Аннотация: Финалист конкурса "Бес Сознательного-6". Тема - "Хороший мертвец - мёртвый метвец".Опубликован в журнале "Реальность фантастики" N11(75), 2009.
Принято считать, что глаза выдают человека. Это не всегда правда. Однако путника, который уверенно, не обращая внимания на разрытый погост и обугленные остовы домов на окраине, шел сквозь Грошёвый квартал, они выдали сразу же.
Не прошло и минуты, как целая стайка детей, меся босыми ногами грязь и сверкая голыми коленками, бежала вслед за пришельцем, млея от собственной храбрости. Однако, держались они на почтительном расстоянии - ведь россказни об упокойниках были слишком хорошо известны. Никто наверняка не знал, сколько в них вымысла, а сколько правды, но предполагали худшее.
Незнакомец был безоружен и неприметен, одет просто и неброско, с выгоревшими до соломенного цвета волосами, падающими на загорелый лоб, и холщовой котомкой через плечо, пусто шлепающей на ветру. Непроницательному наблюдателю он мог бы показаться обычным бездельником-бродягой, перекати-поле; внимательный непременно отметил бы походку и повадки, выдающие человека, привыкшего к опасностям. Но, разумеется, никто не смотрел ни на походку, ни на одежду. Смотрели на глаза - почти бесцветные, с белёсыми зрачками глаза упокойника. Смотрели с затаенным любопытством и опаской - и тут же отводили взгляды.
Может, пришелец и не пошёл бы сразу в крепость. Может, остановился бы на каком постоялом дворе или в трактире, может, промочил бы горло, а то и перекусил. Но выбора ему не оставили - будто по волшебству, тяжелые оконные ставни и двери таверн, крепкие ворота постоялых дворов захлопывались при приближении незнакомца.
Упокойников в народе боялись едва ли меньше, чем навьев и умрунов, которых те изводили.
* * *
- Ты, мил челове...кхе-кхе... Словом, что-то веры в тебя у меня нету, - покачал головой воевода Иларий.
Дородный, но крепкий, со смоляной бородой лопатой, с тяжёлым, побывавшем не в одной битве мечом на поясе, он принимал незнакомца прямо в воротах крепости. И оказался одним из немногих людей, способных впрямую выдержать неприятный взгляд белёсых глаз упокойника.
- По моим предшественникам судишь? - прищурился пришелец. На его загорелом лице белёсые глаза смотрелись особенно неживыми.
- По ним, - согласился воевода. - С прошлых задушниц, как я грамоты разослал, народу тут перебывало немало. И какого! Наёмники с дружинниками, ведуны с колдунами, шептуны с ворожеями, и даже иноземные жрецы и друиды. И всякая прочая шушера, самозванцы и лихачи. Каждый заверял, что вот он то точно справится с напастью. И ни один не справился.
Упокойник молчал; и даже неясно было, слушал ли он воеводу - белёсые глаза, обязательный атрибут профессии, казались пустыми. Одни говорили, что глаза у упокойников - как у слепцов. Другие, менее деликатные, сравнивали их с глазами мертвецов. И прибавляли - только такие, мёртвые глаза позволяют упокойникам видеть загробный мир... Как именно добивались подобного результата у мальчишек, приходивших в ученики к упокойникам, думать никому не хотелось.
Иларий тяжело переступил с ноги на ногу и подозрительно осведомился:
- Тоже скажешь, что знаешь, как нам помочь?
- Не скажу, - качнул головой упокойник, и выгоревшие соломенные волосы разворошенным снопом упали на лоб.
- Вот, значит, как, - криво хмыкнул воевода. - Тогда чего пришел? Уж не в дружину ли ко мне наниматься?
- Не скажу, пока не узнаю, что у вас за напасть, - закончил упокойник. - В грамоте твоей, воевода, много слов, но только все они - вокруг да около.
- Как это - вокруг да около! - возмутился Иларий. - Ясно же сказано - навьи замучили.
