Jeddy N. : другие произведения.

Рыцарь мертвого императора

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.16*7  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    13 век. Война и любовь сплели две судьбы навеки. О том, что вечно - о любви и ненависти, о верности и предательстве, о мести и свободе...

  
   - Едут!
   В крепостные ворота въезжали груженые повозки, запряженные мулами, в сопровождении отряда всадников в белых плащах поверх легких доспехов. Деревянные колеса загрохотали по мощеному двору, будя в высоких стенах замка шумную дробь эха, в котором угадывались и другие звуки - голоса монахов, топот ног, стоны раненых и лязг оружия.
   - Скорее! - закричал выбежавший из донжона воин в кольчуге поверх коричневой домотканой рубахи. - Сюда, братья!
   Жан, отложив молитвенник и подобрав подол мешковатой рясы, бросился вниз по лестнице, мысленно кляня мастера Гийома. Как всегда - только соберешься передохнуть, как тут же найдется новое дело: эй, мальчик, натаскай воды, эй, мальчик, постирай холстину, эй, мальчик... Вот и теперь то же: все сюда! Что ж, война есть война, подумал Жан, по пути разглядывая из окна галереи обоз с ранеными. Хорошо еще, что ему не приходится ездить в рейды с отрядом сира де Режинака ...
   Выскочив во двор, он присоединился к остальным братьям, деловито суетившимся вокруг повозок. Госпитальеры осматривали лежащих в них людей, выгружали трупы, а живых бережно клали на холщовые носилки, чтобы немедленно унести в лазарет.
   - Эй, мальчик, - окликнул мастер Гийом, и Жан привычно повернулся, однако рыцарь обращался не к нему, а к долговязому Бенедикту, стоявшему посреди двора с опущенными длинными руками. Сутулый и нескладный, Бенедикт, тем не менее, отличался недюжинной силой. Увидев, что старший рыцарь зовет его, он заспешил к нему, поднял с повозки грузное тело солдата и помог уложить его на ожидавшие носилки.
   Жан тоже помогал чем мог. Он до сих пор еще не мог привыкнуть к виду окровавленных тел, с отрубленными руками и ногами, со страшными ранами, порой уже начинающими загнивать, к тучам жирных мух, кружащих над смердящими трупами и еще живыми людьми. Его тошнило от запахов нечистот и крови, но он боролся с собственной слабостью, поминутно напоминая себе, что именно в служении и есть высшее предназначение богобоязненного человека. Что еще может выпасть на долю седьмого сына обедневшего дворянина, кроме презрения и никчемной жизни в качестве оруженосца какого-нибудь мелкопоместного баронишки? Жан полагал, что он сделал разумный выбор, подавшись в иоанниты. Здесь, в чужой стране, под вечно палящим солнцем, пролегали дороги героев. Их отряды шли мимо крепости днем и ночью - рыцари в доспехах на породистых скакунах, отряды латников, оруженосцев, герольдов и знаменосцев. Все они стремились на юг, в Константинополь, и многие из них снова возвращались - в таких вот обозах, захваченные врасплох отрядами местных мятежных конников, мертвые или умирающие.
   - Жан, мальчик мой, - пропыхтел брат Жорес, обратившись к нему. - Помоги-ка мне с этим парнем.
   Подойдя ближе, Жан увидел лежащего в повозке рыцаря в богатых, но разбитых доспехах. Брат Жорес, плотный и краснолицый, безуспешно пытался стащить с него шлем.
   - Вот дьявол, - тихо выругался монах. - Потянешь сильнее - так и голову недолго оторвать, а я даже не знаю, жив ли он.
   Застежки шлема были знакомы Жану еще с детства, когда он помогал старшим братьям готовиться к поединкам. Легко отстегнув железные планки, он бережно снял с головы рыцаря шлем. Раненый был еще молод, на вид лет тридцати, с мужественным, гладко выбритым лицом. Глаза его, обрамленные длинными густыми ресницами, были закрыты, слипшиеся волосы облепили покрытый испариной лоб.
   Брат Жорес взял рыцаря за запястье, потом положил руку ему на шею и, наконец, задумчиво пожевав губами, решительно кивнул:
   - Давай поскорей отнесем его в палату. Не уверен, но мне кажется, если им сейчас же займется мастер Гийом или мастер Франсуа, то у него появится шанс дожить до утра... Жалко парня, молодой совсем.
   - Это сам граф Бодуэн, - прохрипел сидевший в той же повозке раненый воин, баюкавший замотанный грязной тряпкой обрубок левой руки. - Если он действительно выживет, вам, братцы, здорово повезет. Вашей благословенной обители перепадет изрядно золота! - Он сглотнул и откинулся на спину.
   - А ты помолчи, - наставительно сказал брат Жорес. - Иди с нами, коли ноги-то целы.
   Воин, морщась, сполз с повозки и заковылял рядом с ними.
   - Ишь ты, граф Бодуэн, - бурчал брат Жорес, шагая во главе носилок. - Я думаю, ты врешь. С чего бы это графу Фландрскому соваться в бой вместе с такими, как ты? Он, небось, сидит себе под стенами Константинополя да попивает себе винцо.
   - Что мне врать, добрый человек? - Рыцарь передернул плечом. - Тут до лагеря совсем недалеко было, вот мы и решили разведать насчет фуража, а графу-то, видать, тоже на месте сидеть надоело... Проклятые греки напали на нас внезапно, так что многие из наших и мечи вытащить не успели. Граф дрался храбро, пока эти мятежники не набросились на него вшестером... Тогда-то я и остался без руки, пока смотрел, как они свалили его на землю. А потом подоспели ваши люди, только для нас уж поздно было...
   - Вылечим мы твою руку, - заверил его брат Жорес. - Вон и мастер Франсуа.
   Высокий худой монах ходил по длинной палате, осматривая раненых и тут же отдавая распоряжения послушникам и братьям. Завидев вновь прибывших, он подошел и к ним. Едва взглянув на однорукого рыцаря, мастер Франсуа велел ему идти в дальний конец палаты, где монахи прижигали раны кипящим вином и накладывали на них чистые повязки.
   - А что с этим? - спросил он, склоняясь над тем, кого однорукий назвал графом Бодуэном. - Несите его к свету. Да, вот так. - Он внимательно осмотрел рыцаря. - Смотри-ка, как доспехи вдавились в тело. Снимите их с него, да побыстрее и поаккуратнее.
   Положив рыцаря на стол, Жан и брат Жорес принялись стаскивать с него стальные блестящие наручи. Мастер Франсуа покачал головой:
   - Брат Жорес, ступай-ка за корпией и холстами, да заодно и воды горячей принеси. А ты, юноша, продолжай.
   Жан ловко снял с рыцаря наручи, наплечники, горжет, разрезал кожаные ремни панциря, бережно снял покрытые резьбой поножи - и тут обнаружил глубокую рваную рану с почерневшими краями, пересекающую его бедро. Впрочем, крови было так много, что ему стало казаться, что она не могла вся вытечь из одной лишь этой раны. Мастер Франсуа покачал головой.
   - Нам придется снять с него всю одежду. Давай, я помогу тебе.
   Вдвоем они сумели раздеть раненого, практически порезав на лоскуты его полукафтанье, сорочку из тонкой материи и штаны. Окровавленное обнаженное тело рыцаря снова заставило Жана ощутить дурноту.
   - Видишь? - спросил мастер Франсуа, указывая на бедро, левый бок и голень лежащего перед ними человека. - Эти раны чистые, но болезненные. Он потерял так много крови, что может умереть в любой момент. Где же брат Жорес?
   Вскоре монах появился. Бережно промыв раны рыцаря, мастер Франсуа наложил на них целебную мазь из горьких трав и надежно перевязал.
   - Посиди с ним, - велел он Жану, накрывая тело рыцаря чистым холстом. - Меня беспокоит, что он до сих пор не приходит в себя. Держи его за руку, можешь даже поговорить с ним. - Увидев, что юноша недоверчиво поднял брови, он погрозил пальцем. - Поверь мне, это помогает.
   Жан вздохнул, кивнул головой и взял рыцаря за руку. Твердая ладонь была холодна как лед.
   - Да, вот так, - одобрил мастер Франсуа и удалился.
   - Ну, и о чем же мы с тобой поговорим? - вопросил Жан, чувствуя себя последним дураком. Ему казалось, что мастер в насмешку перебинтовал труп и оставил мальчика посидеть возле него, чтобы не путался под ногами. Вокруг стонали и кричали раненые и умирающие, слышались проклятия, и над всем витал запах крови и смерти.
   - Тебе еще повезло, - сказал Жан, обращаясь к рыцарю. - Думаю, ты вообще ничего не чувствуешь. А им вот по-настоящему больно. Знаешь, я никогда не думал, что может быть столько покалеченных людей враз... то есть, я не думал, что война - такая. Ну, я думал, что это вроде поединков, как турнир... Иногда дома я ездил с отцом на турниры, но там было по-другому. Кто сильнее, тот побеждал, и никого не убивали и не стремились ранить насмерть. Я хотел помогать людям, научиться читать и писать, выучить латынь и греческий... - Он заметил, что лежащий на соседнем столе человек с забинтованной ногой смотрит на него, и разозлился. Посмотрев на неподвижное бледное лицо рыцаря, он сжал его руку, пытаясь заставить почувствовать боль. - Зачем вам эта война? Мы все могли бы спокойно жить и заниматься своими делами, и ты бы растил детей в своем... своей...
   - Фландрии, - криво усмехнулся раненый с соседнего стола. - Если бы этот господин был в сознании, ты и близко к нему бы не подошел.
   - Не ваше дело, - озлился Жан. - Вам вообще нельзя разговаривать. Если он и вправду важный господин, мы поместим его в отдельную комнату, а вас я сейчас попрошу заткнуться.
   - Ах ты наглый щенок, - усмехнувшись, сказал воин.
   - Amen, - закончил беседу Жан, отвернувшись от него и снова уставившись в лицо рыцаря.
   У него красивое лицо, рассеянно подумал он. И вдобавок такие длинные ресницы. Интересно, какого цвета у него глаза?
   - Похоже, тут тебя знает каждая собака, - сказал он вполголоса. - Придется и правда унести тебя наверх, в кельи. Тебе понадобится отдых, хорошая еда, вино и солнечный свет, а здесь этого будет не много, и покоя тебе не дадут.
   Внезапно ледяная рука рыцаря сжалась, стиснув его пальцы. Жан, охнув от неожиданности, дернулся, но хватка вновь ослабла, и ни единый мускул не дрогнул на красивом безмятежном лице.
   - Проклятье. - Жан положил ладонь на лоб рыцаря, отведя в сторону слипшуюся от пота прядь волос. Рука ощутила лихорадочный жар, и Жан покачал головой: вряд ли этому человеку суждено выжить.
   Он сидел возле рыцаря до самого вечера. Временами его подопечный вздрагивал, его веки трепетали, но в остальном все оставалось без изменений. Жан предпочел бы, чтобы он хотя бы застонал или повернул голову, но рыцарь был неподвижен, и Жан опасался, что если он выпустит его пальцы, раненый может умереть. Все тело затекло. Он почти задремал, когда крики других раненых начали понемногу стихать, сменяясь стонами, а кое-где - и легким посапыванием, если людям удавалось уснуть.
   Жан в очередной раз начал клевать носом, когда мягкая рука мастера Франсуа опустилась на его плечо.
   - Как он?
   - Все по-прежнему. Нам нужно перенести его наверх.
   - Да, пожалуй. Ему надо будет дать воды, если... - он помолчал, прищурившись, и закончил: - ...когда он все-таки очнется. - Они подняли тело на руки и переложили на носилки, а затем перенесли на второй этаж, в пустую комнату рядом с жилыми помещениями рыцарей.
   - Я сейчас пришлю кого-нибудь сменить тебя, - сказал мастер Франсуа, уходя.
   Жан смочил потрескавшиеся губы рыцаря чистой водой, затем зажег свечу, взял молитвослов и принялся за чтение. Ему не хотелось думать, что с ним будет за то, что он пропустил вечерню. Явился брат Клеос, молчаливый спокойный старик со слезящимися глазами, и сказал, что подежурит здесь до утра.
   Вот и отлично, подумал Жан, наслаждаясь обретенной свободой. Пусть этот проклятый граф выживет или умрет - ему все равно, лишь бы не сидеть возле него как на страже, тупо глядя на его закрытые глаза. В конце концов, он сам выбрал свою судьбу.
   Заглянув на кухню, Жан отрезал ломоть хлеба, намазал его медом и запил свежим молоком. Он действительно проголодался, и только теперь ощутил это в полной мере. В своей келье он наскоро помолился перед деревянным распятием и, сбросив рясу, плеснул на себя холодной водой из таза, а затем, дрожа, растянулся на жестком матрасе, набитом слежавшейся шерстью, и натянул до подбородка тонкое покрывало. Сон не шел, несмотря на беспокойный день. Жан повозился, устраиваясь поудобнее. Надо же, сегодня он полдня держал за руку очень знатного вельможу, и болтал с ним о какой-то ерунде...
   Хотел бы я посмотреть, какого цвета у него глаза, подумал он, засыпая.
   На следующий день с самого утра небо затянуло серыми низкими облаками, и поднявшийся ветер закружил во дворе пыльные вихри. Вдали то и дело грохотали глухие раскаты грома. После заутрени и скромной трапезы Жан не отправился, как обычно, готовить отвары из трав, посчитав, что в больничных палатах его присутствие будет нужнее. Он как раз переходил через двор, прикрывая лицо от несомых ветром колючих песчинок, когда его нагнал Бенедикт.
   - У нас опять полно работы, - сказал он вместо приветствия. - Отец Гийом сказал, что мы должны поставить всех на ноги не позднее чем через месяц.
   - А что будет с теми, кого мы не сумеем вылечить?
   - Пусть проваливают по домам или остаются, потому что война через месяц кончится. Так сказал сир де Режинак, а он-то уж знает, что говорит! Рыцари собирают все силы под стенами Константинополя, и ждут только сигнала для атаки.
   - Какого сигнала?
   - Должно быть, благословения Папы. - Бенедикт пожал широкими плечами. - Хотел бы я тоже побывать там!
   - Ты с ума сошел, - усмехнулся Жан. - Ни лошади у тебя нет, ни меча. Да и драться ты толком не умеешь, так что тебя там просто убьют, как барана.
   - Сам ты баран, - обиделся Бенедикт. - Там ведь и священники есть, и монахи. Что говорить, наш орден выставил пятьсот всадников на этот поход. Наверняка там сейчас сир де Гриер со своими кузенами, и доблестный де ла Муш, и еще много тех, кого ты знаешь, даже простые братья вроде меня.
   - Ты еще послушник.
   - Возьму да и уйду. - Они вошли под своды галереи, как раз тогда, когда с неба западали первые тяжелые капли дождя, а через мгновение ливень уже обрушился на крепость сплошной стеной, и Бенедикт повысил голос, чтобы Жан мог его слышать. - Говорят, в Константинополе улицы вымощены серебром, а в храмах стены из золота. Я разбогател бы и нашел себе девушку...
   - Даже думать об этом забудь. Ты же давал обет.
   - Это ты давал его. Сам же сказал, что я всего лишь послушник. Мне не запрещено быть с женщиной и иметь детей и замок. А ты сам-то когда-нибудь знал женщину?
   - Заткнись. Я посвятил свою жизнь долгу, в отличие от тебя. Меня не одолевает тоска по женщинам, это глупо.
   - Глупо не хотеть этого. Слаще этого нет ничего. А ты еще мальчишка, и не знаешь, должно быть, что еще делать с той штукой, которая у тебя между ног, кроме как до ветру ходить. Твое дело, может тебе и правда нравится здесь убирать дерьмо за ранеными, но я-то тут не надолго.
   - Ты дурак, - яростно заявил Жан, - хоть и знаешь, что делать со своей штукой. Можешь отправляться в Константинополь, или в Рим, или куда там еще.
   Он развернулся и зашагал в противоположную сторону, еще не зная, куда именно пойдет, только бы не вместе с этим идиотом Бенедиктом. Дождь монотонно шумел, обрушиваясь с карнизов, и широкий крепостной двор уже превратился в бурлящее озеро, из которого там и сям торчали блестящие неровные макушки каменных плит. Вспыхнула молния, оглушительно затрещал гром, и на миг Жану заложило уши.
   Оглянувшись, он увидел согнутую спину Бенедикта, уже входившего в лечебницу. Что ж, ему, Жану, и самому найдется сегодня дело, и получше чем бегать от одного раненого солдата к другому в вонючей общей палате. Он решительно направился вверх по лестнице на второй этаж.
   Брат Клеос дремал, уронив голову на скрещенные на столе руки. Свеча догорела, растекшись лужицей бледного воска. Подойдя к кровати, Жан вгляделся в лицо лежащего на ней человека.
   - Привет, - сказал он негромко. - Как дела?
   Разумеется, рыцарь не ответил. Его пылающий лоб покрывала испарина, на бледных щеках проступил лихорадочный румянец. Он тяжело дышал, приоткрыв покрытые коркой губы.
   - Брат Клеос. - Жан тронул старого монаха за плечо, и тот рассеянно заморгал, очнувшись. - Меня прислал отец Франсуа. - Он сам удивился, почему соврал, но на попятную было идти поздно. - Я пришел сменить вас.
   - Спаси тебя Господь, мой мальчик. - Лицо старика расплылось в светлой улыбке. - Ему совсем худо. Тебе придется еще раз промыть его раны и сменить повязки. Давай, я помогу тебе.
   Жан сбегал за горячей водой, мазью и перевязками, и вдвоем с братом Клеосом они занялись рыцарем. Вид воспалившихся ран заставил Жана содрогнуться, однако брат Клеос успокоил его, сказав, что искусство мастера Франсуа и божья помощь совершили чудо, и ни одна из ран не загноилась.
   - С ним все будет в порядке, если он останется в живых до завтрашнего утра, - сказал старый монах, окончив перевязку. - Там на столе маковый настой, можешь дать ему, если он придет в себя и будет слишком мучиться. Я скажу, чтобы ему принесли горячего вина с пряностями и бульон.
   Когда брат Клеос ушел, Жан убрал окровавленные бинты и выплеснул воду, затем подошел к рыцарю, чтобы накрыть его чистым покрывалом. Сильное у него тело, подумал Жан, склонившись. Должно быть, всю жизнь мечом махал. Он протянул руку и пощупал мышцу бедра, потом его взгляд невольно поднялся выше и задержался на мужском естестве рыцаря, окруженном жесткими темными волосами. Его пальцы нерешительно двинулись вверх по бедру мужчины. Внезапно опомнившись, он вздрогнул, отдернул руку и поспешно набросил на раненого покрывало.
   Отлично, подумал Жан, злясь на самого себя. Не хватает еще, чтобы он стал интересоваться достоинствами других мужчин! Зато была бы прекрасная возможность признаться на исповеди отцу Жоффруа, что он держал за член самого графа Бодуэна. При мысли, какое лицо стало бы от такого признания у старого святоши, он невольно рассмеялся.
   - Знаешь, надо бы тебя одеть хоть во что-нибудь, - сказал он. Рыцарь повернул голову и слегка застонал, пальцы свесившейся с кровати руки шевельнулись. Жан взял его руку, терпеливо уложил поверх покрывала на грудь раненого и ненадолго задержал его холодные пальцы в своих.
   - Наверное, тебе и правда очень больно. Лучше тебе лежать спокойно и слушаться меня. Погоди немного, я подоткну одеяло... вот так. Давай я посижу рядом с тобой и почитаю что-нибудь, пока не пришли братья, чтобы тебя покормить.
   Сперва Жан читал псалмы, потом отложил книгу и принялся вспоминать жизнь в родном замке, братьев и сестру, последний праздник сбора урожая и тот день, когда он объявил отцу, что хочет стать госпитальером.
   - Может, ты скажешь, что я юродивый, - вздохнул он, - но мне нравится облегчать страдания людей. Даже теперь, когда я вижу столько крови и смерти, что думаю, насмотрелся их на всю оставшуюся жизнь, я рад, что могу помогать тем, кто в этом нуждается. А такие как ты только и умеют, что убивать.
   Раненый застонал и вдруг заметался, что-то бессвязно выкрикивая слабым голосом.
   - Тише ты. - Жан поспешно встал, придержал его за плечи, потом смочил водой тряпицу и положил на горячий лоб рыцаря. Плеснув воды в чашку, он поднес ее к губам мужчины и, осторожно приподняв его голову, влил немного воды ему в рот. Рыцарь немного успокоился, и Жан снова сел, взяв его за руку.
   Дождь отшумел, гроза ушла на север, оставив после себя свежесть и запах влажной земли. Вышедшее солнце быстро сушило камни, двор и стены замка исходили паром. После полудня монахи принесли горячий бульон и свежий хлеб, подогретое вино с пряностями для раненого и печеную фасоль и баранину с луком для Жана. Жан, как мог, попытался накормить своего подопечного, но только расплескал почти весь бульон. С вином получилось уже лучше. Пока Жан перекусывал сам, рыцарь лежал спокойно, но потом лихорадка стала бить его с новой силой. Он со стоном метался по постели, настойчиво звал кого-то и беспрестанно повторял, чтобы ему дали меч.
   К вечеру Жан был так измучен, что отец Франсуа, пришедший навестить раненого, покачал головой:
   - У тебя усталый вид, юноша. Отдохни пару дней, я сам позабочусь о графе.
   - Ему очень плохо, - сказал Жан. - Он... выживет?
   - Я сделаю все, что в моих силах. Ступай к себе, поешь и выспись хорошенько. Ты ничем не можешь больше помочь ему, кроме молитвы.
   На следующий день Жан пообещал себе заглянуть к раненому рыцарю под вечер, если выдастся свободная минутка. После завтрака он помог брату Жоресу накормить раненых в общей палате, а затем вышел во двор, намереваясь отправиться в библиотеку, однако решил задержаться, чтобы выяснить кое-что. Разыскав кастеляна, он спросил его, где оружие тех раненых солдат и рыцарей, что привезли в обозе, и выяснил, что его вместе с уцелевшими доспехами унесли в кузню.
   Кузнец, широкоплечий черноволосый человек, не был монахом, служа в крепости исключительно ради куска хлеба, но сердцем он был не черств и позволил Жану порыться в груде мечей, щитов и панцирей.
   - А ты мог бы определить, какой меч принадлежит знатному дворянину? - поинтересовался Жан.
   Кузнец подошел ближе, наклонился и выбрал из кучи один из мечей - тяжелый двуручный с прямым клинком и длинной рукоятью с навершием в виде головы льва. Сталь была синеватой, с серыми прожилками, и казалась гладкой как шелк.
   - Вот этот вроде неплох. А зачем тебе меч? Подыскиваешь себе оружие?
   - Нет, просто интересуюсь. Говорят, к нам попал сам граф Фландрский... вот я и хотел посмотреть на его меч.
   Кузнец добродушно рассмеялся.
   - Так бы и сказал, паренек. Бодуэн, граф Фландрский и д" Эно - важная птица! Его меч - вон там, под скамейкой, вместе с тем, что осталось от щита. Отец Гийом сказал мне сберечь его и наточить, да заодно и доспехи графские выправить. Отличный у него меч, скажу я тебе...
   - Позволь мне забрать его, - попросил Жан, осторожно вытащив завернутый в холст тяжелый клинок. - Я отнесу его графу. Ему будет спокойнее, если меч будет возле него.
   Кузнец поскреб в бороде.
   - Ладно, забирай. Ты хороший парень, и я тебе верю. Только имей в виду, если меч пропадет, граф с тебя шкуру спустит. Говорят, он свое добро бережет и шутить не любит.
   Жан забрал с собой меч, а заодно и кинжалы графа Бодуэна. Он любовался ими всю дорогу до комнаты, где лежал рыцарь: хорошо сбалансированные, с острыми как бритва лезвиями, из великолепной дымчатой стали, оба кинжала были одинаковыми как близнецы, с позолоченными рукоятями, украшенными самоцветами.
   Войдя в комнату, он посмотрел на рыцаря, потом на сидящего возле него мастера Франсуа.
   - Я пришел сменить вас.
   Мастер улыбнулся, указал кивком на рыцаря.
   - Ты так за него беспокоишься, что даже дня не можешь прожить, не навестив его. Ему уже лучше. Утром мы с братьями покормили его, и он заснул. К сожалению, рана на бедре глубокая, нога разрезана до кости, и по всей вероятности, он еще долго будет хромать, но дело явно идет на поправку.
   - Он все еще требует меч?
   - О да. Кажется, это единственное, что ему нужно. - Мастер Франсуа, нахмурившись, посмотрел на сверток в руках Жана. - На твоем месте я держал бы эти железки подальше от него.
   - Постараюсь, - улыбнулся Жан. - Я останусь с ним, если вы устали.
   - Спасибо, юноша.
   Они простились, и Жан с любопытством всмотрелся в лицо рыцаря. Дыхание его было ровным и глубоким, кожа стала не такой бледной и влажной, и было ясно, что кризис миновал.
   - Вот и хорошо, - заключил Жан. - Подождем, пока ты отдохнешь.
   Он прибрался в комнате, сложил стопкой чистую одежду, принесенную монахами для графа, даже сходил на задний двор выплеснуть грязную воду и содержимое ночного горшка. Вернувшись, он тщательно завернул меч и кинжалы, перевязал льняной бечевкой и положил сверток в стоящий у дальней стены сундук. Он как раз опускал крышку сундука, когда почувствовал на себе пристальный взгляд. Ощущение было настолько явственным, что Жан уронил крышку и резко обернулся.
   На него в упор смотрели глаза графа Бодуэна - сапфирово-синие, с легким фиалковым оттенком. Глаза у него были удивительные, совсем не такие, как ожидал Жан, - ему почему-то казалось, что они должны быть темные.
   - А... - Жан сглотнул, попятился и, споткнувшись о сундук, рухнул на него. - Чтоб тебя!...
   Рыцарь молчал, продолжая его разглядывать. Жан почувствовал себя совершенным дураком, вмиг позабыв, как полагается разговаривать со знатными вельможами, и выдавил из себя какой-то невнятный звук, похожий на хрип расколовшегося охотничьего рожка.
   - Ваша милость...
   В синих глазах светилось любопытство и непонимание.
   - Где я? - прошептал он, обращаясь к Жану.
   - В крепости Маргат, в-ваша милость.
   Граф вздохнул и прикрыл глаза. Жан тут же воспользовался этим, чтобы принять более достойный вид: пригладил волосы, одернул рясу и подошел ближе, чтобы продолжить разговор.
   - Я совсем ничего не помню. Мои братья... Анри, Эсташ... Они тоже здесь?
   - Нет, насколько мне известно, ваша милость. Хотя сдается мне, они вас уже ищут.
   Рыцарь снова открыл глаза.
   - А ты кто такой?
   - Жан де Крессиньи, госпитальер ордена Иоанна, ваша милость.
   - Прекрати все время называть меня "ваша милость". Расскажи, как я сюда попал.
   - На самом деле я знаю не много... На ваш отряд напали греки, вас здорово изрубили, а потом сир де Режинак со своим отрядом нашел вас и ваших людей и привез сюда.
   - Когда это случилось?
   - Два дня назад, ваша ми... - Жан осекся, с интересом ожидая, какова будет реакция графа. Тот снова устало вздохнул и молчал так долго, что Жан стал опасаться, как бы он опять не заснул. Наконец рыцарь произнес:
   - Дай мне воды, Жан де Крессиньи.
   Жан выполнил его просьбу, поддерживая его за плечи, пока он жадно пил из глиняной чашки, и заботливо вытерев с его груди расплескавшуюся воду чистым полотенцем. Граф снова лег, его взгляд прояснился.
   - Я ужасно выгляжу, правда?
   - Ну, я видал и похуже, - осмелел Жан. - Вас бы нужно побрить, расчесать волосы и приодеть, и можете принимать гостей. Правда, самому-то вам ходить еще рановато.
   - Согласен, - кивнул рыцарь. - Очень болит нога. Может быть, ты сделаешь все, о чем говорил?
   Жан принес горячей воды, немного щелока и бритву, а также отвары шалфея и ромашки.
   - Мастер Франсуа меня убьет, - сказал он рыцарю. - Но я думаю, что смогу помочь вам немного вымыться.
   Приподнявшись на локте, граф склонил голову над стоящим на табурете тазом с водой, пока Жан как умел попытался вымыть его волосы, стараясь не причинять раненому лишней боли. Затем, взяв бритву, юноша соскоблил темную щетину со щек графа и насухо вытер их полотенцем.
   - Так гораздо лучше. Погодите-ка, я причешу вас.
   У графа были густые каштановые волосы, и простая деревянная гребенка Жана едва справлялась с ними. Пока Жан расчесывал их, рыцарь смотрел на него своими сапфировыми глазами, а потом удержал его руку.
   - Я причинил вам боль?
   - Нет. У тебя очень ловкие и мягкие руки. - Граф улыбнулся, легко сжав его пальцы. Похвала смутила Жана, и он почувствовал, что краснеет. - Ведь это тебе я обязан своим выздоровлением, правда?
   - Ну... Я ничего такого не сделал. Это мастер Франсуа лечил вас.
   Граф выпустил его ладонь.
   - Пусть будет так. Присядь. - Вскочивший было Жан снова уселся на табурет. - Ты дворянин, как я понял. Так что же привело тебя в монахи?
   - Я не совсем монах, - возразил Жан. - Во всяком случае, мы не такие, как августинцы, хотя и живем по их уставу. У нас есть рыцари, воины, братья и послушники. Я остаюсь в крепости, потому что чувствую себя здесь на своем месте. Если потребуется, я готов воевать с мечом в руках.
   - Твои руки не созданы для меча. - Граф снова улыбнулся, разглядывая Жана в упор. - Если бы ты был воином, то отправился бы в Святую землю прямиком из дома. Расскажи о себе.
   Жан хмыкнул. Он уже рассказывал о себе графу Бодуэну, только тот, естественно, ничего не помнил. Что ж, он готов был повторить. Вспоминать родительский дом было приятно, и, несмотря на беспокойную жизнь в обители, он порой тосковал по нему. Он говорил до тех пор, пока не обнаружил, что граф снова забылся сном.
   - Еще день, и ты встанешь на ноги, - удовлетворенно заключил Жан. Положив подбородок на скрещенные на столе руки, он принялся смотреть на графа. Теперь, когда лихорадка уже оставила его, лицо Бодуэна было спокойным, и Жан снова невольно восхитился изяществом и благородством его черт. Перед ним был истинный рыцарь, предводитель войска крестоносцев, родственник самого короля и прославленный воин, занесенный судьбой в крепость иоаннитов под Константинополем. Жан представил его сидящим в седле, в доспехах и со щитом, во главе отряда вооруженных баронов - его вассалов. Интересно, сколько битв довелось ему пройти?
   Внезапный шум во дворе заставил его подняться и выглянуть в окно. В ворота въезжала кавалькада закованных в броню рыцарей со знаменосцами и конными слугами, человек около сорока, вооруженных мечами, копьями и булавами. К ним уже спешили мастер Гийом и еще трое госпитальеров, явно встревоженные вторжением.
   - Эй, почтенный отец, - всадник, ехавший впереди, поднял забрало. Его конь нетерпеливо гарцевал, удерживаемый рукой в черной латной перчатке. - До нас дошла весть, что в вашей крепости содержится граф Бодуэн д"Эно с еще пятью храбрыми дворянами и шестнадцатью герольдами и оруженосцами.
   - А вы кто будете? - спокойно спросил мастер Гийом. - Назовите ваши имена и ваши намерения, потому что если вы прибыли со злым умыслом, имейте в виду, что на галереях полно лучников, чьи стрелы тяжелы и пробьют любой доспех.
   - Я граф Генрих Фландрский, и со мной мои люди. Граф Бодуэн - мой брат. Я хочу видеть его немедленно.
   Мастер Гийом кивнул и велел рыцарям спешиться и следовать за собой в кельи.
   Жан вскочил и заметался по комнате. Бросив в таз с грязной водой валявшиеся на полу тряпки, он поспешно затолкал его в дальний угол за кроватью, по пути расплескав половину воды на пол и на подол рясы, чертыхнулся, смахнул в сундук бритву и успел сесть на место как раз в тот момент, когда на лестнице загрохотали шаги, а секунду спустя в келью уже вломились шестеро рыцарей.
   Предводителем их был высокий человек примерно одного возраста с графом Бодуэном, но казавшийся старше из-за усов и небольшой бородки, обрамлявшей жесткое, волевое лицо. На нагруднике его был нарисован черный вздыбленный лев, но даже если бы не этот герб Фландрского дома, родство с раненым графом явственно бросалось в глаза: те же черты лица, те же синие глаза и благородный нос.
   - Клянусь богом! - выдохнул он, бросаясь вперед к постели графа. - Бодуэн!
   - Осторожнее, сир, - предупреждающе начал Жан, поднимаясь с места.
   - А это еще кто? - Глаза Генриха блеснули, как осколки льда. - Сядь, монах, пока я не разозлился.
   - Ваш брат ранен, ему нужен покой. - Жан мужественно шагнул вперед.
   - Я знаю, что ему нужно, - рявкнул Генрих, очевидно теряя терпение. За его спиной раздался шорох вытягиваемой из ножен стали: спутники графа, видимо, прекрасно знали характер своего господина и готовы были немедленно расправиться с тем, кто вызвал его гнев.
   Жан невольно отступил на полшага, споткнулся и едва не рухнул спиной на стол. Некоторые из рыцарей грубо засмеялись, но граф Генрих оставался серьезным.
   - Я прошу вас не беспокоить его, - тихо проговорил Жан.
   - Пошел прочь, - бросил Генрих, выхватывая меч.
   Жан в ужасе попятился, но отступать в маленькой келье было некуда. О чем он только думал, когда посмел встать на дороге рыцаря?
   - Анри... Не трогай его.
   Граф Бодуэн приподнялся на локте и перехватил руку брата. Тот повернулся и выронил меч.
   - Бодуэн! Как же тебя угораздило? Я говорил тебе... Мы с Сен-Полем искали тебя два дня! - Он присел на край постели. - Как ты? Сильно ранен?
   - Пустяки. Думаю, через пару дней буду в полном порядке.
   - Монахи могли бы послать весточку в Константинополь... Надеюсь, они вполне надежны?
   - Они спасли мне жизнь, Анри. Судя по рассказам этого юноши, даже дважды: сначала их рыцари помогли нашему отряду отбиться от греков, которые едва не прикончили всех нас, а потом, когда они привезли нас сюда, братья-монахи перевязали раненых и теперь выхаживают тех, кто выжил.
   - Хорошо. А теперь мы заберем тебя отсюда. Еще немного, и греки подтянут сюда основные силы. Нам нужно будет собрать людей и штурмовать город. Без тебя мне некому довериться, кроме разве что Сен-Поля да маршала Жоффруа. Прошу тебя, поедем...
   - Нет. - Жан сам не понял, как нашел в себе храбрости сказать это. - Сеньоры, при всем моем почтении к вам я не могу разрешить вам забрать его отсюда сейчас. Его высочество еще не оправился от ран, и путешествие с вами убьет его.
   - Что?! - медленно поднимаясь, прорычал граф Генрих. - Да как ты смеешь, щенок? Ренье, вышвырни его!
   - Стой, Анри! - Бодуэн нахмурился, прикусил губы и откинулся на подушки. - Мальчик прав. Я не готов ехать с вами сейчас. Завтра... может быть. Вы можете остаться здесь или вернуться в лагерь, как пожелаете. Я присоединюсь к вам, как только смогу.
   - Проклятье!
   - Похоже, он прав, - заметил пожилой рыцарь со сломанным носом, прислонившийся плечом к дверному косяку. - Мы останемся здесь, будем нести караул возле его постели, пока он не встанет.
   - В этом нет необходимости, - твердо заявил граф Бодуэн. - Я не хочу, чтобы меня беспокоили, Ренье. Монахи прекрасно заботятся обо мне, а большего не нужно. Я не ребенок, чтобы тратили свое время понапрасну.
   Генрих фыркнул, хотел что-то сказать, но передумал и, смерив на прощание яростным взглядом Жана, вышел; его спутники-рыцари, гремя доспехами, последовали за ним.
