Яременко-Толстой Владимир : другие произведения.

Публицистика последнего периода

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Книга, которую пока никто не издал

CAR WALKING

или просто "кар-кар"

(публицистика последнего периода)

*

КРУГИ НА БОЛОТЕ

   Я приехал в Россию за славой - на презентацию своего первого романа "Мой-мой", вышедшего в конце 2002 года в издательстве "Лимбус Пресс", поначалу не собираясь застревать здесь надолго. Это был очередной камень, брошенный мной в гнилое петербургское болото постсоветского времени, без малейшей надежды на то, что от него могут пойти хоть какие-нибудь круги.
   В Петербург я наезжал каждый год, иногда даже по нескольку раз в год, устраивая выставки, акции, перформансы, дававшие широкий резонанс по всему миру (например, "NAKED POETRY"), но при этом злобно замалчиваемые питерской постмодернистской тусовкой и новым официозом, словно бы ничего этого и не было.
   Мрачный "арт-центр" на Пушкинской, созданный российскими спецслужбами на месте бывшего сквота свободных художников, фильтровал контакты с Западом и награждал привилегиями серость. Бывшие "сексоты", перекрасившиеся в демократов, вершили бал на кладбище советского искусства, жёстко отсекая всё новое и живое. Болото со смачным хлюпаньем засасывало любую инициативу, однако я продолжал кидать и кидать камни.
   В этот раз, весной 2003 года у меня появилась иллюзия, что что-то, наконец, произошло, сдвинулось с мёртвой точки, круги пошли, и я остался. Мой роман был номинирован на "Национальный Бестселлер", о нём писали и спорили. Наверное, весь трюк состоял в том, что я в этот раз ломанулся не в искусство, а в литературу, где меня плохо знали и не могли идентифицировать.
   Так, живым мне неожиданно удалось проникнуть в мир мёртвых. Мир групповщины советского образца, интеллектуальной ограниченности и мелкой зависти. Жить в этом мире оказалось невозможно, поэтому я стал создавать другой, параллельный, свой мир. Новые модные издания, росшие, словно грибы, помогали мне в этом, приглашая публиковаться на своих глянцевых страницах.
   "НОВЫЙ МИР ИСКУССТВА", "ПЕТЕРБУРГ НА НЕВСКОМ", "ГОРОД" и другие неосмотрительно представляли мне свои страницы для просвещения сограждан. Я выступал против скуки и пошлости, щедро делясь информацией, образованием и опытом, собранными мной за долгие годы эмиграции и странствий. Однако это продолжалось недолго, поскольку почти все они постепенно перестали делать ставку на богему и переключились исключительно на обывателя.
   Очень скоро мне больше некуда стало писать, поэтому я стал писать в "НЕКУДА" (еврейские молодёжные страницы), газетку тиражом в три тысячи экземпляров, выходящую при Еврейском Культурном Центре на ул. Рубинштейна 3, куда меня привёл журналист Семён Левин. Писал я туда под псевдонимом Владимир Зельдович-Купершмит, поскольку писать под именем Владимир Яременко-Толстой было туда немыслимо.
   Больше всего мне нравилось получать там деньги - это был настоящий перформанс! Редактору "НЕКУДА" косоглазому Лёне Гельфману давал на гонорары несколько пачек купюр различного достоинства редактор "взрослой" еврейской газеты "АМИ" ("народ мой", ивр.), приложением к которой и выходил "НЕКУДА", господин Цукерман. С Гельфманом всегда надо было торговаться, иначе он платил мало - 100 или 50 рублей за статью. Нужно было сказать - "Лёня, а почему так мало? Смотри, какая это большая статья! А фотографии! Я заплатил только за плёнку 90 рублей! А за проявку? А за печать? Давай ещё триста!" А Лёне давать не хотелось, поскольку он твёрдо знал - чем меньше он заплатит авторам, тем больше останется ему.
   Но что Лёня! Семён Левин писал в газету "АМИ" и однажды я видел, как он торгуется с Цукерманом. "Я вас не знаю!" - говорил Цукерман. - "Какой ещё такой Левин? Какая статья?" "Ну как же вы меня не узнаёте? Я ведь для вас уже три года пишу! Да и статья она вот напечатана, смотрите! И фотография меня тоже там есть! Вот!" "А, действительно..." - упорно не сдавался хитрый Цукерман. - "Нет, не похож! Разве это вы?!"
   Кроме еврейских страниц, меня почти везде резали. Мне было странно общаться с коллегами по перу, не знавшими, о чём бы таком написать, поскольку писать мне всегда было о чём. Темы я находил сам, стараясь писать только о том, что интересно мне и другим. Многие из текстов, вошедших в этот сборник, не находили своего издателя и публикуются здесь впервые. Я не люблю тех, кто никогда не писал в стол - этим сейчас модно хвастаться. И я знаю, что они меня тоже не любят.
   Когда редактор Сергей Князев, известный тем, что кастрировал книгу Э. Лимонова "Охота на Быкова", вырезав из неё все сцены эротики, тем самым лишив данный труд классика ХХ-ого века основных литературных достоинств, предложил мне издать сборник статей в серии "PRESENT PERFECT" издательства "ЯНУС" под рабочим названием - "публицистика последнего периода", я сразу же согласился (взяв предварительно с него слово, что у меня он ничего резать будет!).
   Этим изданием я хотел бы поставить точку в моей публицистической деятельности на определённый момент, поскольку сейчас полностью занят театром и публицистику уже практически не пишу. Да и не берут у меня её уже нигде! Михаил Болотовский - главный редактор "ПЕТЕРБУРГА НА НЕВСКОМ" ещё в марте написал мне короткий e-mail: "Владимир, мне запретили Вас печатать"...
   В название сборника вынесен заголовок новогодней истории, опубликованной в "ПЕТЕРБУРГЕ НА НЕВСКОМ" (с сокращениями) - "CAR WALKING" или просто "кар-кар".
   "CAR WALKING" - это прогулка по автомобилям, это сборник документальных историй о городе, в котором стало невозможно гулять, поскольку в нём царит хаос и беспредел, в котором происходит дискриминация гуляльщика - вонючие и грязные машины (символ уродства и жлобства, мнимой респектабельности и роскоши) везде - на тротуарах, на газонах, на пешеходных переходах, о городе, в котором нет адекватной власти, в котором царит произвол скуки, в котором я ничего не смог изменить своей публицистикой последнего периода, я, продолжающий кидать камни, в ожидании пока пойдут круги - круги на болоте...

Владимир ЯРЕМЕНКО-ТОЛСТОЙ

Санкт-Петербург, июнь 2004

ГОЛЫЙ ТОЛСТОЙ

(интервью Ильмире Степановой для еженедельника "Московские Новости")

  
      Незадолго перед нашей встречей он забрал из питерского издательства авторские экземпляры своего первого романа "Мой-мой" и подарил мне один, подписав: "Я - Толстой". Так он сокращает свою двойную фамилию: Яременко-Толстой.
     На первой странице - коротко об авторе: "Прямой потомок великого русского писателя графа Льва Николаевича Толстого, знаменитый перформанист и эксгибиционист, экономист и профессор Венского университета". Можно было бы добавить - выпускник Венской академии изобразительных искусств и ученик знаменитого архитектора Хундертвассера. Вот, собственно, я вам его и представила.

     - Владимир, вы давно живете в Европе, а книга почему-то - о Петербурге...
     - Знаете, сейчас в Европе скучно жить. Искусство в тупике, глобализация - это глобальная скука. Вот я и пытался найти себя в России - задумывал художественные проекты, активизировал художников. Приехал сюда полтора года назад на несколько месяцев - была эйфория, энергия. Хотел начать новую жизнь, но в итоге только заболел и написал роман о том, что здесь со мной происходило. Его недавно выпустили в издательстве "Лимбус Пресс" с большой задержкой, безобразно отредактировав и оформив. Вчера объяснили, что задержка была вызвана тем, что главный художник отказался мою книгу иллюстрировать. Сказал, что она гнусная. И тогда они почему-то проиллюстрировали ее работой Мартироса Сарьяна "Панорама весеннего Еревана". Изменили названия глав, убрали некоторые фразы, отдельные слова, много ляпсусов. Я был в шоке. В Вене я писал на немецком языке в разные журналы, и меня редактировали: это все-таки не мой родной язык. Но правка не была такой безжалостной, как на родине. Я понял, что в России сейчас в принципе можно все: начать, сделать, но вот конечный продукт получается ... неожиданным. Роман значительно пострадал и теперь как будто даже немножко не мой.
  
     - "Мой-мой" получился немножко "не мой". Почему, кстати, такое название?
     - "Мой-мой" - по-фински "привет". "Привет" оказался прощальным. Приехал две недели назад после года отсутствия и увидел, что большинства мест, описанных в романе, уже не существует. Исчезли какие-то кафе, магазинчики. Снесли даже цоколь памятника Ленину в Таврическом саду с красной надписью "Верните Ленина на место!"... Приезжаю домой на улицу Чайковского - выясняется, что мой телефонный номер продан. Раньше просто отключали, я возвращался из-за границы, платил и все. А теперь номера нет, надо снова на очередь становиться... Наверное в моей жизни наступает какой-то новый период: я на какое-то время отказался от преподавания в Венском университете, где проработал около десяти лет, теперь пишу пьесы, хотя никаких связей с театральным миром у меня нет. Правда, до этого я много занимался перфоманс-артом, а это ведь тоже театр. Мне кажется, я вижу все сценически.
  
     - С чего началось ваше увлечение перформансами?
     - С поэзии. Когда-то в пионерлагере "Прибой" под Зеленогорском я пытался организовать литературный кружок. С одобрения старшего пионервожатого дал объявление через радиорубку, но пришел только пионер Артём, который тоже сочинял стихи. Так мы с ним и познакомились. Попробовали устроить поэтический вечер, но слушать нас никто не хотел. Тогда мы придумали новую тактику. Звали девчонок в Ленинскую комнату, где всегда было пусто, и говорили, что будем читать стихи голыми. Они, разумеется, приходили... Правда, вскоре нас из пионерлагеря выгнали.
     Может, этот случай так и остался бы детским воспоминанием, но он снова всплыл в моей памяти, когда в 1996 году литератор Виктор Кривулин пригласил меня почитать стихи в его поэтической студии на втором этаже Музея Анны Ахматовой. Я очень волновался, и все время думал, как мне одеться. Галстук душил, костюм казался нелепым. В конце концов, просто вызвал такси, взял портфель со стихами и поехал туда совершенно голым.
  
     - А таксист что?
     - Да ничего. Он подъехал к подъезду, я вышел, сел. Он не отреагировал никак - в Петербурге сейчас люди боятся бурно реагировать. Мы въехали во двор музея Ахматовой, я поднялся по лестнице и заметил, что присутствующие несколько смущены. Но никто не кричал, не возмущался. Потом я объяснил, почему это сделал. Надо сказать, я себя прекрасно чувствовал. Мне было смешно и радостно на душе, а когда начал читать, появилась удивительная легкость и свобода. Потом мы с бывшим пионером Артёмом, который теперь живёт в Лондоне и именуется Тимом Гадаски, устроили перформанс голых поэтов в питерском Манеже, а вскоре это движение появилось и в Европе. Поэзией ведь очень сложно кого-либо заинтересовать, а когда поэт обнажает душу и тело, это больше интересует публику.
  
     - Значит, отцами-основателями этого движения в Европе стали вы с Гадаски?
     - Первый Международный Фестиваль Голых Поэтов мы организовали в Лондоне, в Институте Современного Искусства. В Англии вообще много поэтических клубов, которые часто сопровождают свои вечера перформансами. Поэты там подразделяются на "page poets" и "performance poets". Короче говоря, в нашем фестивале приняли участие известные поэты со всего мира, которые не просто читали голыми, а устраивали различные маленькие шоу. Например, японская поэтесса Рейко Ивано читала поэму о своих многочисленных мужчинах, проецируя на свое тело слайды. Как дипломат, она много ездила по разным странам, и на этих слайдах были ее воспоминания - фотографии людей, виды городов, природа. Австрийский поэт Александр Шварц, пишущий стихи о метро, показывал видео о своих обнажённых реситалиях в венской подземке. Был перформанс с цветами, с духами, с театром теней... Был даже голый психиатр доктор Карл Йенсен из Дании: он выступил с хитроумной лекцией о физиологии любви. После этого в Англии появился Клуб Голых Поэтов, насчитывающий уже более двухсот членов. О нас сделали передачу на Би-Би-Си и по Си-Эн-Эн, написали в крупнейших газетах. Отзывы были разные: английская журналистика вообще редко оценивает, что хорошо, что плохо, предпочитая иронию. Газета "Гардиан" писала: "Когда поэты сняли свои одежды, их стихи отнюдь не сделались лучше, просто их неполноценность никого больше не волновала". А солидная "Санди Таймс" ехидно замечала, что "поэзии нужна нагота как сонету 15 строк"...
  
     - Другие ваши перформансы тоже были связаны с темой обнажения?
     - Чаще всего да. Однажды нас с Гадаски пригласили в Уэльский университет, который устроил в нашу честь парти под названием "ночь русских поэтов". Во дворе сделали искусственный снег из пены и белых хлопьев. Мероприятие это спонсировала водка "Смирнов": сексапильные девочки в коротеньких юбочках ездили на роликовых коньках и наливали присутствующим. Мы не ударили в грязь лицом, выступив с весьма сложным сорокаминутным представлением про оленя - священного защитника сибирских народов. Это был душераздирающий эпос о том, как 18 сибирских девственниц при свете Северного Сияния в холодную полярную ночь рождают молодого оленя, а злой дух Ы пытается им помешать. Всё было очень эффектно - с декорациями, бубнами, якутским фольклором...
  
     - Какие тенденции вы наблюдали в перформанс-арте на Западе?
     - За границей это отдельное направление в искусстве, которое преподают в университетах и в академиях художеств. Перформансы там чаще всего жесткие. Одни себя режут, другие - как, например, югославка Марина Абрамович, ездят в машине по тесному кругу на протяжении 16 часов и объявляют количество кругов. Известный австрийский художник Герман Ницш убивает животных и устраивает из этого ритуальные шокирующие зрелища. Художники стремятся шокировать публику. То же происходит сейчас и в русской литературе: если хотят выделиться, пишут чернуху. Много повторов и мало нового. Никто не знает, куда двигаться дальше.
  
     - Но вы пытались что-то найти? Говорят, у вас в Вене была своя галерея, где царила бурная художественная жизнь.
     - Да, у меня там проходило по три-четыре события в неделю: литераторы читали свои произведения, выставлялись разные художники, делались перформансы, а по воскресеньям даже служил священник русской церкви, которого выгнали из капеллы католики. Бывали интересные вещи. Одна немка фотографировала коробками из-под обуви. Она берет коробку, пробивает дырку, вставляет лист фотобумаги, направляет на объект, а потом проявляет и получается снимок. Она привезла кучу таких коробок с дырками, и каждый мог взять себе "камеру". Было много любопытного, но галерея не приносила доходов, поэтому я решил ее закрыть.
  
     - А сочинительством заниматься в Вене не пробовали?
     - Я хотел написать новый роман под названием "Война и мир", потому что старый уже давно устарел и не читается, который начинался бы словами: "Второго января 1996 года я был произведен в звание циммер-коменданта австрийской армии, но о своём назначении я узнал лишь две недели спустя"... Знаете, мне ведь пришлось, в своё время, послужить в дивизии "Эдельвейс" - это что-то вроде спецназа, горные штурмовики.
  
     - Ничего себе! Глядя на вас, не скажешь...
     - Это вообще абсурдная история. Дело в том, что в Австрии профессор обязан быть по закону австрийским гражданином. Когда я получил место в венском университете, мне предложили оформить двойное гражданство, и сказали, что в армию не возьмут, там призывают до 35 лет. Однако политическая ситуация изменилась, к власти пришла другая партия, и меня вызвали в военное ведомство. Всего у них существует 9 ступеней здоровья (9-я - летчики и национальная гвардия), мне по иронии судьбы дали 8-ую, а это как раз штурмовики. После этого я улетел встречать Новый год в Россию, и там запил. Должен был прибыть в казарму 2-го января, но не прибыл. Я позвонил и сказал, что болею. Мне пригрозили трибуналом, если я немедленно не вернусь, но я всё равно появился в казарме только через две недели. Причем так рассчитал, чтобы явиться в воскресенье, когда нет начальства. Захожу - на вахте солдаты говорят по-русски. Оказалось, что это бухарские евреи. Их там много осело, когда через Вену шла эмиграция в США и Израиль. Они вызвали дежурного унтер-офицера и что-то ему вполголоса объяснили. Тот мне ничего не сказал, отвел в отдельную комнату, где я три дня отсыпался от питерских перепоев, есть не ходил, только в туалет наведывался по нужде и воды попить, никто меня не трогал. На третий день заходит ко мне комендант со свитой и спрашивает: "Ортодокс?". Я говорю: "Йа-йа, руссиш ортодокс", то есть русский православный. А он почему-то рассвирепел. Стричься отправил и в общую казарму перевёл. Потом оказалось, что у бухарских евреев был серьезный конфликт с комендантом, требовавшим, чтобы они обрезали пейсы. Они по этому поводу главному раввину нажаловались, а тот министру обороны, комендант чуть места своего не лишился. Когда же я на вахте объявился - с бородой и с волосами до плеч, бухарские тихонько унтер-офицеру на ушко шепнули: мы-то, мол, простые евреи, а вот приехал ортодоксальный, только попробуйте его тронуть! Жаль, что они меня не предупредили, так бы я до конца службы под еврея косил и в отдельных апартаментах отсиживался...
  
     - И как вам служилось в австрийской армии?
     - Наша дивизия маршировала под жутковатую песню: "На могиле горного штурмовика никогда не переводятся цветы, потому что на его могиле всегда цветут эдельвейсы". Я ее ни разу не пел, только губами шевелил. Я читал там "Швейка" на немецком языке и черпал полезные советы, как вести себя в австрийской армии. Например, что нужно выставлять себя полным кретином. Я так себя и вел. Дисциплину всячески саботировал. За это меня не отпускали на выходные домой, как всех остальных, и мне приходилось по мобильному телефону заказывать себе пиццу и пиво из итальянского ресторана, так как кухня в казарме не работала. Нам платили 500 долларов в месяц, поэтому на пиццу хватало.
  
     - Жаль, что этот роман так и не реализовался... А что с пьесами, которые вы сейчас пишете?
     - Я написал уже пять, четыре из них - на русскую тематику. Одна, например, о московских концептуалистах, где действуют многие реальные лица, другая - о Джеймсе Бонде в Санкт-Петербурге, который борется с порнографией, идущей через Интернет из России. В Питере всем этим руководит некий доктор Оргазмус, ведущий скромный образ жизни - он живет в коммунальной квартире, плохо одевается, кричит на дворовых бабушек и ходит с авоськой. Но в результате он одерживает блестящую победу над суперагентом 007. Смешно и никакой чернухи. Мне кажется - это как раз то, что сегодня нужно.