- Навьи навьям рознь, - спокойно возразил упокойник и удобно облокотился плечом о брёвна крепостной стены. - Упыри? Умруны? Или, может, вообще и не навьи вовсе, а нечисть?
- Да кто их разберет, - махнул рукой воевода. Окинул взглядом пришельца, остановился на белёсых глазах, поколебался немного, а потом, будто решившись на что-то, предложил: - Проходи уж, чего на пороге стоять... Тебя как звать-то?
- Аскольд.
- Ишь ты, - отчего-то усмехнулся воевода. Впрочем, смешок замер на его губах, едва только тот встретился пустым взглядом упокойника, направленным на него. - Ну, пошли, - вздохнул он. - Расскажу, что у нас за беды, а потом послушаю, что ты мне на это скажешь.
"И от души надеюсь, что это будет что-нибудь путное" - добавил он про себя. Упокойники к ним прежде не захаживали, но если в слухах о них есть хоть половина правды, это давало надежду, что, может, у Аскольда что и получится.
* * *
- Такие вот дела, - завершил свою речь Иларий, положив ладони на скоблёные доски стола. - Ну как, возьмешься?
- А что именно ты от меня хочешь? - невнятно осведомился его собеседник, аккуратно подбирая кусочком хлеба остатки рассыпчатой каши на дне глиняной миски.
- Что именно я от него хочу, - повторил воевода и неодобрительно покачал головой. - А ты как думаешь? Хлев вычистить? Коней подковать? Ты, Аскольд, кто? Гусляр-песенник? Нет, ты упокойник. Вот и хочу, чтобы ты их... упокоил. Навьев этих, упырей, умрунов, или как их там.
- Скажи, воевода, - медленно, будто тщательно подбирая каждое слово, спросил Аскольд, - Чего они вам плохого сделали? Я вот тебя слушал-слушал, и что-то не припомню, чтобы ты мне говорил, будто они людей убивают.
- Да они ж мертвецы! А мертвецы должны быть мёртвыми. Разве это дело, чтоб мёртвые так запросто шастали среди живых? Нет, хорошие покойники - они все смирненько по кладбищам лежат. От этих же житья нет. Убивать не убивают, но ведь так пугают, что и окочуриться со страху можно. А то ночь за ночью донимают, шумят, стенают - с ума сводят. Погоду, опять же, плохую насылают. И болезни разные. Словом, надо, чтобы ты их упокоил. Чтобы раз и навсегда нас от этой проблемы избавил.
- Так чтобы упокоил или чтобы от проблемы избавил?
- А что, есть разница? - удивленно приподнял густые смоляные брови воевода.
- Есть, - просто отозвался упокойник. - Прежде всего - в цене. Упокоить будет стоить сто серебряных. А избавить от проблемы - сто золотых.
- Проходимец! - взвился Иларий. - Ты за кого меня принимаешь? Откуда такие деньжищи?
- Я ведь наслышан о твоем последнем походе, - спокойно отозвался собеседник. - Я как раз с той стороны шёл и своими глазами видел, что осталось от деревень и от города.
Воевода довольно задрал смоляную бороду. Да, поход и впрямь был удачный: земли противника выжгли, на поле битвы оставили полтыщи трупов, и своих из них - меньше сотни. Есть чем гордиться. Потом подозрительно прищурился. Упокоить, значит, сто серебряных, а избавить от проблемы - сто золотых. Разница ускользала от понимания: как ещё можно избавить запуганный народ от навьев, как не упокоив этих мертвецов?.. Наделенный безмерной храбростью и умеренной кровожадностью, делавших его хорошим вождем, воевода Иларий не отличался хитростью ума, и потому, не найдя ответа на свой вопрос, просто перестал над ним биться. Поразмыслил немного над ценой, да и то больше для виду - от ста золотых в казне совсем не убудет, а если и убудет, с людишек всегда собрать можно, - и размахнулся, собираясь ударить по рукам в закрепление уговора.