   - Быстро же они нашли меня, - устало вздохнул граф. - Анри тревожится обо мне, да и остальные тоже... Напрасно, мой час еще не настал.
   Жан уселся на табурет возле стола и вытер пот со лба.
   - Ваш брат... Я думал, он убьет меня. Видимо, он и вправду очень обеспокоен.
   - Я говорил ему, когда придет мой срок. - Синие глаза графа устремились в пустоту перед собой. - Тот день еще далек, и я встречу его не дрогнув.
   - Как вы можете это знать, ваша светлость? - робко спросил Жан.
   - Почти два года назад, в тот день, когда я выезжал из родного замка в поход, у городских ворот нам повстречалась нищая старуха... Она просила подать ей монетку, и Конон де Бетюн, ехавший слева от меня, бросил ей золотой. Я придержал коня, когда она согнулась, чтобы подобрать упавшие в грязь деньги. Потом, подняв голову, она пристально посмотрела на меня. Я наклонился и вложил в ее руку пару серебряных монет. "Я вижу твое сердце, - проскрипела она и улыбнулась, показав три оставшихся в проваленном рту зуба. - В нем тьма, она не уйдет, и тебе не сбежать от нее. Ты знаешь, о чем я говорю. Ты будешь богат, и будешь обманут. Я вижу корону на твоем челе, но тебе недолго носить ее." Мой конь шарахнулся от нее, но я удержал его и спросил: "Что ты хочешь сказать?" Старуха засмеялась, потом покачала седой патлатой головой и проговорила: "Запомни этот день, ибо ровно через два года в этот самый день ты обретешь великую славу, а через три года в этот самый день тебя настигнет рок, и корона падет с твоей головы.." - Изумленный больше, чем встревоженный, я попытался было расспросить ее подробнее, но она не стала меня слушать. Проковыляв вперед, она остановилась перед Кононом, воздела руку с золотой монетой и широко улыбнулась. "Тебя тоже ждет корона, но твоя власть будет дольше. Ты щедр на золото и на песни, и люди будут любить тебя." Мои рыцари, пересмеиваясь, принялись швырять старой ведьме монеты, уговаривая ее предсказать что-нибудь и им, но она уперла руки в бока и, не обращая внимания на деньги, падающие к ее ногам, выкрикнула: "Мои слова не для всех! Они как любовь, которую дарят лишь избранным. Я выбрала тебя, - она ткнула грязным пальцем в Конона, - ибо ты был добр к бедной женщине, и тебя, - она указала на меня, - ибо ты несчастен и мне жаль тебя." Рыцари стали шумно требовать, чтобы я разрешил им схватить ведьму и сжечь во славу Господа, но я запретил, потому что дело было на Пасху, и недостойно было запятнать себя убийством в святой день. Мы уехали, не оборачиваясь, и я вместе с Кононом посмеялся над "пророчествами", но слова старухи мне запомнились.
   Жан понял, что все это время сидел с открытым ртом, и поерзал на стуле.
   - Значит, ты... вы поверили ей, ваша светлость?
   Граф слегка улыбнулся ему.
   - Когда мы наедине, можешь не называть меня светлостью, я уже просил тебя. Да, я отчего-то поверил. Я прошел много испытаний, переплыл море, штурмовал города, бился с изменниками и терял друзей... и все же до сих пор жив. Ведь последнее мое приключение и впрямь могло стоить мне жизни, как и еще несколько до того. К тому же, особенно великой славы я еще не обрел. Анри считает, что все это вздор, но он вообще не склонен к размышлениям, а ведьмы и прочая чертовщина - задача для его меча, а не для веры.
   - Он совсем не такой, как вы.
   - У него было меньше хлопот в жизни. Он несдержан и отважен до безрассудства, но чересчур жесток. Если бы я не вмешался, он мог прикончить тебя или приказать своим рыцарям выволочь тебя вон.
   - Он не испугал меня. Посмей он сделать то, что вы сказали, братья выпотрошили бы и его, и его рыцарей, а их головы воткнули на пиках над воротами.
   Бодуэн тихо засмеялся.
   - А ты храбрец. Но подумай вот о чем: в нескольких лье отсюда стоит лагерем войско из десяти тысяч рыцарей. Много ли вас здесь? Сотня, не больше. Интересно, долго ли вы продержитесь, если разнесется весть о том, что голова графа Анри Фландрского вздернута над воротами вашей крепости? Они вышлют сюда тысячу воинов, которые без труда разделаются с твоими братьями и снесут Маргат до основания.
   Жан невольно признал его правоту. Он был раздосадован, сам не зная толком, почему. Анри Фландрский показался ему грубым солдатом, совершенно не достойным такого брата, как Бодуэн. Если бы этот мужлан был на месте графа Бодуэна, пожалуй, Жан не стал бы так возиться с ним.
   Он угрюмо поднялся и пошел в угол, куда запихнул таз с грязной водой и тряпьем.
   - Я должен унести это вниз, - сказал он графу, не оборачиваясь. - Вы можете отдохнуть, а я пока распоряжусь, чтобы кто-нибудь из братьев принес вам поесть. Надеюсь, вам понравится куриный бульон и печеные бобы со свининой? Мы живем просто, пиров не устраиваем, так что какое-то время вам придется довольствоваться непривычной вам едой.
   Граф улыбнулся, молча посмотрел на него, и Жан смутился от его взгляда. Этот человек повидал всякого, ему без сомнения приходилось и поголодать, так что вряд ли монастырская еда способна привести его в уныние. Сказанная Жаном грубость была не только не обидной, но и попросту нелепой.
   Он буркнул себе под нос торопливое извинение, впрочем, так, что граф все равно не мог бы его расслышать, и поспешно покинул комнату, толкнув ногой дверь и неловко таща перед собой тяжелый таз.
   Кормить графа отправился брат Клеос в сопровождении мастера Франсуа. Сидя у окна своей кельи у западной стены крепостного форта, Жан видел, как вскоре на второй этаж госпиталя поднялись трое рыцарей, одним из которых был граф Генрих, успевший сменить доспехи на легкую холщовую рубашку, щегольской колет и штаны из тонкой черной замши. Рыцари пробыли у раненого до самого вечера. Жан рассеянно листал пергаментные листочки псалтири, не в силах сосредоточиться на чтении. Ему казалось, что визит рыцарей потревожит графа Бодуэна и не пойдет ему на пользу. Пару раз он задремывал, просыпаясь, когда псалтирь падал из его рук.
   Солнце уже клонилось к западу, тени удлинились, и широкий двор крепости наполнился мягким золотым светом. В тихом воздухе пахло жасмином; неумолчно журчал ручей, струящийся из трубы в широкую каменную чашу. Жан увидел, как звонарь Готье вразвалку вышел из кухни, дожевывая краюшку свежевыпеченного хлеба, и неторопливо направился к колокольне. Вскоре медленные гулкие удары колокола поплыли над крепостью, созывая госпитальеров к вечерне.
   Жан молился без обыкновенного усердия, знакомые слова библейского текста казались ему бессмысленными. Мысли его были далеко. Он думал о странном синеглазом человеке, верящем в смерть по предсказанию выжившей из ума старой карги, о предопределении и судьбе. Никогда прежде он не представлял себе, каково это - знать наверняка день собственной смерти. Возможно, это знают осужденные преступники, но здесь совсем не то. В глазах графа была обреченность и твердость, странное сочетание, делающее его почти неземным существом, пугавшее Жана и одновременно приводящее его в восторженный трепет. Ему нестерпимо хотелось еще поговорить с раненым рыцарем, даже просто увидеться с ним...
   Хор запел "Benedictus", и Жан почувствовал, как к глазам подступают благоговейные слезы. Ему нравилось слушать переплетающиеся мужские голоса, эхом отражающиеся под высокими сводами собора. Он сам неплохо пел в детстве, но затем голос его огрубел, и даже приходский кантор отказался допустить его петь в церковном хоре. Музыка заставляла его сердце сладко сжиматься; он немного завидовал Бенедикту, который, при всей своей тупости и лени, обладал сильным басом и сейчас старательно выводил, подняв к небу глаза, "voca me cum benedictis", мощно выделяясь в общем хоре.
   После вечерни Жан быстро проглотил ужин, состоявший из тушеных овощей с жесткой бараниной, пирога с черешней и слабого эля, в малой трапезной с низким потолком, освещенной масляными лампами, затем поднялся в свою келью. Вечер быстро сменялся ночью - стемнело, в небе высыпали звезды, камни двора, прогретые за день весенним солнцем, теперь остывали. Жан надел чистую холщовую рубашку, шерстяное сюрко и штаны.
   Спустившись во двор, он заглянул к кастеляну, попросил выстирать грязную рясу, а затем направился прямо в больничный дом, поднялся по лестнице и толкнул дверь в комнату графа. Брат Клеос сидел у стола и читал при свете толстой сальной свечи. Заметив Жана, он поднялся, хрустнув суставами.
   - А, пришел меня подменить! Что ж, я рад, хотя здоровью его светлости уже ничто не угрожает. Он покушал и даже пытался встать...
   - Я чувствую себя действительно намного лучше, - подал голос граф. - Но если ты заменишь брата Клеоса, я не стану особенно возражать.
   - Что ж, я остаюсь.
   Старик вышел, его шаркающие шаги вскоре замерли внизу.
   - Не люблю старых святош, - сказал Бодуэн, с веселым интересом посмотрев на Жана. - А в мирской одежде ты выглядишь намного лучше, чем в рясе, де Крессиньи.
   - Прошу вас, зовите меня Жаном.
   - Сколько тебе лет, Жан?
   - Девятнадцать, ваша све...
   Граф внимательно разглядывал его.
   - Я скучал по твоему обществу, Жан. Мой брат за каких-нибудь пару часов привел меня в бешенство своим упорным желанием непременно увезти меня отсюда. Граф де Сен-Поль более разумен, но, к несчастью, командует не он. Впрочем, оба они были так назойливы, что у меня разболелась голова, и я счел за лучшее объявить, что устал и хочу спать. А твое общество успокаивает меня. Присядь же, наконец.
   Жан уселся у стола.
   - Итак, почему ты пришел? Ты хотел поговорить со мной?
   - Я... - Юноша растерялся, не зная, как начать разговор. - Мне хотелось побыть с вами, потому что я думал, что вы... Вы ранены, а ваши друзья могут, сами того не зная, причинить вам вред.
   - Ну, против Анри ты вряд ли сможешь что-то предпринять. Ты всего лишь мальчик, а он - безжалостный человек, готовый убить любого, кто посмеет ему перечить. - Он помолчал. - Ты очень удивил меня, Жан. Я никогда прежде не встречал такой беззащитной и отчаянной отваги, такой странной преданности незнакомому человеку и такой трогательной наивности... Я благодарен тебе, хотя и не знаю, чем могу выразить свою благодарность. Я не богат, все мои деньги я роздал на это паломничество - бедным рыцарям, венецианцам и тем, кому они были нужны...
   Жан почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо. Этот знатный вельможа готов был предложить ему денег, словно они что-то могли значить для послушника-иоаннита!
   - Я не нуждаюсь в благодарностях! - холодно сказал он. - Я сделал для вас то, что сделал бы для любого.
   - Отчего же ты не пошел к тем, кто лежит внизу? - иронически усмехнулся Бодуэн. - Многие из них нуждаются в помощи гораздо сильнее меня.
   Он был прав, но Жан не желал признавать этого.
   - Оттого, что мне интересен только ты! - рявкнул он, в ярости переходя на "ты" незаметно для себя самого. - С теми, кто внизу, справятся братья! Пусть Бенедикт ухаживает за солдатами, это отрезвит его грешную голову. Благодари бога, что этот увалень не взялся ходить за тобой, а то ты давно бы отдал концы. Он целыми днями думает только о женщинах да о деньгах, да как бы вырваться из крепости в мир...
   Бодуэн, во время этой тирады улыбавшийся все шире, наконец, засмеялся.
   - Чем же плохо думать о женщинах?
   - Это грех, и это отвратительно! - Жан рассвирепел и уже не мог остановиться. - Если приносишь обет, ты не можешь быть с женщинами и не должен заводить детей.
   - А тебе доводилось когда-нибудь быть с женщиной, Жан? Это совсем не так отвратительно, как ты утверждаешь. Или нет?
   - Откуда мне знать! - Жан передернул плечами. Его гнев угасал. Он ожидал, что граф будет смеяться над ним так же, как смеялся Бенедикт, но Бодуэн не смеялся. - Я не знаю. Я...
   - Успокойся. Я не хотел обидеть тебя. - Он серьезно посмотрел на Жана, и его глаза блеснули в свете свечи. - Ты так чист, что просто не верится. Возьми меня за руку, мне нравится чувствовать тепло твоих пальцев...
   Жан присел на край постели графа и слегка сжал его ладонь обеими руками. Некоторое время оба молчали. Синие глаза графа испытующе смотрели на юношу.
   - Я хотел сказать, - начал Жан, невольно крепче сжимая пальцы графа, - что я... видел однажды, как мой старший брат целовался с девушкой. Я... не уверен, что именно я почувствовал тогда. Наверное, мне было интересно, как это бывает.
   Бодуэн улыбнулся краешком губ, его зрачки расширились, отчего глаза стали почти черными и огромными, как у ребенка.
   - Хочешь, я научу тебя целоваться? - спросил он мягким шепотом, и его вторая рука накрыла ладони Жана.
   - Так, как целуются с девушками? - Непонятное чувство охватило Жана, он склонился ниже, охваченный незнакомым доселе возбуждением.
   - Может быть, даже лучше. Иди ко мне.
   Жан видел лицо графа совсем близко: твердую линию щеки, изгиб полуоткрытых губ. Он ощутил жар его дыхания на своем лице и нерешительно коснулся его губ своими. Граф подался ему навстречу, одной рукой обнял его за шею и властно притянул к себе, а в следующее мгновение язык его проник между зубами юноши в его рот. Жан затрепетал в странном волнении. Все его тело охватило горячее сладостное чувство, какого он никогда прежде не ведал. Он застонал, прижимаясь к груди графа, и обнял руками его плечи. Граф ласкал его язык своим, и это было невыразимо приятно. Наконец, Бодуэн оторвался от его губ и посмотрел ему в глаза.
   - Что ты об этом думаешь, Жан?
   Юноша, тяжело дыша, стиснул его плечи.
   - Я... О, боже.
   - Что ты чувствовал? Ответь мне. - Его глаза неотрывно смотрели на Жана, а руки гладили его грудь и плечи. - Тебе понравилось?
   - Я не знаю, что со мной происходит... Я хотел бы повторить это.
   - Ты просто чудо. - Бодуэн приподнялся, и Жан вновь прижался ртом к его губам. На этот раз граф позволил языку юноши проникнуть ему в рот. Они целовались еще несколько минут, и Жан ощутил давящее напряжение внизу живота. Граф взъерошил его волосы и отпустил от себя.
   - Продолжай, - попросил Жан, сжав его плечи.
   - Я знаю, чего тебе не хватает, - прошептал Бодуэн. Его щеки горели румянцем, сапфировые глаза лихорадочно блестели. - Ибо и мне не хватает того же. Сними сюрко, мой мальчик.
   Жан смущенно выполнил его просьбу, и Бодуэн помог ему избавиться от рубашки. Обнаженное тело юноши покрылось гусиной кожей.
   - Тебе никогда не говорили, что ты красив? - выдохнул граф, с восхищением глядя на него. - Но здесь холодно... Иди сюда, ляг рядом со мной. Я еще немного помогу тебе.
   Прикосновение пальцев графа было нежным и нетерпеливым. Жан лег возле него, позволив ему ласкать себя. Он задыхался, неловко пытаясь повторить то, что делал с ним Бодуэн.
   - Теперь осталось еще немного. - Руки графа гладили его живот, опускаясь все ниже, пока не коснулись пояса штанов.
   - Что ты делаешь? - смущенно и испуганно спросил Жан и тут же застонал, когда граф потянул вниз его штаны и коснулся его мужской плоти.
   - Тебе хорошо? - прошептал Бодуэн, глядя ему в глаза. Его пальцы скользнули вверх и вниз, потом вновь и вновь. Жан изогнулся всем телом, не в силах противостоять накатывающему сладостному чувству, и принялся страстно целовать губы графа. Тот застонал, взял его руку и положил на свой живот. Жан вздрогнул, ощутив твердость и длину его члена; теперь он был куда больше, чем накануне. Он попытался ответить графу на его ласки, но вскоре понял, что не владеет собственным телом: жаркие волны накатывали на него в такт движениям пальцев Бодуэна, он сходил с ума от ощущения близкого конца, и вдруг мир замер на пике небывалого, невероятного наслаждения, захлестнувшего его с головой. Он почувствовал, что странная влага изливается из него, и это было чудесно. Он поник, вздрагивая всем телом, и граф принялся целовать его лицо, шею и плечи.
   - О, ты просто ангел... - выдохнул он. - Я не должен был делать этого с тобой...
   - Нет. - Жан посмотрел на него с восхищением и нежностью. - То, что ты сделал, было лучшим в моей жизни. Я хотел бы, чтобы ты ощутил то же, что и я.
   Он припал к губам графа страстным поцелуем, а его пальцы заскользили по телу Бодуэна, прикрытому тонкой тканью рубашки, опускаясь все ниже. Граф стиснул его в объятиях, направляя его руку, и вдруг напрягшись, как струна, излился, коротко вскрикнув от восторга. Его тело содрогнулось и обмякло в объятиях Жана. Из его глаз медленно скатились две слезы, и юноша с тревогой посмотрел на него.
   - Что с тобой? Я сделал что-то не так? Тебе было больно?
   - Нет, что ты. - Бодуэн глубоко вздохнул и улыбнулся. - Я так счастлив, как только может быть счастлив человек. Вот уж не думал, что смогу когда-нибудь плакать от радости... Скажи, а ты... тебе не было... неприятно?
   Жан провел ладонью по его вздымающейся груди.
   - Я не знал, как это бывает. Мне действительно очень хотелось быть с тобой, и я не ведал, почему. Мне так не хватало тебя все время, пока я с тобой не виделся ...
   - Мне знакомо это чувство. - В голосе графа слышалась печаль. - Не позволяй ему взять над тобой верх, потому что оно способно причинить тебе огромную боль.
   - Оно прекрасно. Я все время думаю о тебе... - Он прижался к Бодуэну всем телом. - Когда ты очнулся, я боялся, что ты рассердишься на меня, что ты окажешься кем-то вроде твоего брата Анри - жестоким и беспощадным солдафоном... Я боялся, что ты прогонишь меня.
   Граф поймал его руку и поцеловал раскрытую ладонь. Юноша с изумлением посмотрел на него.
   - Я помню твои пальцы, - прошептал Бодуэн. - Ты держал меня за руку... кажется, во сне. Там была боль и тьма, я умирал, и единственным, что привязывало меня к жизни, была твоя рука. Потом она исчезла, и я звал Анри и своих людей - и только жаркое безмолвие было мне ответом. А когда я очнулся, то увидел тебя... Ты был так не похож на всех тех, кого я когда-либо знал. Твои руки такие нежные и ловкие, а душа чиста и невинна. Когда ты уходил, я гадал, увижу ли тебя снова, и клял себя, что не попросил тебя остаться со мной еще хоть ненадолго. Мне нравилось слушать твой голос, неважно, о чем бы ты ни говорил...
   - То, что мы сделали... - Жан запнулся, покраснел и прикусил губы, подбирая слова. - Я хотел бы заниматься этим с тобой снова и снова. Как мне сказать о том, что я чувствую? Я готов отдать все, что имею за одно только счастье быть рядом с тобой, касаться тебя, слышать твой голос, просто смотреть на тебя.
   Граф обнял его за плечи, заглянул в глаза.
   - Это зовется любовью. Ты... любишь меня, правда?
   У Жана перехватило дыхание.
   - Я люблю свою мать, отца, своих братьев, люблю Бога всем сердцем... но к тебе я чувствую совсем иную любовь. Она сжигает меня изнутри, и только с тобой я счастлив и спокоен. - Он сжал руку графа в горячем порыве. - Скажи мне, ведь это не грех? Я люблю тебя сильнее, чем всех людей и Господа.
   Бодуэн тяжело вздохнул.
   - Я не посмею обманывать тебя, мой ангел, - говорят, что такая любовь порочна. Церковь осуждает любовь между мужчинами, а самые ревностные святоши сажают на кол тех, кого зовут мужеложцами и нечестивыми скотами...
   - Но... - Глаза Жана распахнулись от недоверия и ужаса. - В чем же здесь грех? Мы не убийцы, не насильники, не воры. Разве любовь может быть злом? Чем мы мешаем людям - только тем, что дарим друг другу счастье?
   - Вот как ты заговорил, - рассмеялся Бодуэн, поцеловав его в лоб. - Подумать только, а совсем недавно ты готов был разорвать Бенедикта, который постоянно думает о женщинах!
   - Он глуп и порочен, он думает обо всех женщинах сразу, а не о какой-то одной! - запальчиво возразил Жан. - В этом нет любви, а только желание получить удовольствие плоти...
   - Ты понимаешь разницу. Если ему так неймется, он может просто приласкать сам себя, это меньшее из зол. Женщины способны доставить мужчине удовольствие, и это грехом не считается. Но мужчины, занимающиеся любовью друг с другом, - грязные чудовища, погрязшие в пороке.
   - Почему?
   - Я не хочу отвечать на твой вопрос, Жан. Так устроен мир, и никто не в силах изменить этого. Мне жаль, что я втянул тебя в такой грех.
   - Я не жалею ни о чем, - упрямо тряхнул головой юноша. Он обнял графа и коснулся губами его уха. - Ты подарил мне чудо, открыв плотское блаженство, о котором я не подозревал.
   - Есть столько возможностей дарить друг другу любовь... - отозвался Бодуэн, поглаживая его грудь.
   - Расскажи, как ты испытал это в первый раз, - прошептал Жан.
   Бодуэн улыбнулся.
   - Ну, мне было лет пятнадцать. Я был тогда совсем наивным мальчишкой, но уже воображал себя героем. Мы с отцом часто ездили в Шампань, где меня просватали за малышку Мари. Ее брат Тибо был еще ребенком, а старший сын графа Шампанского - красавчик Анри - уже считался настоящим рыцарем и готовился отправиться в Святую землю. Боже, как я ему завидовал! Но он не обращал на меня никакого внимания. Мне было одиноко, и от нечего делать я слонялся по замку, пытаясь сунуть нос в любые мало-мальски интересные дела. Тибо и Мари следовали за мной по пятам, как привязанные, нечего было и думать устроить при них какую-нибудь шалость, а играть в детские игры я не собирался. Однажды я ухитрился сбежать от их компании и спрятался на конюшне, чтобы, улучив момент, подрезать стремена у оседланной лошади Анри. По моему мнению, такой сюрприз должен был немного сбить с него спесь. Заметив, что Анри показался поблизости, я нырнул в большую охапку сена и притаился там, стараясь не издавать ни звука. Анри был не один. Он смеялся, и его смеху вторил девичий голос. Из своего укрытия я увидел его идущим об руку с красивой белокурой дамой лет восемнадцати, одетой в простое платье и белый чепец. Девушка была не из благородных - это я понял сразу. Анри обнимал ее стан жестом хозяина, иногда его рука словно невзначай соскальзывала ниже, и девушка смеялась, уворачиваясь. Он подвел даме гнедого и любезно подсадил ее в седло, а затем сел на своего белого жеребца и первым выехал во двор. Девушка, подобрав поводья, последовала за ним, и я расслышал перестук копыт по камням двора. Такого поворота событий я не ожидал, поэтому тоже вскочил в седло и последовал за Анри и его дамой, стараясь держаться незамеченным. Выехав из ворот замка, парочка направилась по дороге в Суассон. Дождавшись, пока они скрылись из виду, я поехал тем же путем. Клубы пыли из-под копыт коней какое-то время были мне отличным указателем, но потом всадники, как видно, свернули с дороги в луга. Я двинулся осторожнее, пока не услышал их голоса. Спешившись, я привязал жеребца у тропинки и пошел через перелесок, скрываясь за стволами дубов. Я обнаружил Анри и его даму в траве под высоким деревом. "Здесь нас никто не потревожит, Кларисса, - говорил Анри, и в его голосе явственно сквозило нетерпение. - Ну же, иди ко мне." - "Нет, сеньор Анри, дорога совсем рядом, нас обязательно кто-нибудь заметит! Вам же не нужны неприятности с его светлостью графом?" - "Отец ничего не узнает, - пообещал Анри. - Докажи скорее, что любишь меня." - "Неужели вы сомневаетесь?" Раздался тихий смех и возня, и я увидел, как они упали в траву. Кони паслись рядом со свободно висящими поводьями. Анри, обнаженный до пояса, пытался стянуть с плеч девушки платье, та с хохотом сопротивлялась. Потом они принялись целоваться, и я, забывшись, почти высунулся из своего укрытия. Оттолкнув от себя Анри, Кларисса тщетно попыталась подняться, но он повалил ее на землю и накрыл ее своим телом. "Анри, перестаньте, - сказала девушка с напускной строгостью. - Вы делаете мне больно..." - "Тогда сними платье!" Она засмеялась, отрицательно покачав головой, и тогда Анри, привстав, схватил ее обеими руками за корсаж и рывком разорвал платье до талии. Она взвизгнула, и моему взгляду открылась ее грудь. Потом он некоторое время гладил и целовал ее соски, а затем распустил пояс штанов, лег на девушку сверху и начал делать с ней что-то, чего я не мог понять. Она стонала под ним, царапая ногтями его спину. Их бедра быстро двигались, пока не попали в единый плавный ритм. "О да, Анри! - кричала Кларисса. - Еще, еще... Сильнее! Давай же... О, о!" Несколько минут я с ужасом наблюдал за этой сценой, чувствуя странное волнение, и вдруг понял, что моя рука непроизвольно тянется к низу живота. Еще немного - и я услышал сдавленный стон наслаждения: Анри кончил, выгнувшись всем телом и стиснув девушку в объятиях. Она забилась, запрокинула голову, изогнулась ему навстречу - и судороги сотрясли ее волнами жаркого восторга. "Анри..." - простонала она, задыхаясь. Он без сил скатился с нее, и я увидел его длинный, влажно блестящий член. "Боже, как хорошо!" - выдохнул он, засмеялся и тут увидел меня, стоящего в трех шагах у ствола дерева. Охнув, он поспешно натянул штаны. Кларисса, повернувшись, смотрела на меня расширенными глазами. Я попятился. "А ну стой, мерзавец, - потребовал Анри. - Говори, давно ты здесь ошиваешься?" - "Убей его! - закричала Кларисса. - Он может рассказать твоему отцу о том, что видел." - "Как много ты видел?" - грозно спросил Анри, берясь за меч. Я не испугался, только рассмеялся ему в лицо. "Только попробуй тронуть меня, - заявил я. - Я сын графа Фландрского и племянник короля, так что спрячь-ка свой меч подальше." - "Ладно. Поклянись, что будешь молчать о том, что видел. Чего ты хочешь за свое молчание? Оружие? Турнирные доспехи? Коня?" Предложения, что и говорить, были соблазнительными, но я уже знал, чего попросить. "Я хочу твою женщину, - твердо сказал я. - Все, что ты делал с ней только что, должен сделать и я." Кларисса посмотрела на меня с любопытством и засмеялась. Ее смех был оскорбителен. "Ах, вот как! - Анри шагнул вперед, потом презрительно скривил губы. - Да что ты знаешь об этом, щенок? Ты не сумеешь продержаться и минуты..." - "Посмотрим," - сказал я, подходя ближе и глядя на девушку сверху вниз. Усевшись на траву рядом с ней, я протянул руку и взял ее за грудь. Она невольно отодвинулась. "Будь полюбезнее, - приказал я. - Иначе я непременно расскажу сеньору графу о ваших шашнях." Она подалась мне навстречу. Какое-то время я изучал ее полную упругую грудь, удивляясь, как под моими пальцами ее соски быстро становятся твердыми и красными. Анри с усмешкой наблюдал за мной, и это злило меня и одновременно возбуждало еще больше. Между тем Кларисса обняла меня и стала гладить мой живот. Я распустил завязки штанов, и она стащила их с меня, а затем откинулась на спину, приподняла ноги и широко развела их в стороны. Впервые в жизни я увидел женское естество так близко. Я склонился над ней, и ее пьянящий запах ударил мне в нос. Я был полностью обнажен перед дамой, в иное время это повергло бы меня в шок, но сейчас я не ощущал ничего, кроме всепоглощающего горячего желания. Она нетерпеливо повела бедрами, и я опустился на нее, пытаясь понять, что делать дальше. Она направила меня своей рукой, и я понял, что настоящее блаженство еще впереди. Ее бедра резко взметнулись вверх, и я неожиданно для себя самого излился с мучительным стоном наслаждения. Все было кончено - слишком быстро. Тяжело дыша, я упал возле нее и закрыл глаза. Кларисса разочарованно вздохнула, натянула на грудь остатки платья и, встав, направилась к Анри. "Я же говорил, что ты не выдержишь долго, - насмешливо сказал Анри, возвышаясь надо мной. - Ты всего лишь мальчишка... Не становись больше на моей дороге! Сегодня я хотел посмотреть, как ты лишишься невинности, но в следующий раз я не стану с тобой церемониться!" Подсадив Клариссу на коня, он вскочил в седло и пришпорил своего жеребца. Почти тут же у него оборвалось стремя, и я злорадно рассмеялся, когда этот гордец едва не свалился на землю. От его проклятий могли бы покраснеть небеса. Я услышал смех Клариссы и почувствовал себя полностью отомщенным.
   Жан улыбнулся.
   - Я так и не понял, понравилось тебе быть с той девушкой или нет.
   - Я и сам этого не понял. - Граф вздохнул. - Не скрою, это было действительно приятно, но я был слишком возбужден и зол тогда. Кроме того, меня смущал наблюдавший за нами Анри. В общем, я был немного разочарован, мне показалось, что это грязно и постыдно: неудивительно, что Анри так стремился скрыть свои похождения от отца. Тем не менее, порой я возвращался мыслями к той истории, чтобы возродить ощущения плоти...
   - Ты... ласкал сам себя? - спросил Жан, подняв брови.
   - Иногда. Мой отец готовил меня к тому, что однажды я стану сеньором Фландрии и должен буду продолжить наш род. Я надеялся, что мне не придется исполнять супружеский долг слишком часто, и втайне молил бога, чтобы Мари оказалась способной скоро зачать ребенка от моего семени. Разумеется, думать об этом было еще рано, ибо в ту пору она была семилетней малышкой.
   - Ты больше не искал женщин?
   - С того дня я начал по-другому смотреть на женщин. Мне не составило бы труда заполучить в свою постель даже дворянскую дочь, из тех семейств победнее, что принесли моему отцу вассальную присягу. Я умел нравиться женщинам, хотя сам не пойму, что именно их во мне привлекало.
   - Ты красив, - улыбнулся Жан. - Это было первое, что я подумал, увидев тебя.
   - Льстец. - Бодуэн засмеялся, привлек его к себе и поцеловал в щеку. - Но мне нравится, как ты это говоришь. Скажи еще раз.
   - Ты очень красив. У тебя удивительные глаза, я могу смотреть в них бесконечно... Я понял, что всю свою жизнь ждал твоего прихода.
   - Но я скоро покину тебя, Жан.
   - Я не хочу думать об этом. - Юноша положил ладонь на бедро графа и осторожно ощупал тугую повязку. - Ты еще слаб, чтобы уехать. Ты... не можешь оставить меня.
   - Мой ангел. - В голосе графа была печаль и бесконечная нежность. - Я так люблю тебя, но нам не суждено быть вместе. Судьба подарила нам лишь несколько коротких дней, давай будем жить ими сейчас, чтобы не забыть их до самой смерти...
   Жан почувствовал, как слезы подступают к его глазам.
   - Поцелуй меня, - прошептал он, зарываясь пальцами в густые волосы Бодуэна. Граф стиснул его в объятиях и начал целовать - страстно и глубоко, словно стремясь слиться с ним в единое существо. Жан с трепетом отдавался его ласкам, но его тело жаждало большего, в чем он боялся признаться себе самому.
   - Ты мог бы научить меня еще многому, правда? - спросил он, глядя в глубокую синеву глаз Бодуэна. - Я хочу узнать все.
   - Нет, мой мальчик. Я не имею права... Я не готов к этому.
   - Из-за меня? Ты думаешь, что растлеваешь меня?
   - Нет. - Граф покачал головой и закрыл глаза. - Я не могу.
   Жан прижался щекой к его груди.
   - Прости меня. Ты ранен и устал, и как я мог забыть об этом? Тебе нужно поспать.
   Граф улыбнулся.
   - Побудь со мной еще немного... вот так. Всего несколько дней назад я мог бы заниматься с тобой любовью ночь напролет, но теперь я чувствую страшную слабость. Когда искусство твоих братьев вылечит меня, я обещаю исполнить твое желание и научить тебя, какими способами один мужчина может доставить другому наслаждение. Твое тело будит во мне такие желания, что я стыжусь сознаться тебе в этом. Так мучительно и так сладостно чувствовать тебя рядом...
   Какое-то время они лежали, обнявшись, пока Жан по ровному дыханию графа не догадался, что тот заснул. Осторожно, стараясь не разбудить его, Жан провел пальцами по его щеке, коснулся густых темных волос. Этот человек ворвался в его жизнь, ослепив и ранив его душу, заставив испытать неведомые прежде муки и восторг. Он готов был вновь и вновь целовать эти губы, смотреть в эти фиалковые глаза, полускрытые длинными ресницами, повторять это имя...
   Что будет со мной, когда он уедет, в смятении спросил себя Жан, и взгляд его остановился на простом деревянном распятии на стене. Бог не ответил ему. Что ж, Он никогда не отвечает грешникам. Тихонько выбравшись из постели, юноша сел к столу и открыл молитвенник. Слова расплывались перед его глазами, превращаясь в бессмысленную путаницу букв. Он не мог молиться, не мог думать ни о чем. Задув свечу, он оделся, плотнее укутал графа одеялом, чтобы защитить его от ночной прохлады, поцеловал в лоб и уселся на табурет у кровати, глядя на мирно спящего Бодуэна, пока самого его не сморила дремота.
   Разбудил его топот ног по лестнице и громкие голоса. Еще не открыв глаза, он услышал слова:
   - ...так-то этот ленивый щенок заботится о высокородном сеньоре!
   Он помотал головой, прогоняя остатки сна, протер глаза и увидел возвышающегося над ним графа Анри д"Эно.
   - Проклятье, он тут спит, а между тем моему брату не помешал бы завтрак! Ступай на кухню, да поживее, не то я поучу тебя расторопности!
   - Спокойнее, Анри, - раздался голос Бодуэна. - Ты не в своем праве здесь, а этот юноша - дворянин по рождению, а не твой холоп.
   - Можно подумать, он тебе родным стал, - проворчал Анри, усаживаясь на скрипнувший под его весом табурет и положив на стол огромный меч. - Его дело - ходить за тобой, а не спать, иначе он не был бы тут.
   - Вам действительно не мешало бы позавтракать, ваша светлость, - поспешно обратился Жан к Бодуэну. Их взгляды встретились, и граф улыбнулся краешком губ. - Как вы себя чувствуете?
   Бодуэн взял его руку и на несколько мгновений удержал в своей.
   - Мне немного лучше, Жан. Я не могу приказать тебе остаться со мной, поэтому можешь послать кого-нибудь из братьев, чтобы принесли нам с Анри перекусить.
   - Я... скоро вернусь, - пробормотал юноша и быстро вышел, провожаемый насмешливым взглядом графа Анри.
   Уже спускаясь по лестнице, он расслышал замечание брата Бодуэна:
   - Ты прямо героем стал для этого мальчишки! Он смотрит на тебя, точь-в-точь как ты сам смотрел на дядюшку Ричарда когда-то...
   Ответа Бодуэна Жан не расслышал. Анри доводил его до бешенства. Угрозы этого заносчивого солдафона не могли напугать его, но Жан боялся, что он увезет Бодуэна силой, если тот не согласится ехать добровольно в ближайшие день-два.
   Солнце уже поднялось довольно высоко, но не успело накалить землю. Влажные после ночного дождя камни струились легким парком, пахло жасмином и сыростью. Жан посмотрел в чистое лазурное небо, глубоко вздохнул и улыбнулся, сам не зная чему.
