Впервые Валька принес домой щенка в первую свою школьную осень. Раньше решимости у него хватало только на то, чтобы потихоньку таскать дворняжкам еду из холодильника да завидовать приятелю Борьке, которому родители без лишних разговоров купили собаку. А тут - как в книжке про добрых детей: шел из школы, увидел промокшего под дождем щенка, сунул под куртку. Дома влетело и за испачканную куртку, и за непрошеного вислоухого гостя. Но щенок смотрел такими несчастными глазами, что мама его и накормила (что было принято гостем с восторгом), и выкупала в тазике (щен восторга не выразил, но предусмотрительно не сопротивлялся). Весь вечер вислоухий слонялся из угла в угол, любопытствуя и норовя подвернуться кому-нибудь под ноги, а ночью устроил истерику. Вальке-то что - уснул себе и спит. А родители до самого утра вместе и попеременно нянчили щенка, то баюкая, то предлагая кусочек колбаски. Этого времени им хватило, чтобы определить раз и навсегда: никаких собак!
Валька со слезами отнес щена, так и не получившего имени, на станцию юннатов и попробовал забыть обиду. А что ему еще оставалось-то? Сомневаться в том, что родительское "нет" окончательное, не приходилось. Правда, через полгодика он подумал: если уж собаку держать нельзя, может, хотя бы с белыми мышами родители примирятся? Одноклассница принесла ему пару мышат, предупредила:
- Только если мамка запретит, назад не притаскивай! У меня их знаешь сколько? У-у-у!
Она же посоветовала держать мышат в трехлитровой банке. Но Вальке подумалось: что они, огурцы, что ли, чтобы их в банку совать? И он выпросил у Борьки клетку, в которой когда-то жил хомяк. Хомяк у Борьки был большущий и ленивый, а мыши - маленькие и шустрые. Стоит ли удивляться, что в первую же ночь они сбежали и отправились самостоятельно искать более комфортное место обитания. Утром маму ждал сюрприз. Мягкий, теплый и шевелящийся. В левом тапке. На этот раз хватило и вовсе двух минут, чтобы определить раз и навсегда: никаких животных в доме! Разве что рыбок...
До шестнадцати лет Валька держал рыбок. Держал - и тихо ненавидел. Они чахли то ли от отсутствия то ли любви, то ли простого внимания и вымирали целыми аквариумами. С маниакальным упорством Валька разводил новых - но через некоторое время их постигала та же судьба. И в один прекрасный для Вальки (надо понимать, для рыбок - еще более прекрасный) день рыбки вместе с аквариумом были подарены Борискиному младшему братишке. В этот момент Валька сказал себе: все, никакой живности в доме!
И вообще, жизнь не оставляла никакого простора для мечтаний, уверенно толкая Вальку в наезженную колею: восемь классов, торгово-кулинарное училище, армия, работа в заводской столовой. Невнятная тоска. Рюмка за ужином, четвертушка по праздникам. Женитьба. Идиллия. Рюмка по выходным. Первая семейная ссора. Поллитровка на двоих с Борькой под кильку в томате, ночевка у родителей. Обыкновенная тоска. Очередной семейный скандал. Поллитровка в одиночку, в подъезде, без закуси. Переселение к родителям. Развод. Пьянка длиной в неделю. Выговор. Зверская тоска. Пьянка...
...Вышел Валька в подъезд, уселся на ступеньки, в глазах слезы. Мать следом:
- Валя, сыночек, ну что ж ты?.. Может, "скорую"?..
Валька рыдает от умиления:
- Ма-ам, гляди, какая псинка! У-ух, морда!
- Где, Валечка?
- Да вот же, вот! - Валька тычет пальцем в пустоту.
Мать испуганно ахает и бежит вызывать "скорую".
Совместными усилиями родителей и начальства Валькину жизнь вернули в колею. На работе Валька готовил борщи и слушал сплетни Анны Ванны, Зои Михалны и Тонечки (кроме него в столовой работали одни женщины), дома лопал мамин борщ и смотрел телевизор. Через полгода стал позволять себе рюмашку по выходным, еще через месяц - рюмку за ужином и четвертушку по праздникам. А потом взял да женился. Вторая жена оказалась мягкосердечнее первой, и схема "рюмка за ужином, четвертушка по праздникам" осталась без изменений. Родилась дочка, через два года - вторая. Не было и намека на семейную идиллию, но и без серьезных ссор как-то обходилось. Тоска стала привычной, как маршрут "дом - работа, работа - дом".
