Свастика на машине, и это в наши дни, когда с "фошизмом" пусть показательно, но борются изо всех сил!
- Ядрен батон, - сказал я, невольно отступая.
Вспомнился фильм, виденный не так давно - "Назад в будущее", нет, "Мы из будущего", как несколько пацанов угодили в прошлое, в самую Великую Отечественную... неужели меня перекинуло не в пространстве, а во времени... нет, не может быть, и фрицы даже в сорок первом до окрестностей Коломны не доходили...
Но вслед за грузовиком полз еще один, точно такой же, следом катился третий, и все были "украшены" одинаковым образом.
"Кино снимают, не иначе" - подумал я.
В первом грузовике меня заметили, он со скрежетом повернул к обочине и остановился.
- Привет! - я помахал рукой, надеясь, что выгляжу достаточно дружелюбно.
С грохотом открылся задний борт первой машины, и наружу принялись выбираться молодые мужики - в серо-зеленой форме и касках, так хорошо знакомой любому, кто смотрел фильмы про войну, нелепыми автоматами, что вовсе не выглядели реквизитом, но мало напоминали оружие семидесятилетней давности.
- Хальт! - рявкнул тот, что шагал первым, узколицый, с длинным носом. - Стойт!
- Э, мужики, вы чего? - сказал я.
Ну если это актеры, то они немножко заигрались.
- Заткнись! Кто ты есть? - поинтересовался второй, пониже первого, но зато очень широкоплечий, с неприятными белесыми глазками.
Говорил он по-русски с акцентом.
Оружие оба держали умело, видно было, что привыкли с ним обращаться, постоянно таскают при себе, так что оно становится продолжением рук - сам был таким, помню это ощущение, когда без автомата и разгрузки чувствуешь себя голым.
Черт, но откуда подобные типы здесь?
- Никто, совершенно никто, - сказал я миролюбиво, и сделал шаг назад. - Мужики, пока, я...
- Стойт! - повторил первый, и ствол автомата болезненно ткнулся мне под ребра.
"Нет, не кино" - подумал я.
Но что тогда? Что?
Ехать куда-то с этими ребятами, кем бы они ни были, мне почему-то очень не хотелось.
- Стою, - покорно сказал я, даже голову повесил, а затем начал двигаться.
Отвести ствол в сторону, боднуть узколицего так, чтобы разбить нос... ох ты, как больно, да он же в каске... врезать широкоплечему по морде, швырнуть идущего третьим на четвертого, и рвануть к зарослям...
Эх, будь я сытым и в хорошей форме, все бы так и вышло!
Но кулак мой лишь зацепил цель, а в следующий момент мне шарахнули в солнечное сплетение с такой силой, что воздух со свистом вылетел из легких. Грудь пронзила острая боль, и я понял, что стою на четвереньках, пытаясь вдохнуть, а по рассеченному лбу стекает струйка крови.
- Глюпый слав! - сказали сверху, и тяжелый сапог впечатался мне в ребра.
Ага, этому меня тоже учили - как вести себя, если тебя начинают избивать.
Нужно упасть и свернуться, прикрыть то, что нужно сохранить, и молить всех богов, каких знаешь, чтобы взявшие тебя в оборот вражины не вошли в раж - тогда никакая наука не поможет, и останешься ты с отбитыми почками, переломами и богатой коллекцией синяков.
Но меня почитай, что и не били - так, пнули пару раз, а затем как кнутом хлестнул мерзкий, тонкий голос:
- Встать!
Когда так приказывают, лучше повиноваться.
Я попытался подняться, и какой-то "добряк" помог мне, ухватив пятерней за волосы. Скальп мой остался на месте лишь чудом, и в следующий момент я оказался на дрожащих ногах.
На меня неприязненно смотрел малорослый, длиннорукий тип в фуражке.
Понятное дело, офицер... проклятье, в какое же такое "кино" меня занесло, или все же в прошлое?