   Сбегав на кухню, он распорядился насчет завтрака для графа и его брата, затем пошел к себе, переоделся в чистую рясу и отправился в собор. Народу во дворе прибавилось - легко раненые и идущие на поправку солдаты и рыцари гуляли теперь по крепости, оглядываясь и ища, чем бы развлечься. Возле приземистого келейного корпуса человек десять состязались в стрельбе по мишеням из боевых луков, азартно споря и делая ставки, а заднего двора доносился перезвон мечей и громкий смех.
   Скоро все эти люди покинут Маргат, крепость вновь вернется к прежней размеренной жизни, и только рыцари ордена будут тренироваться на этих площадках, оттачивая свое мастерство, которое, даст Бог, лишь однажды или дважды пригодится в настоящем бою...
   В прохладном сумраке собора царила тишина. Запах ладана и свечной копоти витал под высокими сводами, и двое послушников убирали оплывшие огарки перед большим распятием.
   - Отец Гийом, - негромко позвал Жан, приблизившись к алтарю. Пожилой монах вышел ему навстречу, ласково улыбаясь.
   - Жан, дитя мое, ты пришел помолиться? - Добрые карие глаза отца Гийома, окруженные сетью морщинок, казалось, могли понять и простить любой грех.
   - Я хочу исповедаться, отец.
   Монах, казалось, не удивился, только серьезно кивнул.
  - Что ж, пойдем.
   Они вошли в исповедальню, и Жан уселся на скамью, стиснув руки на коленях. Он не знал, с чего начать. Его охватило смятение и ужас.
   - Я согрешил, - пробормотал он сквозь зубы, и у него перехватило дыхание. Он понял, что не сможет продолжать.
   - В чем же твой грех, сын мой?
   - Я... уступил желанию плоти.
   - Ты был с женщиной?
   - Нет, отче.
   Отец Гийом помолчал, словно ожидая продолжения, но Жан ничего больше не сказал.
   - Плоть соблазняет всех нас, сын мой. Ее искушение велико, и немногие в силах противостоять ему. Господь прощает этот грех, ибо человек слаб и греховен по природе своей. Ты должен молиться сегодня до вечера здесь, в соборе, а затем искупить грех добрым делом... Я слышал, ты хорошо заботишься о раненом монсеньоре Бодуэне. Пусть это будет твоей епитимьей. Ты хочешь покаяться еще в чем-то?
   Жан заколебался. Его переполняла непонятная радость, мир казался необычайно прекрасным, чистым и огромным, и кровь закипала при одной мысли о предстоящей встрече с человеком, ставшим для него вдруг самым важным в жизни. Он мог бы сказать отцу Гийому, что готов кричать от счастья, от недостойного пьянящего восторга, который зовется любовью. Что, интересно, вообразил себе старый монах, когда говорил о грехе плоти? Разве может быть греховно такое чувство?
   - Нет, отче, мне не в чем больше каяться.
   - Я рад это слышать, дитя мое. Молись, и твои прегрешения будут прощены. Благослови тебя Бог.
   После этого Жан долго стоял на коленях у распятия, вглядываясь в суровое лицо Спасителя - изможденное лицо с горестно воздетыми бровями и плотно сжатыми губами. "Отче наш, сущий на небесах, да святится имя Твое..." - шептал Жан, впиваясь ногтями в ладони. Он вновь и вновь повторял молитву, пока не утратил смысл произносимых слов, ритм которых все глубже погружал его в собственные мысли. Он думал о графе, о его сильных и таких нежных руках, о тепле его могучего стройного тела, о его удивительных сапфировых глазах.
  "...Да будет воля Твоя на земле, как на небе...".
  Бодуэн, моя любовь, моя жизнь, как я хочу снова увидеть тебя, коснуться твоей руки, поцеловать твои губы...
  "...И прости нам грехи наши, как мы прощаем должникам нашим..."
  Как ты там сейчас? С тобой Анри и твои бароны, каждый из которых, вероятно, немногим менее знатен, чем король, и ты приказываешь им, а они слушаются тебя... Они пойдут за тобой в битву, как твои вассалы, не потому что действительно тебя любят, а ради золота, которое ты им даешь и обещаешь. Если бы ты только взял меня с собой, я умер бы за тебя, только из любви к тебе, мой прекрасный господин...
  "Аминь".
  Он молился долго, пока не замерз, и все тело не заболело, но в его душу так и не снизошел смиренный покой, как обыкновенно бывало после молитвы. Измученный, он отправился в трапезную и позволил себе постный суп с морковью и печеного окуня. Есть совершенно не хотелось. После обеда он разыскал сира де Режинака, чтобы поговорить с ним. Тот сидел на заднем дворе прямо на земле и полировал меч куском грубой кожи.
  - Что ты хочешь знать, юноша? - спросил рыцарь, когда Жан сказал, что собирается узнать побольше о рыцарях-госпитальерах.
  - Это правда, что рыцарем ордена может стать любой дворянин? - спросил юноша, присев возле него на корточки.
  - Тот, кто имеет призвание. Мы не можем иметь семью и заводить детей, не должны владеть имуществом и обязаны служить святой церкви.
  - Но вы можете жить в миру?
  Де Режинак усмехнулся.
  - Как мы будем жить в миру, не имея мирского имущества?
  - Я думаю, если бы вы присоединились к войску баронов... - начал Жан, подняв брови, но рыцарь снова рассмеялся.
  - Тебе захотелось приключений, сынок? Война не место для романтичных юнцов вроде тебя. Особенно эта война.
  - Ты хочешь сказать...
  - Я хочу сказать, что не поведу свой отряд за армией графа Бодуэна Фландрского и его баронов, вот так-то. Мне не по душе, когда христиане убивают христиан.
  - Я слышал, что греки - схизматики, они не признают Папу и не чтят римский закон...
  - Это не мешает им быть христианами, - пожал плечами сир де Режинак. - Думаешь, я не понимаю, зачем армия французов и венецианцев рвется в Константинополь? Уж не затем, чтобы установить там мир и истинную веру. Им нужно золото, сынок, потому что этот город известен своими богатствами и чудесами.
  - Я хочу стать рыцарем. - Щеки Жана вспыхнули. - Мне не нужны богатства, я просто хочу быть сильным и храбрым, совершать подвиги и побывать в настоящем сражении.
  - А ты умеешь обращаться с оружием?
  - С кинжалами немного. - Жан покраснел еще больше. - Копье могу удержать...
  Сир де Режинак покачал седоватой головой и строго посмотрел на юношу.
  - Я могу взять тебя в отряд, но тебе придется долго учиться, прежде чем ты созреешь для битвы. Что же касается твоего желания отправиться с баронами в Константинополь, я его не одобряю, и моего согласия ты не получишь.
  - Простите меня, - сказал Жан, вставая. - Я госпитальер, а не убийца.
  Рыцарь внимательно посмотрел на него, затем кивнул.
  - Ты славный парень. Не знаю, что на тебя накатило, но поверь мне, здесь тебе будет спокойнее, чем где-нибудь еще. Послушайся моего совета, отправляйся-ка к себе, отдохни до вечерни. У тебя нездоровый вид, вон как глаза блестят. Я буду учить тебя боевым приемам, если захочешь, а пока ступай и занимайся тем, к чему привык.
  Жан едва дождался окончания службы. Ворвавшись на кухню, он велел собрать ужин для графа Бодуэна в большую корзину и попросил бутылку лучшего вина, чтобы подкрепить силы раненого. Он так спешил, что, выйдя во двор, едва не сбил с ног шедшего в трапезную Бенедикта.
  - Осторожнее, дурень, - проворчал тот, отступив на шаг и презрительно разглядывая Жана. - Нет, я погляжу, ты все-таки блаженный - тащишь своему графу ужин, будто на это нет послушников. Говорят, ему весь день покоя не давали знатные сеньоры, приехавшие вчера, так что корми его получше.
  - Обойдусь без твоих советов, - огрызнулся Жан.
  - Ты б ему еще девку нашел погорячее. - Бенедикт сделал рукой неприличный жест и глупо заржал. - Он бы враз на ноги поднялся...
  - Я непременно передам ему твой совет. - Жан оттер его с дороги плечом и зашагал прочь.
  - Ну ты чего? - обиженно буркнул Бенедикт ему в спину. - Я просто пошутил. Вот уж действительно дурачок...
  Жан тут же забыл о нем. Миновав лазарет, он, уже не сдерживая нетерпения, буквально взлетел по лестнице и ворвался в комнату графа.
  - Что...
  Бодуэн полулежал на постели, откинувшись спиной на подушку, и его ясные глаза устремились на юношу, едва он появился на пороге. У стола сидели граф Анри д"Эно, граф де Сен-Поль и еще один человек средних лет в одежде клирика. Двое рыцарей, одетых победнее, стояли рядом.
  - Господа, я устал, - объявил Бодуэн тоном, не допускающим возражений. - Можно без конца спорить о том, как лучше поступить, но боюсь, маркиз Монферратский и старик-венецианец не согласятся сопровождать нас, пока не получат денег... А теперь оставьте меня.
  Бароны удалились молча, и даже граф Анри, против обыкновения, не отпустил в адрес Жана очередного колкого замечания.
  Едва их шаги затихли внизу, Жан поставил на стол корзину и бросился к графу. С улыбкой коснувшись пальцами его щеки, Бодуэн подался ему навстречу и приник к его полуоткрытым губам долгим поцелуем.
  - Боже, как я скучал! - выдохнул он, пожирая юношу восторженным взглядом. - Где ты был?
  - А я-то думал, у тебя не было времени вспомнить обо мне, - упрекнул Жан. - В основном, я молился в соборе и прочитал "Отче наш", наверное, полторы сотни раз.
  Бодуэн рассмеялся и легонько толкнул его в плечо.
  - Такая набожность опасна для здоровья, - пошутил он.
  - Ничего, я привык. - Жан тоже засмеялся и вернул ему толчок. - Считай, я молился за нас обоих.
  Вернувшись к столу, он вытащил кусок запеченной с пряностями баранины, пироги, сыр, свежее масло, откупорил бутылку и плеснул в жестяной кубок немного вина. Граф молча наблюдал за ним.
  - Вот, поешь и выпей. - Жан сел на табурет и протянул Бодуэну миску с едой и вино.
  - Знаешь, родная мать не заботилась обо мне больше, чем ты, - пошутил граф, принимаясь за еду.
  - Она осталась во Франции?
  - Навсегда. - На лицо графа набежала тень. - Она умерла, когда мне было чуть больше двадцати, и в тот же год умер отец...
  - Прости.
  - Ничего. Поешь со мной, Жан.
  Отрезав кусочек сыра, Жан принялся рассеянно жевать его, потом пересел на край постели. Граф протянул ему кубок.
  - Налей себе вина.
  - Я не пью вина.
  - Вот как? Чего ты еще не делаешь?
  Жан потянулся к бутылке, наполнил кубок и отпил небольшой глоток. Вино было терпким, и юноша почти сразу почувствовал приятное тепло. Он снова отхлебнул, потом протянул кубок Бодуэну. Они пили по очереди, пока не осушили кубок до дна. Граф отставил на стол пустую миску, затем вдруг с силой схватил Жана за запястья и рванул к себе. Задохнувшись от внезапно пробудившейся страсти, юноша упал на него сверху.
  - Что ты делаешь? - прошептал он, пытаясь ослабить хватку держащих его рук. Бодуэн встряхнул его, не давая освободиться. Какое-то время они молча боролись на постели, потом граф крепко стиснул его в объятиях и стал целовать, учащенно дыша. Жан вырвался, приподнялся над ним, опираясь на руки, и снова опустился; его руки заскользили по телу графа, забираясь под рубашку, гладя твердый живот, опускаясь ниже... Бодуэн застонал, прижимая его к себе, потом рывком перевернул его на спину и, сам оказавшись сверху, нетерпеливо дернул вверх подол его рясы. Жан ощущал быстрые прикосновения его пальцев. Граф быстро сорвал с себя рубашку. Его обнаженное тело в свете свечей казалось отлитым из бронзы. Жан стал ласкать его грудь, живот и бедра.
  - Нет, - жарко выдохнул Бодуэн, приподнявшись над ним. - Встань на колени.
  - Но...
  Схватив его за плечи, граф резко развернул его и заставил опуститься на четвереньки, а потом принялся ласкать сзади, прижимаясь всем телом к его спине. Жан чувствовал его руки на своих бедрах. Он не знал, что будет дальше, но уже почти не мог сдерживаться. Внезапно граф сжал его крепче, и юношу пронзила боль. Он вскрикнул, задыхаясь, и понял, что граф вошел в него сзади. Его вскрик перешел в тихий стон. Бодуэн задвигался, вначале медленно, затем понемногу ускоряясь. Жан чувствовал в себе его удары, как упоительно сладостные ритмичные волны; боль почти ушла, уступая место наслаждению. Тяжело дыша, граф продолжал - все быстрее, все с большей силой и страстью. Отыскав рукой мужскую плоть Жана, он ласкал ее пальцами в такт своим движениям. Жан почувствовал, что вот-вот взорвется, без остатка отдаваясь неистовым ласкам Бодуэна. Вдруг граф замер, и юноша ощутил, как изверглось в нем его семя. В тот же миг он кончил сам, охваченный жарким, ослепительным восторгом. Задыхающийся, обессиленный и упоенный, он упал на постель, вздрагивая всем телом.
  Бодуэн застонал, лег возле Жана и принялся слизывать с его живота и бедер горячий сок любви, и юноша зарывался пальцами в его густые волнистые волосы.
  Потом они молча лежали рядом, обнявшись.
  - Тебе понравилось? - спросил наконец граф. Вместо ответа Жан поцеловал его в губы.
  - Ты мой ангел, - прошептал Бодуэн. - Мне кажется, само небо послало тебя для моего спасения, а я... Прости меня, Жан.
   - Ты все еще хочешь быть со мной? - спросил Жан помолчав. - Скажи, я что-то для тебя значу?
   - О Боже... - Граф прижал его голову к своей груди. - Как ты мог подумать... Я не посмел бы использовать тебя, играя на твоих чувствах, если бы это было лишь желание плоти. Я умею сдерживать похоть, к тому же обычно желания такого рода мало меня заботят. Меня окружают мужчины, многие из них молоды и красивы, но я и не подумал бы заниматься с ними любовью.
   - А женщины? - осторожно поинтересовался Жан.
  - Мне нравится делать это с женщинами, но... Понимаешь, это совсем иначе. Дома меня ждет Мари. Говорят, она родила мне дочь. Она писала мне, что скучает и непременно приедет, как только сможет.
  - Тебе ее не хватает?
  Бодуэн пожал плечами.
  - Война - не женское дело. Разумеется, я привязан к Мари, но не готов видеть ее здесь. Она храбрая малютка, очень ласковая, проворная и с веселым нравом. Ей столько пришлось пережить в последние годы, когда после смерти ее брата...
  - Которого? Того самого Анри, который над тобой посмеялся?
  - Анри умер в Иерусалиме, добившись почестей и золота, но не оставив наследника. Сейчас я говорил не о нем, а о юном Тибо. Он был чуть старше тебя, когда странная хворь унесла его в могилу - пылкого, мечтательного, полного надежд, которым никогда не суждено было сбыться... Я видел его смерть. Мари, казалось, постарела на десять лет, и я как мог пытался ее утешить. Мне кажется, я был виновен в том, что он умер.
  - Ты хочешь сказать... - глаза Жана медленно расширились.
  - Нет, я не убивал его. Но я знал кое-что... о нем и Мари, и втайне просил Бога, чтобы они виделись пореже.
  - Расскажи, - попросил Жан.
  - Мы с Мари были помолвлены еще детьми. Мой отец имел виды на часть земель Шампани и приложил немало усилий, чтобы породниться с семейством Мари и Тибо. Мы частенько гостили в их замке, но мне были неинтересны их детские игры, пока однажды я не обнаружил, что моя невеста неожиданным образом повзрослела: полгода назад я прощался с нескладной девчонкой, а вернувшись, встретил юную, едва расцветшую девушку. С удивлением я понял, что Мари уже не прежний ребенок. Под ее платьем, совсем как у взрослой дамы, обозначились маленькие наливающиеся груди, в глазах засиял теплый свет пробуждающейся женственности, а движения приобрели плавную грацию и изысканность. Я был смущен и растерян, и отчего-то избегал оставаться с ней наедине, еще не вполне принимая мысль, что она созрела для брачного ложа. Зато Тибо постоянно крутился возле нее, оттачивая на ней светские манеры будущего рыцаря. Меня разбирал смех, когда он пытался читать ей канцоны собственного сочинения - они были поистине ужасны, но он неутомимо сочинял их каждый день. "Вот поучись-ка у малыша Тибо, - говаривал мой отец, - уж он-то будет настоящим рыцарем, не то что ты". Как-то раз, направляясь ночевать в отведенную мне комнату, я услышал в нижней галерее смех и возню. "Прекрати! - Я узнал голос Мари, и невольно задержался. - Тибо, хватит!" - "Но я же ничего такого не делаю". Мальчишка говорил быстрым шепотом, и я почти не слышал слов. Прокравшись к лестнице, я осторожно перегнулся через перила и посмотрел вниз. Полотна лунного света на полу и стенах галереи прорезали черные тени колонн аркады, и в первый момент я ничего не смог разглядеть, но затем две фигуры выступили из черноты совсем неподалеку от меня. Тибо прижимал сестру к стене всем телом, а его руки тискали ее грудь. Потом он припал губами к ее губам, и я услышал влажный звук поцелуя. "Тибо... Что ты делаешь?" - "Подожди, я сделаю еще и не то", - пообещал он, задирая ей юбку. Этого я стерпеть уже не мог. Затопав по лестнице как можно громче, я направился вниз. Ахнув, Мари вырвалась из объятий брата и бросилась прочь, на ходу пытаясь натянуть на плечи платье. Тибо остался в галерее, картинно прислонившись к стене. Увидев меня, он приветливо улыбнулся, словно не замечая моей ярости. Я мог бы поклясться, что штаны у мерзавца здорово топорщились, но он и в ус не дул. "Отличная ночь, Бодуэн, - сказал он. - Я как раз сочинял канцону для Мари, чтобы спеть ей завтра. Кстати, ты так нелюбезен с ней, она просто не знает, что и думать... Хочешь, я подарю тебе пару своих куплетов, чтобы ты не казался ей таким букой?" Он прищурил глаза и начал декламировать, закатив глаза: "Ты лунный свет, ласкающий цветы, ты легкий сон, слетающий с небес..." Не дослушав, я ушел, едва поборов искушение залепить ему затрещину. Весь следующий день я провел в обществе Мари, а к вечеру заявил отцу, что хотел бы ускорить нашу свадьбу. Перед тем мне нужно было съездить в Труа, к королю, чтобы уладить кое-какие дела. Это заняло времени больше, чем я ожидал, но через год я стал супругом Мари.
  - Тибо... он спал с ней? - спросил Жан.
  Бодуэн засмеялся, но смех его был печален.
  - Я взял ее девственницей, но... Знаешь ли ты, как обставляют свадьбы знатных рыцарей?
  Жан отрицательно помотал головой.
  - Я тоже не знал. Отец предупреждал меня, чтобы я не оробел и не растерял пыл в самый нужный момент, но я все равно оказался не готов к тому, что случилось. Прямо из-за пиршественного стола нас с Мари повели в спальню. Вся родня, епископ, повитухи и лекари, оруженосцы и дамы сопровождали нас, а потом помогли раздеться и уложили на брачное ложе. Слуги ушли, но человек с десяток остались в спальне, лишь почтительно отступив за полог, пока я пытался заставить свое тело подчиняться требованиям брака. Мари лежала передо мной, робко сдвинув колени и прикрыв руками грудь, пока я, наконец, не решился. Неловко опустившись на нее, я заключил ее в объятия и коленом раздвинул ее ноги. Какое-то время я привыкал к теплу ее маленького юного тела, а она испуганно напряглась подо мной, не издавая ни звука. Я быстро поцеловал ее в краешек рта, потерся животом о ее живот и почувствовал, что смогу исполнить то, что должен. Когда я овладел ею, она вскрикнула, но тут же прикусила губу и крепко обвила ногами мою спину. Мы неуклюже возились на ложе, и я слышал похотливое сопение за пологом кровати. Это было ужасно... В какой-то момент я подумал, что не смогу завершить начатое. Мари молчала, но из ее больших темных глаз катились слезы. Ее молчание пугало меня еще больше. Хрипло зарычав сквозь стиснутые зубы, я задвигался быстрее, стараясь не обращать внимания ни на что, кроме собственных ощущений, и все-таки сумел оросить семенем ее лоно. Я не спешил покидать Мари. Еще немного подвигав бедрами, я обнял ее, заслоняя от любопытствующих взглядов, ощущая горячую влагу на своих бедрах, а потом осторожно стер пальцем слезы с ее нежных щек. Она прильнула ко мне и закрыла глаза. Все было кончено, но я понял, что это не доставило ей удовольствия, и мысленно обещал в будущем утешить ее. Выскользнув из нее, я поспешно потянулся за покрывалом, но тут заметил кровь. Охваченный смятением, я сел и повернулся к Мари, бормоча какие-то глупые слова раскаяния, а кто-то из мужчин, выйдя из-за полога, поздравлял меня, хлопая по плечу, и комната сразу наполнилась людьми, говорившими одновременно... Меня душил стыд, и одному Богу ведомо, что пережила бедняжка Мари.
  - Я больше не смог бы взойти с ней на ложе, - подумав, сказал Жан.
  - Больше всего на свете мне хотелось остаться с ней наедине, сказать, как я люблю ее и попросить прощения за все, что случилось. Но это обычай, Жан, и отец сказал, что всякому знатному человеку приходится пережить такое. Потом мы делили ложе с Мари еще много раз, и я научил ее получать наслаждение от соития с мужчиной. Однажды я все-таки спросил у нее, что было между ней и ее братом. "Тибо хотел меня, - просто ответила она. - Но я ему не позволяла. Иногда мы целовались, он ласкал мою грудь, раздевал меня и щекотал пальцами там, внизу." - "А ты?" - "Я играла с ним, но меня это пугало. Он... просил меня делать разные вещи, я отказывалась, и он собственными руками доводил себя до исступления." Я ненавидел Тибо. Мне казалось, что он отнял у меня мою Мари, хотя и не лишал ее девственности. Наглый щенок продолжал с насмешкой смотреть на меня, встречаясь со мной в галереях замка или за столом, и моя ярость была вдвойне сильнее оттого, что Тибо едва вышел из возраста пажа, а я был взрослым мужчиной. Я увез Мари в Брюгге, но он несколько раз наведывался к нам в гости. У нас не было детей; мы редко спали вместе, к тому же я должен был служить при королевском дворе, и я никак не мог отделаться от чувства тревоги, когда уезжал из дому. Не то чтобы я сомневался в верности Мари, но хотел бы держать ее как можно дальше от ее брата. В последний раз он приехал уже с мечом и объявил, что намерен жениться на дочери графа Наварры. Он вырос, раздался в плечах и стал довольно красивым, отчего моя ревность вспыхнула с невиданной силой. Ну а потом... Его кузен Луи заронил в его голову мечту о походе в Святую землю, и он, по своему обыкновению, с жаром подхватил эту идею. Вдвоем им удалось уговорить немало рыцарей, а уж их вассалы были просто обязаны последовать за ними, куда бы они ни отправились. Я вначале посмеялся над ними, но приготовления к походу развернулись нешуточные. Кроме того, вскоре умер английский король Ричард, а поскольку я был его приверженцем, то боялся, что теперь король Франции не пощадит бывших сторонников своего врага. Я решил присоединиться к Тибо и Луи, потому что к тому времени они собрали армию, ставшую реальной силой, с которой нельзя было не считаться даже королю Филиппу. Нас поддерживал сам папа, так что в определенном смысле я был защищен от мести сюзерена. Мы направили послов в Венецию, Пизу и Геную, чтобы получить корабли, а сами занялись сбором средств для предстоящего паломничества.
  - Я слышал, что графы Франции богаты, - сказал Жан.
  - О да. Тибо, ставший полноправным сеньором Шампани после смерти своего отца, унаследовал титул, земли и приличное состояние. Его вассалы обожали его, да и трудно было не поддаться его обаянию, которое он прямо-таки излучал при каждом своем появлении. Наверное, дело тут было не в богатстве, как я полагал из зависти. Тибо был утонченным и любезным юношей, отличным рыцарем, верным другом... и несмотря на все это, я не мог отделаться от неприязни к нему. Я видел, что он искренен во всех своих поступках, щедр и безупречен, и я знал, что он горячо любит свою жену, красавицу Бланш. Не прошло и года после их свадьбы, как у нее родилась дочь, которую назвали Мари. Моя жена тоже возилась с малюткой, и часто я слышал от нее упреки, что до сих пор мы не обзавелись собственным ребенком. А я... я был так зол и так завидовал счастью Тибо, что готов был поклониться дьяволу, чтобы отомстить этому молокососу за свои былые обиды. Спустя немного времени, Бланш вновь забеременела. Тибо не отходил от нее ни на шаг, и я понимал, как было глупо ревновать к нему Мари. Он относился ко мне как к лучшему другу, как к старшему брату, а я не мог ответить ему той же любовью. Я хотел поскорее завести наследника, потому что думал, что именно это может успокоить меня. Весна в тот год выдалась ненастной, дороги развезло, ветер гулял в пустых полях, срывал черепицу с крыш крестьянских домиков, выл в галереях замка. Мы с Мари ездили в Труа и в Суассон, поклониться святым мощам, чтобы зачать ребенка. Я уже почти не верил, что это поможет... Между тем Тибо захворал: его пожирала лихорадка, и всего за несколько дней он ослаб так, что не мог встать с постели. Я видел в этом промысел Божий, и несмотря на внешнее участие, втайне считал, что Тибо получает по заслугам. Бланш, которая была уже на сносях, и моя Мари не отходили от него ни на шаг. К тому времени, когда вернулись посланцы из Венеции, Тибо уже составил завещание и исповедался, догадываясь, что ему недолго осталось жить. Действительно, он скончался через несколько дней, в самом конце весны. Я помню открытый гроб, усыпанный живыми цветами, в донжоне замка в Труа, его бледное лицо, невыразимо прекрасное в посмертной безмятежности, рыдающую Бланш в белом платье и накидке, посеревшую и осунувшуюся Мари, скорбный строй рыцарей и плывущий над городом перезвон колоколов... Все случилось так быстро.
  Бодуэн замолчал, глядя перед собой в пустоту широко раскрытыми глазами.
  - Несколько следующих дней я помню смутно. Я пил, швыряя кувшины и кубки в стену всякий раз, когда кто-нибудь осмеливался войти в мою комнату. Мне казалось, что дьявол услышал меня и выполнил мои тайные желания, но ведь я никогда не заходил в них так далеко! Я винил себя в смерти Тибо; мои черные мысли облеклись в реальность, и теперь думать об этом было невыносимо: в собственных глазах я стал убийцей.
  - Это и есть та тьма, что живет в твоей душе? - спросил Жан.
  - Я еще буду наказан за этот грех, - прошептал Бодуэн. - Никакие дарения монастырям, никакие молитвы, никакие жертвы не искупят его. Молись за меня, Жан, ибо я грешен.
  - В смерти Тибо нет твоей вины, так судил Бог... Что было потом?
  - Потом... Бланш разрешилась сыном, назвав его Тибо. Я уехал в Компьень, затем мы с графом Луи продолжали собирать отряды и разделили деньги, собранные Тибо Шампанским, между рыцарями в соответствии с его завещанием. А дальше - только бесконечные дороги, болезни, смерть и сражения, море и города, пустыня и сожженные деревни, храмы и сады - и кровь, повсюду кровь...
  Граф закрыл глаза и провел по ним ладонью.
  - Ты скоро поправишься, - сказал Жан, осторожно ощупывая его повязки, - и должен будешь вернуться ко всему этому.
  - Да. Это мало похоже на паломничество, верно? - Он горько усмехнулся и помолчал. - Мои раны ужасно чешутся.
  - Они затягиваются, - улыбнулся Жан. - Еще день-два, и мы снимем повязки.
  - Как тяжело видеть тебя таким, - прошептал Бодуэн, проводя пальцами по его щеке. - Но не видеть вовсе было бы пыткой...
  Он склонил голову и поцеловал юношу в шею, потом чуть ниже - в теплую ямку под ключицей, еще ниже - в грудь. Его губы отыскали маленький кружок соска, и Жан почувствовал, как в его теле вновь вспыхнуло желание.
  - Как ты прекрасен, - выдохнул граф, скользя руками по его плечам и груди. - Я люблю тебя, я восхищаюсь тобой. Ты так юн, но у тебя огромное сердце, которого хватит на всю Францию. Я вижу в нем смирение, верность, доброту и милосердие ангела... Удивительно, что в нашем развращенном мире есть такие чистые души. Наверное, именно благодаря им Бог не дает ему погибнуть...
  Его ласки становились все настойчивее, все бесстыднее, заставляя Жана трепетать всем телом. Дыхание юноши стало прерывистым. Бодуэн с силой притянул его к себе, целуя в губы.
  - Я хочу, чтобы ты сделал это, - прошептал граф, поворачиваясь и кладя руку Жана на свое бедро.
  - Да, моя любовь.
  Он не знал, все ли делает правильно, но что-то, что было сильнее его, придало ему уверенности, и Бодуэн застонал, когда Жан овладел им. Юноша задвигался, чувствуя жестокое, мучительное и неотвратимое приближение конца. Граф хрипло, тяжело дышал под ним, стиснув пальцами смятое покрывало. Движения Жана становились все быстрее, все глубже, пока он не излился с протяжным стоном, запрокинув голову и стиснув в объятиях своего возлюбленного. Граф вскрикнул, его тело напряглось, содрогнулось и расслабилось, он упал на постель, и Жан осторожно опустился возле него.
  - Боже, как хорошо, - пробормотал Бодуэн, переводя дыхание и целуя юношу в плечо. - За эти мгновения я без колебаний отдал бы вечность...
  Жан молча обнял его. Они лежали рядом, словно оберегая друг друга, пока граф не заснул, не выпуская руки Жана из своих ладоней.
  За окном ночь понемногу светлела; небо из бархатисто-черного стало густо-синим, на нем льдисто мерцали звезды, и белый тонкий серпик месяца висел над крепостной стеной. Преодолевая дремоту, Жан поднялся, надел рясу и сел к столу. Интересно, что случится, если бы он заснул, а утром мастер Франсуа или отец Гийом, придя проведать раненого, нашли его голым в постели графа? Еще интереснее, если его найдет Анри д"Эно... Взяв с полки новую свечу, он зажег ее от догорающей, потушил огарок и выбросил его. В комнате пахло вином, мужским семенем и потом, и Жану казалось, что это выдаст их обоих с головой. Он уснул, когда уже брезжил рассвет, и совсем вскоре мастер Франсуа разбудил его.
  - Жан, мой мальчик, тебе совсем не обязательно сидеть с графом всю ночь, - вполголоса, чтобы не разбудить Бодуэна, сказал мастер, положив ладонь на плечо юноши. - Я вижу, он выздоравливает. Сегодня мы попробуем снять повязки.
  Он втянул носом воздух и засмеялся.
  - Могу поспорить, ему снятся женщины, и он испачкал постель...
  Жан почувствовал, что краснеет.
  - Прости, я смутил тебя. Иногда мужчины видят сны, в которых плоть одерживает победу над разумом. Говорят, во Фландрии у него осталась жена, не удивительно, что он скучает по ней.
  Уши Жана пылали, как ломтики свеклы.
  - Когда он проснется, я поменяю постель, - торопливо сказал он, пряча глаза.
  - Да, хорошо, но я думаю, тебе вовсе не нужно делать это самому. Я попрошу послушников, а ты иди к себе, поешь и выспись как следует. Эти дни измотали всех нас, но ты даже похудел немного. Мне кажется, ты слишком уж переживаешь за графа Бодуэна.
  - Он хороший человек.
  - Не сомневаюсь. - Тон мастера Франсуа стал ледяным. - О его отваге в бою против христиан ходят легенды. Он и его доблестный брат, граф Анри, славные воины, настоящие убийцы неверных...
  - Неправда! - вырвалось у Жана. - Он не такой, как Анри...
  - Вот как? Не знаю, что он порассказал тебе, но его дела говорят сами за себя.
  - Его дела? - недоуменно переспросил Жан.
  - Полагаю, впрочем, тебе не стоит знать о них. - Мастер Франсуа отвернулся, подошел к окну и задумчиво посмотрел во двор, где уже собирались монахи, рыцари и оруженосцы. - Сегодня или завтра все эти люди уедут отсюда, и, по правде сказать, я буду рад их отъезду. Вчера я говорил с графом Анри д"Эно, он настаивает на том, чтобы гарнизон Маргата отправился с ними в Константинополь...
  - Я мог бы пойти с ними, - сказал Жан.
  Мастер Франсуа рассмеялся.
  - Нет, дитя мое. Должно быть, ты видишь в них героев... но это отчаявшиеся люди, жестокие - и по-своему несчастные. У них впереди лишь смерть, и смерть несут они с собой. А такие, как этот рыцарь, - он кивнул на спящего графа, - жаждут золота и власти, и у них совсем мало времени, чтобы получить все это. В этой стране их ненавидят и презирают, так что только их безоглядная храбрость и отчаяние ведут их вперед. Ты хочешь разделить их судьбу?
  Жан промолчал. Мастер был прав, и теперь он осознал, что видел в сапфировых глазах Бодуэна, что так пугало его и вызывало безотчетное сострадание - боль одиночества, обреченность и бесконечную, невероятную усталость. Граф был еще молод, но его душа была душой старика. Он знал наверняка, что скоро умрет, и шел к своей судьбе покорно и неотвратимо. Останется Жан с ним, или их пути разойдутся навсегда - это ничего не изменит. Он подошел к постели и тихонько коснулся руки Бодуэна кончиками пальцев.
  - Помолись за него, - сказал мастер Франсуа, - ибо грехи его велики. Ступай, мой мальчик.
  Весь день Жан пытался занять себя каким-нибудь делом, но из головы у него не шел утренний разговор с мастером Франсуа. Выйдя к колодцу за водой, он посмотрел в окна комнаты графа и от удивления едва не выронил из рук тяжелую бадью: граф Бодуэн стоял у окна и смотрел на него. Поймав взгляд юноши, граф улыбнулся и помахал ему. Лицо его, несмотря на улыбку, было бледным и усталым. Жан коротко махнул в ответ, подхватил бадью, наполнил ведра и направился к кухне.
  После вечерни, когда уже начинали сгущаться сумерки, он вернулся в свою келью, переоделся в штаны и рубашку из тонкого беленого холста и, поразмыслив, аккуратно сложил на кровати две рясы, молитвенник, небольшое деревянное распятие и маленький кинжал с острым тонким лезвием - единственное оружие, которое, как он полагал, мог позволить себе монах-госпитальер. Ему очень хотелось обзавестись настоящим оружием - пусть не мечом, но хотя бы настоящими боевыми кинжалами.
  Оглядев свои скромные пожитки, Жан обулся в мягкие кожаные сапожки и покинул келью. Теперь он был готов отправиться в путешествие, хотя бы и наперекор всему ордену. Во дворе уже зажигали факелы, в прохладном воздухе пахло дымом, сыростью и цветами. В крепости царило необычайное оживление: солдаты и рыцари наводнили двор, и Жан, проходя мимо, слышал обрывки разговоров:
  - ... готов выехать завтра, а граф Бодуэн...
  - ... слышал, что скоро мы начнем голодать. Если бы граф был чуть понапористее...
  - Если граф не уедет завтра сам, его брат увезет его силой!..
  Послышалось непристойное замечание и раскатистый смех. Жан поспешил дальше. Из тени галереи навстречу ему шагнула высокая плечистая фигура, и он явственно услышал шорох стали. Доспехи? Оружие?
  - Не так быстро, паренек, - прошипел голос, и пальцы, закованные в железо, стиснули его плечо.
  - Что вам нужно? - выдохнул Жан, стараясь не терять присутствия духа.
  - Ты не догадываешься?
  - Нет. Отпустите меня!
  - Тише. - Человек грубо развернул его, толкнул в темноту галереи и прижал к стене. - Ты же не станешь кричать, правда?
