но они не связаны с поведением.

     — А гены амару, может быть, и связаны!

     — Ну-у… это слишком примитивно, золотце! А почему ты так уверен, что существуют эти разные виды в самом деле?

     — Да потому что Анквилла… и эта женщина, Алиса… они правда другие. Другие совсем, чем все, кого я видел.

     — Может, все-таки секта, — пробурчал Нико и тоже улегся на свою койку. Через некоторое время он сказал совсем другим голосом.

     — Что же теперь с нами-то будет?

     Увидев девочек, Лорин сразу поняла — не повезло.

     Две девочки-урку были примерно такими, как она ожидала — сидя на лавочке у школы, мутузили друг друга, пихались и хихикали, но когда Лорин приблизилась, постарались сделать вид примерных умниц, начали оправлять подолы платьиц. Зато третья! Третья девица была выше Лорин на голову и толще раза в два. Подростки обычно стесняются полноты, но эту вряд ли что-то могло смутить. Пшеничные волосы забраны в хвост, глаза — как два наэлектризованных сгустка энергии, синие джинсы (редкие среди женщин Марки), белая рубаха навыпуск. Она сидела поодаль от товарок, закинув правую ногу за левую и скрестив руки на груди. Даже не шевельнулась при появлении Лорин.

     — Здравствуйте, — Лорин старалась говорить погромче. Ей казалось, что она почти кричит. Ну что ж — на нее по крайней мере отреагировали. Две малышки в платьицах вразнобой поздоровались с легким почтением, словно она была учительницей, девица в джинсах лениво кивнула.

     "Они ведь понимают, что я амару?" — вдруг испугалась Лорин. Да, конечно, понимают. Лорин была одета в обычную для имата летнюю одежду из мягкой блестящей ткани сота — таша и легкие штаны с бахромой в швах, на руке — браслет связи, на поясе — "Оса" и электрошокер. Не спутаешь с урку при всем желании. Они не посмеют сделать ей ничего плохого! Нападение на амару для них — табу.

     С чего же начать? Лорин в панике метнулась мыслями к урокам Максима и широко, напряженно улыбнулась.

     — Меня зовут Лорин. А вас как?

     Девочка в красном платье сообщила, что ее зовут Ксюша, вторую, в голубом, звали Тоня. Девица в джинсах перекинула теперь левую ногу через правую и ничего не сказала. Лорин обратилась к ней, стараясь смотреть прямо в глаза — это было невероятно трудно. Сердце Лорин колотилось, как во время силовой тренировки.

     — Я Лорин. А тебя как зовут?

     — Диана, — буркнула девица.

     — Вы пойдете со мной, — Лорин с облегчением отвела взгляд, — у нас задание. Идемте!

     К счастью, девочки послушались ее. Хоть какое-то начало, поздравила себя Лорин. С другой стороны… еще даже не подошли к крыльцу школы, а таша уже промокла от пота. Проклятые кроманьонцы! Лучше бы я в одиночку вымыла весь этот зал…

     И еще эта Диана! Вот с Ксюшей и Тоней мы бы справились быстро и хорошо.

     Кстати, это идея… может, ее куда-нибудь отправить? Или вообще отпустить?

     Но что тогда скажет Максим? Получится, что с заданием она не справилась! Нет, конечно, ничего страшного, не поставят же ей оценку за это. Но она должна приложить все усилия, действительно — все. Ни к чему облегчать себе жизнь, решила Лорин. Эта Диана тоже должна слушаться.

     И все пошло вроде бы неплохо. Они поднялись на крыльцо, прошли по коридору. Нюра с Тоней уже опять начали хихикать, Диана на них прикрикнула. Лорин шла впереди, выпрямив спину и подняв подбородок, как учили на ятихири. До чего же все-таки они глупы, просто удивительно. Над чем они вот сейчас хихикают? А вдруг надо мной, кольнуло тревогой. Лорин с трудом подавила желание оглянуться.

     Вошли в малый актовый зал, который только что разгружала от барахла группа мальчишек-урку под командованием Пеллку. Здесь будет проводиться день открытых дверей для малышей-урку и их родителей, школу надо подготовить. Группе Лорин предстояло вымыть и вычистить зал.

     Лорин уже не раз случалось бывать маллку — руководителем рабочей группы. Так принято у амару с незапамятных времен — смена руководителей. У них ведь никогда не менялись общественные формации, не было ни монархий, ни рабовладения, ни феодального строя, ни капитализма, ни парламентской демократии. Как в пещерные времена, амару для выполнения конкретной задачи набирали рабочую группу, и ею руководил кто-то выбранный либо назначенный по жребию — маллку.

     Детей в школе всех заставляли бывать маллку по очереди, это необходимый социальный навык. Но с друзьями-амару не было никаких проблем, и Лорин даже не замечала, что она "руководит". Все происходило само собой, все были заинтересованы в том, чтобы сделать дело, выполнить задание. Лорин нужно было только оптимальным образом все организовать.

     Здесь — совсем другое дело.

     Она огляделась вокруг и сказала, стараясь звучать громко и уверенно.

     — Нам нужно вымыть этот зал. Окна, двери и пол. Тут три окна… Каждая из вас возьмет по одному, я пока займусь остальным… Где в этой школе тряпки и ведра?

     — Нихерась! — Диана демонстративно сплюнула на пол, — окуели, что ли? Это с каких щей-то?

     — Сейчас же прекрати материться! — Лорин покраснела. Диана с высоты своего роста снисходительно взглянула на нее.

     — Ладно, раз нельзя — не буду. Но и зал мы п…расить не собираемся! Нам что — заплатят за это?

     Лорин растерялась. В чем-то Диана права… с какой стати они должны здесь мыть? Им за это и правда — не заплатят. А почему — неужели не могли заплатить, трудно, что ли? Действительно, непонятно.

     — Но мы должны здесь вымыть, — пролепетала Лорин, — это ведь ваша школа. Я что, одна тут буду мыть?

     — Можете и одна помыть, если вам надо, — нагло предложила Диана.

     Ксюша и Тоня явно растерялись и примолкли, спрятавшись за широкую спину товарки.

     Лорин поймала себя на том, что не смотрит Диане в глаза — и никакая сила сейчас не заставила бы ее это сделать.

     — Ну ладно, — сказала она, — если не хочешь мыть, иди. Мы и без тебя справимся.

     — И они тоже не будут мыть, — развила успех Диана, — с какой стати?

     Она взглянула на младших подруг. Тоня и Ксюша забурчали, что да, с какой стати они тут должны мыть.

     — Пошли, девки, — подытожила Диана и двинулась к двери. Лорин встала у нее на пути.

     — Подождите! — звонко сказала она, — так нельзя!

     Она заговорила — отчаяние придало силы ее тихому голосу. Лорин говорила, что эта школа построена амару специально для них, урку. Что урку все приехали сюда добровольно, что им — их родителям — было тяжело и трудно, и вот они приехали сюда и живут на всем готовом, им все дали, их накормили, дали хорошие дома, построили школу. В школе можно бесплатно учиться, бесплатно играть на компьютере или в настольные игры, смотреть фильмы. И вот теперь все, о чем их просят — просто взять и вымыть зал, это же быстро, за час можно справиться, если вчетвером. И она, Лорин, тоже будет мыть, хотя она амару, и это не ее школа, и ей это лично не надо, и ей ведь тоже ничего за это не платят…

     — Не платят, — ну и не делай, — отрезала Диана. Ксюша и Тоня захихикали. В груди Лорин заворочался тяжелый болезненный ком. Диане не нужно было повышать голос и прилагать усилия — она нормально разговаривала, и легко перекрывала голосок Лорин. И эти две… подхалимки. Что-то тяжелое, темное всплыло из прошлого… гимназический класс, хихиканье и взгляды одноклассниц.

     — Но так нельзя! — вскрикнула Лорин. Вечный Свет, только бы не зареветь еще!

     — Почему нельзя? — удивилась Диана, разглядывая ее, словно насекомое на предметном стекле.

     — Потому что… — Лорин осеклась. Начинать все разъяснения заново?

     — Очень даже можно, — заявила Диана, — я за бесплатно работать не собираюсь. Школу нам построили? А на хер она нужна, школа ваша? У меня и дома компьютер есть и телек. Учиться я не собираюсь, мне что, в институт поступать? Все равно не примут. Мне и так неплохо. Вы что думаете, вы нас сюда привезли и теперь можете помыкать, как хотите? Не выйдет! У меня характер не такой! В общем, я пошла, а вы как хотите! Я работать не буду!

     Дианин зад сверкнул в дверях и исчез, и вслед за ней с щебетанием испарились Ксюша и Тоня. Лорин подошла к окну, кусая губы, чтобы не разреветься. Несколько раз глубоко вздохнула. Кажется, позывы к рыданиям прошли. Девочка поднесла к лицу браслет связи на левом запястье, сняла предохранитель, пощелкала кнопками.

     — У меня не получилось, — сказала она сдавленным голосом. Выслушала ответ, опустила голову.

     Придется ждать.

     — Да, это трудно, — сказала мама, — я рада, что мне не приходится проходить такие испытания.

     — Это всем амару трудно? — спросила Лорин. Это было вчера вечером, они сидели, как обычно, вдвоем за столом в гостиной, пили чай с земляникой.

     — Я думаю, да, — сказала мама.

     — Вот ты знаешь… у меня в детстве тоже такое было. Были у нас такие девочки в классе, — стала она рассказывать, — гоняли меня и подругу мою. Все им что-то во мне не нравилось. То одежду спрячут в раздевалке, то дразнят… Знаешь, как это бывает. Я все думала — почему так? Учились мы хорошо с Танькой, лучше всех в классе. Танька была победительницей областной олимпиады по физике, на Россию ездила. Я по-английски тогда уже свободно говорила и немецкий изучала для себя, Гессе читала в подлиннике. У нас с мамой дома во всю стену — стеллажи, и книги, книги. Я не была очень спортивной, зато Танька занималась коньками почти профессионально. Может, мы были слишком заумные, далеки от практической жизни? Да тоже нет. Может, мы какие-то эгоистки были? Мы и с отстающими занимались, и никогда в помощи никому не отказывали. И однако для всего класса мы — чужие, аутсайдеры, кому мы тут нужны. А вот эта — которая всех бьет и издевается — она правильная, своя в доску. Отбирает у девчонок красивые ластики, заколки — ну и хорошо, так и надо. Все ее уважают, все слушаются… А за что, почему? Ведь никаких положительных качеств — троечница, злыдня, сволочь, и все это понимают. Но — уважают и подчиняются. Выходит, не нужно никаких особых хороших качеств, а нужно просто иметь что-то такое внутри… уверенность, что тебя все должны слушаться. Вот просто должны. Что ты тут — главный. Что твоя воля важнее всего. И эта уверенность, если она есть — передается другим.

     — Ох, мама, — беспомощно сказала Лорин, — но у меня совсем нет такой уверенности.

     — А она у амару вообще не развита, Лорочка. Нам она эволюционно не нужна была. Это я теперь понимаю, почему меня не любили… ну и Танька наверное тоже отчасти амару, что-то в ней такое тоже было. А почему они нас любить должны? Они же чувствуют — мы чужие. Иные. Так всегда было.

     Лорин стояла у окна, расплющив нос о стекло. Улица была серая, пыльная, лишь на другой стороне зеленели палисаднички, у одного из домов, беленного, нарядного — розовый куст с мелкими красными цветами. Рядом, под яблоней с уже наливающимися зелеными плодами, возились двое полуголых малышей, перетягивая друг у друга яркий пластмассовый грузовик. Тот, что постарше, выхватил добычу, второй не удержал равновесия, шлепнулся в пыль и заревел. Владелец грузовика споро ретировался с игрушкой в кусты.

     Лорин увидела своих временных подчиненных — они возвращались. Впереди шел учитель, Максим, долговязый, совершенно спокойный, как бы даже не обращая внимания на девочек-урку. Девочки плелись за ним.

     При виде Дианы Лорин захотелось отвести взгляд. Даже смотреть неприятно. Диана не выглядела пристыженной — вышагивала с таким достоинством, будто это она всем приказала возвращаться, и Максим ее послушался. Ксюша и Тоня семенили за ней.

     На миг группа исчезла из поля зрения и через минуту уже вошла в помещение, где стояла Лорин.

     — Лорин, присядь, — Максим произнес это на ару, ободряюще улыбнулся ей, кивнул на одинокую парту в углу. Лорин послушно поплелась и села. Тем временем Ксюша с Тоней без подсказки притащили ведра и тряпки. Максим подошел к Лорин и вскочил на стол рядом с ней.

     Девочки-урку ретиво приступили к работе. Диана распоряжалась — послала Тоню на одно окно, Ксюшу на другое, сама занялась пока протиркой дверей и плинтусов. Для своей комплекции она работала неожиданно ловко, нагибалась, протирая плинтуса, толстый широкий зад, обтянутый джинсами, стремительно танцевал в такт споро работающим полным рукам.

     — Ты взрослый и мужчина, — сказала Лорин на ару, — тебя они слушаются.

     Максим положил руку ей на плечо.

     — Не расстраивайся, Лор. Тебе только пятнадцать. Эта девица — не простой орешек, с простыми ты бы справилась.

     — Но мне нужно уметь справляться с любыми. Если это будет на Янтанье…

     — Янтанья — через три или даже четыре года. Ты еще научишься.

     — Мне кажется, я никогда не научусь, — угрюмо произнесла Лорин, уставившись в угол.

     — Еще раз: я отказываюсь говорить на эту тему, — Рей Стоун слегка повысил голос. Девушка, шедшая впереди по коридору, удивленно обернулась и улыбнулась, заметив, что Рей всего лишь пользуется мобильником. Собеседник, обладатель необычно спокойного густого низкого тенора, повторил:

     — Речь идет о судьбе вашего партнера. Если она вас интересует…

     — Нет, меня уже не интересует судьба этого человека, — отрезал Рей, — и попрошу больше не надоедать мне.

     Он нажал отбой и поспешно внес номер, с которого ему звонили, в черный список. Вот так.

     Какой странный голос, думал Рей, спускаясь в подземный гараж. Хорошо поставленный, как у оперного певца, полный скрытой силы. Говорит нарочито медленно, четко выговаривая каждое слово. Но это не раздражает, а успокаивает. Так успокаивает шум океанского прибоя или безмолвие горных вершин.

     Впрочем, что мне до этого типа? Рей подошел к серебристому БМВ, нырнул в приятно пахнущее кожаное нутро. Надо постараться выбросить все это из головы. Мерзкий, унизительный допрос в полиции. Вообще эти два года, и все, что с ними связано. Кажется, не обойтись без визита к психоаналитику.

     Вот именно! Рей повернул ключ зажигания, борткомпьютер замигал приятными огоньками. Температура воздуха 18 градусов. Лето, называется. Кондиционер не нужен. Рей подъехал к выходу, взмахнул карточкой перед сенсором, оконное стекло медленно поползло вверх.

     Перестраиваясь, проходя центральный квартал с мельтешней народу, с офисами, историческими памятниками и сплошными улицами одностороннего движения, Рей покаянно думал, что забросил себя. Позавчера на одном импульсе вынес из дома все вещи бывшего партнера и отвез его родителям. Принял решение. Сделал свои отношения с Пабло наконец-то открытыми. Но фрустрация накапливается внутри, не находя выхода, и все это неминуемо закончится burn out, если не принять немедленных мер.

     Топ-менеджеру международной корпорации следует беречь себя.

     Звонки от непонятного типа оказались правильными звоночками — отношения с Нико далеко еще не закончены, внутри все кипит обидой, разочарованием — и нельзя это пускать на самотек. К психоаналитику, решил Рей. Позвоню сегодня же. Еще до встречи с Пабло, тот освободится только в семь.

     Приняв решение, менеджер успокоился, и по дороге попробовал расслабиться под музыку — но это не удалось. Дороги забиты пробками, и, хоть в Германии водители вежливы, приходилось смотреть в оба, чтобы какая-нибудь тупая тварь не врезалась в бок. К тому же Рея беспокоило сегодняшнее выступление на планерке Шредера, почти равного ему по положению менеджера — тот говорил уверенно и напористо, оперируя разумными аргументами. Не собирается ли Шредер подсидеть Стоуна? Это будет пострашнее перипетий личной жизни. Удастся ли справиться с амбициями этого типа? И каким образом? Подъезжая к дому, Рей успел составить неплохой план и мысленно убедить себя, что Шредера удастся свалить. Посмотрим, где наша не пропадала!

     А к психоаналитику пойти все-таки нужно…

     Дверь гостеприимно раскрылась перед Реем, узнав его. Вступая в ароматную прохладу холла, менеджер невольно улыбнулся. Хоум, свит хоум. Все будет хорошо.

     Надо еще внести данные Пабло в домашнюю систему. Нико он стер сразу же после допроса в полиции. Теперь этот сумасбродный психиатр при всем желании не сможет войти в дом без его, Рея, ведома.

     Рей сбросил пиджак и повесил его на первый попавшийся стул в холле, ботинки швырнул в угол. В одних носках прошлепал на кухню, квадратная белая чашка уже была приготовлена, он нажал кнопку кофейного автомата. С фырканьем в чашку полился свежий капуччино. Рей взял из холодильника готовый бутерброд с ветчиной. Так, и теперь свежий боевичок, что-то там было с Брюсом Ли…

     Только надо позвонить психоаналитику. И Пабло. При мысли о Пабло Рей улыбнулся. Познакомились на Тенерифе год назад. Этот молодой испанец, худенький, заводной, возбуждал его, если откровенно, куда больше, чем рыхлый крупный Нико. И без зауми в голове. Вот эта заумь в Нико действительно раздражала. Да, иногда с ним бывало хорошо, он казался добрым парнем, надежным — из тех, с кем хорошо не только развлекаться, но и переживать тяжелые времена. Тем ужаснее оказалось предательство. Рея так передернуло, что он едва не расплескал кофе.

     Спокойствие, только спокойствие! Держа в одной руке чашку, в другой — бутерброд, Рей вошел в малую гостиную. Поставил чашку на черную панель "домашнего кино", порылся в дисках, выбрал нужный, вставил в раскрытую щель плеера. Взял чашку и повернулся…

     Его кресло, мягкое эргономическое кресло с массажем за полторы тысячи евро, было занято!

     Рука с чашкой все же дернулась, и струя кофе выплеснулась на белый ворсистый пол.

     — Спокойно, — произнес посетитель, и Рей узнал его голос. Телефонный бандит! Рей быстро поставил чашку и развернулся в сторону телефона… мобильник остался в холле, в пиджаке, но телефон был и в малой гостиной.

     — Не советую никуда звонить, — заметил посетитель, — связи сейчас нет. И мобильной тоже. Если хотите, можете в этом убедиться. Не беспокойтесь, я не причиню вам вреда.

     Рей схватил трубку телефона, как в страшном сне — и не услышал гудков.

     — Не беспокойтесь, — настойчиво повторил посетитель, и на этот раз его голос не просто успокаивал, а буквально расслаблял. Лишал воли к борьбе. Впрочем, и возможностей Рей никаких не видел — раз полицию нельзя вызвать. В сложившихся обстоятельствах менеджер счел наиболее разумным сесть напротив посетителя, тем более, что колени подогнулись сами.

     — Что вы хотите? — выдавил он.

     — Просто поговорить с вами, — глубокий сильный голос посетителя успокаивал, как океанский прибой. Теперь Рей наконец обратил внимание на обладателя голоса.

     Внешность не экзотическая: типичный немец, высокий, лет 40–50 на вид, светлые волосы коротко подстрижены, неприметные джинсы и рубашка, серые глаза. Глаза. Как и голос, они удивляли — но только если присмотреться. Если заметить взгляд, невероятно глубокий и спокойный.

     Таким можно стать, если много лет заниматься какой-нибудь йогой и жить отшельником в горах Тибета. Абсолютно чуждым любых житейских волнений, эмоций, переживаний.

     Странно — это был преступник, взломщик, незаконно проникший в дом, он представлял опасность, но само его присутствие успокаивало Рея. С ним рядом было приятно находиться, как приятно отдыхать на лоне природы.

     Взгляд, голос и еще — движения. Скорее, их отсутствие. Абсолютная неподвижность дерева в безветрии или замершего варана, а если уж он двигал рукой или мимическими мышцами лица, движения были точными и экономными. Красивыми. Рей сглотнул слюну.

     — Я уже сказал, что не желаю с вами разговаривать.

     — Именно поэтому, — незнакомец чуть наклонил голову, — я был вынужден прийти сюда. Потому что мне, к сожалению, необходимо с вами поговорить. Речь идет о жизни и смерти вашего друга.

     — Во-первых, это мой бывший друг, — подчеркнул Рей, — он предал меня. Во-вторых, при чем тут жизнь и смерть? В Германии нет смертной казни. А если он связался с наркоторговцами, то простите, он вполне заслужил тюремное заключение.

     — А почему вы считаете, что Ватерманн предал вас? — осведомился незнакомец.

     — Он лгал мне, — немедленно ответил Рей, — лгал мне все это время. Проворачивал свои темные делишки, встречался неизвестно с кем. И ставил меня под удар! Могли и меня заподозрить. У меня в доме был обыск! Вы понимаете — он мог хранить наркотики прямо здесь!

     Незнакомец наклонил голову, давая понять, что воспринял объяснения.

     — Меня допрашивали в полиции! Я честный, законопослушный человек, почему я должен был проходить через все это? Что я сделал?

     — Я понимаю вас, — кивнул незнакомец, — а вы не допускаете мысли, что вам лгут?

     — В полиции?!

     Незнакомец некоторое время молча смотрел на него, а затем снова слегка кивнул.

     — Оставим эту тему. Вы все равно не будете сотрудничать с нами. Я, собственно, хотел узнать примерно то же самое, что и полиция. Расскажите мне о том дне, когда ваш друг исчез…

     — Когда его арестовали.

     — Да. Встречался ли он с кем-то в этот день?

     — Да, к нему приехал приятель… гимназический еще приятель. Они не виделись много лет. Нико написал мне об этом СМС. Клаус Оттерсбах, я помню его имя.

     — Он еще сообщал вам что-нибудь об этом дне? Писал СМС?

     — Я отдыхал, был в отпуске. На следующий день он ничего мне не написал. Да, я беспокоился! Он не отвечал на мои сообщения, на звонки. А как только я вернулся, мне тут же позвонили из полиции. Кстати, в полиции не сказали, почему он не позвонил, ведь такое право должно предоставляться!

     С чего это я сижу тут как баран и рассказываю этому типу? — разозлился Рей. Он и сам не знал, с чего — но сопротивляться желанию болтать было очень трудно. Да и зачем?

     Похоже, ему и самому интересна судьба Нико. Просто любопытно. Может быть, этот тип что-то может сказать о нем?

     — Вам позвонили из полиции?

     — Очевидно, да. Хотя меня это тоже удивило — номер был мобильный. Но на следующий день меня допрашивали в полиции!

     — О чем вас спрашивали там?

     — Да обо всякой ерунде! Когда познакомились с Нико, с кем он, кроме меня встречался, не замечал ли я того, сего… Потом обыск в доме провели! — голос менеджера дрогнул от гадливости.

     — Я понимаю вас, это неприятно, — посочувствовал террорист, — ведь ваш телефон сохраняет входящие звонки? Нельзя ли посмотреть номер, с которого вам звонили?

     — А что вы спрашиваете? — раздраженно спросил Рей, — похоже, вам никакие разрешения не нужны.

     Террорист неожиданно улыбнулся.

     — Я бы предпочел не врываться в ваш дом. Но речь идет о судьбе Нико.

     — А вам он зачем нужен? Вы кто такой?

     — Я? Скажем так, я родственник Клауса Оттерсбаха. Меня интересует судьба обоих молодых людей, — примирительно сказал террорист, и Рею почему-то расхотелось злиться на него. Гибким движением преступник поднялся, скользнул к телефону.

     — Так, сейчас посмотрим… Это все известные номера. Вот этот? — он показал Рею номер на дисплее. Рей только кивнул. Родственник Оттерсбаха поиграл кнопочками собственного мобильника, марки которого Рей не разглядел.

     — Как вы попали в дом? — опомнился он. Преступник неопределенно пожал плечами.

     — У нас есть методы. Кстати, для вас будет лучше, если вы никому не расскажете о моем визите. Именно для вас — мне это безразлично. В противном случае они заинтересуются вами и могут вас даже задержать, как и Нико. Это очень опасно, герр Стоун. Вы попали в очень опасную и неприятную историю, и я вам сочувствую. Постарайтесь держаться от нее подальше, и вас не тронут.

     — Я уже понял, — буркнул Рей, — наркотики — не шутка.

     — Да нет, — пришелец вздохнул, — Нико тоже ни в чем не виноват и никогда в жизни он не торговал наркотиками. Вам солгали. Эта история куда хуже, чем вы представляете себе. Мне было бы проще, если бы вы помогли в поисках Нико, но с другой стороны, не стоит втягивать еще и вас.

     Он подошел к Рею и неожиданно взглянул ему в глаза. Рей отшатнулся.

     А ведь слабым характером топ-менеджер не может обладать по определению…

     — Сядьте, — голос незнакомца едва доносился до него, как будто уши забили ватой. Колени Рея подогнулись, он безвольно опустился на кресло.

     — Спи… — сказал незнакомец, — спать. Надо спать.

     Тьма медленно обволокла обмякший мозг менеджера.

     Через пять минут Анквилла ехал по улице Вязов в направлении центра города на неприметной серой Мазде. Он сдвинул на ухо гарнитуру и нажал кнопку вызова.

     Женский голос ответил ему.

     — Церера, я Апофис, — сказал Анквилла, — все в порядке. Слушай меня. Локализуй такой номер. Ноль один семь шесть… — он продиктовал цифры. Улыбнулся, слушая голос коллеги.

     — Все, не телефонный разговор. Увидимся как условлено, — он снял гарнитуру с уха и въехал на автобан.

     — Зачем они все это делают? — слабым голосом спросил Нико. Я улегся на свою койку, свернув плоскую подушку вдвое.

     Можно было сказать, что я знаю об этом не больше его — но я кое о чем догадывался. Вот только стоит ли говорить об этом? Говорить с Нико в камере… или палате… нет, все же камере, уж очень тщательно она изолирована — это то же самое, что в микрофон для майер-мюллера.

     Второй день нас вместе и по отдельности подвергали медицинским обследованиям. В двух подвальных этажах центра располагается, оказывается, очень нехилое оборудование. Включая МРТ. Я подозревал, что финансирование у них не страдает, но чтобы настолько!

     Нас прогнали на МРТ, заодно сделали дигитальный рентген всего, чего только можно. Выкачали по поллитра крови. Проверяли рефлексы, заставляли глотать кишку для гастроскопии (бр-р), изучали ультразвуком. Загоняли на какие-то тренажеры и снимали ЭКГ. Демонстрировали картинки и видеоролики и снимали при этом ЭЭГ. Брали ткани на биопсию. Все это занимало целый день, без всякого отдыха, разве что с небольшим перерывом на обед. А сегодня после обеда нами занимались, по-видимому, психологи — мы заполняли какие-то длинные анкеты… можно было, конечно, устроить забастовку, но как-то глупо, раз уж я вообще согласился на сотрудничество с ними. И как тут не согласишься? Гильотина ведь даже не мне угрожает — Нико.

     Хотя может быть и не стоило подчиняться требованиям террористов. Что-то я сомневаюсь, что нас оставят в живых.

     — Отти, почему они все это делают с нами? — спросил Нико. Я вздохнул и повернулся к нему. Бедняга тоже валялся на койке, согнув ноги в коленях, с видом вымирающего бизона.

     — По-видимому, Ник, ты тоже принадлежишь к этому виду. Амару. Раз уж мы в их руках, они хотят выяснить, чем амару биологически отличаются…

     — Но это ерунда, я же говорил. Мы не можем принципиально отличаться от других!

     — Как знать! Биологи амару бы тебе объяснили. Но я вот думаю — есть роды, где люди живут дольше… гены долголетия. Это ведь не один-единственный ген, значит, какие-то комплексы наследуются.

     — Но все, что у нас проявилось в фенотипе — следствие онтогенеза… ну в смысле, нашего личного развития под влиянием окружающей среды.

     — Я думаю, они не дураки, и все это понимают, — примирительно сказал я, — но логично с их стороны, заполучив в руки людей с генокодом амару, пусть даже выросших в нашем мире, попытаться их хотя бы всесторонне обследовать.

     И тут же подумал, что обследовать надо было бы и наши семьи. И прикусил язык. Лучше уж не говорить такое вслух.

     — Знаешь, чего я не понимаю… — сказал Нико, — почему нас не ищут? Мои родители… Рей… Кстати, они обязаны были предоставить возможность позвонить — это нарушение закона!

     — Ты что, еще не понял, что законы их тут вообще не интересуют?

     — Но ведь родные будут нас искать! Ведь не так уж мало людей знают меня, например. У нас одной родни сколько, и плюс еще пациенты, коллеги. Рей вообще пол-Европы перевернет, землю будет рыть…

     — Я думаю, они как-то застраховались. Наплели что-нибудь родным, — сказал я. И добавил, чтобы успокоить Нико, — хотя, конечно, было бы неплохо, если бы нас искали. Будем надеяться. Извини, кстати, что я тебя вообще в это втянул…

     — Ты уже извинялся. И перестань, пожалуйста. Как будто это зависело от твоей воли! Если я этот… амару… они бы могли меня и без тебя найти.

     Нико замолчал. А я заложил руки за голову поудобнее и задумался.

     ОПБ, безусловно, сделала так, чтобы наши родные нас не искали. Мы, скорее всего, пропали без вести. Работая детективом, я убедился, что не такое уж маленькое число людей регулярно исчезает неизвестно куда. И я такие случаи расследовал, и коллеги мои.

     Часть из этих пропавших становится жертвами убийц, маньяков или случайных ДТП (сбили на мосту, упал в реку, шофер-убийца скрылся). Часть — это, например, больные Альцгеймером, шизофренией или другими психическими заболеваниями, даже банальный инсульт — человек потерял ориентацию, уехал куда-то, заблудился и сгинул. Некоторые уходят из дома сами, чтобы полностью сменить личность, образ жизни, такое вот личное решение. Но есть часть случаев, которые вообще ничем и никак объяснить нельзя. Вернее, они остаются нераскрытыми. Пропал человек — и все.

     Я не втягивал Джессику в это дело, не говорил ей ничего о Нико. И никто о Нико не знает. Те, кто может быть, будет искать меня — не догадаются связаться с родственниками Нико. Но даже если бы и догадались? Мы пропали без вести. Расследуйте. Никто ничего не знает и не узнает никогда, можно гарантировать.

     Так что напрасно Нико мечтает. Но ладно, оставим это — я-то особенно и не надеялся.

     Подумаем лучше о другом — о нашей дальнейшей судьбе.

     Я сел на койке, рывком спустив ноги на пол. Мой друг лежал с закрытыми глазами. Видно, сегодняшние обследования его утомили. Да и меня тоже, но не до сна мне, ох, не до сна.

     Все-таки палата это или камера? Та же белая веселенькая решеточка на узком окне-бойнице. Казенный линолеум и белые стены. Две нормальные больничные койки, тумбочки, пустые, конечно. Стол, пластиковая бутылка с водой и два стакана. Тоже пластиковых, кстати.

     Дверь с зарешеченным окошком, обитая железом. Камера. И за дверью — еще одна дверь, как бывает в старых лифтах, проволочная — вопрос, зачем она нужна.

     ОПБ может ликвидировать людей. Точнее — нелюдей. Они сами назвали нас нелюдями. У нас неподходящие гены. Мы угрожаем их существованию.

     Они действительно ликвидируют людей. Мне демонстрировали только запись; но логично предположить, что если у них есть полномочия лишать людей свободы, то есть полномочия и убивать.

     Что с нами могут сделать дальше? Обследования продлятся несколько дней, может быть — недель. А дальше что? Держать нас в длительном заключении — совершенно абсурдно. Это не менее опасно для них, чем убить нас — а смысла никакого нет. Разве что гуманизм, но на гуманистов они не похожи.

     Значит вариантов всего два — отпустить или убить.

     Первый вариант тоже абсурден. Отпустить как — под расписку о молчании? Никакой гарантии такая расписка не даст, они это отлично понимают. Информировать широкую общественность о своем существовании они не собираются. И вообще мы знаем слишком много. Кроме того, мы — нелюди, и они не могут не считать, что выйдя отсюда, мы свяжемся с амару и встанем в этой войне на их сторону.

     Нет, нас не отпустят, это ясно.

     Нас обследуют, выкачают всю возможную информацию — и убьют.

     Но есть еще один вариант.

     Родственники нас не будут искать, ОПБ об этом позаботится. Но нас станут искать амару. Фальшивая фрау Граф, если ей удалось скрыться — а я думаю, что удалось, иначе нам бы уже устроили очную ставку. И Анквилла. Анквилла мой двоюродный дед, и он сам сказал, что для него родство со мной — значимо, что он хотел меня забрать к себе, что он видел меня еще маленьким и следил за мной. В их системе Анквилла, как я понимаю, что-то вроде агента-боевика. Искать меня и попытаться спасти меня или нас с Нико — это очень вероятно с его стороны.

     Что, если они держат нас здесь именно с этой целью?

     В надежде, что амару найдут нас и атакуют их центр? То есть раскроют себя — и может быть удастся захватить уже не таких скрытых амару, как мы — а самых настоящих, и даже их технику и оружие.

     И проволочная дверь — аргумент в пользу этой версии.

     В этом случае ОПБ сделает все возможное, чтобы амару все-таки не удалось нас похитить.

     Но они не так уж много знают о технологиях амару — не больше, чем я сам. Как я рассуждал бы на месте мюллера-майера?

     Амару могут становиться невидимыми. Проходить сквозь стены — нет, но открывать запертые двери — да.

     На открытый штурм амару вряд ли пойдут — время открытой войны еще не наступило. Значит, они попытаются найти нас (предположим, это для них возможно) и вывести из камеры. Будучи невидимыми, это можно сделать — войти в Центр и разыскать нас.

     На всякий случай двойная дверь (да еще наверняка и под током) — пока они открывают одну дверь, можно увидеть это и отреагировать. Но если амару не станут открывать двери, а войдут незаметно, скажем, в то время, когда нас будут из камеры выводить?

     Остается лишь одно — пристально наблюдать за нами. Мы-то не можем стать невидимыми и выйти отсюда. В тот момент, когда мы станем невидимыми — немедленно поставить плотное оцепление в коридоре. Это логично. Значит, нашу камеру постоянно охраняют несколько человек, готовых встать в оцепление.

     И они позаботились о том, чтобы это оцепление было непроницаемым.

     Наша смерть в таком случае — все-таки лучший вариант, чем атака со стороны амару и захват амару, может быть, даже моего деда — этими. К тому же, нас уничтожат в любом случае. Поэтому жизнью, если на то пошло, можно будет рискнуть.

     Но лучше разработать такой план, чтобы никто не погиб.

     Воздух здесь прохладен и чист, небо — бездонная чаша в зубчатых отрогах фиолетово-белых Анд. Панка выросла в Тибете, исполинские горы окружали ее с детства, но невозможно привыкнуть к этой красоте. Здесь за городом куда больше зелени, чем вокруг Шамбалы, расположенной в суровом краю. Слева блестит драгоценной слезой озеро, искусственно расширенное сбросом Верхнего потока, справа от аэроплощадки раскинулась новая Виньаймарка — Вечный Город на ару, выстроенная неподалеку от руин древнего города Тиуанаку.

     По легенде местных индейцев-аймара, чья речь так близка к ару, тот, настоящий Тиуанаку (ранее носивший имя Виньаймарка) был выстроен богом Виракоче, явившимся с моря. В какой-то мере, конечно, так оно и было…

     Теперь, выбирая место для новой имата, амару решили возродить Виньаймарку.

     Ее белые и разноцветные стены, бурная зелень сверкали в солнечных лучах, манили, радовали взгляд.

     Панка, встав в третью позицию ятихири, совершила с наслаждением глубокий радостный вздох. Быстро, с шумом выдохнула и обратила взгляд к аэроплощадке. По краю ее застыли транспортные гиганты, и солнце переливалось на их разноцветных металлических гранях. А в центре аэродрома на платформе припала к земле непривычно тусклая и маленькая машина, у ее двигателей возились двое техников. Панка улыбнулась и подошла к своему дисколету. Подняв руку, похлопала по серо-голубой прохладной обшивке.

     — Готова птичка?

     Один из техников, Ванка, обернулся.

     — Ты что-то рановато. Старт назначен на три! Волнуешься, что ли?

     — Я? — усмехнулась Панка, — прямо писаюсь от страха, ты же меня знаешь!

     Вторая инженерша с испанским именем Каридад, подскочила к Панке.

     — Мы еще не закончили профилактику. Пан, посмотри сама — сплетение немного тянет! Сигнал от левого крыла будет запаздывать.

     — Большая латентность? — спокойно спросила Панка.

     — Шестнадцатая секунды.

     — Пойдет. Но ты уверена в причине?

     — Да, конечно. Видишь, здесь мы поставили медный проводник, причина только в этом. Мы проверили все.

     — Ладно, если во время полета эта латентность не растянется внезапно на пару секунд… или пару минут… то меня все устраивает!

     Панка уселась на ремонтную табуретку. Инженерам мешать не надо. Они все сделают как следует.

     Но трудно было усидеть дома. Таких безумств Панка еще в жизни не совершала!

     Вскоре площадка заполнилась народом. Пришла Вара Яна, маллку проекта, пришла целая толпа пилотов, инженеров, родственников, наконец освободился муж Панки, Кунтури. Он врач, и у него сегодня были плановые операции, которые нельзя отменить. Да собственно большая часть населения Виньаймарки навалила на аэроплощадку, так что вся площадь за натянутыми вокруг дисколета веревками была заполнена, и народ располагался на широком лугу до самого озера, было даже видно и слышно, как ребятишки носятся по мелководью, брызгаясь и вопя.

     Панка стояла с группой пилотов, они хохотали и подначивали друг друга, и Панка смеялась громче всех. Вара Яна — Далекая Звезда, наделили же ее родители более ста лет назад таким неслучайным именем! — давала разъяснения для Хосе, который расставил вокруг записывающую аппаратуру. Происходящее транслировалось на все имата Земли.

     — Здесь вопрос, — Хосе взглянул на свой кита, куда поступали запросы по прямой линии, — Вара, что ты скажешь о развитии космонавтики в мире урку? Урку ведь уже летали в Космос!

     — Прошу прощения! Не впадай в привычную ошибку. В космос летали преимущественно люди с генокодом амару, хоть они и не знали об этом. В мире же урку космонавтика действительно начала развиваться благодаря развитию военной техники и вместе с ней, преимущественно в военных целях. Ракетостроение, принцип реактивного движения, наконец, сами корабли и спутники. Вдумайтесь, когда в Советском Союзе — амарском проекте — запустили сугубо мирный спутник Земли, урку на другой стороне массово восприняли это как угрозу! Освоение космоса превратилось в привычную для урку конкуренцию на уровне держав, воспринималось как военное соревнование. Конечно, урку использовали для этого скрытых амару — те проектировали корабли, спутники и летали в космос, рискуя жизнью. Но как это и характерно для мира урку, все позитивное быстро сошло на нет. Как только был разрушен СССР, исчезла космическая конкуренция, так и космические программы быстро ушли на второй план и выродились в вялое поддерживание того, что удалось создать за первые десятилетия. Даже используя скрытых амару, урку никогда не поднимутся в небо по-настоящему! Или им потребуются для этого сотни и тысячи лет — которых у нас попросту нет!

     — Спасибо, Вара! Еще один вопрос задает школьник из Эхнатона… Почему для первого испытательного полета была выбрана именно Панкара Куси? Проводился конкурс?

     Вара вежливо улыбнулась.

     — Рабочая группа отобрала десять испытателей по всему миру, обладающих наибольшим налетом, опытом, выдающимися достижениями. Панкара — одна из них. Далее мы провели с этой десяткой ряд тестов, у Панкары оказались наилучшие показатели, по здоровью, по скорости реакции, по психологическим характеристикам. Вот и все… Кстати, — обратилась она к Хосе, — возьми ты уже Панку лучше в оборот, ей все рано заняться нечем, а у меня дел полно! Панка!

     Девушка, тряхнув головой, подошла к ним.

     — Ну чего?

     Она была высокой — на четверть в ней текла кровь древних амару, белокурой, со светлыми ореховыми глазами. Чем-то Панка напоминала своего отца, Анквиллу, но глазами была скорее похожа на мать. Характер же у нее был настолько своеобразный, что вряд ли она его прямо от кого-то унаследовала.

     — Поведай миру глубокую мудрость, — ответил Хосе, протягивая ей кругляшок микрофона, — ты как, волнуешься?

     Панка искоса взглянула на дисколет.

     — Скажи на публику, я записываю, — предупредил Хосе.

     Панка включила микрофон.

     — Я провела три испытательных полета в атмосфере. Машина надежна. Это первый летательный аппарат такого класса. Вот посмотрите, она выглядит как обычный малый дисколет, разве что специалист заметит отличия. Но ее защита, рассчитанная на многократное прохождение сквозь атмосферу, ее усиленная аккумуляторная катушка, двойные маршевые двигатели, резервные цепи, ее пятислойная обшивка… словом, здесь много революционных изменений, желающих отсылаю к техническому описанию. Это принципиально новый вид дисколета…

     — Это мы все понимаем, — остановил ее Хосе, — вопрос был о твоих личных ощущениях.

     Панка недоуменно взглянула на него.

     — Но мои ощущения прямо связаны с состоянием и типом машины, которую я буду пилотировать! Я имею в виду…

     — Хорошо, я понял.

     — Машина надежна. Я не вижу, почему надо волноваться как-то особенно. Я уверена в конструкции, я лично присутствовала на заводе в Сахаре при ее сборке…

     Панка мечтательно вздохнула. Завод в Сахаре создали одновременно с иматой Эхнатон, гигантское подземное сооружение. За последнее столетие амару вообще решили колоссальные задачи. Чтобы построить такой завод по производству дисколетов, надо было создать строительные конструкции, киберов, автоматические линии… Производство всего этого было раскидано по разным имата. И занимались этим, если сравнить с миром урку, мизерное количество людей — инженеров, лишь изредка привлекающих подсобную силу.

     Панка знала авиазавод лучше, чем собственную имата. На километры тянулось гигантское подземелье, спрятанное далеко в смертоносных песках и накрытое для верности еще и лан-полем. Бесшумное непрестанное движение автоматических цехов, юркие киберы, снующие под ногами, переходы, подъемники, блеск стали, легкие, словно бы хрупкие конструкции стапелей, на которых висели остовы готовых дисков… Человек в сравнении со всем этим казался микроскопически крошечным, меньше, чем муравей по отношению к муравьиной куче.

     — А сейчас мы осмотрим дисколет вблизи! — бодро вещал Хосе. Кто-то сильно хлопнул Панку по плечу. Она обернулась. Это был Рока, ее давний приятель. Так же, как и она, Рока входил в окончательный состав космической группы — но она вот летит, а он нет.

     — Ну что, вошла в историю?

     — Ага, вляпалась, — кивнула Панка.

     — Все человечество смотрит на тебя!

     — Всему человечеству глубоко начхать, — возразила Панка, — сколько там нас сейчас в имата?

     — Ах, перестань ради Галактики! Мнение всех остальных очень скоро вообще не будет иметь никакого значения. Те, кто в имата — и есть человечество. Способное полететь к звездам.

     — А думаешь, если не способно — то уже и не человечество? — усомнилась Панка. Рока кивнул.

     — Именно так. Не способно подняться к звездам — значит, это мусор, а не разумные существа. Значит, они не заслуживают имени разумных. Ну ты… наша Гагарина!

     — Прекрати, — фыркнула Панка, — кстати, как думаешь, у Гагарина были наши гены?

     — А кто его знает. Урку тоже всякие бывают. Смелые и умные…

     Панка встряхнула рукой — браслет задрожал от вызова.

     — Иду, — бросила она. Рока поймал ее плечо и крепко сжал.

     — Удачи! — сказал он, — смотри у меня, чтобы вечером пришла в "Черную дыру" пиво пить! Без тебя не начнем!

     Панка посмотрела в черные глаза друга-пилота.

     — Не боись, не опоздаю!

     И побежала к кораблю. Кунтури в последний раз обнял ее перед трапом, поцеловал.

     — Я буду следить за тобой!

     — Я почувствую.

     Кунтури побежал в диспетчерскую, а Панка встала на подъемник и медленно поехала вверх.

     В атмосфере диск облетывали, как и положено, вдвоем. Но теперь Панка должна была справиться одна.

     Как ни убеждай себя в надежности машины, на самом деле еще никто, никогда не выходил на таком дисколете в космос. Древние летали — так разве теперь узнаешь секреты их авиастроительства? Первая машина, первое испытание.

     Но Панка привычно сдерживала волнение. Если подумать, ее первый прыжок с самодельным парашютом со скалы в Шамбале, или допустим, одиночное восхождение на Джомолунгму, или безумный бросок на дельтаплане меж тибетских скал в узком ущелье — все, что она вытворяла к ужасу родителей в детстве и юности — было куда опаснее…

     Да и работая пилотом-испытателем Панка привыкла существовать на пределе — скорости, высоты, опасности.

     Она положила руки на грани пульта. Они засветились, вспыхнули привычным рядом огней, в их глубине замерцали цифры. Панка вручную проверяла состояние систем корабля. Все хорошо. Все нормально. Она доложила об этом наземному Центру.

     — Все хорошо, — услышала она спокойный глубокий голос Вара Яны. Маллку сидела сейчас с другими инженерами в диспетчерской, оборудованной для связи, — Панка, телеметрия нормальная. Взлет через пять минут.

     — Взлет через пять минут, подтверждаю, — Панка откинулась в кресле.

     Должно получиться. Просто должно. Она не подведет. Машина надежна. Она сама, Панка — тоже надежна. Нет никого в мире, кто лучше справится с этой задачей. Ерунда, Рока справился бы не хуже, и Мария тоже… Но и она хорошо справится.

     Это важно. Важнее не придумаешь. Надо вывести дисколеты в Космос — только тогда можно будет договориться с земными правительствами, установить на дисках ракеты с ядерными боеголовками. И уничтожить автомат Чужих, как только он появится вблизи от Земли.

     Но сначала — выйти в Космос. Не на примитивных челноках урканского мира — на хороших управляемых дисках.

     — Начинаю предстартовый отсчет… Десять, девять…

     …Диск мягко оторвался от почвы. Для дисколетов не нужны специальные бетонные площадки, никакого огня под дюзами, никаких страстей. Дисколет взлетает буднично, как бабочка с цветка.

     Ничего случиться не должно. Панка легко, привычно, ввинчивала машину в голубое небо над Андами. Там, внизу, толпа задрала головы, отслеживая точку, исчезающую в солнечных лучах. Взгляды Вары, Кунтури и еще десятка человек были устремлены на кита, куда передавалась телеметрия корабля и пилота. Панка вслух комментировала свои действия.

     — Прошла облачный слой. Много солнца… Первая коррекция, левые маневровые… двигатели отключила, прохожу турбуленцию… температура за бортом падает… вхожу в стратопаузу…

     На обзорном экране Панка видела, что происходит внизу — облака превратились в легкую дымку, обнажив четкие линии Кордильер.

     — Вторая коррекция курса… отключение маневровых… температура за бортом минус два… температура внутреннего слоя в допустимых пределах…

     Состояние корабля на Земле было видно лучше, чем отсюда. Но Панка все же проговаривала основное. Вокруг машины воздух стал разреженным. Теперь уже нельзя было опираться на него, в ход шли другие принципы движения.

     — Перехожу на подъем маршевыми. Гравитационное давление два с половиной же. Вхожу в мезопаузу… Гравимоторы держат… — Панка с беспокойством бросила взгляд на грани левой стороны. Запаздывание слишком большое? Или так кажется?

     Страшный момент! Если гравимоторы откажут на этой высоте, машина сорвется, а удастся ли снова запустить их в стратосфере — вопрос.

     — Панка, спокойно! Латентность в пределах нормы. Сбрось скорость подъема на пол-единицы!

     Нет. Панка ощущала — непонятно, как и отчего — что скорость ни в коем случае сбрасывать нельзя, нельзя пренебрегать накопленной кинетической энергией.

     — Панка, пол-единицы! Ты слышишь?

     — Слышу, — ответила Панка, — принимаю решение увеличить скорость!

     — Нет! Это ошибка!

     Панка усмехнулась. В урканском мире пилот всего лишь выполняет приказы тех, кто сидит внизу. Но здесь она имеет право решать самостоятельно. И если она ошибется — то… но она не ошибается! И Панка увеличила скорость подъема на пол-единицы.

     Машина, казалось, дрогнула, и одновременно сердце пилота подскочило и заколотилось… все? Нет, скорость дисколета выросла, а латентность вернулась к нормальному значению. Двигатели работали ровно.

     В верхнем экране возникло черное небо с гигантскими — таких Панка не видела никогда — немерцающими звездами.

     — Высота сто пятьдесят две тысячи… сто шестьдесят…

     — Панка, поздравляю! Подъем завершен успешно! — воскликнула Вара.

     Панка запустила автоматическую съемку. Она в Космосе! Вот и все. Так просто все совершилось. Она, Панка Куси, дочь Анквиллы и Инти, жена Кунтури, первой из амару вышла в черный ледяной вакуум, разделяющий миры.

     Первый шаг к звездам.

     Панка отключила двигатели. Дисколет плыл в медленном самостоятельном орбитальном полете. Внизу синева океана сменялась пестротой материков…

     Наверное, надо ощущать себя как-то по особенному. Космос! Так далеко Панка еще никогда не забиралась. И это здорово!

     Но ничего особенного тут нет. Рока поведет второй корабль — и он уже облетит вокруг Луны. После витка Панка посадит дисколет — раз уж он прошел верхние слои атмосферы, то и при посадке не должно возникнуть больших проблем. Она сотни, а может, тысячи раз сажала дисколеты.

     Вечером Панка, как и обещала, придет в бар "Черная дыра" на восьмом уровне — и друзья не начнут пить без нее.

     Она не станет "новой Гагариной" — и вряд ли даже все ее знакомые будут знать тот факт, что именно она, Панка, впервые в истории вышла в космос на дисколете.

     Какая разница, кто это сделал первым? И чем он так уж принципиально лучше второго, который рискует не меньше?

     Панке это совершенно не мешало. Она просто не думала о таком. Она высмотрела на глобусе нужную точку и стала медленно приближать корабль к атмосфере.

     Ясное сознание вернулось ко мне впервые за много часов или даже дней.

     Я лежу на хирургическом кресле. Руки и ноги зафиксированы. Кажется, я кого-то двинул ногой, припоминаю. Капельница все еще торчит в руке.

     Улыбающийся Майер в голубом хирургическом костюме.

     — Как дела, Оттерсбах?

     — Подонки, — сказал я, — какие же вы подонки.

     Голос меня не удовлетворил — звучал он сипло и слабо.

     — Нацисты, — добавил я. Майер еще шире улыбнулся.

     — У вас есть претензии, Оттерсбах? Вам ведь не делали больно. Всего лишь ввели некоторые вещества.

     — Это запрещено законом.

     — Закон распространяется на людей, — Майер ввел в капельницу еще один шприц. Я дернулся.

     — Это лекарство, не беспокойтесь. Мы закончили эксперименты.

     — Я человек, — сказал я.

     — У вас есть генные комплексы амару. Вот видите, мы хорошо осведомлены.

     — Какая разница? Я вырос в нашем мире. Я люблю свою родину, у меня есть семья. Я человек.

     Зачем я упомянул семью? Впрочем, это ничего не изменит.

     — Это расизм. У одних черная кожа, у других не те генные комплексы. Значит, это не люди, закон их не защищает, можно делать все, что угодно.

     — В данном случае — да. Вы смотрели "Звездный десант"? С чужими действительно можно делать что угодно, если они — угрожают нашей безопасности. Даже не национальной. Планетарной безопасности! Всего человеческого рода.

     — Я лично никому не угрожаю, — буркнул я устало, — и Нико Ватерманн… где он?

     Нико выглядел ужасно. За эти дни он похудел, оброс белесой щетиной, хотя электробритвы нам выдавали. Сейчас он выглядел, как смертельно больной: синеватая кожа, черные круги вокруг ввалившихся глаз, распухшая нижняя губа. Он валялся на койке, раскидав толстые ноги и отчего-то сжимал обеими руками виски. На левой кисти у него, как и у меня, белела наклейка, повязка после капельницы. Я отвел глаза и влез на свою койку. Вряд ли я выгляжу намного лучше, после наркотиков-то.

     — Зачем они это делали? — хрипло спросил Нико. Я пожал плечами. Меня допрашивали под наркотиком об амару и, кроме того, проводили какие-то психологические тесты. Уже не помню, что я говорил, вообще ничего не помню. Я и без наркотиков все рассказал, мне и скрывать-то нечего. Но зачем им, действительно, допрашивать Нико?