Обладатель фуражки, на кокарде которого красовался растопыривший крылья хищный орел, приказал что-то... и клянусь, приказал на немецком - я его учил в школе, и пусть сейчас ничего не помню, кроме "доннерветтер", "их бин больной" и "битте" с "данке", но язык я все равно узнаю.
- Яволь! - отозвались вытянувшиеся солдаты.
"Ну все, сейчас к стенке... в смысле к деревцу, и расстреляют" - подумал я.
Русские, конечно, умирают, но не сдаются, и умирают в бою, но на героическую гибель у меня шансов нет. Остается с достоинством встретить смерть обычную... но нет, это все бред, безумие, какая-то дурацкая шутка.
Мне врезали в поддых еще раз, но куда слабее, просто чтобы согнулся, завели руки за спину. Запястья дернуло болью, и я понял, что руки мне связали, а пинок дал понять, что нужно двигаться вперед.
Расстрел, похоже, пока откладывался.
Для начала последовал обыск, быстрый, грубый и очень умелый, но безрезультатный. Все мое имущество осталось "дома", ну или там, где осталась моя "Газель" и дорога на Правдинку.
- Шнелле! Швайне! - рявкнули на меня, и я задвигал ногами.
Гордого и могучего героя я буду корчить потом, в более удачный момент, а сейчас надо просто двигаться.
Меня наполовину закинули, наполовину затащили в кузов грузовика, и я оказался лежащим на грязном полу. Вокруг затопали ноги, лязгнули защелки заднего борта, и машина с дрожью и рокотом покатила вперед.
Меня пнули в плечо, но не сильно, кто-то рассмеялся.
Плеснули на спину, счастье еще, что не кипятком, ткнули острым в ляжку, похоже, ножом, точно, кровь потекла.
Я не реагировал - надо притвориться трупом, показать всем видом, что ты растерян и сломан, а самому выжидать момента, когда можно будет удрать, а пока наблюдать, смотреть и слушать.
От слуха правда толку немного, с моим-то знанием немецкого...
Солдаты болтали, перекидывались шуточками, время от времени отхлебывали из фляжек, и явно не компот, вели себя как собравшиеся в большую компанию молодые мужики, и выглядели точь-в-точь как фрицы из сорок первого года - наглые, самоуверенные, рукава засучены, морды круглые, сытые.
Но при этом они поглядывали по сторонам настороженно, рук от оружия не убирали, да и машины не зря обшиты стальными листами - значит, в этих лесах они не полноправные хозяева, есть кто-то, кого они боятся.
Да, и почему узколицый назвал меня "глюпый слав"? Хотел произнести "славянин"?
Побои ныли, но не особенно, куда хуже было то, что лежал я прямо на полу кузова, а грузовик немилосердно трясло. Меня подбрасывало, как забравшегося в барабан стиральной машины котенка, и каждый толчок грозил обернуться новым синяком на физиономии.
Фингалы, конечно, украшают мужчину, но все хорошо в меру.
В один момент тряска прекратилась, зато рев мотора стал громче - поехали быстрее, а значит выбрались на хорошую дорогу. Затем начались повороты, и через какое-то время грузовик и вовсе остановился, а фрицы начали подниматься.
- Встать! - рявкнул на меня один. - Шнелле!
Я перевернулся на спину, а затем поднялся на ноги.
Задний борт был вновь откинут, и я мог видеть окруженный забором двор, ворота и дома на другой стороне узкой улицы - обычные деревенские, в один этаж, с шиферными крышами и дымовыми трубами.
Новый пинок прервал мои наблюдения.
Пришлось выпрыгивать из машины - ноги подогнулись, и я чуть не упал, и под хохот солдат сделал несколько спотыкающихся шагов. Меня красноречиво ткнули стволом автомата, и, повернувшись в нужную сторону, я увидел белое двухэтажное здание, похожее на сельскую школу.
Но над крыльцом красовалась выполненная готическими буквами надпись "Kommandantur", а еще выше лениво колыхалось на ветру знамя со свастикой.
- Форвартс! - проорали мне прямо в ухо.