 Март 2003
  
  

БЕЛЫЕ НОЧИ - ЧЁРНЫЕ ДНИ

  
        Санкт-Петербург был изначально задуман как собирательный образ европейского города. Художники и архитекторы из Австрии, Германии, Италии, Голландии и других стран Европы ехали в Россию, чтобы реализовать здесь свои проекты. В качестве иллюстрации к сказанному можно приложить увесистый том "Петербург немецких архитекторов от барокко до авангарда", изданный к 300-летню города институтом Гёте совместно с Министерством иностранных дел Германии и дающий подробные сведения о 374 немецких архитекторах, в разное время участвовавших в застройке северной столицы.
     На фотографиях книги изображены не только хорошо известные всем церкви, дворцы, корпуса Эрмитажа, но и обычные доходные дома, фабрики, пожарные башни. Одним словом, весомая часть привычного городского ландшафта является как бы немецкой. А сколько вокруг всего французского, швейцарского, итальянского, шведского? Невероятно.
     Хорошо гулять по Петербургу в белые ночи, грезя о загранице по её здешним подобиям и предаваясь досужим мечтаниям. А ещё лучше уехать... Чтобы посмотреть, поучиться, пожить. Чтобы отдохнуть, забыться, отвыкнуть от опостылевшего русского гадства и одновременно попытаться что-то понять, что-то изменить, что-то сделать.
     Из-за чего художники уезжают на Запад? Причин много. Я уехал покорять Париж в конце восьмидесятых, сразу же, как только стали давать загранпаспорта. Однако быстро разочаровался, скитался, голодал, ночевал в кладбищенских склепах. Белые ночи сменились чёрными днями. Мифы о Париже оказались иллюзией, Париж - клоакой.
     В конце концов, я оказался в Вене, где в Академии художеств в ту пору преподавал известный волюнтарист и экспериментатор Фриденсрайх Хундертвассер, утверждавший, что в мире нет ничего одинакового, что даже две ноги одного и того же человека - разные, впрочем, как и две банки консервированных бобов в супермаркете.
     На вступительных экзаменах я рисовал на грязных кусках упаковочного  картона нежными акварельными красками "Ленинград". Он меня принял. У Хундертвассера было двенадцать учеников, и каждый должен был найти свой собственный стиль, а не подражать мастеру. Всё это разительно отличалось от преподавания в наших академиях, где из студентов методически выбивается любая индивидуальность. Я был очарован.
     Оказалось, что в Академии кроме меня учатся и другие русские. Так, вскоре в академическом буфете за стаканом дешёвого красного вина я познакомился с Надеждой Игнатьевой.
     Она училась на реставрации. Из Петербурга уехала в 12 лет вместе с мамой, вышедшей замуж за венгра. После окончания школы поняла, что из Венгрии, процветавшей при коммунистах и быстро превращавшейся после их падения в экономическо-культурное захолустье, надо делать ноги. На свой страх и риск поехала в Вену и попробовала поступить в Академию художеств, провалилась. Жила в католическом общежитии для работающих девушек. Рисовала портреты туристов на улицах. Поступить удалось только со второго раза.
     Надежда Игнатьева в отличие от меня обладала весьма здоровым прагматизмом, сказывался более продолжительный опыт эмиграции. Она хотела стать не просто художником, как я, а художником-реставратором. Чтобы не умереть с голоду. Надежда преодолевала всевозможные тяготы в надежде на то, что когда-нибудь она начнёт хорошо зарабатывать, даже получать государственные заказы.
     А пока реставрировала частным образом, в основном для "кунстханделя" Вильницких - предприимчивых одесских евреев, покупавших на венских барахолках старые картины, которые затем выставлялись на продажу в интернете для состоятельных американцев. За труды ей платили гроши, и назвать реставрацией подобную работу можно было только условно - ей приходилось больше писать, вернее - подписывать. Американским же обывателям было совершенно невдомёк, что Шишкин, например, никогда не изображал на своих холстах панорамы альпийских пейзажей, стада тучных тирольских коров и горные водопады в окрестностях Зальцбурга.
     Венские же барахолки - отдельная тема. О них слагают легенды. И не без оснований. "Всё началось, когда пришли русские" - сладострастно признаётся в рекламном проспекте своего необычного музея Рудольф Леопольд - известный венский коллекционер. В 1994 году австрийский парламент принял специальный закон, получивший название "Lex Leopold", объявивший его коллекцию достоянием республики. А в 2001 году в центре Вены был открыт Музей Леопольда, вместивший его коллекцию. Рудольф Леопольд - врач. Когда в 1945 году в Вену вошли советские войска, он ещё учился в университете. Поступление на медицинский факультет спасло его от мобилизации в войска вермахта, а избранная специализация в гинекологии должна была обеспечить ему мирное пребывание в тылу. Но война кончилась. Австрию оккупировали союзники. Город разделили на три сектора - советский, американский и англо-французский. И на голову молодого венского доктора неожиданно упал золотой дождь.
     За военнослужащими последовали подруги и жёны. Упущенное во время войны навёрстывалось колоссальными темпами. А консервативные австрийские врачи, воспитанные на идеях католицизма, отказывались делать аборты. Леопольд богател. Доллары, фунты и франки струились в карманы молодого медика. Не отказывался он порой и от советских рублей. Куда же вкладывать деньги? Этот вопрос доктор решил необычным способом. Он начал покупать на толкучках и барахолках произведения австрийских художников.
   Когда в 1956 году оккупационные войска покинули Австрию, его коллекция насчитывала десятки тысяч работ, в том числе произведения Эгона Шиле, Густава Климта, Оскара Кокошки и других знаменитостей.
     В открывшемся недавно Музее Леопольда выпускница Венской академии художеств Надежда Игнатьева получила место младшего реставратора. Параллельно она работает реставратором в графическом собрании Национальной библиотеки. Диплом престижного учебного заведения распахнул перед нею многие двери. Но диплома этого могло бы и не быть, и пришлось бы ей всю жизнь подписываться Шишкиным в дубиозном "кунстханделе" Вильницких. А виной тому мог стать не кто иной, как сам Микеланджело.
     Историю эту она хотела бы поскорее забыть, вспоминая о ней только в страшных снах или с испариной на лбу. У своего профессора она была на хорошем счету, считаясь чуть ли не лучшей студенткой. Получив заказ от одного известного северно-итальянского графа на реставрацию коллекции средневековой графики (фамилию графа Надежда предусмотрительно умалчивает), он решил не реставрировать сам, а раздать рисунки своим студентам в качестве дипломной работы. Единственный Микеланджело достался Надежде, как лучшей из всех.
     Посмотрев на лист в ультрафиолете, она решила, что характерные белые пятна на рисунке являются следами штукатурки от протёкшего потолка, и погрузила рисунок на час в соответствующий раствор. Сама же пошла выпить кофе. Когда она вернулась, то, прежде чем увидеть самого профессора, стоявшего перед химической ванной, она уже слышала в коридоре его крик, похожий на рёв ошпаренного шакала. Он стоял и кричал, почти выл. Заглянув в ванну, она ужаснулась. Работа гения итальянского Ренессанса была изуродована. Надежда неправильно выбрала раствор. Ошиблась в происхождении пятен. Оказывается, это были капли сальной свечи. В итоге жир безобразно растёкся по всему листу. Обретя дар членораздельной речи, профессор орал, что о дипломе ей придётся забыть. Пять лет учёбы в мановенье руки пошли насмарку. Она заплакала.
     "Реставраторы тоже иногда ошибаются" - говорит Надежда, вспоминая эту историю, закончившуюся в итоге благополучно (сало с работы Микеланджело путём сложных манипуляций удалось таки вывести и заказчик остался доволен, так ничего и не узнав о реставрационных перипетиях).
     Успех Леопольда не дают покоя многим собирателям искусства, в их числе художнику Виктору Шапилю, эмигрировавшему с берегов Невы четверть века назад. "В России я ничего подобного собрать бы не мог, там много грамотных людей. А здесь страна непуганых идиотов" - говорит он, показывая свою коллекцию. Каждую субботу Виктор проводит на блошином рынке. В его арсенале имеется множество курьёзных историй. Например, история о том, как он купил акварель Айвазовского.
     Листая на антикварном развале картинки, увидел русскую подпись. Сначала не поверил своим глазам. Решил действовать осторожно. Взял какой-то яркий рисунок религиозного содержания, а к нему в придачу акварель Айвазовского, спросил, сколько стоит. Поторговался. Заплатил. Рисунок религиозного содержания продал приятелю. В итоге Айвазовский обошёлся даром.
     В коллекции Виктора много икон, есть несколько работ Тьеполо, Гейнсборо, Тенирса, Меньеса, большое количество голландцев, в том числе 19 листов графики Ван Дейка. Со временем Виктор изучил механизм художественных аукционов и теперь занимается по его собственному выражению "товарообманом" - продаёт и покупает в венском "Доротеуме".
     Однажды по дороге домой, он увидел двух югославов, выносивших строительный мусор из какого-то подвала. В качестве носилок они использовали большую старинную картину. Терпеливо дождавшись за стаканом абсента в соседнем уличном кафешантане пока югославы отправятся на перерыв, он вытащил картину из-под груды кирпичей и забрал с собой. Исследовал, отреставрировал. Это оказалось полотно ХIX-ого века кисти художника Соренсона - действительного члена Шведской и Датской Академий художеств. Теперь эта картина висит у него на кухне.
     Кроме коллекционирования Виктор Шапиль занимается экслибрисами. В своё время он был председателем Ленинградского клуба экслибрисистов. В Петербурге о нём помнят. К его шестидесятилетию на Литейном проспекте в галерее Михайлова члены клуба открыли его персональную выставку. Однако назад в Россию он не собирается. Привык к Вене. В последние годы много занимается компьютерной графикой. Сделал около сорока короткометражных фильмов о деятелях русской культуры в Вене, написал много стихов. Стихи он пишет под влиянием классической музыки. Я пролистал несколько сборников.

Как хороши глюковины у Глюка.
Ему, наверное, напел Орфей, подлюка.
Мне реквием диктует образ странный.
Лица не вижу, дьявол окаянный.

     Ещё много курьёзных и поучительных историй можно рассказать о петербургских художниках, сменивших белые ночи родного города на чёрные дни эмиграции. А лучше просто пойти погулять и помечтать о Европе, призрак которой неотвратимо бродит по улицам.
  
   Май 2003 г.
  

НОВАЯ ЭРА В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ НЕ НАСТУПИЛА

  
        Информация о результатах итогового голосования на "Национальном Бестселлере" каким-то образом просочилась ещё до начала самой процедуры. Это стало очевидным, когда в прихожей зала "Крыша" гостиницы "Европа" ко мне подскочила тетенька, заведующая московским отделением "Лимбус Пресс", ещё не знавшая меня в лицо. Я как раз беседовал с преподобным отцом Агапитом - персонажем романа "Мой-мой", одетым в цивильное, поскольку ответственный секретарь премии - критик Виктор Топоров запретил ему появляться на церемонии в рясе, во избежание, как он выразился, каких бы то ни было нежелательных инцидентов.
     "Простите, это вы Гаррос и Евдокимов?" - запыхавшимся голосом спросила она. Мы представляли собой живописную пару - оба с длинными волосами, бородами, в очках. "Вот Гаррос" - хихикнул отец Агапит, не будучи облечённым саном, и кивнул на меня. "Нет, я - Евдокимов, а он - Гаррос" - парировал я. "Нет, это он - Гаррос" - авторитетно заявил Агапит, превращая слово "гаррос" из имени собственного в имя нарицательное. "Ждите здесь" - выдохнула тётенька, - "сейчас я приведу журналистов".
     Через минуту нас окружили репортёры с фотоаппаратами и видеокамерами. "Вот они - наши герои!" - восхищённо воскликнула тётенька, а мы с Агапитом стали принимать эффектные позы. "Станьте друг к другу спиной! Вот так, чтобы два профиля..." - руководила съёмками тётенька. Мы хихикали и корчили рожи.
     И вдруг мне стало понятно, что речь свою я готовил напрасно, что премию мне не дадут. Надо было хотя бы не учить мне эту речь наизусть, потому что теперь в мозгу настойчиво стучала хорошо зазубренная фраза - "с присуждением "Национального Бестселлера" роману "Мой-мой" наступила новая эра в русской литературе".
     Вскоре за столиками актового зала я увидел настоящих Гарроса и Евдокимова - двух жалких апартидов из Риги (перед ними, как в зоопарке, стояла табличка, на которой это было написано). "Зачем вы меня обманули?" - гневно шепнула мне тётенька, проходя мимо меня к одному из стульев президиума.
     "Надо было читать мой роман!" - хотелось мне выкрикнуть ей вослед, - "Надо было читать "Мой-мой", где я говорил о том, что людям необходимо говорить то, что они хотят услышать, создавая, таким образом, изменённую реальность. Конечно, ведь тебе тоже хотелось, чтобы герои выглядели как герои!? А теперь - получи, гадина!"
   Члены малого жюри, наконец, проголосовали. Я получил лишь голос Ирины Денежкиной - юной Франсуазы Саган из Екатеринбурга и пошёл напиваться в буфет. Новая эра в русской литературе не наступила...
  
   Июнь 2003
  
  

ОПРОВЕРЖЕНИЕ НЕОПРОВЕРЖИМОГО

  
      Во время моего последнего визита в "Лимбус Пресс" произошли странные вещи. Завидев меня, главный редактор издательства, издавшего мой роман "Мой-мой", Виктор Топоров страшно взволновался и выскочил из-за стола, за которым до этого уютно пыхтел над какой-то объёмистой рукописью. Топоров выпучил глаза, закричал и затопал ногами, до смерти перепугав сидевших в том же помещении сотрудников - две корректорши и девушка-пиарщица в ужасе выскочили вон.
      Причиной такого необычного возбуждения сего известного критика, знаменитого отца "ахматовских сирот" стала, как оказалось, моя последняя публикация в издании "ПЕТЕРБУРГ НА НЕВСКОМ" о "Национальном Бестселлере". Вернее, это был комментарий, напечатанный под рубрикой "МНЕНИЕ", по мнению Виктора Топорова бросающий тень на премию, ответственным секретарём которой он является. Он требовал опровержения, пугая меня лишением тысячи долларов премиальных за второе место, мне до сих пор не выплаченных.
      Не возьмусь утверждать, что я ничего и никого не боюсь! Разъярённого Топорова я испугался и пообещал дать опровержение. Только не могу понять, почему моё мнение показалось достойному критику настолько важным?!
      Разумеется, унаследовав от своего великого предка Льва Николаевича Толстого такие важные титулы как Глыба (Г), Матёрый Человечище (МЧ), Зеркало Русской Революции (ЗРР) и Величайший Гуманист Всего Человечества (ВГВЧ), я несу за свои слова определённую ответственность перед современниками и потомками, однако мнение своё я никогда не считал объективным, а наоборот всегда подлинно субъективным, порой даже откровенно предвзятым. Поэтому опровергать его возможно и даже иногда нужно. Не подлежит опровержению лишь сам факт, ситуация, описанная мной в той заметке, а мнение, оно и есть мнение!
      Но опровергать его всё же абсурдно! Ведь самым абсурдным занятием в мире назвал Фридрих Ницше устами своего Заратустры - "бросать соль в море и статуи в грязь"...
  
   Июль 2003
  
  

ПОЭЗИЯ РОДИЛАСЬ ГОЛОЙ

  
        Я помню рассвет над Гринвичем 20 августа 1998 года. Первые лучи солнца падают на Кэнари Ворф, Темзу и Остров Собак. За красной кирпичной стеной Гринвич-парка уже отчётливо виден купол обсерватории, возвышающейся на границе двух полушарий - западного и восточного. Тим Гадаски спит рядом на заднем сиденье кэба, присланного за нами из студии Би-Би-Си  в Вайт Сити. Нас везут на Breakfast News и мы должны успеть к 7 часам утра.
     Сегодня открывается Первый международный фестиваль Голых Поэтов (The First International Festival of Naked Poets), кураторами которого мы являемся. Нас пригласил лондонский Институт Современного Искусства (ICA) - престижное государственное учреждение на проспекте Молл рядом с Букингемским дворцом.
     Вот уже несколько дней мы делаем News. О нас пишут крупнейшие газеты Великобритании - "Гардиан", "Индэпэндент", "Санди таймс", "Ивнинг стандарт", "Обзервер", "Дейли телеграф" и другие. Мы прославились. С утра до вечера интервью в студиях и по телефону для радио. В субботу пойдёт репортаж по CNN в программе Art Club. Лестно быть знаменитым.
     Около тридцати голых поэтов из разных стран соберутся на свой Первый международный. Билеты распроданы за месяц вперёд. Ввиду серьёзности мероприятия или в силу каких-либо нам неизвестных причин, аккредитацию в пресс-центре ICA получили журналисты только шести крупнейших газет. Корреспондентам "Сан", "Дэйли миррор" и прочей бульварной прессы категорически отказано. Ажиотаж и неразбериха. Когда-нибудь напишу об этом книгу или сценарий для фильма. Неплохая история для Голливуда: два молодых русских поэта начинают неравную борьбу с косностью и посредственностью в современном искусстве, с так называемой "политической корректностью"  и мэйн-стримом. И делают они это голыми.
     Студия Би-Би-Си, в которую нас везут, находится на другом конце города. Нам нужно проехать через центр и машина попадает в пробки. Лондон - огромный пятнадцатимиллионный монстр, размазанный бесчисленными районами малоэтажных домов на колоссальном пространстве.
     Ближе к семи становится ясно, что к началу новостей мы не успеваем. Гадаски проснулся и начинает нервничать. "Успеем, сэр!" - успокаивает его водитель кэба, и действительно, без пяти семь мы входим в огромный  холл студии. Там нас уже ожидает девушка с бэджем сотрудницы Би-Би-Си, приколотым к кармашку светлого пиджака. "Russian naked poets!" (голые русские поэты) - быстро говорит она двум дюжим охранникам на вахте, оторопело вскакивающим от этих слов по стойке "смирно" и взирающим на нас с изумлением и немым вопросом : "Как голые? Что-то не видно..."
     И тут я вижу себя голым на бесчисленных телевизионных экранах вокруг. Что это? Неужели забыл одеться? Вроде бы нет. Ведь голый я не в интерьере студийного холла, а на балконе ICA с Биг Беном на заднем плане. Это репортаж BBC World Service, снятый накануне во время предварительных репетиций. Теперь они показывают его в блоке новостей в конце каждого часа.
     "Вы будете в прямом эфире" - говорит нам девушка и вталкивает нас в какую-то дверь. Мы усаживаемся за полукруглый стол рядом с модератором. На электронных часах сбоку секундная стрелка приближалась к семи. Загорается  лампочка прямого эфира. В основных новостях три темы: нефтяные поля в Саудовской Аравии, Моника Левински и Фестиваль Голых Поэтов. Ни слова о кризисе в России, разразившемся три дня назад. В конце передачи ведущий пожимает нам руки и с деланной признательностью патетически произносит: "Thank you for keeping your clothes on" (спасибо за то, что вы не стали снимать одежду). Типично английский юмор.

     В нашем предисловии к книге "Poetry is nakedness" (поэзия как нагота), изданной к фестивалю и собравшей под своей обложкой стихи и фотографии 10 англоязычных поэтов, мы написали:
     "Нам часто задают вопрос: `Почему голые? Разве сам процесс творчества - это уже не обнажение и незащищенность?' Нам часто говорят: 'Поэты должны оголять свои души, а не свои тела'. `Это наглая ложь' - отвечаем мы. - `Тело принадлежит поэту ни чуть не меньше, чем его душа'.
     Наше тысячелетие подходит к концу, и мы находим поэтов уткнувшимися в компьютеры и телевизоры, занятыми невероятным множеством посторонних вещей, и совершенно забывшими о том, что для создания поэзии все это совершенно не нужно.
     Ведь поэзия - это единственный вид искусства, который можно создавать голым. Если художникам нужны кисти и краски, создателям фильмов - камеры и осветительные приборы, то поэты свободны от всего этого хлама.
     Первая поэзия создавалась голыми людьми, вдохновляемыми природой и любовью.  Стихи сочинялись, читались и запоминались в то время, как солнце и ветер ласкали обнаженные лица, плечи, груди, колени и гениталии первых поэтов, а боги прислушивались к их песням. Вспомнить хотя бы греков с их обнаженным богом искусств Аполлоном, окружённым не менее обнажёнными музами? Поэзия стояла у истоков искусства.
     Сегодня мы чувствуем, что поэзия должна вернуться к этому изначальному состоянию и вновь встать во главе всех искусств. Одежда, как цепи, должна быть отброшена прочь, а поэты вновь должны сделаться свободными и сильными.
     Опыт показывает, что выступления голых поэтов пользуются громадным интересом у публики. Художники приходят, чтобы писать их портреты, а фотографы - чтобы их фотографировать. Они становятся маяками для художников, потерявших себя в бескрайнем океане современных течений.
     От первых поэтов нас отделяют тысячелетия надуманных споров о взаимодействии души и тела. Голые тела нам показывают лишь в местах, противных душе - в медицинских учреждениях и в порнографических изданиях.
     Голая поэзия дает возможность воспринимать душу и тело одновременно, читать поэзию и смотреть на энергетику тела, читать тело подобно поэзии и понимать поэзию через тело".

     Как всё начиналось? А начиналось всё в пионерском лагере "Прибой" под Зеленогорском, где мы и познакомились с Тимом Гадаски. Тогда он был ещё пионером Артёмом, в то время как я был уже комсомольцем.
     Нас свела любовь к поэзии. С одобрения старшего пионервожатого лагеря я старался тогда организовать литературный кружок при Ленинской комнате. Дали объявление через радиорубку лагеря. Но никто, кроме Гадаски, не пришёл. Мы с ним почитали стихи друг другу, а затем попробовали устроить поэтический вечер, окончившийся полным провалом. Немногим явившимся девочкам было скучно, и они почти сразу ушли.
     Тогда мы придумали новую тактику и стали зазывать юных красавиц в Ленинскую комнату поодиночке или небольшими группами и там читать им стихи голыми. Помню, однажды пришла очень красивая девочка из старшего отряда, и я страшно возбудился. Когда я начал читать, у меня встал член, а она засмеялась, шлёпнула меня по члену панамкой и убежала.
     Славой мы наслаждались почти неделю, пока на нас кто-то не настучал начальству. Из лагеря нас выгоняли с позором. Как давно это было!