     — Должны же они, — с трудом сказал я, — выяснить всю подноготную… вдруг я что-то скрываю. Хотя ты-то вообще не сталкивался с этим…

     — Но меня ни о чем и не спрашивали!

     Тут выяснилось, что на этот раз нас разделили не случайно. Обследования проводились разные, и Нико досталось куда худшее: его кололи иглами, клали руки в морозильную камеру и держали там подолгу, привязывали электроды к разным точкам тела и били током.

     — Болевой порог, — высказал я предположение, преодолев шок от его рассказа, — уровень чувствительности к разным раздражителям — холод, тепло, боль…

     — Я тоже так подумал.

     — У тебя голова болит, что ли? — я посмотрел на него. Взгляд Нико показался мне безумным.

     — Я не могу больше, — пробормотал он, — понимаешь, не могу. Если они хотят нас убить, то… пусть убьют уже.

     Не разжимая рук у висков, он стал мотать головой из стороны в сторону. Я встал, преодолевая слабость. Пересел к нему на койку. Зрелище было страшненькое.

     — Прекрати, — я взял его за руки, оторвал их от головы. Мотать головой Нико перестал, лишь смотрел безумным взглядом в потолок, и теперь почему-то бросалось в глаза, что у него очень большой, с горбинкой, выступающий нос. Господи, что же делать-то? Они его доконали.

     — Слушай, Нико, — заговорил я, — не говори ерунды. Мы выживем. Мы должны выжить. Что бы они ни делали с нами! Мы выживем и выйдем отсюда, я обещаю тебе.

     Нико жалко и страшно улыбнулся.

     — Клаус… ты же знаешь, что мы никогда отсюда не выйдем. Зачем врать… сейчас принято говорить пациентам правду. Нет же никакой возможности… Ты сам понимаешь, что нас не будут искать. И у них нет интереса оставлять нас в живых.

     И ты знаешь? Меня это уже не пугает. Я другого боюсь… что это будет слишком долго.

     — Прекрати! — я встряхнул его за плечи. Посмотрел в глаза, — прекрати немедленно. Мы выйдем отсюда, Нико, ты слышишь? Мы выйдем.

     И для того, чтобы речь моя обрела убедительность, добавил то, что подслушивающие и так планировали наверняка.

     — Нас будут искать. Амару существуют на самом деле. Один из них — мой двоюродный дед. Я уверен, что он не оставит нас здесь. У них есть технологии, которые и не снились этим! И амару найдут нас.

     Мне показалось, или глаза Нико приобрели более осмысленное выражение?

     — Черт… — он повернулся на бок, застонав при этом, — да где же они, твои амару… Знаешь, а Кюблер-Росс кое-чего не учла в своей книге… Ну знаешь, про умирающих, про стадии примирения со смертью. А ведь казалось бы, она имела дело с раковыми больными, там тоже боль. Она не учла, что все бывает намного проще — раньше, чем человек проходит все эти стадии, он просто начинает мечтать умереть. Потому что умереть намного легче и приятнее, чем терпеть… вот все это… дальше. Ты знаешь, о чем я?

     — Приблизительно, — ответил я. Конечно, я не читал никакую Кюблер-Росс. Но какая сейчас разница? Я машинально погладил Нико по голове, — ты поспи лучше. Поспи, нам понадобятся силы.

     Сам я не мог заснуть, в моей крови болталась такая чертова смесь, что сон был гарантированно расстроен. Я лежал в сгустившихся сумерках, глядя в потолок и думал о том, что как раз вот этого выхода — которым я пытался утешить Нико — ни в коем случае нельзя допустить. По моим подсчетам — а я отмечал дни, выцарапывая на стене черточки — мы находимся здесь уже двадцать дней. Нас все время держат в одной и той же камере, это логично — именно эту камеру они укрепили и тщательно охраняют. Из нее вообще нет шансов выбраться.

     Если Анквилла собирался найти нас — то уже нашел, уже знает, где мы, и вероятно, уже как-то готовится к спасательной операции.

     И это означает, что пора действовать.

     Я все-таки заснул в тусклом свете ночной лампы, не знаю, когда. Разбудил меня, как обычно, лязг засова снаружи: нам принесли еду.

     Нико отпил немного кофе помоечного вкуса и один раз откусил нежаренный тост с сыром. Я заставил себя съесть целый кусок хлеба с дешевой салями, но кофе тоже не одолел. Нико мне не нравился совершенно: был он вялый, такой же бледный, как вчера, на вопросы отвечал односложно.

     — Болит что-нибудь? — спросил я, дожевывая свой хлеб. Нико взглянул на меня воспаленными глазами и мотнул головой.

     — Соберись, — попросил я, — съешь чего-нибудь, нам нужны силы. Ну, чего ты? — я вроде как ободряюще хлопнул его по плечу. Нико вдруг затрясся.

     — Я боюсь, — прошептал он. Взглянул на меня, и вдруг лицо исказилось, хлынули слезы.

     — Я боюсь, Клаус! Они сейчас опять меня возьмут… а я не могу больше, ну не могу я, как ты не понимаешь! — он вскочил. Схватил поднос с завтраком и швырнул в стену, кофейный термос подозрительно звякнул. Нико бросился к двери, я за ним и удержал в последний момент — он только собрался колотить в дверь. Вместо этого Нико начал бороться со мной и оказался неожиданно сильным, видно, от отчаяния. Я не успел вспомнить хоть какой-нибудь прием, как он уже швырнул меня на койку. Однако это его успокоило. Нико сел напротив меня, напоследок стукнув кулаком по спинке кровати.

     — Они больше не будут так делать, — сказал я успокаивающе. Нико шмыгнул носом.

     — Ты откуда знаешь?

     — Это логично, подумай сам. Если это было исследование болевой чувствительности, то они уже получили результаты, что еще-то нужно?

     — Ты даже не представляешь, как долго можно обследовать человека и что изучать! Например, чувствительность к общему переохлаждению организма. Терморецепторы… жечь меня сигаретами они еще не додумались. Сенсорная депривация еще есть. Голод. А как насчет состояния иммунной защиты? Чума, холера… да хотя бы дизентерия. О психиатрии я уже не говорю! С тобой вчера уже начали.

     Меня передернуло.

     Как сказать ему о моем плане, да хотя бы о том, что этот план вообще есть? Но это обязательно привлечет внимание сволочей. Они будут настороже. Нет, лучше уж не стоит.

     Нико снова лег на койку, лицом к стене. Разговаривать с ним бесполезно, да мне и не хотелось сейчас говорить. Он не может, видите ли. А я могу разве? Спокойно, Клаус, спокойно. Ему все же вчера досталось больше.

     План. Нет у меня никакого плана! Какой тут может быть план в самом деле? Я только могу представить, как охраняется камера, и я точно знаю, что надо попробовать бежать — даже под угрозой жизни. Но как бежать — я этого не знаю и выяснить не могу, и к тому же они все время разделяют нас, а бежать одному — нет смысла.

     Дверь снова открылась, крупное тело Нико заметно дернулось.

     — На выход, оба, — скомандовал охранник. Это уже интереснее. Сегодня нас не разделят? Я встал и первым подошел к двери. Нико с кряхтеньем сползал с койки.

     Охранников было двое, один шел впереди, другой конвоировал нас сзади. Я еще раз внимательно рассмотрел одежду и вооружение — ничего особенного, обычный полицейский набор: Вальтер Р-99 в кобуре, японская дубинка-тонфа и наручники.

     На этот раз мы поднялись на второй этаж. Насколько я помнил расположение, там должен находиться кабинет Мюллера — и хотя таблички на двери не было, я узнал помещение.

     Нас ввели в кабинет, усадили на два жестких стула. Мюллер оторвал взгляд от монитора на своем столе.

     — Доброе утро, господа! Как вам спалось?

     Мы оба не отвечали. Два окна, думал я. Решетки. И второй этаж.

     Один из охранников вышел, второй застыл у двери. Мюллер изобразил улыбку.

     — Вы сегодня неразговорчивы. Нет настроения?

     — Какого черта вы держите нас здесь? — сорвался Нико, — вы представляете, что вы делаете и чем рискуете?

     Мюллер остановил на нем холодный взгляд голубых арийских глаз.

     — Абсолютно ничем, герр Ватерманн. Не считайте нас идиотами. Все, что мы делаем — санкционировано и согласовано. Просто мир выглядит несколько иначе, чем вы думали до сих пор.

     — Что вы хотите от нас? — спросил я, — всю информацию, которая у меня была, вы уже получили.

     — Скажите, а вот сами вы… как, разделяете идеи этой их хальтаяты? — поинтересовался Мюллер. Мне смутно припомнилось, что об этом шла речь и вчера, под капельницей. Но что я тогда говорил?

     — Очевидно, нет. В конце концов, я мог бы уйти с дедом еще тогда. Но я отказался.

     — Вот именно, — подчеркнул Мюллер, подняв палец, — вы отказались. И это дает нам определенную надежду! А почему вы отказались, Оттерсбах?

     — Не ваше дело, — буркнул я. Мюллер покачал головой.

     — Мое. Вы еще не поняли? Все, что происходит в пределах вашей черепной коробки — это именно мое дело. Вчера вы сказали кое-что другое.

     — Я не помню, что говорил.

     — Вы сказали, что хотели бы просто жить спокойно. И что амару убийцы.

     — Думаете, что вы лучше? — поразился я.

     — Да, Оттерсбах. Мы лучше. Поймите, в этом мире суть не в гуманизме, не в том, кто и как поступает. Стоит только окунуться в политику, тронуть немного рычажки, которые двигают этим миром — и неизбежно замараешься. Чистых нет. Мы защищаем демократию в странах Ближнего Востока — но при этом убиваем людей, разрушаем их жилища, инфраструктуру, обрекаем на нищету и голод. Хотя и их правительства тоже хороши. Где вы видели на этой земле чистых и праведных? Их нет. Разница в другом. Мы хотим, чтобы вот этот мир, такой, как он есть — сохранился. Чтобы дети смеялись и ходили в школу, чтобы люди покупали машины и ездили в отпуск, чтобы выпускались новые айфоны и айпады, чтобы этот мир, вот такой, как он есть, нелепый, иногда жестокий, иногда печальный, пестрый человеческий мир — все-таки жил. А они хотят уничтожить этот мир. Господа, вы оба были гимназистами, получили хорошее образование, вы приличные люди… вы что, действительно так ненавидите наш мир?

     — А вы что, — спросил я, — серьезно считаете себя спасителем человечества?

     Мюллер грустно улыбнулся.

     — Не я дал название нашей организации. Да, голливудские фильмы — это забавно. Но ведь может наступить такой момент, когда всему человечеству будет грозить опасность. Даже если это многократно обыграно в кинематографе… И этот момент близится. И вы — вот вы что, против человечества?

     — Нет, — сказал я, — мы обыватели. Мы хотим просто банально жить, никого не трогая. Отпустите нас, и мы обо всем забудем. Просто отпустите.

     На миг во мне даже надежда проснулась. Так или иначе, но с нами беседовали, разговаривали, не рассматривали как простой биологический объект, подопытных кроликов.

     — Лимит моего доверия вы исчерпали в Ганновере, Оттерсбах, — сухо ответил Мюллер, — вы помогли уйти этой женщине. Теперь у нас другие отношения. Какие могут быть человеческие отношения с нелюдями?

     — Хорошо, — согласился я, — пусть я виноват перед вами. Но Нико не сделал ничего. Вообще ничего! Зачем вы его держите здесь?

     Нико громко засопел. Мюллер тонко улыбнулся.

     — Выявить образцы таких, как вы, непросто. Тем более, организовать их изъятие. Так что мы убиваем сразу нескольких зайцев… но к делу, Оттерсбах. Я не случайно вызвал вас сегодня. Что вы скажете по поводу вот этого?

     И он положил передо мной белый плотный лист бумаги А4, сложенный вчетверо и теперь расправленный. На бумаге печатными ровными буквами чернильной ручкой были выведены следующие слова.

     МЫ ТРЕБУЕМ НЕМЕДЛЕННОГО ОСВОБОЖДЕНИЯ ОТТЕРСБАХА ВАТЕРМАННА ИНАЧЕ БАЗА ВЗЛЕТИТ НА ВОЗДУХ.

     Ниже, мелким курсивом теснились как бы случайные строки:

     Wie die Wolken dort wandern am himmlischen Zelt ^[2]

     Как облака бредут по небесному своду… Старинная песня, заезженная до оскомины, не хочешь, а всплывает в мозгу:

     Я прочитал все это внимательно. Поднял взгляд на Мюллера.

     — Не знаю.

     — Это было брошено в наш почтовый ящик. Видеокамера не зафиксировала никого.

     Я пожал плечами. Внутри у меня запели боевые трубы, сейчас я был готов… к чему угодно. Только важно не показывать это Мюллеру.

     — Вы же знаете, что мы не могли это сделать. Мы-то были в камере. Откуда мне знать?

     — Они действительно могут взорвать базу? — напрямую спросил Мюллер.

     — Не знаю. Не думаю вообще-то.

     — Ну что ж, — он раздраженно убрал лист, — тогда посидите еще, подумайте. Пообследуем вас…

     — Да вы уже и так обследовали все, что можно, — не выдержал я.

     — Ну почему же, — приятно улыбнулся Мюллер, — осталось еще вскрытие.

     И тут взорвался Нико.

     На него эта бумага не произвела такого впечатления, как на меня. Все это время настроение его, похоже, все больше, портилось.

     — Как вы смеете обращаться с нами, как с животными! Мы не подопытные кролики! — завопил он, вскакивая и с грохотом отталкивая стул.

     Охранник от двери метнулся к Нико. И вот тут в моей голове щелкнул переключатель.

     "Пора".

     Охранник выкручивал руку Нико. Я прыгнул к нему, от души засветил левой в подбородок — только зубы клацнули. Дальше связочка: два быстрых крюка в корпус и апперкот левой — ё-моё, мне удалось! Пока враг оседал, я выхватил из его кобуры пистолет и передернул затвор, направляя оружие на Мюллера — тот вскочил, отпрыгнул к стене.

     — Нико, окно! Решетка! — сказал я негромко и велел Мюллеру:

     — Руки на стену, быстро!

     Какое руки на стену! Некогда, охранники уже несутся сюда… Мюллер двигался как в замедленной киносъемке, и я, задержав дыхание, плавно потянул спуск. Пистолет в руке дёрнулся, пуля отбросила противника к стене, изо рта плеснул тёмный сгусток. Я подскочил к окну, где уже топтался растерянный Нико. Так. Стекло, решетка. Я осмотрелся.

     В этот миг распахнулась дверь — охранник среагировал на выстрел, наконец-то, не прошло и пяти секунд. Синяя форма нарисовалась в дверном проеме, и я выстрелил снова. На куртке охранника вспухло темное пятно, он рухнул навзничь. Так, что в кабинете… Металлический сейф. На ножках. Я подскочил, попробовал поднять — куда там, слишком тяжелый!

     — Помогай! — крикнул я Нико. Кажется, он понял. Навалились вдвоем… он же сильный, как боров, он сможет! Йес! Подняли эту груду железа.

     — В окно! — выдохнул я.

     Слабая надежда, но…

     — Выше! Раз, два… давай!

     Оглушительный звон стекла — мы отскакиваем вглубь комнаты. На миг тяжелая туша шкафа застревает, но я вижу — решетка не выдержала — нижние болты вырвало, и она болтается в воздухе… Снова кидаемся к окну, обломок стекла режет руки, плевать, я рву решетку — шкаф летит вниз, грохается оземь.

     Теперь надо еще прыгнуть со второго этажа. Я-то прыгну, а Нико?

     — Нико, вперед. Быстро!

     — Я не смогу, — бормочет он.

     — Пошел, быстро, — толкаю его в спину. Он уже висит в щели, держась за решетку, теперь торчащую над окном. Ахурамазда! Да давай уже!

     — Прыгай, давай! — прохрипел я, и высунувшись, с силой саданул по пальцам Нико рукояткой. С воплем мой друг полетел вниз. Я высунулся в окно… Медленно, очень медленно. Странно, что кабинет еще не полон людей. Да, высоковато. Я зажмурился и прыгнул. Приземлился мягко. Порядок. А Нико все еще возится на земле.

     — Вставай! Вставай, кому говорю!

     — Ноги отбил…

     — Пошел, быстро!

     Осматриваюсь. Ничего не видно вокруг, глухой забор… ладно, предположим, слева что-то есть.

     — За мной, пошли!

     Нико ковыляет сзади, видно, и вправду отбил ноги, а может, растянул сухожилия… худеть надо было, спортом заниматься. А ведь они опомнятся, начнут стрелять! Какой долгий, нестерпимо долгий путь до угла… Я осторожно выглядываю, прижавшись к стене. Так, стоянка и ворота. Интуиция не подвела (на миг окатывает холодный пот — а если бы побежали направо?) Машины — это уже неплохо. Два джипа и несколько обычных легковушек. К одной из них как раз подходит какой-то очкастый. Надо только пересечь двор, но тогда-то они точно начнут стрелять.

     — Нико, — шепчу я, повернувшись к другу. Он тяжело дышит, лицо багрового цвета, — сейчас надо очень быстро бежать. К машинам. Понимаешь — очень быстро. Это единственный шанс. Понял?

     Я не слышу ответа.

     Очкастый с портфелем подходит к серебристому БМВ, открывает дверцу.

     — Пошли!

     Огромными скачками бегу через двор. Громыхает короткая очередь. И еще одна. Я с ужасом вижу перед собой фонтанчики земли, высоко взлетает пыль. Вот так это, оказывается, выглядит.

     Нико кричит сзади. Потом, все потом. Я достиг БМВ, схватился за водительскую дверцу, рванул было водителя… нет. Здоровый мужик. Упёр ему в бок пистолет.

     — Выходи, быстро! Или стреляю!

     Лицо под очками совершенно белое. Я помогаю рукой — быстрее, быстрее!

     Теперь в салон. Ключ на месте. Заводится с полпинка. Выруливаю, выезжая задом — торможу точно возле неподвижной окровавленной груды, тела Нико. Мне некогда думать, жив ли он. Скорее всего, нет. Я выскакиваю. Хватаю Нико и втаскиваю на заднее сиденье… скорее, скорее. Стрельба доносится как-то издали — видно, с этой стороны машины стрелков еще нет. Я разворачиваюсь, чтобы нырнуть на переднее сиденье, и что-то нестерпимо больно, обидно, жестоко обжигает левое плечо. Ощущение, как будто огрели железной палкой. Плевать. Мотор работает, я жму на газ. Двое охранников там в воротах, стреляют — на ветровом возникают белые точки. Отлично, пулестойкое поставили! БМВ разгоняется мгновенно, скорость в воротах уже под семьдесят, шлагбаум — в сторону, как щепку, второй… и тут машину страшно подбрасывает… плевать… и еще толчок. Они стреляют по шинам. Машина летит на железные, только что закрывшиеся ворота, и ворота не выдерживают, падают, юзом я вылетаю на улицу… У меня нет шин, у меня совсем нет шин. Вопреки расхожему мнению, машина некоторое время может двигаться и на одних дисках, конечно, потом всё в хлам, но я выжимаю из нее, что могу, еду через перекресток, качаясь, мотор визжит, я жму на газ, пытаюсь одной рукой выкрутить руль, и кто-то там едет сзади, какой-то несчастный добропорядочный бюргер, меня несет через дорогу, потом в другую сторону, и наконец БМВ медленно заваливается, нет, только не в кювет. Мне удается удержать машину на самом краю. Мотор глохнет. Теперь за машину…

     Я вывалился из дверцы и вдруг увидел рядом незнакомую женщину.

     — Помоги, — сказала она с акцентом, — надо его вытащить.

     Я так опешил, что даже не возражал. Она знает, что делает?

     Мы выволокли Нико из машины. Рядом выли сирены, ревели моторы — ОПБ наконец-то опомнилась. Нас окружали.

     — Спокойно, — улыбнулась женщина, — они ничего не видят. Мы закрыты полем. Отойдем от машины.

     Я держал Нико под мышки (успев поразиться тому, какое белое у него лицо), женщина-амару за ноги. Мы скатились с невысокого откоса и стали продираться средь колосьев пшеницы — здесь пшеничное поле. На шоссе за нами охранники в бронежилетах строились цепью, с автоматами наперевес, но они явно не видели нас… смогут ли они нас окружить? Если они даже не видят, в какую сторону мы идем… Правда, мы приминаем пшеницу, но ведь лан-генератор не просто делает невидимым, он как-то там смещает поле зрения.

     — Стой! Мы в безопасности. Посмотрим, что с ним.

     С Нико оказалось плохо. Очередь прошила грудную клетку, живот, вся пижама мокрая, тяжелая и липкая, и воняло от него, как в мясной лавке — кровью. Женщина разорвала на раненом одежду, помогая каким-то прибором вроде лазерного меча Люка Скайуокера, только маленького. Кровь медленно вытекала из дырки в ребрах, но больше кровотечений не было. Наружных во всяком случае.

     — Надо прижечь сосуд, — деловито сказала она, — держи его. Вот так.

     Я зажал Нико руками, чтобы не дергался, даже если придет в сознание, а она своим лазерным ножом быстро расширила рану, запустила туда руки и что-то еще делала… я уже не мог на это смотреть.

     — Все. Будет жить.

     Я опустил парня на землю. Приподнялся и осмотрелся. Да, они нас окружали.

     Позади в поле появились еще какие-то джипы. Подъехал армейский грузовик.

     ОПБ-шники справедливо рассудили, что мы не могли далеко уйти. То и дело трещали очереди — они стреляли вслепую. Могут ведь и попасть.

     Я посмотрел на женщину. Она была высокая, темноволосая, неопределенно-среднего возраста, у таких возраст вообще не виден, одета во что-то полувоенное, хаки.

     — Как мы уйдем отсюда?

     — Уйдем. Спокойно. Ты тоже ранен, дай я взгляну.

     Святой Себастьян! Все это время я действовал только правой рукой, бессознательно щадил левую, двигался осторожно — но мне не было больно, все это я делал автоматически.

     И вот только теперь, когда она сказала это, я чуть не взвыл — боль перерезала и ключицу, и лопатку, просто вся левая сторона горела в огне. Колени вдруг обмякли, я медленно осел на землю. Она склонилась надо мной. Разрезала одежду, запахло палеными нитями.

     — Выпей это, — прохладная узкая рука сунула мне в рот капсулу, — постарайся проглотить. Это от боли.

     Она что-то там перевязывала, затягивала. Стоны сдержать было невозможно, дико больно.

     — Как мы выберемся… отсюда?

     — Смотри вверх, — сухо велела женщина. Я посмотрел. И окончательно ослаб. Прямо над нами в небе висела огромная летающая тарелка.

     — Они не видят ее…

     — Нет, — ответила женщина.

     — А мы почему видим?

     — Потому что для нас поле снято.

     Тарелка при снижении оказалась не такой огромной, не больше среднего транспортного самолета. Правда, круглая. Точнее — спиралодиск: снизу разворачивалась спираль, переходила в блестящую серебряную грань, и вверх от этой грани скручивалась, сходилась к макушке. Каждая грань разноцветной спирали сияла собственным металлическим оттенком. Все это напоминало гигантскую елочную игрушку.

     Тарелка мягко опустилась на четыре лапы, которые выдвинулись при посадке.

     Я схожу с ума. Нет, я сплю. Нет, я лежу на кресле, и мне вводят галлюциногены. А плечо так болит, ну например, потому, что оно затекло, я лежу неудобно. Так не бывает. Так действительно не бывает.

     В днище тарелки неожиданно открылось отверстие. Из отверстия выдвинулся длинный… язык? Что-то похожее на язык, с загнутым кончиком, и на этом кончике стоял высокий амару в такой же полувоенной одежде, как у нашей спасительницы. Высокий, чем-то знакомый амару…

     — Анквилла, — прошептал я.

     Он бросился ко мне.

     — Клаус! — хотел, похоже, обнять, но увидел мою рану и лишь коснулся правой руки, — давай в машину, быстро!

     Они вдвоем с женщиной подняли Нико, понесли. Я заковылял за ними. Странно, теперь каждое движение причиняло боль. Кончик "языка" оказался неожиданно широким, мы все вошли на этот подъемник, и он плавно стал подниматься… черт возьми, как высоко!

     Внутри был ровный нормальный пол, из незнакомого материала. Анквилла что-то сказал женщине на незнакомом языке. Они взяли Нико и поволокли в отверстие сзади. Я же просто сел на пол и прислонился к стене — без сил, и тут тарелка начала подъем.

     Я находился в простенке; сзади, сбоку и спереди от меня были отверстия-люки, а здесь — полутьма и незнакомый, словно замшевый, но твердый материал пола. Они действительно не видят нас? Наверное, не видят… мне уже все равно. Я закрыл глаза. Я сделал это, Вальгалла, я сделал это. И мы оба выжили. Я бы сделал это в любом случае, но мы выжили. И Нико будет жить, я теперь в это верил. Просто невозможно, чтобы после всего этого он еще и умер. Он будет жить!

     Из отверстия сзади показалась голова Анквиллы.

     — Клаус, ты чего? Иди сюда!

     Я с трудом оторвался от стены. Движение тарелки мало ощущалось, как в современном пассажирском лайнере. Но как же трудно теперь двигаться… хотя боль утихла, видно, подействовал анальгетик.

     Я скользнул в люк. Анквилла поддержал меня и усадил на что-то жесткое. Рядом на узком столе лежал Нико, и двое — та женщина и незнакомый мужчина-амару — что-то делали с ним. Оперировали, кажется. Анквилла обменялся с ними несколькими репликами.

     — Сними это, — он разорвал на мне пижаму и снял совсем. Потом снял повязку, наложенную спасительницей.

     — Ты что, врач? — спросил я.

     — Нет, но мы многое умеем. В плане экстренной хирургии, — спокойно ответил он, — не волнуйся, это не больно.

     Он что-то делал с моим плечом. Уж не знаю, что.

     — Ничего страшного. Пуля прошла навылет. Я запустил чистку раневого канала, посиди немного.

     — Как запустил?

     — Обычные нанокиберы, потом поймешь. Ты пить хочешь?

     Конечно, я хотел пить. Я выпил залпом бутылку воды, на вид — 0,75 литра. Анквилла уселся напротив меня.

     — Молодец, — сказал он серьезно, — ты понял.

     — Это послание… оно было для меня?

     — Я рассчитывал, что они могут его тебе показать. С этой целью мы его, собственно, и закинули. Кстати, спасибо тебе за спасение Иллки.

     — Иллки?

     — Ну да, Иллка — это та женщина, которую ты знал, как фрау Граф… а раньше — Хирнштайн. Получив твою СМС, она немедленно скрылась. Воспользовалась лан-генератором — иначе времени бы не хватило уйти. ОПБ — очень разветвленная организация. Мы знали о ее существовании, но масштабы деятельности выяснили лишь благодаря тебе.

     — Куда мы летим? — спросил я.

     — В Лаккамири, в Сибирь. Ты же понимаешь, что теперь вам больше некуда деваться. Извини, но некогда было спрашивать о ваших желаниях.

     Я замолчал. Вспомнил нашу первую встречу. Я отказался с ним идти, потому что он — убийца…

     — Дед, — сказал я и вдруг схватил его за руку, как будто я все еще был ребенком, внучком, и он мог взять меня на руки и успокоить, — дед, я только что убил двух человек.

     — Ты жалеешь об этом? — спокойно спросил он.

     — Нет, конечно, ты что, с ума сошел?

     — Давай-ка я посмотрю! Похоже, все в порядке с раной. Можно закрывать.

     Он стал накладывать повязку. Потом оглянулся на стол, где его коллеги колдовали над Нико.

     — Дед, он будет жить?

     — Будет, — сказал Анквилла, — там много работы. Сложное ранение. Пойдем лучше в кабину. И надень вот это.

     Он бросил мне какую-то тряпку. Тряпка оказалась запашной рубашкой с короткими рукавами, повязки спереди и сзади торчали из-под рукава и вылезали на шею, но какая разница?

     Мы вылезли из заднего отсека, и нырнули в другой люк. И здесь сидели две женщины, одна черная, другая — очень странного вида, белая, почти альбиноска, только цвет глаз нормальный, серый, и черты лица такие, каких я никогда не встречал. С первого взгляда она показалась уродливой. Во всяком случае, очень необычной.

     Женщины сидели в двух креслах за подобием пульта. Это было похоже на пульт. Вместо кнопочек или клавиатур — разноцветные грани, но какая, в сущности, разница?

     Они обернулись к нам.

     — Хай, Клаус, — сказала черная и продолжала по-английски, — мы уж думали, что не успеем. Меня зовут Пакари, а ее вот — Вара.

     Странная блондинка обернулась и улыбнулась нам.

     — Они обе не владеют немецким, — сказал Анквилла, — но для тебя же это проблемы не составляет? Пакари и Вара — наши пилоты.

     Эта часть тарелки была целиком прозрачной. Односторонняя прозрачность, как мне объяснили позже. Вверху над нами раскинулся бескрайний голубой простор, внизу — белая равнина облаков. Все это застыло неподвижно, хотя по словам Пакари мы шли со скоростью трех махов.

     — Торопиться некуда, — заметила она.

     Я откинулся в кресле, Анквилла рядом со мной, в соседнем. Ну вот и все. Вот и отрезана навсегда прежняя жизнь, никогда я больше не вернусь в Германию, не стану добропорядочным бюргером… впереди — неизвестность. Все, что я знаю о предстоящем — только Анквилла. И Алиса.

     — Дед, — сказал я, — Алиса… она ведь там, в Лаккамири?

     — Да, Алиса там, и ее дочь тоже. Уже два года. Девочка совсем освоилась. Познакомишься.

     — Как ты нашел нас?

     — Через партнера Нико, Рея Стоуна. Порядочное дерьмо. И чистый урку. Поэтому я особенно его не убеждал. У него уже другой любовник, спасать Нико не было ни малейшего желания. Но ему звонили из ОПБ. Прокол с их стороны, но я думаю, осознанный прокол. Они оставили мне след, знали, что я смогу вычислить их по этому следу. Мы локализовали номер. Технически это для нас возможно, долго объяснять.

     — Догадываюсь.

     — Мы нашли базу. Она замаскирована действительно под психиатрическую спецлечебницу. На отшибе, между городами, тщательно охраняется. Но дальше встал вопрос, что делать. Было ясно, что от нас ждут штурма, и что к штурму они готовы. Мы разместили силы вокруг базы и ждали. Я рассчитывал на тебя, Клаус, — он улыбнулся, — я не мог пойти на штурм базы, рискуя, что кто-то из наших попадет в плен. Но если бы ты только вышел за ворота… каким-то образом бежал… мы бы тут же подхватили тебя.

     Я кивнул.

     — Да, я так и понял. Все это и до меня дошло. Они бы нас уничтожили — но ждали, когда вы клюнете на эту приманку. Я решил, что надо бежать. Надо бежать любой ценой… вообще это чудо, что нам удалось выйти живыми.

     — Да, повезло, — согласился Анквилла, — но мы бы вытащили вас и со двора. Лишь бы вы из здания вышли. Но и это было смертельно опасно.

     — Оставаться было точно так же опасно. Нам и так досталось, особенно Нико.

     — Что они делали с вами? — поинтересовался Анквилла.

     — Исследовали. Всякие медицинские обследования. Меня еще допрашивали, хотя я и так рассказал все. Под наркотиками. На Нико они еще проверяли болевую чувствительность амару. Пытали током.

     — Проклятье, — буркнул Анквилла, — болевая чувствительность у нас обычная. Не отличается от урку. Впрочем, кажется, у большинства из нас пониженный порог.

     — Что теперь с нами будет, дед? — спросил я. Мои глаза слипались, усталость одолевала.

     — С вами-то что… лечитесь, залечивайте раны. Отдыхайте в Лаккамири. С вами теперь все хорошо будет.

     — Они… ОПБ… не возьмут, например, родственников Нико?

     — У нас сейчас двое заняты подстраховкой, чтобы ничего не случилось. Все будет хорошо, малыш, — Анквилла сжал мою здоровую руку, — ты все очень хорошо сделал. Теперь все будет нормально. У тебя во всяком случае…

     — А у тебя — нет?

     — Видишь ли… благодаря тому что произошло, мы во всяком случае знаем теперь точно — война между урку и амару уже идет, пусть пока тайная. Хальтаята уже началась.

     Живот подводило, но на такие пустяки никто не обращал внимания. Можно несколько дней не есть, а они все-таки ели — временами попадались заросли брусники, лесной малины, на привале сосредоточенно выковыривали кедровые орешки из шишек. Важно успеть пройти намеченный маршрут. Лорин тоже отслеживала его по карте. Никаких приборов с собой не брали, кроме обязательного браслета связи, все только из мира урку, технологически на порядок более низкого. Лорин научилась пользоваться компасом.

     И палатки у них не было. Спали на земле, укрывшись куском брезента, сомкнувшись в клубок, согревая друг друга теплом. Охраняли собаки, Муха и Байкал.

     На пятый день, как и планировалось, вышли к реке со смешным названием Машка.

     Какая там река! Под крутыми каменистами обрывами несся стремительный и, очевидно, глубокий поток, огибая гигантские валуны, пенясь, размывая берега.

     — Похоже, паводок сейчас, — изрек Яван.

     Группа довольно долго передвигалась по-над берегом, но картина не становилась более утешительной. Несколько раз то Каяри, то Хайлли спускались по обрыву вниз — замерить шестом глубину. Наконец Хайлли поднялась и сказала решительно.

     — Переходим здесь! Иначе до темноты проваландаемся.

     Она показала на шесте глубину — примерно до бедер. Ну что ж, это еще терпимо.

     По очереди осторожно спустились с обрыва, и ноги в мягких сапожках сразу оказались в воде. Первой пошла Хайлли — старшая и сильная. Лорин смотрела, как осторожно Хайлли ступает, лицом к течению, аккуратно прощупывая дно шестом. Собаки недовольно повизгивали — Ван и Каяри пристраивали их на спины, Келла помогала привязывать. При таком течении собаке опасно плыть через поток.

     Наконец Хай выскочила на противоположный берег. Сняла с пояса веревку и привязала ее к кустарнику на обрыве.

     Группа начала переправу. Лорин хотелось завизжать — вода оказалась ледяной, мгновенно сковала морозом коленные суставы, бедра и живот. Но ведь никто не визжит, все терпят. Зацепившись за веревку карабином и крепко держась руками, Лорин осторожно шагала вслед за Ваном. Последним на берегу остался Майта. Поток при каждом движении норовил сбить с ног, тащил, разворачивал. Но вот Лорин достигла берега. Мокрая одежда мерзко облепила тело. Ребята подтягивали Майту, который отцепил перильную веревку и держался за нее при переправе.

     Вылезли на обрыв, перемазавшись в глине.

     — Костер! Быстро! — заговорили старшие. Лорин привычно стала осматриваться в поисках сухостоя. Ван и Каяри с помощью топориков взялись заготавливать дрова.

     Еще ни разу с момента выхода они не разводили костра.

     Нарубленные поленца были сложены "домиком", в центр натолкали сухостоя, и вот огонь начал медленно разгораться.

     — Слушайте, — сказал Яван, — может, рыбки наловим сегодня, а? Леска есть и крючки.

     — Рыбу? Прямо вот ловить и есть? — большие глаза Майты еще больше расширились, мальчика передернуло. Хайлли кивнула и хлопнула его по плечу.

     — Кстати, идея! Этого мы еще не умеем.

     — Да и жрать хочется, — добавил Яван, — я как-то рыбачил с отцом, он показывал…

     — Я теоретически знаю, как, — откликнулась Хай, — но еще ни разу…

     Лорин поежилась. Она еще тоже не убивала животных ради еды.

     Костер разгорелся. Поставили вокруг четыре рогатины, натянули веревку — и развесили штаны для просушки, обувь поставили к костру. Ни у кого не было сменной одежды, но никто и не смущался. Белье, правда, оставили — высохнет прямо на теле.

     Стали готовиться к рыбалке. Удилище Каяри вырезал из длинной ветки, к нему привязали леску. В качестве грузила Келла отдала свой талисман, магнитик, который носила на шее. Лорин вместе с Ваном отправились копать червей. По правде сказать, Лорин жутко боялась червяков. Надо было, наверное, преодолеть себя и научиться брать их в руки, но так далеко Лорин не пошла — хватит и того, что я смотрю, как Ван их собирает, утешила она себя.

     — Вон там ловить можно, — Хай указала на местечко внизу, там прямо у берега возвышался огромный валун, — правда, не больше двух человек.

     — Кому-то надо и за костром следить.

     — Пошли со мной, — предложил Ван. Лорин кивнула. Все равно ведь придется. Держась за выступающие корни, проскальзывая, они спустились вниз, на валун — Лорин едва не упала в ледяную воду, впрочем, она была босиком и без штанов, как и Ван.

     Мальчик прочно устроился на валуне, чуть расставив ноги — плотный, круглолицый, русые волосы пострижены в кружок. Он внимательно осмотрелся вокруг. Взмахнув удилищем, закинул леску в поток, ее мгновенно снесло. Ван выхватил крючок из воды — ничего. Повторил движение. Лорин с азартом следила за леской… внезапно она дрогнула и пошла вниз, Ван тут же потянул — и Лорин увидела, как над водой трепещет небольшая серебристая, с темной спинкой, рыбешка.

     Ван снял ее с крючка, бросил в прихваченный полиэтиленовый пакет, наполнив его водой. Протянул удочку Лорин.

     — Теперь ты.

     Лорин сделала точно так же, как Ван — бросила леску в воду, дождалась сноса, вытащила… Потом еще раз. И еще. Рыба и не думала клевать. Наконец на шестой раз Лорин вдруг ощутила, что какая-то сила рвет леску у нее из рук.

     — Ух ты, большая! Подсекай! — закричал Ван. Он схватил удочку поверх ее рук, корректируя. Над водой взлетела еще одна рыба — покрупнее первой.

     — Держи!

     Лорин схватила рыбешку — склизкую, холодную, на миг ее сердце сжалось — глаз рыбы был расширен, рот раскрывался, точно в крике. Ей же там все порвало крючком, подумала девочка. Но что делать? Она сунула рыбешку в пакет с водой, который тут же завязал Ван.

     — Это ленок, — сказал он со знанием дела, — хорошая рыба.

     Они влезли наверх и передали удочку следующей паре — Каяри и Майте.

     — Что теперь? — Лорин со страхом глядела на плавающих в пакете рыб.

     — Теперь надо их почистить, — со знанием дела сообщил Ван.

     — Как — почистить?!

     — Обыкновенно, — вставила Хайлли, — но кажется, сначала их глушат.

     — Точно, головой, — подтвердил Ван. Он сунул руку в пакет. Достал одну из рыбешек. Схватил за хвост и с силой хряпнул головой о камень.

     — Теперь ты, — он передал пакет Лорин, не глядя на нее. Хайлли и Келла подошли ближе, с любопытством уставившись на девочку.

     Лорин взяла ленка за хвост, стараясь не смотреть на него — но все равно бросалось в глаза, как широко рыба пялит рот, как трепещут жабры еще живого, несчастного существа с порванными крючком губами… Чикка хальту смотрели на Лорин. Девочка сжала зубы и изо всех сил — чтобы сразу наверняка — ударила рыбой о камень.

     — Порядок, — удовлетворенно заметил Ван, — давай я покажу, как чистить.

     Уха была невероятно вкусной, первая нормальная еда за несколько дней. Изголодавшиеся подростки моментально очистили котелок. Сидели и лежали вокруг костра, застыв от тяжести в желудках, глядя на искры, взлетающие и гаснущие в потемневшем воздухе.

     Лорин встала и отошла в лес по нужде. Штаны уже высохли, и все снова были одеты. Лорин еще постояла в кустарнике, наслаждаясь тишиной, глядя в темный прогал неба меж ветвей двух высоких кедров, в звездные цепочки, прокинутые по космической бархатной мгле. Но мошкара стала уже не просто донимать — она лепилась плотными роями на незащищенную кожу, лезла в рот. Лорин вспомнила, что в Лаккамири нет ни мошек, ни комаров. Биозащита. Асири, мать Каяри, она биолог, помнится, говорила: когда вся земля станет нашей, мы сделаем так везде — насекомые не станут трогать людей, мы модифицируем хищников, ядовитых змей, акул и медуз, вся земля станет для нас безопасной. Лорин звонко припечатала шлепком комара. Пока нам надо учиться жить в настоящей дикой тайге. С мошками.

     Она тихонько пошла к костру. Не доходя нескольких шагов, остановилась, не желая мешать. Маленький большеглазый Майта читал стихи по-русски.

     Лорин затаила дыхание, и лишь когда голос Майты умолк, и Хайлли громко спросила "чье?" — снова подошла к костру. Села рядом с Келлой, закутавшейся в одеяло. "Это Смеляков, — ответил Майта, — хорошо, правда?" Лорин закрыла глаза. "Почитай то, что ты написал на той неделе", — попросила Келла звонким голосом. Майта послушно стал читать на ару свои стихи.

     Как хорошо, подумала Лорин сонно. Вот этот воздух, небо, звезды… Дым костра разогнал мошкару. Стихи. Ребята рядом, все свои, и можно молчать — и так все понятно, нечего обсуждать, нечего делить.

     — Как темно уже стало, — поежилась Келла.

     — Ложись спать, — посоветовал Каяри, — костер затушим.

     — Чего это я сразу? — обиделась девочка. Лорин деликатно вздохнула. Келла — младшая из них, хотя изо всех сил старается быть взрослой. Впрочем, многие вещи Келла умеет куда лучше, чем она, Лорин. Все-таки выросла в имата.

     Ван тем временем достал свой бата — небольшой африканский барабан, сделанный собственноручно, ладони его коснулись поверхностей, бата зарокотал. Почему я не взяла скрипку, подумала Лорин. Побоялась испортить инструмент, мало ли что, скрипка у нее хорошая, редкая. А вот Ван прихватил свой бата. Как просто, казалось бы — всего лишь двусторонний барабан, а уже — музыка, уже ритм наполняет тайгу, набегает, как океанский прилив и опять затихает, и новой волной обнимает слушателей. Правая рука Явана танцует на большой поверхности бата, и левая мерно шлепает по малой поверхности, Ван играл не как музыкант, а как искусный ремесленник, колдующий над работой, будто звуки были лишь побочным эффектом труда; и тогда бесшумно поднялась Хайлли.

     Гибкая, красивая, она сняла и отбросила в сторону таша и тряхнула длинными курчавыми волосами. Полуобнаженная, лишь плотная лента прикрывала высокую грудь, девушка выросла в свете костра, как греческая статуя, только живая, подвижная — и начала танец под ритмический рокот бата.

     Друзья смотрели на Хай как завороженные. Настоящая айахо, она двигалась легко и скользяще, и можно было узнать в ее движениях технику ятихири, когда охотник, легко танцуя, справляется с волком или тигром и равен дикому зверю в изяществе и естественности движений. Хай молча импровизировала. И тогда с другой стороны костра поднялась вторая тень — Каяри. Он тоже отбросил рубашку и встал рядом с Хайлли. Девушка задорно улыбнулась партнеру, их руки скрестились в воздухе. Бата зарокотал громче. В свете огня каждый мускул на телах айахо танцевал, жил своей жизнью, каждое их движение было легко и пластично, чудесным образом согласованно — будто они заранее репетировали этот танец. Невозможно оторвать взгляд, невозможно дышать, и только рокот бата все набирал темп — но танцоры легко следовали за ним. Они кружились, приседали, вскидывали руки и ноги, обходили друг друга, и Каяри поднимал Хай и кружился с ней, держа ее на весу в воздухе, и тела их сплетались, а потом вновь расходились, и взлетали в воздух скрещенные руки, образуя знак хальтаяты. Темное, сильное тело Каяри и блестящее, гибкое — Хай. Им скоро восемнадцать, подумала Лорин. Они совсем взрослые. Что они чувствуют сейчас? Лорин вдруг испугала эта мысль — когда амару приходит в этот возраст, его начинает тянуть к девушке или к юноше, он ищет, выбирает…

     Каяри и Хай танцевали, глядя в глаза друг другу, и рокот бата затихал. И вдруг у деревьев глухо гавкнула собака. Муха. За ней и Байкал. Обе лайки вскочили, ощетинив затылки, тихо рыча, вглядываясь в лесную мглу. Собаки не были пустолайками — они происходили из деревенских линий охотничьих лаек, с жестким отбором, где хозяева-охотники хладнокровно отстреливали любого щенка, залаявшего в лесу невовремя.

     Они не подняли бы тревогу из-за пустяка.

     Ван оборвал музыку.

     — Они почуяли что-то, — дрожащим тонким голосом сказал Майта. Старшие оборвали танец и подошли ближе к собакам, вглядываясь в лес.

     Бесшумно поднялись и остальные, под ногой Лорин треснул сучок, и девочка испуганно застыла на месте. Тем временем маленькая Келла пробралась ближе других к лесу.

     — Я гляну, — шепнула она, обернувшись. И неслышно шагнула дальше. Еще шаг. Еще. Застыла, вглядываясь во тьму.

     Келла была одной из первых детей — также благодаря отцу-генетику — подвергшихся генной модификации, пока самой простой, она очень хорошо видела в темноте.

     Девочка отступила назад к костру. Лицо ее побелело.

     — Медведь, — негромко сказала она. Лорин вздрогнула и вцепилась в рубаху Вана, стоявшего рядом.

     — Кажется, медведица с маленьким, — добавила Келла. Лорин почувствовала горячее желание срочно бежать — и как можно дальше… прыгнуть в реку. Ван вдруг перехватил ее руку, сжал ее в своей, крепкой и сильной.

     — Я пойду, — негромко сказал Каяри, обернувшись. "Куда?" — захотелось крикнуть Лорин, но она промолчала. И никто не сказал ни слова. Каяри шагнул в лес.

     "O Gott", — вздрогнула Лорин и крепче сжала ладонь Вана. Она же его сожрет… Господи… что же делать…

     Все стояли не шевелясь, молча вглядываясь в лес; Каяри даже не надел рубашки, темное его тело слилось с ночной мглой. Костер за спинами ребят затухал, лишь светились еще раскаленные дрова, поляна заволоклась тьмой.

     Каяри был прав — он владеет яхи, как никто другой. А третья ступень яхи — это умение обратить зверя в бегство только взглядом и позой. На второй сражаются со зверями — но не с такими крупными и опасными. У Каяри еще нет третьей.

     Надо было ждать, пока она подойдет… и кинется… и вшестером, плюс еще две лайки-медвежатницы, может, как-то и справились бы.

     Но Каяри ускользнет, если она кинется на него, подумала Лорин. Он успеет, конечно же. И тогда — план Б, то есть мы все пытаемся справиться с ней. Лорин кинула взгляд на остальных. Они стояли неподвижно, в расслабленно-напряженной позе ожидания атаки, темные глаза Хайлли блестели, девушка чуть повернула голову, кивнула Лорин. Они ничего не боятся. Вообще ничего. Лорин стало неловко за свою панику.

     Даже хрупкий невысокий Майта стоял спокойно в той же расслабленной позе, сжимая в руках палку с заостренным концом — успел подобрать где-то. Лорин нащупала нож у пояса. Ван повернулся, глянул и выпустил ее руку.

     Обе собаки стояли неподвижно, насторожив уши, вглядываясь в лес, в любую секунду готовые сорваться — по команде или по острой необходимости.

     В лесу хрустнули ветки, и этот тихий звук хлестнул по нервам как выстрел. И еще один. И еще. А потом все стихло.

     Через полминуты, неслышным ходом охотника, на поляну скользнул Каяри. Он взмахнул рукой, описав в воздухе полукруг — опасность миновала.

     И только тогда все отмерли, словно в игре "замри", и бросились к нему. А Ван вернулся к костру и деловито стал снова раздувать огонь.

     Каяри вытер пот ладонью. Улыбнулся.

     — Все хорошо. Она ушла.

     Хайлли обняла его, прижалась на миг, и тут же подскочила обниматься Келла, и Майта поддержал небольшую кучу-малу. Лорин стояла в сторонке и расширив глаза, смотрела на лицо Каяри — он выглядел очень усталым. Словно только что дрался с медведицей — но ран не было на его теле.

     — Ты что, — спросила Хайлли, — смог ее отогнать?

     — Да. Я ее убедил, — без улыбки ответил Каяри. Потрепал русые вихры Майты, прильнувшего к нему сбоку. Подошел к костру, сел и протянул к огню ладони.

     — Третья ступень, — сказал Ван, — ну ты даешь, индеец!

     Лишь в этот момент Лорин ощутила, что тревога проходит, что страха больше нет — чего им бояться здесь, в ночной тайге, где они — цари и хозяева?

     Лорин больше не ощущала себя чужой. Школа здесь была устроена так, что достижения одного не сравнивались с другими. Лорин получала оценки — но по своей собственной шкале, которую сама же с наставницей придумала. Она могла оценить собственный прогресс — но ее не сравнивали с другими.

     Зима 2012 года была похожа на предыдущие, но уже не так беспечна, не так наполнена весельем и играми на морозном воздухе; непрошеная взрослость назойливо стучалась в жизнь. Порой Лорин ходила с мамой на Аруапу, слушала обсуждения; каждый высказывался по тем проблемам, которые считал близкими для себя, но Лорин большая часть была скучна — какие-то мелочи, новая крыша для четвертой оранжереи, проверка труб Нижнего потока, объявления о концертах и сборищах; но то и дело всплывали тревожные темы внешнего мира, говорили о Ближнем Востоке, об известных запасах ядерного оружия в мире, об экологическом кризисе, и кто-то демонстрировал на большом экране кривые арктических температур, с каждым годом ползущие вниз, и кто-то анализировал состав атмосферы.

     Лорин нравилось учиться, нравилось заниматься ятихири — у нее получалось все лучше и лучше, на руках и ногах окрепли мышцы; ей нравились и совместные дела с учебной группой. К Новому Году они подготовили спектакль по "Евгению Онегину", и Лорин попала в число актеров с репликами — ей досталась роль няни. Татьяну играла Надя. Лорин вышла на сцену, сгорбившись, в платочке, хлопотала над высокой статной Надей, и отвечала ей хриплым голосом, похожим, по ее мнению, на старушечий.

     На спектакль пришло сотни две человек, он очень удался. Мама сохранила диск с записью и смеясь, обещала показать его на Лориной свадьбе.

     — А Татьяна ведь была амару, — заметила Лорин.

     — Это верно, — согласилась мама, — Сколько ни толковали этот роман, никому не пришло в голову, что Татьяна не просто "другому отдана и будет век ему верна", она действительно полюбила генерала. А требование разлюбить Онегина вызвало у нее глубокую и длительную душевную травму, от которой она оправилась с большим трудом. Видишь ли, если для девушки-амару настало время любить, она выбирает кого-то — и это на всю жизнь. Он может ее бросить, она может даже сама из каких-то особых соображений уйти — но тень любви к нему всегда будет преследовать ее.

     — А ты разве любила моего отца? — с замиранием сердца спросила Лорин.

     — Как ни странно, да, — печально сказала Алиса и потрепала дочь по голове, — а вот Онегин вряд ли обладал нашими генами.

     — Но Ленский?

     — Трудно понять. Он был предан Ольге, но это был скорее литературный романтизм, чем внутренняя потребность.

     — А Пушкин? — спросила Лорин, — сам Пушкин? Ведь у него было много женщин… Но он просто не мог не быть амару.

     — Но жена — одна, и это было для него важно — заметила Алиса, — но вообще, Лорочка, не надо абсолютизировать, ведь гены определяют далеко не все. Гены — лишь потенция. Если в среде, где живет молодой человек, принято волочиться за женщинами, он будет это делать… Если ребенка-амару с детства обучить бороться за место в иерархии — он будет это делать. Это не его потребности, не его мир — он в глубине души хотел бы жить в другом мире. В нашем. Но если дать соответствующее воспитание — его поведение будет внешне неотличимо от урку. Так же ведь и ребенка-урку можно вырастить в нашем мире, и он приспособится — но будет несчастен.

     — Поэтому и поведение гениальных поэтов, музыкантов, ученых иногда совсем не похоже на поведение амару, — согласилась Лорин.

     Сама Лорин все меньше занималась музыкой, ее захватило другое занятие. Она всегда считала, что не умеет рисовать, ее никогда не привлекало перерисовывание лошадок и кошечек, которым занимались одноклассницы. Но наставница заметила, что Лорин очень хорошо владеет рукой, что ее рисунки странны, резки и отчетливы. И Лорин стала рисовать то, что ей хотелось — новые города. Дома, похожие на замки, и замки, похожие на дикие скалы, взлетающие в небо стрелы, висячие сады… Города заполнили ее альбомы, и друзья с восторгом любовались их страницами. Лорин рисовала, и ей казалось, что эти дома — стрелы и параллелепипеды, висячие шары и острова в облаках — заполняются людьми, животными, детским смехом. Вылизанно-чистенькие дома немецких предместий породили особую породу людей, другая порода вышла из русских бревенчатых срубов, дышащих влагой и теплом, и совсем не похожи на них были амару, живущие в светлых многоугольниках под легкими куполами. Лорин мечтала о городах будущего, люди в них будут счастливыми и веселыми, и они будут стремиться ввысь, только ввысь — потому что нельзя ведь, живя в таких зданиях, не рваться в небо.