Что же, такие намеки я понимаю...
Мы прошли мимо фрица со здоровенной немецкой овчаркой на поводу, и псина кровожадно покосилась на меня. Каменные лица часовых, охранявших вход в комендатуру - это слово даже я переведу - не изменились, когда я в сопровождении двух конвойных ковылял мимо них.
Глазам предстал полутемный вестибюль, кроссовки мои затопали по идущей вниз лестнице. Щербато улыбнулся косоглазый громила в мешком сидевшей на нем форме, в руках его брякнула связка ключей.
"Кутузка" - подумал я.
Еще в армии я пару раз попадал на гауптвахту, да и потом один раз посидел в "обезьяннике", когда в пьяном виде угодил в руки ментам, а у них горел план по задержаниями...
Но тут все оказалось гораздо "веселее".
Меня втолкнули в крохотную клетушку так, что я едва не упал, и тяжкая удушливая вонь ударила мне в нос. За спиной громыхнула тяжелая дверь, и я заморгал, привыкая к освещению, точнее к тому, что здесь его заменяло.
Так, окошко под самым потолком, даже не окошко, а узкая щель, забранная решеткой, низкий топчан, на нем грязное одеяло, хотя по сравнению с полом оно выглядит просто стерильным, в углу - железное ведро, закрытое крышкой, голые серые стены, кое-где потеки влаги.
- Понятное дело, не царские палаты, - пробормотал я, и, повысив голос, крикнул. - Эй, а руки-то мне развязать?
Понятное дело, что никто не отозвался.
Но надолго меня скучать не оставили - минут через десять ключ заскрежетал в замке, и глазам моим явилась физиономия тюремщика.
- Пошель, - сказал он. - Сам?
- Сам-сам, - отозвался я, понимая, что если не "сам", то меня поведут насильно, и уж тогда новые синяки обеспечены.
Меня привели в светлый, просторный кабинет, расположенный на втором этаже.
Место за большим письменным столом занимал рыжеватый дяденька лет сорока - склонившись над бумагами, он что-то писал. На стене красовалась большая фотография надменного мужика в мундире с таким количеством медалей, орденов и прочих побрякушек, что Брежнев умер бы от зависти.
Дополняли обстановку сейф в углу и темно-багровый ковер на полу.
- Йа? - сказал рыжеватый, подняв голову. - Гут... так-так-так, и кто это у нас здесь?
По-русски он говорил чисто, даже слишком чисто, а вот лицо было неприятное, с пустыми холодными глазами и брезгливой ухмылкой. Да и мышино-серая форма со свастиками в петлицах не внушила бы мне доверия, даже если бы хозяин кабинета рассыпался в любезностях.
Но он делать этого не собирался.
- Ты кто такой? Как звать? Откуда? - спросил рыжеватый.
- Артем Юрьевич Старов, из Москвы, - буркнул я.
Что им с моего имени?
- Нихт Москва! - завопил рыжеватый, и лицо его исказилось, бледные щеки порозовели. - Тупой быдло! Не понимаешь?! Больше нет твой Москва, есть Новый Берлин на Восточных Территориях!
Ничего себе... в истории Великой Отечественной никакого такого Берлина я не помню, а фашистам под Москвой дали хорошего пинка. Куда же я попал, в чей-то странный, изощренный бред?.. или?
Довести мысль до конца или хотя бы до середины мне не дали - врезали под сзади по ногам так, что я оказался на коленях. В правом что-то хрустнуло, но боль в ноге померкла с той, что возникла в ухе, на которое обрушился кулак размером и весом с хорошую дыню.
Гад тюремщик решил выслужиться перед начальством.
Я засипел, давя крик... ничего, отольются кошке мышкины слезки, дайте только срок.
- Тупой быдло, - повторил рыжеватый. - Еще раз. Ты откуда?
- Из Нового Берлина, - ответил я.
- А что делал в нашем округе? - продолжал допытываться хозяин кабинета. - А? Аусвайс где? Документы?