     Позже, но тоже давно, лет двенадцать назад, в конце 80-х годов, в смутное время перестроечного беспредела Тим Гадаски влюбился одновременно в двух хорошеньких дочек полковника КГБ Волшенюка, близняшек Свету и Таню Волшенюков. Его любовь, как это порой бывает, была не совсем взаимной.
     Однажды теплым весенним вечером, когда папа девушек бдел в "большом доме" на Литейном проспекте, допрашивая активистов Демократического Союза, молодой поэт приблизился к балкону дома, выходящего на тихий угол Таврического сада, неподалеку от Башни Вячеслава Иванова, и, воспользовавшись случаем, что двери и окна на балкон были распахнуты настежь, а из парка неслись весенние ароматы зацветавшей сирени, стал громко читать свою любовную лирику.
     Сердца дочерей полковника КГБ, изредка выглядывавших на нашего героя, оставались холодными, как руки Дзержинского. А поэт читал и читал. Он был одет в свой лучший велюровый пиджак и свои новые джинсы. Когда же его раздела банда подвыпивших хулиганов, не побрезговавших даже кроссовками и импортными трусами, он не стал звать на помощь и не побежал в милицию, а продолжал читать и читать дальше. Стихи он помнил наизусть.
     В итоге одна из девушек, я не могу сейчас сказать точно, была ли это Света или Таня, вышла на балкон и знаком предложила ему подняться в квартиру. И поэт не заставил себя просить дважды.

     В начале 90-х Гадаски эмигрировал в Израиль, а оттуда со временем перебрался Англию. Я в свою очередь поступил в Венскую Академию Художеств на отделение живописи и графики к профессору Хундертвассеру. Встретились мы вновь в Санкт-Петербурге летом 1997 года.
     В ЦВЗ "Манеж" проходила III-я международная выставка современного искусства "Диалоги", на которой я выставил несколько своих работ. В программе выставки был заявлен вечер перформансов, однако перформансы никто делать не собирался.
    Это была слишком продвинутая форма искусства для Петербурга того периода. Деятельным был лишь художник Игорь Колбаскин, более других активный и собиравшийся в качестве перформанса публично побриться.
     Программу перформансов, как нечто новое, изъявило желание снимать сразу несколько каналов общественного телевидения. Куратор выставки Лариса Скобкина в панике заметалась, прося всех, кого только возможно, хоть как-нибудь поучаствовать. С подобной просьбой обратилась она и ко мне.
     В тот момент я водил по выставке Тима Гадаски, показывая ему картины - свои и чужие. "Давай сделаем голую поэзию!" - предложил он, и мы придумали довольно сложный перформанс с игрой на скрипке, с девушками и с чтением стихов известного питерского художника-шестидесятника Гены Устюгова, упрятанного родственниками в психбольницу в Гатчине.
     Когда бедная мама Тима Гадаски, сидя вечером на даче у экрана телевизора, увидела в новостях голого сына, гнусным образом позорящего всю семью, она горько рыдала и несколько дней не выходила из дома, стыдясь посмотреть в глаза соседям.  

     Акция не осталась незамеченной. Случайно оказавшийся в зале "Манежа" английский куратор перформанс-арта предложил нам выступать в английских поэтических клубах. Мы согласились. После первых же выступлений к нам присоединился ряд известных поэтов во главе с профессором уэльского университета Энтони Хоуэллом (думаю, что многим запомнился его монументальный перформанс "Оживление диоскуров" в ЦВЗ в1998 году, когда он, уже как адепт движения голых поэтов, в паре с голым юношей и сам голый водил по "Манежу" и перед ним двух белых коней, словно оживляя тем самым статуи стоящих у входа в "Манеж" диоскуров).
     В молодости профессор Хоуэлл был солистом Королевского балета, но возраст брал своё и он, оставив карьеру танцора, начал преподавать сначала танец, а затем и искусство перформанса. Он разработал свою собственную теорию, утверждая, что в перформансе есть три основных компонента, три краски - фиксация действия, повторение действия и нарушение ритма. Он не устаёт заявлять, что художник-перформер должен быть всегда готов к любым неожиданностям.
     Одна из подобных неожиданностей ожидала самого профессора, выступавшего во второй день Фестиваля. Выйдя на сцену он заявил, что прочитает свои самые лирические стихи в первом отделении голым, а во втором отделении будет читать одетым свои самые грязные сексуальные вирши.
     Такое заявление не осталось без реакции публики. В перерыве приверженцы голой поэзии побежали к ближайшему шопу. Когда же профессор Хоуэлл появился в своём лучшем костюме в начале второго отделения, под крики "Naked! Naked!" (голый, голый) в него полетели яйца и помидоры. Борцов за чистоту голой поэзии быстро удалили из зала, а Энтони невозмутимо дочитал стихи до конца.

     Мы выступали по лондонским кубам, когда Сусанна Харт, бывшая ученица профессора Хоуэлла, пригласила нас поучаствовать в программе современных перформансов The Tingle Factor в Институте Современного Искусства на день рождения Шекспира 23 апреля 1998 года. Это выступление стало в какой-то мере определяющим. Молодой сотрудник ICA Кристофер Хьюитт предложил нам сделать большое шоу голых поэтов, и мы согласились. Для самого Хьюитта этот смелый шаг стал началом блестящей международной карьеры.

      Несколько месяцев ушло на подготовку и организацию, издание небольшой книги-каталога и всевозможные технические неурядицы. И вот, 20 августа 1998 года фестиваль, как и запланировано, открылся. Каждый из многочисленных участников старался чем-нибудь удивить. Японская поэтесса Рейко Ивано проецировала на своё голое тело слайды. Австрийский поэт Александр Шварц, пишущий стихи о метро, делал перформанс с видео, на котором были запечатлены его обнажённые реситалии в венской подземке. Николас Тредвелл,  скандально известный галерейщик с Олд Стрит, представил музыкальный перформанс под названием "Empty Bed Blues", для которого ему пришлось привезти в ICA свою собственную кровать. Французская поэтесса Эммануэль Ваккерле устроила на публике голую исповедь. Слепая негритянка Мишель Тейлор из Тринидад и Тобаго кружилась под звуки собственного голоса в растаманском экстазе. Ещё был перформанс с цветами, с духами, с театром теней. Был безрукий поэт-инвалид Мат Фрейзер и много всего остального. В конце желающим из зрительного зала тоже предложили почитать стихи голыми, и волонтёров оказалась немало.
        Стоит отметить особо, что движение голых поэтов не является чисто литературным явлением. Отнюдь нет. Это одна из форм современного искусства. Это перформанс. А перформанс - это тема отдельной лекции. Кстати, с лекцией на фестивале выступил голый психиатр доктор Карл Йенсен. Правда, лекция его была не о перформансе, а о любви - источнике поэтического вдохновения.
   Июнь 2001 год
   Выборка цитат из британской прессы о фестивале Голых Поэтов
в переводах Ольги Щукиной

"Гардиан" 22/08/98
Стьюарт Джефрис

Палата N6
(голые поэты)
  
     Институт Современного Искусства (ICA), находясь рядом с Букингемским дворцом, неоднократно становился объектом нездоровой полемики. В его галерее уже показывали грязные пеленки и скульптуры нимфеток-мутантов, в театре за государственный счет ставили откровенно порнографические спектакли. В марте ICA сделал эксклюзивную премьеру фильма "Больной: Жизнь и смерть Боба Флэнагана, супермазохиста". Все это было весьма вызывающим, но можно ли сказать то же самое и о Голой Поэзии?
      Первый международный фестиваль Голой Поэзии проходит на этой неделе в Институте Современного Искусства. Это часть движения, начавшегося в Санкт-Петербурге примерно год назад. Когда поэты сняли свои одежды, их стихи отнюдь не сделались лучше, просто их неполноценность никого больше не волновала: нагота необходима поэзии, как сонету 15 строк. Взяв старт в Санкт-Петербурге, Голая Поэзия прокатилась по Европе как стриптизерша на роликовых коньках, собирая деньги и отзывы в прессе за резинку трусов на всем своем пути до самого Лондона.
      Результат последних веяний можно было наблюдать в новостях на 1-ом канале Би-Би-Си, когда нам показали бесстыжий шаманический танец погруженных в неистовый генитальный транс русских поэтов Тима Гадаски и Владимира Яременко-Толстого на балконе ICA, выходящем на респектабельный Молл. О, если бы Ее Величество как раз проезжала бы мимо - это могло бы стать настоящим королевским калютом!


"Ивнинг стандарт" 21/08/98
Том Купер

Сообщество голых поэтов
   Даже технический персонал явился голым на Первый международный фестиваль Голой Поэзии. Новаторское событие в ICA неизбежно сделало полный сбор.
      Событие было организовано двумя русскими поэтами, Тимом Гадаски и Владимиром Яременко-Толстым, отцами-основателями нового течения, собравшими голых поэтов из разных стран мира на свой первый фестиваль.
      "Обнажение тела - это не главное: когда раскрывается душа, то вместе с ней раскрывается и тело", - пояснил Тим Гадаски перед выходом на сцену, где он представлял сибирский шаманический танец, причем весь его наряд состоял лишь из кусочков меха и оленьих рогов. Публика билась в экстазе. "Это не развлечение, - заявил Гадаски потом, - а серьезная творческая работа".


"Индипэндент" 10-08-98
Теренс Блэйкер

Летом Лондон пустеет и оживает

      Поэты снимают одежду. Не смейтесь, это - правда, и это - замечательно. Первый Международный фестиваль Голой Поэзии представляет новейшую европейскую литературную моду в ICA при полном зале, необычно притихшем и погруженным в созерцание. Голая Поэзия, по признанию куратора лайв-арта ICA Кристофера Хьюитта, "создает более тесную духовную связь с аудиторией".
      "Возможно ли?" - скажете вы, с отвращением вспоминая голого и жирного поэта Аллена Гинзберга, декламировавшего стихи Уильяма Блэйка на сцене знаменитого "Альберт холла", одновременно рассуждая о мастурбации. Но взгляните на прелестную француженку Эммануэль Вакерле (уже одно её имя звучит как поэма!) или на колоритный дуэт из Санкт-Петербурга - Тима Гадаски и Владимира Яременко-Толстого? По словам директора "Poetry Society" Криса Мида, они несомненно самые физиологически мощные стихотворцы со времён первого появления в Лондоне Тэда Хьюза, сексуальная аура которого повергала в обморок женщин уже при одном его появлении.


"Дэйли Телеграф" 19-08-98
Оберон Во

Субъективный выбор

      Я думаю, в свете последствий терракта ИРА, унесшего 28 жизней, или бомбардировок Найроби и Дар эс Салаама, где погибло около 250 человек, нам стоило бы немного больше симпатизировать голым поэтам и немного меньше политическим идеалистам, какими бы красивыми целями те не прикрывались.
  
  

О ФУРШЕТАХ

        Смею сметь утверждать, что современное искусство по отношению к фуршету вторично! Современная литература тоже. Фуршет - это причастие. Это то, что остаётся в памяти и в желудке. Закрепляет увиденное и услышанное. Развязывает языки. Способствует общению и сближению. Это то, чем завлекают. Это - визитная карточка мероприятия. Ведь люди приходят потусовать, пообщаться. Не стану утверждать, что искусство - это тусовка. Однако тусовка - это его неотъемлемая часть.
     То, что фуршет первичен, а искусство вторично, давно поняли и приняли заграницей (впрочем, тоже не все и не везде). Постепенно понимание это приходит и  к нам. Даже в музее Анны Ахматовой на вернисаже выставки "Райские кущи" неожиданно кормили яблоками и поили голимым чаем. В холодину и дождь. Дали бы лучше водки и хлеба! Но и на том спасибо.
   А в "Бродячей собаке" на презентации нового литературного журнала "ГО" по полной программе закармливали икрой и прочими деликатесами, алкоголь лился рекой. Публику развлекали зажигательные "ЧИРВОНЦЫ" и певичка Наталья Пивоварова. Журнал, который показался мне поначалу невероятно слабым и скучным, постепенно завоевал симпатию и в итоге даже согласие дать в следующий номер отрывок из нового романа.
   Неудачное название "ГО" отпугнуло многих, не знающих его истинной подоплёки, того, что это две первые буквы от слова "голос", английский глагол "идти" и название хитроумной японской игры. Многие по неведению ассоциировали его с гомокультурой, находя подтверждение в опубликованном в нём обширном тексте о лидере "Новой Академии" Кибире Старцеве и галерее Д-137.
   Так, "Новые Серапионы", приглашённые на презентацию, состоявшуюся сразу же после очередного слэма, недоверчиво улизнули в парк напиваться за собственные деньги, дабы потом ни в чём непотребном, поди, не обвиняли! Доброе имя и правильная сексуальная ориентация дороже вкусного бутерброда. Да уж, да!
     А на "Национальном Бестселлере" в гостинице "Европа" вино закончилось уже в первые же полчаса, осталась лишь водка, и еды тоже было не вволю. Я, например, так толком поесть там и не успел, поскольку спешил общаться - на фуршете было несколько интересных женщин. Ел руками с чужих тарелок, о чём потом, разумеется, прописали в газетах.
   Хорошо, когда хорошо кормят. Когда премии дают тоже неплохо. Но мне обещанную тысячу баксов за участие в финале с моим романом "Мой-мой", за шорт-лист и за второе место так до сих пор и не дали. Первые несколько дней я возмущался, звонил организаторам, а затем плюнул и поехал зарабатывать деньги в Вену. Надо было принимать дипломные экзамены в университете у моих бывших студентов.
     А в Вене бьёт ключом сладкая жизнь. Конец сезона - июль - время всегда благословенное. Перед наступлением каникул и летних отпусков спешат оттянуться все. Галереи устраивают последние презентации перед летней паузой. Всюду какие-то мероприятия. Каждый день куча всяких банкетов. Если поднапрячься и быть мобильным, то можно посетить до десятка фуршетов за вечер. Если здоровья хватит, конечно.
Там поят хорошим вином, там дают коктейли, там...
   Во дворе "Сецессиона", например, на открытых жаровнях жарят морепродукты и рисотто трёх видов, разливают холодных овощной суп. И всё на халяву! А по пути домой уже за полночь неожиданно натыкаюсь на новую галерею, открытую североамериканским индейцем и его австрийской подругой, три ванны наполнены банками пива, бутылками с алкогольными напитками и льдом, в подвале играет джаз-банд. Среди публики несколько знакомых лиц, и праздник продолжается до утра.
   В фуршетном безумии опростоволосился лишь коллекционер Эзель, владелец сети крупных строительных супермаркетов "BAUHAUS" и внушительной коллекции современного искусства. Он пожадничал и на презентации новых поступлений своего гигантского загородного музея угощал лишь каждого посетителя лишь банкой дешёвого пива и жареной сосиской. Причём только после экскурсии по его собранию, которую он водил лично. В итоге к нему почти никто не ходил.
   Зачем? Смотреть отстойное балканское искусство? Видео-кадры югославских художников, запечатлевшие сцены реальных убийств, в которых они, по всей видимости, сами же принимали участие. Я всё-таки посмотрел. Заел сосиской и захотел поблевать. Но надо было спешить на Моцарт-плац, где известный австрийский архитектор Хайдольф Гернгросс устраивал презентацию своей архитектурной газеты.
   На площадь перед фонтаном с Моцартом привезли концертный рояль, какой-то полуобнажённый молодой архитектор, забравшись Моцарту на спину, дурным голосом пел арии из "Волшебной флейты". Объявили перформанс русского художника Сергея Спирихина из Петербурга, которого Хайдольф нашёл на пешеходной зоне, рисующим портреты прохожих, и пригласил поучаствовать в шоу.
   Спирихин, одетый в бейсбольную кепку и фрак, на ломаном немецком языке объявил в микрофон, что он будет спать в фонтане. Целых пять минут. Затем он подошёл к воде. Фонтан не работал. Вода давно застоялась и сильно воняла, в ней густо плавала зелёная слизь, плевки и размокшие окурки.
   Русский художник вынул из кармана высокий стакан, зачерпнул воды, достал жёлтую пластиковую соломинку и с наслаждением выпил дивный коктейль до дна. Затем он погрузился в фонтан. В одежде.
   Из-под воды торчал лишь козырёк его кепки и рука с сигаретой. Публика досчитала до трёхсот. Русский художник встал, сделал глубокую затяжку вместо вдоха и скромно затерялся в толпе.
  
  

ОСВОБОДИТЕЛЬНИЦА

  
      Тот факт, что современное искусство вторично по отношению к фуршету, уже давно не приходится никому доказывать, поскольку вторичность его бесспорна и очевидна.
      Несколько лет назад русская художница Елена Лапшина, живущая в Австрии, приняла концептуальное решение сделать фуршет артефактом. Вооружившись видеокамерой и фотоаппаратом, она начала документировать фушеты, сопровождающие крупные художественные события, такие как Венецианская Биеннале и Документа в Касселе.
      По всему миру охотится она за пикантными кадрами, на которых известные кураторы, директора крупнейших музеев и всемирно известные художники, отталкивая друг друга локтями, почти теряя человеческое лицо, протискиваются к блюдам с дармовым угощением. В кадре мелькают жующие рты, жадно дрожащие губы, горящие пищевым вожделением глаза, пихающие в карманы дорогих сюртуков бутерброды с ветчиной, рыбой и сыром руки, и при этом ни единого произведения искусства. Искусство остаётся за кадром - оно лишь повод для возлияния и возъедания, оно не имеет ровным счётом никакого значения.
      Но это лишь одна сторона работы художницы. Роль её здесь пассивна, она - наблюдатель, документатор. Вторая сторона - активная, это перформанс. Елена Лапшина считает, что подобные мероприятия надо постепенно вообще освобождать от искусства, полностью обходясь без него и ограничиваясь одним фуршетом. Суть её перформанса состоит в том, что она чертит на полу окружность с надписью внутри - "Art Free Territory" (территория свободная от искусства), затем становится внутрь и там какое-то время стоит.
      Но бывают выставки и без фуршета. В петербургской галерее "Борей", например, куда я забрёл в дни недолгого июльского зноя. Захотелось посмотреть эротические фотографии немецкого фотографа Михаэля Мейланда.
      Народу на открытии почти не было - несколько журналистов и пара случайных прохожих. Чтобы иметь публику, её нужно постоянно прикармливать, как рыбу. Если публику не прикармливать, её не будет.
      Фуршета в "Борее" не было, смотреть тоже было не на что. На снимках немца далеко не первой свежести тусовщицы, визуально знакомые бомонду по тесному борейскому кафе, робко показывали свои увядшие прелести в грязных городских дворах, на набережных и даже у стен Эрмитажа, вызывая чувство гадливости и никого не возбуждая.
      Немец сказал речь. Попросил задавать вопросы. Я спросил, не хочет ли он угостить всех пивом? "В этой стране и без того достаточно пива!" - патетически заявил он и тему на этом замял. Делать было нечего, немец, закончив речь, выскочил на улицу, я разговорился с приятелем-журналистом.
      Хотелось пить. Неожиданно фотограф-эротоман появился снова. В каждой руке он держал по бутылке дешёвого пива, одну из которых заискивающе протягивал мне. "А, совесть заела!" - подумал я, благодарно принимая бутылку. В это время корреспондент газеты "Еврейское Слово" Семён Левин, стоявший рядом со мной, наивно потянулся к другой. "Danke", сказал он, берясь за бутылку, и потянул её на себя. Немец молча дёрнул бутылку обратно. Корреспондент газеты "Еврейское Слово" не уступал. Так они какое-то время тянули её каждый на себя, но немец оказался сильнеё и Семён Левин остался без пива.
      А массивные двери "Манежа" в день официально заявленного открытия VI-ого международного фестиваля экспериментальных искусств "Диалоги" оставались плотно закрытыми. На двери любителей искусства ждала бумажка: "Манеж закрыт, идите на хуй все! Администрация" - то ли перформанс, то ли реальная попытка администрации ЦВЗ вступить в диалог с общественностью. Фестиваль тихо открылся на следующий день. Без торжественных речей, без фуршета. И практически без посетителей, которых давеча так откровенно послали...
   По-настоящему набить желудок удалось лишь на частной вечеринке одного модного критика у него дома на Васильевском острове. Приглашённых ждали тарелки с крупно нарезанными свежими овощами, колбасами, сыром, щедрыми пучками дачной зелени. Хозяин готовил сангрию. Водки хватило до утра и ещё осталось.
      Где-то за полночь гудящее общество почтил своим визитом директор Венского музея МАК (Museum fЭr Angewandte Kunst), известного своими МАК-найтами (еженедельными ночными программами по вторникам) господин Питер Номер, приезжавший в город на Неве для переговоров с мистером Пиотровским о проведении пробного МАК-найта в Эрмитаже. Не найдя под рукой чистой рюмки, я щедро налил ему водки в пивную кружку, и после нескольких глотков он охотно поделился со мной своими планами.
      Пробную ночь планируется провести в русское Рождество с 6-ого на 7-ое января будущего года. Предполагается участие русских и австрийских художников, музыкантов, поэтов и клоунов. Я предложил ему также задействовать и Эрмитажный театр, где было бы целесообразно силами студентов Театральной академии поставить мою новую пьесу "Адский огонь или Откровение Гантенбайна", рисующую драматический любовный треугольник между австрийской писательницей Ингеборг Бахман, немецким писателем Генрихом Бёллем и швейцарским писателем Максом Фришем, обсуждать постановку которой в Венском академическом театре на немецком языке я должен был ехать в ближайшие дни.
      Питер Номер пришёл в восторг. Ингеборг Бахман - классик современной австрийской литературы сгорела заживо ровно тридцать лет назад в 1973 году от курения в постели. Он написал мне свой номер и потребовал, чтобы я ему позвонил, когда буду в Вене. Через несколько дней я звонил ему из Вены. Поговорил с секретаршей. Мне перезвонили почти сразу. Я был немедленно приглашён отобедать с помощником директора по особым поручениям Элизабет Гинтор и куратором МАК-найтов Андреасом Криштофом на веранде музейного ресторанчика. Сам Номер обедал за соседним столом, где давал интервью двум американским журналистам, время от времени подсаживаясь к нам. Элизабет Гинтор оказалась приятной девушкой с гладкими красивыми ногами, её голые коленки, торчащие из-под короткой парусиновой юбки, пьянили меня не хуже стакана с зелёным Вельтлинером, которым я запивал салат и шницель, когда невзначай касались меня под узким столом. Она вспоминала свою первую поездку в Россию, когда ей было четырнадцать лет, они ездили от школы классом. Тогда она впервые пила водку и напилась страшно - незабываемые впечатления.
      Перед самым отъездом из Вены случайно встретил свою бывшую студентку с её новым бой-френдом и они увязались провожать меня на вокзал к московскому поезду. Филипп - улыбающийся высокий вечно молодой парень лет сорока пяти угостил пивом в привокзальном баре и рассказал грустную историю своей жизни. Оказалось, что он - австрийский коммунист. Окончил Высшую Партийную Школу в Москве. А теперь вот уже несколько лет как не у дел, ведь другой профессии у него нет, а КПСС австрийскую компартию больше ни материально, ни морально не поддерживает. Кошмар.
      Они посадили меня в вагон. Я открыл окно и выглянул на перрон. До отправления поезда оставалось четыре минуты. "Владимир, что я могу для тебя сделать?" - спросил Филипп - "Хочешь, принесу тебе пива?" "Ты не успеешь" - остудил его пыл я. "Успею" - выкрикнул он и, сломя голову, словно пионер, словно мальчик, бросился бежать к вокзалу. И он действительно успел. Я отхлебнул прохладного пива.
      "Филипп, приезжай в Питер! У нас там есть национал-большевики! Я тебя с ними познакомлю, хочешь?" "Нет-нет!" - в ужасе закричал Филипп. "Нет - национал! Я - большевик, но я - интернационал! Национал - нет! Нет! Нет!" Поезд тронулся, забивая стуком колёс его последние фразы.
  