     Вскоре под руководством Кеты Лорин стала проходить подготовительные курсы черчения и мировой архитектуры.

     У нее так и не шли уроки социальной практики — не выходило общение с урку. Оно было катастрофически плохим.

     Лорин боялась урку, особенно мужчин — их она боялась панически. Никакая ятихири не помогала. Пугали ее и уверенные в себе сильные женщины-урку, вроде той девицы Дианы. Она немела в их присутствии, краснела, язык прилипал к горлу.

     Максим то и дело давал своей группе задания — они работали с урку, учились руководить. С Лорин он обычно шел сам, или бывал вынужден прийти на помощь. Иногда, если урку попадались смирные и спокойные, у Лорин получалось организовать их, но не было ощущения победы — что, если бы на их месте была Диана?

     Максим облегчал Лорин задания — всего лишь обойти улицу и разнести по домам какие-нибудь информационные листки, разъяснив их содержание. Легкие задания ей удавались, хотя разговаривать с урку все равно было трудно. Лорин работала с врачами в поселковой больнице, помогая им, научилась даже ставить уколы.

     И все равно общение с урку казалось непреодолимым барьером.

     Когда Лорин рассказывала об этом чикка-хальту, Каяри хмурил брови.

     — Надо что-то придумать. Даже не знаю, что. Но это правда — они слишком запугали тебя в детстве. Тебе надо это преодолеть.

     Они много занимались этой зимой. Дополнительные тренировки в яхи. Купания в проруби, ставшие привычными. Стрельба, изучение техники урканского мира, общественных отношений, обычаев. Обычаи, правда, изучали и на социальной практике — за эти два года Лорин съездила с группой в Петербург и два раза — в Новосибирск, училась там общаться с людьми, делать покупки, решать вопросы в учреждениях.

     В феврале с разрешения взрослых устроили зимний поход в тайгу, погода стояла неплохая, ясная, около тридцати градусов мороза — и все равно ночевки в сугробах, путь на снегоступах по целине (лыжню пробивали по очереди), постоянная борьба с отморожениями, побелевшими кончиками пальцев, носа, ушей — оказались серьезным испытанием.

     В марте договорились и провели еще одно испытание. Все амару в поселке, включая подростков, имели собственное нелетальное оружие — пистолет "Оса", дубинки-электрошокеры — на случай нападения урку. Таких случаев почти не бывало, но оружие на всякий случай им выдавали и учили пользоваться.

     Новое испытание чикка-хальту заключалось в проверке умения переносить боль. Удары электрошокера были ошеломляюще болезненными, оставляли на коже ярко-красные пятна, впрочем, быстро исчезающие. А у большинства амару болевой порог понижен. Только Лорин, Каяри и Хайлли удалось выдержать испытание без единого звука. Зато Лорин едва не бросила все и не удрала, когда ей самой пришлось взять в руки шокер и мучить Вана.

     Об этом никому не рассказывали. Вообще взрослые не знали обо всем, что делали чикка-хальту.

     — А что плохого будет, если они узнают? — как-то спросила Лорин, — то есть насчет болевого испытания — понятно, а вообще?

     — Можешь это рассматривать как часть подготовки, — ответила Хайлли, — мы еще должны уметь хранить тайну. Держать язык за зубами.

     И держали. В свободное время члены группы играли и с другими ребятами-амару, принимали участие в общих проектах. Даже их дружба была не такой уж очевидной для всех — хотя заинтересованные взрослые, конечно, эту дружбу замечали.

     В конце апреля вскрылся Верхний поток, темная вода вздулась и стремительно несла вниз, к Марке, серые дробящиеся куски льда. Ван прославился в школе тем, что прыгнул в ледяную воду и спас щенка, по глупости оказавшегося на льдине.

     Каяри и Хайлли, которым исполнилось восемнадцать, в этом году готовились проходить Янтанью — экзамен инициации, зрелости. Древний обычай, сохранившийся со времен Лаккамару — потому, что был необходим и обладал смыслом.

     Никто не сомневался, что эти-то ребята сдадут экзамен. И Каяри, и Хайлли не испытывали проблем с учебным материалом, обладали сравнительно неплохой силой воли, а уж в ятихири им не было равных. И все же чикка-хальту переживали за своих друзей.

     Янтанья длилась целых семь дней, три из них — обычные экзамены в школьных дисциплинах. Баллов не ставили и победителей не определяли. Градация была одна — сдал-не сдал. Достаточны ли познания абитуриента во всех науках, чтобы ему можно было начать профессиональное образование — или недостаточны. Не было и специальных экзаменационных вопросов, билетов, отдельной подготовки и натаскивания. С ребятами беседовали специалисты в разных областях знания — комиссия Янтаньи. Экзамен транслировался на все кита, и на большой экран Аруапы, это было увлекательное волнующее зрелище для всего поселка, хотя в особенности — для родственников и друзей выпускников.

     Одновременно ежедневно передавались и результаты Янтаньи во всех других имата; везде она по традиции проводилась одновременно.

     Сдавали в первый день точные и естественные науки о природе — математику, физику, астрофизику и геофизику, биологию, химию и биохимию, основы техники. Во второй — науки, касающиеся общества — социологию, историю, экономику, основы управления, а также иностранные языки, коих полагалось знать в совершенстве хотя бы два, ну а третий день был посвящен наукам о человеке — физиология, анатомия, основы медицины, ухода, психология, теория урку (эта наука рассматривала особенности поведения и психологии урку).

     Умение излагать свои мысли на ару проверялось параллельно, в течение всех трех дней.

     Экзамен сдали все. Лорин он казался необыкновенно сложным, но выпускникам, по-видимому — нет. Лорин вспомнила, что говорила ей наставница — на Янтанью не выпустят неподготовленного ученика. Янтанья — не столько реальная проверка, сколько ритуал, граница, за которой человек становится взрослым.

     Хайлли по результатам экзаменов дали прямую рекомендацию обучаться в центре астрофизики, что она и так собиралась делать — она и увлекалась давно уже этой наукой, и даже построила собственный телескоп.

     Еще два дня были посвящены проверке волевых качеств абитуриентов. И вот этот фильтр был намного сложнее — его проходили не все. В недавно возрожденной египетской имата почти треть не сдала эту часть, в Шамбале — два десятка, да и во всех имата были несдавшие. В Лаккамири таких оказалось двенадцать человек. Это еще больше расстроило Лорин — Янтанья предстояла ей лишь через два или три года, но она была уверена, что не пройдет этого испытания.

     Но и Хайлли, и Каяри справились.

     Для этого экзамена каждый юный амару получал в свое распоряжение небольшую группу поселковых урку — и задание. Шесть подчиненных Каяри должны были вырыть фундамент для дома в поселке. Задача несложная, строительные тонкости были известны Каяри, осталось лишь мотивировать и организовать урку. Промедления и лень подчиненных могли означать провал.

     Хайлли с пятью женщинами-урку выполняла другое задание — они должны были пройти 50 километров по таежному маршруту и переночевать в лесу.

     Эти испытания также транслировались на кита. Смотрели дома у родителей Каяри, собравшись всей толпой. Глядя, как свободно распоряжается Каяри — вроде бы и не командуя, негромким спокойным голосом распределяя силы и работу группы — Майта завистливо вздохнул.

     — Вечный Свет, я никогда так не смогу! Просто никогда.

     Ван утешающе обнял его за плечи.

     — У каждого своя манера, Май. Так не сможешь. Будешь по-другому.

     Лорин посмотрела на хрупкого, мечтательного Майту, похожего на гнома с круглыми голубыми глазами. И правда — как? Вот как он организует урку?

     А она как организует — когда она попросту боится этих существ?

     — И зачем нужны такие экзамены? — в сердцах сказала она вслух, — не может же каждый… все же люди разные! Амару все разные. Кто-то может этих организовать, кто-то нет.

     Отец Хайлли, Пеллку, положил руку ей на плечо.

     — Это необходимо, Лорин, — сказал он, — пойми, каждый из вас… из нас — должен будет стать для урку авторитетом и уметь с ними общаться. Если бы нас было много — мы могли бы позволить себе роскошь отделиться полностью прямо сейчас, а с ними контактировали бы специалисты. Но нас очень мало, а их — миллиарды. Каждый из нас будет с ними соприкасаться, хочет он того или не хочет. Даже если занят совсем другим. В этом общении очень важно, чтобы урку видели в нас авторитет. А он создается не только оружием. Оружие урку могут отобрать. И не только статусом — это в марке нас уважают, а в мире все иначе. Надо, чтобы видя амару, каждый урку сразу ощущал его высшим в иерархии — ведь их мышление иерархично.

     — Но я не хочу быть ни в какой иерархии! — сердито перебил Майта.

     Лорин молчала. Пеллку был прав. Он, собственно, излагал концепцию чикка-хальту…

     Но признать это сейчас не хотелось.

     — А надо поставить себя на место урку. Да, мы не воспринимаем мир иерархично. Мы все равны. А они — воспринимают. И вот надо в их мире встать на верхнюю ступеньку. Для этого и такие экзамены, и подготовка.

     — Может быть, через пару сотен лет все это отменят, — примирительно заметила Асири, — и мы будем жить по-человечески.

     Последний день испытаний был посвящен ятихири. Хайлли подтвердила вторую ступень, недавно заработанную, Каяри сдал на третью — единственный из всех абитуриентов. Собственно, и вторая была лишь у четырех ребят.

     Испытание по ятихири включало борьбу в спарринге с мастерами; для второй и третьей ступени — борьбу с рысью или волком (при этом ранение животного считалось недостатком, его следовало лишь обезвредить, а в идеале — напугать); экзамен по основным физическим навыкам — бег, плавание, скалолазание, силовые упражнения, а также "танец ятихири" с демонстрацией основных стоек и приемов.

     Последний день экзаменационной недели по традиции стал большим праздником; для него выпускники заранее заказывали платья и наряды.

     И раньше Лорин ходила на такие праздники, но чувствовала там себя посторонней — маленькой девчонкой, с завистью глядящей на старших. Теперь же она была почти своя, ее близкие друзья, Каяри и Хайлли — герои праздника, среди двухсот выпускников этого года.

     Праздник на Аруапе, главной площади под Пирамидой, начался около пяти вечера. Мама как-то заметила, что в одежде амару, как и в современной европейской — унисекс, пожалуй, даже еще больший. Но если современная европейская одежда унисекс сведена к мужской, то одежда амару больше напоминала женскую. Те, кто хотел принарядиться, надели не обычные таша со штанами до колен, а иси, платья, чаще всего собранные или перетянутые поясом на бедрах, драпированные, свисающие до колен; Лорин и мама надели иси одинакового незабудкового цвета, прошитые серебряной нитью, в похожих иси явились и мужчины.

     Иси выпускников были по традиции белыми, с разнообразной отделкой.

     У Энергоцентра развели костер — огонь считается у амару очень емким символом; у костра проводятся все основные церемонии, как и вот эта — собственно Янтанья, инициация, принятие выпускников в мир взрослых, обретение ими взрослого права решений и управления.

     Хайлли была в третьей десятке выпускников, Каяри — в седьмой. Мама Лорин отвлеклась и заговорилась с друзьями, и Лорин пыталась высмотреть в толпе друзей — те собирались прийти вместе; но народу было слишком много. Вся Лаккамири, понятно, не влезет на Аруапу, здесь собралась по большей части родня, учителя и друзья выпускников, и это уже была внушительная масса народу. Остальные смотрели церемонию по кита.

     Лорин отчаялась найти ребят и поднеся к лицу браслет, вызвала их — Ван тут же отозвался текстом:

     "Мы под кедром у Хранилища, иди к нам".

     Лорин пробилась к самому высокому кедру из растущих по периметру площади; Келла отчаянно замахала ей из третьего ряда скамеек, с импровизированной трибуны. Чикка Хальту сохранили место для подруги. Лорин уселась, нашла взглядом маму — вон она, справа, тоже сидит рядом с Инти и Пакари, друзьями семьи. Келла ткнула Лорин в бок.

     — Смотри! Хай!

     Хайлли в белом сверкающем иси с серебряной оторочкой, в белых туфельках, с белой розой в волосах вышла к костру. Черные узкие глаза девушки блестели жидким огнем, но держалась Хайлли свободно, как полагается айахо второй ступени; двигалась, будто танцуя.

     — Какая красивая! — прошептала Келла. Лорин кивнула. Словно королева из сказки. Восточная королева — Хай была китаянкой по происхождению.

     Старейшие — Пуйа и Квису — что-то сказали ей. Хай стащила с левой руки едва заметный детский "знак связи" — браслет, который ребенку выдают при Церемонии Имени, и который дети обязаны носить. Легко размахнувшись, бросила браслет в огонь — жар запускал самоуничтожение прибора.

     Хай больше не ребенок. Ей дадут новый браслет связи — взрослый, и она сама решит, носить его или нет, в виде браслета или иным образом.

     Пуйа с развевающимися седыми волосами шагнула к Хайлли. Девушка нагнула голову — и Старейшая надела ей на шею тонкую серебряную цепочку с новым браслетом, символический знак вступления во взрослую жизнь.

     — Хайлли Рана, сообщество Лаккамири приветствует тебя. Отныне и навсегда ты одна из нас. Ты равна каждому, и каждый равен тебе. Хайлли Рана, ты — частица амару, и все амару Земли — плоть, которой ты принадлежишь.

     Квису о чем-то негромко спросил девушку, та кивнула. Лорин знала, о чем речь — желающие выпускники сразу же давали клятву хальтаяты. Желающих было большинство.

     Хайлли шагнула ближе к костру, встала в базовую стойку, отчего ее праздничное иси показалось уже не платьем, а борцовским костюмом. Легкие широкие рукава опали, обнажая мускулистые руки девушки, вскинутые в знаке косого креста, со сжатыми кулаками.

     Хайлли заговорила.

     Клятва хальтаяты состояла всего из нескольких формул, Лорин знала ее наизусть, как и все, тысячи раз обдумывала каждое ее положение, эта клятва снилась ей; и все же произнести ее вслух — было решением и поступком. Когда Хайлли закончила клятву, над площадью, заполненной народом, плыла гулкая тишина. Лорин показалось, что далекие холмы должны содрогнуться, а пламя — вспыхнуть ярче, но ничего такого не произошло. Хайлли отошла в сторону, с пылающими щеками, а ее место занял другой выпускник, мальчик.

     Выпускники сменялись один за другим, но все это не производило впечатления конвейера, каждая церемония казалась значительной и прекрасной — наблюдать за этим можно было бесконечно, как за течением реки или пламенем.

     Настала очередь Каяри; и он тоже, получив Знак, подошел к костру и принес клятву хальтаяты, спокойным, даже обыденным тоном — Каяри не умел драматически играть на публику, а клятва уже много лет жила в его крови, принесение ее было лишь формальностью.

     — Они теперь настоящие хальту, — завистливо шепнул Майта.

     — Мы тоже настоящие, — обиделся Ван.

     — Пошли лучше вниз, — заерзала Келла, — надоело сидеть!

     Они так и не смогли разыскать Хайлли и Каяри, и бегали вокруг площади, грызя орешки, болтая и балуясь, пока не закончилась вся Церемония. Народ на площади зашевелился, зазвучала музыка, стали разбирать и растаскивать скамейки. Начинался Большой Весенний Бал.

     Бал, на котором случаются главные встречи, а иногда определяется вся дальнейшая жизнь.

     Там, где Лорин жила раньше, в мире урку, личная жизнь отнимала у людей массу времени и сил. Надо было выглядеть, прилагать ежедневные кропотливые усилия для поддержания своей внешности в товарном виде. Надо было искать партнеров, регулярно посещать дискотеки и вечеринки, весь смысл которых заключался во флирте и поиске партнеров, обычно — случайных. Надо было непременно "с кем-то встречаться"; партнеры менялись довольно быстро, встречи и расставания проходили легко; этот опыт, как считалось, следует накопить с тем, чтобы в дальнейшем лучше построить семейную жизнь с постоянным партнером и детьми. Но почему-то, несмотря на огромный опыт, такая жизнь у большинства не ладилась, две трети одноклассников Лорин были детьми разведенных родителей.

     У амару все было просто до чрезвычайности. Все поиски и метания приходились на краткое время юности; до сдачи Янтаньи это не запрещалось, но было не принято. После сдачи Янтаньи все понимали, что теперь молодые люди в течение двух-трех лет нуждаются в понимании — они ищут спутника жизни, а это бывает сопряжено с трудностями.

     Но редко этот поиск длился годами. Чаще молодые амару сходились легко, и первый танец во время Весеннего Бала, с новообретенным браслетом зрелости, часто продолжался кратким счастливым романом — и браком на всю жизнь. Драмы возникали лишь тогда, когда выбор не совпадал, а такое, конечно, случалось. Но следующие несколько лет, как правило, исправляли ситуацию, и в двадцать-двадцать два года практически каждый амару имел супругу или супруга.

     Это могло на взгляд европейца выглядеть тоталитарным принуждением, но Лорин нравилась эта ситуация, ее радовала предсказуемость — через два года красивый парень зажжет ее сердце, она потанцует с ним на Балу, а затем обретет счастье, близкого человека на всю жизнь. Может быть, это будет Ван, порой думала она, с ним так легко и надежно. Или Майта — большеглазый поэт и сказочник, младше ее на год, такой славный. Каяри? Он слишком уж взрослый, и не только возрастом, он не станет ее дожидаться. Или еще кто-то из соседских мальчишек. Она с любопытством приглядывалась к парням, и знала, что они тоже порой с интересом смотрят на нее.

     Лорин знала, что эта ситуация радует любого амару. Только так: как в мире волшебных сказок, где герои лишь однажды преодолевают трудности на пути к счастью, где у каждого есть суженый или суженая на всю жизнь. Только это казалось амару естественным и нормальным, так же как урку нормой представлялось всю жизнь искать и метаться от одной любви к другой, растрачивая силы и огонь души.

     Сегодняшний бал еще не был балом для Лорин, она не была ни принцессой, ни Золушкой — всего лишь шестнадцатилетняя девчонка, полуребенок. Ей нравилось быть ребенком, до четырнадцати лет она не знала этого счастливого мира защищенности, любви и доверия; она не торопилась стать взрослой. Теперь ей хотелось посмотреть на новых юных счастливцев, идущих во взрослую жизнь. И может быть, немножко потанцевать рядом с ними.

     В ожидании бала ели поджаренные на костре полоски мяса и хлеб, пирожки и ягодные пирожные, пили квас, лимонник и легкие вина, клюквенную настойку. Маленьких детей уводили домой. К девяти вечера сумерки опустились на Аруапу, и окружающие здания вспыхнули иллюминацией — такую Лорин не видела даже в Германии на Рождество, созвездия белых и ярко-голубых огней, мерцающих, испускающих фонтаны и водопады искр, световые потоки — непрерывный фейерверк.

     Небо потемнело, но в центре площади, где в небо бил серебряный световой фонтан, было светло, как днем. Большой костер казался тусклым рядом с этой феерией.

     Лорин очень хотелось посмотреть, кого выберут Каяри и Хайлли.

     Может быть, они будут вместе? Лорин вспоминался их танец на таежной поляне, их скользящие неуловимо прекрасные тела — изжелта-смуглое и совсем темное; взлетающие в небо скрещенные руки. Они были бы красивой парой. Но Лорин ничего не знала о том, чего они хотят на самом деле.

     Об этом не принято говорить.

     Лорин несколько раз говорила об этом только с Келлой, самой близкой подругой — и то втайне и наедине.

     У Каяри и Хайлли слишком разные представления о дальнейшем пути — Хай умница, будущая астрофизик, увлеченная расчетами и наблюдением звездного неба; Каяри мечтает посвятить себя переустройству мира, броситься в самую гущу хальтаяты. Это не беда, супруги не обязательно должны быть коллегами, и все-таки это существенно.

     Пронзительно запели первые скрипки. У Лорин перехватило дыхание, как всегда перехватывало, когда исполняли эту вещь, созданную в Шамбале, прелюдию Весеннего бала. Вступила виолончель, духовые, и вот уже воздух, казалось, запел нежным и чуть тоскливым призывом.

     Под музыку на Аруапу ступила первая пара.

     Двое выпускников — мальчик и девочка. За ними шла вторая, третья… Выпускники открывали бал по традиции. Прелюдия плавно обрела ритм медленного вальса. Лорин не сразу заметила Каяри и Хайлли, они кружились вдвоем. Они были прекрасны и двигались слаженно, как единое целое. Белая иси Каяри из плотной ткани с широкими ярко-красными полосами подчеркивала темную кожу.

     — Эй! — Лорин вздрогнула от тычка в бок. Келла в ярко-желтой иси оказалась рядом с ней.

     — Сейчас будет второй танец! Давай пригласим кого-нибудь из них?

     Во втором танце участвовали все. Но Лорин еще не случалось танцевать на Весеннем Балу. Она удивленно пожала плечами.

     — А… можно?

     — А почему нет? — захихикала малышка Келла. Впрочем, ростом 14-летняя подруга даже обгоняла Лорин, — я в прошлом году пригласила Чампи, знаешь? Он на конструктора учится… Он так ошалел!

     — А сейчас кого хочешь пригласить? Кая?

     — Не-е… я присматриваю… давай вдвоем, не так страшно!

     — Ой, не знаю, — озадаченно сказала Лорин, — мне как-то неловко. У них все серьезно… они взрослые, понимаешь, у них личная жизнь… а мы тут пристанем, малявки.

     — А-а, погоди! — и Келла нырнула в толпу. Лорин вздохнула облегченно. Не хотелось никого приглашать. Куда задевались Ван с Майтой, можно было бы потанцевать с ними. Или например, вон стоит ее ровесник, Леонид из группы соцпрактики. Да и вообще — а нужно ли обязательно танцевать? Лучше постоять и поглазеть на танцующих.

     Музыка стихла, площадь заполнилась гомоном, смехом. Лорин тихо ушла в сторонку, села на декоративное бревно загородки у школьного здания, опершись тонкими руками; становилось прохладно, она подумала, что надо сходить за плащом — но было лень. Лорин подняла голову вверх — даже сквозь иллюминацию бала звезды казались огромными; девочка нашла взглядом большую Медведицу, Ориона. На площадке звучали первые такты нового танца. Звездное небо завораживало. Лорин смотрела, думая о том, что звездное будущее наступит. Она будет жить долго. И может быть, еще полетит к этим звездам, как герои "Звездных войн" или "Стар трека". В этом теперь нет ничего невозможного; если хальтаята свершится, у настоящего человечества — амару — вполне есть шанс покорить звезды в ближайшие сто лет.

     Если хальтаята свершится.

     — Лорин, — раздался рядом знакомый хрипловатый голос. Она оторвала взгляд от звезд, улыбнулась.

     — Кай!

     — Пойдем танцевать, со мной? Я приглашаю, — сказал он быстро, волнуясь. Лорин, не успев подумать, встала, протянула руку Каяри.

     Она плохо танцевала. Но и танец был несложный, Каяри вел, и Лорин оставалось лишь следовать за ним, стараясь не наступить партнеру на ноги.

     Лорин улыбалась — приятно, что Кай пригласил ее, несмотря на то, что ему, теперь взрослому, надо подумать о своей дальнейшей личной жизни. Но с Каем так легко танцевать, он в доску свой, и можно не стесняться, а в то же время — гордиться собой, вот я какая, танцую на балу, как Наташа Ростова, ну разве это не здорово? Лорин пыталась найти взглядом маму — видит ли та ее — но конечно, не смогла. Мама, наверное, тоже танцевала где-нибудь.

     Музыка кончилась, но Каяри не выпустил руки Лорин.

     — Следующий — тоже? — спросила она. Каяри качнул головой.

     — Лор… потом потанцуем, бал до утра. Пойдем со мной, прогуляемся?

     — Пойдем, — сказала Лорин удивленно. Они выбрались из толпы. Пошли вниз по спиральной улице. Лорин заметила, что и другие парочки покидали площадь. Но почему Каяри захотел погулять именно с ней?

     — Подожди, может, позовем остальных? Я где-то видела Келлу…

     — Нет, — сказал Каяри, — не надо остальных.

     Они свернули в проулок и спустились ко второму уровню. Прямо туда, где между школой и рядом жилых теремков раскинулся огромный вишневый сад. На Весенний бал вишни как раз начинали цвести. Каяри и Лорин вошли под белые своды ветвей; здесь было темно, лишь наземные светильники и редкие фонари освещали тропинки, да сияли белоснежные ветви в цвету, расточая сладкий ласковый аромат.

     Каяри снова взял Лорин за руку. Некоторое время они шли молча.

     — Я хотел поговорить с тобой, — сказал Каяри, — с тобой, без остальных.

     — Ну поговори, — отозвалась Лорин, — слушай, Кай, а как же теперь будет с чикка-хальту?

     — Я думаю, будем продолжать. Ведь ничего особенно не изменилось! Я и Хайлли — мы продолжим учебу здесь, никуда не поедем.

     Каяри снова замолчал. Потом сказал с трудом.

     — Понимаешь, Лорин. Я хочу тебе сказать одну вещь. Но мне вообще-то страшно. Потому что это может все испортить, все вообще…

     Они встали на развилке, под фонарем. Лорин вдруг стало жутковато — тьма вокруг, и никого, ни души, других гуляющих совсем не видно. Вроде и нечего бояться с Каяри, но все равно от жути и восторга бегут мурашки. Как пару лет назад, когда они устраивали ночные похождения для проверки смелости.

     — Понимаешь, — сказал Каяри, — кажется… то есть уже не кажется, а точно. В общем, я как бы это… люблю тебя. Я не знаю, как так получилось… но я тебя выбрал. Вот.

     Лорин опешила. Какие-то мысли об этом мелькали у нее, пока они шли сюда, но девочка даже не позволяла себе продумать их. Какая ерунда! Это же Кай, свой в доску, лучший друг.

     Она подняла голову и посмотрела внимательно в лицо Каяри.

     Он был самбо. Мать его была черной, но судя по чертам лица, он унаследовал многое от колумбийских индейцев. Две расы сошлись в его генах, генах амару, почти идентичного по маркерам чистокровному древнему виду людей.

     У него была очень темная кожа, но скорее индейское лицо — скуластое и узкое, прямой длинный нос, лишь ноздри слегка расширены, тонкие губы.

     Глаза цвета горького шоколада, сейчас непроницаемо черные и блестящие, как нефтяные озерца.

     Он был красив и высок, выше Лорин на голову и намного шире в плечах, он пугал бы ее этой внешней мужественностью, если бы не был своим в доску приятелем, с которым баловались, хранили детские тайны и когда-то вместе провалились под лед…

     Собственно, почему нет? — Лорин вздрогнула. Она привыкла считать себя малышкой, но ей уже шестнадцать! Случается, что амару заключают брак даже в таком возрасте. И физиологически к этому времени интерес к другому полу… Да, но у нее-то еще ничего не пробудилось!

     И все-таки — Каяри?

     — Ты не должна, конечно, — хрипло сказал Каяри, — я просто хотел тебе сказать. Но ты… ты сама можешь выбрать… если что. Пойдем назад?

     Лорин не двинулась с места. Она отвела с лица упавшую светлую прядь волос.

     — Нет, подожди, — сказала она слабым голосом, — подожди.

     Каяри смотрел на нее.

     — Это так неожиданно! Кай, ты очень нравишься мне. Всегда нравился, — неожиданно для себя сказала Лорин (и ведь это правда! Она просто и думать об этом не смела).

     — Но я боюсь, — призналась она. Каяри положил руку ей на плечо.

     — Чего ты боишься?

     — Не знаю, — шепотом сказала она, — вернее, знаю. Я боюсь всего этого. Понимаешь? Ведь это… ну ты знаешь.

     Она умолкла.

     — Знаю, — сказал он.

     — У меня все это уже было. Вот. И… как теперь это будет?

     Она отвела взгляд. Мерзкая, постыдная, знакомая боль — фантомная боль, которая не пройдет никогда. Да конечно, можно потерпеть. Но неужели ей придется терпеть это снова? И — как это можно связать с Каяри? Неужели он сделает с ней это? Или поймет, что ей все это омерзительно — но тогда какая же с ним может быть семейная жизнь?

     — Я знаю, — прошептал Каяри, — все знаю. Знаешь, почему я так… насчет хальтаяты? Я начал обо всем этом думать, когда познакомился с тобой. Тогда я стал их ненавидеть, урку…

     Лорин обвила руками Каяри. Он сомкнул кольцо рук за ее плечами. Так они стояли, приблизившись друг к другу, ощущая тепло, и тихо разговаривали.

     — Но ты не бойся. Я знаю, все будет хорошо. Понимаешь?

     — Не знаю, Кай… Это так странно!

     — Так, как тогда — не будет. Совсем по-другому. Мы же другие.

     — Я не знаю, Кай. Я еще никогда об этом не думала.

     — Но ведь когда-то все равно придет время.

     — Да. Конечно. Ты всегда нравился мне, Кай. Но как же это будет?

     — Вот так, — шепнул он, и его губы коснулись губ Лорин.

     Это длилось всего несколько секунд, а может быть, часов. И в эти мгновения, пока тело неожиданно и ново отзывалось на это прикосновение, Лорин вдруг почудился, послышался удар большого колокола, и как бы тень мысли "свершилось". Отрываясь от губ Каяри, она уже знала — вот это и есть Ее человек. Ее, родной, на всю жизнь.

     — Родной, — прошептала она.

     Они шли под цветущими вишнями, обнявшись, белые лепестки падали им на плечи. Ночь была полна шорохов, тишины, торопливого шепота, вишневый сад скрывал множество парочек, избегающих встречи с другими. Неяркие фонари высвечивали белые камешки на дороге, и одиноко пел в ветвях ранний ночной соловей. Маленькая светлая ладошка пряталась в большой и темной руке; они останавливались и снова вливались друг в друга, пробовали счастье на вкус. Они вышли из сада, никем не замеченные. Не хотели никого встретить — и не встретили, и было, в общем, все равно что подумали те, кто их видел.

     Они спустились к площади, заполненной музыкой, и снова начали танцевать, то отрываясь на мгновение друг от друга, то снова приникая.

     Никому в эту ночь не хотелось спать; и вокруг было много людей; вокруг вспыхивали искорками такие же пары, такие же любви, хотя кто-то из них ошибался наверняка; а кто-то уходил в слезах, разочарованный. Но ни Каяри, ни Лорин не замечали никого вокруг — они были в эту ночь одни в целом мире. И мир был создан для них.

     Когда я снова увидел Алису, возникло странное чувство — как будто она моя родственница. Вроде сестры, любимой, но давно не виденной. Случилось это сразу же в больнице, куда нас с Нико первым делом доставили.

     Молодая врачица по имени Квиллка сказала, что моя рана заживет через одну-две недели, и что лечить можно амбулаторно, ничего страшного, хотя ключица слегка задета. Она мне тут же обработала рану под местным обезболиванием. И вот когда я там сидел, такой раненый герой, с перевязанным плечом и без рубашки, явилась Алиса. Привел ее, собственно, Анквилла. Мы радостно поздоровались; Алиса очень изменилась, она выглядела еще моложе, даже не подумать, что она старше меня. А ведь ее дочери должно быть уже шестнадцать. Я пожаловался, что здесь все слишком непривычно. Это правда — и на фоне всего этого чужого было так приятно видеть знакомое лицо!

     Алиса сказала, что я могу пожить у нее. У них тут есть что-то вроде гостиницы, но так не принято. Есть же друзья! Она мой друг, она благодарна мне за понимание и сотрудничество во время спасения ее дочери. И у нее, Алисы, есть совершенно пустая комната.

     Я был счастлив принять это предложение. Первые дни мне было тяжеловато — слишком все чужое. Языковой барьер не очень мешал — многие тут владеют английским. Хотя основной язык, помимо ару, у них русский, ведь это русская имата. Сюда и новички в основном попадают из России. Да и ару я сразу начал учить. Но кроме этого, были еще и приборы — трансляторы, которые позволяли понять вообще все.

     И все равно я чувствовал себя дикарем. Представляю, как ощущают себя у нас в Германии выходцы, например, из Африки! Мне приходилось учиться пользоваться автоматикой туалетной комнаты, разбираться, где достают еду (забирают бесплатно квантум сатис на складе, доставляют домой в сумке или на тележке, складывают в холодильники и ниши) и как ее употребляют, и что из себя представляют все эти незнакомые овощи, фрукты и странные готовые блюда. Носить местную одежду — рубашки таша, штаны, куртки, иси, плащ.

     Я не думал, конечно, что меня тут бросят на произвол судьбы или сразу погонят отрабатывать на чистке улиц (тем более, что как выяснилось, улицы у них убирались роботами, которыми управлял виртуально единственный профессионал). Но удивляло полное отсутствие бюрократии у амару! Никто не заставлял меня заполнять многостраничные анкеты, доказывать свое право на пребывание здесь, не выдавал виз, вообще никаких документов! Никто не назначал мне пособий — к чему нужно пособие, когда все вокруг совершенно бесплатно?

     Нико прооперировали, но ему следовало еще полежать в больнице. Я регулярно навещал его. Квиллка, лечащая врач, заодно адаптировала Нико к здешней жизни и обсуждала с ним дальнейшие планы.

     Меня немного смущала мысль жить под одной крышей с Алисой и ее дочерью. С Лаурой-Лорин я наконец познакомился; это была застенчивая тихая девушка-подросток, немного угловатая. Хорошенькая. У нее был постоянный друг, как я понял, это здесь очень серьезно, они собирались пожениться — темнокожий высокий парень.

     Но жили мы изолированно друг от друга. Еду я доставал себе сам и принимал в своей комнате. Алиса много работала, много общалась с людьми. Хотя мы ежедневно встречались, и Алиса очень помогла мне в адаптации. Но лишь иногда мы проводили время вместе, и то чаще не вдвоем-втроем, а с друзьями.

     Странно, я даже не могу ответить на вопрос, красивое ли у Алисы лицо. Наверное, да.

     Мне все время хочется его рассматривать. Но это неловко. Вот сейчас мы сидим за столом, друг напротив друга, и можно себе позволить посмотреть на нее, так, чтобы это не было невежливо.

     У нее детские глаза. Как у ребенка — большие, округлой формы и обведены темными (некрашеными — они тут вообще не красятся) ресницами. Голубые.

     Небольшой прямой нос, губы маленькие и пухлые. Очень чистая кожа (хотя если подумать, здесь у всех чистая кожа — может, благодаря питанию?) Волосы простецки завязаны сзади в хвост. И руки — небольшие, изящные, с длинными пальцами без всяких следов маникюра.

     Алиса улыбнулась.

     — Как дела у Нико? — спросила она. Наедине мы говорили по-немецки, если на нее не нападал педагогический зуд, и она не кидалась обучать меня ару.

     — Пока лежит. Квиллка говорит, начнет вставать через пару дней.

     — Надо бы тоже с тобой сходить к нему. Когда ты пойдешь?

     — Сегодня я уже был, наверное, завтра с утра. Да он ничего так, бодренько. После того, что он испытал в этом их центре, он уже готов ко всему.

     Глаза Алисы потемнели, пальцы дрогнули.

     — Эти урку…

     Я промолчал. Все они здесь — хальту. Все ненавидят мир урку. Полное единение душ. А я вот как-то совсем не знаю, не разобрался ни в чем. ОПБ мерзость, но ведь ОПБ — это еще не весь мир.

     — А вот и они! — радостно поднялась Алиса. Подняв надо лбом раскрытые ладони — приветствие ару — Анквилла шагнул в комнату. За ним — Инти, высокая, ростом не ниже Анквиллы, тонкая полукровка (ее отец был чистокровным амару из Шамбалы), с глазами цвета грецкого ореха. Оба носили летние иси нежных цветов.

     — Садитесь!

     Анквилла выставил бутылку легкого смородинового вина. Алиса — корзинку с ягодами черной смородины, сыр. Мы уселись вокруг стола. Анквилла достал свой кита (совершенно плоский, раза в два больше смартфона) и спроецировал на стену картинку — то была видеозапись, я увидел знакомые ворота центра ОПБ, выезжающий из них черный БМВ, кадр увеличился — за рулем сидел хорошо знакомый мне Майер.

     — Жаль, что его я не пристрелил, — вырвалось у меня.

     — Ничего, придет и его время, — усмехнулся Анквилла, — я хотел тебе показать, в том смысле, что ОПБ никуда не делся. Продолжают работу.

     — Что вы собираетесь делать? — прямо спросил я, — ведь они не отступятся! Они будут искать амару.

     — Это означает одно — пришла пора форсировать события.

     Анквилла разлил вино по бокалам.

     — За хальтаяту!

     Оказывается, тосты у них тоже бывают. Я выпил за хальтаяту.

     — Послушайте, — сказала Алиса, — но ведь сейчас 2012 год! Уже во внешнем мире шумиха насчет конца света. Я понимаю, что это дурацкое толкование предсказания майя. Но наши разве еще не зарегистрировали приближение автомата Чужих? Не настало время уже действовать хотя бы из-за этого?

     — Если бы зарегистрировали, — сказала Инти ласково, — мы бы об этом узнали. Неужели, Алиса, ты думаешь, наши астрофизики стали бы что-то скрывать? С какой стати?

     — И правительственных тайн, как в мире урку, у нас не бывает, — добавил Анквилла, — за отсутствием, собственно, правительства.

     — Ну да, — пробормотала Алиса.

     — Однако ты права, — добавил Анквилла, — приближение автомата к земле — вопрос нескольких лет. Наши космические аппараты уже испытаны, дело за оружием. Дело за сотрудничеством с правительствами урку.

     — Вы сами не можете создать ракеты? — спросил я. Анквилла покачал головой.

     — Наши специалисты просчитали — затраты сил и времени на это будут такими, что мы не успеваем. Никак. Ведь речь идет о ядерных боеголовках, представь, какая индустрия, какие ресурсы нужны для создания таких ракет! И все это еще под лан-полем, с соблюдением режима секретности. Единственный выход — использование тех ракет урку, что уже имеются в разных странах. В сочетании с нашими дисками — их примитивные челноки не способны доставить ракеты к цели.

     Он говорил спокойно и веско, как будто речь шла не о конце света, а о мелкой проблеме коммунальной политики.

     Мы выпили еще по бокалу — за мою удачную интеграцию в Лаккамири. Что-то кольнуло в сердце — да, пути назад нет. У меня уже нет выбора. Не то, что мне здесь не нравится — но отсутствие выбора напрягает. Получается, я стал эмигрантом.

     — Ну а как ты вообще, Клаус? — спросила Инти. Я пожал плечами.

     — Хорошо. Пожаловаться не могу.

     — А настроение как? — Анквилла испытующе глянул на меня.

     — Не знаю, — ответил я честно. Понятно, о чем он спрашивает. О том же, о чем мы не договорили два года назад, в российской гостинице. Но что я могу ответить сейчас?

     — Я ни в чем не уверен, дед, — почему-то я привык обращаться к нему так, — мне разобраться надо. Я не могу вот так, с бухты-барахты…

     — Но ты же можешь задавать вопросы. Узнавать. Вот прямо сейчас даже! — заметила Инти. Я взглянул на нее. С ума сойти, и ей за девяносто, она старше Анквиллы! На вид — 40–50, не более. Разве что вокруг карих глаз тоненькая сеть морщинок.

     — Хорошо, — сказал я, — но вопросов много.

     — Например?

     — Ну например… конечно, я не то, чтобы прямо как-то отношусь к церкви, но я воспитан католиком. Конечно, я понимаю, что церковь во многом дискредитировала себя… Но все-таки христианская культура… И ведь основа ее, само Евангелие, сами идеи Христа — они действительно… как бы их ни исказили, но сами-то они хороши. А у вас этим даже не пахнет, вы это, похоже, отрицаете.

     — Как и все другие религии, — подсказала Алиса.

     — Да. Но я не думаю, что это так уж хорошо…

     Инти с Анквиллой переглянулись. Женщина глубоко вздохнула.

     — Ты хочешь знать, как мы относимся к Иисусу Христу?

     — Ну в общем — да. Хотелось бы.

     — Когда-то Анк задал мне такой же вопрос, — она взглянула на мужа, — и я ответила ему так: мы все знаем Иисуса Христа. Все. Но никогда об этом не говорим.

     — Почему?

     — А ты въедливее Анквиллы!

     — Ну-ну, я ведь тоже узнал… впоследствии, — возразил мой дед. Инти улыбнулась ему.

     — Да. Ладно, Клаус, я расскажу.

     И она рассказала.

     Иешуа был сыном чистокровных амару. Тогда это не было исчезающей редкостью, тем более — среди иудеев, народа, который чуть ли не искусственно создал амару Моисей.

     Именно поэтому семья отправилась в Египет для рождения сына, но слегка не рассчитали сроки. В Египте располагалась одна из последних полуоткрытых имата. Они жили в имата более десяти лет, там Иешуа получил первоначальное воспитание и образование, а потом снова ушли оттуда.

     Мать Иешуа, и видимо, также его отец, были убежденными сторонниками вмешательства в жизнь урку. Сведения об отце Иешуа сохранились лишь косвенные, а вот Мариам сама писала много, и в имата остались ее книги и записи. Она разработала план воздействия на урку. Именно поэтому они покинули уютные стены имата и поселились среди иудеев, которых мальчик-амару, воспитанный в амарской школе, уже в детстве поражал ученостью и логикой.

     Неизвестно, как именно Мариам и Иосиф планировали улучшать урканский мир. Во всяком случае, они усыновили и воспитали впоследствии нескольких сирот, занимались просветительской работой. Когда Иешуа — их единственный сын-амару — достиг тридцатилетия, он решил, что путь, избранный родителями, не приведет к успеху.

     Скорее всего, на него повлияли воззрения матери, Мариам, которая в общих чертах сформулировала его будущее учение — но по ряду причин не могла воплотить его в жизнь сама.

     Иешуа тщательно изучил религию иудеев, построенную Моисеем: это была смесь из старых вавилонских верований, сведенная к единобожию. Моисей ввел жесткие морально-этические императивы и свод правил, описывающих все стороны жизни, от поклонения Богу до личной гигиены. Бог объявлялся требовательным отцом, вождем — именно тем, которого жаждут урку. Но вождь этот в отличие от земных вождей, смертных и имеющих слабости, помещался на небеса. Моисей отлично понимал психологию урку. Она уже тогда была хорошо описана, хотя и господствовала точка зрения, что это не фатально, и что меняя социум, можно изменить психологию урку.

     Моисей дал им потустороннего, но настоящего вождя, который был жестоким в отношении нарушителей (а также "чужих"), но добрым и милосердным к своим детям. Бог-отец — ведь именно таким и было представление урку о хорошем отце; с розгой и пряником.

     Кроме того, Моисей дал иерархию посредников, через которых следовало обращаться к Богу, задабривать его жертвами (это учило урку послушанию и самоотдаче).

     Осознавая невозможность для урку ограничиться одним сексуальным партнером, он разрешил мужчинам иметь нескольких жен и наложниц, однако эти браки должны быть отрегулированы, и о женщинах следовало заботиться.

     То есть религия Моисея (позже удачно скопированная Мухаммедом) была практичной, жизненной. Мало того — она дала определенные плоды. Конечно, она не изменила урку. Но создала условия для того, чтобы в среде еврейского народа особенно ценились люди благонравные, ученые: качества, характерные для амару. Так что немногочисленные амару среди них чувствовали себя прекрасно.

     Но этого было мало Иешуа. Он был слишком радикален. Слишком эмоционален для такого разумного сухого подхода.

     Иудеев — среди коих, как и везде, было 95 % чистых урку — ничуть не изменила религия Моисея. Даже данные им элементарные правила не выполнялись (о чем периодически стенали пророки). Следовательно, заключил Иешуа, путь Моисея неверен.

     Как изменить урку? Как сделать их другими, научить их тому, что важнее всего — знание, труд, любовь к ближнему?

     Надо любить их, понял Иешуа. Отнестись, как к равным. Они такие же люди, как мы. Мы вслух соглашаемся с этим, но очень уж омерзителен нам этот мир, очень уж противны его фарисеи, мытари, солдаты, цари, проститутки.

     Ребенок учится любви, если любят его. Впитывая любовь матери и отца, ребенок сам становится любящим.

     Нельзя научить людей любви — если не любить их самому. Любить самозабвенно, до конца.

     Сердце Иешуа пылало любовью к людям.

     Но сам он — плотник-подмастерье, бродяга — даже имея в распоряжении некоторые амарские технологии, то есть возможность "творить чудеса", вряд ли мог достичь больших результатов в изменении социума. Менять нужно образ — вот того самого Бога, которого принес Моисей. Бог-отец? Хорошо. Но любящий, внимательный, понимающий. Такой, каким был отец Иешуа, Иосиф.

     Вы хотите Бога? Вам необходим высший вселенский авторитет? Хорошо, сказал Иешуа, Бог есть любовь.

     Моисей создал иерархию, питательную среду для будущих фарисеев (а фарисеи и были не кто иные, как урку, ради иерархических благ бросившиеся изучать Писание).

     Иешуа призвал отказаться от иерархии совсем. Будьте кроткими, не цепляйтесь за собственность, откажитесь от насилия. Богатым следует раздать имение.

     Моисей установил семейный порядок, который урку хотя бы с трудом могли соблюдать. Иешуа потребовал от них поведения амару, соблюдения брачной морали амару. Он не признавал никакой "биологии" — какая еще биология у разумных существ? Они разумны — значит, способны жить, как живут амару.

     Моисей возвышался над народом, вокруг него были помощники-амару. Иешуа набрал учеников, не делая генных анализов, по наитию и желанию, и держался демонстративно на равных с ними. Кто хочет быть первым — да будет всем слугой. Отказ от иерархии. Никакого главенства. Конечно, не все ученики Иешуа оказались амару.

     Иешуа громил высокоранговых урку — богатых и фарисеев, и охотнее общался с низкоранговыми проститутками и сборщиками налогов.

     Моисей предписывал делиться с нищими и чужеземцами, отпускать рабов. Иешуа заявил, что богатому — не место рядом с ним, что даже само богатство, признак иерархии, следует раздать.

     Его деятельность не могла остаться незамеченной; однажды Иешуа осознал, что его ждет в итоге. Он мог, конечно, бежать в Египет, в Шамбалу, куда угодно. Но миссия требовала другого.

     Если Бог Моисея требовал жертв, Иешуа объявил, что его Бог — Бог-отец, который есть любовь, никаких жертв от людей не хочет. Вообще ничего не хочет, он просто любит людей. И в ознаменование этого отдает на смерть своего сына — Иешуа, в последнюю и окончательную жертву, которая положит конец всем жертвам во веки веков.

     И его принесли в жертву.

     — Подождите! — сказал я. Честно говоря, я плохо помню Евангелие, читал его давно, да и кому это сейчас интересно. Но кое-что я все-таки помнил, и эта дурацкая версия, похожая на всякие эзотерические книжонки на эту тему, меня раздражала.

     — В этом что-то не так, — заявил я, — ерунда какая-то! То есть звучит все логично, но… он же творил чудеса! Или это придумали позже?

     — Что-то могли придумать, — ответил Анквилла, — но в сущности, такие чудеса амару вполне были доступны и тогда. Антигравы… медицинские технологии, плюс воздействие на энергетические точки…

     Я перевел дух.

     — Ну хорошо. А как же он воскрес? Или он не воскресал?

     Инти вздохнула.

     — А вот это самое странное во всей истории… Проще всего было бы сказать, что воскресение придумано последователями. Но… в том-то и дело, что нет. Мы не можем исключить некоторые факты. Есть записи Мариам на эту тему, очень неясные, но бесспорные. Есть… словом, есть вещи насчет Иешуа, которые мы не до конца понимаем.

     — А если он правда был, ну… того? — тихо спросила Алиса. Инти посмотрела на нее, пожала плечами.

     — Сыном Божьим, ты хочешь сказать? Не знаю. Известно лишь то, что Иешуа был исключительным. Абсолютным исключением, даже среди амару. Обрати внимание, сразу же, не сходя с места, его начали переиначивать на более упрощенный, близкий урку, лад. Павел… он был амару, конечно — но опять скатился к моисеевым идеям: женщины должны подчиняться мужу, рабы хозяину, все — начальству. А что произошло с церковью дальше, все мы знаем, даже упоминать не надо. Притом в ранней церкви было много амару… Но они не могли сдержать инстинкты урку. Вероятно, любовью Иешуа они все-таки не обладали. Он был единственным. И кроме того… — Инти с трудом продолжила фразу, взглянув на Анквиллу, — я лично считаю, что он достиг своей цели. Хотя ортодоксальные хальту…

     — Разве он достиг? — удивился я, — если посмотреть на церковь… и на весь наш мир — это так далеко от того, чего он, видимо, хотел…

     — Инти хочет сказать, — нетерпеливо пояснил Анквилла, — что Иешуа, как и многим другим реформаторам, правда, удалось создать благоприятную среду для амару. То есть по крайней мере создать предпосылки для того, чтобы качества амару в обществе считались уважаемыми, чтобы к этим качествам было принято стремиться.

     — Не совсем так, — с достоинством выпрямилась Инти, — я хочу сказать, что Иешуа удалось значительно больше, чем любому другому реформатору из амару. Его деятельность привела к тому, что через две тысячи лет в итоге возникла наша современная цивилизация с ее уникальными чертами — научное мышление, наука, технологии начали хоть как-то развиваться, гуманизм…

     — Но разве это не плоды скорее антицерковной деятельности? Начиная с Ренессанса…

     — Как говорил наш великий соотечественник, — хмыкнул Анквилла, — это были диалектические противоположности. Церковное мракобесие и Просвещение с гуманизмом — они происходили от одного корня и питались одними и теми же соками. Просто мракобесие исходило в основном от урку, а остальное — от амару, которые чувствовали суть того, что Иешуа принес в мир. И действительно, раньше не возникало ничего похожего на нашу цивилизацию. Вв науке прямо стал господствовать стиль мышления амару, заложенный уже в ару, нашу речь — когда наблюдаемые и доказуемые вещи грамматически даже имеют приоритет перед воображаемыми. Правда, и в науке работает масса урку, которые так и не смогли усвоить этот стиль. Но то, что амару хотя бы в чем-то одержали верх, при нашей в общем полной неспособности к борьбе и конкуренции… Ну вот Инти считает, что это заслуга Иешуа.

     — Но такого и правда не было раньше, и нет в тех странах, где цивилизация не была христианской, — заметила Алиса. Мой дед скривил губы.

     — Может быть, это так. Но это домыслы. И думаю, после крушения попытки коммунизма говорить о какой-то надежде для этого мира бессмысленно. Или ты думаешь, что можно таким образом продолжать менять мир? — обратился он ко мне. Я подумал.

     — Не знаю. Я вообще не вижу, чего уж такого хорошего в нашей цивилизации… кого сделала счастливым эта наука, что она нам дала — ковровые бомбардировки? Атомную бомбу? Экологический кризис? Вы скажете — антибиотики… продление жизни… противозачаточные средства… — но я что-то не вижу, что это сделало людей лучше или счастливее. Зачем продлевать жизнь, если она не имеет никакого смысла?

     — Вот, золотые слова, — кивнул Анквилла. Инти пожала плечами.

     — В любом случае, — сказала она, — сейчас бессмысленно говорить об этом. Нам остается три-четыре года до конца света. Потом — если и в этот раз на Земле останется кто-то живой — в лучшем случае потребуется новый Иешуа.

     Утро было прохладным, приятным после вчерашнего пекла, трава горела и переливалась мириадами радуг в неисчислимых капельках росы. Лорин, выбравшись на порог палатки, сидела тихо, сжавшись в комочек, и только смотрела. Опустила ладонь и погладила горящие искры — ощутила влажный холод, и росинки погасли — но чего она ждала? Волшебства? Не оборачиваясь, она услышала возню за спиной, улыбнулась, но так и не посмотрела на Каяри, который подобрался к ней, сел рядом, обнял за плечи. Поднял прядь волос, внимательно рассматривая ее в лучах восходящего солнца.

     — У тебя волосы солнечные, — сказал он. Лорин наконец обернулась к нему, улыбнулась.

     — Пойдем купаться?

     Они вылезли из палатки. Для купания было еще прохладно, но последние дни жара стояла невыносимая, только в озере и спасались, и утренний холод радовал.

     Шли через луг, пестрящий цветами, через туман в ложбинке. Вынырнули из тумана — и у ног оказалось озеро, отсвечивающее металлическим блеском. Упали к ногам накинутые плащи.

     Лорин пошла вперед, а Каяри задержался у берега. Тонкие ноги девушки исчезали внизу в темной воде — по щиколотку, по лодыжку. Лорин обернулась. Каяри стоял на берегу и смотрел на нее. Лорин улыбнулась ему по привычке и вдруг осознала, что стоит совсем обнаженная. И это нисколько не плохо и не стыдно, это прекрасно!