А потом грянул скандал. Наверное, впервые Валька вполне уяснил себе, что значит "гром средь ясного неба". А вот чего так и не уяснил - с какого перепугу-то все началось? Но как-то вдруг, не успев даже опомниться, он оказался на лестничной площадке, в руках - хозяйственная сумка, в которую Люся наскоро побросала его носки вперемешку с рубашками, а сверху зачем-то пристроила старенький транзистор.
Родители приняли Вальку так, как будто бы загодя знали: так вот все и обернется. Мама, сочувственно качая головой, пошла греть борщ, отец понятливо достал припрятанную в дальнем углу едва початую бутылку "Столичной".
Потом было возвращение к жене, отнюдь не триумфальное. Потом - новый скандал. Снова - не разобрать из-за чего. На этот раз рубашки и носки полетели не в сумку, а вслед Вальке. Жизнь снова стала предсказуемой, до рези в душе предсказуемой.
Так и повелось: два-три дня после получки - у жены, все остальное время - у родителей, карманы и голова пусты.
Мама уже не рассуждала, почему у Вальки все так нескладно, она просто заботилась:
- Валя, иди борщика покушай!.. Валечка, ты совсем обносился, поди хоть брюки себе купи, денег я дам.
Вместо обновки Валька приволок с рынка взъерошенного щенка.
- Ну на кой черт он тебе сдался? - опечалилась мать. - Кормить-то ты его чем собираешься?
Вопрос был не праздный. Учитывая, что по стране уже топала походкой пьяного моряка перестройка, а люди вдруг узнали, что талоны бывают не только в общественном транспорте.
- Выкормлю как-нибудь, - сказал Валька, и в ответе этом уверенности было куда меньше, чем надежды на благословенный русский авось.
- Ты хоть скажи, большой он вымахает?
- Ну так! - радостно кивнул Валька. - Он же овчарка немецкая!
- Дурака я вырастила, - беззлобно констатировала мать. - Хоть блох-то у него нет, а?
Блох у Рема не было. Как, впрочем, и везения. Волей-неволей вспоминалось Вальке расхожее утверждение, что собаки похожи на своих хозяев. С самого косолапого щенячества Рем влипал в истории, которые могли кончиться для него очень плохо. В первый же день в новом доме он ухитрился, вцепившись зубами в провод, стянуть на себя утюг с гладильной доски, и только чудом увернулся. В первый же день у Люси (удивительное дело, против собаки жена возражала еще меньше, чем мать) исхитрился загнать себе в язык швейную иголку - Люська и отвернулась-то на пару секунд! К исходу третьего месяце Рема в ветеринарке узнавали даже кошки на плакатах.
Валька обреченно вздыхал и, стараясь не обращать внимания на возмущенные взгляды жены, выкармливал щенка жутко дефицитным детским мясным питанием.
- Ремуля, сынуля ты мой! Кр-расавец!
А ведь и вправду красавец вырос - на зависть более удачливым соседям, но менее удачливым собаководам. Валька понакупил книжек и теперь шокировал мать и жену словосочетаниями типа "общий курс дрессировки".
- Дурак - он и есть дурак, - твердила мать.
- Ты бы воспитанием детей так занимался, как псиной своей, - укоряла жена, но видно было - ни на что уже не надеялась. Дочек Валька любил, но все заботы о них ограничивались шоколадками и воскресными прогулками в парке. Он и сам не понимал, почему все получалось так, а не иначе. Но когда Рем подбегал и тыкался лбом Вальке в ноги, прояснялось на сердце, какие бы грозы не бушевали над головой.
- Ремуля, сынуля!..
И кочевать от жены к родителям, от родителей к жене было уже не так тоскливо, в хорошей-то компании.