   Июль, 2003
  
  

РУССКАЯ ГОП-КУЛЬТУРА
или
БРАТКИ НА БИЕННАЛЕ В ВЕНЕЦИИ

  
        15 июня в Венеции открылось 50-ое Биеннале современного искусства. Слово "биеннале" означает двухгодичный цикл или событие, происходящее регулярно каждые два года. Первое венецианское Биеннале состоялось в конце XIX-ого века в 1895 году и явилось международным смотром новейших достижений мировой культуры. История выставок прерывалась мировыми войнами, однако Биеннале каждый раз выживало и возрождалось, сделавшись в итоге наиболее престижным художественным событием всемирного масштаба. Власти Венеции первоначально отдали под проведение выставок тенистые парки Джардини на востоке города, в которых были построены национальные павильоны. Позже к ним были добавлены пространства венецианского Арсенала.
     Нынешнюю юбилейную выставку можно посмотреть до 2-ого ноября, но возникает вопрос, стоит ли это делать? Отвечу, стоит, только если бесплатно. В результате поисков я нашёл в ограждении несколько дырок (см. схему). Первая - за канадским павильоном (N 7), надо пролезть через кусты за памятником какому-то итальянскому деятелю, стоящему на набережной в угловом изгибе и подняться на горку. Вторая - между французским и английским павильонами (N 10 и N 13), здесь придётся лезть через невысокую каменную ограду. Третья - непосредственно у русского павильона (N 24), где нужно всего-навсего протиснуться между стенкой и сеткой. Сэкономив деньги за вход можно не опасаться быть разочарованным, поскольку разочарованным можно быть разве что только русским павильоном.
     В этом году русских художников на Биеннале много. Не только в парках Джардини под сенью русского национального павильона, но и в Арсенале, где представлены тематические кураторские проекты, а также в Fondazione Querini Stampalia и на выставке поколения водки "Абсолют" - Absolut Generations. И всё это одна клика, терпеливо дожидавшаяся своего часа, поскольку после коллапса советского государства на презентацию русского искусства в Венеции почти не давали денег, а теперь, говорят, дали. Это клика, время которой давно прошло, поэтому-то один из её идеологов и куратор нынешней русской экспозиции Виктор Мазиано решил назвать свой проект "Возвращение художника", пытаясь найти достойный синоним более простому слову "отстой".
     Пожалуй, необходимо сказать несколько фраз о так называемом "московском концептуализме", возникшем на заре перестройки, когда группа матрёшечников с Арбата, поняв, что на сувенирах много не заработаешь, начала создавать холсты с изображениями советской символики в стёбном ключе, или иными словами концептуально. Микки Маусы с серпами и молотами, Ленины в красных штанах пошли на ура по заграничным экспозициям и коллекционерам.
     Правда, недолго. Когда в начале 90-ых бум на подобное искусство утих и все подобным дерьмом наелись, московские гопники от искусства нашли для себя новую нишу. В то время я учился в венской академии и узнал о схеме от приезжего художника-москвича. Молодой российский капитализм методом проб и ошибок учился отмывать деньги. Многочисленные банки и фонды МММ как бы по западной модели бросились собирать коллекции современного искусства.
     Требовались большие форматы с минимальными инвестициями, поскольку десятки, а порой и сотни тысяч долларов, получаемые художниками за их творения, львиной долей обналиченно втайне отдавались назад. Тогда-то я и услышал впервые имена Виноградова и Дубоссарского, пишущих огромные холсты-подмалёвки на пост-советскую тематику и Валерия Пошлякова, делающего гуашные урбанистические эскизы на дешёвой упаковочной бумаге. Они были звёздами нового бизнеса.
     Когда в 1998 году после чёрного вторника новый бизнес полопался, московские концептуалисты нашли новые пути к новым русским и стали продавать свои творения в частные руки подсознательно ностальгирующих на прошлом богачей - бывших советских функционеров.
     Не понятно только, какое отношение имеет жалкая мазня совков-копрофагов, продолжающих уныло насиловать давно сгнивший труп советского времени, к современному искусству?!
   Характерны и замечательны их клички-псевдонимы (поскольку не могут же быть настоящими такие фамилии как Пошляков, Звездочётов и Братков!). А чего стоят фотографии самого Браткова, сделанные якобы авангардно, то есть через линзу, дабы увековечить своих сотоварищей - Виноградова и Дубоссарского - серых уличных типажей без индивидуальности?! Гопники они и есть гопники...
  
   Июль, 2003
  
  

Я НЕ ПОЙДУ В ИНТЕРПОЛ С ПОВИННОЙ...

  
        Хочу кратко напомнить сюжет романа "Посторонний" или в других переводах "Иностранец" нобелевского литературного лауреата Альбера Камю. В невыносимую летнюю жару герой книги прогуливается по алжирскому пляжу. Неожиданно он видит на берегу араба и, сам не понимая зачем, его убивает. Просто так, иррационально. В итоге героя казнят (если мне не изменяет память, ведь читал давно и по-французски, он сам пошёл в полицию и сознался в совершении преступления). Страшное произведение, поднимающее извечные вопросы - "почему?" и "зачем?".
     Прогуливаясь в сумасшедшую итальянскую жару по павильонам венецианского Биеннале, на меня тоже нашло нечто подобное. Судите сами, температура воздуха выше сорока в тени, кружка пива в уличных барах стоит пять евро и выше. Мозги плывут от эмоций и новизны, которой, пожалуй, нет только у русских (отдельная тема) и у югославов, выставивших "музей современного искусства", который возят повсюду уже лет пятнадцать - смешные подделки Пикассо, Магритта, Дюшана и прочих классиков 20-ого века.
   Мозги плывут, и катится пот, словно в американском павильоне, где намеренно издевательски, политически некорректно афро-американцем Фредом Уилсоном запечатлены страдания негров, в их числе огромные силиконовые капли чёрного пота.
Пот катится и застилает глаза, а в египетском павильоне серьёзная инсталляция - масса вырезанных из дерева черных и белых не то ворон, не то голубей в натуральную величину, символизирующих нечто.
   И вдруг из зала выходит охранник, покурить, а, может, пописать. Сам не зная, зачем, я хватаю одну из белых ворон и запихиваю её под майку. Неудобно, сильно торчит. Перекладываю её в штаны и, зажав между ног, раскорякой выхожу на улицу.
     Только вечером ко мне приходит что-то похожее на раскаяние - ведь я обокрал древнюю египетскую культуру! Какой ужас! Украл часть работы Ахмада Навара - современного гения, главного художника государства Египет, а также его министра культуры, ректора каирской Академии искусств и лауреата бесчисленных премий. Мне стыдно, но я не пойду в Интерпол с повинной.
   Белую ворону я подарил в одну из частных коллекций Италии. Я не знаю, зачем я её украл, как сам Ахмад Навар не знает, зачем он её сделал, поскольку в рекламной брошюре его выставки об этом ничего не написано, а посвящена она подробному перечислению его титулов и заслуг.
  
   Июль, 2003
  

ЭРОТИКА ЭГОНА ШИЛЕ

  
        "Вот, выбирайте для вашего журнала!" - сказала мне жена доктора Леопольда, раскладывая передо мной на столе многочисленные фотографии работ Эгона Шиле, - "и обязательно пришлите нам номер с вашей статьёй, нам будет интересно иметь публикацию о нашем музее по-русски".
     "Ну, мужиков нам не надо" - заявил я, решительно отметая в сторону всю мужскую обнажёнку Шиле и, движимый своим здоровым инстинктом, выбирая одних только женщин. Потом я, конечно, пожалел об этом, ведь мужская эротика могла бы порадовать не только гомосексуалистов из Новой Академии, но русских ценительниц искусства.
     "Но хотя бы вот эту возьмите" - обиженно заметила госпожа Леопольд, - "это его автопортрет..." Автопортрет Шиле я взял без колебаний. Художник изобразил себя на нём с фаллосом и странными закруглёнными обрубками рук и ног.
     Что можно сказать об эротике Эгона Шиле? Пожалуй, только одно - почти все его работы - это одна сплошная эротика. Не соглашаться с этим было бы просто абсурдно, поскольку это очевидный и несомненный факт.
     Эгон Шиле прожил недолгую и не особо богатую внешними событиями жизнь. Всего-навсего 28 лет. Он родился 12 июня 1890 года в провинциальном городе Тульне на берегу Дуная в семье чиновника министерства путей сообщений Австро-Венгерской империи. Его отец Адольф Шиле занимал к тому времени пост начальника железнодорожной станции. Получив при крещении имя - Эгон, будущий художник стал третьим ребёнком в семье и при этом единственным мальчиком. Его три сестры, две старшие и одна младшая, равно как и их многочисленные подруги, будут в последствии неоднократно исполнять роль его первых моделей.
     Сначала семья Шиле жила на тульнском вокзале в служебной квартире начальника станция, затем перебралась в Клостер Нойбург - живописный пригород Вены, где Шиле посещал школу и где его вышедший по состоянию здоровья на пенсию отец скончался в 1905 году от последствий разбившего его паралича. После смерти отца воспитание юного Шиле взял на себя его венский дядя, решивший отправить его учиться в технический университет. Однако Эгона Шиле более всего на свете интересует искусство, поэтому он сдаёт экзамены в Академию Художеств и успешно поступает туда осенью 1906 года.
     Однако академию он так и не заканчивает. Проучившись три года, он бросает её в 1909 году, серьёзно поссорившись со своим преподавателем - профессором Грипенкерлем. Профессор Грипенкерль, принадлежа к академической школе 19-го века, придерживался консервативных убеждений. Его раздражала широкая манера набросков Шиле и возмущало то обстоятельство, что молодой студент вступал в интимные отношения со своими моделями, утверждая, что только так он может их по-настоящему прочувствовать. Эта интерактивная деятельность Шиле бросала пятно на репутацию академии и грозила привести к его исключению, поэтому он, не дожидаясь скандала, уходит оттуда сам.
     Примкнув к группе художников, называвших себя незатейливым названием "Neukunstgruppe" (группа Нового Искусства) Шиле активно участвует в их выставках, что, однако, не приносит ему особой известности. В 1913 году он выставляется с художниками венского Сецессиона, а в 1914 году принимает участие в различных выставках в Мюнхене, Риме, Гамбурге и Кёльне.
     После начала первой мировой войны, выставочная активность Эгона Шиле идёт на убыль, он замыкается в собственном ателье, проводя большую часть времени в обществе своей любимой натурщицы и подруги жизни Валли Нойциль, не обращая при этом внимания на сырость и холод полуподвального помещения, подрывающие его и без того слабое здоровье, и часто не доедая.
     Осенью 1918 года он заболевает испанской инфлюэнцей, эпидемия которой была занесена в город возвращающимися с войны солдатами, и умирает 31 октября того же года. Эгон Шиле похоронен на венском кладбище Обер-Санкт-Вайт.
  
   Июнь, 2002
  

"LEX LEOPOLD" ИЛИ СОКРОВИЩА ДЕДУШКИ ЛЕОПОЛЬДА

  
        В 1994 году австрийский парламент принял закон, получивший название "Lex Leopold" или попросту  в переводе с латыни на русский - "Закон Леопольда". А пять лет спустя - в 1999 году началось строительство нового многоэтажного музея в центре города Вены - напротив памятника императрице Марии-Терезии и Национальной Картинной Галереи, завершившееся к 2001 году и стоившее австрийским налогоплательщикам более 400 миллионов шиллингов.
     Leopold Museum помпезно открылся вечером 21 сентября 2001 года, вольготно раскинувшись на площади в 12.600 квадратных метров. На его торжественном открытии присутствовал наряду с президентом Австрийской республики Томасом Клистиром и сам Леопольд - благообразный седовласый дедушка 76 лет.
     Чем же так прославился этот симпатичный старик и что выставлено в его огромном музее? Этот вопрос задавали себе многие, и я в том числе... На открытии музея я не присутствовал, находясь в России, где дописывал свой первый роман "Мой-мой" - душераздирающую любовную драму в пятьсот страниц, разыгравшуюся в Санкт-Петербурге между русским художником-реэмигрантом и молодой финской женщиной-дипломатом. В музей Леопольда я попал уже позже, когда роман был закончен и договор с издательством "Лимбус Пресс" на его публикацию подписан. И вот что мне удалось узнать:

     Рудольф Леопольд - по профессии врач, однако свою небывалую известность он завоевал отнюдь не на медицинском поприще, подобно другому австрийскому врачу - Зигмунду Фрейду. Родившись в 1925 году, Рудольф Леопольд после окончания школы в 1943 году поступил на медицинский факультет Венского университета, что спасло его от мобилизации в войска Вермахта, который успешно окончил в 1953 году, сразу же после окончания открыв свою собственную практику в Вене.
     Город в то время был ещё частично разрушен и разделён оккупационными войсками союзников на три сектора - советский, американский и англо-французский. Советский сектор был нищенствущим, американский и англо-французский напротив - процветающими.
     Начав неплохо зарабатывать на лечении жён офицеров, доктор Леопольд за время своей учёбы освоил нужную профессию гинеколога, он все свои заработанные средства стал вкладывать в произведения искусства, которые в столь смутное время политической нестабильности ему удавалось скупать буквально за бесценок.
     Когда же в 1955 году, оккупационные войска покинули Австрию, принявшую декларацию о нейтралитете, у него уже имелась внушительная коллекция австрийского и немецкого искусства, насчитывавшая несколько тысяч работ. И Леопольд начал действовать, решив для начала сделать ставку на ни кому до той поры ещё не известного Эгона Шиле.
     Договорившись о выставке современного австрийского искусства в Stedeljiik Museum в Амстердаме, он показал там целый ряд эротических работ этого художника, чем вызвал небывалый бум, на волне которого ему удалось продать ряд акварелей Шиле в ряд крупных музеев, в том числе в Museum of Modern Art в Нью-Йорке.
     В 1959 году Леопольд опубликовал свою первую искусствоведческую работу о Шиле, а к 1971 году закончил фундаментальную монографию о жизни и творчестве художника. Посещая после работы лекции на факультете истории искусств, он быстро становится профессионалом и в этой области. В 1982 году Рудольф Леопольд получил титул почётного профессора Венского университета, а в 1997 году министерство Науки и Искусства награждает его Железным Крестом первой степени за выдающийся вклад в дело популяризации австрийской культуры.
     Фонд и музей Леопольда, являясь формально частными организациями, на деле согласно закону "Lex Leopold", финансируются государством, а их официальным попечителем выступает австрийская Национальная Библиотека. Сам Леопольд исполняет должность директора собственного музея и даже получает за это зарплату. Он по-прежнему энергичен и неутомим. Экспозиции музея постоянно меняются, несмотря на огромные выставочные пространства, показать все работы коллекции одновременно не представляется возможным, поэтому они презентируются частями и тематически.
     В настоящее время (с 15 мая до 14 июля) зрителю предоставляется возможность увидеть экспозицию "Графика 2 - избранные работы на бумаге", включающую в себя  106 рисунков, акварелей и офортов Макса Бекманна, Герберта Бёкля, Отто Дикса, Йозефа Добровского, Конрада Феликсмюллера, Густава Хессинга, Густава Климта, Антона Колига, Кэте Колвитц, Отто Мюлера, Эмиля Нодле и Эгона Шиле. Климт представлен 22-мя произведениями, Шиле - 33-мя набросками обнажённой натуры. Немецкий художник Отто Мюллер (1874-1930), выдающийся представитель и теоретик экспрессионизма - девятью цветными литографиями.
     "Я начал собирать свою коллекцию в благоприятное время. Тогда, после войны, все эти работы почти ничего не стоили. В период Третьего Рейха всё экспериментальное и авангардное искусство было объявлено вне закона, получив название "entartete Kunst", т.е. искусство, не имеющее художественной ценности.
     После войны никто не спешил восстанавливать справедливость, людям в Австрии и Германии было просто не до того, необходимо было бороться за выживание и за кусок хлеба. Оккупанты же проводили свою собственную политику - советские власти поддерживали реалистическое направление, непроизвольно поощряя тем самым развитие художественных традиций гитлеровской эпохи, американцы же на своих территориях насаждали и финансировали абстракционизм - ставивший своей задачей разрушение формы и полный отход от реализма.
     Таким образом, так называемое "Еntartete Kunst" оказалось никому не нужным. Я знал, что это лишь до поры до времени, поэтому собирал всё, что только можно было собрать, собирал как помешанный. Многие бесценные шедевры я, можно сказать, спас от уничтожения, ведь они могли быть просто-напросто выброшенными на помойку и таким образом погибнуть. Мало того, что огромная часть из них и без того была варварски уничтожена нацистами..." - не устаёт повторять дедушка Леопольд в своих многочисленных интервью.
     Сегодня это кажется вполне логичным, но тогда, почти пятьдесят лет тому назад, на молодого австрийского врача, увлечённо собиравшего никому не нужные картинки, смотрели как на странного чудака и сумасброда. Меняются вкусы, меняются времена, меняется политика и политики...
     Доктор Леопольд не ошибся, когда ошибались многие, постепенно сделавшись счастливым обладателем несметных сокровищ, оцениваемых сейчас экспертами приблизительно в 574 миллиона евро, которые он теперь так щедро показывает всем, кто только пожелает на них посмотреть.
  