     Неужели все прошло, подумала она. Все-все, совсем? И ей не плохо, а наоборот, приятно и чудесно, оттого, что он смотрит на нее, что она — очевидно, красива! Лорин приняла пятую стойку ятихири, подняв над головой горизонтально ладони, выгнув тело в напряжении. Каяри улыбнулся. Шагнул к ней. Лорин пробежала несколько шагов и рыбкой нырнула в темную прохладу.

     Они плыли через озеро, медленно пробиваясь сквозь туманную дымку, разводя темную воду. Под ними ходили крупные тени больших тайменей; небо становилось все светлее. Когда они вновь выбрались на берег, солнце превратилось в маленький злой ослепительный шар, громко раскричались птицы. Каяри сбегал к палатке, принес еду, и они позавтракали прямо у озера, на песке — сухарики, сыр, яблоки, чай в саморазогревающихся пакетах.

     — Хай возвращается сегодня, — заметила Лорин.

     — Я знаю. Завтра сбор чикка-хальту.

     — А Хай тоже захочет участвовать?

     — Мы говорили с ней — конечно, да. Что изменилось? Теперь она будет изучать астрофизику, но в чем принципиальная разница? Возможно, что и Григорий присоединится к нам. Но не на этом сборе.

     Хайлли после Бала сошлась с юношей по имени Григорий, на год ее старше, уже однажды потерпевшим неудачу в любви. Грик учился на энергетика. Традиционный отпуск пара решила использовать традиционно — отправилась в путешествие, в поездку по Европе, заранее забронировав отели и билеты на транспорт.

     Вот Каяри никуда не поехал. Хотя и мог бы, даже вместе с Лорин. Он остался здесь, уже начал заниматься с профессиональным наставником. Только на одну неделю они решили скрыться от всех — пожить недалеко от имата, просто в палатке.

     В конце концов, чем сибирская природа хуже любой другой?

     — В каком-то смысле неплохо, что мы исчезли, — сказала Лорин, — мне кажется, что я мешаю маме.

     — Как ты можешь ей мешать? — поразился Каяри.

     — Ну понимаешь… этот новый… Клаус. Мне кажется, они уже зацепились. У них случилось что-то. Но он же ничего не понимает, он не знает, как это бывает у амару, и не понимает себя. У него куча всяких мыслей — как можно, она старше, мы слишком разные, кто я такой, надо сначала то и се. А мама — мама, мне кажется, пока я с ней, видит в себе только маму. А не женщину, у которой еще все впереди. У нее ведь целая жизнь впереди! А она… кажется, думает, что уже свое отжила. Как будто наш век такой же, как у тех.

     — Сложно, — признал Каяри, — и думаешь, без тебя они смогут объясниться?

     — Я на это надеюсь.

     Каяри понял, что она хотела сказать: рано или поздно у них будет свадьба, новый дом, придется уйти от мамы — а как? Они так привязаны друг к другу, не причинит ли это маме боль? А так было бы идеально — если бы у мамы появился близкий человек…

     Он обнял Лорин за плечи.

     — Я думаю, к вечеру вернемся. Раз завтра сбор, надо сегодня быть в поселке.

     Собрались на этот раз за пределами имата.

     Хайлли оживленно рассказывала о поездке, демонстрировала съемки на кита — у нее был простой прибор без проекции, да и некуда здесь было проецировать — нет стен. Лорин почти не смотрела на снимки, чего она там не видела, в Европе? Про Берлин и вовсе не хотелось слушать. Единственное, что Лорин связывало с Берлином — воспоминание, как она бегала там по вокзалу, как искала ночлег; какие-то урку местные делали ей разные предложения; наконец она заснула на какой-то скамейке на автобусном вокзале, а разбудил ее свет фонаря прямо в лицо — ее нашли копы.

     Лорин предпочитала смотреть на Хай. Девушка очень изменилась за прошедшие два месяца — повзрослела, даже черты лица уже не были детскими; счастье светилось сквозь кожу, выплескивалось огнем в черных глазах.

     А вот Каяри, кажется, каким был, таким и остался. Или она просто отвыкла от Хай?

     — Идут! — звонко сказала Келла, поднимаясь. В самом деле, по тропинке приближался Каяри — а за ним шли еще двое, крупные мужчины, здоровенные, одеты в футболки и джинсы, обычные для Марки.

     Каяри сделал урку знак — оставаться в стороне. Те послушались, похоже, Каяри у них был авторитетом. Юноша шагнул к друзьям, коротко обнял подошедшую Лорин.

     — Начнем, — сказал он, — кто будет сегодня? По жребию?

     — Пусть Лорин начнет, — предложила Хай. Каяри коротко взглянул ей в глаза и кивнул.

     — Я за. Лорин? Ребята?

     Лорин пожала плечами. Майта сказал, что он лично никуда не торопится. Тогда Каяри взял Лорин за руку и отвел в сторонку.

     — Задание сложное, — сказал он, — не как в соцгруппе. Рискнешь?

     — Какое задание? — спросила Лорин уныло.

     — Знаешь, где мы в оборону Эреха играли… там такой белый камень.

     Лорин кивнула.

     — За камнем я положил две лопаты. Дальше идет полянка и на ней — яма с водой и куча песка. Заставь их засыпать яму.

     — Ясно, — сказала Лорин. Посмотрела на урку, сердце упало куда-то глубоко вниз.

     — Боишься?

     — Да, — призналась Лорин, — боюсь.

     — Ну смотри… — нерешительно сказал Каяри… — как хочешь, конечно.

     Лорин вздохнула.

     — Чикка-хальту, — сказала она. Взглянула Каяри в глаза, — куда деваться-то?

     Он вложил ей в руку дубинку-шокер. Лорин молча повесила ее на пояс.

     — Мы будем наблюдать, — пообещал Каяри, — в случае чего — не бойся. Мы не так далеко.

     Все хорошо, но почему именно мужчины? Вряд ли на Янтанье ей дадут прямо взрослых мужчин!

     Но здесь не Янтанья. Там и задания не такие бессмысленные, и урку за это платят.

     Лучше бы она встретилась с Дианой! Эти вызывали у нее физиологический животный ужас — преодолевать который приходилось на каждом шагу. Лорин концентрировалась на травинках, на камешках, на пуговицах на рубашке урку — лишь бы не дрожал голос и не было слишком заметно, как она их — реально — боится.

     Один из урку был постарше, лет сорока — для них это уже серьезный возраст. Неразговорчивый, спокойный, черные волосы коротко стрижены. Звали его Славой. Второй, разбитной молодой парень с русыми кудрями, показался Лорин знакомым. Она не знала раньше его имени — Гоша, но где-то его видела и запомнила неприятную усмешечку с крупными зубами под щегольскими усиками.

     Впрочем, пока все шло спокойно, урку шли за ней по тропинке и негромко переговаривались.

     Как они будут наблюдать, думала Лорин. Неужели Каяри там повесил камеру, как делают на Янтанье? С него станется… О чем я думаю? Как я заставлю их работать?

     — Ты бы поменьше трепался, Гоша, — говорил старший урку, — все тебе смехуечки.

     — Да чо, дядь Слава, ты у нас умный, с самого Ёбурга приехал, поди, диплом имеется…

     — Мало тебе всыпали тогда, — заметил Слава. Лорин вздрогнула. Да ведь знает она этого урку! Это было два года назад. Почти два года. "Целка, поди, еще?" — и цепкие пальцы хватают ее из-за решетки. Лорин невольно обернулась.

     Что он там сделал? Кажется, избил девушку… О готт, подумала Лорин. Только этого мне не хватало.

     Они свернули с большой дороги и пробирались вдоль ручья. Лорин отлично помнила, где они играли в "Оборону Эреха" — это была имата, даже не имата, а просто город, управляемый амару, в древнем Шумере, один из многих случаев, когда героическая оборона длилась долго, и наконец город пал под ударами многочисленных урку — в том случае, Великого Саргона.

     Наверное, надо что-то сказать. Не идти же молча всю дорогу — подумают, что я боюсь разговаривать. Лорин обернулась, приветливо взглянула на Славу — посмотреть на Гошу было выше ее сил.

     — А в… — черт возьми, едва не "выкнула" урку, — ты действительно учился в Екатеринбурге?

     — Работал, — кратко ответил Слава с таким видом, что ему, дескать, не до вопросов какой-то малявки.

     — А кем?

     — Инженером, — пожал плечами урку.

     — Тогда почему же, — искренне удивилась Лорин, — ты поехал в Марку… сюда?

     Слава взглянул на нее с высоты своего роста.

     — Зарплата маленькая.

     — Тебе нравится здесь?

     — Нравится, — урку был слишком уж лаконичен. Как-то не стремился поддерживать беседу. Гоша забежал вперед.

     — А вы красивая, — заявил он нагло. Лорин отвернулась и зашагала быстрее. Гоша догнал ее.

     — Девушка… Лора ведь, да? Лора, а Лора? А куда вы так торопитесь?

     — Сейчас узнаешь, — сквозь зубы сказала Лорин. Но парня это не обескуражило.

     — Лора, а можно вас под ручку взять?

     — Нельзя, — Лорин передернуло.

     — Лора, а почему вы такая неприветливая?

     Девушка взяла найденные лопаты под мышку.

     — Идите за мной.

     Ямка выглядела довольно большой. Груды щебня было вполне достаточно, чтобы ее засыпать, вот только совершенно неясно — зачем это делать. Это-то и беспокоило Лорин.

     Так, надо собраться. Она выпрямилась. Сосредоточилась. И сказала громким голосом.

     — Надо закопать эту яму.

     — Ха! Нашла дураков, — фыркнул Гоша, — ты че, решила, что мы тут работать будем, что ли?

     — Да, — Лорин свирепо взглянула на него и протянула лопату. Гоша повертел инструмент в руках и картинно размахнувшись, забросил его далеко в кусты. Лорин беспомощно посмотрела на Славу. Протянула лопату ему. Мужчина взял инструмент, положил его на груду щебня, отошел в сторонку и сел на камень, старательно сплюнув в сторону.

     Ничего не получается. Опять. Ничего. Но ведь должно! Должно получиться… Лорин проглотила комок. Вспомнила, как учили на ятихири, приняла шестую стойку "угроза", шагнула к Гоше…

     Вот у Каяри бы все получилось… он умеет заставлять.

     — Бери лопату, — сказала она с нажимом, — и работай!

     — Ну ты расп…лась! — с удивлением сказал парень.

     — Кому говорят, бери лопату! — крикнула Лорин. Гоша злобно надвинулся на нее.

     — Да ты…

     Может, он и не сделал бы ничего. За нападение на амару по головке не погладят. Но Лорин не успела понять этого, животный ужас охватил ее, она была маленькой, совсем маленькой и слабой, и на нее падала огромная тень, и этот мерзотный запах… Лорин выхватила шокер из-за пояса. Ударила. Гоша отшатнулся, Лорин шагнула к нему и ударила еще раз. И еще. Урку завопил, хватаясь за обожженное лицо.

     Лорин стиснула зубы и пнула врагу ногой в пах. Повалила согнувшегося урку ударом по шее, ребром ладони. Снова ткнула дубинкой. Она помнила эту боль — нестерпимую, но не испытывала сострадания, она била свой страх, свое унижение. И еще раз. И еще… Опомнившись, Лорин опустила дубинку. Гоша тихо выл, катаясь по земле.

     — Встать, — приказала Лорин, и поразилась тому, как металлически прозвенел голос.

     Гоша поднялся, весь расхристанный, хлюпая носом.

     — Иди бери лопату! — приказала она, закрепляя успех. Урку поплелся за инструментом. Лорин убедилась, что парень взялся за работу и повернулась к Славе.

     Тот уже не сидел, а стоял, с непонятным выражением лица наблюдая за происшествием.

     Лорин молча протянула ему лопату. Слава взял.

     Урку. Это просто урку. Пусть "инженер с дипломом". И все эти его попытки выглядеть круче и выше девочки, по сути смешны. Урку. Ни один умный, взрослый мужчина-амару не стал бы так пренебрежительно и кратко отвечать девочке-подростку.

     Взрослый амару именно потому, что взрослее и умнее, говорил бы с ней ласково, вежливо и подробно отвечал на вопросы. А этот… эта обезьяна решила, как всегда, заняться иерархическим статусом.

     — Иди работать, — велела Лорин. Слава топтался нерешительно. Лорин шагнула к нему, разогреваясь злостью, поднимая дубинку.

     — Я иду, — поспешно сказал Слава. И присоединился к коллеге.

     Урку вдвоем закопали яму за полчаса.

     Нико слегка похудел, и это пошло его внешности на пользу. Повязок не было видно под рубашкой, и он уверенно сидел в кресле и читал что-то с кита, может, даже на ару — с него станется. Увидев меня, приятель радостно встрепенулся.

     — Отти! Классно. О-о, — его физиономия приобрела озабоченное выражение. В комнату — или палату? — вошли остальные: Инти, Алиса, Анквилла.

     — Ками! — торжественно поздоровался Нико. Остальные растроганно заулыбались.

     — Ками, винтата, — ответила Инти, я мысленно перевел: "привет, друг". Хотя оттенков мне пока не понять. Друг, товарищ, дружок, парень, старик?

     — Не беспокойся, — Анквилла жестом остановил Нико, порывающегося встать. Мы расселись вокруг него, кто на чем, Инти поставила на низкий столик кувшин — по русскому обычаю в Лаккамири делали этот ужасный напиток квас; хотя Нико, в отличие от меня, находил его вкусным. Я встал и сорвал себе со стены плод фаноа.

     — Вот читаю, — Нико ткнул пальцем в экран кита, — очень интересно, выходит, в гентехнологиях вы на шаг вперед, а то и на два шага… Не могу только понять, ведь реально урку сейчас не так сильно отличаются… ну от таких, как мы. От амару, живших в мире.

     — Ты неправ, — возразила Инти, — все-таки другой вид. Барьер сохранился. Различия почти во всех хромосомах, ты же видел, как маркеры распределены.

     — Ну да, да… Но и мы отличаемся от чистокровных амару, живших в Шамбале.

     — Практически только внешностью и незначительными анатомическими деталями. Как другая раса. Но мы один вид. В первую очередь по поведению.

     — Я тоже не могла понять долго, — утешающе сказала Алиса, и я в который раз поразился тому, как красиво она говорит по-немецки — с легким акцентом, конечно, но он ей идет, — но ведь это просто, Нико. Аналогичный пример — собака и волк. Два разных вида. Свободное скрещивание, равное число хромосом. Различие именно в поведении! В мотивации поведения — как и у нас.

     Нико посмотрел на нее, склонив голову, соображая.

     — Ну да, допустим. Я о другом! Вы ведь уже фактически можете изменять геном как угодно!

     — Не как угодно, — немедленно возразила Инти, — природных ограничений тьма. И до стадии экспериментов на людях мы только-только добрались. И пока самые элементарные изменения, в основном касающиеся здоровья…

     — Все равно недалеко до этого. Почему же никому не пришло в голову вместо этой вашей… хальтаяты… что можно просто изменить геном урку? Если выделены гены, отвечающие за мотивацию — почему не модифицировать их?

     Инти и Анквилла заговорили одновременно.

     — Это невозможно биологически… еще невозможно…

     — Как ты себе это представляешь в социальном плане?

     Они переглянулись и засмеялись. Анквилла продолжал.

     — Биологи пока говорят, что изменить эти гены нельзя, они сцеплены с наследованием жизненно важных белков у урку, то есть эти изменения убьют носителя… Но дело даже не в этом, как ты вообще представляешь себе изменить геном миллиардов детей? Кто на это пойдет, и как мы будем объяснять необходимость этого?

     — Ладно, ладно, понял! — Нико махнул здоровой рукой — вторая была захвачена повязкой, — еще одно только неясно. Почему популяционные генетики до сих пор-то этого не обнаружили? Ведь закономерность, вроде, на поверхности лежит!

     — Чтобы расшифровать код, надо для начала знать о его существовании. О существовании двух видов. Пока это никому не приходило в голову, — Анквилла усмехнулся.

     — Скажи лучше, как ты себя чувствуешь, — поинтересовалась Инти заботливо.

     — Для человека, в которого всадили шесть пуль — прекрасно, — сообщил Нико, — нет, в самом деле, я поражен вашей медициной. Анестезия одна чего стоит! А эти регенераторы! У меня такое чувство, что я герой фантастического фильма.

     — В сущности, так оно и есть, — тихо заметил я. Нико засмеялся и ущипнул себя за ляжку.

     — Кажется, я все-таки в реальности нахожусь.

     — Скоро тебя выпишут? — спросила Алиса.

     — Я уже хожу самостоятельно. В туалет, пардон за подробности. Квиллка сказала, что еще недельку для адаптации — и можно… вот только, — Нико помрачнел, — куда я пойду, вот вопрос?

     — Ну, это совершенно не вопрос, — улыбнулась Алиса. Я полюбовался ямочками на ее щеках, — пока можно пожить у кого угодно. У Квиллки есть место, например, можно и у меня, только придется в одной комнате с Клаусом пока…

     — Ну вот еще! Ему нужна своя комната, — возразила Инти, — и у нас она есть. У нас ведь нет детей в доме! Логичнее всего, если Нико поживет у нас. А потом, — она улыбнулась Нико, — тебе построят собственный дом, максимум полгода на это нужно, и то только потому, что сейчас молодых пар много, очередь…

     — Спасибо. Да я не об этом, — тоскливо сказал Нико, его щеки обвисли, как у грустного бассет-хаунда, — я о другом совсем. Я уже понял, что назад вернуться нельзя. Это я понял. И про мою личную жизнь… в общем, все ясно, там мне искать уже нечего. Но у вас тут… Я просто врач, хотя тут мои знания, похоже, ничего не стоят. Но я понимаете… как бы это выразить… вот эта хальтаята и все эти дела… я всегда был человеком сугубо мирным. И я не знаю…

     Я молчал, хотя наверное, лучше других понимал, что Нико имеет в виду. Но Инти покачала головой.

     — Нико, кажется, ты думаешь, что теперь обязан стать хальту, и вообще что ты здесь кому-то чем-то обязан? Нет. Тебя привезли сюда не для того, чтобы увеличить число бойцов в нашей армии. Тебя привезли, потому что ты амару. Наш брат. Потому что тебе здесь будет лучше, чем там.

     — Учись, работай врачом, — добавил Анквилла, — или кем хочешь. Ты свободен. У нас каждый сам выбирает свой путь. Нет государства. Нет законов. Нет принуждения.

     — Так не бывает, — немедленно сказал Нико.

     — Бывает. Мы амару, — возразил Анквилла, — нам это все не нужно. Совсем не нужно.

     Нико покачал головой.

     — Непривычно как-то.

     — Не переживай ты так, — Инти улыбнулась, погладила его по здоровому плечу, — все будет хорошо! Можешь жить здесь — а можешь в другую имата поехать, где климат потеплее. В пределах нашего мира ты свободен! Делай что хочешь. Еду и крышу над головой тебе всегда дадут.

     — Не знаю, — Нико поежился, посмотрел на Инти, — еще ведь и другая проблема есть. Про вашу замечательную семейную жизнь я уже наслышан. А я…

     — Бывает всякое, — сказала Инти, — Редко, конечно. Но мы к этому спокойно относимся. Могут быть, конечно, сложности с партнером. Я даже не знаю, есть ли в Лаккамири такие, как ты — может быть, из молодых парней. Но найти можно. Это все не так принципиально, Нико! Главное, не напрягаться. Ты амару — а все остальное неважно…

     — А я… с моими особенностями — не разрушаю вашу стройную теорию о строгой гетеросексуальной моногамности амару?

     — Не разрушаешь, — ответила Инти, — в живой природе ничего стопроцентного не бывает.

     Вскоре мы распрощались с Нико и вышли. Алиса потянула за рукав Анквиллу. Тот обернулся.

     — Анк, — сказала Алиса умоляюще, — у меня проблемы с дочерью.

     Я вытаращился на нее. Не могла мне сказать раньше? И какие проблемы могут быть с Лорин? Вот уж идеальная девочка. Алиса почувствовала мой взгляд и быстро объяснила.

     — Я только сейчас узнала, перед тем, как идти. Сегодня у них будет общий совет, учителя и другие. Не только Лорин, там с друзьями они… словом, не очень хорошие вещи делают. Анк, Инти, может, вы бы приняли участие? И ты тоже, — поспешно добавила она, посмотрев на меня.

     — Чикка хальту, — задумчиво сказал Анквилла.

     — Да, а откуда ты…

     — Да вот запомнил. Давно уже.

     — Хорошо, — Анквилла и Инти переглянулись, словно обменялись телепатической информацией, — мы придем.

     Они все сидели вокруг прозрачного кристаллинового стола в малом школьном зале. Вечернее солнце сквозь стенные проемы ложилось горизонтально, высвечивая все детали, слепя глаза.

     Чикка хальту сели рядышком, с правого края, Лорин чувствовала ободряющее тепло Каяри по правую руку от себя, слева сидела Хай с плотно сжатыми губами, растерянный Майта, недовольный Ван, Келла с вызывающим видом.

     Взрослых собралась целая толпа. Здесь были все их наставники, включая Максима и Кету, конечно; учителя каждого из чикка хальту и еще какие-то, смутно знакомые Лорин; от старейшин явился Квису, двое из рабочей группы по взаимодействию с урку, один из управления Марки, и вдобавок присутствовали родители. А мама Лорин еще и привела кучу народу — Анквиллу с его женой Инти, и разумеется, Клаус тоже был тут, сидел рядом с мамой. Ему-то какое дело, сердито подумала Лорин. Потом вспомнила, что Клаус разыскивал ее в Хадене, и общался там с Шеферами. И снова вгляделась с любопытством в этого человека. Похож на Анквиллу немного. Но моложе, конечно, и выражение глаз совсем другое, обыкновенное.

     О чем она думает? Лорин нервно стиснула пальцы. Ведь она тут — главная обвиняемая…

     Каяри скосил на нее взгляд. Да, я знаю, что не надо волноваться, мысленно ответила Лорин. Знаю, но…

     Кета включила запись, сидящие за столом обернулись к большому настенному экрану.

     Лорин опустила голову, потрогала щеку пальцем, щека налилась горячим.

     Это была та самая запись. Именно про нее. Келла и Яван тоже прошли это испытание (Майта еще не успел), но применять силу пришлось только ей.

     Почему так? Потому что по-другому она не может справиться. Они все-таки гораздо увереннее в себе, чем Лорин. Она в имата живет всего два года!

     Но мало этого, ведь и урку попались, прямо скажем, не самые легкие. Несправедливо как, подумала Лорин. Почему именно эти — мне? Другие, может, еще ничего были бы. А этот Гоша — ему же хоть кол на голове теши, его два раза в Марке уже пороли за разные художества.

     Кета выключила запись. Выдержанные амару молчали некоторое время, переваривая увиденное. Наконец Максим поднял руку. Ему кивнула Анна, специалист по урку, выбранная модератором.

     Максим говорил спокойным, слегка печальным тоном, но у Лорин при этом все переворачивалось внутри.

     — Боюсь, что сегодня я должен расписаться в профессиональной некомпетентности. Я не подозревал, что все зашло так далеко. Как преподаватель Лорианы Рава по социальной практике, я считал, что все благополучно. У Лорин были проблемы во взаимодействии с урку, но причины понятны, мы были готовы справиться с этими проблемами. Развитие Лорин мне представлялось в очень… гм… позитивном свете. Келла и Янки Вайна также учились у меня, и я не видел проблем. Думаю, что случившееся — мой педагогический просчет.

     — Ну почему же твой, — тихо возразила Кета, — я наставница Лорин. Именно я обязана была это знать.

     Взмахом руки ее остановила другая наставница, Паукар.

     — Почему, собственно, мы сосредоточились на Лорин? Проблема не только в ней. Проблема в группе. Девочка находилась под групповым давлением. Мы все знали о существовании группы чикка хальту, но считали, что их деятельность безобидна. Это и мой просчет.

     — Сейчас не столь важно, кто виноват, — вступил Максим, — мы должны понять, что именно произошло. И в связи с этим наметить план действий.

     Несколько человек попросили слова, но Анна покачала головой.

     — Давайте для начала выслушаем ребят.

     — Да, ты права, — кивнул Максим и посмотрел на чикка хальту, — кто из вас хочет объяснить происшедшее?

     — Лучше, если свое мнение выскажет каждый, — предложила Кета.

     — Я начну, — решительно кивнул Каяри. И демонстративно накрыл рукой ладошку Лорин, лежащую на столе.

     — Наша группа возникла вот почему. Мы осознали, что подготовка хальту в школе недостаточна. Нас вообще не готовят к хальтаяте! И физической подготовки мало — большинство выпускников сдает лишь первую ступень ятихири. И волевых качеств… если у нас их нет эволюционно, если высокоранговые урку с рождения превосходят нас в умении командовать, контролировать окружение, то ведь надо гораздо более серьезно учиться это делать самим! Иначе мы в их глазах, даже имея социальные преимущества, останемся жалкими размазнями. Как мы будем справляться с урку, когда придет время?

     Каяри перевел дух, и Максим использовал эту паузу:

     — Нам известно все, что ты говоришь. Ближе к делу, пожалуйста!

     — Мы говорили с учителями. Они не воспринимали эту идею всерьез. Прости, Максим, но и ты не воспринимал! Вы считаете, что нашей школьной подготовки достаточно дял жизни! Поэтому мы создали группу. Мы много работали над собой. Закалялись физически, учились обращаться с урканской техникой и оружием. Но ведь этого всего мало! Наш приоритет — стать психологически сильнее урку!

     — Но для этого есть ятихири! — вставила Паукар.

     Каяри насмешливо взглянул на нее.

     — Психологические преимущества ятихири начинает давать с третьой ступени. Когда работа над телом полностью преобразует дух. Третья только у меня, но большинство совершенствуется медленнее, и восхождение на каждую следующую ступень требует еще больше времени. Когда третьей ступени достигнет Лорин? А урку нас окружают уже сейчас, — он перевел дух и посмотрел прямо на Максима.

     — Лорин поступила негуманно, вы считаете? А для чего нам выдают оружие, когда мы идем в Марку? Чтобы защитить себя. Если вы заметили, Лорин пустила оружие в ход, когда возникла угроза нападения.

     — Можно было вообще не создавать эту ситуацию, — возразила Кета. Педагоги зашептались, переглядываясь меж собой. Анна слегка постучала по столу, призывая к порядку.

     — Хорошо, — сказал Максим, — что скажут остальные? Лорин?

     Девушка опустила глаза.

     — Я испугалась, — произнесла она. В горле предательски щипало — не хватало еще разрыдаться. Она говорила сейчас чистую правду.

     — Я испугалась, и поэтому ударила его… он пошел на меня. Мне стало страшно.

     Каяри сжал ее ладонь. Лорин подняла глаза, внезапно обретя уверенность и злость.

     — Я не жалею о том, что сделала!

     — Хайлли? — спросила Кета.

     Девушка выпрямилась.

     — Я не понимаю, из-за чего сыр-бор. Какую ужасную ситуацию мы создали? Каждый проходит то же самое на Янтанье. Я тоже командовала урку — вы и меня будете осуждать? Мы учимся тому же самому на соцпрактике. Мы всего лишь повторили то, что делается в школе!

     — То есть ты даже не понимаешь… — начала Кета, но Хайлли перебила ее.

     — А Лорин применила нелетальное оружие, когда на нее напали. Или возникла угроза нападения. Она что — не имела права это сделать?

     — В школе вас не учили избивать урку! — резко вступила Пау.

     — Ты не права, — немедленно возразил Яван своей учительнице, — Лорин защищалась. Какое же это избиение — она была одна против двух здоровых мужчин. Они могли отобрать у нее дубинку, если на то пошло. Мне не пришлось так делать, но если бы возникла такая ситуация — я бы сделал.

     — Майта? — спросила Кета. Мальчик покраснел, на маленьком носу проступили темные веснушки.

     — Лорин, — сказал он с чувством, — никогда бы не стала… вы так на нее… как будто она жестокая, злая… А она сама их боится! И она никогда плохо не относилась к урку!

     — И между прочим, — добавила Келла, — у Лорин была травма. Как будто никто не знает этого! Мы хотели ей помочь. Преодолеть. Потому что иначе она, может, вообще не справится с Янтаньей.

     Один из учителей, Кунтури, испустил глубокий вздох.

     — Мне кажется, с настроением этой группы все понятно.

     — Было бы неплохо, — сказал Каяри, сдерживаясь, — чтобы вы объяснили нам для начала, хотя бы просто сформулировали — что в наших действиях не так? А то все идеи хальтаяты, все, чему нас учили и что внушали — не наводят нас на мысль, что мы неправы.

     Учителя переглянулись меж собой, кто-то пробурчал "Требование справедливо". Кета подняла руку.

     — Я попробую. Будем кратки.

     Она взглянула на Каяри.

     — Скажи мне только одно… но честно. Да, вы учились управлению, как на соцпрактике, да, Лорин была вынуждена применить оружие в определенной ситуации. Вот эта определенная ситуация — она возникла совершенно случайно?

     Повисла тишина. Цвет кожи Каяри стал более густым и насыщенным.

     — Нет, — сказал он наконец, — не случайно.

     И добавил, перебивая возникший гул.

     — Это была моя идея. Я хорошо знаю Лорин. Я знаю страх, который в ней сидит, вот здесь, — он сжал кулак у собственной груди, — и я искал способ вырвать этот страх. Внешне она очень мужественная… она много раз преодолевала себя. Но она все равно боится. Да, я сам подобрал этих людей. И дал ей шокер. Я не видел другого метода излечить ее от страха.

     — Похвально, что ты беспокоишься о Лорин, — мягко заметил Кунтури, — но почему ты не подумал о других участниках коммуникативного процесса? Урку — не животные. И не предметы. Использовать их таким образом…

     — Вы используете их для наших уроков! — выкрикнула Келла.

     Обстановка за столом накалилась, педагоги шептались, и уже в чьей-то речи мелькало "запретить группу". Алиса сидела бледная, вцепившись незаметно для себя в запястье Клауса.

     — Спокойнее, илас, — Анна чуть повысила голос. Все стихли, — давайте высказываться по порядку. Вот Панти хочет что-то сказать.

     Панти, высокий и тонкий амару ханьского происхождения, с волосами, заплетенными в две черные косицы, выпрямился.

     — Я работаю с урку в деревне, вот уже более десяти лет. Что я могу сказать об этом? Да, все верно, мы должны как-то подчинить этих существ. Язык разума и логики для них зачастую недоступен. При первой возможности эти существа, как и любые иерархические животные — например, собаки — пытаются доминировать, мы это знаем. Тем более, сложно, когда речь идет об амару, который принадлежит по их иерархическим понятиям к более низшей категории. Например, девочка — это во-первых, ребенок, а во-вторых, женщина, которая в принципе не должна, по их представлениям, что-то указывать мужчине. Да, все это сложно. Мы тоже сталкиваемся с большими проблемами в управлении урку. И ведь в нашей Марке собраны далеко не самые высокоранговые существа. Но… именно работа с урку научила меня тому, что где-то есть грань, понимаете, которую мы не должны переходить! Ведь мы-то люди. Я даже не знаю, как это объяснить, понимаете? Просто я чувствую, что эта грань — существует. Урку — наши младшие братья. Они ближе к природе, их разум примитивнее… но они — не наши рабы! И не домашние животные. И никто из нас, работающих с урку, не относится к ним, как к животным. Именно — младшие братья. Все наказания, существующие в Марке, введены и проводятся самими урку, мы даже не участвуем в этом. Мы не писали законы для них и не делали предложений — они сами сделали так, как им представляется удобнее. Урку могут бить других урку, но мы… Наша задача — жалеть их, помогать им, создавать для них наилучшие условия существования. Изучать, развивать их. Воспитывать. Но не повелевать же как рабами! Поймите, они нам — не рабы, не слуги, не рабочий класс для обеспечения наших потребностей. Об этом даже думать противно! И вот это, случившееся, — Панти сокрушенно покачал головой, — это уже за гранью. Так нельзя. Очень плохо, что мы это допустили. Что у наших подростков формируются такие тенденции!

     Панти взял плод фаноа, лежащий перед ним, и сделал несколько глотков. Лорин прерывисто вздохнула. Панти прав, конечно. Она и сама ощутила, что перешла какую-то грань. Она сама в тот момент стала… урку. Ей было стыдно, плохо, но в то же время — ощущение силы, безграничной силы и возможностей. Уверенности в себе.

     У нее никогда такого не было. И она думала, что это и не нужно — в Лаккамири она и так чувствовала себя уверенно, защищенно, среди своих.

     — Мне кажется, Анквилла хочет что-то сказать, — вдруг произнес Квису. Анна кивнула.

     — Да, Анквилла, пожалуйста!

     Все постепенно затихли и перевели взгляды на Анквиллу, агента хальтаяты. И лишь тогда, выдержав паузу, он обвел сидящих взглядом и заговорил спокойным, глубоким голосом.

     — Сдается мне, что здесь только несколько человек понимают, что такое хальтаята.

     Лорин впилась глазами в легендарного Анквиллу. Своего спасителя.

     — Хальтаята, — сказал он, — это война. Когда-нибудь мы будем жить в мире отдельно от урку. Эти существа будут жить в обустроенных удобных резервациях. Мы будем их холить и лелеять — кормить, развлекать, лечить, стараться продлить их короткую жизнь. Настоящие гуманисты будут пытаться поднять урку до человеческого уровня, учить их, просвещать. Кое-кто поплатится за это жизнью, урку безжалостны — но это будет его личный выбор. Большинство амару будет спокойно жить, даже не задумываясь об урку.

     Он сверкнул глазами. Голос его зарокотал, как обвал.

     — Но мы еще не живем в этом мире! Хальтаята только еще предстоит нам! Урку — настоящие урку, не такие, как в нашей Марке — убивают. Они умеют убивать, бить людей, мучить. А мы — мы этого не умеем. И не хотим учиться. Мы слишком добрые, нежные, мы хотим учить детей только разумному, доброму, вечному… а завтра такие вот урку могут ворваться в имата. Завтра эта девочка поедет работать — и столкнется с урку, которые вовсе не снизу вверх на нее смотреть будут. И ей придется стрелять, ей придется бить, и лучше, если она будет уметь подчинять их взглядом и словом. Это снизит риск для нее и сбережет жизни урку. Этот мир полон насилия — а вы что, хотите переделать его уговорами? Эта девочка уже знает, что в мире полно насилия. Я на ее глазах застрелил ее отца. Каяри знает это — я вытащил его, голодного и раненого четырехлетку, из хижины, обрушенной взрывом. И еще некоторые здесь знают это… Но учителя нашей школы хотят жить так, как будто урку уже безвредны! Как будто урку уже точно знают, что нас надо слушаться, и осталось лишь объяснить детям, что урку нельзя обижать, они же хорошие, милые зверюшки… Так?

     — Ты утрируешь, Анквилла, — собралась с духом Паукар, — мы не отрицаем необходимости психологической подготовки… мы сами ее проводим. Но мне лично противно видеть, как дети превращаются в господ, а урку для них — рабы. Которых можно бить, издеваться… Одно дело — управлять урку, это нужно. Это социальные навыки. Но это — это уже переходит все границы, ты не находишь?

     — Не нахожу, — Анквилла прямо взглянул на женщину, — если бы я был педагогом, я бы не только повторил блестящий ход Каяри — Каяри, ты молодец! — я специально водил бы детей в зал исполнения приговоров. И я каждого из них специально учил бы бить урку. Физически. Плеткой или шокером. Я бы каждому из них дал одного урку в постоянное услужение, чтобы они ежедневно учились приказывать и заставлять. Да, как раба. Вас смущает ситуация рабства? Но у нас сейчас нет опции "младшие братья", они никогда не захотят быть братьями. Да еще младшими! У нас сейчас только две опции — либо урку станут нам безоговорочно подчиняться, станут рабами, либо они уничтожат нас! Или хальтаята — или чистоплюйство, выбирайте что-то одно! У каждого из детей должна быть железная уверенность в том, что он имеет право повелевать урку. Этой уверенности у нас нет от рождения — ее можно только воспитать. А что воспитываете вы? Новых Иешуа? Нам этого за десять тысяч лет — не хватило?

     Присутствующие подавленно молчали.

     Никто из них не согласился бы с Анквиллой.

     Но в глубине души каждый догадывался, что Анквилла все-таки прав.

     Признать это было трудно — как трудно признать собственное несовершенство, понять, что ты — инвалид с рождения, что ты — лишен чего-то такого, что для других просто и очевидно.

     — Я думаю, — сказала Анна, — этот вопрос требует создания специальной комиссии. Мы вынесем его на Аруапу.

     Чикка хальту отделились от других и нырнули в проход меж оградками, на следующий уровень. Долго шли молча, Каяри обнимал Лорин за плечи, и девушка доверчиво прижималась к нему.

     Как красива Лаккамири, думала она. Ведь каждый день ходим и даже не замечаем, даже я давно уже не замечаю, в каком раю мы живем. Зелень, зелень, взрывы цветников, грозди рябины, шиповник, ровные блестящие дорожки; вокруг там и сям башенки домов, купола, веселые разноцветные луковки или прозрачные конусы, оплетенные вьюном оградки.

     Миновали уровневый Склад, здесь он был красивый, со стенами из сплошного кристаллина, похожими на витрины с товарами. Прошли мимо стадиона, мимо роскошного детского городка, где лазала, вопила и носилась малышня. Пропустили маленький поезд автоматических тележек — автодоставка вещей и продуктов на разные уровни из цехов и оранжерей. Собаки — Муха и Байкал, всюду сопровождающие Явана, обогнали Лорин, и Муха ткнулась мокрым носом ей в ладонь. Еще одна тропинка — и следующий уровень, декоративное поле роз, все еще цветущих в августе, пчелы, жужжащщие над сладким парящим ароматом, густая небесная синева. И снова башенки, конусы, луковки, велосипедисты, две девушки верхом на золотых орловских рысаках. Сады, статуи, мостики через ручьи — притоки Верхнего.

     Все это — за двадцать лет, подумала Лорин. Лаккамири еще совсем молодая имата.

     Ста лет, наверное, хватит, чтобы всю планету превратить в такой вот сад. И она доживет и увидит это.

     Достаточно только, чтобы прекратились все войны, вся бессмысленная "рыночная экономика", которая производит горы и тонны ненужных вещей для одних, а других заставляет голодать. Вся политика, все эти правительства и напыщенные советники и топ-менеджеры, весь бизнес — достаточно просто убрать эту раковую опухоль. Перестать отвлекаться от жизни и счастья на бессмысленную гонку за карьерой, богатством, за новыми сексуальными приключениями. Как будто недостаточно одного-единственного — но родного — человека, которого можно познавать всю жизнь.

     И все это не только возможно, но и единственно естественное, нормальное поведение для амару.

     Лорин придвинулась теснее к Каяри.

     — Слушай… а ты, значит, специально так устроил, чтобы мне достались эти?

     Каяри виновато скосил на нее глаза.

     — Извини. Да. Ты обижаешься?

     — Не знаю, — Лорин задумалась, — наверное, да, немного. Ты бы мог это сделать открыто. Ты как-то иногда… Играешь такую роль учителя, что ли. А ты ведь мне не учитель.

     — Но в ятихири… наверное, все-таки да, Лорин. Я не могу не показывать тебе что-то, что умею сам. И в ятихири я сильнее. Как и в соцпрактике. А ты лучше умеешь какие-то другие вещи, это же нормально.

     — В общем-то, это не обидно, — примирительно сказала Лорин.

     — Я знаешь почему так сделал? Привел этих двоих и сказал, что работать с ними будешь ты? Потому что… я понял, что сдам на третью тогда, в тайге. Может, я так бы и не сдал, остался бы на второй. Но помнишь медведицу? Я ведь тогда со страху чуть в штаны не наложил. Но потом как-то понял… думаю, драться с ней я не смогу, она слишком крупная и злая из-за медвежонка. А за спиной у меня — вы… ну ладно, собаки, но что ей две собаки? И вот так, знаешь, как-то получилось у меня ее напугать. Клин клином.

     — Что-то было не очень заметно, что ты напугался!

     — Ну я не показывал же. Вот я и подумал, что ты тоже сможешь научиться с ними только в экстремальной ситуации. Когда иначе никак. А эта парочка — они правда опасны.

     Ребята вышли на пятый уровень, здесь все было не так благоустроенно, Верхний поток разливался широко, образуя острова и заливы, вокруг шумели березовые и кедровые рощицы. Здесь, на одном из островков — перешли вброд по мелководью — чикка хальту давно уже привыкли собираться просто так, пообщаться, поболтать. Здесь было их место. Поваленная береза, пахучее разнотравье и плеск воды. Келла немедленно взобралась в низкую развилку ближайшего дерева. Майта плел какой-то веночек из нарванных по дороге цветов.

     — Анквилла — умный человек, — заявила Хайлли. Девушка уселась на траву, прислонившись к поваленному дереву, обхватила колени руками, — откуда это у него? Ведь все же понимают, но себе не признаются даже. А он — бац!

     — Я думаю, Квису тоже понял, — ответил Яван.

     — Это от жизненного опыта, — сказал Каяри. Он выпустил Лорин и уселся на ствол верхом. Лорин примостилась чуть подальше.

     — У нас этого нет врожденно, но мы можем научиться. При желании. У Анквиллы была такая возможность! Он был антифашистом, сидел в тюрьме. Одно это уже… И потом шестьдесят лет он работал только агентом хальтаяты. Собирал нас по всему миру.

     — Он, наверное, фанатик, отчасти, — предположила Лорин.

     — Наверное… представляешь, сколько он насмотрелся, сколько общался с урку… чему научился за это время.

     — Да, — согласилась Лорин, глядя другу в глаза, — у Анквиллы это от жизненного опыта. А у тебя, Каяри, это — откуда?

     Алиса читала книгу. Не кита, а нормальную бумажную книгу, что само по себе необычно, книгу в серой обложке. С этой книгой в длинной серо-голубой иси Алиса напоминала благовоспитанную дворянскую даму века этак девятнадцатого. Еще нужно шляпку с широкими полями и гончую собаку у ног.

     Алиса подняла на меня глаза и улыбнулась, уголки губ приподнялись, образовав ямочки, лицо все заиграло и засияло. Темные ресницы взмахнули.

     — Уже пришел? Сейчас пойдем на Аруапу.

     — Что это за книга у тебя? — поинтересовался я.

     — Это стихи, начало двадцатого века, Шамбала. Сборник, — пояснила она, — мне подарила Инти на день рождения, давно уже. Она знает, что я это люблю…

     — Хорошие стихи? — глупо спросил я. Алиса снова улыбнулась и кивнула.

     — Вот послушай!

     Она начала читать на ару. Я понимал только некоторые слова. Но слушать ее голос, светлый, как весенний дождь, слушать ритм и улавливать музыку стиха было приятно. Я различал отдельные рифмы. Смотрел на Алису.

     — А кто автор этого стиха? — осведомился я с умным видом. Алиса протянула мне книгу, чуть пожав плечами.

     — Не знаю, здесь ведь не написано.

     Я пролистнул страницы. И правда — насколько можно понять, стихи нигде не были подписаны, ничего похожего на авторские имена. Я читал в кита всякие хрестоматии для изучающих язык, и там тоже не были указаны авторы, но я полагал, что в настоящих-то книгах это не так…

     — Они вообще никогда авторов не указывают, что ли?

     — А зачем? — Алиса поднялась, теперь она стояла ко мне вполоборота, перебирая что-то в стенной нише, — Подумай, Клаус, какой в этом, собственно, смысл? У амару всегда так было. Все, что они делают — анонимно. Никто не знает имен авторов открытий и изобретений, поэтов, композиторов. Так принято.

     — Прямо Касталия, — фыркнул я.

     — Да, но не совсем… — Алиса достала из ниши синхронку, протянула мне, я кивнул с благодарностью, — откуда вообще в мире взялась эта манера возвеличивать творцов? Конечно, это лучше, чем возвеличивать царей и завоевателей, но тоже… Это все от денег. От урканских представлений о славе, о том, что надо победить конкурентов. А там еще капитализм, из всего и вся делающий деньги — все, что можно, превратили в шоу, Моцарта, Бетховена, Леонардо, всю искренность, всю красоту, всю радость спрятали, запечатали под замки и продают по капле, демонстрируют по кусочку, зарабатывая на этом миллионы… Для тех, кто зарабатывает, Моцарт — это брэнд, его раскручивают, как могут, выжимают из образа все, что можно и чего нельзя выжать; кому интересна музыка, если на ней не стоит известный лейбл? То же и со всеми писателями, музыкантами, художниками, архитекторами. Знаешь, я когда осознала, в чем истоки так называемой мировой культуры, для меня это было поворотным пунктом. Я только тогда и поняла, что я амару, и что с тем миром не имею ничего общего. Вся эта грандиозная мощная фальшивка под названием Мировая Культура создана только для того, чтобы зарабатывать деньги на этом, и если бы не было зарабатывания денег, никому бы эта гигантская пирамида не понадобилась. Были бы просто музыканты и артисты. Насвистывали бы как птицы и радовались жизни как дети малые.

     — Ну все-таки, — возразил я ошеломленно, — мировая культура… это же… оно же… не знаю, Лисхен! Гете там… или Бетховен… Или Гессе, допустим, вот мы только что вспомнили про Касталию… Или Толстой.

     — А они все и так были бы, не в качестве брендов, и люди бы их читали и радовались — но были бы еще миллионы других, и еще десятки тех, кто не хуже великих… Как у амару всегда и было! Когда ты прочтешь эти стихи по-настоящему, ты поймешь, о чем я.

     Мы вышли из дома, и я нацепил синхронку на уши.

     Эта синхронка — замечательный прибор; во внешнем мире еще не создан автоматический переводчик такого высокого качества. Нет, и амарская синхронка пока не может сравниться с человеческим качеством перевода, но смысл передает довольно точно и даже почти литературно.

     Алиса, кстати, работает как раз над такими приборами. Она рассказала по секрету, что это — одна из технологий, которую амару планируют продавать во внешнем мире. Поэтому если раньше были только переводчики с ару на другие языки и наоборот, то теперь в Лаккамири создают русско-английские, русско-немецкие, русско-французские синхронки. Алиса "тренирует" русско-немецкий переводчик, вводя в его память все новые и новые выражения, идиомы — всего их должно быть несколько миллионов, тогда прибор "заговорит".

     Но я пользуюсь пока синхронкой ару-немецкий, и она мне здорово помогает в общении — даже не представляю, что бы я без нее здесь делал.

     Собрание на Аруапе уже началось. Оно, впрочем, идет здесь беспрерывно — надо только следить, какие именно вопросы ты непременно хочешь обсудить, где поучаствовать, и прийти к нужному времени.

     Я всегда относился скептически к так называемой "прямой демократии". Не так давно по всему миру, в том числе, и у нас в Германии, стали устраивать уличные палаточные лагеря и обсуждать прямо на улице насущные политические проблемы. Я как-то случайно побывал в таком лагере в Берлине, проездом. Увиденное подтвердило мои худшие предположения.

     Нет уж, я предпочитал до сих пор самую обыкновенную представительскую демократию. С определенным порядком выборов, обращений граждан, отработанными механизмами — пусть не совершенными, но все же работающими. А что такое "прямая демократия"? Это демократия обезьяньей стаи, где конечно, все могут кричать и лезть вперед, но в итоге слушают только самых горластых.

     Но Аруапа изменила мои представления.

     У амару прямая демократия не только оказалась возможной — она была для них естественной. На днях мы побывали на обсуждении поведения Алисиной дочери и ее друзей — и там меня очередной раз поразила… даже не дисциплина амару, нет, это не дисциплина. Это глубоко укорененная привычка слушать других. Они все восхитительно умеют слушать. Выслушивать. Автоматически замолкают, как только другой начинает говорить. Но и говорящие никогда не злоупотребляют вниманием, говорить принято кратко, по делу. Может быть, этому способствует психология амару — им совершенно не свойственно красоваться перед другими, выпячивать свою личность. Высказался по делу — и отошел, к чему еще актерствовать?

     А может быть, этому их учат еще в детстве, в школе?

     У них, конечно, есть модераторы; называется это по-другому, но суть одна. Однако работы у модератора не так много — отследить очередность выступлений и объявить очередного. На Аруапе, впрочем, и модератор не нужен — его роль исполняет компьютерная система.

     Когда мы подошли к Аруапе, она была полна народу, обычно легко удается сесть, но сейчас все скамьи были заполнены. Мы с Алисой приткнулись под высоким кедром — трибуна находилась прямо под Пирамидой на возвышении и была отовсюду хорошо видна.

     Над площадью плыла поразительная — учитывая количество собравшихся — тишина.

     И как раз говорила Старейшая Пуйа.

     — …не готовы. Все соответствует Генеральному Плану. В следующем году по плану мы должны были начать переговоры с правительством Китая по поводу территории, в 2015 — начать открытую бизнес-деятельность Корпорации Амару. Наши агенты уже сейчас прощупывают возможность переговоров с правительствами США и Российской Федерации, а также Китая по поводу космического сотрудничества. Сейчас мы планировали сосредоточиться именно на этом, чтобы отвести от Земли угрозу уничтожения. Наши диски уже готовы, вопрос лишь в совместных действиях для испытания атомных ракет в космосе. Как только мы открыто испытываем диски, угроза нового витка вооружений возрастает многократно, и лишь после этого мы планировали выходить на мировой рынок и начинать полуоткрытую вербовку и прямой поиск амару. К этому времени наше число должно было достигнуть критической величины. Сейчас оно пока еще в три раза меньше этой величины! Нам надо стремительно расширять наши имата! Строить новые. Но у нас появился новый непредвиденный фактор. Это появление среди нас новых амару из Европы, Клауса Оттерсбаха и Нико Ватерманна. Наша агентурная сеть и раньше доносила о существовании спецслужбы, которая пытается разыскать нас. Но мы не подозревали о ее масштабах и возможностях. Организация планетарной безопасности, так они назвали себя. Их финансирование очень щедро, а учитывая, что они позволяют себе нарушать любые европейские законы — масштаб их полномочий огромен.

     Илас, все говорит о том, что у нас есть утечка на самом высшем уровне. То есть кто-то из финансовой элиты, из правительственных кругов осведомлен о нашем существовании.

     Обнаружить источник этой утечки — одна из задач. Этим будет заниматься агентура хальтаяты. Но есть еще и вторая проблема — необходимо скорректировать Генеральный План с учетом этого нового фактора. Рабочая Группа Генплана уже разработала коррекцию. Эта коррекция предусмотрена заранее как один из вариантов. Я являюсь одной из маллку Мировой Рабочей Группы генплана и в этом качестве должна представить вам этот вариант. Я разослала план в ваши кита, вы можете прочесть его полностью. Вкратце основные пункты:

     — Начало переговоров с правительством Китая о предоставлении территории сдвигается на полгода и должно начаться в октябре этого года. Рабочую группу необходимо составить.

     — Открытие официальной Корпорации амару должно состояться в конце следующего года. Космическую программу можно выполнять по плану.

     — Распространение разнообразных слухов о Корпорации, с целью создания белого шума, должно начаться со следующего года.

     — В это время наши агенты усиливают группу контрразведки, выявляют ОПБ и по возможности устраняют этот фактор.

     Пуйа умолкла и отошла от трибуны — микрофоном она не пользовалась, здесь была какая-то волшебная акустика, позволяющая именно с этого места говорить слышно для всей площади. Повинуясь сигналу компьютерной системы, на трибуну вышел амару среднего возраста в темно-синей иси, его имя появилось на моей кита — Александр, биолог, рабочая группа Генплана.

     — Уважаемая Пуйа не упомянула кое-что, а именно: данный вариант предусматривал еще один, самый важный пункт. По сути этот вариант — форсирование хальтаяты. И как обязательный элемент, он включает в себя перепланировку наших усилий.

     До сих пор мы концентрировались на мирном, так сказать, аспекте хальтаяты. Это для нас естественно. Нашей мечтой, нашей целью было провести Разделение мирно, спокойно, бескровно. Так, чтобы урку по возможности жили отдельно от нас, и мы не имели к ним никакого отношения.

     Но мы уже видим, что это не получается. Наш долг, как хальту — предотвратить возможные страшные последствия. Если ОПБ существует — мировая элита в курсе нашего существования. Если она в курсе — рано или поздно она начнет прямые, уже не агентурные, а боевые действия против нас. С урку можно говорить, но лишь имея за спиной надежное оружие. Не просто лан-генераторы, они не защитят от всего. А именно оружие. И армию. Я знаю, об этом тяжело даже думать. Но вариант Б был решен заранее, решен Рабочей Группой, и он предусматривает создание во всех имата лабораторий оружия и строительство еще трех заводов по производству дисков. Ускоренную разработку всех видов оружия на основе существующего урканского — личного стрелкового, лазерного, ядерного. Наше оружие должно быть на порядок лучше, потому что нас самих слишком мало, все, что мы можем противопоставить урку в возможной войне — технологическое превосходство. Итак, производство оружия. И расширение армии хальту. Сейчас мы готовим лишь немного агентов, а их должно быть не менее трети всех выпускников. И новоприходящим амару нужно давать возможность и даже объяснять необходимость стать агентом хальтаяты. Бойцом хальтаяты. Вот что предусматривает на самом деле вариант Б, и я не понимаю, почему об этом умолчала уважаемая Пуйа.