На первый вопрос я не мог ответить при всем желании, а что насчет паспорта.
- Потерял, - выдавил я.
В том, что тебя считают "тупым быдлом", есть одно преимущество - никто не удивится, какую бы чудовищную глупость ты не совершил, и вообще тебе сойдет с рук то, что никогда не позволят разумному человеку.
Вот и рыжеватый, услышав мои оправдания, только поморщился.
- Шайсе, - пробормотал он. - Что-то говорит мне, что ты врешь. Ты шпион. Признавайся!
- Нет, - изображать удивление мне даже не понадобилось.
- Не хочешь говорить сам, мы тебя заставим, - и хозяин кабинета встал из-за стола. Двинулся ко мне, издавая тот скрип, какой производят новенькие, хорошо смазанные сапоги, а в ладони его появился небольшой нож.
Черная рукоять, блестящее лезвие, ничего особенного... но что-то он мне не понравился.
Попытался отшатнуться, и тут же получил еще один удар по уху, такой сильный, что в башке заекало и загудело. Когда немного очухался, то обнаружил, что рыжеватый стоит прямо передо мной, а острие ножа нацелено мне в лицо.
- Что тебе отрезать для начала? - спросил он почти ласково, и облизал тонкие бледные губы. - Ухо? Нос? Или, может быть, выколоть глаз? Выбирай, какой. Не хочешь? Тогда говори!
Последнюю фразу он прокричал, нагнувшись вплотную так, что слюни полетели мне в лицо.
- Что говорить? - спросил я. - Я не шпион, честно, я из Мо... Нового Берлина.
- Как утомляет чужая тупость, - сказал рыжеватый, - но что поделать. Айн!
Он поднял руку.
Сначала я ощутил холодное прикосновение о лбу, чуть ниже линии волос, потом горячее потекло вниз, и лишь затем пришла боль. Зашипел через сжатые зубы, а хозяин кабинет, улыбавшийся, как папаша на детском утреннике, предъявил мне квадратик окровавленной кожи.
Сантиметр на сантиметр, очень аккуратно вырезанный.
Ну что же, фашисты они везде и всегда фашисты, и сущность их людоедская не меняется, даже если позволить им захватить Москву и обозвать ее Новым Берлином.
- Это тебе не надо? - на лице рыжеватого появилось наигранное удивление. - Выкинем тогда.
Скрипнули дверные петли, и заглянувший в кабинет человек разразился фразой, из которой я понял только "герр командант".
- Йа, - отозвался рыжеватый, недовольно поморщившись, и вновь посмотрел на меня.
- Меня ждут дела, - продолжил он. - Поиграть хорошо следует не получится. Подумай, что будешь говорить, когда окажешься в эс дэ. Если ты думаешь, что я жесток, то ты сильно заблуждаешься. Камрады в черном быстро покажут тебе, что такое боль.
Что такое "эс дэ", я не помнил, но хороших ассоциаций это слово не вызывало.
Какие-нибудь злобные гестаповцы, для развлечения посещающие ближайший концлагерь.
На ноги меня поставили рывком за шею, на что мой позвоночник отозвался протестующим хрустом. Тюремщик подтолкнул меня к дверям, а дальше я пошел сам, знакомым уже маршрутом - по лестнице на первый этаж, а затем в подвал, в вонючую клетушку.
Оказавшись внутри, я опустился на топчан и попытался собраться с мыслями.
Голова продолжала ныть, саднил порез на лбу, а также другие полученные сегодня раны. Зверски затекли все еще связанные руки, напоминали о себе синяки - на ребрах, на лице.
Но костей, судя по ощущениям, мне не сломали, и внутри ничего не отбили, так что терпимо. Куда хуже, что я так и не смог сориентироваться, понять, что произошло и где я оказался... или когда оказался?
Вышел к людям, а они... встретили меня вполне по-людски.
Комендатура, фрицы, допрос - это походило даже не на бред, а на... ну ни что не походило.