   Июнь, 2002
  
  

КОШЕРНАЯ ИНСТАЛЛЯЦИЯ В МУЗЕЕ ЗИГМУНДА ФРЕЙДА

  
      Имя американского концептуалиста Джозефа Кошута прочно вошло в анналы современного искусства. Одним из первых он начинает интегрировать тексты в инсталляции, используя язык в качестве модели для создания своих художественных произведений. Первые работы Джозефа Кошута относятся к 60-ым годам 20-го века, когда он ещё только был студентом Cleveland Institute of Art и нью-йоркской School of Visual Arts. С тех пор художником созданы сотни инсталляций, находящихся сейчас в крупнейших музеях мира и в частных собраниях.
      С конца 80-ых годов Кошута приглашают на преподавательскую работу ведущие университеты и академии искусств Европы и США, так с 1988 по 1997 годы он одновременно был профессором Hochschule der Bildenden KЭnste в Гамбурге и Akademie der Bildenden KЭnste в Штуттгарте, параллельно читая курсы лекций в Йейле, Оксфорде и Сорбонне. В настоящее время он профессорствует в Мюнхене, проводя большую часть свободного времени в Риме со своей молодой итальянской подругой.
      В конце апреля мне позвонил мюнхенский галерейщик Кристоф Дюрр - заядлый коллекционер работ Джозефа Кошута, попросив меня посетить необычную инсталляцию художника в венском музее Зигмунда Фрейда, запланированную на 30 апреля. Будучи знакомым с американским концептуалистом лишь понаслышке, я охотно согласился отправиться на данное мероприятие, в плане которого стояла ещё и лекция Кошута "The Text between Memory and the Photograph".
      Нынешняя инсталляция Джозефа Кошута в венском музее Зигмунда Фрейда уже вторая по счёту, первая была успешно презентирована им 13 лет назад осенью 1989 года, будучи приуроченной к 50-ой годовщине со дня кончины великого психоаналитика, и называлась "Zero&Not".
      Джозеф Кошут (род. в 1945 году в Толедо, штат Огайо) - один из немногих концептуалистов, продолжающих по-прежнему интересоваться психоанализом на заре 21-го века. Тренд на увлечение психоанализом западными интеллектуалами схлынул довольно давно - уже более 30-ти лет назад. Последними из могикан были французы. Потрёпанное знамя фрейдизма попытались подхватить новоявленные русские концептуалисты, создав в Санкт-Петербурге музей сновидений Зигмунда Фрейда и затеяв издание журнала "Кабинет". Но мода прошла, и они безнадёжно остались на периферии постоянно меняющегося международного художественного процесса.
      Пытаясь поощрить интерес художников к психоанализу, при венском музее Зигмунда Фрейда несколько лет назад был создан специальный фонд, получивший название Foundation for the Arts, куратором которого стал Джозеф Кошут. Теперь его задачей является привлекать мэтров мирового искусства для выставок в известном музее. Теперь выставки проходят там регулярно - не менее одного раза в год. Свои работы презентировали австрийцы Франц Вест и Хеймо Цоберник, американцы Шерри Левайн и Дженни Хользер, Клегг&Гутманн и Илья Кабаков.
      ля инсталляций и выставок музеем Зигмунда Фрейда было арендовано помещение бывшей мясной лавки Зигмунда Корнмеля, находившейся когда-то на первом этаже дома на Берггассе 19. Когда в 1891 году семья Фрейда въехала в этот дом, кошерная лавка Зигмунда Корнмеля была одним из немаловажных факторов в выборе Фрейдом именно этого, а не какого-либо иного дома.
      Зигмунд Корнмель являлся генеральным монопольным поставщиком кошерного мяса для еврейских больниц города Вены, и мясо у него в лавке всегда было самым свежим, а любимым блюдом Зигмунда Фрейда был тартар - горка сырого фарша из парной говядины, увенчанная сырым яйцом на вершине. Только после такого плотного завтрака, запитого стаканом красного бургенландского вина, он был в состоянии продуктивно работать весь день, без перерыва на обед до самого ужина - семья Фрейдов ужинала обычно только после восьми часов вечера.
      В 1938 году, спасаясь от фашистов, Зигмунд Фрейд эмигрировал Париж, а затем в Лондон. В том же году Зигмунду Корнмелю удалось перебраться в Палестину. Мясная лавка была вскоре разгромлена нацистскими активистами, а квартира Фрейда на протяжении ряда лет использовалась в качестве приёмника-распределителя для евреев девятого района города Вены, отправляемых в концлагеря. До аннексии Австрии Гитлеровской Германией еврейское население девятого района составляло около 20 %.
      Что же представляет собой инсталляция Джозефа Кошута? Это - увеличенная фотография лавки Зигмунда Корнмеля конца 30-ых годов. Изображение расплывчато и напоминает собой полузабытое смутное воспоминание-сновидение. Сверху печатный текст на немецком языке - цитата из Зигмунда Фрейда: "Необходимо признавать и считаться с тем, что при формировании традиций и мифов того или иного народа немаловажную роль играет подсознательный мотив искоренения из воспоминаний всего унизительного. Возможно, следуя данной аналогии, можно сравнить в этом отношении народные традиции с детскими воспоминаниями, накладывающими отпечаток на формирование отдельного индивидуума".
      В своей короткой лекции, прочитанной на английском языке Джозеф Кошут рассуждал о фотографии, как о концептуальном художественном тексте, оперирующем человеческими воспоминаниями. После обильного фуршета с шампанским и винами, когда разгорячённая алкогольными парами публика стала выходить на улицу, в наступающих весенних сумерках стало заметно, что фотография на витрине мясной лавки Зигмунда Корнмеля слегка подсвечивается изнутри.
      Из журналистского любопытства я заглянул в замочную скважину - внутри помещения стояла галогенная лампа-прожектор. У Джозефа Кошута, остановившегося рядом со мной, вдруг зазвонил мобильный телефон. "Hello!" - бодро откликнулся он и затем передал трубку своей молодой итальянской возлюбленной. "Pronto! А, сiao, mama! Siamo in Vienna..."

     Июнь, 2002
  
  

МАРИЯЦЕЛЬ
- цель паломников и поклонников искусства

  
      В Санкт-Пёльтене из ультрасовременного вагона поезда Вена-Париж пересаживаемся в доисторические вагончики, прицепленные к старинному провозу, и пускаемся в двухчасовое "ностальгифарт" - ностальгическое путешествие. Пассажиров изрядно трясёт, по обе стороны окон разверзаются пугающие горные пропасти, поросшие девственным альпийским лесом.
      Наша цель - конечная станция этой живописной железной дороги, проложенной когда-то по личному приказу австро-венгерской императрицы Марии-Терезии - бенедиктинский монастырь Марияцель - одно из любимых мест паломничества христиан-католиков. Основанный 21 декабря 1157 года, этот древний монастырь, неоднократно перестраивавшийся после многочисленных войн и пожаров, ежедневно принимает тысячи верующих из Австрии, Германии, Франции, Чехии, Хорватии, Италии, Польши, Венгрии, Швейцарии, Испании...
      В ойдя в храм, я невольно поражаюсь тем, что служба там ведётся на каком-то очень понятном славянском наречии - пожилой кардинал в малиновой мантии громко взывает: "О, мати Божа, помилуй и помози!" "Странно" - думаю я. Но, спустя несколько минут, мне становится ясно, в чём тут дело. С правой стороны у входа в базилику висит расписание. Это - группа из Словении. За словаками церковь заполняют юркие итальянцы из неаполитанской деревни Чепрано, возглавляемые маленьким энергичным падре в чёрном облачении. Согласно расписанию службы сегодня начались с шести часов утра и продолжатся до самого позднего вечера. На очереди ещё четырнадцать групп богомольцев со всей Европы. Каждой группе отводится по тридцать минут. На площади перед монастырём стоят автобусы с номерными знаками различных стран.
      "Люди приезжают к нам со своими священниками и на своём транспорте. Мы никому не отказываем. Они молятся на своих языках. Индивидуальные паломники могут присоединяться к любой из групп - никто никому не мешает. Нам даже не приходится следить за порядком, мы только составляем расписание, конфликтов практически никогда не возникает" - любезно поясняет мне брат Маркус, у которого я беру разрешение для фотосъёмки.
      Что же привлекает сюда народ? Почему и зачем едут издалека? Какие чудеса способны творить бенедиктинские реликвии, и что это за реликвии? Визуальный ответ я нахожу сам, ещё до того как вечером прочту обо всём в купленной в монастырском киоске книжке. Меня поражает галерея необычных картин, густо развешенных в переходах верхнего яруса базилики. Картины, как правило, с подписями. Сопроводительные тексты либо выписаны на самом произведении искусства, либо на табличке рядом.
      Вот передо мной раскрывается сложная композиция, изображающая судьбу моряка, попавшего в плен к людоедам в 1793 году. Фрегат терпит крушение у берегов Африки. Всех членов экипажа съедают кровожадные дикари. И только австрийскому матросу Францу Зибенхюнеру удаётся бежать в джунгли. Лишь через четыре года, после множества приключений и скитаний, он возвращается к семье в свой родной Прессбург целым и невредимым. Всё дело в том, что его жена Хильда всё это время не теряла надежды на возвращение мужа - она два раза ездила молиться за его душу в Марияцель. Очевидно, её молитвы были услышаны. В благодарность за чудо местному живописцу Карлу Дрекеру и была заказана данная картина. Часть полотен расположено тематически. Темы различны. Например, о детях, попавших под повозку, под лошадь, под трамвай, под сани, под паровоз и чудом спасшихся от, казалось бы, неминуемой гибели.
      Некоторые из чудом спасённых рисовали картины своего спасения собственноручно, некоторые заказывали у известных мастеров. Наводнения, нападения разбойников, эпидемии, болезни... И всегда на помощь неожиданно приходит Богородица с младенцем на руках, парящая в небесах... Марияцель... С тех пор, как в 1399 году римский папа Бонифаций IX официально признал монастырь местом паломничества и дал ему все соответствующие полномочия, слава его продолжала неуклонно расти. Статуя Девы Марии с Иисусом, вырезанная из дерева и облачённая в роскошные ризы, расположена в небольшой открытой капелле в центре огромного храма. В алтаре монастырской сокровищницы - она же в двухмерном изображении в виде иконы, инкрустированной драгоценными камнями и золотом.
      В сокровищнице монахи благоговейно показывают посетителям богатейшие дары и пожертвования богатейших людей различных эпох, не идущие, на мой взгляд, ни в какое сравнение с несколько наивной и даже, наверное, немного смешной, но многозначительной живописью картинной галереи, искренне повествующей о реальных судьбах реальных людей.
      Перед отъездом, омывшись прозрачной водой красивого горного озера, расположенного неподалёку, я тоже помолился чудотворной святыне вместе с группой польских туристов, и, купив в дорогу иконку-кулон с силуэтом монастыря с одной стороны и ликом Богородицы с другой, уехал в ожидании чуда.
  
   Июль, 2002
  

ПАМЯТНИК НЕИЗВЕСТНОМУ ВОЖДЮ

  
      "Denkmal dem unbekannten FЭhrer" (Памятник Неизвестному Вождю) - это не шутка, не политическая позиция, а художественно-эстетическая концепция австрийского скульптора Кристиана Франка, которой известный венский камнетёс неустанно следует на протяжении последнего десятилетия.
      Всё началось с распада СССР и объединения двух Германий. Для левацки настроенной западной интеллигенции это был полный крах идеалов. Один за другим безвозвратно уходили или умирали вожди коммунистического мира, обещавшие светлое будущее, которое так и не наступило. Статуи и бюсты Ленина, Энгельса и Маркса исчезали из парков и площадей бывших стран социалистического лагеря. Умирали вожди, умирали боги, оставляя после себя пугающую, сосущую пустоту.
      Кристиан Франк никогда в жизни не был коммунистом, но крушение социализма он переживал болезненно. Из депрессии его вывела неожиданная идея, посетившая его однажды в поезде во время поездки по восточногерманским землям.
      "Если повсюду принято ставить памятники Неизвестным Солдатам, то, почему бы не попробовать - поставить памятники Неизвестным Вождям?" - неожиданно подумал он. - "Но какой должен быть он - Неизвестный Вождь?" Кристиан крепко задумался. Он думал несколько недель, пока его не осенило.
      Это было в начале 90-ых. И с тех пор, не покладая рук, австрийский скульптор непрерывно трудится над созданием данного образа. Его гранитные фигуры, высеченные из белого мрамора и чёрного гранита похожи то ли на диковинных птиц, то и на микроцефалов. Их высота колеблется от 25 сантиметров до 2 метров, они бывают сплющенными и вытянутыми, одиночными и двойными, устрашающими и смешными. Кристиан уверен, что он наконец-то нашёл свой собственный оригинальный стиль, своё, если можно так выразиться - "лицо".
      Надо сказать, что скульптуры Франка пользуются завидной популярностью у частых коллекционеров. Ими украшают свои сады и дворики как бывшие нацистские офицеры и экс-коммунисты, так и просто любители элегантных каменных изделий современного ваятельства. Их покупают музеи и фонды, но глубинная мечта скульптора и по сей день остаётся нереализованной до конца. Он считает, что его творения достойны лучшего, что они должны украсить площади и парки городов мира, прежде всего, бывшего Восточного блока.
      "Я хотел бы установить ряд памятников Неизвестному Вождю и в России. Например, в Санкт-Петербурге. Это можно было бы приурочить к 300-летию этого удивительного города. Ведь так много постаментов теперь пустует и у меня есть, чем их занять! Это была бы неплохая замена! К этим памятникам можно будет возлагать даже цветы..." - мечтательно заявил Кристиан Франк, потягивая из стакана густое красное вино на своей вилле у подножия живописного монастыря Клостер Нойбург под Веной.
      "Кристиан, откуда ты берёшь такие огромные камни?" - спросил я.
      "Камни я покупаю на кладбище. Это бывшие надгробия, которые монастырское начальство списывает за давностью лет и продаёт мне по дешёвке. Я же даю им новую жизнь. Я их оживляю. Нравится? Ты хотел бы, чтобы я установил пару таких памятников у вас в России?"
      "Конечно, хотел бы" - киваю я, наслаждаясь превосходным монастырским вином, разглядывая при этом причудливые творения пока ещё до конца не признанного австрийского гения, зловеще сверкающие своими полированными лбами в лучах заходящего солнца, и предаваясь сумбурным воспоминаниям о канувших в небытие грозных вождях куда-то навсегда ушедшей эпохи.
  
   Вена-СПб, 2002
  

ПОЭТЫ РАДИ-КАЛЫ

  
        Начало нынешнего года ознаменовалось целым рядом поэтических событий, наиболее любопытным из которых была, пожалуй, торжественная презентация ксерокопированного поэтического сборника объёмом страниц в двенадцать под названием "САМИЗДАТ" в редакции журнала "Звезда" на Моховой улице.
     В мрачном зале вокруг огромного овального стола с важным видом сидели пожилые поэты-шестидесятники и семидесятники. Обстановка была поистине фантасмагорической, особенно, когда в помещение, прихрамывая, вошёл редактор сборника. Следом за ним подобострастно несли его костыли два молодых (относительно) поэта - Скидан и Гольфсон.
     Редактор (похожий на Виктора Топорова) с седой спутанной бородой был чем-то недоволен, раздражительно их в чём-то отчитывая. Почему-то казалось, что он огреет их костылём - сначала одного, а затем другого. Но, поскольку они не залупались и вели себя заискивающе, этого не случилось. Заседание началось.
     Это была хитроумная игра в диссидентов. Весьма своевременная... Благо опасность репрессий миновала лет 15 назад. Стали читать стихи. Договорились, что каждый будет читать по одному тексту, но, дорвавшись к "свободе слова", каждый читал минут по пятнадцать-двадцать, насколько хватало сил. Где-то на шестом поэте я тихо выскользнул в дверь и ушёл в холодную мартовскую ночь. Кто бы мог подумать, что такое вообще возможно? Странные игры в духе Борхеса, Орвелла и Кафки, банка протухших консервов, ужас нечеловеческий...
     А двумя неделями позже в редакции журнала "НОВЫЙ МИР ИСКУССТВА" (НоМИ) на Малом проспекте Петроградской стороны философололог и культуроложец Семён Левин, защитивший в прошлом году кандидатскую диссертацию о теории когнитивного познания художественной реальности, организовал так называемые Мартовские Иды - состязания экстремальных петербургских поэтесс. Кроме поэзии, публике обещали молоко Амазонок, оказавшееся на деле смешанной с коровьим молоком водкой.
     К молоку Амазонок публика отнеслась опасливо и, не окажись на вечере дочери Митьковского полка Ирки Васильевой, оно так бы и осталось не выпитым. Но Ирка Васильева, взявшая в своё время на свои хрупкие плечи всю тяжесть бремени пьянства печально известных Митьков, когда те бросили пить, выжрала всю водку с молоком и пришла в невменяемое состояние, чем так напугала редакторшу "НоМИ" Веру Бибинову, незадолго до того пострадавшую от нацболов, плеснувших ей в глаз кетчупом за симпатию к литовской культуре, что впредь подобные поэтические тусовки в редакции этого красивого журнала проводиться, увы, не будут.
     На Мартовских Идах по результатам тайного голосования победа досталась маленькой татуированной байкерше Белле Гусаровой, оставившей далеко позади своих основных конкуренток - модную поэтессу Ирину Дудину, воспевающую в своих стихах упырей и бомжей, равно как и концептуалистку Lenor, слагающую поэмы о стиральном порошке и кондиционерах для белья.
     Не успели утихнуть страсти, разбушевавшиеся вокруг Мартовских Ид, как на Петербург совершил налёт московский литературный функционер Курицын. Снюхавшись с "Бродячей Собакой", что на площади Искусств, он затеял там большой поэтический марафон под названием "Русский слэм". Организовав оргкомитет из отца "ахматовских сирот" критика Виктора Топорова, писателя-графомана Ильи Стогоffа и ленинограда Сергея Шнурова, он предложил сделать так, как в Москве.
     А в Москве сделали как в Нью-Йорке. Поэты должны состязаться между собой по времени. Каждому даётся четыре минуты. За вечер выступает десять поэтов. Победитель "русского слэма" получает в награду бутылку дешёвой водки и пачку вонючих сигарет. А победителю всех победителей обещана половина от сборов со всех слэмов вместе взятых. Слэм в "Бродячей Собаке" было решено проводить по средам в течение нескольких месяцев, а финал назначить то ли на конец сентября, то ли на конец июня.
     Подобной поэтической активности Петербург не знавал со времён Серебряного века. Эпохальным событием литературного сезона явилось выступление 19 мая в Белой гостиной Европейского университета, что на Гагаринской улице, поэтов ради-калов, эстетически конституированных тем же Семёном Левиным. Поэты ради-калы предлагают направлять вербальный каловый поток непосредственно в мозги реципиенту, утверждая важность живого контакта со слушателем.
     Не захотела отставать от остальных и галерея "Борей" на Литейном проспекте, пригласившая в ночь с 30-го на 31-е мая к состязанию поэтов любых жанров и направлений. Таким образом, к началу лета в городе воцарился полный поэтический беспредел. Воспользовавшись ситуацией, взять в свои руки власть и деньги решили прагматичные московские поэты, именующие себя группой "Сумасшедших безумцев". В то время как местные питерские словоблуды выступают за так и для своих, москвичи приезжают на гастроли и выступают за вознаграждение перед буржуазной публикой в дорогом клубе "Привал.com" на Марсовом поле.
     С "сумасшедшими безумцами" я познакомился 12-ого июня в мастерской у художника-ихтиолога Татьяны Очкариной на Чайковского 22. Они только что приехали с вокзала и уже с утра напивались. Их лидер - поэт Андрей Родионов, попавший в молодости в аварию и в результате лишившийся половины черепа (по другим версиям он сам отрезал себе ухо, войдя однажды в горячечном бреду в образ Ван Гога), часам к пяти вечера бесчувственно упал на кухонную скамью и безмолвно вливал в себя водку и пиво. Было невозможно представить, что в девять он сможет выступить, но остальные сказали, что точно сможет.
     В "Привале.com" царила приличная женская публика в завивках, причёсках и драгоценностях, какой другие поэтические места не видывали. Входные билеты стоили по двести рублей. "Сумасшедших безумцев" здесь уже знали по предыдущим визитам. Первым выступал Всеволод Емелин, захватив всех своими душераздирающими балладами. В конце неистово выл полурифмованный бред полуголовый Родионов. Успех был полным. Женщины бились в экстазе и с тихими стонами кончали на стульях.
     А в "Бродячей собаке" на четвёртом этапе "русского слэма" откровенно скучал, съевший в поэзии не одну собаку, известный критик Виктор Топоров, единственный из учредителей, исправно его посещающий. После слэма была заявлена презентация некого нового "Поэтического журнала" или "Журнала поэтов", но без фуршета, скромно.
    - Виктор, а Вы на презентацию останетесь? - осторожно спросил его я.
     - Нет, хватит с меня поэзии! Всё! Словно говна объелся... во! - надрывно выдавил из себя Топоров, выкатив глаза и красноречиво чиркая себя ладонью по горлу.

Всеволод Емелин
ПРАЗДНИК (20 апреля 2003 года)

В церкви пенье мерное,
С вздохами, с молитвами,
Воскресенье Вербное.
День рожденья Гитлера.

И менты все нервные,
Как пред Курской битвою,
В воскресенье Вербное,
В день рожденья Гитлера.

Обстановка скверная,
Ждут фашисты бритые
Воскресенья Вербного,
Дня рожденья Гитлера.

Запаслись, наверное,
Бейсбольными битами
К воскресенью Вербному,
К дню рожденья Гитлера.

Я иду за первою
Утренней поллитрою
В воскресенье Вербное,
В день рожденья Гитлера.

Морда характерная,
Во рту привкус клитора,
Воскресенье Вербное,
День рожденья Гитлера...