     "Йанки, энергетик" — высветилось на кита. Другой амару, протолкавшись сквозь ряды, вскочил на трибуну.

     — Илас! Я не отношусь к Рабочей Группе, но с интересом слежу за Генпланом. Я изучал и упомянутый вариант, и на мой взгляд, ситуация полностью ему соответствует. Я полностью согласен с Александром! И выражаю недоверие Рабочей Группе Генплана… Если урку уже обнаружили нас, если они проявили естественную для них реакцию — охота на наших людей, их уничтожение, то не следует ли уже начать сопротивляться всерьез? Потому что промедление будет смертельно опасным для нас! И может быть, для всей земли…

     — Как ты думаешь, он прав? — шепнула Алиса. Я пожал плечами.

     — Я не изучал так внимательно генплан… но звучит разумно. Сейчас вооружаются все государства. Война будет с амару или без амару, мировая война неизбежна. Наивно думать, что из нынешней ситуации можно выйти победителем без оружия и армии.

     На трибуну уже выходила какая-то женщина-амару. А на моем браслете возник вызов — я прочитал послание, оно было от Анквиллы.

     — Чего там? — спросила Алиса.

     — Анквилла хочет потом со мной поговорить.

     Женщина закончила речь, и на трибуну снова вышла Пуйа.

     — Уважаемый Александр помнит, что я на собрании Группы говорила именно о производстве оружия и воспитании армии агентов. Не небольшой спецслужбы, как сейчас — а армии. Но несколько илас из Эхнатона сумели убедить остальных в том, что этот пункт плана не так уж важен. Не скрою, в моем сегодняшнем выступлении содержалась провокация. Я подала ситуацию не так, как вижу ее я, а именно так, как подали эхнатонцы. Вы оспорили меня — и я знала, что так будет! Но мне нужна была яркая полемика. Теперь я уверена, что мы примем решение и примем старый вариант Плана так, как он предусмотрен. Если только у кого-то есть еще возражения…

     Я подумал, что не дай Кришна — если у кого-то возражения есть, то заседание продлится до ночи… У амару редко что решается простым голосованием, вообще голосование они представляют как нечто брутально-жестокое. Ведь при этом не учитывается мнение меньшинства! Амару обычно решают вопросы до тех пор, пока все не будут с этим согласны. Но уж если общие собрания всех имата осудят решение илас из Эхнатона, то те, вероятно, вынуждены будут согласиться.

     — На этот случай я еще раз сформулировала старый вариант! Теперь, — она переключила что-то перед собой, — он находится в ваших кита! Вы можете еще раз тщательно изучить его, перечитать… Я думаю, сегодня мы достаточно представили проблематику ситуации, и до завтра у нас достаточно времени, чтобы принять решение. Итак завтра, в восемнадцать часов…

     — Извини, — сказал я Алисе и стал пробираться по рядам к Анквилле. Он хотел говорить со мной именно наедине. У него мало времени, его вообще-то непросто застать… Народ постепенно начал расходиться с Аруапы. Следующим заседанием было назначено рассмотрение вопроса о строительстве второго спорткомплекса, а это интересовало только специалистов, строителей, наставников и энтузиастов ятихири. Вообще на Аруапе решалось множество мелких вопросов, пусть и касающихся всех, а на эти мелкие вопросы ходили только те, кого они действительно интересуют.

     Что на мой взгляд, справедливо.

     Анквилла ожидал меня у прохода, протянул руку для приветствия. Мы неторопливо пошли меж зеленых оград по слегка пологой улочке, ведущей на Второй уровень.

     — Осваиваешься? — спросил он на ару, — язык учишь?

     — Понемногу, — я ответил по-немецки, — пока что я не так уж хорошо говорю.

     — Синхронка тебя разбаловала. Снимай и общайся с людьми так.

     — Да ты что, дед, я еле-еле фразы строю.

     — Не ленись, — строго ответил Анквилла, — ну ладно… Я вот что тебя хотел спросить. А то я уеду скоро, и времени нет совсем. Ты, я слышал, собираешься пройти церемонию Имени?

     — Ну… да. Но я оставлю свое имя. Меня оно вполне устраивает.

     — Да пожалуйста. Я вообще считаю глупостью это назойливое навязывание древней культуры Лаккамару. Как будто европейская или русская культура не принадлежат нам и не созданы нашими же братьями! Нет ничего плохого в немецком имени.

     — Однако ару надо учить! — поддел я его.

     — Это другое, — отыграл назад Анквилла, — нам нужен общий язык, для надежной коммуникации. Кстати, урку не так просто выучить этот язык, ты заметил, что у него особая структура…

     Мы вышли на Второй уровень. Анквилла повел меня к березовой рощице. Что удивительно в имата — повсюду сохранены нетронутые природные островки. Биологи мне уже объясняли, что это необходимо для какого-то там равновесия… но это еще и приятно. Здесь нет вылизанных скверов и стриженных газонов. Есть сады, но не так много — на каждом Уровне хотя бы несколько совершенно нетронутых биотопов, разве что тропинки там проложены, да животные и птицы зимой подкармливаются.

     Мы пошли по тенистой тропинке среди белых стволов.

     — Так когда ты примешь имя?

     — Церемония назначена через неделю. Нико сказал, что еще подумает.

     — А чем ты вообще дальше собираешься заниматься?

     — Даже не думал пока… ну наверное, учиться мне надо. Я ведь ничего не знаю. А потом решу… Чтобы приносить пользу обществу, пока поработаю, как дети, где-нибудь на производстве или в оранжерее.

     — Слушай, Клаус. Тебе надо быть агентом хальтаяты, — рубанул Анквилла. Я уставился на него.

     — Ты хороший детектив, — развил он свою мысль, — правда, хороший. Не сомневайся. Я помню тебя по тому делу. Никак не ожидал, что ты зайдешь так далеко! Ну а твое поведение в плену? Знаешь, хоть ты мне и внук, но… Выше всяких похвал. Ты понял, что от тебя требуется, и мы все разыграли как по нотам. И Нико спас. Вышел из ситуации без потерь! В общем, Клаус, нам очень нужны такие агенты — энергичные, умные, дельные. На вес золота! Ну и подумай сам: а что ты еще-то в жизни хотел делать?

     Я подумал. И в самом деле — что?

     Я ведь о чем-то таком и мечтал в юности. Пока не выяснилось, что работа частного детектива — скучная рутина, по большей части бесполезная и противная. А о работе в полиции лучше и вовсе не говорить.

     Мы вышли на просвет. Звонко чирикали птицы в ветвях, шумел ветерок. Анквилла поставил ногу на покосившийся, заросший мхом древесный ствол. Я бездумно оторвал полоску бересты от дерева.

     — Ты, наверное, прав, дед, — неожиданно для себя согласился я, — собственно, чего-то такого я и хотел.

     Быть агентом. Спасать мир? Да, спасать мир. Вести сложную, запутанную игру, разгадывать тайны, размышлять, но если надо — рисковать жизнью, стрелять, бегать, прыгать из окна…

     — Тебе нужно обучение, конечно, — пробурчал Анквилла, — ятихири. И вообще…

     — Какая у тебя ступень? — поинтересовался я.

     — Седьмая. Но у меня было достаточно времени. И раньше мы не работали так интенсивно.

     — Седьмая ступень! Нехило. Много в мире таких?

     — Сейчас — трое, а выше пока нет никого. Лет двадцать назад жил в Тибете один отшельник… у него была девятая. Вообще начиная с восьмой можно делать карьеру чудотворца. У Инки, светлая ему память, была восьмая. Он был такой единственный в мире.

     — А что с ним случилось?

     — Он умер тридцать лет назад. Он ведь уже очень старый был, Клаус. За двести перевалило. Но давай о тебе. Видишь ли, Клаус… никто, конечно, не может тебя заставить. Решение будешь принимать ты сам. Можешь вообще не работать в разведке, можешь заняться чем-то другим… Но ты нужен уже сейчас. Для работы внутри ОПБ. Мы вскрыли их в Германии, там самая явная ниточка. А я уже спалён. Кто-то должен понять, откуда это все идет! Так что… через неделю ты примешь имя, принесешь клятву хальтаяты… и я надеюсь, что мы уже начнем работать.

     Опаньки! Я еще и не думал об этой клятве…

     Готов ли я стать хальту? Да кто его знает. На самом деле все это слишком сложно. Не могу сказать, что полностью убежден в правоте Анквиллы.

     Но если я не стану хальту — то не смогу и работать агентом. Это тоже верно.

     Я поглядел на деда. Помотал головой.

     — Лихо ты берешь… Слишком уж быстро.

     — А в нашем деле иначе нельзя, — отозвался Анквилла, — ты же сам понимаешь.

     "Противостояние вокруг Ирана нарастает", — привычно вещал Шпигель.

     "Ахмадинеджад согласился на присутствие международной комиссии, но подчеркнул, что в случае агрессии народ Ирана будет защищать себя всеми имеющимися средствами. По данным израильской разведки, Иран располагает некоторым количеством ракет с ядерными боеголовками…"

     Это они пишут уже дай Один памяти, десяток лет…

     А это уже FAZ, интересно:

     "Тибетские повстанцы начали очередное наступление к югу от Лхасы. По новым сообщениям, двое лидеров восстания приговорены правительством Китая к смертной казни… бла-бла… Войска НАТО, введенные в Непал два месяца тому назад, начали передвижение к тибетской границе".

     Все хуже и хуже. Что же там творится? Войска НАТО против Китая — да ведь это уже серьезно!

     А казалось, проблема возникнет в первую очередь в Иране.

     Я допил кофе, сунул чашку в посудомоечную машину. Закрыл ноутбук с лентой новостей. Отчего-то вспомнились прекраснодушные рассуждения Ингрид, одной из моих нынешних коллег.

     — К счастью, время мировых войн миновало. Все войны происходят и будут дальше происходить где-то там, внизу, а нас это не коснется.

     В этом счастливом убеждении пребывают не только мои соотечественники. Благополучные детство и юность прочно убедили их в том, что все неприятности случаются "где-то внизу". Голод бывает в Африке, а войны — на Ближнем Востоке. Наверное, потому, что эти южные народности — они какие-то не такие, слишком агрессивные, недостаточно развиты, в общем, кто их разберет? Мы тоже раньше были такими, но теперь мы умные, справедливые и гуманные. У нас ничего такого произойти не может. А так как эти народности недоразвиты, у них все равно не хватит средств и возможностей достать нас хотя бы ракетами.

     Ранняя весна встретила мокрым снегом, я ступал осторожно, опасаясь, что промокнут ботинки. В Сибири снег совсем другой, раньше я такой встречал только на горнолыжных курортах — сухой, скрипучий, рассыпчатый. Скорее бы уж кончилась эта слякоть… Я спустился в подземку. Машина у меня есть, но во Франкфурте из-за пробок я не вижу смысла ехать куда-то на машине.

     Народу в этот час было полно. Я ехал в переполненном вагоне, держась за верхнюю петлю. По привычке разглядывал людей. Урку. Почти все здесь, или даже все — урку. А так, по виду, даже не скажешь, что они принципиально от нас отличаются. Более того, эта мысль первое время казалась отвратительной. Даже после того, как я скрепя сердце принес клятву хальтаяты.

     Две симпатичные белокурые девчушки… Высокий чернокожий парень в коротком пальто. Бабушка с седыми локонами, выбившимися из-под аккуратной шляпки. Мужчина с карликовым черным пуделем. Еще двое мужчин, неторопливо переговариваются. Девушка уставилась в мобильный телефон. Может быть, сейчас она читает книгу или размышляет над научной проблемой.

     А может быть, и скорее всего — просматривает фейсбук и узнает о событиях из мира своих подруг и друзей, таких же однообразных, как у нее самой — кто-то поссорился, кто-то помирился, кто-то сходил в сауну или кабак, а у кого-то день рождения…

     Любой из этих людей может оказаться амару и моим братом или сестрой — но с наибольшей вероятностью им не является.

     Если бы хальтаята могла пройти мирно и благополучно, согласно плану А, мы бы сохранили им подземку, и все их айфоны и фейсбуки. В реальности же неизвестно что будет. Иран. Тибет. Россия. Мировые хищники уже много лет готовятся к схватке. Война будет в любом случае, с амару — или без. Единственная цель амару — уцелеть в этой войне.

     Вот уже полгода я работаю в странной организации, официально — Институт гуманитарных исследований, фактически — филиал ОПБ. Большая часть сотрудников и не подозревают об истинной подоплеке нашей организации. Они нашли неплохую синекуру — платят им в три раза больше, чем рабочему или медсестре, а делать толком ничего не нужно: статистика, опросы и тесты групп населения, доклады, отчеты, документация, презентации…

     Юлия тоже не знает ничего про ОПБ. Мы сидим с ней в одной комнате, с видом на Таунус-парк. В данный момент Юлия подкрашивает ногти. Ногти у нее свои, не накладные, она что-то объясняла про аллергию, но собственные она отращивает до такого состояния и обрабатывает так, что от накладных их практически не отличить.

     — Клаус, — говорит она, — так ты пойдешь со мной на днюху? Будут интересные люди, обещаю. Не пожалеешь.

     — Там, наверное, будет сплошной русский…

     — Перестань. Никакого русского. Именинница им плохо владеет. Двое гостей из Израиля, минимум трое немцев и один голландец. Так что только английский.

     На вечер субботы у меня были другие планы. Но какой-то приборчик внутри срабатывает, подает сигнал — это может быть полезным, и я машинально киваю.

     — Ладно, идем.

     — Отлично! Я тебя встречу у метро, и пойдем вместе. А то там трудно найти.

     Я догадываюсь, что Юлии нужен кавалер — она недавно разошлась с бойфрендом. Надо же доказать, что есть масса мужчин, которым она нужна; вот я и буду изображать эту массу. Скайп на моем экране вспыхивает. Я надеваю наушники.

     Конечно, звонит Майер, теперь он — мой непосредственный руководитель. Этот бывший врач тоже сделал в ОПБ карьеру, теперь он глава немецкого отделения организации.

     Меня до сих пор слегка передергивает, когда я вижу это лицо, с длинным носом и лысиной. Майер говорит из какого-то безличного кабинета, за его спиной алеет на стене абстракционистская живопись в раме.

     — Оттерсбах, во-первых, когда вы выйдете на контакт?

     — Я уже установил связь, — говорю я неторопливо, хотя внутри все сжимается, — думаю, на днях мы назначим встречу. Через неделю, вероятно.

     Это значит, придется снова сдавать кого-то из своих. В первый раз, чтобы мне вообще поверили, я принес им лан-код от Лаккамири и сдал самого Анквиллу. Анквилле с его седьмой ступенью ятихири ничего не стоило уйти от преследования, более того, в бою он уложил четверых агентов ОПБ.

     Но мне было не по себе.

     В этот раз я намеревался снова сдать Иллу, которая теперь работала в Мюнхене психологом-консультантом. Она, конечно, снова сумеет уйти, а это место у нее все равно уже на грани провала. Но тем не менее, это всегда неприятно. Не люблю я такие игры.

     — Во-вторых, мне нужен отчет по работе института, все выявленные случаи паралюдей.

     — Как обычно, отчет будет сдан в пятницу, то есть завтра… Случаи выявляются ежедневно. И все я беру под контроль.

     В самом деле, сейчас я знал около сотни скрытых амару в одном только Франкфурте, и никого из них нельзя было забрать в имата, даже подростков, раз уж институт их выявил. К счастью, ОПБ больше не занималось изъятием потенциальных амару и изуверскими их исследованиями — они уже накопили материал, но все эти люди контролировались, я передавал их списки также и нашим, чтобы с ними ни в коем случае не выходили на контакт. Пусть ищут амару в других местах. Потому что контакт с этими, за которыми следит ОПБ, для нас смертельно опасен.

     — Скажите, Оттерсбах, вам не представляется странным кое-что? Институт работает два года, выявлено уже более тысячи потенциальных паралюдей. И до сих пор ваши соплеменники ни на кого из них не попытались выйти.

     — Нет, мне не представляется это странным, герр Майер, — вежливо ответил я, — насколько я знаю, агентов среди паралюдей очень немного, ведь и самих паралюдей очень мало. В Германии действуют два, может быть, три агента. И скорее всего, они не во Франкфурте.

     — Ну хорошо, работайте. И готовьтесь к рандеву в четверг.

     Этой встречи я добивался полтора года.

     Не то, чтобы время это прошло даром. Мы сумели выяснить многое, и некоторая доля моего участия в этом была. Например, мы узнали, что ОПБ в наибольшей степени европейская организация, ее филиал есть в США, но вторичный; другие страны почти не охвачены ОПБ. Вывод о ее всемирном характере был преждевременным. Я знаю главу ОПБ, многих людей в иерархии; но правда в том, что финансируют и поддерживают организацию люди, вовсе не состоящие в ней. Сами агенты ОПБ — в сущности, марионетки, а выяснить нужно, кто дергает за ниточки, и кто в итоге содержит этот забавный кукольный театр.

     Пьер Барт — нейтрально-европейское имя. Не обязательно франкоязычное — Пьером могли назвать и немца, и уж тем более, немецкого швейцарца (пусть и просится тут более логичное Петер). И даже голландца в принципе. Барт — тоже, откуда угодно может происходить человек с таким именем. Вначале я предположил, что он швейцарец.

     Но Барт оказался австрийцем. С некоторой все-таки долей французской крови — по бабушке. Перед встречей я изучил его биографию. Ничего особенного. В целом.

     Но сейчас это не так важно. Важно то, что Барт по сравнению даже с Майером — не такой уж мелочью — очень крупная рыба, фактически, он на самом верху ОПБ, хотя пост представляется не таким уж значительным — заместитель координатора европейского филиала. Выше него только сам шеф, которого я видел однажды на приеме в Лозанне, но представлен ему так и не был; надутый итальянский индюк по фамилии Моретти.

     — Вы что-то волнуетесь, как девственница перед первой ночью, — бросил Майер. Я внутренне содрогнулся от его солдафонской тупости, но натянул вежливую улыбку.

     О Энлиль, откуда берутся в наше время настолько тупые, непроходимо тупые и грубые люди? Пусть это урку, но ведь он закончил медицинский факультет, он как-то сделал карьеру…

     Впрочем, с вышестоящими вести себя он умеет — это с нами, подчиненными, можно не церемониться.

     Я рассеянно окинул взглядом японский ресторан. Понаблюдал за золотой рыбкой, снующей среди водорослей в аквариуме.

     — Что-то не несут нам заказ… конечно, герр Майер, все-таки встреча важная для нас, не так ли?

     — Не волнуйтесь, трахать он вас не будет, у него стандартная ориентация.

     А может, Майер до сих пор видит во мне беспомощного парня в наручниках, который когда-то был в его власти? И никак не может понять, что то время закончилось?

     Барта я узнал издали. Хотя он мало напоминал себя на фото и видео — в жизни видный ОПБ-шник оказался приятнее. Чем-то похож на американца — раскованной открытой улыбкой, высоким ростом? Барт был одет неброско и дорого, в синие тона, подходящие к его темно-каштановой шевелюре. Рукопожатие Барта оказалось в меру крепким и располагающим.

     Японочка-официантка подскочила к нам. Барт сделал заказ. Затем, улыбаясь, взглянул на меня.

     — Значит, вы и есть тот самый Клаус… ничего, что я так неофициально? Тот самый Оттерсбах, который побывал в самом логове противника и остался на стороне человечества?

     — Перебежал, — уточнил зачем-то Майер. Барт глянул на него.

     — Да, — сказал я, — это совершенно точное выражение. Я решил остаться на стороне человечества. Плохое ли, хорошее — но оно у нас только одно, и другого не будет.

     — Не жалеете о своем решении? — остро глянул на меня Барт.

     — Нет.

     Мне принесли заказ — роллы. Я ловко перехватил палочки — по-китайски. Меня учил, помнится, Рока, теперь он работает у себя на первой родине, в Китае.

     Барт пригубил имбирного пива.

     — Герр Оттерсбах… я понимаю, вы давно изложили всю информацию. Но ведь вы единственный из нас, кто побывал в поселении паралюдей. Откровенно говоря, меня мучает любопытство. Больше пока никому не удалось, ни одному из наших агентов.

     — Да, это верно, что-то не возвращаются агенты из этого поселения, — подтвердил Майер. Я печально пожал плечами.

     После того, как я сообщил лан-код Лаккамири, попыток внедрения — нелегально и через вербовку новых урку — было предпринято более десятка. Но я знал об этих попытках, и каждый раз агента убивали на подходе. Двое из них успели сделать несколько снимков и передать незначительную информацию. Потом лан-код попросту сменили.

     — Но я действительно рассказал все, вы можете ознакомиться с отчетом.

     — Да я, конечно же, ознакомился! Меня интересует другое: личный опыт. Впечатления. Вам понравилось там, Оттерсбах? Только откровенно.

     — Откровенно… да, конечно. Там хорошо. Настроение светлое, приподнятое. Много зелени, много музыки, танцев, смеха. А сам город — это такая смесь обычной экологической деревни с гипертехнологиями.

     — Там приятно жить? — жадно спросил Барт.

     — Да, очень, — честно сказал я.

     Японочка поставила заказ перед Бартом. Майер тем временем расправлялся со своей рыбой вилкой и ножом с видом нацистского хирурга, делающего операцию подопытному без наркоза.

     — Но вы все же сделали другой выбор.

     — Танцы… цветы, природа, дети, радость, веселье… все это хорошо. Но все это, к сожалению, маскирует другую, гораздо более неприятную вещь. Знаете, на плакатах нацистов тоже всегда были изображены милые белокурые дети и женщины. Эти люди — паралюди — стремятся к мировому господству, и это, к сожалению, факт. Я уверен, что надо их остановить, пока не поздно.

     Барт задумчиво кушал роллы.

     — Послушайте, — он ткнул палочкой в мою сторону, — ну а почему вы считаете, что их надо остановить? Кому принадлежит мировое господство сейчас? Финансовой олигархии. Магнатам. Высокопоставленным миллиардерам… Почему это лучше, чем эти ваши паралюди?

     — Они не мои.

     — Неважно.

     — Знаете, — сказал я задумчиво, — однажды один из сотрудников нашей организации сказал мне так….. на этой земле чистых и праведных — нет. Все хороши. Но разница в другом. Мы хотим, чтобы вот этот мир, такой, как он есть — сохранился. Чтобы нелепый, иногда жестокий, иногда печальный, пестрый человеческий мир — все-таки жил. А они хотят уничтожить этот мир. Вот примерно так…

     — Но ведь они, как я понимаю, именно считают себя чистыми и праведными? На основе генетического анализа… Бред, конечно…

     — Да нет, — я покачал головой, — они вообще не употребляют таких понятий. Эти понятия, герр Барт — религиозны. А паралюди вообще далеки от религии. Они считают, что у них — исходя из научных данных — другие интересы и другие склонности в жизни, нежели у нормальных людей. И это, честно говоря, пугает еще больше…

     Я вдруг поймал себя на том, что мне интересно с Бартом. Вне зависимости от важности контакта с высоким чином в ОПБ. Мне интересно общаться с ним! Честно говоря, давно уже не встречал новых людей, с которыми было бы так увлекательно.

     — Пусть занимаются своими другими склонностями где-нибудь за колючей проволокой, — брякнул Майер. Я заметил, что Барта тоже слегка передернуло. Мы взглянули друг другу в глаза, и Барт вдруг едва заметно улыбнулся.

     — Знаете что, герр Оттерсбах? Откровенно говоря, я хотел бы пригласить вас к себе. Встретимся в моем офисе в сити. Как насчет следующего четверга, например? После обеда?

     Это была удача, несомненная, стопроцентная удача. К концу вечера мы выпили на брудершафт и были уже Клаус и Пьер. Я знал, что эта встреча будет чем-то вроде собеседования — начальство решило меня повысить. Но не ожидал такого успеха. Интересно, чем я обязан этому?

     Тем, что Барт неожиданно оказался родственной душой? Все эти недомолвки, взгляды, понимание с полуслова — хотя, казалось бы, что может быть общего у меня с ним, высоким чином ОПБ? А вот бывает же такое.

     И мрачнеющий Майер, под конец вечера ставший со мной очень вежливым и распрощавшийся без единой полицейской шуточки. Похоже из роли парня-в-наручниках я перешел в амплуа любимца-начальства.

     Дома я сделал кофе и уселся в кресло, не открывая ноутбука. Откинул голову. Представил, что на колени ко мне запрыгнул кот… Как сейчас не хватает Кикса!

     И ведь можно было забрать его у Джессики. Но я не стал. У Джессики кот отлично прижился, а я все-таки разведчик. Со мной может случиться все, что угодно (думать так приятно для самолюбия, несмотря на то, что это чистая правда).

     Итак, Барт и его биография. Найти сведения о нем в интернете не составляло труда.

     Австриец из Зальцбурга, он происходил из семьи потомственных интеллигентов. Отец его был профессором теологии, мать имела ученую степень по социологии и происходила из аристократической семьи, по матери он был фон Гаттен, и нередко в интернете встречалось даже такое написание фамилии — Барт фон Гаттен. Мать же обеспечила семье кругленькое состояние и долю в одном мировом концерне, совладельцем которого стал родной брат Пьера, Жюль (видимо, в этой семье была мода на французские имена).

     Сам Пьер Барт пошел по ученой линии и защитил доктора в Венском университете по специальности "право". Работал адвокатом. Имел какие-то финансовые дела с братом, в результате чего стал входить в сотню самых обеспеченных австрийцев.

     В последние пять лет числился консультантом Института общественного развития — так для общественности именовалась наша засекреченная организация. То есть по сути с момента основания ОПБ он присутствовал в ней.

     Что касается семейной жизни, Барт был женат, затем разведен, в интрижках замечен не был. Жена, образованная, но вовсе не именитая женщина из простой семьи, получившая после развода сумму, достаточную для жизни, сейчас живет в Зальцбурге, работает искусствоведом. От брака у Барта осталась дочь. Вот эта дочь и была единственной странностью в гладкой биографии адвоката. Она закончила медицинский институт, стала неврологом, некоторое время работала в Вене. Моя ровесница. И вдруг около шести лет тому назад она исчезла, да так, что о ней ничего не было слышно. Во всяком случае, поверхностный сетевой поиск не дал ничего.

     Изучая биографию Барта я сначала оставил этот факт на потом.

     Ладно, это выяснится как-нибудь. Я открыл ноутбук — не черный рабочий, а второй, в корпусе от "Сони". На самом деле в него был встроен кита, амарский прибор.

     В наше время, к счастью, разведчику-амару не обязательно устраивать тайники в канализации и оставлять шифрованные записки в ящиках "до востребования". Нет и необходимости годами жить в полной изоляции от своих. То есть не знаю, как устраивается разведка в человеческом мире, а у нас — свои приборы и связь, в которую невозможно ни встроиться, ни прослушать приборами из урканского мира.

     Я немного полистал Аранас — амарский собственный аналог интернета. Впрочем, бледный аналог. Хотя и существует он уже лет сто. Но у амару как-то не появилось того богатства и многоцветья, коими отличается интернет. Аранас нужен нам только для общения — новости, письма, тексты, ну еще передача картин и музыки. Специальных "сетевых библиотек" и сборников файлов нет — зачем они нужны, если каждая имата располагает собственным Хранилищем, а каждое Хранилище дублируется также и в электронном виде, и доступ к нему из Аранаса не закрыт… Я могу в любой момент почитать любую книгу или послушать музыку, лежащую в Хранилище австралийской, южноамериканской или египетской имата. Там есть также и произведения специфически виртуальные, например, электронные картины.

     Чертовски любопытно анализировать вот такие различия. Сравнивая Аранас и интернет, только и понимаешь, что последний на самом деле состоит наполовину из рекламы — явной и скрытой, а вторая половина по большей части хвастовство и самовозвеличивание, меряние отростками и придание собственной, не слишком значительной личности, лучезарного блеска в соцсетях и на порталах.

     Я просмотрел новости из всех имата, ничего особенного, интересно, что в Индии начали строить вторую имата, ближе к побережью; и что из полета вернулся космический диск, побывавший на Луне. Теперь мы можем без особого труда приблизиться к автомату… вот только неизвестно пока, чем его сбивать. Работы ведутся, но без помощи ВПК обычного мира не обойтись.

     Я перешел к публицистике, проглядывая статьи одним глазком… интересный анализ положения на Ближнем Востоке. Отчет о педагогическом эксперименте. Рассуждения о гуманизме. О психологических тонкостях дружеского общения. Тоже интересно.

     Но Шива побери, почему никто ничего не пишет о Тибете? Это просто загадка какая-то.

     Мое внимание привлекла вдруг статья об урку — может быть, своим тоном, непривычно безапелляционным и страстным.

     "Мы привыкли считать, что урку обладают, в отличие от нас, силой воли и мужеством.

     Но что представляет из себя мужество урку? Мы не можем назвать мужественным поступок оленя или собаки, хотя эти животные могут сражаться и рисковать жизнью в определенных ситуациях.

     Если амару выходит на бой, им движет любовь к родным, к близким, его ведет идея. Ему не хочется делать это, и даже если он ощутит слабенькое возбуждение и гнев, гормональный кнут слишком слаб, чтобы заставить амару сделать хоть шаг навстречу опасности. Однако он делает этот шаг. Мужество амару всегда осознанно. Оно — всегда самопреодоление, всегда сознательная жертва собой ради других, ради чести, ради идеи.

     Урку же бросает в бой удар гормонального кнута. "Дерусь, потому что я дерусь", говорит герой Дюма. Все мы видели трех-пятилетних мальчиков урку, которые уже охотно набрасываются друг на друга, да и многие девочки не отстают. Буря стресс-гормонов бьет в голову, заставляя урку забыть обо всем, не чувствовать боли и страха, не думать о последствиях. "Мужество" урку — проявление стихии, проявление природной мощи этих существ. Но как можно этически оценивать физиологию? И сравнивать эти физиологические выбросы с действительно разумными поступками амару, берущих в руки оружие, чтобы защитить себя и близких?

     Чисто случайно и урку может защищать своих близких, либо, скажем, Родину или идею — но он так же не сознает этого, как не сознает ситуации волк, кидающийся на соперника. В следующую минуту урку может броситься на близких, избивая их — если гормональная буря не найдет выхода, или повернуть оружие против вчерашних товарищей.

     Так же и женщины урку могут казаться любящими и заботливыми, но это — проявление сексуального и материнского инстинктов; биологи уточнят, что урку как высокоорганизованные приматы, уже лишены инстинктов; да, это упрощение. Вернее будет сказать — женщины-урку ведут себя порой как любящие заботливые существа, но это — лишь результат действия окситоцина в их организме, помноженного на внушенные в детстве стереотипы "правильного женского" поведения.

     И собака кажется заботливейшей матерью, но эта же мать порой съедает своих щенков, если инстинкт вылизывания перейдет границу. И у матерей-урку не так уж редки случаи убийства младенцев — не сознательного, а случайного, в помутнении разума (впрочем, еще чаще убийства в семье совершают мужчины-урку).

     Так чего же, позвольте спросить, лишены мы, амару, в сравнении с урку? Чем нам предлагается восхищаться?…"

     Я закрыл статью и вздохнул. Все это спорно. Есть ли у урку душа? Впрочем, амару никогда не задавались такими вопросами и не искали на полном серьезе того, что нельзя пощупать или определить приборами. Грамматически понятие души в ару относится к поэтической эмоциональной области, его, значит, можно на полном серьезе употреблять в художественном творчестве, однако даже ребенку ясно, что с реальными, логически определимыми поняиями "душа" не имеет ничего общего.

     Я послал вызов Алисе, и она откликнулась через минуту. На сердце потеплело, когда экран мягко засветился.

     Светлые волосы Алисы были, как обычно, забраны в хвост. За ее спиной виднелся уже знакомый мне плакат — или афиша? — с надписью на русском. Все забываю спросить, что там написано…

     — Привет, Клаус, ну как ты?

     — Очень неплохо, — сказал я осторожно. Подробностей я все равно не рассказываю, — как там погода у вас в Москве? Снег еще лежит?

     …Алиса не осталась в Лаккамири. В последнее время все осознают, что десятилетия мирного и спокойного строительства истекли… Мы амару. Каждый из нас хорошо знает, как обстоят дела в мире, и не все могут спокойно жить дальше, заниматься любимым отвлеченным делом. Отчего-то мне приятно, что Алиса — тоже не смогла.

     Хотя она продолжает разрабатывать немецко-русские и англо-русские трансляторы.

     Но теперь она живет в Москве и занимается поиском новых амару. Агент хальтаяты, этим же много лет занимались Анквилла, Иллка и многие другие… И таких агентов у нас все больше. Очень важно нарастить численность сознающих себя амару, нам еще слишком далеко до критического числа.

     — Ходила сегодня в одну организацию, смотрела там… и нашла мальчика, более девяноста процентов совпадения… И молод, всего шестнадцать лет. Сейчас вот изучаю данные на него, он талантливый музыкант, в школе неплохо учится, но есть проблемы. Завтра пойду знакомиться.

     — Парню повезло. Ну а как там Лорин?

     — Да, Лорин… ты знаешь, их дом уже готов. Они скоро переедут.

     Строительство дома Лорин и Каяри затянулось на целый год, сейчас приходится подолгу ждать — из-за наплыва новых общинников. Всем нужны дома. Но молодая пара — они поженились в прошлом году после сдачи Лорин экзамена — не особенно бедствовала, живя в пустом доме Алисы, Алиса почти не возвращалась домой. Как и я…

     — Значит, теперь твой дом пуст?

     — Да, — рассеянно отозвалась Алиса, — но собственно, переедет только Лорин. Она не очень-то довольна. Каяри уехал на стажировку. А она учится только первый год, ей придется еще долго жить в Мири…

     А у меня вот так и не появилось своего дома. Я жил у Алисы… а потом очень быстро уехал сюда. Зачем мне дом в Лаккамири? Может быть, я и вовсе не вернусь в поселок до начала настоящей Хальтаяты, а может быть — не вернусь никогда. Я быстренько прогнал мрачные мысли.

     — Слушай, а она не того? Ну… понимаешь… может, они ребенка ждут?

     — Вряд ли, — Алиса покачала головой, — это у нас не так быстро бывает.

     Раньше женщины амару вообще имели овуляцию только дважды в год. Другой вид. Теперь разницы с женщинами урку внешне и нет, но далеко не каждый цикл может произойти оплодотворение. Есть свои особенности и у мужчин-амару — и они не всегда могут оплодотворить.

     — У нас бы в этой ситуации ребята предохранялись…

     — Да, но у амару так не принято. Ты ведь знаешь.

     Дети в итоге появляются так редко, что их рождение — праздник и подарок. Амару не предохраняются или делают это в каких-то исключительных ситуациях. То же и с абортами, хотя никаких религиозных запретов у них нет.

     Вряд ли можно ждать, что Лорин уже в таком юном возрасте забеременеет. Но если — все только обрадуются.

     — А что пишут в России о Тибете? — вспомнил я. Алиса пожала плечами.

     — Либеральные газеты — о свободе, национальных чаяниях и повстанцах… кстати, интересно, почему либералы, остро враждебные националистам, всегда охотно поддерживают национализм в таких вот случаях. Правительственные пишут о бандитах и праве Китая на защиту территории. У Российской Федерации же с прошлого года соглашение с Китаем, если ты помнишь. Все предсказуемо.

     — Знаешь, чего я не понимаю? Почему наши молчат о том, что происходит в Тибете? Я сейчас читал новости — о Ближнем Востоке только ленивый не пишет, о Венесуэле… но о Тибете — ничего. В чем причина такого равнодушия?

     Алиса задумалась.

     — Но ведь Шамбала в сущности очень далеко и от Лхасы, и от Непала… Тибет ведь огромный, Клаус, не меньше Европы по площади. Да и что угрожает Шамбале, если учитывать лан-поле? И в Тибете же очень давно эти разборки идут!

     Я кивнул. Шамбала в самом деле расположена в области малого Тибета, куда и туристов-то стали пускать очень недавно. Все эти религиозные заморочки раньше были дополнительной защитой. Я и сам в свое время разыскивал Шамбалу именно в этой, строго ограниченной области — и не нашел.

     А восстание бушевало очень далеко от Шамбалы. Да и войска НАТО стояли неблизко.

     — Разборки давно, — согласился я, — но вот НАТО еще ни разу не реагировали на это. Резолюции ООН, осуждение злобных китайцев — пожалуйста. А ввод армии… Тебе это не кажется странным? Нефти и прочих ресурсов в Тибете нет.

     — Началось серьезное противостояние блоков супердержав? Запад против Востока? — предположила Алиса. Я пожал плечами.

     — Особой антикитайской истерии я тоже пока не ощущаю…

     Мы поболтали с Алисой о том, о сем. С Алисой приятно болтать, не замечаешь, как летит время. Потом она заметила, что у них в Москве уже почти ночь, а ей еще надо обработать две страницы словаря. Мы распрощались.

     И почти сразу на экране возник Анквилла.

     — Ками, Клаус! Как успехи?

     — Отлично. Получил приглашение к личному знакомству.

     Я вкратце рассказал о сегодняшней встрече. Анквилла одобрительно кивнул.

     — Очень хорошо. Ты понимаешь, как действовать, когда попадешь в его офис. Оборудование есть?

     — Да, конечно, — сказал я, — но мне нужен еще сканер, Анквилла. У меня же нет сканера.

     — Сканер я тебе послал с курьером. Курьера тебе надо будет устроить во Франкфурте. Ты его знаешь, кстати. Он поступает в твое распоряжение.

     Он рассказал мне о подробностях встречи.

     Я ждал курьера в Старбаксе рядом с Оперн-платц, маленьком, демократичном, полном народу — самом подходящем для незаметной встречи разведчиков.

     Взял большой латте и раскрыл серый ноутбук, читая новую книгу, выпущенную в мексиканской имата, в переводе на английский, конечно — во-первых, читать на ару для меня все еще проблема, во-вторых, раскрывать текст на ару в публичном месте было бы непрофессионально. Часики внизу страницы кита бежали быстро. 17.00. Я взглянул в окно из-под ресниц. Свет заслонил на миг большой темный силуэт — какой-то чернокожий, крупный и высокий, в неприметной серой куртке. Парень вошел в кафе, окинул столики взглядом, не задержав внимание на мне, и двинулся к стойке.

     Через минуту он, держа в руке капуччино, а второй придерживая наплечную сумку, двинулся в мою сторону. Я позаботился, конечно, о том, чтобы единственное свободное место в этом отсеке оставалось лишь за моим столиком.

     Катари Яти приблизился ко мне.

     — Позволите сесть? — вежливо спросил он, устанавливая свою чашку на столе. Я кивнул.

     — Да, конечно.

     — Сегодня здесь очень людно, — Каяри говорил по-немецки с заметным акцентом. Я улыбнулся.

     — Здесь всегда людно. Центр цивилизации.

     Каяри шумно вздохнул, устраиваясь поудобнее. Расстегнул куртку.

     — Мне нужно передать тебе…

     — Я знаю. Не здесь, когда выйдем. Запоминай адрес отеля… — я продиктовал ему адрес, — номер снят на твое конспиративное имя, Кай Джори.

     — Не дороговато будет в отеле-то? — Каяри задумчиво отхлебнул кофе.

     — Нет, дешевый отель.

     Мы говорили, почти не глядя друг на друга, словно ведя обычную светскую беседу незнакомых людей.

     — Как Лорин? — спросил я.

     — Хорошо… только расстраивается, что ей еще нельзя работать в поле, — Каяри задумчиво улыбнулся.

     — Я рад, что мы будем работать с тобой.

     Я и в самом деле обрадовался. И не потому, что Каяри для меня уже почти как родственник… ну во всяком случае, он родственник Алисы. Дело в том, что у Каяри — третья ступень ятихири. Он самый деловой из молодых людей, и самый преданный хальту. У меня лично и первой ступени пока нет.

     — По поводу передачи. Она в пакете? Выложи ее на соседний стул. Когда будешь уходить, забудь здесь. Я прихвачу.

     — Понял.

     — Связываться будем через кита. Поговорим вечером. Я разъясню, что делать дальше.

     Мы поговорили еще немного о том, о сем. Каяри допил свой кофе. Поднялся и зашагал к выходу, оставив на сиденье пакет "Люфтганзы". Я рассеянно смотрел в окно. Вот его темный высокий силуэт снова мелькнул мимо. Каяри шел в сторону Оперы.

     Я встал. Прихватил синий пакет и стал пробираться к выходу.

     Пакет был довольно тяжелым — там в двух коробках оборудование для меня — портативный ген-сканер, который по-хорошему нужен был мне уже давно, и микроаппаратура слежения, которую мне предстояло через неделю установить в офисе господина Барта.

     Я сложил пакет в собственную сумку от Адидас, и с чувством выполненного долга двинулся к метро. Меня ждала сегодня на вечеринку Юлия.

     Вопреки обещаниям, русских было довольно много — человек шесть, и они-таки по-русски между собой говорили. Но не так уж много, потому что именинница — я чинно преподнес ей купленный в киоске букет роз и коробку шоколада — хоть и россиянка по происхождению, родной язык знала плохо, в Германию она приехала с родителями в каком-то совсем малом возрасте. Ее бойфренд Хайнц был местным и по-русски не понимал.

     Присутствовали и обещанные иностранцы, трое израильтян — я так и не понял толком, знают ли они русский, кажется, нет. И голландец Юрген, впрочем, он немного знал и немецкий.

     Меня усадили рядом с Юлией — мы пришли вместе, и я продолжал неактивно изображать ее бойфренда — с краю стола, напротив меня сидел Юрген, слегка пришибленный с виду. За столом болтали на разных языках. Я подмигнул Юргену.

     — Надеюсь, водка будет?

     — Я на машине, — с тоской заметил голландец. Я усмехнулся.

     — Здесь отличное метро.

     Подруга Юргена отвлекла его, а я потихоньку достал сканер. Он совершенно не был похож на тот громоздкий прибор, которым Иллка в свое время проверяла меня. Наши сумели сделать сканер еще компактнее — невероятно, если учитывать, что именно он делает. Впрочем, он же не проводит химического анализа, а сравнивает какие-то там спектры. И замаскировать его под обычную любительскую видеокамеру. Притом результаты считываются не с самого прибора, а с интерфейса, выполненного в виде электронных часов. Я надел часы на руку. Вот сейчас и посмотрим, как работает эта штука… Как я понял, надо просто направить на объект и нажать рычажок внизу аппарата. Я направил прибор на Юлию. Коллега тем временем позаботилась обо мне и завалила тарелку какими-то салатами. В рюмку налили красного, я даже не разглядел, что там было, дешевое что-то.

     Высокий симпатичный парень из русских поднялся и произнес тост за именинницу. Та заалела. Мы выпили. Я поел салата, слишком жирного, на мой вкус. Много майонеза. Часы кольнули в запястье. Я посмотрел на табло, совпадение по маркерам амару демонстрировалось здесь почему-то в процентах. У Юлии было 32 процента — можно сказать, нулевое совпадение, до 50 совпадение можно считать случайным, во многих поколениях Юлии не встречалось амару совсем, или она не унаследовала их гены.

     Собственно, я проделывал все это из чистого любопытства и чтобы попрактиковаться в незаметной работе со сканером.

     Я оглядел стол. Как мне удалось понять из разговоров, публика здесь собралась вся интеллигентная. Две самые юные девушки были студенточками. А остальные — биолог, программист, юрист, две журналистки, преподаватель математики, аспирантка опять же по генетике, и еще представители каких-то неопределенно гуманитарных профессий вроде Юлии. Математик даже имел звание доктора.

     Прямо можно подумать, сидишь где-нибудь в Лаккамири в компании друзей… Вот только свободно я себя здесь отчего-то не чувствую.

     Ну что ж, попробуем по одному. Я направил аппарат на Юргена.

     После второй рюмки стало ясно, что позиция у меня не слишком удобная. Я подхватил сканер и перебазировался в комнату на кресло, так, чтобы быть поблизости от именинницы и ее круга. Рядом со мной оказался письменный стол с монитором, какими-то бумагами и толстым томиком Дэна Брауна. Увидев обложку, я едва не расхохотался. Новый шедевр, выпущенный в прошлом году. "Другая раса"…

     — Читаешь? — спросил я Катю. Девушка отчего-то покраснела.

     — Модно сейчас.

     — По нему кино снимают, — с готовностью вступила в беседу сидящая рядом Таня, — скоро выйдет уже…

     Я кивнул.

     Не знаю, какой процент амарских генов у самого Дэна Брауна. Впрочем, окажись он даже чистым амару — что сомнительно — таких известных людей мы не забираем в имата. Всему свое время.

     Но с Брауном поработали. Я уж не знаю, что ему предложили, денег у него и так хватает, идея тоже не бог весть какая… Но думаю, что ему раскрыли часть информации.

     Браун — хорошо раскрученный брэнд, и план сработал, книга разошлась миллионами экземпляров. Фильм — дополнительная случайная удача, вряд ли у нас есть каналы влияния в Голливуде.

     Припомнилось, как Анквилла рассуждал об этом.

     — На первом этапе книга будет служить прикрытием. Чтобы никто не верил всерьез в существование другого вида людей, будет запущена легенда об этом, полуэзотерическая, на уровне сказок про эру водолея и НЛО. Тот же механизм был использован с Шамбалой, с помощью Елены Блаватской — чтобы ее не начали искать действительно всерьез. А на втором этапе… Понимаешь, если в сознании людей укоренится эта легенда, проще будет перейти к действительности — не надо будет объяснять все каждый раз с самого начала.

     В самом деле, в "Другой расе" хотя и грубо, и топорно, но раскрывались многие подробности об Атлантиде, о пирамидах, о существовании этой иной расы людей на протяжении тысячелетий. Браун, правда, сильно нафантазировал — у него другая раса была расой сверхлюдей со сверхспособностями. Фантазии были у него переплетены с истинной информацией, которую он мог получить только от нас.

     Но то, что отличает нас от урку на самом деле — самый сложный вопрос.

     В массовом детективе этого не объяснишь — не поймут.

     Юрген, Катя и Таня тоже оказались чистыми урку, и я снова пересел за стол, но поближе к центру. Подхватил свою рюмку и поддержал очередной тост. Девочки принесли из кухни основное блюдо — мясо, запеченное с сыром и ананасом, довольно вкусно.

     За столом шла беседа о насущном — о деньгах.

     — Уму непостижимо! — говорил программист (кажется, его звали Боря или как-то так), — я получаю четыре тысячи… а на руки — только две с половиной. Это же невозможно! В Москве…

     — Да они тут грабят! — поддержал израильтянин, — у нас то же самое. Налоги такие, что вздохнуть нельзя. Какого черта мы платим эти налоги?

     — Я вообще считаю, что государство — это бандит!

     — Ну почему же, — вступил я в беседу, — мы живем в социальном государстве. Налоги — это плата за социальное спокойствие. Чтобы каждый был хоть как-то обеспечен, чтобы люди не голодали. Опять же, социальные страховки — это необходимо для существования системы медицинской помощи каждому.

     Зря я это сказал…

     — Это значит, мы должны кормить из своей зарплаты каких-то бездельников!

     — Работать не хотят, лежат на диване и ничего не делают…

     — Я бы всем этим получателям пособий оставил сто евро на опохмел… и пусть идут жить под мост. Ну детям можно приют предоставить.

     — А ты где работаешь? — одна из девушек подозрительно покосилась на меня.

     — Он со мной работает, — сказала Юлия. Я благодарно взглянул на нее. Еще пришлось бы доказывать, что я не бездельник, лежащий на диване и проедающий их налоги.

     — Это не совсем так, — сказал я, — большинство безработных — это одинокие матери с детьми. Или больные, или люди после пятидесяти лет, их действительно никуда не берут.

     — Да всегда можно найти работу! — загорячился Боря, — если оторвать задницу от дивана и поискать. И с детьми нечего сидеть до совершеннолетия, вполне можно пойти поработать…

     — Конечно, можно! — раздался хор поддержки.

     — А то обнаглели совсем!

     — Может, ты левый? — подозрительно спросил меня юрист.

     — А это тут при чем? — удивился я.

     — Ненавижу коммунистов! — резко сказала Юлия, — после того, как мы жили в тоталитарной стране…

     Я перевел дух. Похоже, внимание от меня отвлечено. Все с удовольствием подхватили новую тему. Но на эту тему особенно даже говорить не надо было, тут все присутствующие были единодушны, хватало вздохов и взглядов. Хайнц сказал.

     — А я родился в Тюрингии. Так что тоже пожил при тоталитаризме. Но только два года.

     — Это не смешно, — резко сказала израильтянка постарше. По-моему, она все-таки тоже знала русский, — все мы, кто пережил это… мы никогда не забудем. И не простим!

     — Да, конечно, — поспешно согласился Хайнц, — я и не хотел…

     Одна из женщин подошла, обняла израильтянку и что-то сказала ей по-русски.

     Наверное, это задумывалось как трогательная сцена, но отчего-то она показалась мне жутко фальшивой. Мне стало не по себе — не знаю, почему, так, как бывает, когда железом скребут по стеклу. Я занялся прибором… так, пока амару здесь не выявлено. Даже полукровок.

     …они уже перешли на Израиль и единодушно рассуждали об арабах — о том, какие это сволочи, и как наконец уже надо бы их всех уничтожить, потому что они же сволочи, фашисты и террористы, и вообще даже не люди, и непонятно, чего канителятся с ними… проклятое мировое сообщество не дает, что ли.

     Выпили еще по одной. Биологу (по имени Миша) дали в руки гитару. Он подергал струны, проверяя настройку. Катя стала его уговаривать что-то там сыграть, "ну для меня, пожалуйста". Миша кивнул и, бряцая по струнам, запел что-то задушевное по-русски. Слушать было скучновато, так как слов я не понимал. Зато я приналег на мясное и салаты. Если много есть, алкоголь не так бьет по мозгам. К счастью, скучно было не только мне, на второй песне все уже как-то зашушукались, задвигались, и третью слушал уже только кружок энтузиасток-девушек, усевшихся вокруг Миши.

     …Его вот надо бы проверить. Ну не может быть так, чтобы он не был амару хоть наполовину! Умный парень, биолог, играет на гитаре… "Всякое искусство совершенно бесполезно", как писал Уайльд. А урку никогда не делают ничего бесполезного! Это-то их от нас и отличает. Во какую чеканную формулировку я придумал, несмотря на то, что водки так и не было! А еще русские.

     Все уже были изрядно навеселе, и разговоры пошли сложные.

     — Все-таки национальности в наше время теряют всякое значение, — говорила аспирантка Наташа, — ну вот мы из России… Хайнц, Улла, ты, Клаус… вы немцы… они вот из Израиля… он из Голландии… какая разница? Все мы — граждане мира!

     — Но это все не так просто! — поднял палец Боря, — это мы, да, интеллигентные, образованные люди… мы элита! Для народа национальность по-прежнему существует, и очень важна. А нам… нам уже все равно.

     — Мне лично, — важно сказал доктор математики, — куда ближе образованный европеец, чем какой-нибудь пьяный дядя Вася в российском автобусе. Хотя казалось бы мы с дядей Васей одной национальности.

     Я внимательно посмотрел на доктора. Действительно, очень интеллигентное лицо. Внимательный взгляд, хотя и расфокусированный из-за алкоголя. 26 процентов совпадения с амару. Меньше, чем у Юлии!

     — Мы, — важно сказал Боря, — когнитариат. Я читал про это в интернете. Это новый креативный класс, интеллектуалы… рано или поздно мы возьмем власть в этом мире! Мы — элита. Сейчас известно, что образованные люди даже физически отличаются от остальных — здоровее и живут дольше. Мы, те, кто способен своими мозгами работать, создавать новое — со временем мы должны вообще отделиться от массы… мы не масса! Это же сразу очевидно.

     — Вот именно! — заметила аспирантка, — я очень жалею, что училась в обычной школе… в гимназии, конечно, но все равно там были ученики из разных районов, были дети всяких рабочих, даже безработных, даже какие-то турки. Меня ужасно все это раздражало. После школы я поступила в вуз, и с тех пор ни разу даже не пересекалась с такими людьми, так вот, зачем меня нужно было мучить с этой массой? Когда у меня будут дети, они будут на домашнем обучении! И общаться они будут только с приличными людьми!

     Я с сожалением взглянул на сканер — увы, и у Миши оказалось всего лишь 46 процентов совпадения…

     А забавную теорию они тут выдвинули. Оказывается, это они — другая раса. Другой вид. Когнитариат, понимаете ли.

     И они уже почти отделились от необразованного, не желающего работать и учиться быдла! Уже даже физически почти отделились. И хотели бы отделиться совсем. Да у них тут тоже настоящая хальтаята.