Однако, упокойник руки не протянул. Откинул с загорелого лба соломенную чёлку и отчеканил:
- Прежде чем по рукам бить, хочу тебе, воевода, вот что сказать. Если я за какое дело берусь, то либо я доведу его до конца, либо... либо дело доведёт до конца меня. Это я тебе к тому, что если мы уговоримся сейчас, потом не упрашивай меня остановиться - полдела недоделанным я ни за что не брошу.
Слова прозвучали не уточнением - предупреждением. Но воевода этого не услышал.
- Вот и хорошо, - только и сказал он. - Если правду говоришь, значит, надёжный ты челове...кхе-кхе, словом, значит, на тебя положиться можно. Я тебе предоставляю всё, что для дела понадобится, а ты избавляешь нас от проблемы. Ну, по рукам, или как?
- По рукам, - ровно согласился Аскольд.
В его взгляде невозможно было прочесть ни удовлетворения, ни разочарования. Конечно, белёсые глаза выдавали упокойников. Но выдавали только одно - профессию их обладателей. И выдавали только один раз - при первой встрече. Зато после всегда надёжно скрывали все мысли и чувства.
* * *
Несколько дней Аскольд без устали бродил по прилепившимся к крепостному холму нищим деревням, возомнившим себя городскими кварталами; днём наблюдал за людьми, не обращая внимания на испуганные или косые взгляды, ночью спокойно разгуливал по умирающим после заката улицам. И ничего не предпринимал. Только всё что-то высматривал, вынюхивал, выспрашивал. И не по делу выспрашивал. Предупрежденные воеводой селяне, мнившие себя горожанами, ожидали, что нанятый упокойник станет интересоваться, когда навьи появляются, как выглядят и что творят. Собирались поведать и горящих красным глазах, об острых, в два ряда, зубах, о кривых когтях и раздутых телах. Аскольд же, водя по лицам белёсыми глазами, больше интересовался тем, кто в воеводой в поход ходил и кто не вернулся, кто кормильца потерял и кто ребенка выкинул, кто умер, не обвенчавшись, и кто руки на себя наложил. В ответ узнавал зачастую больше, чем спрашивал - кто злословит на соседей, кто завистью исходит и кто на власти ропщет.
Неделю спустя воевода уже потерял терпение - он давно порывался в очередной поход и не уезжал только потому, что понимал - если он уйдёт и заберёт с собой дружину, как-никак присматривавшую за городом, оставленные один на один с навьями запуганные крестьяне просто-напросто разбегутся. Пришедший на днях упокойник вселил в него надежду в том, что с умрунами скоро будет покончено, и нетерпение отправиться с войной на давно присмотренные земли от этого разгорелось только сильнее. И поскольку Аскольд всё что-то тянул и тянул, воевода уже собрался было во всеуслышание обвинить упокойника в дармоедстве. Однако Аскольд его опередил - сам явился в крепость и сказал воеводе, чтобы тот приказал провести обряды задушниц.
И без того относящийся к упокойнику с изрядной подозрительностью, Иларий нахмурился и нелюбезно процедил, что, во-первых, проводились задушницы совсем недавно, в Радуницу, вторник Фоминой недели, и, во-вторых, по календарю сейчас поминальных дней нет. Упокойник, как всегда ровно и равнодушно, возразил, что, дескать, покойникам без разницы, когда их поминают.
- Когда обряды закончим, простые заложные покойники сами исчезнут. И вот тогда я начну уже разбираться с оставшимися, - пообещал воеводе Аскольд. Тот подышал недовольно в смоляную бороду и побросал на упокойника подозрительные взгляды. Правда, взгляды эти с тем же успехом можно было бросать и на стену - белёсые глаза Аскольда оставались неживыми.
- Будь по-твоему, - с неохотой процедил Иларий.