     P.S. Победительницей финального слэма после шести отборочных туров стала огнегривая поэтесса Ирина Дудина. Её основные соперники - Евгений Мякишев и Геннадий Григорьев, бесстыже считающие себя живыми классиками и читавшие на слэме стихи двадцатилетней давности, были справедливо осрамлены и освистаны публикой, жаждущей живого и нового слова. Ура! Или как говорят в Венгрии, поднимая стаканы за победителя - "эги шэги дрэг"...
   Июнь 2003 года

МИР ГРЁЗ ПЕТРА БЕЛОГО

  
      Я вхожу в тесное помещение галереи Navicula Artis на Пушкинской, разместившей концептуальную инсталляцию Петра Белого под названием "Сны вахтёрши", и оглядываюсь вокруг. Тусклое освещение одинокой замызганной лампочки, порождающей неясные тени, вызывает во мне волну подсознательных ассоциаций, отбрасывая мою память на пять лет назад в весну 1998 года в одну из комнат лондонского дома художника. Особенностью этого дома было то, что располагался он в живописном респектабельном Гринвиче как раз напротив знаменитой обсерватории и через него проходил нулевой меридиан, разделяющий Восточное полушарие и Западное.
      В комнате Белого уютно полыхает камин. Пётр сидит на стуле, гордо выпрямившись, почти неподвижно, чем-то напоминая пресловутый памятник Петру Первому, а тень его, порождаемая отблесками огня, неистово мечется по полу совершенно независимо от своего хозяина, рассказывающего о грандиозных проектах: он только что купил в Петербурге огромный офортный станок, наверное, самый большой в мире, такой, о котором он всегда мечтал. И теперь он в раздумьях, арендовать ли ему для перевозки станка в Англию пароход или самому ехать в Россию, чтобы работать на нём там. Я слушаю его речь и почему-то размышляю о том, что Пётр Белый находится сейчас в Западном полушарии, а тень его - в Восточном.
      Из Лондона мысль моя переносится обратно на Пушкинскую. На стенах, колоннах и пирамидах, специально умело сконструированных и образующих некие архитектурные джунгли, развешены ключи - море ключей, расположенных ровными рядами, нанизанных на аккуратно ввинченные шурупы. Посередине инсталляции - её святая святых, своеобразный алтарь - стол вахтёрши и стул. Самой вахтёрши на инсталляции нет. Очевидно, она осталась где-то далеко в прошлом, в детстве Петра Белого, в СХШ им. Иоганнсона, которую он когда-то оканчивал. Осталась вытесненным эротическим переживанием, первой платонической любовью, уныло ёрзавшей упревшими гениталиями по неудобному жёсткому стулу в неказистом обшарпанном вестибюле школы.
      Публики на вернисаже немного. "Всем назначено на разное время" - поясняет мне Пётр. Работа впечатляет своей добросовестностью и размахом, несмотря на ограниченное пространство галереи, используемое художником оптимально, как по композиции, так и по цветовой гамме - окна наглухо задраены, объекты выкрашены в зеленовато-бордовые тона, источник света - искусственный. Это инсталляция на для Пушкинской, она явно музейного уровня. Я легко мог бы представить её себе в каком-нибудь немецком Kunsthalle. Сам художник, элегантно облачённый в удлинённый английский пиджак в полоску, похож на одного из Beatles - молодого Ринго Старра.
      За одной из картонных колонн я замечаю юную фею - девушку-блондинку с распущенными волосами. Я поражён - на питерские выставки давно уже перестала ходить молодёжь, теперь это скорей исключение, чем правило. Последний раз я встречал молоденьких девушек года три назад на летнем фестивале современного искусства в "Манеже" - то были туристки из Ворошиловграда.
      "Вы здесь одна?" - интересуюсь я. "Да, меня пригласил художник" - смутившись, отвечает она - "Пригласил, а теперь не замечает. Даже не знаю, что делать?" В её глазах блестят слёзы. "А вы подойдите поближе, здесь темно. Он не видит - занят беседой". Девушка отходит и делает несколько кругов вокруг Петра Белого, что-то объясняющего двум журналистам. Наконец, он её замечает и походит, оставив своих собеседников.
      "Ах, это вы! Вы всё там же работаете?" - доносится до меня его вкрадчивый голос - "Представляете, здесь девять тысяч ключей и девять тысяч шурупов!" Девушка краснеет и расцветает. "Ага, продавщица... всё ясно" - сразу догадываюсь я, и мне уже чудится другая концептуальня инсталляция под названием "Сны продавщицы" - своеобразная живая картинка, некий перформанс: Пётр Белый и ещё некоторые, вернувшиеся из эмиграции художники, я в том числе, все из себя такие берлинско-лондонско-нью-йорческие, делаем из галерейного полумрака странные, неизвестно куда зазывающие знаки молодым продавщицам, мечтающим приобщиться красивой заграничной жизни.
      Когда я шёл на выставку, я боялся, что "Сны вахтёрши" каким-то образом меня напугают, душевно травмируют. Однако этого не произошло. Не произошло благодаря таланту художника Петра Белого, сумевшего превратить мрачную жизненную трагедию в грезофарс своей инсталляции.
  
   Апрель, 2003

ПЕТЕРБУРГ ПЕТРА БЕЛОГО
(для еженедельника "Еврейское Слово")

  
      "Я только наполовину еврей, - говорит мне художник Пётр Белый, показывая свою новую мастерскую с видом на недавно перестроенную Сенную площадь и живописные петербургские крыши, - однако, как мне кажется, именно моя еврейская кровь отвечает во мне за творческое начало".
      С Петром Белым (настоящая фамилия - Вайсман) я познакомился в эмиграции. В Лондоне мы были соседями - он со своей женой-англичанкой жил в респектабельном Гринвиче рядом со знаменитой обсерваторией, я же на пару с приятелем, бежавшим в Англию от службы в израильской армии, снимал трущобу в соседнем люмпенском Чарлтоне с унылым видом на стадион "Чарлтон Атлетик".
      Вернувшись из Лондона в родной Петербург, Пётр Белый принялся осуществлять свои грандиозные проекты, которые в силу различных причин не мог реализовать за границей. Так, например, для занятий печатной графикой он заказал на одном из российских заводов огромный офортный станок по собственным чертежам, по его утверждению, самый большой в мире. И станок этот был изготовлен.
      Теперь он переходит ко второму этапу деятельности - начинает международные семинары для художников-графиков. Пока у него обучается всего несколько студентов-американцев, но уже в мае приеду французы.
      Наряду с печатной графикой Пётр Белый занят и современной скульптурой. Его психоаналитическая инсталляция под названием "Сны вахтёрши" была представлена на суд любителей искусства в конце марта - начале апреля в галерее Navicula Artis на Пушкинской 10.
      Тусклое освещение одинокой лампочки, казённые цвета стен, тихая музыка радиоприёмника и невероятное количество ключей, висящих ровными рядами на аккуратно ввинченных шурупах. В центре инсталляции художник поместил святое святых - стол и стул вахтёрши, но без самой вахтёрши, оставив оную в своём подсознании, в неясных эротических воспоминаниях детства, ерзающей упревшими гениталиями на своём жёстком сиденье в вестибюле средней художественной школы им. Иоганнсона на Васильевском острове.
      Занимаясь искусством перевоплощения, Пётр Белый намеревается превращаться в своих будущих инсталляциях и в прочие петербургские образы, причём непременно в женские - в продавщиц, в проституток, в журналисток модных гламурных журналов и т.д. и т.п.
  
   Май, 2003
  
  

ОРФОГРАФИЯ

  
        Вопрос письменности - проклятый вопрос, волнующий человечество на всём протяжении его письменной истории. Различные народы по сей день пользуются различными алфавитами, а если порой и одним, то совершенно по-разному - стоит лишь посмотреть, как извращают простые латинские литеры беспардонные скандинавы и чехи, не говоря уже о турках, приделывая к ним всевозможные коленца, кружочки и хвостики в угоду своему косноязычию.
     Изобретение универсально международного языка ЭСПЕРАНТО ничего не дало, а сам этот синтетический язык не смог прижиться и укорениться на практике. Английский же язык выполняет функцию языка международного общения весьма и весьма условно ввиду своей непростой фонетической читаемости - полном логическом несоответствии орфографии и фонетики.
     Немецкая орфография трёх, пользующихся нею соседствующих стран - Австрии, Германии и Швейцарии, претерпевает постоянные изменения и реформы, координируемые специально созданными институциями. Тем не менее, сравнивая их газетную периодику, нетрудно заметить, что все они пользуются различными синтаксическими конструкциями и словами для описания одного и того же события, факта, явления. Так, самый обычный голландский помидор, выращенный без грунта и на одних пестицидах, в австрийском супермаркете будут именовать "парадайзером", в немецком - "томатом", а в швейцарском вообще "помодором"!
     Что же говорить об орфографии русской - она тоже на протяжении своей многовековой истории неоднократно менялась... А бедным узбекам, например, советская власть сменила арабскую вязь сперва на латиницу, затем на кириллицу. Теперь же, став, наконец, свободными, они вернулись назад, но почему-то не на два шага, как было бы логично, а только на шаг - к латинице, а не к арабице!!!
     Полный бардак и хаос! Никакого единства! Ни капли взаимопонимания между народами! Но, если сумели ввести общую европейскую валюту, то почему бы не ввести и общую грамоту! Однако это вопрос глобальный. Попробуем посмотреть на возможность реформы орфографии русской. А необходимость таковой реформы назрела давно! Ведь 33 буквы нашего алфавита упорно тормозят торжество образования! Судите сами, чтобы не быть голословным, приведу ряд примеров...
     Несколько лет назад, когда я жил в Вене в респектабельном девятнадцатом районе, утопающем в тенистых рощах Венского леса, на длинной Кротебахштрасcе, которая в переводе на русский язык называлась бы Жаборучейной улицей, я познакомился с японцами. Вернее, японцы познакомились со мной. Вернее, с моей дочерью Марией Анастасией, которой было тогда четыре года, и которую я, стараясь сделать из неё вундеркинда, тщетно пытался научить читать и писать.
     Японцы эти были детьми с мамой. Это были дети и жена японского посла, обосновавшегося со своей семьёй в уютной вилле на соседней улице. Услышав, что мы говорим по-русски, они заговорили с нами по-русски, поскольку до этого несколько лет жили в Москве и учили там русский язык. Но дело не в этом.
     Мы стали дружить и ходить друг к другу в гости. Одной японской девочке было лет шесть. Другой - около года. Пообщавшись с японцами, я увидел, что японские дети начинают читать и писать не с шести-семи лет, как русские, а гораздо раньше. Они начинают писать и читать буквально с самой колыбели!
     У них дома стояла доска с кусочками цветного мела в коробке. Японка-мама рисовала какой-нибудь простой, похожий на дом или дерево иероглиф и затем читала его. Её младенец непринуждённо рисовал рядом такой же и тут же его читал! Я был потрясён. Японские дети не только начинали обучаться гораздо быстрей русских, но и явно развивали своё абстрактное мышление!
     "А что, если и русским перейти на иероглифическую письменность?" - подумалось мне. Ведь иероглифы не надо выдумывать! Их можно позаимствовать у тех же китайцев, как позаимствовали у них иероглифы японцы! Россию просто необходимо срочно перевести на иероглифическую письменность!
    Со временем примеру России, видя небывалый прогресс её реформы народного образования, смогут последовать и другие страны. А когда весь мир перейдёт на иероглифическое письмо, тогда все сумеют, по крайней мере, понимать друг друга письменно. Тогда люди различных национальностей смогут общаться между собой, словно немые, просто-напросто записывая иероглифы на небольших карманных дощечках-разговорниках!
     Реформа образования необходима! Наши дети станут умней! Необходимо положить конец орфографическому беспределу! Так, пройдясь недавно ради эксперимента по нескольким питерским улицам, я занялся нехитрыми подсчётами, отмечая надписи "пиво в разлив" и "пиво в розлив". Статистика первого, грамотного, варианта - 37 вывесок, второго, неграмотного - 48!
     Так куда ж, спрашивается, мы катимся? Судьба России в опасности! Если немедленно не предпринять решительных мер, я вообще за последствия не отвечаю!
  
   Октябрь, 2003

ГЕННАДИЙ УСТЮГОВ И ХУДОЖНИКИ ЕГО ШКОЛЫ

   Светлана Джонсон (Санкт-Петербург - Лондон)
   Об Устюгове
     Я выхожу из дверей отеля "Radisson SAS" на Невском проспекте прямо в осенний проливной дождь. Швейцар с большим отельным зонтом услужливо выскакивает за мной и берёт меня под свою крышу. "Вы куда же, мадам, просто так без ничего в такой-то ливень? Промокнете вся". "А мне вот сюда - в первую подворотню направо - в галерею "Дельта", вы знаете?". "Конечно же, я вас с удовольствием провожу". Он доводит меня под зонтом до самой двери галереи, признательно кивнув за 50 рублей, поданные ему на прощанье.
      Странное чувство. Там, где теперь мой отель, раньше находилась культовая кофейня "Сайгон", закрытая в конце 80-х уже после моей эмиграции в Великобританию. Я помню, как в 70-е мы приезжали в Ленинград из Москвы ночным поездом и шли прямиком сразу сюда по ещё немноголюдному утреннему Невскому. В "Сайгоне" уже пили кофе полусонные питерские тусовщики и наркомы. О той эпохе я рассказала несколько лет назад в цикле своих радио-зарисовок, когда работала на русской службе Би-Би-Си, где я подвизалась в качестве журналиста, прежде чем получить профессуру в университете Северного Лондона.
      В галерее "Дельта" сегодня, 19 октября 2001 года, открытие выставки Геннадия Устюгова, художника, с творчеством которого я познакомилась на Западе, когда моим бывшим супругом примерно около десяти лет назад были приобретены четыре его картины у Юрия Гурова. Три работы моему мужу сразу же удалось перепродать, а четвёртая, называвшаяся "Вечное лето", оставалась висеть у нас в спальне, став для меня своего рода символом нашего недолгого семейного счастья.
      Юрию Гурову - одному из основателей ТЭИИ (Товарищества Экспериментальных Изобразительных Искусств) удалось в своё время вывезти в Великобританию внушительное количество работ петербургских художников, в том числе более ста работ Устюгова, приобретённых им за бесценок в России якобы с целью создания Музея Современного Искусства. На продаже русских картин на Западе Гуров быстро сколотил довольно приличное состояние, однако он вскоре трагически погиб при загадочных обстоятельствах во время своего визита на родину. Многие до сих пор считают, что это было убийство.
      Однажды в Лондоне мне подарили книжечку стихов - Г. Устюгов "Улитка на берегу". "Тот ли это Устюгов?" - спросила я подругу, презентовавшую мне скромный тоненький сборничек, напечатанный на газетной бумаге. "Тот" - улыбнулась она, - "прочти что-нибудь вслух, они все короткие".
      "Ворона закаркала где-то,
      Плеснулась рыба в воде..." - прочитала я, - "Ещё?"
      "Колено у девушки сбито.
      Наверно, стремилась к наукам -
      К доске Пифагора..."
      "Друга письмо я, не дочитав,
      Скомкал и бросил в окно...
      Теперь я один, а он далеко..."
      Выставка в галерее "Дельта" названа строкой из стихотворения художника - "Я слушаю и слушаю...". Картины Устюгова известный санкт-петербургский критик и коллекционер Николай Благодатов, написавший для буклета текст и окрестивший выставку данной цитатой, предлагает зрителям слушать.
      Взяв со стола буклет, внимательно читаю творческую биографию - "Устюгов Геннадий Афанасьевич. Родился в г. Токмак, Киргизия. Учился в СХШ им. Иогансона. Выставки, выставки... Работы художника находятся в собраниях Государственного Русского Музея, ЦВЗ "Манеж", музея Зиммерли, коллекции Доджа..."
      Скупо. Весьма скупо. Об Устюгове можно рассказать значительно больше этих сухих официальных строк. Взять пусть даже тот небезынтересный факт, что родился он в обрусевшей семье киргизов-кочевников, стал рано рисовать, главным образом - степи, верблюдов, лошадей и ослов. Линии его рисунков были сдержаны и минималистичны. Кроме ландшафтов он ещё полюбил срисовывать висевшие в юрте иконы, а также изображать портреты родственников в условной иконописной манере - плоскими и в обратной перспективе.
      Во время учёбы в СХШ Устюгов сблизился с Владимиром Шагиным, Олегом Григорьевым и Михаилом Шемякиным, учившимися с ним вместе. Часто бывая в Эрмитаже, он невольно попал под очарование произведений Анри Матисса, и однажды, "наматиссив" за ночь целую серию новых работ, он выставил их на очередном школьном обходе, за что и был со скандалом исключён из элитного учебного заведения и отправлен на принудительное лечение в так называемый "Фонтанный дом" - психиатрическую больницу N 5, расположенную на набережной реки Фонтанки 132.
      Отправляясь на выставку в "Дельту", я рассчитываю не только посмотреть картины, но и познакомится с самим мэтром современного петербургского искусства. Но, к моему разочарованию, Устюгова там нет.
      - Я не стала приглашать на открытие Гену, - говорит галерейщица Ирина Болотова во время своей вступительной речи, - чтобы он не волновался. Кроме того, я немного боялась показать его почитателям его творчества. Надеюсь, меня поймут правильно. Когда в галерею приходит Устюгов, посетители думают, что это пришёл бомж. Здесь находятся ученики Устюгова, они приведут его на выставку в один из последующих дней.
      С этими словами она кивает на двух художественного вида молодых людей, скромно жмущихся в углу зала. Я почему-то сразу обратила на них внимание, ещё не зная, что они ученики Устюгова, наверное, сработала моя интуиция.
      - Извините, я могу обратиться к Вам с деликатным вопросом? - осторожно спрашиваю я одного из них по окончании торжественной части.
      - Да, конечно. Вы хотите узнать что-нибудь об Устюгове?
      - Скажите, а где он сейчас?
      - Думаю, он собирает окурки.
      - Собирает окурки?
      - Совершенно верно, но не для того, чтобы их докуривать.
      - Тогда для чего же?
      - Он собирает их на той стороне улицы, где их больше, и перекладывает на ту сторону улицы, где их меньше, чтобы сохранить равновесие. Он полагает, что этим он спасает мир, что, если бы он этого не делал, земля бы давно уже перевернулась.
      - А у него остаётся время для творчества?
      - Что за вопрос? Разумеется, нет! Он не рисует уже больше года. Свою палитру он разрубил на три части и выбросил на помойку, а краски и холсты раздарил.
      - Пожалуйста, расскажите мне о том, как Вы с ним познакомились и как стали его учениками? Прошу Вас!
      - С удовольствием, но только если Вы угостите нас пивом. Видите, здесь не наливают. В России не принято наливать на фуршетах. Хотя, основной принцип современного искусства состоит в том, что оно вторично по отношению к фуршету.
      - О, откуда вы знаете? На Западе это действительно так!
      - Я учился в Вене, в Академии изящных искусств.
      - Боже мой, как интересно!
      - Представьте себе!
      - И, тем не менее, Вы считаете себя учеником Устюгова?
      - Да, я его ученик. Впрочем, как и Владимир Семёнов. Знакомьтесь...

     Владимир Семёнов
     Об Устюгове
      С Геной я познакомился в 1984-ом году, когда приехал из Нижнего Новгорода. Я был тогда начинающим живописцем и очень хотел познакомиться с хорошими питерскими художниками. Тогда как раз было создано ТЭИИ, и я пошёл на одну из их первых выставок. Было это во Дворце Молодёжи. Я ходил по экспозиции, внимательно рассматривая работы десятков отличных художников, решив для себя, что мне нужно выбрать одного самого лучшего из всех. Им оказался Устюгов.
      На выходе из Дворца Молодёжи стоял информационный столик. Сидевшая за ним девушка охотно дала мне требуемый телефон. Я позвонил, но оказалось, что Гена в больнице, в очередной раз. Я поговорил с его мамой и выяснил адрес. Поехал на Фонтанку, купив по дороге три килограмма больших марроканских апельсин. Я ужасно волновался и думал о том, что я скажу при знакомстве. Заготовил целую речь.
      В приёмной стояло несколько битых эмалированных тазиков. Мне сказали, чтобы я высыпал свои апельсины в один из них и уходил. Я возмутился, стал настаивать на встрече, сказав, что приехал издалека всего на один день, что я его родственник - двоюродный брат. Дошёл до самого главврача, и надо мной сжалились - стали звать Гену. "Устюгов Геннадий Афанасьевич!" - закричали санитары. Оказывается, Гена в больнице требовал к себе уважения и обращения исключительно по ФИО. Он меня не знал, но авоську с апельсинами опасливо схватил и удалился.
      Первое знакомство он не запомнил, пришлось мне потом с ним знакомиться ещё раз. Со временем он ко мне привязался, стал заходить пить чай, приносил с собой сосиски, я их ему варил, и он их сам все пожирал. Я тогда вовсю занимался концептуализмом, считал это актуальным и современным, живопись почти совсем забросил, а Устюгов мне сказал - "Ты, Семёнов, больше рисуй! Бери кисть, холст, краски, и рисуй!"
      Устюгова не зря называют "русским Матиссом". В его картинах отчётливо прослеживается доминанта линии и чистого цвета. Его стиль - это фигуративный реализм. В живописи питерских художников много грязи, в Академии и в Мухе их учат смешивать краски и делать живопись тусклой и мрачной, после пяти лет обучения их уже не переучить. А сейчас время требует ярких простых образов, грязь никому не нужна, люди устали от чернухи и гнусного беспредела и тянутся к красоте.
      К сожалению, мало кто из художников это понимает и принимает. Но самое страшное из искусств - это кино! Всех этих тельцовых Сокуровых с их Учителями, снимающими дневники чужих жён сквозь призмы собственной жлобской эстетики нужно просто гнать с киностудий сраной лопатой!
      Людям нужна красота, романтика, наивность, искренность! И всё это есть у Устюгова. Именно поэтому он остаётся наиболее покупаемым художником этого города. Быть учеником Устюгова вовсе не просто - человек он тяжёлый, психически нездоровый, капризный. Но к причудам его я давно привык. Под его влиянием я начал писать чистыми открытыми красками - желтой, белой, красной. Устюгов - это большой художник и я не жалею, что я его тогда из кучи всех остальных одного выбрал.