- Ядрен батон, - буркнул я, и принялся изучать свое обиталище.
Если отыскать что-нибудь металлическое, с острыми краями, то можно попробовать перетереть веревку и освободить руки. Ага, ведро подойдет, особенно если встать на корточки и развернуться к нему спиной... так, попробуем.
Тело отозвалось на подобную попытку болью, причем даже там, куда вроде бы не били, а голова закружилась.
- Не, хорош, хорош... - я доковылял до топчана и рухнул на него.
Надо передохнуть, а затем предпринять еще попытку.
Через окошко проникал не только свет, но и звуки - фырчанье машин, шаги, обрывки фраз на немецком.
Один раз кто-то прошел совсем рядом, затем я на какое-то время вроде бы отрубился, хотя насколько, не знаю. Очнувшись, попытался перевернуться на бок, и тут же у противоположной стены зашуршало, крупная крыса с недовольным писком потрусила в угол.
Чего она тут жрет, интересно, а то вон какая вымахала?
Бояться меня тварь и не думала, отбежала просто на всякий случай, а потом уселась и уставилась на меня.
- Ну, и чего пялишься? - спросил я, вглядываясь в черные глаза-бусинки. - Чего...
Где-то между лбом и затылком мягко колыхнулось, словно один кусок студня упал на другой. Все потемнело, я ощутил, что падаю, а в следующий момент увидел лежащего на топчане себя, мрачного и похудевшего, с окровавленным лбом, опухшим ухом и фингалом на скуле.
Почувствовал голод, легкое удивление и недовольство, какие-то чужие, не мои.
Но вот это точно бред, галлюцинации... эй где вы, добрые дяденьки-психиатры, спасите меня!
Захотелось сказать "Кыш!", но когда я открыл рот, из него вырвался недовольный писк, и этот же писк я через мгновение услышал собственными ушами, как донесшийся со стороны!
Крыша съехала? Раздвоение личности на себя и... крысу?
Твою мать, только этого мне не хватало к прочим радостям.
Скрежет в дверном замке ударил по ушам с силой грома, и тут же все стало как обычно. Крыса сиганула в угол, где и пропала, а в камере объявился тюремщик, "вооруженный" ведром и кружкой.
В ведре оказалась вода, а кружка понадобилась для того, чтобы влить некоторое ее количество мне в рот.
- А, класс, - сказал я, только в этот момент осознав, насколько пересохло в глотке. - Может, и руки развяжешь?
Кожа на лбу тюремщика пошла морщинами, в глазах появилось недоумение.
Понятно, русского языка этот Франкенштейн не знает.
По мере сил я изобразил пантомиму, показывая, что без свободных конечностей не смогу спустить штаны воспользоваться парашей. Но в ответ получил лишь недоуменное пожатие плечами, после чего тюремщик неспешно удалился.
Да, пруди в труселя, если есть такая охота, или терпи, пока пузырь не лопнет.
Я сел на топчане, попытался размять занемевшие руки, и тут заметил, что крыса вернулась.
- Чего тебе? - спросил я, недружелюбно разглядывая сидевшую у стенки тварь.
Хвост длинный и голый, морда хитрая, шерсть на спине рыжеватая, как волосы на башке здешнего коменданта.
Услышав знакомое уже похрустывание в голове, на этот раз я успел струхнуть - снова бред? А в следующий момент страх удвоился - меня размазало между двумя парами глаз, двумя точками зрения, и я боялся не только как сходящий с ума человек, но и как мелкий грызун, привыкший от этих людей прятаться.
Я был собой, Артемом Старовым, москвичом тридцати лет, и был крысой, не отмеченной никаким именем, но не менее четко знающей, кто она такая - по собственному запаху, по издаваемым ей звукам.
Испуг прошел сам, я для этого ничего не делал...
Ну ладно, если "тихо шифером шурша, едет крыша не спеша", то почему бы пока не получить от этого удовольствие? Все равно психиатров мне тут не дождаться, скорее явится команда палачей с набором иголок, которые так удобно загонять под ногти, и с прочим "инструментом".
