- Ну, Викторыч, бывай, - с видимым облегчением вымолвил Ляхов и, снова разулыбавшись, складно зачастил: - Если что - обращайся, не стесняйся, чем смогу - помогу. Бывшие офицеры должны друг другу помогать, а как же иначе?
На языке у Горяйнова крутился едкий ответ: бывшие и в одиночку не пропадут, бывшим везде тепло, светло и сытно. Но ограничился ничего не значащим "ладно, спасибо" и даже руку Ляхову пожал. Хотя какое тут ладно, если неладно, и, по чести, не благодарить надо, а в морду давать. Вспомнилась любимая сентенция неугомонного Митьки Бухана: "Лучше кулак в морду, чем плевок в душу". Да, кулак в морду - малая плата за ляховскую выходку, которая и есть - плевок в душу. Однако, довольно, долгие проводы - лишние слезы, расстались красиво, разошлись в разные стороны, буквально и фигурально.
- Викторыч! Чуть не забыл! - нежданно окликнул Ляхов. - У меня ж для тебя подарок, ты наверняка и не видел еще... ты ж у нас телек не смотришь, газеты не читаешь, верно?
- Я нервы берегу, - мрачно подтвердил Горяйнов.
- Не, ну за такую новость ты уж сто грамм не зажиль, а? - Ляхов панибратски похлопал Горяйнова по плечу. - Вот, держи газетку. Тут статья про тебя - и какая! После нее мне впору гордиться, что мы с тобой по одной земле ходим!
"Кто-то ходит, а кого-то она, бедная, как только носит", - подумал Горяйнов, молча сворачивая газету и засовывая в карман.
Ляхов удивился, но смолчал. Знает жирный кот, чье мясо съел, не нарывается.
Что Горяйнова всегда поражало в чиновниках разного ранга, так это умение эдак небрежно, как будто бы без всякой задней мысли, стирать грань между добром и злом. Сегодня эта способность была продемонстрирована ему дважды. Сперва большеглазой девочкой-цветочком из архитектурного управления, которая с улыбкой профессиональной стервы шпарила как по писаному: дескать, площадь, изначально выделенная для сооружения памятника, оказалась просто необходима для удовлетворения потребностей населения в активном отдыхе и оздоровлении, то есть в ближайшее время, едва только область выделит необходимые средства, начнется сооружение современного спорткомплекса... Ну и так далее, и тому подобное, почти полчаса. Выдавала без запинки, не краснея, глазом не моргнув. "Далеко пойдет", - решил Горяйнов. А еще он слишком хорошо помнил, чем в предыдущий раз завершилось "сооружение современного спорткомплекса". Когда забор, уродовавший одну из главных улиц не один год, разобрали, взору горожан предстал очередной супермаркет. А что? Шопинг - тоже вид активного отдыха. Что вырастет на этот раз? Еще один большой магазин? Офисное здание? Развлекательный центр?
А следом и Ляхов, который еще на пороге кабинета распинался, что-де всей душой поддерживает начинание ветеранов и будет всемерно способствовать и содействовать, не содействовать принялся - потворствовать. Бойкой девочке, которую научили жонглировать словами и не чувствовать их веса. А вот Ляхову пора бы...
- Ну что ж поделать, начинание-то нужное. Погибшие - прости, Валентин Викторыч, подождать могут, о живых сначала надо позаботиться, - с важным видом вещал подполковник, доцент и глава общества охраны памятников. - А ваше дело тоже важное, и никуда оно от нас не денется, всему свой срок. Часовню-то возвели, а, Викторыч, новая достопримечательность в городе появилась!
Часовню в память о защитниках города строили долго, чуть ли не десять лет. Строили, как в старину храмы, - миром. Инициаторами выступили поисковики. Участвовали все - от ветеранов Великой Отечественной до школьников. Освящение по воле чиновников совместили с митингом - и тут вдруг выяснилось, что ничего не получилось бы без Иванова из департамента культуры, Петрова из комитета по делам молодежи, Сидорова... откуда он там, Сидоров? А, не важно, главное - поучаствовал. Ну и, само собой, без Ляхова, отца родного. Антон тогда психанул и высказал все, что думал. Нет, не все, конечно, только пристойную часть. И не с трибуны, потому как кто ж его, Антона, на трибуну пустит, с его-то репутацией. Но многие услышали, толпа зароптала. А Антон развернулся и ушел. И ребята его следом за ним. Демонстративно, не дожидаясь, пока Ляхов закончит выступление. А тот, хитрая бестия, выкрутился, выдал что-то типа: жаль, поисковикам, которые тоже немало сил вложили, почему-то пришлось покинуть митинг, но присутствующие здесь журналисты, несомненно, упомянут о них в своих репортажах.