     Владимир Яременко-Толстой
     Об Устюгове
      С Устюговым я познакомился в конце 80-ых через художника Семёнова, который тогда концептуалистствовал - снимал бесконечный видеофильм с рассказами о первой любви. Он зазывал к себе знакомых и полу знакомых, заставляя их вспоминать и рассказывать свой первый опыт. Я зашёл к нему, а у него сидел маленький усатый человек, похожий на таракана, и рассказывал о своей учительнице.
      Дело было в Киргизии сразу после войны. Он бегал подглядывать, как она ходила в старый дощатый туалет за школой и подтиралась там камешками. "Почему камешками?" - спросил я, разрываясь от смеха. "Потому что там, в Киргизии, все подтираются камешками" - спокойно ответил мне Таракан. - "Идёшь в уборную, по дороге камешков в карман набираешь. С бумагой тогда трудно было. Мы в школе на полях газетных писали, там, где текста нет. Так что подтираться бумагой никому даже и в голову не приходило".
      Мне сразу понравилось, как он всё это рассказывал. Потом мы пошли на Марсово Поле. Была весна, и Устюгов лежал там в траве. Кроме него, больше никто не лежал, а он - лежал. Один единственный. Затем мы ходили в Гостиный Двор, выбирать ему молнию на брюки. Его молния сломалась несколько дней назад. Он выбрал себе самую яркую - жёлтую и сам потом её в свои любимые вельветовые штаны собственноручно вшил.
      Мы стали общаться. Через несколько лет, когда я поступал в Академию Художеств в Вене, я неожиданно вспомнил об Устюгове во время вступительного экзамена. Вступительный экзамен длился три дня. Никаких заданий никто абитуриентам не давал. Нужно было просто проявлять себя - делать, что хочешь или умеешь. Это было для меня неожиданно.
      Я посмотрел, что делают другие, а они делали все разное - кто-то метал краску в огромные холсты, кто-то, намазавшись краской, валялся по огромным холстам, одна девушка публично гадила в вазочку и писала своими экскрементами изящные женские головки на дорогой индийской бумаге ручной работы с вкраплёнными в неё цветочными лепестками. Профессора в эти процессы не вмешивались, они невозмутимо прогуливались с ассистентами по коридорам и аудиториям, выделенным под вступительные экзамены, делая пометки в блокнотиках, и лишь иногда кого-либо что-либо спрашивая.
      Подобный уровень вступительных экзаменов в российских Академиях, по всей видимости, можно ожидать лишь к началу следующего века или же не ожидать вовсе. "Боже мой!" - подумал я. - "Как мы безнадёжно отстали! Если у нас даже ручное производство бумаги с лепестками цветов почитается авангардом, то тогда что же говорить обо всём остальном?"
      Зрелище экзамена было восхитительно! Я искренне восторгался буквально каждым. Но мне предстояло сразиться со всеми этими гениями, съехавшимися в Вену из различных уголков мира, чтобы попасть в узкий круг избранных, поступивших в это именитое заведение. У каждого из нас был свой номер. Я числился под номером 188.
      Меня охватила паника. Что делать? Как себя проявить в условиях столь жестокой художественной конкуренции? И тут я вспомнил об Устюгове. Я понял, что мне нужно рисовать что-то очень простое и чистое. С собой у меня был набор акварельных красок "Ленинград" и несколько кисточек. Я хотел купить самой дешёвой бумаги в академическом киоске, но цена оказалась для меня неподъёмной, ведь я ночевал тогда на вокзале, питаясь раз в день в благотворительной столовой Мальтийского ордена.
      Тут-то я и вспомнил об Устюгове! О том, как он писал в школе на газетных полях, когда не было другой бумаги. Отправившись на ближайшую помойку, я нашёл там выброшенный упаковочный ящик, порезал его перочинным ножом и стал украшать безобразные кусочки серо-коричневого картона нежными акварелями. Подняв голову, я увидел над собой столпившихся профессоров.
      "Sehr schЖn! Wunderbar! Ausgezeichnet!1" - одобрительно сказал один из них. - "Woher kommen Sie?2" "Aus Rußland, Herr Professor3" - скромно ответил я. "So-so, keine Angst, die Nummer 188, Sie werden bestimmt aufgennomen!4"
      Я, конечно же, тогда ему не поверил и продолжал рисовать настойчиво дальше на протяжении всех трёх дней вступительного экзамена, поверив лишь на четвёртый своим собственным глазам при виде вывешенных списков поступивших, утверждённых ректором и коллегией сената.
      "Художник должен верить глазам и выбирать глазами" - сказал мне однажды Гена Устюгов, когда мы зашли с ним в гастроном на Литейном, чтобы купить себе по бутылке Кока-колы. Он требовал, чтобы ему дали бутылку с витрины. "Но они ведь все одинаковы!" - возмутилась симпатичная продавщица, которой ради глупой причуды безумного покупателя не хотелось лезть на самый верх полки. "Нет" - вежливо попросил её я. - "Пожалуйста, дайте ему именно эту, он - художник!"

     1 Очень хорошо! Великолепно! Чудесно!
     2 Откуда Вы?
     3 Из России, господин профессор.
     4 Так-так, Вам не стоит беспокоиться, номер 188, вас наверняка примут!
  
  

СКАЗАНИЕ О МОРЯКЕ ГРИГОРИИ

  
        Поздней осенью 2003 года таинственным образом исчез из литературно-художественной тусовки Санкт-Петербурга Михаил Рубцов - известный потаскун, поэт и режиссёр-документалист, снявший на киностудии еврейского общинного центра "Айин" в 2000 году знаковый малобюджетный фильм "Белый ворон в зеркалах" о фестивале современного искусства в "Манеже".
     Поговаривали, будто бы Рубцов подался в Москву, искать там заработков и счастья. Но, в целом, на его исчезновение никто не обратил особого внимания, поскольку был он человеком ненужным и лишним, откровенным неудачником и горьким пьяницей. О Рубцове быстро забыли, был человек, и не стало.
     Неожиданно, в начале марта он был замечен на экранах телевизоров. Вернее, его увидели в "Окнах" - в популярном ток-шоу телеканала "ТНТ". Многие не поверили своим глазам, а затем и ушам, поскольку предстал он там в образе не собственном, а некоего моряка Григория из рыбхоза такого-то...
     История у Григория была весьма незатейливой - якобы влюбился моряк в репродукцию картины Рембрандта "Даная" и начал на неё мастурбировать, отказываясь не только от жены, но и от других женщин. В итоге жена моряка Григория вызвала его на суд зрителей, пытаясь пристыдить и переубедить перед общественностью свои поганые привычки оставить, однако отчаявшись, залепила ему в сердцах по морде прямо в студии перед глазами миллионов телезрителей и хотела дать ещё, но её оттащили. Сюжет назывался - "Нежданный муж".
     О забытом в тусовке Рубцове вдруг сразу все вспомнили и стали судачить - сделал поди карьеру человек то ли в Москве, то ли в рыбхозе...
     А когда он вдруг позвонил мне, я чуть было не подпрыгнул на стуле. Оказывается, приехал он на несколько дней в Питер. Встретился я с ним в угловом гастрономе на Фурштатской-Литейном, где наливают водку в разлив по семи рублёв за пятьдесят грамм - модное место. И принялся рассказывать он мне истории одна из которых другой диковинней показалась - о своём житье-бытье в Москве. Вот что он поведал.

     Приехав в Москву, устроился Рубцов на Мосфильм снимать сериалы, денег заработал, отъелся, комнату снял у девушки-инвалида - горбуньи. И всё бы хорошо, но склонила его девушка-инвалид к сексу. Стал Рубцов развращать горбунью, а она оказалась ненасытной и жадной к разврату, все соки из него высасывала, и тяготить своим постоянным желанием стала.
     Ушёл он от неё, скрываться стал, а она его повсюду искала, на коляске по Москве ездила, на костылях бегала, общим знакомым звонила. А тут как раз его на улице остановили, но не менты, как обычно, а какие-то странные люди - предложили прийти на кастинг на "ТНТ".
     Так превратился он в моряка Григория, за что заплатили ему единоразово пятьдесят баксов за сюжет, а за то, что по морде получил - ещё десять.
     Поведал Рубцов мне подробно о том, как делается ток-шоу "Окна". За четыре съёмочных дня снимается семьдесят сюжетов - блок на целый месяц вперёд, народ набирают прямо на улице, чтобы типажи поколоритней были. Снимают в три-четыре камеры, а потом режут в сюжет, монтаж делают.
     "Москва - город хлебный и добрый, цивилизованный" - резюмировал свои байки Рубцов, - "за то, что по морде дали, деньги платят, а тут в Питере сколько раз ни били - и ничего! Езжай в Москву, Вова, я тебя на Мосфильм устрою, сценарии писать будешь, бабло загребать. У горбуньи комнату снимешь"...
     Я бы и правда в Москву поехал, да не хочу комнату у горбуньи снимать, а у Рубцова пожить тоже как бы нельзя - сам он сейчас... кухню у друзей снимает. За пятьдесят баксов. По вечерам чай с сушками пьёт, в муфельной печи картошку печёт и Москву восхваляет...
  
   Апрель, 2004
  
  

СОВЕТЫ ПОСТОРОННЕГО

- 1 -

        В последнее время часто приходится наблюдать, как люди борются за власть - городскую, парламентскую, грузинскую... Борются и все всем что-нибудь обещают. Я не борюсь и ничего никому особенно не обещаю. Я только наблюдаю за этим со стороны и, фланируя по Петербургу, предаюсь досужим мечтаниям о том, что бы я сделал, получи я вдруг власть, скажем, в одном нашем конкретно взятом городе, или что бы я пообещал, если бы рвался к власти.
     А сделал бы и пообещал бы я то, чего никто из политиков не делает и не обещает. Я сделал или пообещал бы самые простые и конкретные вещи.
     Первым делом я навёл бы порядок на улицах и запретил бы дискредитацию пешехода, вытесненного произволом городских властей даже с тротуаров, что в сущности противоречит любым международным нормам и правилам. Пешеход в Санкт-Петербурге дискредитирован абсолютно - поскольку у него нет своей территории! Ему негде больше ходить. Машины стоят везде - в том числе и на самых удобных частях тротуаров, газонов, дворов. Чтобы как-то куда-то пройти, человеку приходится лезть в лужи, грязь, сугробы, подставлять голову под угрожающе висящие с крыш ледяные сосули.
     Понятно, машина в России - символ успеха и достатка, поэтому машиноимущие хотят унижать и заставить уважать себя машинонеимущих (элементарная мелко-уголовная психология). Споров нет! Всё логично...
     Только непонятно, почему городские власти сознательно лишают себя возможных ежемесячных многомиллионных доходов от платы за парковку в центре города? Какой-то подозрительно абсурдный абсурд! Ведь это не только уменьшило бы пробки и поток автотранспорта в критических зонах, но и принесло бы реальный доход в бюджет от сборов и штрафов! Возьмём для примера какой-нибудь европейский город...
     Я долго жил в Вене, почти четырнадцать лет. Поэтому возьму для примера Вену. Живущие и работающие в центре автомобилисты могут купить там специальную наклейку, с которой они получают право парковаться в любое время и на любой срок. Остальные приобретают парковочные талоны в газетных киосках на различные отрезки часов и минут, внося туда дату и время, и оставляя талон на виду за лобовым стеклом для возможного контроля.
     Всё очень просто и удобно. За неправильную или неоплачиваемую парковку - штраф, довольно существенный. Всем этим занимается специальное подразделение муниципальной полиции. А места во дворах, предназначенные для парковки, методично размечены, пронумерованы и сдаются в аренду городскими властями помесячно за особую колбасу, если, конечно, дом не частный. А если - частный, тогда они сдаются в аренду домовладельцем. А уж вросших в асфальт брошенных автомобилей, как у нас, я там вообще никогда не видел!
     А почему машины ездят у нас в городе без света? Даже вечером и по ночам! Здесь они должны ездить со светом круглосуточно, поскольку дни бывают как ночи, а машины зачастую грязны донельзя и серее дороги. Ведь за свет фар не нужно платить! Это снизило бы статистику дорожных происшествий. Уже давно многие европейские страны ввели у себя такое правило. Не последовать ли и нам их примеру?
     А почему менты не штрафуют за нарушение правил дорожного движения, а только собирают дань с тех, кто попался под палку? А почему нет контроля над чистотой выхлопа? А каким образом проходят технический контроль машины, которые даже под невооружённым взглядом постороннего не могли бы его ни при каких условиях в принципе пройти? У меня нет ответов на эти вопросы...
     Смотрите, обочины трасс, ведущих из города, утыканы могилами и крестами погибших в авариях! Я знаю - городские власти скорей разрешат хоронить задавленных машинами или убитых сосульками пешеходов прямо на газонах и во дворах, чем прислушаются к советам постороннего - гласу вопиющего в пустыне...

- 2 -

        Когда же я спускаюсь в недра метро, дабы бежать вон от противных машин посредством общественного электротранспорта, меня опять посещают праздные мысли. Уже на входе возникает наивный вопрос - почему я плачу, а никто не платит? Почему платящих меньшинство? Почему большинство идёт с какими-то льготными удостоверениями и ксивами по зелёному коридору? Хотя по виду это не социально незащищённые элементы, а скорее наоборот - штатскоодетые менты и отожранные чиновники.
     Человеку, вернувшемуся из эмиграции наблюдать это весьма странно. Ведь за транспорт в том же городе Вене должны платить все - даже полицейские, если они не в патрульной униформе. Льготный проезд в полцены существует там лишь для пенсионеров, школьников и собак (за собак там тоже надо платить).
     Но платить должны все! Когда я служил в австрийской армии, нам каждый раз выдавали билеты на проезд в транспорте, когда отпускали домой или в увольнение. Почему кто-то не должен платить, когда другие должны? Этот советский пережиток давно бы пора изжить.
     А ещё мне странно, что после развода мостов человек несколько часов не может попасть из одной части города в другую. Почему нельзя пустить в ночном режиме поезда между станциями "Чернышевская" и "Финляндский вокзал", "Невский проспект" и "Василеостровская", "Гостиный Двор" и "Горьковская"??? Ночью можно ввести специальный тариф, чтобы всё окупалось. Почему...
     Эх, даже в недрах земли не спрятаться постороннему с его дурацкими советами - никому не нужными и глас вопиющего в пустыне напоминающими! Что ж, удел его - гулять и наблюдать издали, как люди борются за власть - городскую, парламентскую, грузинскую...

Санкт-Петербург, 1.12.2003

  

CAR WALKING
или просто - "кар-кар"

  
        Пожалуй, каждому человеку хочется сильных ощущений. По крайней мере, хотя бы один раз в году. И хочется, чтобы эти ощущения были сильнее, чем у всех остальных. Одна моя знакомая девушка однажды полюбила грузина и взяла его с собою на дачу в Репино. "Послушай, как поёт соловей!" - сказала она ему утром. "Да разве это соловей?" - презрительно ответил грузин, - "Вот у нас в Грузии соловей - "кар-кар"!"
     Всем хочется, чтобы у них всё было лучше, не только грузинам. Каждый год каждый из нас задаётся мучительным вопросом - как встретить Новый Год?! Существует поверье, будто бы, как Новый Год встретишь, так его и проведёшь. Поэтому встреча Нового Года всегда представляется чем-то чрезвычайно важным. А самым важным представлялся год 2000-ый - начало нового века и тысячелетия, так называемый "Миллениум".
     Уже за год вперёд средства массовой информации всего мира стали нагнетать соответствующую атмосферу, компания "Микрософт" выпустила новую программу для своих "окон" - "Windows Millennium", и все наперебой предрекали рождение нового необычного существа - первого ребёнка третьего тысячелетия "Миллениум Чайлда", которого многие организации и правительства разных стран обещали озолотить только за одно то, что он - это он. В Лондоне для празднования знаменательного события спешно строили "Миллениум Дом" - культовое сооружение, причудливый собор-шатёр на берегу Темзы на нулевом меридиане Гринвича, оснащённое всевозможными инженерными изысками и архитектурными наворотами.
     Я тоже стал морочить себе голову тем, где, как и с кем встретить зарю нового тысячелетия. В то время у меня ещё была арт-галерея в Вене неподалёку от Западного вокзала в районе модной улицы Мариягильферштрассе и, чтобы не обуржуазиться совсем, превратившись в тупого австрийского бюргера, я стал принимать беженцев. В то время американские войска вероломно вторглись в Европу и бомбили мирный Белград, однако я не стал принимать сербов - для них были открыты специальные лагеря Организации Объединённых Наций.
     Я стал принимать тех, кому некуда было бежать, и кому не мог помочь даже ООН. Они жили у меня в галерее. Всего беженцев было трое - питерский художник Сергей, бежавший из-под следствия по делу о непреднамеренном массовом убийстве. Работая сторожем бассейна на Петроградской, он подсдавал его по ночам новым русским. Однажды приехала большая компания быков с тёлками. Привезли магнитофон с компактами блатного шансона. Сергей достал удлинитель. Когда один из клиентов менял диск, магнитофон упал в воду, и быков побило током, вместе с тёлками.
     Вторым был монах Русской Зарубежной Церкви, которого в результате межконфессионального конфликта выгнали из капеллы католики. Я разрешил ему служить у себя, и он освятил галерею в приход Новомучеников Российских. Об этом в своё время подобно писал корреспондент "Смены" Борис Ходоровский в серии публикаций под названием "Русская Вена".
     Третьим оказался француз, бежавший от своей жены-финки. Это был единственный способ решить неразрешимую семейную проблему - он был полигамен, она - моногамна. Он хотел иметь много женщин, она - только его одного.
     Француза звали Ивор Стодольский. Он был философ и интеллектуал. Я взял его к себе в ассистенты, когда снимал обнажённых венок для выставки "Вена глазами русского фотографа" в грузинской галерее Наны Асари. В результате он влюбился в девушку со странным именем Гудрун, а затем в юную нимфоманку Софи Поляк, которые в итоге стали на пару его сексуально преследовать и не давали снимать других девушек.
     Неумолимо приближался Миллениум, встретить который мне светило в компании "святой троицы" в лице убийцы, священника и сексуального маньяка. Он одной мысли об этом я начинал ёжиться от ужаса и первых морозов.
     "У моей семьи есть в Провансе дом, недалеко от Ниццы, можно поехать туда" - неожиданно предложил француз, - "там тепло и даже возможно можно купаться в море". Я согласился не раздумывая. Мы взяли билеты на поезд и выехали в Венецию, встретившую нас ледяным ветром. Экспресс на Ниццу уходил поздно ночью, поэтому мы стали бродить по городу. Зашли в Академию Изящных Искусств. Спросили, учатся ли у них русские? "Конечно" - с благоговением ответили нам, - "у нас учится Супер Эго!".
     Супер Эго мы застали в ателье на втором этаже, работающим над огромным полотном в окружении восхищённых поклонников. Им оказался художник из Москвы по фамилии Сапего, окончивший класс Ильи Глазунова и приехавший искать счастья в Италию. Его мастерство писать монументальные кичевые полотна и уверенность в собственной гениальности поразило наивных итальянцев, сразу же перекрестивших его в Супер Эго и закидавших его заказами.
     А уже на рассвете следующего дня поезд нёсся вдоль живописных городков итальянской Ривьеры, утопавших в зелени пальм и золоте русских православных соборов, построенных здесь ещё в 19-ом веке русскими богачами, облюбовавшими эти места для зимовок.
     Ницца вообще оказалась русским городом, половина улиц которого до сих носят имена российских императоров и принцесс, есть даже бульвар Царевич, а университет расположен в замке остзейского барона фон Дервиса - генерального подрядчика первой российской железной дороги Санкт-Петербург-Москва, построенного здесь на его гонорары.
     Дом Ивора предстал перед нами роскошной виллой с видом на море и довольно большим бассейном во дворе, с камином и с портретом его умершей бабушки на стене спальни, несколько раз приходившей ко мне ночью. Разливное вино у провансальских пейзанов стоило 4-5 франков за литр (16-20 рублей), поэтому мы закупали его канистрами.
     Через несколько дней к нам присоединился Тим Гадаски - лондонский авантюрист и поэт, игрок в казино. 31-го декабря поехали на автомобиле в Монте-Карло - попытать счастья. Ивор был против, он остался в фойе казино, выдвинув нам ультиматум играть не более часа, иначе он уедет в Ниццу без нас.
     Мы с Гадаски разменяли по тысяче франков и уселись за стол для "Black Jack". Народу в казино было немного и нам удалось выгодно занять места на первую и на последнюю руку. Минут через двадцать перед каждым из нас выросли горы фишек. Интуиция подсказывала, что надо немедленно уходить. Но время, выделенное нам Ивором, ещё оставалось. Перекинувшись фразой, решили играть до упора и по окончании часа спустили всё.
     Тем временем стемнело. Заметно похолодало. Температура воздуха с 25-ти градусов опустилась градусов до 20-ти. В Ницце на площади перед оперным театром стояли искусственные ёлки и олени, усыпанные искусственным снегом. Толпы французов и иностранцев, главным образом это были итальянцы, с бутылками в руках растекались по Английскому променаду и по улицам города. Перед супермаркетом на проспекте Гамбеты давали пробовать устриц.
     Несколько молодых итальянок, взявшись за руки, преградило нам путь. Мы попытались прорвать эту живую цепь, но не смогли, завязли, познакомились, пошли гулять вместе, хватая за гениталии встречных девиц и спутниц. Разрывы петард и хлопушек сотрясали воздух. За несколько минут до наступления Нового Года на площади началось праздничное шоу, а затем над морем и городом миллионами огней взорвался фантастический фейерверк. Народ бросился целовать и обнимать друг друга, пить шампанское и коньяк из пригоршней.
     "Бон аннэ!" - кричали французы. "Буоно анно!" - кричали итальянцы. "Буонус анус!" - закричали мы.
    Посреди площади отгородили круг, куда стали бросать пустые бутылки, разбивая их на массу звонких осколков. Ивор Стодольский бросился в круг и начал прыгать, добивая башмаками неразбившуюся стеклотару. Мы с Гадаски последовали его примеру. И прыгали так, словно зайцы, покуда хватило сил.
     Затем шли в плотной толпе по улицам, выкрикивая "буэнус анус" в лица девиц и гламурных баб, целовались, хватая за жопы, дёргая за сиськи, подставляя рты под содержимое чужих бутылок и фляг. Но с сопротивлением толпы было трудно бороться. Вперёд продвигались медленно.
     "Car walking" - вдруг заорал Ивор и прыгнул на капот одной из стоящих вдоль обочины машин. Через несколько секунд он уже перескочил на другую, затем скатился на заднице по задней двери блестящего джипа и прыгнул на следующий капот. Я повторил его манёвр и тут же понял, что "car walking" - это великолепно! А где-то позади меня грохотал солидными английскими башмаками "Доктор Мартинс" по жести дорогих ницшеанских автомобилей Тим Гадаски.
     Последовала цепная реакция, и через несколько минут вслед за нами потянулась длинная муравьиная тропа "car walker-ов"...
     Я проснулся от первых лучей солнца и обнаружил себя сидящим под пальмой в городском парке с бутылкой и с мобильным телефоном в руке. Есть правда в народных поверьях! Наступивший год действительно оказался безумным. Возможно, наиболее безумным годом моей жизни.
  