Приятнее было бы очутиться в шкуре благородного волка, как положено оборотню... но уж что есть.
- Пии, - сказал я, открыв рот, тот из двух, что был поменьше, странно вытянутый, с острыми зубами.
Затем попытался что-то произнести сам, и вновь вернулся сам в себя.
Что самое странное, крыса и не подумала удрать - похоже, ей тоже было интересно, чего это такое творится.
- Давай, подруга, - я поморщился от боли в запястьях, и на этот раз попытался вызвать "сдвиг в мозгах" самостоятельно. - Как же это делается... черт подери... давай, а...
Поначалу ничего не вышло, я только напрягся, как страдающий запором обжора на горшке, и весь вспотел. Грызун недовольно пошевелил усами, и я вспомнил, что раньше все выходило само собой, без натуги, а это значит, что нужно расслабиться, немножко отрешиться от происходящего...
И вот я сижу на полу, камера кажется необычайно большой, настоящим залом, и вижу себя - рот приоткрыт, физиономия из-за синяков кажется несимметричной, на лбу бурое пятно застывшей крови.
Картина, мягко говоря, непривлекательная - как для крысы, так и для человека.
- Очень хорошо, - проговорил я тихонько, и увидел, как шевелятся губы, и поймал чужими ушами звуки, по первому впечатлению бессмысленные, но постепенно складывающиеся в слова.
Ого, а что еще я могу?
Крыса не сопротивлялась, когда я попробовать пойти ее телом сторону, труднее оказалось другое - привыкнуть к тому, что у тебя не две ноги, а четыре, и на те, что присвоены хомо сапиенсу, они вовсе не похожи. Сначала я поднялся на задние лапы, и попытался шагать так, но это едва не закончилось падением мордой вперед.
Тут уж моя хвостатая "подруга" сердито зашипела, и меня выкинуло обратно.
- Неудача, - буркнул я. - Давай еще?
При второй попытке я попробовал действовать иначе - попытался внушить крысе, куда ей надо двигаться, и не заботиться самому, как переставлять многочисленные конечности, и куда девать хвост.
И что удивительно - получилось!
Крыса послушно дошла до параши, для нее вонявшей еще сильнее, чем для меня, затем вернулась на место.
Похоже, что мне было положено испытывать удивление и потрясение, но за последние сутки я наизумлялся на пять лет вперед, и сейчас реагировал на все с ехидным смирением - что еще предложит мне этот бред? летающих русалок, падких на разврат? Инопланетян и гигантских человекоподобным роботов?
Невесть откуда появившаяся способность влезть в шкуру крысы и управлять ей?
Плевое дело, вообще ерунда.
Способ развлечься, пока гниешь в смрадной и темной камере... хотя почему только развлечься?
Эти острые зубы вполне способны перегрызть веревку, до которой я собственными клыками и резцами никогда не доберусь... осталось только подсказать "подруге", что делать.
Походить вплотную крыса не хотела, и я измучился, пододвигая ее к себе шаг за шагом.
Наконец она забралась на топчан, а я повернулся к ней спиной, подставляя связанные запястья. Собственный запах, пойманный ноздрями грызуна, вызвал у меня легкую тошноту - неужто все люди пахнут столь мерзко, или это я маленько протух за эти два дня?
Мылся еще позавчера, дома, а после этого даже не умывался.
Крысиные зубы с хрустом впились в веревку, лопнуло одно волоконце, затем другое. Ладонями я ощущал прикосновение холодного носа, меня царапали острые коготки.
Потом раздался хруст более громкий, чем поначалу, и я смог развести руки в стороны.
Вот это да!..
Только в этот момент я поверил, что все эти "перелеты" из тела в тело не были глюком, признаком одолевшего меня безумия. Вот они, конечности, свободны и дееспособны, и более наглядное доказательство придумать сложно.
В следующий момент к ладоням прилила кровь, и стало так больно, будто я сунул их в огонь.