  Жан почувствовал, как незнакомец прижимается к нему всем телом, и напрягся, пытаясь вырваться, но хватка была слишком крепкой.
  - Ты очень красивый мальчуган, - тяжело дыша, проговорил мужчина, почти касаясь губами щеки Жана. Его дыхание было кислым и сухим. - Я отпущу тебя, если ты согласишься сделать для меня кое-что...
  Жан рванулся, но тут губы незнакомца закрыли ему рот. Он не мог пошевелиться, а жадные грубые руки уже распустили ворот его рубашки и шарили по телу. Оторвавшись от его губ, незнакомец с силой обхватил его за шею и стал пригибать его голову книзу, заставляя опуститься на колени.
  - Нет! - выдохнул Жан, почти вырвавшись из державших его рук, но тут же острие кинжала уперлось ему между лопаток, и он невольно замер.
  - Еще движение, мой строптивый дружок, и я проткну тебе спину. Давай-ка на колени, и без глупостей.
  Жан медлил, и незнакомец, схватив его за волосы, резко толкнул вперед и вниз. Юноша упал на колени. Мужчина возвышался над ним; лицо его тонуло в тенях, и Жан видел только его руки и торс. Одной рукой сдернув штаны, незнакомец притянул голову Жана к своему паху.
  - Открой рот, малыш, - прохрипел незнакомец.
  Жан отпрянул, все еще пытаясь сопротивляться, но лезвие кинжала неумолимо уперлось ему в шею. Он не чувствовал страха - лишь отвращение.
  - Делай, что я сказал...
  - Что же ты сказал ему делать? - раздался рядом насмешливый холодный голос.
  Мужчина вздрогнул, его рука с кинжалом опустилась, он выпустил волосы Жана и поспешно отвернулся, приводя в порядок одежду. Граф Бодуэн Фландрский вышел в полосу лунного света; он сильно хромал, и обнаженный меч в его руках сиял светло и грозно.
  - Кто это здесь у нас? - спросил он, вглядываясь в темноту. - А, Ренье...
  - Прошу вас, монсеньер, - поспешно пробормотал мужчина, низко склонив голову.
  - У вас отвратительные наклонности, Ренье, - ледяным тоном продолжал Бодуэн. Не спуская глаз с рыцаря, он обратился к Жану. - Надеюсь, вы не пострадали, юноша?
  Жан прислонился к стене, переводя дыхание.
  - Со мной все в порядке, сир.
  - Отлично. Сейчас эта скотина извинится перед вами за свое поведение, и мы постараемся обо всем забыть. Не так ли? - он шагнул к Ренье и поднял меч.
  - Да, монсеньер. - Ренье снова поклонился и посмотрел на Жана. - Я прошу простить меня.
  - Проклятье! - выдохнул Бодуэн. - Даже я не расслышал, что ты там бормочешь. Громче, или я велю тебя разжаловать.
  - Я приношу свои извинения за поведение, недостойное рыцаря, - сказал Ренье, глядя на Жана. Юноша не мог видеть выражения его лица, но по голосу чувствовал, что он смущен и одновременно разъярен до крайности.
  - Извинения приняты, сударь, - поспешно сказал Жан, и граф Бодуэн выступил вперед.
  - Уходите немедленно, Ренье. Я не желаю видеть вас больше, даже в компании моего брата.
  Рыцарь повернулся и пошел прочь, ссутулив плечи. Вскоре его тень слилась с чернотой ночи, а звуки шагов стихли в галерее. Бодуэн повернулся к Жану.
  - Мой мальчик...
  Жан обнял его, вдыхая знакомые запахи стали, крови и пота, и граф сжал его в своих объятиях. Они стояли, обнявшись, в темноте галереи, безмолвно и трепетно, словно оберегая друг друга. Жану хотелось стоять так вечно в кольце сильных, уверенных рук Бодуэна, слушая его дыхание и биение его сердца, и, может быть, слиться с ним воедино, стать единым целым - одной душой, одним существом. В их объятии не было желания плоти - только спокойная нежность.
  Над миром царила ночь, мириады звезд рассыпались по бархатно-черному небосводу, ночной ветер был прохладен и горек от дыма и трав.
  - Пойдем, - сказал Бодуэн.
  Жан посмотрел ему в глаза - озера тьмы во тьме.
  - Я люблю тебя.
  Граф склонился к нему и поцеловал в губы - долгим, сладостным поцелуем, и Жан почувствовал, как томительный жар растекается по всему телу.
  - Да, - прошептал он.
  Обнявшись, они поднялись по лестнице в комнату графа. Заметив на столе оружие, кубки и кувшины с вином, Жан улыбнулся.
  - Должно быть, твой брат снова сидел здесь целый день.
  Бодуэн кивнул.
  - Он и его прихвостни. Сегодня они выпили слишком много... Я знаю, что кое-кто из них не умеет держать себя в руках даже трезвым.
  - Этот человек в галерее... - Жан запнулся. - Он хотел заставить меня...
  - Я видел, чего он хотел. Подонок. - Бодуэн скрипнул зубами и плеснул себе вина. - Когда мы взяли Задар, он на моих глазах изнасиловал мальчика...
  - Бодуэн, - Жан вспомнил, как мастер Франсуа говорил о грехах графа. - Я хотел спросить тебя... Правда ли, что французские рыцари убивают христиан?
  - Только тех, которые поднимают на них меч, - без колебаний ответил граф. - Впрочем, иногда мне кажется, что у Франции слишком много врагов. В прошлом я был не способен на некоторые вещи, к которым сейчас отношусь спокойно. Пару лет назад я был уверен, что война за освобождение Святой земли - дело, достойное рыцарской доблести и чести. Но теперь... Мы отправлялись в Сирию, в надежде отвоевать Иерусалим у неверных, но прошел год, и армия распадается, у нас нет ни денег, ни припасов, людей косят голод и болезни, а Сирия по-прежнему далека.
  - Я слышал, у вас есть флот, - сказал Жан. - Вы могли бы отправиться в Сирию хоть теперь же.
  Граф покачал головой.
  - Флот есть у венецианцев, а не у французов. Мы не можем расплатиться с ними, а им нужны только деньги, притом немалые. Мы не можем даже вернуться домой... Каким же я был дураком, когда позволил втянуть себя во все это!
  - Что же вы теперь будете делать?
  Бодуэн отвернулся к окну, обхватив себя руками за плечи. Какое-то время он молчал, потом заговорил тихо:
  - Анри говорит, что мы должны завладеть Константинополем. Он прав, у нас нет иного выхода.
  Жан недоверчиво покачал головой.
  - Но... там же христиане.
  - Да, конечно. Мы даже помогли восстановить на престоле Византии законную власть, и сын императора обещал расплатиться золотом за помощь. Но он не спешит выполнять свое обещание, а между тем в рядах французов зреет недовольство... Мы нищие, но у нас есть оружие. - Бодуэн коротко усмехнулся. - Армия не спешит идти в Сирию, потому что здесь для нас еще не все закончено.
  Он повернулся к Жану, лицо его было бледным и суровым.
  - Иногда я пугаюсь сам себя, - проговорил он. - Те, кто пришел со мной в эту землю, послушаются любой моей команды, но и мне нужно считаться с их желаниями. Анри почти убедил меня в справедливости и необходимости всего, что мы делаем... Почти.
  Жан подошел к нему, заглянул в глаза.
  - Я не могу поверить, что ты принимаешь это, - сказал он. - То, что ты говоришь, оскорбительно для истинно верующего человека. Греки ничего вам не сделали, а золото... его все равно никогда не хватит для тех, кто его жаждет.
  - Ты так молод, но твои слова полны истины. И все же... я уже ступил на этот путь. Мы все прокляты, Жан.
  - Нет. - Жан обнял его, ласково прижимая к себе, как ребенка. - Нет. Ты еще можешь остановиться. Ты можешь уйти, когда захочешь. Давай поедем в Сирию или в Египет. Говорят, многие рыцари из Франции сейчас там, мы можем к ним примкнуть. Я стану твоим оруженосцем...
  - Жан... Мой дорогой мальчик...
  - Я поеду с тобой хоть на край земли. Пусть Анри и граф де Сен-Поль делают то, что задумали. Я останусь с тобой до конца, что бы ни случилось, я никогда не предам тебя. Только прошу - давай уедем.
  Граф посмотрел на него с нежностью и изумлением, потом проговорил:
  - То, о чем ты просишь, очень серьезно.
  - Если ехать на восток, через перевал, за пару дней можно добраться до небольших поселений, где французы не бывают. Мы можем сойти за обычных паломников. Я соберу припасов в дорогу, а лошадей возьмем на конюшне. Ты... сможешь держаться в седле?
  Бодуэн рассмеялся и потрепал юношу по голове.
  - Ты так торопишься, но ты прав. Мы должны уехать, но не нынешней ночью из Маргата. Если Анри увидит, что я сбежал, ваша обитель может стать жертвой его безрассудства... Мой план другой. Если ты согласишься покинуть крепость в качестве моего вассала, мы могли бы тайком уехать из лагеря по дороге к Константинополю. Я готов взять тебя в оруженосцы, Жан де Крессиньи. Ты должен будешь принести мне присягу верности.
  - Я знаю, - с готовностью отозвался Жан. Он видел, как его отец приносил вассальную присягу своему сеньору в Блуа, и хорошо знал этот обычай.
  Опустившись перед Бодуэном на колени, он склонил голову. Граф положил ладони ему на плечи.
  - Хочешь ли ты быть моим человеком, Жан де Крессиньи? - спросил он тихо и торжественно.
  Жан затрепетал, почувствовав на глазах непрошенные слезы.
  - Я хочу, - прошептал он. - Я становлюсь вашим человеком, монсеньер граф.
  Он поднял сомкнутые ладони, вложил их в руки Бодуэна, и тот накрыл их своими сильными, тонкими пальцами. Они застыли, скрепляя клятву этим рукопожатием: слуга и господин, вассал и покровитель. Затем Жан поднялся и коснулся губами губ Бодуэна. Граф слегка улыбнулся и стер слезинку с его пылающей щеки.
  - Ты плачешь?
  - Я счастлив, - проговорил Жан, с любовью глядя в синие глаза. - Мое желание исполнилось. Я предложил тебе свою верность, и ты не отверг ее...
  - Жаль, мне нечего предложить тебе взамен, кроме своей любви и своего покровительства. Когда мы вернемся во Францию, я буду рад, если ты согласишься принять от меня земли и поместье.
  - Мне не нужно иной награды, кроме как быть с тобой, - ответил Жан.
  Граф обнял его и поцеловал в губы, и то был не просто ритуальный поцелуй сеньора. Жан почувствовал, как его тело отзывается мгновенным жаром. Он прижался бедрами к бедрам графа, и тот застонал, стиснув его в объятиях. Распахнув ворот рубахи Бодуэна, Жан принялся гладить его грудь. Некоторое время они молча целовались, затем граф помог юноше раздеться и мягко толкнул его на постель. Жан потянул его за собой, ухватив за рукав.
  - Я хочу тебя, - выдохнул Бодуэн, упав на него сверху. Жан провел пальцами по его спине, чувствуя его горячее возбуждение. Граф склонился над ним и принялся целовать его лицо, шею и плечи, потом накрыл губами его сосок и стал щекотать его языком. Задыхаясь, Жан запустил пальцы в его густые мягкие волосы. Руки графа скользили по телу юноши, ласково и властно касаясь самых чувствительных мест; Жан стонал, закрыв глаза и отдавшись этим нетерпеливым умелым ласкам. Губы и язык Бодуэна спустились ниже по его груди, к животу, а затем и еще ниже - пока Жан с удивлением не обнаружил, что они осторожно касаются его мужской плоти, словно пробуя ее вкус. Сладостная дрожь предвкушения охватила его, переборов смущение от этих бесстыдных ласк.
  - Нет, - слабо прошептал он, но его руки не отпускали голову Бодуэна, задвигавшись вместе с ней в плавном быстром ритме. - О, боже...
  Наслаждение нарастало в нем, он весь напрягся, чувствуя приближение упоительного конца. Граф продолжал ласкать его, теперь так яростно и глубоко, что Жан вздрагивал всем телом, тщетно пытаясь хоть немного отсрочить последние мгновения. Он излился, вскрикнув от почти непереносимого, невозможного, ослепительного восторга, и сладкая судорога вскинула его на постели, затопив волнами жаркого блаженства.
  Бодуэн поднялся и лег возле него, обнимая его вздрагивающее, влажное от любовного пота тело.
  - Это было великолепно, - сказал он, восхищенно глядя на юношу. - Мне давно хотелось сделать это для тебя, мой ангел.
  - Я действительно был на небесах, - тяжело дыша, улыбнулся Жан. - Мне было так хорошо... Как ты научился этому?
  - Я обязательно расскажу тебе, - пообещал граф. - Но чуть позже.
   Он взял ладонь Жана и притянул ее к низу своего живота.
   - А сейчас помоги мне немного с этим.
   Жан начал ласкать его, двигая рукой и тихонько сжимая и разжимая пальцы, пока Бодуэн не накрыл его руку своей, задавая все ускоряющийся ритм.
  - Да, вот так... Еще, еще...
  Граф неотрывно смотрел на лицо Жана расширенными глазами, полными любви, нежности и упоения. Вдруг он замер и кончил со стоном мучительного наслаждения, его горячее семя выплеснулось в ладонь Жана.
  - О, Жан...
  Он закрыл глаза и обнял юношу. Его сердце колотилось быстро и сильно, Жан словно чувствовал его биение в собственной крови. Они долго лежали молча; в какой-то момент граф, казалось, задремал, но вдруг заговорил тихо и задумчиво:
  - Не знаю, что со мной... Мне хочется увезти тебя отсюда и уехать самому от всей своей прежней жизни. Мы могли бы тайно вернуться во Францию, ты жил бы в своем поместье недалеко от Брюгге или в моем замке - как пожелаешь. Я научу тебя обращаться с мечом и копьем, управлять землями, мы будем охотиться, устраивать турниры, ездить в гости в соседние замки. Ты станешь настоящим рыцарем, а потом, может быть, женишься и обретешь иное счастье...
  - Мне не нужно иного счастья. - Жан покачал головой. - Но я не стану просить от тебя того, чего ты не сможешь исполнить. Ведь во Франции тебя ждет Мари, правда?
  - Да, и маленькая Марго... Я люблю их всем сердцем, но с тобой... все иначе, понимаешь? Я не могу бросить их, но... Как же коротки были эти ночи, что мы с тобой провели вместе! Когда я думаю о тебе, мое тело перестает повиноваться рассудку. Закрывая глаза, я вижу твое лицо. Мари - моя жена, мне нравятся ее ласки, я люблю ее тело, ее мягкую грудь, ее нежный животик и бархатные бедра, мне нравится быть внутри нее... Только с тобой - по-другому... Я весь горю, мои мысли путаются, я жажду видеть, касаться тебя, слышать твой голос, я болен... или просто влюблен до безумия.
  Он гладил лицо Жана, и взгляд его, устремленный на юношу, был исполнен мучительной нежности.
  - Я не могу отпустить тебя. Я не готов тебя потерять...
  - А я отдал бы все, лишь бы остаться с тобой. - Жан перехватил его ладонь и поцеловал. - Я чувствую, что это неправильно... Это не может быть правильно, но я не хочу быть ни с кем, кроме тебя. Я никогда не думал, что смогу заниматься любовью с мужчиной, а женщин представлял себе смутно, хотя иногда я втайне мечтал о них... Но теперь я понимаю, что мне не нужно женщины, чтобы познать истинную любовь.
  - Не говори так, мой ангел. Ты еще многого не знаешь.
  - А ты сам? Как ты узнал, что двое мужчин могут любить друг друга? Ты так много умеешь... Кто научил тебя этому?
  Бодуэн вздохнул.
  - Некоторым вещам не требуется учить, ты просто знаешь их, и все. Но все же... У меня был учитель, хотя я предпочел бы не называть его так. Для меня этот человек был скорее героем, я боялся его и одновременно восхищался им. Он был моим дьяволом и моим богом... В ту пору мне минуло шестнадцать, я уже познал женщину и считал себя вполне взрослым мужчиной. Разумеется, нечего было и думать о походе в Святую землю, хотя многие знатные рыцари отправлялись туда в ту пору: я прекрасно знал, что получу настоящий меч только года через три, а потому беспечно наслаждался тем, что давала юность - свободой, играми, турнирами, пирами, вниманием девушек и песнями менестрелей. Отец мой был богат и знатен, у него было много друзей королевской крови. К нам в замок не раз наведывался король Англии Ричард. Высокий, статный, черноволосый, с насмешливым и порочным взглядом, он всегда заставлял меня чувствовать себя неловко. Я полагал, что кажусь этому утонченному человеку нескладным глупым юнцом, и всячески избегал попадаться ему на глаза. Он прекрасно владел мечом, а сияющие доспехи были словно его второй кожей. Я видел его в поединке с одним из лучших рыцарей отца, и всего несколько ударов понадобилось Ричарду, чтобы выбить из рук рыцаря меч. Он был занятным собеседником; порой я слушал его беседы с отцом, поражаясь его уму и грубоватому юмору. Ричард не особенно чтил церковников, упивался собственной важностью, любил женщин и мог перепить любого собутыльника. Втайне я мечтал стать похожим на него, потому что более необычного человека я не знал за всю свою жизнь. От него веяло властью и тайными грехами, а в его глазах было нечто такое, чего я не понимал и, когда ловил на себе их взгляд, спешил прочь. - Граф помолчал, собираясь с мыслями. - В тот год Ричард собрал под свои знамена много рыцарей и едва не уговорил отца отправиться с ним в Святую землю. Он приехал в наш замок весной в сопровождении большого отряда вассалов с оруженосцами и конюшими. Я помню, как, вернувшись с прогулки, застал его в большой зале донжона, сидящего за столом и беседующего с моим отцом. У его ног сидел хорошенький кудрявый паж лет десяти, похожий больше на девчонку, чем на мальчика, и растирал ему икры. "А, вот и твой сын, - улыбнулся Ричард, когда я приветствовал его поклоном. - Надеюсь, ты не из церкви вернулся, мой мальчик? - обратился он ко мне. - У тебя такое лицо, словно ты отстоял целую мессу... Ну же, улыбнись дядюшке Ричарду". Я сдержанно улыбнулся, и он засмеялся, сверля меня взглядом. "Ты красавчик, Бодуэн, тебе это известно?" - "Государь..." - начал было мой отец, сурово нахмурившись, но король отмахнулся. "Полноте, граф, я говорю истинную правду, стоит ли сердиться?" - "Ступай к себе, Бодуэн, - велел отец. - Переоденься и отдохни, я распоряжусь, чтобы тебе подали ужин в твою комнату". Я не стал возражать, к тому же слова и взгляд короля Ричарда смутили меня до крайности. Честно говоря, я порадовался, когда остался один в своих покоях. После ужина я почистил свои кинжалы, потом быстро помолился и улегся в кровать. Кажется, я уснул, потому что проснулся оттого, что кто-то возился за дверью. "Ты уверен, что это его комната, Ожье?" - вполголоса спросили в коридоре. "Да, господин мой, - последовал быстрый ответ шепотом. - Я точно знаю". Я приоткрыл глаза и заметил бледную полоску света под дверью. "Открой, - велел первый голос. - Я хочу убедиться." Снова послышалось тихое царапанье, и спустя мгновение дверь открылась. На пороге стояли мужчина со свечой и мальчик. "Да, Ожье, ты не ошибся", - сказал мужчина и шагнул в комнату, прикрывая за собой дверь. Я узнал короля Ричарда и закрыл глаза, притворившись спящим. Мне было любопытно, для чего он вместе со своим мальчишкой-пажом забрался ко мне в спальню. Ричард подошел к моей кровати. Теперь он стоял так близко, что я буквально слышал его дыхание. Свет свечи проникал сквозь мои сомкнутые веки алым туманом. "Он и правда красив, - прошептал король. - Невероятно красив... Что скажешь, Ожье?" Мальчик промолчал, и Ричард усмехнулся. "Как думаешь, он спит в рубашке? Не хочешь проверить?" Я почувствовал, что чьи-то руки легко касаются покрывала. Через мгновение покрывало сдернули с меня, и я очутился перед взором короля в одной ночной сорочке. Тем не менее, я все еще притворялся, что крепко сплю. Ричард вздохнул, и я не вполне разобрал, что именно было в этом вздохе - восхищение, удивление или разочарование. Впрочем, через мгновение тяжелая ладонь легла на мое бедро и медленно погладила его. Этого я уже не мог стерпеть и, повернувшись на бок, сделал вид, что просыпаюсь. Рука, лежавшая на моем бедре, исчезла. Я открыл глаза. Ричард стоял передо мной в тонкой белой рубашке и обтягивающих штанах и улыбался. Ожье испуганно смотрел на меня расширенными глазами, прячась за спиной короля. "Я зашел пожелать тебе доброй ночи, Бодуэн, - сказал Ричард. - Позволишь мне присесть?" Я молча кивнул, щурясь на свет. Он сел возле меня на постели. "Мне не спится сегодня. - Он пожал плечами и отдал пажу свечу. - Ожье обычно помогает мне уснуть, но я хотел сперва повидаться с тобой. Через пару месяцев я отправляюсь в Египет с верными мне рыцарями, и может быть, ты тоже захочешь присоединиться к нам?" Предложение его было неожиданным и застало меня врасплох. "Мой отец никогда не позволит, - быстро сказал я. - Тем более что он сам не пойдет с тобой". Ричард тихо засмеялся и накрыл ладонью мою руку. "Твой отец тут ни при чем, - мягко сказал он. - Мне нужен только ты". Его слова повергли меня в недоумение: обычай требовал, чтобы сыновья шли в поход вместе с отцами. "Прости, государь, - сказал я. - Я не могу нарушить волю отца." - "Что ж, решать тебе. - Ричард пристально посмотрел на меня. - Может быть, я тебя смущаю? Или ты боишься? Конечно, обо мне говорят много всякого. Я жесток, самовлюблен, жаден и порочен, не верю в Бога и презираю людей... Говорят даже, что я убил родного отца, чтобы получить трон. - Он нехорошо усмехнулся. - Какая-то часть из этих сплетен, вероятно, правдива. Но чем я обидел именно тебя? Ты от меня прячешься, как я заметил". Он сжал мою руку и наклонился ближе, так что я мог чувствовать его дыхание на своей щеке. "Бодуэн, - прошептал он. - Я могу быть другим... Хочешь узнать это?" Я отодвинулся, но все же невольно поддался исходившей от него силе и властности. Мне трудно было бы описать это ощущение... Ричард засмеялся, провел пальцами по моей щеке и поднялся. "Мы еще поговорим с тобой об этом, правда? - спросил он. - Мой тебе совет - запирай на ночь дверь комнаты, если не ждешь неприятностей". С этими словами он вышел, положив руку на плечо Ожье.
  - Я слышал, что король Ричард был страшным человеком, - сказал Жан. - Сарацины боялись его настолько, что одно его имя повергало их в бегство. Он не щадил ни своих, ни чужих, и заслужил имя Львиное Сердце за свою безмерную жестокость. Трудно поверить, что он...
  - Я помню его другим. - Голос Бодуэна звучал печально. - Его странные намеки, его близость взволновали меня. На следующий день я специально искал встречи с Ричардом, но он, казалось, перестал обращать на меня внимание. Вечером я долго не мог уснуть. Мне казалось, что дверь вот-вот откроется, и войдет Ричард в сопровождении своего юного пажа, чтобы продолжить начатый накануне разговор. Но все было тихо, и я заснул далеко за полночь. Наутро мой отец со своими людьми отправился на охоту; собственно, охота затевалась ради короля Ричарда, и разумеется, он возглавлял отряд. Я тоже был с ними. Несколько раз я специально подъезжал поближе к королю, чтобы присоединиться к его разговору с отцом, но он словно не замечал меня. Я просто перестал для него существовать! Ожье держался возле него, молчаливый и задумчивый; время от времени король склонялся в седле и обнимал мальчика за талию или ерошил его кудри, но тот по-прежнему молчал, опустив голову. В тот день мы поохотились неплохо, загнав крупного вепря, и Ричард, подскакав ближе, с силой пронзил его копьем. Спрыгнув с коня, он легко выдернул копье из туши, еще содрогающейся в последней агонии, и, обернувшись, вдруг посмотрел прямо на меня. "Славный зверь! - воскликнул он. - Свирепый и своенравный... но вот он у моих ног. Я всегда побеждаю и добиваюсь всего, чего хочу". Я растерялся, не зная, что сказать. Ричард улыбнулся, вытер копье о траву и кивнул охотникам, чтобы забрали добычу. Он прошел мимо, словно намеренно задев меня плечом. Вечером был пир, я сидел возле отца, и Ричард, сидевший во главе стола, не сводил с меня глаз. Он много пил. Ожье, стоявший за его спиной, с беспокойством посматривал на пирующих рыцарей. Застолье затянулось допоздна, многие из пирующих, опьяневшие или просто утомившиеся за день, уснули прямо за столом. Менестрель что-то бренчал на лютне, но похоже, и он был изрядно пьян. Я не уходил, ожидая разрешения короля. Ричард, казалось, единственный, за исключением меня, оставался трезвым, либо ему требовалось выпить гораздо больше, чтобы опьянеть. Его щеки раскраснелись, в глазах появился блеск. "Ожье, - позвал он, - подойди". Мальчик приблизился, и Ричард, притянув его к себе, поцеловал в губы и сунул руку ему в штаны. Я остолбенел, не веря собственным глазам. Между тем король продолжал свои странные игры, но его взгляд был устремлен на меня. Он улыбался дьявольской улыбкой, а его руки бесстыдно скользили по телу юного пажа. Вскочив из-за стола, я едва не опрокинул кресло, по-дурацки пялясь на Ричарда и Ожье, а потом опрометью бросился вон. Только в своей комнате я смог перевести дух. В моих ушах все еще звенел смех короля, и я не мог разобраться в захлестнувшем меня вихре мыслей и чувств. Упав на постель, я сжал голову руками. Отвращение, стыд, ужас, возбуждение, изумление и непонятный трепет терзали меня, не давая успокоиться. Сердце колотилось так сильно, что готово было выпрыгнуть из груди. Я твердо решил никогда больше близко не подходить к королю Ричарду и не заговаривать с ним. Перед сном я долго молился, умоляя Бога ниспослать мне покой и отвратить от греховных помыслов. Наконец, мне удалось заснуть; я провалился в тяжелый сон без сновидений. Проснулся я внезапно от странного чувства, что кто-то находится в моей комнате. Открыв глаза, я увидел короля. Он стоял у моей постели и разглядывал меня, а потом без приглашения сел рядом. Я хотел отодвинуться, но его пальцы перехватили мое запястье. "Бодуэн, - сказал он, - я уже говорил тебе, что всегда добиваюсь того, чего хочу?" Он склонился ко мне, и его губы коснулись моей щеки. "Уходите, - слабо попросил я. - У вас есть Ожье, и..." Ричард засмеялся. "Ожье? Ты имеешь в виду то, что видел за ужином? Уверяю тебя, все это была лишь невинная шутка. Ожье - всего лишь мальчик, а мне нужен мужчина... Юный, сильный, красивый как ангел... Мне нужен ты." Он был так близко - сильный, властный, искушенный в пороке... "Ты ведь хочешь этого, правда?" - шепотом спросил он. У меня перехватило дыхание, и почти против своей воли я подался ему навстречу. Он целовал меня так, как никто никогда до этого. Нетерпеливо и грубо он сорвал с меня рубашку, и я почувствовал острое, неодолимое желание. Его ласки воспламеняли меня, заставляя забыть обо всем на свете. "Да, да, - повторял я как в бреду. - Еще..." Я... был на пределе, когда он швырнул меня лицом вниз и вошел в меня сзади. Боль и страсть ослепили меня, и я был счастлив... Мы кончили одновременно; тогда я понял, что есть иное наслаждение, кроме обладания женщиной.
  - Ты любил его? - спросил Жан, ощутив слабый укол ревности.
  - Любил. И боялся. Сам не знаю, чего было больше. Но... это было между нами всего один раз. Днем он едва удостаивал меня словом, и я томился тщетной надеждой оказаться с ним наедине. Напрасно я ждал его и еще две ночи, зато на третью он явился в компании Ожье и заставил мальчика ласкать меня. Не скажу, что мне было неприятно, потому что мальчишка был весьма искусен в этой науке и хорошо знал, как доставить мужчине наслаждение. Ричард смотрел на нас какое-то время, а потом подозвал Ожье и попросил его сделать для него то же, что для меня. Когда он излился, то быстро поцеловал Ожье в губы и молча ушел, сопровождаемый мальчиком. Боже, как я страдал! Я еще надеялся, что не совсем безразличен Ричарду. Увы, он уже получил от меня все, что хотел. Как-то после полудня я шел по коридору и услышал сдавленные вскрики и стоны, доносившиеся из одной из комнат. Дверь была приоткрыта, и я заглянул внутрь. На постели у дальней стены я увидел два сплетенных тела: мужчина был сверху, его бедра ритмично двигались. Я узнал Ричарда. Женщина под ним металась, обвивая его талию ногами, ее стоны и быстрое дыхание говорили, что она близка к концу. Ричард упорно вонзался в нее, пока она вдруг не вскинулась под ним, протяжно закричав от восторга, он тоже вскрикнул, и оба забились в сладострастной судороге. Я отпрянул от двери, прислонился к стене и заплакал от бессильного отчаяния. До этого момента я и не подозревал, что Ричард вовсе не любил меня, а просто жаждал обладать еще одним красивым мальчиком. Может быть, я разочаровал его... Никогда - ни до того, ни после - я не встречал более развращенного и циничного человека. Я был для него всего лишь игрушкой...
  - Ты имел несчастье полюбить короля, - задумчиво сказал Жан, - как я имел несчастье полюбить тебя. Ведь он просто не мог принадлежать тебе.
  - Да, конечно... Но мне невыносимо было видеть, как он занимается с другими тем, что я считал самым сокровенным, что может происходить только между самыми близкими людьми. Он не думал об этом так, как я. Вся его жизнь была полна распутства и зла, и чувства какого-то мальчишки для него мало что значили. Когда он уехал из нашего замка, я испытал горе и одновременно облегчение...
  - Ты виделся с ним после этого?
  - Нет. Он был в Святой земле, стал там героем, завоевав Акру и почти получив власть над Иерусалимом. Слухи, доносившиеся в ту пору из Сирии и Египта, ужасали меня. Поговаривали, что Ричард не щадил ни врагов, ни союзников, и даже был замешан в убийстве маркиза Конрада Монферратского, возглавлявшего войско германцев... Через пять лет он вернулся, попал в плен, потом бежал и тайно пробрался в Англию. Он умер в стычке с одним из вассалов по пустячному поводу. - Бодуэн покачал головой. - Неистовый, жестокий, не ведающий преград, самовлюбленный и храбрый до безрассудства... Он оставался верным себе до самого конца.
  Они помолчали. Граф застывшим взглядом смотрел на колеблющееся пламя свечи, рассеянно поглаживая пальцами грудь Жана.
  - Ты был еще с кем-нибудь после Ричарда? - спросил юноша.
  - Нет. У меня была Мари. Мне казалось, что я действительно люблю ее... А потом я уехал в поход, оставив ее дома... и познакомился с тобой.
  - Выходит, ты больше не любишь Мари?
  - Замолчи. - Бодуэн положил палец ему на губы. - Я не хочу думать об этом. Я... если бы она оказалась здесь, я не мог бы смотреть ей в глаза.
  - Она не окажется здесь, - улыбнулся Жан. - Твоя совесть может быть спокойна.
  Бодуэн задумчиво улыбнулся в ответ.
  - Знаешь, о чем я думал сегодня, когда видел тебя во дворе?
  Жан вопросительно пожал плечами.
  - Я вдруг представил себе, как ты занимаешься любовью с Мари, и едва не кончил сам от собственных фантазий... Вскоре после этого пришел мастер Франсуа, чтобы снять повязки с моих ран; он спрашивал о тебе и признался, что беспокоится, потому что ты принимаешь мое положение слишком близко к сердцу. Мне известна причина, но ему ее знать не обязательно, верно? Он осмотрел мои раны и сказал, что я смогу гордиться такими шрамами...
  Жан опустил глаза и только сейчас заметил не скрытые повязками заживающие раны графа, покрытые коркой запекшейся крови и окруженные лиловыми и желто-зелеными кровоподтеками. Он улыбнулся, проведя пальцами по неровной, вздувшейся кромке.
  - Шрамы будут хоть куда, - кивнул он.
  
  Наутро Жан проснулся еще до рассвета, с удивлением обнаружив себя обнаженным в объятиях Бодуэна. Тихонько выскользнув из постели, он оделся, пригладил волосы, выглянул в окно и вдохнул бодрящий, прохладный, пахнущий ночной сыростью воздух. В небе гасли последние звезды, за кромкой стены уже расплескался нежный предрассветный багрянец. "Сегодня я уеду отсюда, возможно - навсегда", - сказал себе Жан и сжал пальцами каменный подоконник. По телу пробежал озноб, причиной тому был утренний холод, а, возможно, возбуждение и страх перед неведомым... но ведь он не будет один. Теперь - нет. Он оглянулся и посмотрел на спящего графа, на твердую линию скул, высокий лоб, обрамленный каштановыми кудрями, на сильные руки, лежащие поверх покрывала. "И на что же ты надеешься? - внезапно прозвучал в его голове скептический голос. - Этот человек владеет землями и людьми, повелевает армией, он неподсуден никому, кроме короля, да что там, он почти бог... А кто ты? Простой монах, сбежавший из монастыря. Он сам предупредил тебя, рассказав, чем заканчивается такая любовь: разочарование, боль, одиночество..." Жан скрипнул зубами, прогоняя тревожные мысли, заставляя непрошеный голос замолчать. Раскрыв молитвослов, он уселся на подоконник, пытаясь сосредоточиться.
  - Господь простит меня, - прошептал он одними губами. - Я последую за Бодуэном, потому что я поклялся ему в верности.
  "Поклялся! - голос в его голове усмехнулся. - Что значат клятвы? Иисус не велел людям клясться, ибо это грех, и ты собираешься оправдать один грех другим!"
  - Я люблю его. Мне все равно, что будет со мной там, за стенами Маргата. Я люблю его. Ради него я отрекся от ордена.
  Голос не ответил, и Жан вздохнул, обозвав себя дураком.
  Он еще не мог читать в предрассветных сумерках, но мертвая тишина, висевшая над крепостью, пугала его. Закрыв глаза, Жан тихонько забормотал "Pater noster", постепенно успокаиваясь. Вскоре он впал в некое подобие транса, и лишь когда лучи восходящего солнца коснулись его век, вздрогнул, возвращаясь к реальности. Ему нужно было посетить утреннюю службу до того, как они тронутся в путь. Наверняка, отец Гийом благословит рыцарей, прежде чем они покинут обитель. Разумеется, не мастер Франсуа, он этих людей не жалует, но отец Гийом не откажет им в божьем слове.
  Он в последний раз посмотрел на Бодуэна, улыбнулся и вышел из комнаты, осторожно затворив за собой дверь. Спустившись по лестнице, он машинально коснулся рукой ледяного камня стены. Холод заставлял его идти быстрее. Выйдя из-под сводов лазаретного корпуса, он оглядел пустынный двор и, поколебавшись мгновение, направился в сторону конюшен. Он решил, что возьмет себе чалого жеребца, которого приметил еще пару дней назад, - спокойного и выносливого, но не слишком красивого и породистого, чтобы годиться на роль рыцарского боевого скакуна.
  "Хорошо, что никто из братьев и рыцарей еще не появился, - подумал он, стараясь не спешить, но волнение подхлестывало его, и он едва не бежал. - Не хотелось бы мне отвечать на расспросы, зачем я..."
  Он улыбнулся и заставил себя остановиться, переводя дыхание. Все будет хорошо. Он станет настоящим рыцарем, он будет рядом с Бодуэном, и вместе они пройдут через все напасти. Все будет...