Задушницы так задушницы. Может, упокойник больше знает о том, как их надо проводить правильно, так, чтобы толк вышел.
* * *
На следующий день в воздухе пахло палёными кострами и сальными свечами. Утром на ухоженном погосте поливали могилы водой с вином, украшали их цветами и обкладывали дёрном, оставляли на холмиках, не без сожаления, ибо многие варили последнее, мисы с горячей, густо дымящейся кашей - пусть покушают покойники вкусного пара.
В полдень Аскольд собрал побольше мужиков и повёл их на разоренный погост на нищей окраине, который заприметил ещё в день своего появления в городе. Велел отыскать всех заложных покойников, которых выкинули за город. Когда люди начали роптать, повысил голос и объяснил:
- Я знаю, что вещуньи говорят, будто в непогоде виноваты заложные покойники, что они велят вам уносить их подальше от жилья и бросать прямо на землю, заложив ветвями или камнями. Однако, засухи или заморозки после этого все равно продолжаются, значит, мертвецы тут не при чем. А то, что вы их не похоронили, как положено, а наспех заложили, и не даёт им уйти в загробный мир.
Аскольду не поверили. Да и с чего бы? Кто он таков? Чужак, да к тому же ещё и упокойник. То, что умерших не своей смертью, то бишь заложных покойников полагается не в земле хоронить, а закладывать ветвями и камнями - святая правда, потому что так издавна заведено. И то, что непогоду заложные мертвецы насылают, всем известно - ведь так вещуньи говорят. Вещуньи - они лучше знают, потому что им про то ещё их бабки говорили. Только правда может жить так долго, чтобы её передавали от дедов внукам; заблуждения бы столько не протянули...
Однако, не согласившись с упокойником, спорить с ним люди не решились - ведь воевода приказал всячески тому содействовать. Воеводу в народе не любили - а за что его любить, если он по три шкуры на походы свои сдирает, а, вернувшись, добычей не делится? - но боялись. Потому - делать нечего - собрали всех заложных покойников, о которых смогли вспомнить и останки которых смогли отыскать. Притащили их на разорённый погост, под бросающим в дрожь пристальным белёсым взглядом вырыли огромную могилу, скинули туда останки, присыпали землей и холм сверху водой с вином покропили - всё как положено.
К вечеру девки устроили русалии - проводы русалок: обрядили одну, невенчаную, в нарядные одежды, увесили венками, повели с песнями через ржаное поле на озеро, там сорвали с неё венки, побросали в воду и прыснули в разные стороны - чтобы русалки не догнали. Потом собрались на окраине Скобяного квартала и устроили шумные пляски.
Правда, не обошлось без неприятностей. Одной из участниц проводов, русоволосой худышке Виринее, старшей дочери большого, лишившегося кормильца семейства, не хватило парня для пары. В другой день никто бы и внимания не обратил, но не после русалий. Русалками, как известно, обращаются девушки, умершие до брака, а мавками - утопившиеся с горя, что никто их не любит. Потому в плясках после русалий каждая должна быть в паре.
Выгнать из круга участвовавшую в проводах - нельзя, пустить плясать одну - как бы большей беды не накликать. Пару искать? Так сколько времени-то пройдет!
Тогда и приключилось неслыханное - Виринея повернулась к стоявшему поодаль упокойнику и протянула руку, робко предложив:
- Пойдём?
Белёсые глаза остались такими же пустыми, однако Виринее показалось, будто молчаливый упокойник растерялся. Но в следующее мгновение он уже шагнул вперед. Девушка было отпрянула, но потом вдруг мелькнула у неё шальная мысль - люди шарахаются от упокойника, словно от чумного, и, быть может, никто и никогда ещё по своей воле не звал его танцевать... И, храбро прикусив нижнюю губу, Виринея позволила упокойнику взять себя за руку.