- Твою мать, - прошептал я, морщась.
Когда покалывание в кистях прошло, и я смог шевелить пальцами, крысы и след простыл. Но ничего, она свое дело сделала, а дальше я справлюсь сам, особенно если не буду вести себя как идиот.
Смирно торчать в подвале комендатуры, ожидая, когда меня отдадут в эс дэ, я не собирался - хватит, с фашистским "гостеприимством" я познакомился, а на новом месте оно ожидается еще более горячим.
Нужно отсюда выбираться, и желательно побыстрее.
Окно отпадает, в него протиснется разве что моя хвостатая "подружка", но никак не я сам. Остается дверь, но выломать ее голыми руками, да еще и бесшумно - задача невыполнимая.
Придется ждать, когда ее откроют, а затем преподнести тюремщику сюрприз.
Неплохо бы, конечно, поесть, обработать раны и хлобыстнуть стаканчик кофе для оживляжа, но ничего, справлюсь и так.
Следующего визита косоглазого громилы пришлось ждать довольно долго.
Когда замок издал скрежещущий стон, я лежал на боку, заведя руки за спину, и всем видом демонстрировал, какой я слабый и несчастный. Дверь открылась, показалась знакомая физиономия, тюремщик с тяжелым пыхтением переступил порог.
А в следующий момент я оказался на ногах.
Глаза фашиста округлились, рот приоткрылся, и в этот рот впечатался мой кулак. Второй мягко вошел в солнечное сплетение, громила с хрипящим звуком согнулся. Перехват за шею, я ушел врагу за спину, перехватил за шею, и сделал все так, как нужно.
Хруст сломанной шеи, и на пол падает уже труп.
То, как убивать людей, я не забыл - слишком жестоко в нас вдалбливали это умение. Что руки трясутся, это ничего, это пройдет - очень давно я никого не лишал жизни, особенно вот так, собственными ладонями.
Ничего, пара минут, и я буду в норме.
Осталось самое "простое" - как-то выбраться из кишащего фашистами здания.
***
Генрих Якун, вайсфюрер специальной исследовательской группы "Торен", имел привычку размышлять, прогуливаясь из угла в угол. Обычно он мерил шагами свой кабинет, но сегодня ему приходилось топтать деревянный пол сырой и темной "изба", носившей громкое имя штаба.
Дерьмо... если бы вайсфюрер мог сам выбирать место для полигона!?
Но проклятый гауляйтер Крюгер, завистливый ублюдок, отправил их именно сюда, в дикий лесной угол, славный лишь тем, что здесь никто не помешает, и никто не увидит, чем они занимаются.
Но ничего, свет истинно арийского знания можно зажечь и в таком месте.
Стукнула дверь, и внутрь вошел шварцефюрер Штрахт, тощий и длинный, словно грузовой кран.
- Зиг хайль! - гаркнул он, вскидывая руку.
- Докладывайте! - приказал Генрих, нетерпеливо постукивая стеком по голенищу высокого, начищенного до блеска сапога.
- Есть! - ответил Штрахт, служивший в вермахте рядовым, очень давно и крайне недолго, но любивший щеголять армейской выправкой и привычками бравого вояки. - Никаких следов.
- Совсем никаких? - Генрих поморщился. - Вы все обыскали?
- Так точно, вайсфюрер, - Штрахт преданно ел глазами начальство.
Ума за этими глазами было, может быть, не особенно много, но хватки и упорства у длинного шварцефюрера хватило бы на пятерых, и солдат своих он наверняка прогнал по окрестностям полигона не один раз.
- Это значит, что образец просто выкинуло куда-то в сторону, - сказал сидевший за столом в углу блауфюрер Кахтель, лысоватый и сухощавый, больше похожий на ученого, чем на офицера.
Хотя он и был в первую очередь ученым, мозгом "Торена".
- Шварцефюрер, вы свободны, - сказал Генрих, и лишь затем повернулся к Кахтелю. - Ты можешь ручаться, что он здесь, и что дальнейшие поиски имеют смысл?