     Я потряс головой и вышел на балкон, где обретались курильщики. Подышать свежим сигаретным дымом. Прохлады мне, немного прохлады — я явно перепил.

     Черт возьми, Алиса, как ты все это объяснишь? Между двумя шимпанзе невозможна научная дискуссия? Но эти-то могут. Пожалуйста — это урку. Чистейшие генетически урку. Даже их дети никогда не будут амару. И тем не менее, они говорят об отвлеченных предметах. Как-то оценивают окружающий мир — как и на каком уровне — другой вопрос, оставим это. Рассуждают. Строят теории… Даже песни поют под гитару.

     На работе занимаются наукой. Работают головой.

     Рядом со мной дымил Кэмелом доктор математики.

     — Не куришь? — спросил он.

     — Не-а… вышел свежим воздухом подышать.

     Внезапно мне пришла мысль.

     — Слушай… меня интересует, я для одного исследования материал ищу… как ты математикой увлекся? С детства?

     — А-а, да нет… то есть вообще-то в детстве я тоже увлекался. Но потом я в школе больше по бабам… Съехал.

     — Но ты же доктор, защитился…

     — Ну у меня отец завкафедрой, чего ты хочешь? Куда-то же поступать надо было. Поступил вроде. А потом интересно стало. Получится в аспирантуру или нет? Взяли. Знаешь, азарт такой. Потом думаю, смогу защититься или нет? Смог… Слушай, мне тут в Осло предлагают место на кафедре, вот думаю, ехать или не ехать… ты как считаешь?

     — Не знаю, — сказал я, — тебе виднее.

     — Наверное, поеду, — сказал он, — там заманчивые условия… в Германии вообще глухо все. Не пробьешься.

     Он затушил бычок. Перегнулся через перила и посмотрел вниз. Я даже испугался — не прыгнет ли. Но представитель когнитариата лишь задумчиво качнулся, выпрямился, взглянул на меня и пошел в освещенную комнату.

     Телефон зазвенел начальными тактами Пятой Бетховена, и я вздрогнул. "Шаги судьбы" — эту мелодию я запрограммировал на самую малоприятную личность из всех, кто мог мне позвонить.

     Я стремительно пересек комнату и взял трубку.

     Голос Майера казался масляным.

     — Оттерсбах? Сегодня к вечеру ты мне будешь нужен в Центре. Подъезжай к семи.

     — Хорошо, — сказал я машинально.

     — Да, Оттерсбах… наконец-то и от тебя есть толк. Поздравляю! Это реальное достижение. Благодаря твоей наводке мы сделали сегодня большое дело. Мы взяли эту бабу, бывшую Граф, теперь Кастнер.

     Иллка не смогла уйти.

     Анквилла убеждал, что моей вины в этом нет. Вокруг Иллки давно стягивали сеть. Она собиралась уходить. Прекращать свою деятельность в Европе. Было решено, что ее уход послужит укреплению моей легитимности. Я выдал информацию о ней — имя, место жительства — в полном соответствии с планом Рабочей Группы Хальтаяты.

     Беда в том, что рядом с ней, в частности, на ее работе, давно уже устроили нескольких агентов ОПБ, и мы не знали об этих агентах. А они не могли идентифицировать ее личность среди десятков подозреваемых. Знали только, что в Мюнхене действует агент хальтаяты, и что это, по всей видимости, врач или социальный работник.

     Атака была мгновенной, Иллка не успела уйти. Агенты применили газ. Наша группа прибыла на час позже, мы не считались с тем, что ОПБ начнет операцию так быстро.

     Это если и был просчет, то ни в коем случае не мой. Так говорил Анквилла. Да ведь и сама идея выдать личность Иллки принадлежала вовсе не мне.

     В Центр я ездил на машине, он был далеко уже за Оффенбахом, по лесной дороге, в глухой чаще, где тщательно охранялась окружающая среда. Центр мало отличался от западного, в котором держали когда-то меня и Нико. И не в интересах ОПБ, конечно, было располагать его близко к населенным пунктам.

     Здесь он был замаскирован не под психолечебницу, а под виллу супербогача по фамилии Краус. Один из сотрудников ОПБ.

     Первый шлагбаум я проехал, назвав пароль. На втором охранник позвонил в Центр и убедился, что меня там действительно ждут. Наконец у ворот меня сначала идентифицировали, затем позволили заглянуть в глазок сканера сетчатки.

     Окончательно опознав меня, дверь раскрылась.

     С момента нашего побега ОПБ приняло дополнительные меры по охране своих центров — то есть по сути, тайных тюрем, где содержались заключенные и "пациенты", и одновременно исследовательских учреждений. Кстати, научный персонал, как я выяснил, ОПБ набирал из людей, чей анализ крови показывал хотя бы 50–70 % совпадения по генам амару. Больше было нельзя, они считались бы "паралюдьми". Меньше… очевидно, кто-то в верхушке ОПБ понимал, что лишь с полукровками можно рассчитывать на то, что они станут не только отрабатывать зарплату и бороться за место в иерархии, но и хотя бы немного искренне увлекаться научным поиском.

     От ворот я пешком прошел по крытой галерее, в столбах которой были установлены, по слухам, не только видеокамеры, включая инфракрасные, но и автоматические стреляющие устройства. На входе в здание миновал еще один пост.

     Узкий коридор, лифт — я даже не знаю, где тут лестница, которая по идее ведь обязательно должна быть! Я вышел на четвертом подземном этаже.

     Понятно, что ОПБ располагает гигантскими средствами. Миллиардами и более того. И все равно это впечатляет.

     Майер ждал меня в кабинете лично.

     — А, Оттерсбах, явился! Очень хорошо. Ты как — готов к разговору с соплеменницей?

     — Скажите, а она действительно парачеловек? Или просто работает на них? — поинтересовался я.

     — Такой же парачеловек, как ты. Еще и похлеще. Только она матерый агент, она среди нормальных людей и не жила никогда. Так что… — Майер посуровел, — предупреждаю тебя, Оттерсбах. Ты у нас гуманист, я знаю. На красивые глазки и женские уловки вестись не надо.

     — Не беспокойтесь, — сказал я. Кажется, мне удалось подавить все нервные реакции. Сейчас вопрос только в том, нужно ли нам узнать друг друга. В принципе, мы можем рассказать о нашей первой встрече по ходу расследования дела Шефера. Но я не знаю, как строит свою защиту Иллка.

     Майер распахнул дверь в соседнее помещение. Что, уже? Я слегка вздрогнул и вошел вслед за ним.

     Илла Пакари, Иллка сидела за столом, я сразу вспомнил ее. С тех пор она не изменилась — все та же молодая женщина с пшеничными, коротко остриженными волосами. Взгляд серых глаз спокоен, лицо расслаблено, можно подумать, она в кресле парикмахера, а не на допросе.

     Впрочем, у нее пятая ступень. Не Анквилла, конечно, но все равно очень круто.

     Иллка была пристегнута к стулу больничным ремнем для фиксации, под полурасстегнутую блузку тянулись провода, и на пальцы выложенной на стол правой руки надеты колпачки с проводами, и все это хозяйство соединялось с маленьким ноутбуком на столе. Полиграф. Регистрируют реакции. У человека с пятой ступенью ятихири — ну-ну. За столом сидел незнакомый мне ОПБ-шник в очках с черной тяжелой оправой.

     Иллка взглянула на меня без всякого выражения. Майер жестом указал мне на стул, и я сел.

     — Вам знаком этот человек? — задал вопрос ОПБ-шник. Иллка покачала головой.

     — Не могу припомнить.

     Я заметил какие-то движения на мониторе полиграфа — понятия не имею, что они означают.

     — Возможно, я его где-то видела, но не помню, — уточнила Иллка.

     — Вы можете сказать, кто эта женщина? — обратился ОПБ-шник ко мне. Я пожал плечами.

     — Мне сообщили, что это агент амару. Лично мы не знакомы.

     — Однако вы предупредили эту женщину три года назад, когда мы планировали задержать ее.

     — Причины, по которым так вышло, мной уже излагались неоднократно, — я взглянул прямо в его очки, — и не связаны с моим личным знакомством с этой женщиной.

     Очкарик перевел взгляд на Иллку.

     — Вы утверждаете, что незнакомы с этим человеком. Но он — амару?

     — Этого я не могу знать, — ответила она.

     — Но ведь вы можете определить… вот он, перед вами.

     — Нет, конечно! — в голосе Иллки звучало удивление, — невозможно определить амару по внешности. В некоторых случаях можно предположить… Но в целом популяция слишком перемешана, и нет никаких признаков внешности, типичных именно для амару.

     — Вот как — а по чему можно определить амару? Поведение? Биография?

     — Нет. И то, и другое — по крайней мере, если речь идет о внешних биографических данных — никакой роли в определении не играет. Амару можно отличить только на основании генетического анализа. Я считала, что это вам известно.

     — В мире не так уж много амару… — задумчиво произнес ОПБ-шник, — несколько миллионов? Сотен тысяч?

     Иллка пожала плечами.

     — Не могу сказать точно.

     — Вы должны знать друг друга.

     — Нет, мы не знаем, конечно же, всех осознанных амару на земле. Это было бы совершенно невозможно.

     — Скажите, а как вы относитесь к этому человеку? — поинтересовался очкарик. Очевидно, цель этой очной ставки — уточнить реакции Иллки на меня на детекторе лжи.

     Она пожала плечами.

     — Я не знаю его, как я могу к нему относиться? Симпатичный молодой человек.

     — Вы встречались и раньше, по делу Лауры Шефер… как была тогда ваша фамилия? Не помните? А вы?

     — Хирнштайн, — сказал я, — доктор Хирнштайн.

     Все равно эта фамилия у них сохранена. Иллка кивнула.

     — Ах, тогда… да, возможно, тогда мы виделись.

     — Что произошло с Лаурой Шефер?

     — Не знаю, — ответила Иллка, — я помню эту девочку, но она ведь недолго была на моем попечении.

     — Я скажу вам, что с ней произошло, — очкарик подался вперед, — Лаура Шефер была увезена в тайный город амару. С тех пор о ней никто ничего не слышал. Ее мачеха получила фальшивое свидетельство о смерти ребенка.

     — Может быть, и так, — Иллка пожала плечами, — я об этом ничего не знаю.

     — Вы не тестировали ее?

     — Сейчас трудно сказать. Не помню.

     — Разве ваша деятельность не заключалась в том, чтобы искать кандидатов в пара… в амару?

     — Нет, — ответила Иллка, глядя прямо в глаза очкарику.

     — А в чем же она заключалась?

     Иллка не хотела отвечать даже на такие в общем-то безвредные вопросы. И наверное, у нее были на то свои резоны. Она снова сказала что-то нейтральное, ни к чему не обязывающее. Я напряженно смотрел ей в лицо. Наверное, в этом есть смысл. Не случайно и мы с Анквиллой сразу обговорили все в подробностях — какую информацию и в каких дозах мне следует выдать ОПБ.

     Значит, об Иллке я ничего не знаю…

     Очкарик вздохнул.

     — Мы поговорим об этом позже. Ваша вторая встреча с этим человеком произошла к Ганновере, где вы работали под именем фрау Граф. Он помог вам скрыться от ареста.

     — Но мне никто не помогал! — удивленно заметила Иллка, — я уходила совершенно одна. И этого человека я точно не видела в Ганновере.

     — Не надо сочинять. У нас есть запись смс, которым вас предупредили. Это были вы, не так ли? — он повернулся ко мне. Я кивнул.

     — Да, это был я.

     — Вот как? — Иллка вскинула брови, — ну что ж, вы сделали один раз доброе дело.

     — Видите ли, в дальнейшем этот молодой человек, Клаус Оттерсбах, перешел на нашу сторону. Тем, что вы находитесь здесь, вы обязаны исключительно ему, той информации, которую он нам предоставил.

     Иллка вздрогнула, очень натурально и посмотрела на меня. Я отвел взгляд.

     Мне не надо было играть, меня и так мучил стыд. И страх за нее.

     — Вы амару, молодой человек? — спросила она, — и вы перешли на их сторону?

     — Да, — мне пришлось поднять взгляд.

     — И что это за чувство, предавать людей, которые вам доверились? — поинтересовалась Иллка. Я стиснул кулаки.

     — Вы опасны, — произнес я сдавленным голосом, — признайте, что вы стремитесь к мировому господству. Вы хотите уничтожить все… все, что мне дорого. И заменить на свою цивилизацию, на свои представления о добре и зле. Не скрою, жизнь амару выглядит привлекательно! И я пытался даже вам помогать, быть на вашей стороне. Но в итоге… вы ничем не лучше нацистов. Мне жаль лично вас. Но это война, и я ничего не могу поделать.

     — Да, — тихо сказала Иллка, — тут вы правы. Это война.

     Мне хотелось напиться, но дома не было ничего, а идти сейчас в пивную не стоило. Надо сделать совершенно расслабленный вид. Хорошо еще, что провода полиграфа нацепили не на меня.

     Я уже делал некоторые первоначальные упражнения ятихири, Анквилла показал их мне. Но по правде сказать, расслабляться по-настоящему я так и не научился.

     Поэтому сейчас мне хотелось напиться. Или ходить из угла в угол, время от времени стукая головой в стенку. Именно этим я и занимался — мерил комнату шагами, упирался в стену, разворачивался, шагал обратно. Мне было плохо. Ох, как плохо. Я не думал, что может быть так плохо от такого простого и пока еще не страшного факта: моя сестра, амару, в плену. Я ведь совсем не знал Иллку, меня с ней ничто толком не связывало. Я не знал, что она за человек, даже ее семью не знал — они все жили в Шамбале.

     Да и вины моей тут действительно не было. Все же было обговорено, все по плану — а случайности всегда бывают. Такая у нас работа. Разведчик всегда может попасть в плен. И пока что с ней не делали ничего страшного, и ей пока не угрожала смерть.

     И все равно… Откуда я, на самом деле, знаю, что с ней делают сейчас? Я дошел до стены, уперся в стену лбом и тихо застонал.

     Иллка, прости меня…

     Истерик, черт бы тебя побрал, жопа проклятая, выругал я себя.

     Надо думать, что дальше делать. Дерьмо ты, а не разведчик.

     Я распахнул окно, вдохнул воздух, лязгнувший далекими железнодорожными стуками. Встал в первую позицию ятихири, сменил ее на вторую, третью… Мышцы поочередно напрягались, растягивались, расслаблялись. В шестой позиции я поднял над головой скрещенные руки, сжатые в кулак — как при клятве хальтаяты… "Я, Клаус Оттерсбах, амару, частица разума планеты Земля, клянусь этому миру и моим братьям и сестрам людям-амару, клянусь младшим братьям антропоидам урку, клянусь всему живому миру планеты Земля…"

     Пальцы вытянулись, выгнулись в напряжении, затем я бросил руки вниз и резко выдохнул.

     Сел в плетеное кресло и раскрыл ноутбук. Вызвал Эвернот и в нем — файл с зашифрованными обрывками планов.

     Теперь у меня две первоочередные задачи.

     Первая — выяснить все, что получится, о Барте, постараться узнать, кто стоит за ОПБ. То, что я и делал до сих пор.

     Вторая — спасти Иллку.

     Я пока еще не знал, как буду делать это. Если бы нужно было только спасти Иллку, я бы мог сделать это прямо сейчас. Достаточно пятерых человек, а их я быстро найду. И вызвать диск. У меня есть доступ в Центр. Три боевика… да что там, мне бы хватило одного Каяри с его третьей ступенью, он один бы, как Брюс Ли какой-нибудь, прошел через все их посты. Освободить Иллку силой, сразу вызвать диск. Но тогда и мое место в ОПБ будет безнадежно потеряно. А операцию так долго готовили… Нет, Анквилла не позволит мне этого, и не стоит даже и спрашивать.

     Я не думаю, что они так быстро ее убьют. Она очень, очень нужна им живой. И они продержат ее еще долго — недели, месяцы… Я успею ее спасти.

     Я внес некоторые уточнения в шифрованный план. Все понятно.

     Затем открыл "Зеркальце" и стал просматривать новости из мира амару. Не смотрел еще сегодня.

     На первой странице — я вздрогнул — на меня плыл в черноте космоса крошечный ноздреватый кусок серого камня. И текст под картинкой.

     "Сегодня астрофизики Андской обсерватории обнаружили небесное тело, идентифицированное согласно описаниям как Автомат Чужих…"

     "Автомат пересекает в настоящий момент орбиту Сатурна…"

     "Подтверждение австралийской, тибетской, египетской, сибирской обсерваторий…"

     "При сохранении настоящей скорости и направления полета, Автомат достигнет Земли 26 октября 2015 года. До конца света осталось менее 8 месяцев".

     "Комиссия собирается для экстренного совещания — завтра должны быть начаты переговоры с правительством Китая".

     Лорин прошла Янтанью, не встретив никаких затруднений. За четыре года она смогла догнать сверстников по всем предметам. А вот сдать первую ступень ятихири ей удалось лишь благодаря интенсивным занятиям с друзьями — чикка-хальту. Так и сказал ей наставник. Ведь до того она была очень неспортивной. Первая ступень — не так уж много, всего лишь обычные физкультурные упражнения: надо было пробежать десятикилометровый кросс по лесу, переплыть озеро, показать гимнастические упражнения и навыки самозащиты. Но раньше и это для Лорин было бы невозможно. Теперь же она, как и Майта с Яваном, сдала эти упражнения блестяще. Яван вышел на вторую ступень.

     Только Келла из их компании еще оставалась несовершеннолетней и с завистью смотрела на завершающую церемонию Янтаньи.

     И социальные навыки не вызвали у Лорин затруднений. Тот случай с электрошокером что-то переломил внутри. Она перестала бояться урку. Обрела уверенность в том, что может приказывать им.

     На экзамене достались шесть девушек, среди которых была знакомая ей Диана. Выпускники строили в поселке новый дом, группе Лорин выпала внутренняя отделка — оштукатурить и покрасить стены в двух комнатах. Одна из урку, женщина постарше, была по специальности маляром, так что техническая сторона задания вопросов не вызывала. Лорин беспокоилась о том, как бы специалистка не перехватила власть в свои руки — тогда ей могут не засчитать экзамен. Но все сошло благополучно. Лорин командовала звонким голосом. Диана даже не пыталась возмущаться. Юная амару подробно расспросила маляршу о технической стороне и отдавала соответствующие приказы. Ей удалось настоять на своем в вопросе разведения краски — краска не должна быть слишком яркой, это затемнит помещение.

     Янтанья была для Лорин триумфом. Она еще никогда не чувствовала себя такой счастливой. В белом иси с золотой оторочкой она стояла у огня, и Старейшая Пуйа надела ей на шею знак зрелости, взрослый браслет связи. Община амару приняла ее в свои ряды. Потом Лорин шагнула вперед и вскинула над головой скрещенные руки. Глядя в огонь, она звонко произнесла давно знакомую, заветную клятву.

     Детство кончилось. Она — взрослая амару, девушка, вступающая в мир взрослых, теперь уже никто не отвечает за ее воспитание и никто не станет относиться к ней, как к малышке.

     На балу она танцевала только с Каяри. Яван пригласил Келлу. С этого дня их дружба перешла во что-то более серьезное… Компания чикка хальту распалась — пусть это были и не совсем детские игры, теперь они окончательно вступили во взрослую жизнь. Хайлли, которая уехала в Петербург к Григорию, даже не пришла на церемонию.

     Майта же был давно и безнадежно влюблен в Ларису — девушку старше его на год, помолвленную с другим…

     Свадьба увенчала счастливую весну Лорин. Это было давно так спланировано и решено, уже два года они с Каяри, не скрываясь, ходили повсюду вместе. Разве что не жили постоянно в одном доме. Но не принято играть свадьбу до экзамена. Теперь же время настало.

     У амару нет религии и нет религиозных праздников. Для них свята сама жизнь — амару верят в разум, в жизнь, в ее торжество, верят в сообщество разумных и его способность решить любые проблемы.

     Поэтому и все праздники амару связаны с торжеством Жизни — рождение ребенка, присвоение имени, Янтанья и Весенний Бал, свадьба, посвящение в Старейшие…

     В белых иси, в венках из белых цветов на волосах, Лорин и Каяри держались за руки и смотрели друг другу в глаза. Только что Старейшие возложили венки на их головы, а затем они обменялись кольцами — оказывается, это амарский древний обычай. Лорин погружалась в непроницаемую тьму блестящих глаз любимого, как в ночной океан. Крепкие сильные предплечья Каяри поддерживали ее руки. Она, нелюбимый и ненужный ребенок из немецкого городка, она, измученная и одинокая, больная девочка…. Куда до нее Золушке? У Золушки не воскресла любимая мать, у нее не было вокруг сотен любящих ее друзей, сама Золушка никогда не чувствовала себя такой сильной и умной, способной перевернуть мир. И какой к чертям принц мог сравниться с Каяри, самым лучшим человеком на Земле, доставшимся именно ей, самым мужественным и нежным…

     Собственно, все, поняла она. Церемония уже закончена. Мы — муж и жена. Она улыбнулась Каяри. Он наклонился и легко поцеловал ее.

     Они расцепили руки. Лорин посмотрела на маму, такую стройную и молодую в голубом иси, по лицу мамы текли слезы. Хорошо бы Клаус был здесь! Но Клаусу нельзя отлучаться из Германии. Вот мама все-таки прилетела на свадьбу дочери.

     — Что-то жрать охота, — заметил Каяри, — пошли?

     — Пошли, — согласилась она. Прямо на улице были расставлены столики с угощением, гости — собственно, все соседи, вся улица — ходили меж столами, ели, пили и разговаривали. Малыши шныряли под ногами. Лорин вдруг увидела Явана и помахала ему рукой. Странно — и Майта, и Яван были здесь, пришли и Хайлли с Григорием, а Келлы она что-то не заметила. А ведь Келла с таким пылом строила планы их свадьбы. Так за них радовалась…

     Яван с хрустом вгрызался в арбузный ломоть. Лорин взяла со столика горсть орехов.

     — Ван, а где Келла? Что-то я ее…

     Юноша бросил корку в ведро возле столика, утер рукавом губы.

     — Да вот не знаю! Ничего не понимаю, если честно. С утра за ней зашел, мать говорит, она куда-то уволоклась, на озеро, что ли… И так с тех пор и нет. Я уж и на озеро бегал.

     — Да, странно, — Лорин обеспокоенно огляделась, словно ища Келлу среди гостей, — мало ли, конечно, что ей в голову взбредет… Кел у нас всегда была чокнутой.

     Все-таки ей было немного обидно. Понятно, что у Кел моторчик в заднице, что она вечно что-нибудь придумывает и где-нибудь пропадает. Но уж на свадьбу лучшей подруги-то могла бы явиться без опозданий. Как жаль, что она не видела церемонию!

     Лорин посмотрела на Явана. За два года он сильно вырос и теперь был повыше ее ростом, сильно раздался в плечах. Лорин и сама была не маленькой — у амару физическая разница меж полами не так уж велика, но Яван выглядел кряжистым дубком рядом с ней.

     А вот Келла пока еще была девчонкой, и ростом ниже Лорин.

     — Да придет, — сказал Яван успокаивающе, — ты же ее знаешь.

     Они посмотрели друг на друга. Страх вдруг кольнул Лорин — а если что-то случилось?

     Да нет, не может быть… ну нет здесь, в Лаккамири никаких опасностей! Плавала, и свело ногу судорогой? Но с какой стати?

     Лорин нашла взглядом любимого — Каяри беседовал ни с кем иным, как с самим Анквиллой, пару дней назад тот приехал в Лаккамири. Анквилла заметил Лорин и помахал ей рукой.

     — Иди сюда, Лорхен! Хочу тебя поздравить!

     Он сам придумал ей это прозвище. Мама звала ее Ларой, Лорочкой.

     Анквилла относился и к ней, и к Каяри по-особенному, Лорин не удивило бы, если бы он специально приехал на их свадьбу. Впрочем, Анквилла так относился ко всем, кого самолично вытащил из сложных перипетий урканского мира и привез в имата.

     Анквилла обнял Лорин.

     — Очень рад за вас, — сказал он, — вы прекрасная пара.

     Лорин покраснела, отвела взгляд. Посмотрела на Каяри. Анквилла положил руку ей на плечо.

     — Пройдемся, Лорхен? Я хотел кое о чем поговорить с тобой.

     Каяри, улыбаясь, кивнул и нырнул в толпу. Анквилла с Лорин отошли в сторону, где народу было поменьше. Анквилла протянул ей только что наполненный бокал с легким земляничным вином.

     — Вот возьми, очень вкусно, по-моему… Лорхен, я насчет твоего выбора профессии. Признаться, я был удивлен. Ты тоже хочешь стать агентом хальтаяты?

     — Да, — с досадой вздохнула девушка. Все эти разговоры она уже вела — с наставниками, с мамой…

     — Но ты интересовалась архитектурой…

     — Да, Анквилла, все верно, и мне это уже говорили. Я интересовалась архитектурой. Я могла бы развиваться в этом направлении дальше. Я знаю. Можно не повторять, — Лорин умолкла, стыдясь своей вспышки.

     — Но? — спокойно спросил Анквилла.

     — Но у нас сейчас война. Все это не имеет значения. Значение имеет только хальтаята. В ближайшие годы все должно решиться. Моя мама тоже прекрасный лингвист, но однако сейчас занимается поиском амару.

     — В общем-то, это хорошо, что тебя интересует общее благо, а не только личное, — Анквилла протянул руку к высокой садовой ромашке, словно намереваясь сорвать, но лишь погладил белые лепестки, — это хорошо. Это даже для амару не само собой разумеется.

     — Но? — с иронией спросила Лорин, откинув голову в белом венке.

     — Но у твоей мамы есть образование. Она уже лингвист, уже работает и продолжает совершенствоваться в ару. А у тебя нет ничего. Нам нужны не только бойцы, Лорин. Бойцов у нас более или менее достаточно. Ты заметила, какие люди чаще всего приходят в имата? Ведь такие, как твоя мама… или дядя Нико… или пусть даже Клаус — это скорее исключение. Обычно мы набираем взрослых и подростков из самых заброшенных уголков, из африканских деревень, латиноамериканских или индийских трущоб, из китайской глубинки… Здесь в Лаккамири много русских, но и они все происходят не из высших слоев и не из столиц. Почему?

     — Потому что в бедной среде родители скорее готовы расстаться с подростком… и если предложить какую-то стипендию, хорошее обучение, любой с радостью поедет… Да и взрослым не за что цепляться, — предположила Лорин. Они дошли до конца улицы, до поворота, где спираль уходила под уклон, и остановились. Двинулись обратно.

     — Это да. И еще — потому что просто бедноты в мире больше. В мире, Лорин, подавляющее большинство людей никому не нужны и легко заменимы. И амару среди них в процентном соотношении столько же, а в абсолютном — соответственно, куда больше, чем среди образованных и богатых. И кстати, амару среди них искать легче и можно заметить и по поведенческим признакам. Среди образованных людей их искать сложнее — образованный человек кажется амару, так как усвоил соответствующие нормы поведения и успешно имитирует интерес к отвлеченным вещам… Но это ведь только кажется. На самом деле почти все прибывают к нам совсем из других социальных слоев. Все эти люди не имеют образования, всем им еще предстоит долго учиться, чтобы быть полезными в нашем обществе — а взрослые вряд ли пройдут даже Янтанью. Но сейчас, в наше время, они могут быть агентами хальтаяты, бойцами, и в этом качестве приносят много пользы. Но ты, Лорин… Ты закончила нашу школу. Сдала Янтанью. А нам… нам будут нужны очень многие специальности. Ученые, много научных работников, много инженеров. Биоинженеров, строителей, специалистов по материалам. Электронщиков. Программистов. Экоинженеров. Очень много нужно врачей. И психологов тоже, и педагогов. Социологов. Специалистов по урку. Вообще куда ни ткни — у нас везде дыры, везде людей не хватает. Большие события в мире начнутся скоро… но ты через 4–5 лет можешь стать специалистом, понимаешь?

     Он остановился, чтобы не приближаться к шумной толпе. Лорин упрямо взглянула на него.

     — Анквилла… никто из нас не знает, чем закончатся эти большие события. Выживем ли мы вообще! Я не успею стать инженером-строителем, например, до того, как начнется война. Поэтому я могу стать только бойцом этой войны. Понимаешь… — она отвела взгляд, — если нам придется погибнуть — я бы не хотела умереть пассивно. Как мирное население, на которое кидают бомбы. И потом… Кай тоже агент хальтаяты.

     — Каяри другое дело, у него третья ступень, таких мало, был бы грех не использовать его на такой работе.

     — А я не смогу… не могу жить, зная, что он… а я тут — одна, сижу и спряталась в уютной имата от бурь этого мира.

     — Не хочешь же ты сказать, что Инти от чего-то прячется, — заметил Анквилла.

     — Нет. Извини, я, конечно, не имела в виду тебя и Инти! Но у вас свое, по-своему… а у нас вот так. И потом, я не Инти. Она жила только в Шамбале. А я — оттуда. Я все помню, Анквилла. Думаешь, я что-нибудь забыла?

     Он положил руку ей на плечо.

     — Хорошо, Лорхен. Я не собираюсь тебя отговаривать, конечно. Просто… и я, и твои наставники, мы все немного удивлены. Ты… не казалась такой уж боевой.

     Музыка всколыхнула людскую массу, поплыла над улицей. Каяри пробивался к невесте. Протянул руку — пойдем. Первой парой они заскользили по открывшемуся проходу в толпе. За ними пускались в пляс новые и новые пары. Лорин летела под музыку, весенний запах кружил голову. Она жмурилась, следуя за движениями Каяри. А потом, диссонансом в музыку — с нижнего уровня чей-то крик.

     — Беда! Беда!

     Рука Каяри крепко стиснула ладонь Лорин. Холодея, девушка уже понимала интуитивно, предугадывала, что случилось, ноги несли ее вперед, вслед за толпой. Они бежали вниз, все вниз, и на каком-то уровне, как раз напротив ворот в вишневый, еще цветущий сад, им встретилось это.

     Она узнала темно-русые волосы Келлы, откинутые назад, странно блестящие в них будто мокрые пряди. С ней что-то случилось, подумала Лорин, невеста в белом иси, ее пропустили к подруге. До последней секунды Лорин не ожидала того, что увидит — Келла, видно, упала откуда-то, разбилась, мало ли что бывает, теперь ее несут наверх, в больницу… Лорин подошла к носилкам и отшатнулась.

     Келлы больше не было. Ее убили.

     Лорин содрогнулась всем телом и ткнулась в поддержавшие ее руки Каяри. В темных глазах юноши замер ужас. Лорин избегала смотреть на то, что было лицом Келлы, а он — смотрел не отрываясь.

     Один из тех, кто нес носилки, Лорин не помнила его имени — какой-то инженер, живущий на девятом или десятом уровне — встал перед ней и заслонил Келлу. Теперь все смотрели на него.

     — Ее нашли там… у Марки, где скалы. Видимо, произошло сегодня утром.

     — Что… произошло? — тихо спросил кто-то. Нашедший глянул невидяще.

     — Ее убили урку.

     Малый кабинет Барта был оформлен в черном и белом цветах, без всяких полутонов. Сверкающий черный пол, белая мебель, много стекла — стеклянная стена, разрезанная на квадраты, открывала роскошный вид на Таунус. Я с некоторым содроганием уселся на стеклянный стул, оказавшийся, впрочем, довольно удобным.

     Первого жучка я прикрепил к ножке стола, коснувшись ее незаметно манипулятором, выполненным в виде авторучки. Жучки у нас все равно микроскопические — нет никаких шансов обнаружить.

     — Вам нравится здесь? — поинтересовался Барт, — кстати, давайте выпьем… у меня есть очень неплохой скотч, — он встал и раскрыл квадрат стены, оказавшийся зеркальным баром.

     — Не откажусь, только немного.

     Барт разлил виски.

     — За наше дальнейшее плодотворное сотрудничество… — он немного подумал, — и за дело ОПБ!

     — Прост, — согласился я, поднимая стопку. Достаточно одного глотка…

     Я незаметно включил сканер. Фотокамера при этом казалась выключенной. Хорошо, конечно, что мне вообще позволяют здесь ходить с ней.

     — Клаус, я вот о чем… вас устраивает ваша работа в ОПБ?

     — Думаю, что я способен на большее, — откровенно улыбнулся я, — то есть поймите, мне не важно собственное положение — меня устраивает оплата, должность и так далее. Но для пользы дела… Поймите, у меня много знаний и связей в мире паралюдей…

     — Амару, — тихо сказал Барт.

     — Да. Амару.

     — Вы верите в эту… гипотезу разных видов?

     — Я не антрополог, Пьер. Мне трудно судить о верности этой гипотезы.

     — Я беседовал с антропологами. Они утверждают, что это ерунда, — заметил Барт.

     — Вполне возможно. Но Пьер, давайте будем практиками. Какая нам сейчас разница, происходят паралюди от другого вида австралопитеков, из Атлантиды, с другой планеты или же это вообще секта, использующая псевдогенетические методы исследования… Впрочем, эти методы ведь работают.

     — Когда вы определяете по генному анализу, амару перед вами или урку — вы всего лишь находите несколько бессмысленных последовательностей ДНК. Маркеры не несут полезной информации. Откуда и почему на самом деле появились эти последовательности, мы не знаем.

     Я вздохнул.

     — Однако, Пьер, согласитесь, анализ результативен. Амару отличаются от урку. Ведь правда? Значит, не только маркеры, но и другие, еще неизвестные нам, точечные изменения генома… впрочем, я не генетик, просто интересовался этим.

     — Я тоже не биолог. Действительно, нет смысла разбираться, и действительно — амару другие. Но ведь можно предположить, что это — следствие воспитания. Секта! Посмотрите на любых сектантов — они тоже отличаются от других.

     Я посмотрел Барту в глаза.

     — Пьер… вы излагаете сейчас гипотезу ОПБ. Официальную гипотезу. Я поддерживаю ее и везде говорю именно так. Но с вами я хочу быть откровенным. Если взять маленького ребенка сектанта и воспитать в нормальной семье — он ничем не будет отличаться от нормальных людей. У амару другая ситуация. Они рождаются среди обычных людей — и с детства чувствуют колоссальное отличие от других. Обычно эти дети не умеют защитить себя и занять позицию лидера. Ну что я вам рассказываю… думаю, вы знаете это сами. Это не воспитание. Это генетическая предрасположенность. Она есть, это знает каждый собаковод — вы можете овчарку научить вцепляться в горло противнику, смело вступая в бой — но пуделя вы не научите этому никогда. Кстати, и волка — другой вид — нельзя научить нападать на человека по команде, волки, как ни странно, слишком трусливы для этого.

     Есть аналогичное различие и между людьми. Другой это вид, другая порода или еще что-то — какая нам, практикам, разница? Важно, что они есть. И что сейчас они, казалось бы, безвредные, даже трусливые… в сущности, они хотят завоевать мир.

     — Хальтаята, — сказал Барт, и я вздрогнул, как от удара.

     — Вы знаете это слово…

     — Да. Я слышал его.

     — Это очень опасно, — повторил я, — исключительно опасно.

     Часы незаметно кольнули меня в запястье электрическим разрядом. Сканер закончил работу. Я взглянул на часы.

     Совпадение по маркерам амару у Барта составляло 99,3 процента.

     Оно было выше, чем у меня.

     Высокий чин ОПБ имел больше прав, чем я, называться амару.

     Алкоголь еще болтался в крови, но мне это никогда не мешало в работе. Я открыл второй рабочий ноутбук — на этот раз обычный Самсунг — и вышел в обычный интернет.

     Поведение Барта было странным. Очень странным. Зачем ему вообще потребовалось говорить со мной? Прощупать, решить, гожусь ли я для более серьезных дел? Можно ли мне доверять? Мне ведь до сих пор ничего серьезного не доверяют. Я мало что узнал об ОПБ.

     Во всяком случае все мои детективные привычки требовали сейчас одного — копать. Копать и копать, пока малейшие недоразумения в биографии Барта не окажутся проясненными. Тянуть за все ниточки. Проверять все подробности.

     Я начал с Хелены Барт.

     Можно выслать запрос ее бывшему начальству. Но это могло дойти до ОПБ. Я примерно час копался в сети. Никаких сведений о нынешнем месте пребывания Хелены не было.

     Я сделал себе кофе.

     Давай-ка, Клаус, подумаем так. Что могло вообще случиться с идеалистичной, одинокой — с другом она рассталась — молодой женщиной-врачом? Притом о ее смерти или пропаже без вести ведь тоже ничего не известно.

     Я набрал в сети "Врачи без границ". Потом — "благотворительность".

     После некоторых поисков мне наконец повезло. Имя Хелены Барт, невролога из Вены, я нашел в какой-то хвалебной статье в местной австрийской газете. Речь шла о помощи, которую по собственной инициативе оказывают европейцы жителям развивающихся стран, в том числе, были перечислены несколько врачей, которые переехали работать в Индию и Пакистан. В частности — Хелена Барт. Статья была шестилетней давности.

     В Пакистан?

     Дочь человека, являющегося чистейшим амару по генам?

     Я экранировался — даже если я пропустил где-то подслушивающее устройство, лан-поле защищает надежно. И вызвал Шамбалу. Маллку тамошней рабочей группы — Лакшми.

     Мне повезло, Лакшми сразу согласилась на короткую беседу со мной. Вопреки своему имени, она не выглядела как чистая индуска — темная и смуглая, но довольно высокая, и черты лица напоминают чистокровных амару, очевидно, полукровка.

     — Клаус Оттерсбах, — сказала она, — мне кажется, ты состоишь в родстве с Анквиллой?

     — Да, я его двоюродный внук. А ты знакома с ним, значит?

     Лакшми пожала плечами, затянутыми блестящей тканью.

     — Все, кто занимается хальтаятой профессионально, знают Анквиллу. У тебя есть ко мне какое-то дело, Клаус?

     — Да, — сказал я, — меня интересует, не появлялась ли в Шамбале некая Хелена Барт.

     — Хелена Барт, — темные глаза Лакшми сощурились, — Пожалуйста. Ты даже можешь с ней поговорить! Только ее имя давно уже не Хелена. Ее зовут Аханкара.

     — Вот как…

     — Если тебе это поможет, могу сообщить, что она появилась у нас три года назад, вместе с отцом. Ее отец — очень богатый и высокопоставленный европейский чиновник. Но он у нас как-то не прижился, это был один из редких случаев, когда человек возвращается в мир урку. Именно поэтому мы обычно и не приглашаем богатых и высокопоставленных, даже если они изредка вдруг оказываются амару.

     — Да, я знаю. Долго отец Хелены жил в Шамбале?

     — Несколько месяцев. Мы считали, что все в порядке. Предложили ему стать агентом хальтаяты — с его связями это было бы бесценно. Сам Анквилла приезжал, чтобы поговорить с ним… Но он не согласился, и вскоре после этого уехал.

     Аханкара была похожа на отца. Но в то же время обладала обаянием амару, постоянно живущей в мире своих, в имата. Светилась тем домашним покоем, который привлечет любого амару, живущего вне родины.

     У нее были длинные русые волосы, карие глаза. Экран кита отражал за ее спиной типичные черты амарского дома — стену с вьющимся фаноа, простенок из кристаллина.

     — Я вряд ли смогу помочь тебе, — сказала она, — мы давно не поддерживаем связи с отцом.

     — Извини, — я собрал все свои знания ару, — ты не могла бы перейти на немецкий? Я еще плохо владею ару… так вышло.

     — Aber natЭrlich^[4], - кивнула она, — мне даже приятно поговорить на родном языке. Ты недавно… в нашем мире?

     — Не так давно, как ты. И я агент, то есть у меня мало возможностей для языковой практики. Читаю я неплохо, правда. Значит, с отцом никакой связи у тебя нет?

     — Нет. С тех пор, как… — она опустила глаза, — словом, он не одобрил всего этого. И мне не советовал. У нас было много разговоров на эту тему. Тогда. Он сказал, что это своего рода секта. Что если когда-то и было различие между видами, то оно неизбежно стерлось за это время, раз виды свободно скрещивались. Это биологическая нелепость… при том, что сам он не биолог.

     — Но он был в имата?

     — Да, он был. Но он… не понял всего этого. Ведь пойми, в отличие от большинства амару, он имел в мире неплохое положение. Конечно, ему повезло родиться в семье, которая имела влияние, связи, деньги. И вот так все бросить… он уже не в том возрасте.

     — Ты знаешь, чем он занят сейчас?

     — Нет. Я не слежу за его занятиями, — ответила Аханкара, — да и он, мне кажется, ушел в тень. О нем как-то не слышно, карьера вроде прекратилась…

     — Но тогда — он долго был в имата? На него вышли через тебя?

     — Да. Моя мать полукровка, ее не пригласили, да и я не хотела… у нас не блестящие отношения. А отца — они долго колебались, ведь обычно высокопоставленных людей не приглашают в имата. Но в итоге… Нет, был он здесь недолго, неколько месяцев.

     — А потом передумал?

     — Да. В нем происходила какая-то борьба, понимаешь? И вот это другое, светское начало, победило. Мы уважаем его выбор…

     "Вам понравилось там, Клаус? Только откровенно". И жадное любопытство во взгляде. Да ведь он хотел туда. Хотел, как герой Уэллса всю жизнь стремился войти в запретную дверь в белой стене — но так и не вошел, не пускали обстоятельства, обязательства, требования.

     Я размышлял, глядя на Аханкару. Связать ее с отцом сейчас? Как-то воздействовать? Но как? Как можно использовать эту связь? Надо будет подумать. Аханкара, в конце концов, никуда не денется.

     — Спасибо, — сказал я наконец, — наверное, это не поможет в расследовании. Но все равно благодарю за откровенность. И прошу тебя вот о чем — ни в коем случае твой отец не должен знать ничего обо мне.

     — Я и не могу ему ничего рассказать, мы несколько лет не общались… но в чем дело? Ты можешь мне сказать? Отец, он…

     — Он связан с кругами, которые знают о хальтаяте и пытаются… понимаешь, у них все очень серьезно. Они убивают и похищают людей. Если кому-то из его круга станет известно о том, что я — агент, это будет смертным приговором для меня.

     Глаза Аханкары расширились.

     — Нет, я, конечно… не беспокойся, даже если вдруг мы свяжемся с отцом каким-то образом, я не стану упоминать о тебе. Но отец…

     — Ты считаешь, что он не мог связаться с такими кругами?

     Аханкара отвела взгляд.

     — Мог, — сказала она, помолчав, — к сожалению, я не могу этого исключить. Мог.

     На экранчике кита Анквилла сидел за столом — неизвестно, в какой части света, постукивал карандашом по столу, и взгляд его, как обычно, действовал успокаивающе. Гипнотизировал.

     — Вот как, значит… Да, мы упустили это из виду. Мой просчет. Теперь я вспоминаю — ведь я даже лично говорил с этим Бартом. Видел его в Шамбале. Он мне тогда уже не понравился.

     Анку говорил убедительно. Он не врал. Он ведь никогда не врет, правда?

     Дед заразительно улыбнулся, от голубых глаз побежали тонкие морщинки. Все же стареет он. Выглядит уже лет на шестьдесят.

     — В сущности, это ничего не меняет, Клаус. Работай дальше. Очень хорошо, что ты пометил его офис. Просчет врага надо использовать. Знаешь, я думаю, он в самом деле тоскует по имата. Ведь он амару, чистый. Ему у нас хорошо на самом деле. Потому он и потянулся к тебе. Наивность, но нам это на руку. Все амару, знаешь, немного наивны.

     Все, пожалуй, кроме тебя, старый лис…

     — А с Аханкарой я поговорю сам. Не беспокойся об этом.

     — Дед, у меня еще одно дело. Иллка… Я был на очной ставке с ней.

     Анквилла нахмурился.

     — Как она?

     — Пока ничего. Но ты же их знаешь. Дед, Иллку надо вытащить. Я бы мог это сделать с одним Каяри.

     Анквилла помолчал несколько секунд.

     — Только на этом твоя работа с ОПБ будет закончена.

     — Да. Но иначе они убьют ее. А кроме меня… я единственный, у кого есть прямой доступ в Центр. Конечно, можно выслать штурмовую группу и взломать…

     — И это нельзя делать. Во всяком случае, мы не будем этого делать. Наш штурм будет иметь почти такое же значение, как и если ты проведешь операцию один с Каяри. Ты будешь раскрыт. Два года работы насмарку. ОПБ никто не остановит.

     — Дед, но ее убьют!

     — Может быть, не так сразу, — утешил Анквилла. Я стукнул кулаком по столу.

     — Ты свихнулся? Это что — лучше? Ее будут пытать.

     — У нее пятая ступень.

     — Насколько я понимаю, и на пятой ступени болевые ощущения снимать невозможно. По крайней мере, долго.

     — Да, это доступно только на седьмой, — согласился Анквилла, — но тем не менее, она сможет продержаться довольно долго. Может быть, к этому времени мы сможем провести спасательную операцию. Нам ведь и нужно всего несколько месяцев.

     Я взялся за голову, в буквальном смысле, пальцы взъерошили волосы. Мне хотелось бы никогда не слышать этого.

     — Клаус, — произнес Анквилла, — у нас не армия. У нас не урканский мир. Я не могу тебе приказывать. Мы вообще этого не делаем. Ты можешь решить сам. Решай. Спасай Иллку, раскрывайся, уходи. Или продолжай работу и уничтожь ОПБ. Целиком. Чтобы уже никому, никогда не приходилось… вот так. Решай сам, Клаус.

     А ведь нельзя сказать, думал я, выруливая с автобана, что среди нас, амару, нет никакой иерархии. Она есть.

     В каждом деле есть профессионалы получше, талантливее, трудолюбивее — и те, кто менее талантлив. Можно начисто отказаться от должностей и званий — и мы отказались — но вот этот разрыв в уровнях способностей, трудолюбия, опыта уничтожить невозможно.

     Разница между нами и урку лишь в том, что нас этот разрыв не раздражает, не вызывает стресса, мы принимаем его спокойно, как должное. Радуемся за более опытного и талантливого товарища. Стремимся к самосовершенствованию в деле — но не к тому, чтобы занять место наверху. И это у нас врожденное, да и воспитанное тоже.

     Меня обогнал черный "Лексус" с российскими номерами. Я улыбнулся и аккуратно встроился на своем Мерсе в правую полосу. Торопиться некуда. Надо спокойно все обдумать.

     Анквилла не генерал, не глава тайной спецслужбы, не начальник никому из нас. Разве что временный маллку рабочей группы хальту Лаккамири. Так это должность на птичьих правах, неписанная.

     Но практически все хальту-профессионалы в мире знают его. Он полвека занимается хальтаятой. Он знает о своем деле все. У него седьмая ступень ятихири.

     Со всеми нами он на ты. А я вообще его внучатый племянник. Но кто он такой, Анквилла?

     Наверное, урку и не поняли бы, что мы действительно ощущаем себя равными ему — просто мы его знаем. Все.

     Урку, наверное, не поняли бы, что никто из нас не стремится на место Анквиллы, что в этом месте нет ничего особо привлекательного. Кроме, разве что, иного уровня информированности. Но ведь это дело простое — работай, и обрящешь. Просто работай. Соображай, действуй. Делай выводы.

     Например, тебе известны факты: первое — вопреки агентурной традиции хальту, в имата приглашается высокопоставленный и богатый человек, пусть чистый амару, Пьер Барт. Да, якобы его нашли через дочь — но вряд ли агенты и дочь стали бы приглашать, она тоже не бедная и принадлежала к высшему слою. Но приглашают и дочь, и его. Хотя есть серьезные сомнения, что он захочет жить в нашем мире и тем более, примет хальтаяту.

     Второе — Барту нравится в имата, но как и ожидалось, он колеблется. Но живет в имата, и судя по его же воспоминаниям, этой жизнью наслаждается.

     Третье — после беседы с Анквиллой он немедленно все бросает, рвет связи с родной дочерью, отношения с которой были неплохими, едет в Европу и организует фашистскую по сути омерзительную контору ОПБ для охоты на амару.

     И четвертое.

     Я миновал вокзал. Встроился в первый ряд.

     Четвертое — какое значение имеет ОПБ для хальтаяты.

     Первоначальный план хальтаяты — в том случае, если никакого сопротивления со стороны урку не будет — был сугубо мирным. Через несколько лет мы должны были открыть мировой концерн, торговать собственными патентованными изделиями, что несомненно предполагало огромные прибыли только за счет новизны продукции. И набирать людей на "работу" — урку при этом селить в марки, предоставлять самоуправление и некоторую помощь, ну а наших забирать к себе.

     Мы встроились бы в систему мировой экономики и через пару лет стали бы самой мощной монополией на планете. Мы скупили бы официально земли в Сибири, в Австралии, Южной Америке и еще кое-где. В случае попыток военного нападения, мы сумели бы отразить угрозу. На "решения ООН" и прочие судороги урканского мира нам было бы плевать. Возможно, мы смогли бы также и удержать урканские государства от мировой войны и экологического безрассудства. По плану лет через пятьдесят все эти государства либо прекратили бы свое существование за ненадобностью, либо сильно зависели бы от нас. Мы рассказали бы открыто правду о нашей генетике и происхождении. Через сто лет все рождающиеся на земле амару сознавали бы себя как амару и жили нашей жизнью. Мы вернули бы эту планету себе.

     Но ясно, что у этого плана есть множество препятствий на разных этапах, потому существовали и планы В и С, и так далее.

     Один из планов, например, предусматривал, что урку узнают о нас уже сейчас, когда нас так мало — и начнут тайные операции против нас. В этом случае создание корпорации ускорялось, ресурсы мобилизовались на военные цели и на хальтаяту. Насколько я помнил, в плане В было предусмотрено выделение куда более мощных ресурсов — человеческих и материальных — на военные цели, в сущности, чуть не треть всех амару становилась хальту, и мастерские всех имата начинали работать на войну.

     Это необходимо, так как урканские правительства вполне могут объявить нас, скажем, террористами и попросту раздавить — у нас даже своей атомной бомбы нет, у нас есть сногсшибательные технологии, но на их основе все еще не разработано никакого оружия.

     И амару трудно убедить, что оружие нужно разрабатывать.

     Пожалуй, убедить их могла бы вот именно такая организация, как ОПБ — не просто тайная полиция, а зверская, жестокая, отбросившая весь европейский гуманизм.

     Собственно, именно это и произошло. Сообщение об ОПБ заставили Рабочую Группу Хальтаяты изменить план, ускорить производство оружия и обучение бойцов.

     И все это, к сожалению, весьма логично. Мешает лишь одно.

     Анквилла, конечно, человек очень нестандартный и совсем не типичный амару (хотя от урку он еще дальше, разумеется).

     Но черт возьми, он все равно остается амару! У него сын и дочь, внуки амару. Он сам был антифашистом и сидел в гитлеровской тюрьме. И вопрос только один — как он может так поступать?!

     Я шел вслед за Майером по узким коридорам Центра. Лабиринтов понастроили, вояки хреновы. И обстановка мрачная — выкрашенные до половины стены, тусклые лампочки под потолком. Решетчатая дверь, пост. Стандартная процедура опознания. Еще одна дверь и пост…

     Какого хрена, интересно, он меня туда ведет? Надеюсь, не запереть снова решил?

     Вероятнее всего, конечно, на очередную очную ставку с Иллкой. Главное — взять себя в руки. Не дергаться. Они способны на что угодно. Ты можешь увидеть все, что угодно. Иллка агент, она знала, на что идет. Главное — спокойствие, Клаус. Эх, как не помешала бы мне подготовка ятихири!

     Майер провел карточкой в щели замка.

     — Проходи, — пригласил он меня, — любуйся.

     В камере на койке, поверх темного казенного одеяла, лежала Иллка. Я отшатнулся.

     Это было уже слишком. Это даже не "все, что угодно", которого я ждал.

     Иллка была мертва.

     Лицо, совершенно мраморное, белое, кожа натянута особым образом, как бывает только у мертвых. Широко открытые глаза, и если присмотреться, уже видно, как расслаивается глазное яблоко. Руки аккуратно сложены по бокам, не видно никаких следов насилия, блузка и штаны застегнуты.

     Майер молча ждал, предоставляя мне смотреть на эту картину и приходить в себя. Я повернулся к нему.

     — Что вы сделали с ней?

     — Ничего, Оттерсбах. Абсолютно ничего. Просто поговорили.

     — От разговоров, насколько я знаю, не умирают.

     — Как видишь, у нелюдей бывает и такое. Об этом я и хочу тебя спросить, Оттерсбах. Как ты понимаешь, это не желательный для нас исход. Фактически, операция проведена зря. От тебя снова не получили никакой пользы!

     — Ну знаете! Я не могу отвечать за ваши методы обращения с пленными!

     Майер, вопреки ожиданиям, не обозлился. Подошел ближе к Иллке, попытался закрыть ей глаза, ничего не получилось, конечно.