Тем же вечером у Горяйнова состоялся тяжелый разговор с Антоном - вот здесь-то и прозвучало не досказанное на площади. Да они и без слов друг друга понимали - и при этом знали, что поступать каждый все равно будет по-своему. Насчет Ляхова ни один, ни другой иллюзий не испытывали, но все же, когда тот начал примазываться к новому делу, Горяйнов решил: а, с паршивой овцы - хоть шерсти клок. Ну что ж, теперь приходится признавать правоту Антона: овца давно облысела и отрастила волчьи зубы. Только вот не порадует Антона эта правота, не порадует.
Заныло сердце - привычно, муторно, не тревожно, а как-то тоскливо. Надо пересидеть. Горяйнов устроился в фойе, под сенью какого-то карликового родственника баобаба, и развернул газетку, заранее подозревая, что лучше бы ее перед прочтением сжечь. Пробормотал вполголоса, обращаясь, за неимением собеседников, к декоративному нанобаобабу:
- От любопытства, говорят, кошка сдохла. Ну, я животное покрупнее, авось и обойдется.
Ага, вот она, статья. И заголовок на целый разворот: "Неизвестный подвиг подполковника Горяйнова".
- Ню-ню, всегда любил узнавать о себе что-нибудь новенькое, кабы умел складно сочинять, сам бы придумывал и пускал в народ. Знать бы, откуда дровишки у этого... - глянул на подпись, - Артема Панков? Я ж, вроде, интервью не давал...
А дров этот самый Панков наломал, как говорится, не на один отопительный сезон. Причем, судя по всему, с ходу решил выбиться в ударники по части лесозаготовок. Подзаголовок гласил: "Необычный человек". И далее: "Мы встретились с необычным человеком подполковником Валентином Викторовичем Горяйновым в канун Дня защитника Отечества в самой обычной общеобразовательной школе Љ 17..."
"Еще с утра был обычным... - Горяйнов хмыкнул. - А тут - хлоп! - и необычным оказался. Скажите, доктор, от этого лечат? И вообще, когда это я, необычный, успел побывать в этой обычной?.. Ух, е! Точно было, только тому уже год с лишним..."
Угу, и корреспондент был, припомнился явственно: лысоватый детина с лицом вышибалы и вкрадчивыми повадками профессионального подавальщика идей, прилежно склонившийся над блокнотом. А вот интервью не было. Потому как в школу Горяйнов приехал к самому началу беседы со старшеклассниками, а после его ждали в городской администрации.
- Ну, я тогда в уголочке посижу, послушаю, - сник корреспондент.
Уже тогда Горяйнов с опаской подумал: фиг его знает, что он высидит. И вот пожалуйста... не прошло и года.
С досадой пробежал глазами пространное рассуждение о том, что герои, дескать, живут рядом с нами, а мы их в упор не видим. Вроде, все логично, но вот веет от этих слов школьным сочинением троечника - ну, передрал ты оттуда и отсюда одну-другую фразу, а если при этом еще и ошибок не наделать ухитрился, может, и на четверочку наплачешь. И вообще, для того, чтобы совместить упрощенность и претенциозность, надо быть воистину... журналистом! Чего стоит только следующий подзаголовок "Есть такой праздник!" Да, действительно, всякий раз на встречах со старшеклассниками Горяйнов говорил, что существует официальная дата - День памяти воинов-интернационалистов. И пояснял: нельзя подходить к этому дню с традиционными "праздничными" мерками, ведь речь идет о самом непростом - о жизни и о смерти... Этот день - повод подумать, для чего ты выжил, что ты еще можешь и должен совершить в жизни. В этот день не вспоминают (потому что и так не забывают никогда), а поминают тех, кто не вернулся. Вот это все и называется - память. А Панков взял да и рубанул сплеча про "лишнее напоминание россиянам о тех, кто не вернулся с Афганской войны". Кому напоминание-то? Кому? Обывателям, для кого оно уж точно лишнее? Или всяким ляховым, радостно цепляющимся за любой повод поговорить-покрасоваться?
Дальше читать не хотелось. Категорически. Но раз уж взялся... Проклиная идиотское упрямство, причину многих печалей, Горяйнов принялся читать описание своего подвига. Если бы в этот момент одаренный троечник Артем Панков оказался рядом, Горяйнов, позабыв о всяком пацифизме, четко и доходчиво разъяснил бы ему приоритет реализма перед боевой фантастикой, по крайней мере, в журналистской работе.
Не услышал ты чего-то, не понял, забыл - ну узнай в справочной телефон Совета, созвонись, уточни, черновик материала, в конце концов, привези, а не позорься и людей не позорь, год спустя после разговора вынося на публику подростковый пересказ то ли фильма про "Черную акулу", то ли вовсе какого-то америкосского боевика!
А вообще, если по чести, тут не страдающего профессиональным инфантилизмом корреспондентика винить надо, а себя, старого дурака. Ведь сколько лет лежала эта история под спудом - и надо было так разговориться, да еще перед детьми. Чем же они его тогда так задели-то? Чем?