Если бы Валька мог подобрать слова, вышло бы примерно так: впервые на ниточке его жизни завязался узелок, за который, соскальзывая вниз, он, Валентин Деулин, тридцати пяти лет от роду, неудачник и дурак, мог зацепиться - и удержаться. Если бы Валька умел анализировать, он сказал бы, что Рем - единственное существо на свете, которому ничего от него не нужно. Это даже не бескорыстие, это - больше. Ладно, Люська, которая прямо-таки расцветает в день зарплаты, а родительскую-то любовь корыстной не назовешь. И все же родителям от Вальки много чего надо, и все это "много" воплощается в несбыточном материнском: "Чтоб дураком не был!" А Рем... Скажете, скотина бессловесная? Кабы не так! Он глазами говорит - да так, что яснее ясного. А еще он - детская мечта. Когда детская мечта сбывается у взрослого дядьки, он за нее вдвое... да что вдвое! - вдесятеро крепче держится. Так сказал бы Валька, если бы сам сумел разобраться во всем, что творилось в его душе. Но он и не пытался. Он просто водил Рема на пустырь, где, в стороне от осуждающих взглядов чистоплотных бабулек, собирались такие же собачники. И даже пить стал меньше. Это почти примирило мать с Ремом.
Почти. До того дня, когда Вальку отправили в так называемый вынужденный отпуск, потому как нежданно-негаданно выяснилось, что их заводу столовка без надобности, да и сам завод, четыре десятилетия работавший на оборонку, нерентабелен, проще говоря, тоже без надобности - государству. В воздухе повисло неведомое дотоле слово "сокращение". И еще одно, к сожалению, хорошо Вальке знакомое - "развод".
Валька и Рем снова перебрались в родительский дом - и принялись методично уничтожать материны запасы. О мясе речь уже не шла, но круп, которые экономная мать запасала впрок и хранила в трехлитровых банках, было в избытке... Точнее, казалось, что в избытке. Потому что запасы сошли на нет в несчастные три недели. А недели эти назвать счастливыми не повернулся бы язык даже у клинического оптимиста: Люська недрогнувшей рукой подала на развод, вынужденный отпуск продлили на неопределенный срок, мать слегла с инфарктом.
Рем кое-как перебивался подачками соседей. Глаза его день ото дня становились грустнее. Он ни на шаг не отходил от Вальки. Не клянчил, нет. Просто ходил по пятам - и все.
- Ремуля, сынуля, потерпи еще немножечко, - виновато уговаривал Валька.
- Да сколько ж ему терпеть? - наконец не выдержала мать. Большую часть дня она лежала в кровати и молчала, делая вид, что смотрит телевизор. А на самом деле - думала. О многом думала, но все сходилось в единую точку: нескладная у них у всех судьба, собачья. - И чего ради терпеть-то, а, Валь? Дальше хуже будет. Хуже, Валь! Чего ради ты его мучаешь?..
Помолчала и добавила тихо, стыдливо:
- Вот и кашу всю ему скормил... Сами-то что кушать будем?..
Валька крепился еще два дня. На третий решил отдать Рема Федору Петровичу из соседнего дома. Тот давно просил продать. Куда-то в охрану устроился, так что собака ему позарез нужна. Хорошая, тренированная - одним словом, такая, как Рем. И вообще, человек порядочный, добрый, вроде как. Жена у него, опять же, в торговле работает, не оголодают... Но только - отдать, не продать!
Бессонной ночью Валька понял, что так нельзя. Нельзя предать друга - и потом смотреть ему в глаза, делая вид, что ничего не произошло.
А наутро мать показала ему обведенное красной ручкой объявление в газете.
Валька замялся.
- А ты не можешь...Ну, сама... Сама позвони.
- Ладно, - сочувственно согласилась мать, а через четверть часа объявила: - Все, договорилась. Завтра, в десять.
Вечером Валька напился. А утром ушел из дома, захлопнув дверь прямо перед носом у кинувшегося следом Рема.
А потом сидел в как-то разом опустевшей комнате и плакал, впервые в жизни плакал абсолютно трезвыми слезами.
Вроде, и мал был узелок на ниточке, но - держал. И не за что теперь уцепиться, скользи себе вниз и вниз, пока не разобьешься.