     — Вот что, Оттерсбах… Меня в самом деле интересует этот вопрос. И я хочу получить от тебя ответ. Видишь ли, применить к этой сучке интенсивные методы допроса здесь никто бы не постеснялся. Ты это знаешь. Зная это, ты пришел к нам работать, так что не надо здесь изображать ягненка. Это нелюди, и обращаться с ними, как с людьми, никто не собирался. Только вот с ней ничего не делали. Не успели. Вчера я сам лично беседовал с этой тварью. Я показал ей содержание нашего кабинета двадцать пять, ты, я надеюсь, помнишь, что там находится. Объяснил, что если она и дальше собирается изображать невинность, завтра же мы начнем работать с ней здесь.

     — Вы ей как объясняли? — спросил я, — теоретически или прямо на объектах демонстрировали?

     — Теоретически. Ее пальцем не тронули, Оттерсбах. Я планировал дать ей подумать и выспаться. Вернул сюда. К утра нашли вот это, — он ткнул пальцем в сторону Иллки, — теперь меня интересует следующее: каким образом она убила себя? И какого дьявола она это сделала?

     Я изо всех сил втиснул ногти в ладонную мякоть. До боли.

     — У паралюдей есть методы подготовки. Вроде йоги. На определенном уровне подготовки они могут, как йоги, останавливать дыхание и сердцебиение. Убивать себя усилием воли.

     — Значит, она так хорошо подготовлена? В таком случае могла бы и допрос пережить.

     — Видимо, не могла. Или не хотела. Я ее могу понять.

     — Какого же дерьма она не дождалась хотя бы, пока мы начнем с ней работать? Со страху заранее коньки откинула?

     — Видимо, этот метод не так прост. Требует концентрации.

     — Ладно, Оттерсбах, пошли отсюда. Толку от тебя, как от козла молока.

     Я в последний раз взглянул на Иллку. Она уже совсем не похожа на себя — живую. В такие моменты и начинаешь верить в бессмертие души. Хотя душа у амару, как и вера — грамматически в той языковой сфере, что используется лишь для сказок и песен.

     Прощай, Иллка. Мы так толком и не познакомились.

     Мы с Майером проделали обратный путь молча. Пост, железная дверь, решетка. Коридор, два поворота. Еще один пост и дверь. Еще коридор. Еще решетка. Лестница. Кабинет наверху.

     — Кстати, Оттерсбах. В пятницу вылетаем в Гамбург.

     — С какой целью, можно поинтересоваться?

     — Ты — к Барту. У него резиденция там, он тебя и пригласил. Официально. Я должен передать. Ну а мне там все равно филиал инспектировать, так что я провожу тебя лично. С моей охраной. А то как бы чего не случилось. Сам видишь, эти твои паралюди — круты. Как бы с тобой чего не стряслось по дороге.

     Я медленно подошел к столу. Вынул "Вальтер" из ящика.

     Здесь ты прав, дед. У нас примитивное оружие. Оружие из урканского мира, пусть мы и научились производить к нему собственные боеприпасы, растворяющиеся пули, легкие и эффективные.

     А могли бы стрелять из каких-нибудь фантастических бластеров. Но нет их у нас. И атомных ракет нету. Трудно убедить амару производить все это.

     Я расстегнул потайной карман чемодана. Тупо посмотрел на пистолет в руке.

     С другой стороны — стоит ли рисковать? Мы полетим самолетом. Карман защищен от просвечивания — но мало ли?

     Да нет, это еще не провал. Я мог прихватить оружие из имата. Мог скрыть его от ОПБ, по головке Майер за это не погладит, но действие вполне объяснимое.

     Я аккуратно уложил пистолет, несколько обойм. Застегнул карман по шву — теперь совершенно не видно, что там что-то есть.

     И вот ради этого погибла Иллка, дед? Ради того, чтобы амару поняли — нужны бластеры, нужны скорострельные автоматы с бесконечным зарядом, еще какая-нибудь хренотень… Нет, логику твою я понимаю.

     Но принять не могу. Тошнит меня от твоей логики.

     Во что же ты превратился дед, что сделала с тобой жизнь? А может, ты никогда и не был другим? Это внешне кажется — сначала член Гитлерюгенда, потом — Сопротивления, потом — амару и хальту. А может быть, психология никогда и не менялась…

     Что же делать, черт возьми, что делать? Я ведь все равно хальту. И смерти Иллки я никогда Майеру не прощу. Убью скотину собственными руками.

     Вот только и играть по правилам начальства уже не собираюсь. Хватит с меня. Надоело быть игрушкой, да еще и в таких комбинациях. Майер скотина, да только ведь кто вызвал его к жизни? Да мой же собственный родственничек, бывший Вернер Оттерсбах.

     Я открыл "Зеркальце" и послал сигнал вызова моему связному.

     Каяри стоял у гостиницы с поднятым большим пальцем — высокий черный парень, крупный и веселый, в джинсах, кепке и зеленой футболке. Я поспешно свернул и затормозил на боковой. Каяри нырнул в салон старенького "Мерса". Вот потому мы и не держим слишком дорогих и хороших машин — мотор, правда, у меня встроен от гоночной Феррари. А вид непритязательный, можно и бедного мигранта подобрать на улице…

     — Кай, — сказал я, проехав первый светофор, — Иллка погибла.

     Секунда молчания.

     — Ты сообщил наверх?

     — Конечно.

     — Как…

     — Кай, на пятой ступени ведь можно, кажется, управлять сердцебиением, вплоть до остановки.

     — Я тоже это умею, — ответил он. Руль слегка дернулся в моих руках.

     — Можно и на третьей, — уточнил Каяри. Потом спросил, — ее пытали?

     — Как я понял, не успели. Как только возникла такая угроза, она…

     — Правильное решение, — сухо сказал Каяри.

     Черт возьми, это я должен быть подчиненным этого парня, а не наоборот. Но сейчас решать мне.

     — Кай, я еду в Гамбург. В пятницу. Я бы хотел, чтобы ты последовал за мной. Я лечу самолетом, ты можешь взять интерсити-экспресс, но так, чтобы прибыть где-то в одно время. Я побуду сначала на вилле одного типа. А потом поеду в филиал ОПБ, он расположен там в центре. Адреса ты получишь. Я бы хотел, чтобы ты следил за мной и в случае надобности помог. Силовая поддержка, больше ничего.

     — Следить за тобой. В случае надобности — силовая поддержка. Все ясно. Тебе угрожает опасность?

     — Нет, но видишь ли…

     Черт возьми, Каяри ничего нельзя объяснить. Для него Анквилла — царь и бог. Если Анквилла что-то делает, это правильно по определению. Нет, не поймет Каяри…

     — ОПБ должна быть уничтожена. Это наша изначальная задача, если ты помнишь. И по полученным сейчас сведениям, ее можно уничтожать. Мы знаем источники финансирования, и мы сможем их перекрыть. Осталось только одно — физически устранить руководителей, а это тот человек, к которому я еду, и Майер. Майер не влиятелен, конечно, он исполнитель, но опасен уже в силу характера. И занимаемого поста. Вполне возможно, будь на его месте кто-то другой, ОПБ не носила бы такого откровенно фашистского характера.

     — В таком случае почему не направят группу ликвидации?

     — Ее направят, — сказал я терпеливо, — но в данный момент у нас есть уникальная возможность обойтись быстро и своими силами. Может быть, ее не будет. Но я хочу попытаться. Поэтому мне нужен еще и ты. Ты ведь понял задачу?

     — Да.

     — Специально ликвидацию не планируем. Но если сложится…

     — Да, я понял.

     — Хорошо, — я подъехал к обочине. Парковаться здесь нельзя, конечно, центр — но я ведь только на секунду, — значит, встретимся в Гамбурге. Удачи, Каяри!

     Через три дня на площади в Марке собралась огромная толпа мрачных урку.

     Амару здесь было всего несколько. Пришли чикка-хальту, пришел Рока и еще трое специалистов по контактам. Тимтайя и Коллана, родители Келлы, идти отказались. Но пришли родители Колланы, бабушка и дедушка Келлы — Инти и Анквилла.

     Лицо Анквиллы было спокойным, и в глазах — обычное безмолвие. Теперь оно казалось безмолвием смерти. Кроме Инти, никто не мог бы сейчас смотреть ему в глаза.

     Все амару были одеты в черные иси.

     Яван стоял позади остальных, и глядя на него, Лорин не узнавала лица. Изменился даже овал — из круглого стал вытянутым, заостренным, изменился, казалось, разрез глаз. В нем ничего не осталось от полуребенка, которым он был еще несколько дней назад. Взрослый, потрепанный жизнью мужчина.

     Собаки Явана два дня шли по следу. Урку нашли в тайге, ночью, те пробирались к железнодорожной станции. Урку было трое, и амару было трое — Яван, Анквилла и Каяри. Все трое бандитов были взяты живыми.

     Теперь они стояли в круге своих односельчан, связанные, под конвоем местной охраны порядка в зеленой униформе. Амару не приближались к ним.

     Один из бандитов был всем известный Гоша. Второй — недавно приехал в Марку и сразу спутался с этим проходимцем. А вот третий был человек уважаемый, хороший хозяин — жена, пятеро детей, огород, скотина.

     …Всю ночь Анквилла и Рока говорили с Советом Марки.

     — Мы вынесли решение расформировать поселок, — говорил Рока. В самом деле, так было решено на Аруапе после многочасового мучительного обсуждения, — Мы не можем рисковать жизнями наших детей. Поселок был создан для того, чтобы поддерживать с вами дружеские отношения, а не воевать. Мы не планируем создавать армию и полицию, чтобы защищаться от ваших людей. Дальше вы можете строить вашу судьбу самостоятельно.

     Члены Совета были потрясены этим решением.

     — Но ведь это первый такой случай! Единственный! Нападение на амару запрещено, это знают все, этого никогда не было!

     — Вы хотите сказать, — неприятным голосом произнес Анквилла, — что жизнь одной девочки — это пустяк, на который мы не должны так обижаться?

     — Нет, конечно, преступники должны быть наказаны!

     — Вы даже не нашли преступников, — возразил Рока, — это сделали мы!

     — Но и наша охрана все это время была в тайге! И мы искали!

     Анквилла вздохнул. Он именно поэтому настоял на поисках — было ясно, что сами урку не найдут ничего.

     Амару были непреклонны. Поселок будет распущен и разобран. Никто не обязывался содержать здесь урку на любых условиях и в любом случае. Накопленные средства семьи могут взять с собой. Обратно. В урканский мир, где они будут жить как равные среди равных.

     — Нам не нужна месть, — говорил Рока, — нам безразлична судьба этих убийц. Мы хотим только добиться полной безопасности. И мы не верим вам. Сегодня — эти, завтра найдутся другие. Вы не можете обеспечить безопасность — значит, мы заканчиваем эксперимент с вашим поселком.

     Никто из членов Совета и в особенности Президент Марки (и владелец молочной фермы), как выяснилось, не допускал и мысли о расформировании.

     Они так обжились здесь. Им было так удобно, уютно, они были так хорошо устроены. Сильные и богатые урку опасались уехать, потому что вне этого мирка им придется вступать в конкуренцию с другими, куда более сильными, и с государством, против которого они — ничто. Более слабые боялись нищеты, которой уже хлебнули в свое время. Благоустроенный дом в экологически чистой местности, интернет-телевизор, бесплатное лечение и несложная, хорошо оплачиваемая работа, богатый ассортимент продуктов в магазине, закупки дорогих игрушек через интернет — что еще нужно человеку для жизни?

     Но амару были глухи к будущим страданиям детей и стариков урку в страшном и неуютном мире.

     — Но ведь есть другие варианты, — сказал наконец Президент, — мы обеспечим безопасность. Усилим охрану. А эти… эти понесут такое наказание, чтобы другим было неповадно.

     — Что именно вы сделаете? — спросил Анквилла. Урку заспорили между собой. Анквилла повернулся к Рока.

     — Если они сами позаботятся об этом, — произнес он вполголоса на ару, — я предложил бы оставить все, как есть.

     Рока покачал головой.

     — Я понимаю. Но решение Аруапы…

     Анквилла едва заметно пожал плечами.

     — Я был против. Нам не уйти от них. Не спрятаться. Нам всегда предстоит жить в одном мире. Конфликтов не избежать.

     … В конце концов Рока согласился с Анквиллой. Урку предложили — усиление охраны в два раза. Ужесточение кодекса наказаний. Кто-то сгоряча предложил сжечь преступников на костре. Анквилла отверг идею.

     — Это слишком. Смерть — достаточное наказание.

     Лорин думала о Келле, и нестерпимая боль скапливалась под грудиной, становилось трудно дышать.

     Трое урку, вышедшие на рыбалку в ночь, и всю ночь бухавшие, решили, что одинокая девочка-амару — лакомая и беззащитная добыча. Они напали сзади.

     Но Келла была — чикка-хальту. Она сумела вывернуться, обезвредить одного из урку точным ударом, отбиться от попытки изнасилования. Но силы были слишком неравны. Кто-то из урку, пьяных, в пылу схватки выхватил нож. Другой сумел удержать Келлу за волосы.

     Яростное сопротивление Келлы раззадорило урку.

     Лорин много лет думала: если бы я сопротивлялась тогда… если бы я ударила его…

     Ей казалось, она сама виновата — в том, что так покорно соглашалась на все. Да, она была маленькой. Да, это был ее родной отец, которого ее учили слушаться. Да, родители не могут быть неправы. Но как это оправдывает ее? Если бы она ударила, закричала, убежала… что было бы тогда?

     Келла сопротивлялась, как тигрица. И вызвала еще большую ненависть насильников, до безрассудства, до безумия… Ей перерезали горло.

     Испугавшись того, что сделали, преступники бежали. Остатки алкоголя в крови помешали им мыслить логично и хотя бы утопить труп в озере.

     Лорин ткнулась в плечо Каяри, закрыла глаза. Юноша прижал ее к себе. Ей было больно. Больно. От этого не спасало ничто, даже руки Каяри.

     Президент Марки что-то там говорил на площади. Лорин почти не слышала.

     Потом она открыла глаза и увидела троих преступников, привязанных к столбам. К каждому из них подходил охранник в зеленой форме, с "Макаровым" в руках.

     Лорин не видела отсюда выражений лиц бандитов, но почти физически ощущала их ужас. Гоша бешено дергался, словно пытаясь порвать веревки, и что-то вопил. Второй, новичок, совсем обмяк и повис на привязи. Третий застыл, как изваяние у столба.

     Три выстрела слились в единый грохот. И снова, вразнобой.

     Лорин широко открыла глаза. Тела казненных уже оттаскивали от столбов. Над площадью стояла мертвая тишина.

     Глаза Лорин были сухими. Боль в груди исчезла, сменившись легкостью и пустотой.

     Вилла Пьера Барта фон Гаттена была прекрасна. Здесь поработали талантливые архитекторы и дизайнеры со вкусом. Английский сад был надежно укрыт от посторонних взглядов надежной оградой.

     Здание виллы — да что уж там говорить, небольшой замок — торжественно разворачивалось перед нами. Оно было выполнено в футуристическом стиле, из белого бетона и разных видов матового стекла — спиральный изгиб основной части, изогнутые колонны, башенки.

     — Сюда, пожалуйста, — приветливый служащий указал мне направление. Я двинулся налево по галерее, ведущей в зал. Галерея была вся белая, сверкающая, напоминала вернисаж в каком-нибудь древнем замке, но белоснежная лепнина потолка изображала не амуров, а весьма искусно выполненных питекантропов, а стены украшали оригинальные — я полагаю — работы абстракционистов.

     — Клаус?

     Я обернулся. Только один человек на этой вилле мог звать меня по имени. А я все еще содрогался, называя по имени его.

     — Добрый день, Пьер.

     — Очень рад вас видеть. Пройдемте в кабинет?

     Холодная тяжесть замерла в петле подмышкой. Очень удачно, Барт беспечен, как многие амару, это нам вообще свойственно, меня не обыскали при входе на виллу. Да и неизвестно, есть ли у него охрана здесь, вилла, как все в этом районе, очень открытая, на виду. Сигнализация, конечно, стоит…

     Кабинет здесь ничем не напоминл франкфуртский офис. Антикварная мебель, винтаж — лампа под зеленым абажуром. Тяжелые салатовые шторы, готическое окно, выходящее на Альстер…

     Когда-то весь озерный берег принадлежал богачам, но в 50-е бургомистр недолго думая национализировал его. Теперь местные миллионеры и даже миллиардеры имеют возможность ощутить себя демократичными, близкими к народу и наблюдать, как по благоустроенному берегу Альстера бегают физкультурники, и собачники выгуливают питомцев.

     — Садитесь, Клаус… что вам налить — виски, темного, светлого? Может быть, немного красного вина, у меня есть анжуйское.

     — Воды, пожалуйста, — вежливо сказал я, усаживаясь в высокое плетеное кресло ближе к окну. Хорошее освещение. Удобно стрелять.

     — А я, пожалуй, немного апельсинового сока в таком случае, — Барт налил себе сока, мне в высокий бокал воды. Уселся в кресло напротив меня, у стеклянного журнального столика. Столик украшала деревянная статуэтка, кажется, бродячего подмастерья, во всяком случае, какого-то типа с дорожным мешком и посохом.

     — Хорошо добрались?

     — Отлично. У вас великолепный джет. Герр Майер, правда, был не в лучшем настроении, — улыбнулся я.

     — Это его обычное состояние, — кивнул Барт и чуть поморщился. Как бы давая мне понять, что считает меня более своим и приближенным, нежели мой начальник.

     — Я слышал о неприятном инциденте с этой женщиной… — осторожно сказал Барт, — мне жаль. Я лично отдал распоряжение, чтобы с ней обращались аккуратно, с соблюдением всех прав. Но… вы знаете, ситуация в немецком филиале давно вышла из-под контроля.

     Я удивленно взглянул на него. Вот как?

     — Собственно, — сказал я вслух, — вины организации в этой смерти нет. Женщина покончила с собой. Такое случается. В стрессовой ситуации люди порой ведут себя непредсказуемо.

     — Да, вы правы, Клаус.

     Барт допил сок, аккуратно поставил стакан на бар-столик.

     — К делу. Не будем затягивать ситуацию. Клаус… Я бы хотел говорить с вами совершенно откровенно. Вы знаете все обо мне. Я амару. Я был в Шамбале. Но передумал и вернулся обратно, в человеческий мир, причины этого я вам уже описывал, и я был откровенен. Теперь будьте и вы откровенны со мной. Здесь нет герра Майера, нет и не будет. Здесь только вы и я. Мы оба — амару. Клаус, мне известно, что вы не только были в новой имата. Вы стали агентом хальтаяты и были внедрены к нам в ОПБ. Вы работаете против нас.

     Я едва сдержал первый порыв немедленно стрелять. Нет. Вот теперь как раз этого лучше не делать — сначала надо все выяснить точнее.

     — Откуда же у вас такие сведения? — поинтересовался я.

     — Я знаю об этом от Хелены, — кротко ответил основатель ОПБ, — от моей дочери.

     Я криво улыбнулся.

     — Не беспокойтесь, Клаус. Кроме меня, об этом не знает никто. Здесь вам не угрожает никакой опасности.

     Или все-таки стрелять? Нет, пожалуй, уже поздно. Теперь я должен выслушать его до конца.

     — Что вы хотите от меня, Пьер?

     — Сейчас я вам объясню. Прежде всего, давайте отвлечемся от ОПБ. Эта организация… — Пьер поморщился.

     — Вы основали эту организацию, не так ли?

     — Я видел все это несколько иначе. Вы понимаете, что амару не мог бы действовать как Майер и… другие подобные ему представители обычных немецких спецслужб.

     Почему же? Амару может практически все то же, что и урку, разница в мотивации. Посмотреть только на моего двоюродного деда…

     — Поймите, от меня зависит не все, Клаус. Вы уже поняли, что у моей семьи есть определенные связи. В Европе, на мировом уровне. Поймите, в современном мире все очень переплетены друг с другом, фактически эти связи решают все. Да, я фактически создал ОПБ — но не я дал ей лицо, полномочия, права, финансы… Я очень мало в ней определяю. Я всего лишь менеджер, Клаус, не более того. И я послужил связующим звеном между нашим миром — и миром амару. И я должен вам сказать, сильные мира сего недооценивали амару. По крайней мере до сих пор. И я бы тоже поступал так на их месте — мое свидетельство недостаточно, да и о чем я мог рассказать? Об очередной секте, пустившей корни на индийской почве, пусть даже богатой секте с новыми технологиями. Лишь моя энергия и… действительно неплохие связи обеспечили возможность создания хотя бы ОПБ. Ведь изначально она задумывалась как исследовательская организация.

     — Исследовательская?

     — Мне хотелось убедить… некоторые круги, открыть глаза тем, у кого есть реальная власть. А для этого нужны исследования, нужны доказательства. Нужен выход на амару в конце концов. Когда в дело вмешались спецслужбы, ОПБ преобразилась, но я уже ничего не мог сделать. Однако доказательства были собраны… И Клаус, буквально недавно мне удалось убедить… Словом, на самом высшем уровне, и не только в Европе, но и в Штатах, есть люди, готовые вступить в переговоры с вами. С амару. ОПБ будет свернута, она больше не нужна. Мы знаем о вас достаточно. Амару — сильный, очень сильный противник, теперь это понимают наверху. Мы не хотим войны с вами, Клаус, в сегодняшнем мире война — крайний способ решения проблем, и уж простите, от войны с действительно сильным противником мы стараемся воздержаться. Мы хотим сотрудничества. Возможно даже, некоторого слияния… У вас есть определенные технологии, в особенности, биомедицинские. Вам удается продлевать жизнь, причем активную. С одной даже только этой технологией вы можете диктовать нам любые условия… любые деньги, земли, возможности. Потому что знаете, Клаус, я человек тоже немолодой, к примеру…

     — У вас гены амару, вы проживете долго. К тому же вы пользуетесь обычными методами омоложения, не так ли?

     — Долго по нашим меркам — это 90 лет, 100… Но не 200, как у вас. Вы же понимаете. Это было бы принципиально иное решение проблемы… Клаус, нам нужны, миру нужны ваши технологии. Мы договоримся, я уверен.

     — Простите, — мой стакан звякнул о столик, — вы — это кто? Мировая элита? Не слишком ли расплывчато?

     — Ничего не поделаешь, друг мой. Назвать вам имена? Я могу это сделать, но не уверен, что эти имена вам что-то скажут. Вы ведь не знаток мира бизнеса, не так ли? А это все люди, для которых Меркель или Барак Обама — просто менеджеры, которых в следующий раз можно сменить.

     — Имена самых богатых людей мира также известны.

     — Не отдельных людей, Клаус. Не совсем так. Речь идет о семьях. Мое, к примеру, личное состояние далеко не так велико… Но для того, чтобы вы мне доверяли, я назову эти имена.

     И он назвал несколько имен. Само собой разумеется, наш разговор писался, микрофон у меня был встроен в пряжку ремня. Но я узнал среди этих имен пару-тройку тех, кто финансировал ОПБ — судя по записям, снятым во франкфуртском офисе. Еще два известных имени относились к европейской аристократии — королевским линиям. Все это были американцы или европейцы — никаких богатых саудовских вельмож, русских олигархов или китайских дельцов. Я и не ожидал, впрочем. Элита — но не мировая, мировой элиты не существует, даже она в мире урку разделена на враждующие кланы. Это — западная элита.

     Но и я ведь — дитя западной цивилизации, не так ли?

     — И что же все эти люди хотят от нас? Что вы хотите от меня, Пьер?

     Барт откинулся в кресле, сложил руки на животе. Сейчас он представлял из себя отличную мишень — пока отреагирует, я двадцать раз успею пальнуть.

     — Я ведь уже сказал вам, Клаус. Технологии. Для начала — технологии. Вы спросите, что мы предложим за это? Все. Вы — сила. Третья мировая сила. Вторая, как вы понимаете — блок Россия-Китай и зависимые от них территории. Мы хотели бы заключить союз с вами, на ваших условиях. Я понимаю, что вы не обладаете полномочиями решать такие вещи. Вас я прошу всего лишь передать… это-то вы можете, как я понимаю? Доступ к вашим высшим кругам у вас есть?

     Ну если Анквиллу считать "высшим кругом"… или Рабочую Группу Хальтаяты?

     — Допустим, — сказал я.

     — Во всяком случае, вы — наш единственный выход на амару. И как к разведчику, к вам прислушаются. Передайте, пожалуйста, следующее. Мы понимаем ваше техническое превосходство. Предлагаем сотрудничество на ваших условиях. Оно может быть гласным, договорным, а может быть негласным. Вы получите любые деньги, какие запросите. Амару ведь не так много в мире, правда? Все еще меньше миллиона — я имею в виду, живущих в имата. Такое количество людей — причем всех до одного — мы можем устроить так, как они пожелают. О территориях мы договоримся, вы получите территории. Но не только деньги и территории! Влияние в мире. Мы предлагаем вам быть не сомнительной третьей силой, а — первой. Мы готовы поделиться всем, что у нас есть. Мы — западная цивилизация — станем не слабее, а сильнее, если вы будете с нами. Как новые семьи, вошедшие в наш большой клан… Новые звезды на земном небосклоне. Клаус, и вы станете такой звездой. Вы, ваша женщина, дети.

     — Я холост.

     — Это исправимый недостаток, — улыбнулся Пьер, — Клаус, я в курсе хальтаяты, я знаю, что есть генетические отличия, что они реальны. Среди названных мной имен — а это, конечно, лишь небольшая часть — вероятно, нет амару по генам, я — большое исключение, да и я не не высших ступенях иерархии. Но Клаус… мы же не расисты, правда? Мы цивилизованные, культурные люди. Когда-то считали, что чернокожие принципиально отличаются от белых. Вы теперь построили теорию о генетических различиях. А если она неверна, Клаус? Теории приходят и уходят, а то, что остается — деньги, власть, влияние, связи — вот это реально. Мы не требуем от вас менять вашу идеологию. Но сотрудничать-то с представителями другого вида вы можете? Ведь согласитесь, урку тоже кое-чего добились! Ведь именно они создали и построили вот этот мир. Плохой, хороший — но пока единственный во Вселенной. И что — вы хотите, как коммунисты, все разрушить до основанья, а уж затем строить какой-то свой мир? Давайте договоримся. Войдите на уровень, где решаются проблемы человечества, решайте их вместе с нами. Мы признали вас равными. Мы же с вами, Клаус, культурные люди, западные люди, вы тоже выросли здесь, учились в гимназии, разве вам было плохо?

     — Это сложный вопрос, — сказал я, — да и зачем вы убеждаете меня? Я ведь ничего не решаю, речь идет лишь о том, чтобы я мог передать сведения.

     Пьер устало улыбнулся.

     — Хотите еще воды, Клаус? Или выпить? А если вы мне просто симпатичны? И мне хочется убедить вас?

     — В чем именно? — спросил я, чтобы потянуть время. Мне еще не все ясно… далеко не все. Но видимо, стрелять я сегодня уже не буду.

     — Да в преимуществе западной цивилизации. Ведь не случайно так сложилось. Вы скажете, здесь управляют урку. Но ведь по ту сторону — урку куда худшие! Так может быть, не только и не столько в генах дело?

     Я подумал. В самом деле, инстинктивно даже я ощущал некоторую тягу к тому, что Барт назвал "западной цивилизацией". Это во всяком случае родной мне мир. Да и объективно рассуждая… Другая сторона — это арабские шейхи, для которых женщина — предмет обстановки, китайцы, ни во что не ставящие отдельную человеческую жизнь, русские олигархи, ныне заталкивающие свой ограбленный и униженный народ в ярмо религиозной ортодоксии и нищеты. Уж лучше и в самом деле западная цивилизация, при всех ее недостатках. Здесь отдельный человек хоть что-то значит, здесь о проблемах говорят открыто и ищут пути решения, это наиболее разумная, наиболее свободная, и кстати, наиболее благоприятная для скрытых амару форма существования. Открытое общество. Демократия.

     — Вы забываете, — сказал я, — что западная цивилизация достигла своих высот отнюдь не гуманным культурным поведением. Западная цивилизация была построена на расизме, позволяющем безнаказанно эксплуатировать рабочую силу чужих народов. Расизм, национализм, ранний капитализм с миллионами детей, загубленных на фабриках… Да и сейчас вы можете позволить себе открытое общество и прочую толерантность лишь потому, что достигли значительного силового превосходства. И только у себя. Ценить человеческие жизни — это значит, оплакивать всем миром жизнь каждого убитого американца, европейца, израильтянина… но абсолютно равнодушно относиться к тысячам убиваемых иракцев, афганцев, палестинцев, умирающим африканским детям. Вам примеры привести, или вы и так понимаете, о чем я? Западное сознание по-прежнему устроено архаично, да и вряд ли оно способно развиться дальше — ведь, Пьер, и европейцы — точно такие же урку, как и саудовские шейхи или русские воротилы. Они только оказались волею судьбы в другой парадигме. И то всего полвека — а до того вели себя хуже зверей. А сознание у них и сейчас все то же. Урканское сознание.

     Я поднялся.

     — Но вам не нужно убеждать меня, Пьер. Ведь не я принимаю решения. Речь идет лишь о том, чтобы я передал ваше послание.

     Я подошел к готическому окну. Да, удобно теперь жителям Гамбурга, можно заниматься джоггингом на берегу прекрасного Альстера. Вон физкультурники бегут, кстати.

     Издали я плоховато их различал. Пятерка молодых людей. Целый интернационал — студенты, возможно? Высокий и мощный чернокожий юноша, рядом с ним — беленькая хрупкая немка, и еще одна девушка — стройная азиатка. Еще двое парней европейского вида — один кряжистый и крепкий, возможно, русский, второй — маленький и большеглазый.

     Ну ты даешь, Каяри…

     Я повернулся к Барту.

     — Господин Барт, я передам ваше сообщение. Давайте уточним детали…

     Ворота из золоченных решеток закрылись за мной. Я сделал несколько шагов и сразу же увидел знакомый джип с тонированными стеклами.

     — Оттерсбах! Садись, — высунувшись из машины, Майер помахал мне рукой. Я подошел и влез на заднее сиденье, рядом с незнакомым амбалом. Майер сидел рядом с шофером.

     — Поедем в контору, — благодушно сказал Майер, — ну как господин Барт? О чем побеседовали?

     — Беседа была конфиденциальной, — вежливо ответил я. Кольнул страх — а если Майер все-таки в курсе того, что знает Барт? Да нет, с чего бы?

     Вряд ли все это было ловушкой. Я не видел логических причин для таких сложных действий. Если им надо просто устранить меня или получить от меня информацию — не нужно было бы приглашать на виллу и пудрить мозги, я и так всегда под рукой.

     Мы проехали внутренний Альстер. А я ведь никогда и не бывал в Гамбургском филиале. Где он тут у них расположен?

     Собственно говоря, вся операция отменяется. И Майера уничтожать не обязательно. ОПБ и так свернут… Культурные же люди, европейцы. Понадобилось — достали из кармана головорезов с ножами, базуками и родоплеменным сознанием. Изменилась ситуация — головорезов осудили, покаялись и стали опять культурными, гуманными, открытое общество, все дела.

     Джип въехал в знаменитый квартал Сан-Паули.

     — Что, неужто здесь? — не выдержал я, глядя на яркие витрины секс-шопов и борделей.

     — А здесь удобно, — пояснил Майер. Джип свернул в подворотню.

     — Вылезай, Оттерсбах!

     Я вышел и вслед за Майером спустился по бетонным ступеням. Дверь была неприметной, но с любопытной табличкой "Тюрьма желаний". На фоне закрашенного окна рядом была изображена обнаженная дама в высоких сапогах с плетью.

     Ну да. Мы на Риппербане.

     Внутри все выглядело так, как и должно было выглядеть в таком месте — разве что безлюдно, так и время еще раннее. Красно-черный холл с соответствующими эротическими офортами на стенах, черные высокие стулья, стойка бара. Майер отпер одну из дверей, ведущих внутрь клуба.

     За этой дверью оказался своеобычный казенный коридор. Амбал из машины шел за мной, и это почему-то нервировало. Мы вошли в кабинет в самом конце, и я вздрогнул от звука — за мной закрылась решетчатая железная дверь. Амбал повернул ключ.

     — К стене, Оттерсбах! — приказал Майер, — оружие на пол! Руки на стену!

     Отступив на шаг, он целился в меня из "Вальтера". И сзади амбал также выхватил какую-то стрелялку. Наверное, если бы у меня была третья ступень, как у Каяри… да хотя бы первая…

     Но у меня не было ни третьей, ни первой. Я покорно вытащил из-под мышки оружие, пистолет с треском грохнулся о пол. Я шагнул к стене.

     В помещение вошли еще двое, в камуфляже. Местная охрана. Меня обыскали по всем правилам, заставили раздеться и все такое. Затем я оделся снова, но ремень — и пряжку с записью, конечно — Майер оставил себе. Будем надеяться, что запись он не расшифрует. Да и не поймет, что это прибор.

     Руки мне завели назад и сковали наручниками. Усадили на стул. В кабинете было мало мебели — два стула, стол, монитор, какая-то кушетка сзади. Пол и стены выложены плиткой.

     Как и во франкфуртском центре в кабинете 25. Плитка — это гигиенично, что на нее ни попадет — кровь, рвота — все можно легко отмыть. И даже продезинфицировать.

     Майер уселся на стол, так что слегка нависал надо мной.

     — Вы это напрасно делаете, — предупредил я, — Барт вас по головке не погладит. Вы за свое рабочее место не опасаетесь?

     — Опасаться тебе надо, агент паралюдей.

     — Ты свихнулся? — спросил я, — я бы своими руками отдал тебе эту тетку? Если бы был агентом?

     — Ну это не аргумент. Кстати, информации мы не получили. И вообще — какой толк до сих пор был от всей твоей информации? Пока мы пробовали воспользоваться твоей информацией и проникнуть в сибирский город, погибло двадцать моих людей, Оттерсбах! Двадцать один человек. И ни один не дал толковых сведений. Технологии твои невозможно использовать. Что ты нам вообще дал, Оттерсбах? Пока от тебя был исключительно вред — и никакой пользы.

     — Это ваши проблемы. Я делал, что мог.

     — Ну хорошо, Оттерсбах, — Майер зловеще улыбнулся, покачивая ногой перед моим лицом, — тогда объясни вот это.

     Он помахал передо мной фотографией Алисы, вынутой из моего бумажника.

     Не простой, конечно, фотографией, объемной, на керамической тонкой пластинке. Сделанной в Лаккамири.

     — Это что за баба?

     — Не твое дело, — ответил я. Майер внезапно извернулся, нога мелькнула в воздухе, я успел отклониться, и удар пришелся не по носу, а в угол рта.

     Кровь я сплюнул на пол.

     Пусть не смешит. Все предметы, взятые из амарского мира, замаскированы под обычные. Он не определит разницы между обычными пулями и нашими. Прослушать меня он не мог. Мы не младенцы, элементарная безопасность обеспечена. А фотография Алисы не доказывает ничего.

     — Знакомая женщина, — сказал я, — я познакомился с ней в Лаккамири. Связи не поддерживаю.

     — А фото таскаешь с собой?

     — Почему бы и нет? Женщина красивая.

     … нет, он ничего не докажет. Подозрения у него сильные, это ясно — но доказательств нет. Да и фотку он у меня только что обнаружил. Беда лишь в том, что таким, как Майер, доказательства не особенно нужны. Он эти доказательства будет из меня выжимать.

     Может, он меня к Барту ревнует?

     Телефон Майера запел неприметной мелодией. Он вынул айфон из кармана, глянул, выключил сигнал.

     — Посиди пока здесь, Оттерсбах, подумай. Ты спрашиваешь, зачем мы на Риппербане центр создали? А это самое удобное. Ты видел, под какой клуб мы замаскированы? Никто ничем не заинтересуется, и никогда ты ничего не докажешь. Договор с твоей подписью и разрешением на кое-какие действия у нас уже лежит. Орать ты здесь можешь хоть до посинения — мы же здесь с тобой, хе-хе, развлекаться будем. Если хочешь, даже девушку для этой цели приведем, есть у нас и сотрудница такая… может, тебе приятно будет. Тюрьма желания, понимаешь? Оргазма, конечно, я тебе не гарантирую. Но все остальное — пожалуйста. Если, конечно, ты не станешь разумнее и не начнешь говорить со мной открыто. Если Барта тебе удалось обвести вокруг пальца, со мной это не пройдет. И Барт свою ошибку еще осознает.

     Он шагнул к двери. Сделал неприметный знак амбалу в штатском, и тот повернулся ко мне. На этот раз уклониться я не успел, искры вспыхнули в глазах, и через секунду я полетел на пол вместе со стулом. Амбал отшвырнул стул ногой, хлестнул дубинкой по моей спине — раз, другой, я постарался свернуться, но это не помогло, он пнул меня в ребра, потом еще несколько раз, стараясь попасть в лицо.

     — Это только начало, Оттерсбах, — сообщил Майер, наклонившись надо мной, — материал для размышлений.

     Решетка звякнула, ключ повернулся два раза. Затем они закрыли наружную железную дверь. Я уставился на маленькую видеокамеру над дверью.

     Полуподвальное окно было также забрано надежной решеткой.

     Наручники с меня так и не сняли.

     Двигаться не хотелось, вообще не хотелось ничего, кроме, разве что, повыть дурным голосом. Но делать этого я не стал, а стиснув зубы, постарался как-то подтянуться, подняться сначала на колени. Потом прямо так, на коленях, дополз до кушетки и влез на нее. Сначала попробовал сидеть, но сильно кружилась голова. Как ни странно, больше всего болел затылок — падая, я ударился затылком. И руки ломило от неудобного положения. Я лег на бок, повозился, стараясь придать телу наиболее удобное положение. Такого просто не существовало.

     Дышать больно, но вряд ли ребра сломаны. Я как-то ломал ребро в детстве, боль другая. Наверное, это ушиб, и скоро пройдет.

     Я сплюнул кровь, накопившуюся во рту. Ничего, зубы, вроде, целы. Вообще пустяки. Как сказал Майер, всего лишь материал для размышлений.

     Ничего страшного. У меня есть время, чтобы подумать. И время надо тянуть. Барт не позволит убить меня. Барт поймет, что происходит.

     Барт! Азазель побери! Да ведь и я, и он — снова пляшем под дудку Анквиллы. Это просто невозможно обойти. Этот человек неизмеримо умнее меня. Опытнее. Ну вот попытался я жить самостоятельно, быть независимым от него — и что? В итоге опять выполняю то, для чего он меня, видимо, и внедрил…

     Хоть о стенку головой бейся…

     Или, может, уж просто смириться?

     О том, что вскоре обязательно устроит мне Майер, я старался не думать.

     Дверь загремела, я рефлекторно дернулся. Застонал от боли в затекших руках.

     Дверь открывали снаружи, но как-то странно… Внезапно бухнул выстрел. Еще один. Дверь-решетка отлетела.

     В комнату вбежал Каяри с "Вальтером" в руке. Остановился, посмотрел на меня.

     — Ну и видок у тебя, Клаус!

     Достал из кармана связку ключей, стал пробовать один за другим на моих наручниках. Наконец они расстегнулись. Я со стоном начал шевелить руками, сел на кушетке.

     — Что… Майер…

     — Пошли, Клаус, времени мало. Охрана убита, Майера мы взяли. Давай, вставай! Я помогу.

     С помощью Каяри я кое-как встал на ноги. Шатнулся. Ничего-ничего, Клаус, держись, все уже хорошо. Не теряй лицо, ты же старший. Мы тихонько вышли в коридор. Там стояли с автоматами наперевес Майта, и в самом конце — Хайлли. На полу темными грудами — тела двух охранников.

     — Майер, — тихо сказал Каяри. Мы вошли в кабинет напротив моего. Здесь и в самом деле был Майер, надежно связанный ремнем (кажется, моим), прикрученный к стулу. Рядом с ним стояла Лаура… то есть Лорин, "Вальтер" в ее руке казался огромным.

     — Сволочь… Оттерсбах, — проскрежетал Майер, поднимая на меня мутные глаза, — не хлопнул тебя сразу.

     — Что будем делать с ним, Клаус? — спросил Каяри. Я подумал. Тащить сейчас Майера куда бы то ни было — невозможно. Самим надо выбираться. Я опустил большой палец вниз и посмотрел на Каяри. Тот кивнул. И сделал знак Лорин.

     Девочка, мгновенно побледнев, двумя руками подняла пистолет.

     Грохнул выстрел.

     Тело Майера обвисло на ремне. Из маленькой дырочки на виске стекла несерьезная струйка крови.

     — Надо связаться с Анквиллой, — предположил Каяри, когда мы оказались на улице. Я надел куртку одного из охранников. Автоматы ребята побросали, а оружие поменьше скрылось под просторной, теплой не по сезону одеждой. Нормальная такая компания студентов, решившая побродить по Риппербану. Разве что мое лицо в синяках и ссадинах выглядело подозрительно.

     — С Анквиллой само собой, — согласился я.

     — Мы ведь все правильно сделали? — забеспокоился Каяри, — этот козел был шишкой в ОПБ?

     — Да, — сказал я, — мы все сделали совершенно правильно. И ты молодец, что вызвал сюда ребят. Я не рассчитывал, что Майер о чем-то догадывается. Что меня возьмут. Я думал, мы будем с тобой вдвоем.

     Я обвел взглядом чикка-хальту. Они стояли очень гордые собой. Красавица с раскосыми глазами, высокая Хайлли. Сибирский паренек Ван. Хрупкий изящный Майта. Лорин, влюбленными глазами глядящая на Каяри. Кажется, с ней все в порядке, она успокоилась.

     — Мы дали еще одну клятву, — сказал Майта, — что если вдруг кому-то из нас понадобится помощь… и если не будет держать другой долг перед Хальтаятой. То мы обязаны помочь.

     — Мы же не зря все это, — негромко добавила Хайлли, — не зря мы с детства так. Мы в самом деле чикка-хальту.

     — Сколько там народу-то было? — спросил я.

     — Двенадцать человек, — ответил Каяри, — положили всех.

     Я слегка присвистнул.

     — Если с Бартом нужна помощь, — начал Каяри. Я помотал головой.

     — Нет. Насчет Барта я получил другие распоряжения. От Анквиллы.

     Каяри удивленно посмотрел на меня, как бы спрашивая, когда я успел связаться с Анквиллой. Я не ответил.

     — Я в долгу у вас, ребята. А сейчас… всем вам лучше всего вернуться на свои места. Каяри, тебя я попрошу лично связаться с Анквиллой и доложить ему обо всем, что произошло. Передай, что это по моему поручению. Я сам поговорю с ним позже. А мне сейчас надо поехать к Барту.

     — Но Барт… мы же убили Майера.

     — Внутренний голос сообщил мне, что Барт не будет на это слишком сердит. Кстати, это ты можешь прямо сказать Анквилле.

     Квартира, снятая нашей рабочей группой, располагалась на 22 м этаже, над берегом Эльбы. Стеклянная стена открывала потрясающий вид на реку, порт с гигантскими — отсюда словно игрушечными грузовыми кранами и контейнерными кораблями, город за рекой.

     Анквилла широкими шагами пересек кабинет. Встал рядом со мной.

     — Тебе досталось? — спросил он.

     — Не успело, — буркнул я, — слава Кришне. Слегка разукрасили художественно. Переломов нет.

     Анквилла неожиданно обнял меня за плечи.

     — Ничего, малыш, — сказал он, — они все сдохнут.

     — Частично уже сдохли, — согласился я.

     — Как ты понял? — спросил он. Я вздохнул.

     — Когда Барт признался, что дочь сообщила ему обо мне. Ведь я сам говорил с Аханкарой. Я попросил ее не сообщать отцу, и она согласилась. Кроме того, у них долго не было контакта. Я не видел никакой опасности с этой стороны. Когда Барт сказал, что это была Хелена… Аханкара… Мне стало ясно, что она могла это сделать лишь по одной причине — по твоей просьбе. То есть ты решил подставить меня. Рискнуть, — безжалостно добавил я.

     — Риск был минимальный, — спокойно ответил Анквилла, — я знаю Барта, знаю все его побуждения и идеи. Я был уверен, что он отреагирует именно так. И ведь он именно так и реагировал? Опасность для тебя исходила только от Майера, непредсказуемого, как все урку.

     — Ладно, я понял. А зачем все-таки тебе это нужно? Чего мы этим достигли?

     — Пойдем, малыш, сядем. Выпьем чего-нибудь, — Анквилла потянул меня к столу. Налил в высокий бокал из оплетенной бутылки золотисто-лимонный напиток.

     — Прямо из Лаккамири?

     — Да. Ты ведь соскучился, наверное? Ты спрашиваешь, чего мы этим достигли, Клаус? Ну например, прекращения войны в Тибете.

     — Вот как?

     — Нет, конечно, головорезов, которые заброшены из Афганистана и считаются борцами за свободу Тибета, остановить можно не сразу. Но война перешла в позиционную. И в верхах ведутся переговоры о выводе войск из Непала. Начались переговоры НАТО — Китай. По крайней мере, сейчас мировая война между крупными империалистическими блоками еще не начнется.

     — И все потому, что я согласился на предложение Барта?

     — Ну если быть скромнее, то не только… но да, это очень важно.

     — Дед, — устало сказал я, — я все понял. Ладно. Я был на тебя зол из-за Иллки. Но где-то ты прав, это война. Ты спровоцировал создание ОПБ. Твои действия развязали руки майерам-мюллерам, мы еще не знаем, сколько людей было убито и замучено этой организацией. Но своих целей ты добился, допустим. Мы начали выпускать оружие, начали массово готовить бойцов. Форсировали Хальтаяту. Что дальше? Зачем теперь понадобилось уничтожать ОПБ и останавливать войну в Тибете?

     Анквилла вздохнул.

     — Вот так тебе в двух словах все расскажи. Ну ладно, начнем издалека. Ты ведь уже понял, как управляется мир… Элита западного мира — понятие растяжимое. Неуловимое. Нет такой организации — элита. Есть государства и государственные лица, есть мультимиллиардеры, есть аристократия… Но в целом все эти люди как-то знакомы между собой, есть различные клубы, формальные и неформальные встречи, семейные связи.

     — Я не идиот, можно не объяснять мне все, как детсадовцу. Элита. Хорошо.

     — Эта элита — а элита западного мира сейчас является доминирующей — восприняла Барта сначала не очень всерьез. Тем не менее, я намеренно запустил в мир такую информационную бомбу. Влияния Барта хватило, чтобы организовать ОПБ и преследовать нас. Чтобы у ОПБ были такие полномочия. Но я контролировал ситуацию… и в прошлом году она стала для нас угрожающей. И знаешь почему? Потому что ОПБ достала столько информации о наших технологиях и возможностях, что пресловутая элита заинтересовалась нами более, чем всерьез. Они даже поняли, что мы — такая сила, по сравнению с которой любые нефтяные месторождения ничего особенно не стоят.

     Поэтому они начали войну против нас. Поэтому в Тибете началось обострение борьбы за свободу, и как обычно, ради свободы и демократии, в Непал были отправлены войска, готовые к войне против правительства Китая.

     Достоверные сведения у противника есть только о Шамбале и о Лаккамири. Догадаться, что Шамбала расположена где-то в Малом Тибете, несложно, ты и сам догадался. Проникнуть под лан-поле нельзя, но банально скинуть на Малый Тибет несколько водородных бомб… это уничтожило бы Шамбалу. У нас уже зашла речь об эвакуации имата.

     Для меня очевидно, что все, что хотят эти люди — наши технологии. Возможно, даже в первую очередь биомедицинские. Мы можем им эти технологии дать. Не все. Уже отдельная рабочая группа составила список технологий — что мы дадим элите, что будет использоваться для создания корпорации амару…

     Чтобы передать эти технологии мирным путем — конечно, денег мы тоже потребуем, не сомневайся, и территорий — я и выбрал тебя. Потому что Барт уже заметил тебя. Между вами возникла связь. И был простой и надежный путь сообщить лично Барту о том, что ты работаешь на нас.

     — Барт мог бы связаться и со своей дочерью.

     — Но он не сделал этого и не сделал бы никогда! Пойми, в каком положении ты находишься! Ты на острие переговоров. Если ты начнешь отказывать мировой элите, не исключено, что на тебя будут давить. Попытаются убрать. Возникнут другие силы — например, от другой элиты, восточной — которые попробуют перевербовать тебя или убрать. Ты думаешь, Барт хотел бы этого для своей дочери? Он все это время тщательно скрывал факт ее пребывания у амару. Она для всех — врач-благотворительница, работающая в Индии.

     Я покрутил головой. Налил себе еще фаноа из бутыли. И правда, вкусно. Пахнет летним вечером Лаккамири. Вспыхивающими гроздьями рябин, пчелами, полевыми цветами. Алисой в белом платье с открытой тонкой шеей.

     — А может, дед, и правда — сколько нас там, и миллиона еще нет? Войдем в мировую элиту… перестроим жизнь на земле согласно нашим представлениям. Зачем нам эти войны, апокалипсисы?

     Анквилла усмехнулся.

     — Ты забыл, что война будет в любом случае, с нами или без нас. Мир уже разделен на западный и восточный блоки. Все готовятся к войне. Мы только хотим выжить и по возможности — остаться победителями.

     Он помолчал.

     — И потом, войти в элиту уже пробовали. После второй Катастрофы. Беда в том, что элита не допустит никакой перестройки мира. Элиту все устраивает. Как там Барт говорил — мы не расисты? Увы — мы расисты. Элита состоит из урку. Мы, даже подготовленные хальту… даже я, если откровенно… мы не сможем им противостоять. Не потому, что они сильнее или умнее. Потому что единственная цель каждого из них — добиться личной победы и личного благополучия, и других целей они не способны увидеть в принципе. Мы им всегда проигрывали, Клаус. Цари-амару, вожди-амару, религиозные пророки-амару, революционеры-амару… где они все? Урку всегда оказывались хитрее, коварнее, и они никогда не могли потерпеть амару хотя бы рядом с собой.

     Я поставил стакан на стол. Посмотрел в глаза Анквилле.

     — Ладно, дед. Ты просчитываешь на десять ходов вперед. Неплохо, конечно, если ты в следующий раз меня проинформируешь заранее, когда надо уже совать голову в петлю. Я бы не отказался, ты же, вроде, знаешь.

     — Конечно, — кивнул Анквилла, — но ты способен и сам следить за ситуацией и понимать, что от тебя требуется. За что я тебя и ценю.

     На этот сомнительный комплимент я лишь хмыкнул.

     — Не обижайся, Клаус.

     — Я ведь не урку, чтобы обижаться, правда?

     — Ну да. Знаешь, опыт, он многое дает. В урканском мире даже не подозревают, что дает опыт хотя бы 90 лет жизни, если при этом полностью сохраняется здоровье и бодрость.

     — Это индивидуально, — сказал я, вспомнив Каяри. Интересно, каким он станет в 90 лет?

     — Да, конечно, имеет значение еще и качество прожитого. У тебя, Клаус, с этим будет все в порядке.

     — Думаешь?

     — Конечно. Все только начинается, Клаус. И для меня, и для Инти, и для наших ребятишек, чикка-хальту. И уж тем более, для тебя. Ты, надеюсь, уже понял, что тебе предстоит в дальнейшем?

     — Передавать Барту технологии?

     — Вероятно, уже не Барту. И конечно, передавать их будешь не ты, а специалисты, этими технологиями владеющие. Биологи или инженеры. Но ты будешь связующим звеном с миром урку. Соображаешь? Основным таким звеном. И источником информации. Понимаешь, что тебя ждет?

     Я повернулся к стеклянной стене офиса — но отсюда не было видно ничего внизу. Только бездонное, бескрайнее синее небо.

     — Да, Анквилла, — сказал я, — понимаю. Конечно.

     Инти сегодня предстояло дежурство по первичному обследованию кандидатов. По обыкновению, она явилась чуть ли не за час до приема. Она любила эти утренние часы, когда в просторном кабинете чисто и пусто, рассветное солнце ложится косо, играет на металлических инструментах и рукоятках. Можно спокойно переодеться, заварить чай.

     Все крыло приемного пункта еще дремало. Тестировщики являлись позже. Только в новостройке, белоснежном корпусе больницы, начинали уже просыпаться — некоторые принятые новички сразу требовали госпитализации, а еще чаще карантина.

     Автобус с новыми соискателями рабочего места в теперь уже легальной во всем мире корпорации "Кхантити" еще не подъехал к новопостроенному в тайге корпусу приемного здания.

     Вскоре появилась Катя. Она лишь две недели назад приняла имя амару. Инти сама принимала эту девушку, приехавшую, как и все, в поисках работы, и узнав, что Катя была в прежнем мире медсестрой по профессии, предложила ей работать на приеме.

     — Хочешь чаю? — предложила Инти. Катя тряхнула копной мелких темных кудряшек.

     — Спасибо, не откажусь… а печенье еще есть?

     — Да, конечно, — Инти подвинула девушке корзинку с ореховым печеньем. Катя уселась напротив нее. Чай из мяты и листьев земляники благоухал на всю приемную.