Сознание споткнулось об этот вопрос, болезненно так споткнулось.
...А задели разговорами о боевом братстве в книжном таком духе, как будто бы речь шла о героях приключенческого романа. Ладно, пацанам позволительно, намного хуже, когда у них мысли вообще не разворачиваются в эту сторону. Ему бы ответить просто и честно - да, существует. И достаточно. Но почему-то захотелось рассказать, как это бывает в жизни, без романтических прикрас. И он начал говорить. И сам как будто бы снова увидел пыльную бетонку и пыльное небо над ней, и внушительное тело транспортника, спокойно и ровно идущего к горам. Горяйнов всегда считал себя далеким от поэзии, но иной раз накатывало. Вот и тогда ему подумалось: транспортник похож на плавно движущуюся колыбель с драгоценной ношей. Четвертью часа раньше на борт подняли раненых, которых отправляли в Союз.
С той поры Горяйнов боялся, когда так вот находило. Он еще и удивиться себе не успел, как увидел белесую линию, перечеркивающую горизонт и соединяющую горы и транспортник. Она еще не истаяла, седая дорожка с земли в небеса, и не стихло еще эхо взрыва, а звено Горяйнова уже было в воздухе. Потом, уже на земле, штатный балагур Колька Хохлов очень серьезно сказал:
- Ну, теперь там с неделю ящерица не пробежит и змеюка не проползет.
За самоуправство майор Горяйнов чуть было не лишился буквально на днях полученного звания, а действия его были охарактеризованы непосредственным командиром как "идиотская выходка" (просто удивительно, насколько уважительно иногда звучат ругательства!). А теперь, два десятка лет спустя корреспондентик с мозгами подростка восторженно лепит граду (благо - не миру) о геройском подвиге крутого полковника... и от этого на душе так погано, что и не высказать.
Горяйнов встал. Принялся аккуратно сворачивать газету, размышляя, забрать ее с собой (для чего, спрашивается?) или попросту выбросить тут же в мусорный контейнер. И вдруг взгляд зацепился за стихотворные строки на последней странице. Знакомые слова, очень знакомые.
...Но душа - не целое, а часть...
Ох, вы, ночи душные, недужные,
русские... а кажется, что - южные...
Хочется - не можется - молчать.
Ты навек не целое, а часть...
Да, опять весна. И снова - ранняя,
с каждым днем становится теплей.
Ты живешь, навылет в душу раненный.
Для души не купишь костылей.
Ну и что ж? Обычный с виду юноша,
возвращенный, только не вернувшийся,
по земле бредет, как по золе.
Он не раз слышал эту песню, а вот на бумаге видел впервые. Что ж, надо будет поздравить Славку с публикацией... или лучше не расстраивать? С такими, как он сам, и Славка, и Антон никогда не угадаешь, чем порадуешь, а чем доведешь до белого каления.
Вообще-то, стихи он читал только в школе (по принуждению) и во время ухаживаний за будущей - а теперь давно уже бывшей - супругой (по необходимости). И почти не запоминал. А вот Славкины почему-то западали в память, а может, и того глубже. И приходили, как верные друзья, тогда, когда были нужны. Вот и сейчас вспомнилось-отозвалось:
Опалённый. Оплеванный.
Окрылённый. Прикованный -
всё препонами да законами,
да заботами-льготами, да...
Никогда!
Никогда
не удержишь огонь - в ладонях,
не удержишь легенду - в пределах.
Вы, радетели, всё бы радели!
Между тем - карманы бездонны,
между тем - втихаря замарали мораль
и поставили на кон закон.
Правят бал
вор и враль.
Обыватели слушают звон.
К оглушённой душе
не пробьются ни шёпот, ни крик...
Ты - боец. Ты держаться за землю, за воздух привык.
Удержись! Удержись на своём рубеже.
А что еще остается-то? Раз атака на чиновничьи позиции захлебнулась, остается держать рубеж... и всерьез готовиться к наступлению. А для начала собственные разбредшиеся в растерянности мысли собрать в кулак. Способ проверенный - в машину и вперед. На максимально допустимой... и немножко сверх допустимой.
Мастерски проложив маршрут в стороне от обычных мест охоты гайцов (вот это, наверное, и называют жизненным опытом), изловчился не нарваться - ни на них, ни на неприятности. А то сволочные чиновники, дурак журналист и рвачи с большой дороги - это было бы слишком для одного дня. Горяйнов и без последних уже чувствовал себя героем примитивной киношки о расейском беспределе.
До дома оставалось пять минут езды, когда вопрошающе пиликнула мобила.
- Ну что у тебя? - без предисловий спросил Антон.
- Приеду - расскажу, - мгновенно скорректировал планы Горяйнов.
Что ни говори, а прочищать мозги лучше в хорошей компании.