  Он обернулся как раз в тот момент, когда откуда-то сверху раздался короткий глухой щелчок спущенной тетивы. Как странно, успел подумать Жан, и в следующий миг резкий удар в грудь отбросил его назад. Казалось, весь воздух разом вытолкнули из тела. Взмахнув руками, юноша осел на землю, пытаясь понять, что произошло. Он не видел крови; первым его чувством было удивление, но потом пришла боль, и она была поистине невероятной. Не в силах закричать, Жан лежал на боку, неловко подвернув ногу. Ему стало казаться, что все звуки стали вдруг болезненно громкими, что он слышит бешеный стук собственного сердца, готового выпрыгнуть из груди. Непослушными пальцами он зашарил по груди, пока не наткнулся на толстое древко стрелы, торчащее чуть ниже правой ключицы. "Боже, - взмолился он, похолодев, - неужели это конец?" "А как ты думаешь? - беспощадно отозвался внутренний голос. - С такими ранами не выживают, малыш. Впрочем, ты и сейчас представляешь собой хорошую мишень, так что у стрелка есть неплохой шанс прикончить тебя вторым выстрелом".
  - Нет... - выдохнул Жан, чувствуя, как смертельный холод, ужас и отчаяние вползают в сердце. - Нет, только не так, не сейчас... Я не могу...
  Его мысли путались. Он видел себя, лежащего на утоптанной земле посреди крепостного двора, в трех шагах от конюшен, удивляясь, почему до сих пор жив. Нужно было укрыться хоть где-нибудь, иначе его и вправду добьют следующей стрелой, притом укрыться желательно в таком месте, где скоро наверняка кто-нибудь появится. Приподнявшись на одно колено, Жан прикрыл руками грудь, затем, с усилием встав, заковылял к трапезной. Шаг, еще шаг... Там, внутри, можно будет присесть на скамью и отдохнуть. Боже, как же он устал!
  - Эй! - послышался оклик, и он медленно повернулся, боясь тут же снова упасть. - Мальчик!
  К нему спешил пожилой монах, и Жан узнал брата Клеоса. Обрадованный, он хотел сказать, что все будет в порядке, нужно только дойти до трапезной и позвать кого-нибудь из рыцарей... но изо рта у него хлынула кровь, заливая рубашку липкой горячей струей. Побледнев, Жан упал на руки перепуганного старика.
  - Помогите! - закричал брат Клеос, и его крик отдался в черепе Жана яростной болью. - Помогите мне! Братья, сюда, скорее!
  Он бережно уложил юношу, поддерживая его голову. Жан благодарно улыбнулся, сжав стариковскую руку холодеющими пальцами.
  - Скажите графу Бодуэну... - прошептал он окровавленными губами и умолк, закрыв глаза.
  Кто-то суетился рядом, слышались голоса, сливавшиеся в неясный шум. Солнце, такое яркое, жгло веки, плескалось и плавилось под ними пульсирующим океаном боли. Грудь горела, дышать становилось все трудней.
  - Не трогайте стрелу! - крикнул кто-то, и голос мастера Франсуа откликнулся совсем рядом:
  - Поднимите его. Осторожнее... Его немедленно нужно отнести в лазарет.
  Мир качнулся, проваливаясь в безбрежную бездну кромешной тьмы. Чьи-то руки подняли Жана; он почти не ощущал, как его уложили на плащ и бережно понесли, слегка покачивая в такт шагам. Его опустили на твердую и холодную поверхность, на мгновение вернув из зыбкого мрака подступающего небытия. А потом пришла боль, равной которой Жан не испытывал никогда прежде. Он почувствовал, что падает в небытие - в равнодушное слепое ничто, в вечное забвение - без звуков, без мыслей, без ощущений, без страданий и без любви.
  
  Около полудня отряд рыцарей выезжал из ворот Маргата, сопровождаемый молчанием и холодными, отчужденными взглядами выстроившихся у ворот монахов и рыцарей госпитальеров. Медный колокол на колокольне оглашал окрестность унылым звоном, разносившимся над головами людей в знойном воздухе. Граф Анри д"Эно, гарцуя на великолепном сером скакуне, кивнул их командору и махнул рукой:
  - Мы позаботимся о том, чтобы Маргат получил деньги и оружие в самом скором времени. Вы спасли жизнь нашего предводителя, а христианские воины такого не забывают.
  Ответом ему было гробовое молчание; ни одна рука не поднялась в благословляющем жесте, ни на одном лице не отразилось и тени доброжелательности.
  Анри надменно оглянулся, едва очутившись за воротами.
  - Жалкое отребье. - Его тонкие губы презрительно изогнулись. - Вот уж не думал, что мы не получим от них даже благословения. Мы божьи люди, и всякий, кто не окажет нам должного уважения, достоин смерти. Надо было спалить это осиное гнездо, а, Сен-Поль?
  Граф де Сен-Поль не откликнулся. Мрачно нахмурив брови, он ехал позади, и рука его в стальной перчатке покоилась на рукояти меча.
  - Бодуэн! - окликнул Анри.
  Его брат возглавлял отряд. Бледное отрешенное лицо графа Фландрского, словно высеченное из мрамора, было лишено всякого выражения и казалось жуткой маской погребального саркофага. Прямой и неподвижный, он безмолвно сидел в седле, стиснув в руке поводья, как призрак из старых легенд.
  - Да что с тобой такое, брат? - Анри нагнал его и потряс за плечо.
  Темно-синие потухшие глаза обратились на него, и взгляд их был страшен - это был взгляд мертвеца. Анри невольно отшатнулся, но через миг вновь овладел собой.
  - Вижу, тебя взволновала гибель этого мальчугана. Полно, взгляни на это с другой стороны. Он всего лишь монах, и его жизнь должна была пройти в крепости в усмирении плоти и молитвах, а это разве жизнь? Что тебе до него? Верно, он выхаживал тебя, как нянька. Что говорить, мальчонку жаль, но...
  - Он не умер, - проговорил Бодуэн так тихо, что Анри почти не услышал, и его рука, держащая поводья, сжалась в кулак с такой силой, что кожные ремни заскрипели.
  - Ну, конечно, он был еще жив, когда мы уезжали, но уж поверь мне, с такой раной выжить невозможно. Впрочем, если бы я был убийцей, я стрелял бы точнее, прямо в сердце... Хорошо еще, что мальчик почти тотчас потерял сознание, едва только из него выдернули проклятую стрелу.
  Анри ехал плечом к плечу с братом, рассуждая больше сам с собой, чем с ним, и, когда рука Бодуэна стальной хваткой вцепилась в воротник его рубашки, от неожиданности чуть не слетел с седла.
  - Проклятье! Да что с тобой?!
  - Ты убил его! - прошипел Бодуэн, глядя в его лицо невидящими глазами. - Чертов убийца, долго ли еще ты будешь устилать мой путь трупами невинных?
  Анри дернулся, сдерживая забеспокоившегося коня, и попытался оттолкнуть брата.
  - Да ты совсем спятил, я вижу. Отпусти меня! - Бодуэн разжал пальцы, и Анри поспешно подался в сторону. - На кой мне сдался этот парнишка? Не скрою, его наглость меня бесила, но он не сделал ничего такого, чтобы убивать его выстрелом в спину. Он не предавал, не крал, не наушничал... - Он задумался, потом продолжал. - На твоем месте я искал бы человека, которому была выгодна смерть этого мальчика. Может быть, паренек знал что-то такое, чего ему не следовало знать? Или мог случайно проговориться о чем-то лишнем на исповеди? У кого был повод мстить ему или заткнуть ему рот, чтобы он не проболтался?
  Бодуэн замер, нахмурив брови, потом оглянулся и прошептал:
  - Ренье.
  - Что? - переспросил Анри, не расслышав.
  - Найди немедленно Ренье де Карэ, - бледнея от ярости, сказал Бодуэн. - Если он откажется явиться ко мне по-хорошему, пусть солдаты убьют его на месте за неповиновение.
  - Как пожелаешь. - Анри внимательно посмотрел на него, затем пожал плечами и поскакал вдоль растянувшейся колонны всадников. Спустя несколько минут он вернулся в сопровождении Ренье и двух солдат. Рыцарь, одетый в полный доспех, смело глядел на графа Фландрского из-под поднятого забрала увенчанного крестом шлема.
  - Монсеньор, вы хотели видеть меня?
  - Да, Ренье. Надеюсь, маленькое вчерашнее происшествие не слишком сильно испортило тебе настроение?
  Ренье прикусил губы, но растерялся лишь на миг.
  - Нисколько, ваша светлость. Я... был немного пьян, только и всего. Надеюсь, моя репутация не слишком пострадала в ваших глазах?
  - Твоя репутация? - Бодуэн холодно усмехнулся. - О нет. У меня сложилось определенное мнение о тебе, можешь не сомневаться, и каждым своим поступком ты только укрепляешь меня в нем. Скажи, что ты думаешь об убийстве юноши в Маргате сегодня утром? Кажется, это был тот самый мальчик, которого...
  - Да, монсеньор... - поспешно пробормотал Ренье, не давая графу закончить. - То есть, я хотел сказать, что не знаю ничего про этого мальчика, но...
  Бодуэн кивнул, словно задумавшись, затем указал на лук и колчан со стрелами, притороченный к седлу рыцаря.
  - Говорят, ты отменный стрелок, Ренье, и стрелы у тебя особенные... дай-ка взглянуть.
  В глазах рыцаря появилось затравленное выражение.
  - Я не убивал мальчишку! - закричал он, подавшись назад.
  - А я этого и не говорил, - спокойно заметил Бодуэн, протягивая руку. - Я лишь просил тебя показать мне твои стрелы.
  Ренье оглядел насмешливого графа Анри и бесстрастных солдат и, вытащив из колчана длинную стрелу, подал ее Бодуэну. Тот взял ее, покатал древко в пальцах и обратился к Ренье:
  - Удивительно. На мой взгляд, она тяжеловата. Но зато, должно быть, бьет без промаха, сильно и наверняка, правда? Наконечник стальной, такая стрела и броню может пробить, не говоря уж о тонкой рубашке из холстины... Скажи мне, Ренье, зачем тебе лук, ведь это не оружие рыцаря. Ты увлекаешься стрельбой, это всем известно. Многие видели, как ты тренировался в крепости вчера днем.
  - Проклятье! - Лицо Ренье исказилось. - Я не убивал его!
  - Хорошо, положим, так. Тогда покажи мне убийцу! - вдруг яростно вскричал граф. - Покажи мне, кто убил мальчика, воспользовавшись твоей стрелой! Если ты не скажешь правду, все узнают о том небольшом недоразумении, что случилось вчера вечером.
  В совершенном смятении и ужасе Ренье застыл в седле, а потом вдруг резко всадил шпоры в бока коня. Несчастное животное, испустив дикий вопль, взвилось на дыбы и рванулось с места, унося всадника прочь. Бодуэн резко взмахнул рукой, и оба солдата, быстро схватив луки, выпустили стрелы в спину беглецу. Одна из стрел с лязгом отскочила от стального наплечника, а другая вонзилась в заднюю ногу жеребца.
  - Удачный выстрел, - одобрил граф Фландрский, когда конь Ренье рухнул на землю, придавив собой всадника. Теперь доспехи только мешали рыцарю, он не мог подняться, как ни пытался. Солдаты бросились к нему, и он встретил их с кинжалами в руках.
  - Не подходите ко мне! - ревел он, размахивая мизерикордами с такой яростью, что они попятились. - Я не собираюсь сдаваться, мне не в чем сознаваться и не в чем раскаиваться!
  Бодуэн Фландрский подъехал к нему, сопровождаемый десятком рыцарей, и посмотрел равнодушным взглядом на распростертого на земле человека.
  - Тебе не в чем раскаиваться, вот как?
  - Что тебе в этом проклятом мальчишке, граф? Говорят, он спас тебе жизнь, сидел возле тебя как нянька ночи напролет! Да, мне тоже жаль, но он всего лишь монах, и случилось так, что он умер... Какая разница! Вспомни Задар, где ты и сам убил священника, вот этим самым мечом! Или тогда это было оправдано? Ты убил столько христиан, что мог бы утонуть в озере из их крови! Нам отпущены все грехи, а за твое золото грехи отпущены и твоим внукам и правнукам. Я тоже оплатил свое прощение...
  - Я убивал только тех, кто поднимал оружие против меня, - сказал Бодуэн, спешиваясь. - А ты застрелил невинного юношу, который за всю жизнь не обидел и ребенка! Более того, ты застрелил человека, спасшего меня от смерти, выходит, ты предал меня. Может быть, мне все-таки стоит рассказать всем, почему ты убил его? Вставай, отдай моим слугам свой меч и доспехи. Я буду судить тебя по справедливости, и молись, чтобы дело кончилось для тебя только разжалованием.
  Подбежавшие на подмогу десяток воинов набросились на отчаянно отбивающегося рыцаря и, заломив ему руки за спину, заставили подняться на ноги. Разоружив, они связали ему руки и под конвоем повели в конец колонны: путь до первой остановки ему предстояло проделать пешком.
  - Что ты намерен с ним сделать? - спросил Анри д"Эно, провожая взглядом ковыляющую в пыли грузную фигуру Ренье, все еще облаченную в доспехи, правда, без шлема и перчаток.
  - Что делают с предателями и убийцами?
  Анри пожал плечами.
  - Не стоит так сурово к нему относиться. Я начинаю думать, что у тебя личное предубеждение против него. Он рыцарь...
  - Пока еще, - ледяным тоном вставил Бодуэн.
  - Тебе известно, что в армии зреет недовольство, и если в ближайшее время мы не захватим Константинополь, нам придется умереть с голоду. Маркиз Монферратский говорит, что изгнанный наследник трона обещал заплатить нам золотом... но для этого необходимо вначале вернуть ему трон. Нам понадобятся воины, а ты хочешь расправиться с этим человеком ради мести!
  - Он предал меня, и предаст еще не раз, если я оставлю его безнаказанным.
  - Суд рыцарей не обвинит его.
  - Значит, это не рыцари, а подонки, ничуть не лучше его самого. Вспомни, какую клятву приносит рыцарь при посвящении: быть верным Богу и государю, хранить честь, защищать тех, кто не может защитить себя сам.
  Анри с сомнением покачал головой.
  - Эти люди видели слишком много крови. Они не осудят Ренье только потому, что убийство стало для них привычным делом. Хочешь мой совет? Убей его сам, если хочешь его смерти, или пошли в бой на верную погибель.
  Бодуэн пристально посмотрел на него, но ничего не ответил.
  
  Константинополь был осажден после праздника святого Иоанна Крестителя, когда венецианские корабли захватили гавань, а войско французов и германцев двинулось с суши на приступ. Боевые отряды рыцарей в полном вооружении наводили на греков ужас, но особенный страх вызывал предводитель французов, граф Бодуэн Фландрский - статный воин с красивым бесстрастным лицом и холодным взглядом пронзительно-синих глаз. Он всегда был впереди, словно искал смерти, но оставался невредимым в самой яростной схватке. Говорили, что он благороден и справедлив: в войске его уважали, хоть и побаивались, хорошо помня тот день, когда судом графа Фландрского рыцарь Ренье де Карэ был приговорен к разжалованию и отпеванию заживо. Когда привязанный к позорному столбу рыцарь, склонив голову, слушал приговор, Бодуэн равнодушно смотрел вдаль, казалось, вовсе не воспринимая происходящее; однако чуть позже, когда хор клириков затянул реквием, его лицо побледнело и напряглось. Закрыв глаза, граф одними губами повторял за певцами Requiem, requiem aeternam dona eis, Domini, и стоявший возле него Анри д"Эно заметил одинокую слезу, сбежавшую по его щеке. Застывший и отрешенный, Бодуэн молился за другую душу, давно ушедшую в вечность, но никто не знал, кого он оплакивал...
  Ренье де Карэ провел два дня под стражей, и граф Анри предложил ему выбор: остаться в войске простым солдатом или быть изгнанным без щита и оружия. Размышления Ренье были недолгими; он решил участвовать в битве вместе с французами, однако судьба не была к нему благосклонна, и в схватке у барбакана он был убит. Очевидцы утверждали, что он обратился в бегство, едва завидев врагов, да так неудачно, что наткнулся на мечи своих же товарищей. После боя граф Бодуэн лично наградил двоих отличившихся у барбакана солдат, выдав им по десять марок серебром; поговаривали, что это была заранее оговоренная плата за убийство предателя и дезертира. Впрочем, никто о смерти Ренье де Карэ особенно не сожалел, даже его бывшие оруженосцы и слуги. В ночь после штурма граф Фландрский долго беседовал с епископом Суассонским и до утра молился в своей палатке, отослав всех своих людей. С того дня он еще больше замкнулся в себе, но, казалось, обрел успокоение.
  Когда крестоносцы взяли город, на трон взошел законный император, но обещанного золота рыцари так и не получили. До осени новый император выжидал, оправдываясь необходимостью собрать налоги, а затем заявил, что не сумеет расплатиться с армией по уговору, и потребовал, чтобы рыцари продолжили свой поход в Сирию. Ответом ему были ярость и возмущение; завязалась новая война. Горел флот венецианцев, горел и город. Греки и французы истребляли друг друга, христианская кровь лилась рекой, немало пало в бою рыцарей и защитников Константинополя. Император константинопольский был низложен и убит, и на престол взошел очередной узурпатор. Весной предводители армии - старый венецианский дож Дандоло, маркиз Бонифаций Монферратский, граф Бодуэн Фландрский и граф Луи Блуаский приняли решение окончательно захватить город. Ожесточенный приступ длился три дня, а на четвертый, в понедельник за две недели до Пасхи, рыцари ворвались в Константинополь, грабя, сжигая, убивая и насилуя, и греки в ужасе спешили скрыться от их бесчинства.
  К вечеру, пробираясь по заваленным трупами улицам к центральной площади, граф Бодуэн Фландрский и д"Эно, посмотрев на свои забрызганные кровью руки и окровавленный, зазубренный от многочисленных ударов меч, сказал своему брату: "Я устал убивать, Анри. Никакое золото не искупит этих жертв. Если ад существует, нам предстоит гореть в нем вечно". Анри мрачно посмотрел на него, но ничего не сказал. Ехавший рядом епископ Нивелон Суассонский, в рваном плаще поверх поцарапанных и погнутых доспехов, покачал головой: "Мы сражаемся за правое дело, монсеньор. Отошлите посланника в Рим, и пусть папа рассудит нас. Я сам готов доставить послание. А убийство предателей... что ж, это угодно Господу".
  Легендарные богатства древнего города были разграблены, осквернены церкви и величественные дворцы, и знатные вожди рыцарей разделили несметные сокровища. На руинах сожженного и разоренного Константинополя по благословению епископов должна была возродиться новая империя, подвластная католическому Риму...
  В мае по решению совета знатных баронов и епископов Бодуэн, граф Фландрии и Эно, был избран императором Константинопольским. Так было положено начало объединению византийских земель под властью новой Латинской империи крестоносцев.
  Император делил земли между вассалами, подчиняя греков мечом и огнем, и римский понтифик благословил его власть. Отряды рыцарей захватывали города, занимали земли; знатные вельможи наперебой стремились завоевать доверие императора Бодуэна, чтобы получить владения побольше и побогаче. Борьба за власть породила недовольство, ненависть и предательство, и вскоре император выступил против бывшего соратника - маркиза Бонифация Монферратского. Лишь вмешательство баронов и епископов спасло их от роковой битвы, и маркиз признал власть императора, однако червоточина измены уже точила империю изнутри, а под внешней покорностью греков тлели искры неистребимой ярости. Рыцари гибли в сражениях, от жестокой болотной лихорадки, от рук убийц, подосланных завистниками. Почти два года император с верными ему вассалами пытался подавить мятежи, вспыхивавшие в городах, редко бывая в Константинополе; его жизнь и правление стали бесконечной битвой. Его лицо, опаленное солнцем, прорезали морщины, а в густых каштановых волосах засеребрилась седина. Из-за моря начали к тому времени прибывать новые отряды крестоносцев: те, кто в поисках славы пытались поначалу добраться до Сирии, те, кто зимовали в Италии, те, кто рассеялись по южной Франции, Италии, Германии.
  Супруга Бодуэна, графиня Мари, приехавшая в Марсель с отрядом верных людей, тоже переправилась через море, чтобы воссоединиться с мужем, но бог не был к ней благосклонен: сраженная лихорадкой, она мучилась два дня и скончалась, так и не сумев продолжить путешествие. Весть о ее смерти тяжким грузом обрушилась на императора: он рыдал, как ребенок, уткнувшись лицом в плечо графа Луи Блуаского; Анри д"Эно сидел рядом, обхватив руками голову и мрачно глядя на безутешного брата. Три дня Бодуэн напивался в своих покоях, не желая никого видеть, и слуги боялись, что император не доживет до конца недели. По прошествии трех дней, однако, он появился в дверях комнаты, в грязной, залитой вином рубашке, исхудавший, с налитыми кровью глазами и щетиной на впалых щеках, и приказал собрать баронов на совет. Спустя еще два дня он стал прежним императором, разве что еще более молчаливым.
  Еще полгода он носился по стране, не зная покоя, - полгода битв, пожаров, ярости, бессильного гнева, власти, отравленной предательством... Весной, перед Пасхой, боевые отряды рыцарей во главе с императором подступили к Андринополю, где укрепился король болгар Иоаннис, и осадили его. До середины пасхальной недели войско стояло под стенами города, готовясь принять бой. Луи, граф Блуаский, убеждал императора подождать подкреплений: разведчики доложили, что в городе никак не меньше двадцати тысяч воинов, тогда как у французов было лишь полсотни рыцарей и чуть больше двух тысяч воинов и оруженосцев. Бодуэн только усмехнулся. Его лицо было мрачным, глаза горели странным блеском. "Луи, - сказал он, - Господь посылает нам испытание. Мы не будем штурмовать город, но примем бой, если Иоаннис сам выступит против нас". На следующий день битва состоялась. Легко вооруженные всадники болгар выехали из ворот и помчались на боевые порядки рыцарей. Граф Луи, с копьем наперевес, ринулся им навстречу во главе своих воинов, а сразу за ними, в окружении верных рыцарей, в развевающемся белоснежном плаще скакал император Бодуэн, и лицо его пряталось под глухим забралом шлема. Лязг оружия, звон стрел, топот тысяч конских копыт, крики и стоны людей и лошадей сотрясали равнину, темная кровь ручьями заливала юную, едва пробивающуюся из земли траву. Слишком неравны были силы, но французы бились до конца. Когда болгарские воины окружили последнюю кучку окровавленных, едва держащихся на ногах рыцарей, император был среди этих последних выживших. Подняв меч, он попытался нанести удар ближайшему врагу, но не сумел: силы оставили его. Бодуэн покачнулся и упал на бездыханное тело графа Луи, убитого чуть раньше. Болгары тут же бросились на остальных французов и, сметя их, разоружили и связали по рукам и ногам. Смуглый широколицый солдат с черной бородой склонился над лежащим без сознания императором, улыбнулся и ловко стянул его запястья кожаным шнуром. Бодуэн вздрогнул, его синие глаза глянули на солдата из прорези шлема твердо и яростно.
  - Убей меня, - сказал он. - Мне была обещана смерть.
  Чернобородый солдат засмеялся, покачал головой и вздернул императора на ноги, отрывисто выкрикнув какую-то команду. Пленников перекинули через седла боевых коней, как мешки с мукой, и повезли в город, чтобы король Иоаннис решил их дальнейшую участь.
  Подмога опоздала всего на день: Анри д"Эно со своими воинами, прискакав под стены Андрианополя, нашел лишь усеянное трупами поле под небом, черным от воронья. Кое-кто выжил; солдаты выискивали раненых и уносили их в палатки, где молчаливые суровые госпитальеры пытались облегчить их страдания. Знатных рыцарей, погибших в бою, уложили в ряд, чтобы предать погребению, и не было равных им по доблести среди живых: граф Луи Блуаский, молодой Жан Фриэзский, Рено де Монмирай, брат графа Неверского, братья Эсташ и Жан де Эмон, Робер де Ронсуа, Этьен дю Перш, епископ Пьер Вифлеемский - лучшие воины, бесстрашные в бою и преданные своему императору, цвет французского рыцарства... Но напрасно граф Анри искал среди мертвых и раненых своего брата - Бодуэн сгинул без следа, и никто не ведал, что с ним сталось.
  
  
  - Не желаешь ли персиков, моя царица?
  Молодая женщина, сидевшая у окна просторной горницы с белеными стенами в огромном, обитом бархатом кресле, повернула голову к говорившему. Ее осанка, прямая и гордая, величавая посадка головы, увенчанной тяжелой высокой короной, свидетельствовали о ее знатном положении красноречивее любых слов. Длинный парчовый опашень, расшитый бисером и жемчугом, не скрывал маленьких ступней, обутых в алые сафьяновые сапожки. Изящные руки, сложенные на коленях, украшали золотые перстни.
  - Нет, Даро, оставь меня. - Она слегка нахмурила красивые черные брови и снова посмотрела в окно. Евнух, высокий и длиннорукий, молча поставил поднос с фруктами на стол, поклонился и направился к двери.
  - Постой, - не оборачиваясь, сказала женщина, подняв руку. - Позови Агнессу, я хочу побыть с ней.
  Даро вышел. Царица вздохнула, глядя на проплывающие по небу облака. Лицо ее, смуглое, с высокими скулами и острым подбородком, застыло, пухлые губы приоткрылись. Казалось, она погрузилась в невеселые размышления, отрешившись от всего окружающего, и ее тонкие пальчики сжались, сминая дорогую парчу. Послышались легкие шаги, в горницу вошла девушка лет восемнадцати, в нарядном платье с пышными рукавами, поверх которого была наброшена накидка. Русая коса, переброшенная через плечо, спускалась по ее полной груди до самого пояса.
  - Ты звала меня, госпожа?
  Царица обернулась, ее красивое лицо озарила приветливая улыбка, темные глаза просияли.
  - Агнесса, посиди со мной немного. Расскажи, что нового случилось в городе и во дворце.
  - Ты опять плакала? - Девушка села у ног царицы и с тревогой посмотрела на нее снизу вверх, взяв ее руки в свои. - Почему ты так печальна? Царь Иоаннис любит тебя, у тебя есть все, что можно пожелать.
  Царица улыбнулась и покачала головой.
  - Я до сих пор не могу привыкнуть к такой жизни. - Ее глаза вновь устремились в окно поверх головы Агнессы. - Там, в степи, у меня было гораздо больше. Ты не поверишь, но я была счастлива. Отец, мать, братья, солнце, ветер, ястребы в вышине, костры под звездным небом, бескрайние волны трав, быстроногие кони, игры и песни... Здесь я лишилась всего, даже собственного имени.
  - Ты сама приняла христианское имя, - удивилась Агнесса. - Я не знала, что твое прежнее имя было так дорого тебе.
  - В конце концов, Ирина - не самое плохое среди христианских имен, верно? - Царица пожала плечами. - Говорят, знатные византийцы часто дают его своим дочерям. Просто... оно для меня чужое, как и всё здесь. Здесь много комнат и много людей, которые говорят ложь.
  Агнесса засмеялась.
  - Тебя им обмануть не удастся, к тому же они не могут причинить тебе вред, ведь царь души в тебе не чает. Пусть себе болтают. Хочешь, мы спустимся в сад или сходим в купальню? Я поиграю тебе на флейте, а ты споешь что-нибудь, как поют у тебя в степи... Ну же, не грусти. Царь Иоаннис совсем не обрадуется, если увидит тебя такой.
  - Знаю. Он так хочет, чтобы я была довольна, и окружает меня всей этой роскошью. Он до сих пор преклоняется перед славой и обычаями Византии, хотя греки уже пали под натиском латинян. С каким упорством он требует называть себя на греческий манер - Иоаннис, хотя его крестное имя - Иоанн. Ведь он хотел сам сесть на трон в Константинополе и, наверное, все еще надеется...
  - Неужели? - Агнесса удивленно вскинула брови.
  Царица кивнула.
  - Он рассказал мне, после того как... - Она замолчала, стиснув руки Агнессы.
  - После того, как приказал убить того француза?
  Царица не ответила.
  - Иоаннис предлагал рыцарям-крестоносцам поддержку против греков, - сказала она, - надеясь в благодарность получить под свою власть земли в Византии, но латиняне отказались от его услуг. Он не забыл нанесенного ему оскорбления. Мой отец со своими воинами поддержал его против рыцарей и против греков, и теперь уже недалек день, когда Константинополь снова падет.
  - Не стоит недооценивать рыцарей, - возразила Агнесса. - Они отважны и сильны, каждый из них стоит десятка наших солдат. Те пленники, которых весной взяли под стенами Адрианополя, едва дышали, но говорят, бились до последнего... А их император...
  - Тебе он понравился, - улыбнулась царица, заметив, как покраснели щеки девушки. - Не отрицаю, он был хорошо сложен и держался с неизменным достоинством.
  - У него были такие красивые глаза, как лесные фиалки, - мечтательно вздохнула Агнесса. - Из-за таких глаз можно потерять голову. Я однажды видела, как он мылся в купальне. Ох, его тело было покрыто такими страшными шрамами! Могу поклясться, у Иоанниса ни одного шрама нет, ведь он почти никогда не участвует в битвах, а если и дерется, то его прикрывают воины.
  - Тише, негодница! - предостерегла царица, прижав ей палец к губам. - Не хватало только, чтобы кто-нибудь услышал, как ты обвиняешь своего царя в трусости!
  Агнесса засмеялась, убрала руку своей госпожи и, обняв ее колени, лукаво посмотрела ей в глаза.
  - Нет, правда. Скажи, у царя Иоанниса есть шрамы?
  - Прекрати. - Настала очередь покраснеть царице. - Я не стану тебе рассказывать. Пойдем лучше в город, посмотрим, что интересного продают на базаре.
  Ей не хотелось рассказывать Агнессе об Иоаннисе, и не столько потому, что дело касалось довольно интимных подробностей, - своей подруге она могла бы рассказать и не такое, - но потому что она вообще не хотела говорить об этом человеке. Вероятно, он действительно любил ее, но она не могла бы сказать точно, что чувствует сама. Привыкнуть к дворцу с его фонтанами, купальнями и садами, к вышколенной прислуге, к роскошным нарядам было нелегко, но со временем возможно. Привыкнуть же к Иоаннису, к его грубым ласкам, громкому смеху, вспышкам внезапной безумной ярости и жестоким шуткам было поистине невозможно. Этот человек вызывал у нее отвращение, смешанное с презрением и малой долей страха, в чем она не хотела сознаваться самой себе. Ее тяготила мысль, что она будет его пленницей до конца жизни, и молила богиню-хранительницу, чтобы конец его жизни наступил раньше, чем ее собственной. Ничего этого Агнесса, разумеется, не знала и не должна была знать.
  - Мне надо переодеться, - сказала царица, вставая, - иначе нас просто не выпустят из дворца.
  Она сбросила тяжелую парчу, сняла богато украшенную золотом и сверкающими камнями корону. Черные густые косы упали ей на плечи.
  - Какая же ты красавица! - восхищенно вздохнула Агнесса. - Не удивительно, что мужчины теряют голову, стоит им посмотреть на тебя. Знаешь, все эти побрякушки только мешают видеть твою собственную красоту. Но тебе нужно надеть платье попроще, в этом ты все равно выглядишь царицей.
  Ирина рассмеялась, польщенная.
  - Хорошо, найди для меня что-нибудь.
  Агнесса порылась в сундуке и вытащила простое белое платье со скромной вышивкой, сарафан и накидку, вполне приличествующие знатной даме.
  - Вот. Я думаю, это подойдет. Нас с тобой могут принять за двух не слишком богатых купчих.
  Она помогла царице переодеться, потом они потихоньку выскользнули из комнаты в длинный коридор, опоясывающий восточную стену огромного дворца. Пока они шли к лестнице, спускавшейся в сад, навстречу попалось несколько придворных и слуг, но девушки, опустив головы, проходили мимо, и никто не мог бы узнать в черноволосой небогато одетой красавице царицу Ирину.
  По тропинке через сад они добрались до юго-восточных ворот в высокой каменной стене, отделявшей дворец от города. Четверо стражников едва удостоили их вниманием, поняв, что девушки не из прислуги, так что заигрывать с ними не стоит. Таким образом, царице и ее подруге удалось совершенно беспрепятственно ускользнуть из дворца.
  Город, подступавший вплотную к стене, окружавшей дворец, казался совсем другим миром, полным суеты, шума и запахов. Там, за стеной, благоухали фруктовые сады, тихо журчали ручьи и фонтаны, пели птицы. Здесь же грохотали по мощеным улицам телеги, мычали волы, ржали лошади, гремели кузнечные молоты, кричали дети, уличные торговцы протяжными голосами расхваливали свой товар; в жарком воздухе плавали ароматы свежего хлеба, дынь, копоти и нечистот. Широкая улица, распадаясь по пути на множество грязных закоулков, вела вниз по холму к рыночной площади, и конный и пеший народ спешил по ней в обе стороны. Держась поближе к домам, Ирина и Агнесса пробирались через людской поток, поминутно оглядываясь из опасения стать жертвами карманников, которых по мере приближения к рынку становилось все больше. Солдаты конной городской стражи, крепкие молодцы в синих кафтанах поверх кольчужных рубах, бдительно смотрели по сторонам, но их внимания хватало далеко не на все, что происходило на улицах.
  Рынок был запружен народом. Слуги знатных господ с корзинами придирчиво выбирали овощи и мясо, покупали почти не торгуясь и по-королевски шествовали мимо палаток с товаром победнее. Ребятишки толпились вокруг гончара, разложившего всевозможные глиняные свистки и игрушки рядом с крынками, чашами и кувшинами. Трое солдат горячо торговались с широкоплечим кузнецом за мечи, и тут же шорник предлагал им взглянуть на его превосходные седла.
  Агнесса украдкой взглянула на солдат и улыбнулась, проходя мимо них, однако они были слишком заняты торгом и не обратили на нее должного внимания. Ирина, заинтересовавшись кузнечным товаром, остановилась у прилавка, разглядывая мечи, кинжалы и ножи.
  - Одну минуту, почтенные дамы, - прогудел продавец, заметив хорошо одетых девушек, затем снова повернулся к солдатам. - Ну же, за такой меч в Венеции дают две марки золотом!
  - Уж верно, тамошние солдаты совсем разума лишились, - засмеялся один из покупателей. - Я заплачу вдвое меньше, или можешь оставить меч себе.
  - Хорошо. Уступаю только потому, что этим самым мечом, может, ты будешь когда-нибудь и мою жизнь защищать. Правда ли, что французы уже подбираются к Фессалонике?
  - Фессалоника им не по зубам, - заявил солдат с густыми черными усами. - Большой город, и царь хорошо укрепил его. Пусть попробуют сунуться, мы им напомним Адрианополь!
  Кузнец закивал, принимая деньги, и протянул солдату меч, затем повернулся к стоящим у прилавка девушкам.
  - Не часто у моего товара задерживаются такие благородные дамы, - улыбнулся он. - Что вам приглянулось, красавицы?
  Ирина помедлила, сжимая пальцами край прилавка, потом указала на короткий кинжал с трехгранным лезвием и простой рукояткой, обмотанной полоской кожи.
  - Мне нужен этот кинжал.
  Агнесса тронула царицу за руку.
  - Я бы взяла вон тот, с рубинами на рукоятке...
  Ирина покачала головой.
  - Нет, мне больше нравится этот.
  - Хорошая игрушка, - понимающе кивнул торговец, взяв оружие и взвесив в руке. - Неплохая сталь, а баланс просто отменный. Вы, похоже, разбираетесь в оружии, госпожа. Вам нужна защита, и вы не можете положиться на своих охранников? Тогда этот маленький кинжал точно вам подойдет.
  Ирина взяла кинжал, крепко обхватила рукоятку и почувствовала уверенность и спокойствие. Оружие казалось продолжением руки, острым смертоносным когтем тигрицы. Она умела обращаться не только с кинжалом, но и с луком, и с мечом, и даже с боевым топором, но теперь пригодным было лишь то оружие, которое можно легко спрятать в рукаве или за корсажем платья.
  - Я беру его. - Она, не торгуясь, заплатила названную сумму и, сунув свое приобретение в висящий на поясе расшитый кошель, направилась дальше.
  - Чем тебе приглянулся этот невзрачный кинжальчик? - ворчливо спросила Агнесса. - Будь я царицей, я бы приказала придворному ювелиру сделать мне пару золотых стилетов, усыпанных изумрудами.