После неловкой заминки вновь зазвучала мелодия, заполнила ошарашенную тишину, и пустились в пляс пары. Кружилась среди них и Виринея, и уже не сжималась от ужаса под ладонями упокойника и не думала о том, как, узнав об этом, будет сердиться на неё завтра толстый мельник, за которого она выйдет осенью замуж, чтобы уберечь от голодной зимы младших сестёр. Быстрые пляски и летящие в небо искры костра ударили в голову хмельным вином, от руки, крепко державшей за талию, шло приятное тепло, а уверенность, с какой упокойник вел её под гудки свистулек и щёлканья трещоток, рассеяла пугливую настороженность. А что глаза у него белёсые и мёртвые - ну и что с того? В глаза можно и не смотреть.
Тем более, что сам упокойник, словно догадываясь о её мыслях, старался их прикрывать.
* * *
В ночь после проведенных задушниц ждали чего-то необычного.
Однако, как и прежде, колотили по ставням вредные умруны, зелёными огоньками околачивались по погостам неупокоенные души, пугали, ухая в печных трубах, игоши и ичётики, из колодца вылезала ничуть не напуганная проведенными русалиями лоскотуха и бродила между казарм дружинников распутная девка, в которую вселилась злая лярва.
Наутро сердитый воевода потребовал к себе упокойника. Для начала попытался сверлить его грозным взглядом, но вскоре это занятие бросил, потому как белёсые глаза Аскольда оставались пустыми и равнодушными.
- Ну, и чего ты добился? - скрестил тогда на груди руки Иларий, и смоляная борода поднялась вперед воинственным клином.
- Мертвецы, беспокоившие вас потому, что не получили должного погребения, после вчерашних задушниц упокоились. Мне осталось разобраться только с теми покойниками, кто задержался здесь не из-за этого.
- А из-за чего же они задежались?
- Из-за мести, - чуть прищурился упокойник.
- Из-за мести? Мести за что?
- В основном - за причины своей смерти.
- И что это за причины?
Упокойник вздохнул, и на миг воеводе даже показалось, будто его белёсые глаза словно бы погрустнели.
- Невежество. Злоба. Зависть. Ревность. Глупость. Перечислять можно долго - человеческие пороки, ведущие к плохой смерти, очень многочисленны.
- Но ты ведь знаешь, как их упокоить, да? - воевода благополучно пропустил мимо ушей смысл сказанного, услышав только то, что казалось ему важным.
- Знаю, - упокойник оборонил это короткое слово скупо, но так весомо, и столько мрачной неотвратимости было в его голосе, что Иларий поёжился.
- Вот и хорошо, - кивнул он и разозлился на себя - потому что его голос предательски дрогнул.
* * *
Вести о том, что Аскольд обещал воеводе упокоить навьев, разнеслась по округе, словно пожар, подгоняемый ветром в сухой степи. Потому, когда упокойник, выйдя из крепости, направился прямиком на заброшенный погост на окраине Грошёвого квартала, самые смелые, а за ними и самые любопытные - кучей ведь не так страшно! - не удержавшись, последовали за ним, схоронились за окрестными домами и стали подглядывать.
Упокойник встал прямо посреди погоста, замер, будто каменный и только губы едва шевелились, словно он что-то шептал. Любопытствующие уши насвострили, но было слишком далеко - ни слова не разобрать.
Не прошло и нескольких минут, как потянулись на погост, возникая словно из ниоткуда, уродливые фигуры. Подглядывавшие охнули и подались назад - навьев раньше только по ночам видели, да и то изредка; никто и не думал, что при свете дня они выглядят ещё отвратнее.
Были среди ковыляющих по погосту чудищ и ичётики и игошами, и умруны с лоскотухами, и даже гулящая девка, телом которой завладела злая лярва. Но больше всего прибывало упырей. Вскоре навьи жуткой копошащейся массой заполонили весь погост, и только вокруг застывшего изваянием белёсоглазого упокойника остался свободный пятак земли.