     — Ты новости смотрела сегодня? — спросила Катя. Инти покачала головой.

     — Нет еще, — немного помедлила, — но давай включим.

     Инти боялась смотреть новости. Именно сегодня. Не то, что она не думала о них — она даже не спала толком. Но как-то все время думалось — потом. Потом узнаю. Чтобы уж наверняка.

     Катя включила большой экран кита на столе. Стала неумело возиться со ссылками.

     — Это же не интернет, — сказала Инти, — подожди.

     Она выбрала категорию "новости". Подкатегорию "космос".

     — Наверное, еще нет ничего, — начала она с сомнением, но Катя подпрыгнула на стуле и заверещала, тыкая пальцем в экран.

     — Ой, смотри! Смотри!

     — Не может быть! — воскликнула Инти.

     — Может! Я так и думала! Но они еще летят! Но Инти, теперь они уже вернутся, не переживай!

     — Ох, вот вырастишь такое существо, как Панка, и навсегда разучишься переживать. Но неужели все, Кать?

     Женщины как завороженные, смотрели в экран, отражающий звездные, космические дали… И вот — внезапная вспышка, слепящая, как тысяча звезд. И темнота.

     "Сообщение достигло Земли в 23.50 по Гринвичу. Автомат Чужих уничтожен серией взрывов ядерных ракет "Дунфэн-16" производства Китайской народной республики. Аппаратура зарегистрировала полное разрушение как носителя, так и самой конструкции автомата. Дисколет "Надежда" движется по обратному курсу к Земле и совершит посадку на космодроме Цзюцюан предположительно сегодня вечером по Гринвичу. Экипаж в составе: командир Панкара Куси, второй пилот Чжан Вэнминь, бортинженер Ханка Тайя — чувствует себя хорошо…"

     — Инти, ты чего?

     Инти ткнула лицо в ладони. Промокнула глаза платком, заботливо подсунутым Катей.

     — Извини, Кать…

     — Ты переживала за дочь?

     — Нет. Не очень, — Инти подняла лицо, — я знала, что с Панкой ничего не случится. Просто ты пойми… ведь уже девяносто лет… даже больше, всю мою жизнь я прожила с этой мыслью: скоро может все кончиться. С этим грузом. Мы строили, жили, боролись, работали — а этот автомат так и висел над нами. Я еще ребенком узнала об этом… И узнала, что очень скоро все может кончиться. Вся цивилизация, понимаешь? Шамбала будет уничтожена скорее всего, а она ведь была последним островком нашего вида. Да и вся человеческая цивилизация, и урку тоже — все будет перепахано, уничтожено, погибнут миллиарды… И вот с этой мыслью — всю жизнь. И теперь этого нет больше! Нет, понимаешь?! Ты об этом только недавно узнала, что нам вообще угрожает такая опасность. А мы с этим жили. Это… даже не груз с плеч, это я не знаю что! Как будто ты всю жизнь проходила с горбом, а теперь распрямилась!

     Катя сочувственно кивала.

     — Ты спрашиваешь, боялась ли я за Панку? Да ты знаешь… если бы даже она сейчас вот погибла, расстреливая этот автомат… Я все равно считала бы правильным, что они полетели, и смогли. А если бы не смогли — мы все равно погибли бы все. Я бы гордилась ею. Я ею и сейчас, конечно, горжусь!

     Инти смахнула слезы.

     — Ладно, Катюша, давай открывать кабинет, там, кажется, уже тестировщики пришли.

     Первой посетительницей была женщина, невысокая, темноволосая, плотненькая. Система приема на работу в корпорацию "Кхантати" была отработана до мелочей. Соискательницу приняла Катя, положила на стол ее казахские документы.

     — Бахыт Кенжеева. Доброе утро, Бахыт, мы рады вас видеть! Я вижу, вы работали воспитательницей детского сада.

     — Да, я работала в Караганде, — отвечала женщина, — но сейчас…

     — Мы рады всем. Ваше резюме нас устраивает. Но нужно пройти медосмотр — вы не возражаете? Тогда пройдите, пожалуйста, в эту дверь.

     За время беседы сканер закончил работу. Катя взглянула на цифры. Нажала кнопку на браслете, посылая короткое сообщение врачу.

     — Здравствуйте, — Инти вежливо протянула руку соискательнице, — я врач, меня зовут Инти. Вас уже предупредили, что наша корпорация предъявляет серьезные требования к здоровью будущих работников. Волноваться не надо, мы принимаем всех, но в случае необходимости вам будет предоставлено лечение. Катя сейчас возьмет у вас кровь на анализ, а потом, пожалуйста, пройдите вот сюда на кушетку, и я вас осмотрю…

     Инти и Катя работали слаженно. Бахыт, как и подавляющее большинство новичков, оказалась урку. Новоприбывших следовало проверить на наличие опасных инфекций и серьезных заболеваний, чтобы сразу заполнить медицинский файл для поликлиники в Марке. Анализ крови, сканирование всего организма.

     Серьезных заболеваний у Бахыт не оказалось.

     — Пройдите, пожалуйста, дальше. За этой дверью — тестировщики, они определят, где и как вы сможете у нас работать, — пояснила Катя и заспешила в приемную, где уже сидел очередной соискатель.

     — Кузнецов Виктор Григорьевич, — Катя лучезарно улыбнулась, — мы рады вас видеть!

     — Мне бы хотелось уточнить насчет зарплаты, — перебил ее мужчина. Он был крупный, красногубый, вальяжный, — видите ли, у меня два высших образования, опыт работы директором издательства. И мне бы хотелось знать, какие условия вы можете мне предложить.

     Катя пролистала резюме — роскошное, на хорошей бумаге, с профессиональным фото. Дипломы, конкурсы, грамоты, список публикаций.

     — Очень хорошо, — сказала она искренне, — но видите ли, Виктор Григорьевич, я лично не могу ответить на ваши вопросы. И сейчас на них никто не может ответить, так как у нас принято вначале проводить тестирование, а затем, по его итогам, определять вместе с кандидатом, чем вы можете у нас заниматься, ну и конечно же, условия. Однако приблизительные сведения у вас уже есть. Мы указали все в описаниях. И вы сочли эти условия привлекательными.

     — Я не понимаю, зачем какое-то тестирование! — раздражился мужчина, — разве вот это, — он указал на свои бумаги, — говорит обо мне недостаточно?

     — Да, это очень впечатляюще, — согласилась Катя, с уважением глядя на резюме, — но видите ли, у нас так принято. Извините.

     Она взглянула на цифры. В.Г. Кузнецов оказался чистым урку.

     — Пройдите, пожалуйста, на медосмотр. Это первый этап тестов.

     Бахыт тем временем заполнила несложную анкету, сидя перед одним из тестировщиков (он представился как Михаил).

     — Спасибо, Бахыт. Все прекрасно. Вы нам подходите! Знаете, в нашем поселке есть довольно много детей. Я думаю, вы могли бы работать по специальности. У нас есть ясли и садик. Как и сказано в описании, вам предоставят пока отдельную комнату в общежитии, а когда подойдет очередь, вы получите собственную квартиру. Очередь будет идти предположительно полгода-год.

     — А как насчет семьи? — робко спросила женщина.

     — Никаких проблем, конечно, вы можете привезти сюда вашу дочь! Она сможет по желанию учиться в школе. Кроме того, у нас бесплатное медицинское обслуживание, питание на работе, бесплатный клуб. Ваша зарплата будет составлять первое время 15 тысяч российских рублей в месяц, потом возможно повышение…

     Женщина смотрела на Михаила горящими темными глазами.

     — Пройдите, пожалуйста, в эту дверь. Вам придется немного подождать. Там есть кофе, чай, печенье, можно включить телевизор. Когда соберется группа, часа через два вас проводят в Марку — это наш поселок, и вы сможете заселиться в общежитие.

     Женщина с ранней сединой в темных волосах нервно комкала платок.

     — У меня незаконченное высшее. Но я работала дизайнером, владею компьютерной графикой. Английский…

     — Не волнуйтесь, Марина, — посоветовала Катя, — все будет хорошо. Вы пройдете тестирование, место у нас найдется для всех.

     Женщина ответила, не глядя на Катю.

     — Очень сложно с работой. И еще у меня ребенок, ему три года, но это не помешает…

     — Конечно, не помешает! — заверила Катя, — дети нам вообще никогда не мешают. Не беспокойтесь. У нас международная корпорация, свои правила…

     — А что это означает — Кхантити?

     — Это означает "Рассвет". На языке аймара.

     — Как странно… а почему аймара?

     — Это сложно объяснить… словом, наши основатели имеют к этому некоторое отношение. Позже вам подробнее расскажут.

     Катя вздрогнула, глянув на указатель. 87 процентов. 87! Надо же, порой за весь день не попадается ни одного амару, а сегодня уже с утра.

     Конечно, совпадение не чистое, у самой Кати было 93. Но сейчас берут и таких, у них все еще амарская психика.

     — Пройдите на медосмотр, пожалуйста.

     — Видите ли, — говорил тестировщик В.Г. Кузнецову, — ваш потенциал, ваше резюме, ваши данные позволяют нам предложить вам место в менеджменте. В управлении. Издательским бизнесом мы не занимаемся. Но дело в том, что в нашем филиале уже нет свободных мест в этой области. Однако мы можем предложить вам такое место в другом филиале. Правда, они расположены довольно далеко. Вы можете выбрать — есть место в Египте и есть в Австралии…

     — В Австралии?!

     — Я понимаю вашу озабоченность, но ведь это не эмиграция. Вы просто поработаете там, если не понравится, всегда сможете вернуться. Возможно, освободится место здесь, в Сибирском филиале.

     — Гм… Египет или Австралия, значит… мне нужно подумать.

     — Разумеется, вы можете дать ответ через несколько дней.

     Инти закончила осмотр Марины. Для сканирования пациенты раздевались лишь до белья. Марина встала с кушетки и молча стала натягивать свитер и джинсы.

     — У вас пиелонефрит, — сказала Инти. Женщина кивнула.

     — Да, время от времени обостряется.

     — Желудок не в порядке, и в желчном пузыре камни. И суставы… Я бы посоветовала вам пройти лечение для начала. Ну как вы живете с таким набором?

     — Да как-то так живу… даже и не замечаю.

     — Не надо, — покачала головой Инти, — пожалейте свой организм.

     Марина поправила волосы.

     — Но на работу вы меня с этим примете?

     — Конечно, примем. Это не для работы. Это для вас.

     — Куда мне теперь идти? Туда? — Марина указала на широкую дверь, ведущую к тестировщикам.

     Инти покачала головой.

     — Вам — не туда. Идите за мной.

     Вторая, малозаметная дверь спряталась в самом углу, за стационарным сканером.

     — Марина, — сказала Инти и слегка задохнулась от волнения. Ее всегда трогали такие моменты, — Мы не просто принимаем вас на работу. Видите ли, генное сканирование показало, что вы — амару. Вы еще не знаете, что это означает. За этой дверью — дежурный психолог. Он объяснит вам ситуацию. А я, с моей стороны, буду очень рада снова встретиться с вами… в нашем городе, через несколько дней. Я уверена, вам понравится. Не бойтесь ничего, Марина! Идите. Все плохое в вашей жизни кончилось. Теперь у вас все будет хорошо.

     Мы с Алисой поженились в апреле в 2017-м году. Свадьба была короткой и скромной, и на следующий день мы разъехались: она в Москву, где была теперь официальным представителем корпорации Кхантити, а я — в Вашингтон.

     И лишь теперь, в августе, у нас появилась возможность побыть друг с другом. Не дома, конечно, не в светлом доме Алисы в Лаккамири, где нам было так хорошо. В Шамбале мы поселились в гостевом доме, город был переполнен, да и нет у меня таких уж близких друзей в Шамбале.

     Но какая, в сущности, разница?

     Мы бродили вдвоем по паркам и садам Шамбалы, совершили даже длительную вылазку в горы, где едва не напоролись на туристов, ищущих духовного просветления у местных лам. Шамбала, в отличие от других имата, оставалась закрытым городом, урку сюда почти не принимали, да и амару ехали немногие. Огромная имата, в десятки раз крупнее Лаккамири, давно уже переполненная, некуда расти. Амарские города, в отличие от урканских, имеют пределы роста — пирамида-энергостанция, Верхний и Нижний потоки могут обеспечить лишь определенное число домов.

     Но хотя и в благословенной Лаккамару никаких столиц не было, Шамбала воспринималась сейчас как столица. Отсюда все началось, здесь произошли важнейшие события. Здесь по традиции собирались и маллку рабочей группы Хальтаяты.

     У нас с Алисой времени было немного, так как большую часть дня я торчал на заседаниях. Маллку я не был, однако обычно меня на важные совещания приглашали. Или информировали об их итогах.

     Да и не только во времени дело. Как-то страшно было в эти дни заниматься своими делами, любить друг друга, разговаривать о детях, о будущем, о науке, о разных пустяках. Мы делали все это, а в подсознании крутилась одна и та же, страшная мысль. Мы молчали об этом, но знали и помнили каждую секунду: началось.

     Апокалипсис, который год назад предотвратил полет трех амару — китайский военный летчик тоже оказался амару и уже поселился в Виньяймарке — этот апокалипсис теперь навис над нами снова. Рукотворный. Никак не связанный с Чужими либо с неведомыми силами природы.

     Но то ли мы соскучились друг по другу, то ли, хоть и стыдно в этом признаться, близость грядущих бедствий еще больше обостряла чувства, все это никак не мешало нам сходить друг от друга с ума.

     Алиса проводила меня до Аруапы, и только у утнаири мы разняли руки. Я наклонился и поцеловал ее.

     — Я думаю, часа четыре сегодня, не больше. Ты пока в Хранилище сходи…

     — Да уж не волнуйся, найду, чем заняться.

     Я оторвался от нее. Поспешно отвернулся и вошел в утнаири.

     В третьем от двери кабинете собрались маллку Рабочей Группы. Почти все уже были в сборе. Хотя общая руководящая группа состояла из 24 человек, большинство было занято, и сейчас здесь собрались всего семеро. Не считая меня — ведь я не маллку.

     Китаянка Лю в военной форме КНР, самая молодая здесь — или она просто так выглядела? — углубилась в свой кита. Аманка из Эреха смотрела в окно, латиноамериканец Пума беседовал с Суллой из канадской имата, Анквилла обменивался какими-то данными с Диком, этот темнокожий амару жил постоянно в Австралии. Я поздоровался и сел рядом с Аманкой.

     Сразу вслед за мной в комнату степенно вошла Лакшми. Подняв над головой раскрытые ладони, она улыбнулась. Вся ее фигура в традиционном индийском сари излучала покой. Маллку подняли ладони в ответ.

     Интересно, какая у нее ступень? Явно высокая. И явно у каждого здесь как минимум третья. Кроме, конечно, меня — правда, я умудрился найти время и сдать на первую перед самой свадьбой. У Алисы никакой ступени вообще нет. Не время сейчас, не до того.

     — Илас, давайте начнем, — произнесла Сулла. Среди маллку не было главного, но кто-то естественным образом брал инициативу на себя. Чаще — старший и опытный.

     — Новости, — тихо предложила Лю.

     — Да, о новостях. Итак, повторим еще раз ситуацию. Неделю назад Иранская война, которая до сих пор велась на границах силами пехоты и артиллерии, приняла новый характер. Военно-космические силы НАТО нанесли четырнадцать точечных лазерно-ракетных ударов по территории Ирана с корабля дисколетного типа "Дестроер", в результате экономика и военные силы Ирана понесли невосполнимый ущерб. Но через день после акции Иранские вооруженные силы ответили на удар сил НАТО обстрелом территории Европы, в результате чего атомным взрывом был уничтожен Цюрих и поражена значительная часть территории на юге Чехословакии. Пакистан и Китай вступили в войну еще раньше, следуя трехсторонним соглашениям, теперь они проводят срочную мобилизацию и перегруппировку войск… Не будем углубляться в подробности расположения войск, авианосцев и ракетных подразделений, все это есть на ваших кита. Позавчера в войну вступила Российская Федерация, сразу начавшая наступательные действия в Прибалтике и на Украине, под прикрытием китайского диска. Вчера китайское правительство неофициально обратилось к представителю корпорации Кхантити с просьбой о технологическом содействии. Мы приняли решение оказать это содействие, его объем будет рассчитан выбранной нами вчера рабочей группой. Условием содействия мы выдвигаем выделение нам значительных территорий в Китае и Российской Федерации, освобождение наших урку от военной повинности и оказание военной помощи для защиты наших имата. Лю, — Аманка кивнула коллеге, — будет вести переговоры. Что касается западной группировки, — она посмотрела на меня, я едва заметно кивнул, — она обратилась к нам за таким содействием еще раньше, и это содействие оказывается и западной группировке стран, на тех же условиях. Ответственный за переговоры Клаус Оттерсбах.

     Теперь о сегодняшних новостях…

     Я напрягся, хотя мы, конечно, с новостями уже ознакомились. Однако маллку могли знать что-то новое, из того, что в общую сеть не передают.

     — По сообщению от двадцать седьмого и тридцатого Пентагон намерен через три дня, в эту субботу, осуществить план "Огненный столп". Напоминаю содержание этого плана. Пентагон сейчас обладает значительным преимуществом по космодискам, что обусловлено их предшествующим космическим преимуществом. США имеют 26 рабочих космических дисколетов и 112 атмосферных, их союзники ЕС — 52 атмосферных, из которых 38 приходятся на долю Франции, Великобритания владеет 24 дисками. Япония, союзник Западного блока, имеет 1 космический дисколет и 16 атмосферных. Теперь о Восточном блоке. Китай имеет 6 космических дисков в рабочем состоянии, еще один был уничтожен в бою вчера. Плюс 44 атмосферных диска. 4 космодиска и 22 атмосферных, из которых часть собрана в Китае, имеет Россия. Также имеется незначительное количество атмосферных дисков у Пакистана, Индии. Остальные страны можно выпустить за незначительностью вооружений или нейтралитетом. План "Огненный столп" — план блицкрига, который предполагает нейтрализацию всех космодисков противника путем связывания их боем, плюс одновременный удар по 84 крупным населенным пунктам Китая, Российской Федерации, Индии и Пакистана из космоса и с воздуха. Вероятность эффекта ядерной зимы по разным моделям от 24 до 55 процентов. Восточный блок после этого с высокой вероятностью переходит к разрозненным ударам и партизанским действиям, после чего Западный завершает зачистку… если там еще будет что зачищать. Так вот, это начнется в субботу. Ваши предложения, илас?

     — Сообщить правительству Китая, — быстро выпалила Лю.

     — Принято. Российской федерации?

     — Лучше бы, конечно, не сообщать, они непредсказуемы, все еще пытаются усидеть на двух стульях, лезут в западный блок, — задумчиво произнес Дик, — но ведь Китай, скорее всего, информацию передаст, а степень доверия к нам снизится.

     — Я могу связаться с правительством РФ, — сообщила Аманка.

     — Принято. Дальше, илас, что мы будем делать?

     Я поднял руку.

     — Клаус?

     — Я завтра вылетаю в Вашингтон и дам знать моим партнерам, что нам известно о плане. И… возможно, мы откажем Западному блоку в помощи?

     — Тебе лучше вылететь уже сегодня, — пробормотал Анквилла.

     — Да, я считаю, мы должны отказать Западному блоку в любой поддержке и отозвать специалистов, если план будет осуществляться. До четверга мы можем дать им возможность подумать, — предложила Лакшми. Сулла кивнула.

     — Согласна. Это первое, что необходимо сделать. Но будет ли этого достаточно? Они уже владеют многими технологиями самостоятельно.

     — Они не производят самостоятельно иммуномодуляторы и не смогут их производить, — стал перечислять Дик, — о геомеханической энергии нет и речи, так же, как о лан-технологии. Но я думаю, главный упор — это защита от радиации, которая им понадобится, и которая без наших людей неосуществима, технологии долголетия… вся элита состоит из пожилых людей.

     — И все равно, — вздохнула Лю, — выключить противника — слишком заманчиво. Они могут полагать, что после победы в войне найдут способ заставить нас сотрудничать.

     — Что мы еще можем сделать, чтобы остановить их? — спросила Сулла. Анквилла поднял руку. Все затихли.

     — Давайте я обрисую ситуацию, — предложил он, — как она выглядит с нашей стороны. Ядерная зима, разрушение экологии планеты, гибель миллионов и даже миллиардов людей — все это неизбежные следствия, к которым мы были готовы уже тогда, когда передавали урку технологию строительства космических дисколетов. Мировая война — с нашим вмешательством или без него — началась бы в ближайшие 20 лет. План А хальтаяты, рассчитанный на 150 лет, все равно был неосуществим. Итак, война началась. Что в этой ситуации выгодно нам? Максимальное ослабление воюющих сторон. Мы должны повторить стратегию США во Второй мировой. Добиться максимального разрушения и деградации всех воюющих стран и заработать попутно как можно больше денег, территорий, материальных средств, влияния. В идеале вообще желательно разрушение всех ныне существующих государств и переход власти в руки амару. Далее. Чем для нас плох план "Огненный столп"? Нет, не разрушением экологии, культуры и массовой гибелью. Все это в любом случае неизбежно. Этот план для нас плох тем, что одна из воюющих сторон полностью сохраняет свое влияние и колоссальное преимущество. Западный блок продолжит говорить с нами с позиции сильного. Более того — единственной силы на планете. Поэтому, — Анквилла сделал паузу, — единственный для нас логичный выход в таком случае: поддержать более слабую сторону. И нанести военный удар по силам Западного блока.

     По комнате пронесся шум. Анквилла повысил голос.

     — Напоминаю, что этот вариант рассматривался Рабочей Группой и внесен в общий стратегический план как один из приемлемых, причем именно в случае опасности существенного превосходства одной из сторон. Смотрите вариант 32-б ветви С.

     Амару молчали, словно никто из них не решался начать говорить. Я бы высказался, но я не маллку — мой голос здесь значит меньше, чем другие.

     Тишину нарушила Сулла.

     — Анквилла прав. Действительно, этот вариант рассматривался. Мы должны разработать конкретный план удара. Мы сами располагаем сейчас двадцатью боевыми дисками, с лазерно-ракетным оборудованием. Следует ли Клаусу донести информацию о возможном ударе с нашей стороны? Иначе говоря, будем ли мы угрожать?

     — Не стоит, — быстро вступил Анквилла, — если они не откажутся от плана по-хорошему, что ж… сами напросились.

     Я покосился на деда. Так и не могу к нему привыкнуть! Каждый раз он чем-нибудь меня да удивляет. Похоже, он бы даже предпочел такой вариант развития событий — чтобы урку уже поуничтожали друг друга быстрее, а мы бы начали строить наш мир… дивный новый мир, м-да…

     С другой стороны, он почему-то обычно оказывается прав. Урку ведут себя именно так, как он предсказывает. А он предлагает всего лишь не мешать им в этом.

     — Пока никто не знает, как отреагирует Западный блок на ультиматум Клауса, — уточнила Сулла, — есть еще у кого-то идеи общего характера? Нет? Предлагаю разделиться на две группы, одна разработает ультиматум, другая займется тактикой ответного удара.

     — Я думаю, мы с Клаусом займемся дипломатией, — Анквилла подмигнул мне, — а для тактической разработки пригласите еще нескольких военных и обязательно пилотов.

     Через четыре часа я вышел из утнаири. И сразу заметил одинокую фигурку, примостившуюся с кита в руках на одном из художественно разбросанных по краю Аруапы деревянных резных блоков.

     Алиса поднялась мне навстречу.

     — Ты что, так и сидела тут все это время? — я обнял ее.

     — А какая разница, где сидеть…

     Мы поцеловались.

     — Что вы там решили? — спросила Алиса. Не размыкая объятий, мы потихоньку пошли к выходу с Аруапы, туда, где главная спиральная аллея уходила под чуть заметный уклон.

     — Ничего хорошего, — сказал я, — но наверное, мы выживем. В конце концов, это единственное, чего мы с самого начала добивались.

     Алиса вздохнула. Ей уже не надо объяснять, что некоторые вещи даже у амару на какое-то время носят секретный характер.

     — Знаешь что? — сказал я, — тебе ведь не обязательно возвращаться в Москву прямо сейчас. Я очень тебя прошу, поживи здесь еще неделю. Да хотя бы до воскресенья.

     — А ты?

     — Мне нужно будет улететь сегодня.

     — Это обязательно? — спросила Алиса. Я молча кивнул.

     — Но тогда поеду и я. Я же сюда только из-за тебя… у меня же работа там.

     — Работа подождет. Не веришь мне — подожди официального предупреждения.

     — Вот даже как? И что будет в Москве?

     — Просто подожди — и узнаешь, — ответил я. И подумав, добавил, — а может быть, ничего и не будет.

     Майта встречал утренний рейс из Эреха. Народу на аэродроме было мало — двое дежурных из техперсонала, еще человек пять встречающих, все новые лица, Майта никого из них не знал.

     Да и аэродромом это широкое, покрытое низкой травой поле, можно назвать лишь с натяжкой. Какой это аэродром? Сто лет назад, когда еще летали одни этажерки, и то поле хотя бы расчищали как следует.

     Новый город амару раскинулся позади. За посадочным полем, как ни вглядывайся вдаль, картина была одна и та же — однообразная ровная степь, уже заросшая травой и редким кустарником. Справа вдали, если приглядеться, видны на горизонте призрачные руины некогда живого окситанского городка.

     По крайней мере, здесь уже можно жить, уровень радиации не выше допустимого. Оттого и выбрано это место для постройки теперь уже не имата — города амару, патанаката.

     Майта стоял в стороне от других встречающих и по обыкновению замечтался, глядя в рассветное медленно голубеющее небо. Даже какие-то строки стали складываться… И однако он вовремя заметил в небе растущую точку. Раньше дисколеты летали под лан-полем маскировки ради — чтобы не плодить легенды о НЛО, во время войны дисколеты амару получили значительное преимущество благодаря этой технологии, теперь же никакой необходимости в лан-поле не было.

     Война закончилась, видимо, навсегда.

     Майта выпрямился и машинально поправил кобуру "Хивайири", "Убийцы", личного стрелкового оружия самой совершенной конструкции, какая существует на земле.

     Диск быстро увеличивался в размерах, и Майта с трудом отогнал тошнотное воспоминание о красно-сером небе Египта, полном вот таких же дисков, быстро растущих, наплывающих, и главное было — не двигаться и не выдать себя, дождаться команды — и он дождался, и обрушился ад, лучше и не вспоминать…

     Да и не нужно вспоминать. Война позади. Это обычный рейс из Эреха, и на нем летят друзья, с которыми уже полгода, между прочим, не виделись.

     Диск аккуратно опустился на край поля. Майта дождался, пока выдвинется платформа, и двинулся к кораблю вслед за другими встречающими.

     Первыми по традиции спустились пилоты. Мужчина был незнакомый индиец, а вот женщину Майта знал, это была Панкара Куси, дочь Анквиллы. Странно, что Панка забыла в нашей дыре, подумал Майта. Проходя мимо, пепельноволосая женщина в пилотской форме весело помахала ему рукой.

     Кстати, рассказывают, что Панка первой вывела дисколет в Космос, и вроде бы, она же участвовала и даже командовала знаменитым полетом, когда был уничтожен автомат Чужих.

     Майта остановился у подъемника и стал ждать. Платформа спускала на землю очередную группу пассажиров. Ему сразу повезло — он тут же различил друзей в толпе.

     Подъемник оказался внизу, и четверо чикка-хальту, увешанные рюкзаками и оружием, сошли на землю.

     Майта поднял руку, и по обычаю сжал и распустил кулак.

     — Ками!

     Все четверо, как и он, были в камуфляже. Ничто не напоминало в этих людях наивных симпатичных подростков, которыми они были когда-то — чикка-хальту.

     Впереди шел Яван, мощный и кряжистый, как дубок, сибирский мужик, глаза постоянно прищурены, уродливый шрам на скуле. Хайлли он держал под руку, и это выглядело немного странно, Хай — его полная противоположность, выше ростом, тощая и сухая, черноволосая и узкоглазая женщина, "Хива" болтается на узком бедре.

     Ван и Хайлли уже два года были вместе. Келлу убили еще до войны, Григорий, жених Хайлли, давно погиб. Майта единственный из компании так и остался — пока — без пары, его любимая попала под бомбежку еще тогда, при первом страшном ударе Западного блока.

     Следом за Ваном шел Катари Яти. Он и раньше-то был крупным парнем, сейчас — темнокожий, мощный, огромный, выглядел великаном. Лицо, когда-то округлое, заострилось, черные кудри припорошил иней, Каяри даже молодым уже не казался. Лорин рядом с ним по-прежнему выглядела хрупкой и маленькой, хотя и ее лицо похудело, вытянулось, и очень напоминало теперь лицо ее матери. Майта ожидал этого, но все же поразился тому, что из-под иси Лорин выступал заметный круглый живот.

     Майта не думал об этом, но сам он изменился, наверное, сильнее других. Он до самой войны оставался хрупким большеглазым мальчиком, его лицо теперь погрубело, укрупнились черты, на левом виске розовело безволосое, уродливо сморщенное пятно давнего ожога.

     — Ками, Майта, — они обнимали его по очереди. Лорин поцеловала Майту в щеку, и он ощутил запах теплого молока — неужели беременные так пахнут? Он перевел взгляд на Каяри и погасил острый укол вспыхнувшей зависти.

     Ничего. И у него еще будет женщина, и будет ребенок. Теперь уже все будет наверняка.

     — Погоди, Майта, надо багаж… здесь же киберов нет еще.

     Ван убежал узнавать насчет багажа. Ребята переезжали в Аварик насовсем, везли с собой все личные вещи — немного, но все же кое-чем каждый обзавелся. Они спрашивали о чем-то, Майта отвечал. Потом спрашивал он. Где они будут жить? Лорин сказала, что с мамой и Клаусом, мама мечтает, что ребенок Лорин родится в их доме. Алиса с Клаусом живут здесь с самого начала, с того момента, как пирамиду построили. У них давно дом, рядом с самой Аруапой, на втором уровне. А Хайлли? Женщина пожала плечами. Майта повторил свое предложение — можно поселиться и у него. Он живет в доме с дядей, но тот редко бывает в Аварике, он же занимается урку, места у них в доме сколько угодно. Хай ответила, что возможно, так и придется сделать, ведь у них с Ваном здесь нет даже знакомых. На крайний случай, конечно, существует гостевой дом. Ван вернулся и объявил, что багаж выгрузят после и отвезут в город, где его можно будет забрать с Аруапы.

     Двинулись всей компанией к городу. Аварик существовал всего полтора года, так что городом его пока называть было трудно. Пирамида на холме ничем не напоминала древние пирамиды или даже каменную красавицу в Шамбале, она сверкала стеклом и цветной керамикой, и блестел голубизной быстрый Верхний поток. А дальше холм был покрыт неяркой зеленью, и лишь кое-где высились веселые купола и черепичные крыши. Часть же холма до сих пор не была приведена в порядок, ржавые и черные пятна зияли, как раны, среди наступающей зелени.

     Главная улица еще не была вымощена, к счастью, погода стояла сухая — в дождь здесь можно было ходить лишь в резиновых сапогах.

     Но хальту радостно улыбались — они прилетели домой. Последние годы никого не баловали уютом и довольством, эта неустроенная деревушка сейчас казалась им прекрасным светлым градом.

     Да и то сказать — много ли времени понадобится, чтобы привести здесь все в порядок, застроить улицы, разбить сады? Несколько лет от силы. В сущности, пустяки.

     На следующий день Лорин сидела в комнате, выделенной им с Каяри, глядя сквозь кристаллиновый простенок на высаженные в палисаднике розовые кусты. Это постаралась Алиса, сад был полон алого, розового, белого цвета и сладких дурманящих ароматов. Если смотреть только на эти розы, кажется, что ты снова в Лаккамири… в детстве. Над цветами жужжат пчелы, спешат по делам торопливые киберы, ребятишки на площадке гоняют мяч… Когда это было — века тому назад.

     Лорин снова раскрыла кита. Надо сделать все запланированное на сегодня. Чертеж завтра показывать наставнице, Варакуси, а еще конь не валялся. Лорин в прошлом году начала изучение архитектуры и строительства. В Аварике простора для деятельности полно, Варакуси завалена работой по уши.

     Лорин углубилась в работу, но вскоре новый звук отвлек ее, Лорин обернулась… ну конечно же, малышка Келла!

     Собственно говоря, это ее, Лорин, сестра. Хотя и трудно в это поверить.

     Девочка, беленькая и голубоглазая, подбежала к Лорин.

     — Пливет, — сказала она, — ты лаботаешь?

     — Угу, — Лорин улыбнулась, потому что невозможно было не улыбнуться, глядя на дочь Клауса и Алисы, крошечную, в голубом иси, с тонюсенькими ручонками, но очень деловым взглядом.

     Девочка потрогала ручкой выпирающий живот Лорин.

     — Там живет маленький бэби? — спросила она cерьезно. Ей это объяснили еще вчера.

     — Да, — сказала Лорин, — его зовут Инка.

     — Бэби совсем один, — пожалела Келла, — бэби скучно.

     — Вовсе нет, — возразила Лорин, — он слышит все, что мы тут говорим. Ты можешь сама с ним поговорить! Скажи ему — привет!

     Девочка приблизила лицо к животу Лорин.

     — Пливет! Инка, пливет! — она озадаченно посмотрела на Лорин и шепотом добавила, — я не знаю, что еще говолить!

     Живот заметно дернулся. Лорин улыбнулась и погладила пузо. Ребенок снова ткнул, будто целенаправленно, прямо ей в ладонь.

     — Ну-ка, Келла! — Алиса появилась в дверях, — оставь-ка Лорин в покое! Ей нужно заниматься!

     — Тайка, бэби скучно!

     — Бэби спит, Келла, — сказала Алиса, беря младшую дочку за руку и улыбаясь старшей, — такие маленькие бэби почти все время спят.

     Она нагнулась и поцеловала Лорин в щеку.

     — Моя деточка, — нежно произнесла она. У Лорин вдруг защипало глаза. Она отвернулась.

     — Ну и как там мой внучок? — Алиса погладила живот Лорин, — не безобразничает?

     — Да нет, — сдавленным голосом ответила Лорин, — прилично себя ведет.

     — Вот видишь, — Алиса подхватила Келлу на руки, — а ну-ка пойдем. Нам еще с тобой почитать надо. А папа тебе пока платьице почистит, мы вечером на праздник идем, ты помнишь?

     Дом Колланы и Тимтайи не вмещал всех желающих, поэтому праздник решено было устроить в недавно отделанной утнаири, в зале встреч. Собственно говоря, на праздник вознамерились прийти чуть ли не все жители Аварика. Многие собрались заранее, в малом зале для совещаний, где столы были отодвинуты к стенам, и на столах организован небольшой фуршет — яблоки и вишня по сезону, кусочки питательной плитки, кувшины с фаноа. Город до сих пор испытывал проблемы с продовольствием, хотя оранжереи работали почти на полную мощь. Слишком много продуктов приходилось браковать из-за некондиционного уровня радиации.

     Из соседнего зала раздавался радостный визг и писк — там профессионалы-педагоги по очереди развлекали детей. Время от времени, впрочем, кто-нибудь из ребятишек вбегал в зал и путался под ногами у взрослых.

     Что касается Келлы, она сидела на руках у отца, грызла пищевую плитку и занималась изучением медицинского полевого сканера, который ей только что дал приятель Клауса, Нико, сидящий тут же, рядом с Каяри и Лорин.

     Взрослые негромко беседовали.

     — Я прямо с дежурства, — сказал Нико, — мы теперь два раза в неделю в больнице работаем, по двенадцать часов. Ну это по-божески…

     — А так чем занимаешься? — поинтересовался Каяри. Его крепкая рука лежала на плечах Лорин, та уютно, словно кошечка, замерла в объятиях любимого. Живот Лорин был прикрыт свисающей белой иси.

     — Чем и собирался — изучением генетических различий урку и амару. Я по сути переквалифицировался в молекулярного биолога. Между прочим, толком эти различия так и не изучены. Вы взялись перекраивать мир, даже не выяснив толком, есть ли на самом деле разница между нашими видами — и какая!

     — Ну во-первых, — заметил Клаус, — мир мы не перекраивали. Этим занимались они сами. Причем совершенно без нашей помощи. Мы только сделали все возможное, чтобы при этом уцелеть.

     — Во-вторых, — перебила Лорин, — разница есть, и она очевидна. Чисто эмпирически. Это просто видно. До появления генетики люди прекрасно понимали разницу между волком и собакой — даже при том, что эти виды свободно скрещиваются.

     Нико скептически скривился.

     — Ну-у, мои дорогие, не так все просто. Я клятву хальтаяты, знаете ли, не давал, и мне до сих пор не очевидно то, что так очевидно вам всем. Почему надо делить людей, одних пускать к себе, других нет, одних учить и считать за своих, а других вышвыривать в эти ужасные марки…

     — Ужасными их, кстати, делают сами урку, — заметил Клаус, — но впрочем, они не такие ужасные, это ты сгущаешь краски.

     — Уволь! Я там бывал и в курсе. К нам в больницу регулярно привозят людей из окрестных деревень — там то поножовщина, то стрельба, то женщину изнасилуют.

     Каяри посмотрел на него внимательно.

     — Ну а как у тебя вообще жизнь? — спросил он добродушно. Нико пожал плечами.

     — Не жалуюсь. Дом нам выделили с Клодом. Подумываем взять ребенка на воспитание, в деревнях полно сирот. Ну и так — исследования интересные, в Шамбалу вот летал, там любопытные результаты получили… С дежурствами сейчас особо не напрягают, опять же, быт улучшился… не сравнить, как было три года назад.

     — А где, кстати, Клод, не захотел прийти? — спросил Клаус.

     — Да, он, знаешь… не особо-то.

     — Па! Я хочу туда!

     Девочка завозилась на руках, Клаус спустил ее на пол, Келла понеслась в угол, где двое подростков разворачивали блестящую фольгу для украшения церемонии.

     — Нико! — крикнула от дверей Инти, — иди-ка сюда к нам, мы тут урканскую медицину обсуждаем, твое мнение нужно!

     Нико, все такой же крупный и вальяжный, поднялся и заспешил к медикам. Лорин проводила его долгим, внимательным взглядом.

     — Любитель урку нашелся, — буркнула она недовольно, — насколько я знаю, он всю войну просидел в Шамбале. Они там урку-то не видели! И не бомбили там почти. Как на курорте.

     — Да брось ты, при чем здесь это, — возразил Клаус. Лорин посмотрела на него сузившимися глазами.

     Клаус вздрогнул.

     В этих глазах было то, к чему он привык и сам за последние годы — смерть, смерть, смерть, смерть, смерть.

     — Ему нелегко, — сказал он, — видишь ли, его партнер… ему было не так просто найти кого-то. Сейчас и обычные амару-гетеросексуалы многие без пары — много наших погибло, а ведь когда проходит юношеский гормональный подъем, нам очень трудно найти партнера… Нико нашел Клода. Но Клод — не амару. Он обычный местный урку, француз… правда, до войны он получил образование, был, кажется, программистом. Но ты же знаешь, чего стоит образованность урку.

     — Да уж, я бы предпочел жить в одиночестве, — вежливо заметил Каяри.

     — И потом, например, его родители… конечно, мои вообще погибли в войну. Но его родители выжили, и его отец оказался амару. А мать — урку. И они живут в Алезии, не так уж далеко отсюда. В таких случаях, конечно, не вопрос, дают дом, и эти урку — жены, мужья, родственники амару — дальше спокойно живут в городе. Не рассыплется же город из-за нескольких десятков урку, которые в нем как-то интегрируются. Но… я бы сказал, положение Нико очень непростое. Меня не удивляет, что он так… повстанчески настроен.

     — Он не хальту, — вдруг произнесла Лорин сдавленным голосом, — он не был с нами. И не знает. Не понимает, что это такое.

     Она неожиданно встала и сбросила с плеча руку Каяри. Пошла к выходу из зала. Мужчины переглянулись.

     — Беременные в самом деле сильно меняются, — сказал Клаус, — вот когда Алиса…

     Каяри помотал головой.

     — Нет, Клаус. Она права. Ты не знаешь, что она пережила. Кое-что мы пережили с ней вместе… знаешь, когда земля и небо вокруг — все перемешано, и все горит, и никакого выхода нет. Вообще нигде. Только огонь, огонь и огонь. Или когда ты вылезаешь из-под развалин, и видишь такое черно-серое поле, равномерно покрытое обугленными короткими чурбаками, досками… и понимаешь, что большая часть этих чурбаков — на самом деле бывшие человеческие тела. И они до горизонта. И когда три года вообще не было солнца. Вообще никогда не было.

     Он говорил без всякого надрыва, спокойно, как будто рассказывал о приятно проведенном отпуске.

     — Или когда ты один на один с озверевшей бандой, и у тебя шесть патронов, а их два десятка. Это Лорин так попала, но мы успели вовремя… Или когда мы два месяца пили несколько литров воды на троих. Или когда мы защищали Эрех — помнишь, когда урку осознали сам факт отделения, и пошли атаки на имата по всему миру… Ты знаешь, что у нее пол-ноги сожжено, и на левой руке нет пальцев. Это все тогда. Или когда из ее отряда, а она же командовала тогда, осталась только она, тяжело раненная, и еще один мальчик… а шестнадцать человек, шестнадцать амару полегло.

     — Бог ты мой, — пробормотал Клаус, — но тебе-то еще больше досталось, нет?

     — Трудно судить, кому больше. Ей тоже, как видишь, досталось сполна. Какая разница, кому больше, кому меньше… И вот приходит такой тип, просидевший всю войну в тихом месте, и начинает объяснять, какие урку на самом деле хорошие.

     — Перестань, Каяри. Нико врач. И он работал врачом все это время.

     — Я понимаю, — согласился Каяри, — я просто объясняю, что чувствует Лорин.

     Он встал.

     — Извини, Клаус, хотелось с тобой пообщаться, но она и вправду сейчас… я должен быть с ней.

     Клаус проводил его взглядом. Каяри подошел к Лорин, одиноко сидевшей на краешке стула, обнял ее. Лорин не шевельнулась. Каяри положил руку ей на живот…

     Клаус вздохнул и поднялся, увидев остальных друзей из чикка-хальту — Майту, Явана и Хайлли. Они по-прежнему были вместе. Клаус пожал ребятам руки.

     — Ну как вам тут в Аварике?

     — Тут неплохо, — ответила Хайлли, — но мы еще не осмотрелись. Мы ведь поступили в распоряжение Инти, она нас сразу погнала в инспекционную поездку по деревням. Мы только три марки осмотрели! Но мне уже надолго хватит. А всего регион Аварика охватывает двести сорок шесть урканских поселков. Включая, кстати, Лютецию!

     — Что поделаешь, — пожал плечами Клаус, — нас очень мало. Даже учитывая, что урку сильно повыбило. В Европе заложены шесть новых городов, это не считая русских и славянских земель. Пришлось Европу поделить на регионы, и каждый регион подчинить одному из городов.

     — Это все как-то не очень хорошо выглядит, — заметил Ван, — хотя у нас в Лаккамири немногим лучше, но там всегда было мало людей…

     Майта притащил несколько бокалов и старательно разливал фаноа.

     — Почему же не хорошо? — спросил Клаус.

     — Да жутко — такое количество урку! Причем все земли здесь зараженные, это не Сибирь.

     — Ну не все. Мы расчистили довольно много полей для урку, они уже в состоянии кормить себя сами. Разводят какой-то скот.

     — А ну как они опять начнут нападать на Аварик? Пусть у них нет хива и лан-полей — их слишком много! Они нас запрут в городе, мы и носа не высунем.

     — А зачем нам высовывать нос? — спросил Майта, — у нас-то в городе есть все необходимое для жизни. И никакой радиации под лан-полем. Мы в принципе можем годами отсюда не вылезать. Мы если отсюда выходим — так чисто в гуманитарных целях. Помочь урку, поддержать, лечить, кормить… наладить их социальную жизнь.

     — Ну и потом, — добавил Клаус, — это как раз ваша задача. Вы же теперь относитесь к гарнизону Аварика, будете сопровождать наших специалистов, обеспечивать защиту и прикрытие.

     — Я сама учиться хочу, — недовольно сказала Хайлли, — я же собиралась быть астрофизиком. А Ван — электронщиком.

     — Одно другому не мешает, — рассудительно ответил Майта, — военные дежурства — это общественные работы, каждый должен приносить какую-то конкретную пользу городу. А учиться… я вот филологией занимаюсь, как и собирался. Всему свое время, все успеем.

     — Да, — кивнул Клаус, — теперь у нас сколько угодно времени.

     — Давайте же выпьем за это! — провозгласил Майта, раздавая бокалы.

     — За что — за это?

     — Ну за это!

     — За ваши будущие успехи! За ваше будущее! То есть за наше, — уточнил Клаус.

     Ребята чокнулись и выпили.

     — А ты чем занимаешься, Клаус? — полюбопытствовала Хайлли.

     — Я, как обычно, занимаюсь агентурно-дипломатической деятельностью, — ухмыльнулся тот, — так уж привык. Считай, двенадцать лет уже… Содержание работы, конечно, сильно изменилось. Сначала я ездил по виллам миллиардеров, по экзотическим островам, бывал в Вашингтоне, Париже, Лондоне… Потом, в начале войны я уже стал в Белый дом ходить как на работу. Был связующим звеном между мировым координационным советом маллку и Западным блоком. А дальше — чем дольше шла война, тем мельче рыба мне попадалась. Сейчас же я обеспечиваю контакт с Временным Европейским Правительством в Берне.

     — Это что — урканская власть? — поинтересовалась Хайлли.

     — Да, ведь некоторые урканские правительства в мире сохранились. Правда, они теперь смешные. Капиталы, заводы, банки — ничего этого у них теперь нет. Бернское правительство и вовсе забавные люди: они толком ничего не контролируют, урку в Европе живут в полной анархии, каждая деревня установила свои законы, а на дорогах банды… да и территория-то вся заражена, и города разрушены. Не осталось ничего от Европы. Но тем не менее, они там создали правительство. И даже армию какую-то, и вроде налоги собирают. Я стараюсь через них централизованно организовать помощь урку, снабжение, очистку территорий от радиации. Что еще важно — мы просеиваем всех урку через медосмотры, чтобы найти новых амару, и постоянно находим. До войны, к сожалению, не так много амару удалось вытащить. Вот этим всем я занимаюсь. Смешно, что Европейское Правительство считает меня то ли президентом, то ли каким-то королем местным. Словом, я тут как бы главный амару в Европе с их точки зрения. Я ее не опровергаю, мы решили, что это будет полезно. Таким образом, в глазах урку я имею высочайший статус.

     — Ой, простите, ваше величество, — Хайлли сделала книксен. Мужчины засмеялись.

     — Но у них там на самом деле, — вздохнул Ван, — очень плохо все в деревнях. Куда хуже, чем в нашей Марке в Лаккамири. Беспредел. Питания не хватает, работать никто не хочет, полиция местная хватает кого попало, избивает — но бандиты как раз гуляют на свободе и делают с остальными что хотят. Девушек насилуют поголовно, детей тоже… И много рабства. Причем рабство для них еще прогрессивно — рабы хотя бы какие-то работы выполняют, семью хозяина кормят…

     — Возможно, они на этой формации и остановятся, — предположил Клаус, — но так плохо все только сейчас, потому что после войны, все разрушено, живут многие еще в землянках, радиация, еды мало… Со временем и они получше будут жить, и мы сможем помогать. В общем, как в Лаккамири у них будет, я надеюсь.

     — Илас! — крикнул от двери хозяин праздника Коллана, — приглашаю всех в зал на церемонию.

     Клаус встал неподалеку от двери, высматривая в толпе Алису. Где-то она задержалась. Келла стояла в группе детишек, которую привел в зал молодой учитель Тайя.

     Алису он так и не увидел, зато в дверь зала, оживленно беседуя, прошли Анквилла и его дочь Панка — летный комбинезон она сменила на невзрачный зеленый иси. Летчица подошла к Коллане, своему брату и заговорила с ним. Анквилла помахал Клаусу. Тот протолкался к деду сквозь толпу.

     — Отойдем, — негромко сказал Анквилла. Вздохнув, Клаус вышел за ним в коридор. Он давно привык к непредсказуемости в общении со своим родственником.

     — Что-то случилось? — поинтересовался Клаус. Анквилла чуть пожал плечами.

     — Это как сказать. Я просто хотел сообщить тебе новость. Я только что вернулся из Берна.

     — И что? Они согласны на открытие нашего центра?

     — Да, но об этом я тебе информацию уже скинул. Я о другом. В Берне я встретил Пьера Барта.

     Клаус слегка присвистнул.

     — Все это время он провел среди урку.

     — А что его дочь, Аханкара?

     — Погибла в Египте. Работала в Эхнатоне врачом. Была убита урку при эвакуации раненых.

     Клаус мрачно кивнул.

     — Барт, оказывается, пережидал бури на Канарских островах. Ты знаешь, они практически не затронуты.

     — Разумное решение.

     — А теперь он явился в Европу. Именно с целью вернуться в сообщество амару. Собственно, он уже полгода жил в Алезии. Принял имя на ару. Интегрировался. В Берне он был по служебным делам.

     — Ну что ж, — Клаус посмотрел в лицо Анквилле, — если вдуматься, он чистый амару. Чище меня по генам. Наверное, нет особых проблем…

     — Да, проблем не было, — согласился Анквилла. Помолчал немного и сообщил, — я застрелил его.

     Клаус вопросительно поднял бровь.

     — Кровь амару, — задумчиво произнес Анквилла, — гены амару действительно обеспечивают мотивацию разумного человека — амару никогда не станет интересоваться властью, выгодой, местом в иерархии. Но знаешь, Клаус… даже гены амару — они все-таки определяют далеко не все.

     Зал был убран для церемонии. Гирлянды из ветвей и роз свисали с потолка, обрамляли небольшое возвышение, на котором уже стояли Коллана и Тимтайя в белом. Коллана держал на руках новорожденного сына. Внука Анквиллы и Инти.

     Нежно пели скрипки.

     Амару в зале затихли. На возвышение вышла самая пожилая Старейшая города, Арума, ей исполнилось 160 лет.

     К сожалению, по старикам война ударила особенно жестоко.

     И если присмотреться, то и во всем зале нельзя было найти человека, не покалеченного последним десятилетием. Амару с протезами рук и ног, со страшными ожогами и шрамами на лицах. В убогоньких неярких, перешитых иси, а многие в камуфляже. С застывшей смертью в глазах.

     Арума в белой иси подошла к родителям малыша. Коллана положил сына на столик, покрытый сверкающей голубой материей. Малыш, обернутый в белую ленту, беспорядочно замахал свободными ручонками.

     Старейшая подошла к ребенку. Скрипки изменили мелодию и заиграли древний, еще с Лаккамару сохранненный через тысячелетия гимн Побеждающей Жизни.

     Арума просыпала горсть тонкой муки на головку младенца.

     — Жизнь зерна — твоей жизни, новый человек земли! — воскликнула она на древнем, благородном ару.

     Опять смена мелодии. Теперь скрипки пели музыку любви. Арума зажгла свечи вокруг столика, на котором лежал младенец — спокойно, без писка, только дергал тонкими ручками.

     — Огонь солнца — твоему сердцу, новый человек земли!

     Потом она положила ладонь на лобик ребенка.

     — Тепло наших рук, рук твоих илас — навсегда с тобой, новый человек земли!

     Илас с благоговением смотрели на младенца — старые и молодые, покалеченные, раненые, измученные долгой войной, потерявшие родных и близких. Смотрели Клаус и Анквилла, стоящие рядом, и выражение их глаз было почти одинаковым. Смотрел Каяри, положивший руку на плечо Лорин, ушедшей в музыку. Смотрел толстый Нико, смешно выпятив нижнюю губу. Смотрела Инти, бабушка младенца, и непрошеная слеза выкатилась из ореховых глаз.

     Арума набрала в горсть воды из серебряного сосуда. И пролила легкую струйку на головку малыша.

     Скрипки стихли. Голос Арумы возвысился и гордо зазвенел под сводами зала.

     — Новый человек земли, мы, твои илас, твои мать и отец, твой город, принимаем и любим тебя! Мы даем тебе новое имя. Отныне и до конца твоих дней твое имя — Илла Мачакка!

     Эхом повторили за ней отец и мать.

     — Илла Мачакка!

     — Илла Мачакка!

     Новый свет… Свет иной жизни, пришедшей отныне на Землю. Свет, который положит конец страданиям, войнам, эксплуатации, насилию. Свет, который озарит новый мир — счастливый и радостный, полный любви и дерзания. Свет, который проникнет во Вселенную. Тимтайя взяла сына на руки и, улыбнувшись, прошептала:

     — Илма…

     Скрипки зазвенели и взвились, закручиваясь и разлетаясь под куполом. Тимтайя подняла ребенка ввысь, и амару радостно закричали, вскидывая руки над головой.

     28.04.2013, Arnsberg.