  Ирина со смехом покачала головой.
  - Золотое оружие красиво, но бесполезно. К тому же придворный ювелир - самый большой сплетник в городе, разве нет? Я не хочу, чтобы мои маленькие прихоти стали предметом обсуждения досужих болтунов. Пойдем, я хочу горячую булочку с медом!
  Они пробирались через толпу, направляясь к рядам со сластями, когда навстречу им попались двое конных вельмож, по виду не слишком знатных, но достаточно состоятельных. Похоже, они только что славно посидели в кабачке и теперь были слегка навеселе, судя по раскрасневшимся лицам и громким голосам. Заметив девушек, один из них пихнул другого локтем в бок.
  - Посмотри-ка, Ласло, какие курочки! - прогрохотал он, расплывшись в улыбке. - Чтоб мне пропасть, я не прочь познакомиться с ними поближе!
  - Неплохая мысль, Иванко, - согласился второй, широкоплечий здоровяк с пышной гривой черных волос и густой бородой. - Остаток вечера надо провести в женском обществе.
  Он спешился, едва устояв на ногах благодаря тому, что вовремя схватился за стремя. Его приятель последовал его примеру. Загородив девушкам дорогу, они двинулись вперед.
  - Ну же, красотки, не надо нас бояться, - сказал бородатый Ласло. - Куда это вы спешите?
  Расставив руки, он бросился вперед и попытался схватить царицу, но та увернулась, и он едва устоял на ногах.
  - Проклятье! - прорычал он. - Любая девчонка сочла бы за честь провести со мной время. Иди-ка сюда, черноволосая, я покажу тебе, на что способен настоящий мужчина!
  Агнесса, с тревогой озираясь по сторонам, попыталась отшутиться:
  - Не думала, что благородные господа и настоящие мужчины охотятся на базаре за беззащитными девушками. Не лучше ли вам поехать мирно домой и отдохнуть?
  - Ну нет, я еще недостаточно пьян, маленькая шлюшка, чтобы быть не в состоянии тебя отделать! - Тот, кого звали Иванко, прыгнул к Агнессе и сграбастал ее за талию. Девушка завизжала, вырываясь, но хватка была крепкой. Тяжело дыша, детина прижал ее к себе и принялся одной рукой тискать за грудь, другой пытаясь задрать подол ее белого платья.
  - Помогите! - задыхаясь, Агнесса колотила кулачками в широченную грудь негодяя. - Стража!
  Ирина тем временем, одним движением выхватив только что купленный кинжал, направила его острием на подступающего к ней Ласло. Тот, хоть и был пьян, однако не настолько, чтобы не понять, что девушка готова ранить или даже убить его, попытайся он приблизиться к ней.
  - Послушай, крошка, я не стану тебя обижать, - сказал он, делая еще один осторожный шаг. - Даже в мыслях нет. Я куплю тебе красивые бусы и пряник, а потом покажу одно чудесное местечко, где мы можем хорошо провести время, и я отвезу тебя домой...
  Ирина зарычала, как волчица, и кинжал молнией сверкнул у самого лица мужчины.
  - Назад, смерд!
  Он попятился от неожиданности, и Ирина быстро развернулась к второму пьянице, продолжавшему удерживать Агнессу.
  - Отпусти ее, мерзавец, не то я исполосую тебя на ремни!
  Она шагнула вперед, но тут сзади на нее набросился Ласло, успевший немного прийти в себя и решивший, видимо, во что бы то ни стало получить свою долю веселья. Взмахнув рукой, царица почувствовала, как лезвие кинжала рассекло рубашку мужчины и мягко вошло в плечо. Ласло взвыл от боли, удивления и ярости и, ухватив царицу за шею, принялся душить, одновременно заломив ей за спину руку с кинжалом.
  - Ах ты сука, - прошипел он, сжимая пальцы на ее горле. - Я научу тебя уважать благородных господ...
  Ирина отбивалась, но силы были слишком неравны: ее сознание понемногу меркло, и все тише становились отчаянные крики бедняжки Агнессы, бившейся в лапах своего мучителя... Вокруг собиралась толпа, но никто не спешил вмешиваться, боясь связываться с разъяренными дворянами. Ирина почувствовала, что проваливается в багровую темноту, и впервые ощутила что-то вроде страха. Ей не хотелось умирать, особенно вот так, от рук пьяного мерзавца на городском базаре...
  Внезапно хватка на ее шее ослабла, и мир понемногу стал возвращаться. Жадно хватая ртом воздух, царица поняла, что лежит на земле. Перед глазами прояснилось, и она увидела склоненные над ней лица. Ближе остальных было два - испуганное белое лицо Агнессы с огромными глазами, вокруг которого в беспорядке торчали спутанные волосы, и другое, незнакомое лицо юноши, с высокими скулами, мягким, но решительно сжатым ртом и черными волосами, падавшими на плечи. Ирина заморгала и села, растирая шею и оглядываясь по сторонам.
  Пьяница, душивший ее, лежал ничком, не подавая признаков жизни, и не мудрено - из его спины торчала рукоятка кинжала, но то был не ее маленький кинжал, а настоящий боевой мизерикорд из тех, что воины ее мужа использовали для того, чтобы приканчивать раненных французских рыцарей, пробивая их доспехи. Это было страшное оружие, и мастера боя могли убивать им наверняка, не хуже, чем мечом или топором. Второго нападавшего нигде видно не было: судя по всему, он сбежал, решив не рисковать своей жизнью.
  - Боже мой, - причитала Агнесса, гладя ее плечи, - только подумать, ведь он мог тебя убить! Ох, моя госпожа, зачем только я повела тебя сюда! Если бы не этот храбрый чужеземец, мы обе были бы мертвы...
  Ирина рассеянно улыбнулась, успокаивая подругу, и снова посмотрела на незнакомого юношу, по словам Агнессы, спасшего ей жизнь. На вид ему было не больше двадцати лет. Его карие глаза с тревогой смотрели на нее из-под густых длинных ресниц, сжатые губы немного расслабились, потом изогнулись в легкой улыбке, осветившей его загорелое лицо. Он встал, подал руку Ирине, чтобы помочь ей подняться, и она с благодарностью вложила свою ладонь в его тонкие, но сильные пальцы.
  - Я уже думала, что настал мой смертный час, - тараторила Агнесса, подобрав выпавший у Ирины в схватке кинжал и возвращая его госпоже. - Этот сын свиньи душил тебя, а другой уже был готов приняться и за меня, и тут появился этот отважный незнакомец! Видела бы ты, как ловко он разделался с ублюдками!
  Как раз в этот момент сквозь собравшуюся толпу просочились трое стражников городского гарнизона. Окинув оценивающим взглядом распростертое на земле тело, двух девушек и молодого человека в одежде богатого воина с длинным мечом у пояса, один из них нахмурился.
  - Всем разойтись! - скомандовал он, повернувшись к собравшимся зевакам. - Нечего тут таращиться. Эту падаль мы сейчас уберем. - Он посмотрел на Агнессу. - Так что произошло?
  - Поздно же вы появились! - упрекнула та, отряхивая платье от пыли. - Разве не входит в ваши обязанности защищать мирных людей от разбойников? Вот этот самый негодяй только что едва не задушил благороднейшую даму, и не подоспей на выручку достойный юноша, которого вы здесь видите, ей бы уже не жить на свете!
  Стражник сдвинул брови.
  - Ладно, благодари бога, что он вас спас. Мы обычно не вмешиваемся, когда пьяницы разбираются с уличными девками, потому что все заканчивается полюбовно. На моей памяти до убийства дело точно никогда не доходило, не то что нынче... Но так или иначе порядок восстановлен, так что говорить не о чем. Идите отсюда, потаскушки, а ты, молодой господин, впредь не лезь не в свои дела.
  При этих словах юноша положил руку на рукоять меча и шагнул было вперед, но Ирина, заметив его движение, удержала его за локоть.
  - Тише, не нужно. Они убьют тебя или свяжут и бросят в темницу, а я этого не хочу. Пойдем.
  Он обернулся к ней и вопросительно поднял брови, но ничего не сказал.
  - Да, я не хочу, чтобы ты связывался с ними. - Она повернулась и пошла прочь, склонив голову. Агнесса последовала за ней. Юноша какое-то время колебался, потом в два шага догнал их и обратился к Ирине:
  - Позвольте хотя бы проводить вас до дома, сударыни. - Голос у него был тихий, приятный, с легким акцентом, заставившим сердце Ирины тревожно забиться: такой же акцент она слышала у пленных французов, говоривших по-гречески, но у этого молодого человека акцент был менее заметен. - Мне будет спокойнее, если я увижу, как вы входите в свой дом целыми и невредимыми.
  - Ах, какой любезный чужеземец! - восхитилась Агнесса, лаская юношу взглядом блестящих голубых глаз. - Нет, Ирина, не возражай, с ним нам действительно ничто не угрожает.
  - Но... - начала было царица, опасаясь, что незнакомец поймет, кто она на самом деле, но ее подруга уже тараторила дальше:
  - Мы не часто бываем в городе, а сегодня решили погулять. Иногда благородные девушки могут позволить себе пройтись по улице, правда? Мы не какие-нибудь купчихи, так что эти убогие горшки и веревки на лотках грязных торгашей нас совершенно не интересуют.
  - Кто же вы? - улыбнулся юноша.
  - Мы придворные дамы царицы, - выпалила Агнесса, вздернув подбородок, - и живем во дворце.
  Улыбка юного воина чуть поблекла, но в темных глазах зажегся интерес, а рука легла на рукоять меча.
  - Я Агнесса, - ничего не замечая, продолжала болтать девушка. - Мою подругу зовут Ирина... А как имя нашего спасителя?
  - Жан. - Казалось, юноша думал о чем-то своем.
  - О, так ты и правда чужеземец! Готова спорить, ты француз.
  - Так и есть, - подтвердил он и невесело усмехнулся. - Ваш царь воюет с французами, не так ли? Самое время позвать на помощь стражу и отдать шпиона в руки правосудия.
  - Ну, ты ничуть не похож на шпиона! - засмеялась Агнесса. - К тому же... за кого ты нас принимаешь, если думаешь, что мы способны донести на человека, который спас нас от верной смерти?
  - Ты будешь в безопасности даже в стенах царского дворца, - сказала Ирина. - Я обещаю, что ни один волос не упадет с твоей головы.
  - А если я действительно шпион?
  Ирина улыбнулась.
  - Меня не часто спасали от смерти шпионы. Я вижу, в городе ты недавно, раз вступился за незнакомых женщин на базаре и едва не ввязался в драку со стражниками. Где ты остановился?
  - В гостинице "У Врана" возле рыночной площади. Мне показалось, там могут хорошо присмотреть за конем и не станут слишком много расспрашивать чужеземца.
  - Мы уж точно не станем расспрашивать, - улыбнулась царица. - Если у тебя есть дела в Тырнове, пусть даже связанные с делами французского войска, нас это совершенно не касается.
  - С некоторых пор меня мало занимает военная кампания. Знаю только, что маркиз Бонифаций грозился разгромить войско вашего царя и наконец-то занять Фессалонику... Не думаю, впрочем, что ему это нынче по силам. Мой приезд никак не связан с делами этого старого задиры.
  Они помолчали. Девушки не хотели быть слишком настойчивыми в расспросах, а Жан не собирался говорить больше, чем уже сказал. Ирина невольно любовалась им, очарованная спокойной грацией юноши, его легкой походкой и открытым, мужественным лицом. Ей редко приходилось видеть мужчин в равной мере храбрых и учтивых, и теперь она немного терялась в его обществе. Она чувствовала, что должна отблагодарить его, но не могла предложить ему ничего, что было бы достойной наградой. Уже у ворот дворца она повернулась к нему.
  - Пойдем с нами внутрь, Жан, - сказала она, поколебавшись. - Может быть, ты не откажешься принять немного золота за свой благородный поступок?
  Юноша нахмурился, покачал головой и даже отступил на шаг.
  - Я не из тех, кто помогает слабым за деньги, - решительно проговорил он. - В мире слишком много зла, и если не вмешиваться, его было бы еще больше.
  Он поклонился, приготовившись уходить.
  - Подожди, - почти умоляюще сказала царица, взяв его руку в свои. - Мне хотелось бы увидеться с тобой еще раз. Приходи завтра, я сама проведу тебя во дворец. Мы пообедаем и поговорим...
  Жан мгновение удивленно смотрел на нее, потом его лицо просветлело, осветившись улыбкой.
  - Для меня было бы честью исполнить твою просьбу, госпожа. Завтра в три часа пополудни я буду ждать здесь, у ворот.
  Он быстро поднял руку Ирины к губам и коснулся ее легким поцелуем, чем окончательно смутил царицу, затем повернулся и быстро зашагал прочь.
  Агнесса тихо вздохнула, перебирая пальцами складки платья.
  - Боже, он прекрасен как ангел! А как отважен и благороден! Я начинаю жалеть, что не родилась во Франции... Что ты скажешь, госпожа?
  Ирина молчала, чувствуя, как краска заливает ее щеки. Ей снова стало трудно дышать, хотя ее горло не сжимали пальцы пьяного злодея, и свежий ветер развевал волосы вокруг разгоряченного лба. Она смотрела вслед удаляющемуся юноше, ожидая, что он обернется, чтобы еще раз взглянуть на нее, но он шел не оглядываясь, пока совсем не скрылся из виду.
  - Пойдем, Агнесса, - сказала она наконец, справившись с нахлынувшими на нее чувствами, несомненно, не подобающими особе ее положения.
  Оказавшись в своих покоях, царица попросила Агнессу остаться. Они переоделись в чистую одежду; Ирина тщательно спрятала купленный кинжал в изголовье постели и, подойдя к окну, задумчиво посмотрела на серую ленту мощеной дороги, ведущей к воротам. Заходящее солнце золотило вершины яблоневых и персиковых деревьев сада, и стены городских домов за стеной казались не белыми, а оранжевыми. Агнесса принесла свечи и, тихонько напевая, зажгла одну из них от огнива, а затем поочередно засветила от нее остальные и расставила их на столе и на полках, отчего комната наполнилась уютным теплым светом. Ирина не двигалась, обхватив руками плечи. Казалось, она полностью ушла в свои мысли. Наконец она вздохнула и обернулась к Агнессе.
  - Как быстро темнеет, - сказала она с легкой улыбкой. - Скоро стражники у ворот зажгут факелы, а там уж и ночь...
  - Ты ждешь Иоанниса, госпожа? - спросила Агнесса, вглядываясь в ее лицо.
  - Что ты думаешь о нем? - поинтересовалась царица вместо ответа.
  - Ну... Он мой господин, самый могущественный вельможа в стране...
  - Я не о том. Оставь в покое его положение в свете и скажи, что ты думаешь о нем как о человеке. Или, если угодно, как о мужчине.
  Девушка пожала плечами, ее щеки зарделись.
  - Ах, право, не знаю... Я считаю, что тебе повезло с мужем. Я знавала немало девушек, которых выдавали замуж за богатых и знатных стариков, но тебе не пристало жаловаться. Царь Иоаннис очень красивый мужчина, и я часто слышала, как дамы при дворе говорят о нем. У него нет любовницы, выходит, он так сильно любит тебя, что не нуждается в других женщинах! Поверь мне, госпожа, уж я-то знаю все сплетни во дворце и, разумеется, знала бы, если б у царя была связь с кем-то из дам. А мечтают разделить с ним ложе очень многие...
  - Ты тоже?
  - Не смейся надо мной, моя госпожа. Я только безродная служанка, а не богатая дама, король и смотреть в мою сторону не станет.
  - О, я вовсе в этом не уверена. Впрочем, я постараюсь не ревновать. Пожалуй, Иоаннис действительно любит меня настолько, что я могу быть спокойна. Сыграй-ка мне лучше что-нибудь.
  Она уселась в кресло, а Агнесса, пристроившись на подушках у ее ног, взяла лютню и стала задумчиво перебирать струны.
  - У меня прямо из головы не идет тот благородный мальчик, что спас нас на базаре! - мечтательно сказала она. - Настоящий Ахиллес... Как думаешь, госпожа, могу ли я почтить его своим вниманием? Ведь он все-таки француз, а значит, враг нашего государя.
  - Перестань болтать глупости, - нахмурилась Ирина, но руки ее сжались в кулаки. - Совсем недавно ты точно так же восторгалась Андреасом, капитаном гвардейцев. У тебя богатое воображение, девочка, и сердце, полное грез. Забудь об этом, ладно? Увидишь, завтра он придет во дворец и уже потеряет для тебя половину своего очарования.
  Агнесса пожала плечами и ударила по струнам. Она прекрасно играла на флейте, на лютне же лишь умела наигрывать пару простеньких песен. Сегодня ей пришло в голову развлечь госпожу песенкой о ревнивом глупом писаре, чья красавица-жена крутила напропалую у него под носом "и с кузнецом, и с пекарем, и с лысым свинопасом". Обычно сама песенка и в особенности манера ее исполнения Агнессой вызывали у Ирины улыбку, но сейчас она слушала рассеянно, путаясь в собственных мыслях.
  - "Что ты делала, Мария, пока письма я писал?"
  "Брат мой бедный, пекарь Герши, ногу давеча сломал!
  Так весь день с ним пробыла я, уморилась, нету сил..."
  "Как добра ты! Ладно, делай, что бы он ни попросил."
  Внезапно Агнесса умолкла, повернувшись на звук открывшейся двери. Струны в последний раз тихонько тренькнули, и она отложила лютню. Ирина вздрогнула и посмотрела на вошедшего в горницу мужчину.
  Царя Иоанниса действительно смело можно было назвать красавцем: еще довольно молодой, статный, с небольшой черной бородкой на скуластом бледном лице, он производил неизменно приятное впечатление при первой встрече. Его серо-зеленые, чуть навыкате глаза внимательно оглядывали царицу и ее служанку. Одет он был в простой зеленый камзол нараспашку, под которым виднелась рубашка из тонкого льна с вышивкой на груди; высокие сапоги покрывал слой бурой пыли. Он улыбнулся одними губами: глаза его, как всегда, оставались настороженными и холодными.
  - Что поделывает моя дорогая супруга? - осведомился он густым басом, подойдя к царице и коснувшись губами ее щеки. - Я слышал пение.
  Агнесса, вскочив на ноги, низко склонила голову.
  - Я развлекала царицу песней, мой господин.
  - Уверен, у тебя неплохо получалось. - Он подошел к девушке, взял ее за подбородок двумя пальцами и, приподняв ее голову, посмотрел в глаза. - Как-нибудь ты споешь и для меня, не правда ли?
  - Если мой господин попросит... - пискнула Агнесса, и царь, усмехнувшись, отпустил ее.
  - Попросит. Кроме того, я надеюсь, ты исполнишь и другие мои просьбы... в свое время. А теперь оставь нас наедине.
  Ирина молча наблюдала за ним. Она научилась терпеливо сносить его выходки и никогда не испытывала чувства, даже отдаленно похожего на ревность. Ей не в диковину было видеть мужчин, стремившихся обладать многими женщинами: в степи это было в обычае, ведь боги суровы, и для мужчины вполне нормально хотеть множества потомков, чтобы хотя бы некоторые из них выжили. У Иоанниса тоже были причины опасаться за свою жизнь: его старшие братья Асень и Петр были убиты заговорщиками, и хоть после их смерти прошло уже десять лет, царь был осторожен. Кроме того, после брата Асеня остались сыновья, а у Иоанниса детей не было, и это его тревожило, однако он никогда не говорил об этом никому, кроме жены. Однако Ирина была абсолютно уверена, что дальше простых заигрываний царь не пойдет ни с одной женщиной, и на то была веская причина, о которой знали они оба.
  Иоаннис медленно подошел к Ирине и, опустившись перед ней на колени, взял ее ладони в свои.
  - Все хорошо? - спросил он. Она молча кивнула, стараясь не отвести взгляда от изучающих ее лицо глаз мужа.
  - Сегодня я объезжал окрестности, - сказал Иоаннис, поглаживая ее запястья. - Разведчики доносят, что войско французов недалеко. Маркиз Монферратский готовится напасть на город с большими отрядами конницы... Что ж, видно, придется напомнить ему урок, который мы преподали императору Бодуэну под Адрианополем.
  - Говорят, в тот раз сама судьба была на нашей стороне, - осторожно сказала царица. - Бодуэн получил предсказание своего поражения еще за несколько лет до того.
  - Ты веришь в предсказания?
  - Мудрецы говорят, что все пути мира написаны в книге судеб, надо лишь научиться читать ее. Мой отец рассказывал, что знавал колдуна, способного видеть, что случится в будущем.
  - Вот как? И где же теперь этот колдун?
  - Его сожгли воины твоего брата Асеня. - Голос Ирины звучал безразлично. - Христиане не верят в пророчества, и его посчитали служителем дьявола.
  - Поделом ему. - Иоаннис усмехнулся, подался вперед и положил ладонь на грудь жены. - Если знать всю жизнь наперед, грош цена такой жизни. Во что тогда верить, на что надеяться? Подумай сама, если бы мне сказали, что я умру, не дождавшись наследника, стоило ли мне вообще жить и править своим народом? Я и без того боюсь, что рано или поздно люди восстанут против меня, и лишь война не дает им посадить на престол одного из моих племянников... Пока я способен контролировать армию и побеждать, они не посмеют этого сделать.
  Он схватил Ирину в объятия, прижал к себе, зарываясь лицом в ее густые волосы, и жарко зашептал:
  - Подари мне наследника! Ты должна родить его прежде, чем закончится эта война...
  Она судорожно вздохнула, когда он подхватил ее на руки и понес на постель. Уложив ее на покрывало, он начал нетерпеливо срывать с нее платье, едва не разорвав его у ворота. Ирина молчала, не сопротивляясь, но и не помогая ему, пока не оказалась перед ним полностью обнаженной. Сбросив с себя камзол и рубашку, Иоаннис быстро снял штаны и сел возле жены, нервно облизывая губы. Его руки легли на ее груди, и Ирина задрожала, почувствовав его жестокую и сладострастную ласку. Он сжал пальцами ее соски с такой силой, что она едва сдержала крик боли и закрыла глаза.
  - Посмотри на меня, - потребовал Иоаннис. Взяв ее ладонь, он властно положил ее на свой мужской член. - Ласкай его, пока я не почувствую, что готов войти в тебя.
  Это было обычным делом: Ирина знала, что ее муж не способен обрести силу, пока она руками, а часто и ртом не доведет его до нужной твердости. Он стыдился своего бессилия, оно и было главной причиной, по которой он не завел себе любовницы. Лишь Ирина знала, но она никому не сказала бы. Сейчас и она, как и всегда, ненавидела и его, и себя саму за эту противоестественную слабость, но ее пальцы привычно сомкнулись и задвигались, повинуясь желанию мужа. Наконец, Иоаннис застонал; его член поднялся и затвердел. Убрав руку жены, он перевернул ее лицом вниз и порывисто овладел ею сзади, с силой рванув ее на себя, словно насаживая на кол. Ирина тихо вскрикнула, но ладонь Иоанниса зажала ей рот. Он задвигался, проникая в нее глубоко и яростно; она убеждала себя, что все женщины вынуждены терпеть это, и многие даже счастливы... но не чувствовала ничего, кроме усталости и отвращения. Наконец движения Иоанниса ускорились, дыхание сбилось, потом он протяжно вскрикнул и повалился на постель, закрыв глаза. Ирина села, ощущая липкую влагу его семени на своих бедрах, и нашарила в складках покрывала кинжал. Пальцы удобно сжались вокруг рукояти. Как просто было бы сейчас покончить разом со всем этим!
  - Я уезжаю завтра, - проговорил Иоаннис, не открывая глаз. - Мне жаль, что я не могу проводить с тобой больше времени. Дороже тебя у меня никого нет. Но я должен воевать, пока не истреблю всех французов до последнего, потому что они покушаются на мою землю. Осталось уже немного... Мы отправимся под Фессалонику, а оттуда в Адрианополь, чтобы отбросить войско старого маркиза Бонифация, а там перебить оставшихся крестоносцев не составит особого труда.
  Ирина молчала. Царь взял ее левую руку и прижался щекой к ладони, не зная, что правая рука ее напряженно сжимает смертоносный кинжал. Она растерялась, смущенная его внезапной искренней лаской.
  - Прости меня, - тихо сказал Иоаннис. - Я мало думаю о тебе, мало дарю тебе подарков, почти совсем не знаю, чем ты занимаешься, пока меня нет. Ты не похожа на других женщин. Ты словно дым, ускользающий между пальцами, как безмолвный утренний туман, я любуюсь тобой и не могу удержать тебя, ты моя тайна и мое сокровище. Почему ты так молчалива? Что я делаю не так?
  "Я не люблю тебя! - хотела крикнуть Ирина. - Дело не в том, что ты делаешь или не делаешь для меня, я просто не могу заставить себя относиться к тебе иначе. Ты ничего не добьешься ни подарками, ни ласками, ни подвигами в мою честь. О, как ты жалок, мой царь! Фанатик и палач, не способный даже ревновать. Твои мысли полностью заняты убийствами, войной и истреблением твоих бесчисленных врагов! Именно поэтому ты слеп, или просто так наивен? Не делай мне таких признаний, потому что тем самым ты признаешь, что слаб. Рано или поздно мы должны будем расстаться, и, если тебя не убьют французы, германцы или заговорщики из собственных прихвостней, когда-нибудь я сделаю то, на что мне не хватило решимости сегодня".
  Оставив кинжал под шелком покрывала, она положила руку на грудь Иоанниса и медленно улыбнулась.
  - Отдохни, мой повелитель. Тебя ждет поход и битва. Степные женщины знают, что такое война, почти так же хорошо, как мужчины. Сейчас тебе нужен покой. - Нагая, она поднялась с ложа и принялась гасить свечи одну за другой, обходя комнату под внимательным взглядом Иоанниса.
  - Как ты прекрасна, - прошептал царь, и она гибким движением полуобернулась к нему, озаренная теплым трепетным светом свечей. Ее гладкая кожа сияла, волосы цвета полночи густыми волнами спускались по плечам и спине. Улыбнувшись, Ирина потушила оставшиеся свечи, и горница погрузилась во мрак.
  - Иди ко мне, - позвал Иоаннис.
  Она легла возле него, и его могучие руки сжали ее бедра. Она была уверена, что он не сможет овладеть ею еще раз, но хочет вновь насладиться ее телом, принадлежащим лишь ему одному. Раздвинув ноги, она позволила ему ласкать себя. Чувствуя его пальцы внутри себя, она готова была кричать, потому что не ощущала от его нетерпеливых движений ничего, кроме боли и отвращения. Как всегда, ей понадобилось сделать над собой усилие, чтобы изобразить удовольствие. Она завозилась под ним, потом отстранила его руку и отвернулась, чтобы он не заметил выражения ее лица.
  - Тебе было хорошо? - спросил Иоаннис, целуя ее в плечо.
  - Да, мой повелитель. Позволь мне отдохнуть.
  Он вздохнул, перекатился на спину и закрыл глаза. Подняв руку, Ирина вытерла подступающие слезы и постаралась успокоиться. Ей хотелось думать о чем-нибудь отвлеченном, чтобы поскорее забыть то, что только что произошло между ней и ее мужем. Она вспомнила степь, отца и братьев, усталое лицо матери, склоненное над большим закопченным котлом, и острая тоска сжала сердце. Нет, не следовало жалеть себя еще больше, думая о прошлом. В памяти вдруг всплыл прошедший день, толпа на базаре, лавки торговцев, нападение пьяных мужчин - и лицо темноглазого юноши, прекрасное и одухотворенное, лицо ангела с византийской иконы... Она улыбнулась. Конечно, он не был ангелом, он был живой и вполне реальный, его глаза так сияли спокойствием и какой-то строгой добротой. Внезапно ей захотелось, чтобы он пришел завтра пораньше и остался подольше, чтобы она могла поговорить с ним, узнать о нем, да просто услышать его голос, с легким акцентом выговаривающий греческие слова... Его образ успокаивал, заставлял верить, что все будет хорошо, что жизнь не ограничивается стенами дворца, песнями Агнессы, подарками и неумелыми ласками Иоанниса. Ее пальцы начали легонько поглаживать грудь, сжали сосок, и она едва сдержала стон удовольствия. Это было так неожиданно, что она замерла, боясь потревожить задремавшего мужа. Ее затрясло; она с трудом смогла успокоиться, чтобы не продолжить ласкать себя, понимая, что не сможет остановиться, пока не произойдет что-то такое, что способно погубить ее. Обхватив руками плечи, она напряглась, глубоко дыша. Завтра Иоаннис уедет в поход, и о нем можно будет забыть на какое-то время. Агнесса поможет ей развлечься. А если юный француз воспользуется ее приглашением и придет во дворец, она снова сможет увидеть его, и возможно, провести с ним целый день. Ощущение радостного предвкушения наполнило ее душу. Пусть он придет...
  Наутро, проснувшись, она обнаружила, что Иоаннис уже ушел. Вставал он рано: неясное беспокойство, постоянно терзавшее его, не отступало даже во сне. Часто на рассвете он мерил шагами свою комнату, прислушиваясь к каждому шороху, пока тишина спящего дворца не сжимала его сердце ужасом; тогда он быстро одевался, выскакивал в коридор и яростно будил дремлющего у дверей камердинера, требуя седлать коня или зажечь по всему дворцу факелы и позвать скоморохов. Сегодня, как знала Ирина, он чуть свет умчался в казармы поднимать войско в поход. Солнце поднялось довольно высоко, значит, они уже выступили из города. Что ж, надо признаться, ее это мало тронуло. Ее не очень волновала возможность гибели Иоанниса, было бы неплохо даже, если крестоносцы захватят Фессалонику, Адрианополь и Коринф, пусть устроят там разгром, подобный разгрому Константинополя. До Тырнова им все равно не добраться. Теперь у них было не столь большое войско, да и маркиз Монферратский, по слухам, в подметки не годился императору Бодуэну, а жаль... Она подумала о своей участи, окажись Иоаннис убит или захвачен в плен. Ей останется только бежать, захватив с собой верную Агнессу и немого слугу-комена. Маленький сын брата Иоанниса, Асень, уже достаточно вырос, чтобы занять престол, и не оставит при себе бездетную жену дядюшки. Она видела, как презрительно кривились губы мальчишки, когда он обращался к ней...
  Отогнав тревожные мысли, Ирина выскользнула из постели, легко пробежала по устланному тростником полу и постучала в дверь соседней комнаты, где спала Агнесса. Девушка почти тут же вышла ей навстречу, убирая в косу длинные светлые волосы.
  - Принеси мне чистую одежду, - велела царица. - Я хотела бы сходить в купальню.
  Агнесса кивнула, скользнув взглядом по обнаженному смуглому телу Ирины и почти тут же низко склонив голову. Надев простое платье из беленого льна, Ирина заколола гребнем растрепавшиеся косы и, сопровождаемая Агнессой, спустилась в сад, где среди яблонь шумела вода ручья и виднелись белые стены купальни, выстроенной в греческом стиле. День выдался не по-осеннему жаркий, деревья застыли в струящемся воздухе, время от времени роняя с тяжелых ветвей на землю зрелые плоды. По усыпанной белой мелкой галькой дорожке девушки не спеша дошли до купальни и, сбросив одежду, доверили себя заботе прислуги.
  Опустившись в благоухающую теплую воду, приготовленную в большой мраморной ванне, царица вздохнула, позволив себе расслабиться. Высокий сводчатый потолок, поддерживаемый круглыми колоннами, отражал плеск воды и голоса служанок; солнечный свет свободно лился в широкие окна, рассыпаясь в водяных струях мириадами искр. Девочка лет двенадцати в легком белом платье с золотым шитьем по вороту, почтительно склонившись перед царицей, держала поднос с фруктами, другая, казавшаяся ее сестрой - с едой и кувшином вина.
  Наслаждаясь теплом и мягким журчанием воды, Ирина закрыла глаза, пока Агнесса осторожно натирала ее тело дорогим мылом. Прикосновение влажных рук к коже было приятным и успокаивающим, и она улыбалась от удовольствия. Потом, завернувшись в широкое полотенце, она выбралась из ванны и улеглась на низкую кушетку, а юная служанка принялась массировать ее тело, втирая в кожу ароматное масло. Позже, в чистом платье с богатой вышивкой, перехваченном у талии на греческий манер расшитым самоцветами поясом, Ирина устроилась в кресле у маленького столика в атриуме; Агнесса, вооружившись костяным гребнем, стала бережно расчесывать ее влажные волосы, чтобы уложить их в прическу.
  - Как же ты красива, госпожа моя, - сказала Агнесса, закончив свою работу и с восхищением оглядев результат. - Не удивительно, что все мужчины во дворце тайно влюблены в тебя!
  - Вот это новости! - рассмеялась царица, и ее щеки порозовели.
   - Ну, почти все, - пожала плечами девушка. - Кроме тех разве что, которые отдают предпочтение собственному полу. - Заметив удивленный взгляд Ирины, она махнула рукой. - Только не говори, что не замечаешь, как мужчины на тебя смотрят. Да стоит тебе пальцем шевельнуть, и любой из них готов будет исполнить каждое твое желание. Между прочим, будь ты повнимательнее, давно бы заметила, как по тебе вздыхает генерал Монастыр, только гордость никогда ему не позволит даже посмотреть тебе в глаза.
  - Он храбрый воин и достойный человек, - сказала Ирина. - Иоаннис очень ценит его и всегда держит при себе. Разве он посмел бы...
  - Вот и я говорю, не посмел бы, а мне его все-таки жаль. Попроси его о чем хочешь, и увидишь, он будет просто счастлив тебе угодить. Да что там... Не далее как вчера вечером, когда государь пришел к тебе, я разговорилась с одним из стражников в коридоре, и знаешь, что он сказал? "Если б у меня была такая красавица-жена, - сказал он, - я бы глаз с нее не спускал ни днем, ни ночью. Она стоит больше целого сундука золота". А потом он спросил, могу ли я устроить, чтобы он увидел тебя нагой.
   Ирина подалась вперед, гневно сдвинув брови.
   - И что же ты ответила?
   - Разве я могла бы допустить подобное? Ну, разве что тебе это самой было бы по душе... Знаешь, он недурен собой, высок и статен, и...
   - Да как ты смеешь! Только вообрази себе, чтобы какой-то мужик... - Царица возмущенно задохнулась, не находя слов.
   - Разумеется, ни за что на свете. Вот если бы кто-нибудь из бояр, к примеру, Феодор или Делян, это бы еще куда ни шло. Оба они настоящие красавцы, к тому же Феодор глаз с тебя не сводит, а Делян скромен и молчалив; если ты почтишь кого-нибудь из них своим вниманием, тебе не придется пожалеть. Ну я же знаю, что ты грустишь, когда царя Иоанниса подолгу не бывает в Тырнове.
   - Вовсе нет, сводница! - засмеялась Ирина, но спокойствие ее души было потревожено. Она вспомнила жадные руки Иоанниса, его грубые, неуклюжие ласки, вызывавшие у нее только отвращение и стыд, и внезапно подумала, не имеет ли она действительно права на что-то большее. Мысли ее обратились к маленькому кинжалу, забытому под подушкой. Если победы Иоанниса будут продолжаться и чудесным образом ему удастся подчинить себе всю Грецию, она найдет в себе силы совершить задуманное, она сумеет избежать самой печальной участи царских вдов - заточения в монастыре, и потом, если повезет, станет женой настоящего мужчины, способного совокупиться с женщиной без позорных усилий... Да, она могла бы в отсутствие Иоанниса позвать к себе в постель одного из знатных придворных, но слухи разносятся по дворцу очень быстро, и ей и ее любовнику не поздоровится, если Иоаннис, вернувшись, узнает обо всем. Другое дело, если бы это был человек не известный и не слишком знатного рода...
   - Госпожа, - голос служанки прервал ее размышления, - от ворот явился охранник, он хочет что-то сообщить тебе.
   Вздрогнув, Ирина встала, оправила платье и вышла из атриума; Агнесса поспешила за ней. По дорожке, ведущей к купальне, прохаживался человек в мундире стражника, вооруженный лишь кинжалом - алебарду он, по всей видимости, оставил на посту.
