Дорогая Эстер!

  

  Спустя две недели пути мы прибыли в Нью-Гейт. Хмурый взгляд Эрика оставлял на душе мерзкое послевкусие, а слова отдавали протухшей рыбой. Но ради тебя, я стараюсь вести себя как следует, пусть руки складываются в камень, способный одержать верх над остротой языка твоего брата.

  

  Весь сегодняшний день я пролежал на кровати в крохотной комнатке, кромсая свою выцветшую память. Я уже потерял счет мыслям, кружащим над пропастью имбирных воспоминаний. Они поглотили меня, как когда-то приняло в свое нутро дикое море. Я до сих пор чувствую соленый привкус отчаяния, выбросившего меня на берег терпкой реальности. В ушах плещутся волны, а кожу стягивает засевшая в сердце боль. Она стремится сжать меня до размеров бездушного органа, по привычке качающего мою пресную кровь, но я сопротивляюсь.

  

  После ужина, на который я так и не явился, пришел Эрик. Он бросил одну лишь фразу, не излив ни капли яда. "Пора". Его пустой голос не мог меня обмануть. Он страдал. Я видел, как дрожали эти птичьи руки, державшие последнюю драгоценность его никчемной жизни. Я ничего не ответил, лишь накинул пальто и тенью последовал за ним.

  

  Дорогая Эстер, твой родной город прекрасен. Угрюмая пена облаков заслоняла небо, вытиравшее ветром последние слезы. Позади меня застыли неуклюжие горы, пораженные красотой моря. Я понимал немой восторг, с которым вершины всматривались вдаль. Ледяная синь манила к себе, будто ундина, обещая долгожданное забвение. Не в силах выносить великолепие стихии, я смиренно опустил взгляд.

  

  Устав искать в зеркалах дождя твое отражение, я вновь вернулся в реальный мир. Из окон благочестивых домов лился янтарный свет, но я слышал, как бились в застывающей смоле крылья мечтаний, когда-то принадлежавших людям. Ныне грезы были раздавлены, как надоедливые насекомые, газетами, книгами и даже грязной от слякоти обувью. Как же мне знакомо это чувство, милая Эстер. В день, когда я увидел тебя впервые, мои приторные несбыточные желания дробились под твоим взглядом, словно плитка молочного шоколада. Я понимал: в мою жизнь ворвалась жизнь, вытеснив безликую пустоту.

  

  Дорогая Эстер, здесь ездят трамваи. Я, как глупый ребенок, провожал каждый из них затуманенным взглядом. Мерный стук колес по ржавым рельсам протягивал руку, желая освободить незнакомца из объятий прошлого, помочь выйти из густого болота горя, распустившегося цветком, лишь недавно сорванным с клумбы моих надежд. Но я пугливо молчал.

  

  Изредка проезжали автомобили, и внутри меня раздавался грохот удара. Я мысленно разбивал каждую машину о дерево, дом, уносил их в море, ужасаясь от желания, которое требовало: другие должны ощутить то, что терзает меня с той ночи. Я молил о пламени, разрывающем жидкие сумерки, дабы в огне вновь увидеть тебя. Я опустил веки, ослепленный твоим призрачным образом.

  

  Когда я нашел в себе силы вновь распахнуть глаза, надо мной нависали мачты. Они тянулись ввысь за недоступной мечтой. Пристань затопила тишина, в которой плескались волны моего дыхания. Эрик протянул мне тебя. Я видел в его глазах за пеленой язвительности и осуждения жгучий стыд за глупые обвинения, которые, увы, были бессильны вернуть ускользнувшую жизнь. Прижимая к груди пепел нашей несбыточной любви, я дописываю эти строки, чтобы отпустить в последний путь мои мысли о тебе. Металл приятно холодит пальцы, а слезы размывают чернила на бумаге. Твой брат уже поджег свечу, ожидая, когда я поставлю точку, на которой закончится наша с тобой история.

  

  Дорогая Эстер,