- "Жертва" исчезла, совершенно точно прошла на ту сторону, а образец непременно переместился на нашу... - Кахтель говорил неспешно, стекла его очков поблескивали. - Выброс энергии был достаточным, чтобы обеспечить взаимное перемещение, да и закон баланса... Образец просто выкинуло куда-то в сторону.
- Надеюсь, что это "куда-то" находится на нашей территории, а не за границей! - раздраженно бросил Генрих, и еще раз ударил стеком по сапогу.
Кахтель усмехнулся:
- За это я могу ручаться. До границы более трехсот километров, и погрешность такого порядка невозможна в принципе. Он в пределах новоберлинского гау, даже в пределах округа.
- Округа! - Генрих не пытался скрыть раздражения. - Это сотни километров лесов и болот, и ты не хуже меня знаешь, что мы в лучшем случае контролируем половину этой территории...
Ресурсов "Торена" точно не хватит на поиски в подобных масштабах, и по всему выходит, что придется обращаться за помощью к полиции, к властям гау, а значит и к проклятущему Крюгеру...
Не хватало еще, чтобы тот заинтересовался, кого это ловят по чащам в окрестностях Коломны люди из института перспективных военных исследований СС, "маги рейхсфюрера". Работа группы настолько засекречена, что даже гауляйтеру не положено знать, что происходит на полигоне и вокруг него.
А уж если рейхсфюрер заподозрит, что режим секретности нарушен, то вайсфюрер Якун может забыть о карьере, и готовиться к переводу в какой-нибудь архивный отдел, где и просидит до пенсии.
А ведь отчет о сегодняшнем опыте должен быть на Вильгельмштрассе к завтрашнему утру.
- Дерьмо, - повторил Генрих, вновь хлестнув стеком по сапогу.
- Ничего страшного, - сказал Кахтель. - Сообщим, что у нас сбежал один сумасшедший... все же знают, что мы можем сделать с людьми, попавшими к нам в руки.
Да, на что способны "маги рейхсфюрера" знали все, и это прозвище обычно произносили со страхом и ненавистью.
- Главное, чтобы его не изменило каким-либо очень странным образом, - продолжал блауфюрер, - эти параметры мы не просчитывали особенно, и откровенного урода полиция или СД могут просто пустить в расход.
- В любом случае нет смысла больше здесь оставаться, - проговорил Генрих. - Сворачиваем экспедицию.
Он сам вышел из надоевшего штаба через пятнадцать минут, накинув на плечи кожаное пальто со знаками различия вайсфюрера - звание это в СС соответствовало полковнику вермахта.
Рычали моторы тяжелых грузовиков, забитых приборами и оборудованием, там, где недавно стояли палатки, суетились солдаты. Имущество "Торена" грузили на автомашины, демонтировали главную установку, похожую на высокую прямоугольную арку из металлических труб.
В другой момент Генрих порадовался бы, что возвращается в Новый Берлин, но только не сейчас.
- Вайсфюрер, а что делать с живым материалом? - спросил подошедший Кахтель. - Потащим назад?
Отправляясь на полигон, они на всякий случай захватили с собой дюжину "подопытных кроликов" - никто на самом деле не знал, как сработает главная установка, и сколько им понадобится жертв.
Генрих поморщился.
- Расстрелять, да и дело с концом, трупы раздеть и зарыть в лесу, - приказал он.
"Подопытных кроликов" если надо, "Торен" добудет еще, застенки новоберлинского СД никогда не пустуют.
Кахтель кивнул и удалился, и вскоре за оградой полигона, в осиннике затрещали выстрелы. Вскоре блауфюрер вернулся, в ответ на вопросительный взгляд Генриха удовлетворенно кивнул - дело сделано, живой материал перестал быть живым.
- Мы можем отправляться немедленно, вайсфюрер! - доложил подбежавший Штрахт.
- Отлично, едем, - и Генрих зашагал туда, где ждал его служебный "БМВ" и машины охраны.