Любопытствующие и подглядывающие, похолодев и окаменев от ужаса, только судорожно сжимали обереги и призывали на помощь богов. Никто не подозревал, что навьев в округе так много; никто не сомневался, что в одиночку упокойник с ними справиться не сможет.
А далее произошло неожиданное. Из плотной толпы уродливых навьев отделился один упырь и поковылял, переваливаясь на кривых ногах, к упокойнику. Несколько мгновений они стояли, глядя друг другу в мертвые белёсые глаза. Некоторые подглядывающие даже подумали, будто упокойник с покойником словно беседуют взглядами. Ждали, что вот-вот появится в руках у упокойника осиновый кол или меч и...
Упырь развернулся и медленно заковылял прочь. И чем дальше он уходил от погоста, тем становился всё прозрачнее, будто тающий на солнце лёд, и всё меньше походил на ожившее после смерти чудище, а всё больше на обычного человека. И прежде чем упырь истаял в воздухе, ахнула, и схватившись за сердце, осела за землю стоявшая среди любопытствующих скромная вдова Неонила - потому что узнала в тающей фигуре своего мужа, не вернувшегося из последнего похода воеводы.
К упокойнику, тем временем, один за другим подходили, глядели глазами в мёртвые глаза и уходили, тая в воздухе, упыри и умруны, игоши и ичётики, мавки и лоскотухи, превращаясь перед тем, как исчезнуть, в погибших отцов, пропавших мужей и сгинувших братьев, повесившихся пьяниц, утопившихся девок и некрещёных младенцев. А в по-прежнему стоящей поодаль толпе отворачивались, пряча мокрые лица в ладони, те, кто узнавал в исчезающих навьях своих родных и близких.
Сколько времени прошло, сказать было невозможно, однако наступил, наконец, момент, когда погост опустел, и никого больше не было среди заброшенных могил, кроме упокойника и вяляющейся у него в ногах растрепанной девки, теперь уже не гулящей, потому что покинула её тело злая лярва.
Упокойник медленно оглядел округу, высматривая что-то белёсыми глазами, затем осторожно поднял на руки бесчувственную девку, донёс до стоявших поодаль любопытствующих, отшатнувшихся от него, словно от чумного, положил свою ношу перед ними на землю, развернулся и направился в сторону крепости.
- За наградой пошёл, - зашелестели в толпе. Отчего-то не с облегчением и не с благодарностью избавителю, а с озлобленностью и досадой на убийцу умерших близких.
- Ну и пусть катится отсюда поскорее, - камнем запустил кто-то в спину упокойнику злое напутствие.
Аскольд остановился. Обернулся - и толпа, обожженная, будто кнутом, белёсым взглядом, отпрянула.
Упокойник едва заметно усмехнулся - и продолжил путь к крепости.
- У, бельмы-то свои мёртвые как злобно вылупил, - зашушукались собравшиеся и принялись нехотя расходиться. И только Виринея продолжала стоять на месте, глядя в мерно удаляющуюся спину Аскольда. Ей показалось, что в обращенных на людей белёсых глазах упокойника была вовсе не злоба, а печаль и какая-то обречённая усталость.
* * *
Иларий поджидал упокойника в воротах крепости и едва не подскакивал от радостного нетерпения.
- Наслышан, наслышан, - довольно потирая руки, поприветствовал он Аскольда. - Ловко ты их! И так легко! Я-то думал, ты их будешь мечом, или колом, или ещё как... Ну, пойдем, твоя награда уже готова, - настойчиво предложил воевода, не чаявшйи отделаться от неприятного упокойника и отправиться, наконец, в долгожданный поход.
- Погоди радоваться, - перебил его Аскольд. - То, что я сейчас сделал - это самое лёгкое. Самое тяжёлое предстоит ночью.
- Не понял, - нахмурился воевода. - Ты же их всех упокоил. Или не всех?
- Уговор был, чтобы я вас от проблемы избавил, верно?