   - Повелительница, - низко поклонившись, начал он. - Только что мы задержали у ворот какого-то чужестранца, подозрительно похожего на французского шпиона, и поскольку государя нет, решили сообщить тебе. Впрочем, он говорит, что знаком с твоими придворными дамами. - Стражник бросил суровый пристальный взгляд на Агнессу, которая в ответ вздернула подбородок и гордо выпрямилась. - Неплохое прикрытие для лазутчика, а? Прикажешь отвести его в темницу?
   - Нет. - Ирина нахмурилась. - Я желаю поговорить с ним и уверена, что ничего дурного он не замышляет. Как думаешь, явился бы он в открытую к главным воротам дворца, если б правда был шпионом? Ступай, и спасибо за бдительность. Агнесса, это наш вчерашний знакомый, - вполголоса обратилась она к подруге. - Скорее приведи его сюда, пока эти олухи не натворили еще больше глупостей.
   Агнесса коротко поклонилась и умчалась следом за стражником. Сорвав цветок хризантемы, Ирина стала медленно крошить его в пальцах, рассеянно наблюдая, как снежинки лепестков падают на дорожку. Ей не пришлось долго ждать: вскоре послышались голоса, между деревьями мелькнули белое платье Агнессы и черный плащ гостя, и Ирина пошла навстречу им, стараясь не выдать своего нетерпения слишком поспешными движениями.
   Жан был одет в черную суконную куртку и узкие черные штаны из тонкой кожи; наброшенный на его плечи плащ тоже был черного цвета. Когда юноша подошел ближе, Ирина заметила, что на груди куртки не было герба, какими по обыкновению украшали свою одежду французские и германские рыцари, которых ей доводилось видеть. Либо он был простолюдином, либо не хотел делать известным свое происхождение.
   - Рад видеть тебя, госпожа моя. - Юноша изящно поклонился, метнув на Ирину восхищенный взгляд из-под длинных ресниц и тут же опустив глаза.
   - Ты не только отважен, но и верен своему слову, - с улыбкой сказала царица. - Я слышала, у ворот дворца тебя едва не задержали.
   - Должно быть, я все же произвел благоприятное впечатление на охрану, - пошутил Жан. - Хотя один из стражников сказал, что доложит обо мне самой царице. Вернулся он очень скоро, и милая госпожа Агнесса с ним вместе, после чего меня тут же оставили в покое. Так кому я обязан тем, что вижу вас обеих - доброте царицы или своей счастливой звезде, вовремя приведшей госпожу Агнессу мне на выручку?
   - Видимо, тебе действительно повезло.
   - У меня не хватит духу просить аудиенции у царицы, да это было бы и неуместно. Она, вероятно, все же приказала бы бросить меня в застенок - на всякий случай.
   Ирина усмехнулась. Юноша принимал ее за придворную даму из окружения царицы, что позволяло ему держаться просто, не испытывая неловкости или страха.
   - Тебя устроит наше общество? - поинтересовалась она.
   - Но ведь именно к вам я и пришел, - удивился Жан. - Должен сказать, что, любуясь вашей красотой, я как-то позабыл, что в этой стране вообще есть другие женщины.
   - Кто научил тебя так льстить, господин рыцарь? - зардевшись, спросила Агнесса.
   - Это не лесть, а истинная правда. Не могу ничего сказать о вашей царице, но готов признать, что она хороша собой, если она хоть немного похожа на любую из вас.
   - Какие опасные слова, - тихо засмеялась Ирина. - Но мне кажется, мы можем поговорить о чем-нибудь менее опасном за обедом. Агнесса, попроси Даро приготовить стол на террасе.
   Девушка укоризненно вздохнула, с обожанием посмотрела на гостя и умчалась по дорожке к дворцу. Ирина чувствовала, что Жан не знает, с чего начать разговор, и невольно забавлялась его смущением; он был так не похож на заносчивых высокородных юнцов из окружения Иоанниса, сыплющих пошлыми любезностями и громогласно похваляющихся собственными доблестями.
   - Ты действительно рыцарь французского войска? - поинтересовалась она. - Если так, почему ты не сопровождаешь своего сюзерена? Я думала, что рыцари всегда следуют за своим императором. Может быть, ты дезертир?
   - Я не участвую в этой войне, - помедлив, сказал юноша, - хотя когда-то принадлежал к рыцарскому ордену.
   - Рыцарский орден? Что это?
   - Знатные мужчины, которые посвящают себя служению богу и людям, поселяясь в крепостях и проводя время в служении, учении и молитвах. Есть братья-монахи, есть воины, есть целители. Мы живем по уставу и имеем небесного покровителя по соизволению римского папы. Я был рыцарем госпиталя святого апостола Иоанна.
   - Ты не похож на монаха. - Ирина удивленно подняла брови.
   - Я и не говорил, что я монах. Я... возможно, мне суждено было им стать, но судьба судила иначе.
   - Ты хорошо говоришь по-гречески.
   - Я знаю этот язык, правда, немного хуже, чем латынь. Большинство прочитанных мной книг написаны именно на греческом.
   Юный француз все больше изумлял Ирину. По ее мнению, чтение было уделом книжников, предсказателей, торговцев и священников. Мало кто из придворных Иоанниса мог написать собственное имя, а среди воинов знание грамоты считалось позором. "Рука мужчины может держать либо меч, либо перо, - посмеиваясь, говорил Иоаннис. - Не удивительно, что все книжные черви - трусы и слабаки". Жан не был ни трусом, ни слабаком, и читал на нескольких языках, что делало его в глазах царицы почти неземным существом.
   - Если ты не участвуешь в войне, то что же привело тебя в Тырново? Нынче не самые безопасные времена для путешествий.
   Юноша помолчал.
   - Мои собратья-рыцари выступили в поход против вашего царя задолго до того, как я покинул крепость. Тридцать рыцарей, сотня простых воинов и дюжина лекарей, чтобы ухаживать за ранеными. В алых куртках и плащах они выехали из крепостных ворот, и лишь трое из них вернулись через полгода, чтобы принести весть о разгроме армии...
   - Ты сказал, что не пошел с ними. Почему?
   - Я не мог. - Ирина поняла, что больше он не скажет. - Теперь я пришел в эти края, чтобы разыскать кое-кого, кто был мне дорог.
   - Вот как? Может быть, я могу помочь в твоих поисках?
   Жан остановился и пристально посмотрел на нее, лицо его выражало нерешительность и сомнение.
   - Ты можешь мне сказать. Я имею большие возможности и определенные связи в городе...
   - Я не хотел бы, чтобы о моих поисках стало известно слишком многим. Тебе незачем беспокоиться об этом. Когда я уехал из Маргата...
   Он замер, не договорив, и, глядя на дорожку, улыбнулся.
   - А вот и госпожа Агнесса!
   - Ты должен рассказать мне! - шепотом потребовала Ирина, коснувшись его руки. - Обещаю, никто, кроме меня, ничего не узнает...
   Жан обернулся к ней, и в его взгляде не было колебаний.
   - Да, возможно. - Он вновь с улыбкой повернулся к Агнессе, почти поравнявшейся с ними.
   - Обед подан, - весело сообщила девушка. - Наверное, господин рыцарь проголодался?
   - Как волк, - пошутил Жан, и они поднялись по мраморным ступеням на широкую террасу, опоясывающую западную стену дворца. Под портиком, поддерживаемым тонкими резными колоннами, в тенистой прохладе, был накрыт стол: суп, жареная оленина с пшеничной кашей, рыба под овощным соусом, свежий хлеб, вино и холодная медовуха.
   Жан поблагодарил хозяек и принялся за еду, однако сразу отказался от вина и хмельного меда, попросив принести обычной воды. Почти тут же на него обрушился шквал расспросов Агнессы, которой было интересно буквально все: откуда он родом, далеко ли ехать до Франции, холодные ли там зимы, что носят знатные девушки в Блуа и в Шампани, почему рыцари не пьют вино, как прочие мужчины, видел ли Жан Константинополь и нового императора. Жан отвечал охотно, поддерживая светскую беседу, но темные глаза его то и дело задерживались на лице Ирины; та больше молчала, позволяя Агнессе болтать без умолку.
   После обеда Агнесса, взяв лютню, устроилась на низенькой скамеечке, прислонившись спиной к колонне, и, игриво глядя на юного француза из-под полуопущенных ресниц, стала тихонько наигрывать любовную балладу. Жан, казалось, наслаждался музыкой, впав в задумчивость. Его тонкие пальцы рассеянно мяли край черного плаща. Он побудет еще немного и уйдет, решила Ирина с внезапным отчаянием, уйдет, может быть, навсегда, унеся с собой свою тайну... и свою строгую красоту ангела.
   Она позволила Агнессе еще немного поиграть, затем поднялась и пригласила юного рыцаря осмотреть дворец. Ей хотелось остаться с юношей наедине, чтобы продолжить разговор, начатый в саду. Он встал и протянул ей руку; прикосновение к его пальцам всколыхнуло в ее душе странное смятение, которое она тщетно попыталась скрыть за улыбкой. Жан улыбнулся в ответ, заметив, как вспыхнули румянцем ее щеки. Втроем они ходили по коридорам и залам; слуги и придворные кланялись, замечая царицу, и с удивлением смотрели на сопровождающего ее незнакомца. "Пусть судачат, - подумала Ирина с вызовом. - Пусть даже скажут Иоаннису, что его жена завела себе фаворита... Так будет проще исполнить задуманное. А может быть, в самом деле?.."
   Солнце уже садилось; удлинившиеся тени заползали в покои дворца, слуги зажигали факелы и свечи. С заднего двора потянуло дымом, сад застыл в предвечернем золотом свете; по дорожке прошла дневная стража, сменившаяся с караула.
   - Если тебе некуда спешить, - обратилась Ирина к юноше, - можешь остаться на ночь во дворце. То, что ты сделал для мен... для нас, обязывает нас оказывать тебе больше чем простое гостеприимство.
   - Благодарю тебя, госпожа. Я сказал бы, что дворец великолепен, но и помыслить не мог, что для меня здесь найдется ночлег.
   Остановив проходившего мимо слугу, царица распорядилась приготовить комнату для гостя рядом с ее собственными покоями.
   - Я живу здесь, - сказала она, пропуская Жана вперед. Агнесса по привычке зажгла тонкую лучинку от факела, закрепленного в железной скобе на стене коридора, и принялась быстро зажигать от нее свечи в гостиной своей госпожи.
   - Агнесса, - сдержанно сказала Ирина, - ты не могла бы спуститься на кухню за засахаренными фруктами, медом, вином и горячими оладьями? Мне показалось, оттуда доносились очень аппетитные ароматы.
   Девушка повернулась и вышла из комнаты, понимая, что царица хочет остаться с гостем наедине. Едва ее шаги стихли за дверью, Ирина посмотрела на Жана и тихо спросила:
   - Ты не расскажешь мне, кого ты ищешь в городе твоих врагов?
   - Кроме тебя, я никого здесь не знаю, а госпоже Агнессе, не в обиду ей будь сказано, довериться не могу. Ты обещала, что не выдашь меня.
   - Это так.
   - Когда я был в Константинополе, люди императора Анри говорили, что император Бодуэн после сражения в Адрианополе был захвачен в плен вашим царем Иоаннисом Калояном. Его тела не нашли на поле боя, и никто не знает, что с ним сталось. Рыцари, уцелевшие в той битве, говорят, что он просто сгинул. Я побывал в Адрианополе, но судьба Бодуэна не прояснилась и там. Люди сказали, что царь увез каких-то пленников в Тырново... Меня удивляет, почему он не потребовал выкуп за императора Латинской империи, ведь мог бы запросить немалые деньги.
   - Запросить мог бы, а вот получить - вряд ли, - покачала головой Ирина. - Иоаннис говорит, что французы нынче бедны как калека у деревенской дороги. По-моему, он ошибается. Они разорили Константинополь, а там богатства копились веками. Дело тут было в том, что он придерживал знатного пленника для более подходящего случая.
   - Так ты знаешь, что случилось с императором? - Жан взволнованно подался вперед, его глаза вспыхнули. - Может быть, ты даже сможешь провести меня к нему?
   Ирина вздохнула.
   - Но почему это так важно для тебя?
   - Я его вассал, я до сих пор храню верность ему и...
   - Это не причина. Его вассалы давно служат маркизу Монферратскому и императору Анри. Ты же проехал сотни миль, чтобы найти человека, сгинувшего бесследно больше года тому назад... Либо ты безумец, либо самый преданный слуга из всех, встречавшихся мне.
   Она взяла его за руку и заглянула в глаза. Его лицо, обращенное к ней, было спокойно, но в голосе прозвучала отчаянная твердость:
   - Выходит, ты сама не пожертвовала бы всем ради спасения своей царицы?
   - Об этом я как-то не думала, - пробормотала Ирина. - Такая преданность достойна высшей награды.
   - Так ты отведешь меня к нему? - нетерпеливо спросил юноша, схватив ее за плечи и крепко сжав. Она удивленно посмотрела на него.
   - Ты делаешь мне больно, - сказала она почти гневно.
   - Прости. - Он шагнул ближе, глядя на нее сверху вниз. Такой близкий, такой соблазнительно красивый в своем порыве... Ирина улыбнулась и прильнула к нему всем телом, ощутив, как яростное тепло взметнулось из низа живота огненным желанием. Ее губы приоткрылись ему навстречу. Он мягко улыбнулся, словно вдруг поняв ее чувства, и легким движением отстранился, но она успела ощутить твердость его мгновенно отозвавшейся плоти.
   - Прости меня, госпожа, - вновь повторил он. Его ясные глаза блестели, изучая лицо Ирины. - Я не хотел причинять тебе боль. Помоги мне найти этого человека. Умоляю, если ты знаешь о нем хоть что-то, скажи мне...
   - Я помогу тебе. Ты уже заслужил это своей верностью, храбростью и честью. Но и ты помоги мне еще немного.
   - Что я могу сделать для тебя? - шепотом спросил он, снова взяв ее за руки, но уже осторожно, почти с нежностью. - Ты прекрасна, как юное невинное дитя... Что ты попросишь, чего у тебя уже бы не было?
   - Ты не догадываешься? - так же тихо ответила она. - Я думала, что ты должен был понять.
   - Как я мог знать... Никогда я не смог бы сказать тебе об этом, но мое тело, наверное, уже сказало слишком много.
   Ирина улыбнулась, легко скользнув ладонью по его животу вниз.
   - Да, ты прав. Сегодня вечером я приду к тебе, как только Агнесса уйдет в свою комнату.
   Жан наклонился к ней, и она, потянувшись, коснулась губами его губ. Ощущение было невероятным, она испугалась, что пойдет дальше и, утратив всякую осторожность, отдастся этому мальчику прямо здесь, в гостиной. Отстранившись, она с трудом перевела дыхание и села в кресло. Лицо Жана пылало; отойдя в дальний угол комнаты, он сделал вид, что рассматривает висящий на стене гобелен.
   Вошла Агнесса с подносом, уставленным сладостями. Она тут же принялась увлеченно рассказывать о том, что охотники раздобыли на завтрашний обед дикого кабана, а ведь при нынешней войне это было очень непросто. Потом она стала расспрашивать Жана о войне, доводилось ли ему самому участвовать в сражениях и убивать людей. Он сдержанно отвечал, что предпочитает общаться с живыми людьми, поскольку это гораздо интереснее. Его темные глаза неотрывно смотрели на Ирину, и в них тлело желание. Ничего не замечавшая Агнесса продолжала болтать, пока царица не объявила, что гость устал и, вероятно, хочет побыть один.
   - Правда, - пожала плечами Агнесса. - Мы вконец измучили его своими расспросами. Верно, господин Жан? Если пожелаешь, я могу проводить тебя в твою комнату.
   Юноша поднялся и улыбнулся Ирине.
   - Спокойной ночи, господин рыцарь, - сказала царица, позволив ему поцеловать свою руку. Он вышел, сопровождаемый Агнессой. Ирина поднялась, подошла к скрытой за ширмой потайной двери, ведущей из ее гостиной в соседнюю комнату, отведенную для Жана. Через мгновение она услышала приглушенные голоса.
   - Ах, господин Жан! - сказала Агнесса. - Ты так не похож на наших бояр! Ты утонченный, красивый и очень умный. Я... не хочешь ли присесть со мной на постель? Посмотри, достаточно ли она удобна?
   - Да, вполне, - проговорил Жан. Послышался тихий смех девушки, затем снова голос Жана. - Оставь меня, я должен побыть один.
   - Но разве ты можешь отказать даме в одном-единственном поцелуе? Даже в самом невинном?
   - Извини меня, госпожа Агнесса.
   Наступило молчание. Закусив губы, Ирина ждала, гадая, что происходит за дверью. Затем раздался сдержанный голос юноши:
   - В моей стране девушка не обнажает грудь перед мужчиной, если он не хочет разделить с ней ложе.
   - Ох, а ты не хочешь?
   - Нет, прости. Я просто устал и нуждаюсь в отдыхе.
   - Я могла бы сделать тебе хорошо. Ну же... Да, вот так.... Приляг рядом со мной.
   - Нет, уходи. Пожалуйста, попроси слуг принести мне теплой воды и полотенце.
   Ирина усмехнулась, услышав за дверью торопливые решительные шаги. Похоже, Агнесса действительно была обижена и рассержена сверх всякой меры. Все ее старания соблазнить рыцаря пошли прахом. Убедившись, что девушка ушла, Ирина выглянула в коридор и, подозвав служанку, приказала ей принести воды для омовения. Сбросив платье, она с наслаждением приняла ванну и, растеревшись мягким холстом, вытащила из шкатулки флакон с розовым маслом. Капелька в ямочку между ключицами, еще две - на теплую кожу запястий, одну - в ложбинку между грудей, и еще одну - в потайную складочку плоти внизу живота. Распустив густые косы, она расчесала свои мягкие длинные локоны цвета воронова крыла и небрежно отбросила их за спину. Сегодня впервые в жизни она чувствовала странное томление, заставлявшее ее тело гореть и трепетать в сладком предвкушении. Уже подойдя к двери в комнату Жана, она помедлила, потом вернулась и надела длинную тонкую ночную рубашку, почти не скрывавшую ее тела, но делавшую каждую его линию под ней еще более соблазнительной. Открыв дверь, она вошла в комнату и нерешительно остановилась.
   - Прости, я не могла совладать с собой, - тихо проговорила она. - Конечно, ты можешь подумать, что я...
   Жан, сидевший на кровати, был одет лишь в простые холщовые штаны. Заметив царицу, он восхищенно вздохнул и встал ей навстречу.
   - Я не могу думать вообще ни о чем, - усмехнулся он. - Не так давно Агнесса пыталась соблазнить меня, но она не пробуждает во мне желания. - Он взял Ирину за руку и повел к ложу; она шла, удивляясь собственной смелости. Присев на край постели, она вопросительно посмотрела на юношу.
   - Твои глаза как звезды, - прошептал он, опустившись перед ней на колени и взяв ее лицо в свои ладони. - Но не так холодны...
   Ирина замерла, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее в губы. Его утонченные манеры и изысканная красота завораживали ее, лишая воли. Поцелуй его был осторожным, легким и почти робким, и она подалась ему навстречу, обнимая за шею. Почти тотчас он отстранился, и Ирина почувствовала в его взгляде странное смятение.
   - В чем дело? - спросила она. - Мне помнится, ты не монах.
   - Нет. Я...
   - Не бойся. О том, что случится между нами, не узнает ни одна живая душа. У меня не меньше оснований скрываться, чем у тебя.
  - Почему? Я плохо знаю обычаи твой страны, но...
  - Дело не в обычаях, к тому же я в этой стране такая же чужая, как ты сам. Пусть это тебя не беспокоит. Закрой глаза.
   Жан повиновался, и Ирина, сбросив рубашку, взяла его руку и положила на свою грудь. Он вздрогнул, открыл глаза и изумленно посмотрел на нее.
   - Приласкай меня, - попросила она, откинувшись перед ним на ложе. Он наклонился над ней, провел пальцами по гладкой щеке, по точеной шее, по хрупким выступам ключиц, опускаясь все ниже, затем задержался на высокой упругой груди. На губах его появилась улыбка, когда ее сосок стал алым и твердым. Ирина засмеялась, приглашая его раздеться, и он смущенно повиновался. Она тихо вздохнула, когда он оказался перед ней обнаженным - юный бог, прекрасный и сильный, готовый к любви.
   - Я не могу противиться этому желанию, - прошептала она. - Ты не первый мужчина в моей жизни, но первый, к которому меня так влечет.
   Она приподнялась и потянула его на себя - нежно и настойчиво, ее руки мягко обвили его талию, их губы вновь соединились. Застенчивость юноши говорила ей, что он никогда еще не был с женщиной, это возбуждало Ирину еще больше. От него так опьяняюще пахло кожей и сталью, дорожной пылью и ладаном. Он осторожно обнимал ее, его поцелуи разжигали в ней неистовое пламя. Невольно ее пальцы скользнули к низу его живота, и Жан застонал, когда они коснулись его твердого члена.
   - Нет, - прошептал он, поймав и отстранив ее руку. - Не надо...
   Ирина тихо и счастливо рассмеялась. Ей хотелось исследовать все его тело, медленно, наслаждаясь разгорающимся в нем жаром, разжигая эту страсть своими ласками и поцелуями. Она провела рукой по его гладкой груди, и ее пальцы задержались на маленьком, но глубоком шраме, похожем на след кинжала или стрелы.
   - Что это?
   Жан слегка повел плечами.
   - Когда-то меня почти отправили в ад, - улыбнулся он. - Но, наверное, мое время тогда еще не настало, и я вернулся.
   - Твой путь был долог, - прошептала она, с внутренней дрожью думая, какой страшной должна была быть нанесенная рана. Она видела, как сильные воины умирали, раненные точно так же - стрелой или кинжалом в середину груди.
   - Три месяца, и еще пару месяцев я был слишком слаб, чтобы присоединиться к армии. - Он улыбнулся на ее встревоженный взгляд. - Сейчас все в порядке, как видишь.
   Ирина поцеловала маленький белый след. Жан, склонившись над ней, принялся ласкать ее грудь, пока она не начала стонать, нетерпеливо двигая бедрами. Потом он лег на нее сверху, слегка надавив коленом меж ее ног.
   Широко разведя колени, Ирина сомкнула ноги вокруг его тела и с силой выгнулась, направляя его в себя. С быстрым вскриком наслаждения он овладел ею и замер на мгновение, глядя на нее широко распахнутыми сверкающими темными глазами, потом снова поцеловал ее и задвигался с головокружительной медлительной грацией, доводившей Ирину до безумия. Она извивалась под ним, торопя подступающие сладкие судороги, сжигаемая неодолимой страстью. С тихими стонами Жан продолжал двигаться - все быстрее, все настойчивее, все яростнее, задыхаясь, прижимая ее к ложу, вонзаясь неистовыми ударами, чувствуя, как влажные гладкие мышцы внутри ее тела ритмично стискивают его плоть. Наконец он не выдержал: тихо вскрикнув, он извергся, и почти тотчас же Ирина догнала его, вскинувшись под ним, ее гибкое тело забилось в неистовой конвульсии. Жан, обессиленный и восхищенный, сжимал ее в объятиях, пока она не обмякла, вздрагивая и закрыв глаза.
   - Мне казалось, что я умираю, - выдохнула Ирина. - Ты просто ангел...
   Он приподнялся и лег возле нее, рассеянно поглаживая пальцы ее руки. Глаза его были закрыты, грудь часто и высоко вздымалась. Ей хотелось, чтобы он сказал что-нибудь, но он молчал. Она вздохнула и поцеловала его в ямочку на подбородке. Жан улыбнулся и сказал что-то по-французски, чего она не могла понять. Через мгновение он открыл глаза и вопросительно посмотрел на Ирину.
   - Ты говорила, что поможешь мне, - проговорил он.
   В его словах ей послышался оттенок нетерпения. Потрясенная, раздосадованная, почти разгневанная, она резко села, свысока посмотрев на юношу.
   - Я дала тебе больше, чем ты мог пожелать, - холодно заметила она. - Может быть, этого недостаточно для тебя?
   - Прости. - Он взял ее за плечи, заглянул в глаза. - Я не должен был... Впрочем, разве мог я устоять, когда ты пришла ко мне? Твое тело способно свести с ума любого мужчину, и я не исключение. Я мог лишь мечтать о женщине, подобной тебе.
   Его глубокий взгляд заворожил ее. Гнев прошел, сменившись тихой болью: в его голосе и в его взгляде не было любви - лишь усталость, сожаление и темная печаль. Она понимала, что он не хотел обидеть ее или воспользоваться ею, просто сделал то, чего она сама так страстно желала. Да, он мог бы делать это для нее всякий раз, как она попросит, но его сердце оставалось равнодушным. Его ласковые руки, мягкий голос, волшебная улыбка, сладостные поцелуи, неистовая сила его юного тела - все это было не для нее, и только своей волей она подчиняла их себе. С этим ничего нельзя было поделать. Она улыбнулась сквозь подступающие слезы:
   - Нет, я не сержусь на тебя. Мне хотелось бы принадлежать тебе безраздельно, но это невозможно. Если тебе было неприятно то, что случилось, ты волен уйти. Знай лишь, что я не желаю тебе зла и не таю обиды. Скажи, чего ты хочешь, я выполню все.
   - Ты обещала, что расскажешь мне о знатном французе, пленнике короля Иоанниса.
   - Император Бодуэн?
   Жан утвердительно кивнул.
   - Мне известна его судьба, - медленно сказала Ирина. - Год назад, весной, солдаты Иоанниса взяли его в плен. Была великая битва под Адрианополем, рыцарей разбили наголову. Конные воины степного народа помогали Иоаннису, и силы были неравны. Я мало что знаю о той битве, говорили только, что император Константинополя, обуреваемый желанием подавить не прекращающееся сопротивление греков, потерял осторожность и, не дожидаясь подкреплений, осадил город с небольшой армией. Он был наказан за эту глупость: многие его солдаты и рыцари бежали, прочие были убиты, некоторые захвачены живыми и отправлены в Тырново.
   - Я знаю об этом. Это было позорное бегство и предательство, какого еще не видели небеса. Знатные трусы бежали, и ваш царь гнался за ними почти два дня. Жаль, что он не смог убить их всех!
  - Иоаннису сперва было не до пленников. Он действительно очень хотел разгромить рыцарей. Говорят, император Бодуэн отдал Фессалонику в управление маркизу Бонифацию, и ярости царя не было предела. Французы и венецианцы поделили греческие земли, а он, всю жизнь стремившийся заполучить хоть часть этих земель, остался ни с чем. Ведь землями этими владели еще его предки. Он поклялся, что будет биться за каждый город, пока не вышвырнет остатки крестоносных отрядов из Константинополя. Он отправил Бодуэна туда, откуда он точно не смог бы бежать. Впрочем, Иоаннис приказал обращаться с пленниками достойно их положению.
   - Что же случилось потом? И где он сейчас?
   Ирина заметила нетерпение, горевшее во взгляде юноши, и внутренне усмехнулась.
   - Похоже, император Бодуэн сильно тебя интересует. Что ж... Он и правда был замечательным человеком. Наверное, он должен был ненавидеть Иоанниса, но он никак этого не проявлял. Он вообще никого не удостаивал своим вниманием. Казалось, его мысли были далеко. Красивый, спокойный и неизменно учтивый, он привлекал внимание дам, однако ему не было до них никакого дела. Иоаннис решал, как поступить с узником, но кажется, время и французы сами отомстили своему бывшему императору. Греки, приходившие из Константинополя, приносили известия об опустошительных раздорах, уничтожающих войско. Теперь французам было не до императора; алчность, зависть и болезни превратили армию в неуправляемую шайку убийц. Оставшиеся в живых предводители грызлись за трон, после того как отпели императора Бодуэна вместе со всеми павшими под Адрианополем.
   - Они предали его, - прошептал Жан, стиснув кулаки. - Предали дважды, сначала бросив на погибель в бою; а потом - отпев как убитого, даже не поинтересовавшись, что с ним сталось...
   - Может быть, это было им выгодно?
   - Не сомневаюсь. Эти негодяи воспользовались его властью, деньгами и отвагой, чтобы получить золото Византии, и избрали его императором, потому что боялись его, боялись его родства с королем Филиппом, его влияния и армии, пришедшей с ним из Франции...
   Ирина положила руку ему на плечо.
   - Иоаннис все еще надеялся, что Бодуэн может оказаться ценным заложником, и притом император Константинопольский был теперь в его безраздельной власти. С Бодуэном обращались хорошо, Иоаннис позволял пленнику жить в комнатах во дворце, забавляясь его манерами и речью, но трое стражников сопровождали Бодуэна и днем, и ночью. Часто на пирах Бодуэн сидел за общим столом, и знатные гости Иоанниса втихомолку потешались над ним, не смея, однако, говорить колкости напрямую. Бодуэн пользовался известной свободой до тех пор, пока в начале зимы не взбунтовался Филиппополь, отдав власть в руки одного из вельмож, настроенных против Иоанниса. Царь пришел в ярость, мгновенно связав мятеж с происками пленных французских рыцарей. Ему взбрело в голову, что бывший император вел тайную переписку со своими людьми в Константинополе, а также с греками, подбивая их объединиться против власти болгар. Гнев Иоанниса был поистине страшен, и император Бодуэн отправился в дворцовые подвалы вместе с еще несколькими французскими и германскими рыцарями и знатными греками, арестованными в Филиппополе. Пытками и истязаниями у них пытались вырвать признание в участии в заговоре.
  На лице Жана отразилось мучительное страдание.
  - Сколько же он выдержал?
  - Довольно долго, учитывая то, что ему приходилось терпеть. Я не видела его после этого, но его глаза, удивительные, темно-синие, как вечернее небо, памятны мне до сих пор... - Ирина вздохнула и покачала головой. - Иоаннис так и не смог сломить его. Мало того, многие воины стали уважать этого француза за мужество и стойкость. Взбешенный Иоаннис придумывал все новые пытки, а потом приказал отрубить ему ступни и кисти рук и вывезти на пустынную скалу, чтобы его растерзали дикие звери и птицы.
  Жан вскрикнул и закрыл руками лицо. Его тело сотряслось в беззвучном рыдании. Ирина, обняв, принялась гладить его по голове, как ребенка.
  - Его не вернешь. Я вижу, как он был для тебя дорог. Он был храбрым, чудесным человеком, им невозможно было не восхищаться, тем более рядом с его мучителем... Однажды он сказал Иоаннису, что потерял всех, кого любил, и готов принять смерть, и царь ответил, что в таком случае постарается, чтобы он жил как можно дольше. Я думаю, умирал он долго.
  Плечи юноши вздрагивали. Его безутешное горе сжимало сердце царицы мучительной жалостью.
  - Я не успел увидеться с ним, пока он был жив. А теперь я не могу даже проститься с ним по-христиански...
   Ирина молчала, вспоминая собственную боль, когда в ночь после того, как Бодуэна Константинопольского отвезли на казнь, царь явился к ней и изнасиловал - жестоко, безжалостно терзая ни в чем не повинное нежное тело, отданное судьбой в его полную власть. Она думала, что умрет той ночью, не выдержав истязания. Иоаннис бесновался почти три дня, приказав казнить еще пятерых французских пленников и бросить их тела на свалку, а головы на пиках выставить на крепостной стене города. Ничего этого она не могла сказать несчастному юноше, на которого и без того, похоже, свалилось тяжкое бремя ужасной скорби.
  - Жан, любимый...
  Он дернулся, как от удара хлыстом. В его черных влажных глазах тлело неизбывное горе, и Ирина содрогнулась, когда их взгляд остановился на ее лице. Его губы шевельнулись.
  - Он умер, - услышала Ирина полные отчаяния слова. - Он умер.
  Ледяной холод безысходности в его голосе заставил ее сердце сжаться. Ей вдруг стало казаться, что он вот-вот сойдет с ума. Нужно было что-то сделать, что-то сказать, чтобы вернуть его душу из темной пучины отчаяния. Она колебалась, не зная, сумеет ли он стойко вынести то, что она собиралась сообщить.
  - Ты очень любил его?
  Он не ответил, и, когда она стала думать, что не дождется ответа, вдруг проговорил:
  - Да, очень. Больше, чем ты можешь себе представить.
  Наступило долгое молчание. Наконец, Ирина поднялась и решительно посмотрела на Жана.
  - Идем со мной, я должна кое-что показать тебе.
  Одевшись, они вышли в потайную дверь, скрытую за портьерой в углу, и оказались на узенькой винтовой лестнице, зажатой глухими стенами каменного колодца башни. Одинокий огонек свечи в руке Ирины дернулся от холодного ветра. Вверху во тьме, под крышей, возились летучие мыши, шорох их крыльев казался жутким шепотом демонов. Царица повела юношу вниз, осторожно спускаясь по стылым крутым ступеням и держась за стену, пока не остановилась перед еще одной низкой дверью.
  - Здесь может быть стража, - предупредила она. - Подожди, я осмотрюсь и вернусь за тобой.
  Она выскользнула за дверь, и Жан замер в темноте, охваченный отчаянием и нетерпением. Он представлял себе, что должен чувствовать человек, запертый в каменном мешке дни напролет, в холоде и сырости темного подземелья, чье одиночество нарушается только визитами стражников и палачей. Его колотило так сильно, что он вынужден был обхватить себя руками за плечи, чтобы немного успокоиться. Наконец, послышались легкие шаги, дверь приоткрылась и Ирина, взяв юношу за руку, потянула его за собой в небольшую комнатку, смежную, как оказалось, с царскими покоями.
  - Сегодня комнаты царя не охраняются, - прошептала она. - Иоаннис снова уехал, взяв с собой всех слуг и личную охрану, но все-таки будь осторожен.
  Они прошли через спальню, заставленную высокими сундуками, с большой кроватью, устланной медвежьими шкурами, и оказались в еще одной комнате, где перед закопченным камином стоял дубовый стол с разбросанными по нему картами, клочками пергамента, кусочками воска и воловьей кожи. Здесь же на полке стояли сосуды с вином, кубки, чаши и широкие ендовы из серебра. Ирина подошла ближе и указала Жану на округлую белую чашу, оправленную в золото.
  - Будь сильным, Жан.
  Он посмотрел на чашу, и ледяной ужас пригвоздил его к месту, лишив способности воспринимать окружающее. Это был человеческий череп, отполированный и украшенный драгоценными камнями; черепная крышка была ровно спилена, внутри еще сохранились засохшие потеки вина.
  Взяв череп в руки, Жан медленно водил пальцами по дугам пустых глазниц, по выступающим гладким скулам, по каждой маленькой впадинке, словно лаская самое дорогое на земле существо. Из-под его опущенных век медленно катились слезы. Ирина молча стояла рядом, наблюдая за этим скорбным прощанием, почти сожалея, что позволила мальчику увидеть то, что осталось от его императора, и тем усугубила его мучения. Несомненно, простая верность вассала не могла бы вызвать такие глубокие чувства. Что же скрывалось за этими слезами? Кем был для него император Бодуэн Константинопольский - братом, отцом? Последнее предположение она тут же отвергла: император был слишком молод, чтобы быть отцом Жана. Но тогда что же их связывало?
  - Как он мог! - горько прошептал Жан. - Неужели Бог допускает такое зверство?
  Он поднял глаза от жуткой чаши и посмотрел на Ирину.
  - Я заберу его с собой. - Его голос был ровным и глухим, но не допускающим возражений.
  - Ты не можешь! Это самое большое сокровище Иоанниса...
  - Он переживет его пропажу. - Окончательная решимость его тона поразила ее. Теперь на нее смотрел другой человек: прежний улыбчивый юноша исчез без следа. Этот новый Жан казался старше, лицо его, суровое и бесстрастное, еще хранило следы слез, но было уже спокойным, и горе лишь угадывалось в его чертах, как под пеплом угасшего костра угадываются еще тлеющие искры. - Прости, я должен идти.
  - Куда ты пойдешь и что собираешься делать?
  - Прежде всего - вернуться в святую землю и похоронить останки императора Бодуэна по христианскому обычаю. Потом... Скажи, где сейчас войско царя Иоанниса? В городе говорили, что он собирается захватить Фессалонику.
