Кадетский корпус Сумеречных Лисов отправлялся в летние лагеря. Точно в срок. Как будто бы никакой войны нет и они, без пяти минут (ну, то есть без года и двух месяцев, но это мелочи) офицеры, не понадобятся ни в столице - ходили вызывающие доверие слухи о том, что на совещании высшего командования король объявил, что она находится на угрожаемом положении, в газетах о таком, конечно же, не писали, - ни на фронте. Такие разговоры велись в казарме накануне вечером, и вчера, и позавчера... Как бы ни рвались некоторые из Лисят в бой, как бы ни возмущались "мирным" распорядком, свое мнение они выражали трагическим полушепотом. Самое мягкое наказание за обсуждение распоряжений начальника корпуса - карцер, далее по возрастающей, апофеоз - оставление в городе и, как следствие, не имеющие четких границ обязанности по подготовке помещений к новому учебному году. Попасть в фактическое рабство не хотелось никому. А учитывая, что над начальником стояли только двое - командир Сумеречных Лисов и сам король, он же главнокомандующий, - наказание простиралось от карцера до бесконечности. "Бывало, что и выгоняют без права поступать на любую военную службу", - неподтвержденные слухи, проверить которые на себе не желал никто.
Вообще, кодекс Сумеречных, точнее, его неофициальная, передающаяся изустно из поколения в поколение, часть, объявлял риск делом чести каждого Лиса, тем паче - Лисенка, которому только предстоит завоевать и утвердить свой авторитет. Однако тот же кодекс проводил четкую грань: рисковать - достойное и одобряемое поведение, совать голову в собачий ошейник - глупость, достойная осмеяния.
Поздним вечером был очередной воздушный налет. В самое коварное, по мнению Везунчика Эрика, время - через полчаса после отбоя. Под утро он спал вполглаза, чтобы к подъему быть готовым действовать быстро и решительно, с ясной головой, а вот после отбоя проваливался в сон почти мгновенно.
По инструкции, которую им повторяли по пять раз на дню, сразу же после сигнала воздушной тревоги старшим кадетам - первому отряду - надлежало бежать к младшим - каждый десяток отвечал за свой курс, один из трех, и сопровождать их в бомбоубежище. "Малолетки любят геройствовать - и по дурости, и на спор, - раз за разом повторял, намертво вбивая эту простую мысль в головы подопечных, командир их курса, за глаза не без причины именуемый Щелкунчиком. - Мое счастье, что когда вы были такими вот детишками, никакой заварушки не приключилось, некоторые из вас, если не все, от любого черта слинять могут. - И добавлял не без гордости: - Это сейчас вы почти что настоящие Лисы, а были банда бандой".
Когда Эрик и девять его товарищей, замыкая шеренги перваков, спустились в бомбоубежище, лучше места подальше от входа - что предсказуемо - были уже заняты двумя другими отрядами их курса и столь же неприкаянными ("потому что уже умные") четверокурсниками. И десяток Инга, шефствовавший над вторым курсом, опередил. Ребятам Инга досталось место поплоше, но все равно не на залитом электрическим светом пятачке в середине, а у стены. Инг великодушно потеснился, приглашая Эрика к себе.
- Как думаешь, теперь нас оставят? - традиционным шепотом осведомился он.
- Что толку думать? - Эрик раздраженно дернул плечом. - От наших думок и желаний ничего не зависит.
- И все же? Пусть бы малышню отправляли, а мы же обстрелянные, нас можно...
Привычка Инга во всем доходить до сути и вовлекать в этот процесс того, кто подвернется (Эрик подворачивался чаще других) нередко бесила. А сейчас - особенно. Ясно же, что они хотят остаться - Эрик готов был поручиться за весь курс. Да что за курс - за всех, даже за мелочь сопливую.
- Отвянь! - огрызнулся Эрик и сделал вид, что, за неимением иных важных занятий, намеревается вздремнуть.
Ясно и другое: если осталась хоть малейшая возможность поберечь для завтрашнего дня старательно выращенную элиту, а не бросать ее в бой наравне с линейными, этой возможностью воспользуются. Более того, капитан так и сказал: "Не надейтесь, ваш час еще не пробил". Наверняка их задействуют по назначению. Так чего Инг ума покупает? Не расслышать, что говорит перед строем Щелкунчик, просто невозможно, не воспринять - крайне проблематично. А как именно - тут и голову ломать нечего, вариантов всего два - как разведчиков-диверсантов или для охраны королевской семьи. Второе, учитывая, что их не оставляют, маловероятно... хотя кто знает, какие там мысли у командования.
- Слушай, а ты раньше... ну, до начала всего этого, знал, что тут есть бомбоубежище?.. Да еще такое... Оно, наверное, под всем зданием...
Неужели это так важно?
Инг говорил еще что-то, но Эрик его не слышал. На самом деле не слышал. Он думал о том, что впервые за девять лет - четыре в корпусе Сумеречных Лисов, а до того пять - в интернате при военном министерстве, - думает о летних лагерях не как о награде за месяцы и месяцы стараний, а как об оскорбительном наказании: не доросли, мол, до настоящего дела.
Выход в лагеря был для Везунчика Эрика мечтой, исполнения которой приходилось ждать целый год... наверное, такой, как для обычных подростков - День рождения. Про День рождения - это предположение. Ведь основываться приходилось только на отрывке из какой-то полузабытой детской книги, кажется, довольно идиотской, иначе не выветрилась бы из памяти. А он... он-то и даты, когда появился на свет, не знал. И причины, по которой его на свет произвели. Причину быть он нашел для себя сам, классе во втором интерната. И не сомневался, что у него все получится, как задумано, - иначе он просто перестанет быть.
Но он верил в свою удачу. Не случайно же, сколько он себя помнил, его называли Везунчиком.