- Верно, - неуверенно отозвался Иларий.
- Упырей я упокоил, - прекрасно расслышав сомнение в голосе собеседника, пояснил упокойник. - Но люди ведь не обрадуются, если через месяц-другой навьи снова донимать начнут, так?
- Так...
- Вот и надо мне ещё кое-что... доделать. Чтобы новые умруны не плодились.
Что-то в словах упокойника не давало воеводе покоя, тревожно перекликаясь то ли со сказанным, то ли с услышанным ранее... С чем же?
Упокойник неподвижно стоял перед воеводой; пустые белёсые глаза не выдавали ни нетерпения, ни недовольства. Но воевода понимал, что надо что-то сказать.
- Ладно, - наконец нехотя процедил он. - Оставайся на ночь, делай своё дело, а утром приходи за наградой.
- Приду, - отозвался Аскольд.
И снова по телу воеводы прошла дрожь; снова показалось, будто упокойник не слово сказал, а пригрозил.
* * *
Тяжелая дверь распахнулась бесшумно, однако, закалённый опасностями в походах, воевода резко сел на кровати и схватился висевший над изголовьем меч. Слабый серый свет - ещё третьи петухи не попели - пробивался сквозь щели ставен, в спальне было темно, потому сначала Иларий разглядел лишь замершую в проёме страшную темную фигуру с пустыми глазами мертвеца и с длинным мечом в руке, опущенным к земле.
Сердце предательски ёкнуло, и, перехватив поудобнее тяжёлую рукоять своего верного клинка, Иларий требовательно окликнул:
- Псан! Воротила!
- Дружинников зовёшь? - спросил страшный пришелец. Воевода резко, так, что закололо с боку, выдохнул и воскликнул в сердцах:
- Тьфу на тебя, Аскольд! Ну и перепугал же ты меня!
Упокойник молчал, и воевода, не успев перевести дух, нервно стиснул рукоять меча.
- Ты чего так рано? Всё, что ли, уже?
- Почти.
- Вот и ладно. Вон там, в углу, твоё золото отмерено, забирай, заканчивай, что ещё осталось, и... хм... в общем, счастливой дороги.
Упокойник по-прежнему не двигался; за дверями воеводиной спальни стояла полная тишина, и Иларий забеспокоился.
- Как это ты мимо Псана с Воротилой прошёл? Им ко мне пускать никого не положено. Неужели дрыхнут, мерзавцы? - деланно рассердился он, безуспешно пытаясь разглядеть хоть что-нибудь за спиной упокойника, загораживающего проход, и надеясь, что его громкий голос привлечёт дружинников.
Скрипнув сапогами, Аскольд сделал шаг в его сторону.
Весь цвет схлынул с лица воеводы - на скоблёном дощатом полу, неестественно согнув локти и колени, замерли в густой красной жиже Псан и Воротила.
- За что? - взвился воевода.
- А ты, Иларий, знаешь, откуда навьи берутся? - задумчиво поизнёс упокойник и, скрипнув сапогами, сделал ещё один шаг к лавке воеводы.
- Нечистая сила в мертвецов вселяется, вот они и берутся, - загнанно оглядывая комнату и обеими руками сжимая меч, отозвался он.
- Упыри и умруны, воевода - это те, кто умер неправильной смертью. Например, пал в бесчестном бою или был отравлен. Или казнён по ложному обвинению. Лоскотухи - женщины, наложившие на себя руки. Игоши - вытравленные нерождённые младенцы, ичётики - проклятые младенцы, зачатые насильно. Мавки - девки, утопившиеся с горя, когда не увидели среди вернувшихся с тобой из похода дружинников своих женихов...
- А? - глупо отозвался воевода, и его безумный взгляд скакал с трупов охранников на упокойника и обратно.