  - Сегодня - Фессалонику, завтра - Визою, а там - Никомидию или Коринф... Он укрепляется в греческих землях и постепенно подбирается к Адрианополю, а оттуда и до Константинополя доберется. Я не знаю, где ты найдешь его, - быстро проговорила она, схватив его за руку в горячем порыве, - но найди. Этот человек сотворил слишком много зла и должен быть остановлен.
  Жан озадаченно посмотрел на нее.
  - Твой царь вероломен и жесток, греки ненавидят и боятся его, матери пугают его именем своих непослушных детей. Я знаю, что он делает с теми, кто доверяет его обещаниям. Говорили, что в Филиппополе он казнил вельмож, сдавшихся на его милость. Сперва он обещал им помилование и свободу, а потом, после захвата города, они были обезглавлены по его приказу; и их тела проткнули пиками, на которые были насажены их головы... По всей земле горят разоренные города, знатных людей вешают, четвертуют и жгут, и злодей ненасытен, ему все еще мало крови. Я не стал бы мстить за его злодеяния, потому что Бог сам покарает его, и все же я должен отомстить. Я готов сделать это не по твоей просьбе, а просто потому, что имею на то собственные причины.
  В его глазах она прочла приговор Иоаннису - холодный и окончательный. Она поняла, что Жан готов не просто отомстить, но отомстить ценой собственной жизни. Допустить этого она не могла.
  - Я не хочу, чтобы ты погиб, - почти с мольбой прошептала она. - Пожалуйста, не уходи. Дай мне день, чтобы подумать, как помочь тебе, это в моих силах.
  - Когда-то я думал, что не смогу убивать людей. Рай создан не для убийц, а мне хотелось заслужить себе место в нем... Какая глупость! Все, что мы делаем в жизни, так или иначе толкает нас в пропасть греха. Теперь мне все равно. Ты говоришь, что не хочешь моей смерти? Я уже мертв, и двери рая надежно заперты для меня. Я отрекся от бога давным-давно - во имя человека, который заменил его мне... Разве я что-то для тебя значу? Ты - благородная девушка, а я лишь прах под твоими ногами, грешник, соблазнившийся твоей неземной красотой и поддавшийся зову плоти из-за собственной слабости. Не пройдет и месяца, как ты забудешь обо мне.
  - Нет, Жан, не говори так. Ты... единственный, кого я полюбила, как только увидела. Никогда я не чувствовала с мужчиной того, что ты заставил меня почувствовать сегодня. Я не думала даже, что такое возможно вообще. А сейчас ты говоришь, что хочешь уйти, умереть, и утверждаешь, что я должна забыть тебя! Подари мне еще один день, еще одну только ночь. Я хочу запомнить тебя, запомнить навеки. Ты собираешься отомстить за своего императора, а это значит, что ты сам обречен. Пусть для тебя это не имеет значения, но подумай о той, что не знала счастья, о той, что останется пленницей в чужой стране, вынужденной лишь терпеть и забывать...
  - Мне жаль, что так случилось, - произнес он медленно, взяв ее за руку. - В моей жизни была только одна любовь, и для другой в сердце уже нет места. Я останусь с тобой, но не больше, чем на день. Я и так ждал слишком долго.
  - Хорошо. - Она помолчала, затем прижала его ладонь к своим губам. - Прости. Пойдем в мою спальню, или, если хочешь, побудь один, но прошу тебя, не здесь.
  Они снова вышли в маленькую смежную комнату, поднялись по потайной лестнице в спальню царицы, и Жан поспешил к себе, бережно прижимая к груди свою ношу - череп императора Константинопольского.
  Оставшись в одиночестве, Ирина прокралась к двери в комнату Жана и осторожно заглянула в замочную скважину. Жан стоял на коленях перед кроватью, склонив голову. Его губы беззвучно шевелились, опущенные плечи вздрагивали. Что это было - прощание или молитва? Огонек единственной свечи едва разгонял мрак комнаты. Царице стало не по себе оттого, что она подглядывала за чужим горем, к которому она не имела никакого отношения. Быстро вернувшись в свою постель, она задула свечи и постаралась уснуть, но сон не шел.
  Она изменила Иоаннису - впервые в жизни, и это было восхитительно вопреки всем ее страхам и сомнениям, а теперь собирается помочь юному французу убить своего мужа. Но как? В ее голове медленно кружились образы: Иоаннис, его дочь от первой жены - бледная тихая девочка с серыми, всегда печальными глазами, его племянники, плетущие интриги за спиной дядюшки, но ненавидящие при этом всех и вся, даже друг друга, не то что дядюшкину жену-иноплеменницу... Придворные подхалимы, генералы из царского окружения, лекари и епископы, слуги и воины... Кому из них она может доверять? У каждого из них собственные тайны, собственные интересы, о которых она не имеет никакого понятия. Если боги будут благосклонны к ней, пусть Иоаннис умрет от вражеского меча или стрелы до того, как Жан до него доберется, и тогда ее любимый сможет вернуться к ней живым. Если же нет... Что ж, она должна будет сама помочь судьбе. Ее рука скользнула под покрывало и нащупала купленный накануне кинжал; оплетенная кожей рукоятка удобно легла в ее ладонь. Как, должно быть, легко это тонкое синеватое лезвие входит в плоть, почти так же легко, как в масло... Ирина зашептала молитву, не сознавая, кому именно молится: богине-хранительнице или христианскому богу, нашедшему свою гибель на кресте.
  Наутро, выйдя из своих покоев на террасу, она сразу заметила Жана: юноша стоял у каменных перил, глядя прямо перед собой в сырую утреннюю мглу, и ветер лениво шевелил его волосы. Из низких туч, ползущих по небу, сеялась морось, но Жан, казалось, не замечал ее. Ирина набросила капюшон накидки и, подойдя сзади, остановилась возле юноши. Обернувшись, он приветствовал ее легкой улыбкой.
  - Чудесный сад. - Он кивнул на мокрые, согнувшиеся под тяжестью плодов деревья. - Я мог бы мечтать о таком.
  - Ты можешь вернуться в него, если захочешь. - Ирина посмотрела на него, пытаясь разгадать выражение темных глаз, но их бездны хранили лишь ледяное спокойствие. - Вернуться и остаться.
   Жан не ответил, помолчал какое-то время, потом спросил:
   - Кто ты, Ирина?
   Она недоуменно посмотрела на него, и он повторил:
   - Кто ты? Ты не такая, как Агнесса, и не похожа на придворную даму. Я видел, что Агнесса во всем тебя слушается, хотя она довольно бойкая девушка и за словом в карман не лезет.
   Глаза царицы расширились.
   - Говорят, у царя Иоанниса много племянников и племянниц, - невозмутимо продолжал Жан, - и есть даже дочь. Может быть...
   - Нет. - Ирина покачала головой. - Неужто ты думаешь, что дочь царя настольно распутна, что соблазняет чужеземцев, оказавшихся в отцовском дворце? Ей едва сравнялось тринадцать, и ее воспитанием занимаются монахини, так что ее девственность хранится для благородных женихов вроде правителя Никеи Феодора или того же императора Анри...
   - Император Анри уже женат, - поправил Жан. - Совсем недавно маркиз Бонифаций выдал за него свою дочь.
   - Тем самым, разумеется, получив поддержку против Иоанниса в Фессалонике? - насмешливо кивнула Ирина. - Очень умно со стороны старого маркиза - удачно продать свой товар. Похоже, ты уловил мою мысль. Но я не дочь Иоанниса.
  - Очевидно. Ты не очень-то его любишь, а?
  Она засмеялась, обвила руками его шею и, притянув к себе, поцеловала в губы.
   - Я его ненавижу.
   - Перестань. Я хочу получить ответ на свой вопрос.
   Ее руки скользнули вдоль его тела, забрались под рубашку и стали поглаживать его грудь и живот.
   - Вряд ли он тебя обрадует.
   - И все же?
   - Поцелуй меня.
   Он обнял ее за плечи, его прохладные губы коснулись ее губ, язык мягко и уверенно скользнул ей в рот, и она обмякла, невольно застонав от удовольствия.
   - Ты заставляешь меня поддаться греху, - прошептал он, задыхаясь. - Плоть не в силах противостоять твоим чарам. Но что будет, если нас застанут вместе?
   - Ты прав. - Она шагнула назад, торопливо поправляя платье. - Если нас застанут, тебе не сносить головы.
   Жан усмехнулся. Он явно собирался задать еще один вопрос, но тут торопливые шаги на лестнице заставили его промолчать. На террасе появился человек в грязной промокшей одежде и кожаном нагруднике, прижимавший к груди сложенный кусок пергамента; лицо его было усталым, но довольным. Сопровождающий его стражник улыбался во весь рот через густые усы.
   - В чем дело? - спросила Ирина, хмурясь.
   - Гонец от царя, моя госпожа, - пояснил стражник, пропуская визитера вперед.
   - Моя прекрасная госпожа, - начал тот, поклонившись, - твой царственный супруг послал меня, чтобы сообщить радостную весть...
   Бросив быстрый взгляд на Жана, Ирина заметила, как брови юноши изумленно взлетели вверх, но теперь ничего поделать было уже невозможно.
   - Говори, - бросила она, кусая губы.
   - Маркиз Бонифаций Монферратский, узурпатор Фессалоникийский, убит нашими доблестными воинами в горах под Фессалоникой, его отряды разбиты, а уцелевшие франки с позором бежали. Я ехал прямо оттуда и принес эту весть царю, застав его в пути, а потом он дал мне свежую лошадь и послал меня в Тырново...
   Ирина замерла, не веря собственным ушам. Совладав с собой, она спросила:
   - Что же намерен теперь делать царь Иоаннис?
   - Довершить начатое, конечно. На помощь маркизу уже спешит войско императора Анри, так что в ближайшие дни наш государь должен занять город, укрепиться и ждать осады.
   - Значит, он прислал тебя за подкреплением?
   - В Тырнове остались еще солдаты, да и отряды коменов...
   - Да, знаю. - Она сняла с пальца кольцо и протянула гонцу. - Ты найдешь моих братьев в четырех лье к востоку от города, в лагере. Скажи им то, что сообщил мне, и покажи это кольцо. Они соберут своих воинов и пойдут за тобой. Я сама поговорю с командующим городской стражи. К утру ополчение будет готово.
   Гонец поклонился, прижав руку к сердцу, и вышел, сопровождаемый стражником.
   Ирина повернулась к Жану; ее лицо, бледное и решительное, казалось выточенным из камня.
   - Ты - его жена?!
   - Вижу, ты больше удивлен этим, чем гибелью старого маркиза Бонифация... - Она подошла к юноше вплотную и с вызовом посмотрела в его темные глаза. - Для тебя это все меняет? Или нет?
   Он шагнул назад, но она быстро обняла его за талию и приникла к нему всем телом.
   - Прошу тебя... - На его лице отразилось смятение.
   - Тебе все еще нужна помощь, - прошептала она, - и теперь я знаю, как тебе помочь.
  
   На следующее утро из городских ворот выступили вооруженные отряды - полторы сотни конных воинов и вдвое больше пехотинцев под знаменами царя Калояна - Иоанна Прекрасного, как называли его придворные подхалимы. Ночной дождь превратил дорогу в холодную глинистую жижу, и потеки грязи уже запачкали доспехи и плащи воинов. Неподалеку от ворот выстроилась конница степняков - хмурые люди с обветренными лицами в легких латах, а иные просто в плотных куртках из кожи, искусные лучники и копейщики, присоединившиеся к армии Иоанниса в надежде на поживу.
   Отряды потянулись по дороге на юг, по которой в мирное время из Фессалоники в столицу ходили торговые караваны. Сумрачное утро понемногу светлело, окрепший ветер разогнал облака. Послышались шутки, смех, кто-то затянул песню, и ее подхватили два десятка голосов.
   В рядах гвардейцев попадались не только стражники и воины-наемники, но и простые ополченцы, по виду - обычные горожане, выглядевшие скорее как ремесленники, чем как солдаты. Комены держались особняком, их предводители - смуглые, неулыбчивые, черноволосые и черноглазые - ехали впереди на своих невысоких, но крепких и выносливых конях, при полном вооружении. Двое из них, одетые чуть богаче остальных, были братьями царицы - жены Иоанниса, и имели собственную свиту, которая и сейчас следовала за ними чуть поодаль. За предводителями ехали простые воины; внимательный взгляд мог бы задержаться на лицах некоторых из них: к примеру, на бледном лице юноши в кожаной куртке, из-под которой виднелся ворот черной полотняной рубашки, или на нежном лице мальчика, ехавшего бок о бок с ним. Когда за последним из отрядов закрылись городские ворота Тырнова, юноша обернулся, потом что-то сказал своему спутнику, и мальчик презрительно передернул плечами.
   До Фессалоники было почти две недели пути для войска, но всего несколько дней для всадника, и когда на следующий день отряд коменов сворачивал лагерь, никто не заметил исчезновения двоих солдат, да впрочем, как оказалось, их никто и не знал.
  Жан и Ирина покинули лагерь глубокой ночью, обмотав копыта коней мягкой тканью и прокравшись мимо задремавших часовых. Спустившись в овраг, перешли ручей и на другом берегу вскочили в седла. Скрытые ночной мглой и редким лесом, они поехали вдоль тракта навстречу занимающемуся рассвету, стремясь поскорее удалиться от войска.
  Они ехали весь день, а к вечеру остановились на постоялом дворе. Бросив поводья мальчику-конюху, они прошли в общую залу, не торгуясь, заплатили трактирщику за ночлег и ужин, потом поднялись наверх в отведенную для них комнату. Другие постояльцы - в основном крестьяне и торговцы - почти не обратили на них внимания, лишь один заметил с уважительным кивком:
  - Гляди-ка, совсем мальчишки, а все обвешаны оружием! Не иначе, наемники.
  - Точно, - согласился трактирщик, протирая стойку. - Платят серебром, а не медью, и не торгуются... Жизнь у них короткая, вот и тратят денежки, пока она не кончилась.
  Посетители покивали и вернулись к прерванной беседе.
  Уже ночью, когда все постояльцы разошлись по своим комнатам, трактирщик по обыкновению, прежде чем улечься спать, обошел гостиницу со свечой в руке, проверяя, все ли в порядке. У двери молодых людей он остановился и прислушался: до него донеслись тихие стоны и ритмичное поскрипывание кровати. Неодобрительно покачав головой, он постоял немного, потом вздохнул и пошел вниз, где его уже поджидала жена.
   - Надо было взять с них подороже, - сказал он, забираясь в постель.
   - О ком ты? - сонно спросила жена.
   - О тех мальчишках-наемниках. Проклятая война совсем испортила нравы. Все проститутки ушли с войском, так они довольствуются друг другом!
   Она тихо засмеялась, ткнув его локтем в бок.
   - Если б я знала, сама бы пошла к ним. Такие красавчики оба!
   Трактирщик выругался. Мысленно он был согласен с женой, парнишки действительно были симпатичные. Он вдруг попытался представить себе, каково это - обнять тонкую талию юноши и, овладев им, насаживать его на свой вертел... От этой мысли он неожиданно для себя самого возбудился и, задрав на жене рубаху, забрался на нее сверху, одной рукой сжав ее грудь, а другой ловко пристраивая свой поднявшийся орган между ее ног. Она снова засмеялась и быстро задула стоявшую на столике возле кровати свечу.
  
   Октябрь подходил к концу; ночи становились длиннее и прохладнее, солнце уже не жгло, как летом, все чаще шли дожди, и дыхание моря теперь не освежало, а холодило. К неудовольствию Иоанниса, греки не собирались впускать в Фессалонику ни латинян, ни болгар, ни кого бы то ни было, несмотря на грозную армию, пришедшую под городские стены. Что там неудовольствие - он впал в настоящую ярость! Ведь он считал Фессалонику своей, и засланные им провокаторы утверждали, что благодаря их усилиям среди населения болгарский царь пользуется полной поддержкой благодаря их усилиям. Теперь же оказалось, что он не может войти в город! Он готов был держать осаду до тех пор, пока голод и зима не заставят греков смириться с поражением, а если подкрепления из Тырнова подоспеют в срок, то ждать не понадобится - он просто возьмет Фессалонику штурмом. Впрочем, он надеялся решить дело без кровопролития: высланные накануне в город парламентеры пообещали грекам полное прощение и неприкосновенность, а также - в случае покорности его, Иоанниса, власти, - защиту от подступающих отрядов императора Анри. Если удастся захватить под свою власть Фессалонику, он вышвырнет латинян туда, откуда пришли, или пусть убираются в Сирию. Фессалоника... Второй по величине город после Константинополя, не зря же маркиз Монферратский так настойчиво требовал его себе за отказ от императорской короны! Здесь торговали вином и тканями, кружевами и оружием, золотыми украшениями и благовониями, лошадьми и посудой, птицей и кожами; на этих широких улицах слышались голоса итальянцев, французов, руссов, болгар, германцев, испанцев, египтян, персов и мавров... Заполучить этот город означало взять в свои руки торговлю и власть в землях к северу от Константинополя.
   Он будет терпеливым и дождется победы, сколько бы ни потребовалось ждать.
   А ведь все могло бы сложиться иначе, не окажись латиняне такими строптивыми! Он сделал все, чтобы добиться мира и справедливости, даже покорился духовной власти Рима, что вытянуло из его казны немало золота. Римский понтифик благословил его на царство и назначил патриарха в Тырнове - хорошо хоть, не своего прихвостня, а человека надежного и впрямь благочестивого. Оставалось только заключить союз с рыцарями и венецианцами против греков, а после победы просить себе земли, которыми владели его дед и прадед. Но все пошло не так, как он рассчитывал: его предложение альянса отвергли с насмешкой, не восприняв всерьез, или, может быть, латиняне хотели все заполучить себе. Причина не важна, важен лишь результат. Таких оскорблений Иоаннису не наносил еще никто. Им пренебрегли и выставили вон, в одночасье разрушив долго лелеемые планы. Так пусть же теперь платят сполна!
   Махнув рукой почтительно склонившемуся перед ним слуге, Иоаннис дал понять, что ему ничего больше не нужно, сипло закашлялся и, кутаясь в плащ, направился в свою палатку на пологом берегу реки. Отряды его армии продолжали прибывать: кто в ладьях по Вардару, кто посуху, верхом или просто пешком; наемники рассчитывали на хорошую плату, и, разумеется, они не будут разочарованы. Царь высоко ценит преданность своих воинов...
   Прошло уже два дня, в течение которых войско раскинуло лагерь и выставило караулы. Первым делом были перекрыты дороги, ведущие в город, и теперь солдаты пытались протянуть цепь через реку, чтобы задерживать торговые суда.
   Склонившись над миской остывающей мясной похлебки, Иоаннис подумал, что неплохо было бы подкатить под стены города баллисты и начать штурм под прикрытием темноты, но сегодня он устал и чувствовал себя разбитым: мучительный кашель раздирал грудь, от холода и сырости ломило кости, начинался жар. Больше всего царю хотелось сейчас поскорее улечься на топчан, завернувшись в медвежьи шкуры, и забыться сном.
   Отставив в сторону недоеденный ужин, он лег, натянув до подбородка меха и отчаянно борясь с ознобом. Не время сейчас болеть, ой не время. Надо бы позвать лекаря, пусть заварит трав или натрет целебными мазями... Иоаннис снова закашлялся и завозился, устраиваясь поудобнее на жестком ложе. Лекарям не стоит доверять, все они шарлатаны и продажные душонки, но лучше отдать себя в руки такого проходимца, чем потом сгинуть от лихорадки.
   - Эй, человек!
   Тут же в палатку просунулась голова слуги.
   - Что желает мой повелитель?
   - Поищи мне лекаря.
   - Государь нездоров?
   - Не твоего ума дело. Делай, что я сказал.
   Слуга исчез. Какое-то время царь лежал с закрытыми глазами, прислушиваясь к звукам лагеря снаружи - ржанию коней, звону сбруи и оружия, перекличке часовых, хохоту и песням ужинающих солдат. Ветер хлопал пологом шатра, теребя толстый холст и завывая снаружи. Иоаннис начал задремывать, точнее, погрузился в странное состояние горячечного полусна, наблюдая переливы кроваво-красного цвета под сомкнутыми веками, порождаемые пламенем стоящей возле постели свечи.
   Наконец послышался шорох у входа в палатку, полог откинулся, кто-то вошел. Приоткрыв глаза, Иоаннис с удивлением обнаружил юношу лет двадцати в черной одежде и длинном тяжелом плаще в сопровождении черноволосого мальчика, одетого в одежду степного народа. Царь приподнялся на локте, с любопытством и подозрением глядя на вновь прибывших. Лицо мальчика показалось ему смутно знакомым, но он не мог припомнить, где и когда видел его прежде. Мальчуган был красив, как девушка, его щечки, раскрасневшиеся от холодного ветра, казались бархатистыми, как персик, черные глаза смотрели серьезно.
   - Ты лекарь? - хрипло спросил Иоаннис, обращаясь к высокому юноше.
   - Да. - Его бесстрастное лицо на мгновение дернулось, словно от боли.
   - Я тебя не знаю. - Иоаннис подумал, что парень слишком уж молод, чтобы разбираться во врачевании. - А может быть, этот мальчуган - лекарь?
   Он засмеялся собственной шутке и зашелся кашлем, но юноша даже не улыбнулся.
   - Он мой помощник, - сообщил он царю, подходя ближе. Пламя свечи выхватило из темноты его лицо - суровое и прекрасное лицо ангела. Иоаннису вдруг вспомнились мозаики и иконы в церкви Апостолов в Фессалонике: святой Димитрий, покровитель города, юный воин с копьем и в латах, с темными глубокими глазами, таящими смерть для врагов.
   - Делай свое дело, - буркнул Иоаннис, избегая пристального взгляда лекаря. Юноша взял его за руку, потом положил ладонь на лоб царя. Его прикосновения были легкими и осторожными, и Иоаннис немного успокоился: похоже, парень кое-что смыслил во врачевании.
   - У тебя лихорадка, - сказал юноша, не спуская глаз с лица царя. - Я должен сделать свое дело, как ты и сказал.
   Он вытащил из дорожной котомки какие-то склянки и мешочки с сухими травами. Мальчик подошел ближе, остановился за спиной старшего товарища и склонил голову. Должно быть, оробел перед царем, внутренне усмехаясь, подумал Иоаннис и устало прикрыл глаза, доверяясь лежащей на его лбу прохладной мягкой ладони.
   - Нет, - услышал он голос юного лекаря, - это не нужно. Я справлюсь сам.
   С любопытством приоткрыв глаза, Иоаннис успел увидеть лишь, как мальчуган прячет что-то в сумку на поясе, но так и не разглядел, что именно.
   - Принеси горячей воды, - велел юноша, и мальчик послушно вышел из палатки в ночь.
   - Что ты намерен делать? - поинтересовался царь. - Пустить мне кровь? Обычно мой придворный врач именно так и поступает, стоит мне захворать.
   Юноша посмотрел на него почти весело.
   - Мой друг хотел сделать именно это, - сказал он, - но я обойдусь без кровопускания.
   - Как хорошо, - заметил Иоаннис.
   Лекарь молча кивнул и принялся исследовать содержимое своей котомки. Отобрав какие-то сухие листья и корешки, он аккуратно убрал остальное и сел, глядя на Иоанниса темными пронизывающими глазами. Его взгляд беспокоил царя, и тот заговорил, чтобы как-то прервать тяжелое молчание:
   - У тебя нежные руки. Как ты стал лекарем?
   - Я воспитывался в монастыре.
   - Но не многие монахи знают толк во врачевании.
   - Это так. Уход за больными был частью моего послушания.
   - Откуда ты родом?
   Юноша не успел ответить: полог палатки откинулся, вошел мальчик с дымящимся котелком в руках, за ним просунулась голова стражника.
   - Все в порядке, - отмахнулся Иоаннис. - Ступай себе, и вели никому не тревожить меня.
   Солдат удалился.
   - Я намерен напоить тебя настоем трав, - проговорил юноша, бросая в котелок приготовленную смесь. Остро пахнущий пар поднялся над котелком, и лекарь размешал его деревянной палочкой. - Нужно время, чтобы питье немного настоялось.
   - А твой друг тоже из монастыря? - спросил Иоаннис, откинувшись на ложе.
   - Нет, он мой ученик.
   - Хорошенький мальчуган, - одобрил царь. - Такие обычно становятся менестрелями или бродячими артистами...
   - Он немой, - сказал юноша. - Так что менестрелем ему точно не стать.
   Мальчик низко опустил голову, глядя на стоящий на полу котелок с травяным настоем. В руках он вертел маленькую деревянную чарку, готовый по знаку лекаря подать царю целебный отвар.
   - Ну ладно, - улыбнулся Иоаннис. - Если твое искусство быстро вернет мне силы, я щедро награжу вас обоих, а хочешь - сделаю тебя своим придворным врачом. Мой мне порядком надоел... - Он закашлялся, растер грудь рукой и заговорил снова. - Вы оба не будете знать ни в чем нужды, а мальчик получит хорошее воспитание.
   Лекарь не ответил. Вновь наступило молчание, потом мальчик ловко плеснул из котелка в чарку пахучий настой и передал юноше. Тот вздохнул и протянул чарку Иоаннису.
   - Выпей.
   Царь послушно проглотил едко-горькую, со странным привкусом жидкость. На мгновение горло обожгло огнем, стало саднить, но вскоре все прошло. В желудок проникло тепло и начало медленно разливаться по телу.
   - Хорошо... - выдохнул Иоаннис, улыбаясь. - Давай поговорим еще немного. Ты так и не сказал, откуда ты родом.
   - Я давно оставил родину, - проговорил юноша. - У меня теперь нет отечества и нет никаких привязанностей. Скоро мы расстанемся, но прежде чем уйти, я хочу сказать тебе, чем была моя жизнь и во что она превратилась...
   Иоаннис удивленно посмотрел на него.
   - Если хочешь, я с удовольствием послушаю твою историю.
   - Она проста. Я был отдан в служение богу еще ребенком, а потом уже сознательно выбрал свою судьбу, думая, что облегчать страдания людей - лучшая участь для смертного. Жизнь у госпитальера не слаще, чем у рыцаря или крестьянина, но спасение чужой жизни является хорошей наградой и утешением. Я молился и работал, пока не появился человек, перевернувший для меня мир.
   Иоаннис улыбнулся, но тут же поморщился: желудок свело внезапной болью.
   - Говорят, некоторые проповедники бывают довольно убедительны, - с усилием сказал он.
   - Этот человек не был проповедником, - возразил юноша. - И праведником он тоже не был. Ты никогда не задумывался о том, почему люди порой теряют рассудок, забывая обо всем на свете, и святые погружаются в бездну греха, и закоренелые злодеи превращаются в смиренных агнцев?
   - Ты... влюбился? - Иоаннис чувствовал, что боль становится сильнее, но старался не поддаваться нарастающему страху.
   - Тебе больно, правда? - спросил вместо ответа юноша. Его глаза казались бездонными черными омутами, затягивающими в себя душу Иоанниса. - Мне тяжело смотреть на тебя, но я не обрету свободы, если не буду знать, что мое дело сделано до конца.
   - Ты отравил меня?! - в ужасе задохнулся царь. Он метнулся вперед, пытаясь дотянуться до лежащего на постели кинжала, но юноша легко толкнул его в грудь, и он упал назад, обливаясь холодным потом.
   - В память о человеке, которого ты убил, - холодно сказал юноша.
   - Я убил многих, - прошептал Иоаннис. Он вдохнул, собираясь позвать на помощь, но боль скрутила его с такой силой, что он до хруста стиснул зубы и скорчился, не в силах издать ни звука, кроме слабого стона.
   - Вспомни. - Юноша наклонился ниже. - Меня зовут Жан де Крессиньи, я был рыцарем госпиталя Святого апостола Иоанна, пока не полюбил человека, который заменил мне отца, господина и бога. Вспомни его!
   В его глазах плескалась ночь, и Иоаннис в отчаянии понял, что ночь будет вечной - и для него самого, и для этого странного юноши. На его грудь вновь опустилась мягкая рука, и тонкие, неожиданно сильные пальцы нажали на кожу.
   - Я чувствую, как колотится твое сердце, - сказал Жан де Крессиньи, - но очень скоро оно остановится. Я не жду исповеди и не стану отпускать тебе все твои грехи, которых, уверен, было предостаточно. Одно только имя, которое ты должен вспомнить. Вспомни знатного пленника, убитого тобой и оставленного без христианского погребения, того, кто кончил свою жизнь в мучениях по твоему приказу.
   - Но...
   - Их было много, не так ли? Тебе нужно вспомнить только одного. Посмотри на меня. Я все еще рыцарь, хотя от моей души остался лишь пепел. Я дал клятву верности, и эта клятва должна быть исполнена. Мой государь был предан всеми, а теперь и забыт всеми, кроме меня. Я рыцарь мертвого императора, и вскоре последую за ним, но теперь выполняю свой долг.
   - Бодуэн! - прохрипел Иоаннис, широко раскрыв глаза. Свет начал меркнуть, оставалась лишь всепоглощающая ослепительная боль. - Бодуэн Константинопольский...
   - Вспомни и еще одно имя, - раздался звонкий голос, и Иоаннис изумленно дернулся. Этот голос он узнал бы из тысячи других голосов, но меньше всего ожидал услышать его здесь и сейчас.
   - Ирина!
   - Больше нет. Отныне и до смерти - Айна. Или ты забыл? Ты отнял у меня имя, как отнял дом, семью, свободу и счастье. Теперь я возвращаю себе все. Я ненавижу тебя и счастлива, что ты идешь в ад, о котором столько толкует архиепископ! - Мутнеющим взглядом царь разглядел, как мальчик сдернул высокую шапку, и смоляно-черные локоны заструились на его плечи непослушными волнами. Да, перед ним была его красавица жена, любовь его жизни, его единственная привязанность. Боль тела показалась ничтожной в сравнении с болью души, пронзившей его при ее словах. Неужели она правда была здесь и сказала все это, или ему просто показалось в предсмертном бреду?!
   - Нет... - простонал Иоаннис, умоляюще протягивая к ней руку, но глаза его застлала уже смертная мгла. Его пальцы запутались в шнуровке ее кожаной куртки, бессильно пытаясь ощутить знакомое тепло... Он услышал ее смех - горький и презрительный, и тьма милосердно сомкнулась вокруг него вечным ледяным коконом.
   - Все кончено, - устало сказал Жан де Крессиньи, поднимаясь. Он равнодушно посмотрел на лицо мертвого царя, потом подобрал выпавшую из коченеющих пальцев мертвеца деревянную чарку, бросил в котомку, выплеснул на землю содержимое котелка с ядовитым настоем. Ирина - Айна - стояла неподвижно, глядя на распростертое тело расширенными глазами, точно не в силах поверить, что Иоаннис больше не поднимется и не заговорит. Затем, словно очнувшись, надела шапку, тщательно заправив под нее длинные волосы, и вновь превратилась в юного мальчика.
   - Нужно идти, - сказала она, несмело потянув Жана за руку. Он кивнул и последовал за ней.
   Возле палатки подремывал стражник, еще трое солдат у костра играли в кости. При виде лекаря и его спутника все как по команде подняли головы, а проснувшийся стражник хрипло поинтересовался, все ли в порядке у государя.
   - Он отдыхает, - ответил юноша спокойно, - и вам не следует тревожить его сон. Если все будет хорошо, к утру лихорадка прекратится, и твой государь будет здоров.
   Они пошли прочь, никем не удерживаемые, пробираясь мимо костров и часовых, пока не оказались у самой границы лагеря. Миновав луг, где под присмотром интендантов мирно паслись стреноженные лошади, они, наконец, остановились на краю леса, глухо шумевшего под ночным ветром.
   Айна ждала, что Жан заговорит первым, но юноша молчал, и его молчание пугало ее больше всего, что случилось нынешней ночью.
   - Мы должны уйти как можно дальше, - сказала она, пытаясь разглядеть во тьме его лицо. - Давай возьмем лошадей и отправимся на север, рано или поздно мы встретимся с моим народом. Они примут нас, как всегда принимают путников. - Видя, что он молчит, она продолжала. - Ты же понимаешь, что я не могу вернуться в Тырново. Изгнание - меньшее, что получу я от племянников Иоанниса, потому что у него нет сыновей, чтобы унаследовать трон. В худшем же случае меня просто бросят в подземелье... Жан!
   Он смотрел на нее, не видя, и она с отчаянием осознала, что для него и в самом деле все кончено. Отныне их дороги разойдутся, хочет она того или нет.
   - Ты беспокоишься о своей судьбе, - проговорил он ровным голосом. - Но теперь ты свободна, а свобода порой ценнее золота, правда? Оставь меня, я не могу следовать за тобой. Мой долг исполнен, и хотя я не чувствую радости от мести, в ней есть какое-то успокоение.
   Она покачала головой.
   - Ты самый необыкновенный человек из всех, кого я встречала. Раньше я не верила в добро и верность, не думала, что ради клятвы, данной мертвецу, кто-то может сам пойти на смерть... Епископ говорил, что в наше время праведников на земле не осталось, но я вижу, что он не прав.
   Жан засмеялся - тихо и горько.
   - Ты называешь праведником мужеложца и убийцу. Я научился ненавидеть и научился убивать, и очень далеко ушел от того образа, который выбрал для себя, принимая обет госпитальера! А еще - я ни о чем не жалею, только не могу простить себе, что не нашел его раньше, пока он был еще жив...
   - Бодуэн? - спросила она, холодея. - Ты говоришь о нем? Он...
   - Я любил его. Он научил меня всему, что я знаю в науке любви. А еще благодаря ему я узнал, что такое истинная преданность и каково это - жить без человека, который дорог тебе больше самой жизни. Простой мальчишка-рыцарь полюбил знатного правителя Фландрии... Чудовищно, правда?
   Айна смотрела на него, широко раскрыв глаза от изумления.
   - Но... Я думала, что...
   - Ты уже не считаешь меня святым? - усмехнулся он. - Ты никогда не понимала, что он значил для меня?
   - О, великая Мать!.. - Она потрясенно молчала. Жан постоял немного, глядя на нее, потом отвернулся и собирался уйти, но она удержала его и взяла его ладони в свои. Как же они были холодны - руки целителя, руки убийцы... Его пальцы в последний раз мягко сомкнулись на ее запястьях в прощальном пожатии.
   - Я буду помнить тебя, - сказала Айна, чувствуя, как по щекам сбегают слезы.
   - Я тебя тоже, - прошептал он, повернулся и зашагал прочь, и вскоре ночной сумрак поглотил его высокую, закутанную в плащ фигуру.
  
  
   Когда хоронили старого настоятеля обители святого Иоанна под Константинополем, все пятеро монахов собрались у часовни, чтобы опустить под алтарь останки своего патриарха. Отец Жан прожил больше семидесяти лет - почтенный возраст. Появившись в этих краях еще юношей полвека назад, он сам выстроил эту часовню и скромное обиталище из камней, скрепленных глиной. Живя в уединении, он проводил время в работе и молитвах, снискав себе репутацию сурового праведника, не ищущего общества людей. Спустя восемь лет с начала его отшельничества судьба привела к нему еще двоих странствующих монахов, разочаровавшихся в политике константинопольского архиепископа. Так возникла маленькая обитель, которую не трогали ни греки, ни латиняне, ни турки. Война обходила отшельников стороной, менялись правители, время текло, унося прочь годы и десятилетия.
  Смерть отца Жана была тихой. Еще накануне он велел своему преемнику сделать все необходимые приготовления и попросил похоронить его в часовне под алтарем, где он любил молиться и где, по его словам, он уже давно подготовил себе место. Он был спокоен, и, когда его душа отлетела, на лице его застыла улыбка.
  Когда братья подняли тяжелую каменную плиту под алтарем, чтобы опустить в открывшуюся яму зашитое в саван худое тело, они с удивлением обнаружили, что могила уже служит кому-то местом упокоения. На небольшом постаменте покоился гладкий, словно отполированный, человеческий череп, тускло блеснувший в падающем в яму свете угасающего дня. Кем был этот человек? Почему отец Жан захотел быть похороненным вместе с ним? На эти вопросы никто не знал ответа, но воля настоятеля должна была быть выполнена.
  Мертвое тело медленно опустили во тьму, и двое тех, кому суждено было воссоединиться лишь после смерти, наконец воссоединились.
Оценка: 7.16*7  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"