- Псан твой в последнем бою скольких врагов в спину зарубил? Дюжину, не меньше. Вот и появилось благодаря ему на свет самое меньшее двенадцать упырей. А Воротила в одной из деревень снасильничал, и девка та, как узнала, что ребёнка понесла, на себя руки наложила. Вот тебе лоскотуха с ичётиком.
- Откуда ты знаешь?
- Вижу, - резанув по воеводе страшным белёсым взглядом, ответил упокойник. - Вот этими вот глазами вижу.
- Это... так это вот что ты ночью доделывал? - трясущимися губами произнёс воевода. - Это - самое сложное?
Молчание упокойника было очень красноречивым.
Побелев ещё больше, хотя минуту назад казалось, что дальше уж некуда, воевода сглотнул и спросил:
- И кого ещё?
- Ведуна твоего - он народу голову мутил, по его указке много невинных людей сожгли за порчу и колдовство, и те потом стали умрунами. Сборщика податей - он так усердствовал, собирая твой налог по деревням, что во многих семьях люди с голоду умерли. Сумника с Некланом, Катаню, Смега и Тальца... Словом, много твоих дружинников - то, что они на разорённых землях творили, породило немало лоскотух с игошами, и ещё больше - упырей.
В наступившей тишине слышно лязгнули зубы, прежде чем воевода выжал из себя следующий вопрос:
- Зачем?
- Затем, что в следующем походе они то же самое творить будут, а, значит, будут вам новые живые покойники... Навьев вызывают к жизни сами люди - своими поступками. И чтобы избавиться от проблемы с умрунами, нужно избавиться от людей, их порождающих.
- Убирайся! - крикнул воевода, трясущимися, вспотевшими ладонями перехватывая меч. - Да если б я знал, что ты делать будешь, я бы ни в жизни... "Так упокоить или от проблемы избавить?" - злобно выплюнул он, припомнив первый разговор с Аскольдом. - Вон там, в углу, твоё золото - бери и убирайся.
- Нет, воевода, - покачал головой упокойник, и соломенная чёлка упала на его лоб, прикрыв страшные белёсые глаза. - Прежде надо довести до конца дело, на которое ты меня нанял.
- Не надо ничего доделывать. Хватит, уже наделал. Говорю же тебе - вон, в углу, твоё золото - бери и убирайся.
Ещё один шаг - и упокойник навис над лавкой воеводы, наступив носком сапога на тонкое льняное покрывало. Откинул соломенную чёлку, уставился мертвыми белёсыми глазами на Илария, упустившего из взмокших от страха ладоней меч, и грустно усмехнулся:
- Воевода, я же предупреждал, что всегда довожу дела до конца...
* * *
Пропели третьи петухи, и серую муть уходящей ночи рассветили прозрачные лучи выкатывающегося из-за горизонта солнца.
Нехотя, одни за другими, распахнулись оконные ставни; заскрипели колодезные уключины; выпустили тонкие струйки дыма печные трубы.
Выскочившая на крыльцо Виринея споткнулась о тяжёлый мешочек. Ахнула от неожиданности, присела, распустила тесёмки, запустила руку - и осела на рассохшуюся приступку, пропуская сквозь пальцы золотистые кружочки. Потом вскочила и побежала на разбитую дорогу. Встала, обернулась кругом, сама не зная, чего ищет. Задержала взгляд на разорённом погосте. Прищурилась, вглядываясь против поднимающегося солнца.
Увидела.
Мерно шагая мимо заброшенного кладбища, мимо сожжённых домов Грошёвого кватала, уходил из города упокойник с соломенными волосами и мёртвыми глазами, и перекинутая через плечо холщовая котомка пусто хлопала на ветру. Кроме Виринеи, ему в спину смотрело только солнце.
Солнце набирало высоту и пробивалось даже сквозь закрытые ставни. Пробилось и сквозь ставни окна в спальне воеводы. Серебристо блеснуло на иссечённом в боях тяжелом мече и рубиновым лучом отскочило от набухающего кармином крови тонкого льняного покрывала.