   Декабрь, 2003
  

АБСТРАКЦИИ АННЫ СТАРИЦКОЙ

  
      4 октября в Мраморном дворце Государственного Русского музея в Санкт-Петербурге открылась выставка произведений Анны Старицкой (1908-1881), открывающая большой выставочный цикл "Русские художники в Париже", подготовленный правительством Франции и сотрудником Центра Современного Искусства им. Жоржа Помпиду в Париже Жан-Клодом Маркадэ.
      Анна Георгиевна Старицкая родилась в 1908 году в г. Полтаве (Украина). Её семья была непосредственно связана с художественной и научной жизнью: среди её родственников - академик В.Вернадский, известный украинский писатель и драматург М. Старицкий, художник Ф.Рерберг, в число учеников которого входили в своё время К. Малевич и И.Клюн.
      Выставка в залах Русского музея представляет 45 произведений художницы, среди которых живописные и графические работы, коллажи и книжные иллюстрации из собрания самого Жана-Клода Маркадэ доставшиеся ему вместе с архивом художницы после смерти её мужа Билля Орикса. Примерно в два раза больше работ Анны Старицкой хранится у швейцарского коллекционера Клеменса Корецкого, спонсировавшего внушительный 300-страничный цветной каталог, отпечатанный в Италии, и также приехавшего на открытие выставки в Санкт-Петербург.
      На следующий день после выставки мне удалось встретиться с обоими коллекционерами в гостинице "Европа", где они останавливались, и побеседовать о творчестве Анны Старицкой и об их коллекциях. Я брал интервью для журнала "Новый Мир Искусства", а заодно узнал массу интереснейшей информации другого плана.
      "У меня есть любопытные фотографии из семейного архива Анны Старицкой. Мне известно, что в Полтаве до сих пор сохранился её дом на Познанской улице 8. У меня даже есть его фотография, а также снимок маленькой Анны на коленях у полтавского писателя Короленко. Моей давнишней мечтой было привезти эту выставку не в Санкт-Петербург, а именно в Полтаву, но, к сожалению, у меня нет там никаких контактов. А было бы интересно выставить эти работы в Полтаве или в Киеве. Но лучше всего - и там, и там", - заявил мне в интервью Жан-Клод Маркадэ.
      Клеменс Корецкий также выразил готовность предоставить работы Старицкой из своей коллекции для выставки в Полтаве и в Киеве, если такая когда-нибудь состоится. "Я слышал, что в Полтаве, например, недавно построили новую городскую галерею для современного искусства, но не знают, что там выставлять" - сказал он. - "В моей коллекции есть множество украинских художников-эмигрантов, живших и работавших на Западе. Это очень странно, что эти художники довольно известны заграницей, но никому не нужны у себя на родине, мне кажется - это пережиток коммунистического прошлого. Это необходимо исправить. Я лично готов приложить все свои силы, чтобы восстановить справедливость. Кроме работ Анны Старицкой у меня есть ещё много картин кременчужанина Сергея Шаршуна. Вообще, можно было бы конкретно говорить о целой выставочной программе, рассчитанной на несколько лет. Если заинтересовать украинскую общественность и администрацию, мы могли бы обо всём договориться. Часть проекта я мог бы финансировать сам, а также найти спонсорскую поддержку у ряда частных коммерческих фирм. Мы были бы крайне признательны Вам, господин Яременко-Толстой, если бы вы помогли нам найти нужные связи, организовав, как журналист, ряд соответствующих публикаций на Украине".
      Из гостиницы "Европа" мы зашли в дирекцию Государственного Русского музея, расположенного практически рядом, за каталогами, случайно встретив по пути двух внучатых племянниц Анны Старицкой - Наталью Юрьевну и Татьяну Михайловну Старицких, которых я сфотографировал вместе с двумя коллекционерами. Узнав о спонтанно зародившейся несколько минут назад идее выставить работы Анны Старицкой в Полтаве и в Киеве, обе женщины прослезились.
      Художница Анна Старицкая родилась 9 января 1908 года в Полтаве в семье, принадлежащей к русской и украинской интеллигенции. С детства она много рисовала, увлекалась музыкой и поэзией. Её отец был юристом, мать открыла общедоступную образовательную школу, где преподавала и сама. Её дядя - В.И. Вернадский был одним из основателей Украинской Академии Наук в 1918 году и её первым президентом.
      В 1921 году отец будущей художницы, участник белого движения, пропадает без вести, а мать умирает от туберкулёза костей. Юную Анну забирает в Москву тётка. Там она начинает обучаться живописи в студии В.А.Фаворского и графини Т.Л.Сухотиной-Толстой. В 1924 году она заболевает полиартритом, а в 1925 под предлогом лечения от туберкулёза уезжает за границу.
      В 1926 году она поступает в Художественную академию в Софии, которую оканчивает в 1931 году. В 1932 году переезжает в Брюссель, где специализируется в Высшем институте декоративного искусства по рекламной живописи, иллюстрации и печати, а затем работает дизайнером в типографиях "Вилленс и Годенн", "Пресс Тильбюри" и "Левер". В 1941 году выходит замуж за бельгийца Билля Орикса.
      В декабре 1942 года билль и Анна арестованы Гестапо. Билль Орикс помещён в концлагерь Маутхаузен в Австрии, где он оставался до конца войны, а Анна Старицкая провела три с половиной месяца в брюссельской тюрьме Сен-Жиль. Во время войны она начинает работать самостоятельно. После окончания войны они с мужем переселяются во Францию. До 1951 года живут в Ницце, где Старицкая примыкает к группе художников, названных позже "Ниццкой школой".
      Переезд в Париж в 1952 году становится моментом резкого изменения манеры живописи. В произведениях этого времени прежняя сдержанность и изящность оставлены, на холстах появляются спонтанные, яркие сочетания красок, соединённые в абстрактные произведения. В последние десятилетия жизни художницы в её творчестве тематически доминирует демонология: фигуры колдунов, духов с неопределёнными контурами, представляющие явления древнеславянской мифологии.
      Произведения Анны Старицкой находятся во многих музеях современного искусства и в частных коллекциях, главным образом в собраниях француза Жана-Клода Маркадэ и швейцарца Клеменса Корецкого.
      Супруга Жан-Клода Маркадэ Валентина была женщиной украинского происхождения, известным во Франции искусствоведом, автором статей и монографии об украинском искусстве. Именно в память о ней хотел бы он что-либо сделать для воссоздания и репрезентации культурного наследия Украины, начав свою деятельность с выставки работ художницы Анны Старицкой в Полтаве и в Киеве.
  
Санкт-Петербург, 5 октября 2001 года
  

БОЛЬШАЯ СКУКА

  
        Наиболее характерной чертой нашей эпохи является скука. Это понимают практически все. Но не все до конца это осознают. Те, кто осознаёт, пытаются со скукой бороться. Остальные таки пытаются развлекаться.
     И то, и другое удаётся с трудом. Скука душит, скука уродует, скука убивает. Люди хотят развлечений, но получают чистую скуку, в которой уже давно захлебнулось западное общество. Только на Россию всё ещё оставалась хоть какая-то небольшая надежда.
     Молодой пост-коммунистический капитализм с его неадекватными сверхприбылями давал туманную перспективу развития невиданной доселе индустрии развлечений. Однако этот шанс так и остался нереализованным, русские не стали создавать собственные модели досуга, а обратились к копированию давно себя изживших западных. Зачастую подобные потуги выглядят весьма и весьма комично.

    Так, пару месяцев назад в Петербурге открылся новый клуб в стиле VIP под английским названием "Jet Set" (в Москве такой, оказывается, уже существует). Похоже его открыватели полагают, будто термин "Jet Set" в переводе с английского означат тусовку, причём тусовку модную, специфическую. В данном предположении есть, разумеется, некая доля истины. Только, конечно, модную тусовку он уже не означает, а означал, лет эдак двадцать назад...
     В своё время это был знаменитый маркетинговый ход "Конкорда", разработанный на заказ за сумму в тридцать тысяч долларов маленьким лондонским рекламным агентством, располагавшимся тогда ещё на узкой улочке Сансет-роуд в грязном пригородном райончике Вулвич.
     "Jet"-ами окрестили реактивные самолёты "Конкорд", летавшие через океан из Нью-Йорка в Париж и Лондон всего за два с лишним часа. Билеты на рейсы "Кокорда" стоили баснословно дорого и их не всегда могли себе позволить даже состоятельные бизнесмены. Поэтому "Конкорд" решил сделать ставку на золотую молодёжь Америки, тоскующую по шопингу в стильной Европе, и создать новое элитарное поколение под названием "Jet Set", фетишем которого стал оперативный и эксклюзивный шопинг в Лондоне и Париже. Слетать за один день в Европу и одеться по последнему писку быстро вошло в моду в определённых кругах и сделалось высшим тусовочным пилотажем. Появиться на вечеринке в новом костюмчике от модного модельера, "только сегодня из Парижа", явилось не столько дресс-кодом, сколько просто хорошим тоном... Да, было дело, было! Но дело было давно...
     После того, как в парижском аэропорту Шарль-де-Голль несколько лет назад при взлёте взорвался красавец "Конкорд", эти реактивные птицы более не бороздят воздушное пространство северной Атлантики. А американская золотая тусовка уже не носит одежду в стиле "Версаче", предпочитая полуспортивный социально усреднённый стиль "I don't care" (мне пофиг, как я одет), чтобы не выделяться из общей массы - дань поп-культуре и "МТV".
     Зачем нужен "Jet Set" в России и что это значит? Что это - новый анекдот о новых русских? Абсурд? Мне кажется, это уже не смешно! Сколько же можно попадать впросак?! Показывать элементарное невежество? После стольких лет открытых границ? Даже если не хватает собственной эрудиции - ведь можно всегда спросить у других или же заказать маркетинговое исследование за деньги в каком-нибудь маленьком лондонском рекламном агентстве, но ни в коем случае не в московском - в московском обязательно кинут, деньги возьмут и кинут...
     Это тоже уже все проходи... Так в чем же дело? Мне заходилось взглянуть на всё своими собственными глазами. Просто из праздного любопытства.
     Прихватив с собой француза-антрополога Ива, пишущего исследование о культуре современной России, я отправился в "Jet Set" на рождественскую вечеринку. Фейс-контроль мы прошли легко и оказались в тесных (для формата модного клуба) помещениях, отделанных в стиле кич. Под громкую музыку DJ-еев там колбасилось пару сот человек, в двух больших клетках танцевало два негра (причём одетых)! Много красивых русских девушек выгуливали свои лучшие шмотки, дрыгая попками в такт музыке и возбуждая этим француза. В помещениях было не по-модному сильно накурено. Француз стал задыхаться. Из-за грома колонок было невозможно общаться ни с девушками, ни между собой. Новой русской молодёжи внушали, что они VIP-ы, предлагая чаёк про 400 рублей и коньячок по 1.500 за рюмочку.
     "И скука и грука..." - как говорил кто-то из классиков позапрошлого века. Странна концепция русского VIP-а! Кто он русский VIP? Заметимпо ходу дела, что "VIP" - слово на Западе специфическое, слово с душком, обозначающее безличного бизнесмена средней руки. А если ещё в сочетании с "Jet Set"? Наверное это тот кто может позволить себе чай за четыре сотни целковых и билет бизнес класса в Варшаву на рейс Пулковских авиалиний, эксплуатирующих "Ту"-хлые 154-ые совдеповские "джеты" постройки времён легендарного поколения "Jet Set".
     Заметим, что "VIP"(т.е. просто богач) в модных американских тусовках слово бранное, в отличие от сверх популярного слова "селебрити" - знаменитость...
     А француз хотел развлечений! Поэтому, свалив из "Jet Set-a", мы двинули дальше, ища по ходу коня какой-нибудь клуб. Джазовые места уже были закрыты и мы забились в "Пургу", где с нас содрали за вход по сотне, хотя концерт там уже давно закончился.
     В "Пурге" бухала банда новгородских бандитов, поскольку там фейс-контроля не существует, а только плати и заходи. В "Пурге" было скучно и тоже недёшево. Пьяный в задницу бармен недоливал. Новгородские бандиты танцевали питерских девок, зависших в клубе до открытия метро, и вели себя вызывающе. Одного из посетителей вывели на улицу и там избили. Им было весело, они наслаждались безнаказанностью и беспределом.
     Когда под утро публика начала расходиться, они тоже вышли. Мы видели, как они схватили проходившего по Фонтанке подвыпившего парня и стали зверски его избивать, он вырвался и побежал. Тут же, откуда ни возьмись, появилась патрульная машина, из которой выскочил здоровенный мент и бросился догонять беднягу. Погоня длилась недолго. Через пару десятков метров он сбил его с ног и стал смачно колошматить ногами, затем поднял за шкирку и ударил лицом о гранитную стену заднего фасада "Дома Кино". Бандиты смеялись. Им было весело. А мне стало скучно. Скучно оттого, что веселье это было не оригинальным, не новым, хотя, в отличие от "Jet Set"-а, и истинно русским...
  
   Февраль, 2004
  

ВЕЧНЫЙ РЕВОЛЮЦИОНЕР

  
        Во времена "перестройки" Саша Богданов часто выступал на политических митингах, верил в будущее России, был членом партии "Демократический Союз". Подвергался репрессиям со стороны советских властей. Окончательно подорвав здоровье в милицейских застенках, эмигрировал в США. Много путешествовал. Но, в конце концов, вернулся в родной город, где теперь работает экскурсоводом, много гуляет и политикой больше не занимается. Я встретил его случайно на улице, и он пригласил меня в свою квартиру на площади Искусств пить чай. Это случилось в канун юбилея.
       Я-Т: Саша, сколько раз тебя арестовывало КГБ и милиция?
    Б: Я не считал. Очень часто. Иногда меня просто отпускали, иногда сажали. Потом мне уже надоело садиться, а им меня сажать.
    Я-Т: Сколько же раз ты сидел?
    Б: Я отсидел в общей сложности девять раз. Всегда по пятнадцать суток. Меня осуждали по административным статьям за участие в митингах и демонстрациях. Другие тоже сидели. Но я поставил рекорд. В Питере, по крайней мере. Больше меня сидела только Лера Новодворская, но то было в Москве.
    Я-Т: Сейчас Новодворская сидит в Думе. А почему ты не воспользовался своим политическим капиталом и не выдвинул свою кандидатуру в органы власти?
    Б: Думаю, там нет случайных и лишних людей. Поэтому.
    Я-Т: Значит, политикой больше не занимаешься?
    Б: Сейчас нет. Тогда был определённый процесс, я его поддерживал, а теперь нет ничего радикального. Для меня ведь и Лимонов не радикал. Он - своего рода пародия на советского человека. Поэтому-то пэтэушники его и поддерживают.
    Я-Т: А что ты думаешь о 300-летии Петербурга и вообще о городе?
    Б: О городе надо судить по его звёздам. А кто у нас сейчас звёзды? Ведущий ночного эфира Лушников, Нагиев и Ксюша Собчак... Правда, есть ещё Ирина Смолина, так называемый "петербургский крокодил", ведущая по питерскому телевиденью светскую хронику. Спрашивается, неужели в городе нельзя было найти что-нибудь посимпатичнее? Ведь это женщина, от "неземной" красоты которой становится просто страшно! А Ксюша Собчак? Ничего из себя не представляет, тусует по модным магазинам, примеряет дорогие тряпки. Пишут, что на её дне рождения её поцелуй ушёл за 1000 долларов, как лот, причем купила женщина... Но не в этом дело. Вот Нагиев, например, он хоть и символизирует собой апофеоз дебилизма, но ток-шоу своё ведёт в Москве, поэтому российская публика думает, что все эти имбицилы, которых он там собрал - москвичи, а не питерцы. Это несколько утешает.
    Я-Т: Что касается юбилея, в комиссии по 300-летию мне сказали, что ты выступал с какими-то неординарными инициативами. Это правда?
    Б: Ничего неординарного. Я, к примеру, предложил построить ещё один мост через Неву, чтобы разгрузить движение в центре. Как раз напротив Медного Всадника, чтобы Пётр машинам рукой дорогу указывал - вон из города. Там был когда-то временный мост. Этот проект я вообще-то не просто так предложил. Дело в том, что на 200-летие Петербурга было построено три моста. Поэтому к 300-летию я предложил построить хотя бы один.
    Я-Т: А что с кораблями НАТО?
    Б: Я предложил, чтобы в военно-морском параде в акватории Невы участвовали и корабли Северо-Атлантического союза, чтобы наш президент всем этим командовал. Это выглядело бы как символ единения с Западом, причём в присутствии 49 иностранных президентов. Но они мне в комиссии кричали - "Саша, если мы дадим им туда войти, то они ведь потом оттуда ни за что не выйдут!"
    Я-Т: Ещё ты предлагал реорганизовать Эрмитаж...
    Б: Да, я категорически против того, что при Советской власти собрание произведений искусства в Эрмитаже разделили на западное искусство и русское. При этом русское искусство передали в Русский музей и в Третьяковскую галерею. Я предлагаю его оттуда забрать и вновь вернуть в Эрмитаж. Смотри, что получается - ежегодно Эрмитаж посещает около миллиона иностранных туристов, большинство из которых не успевает сходить в Русский музей или съездить в Третьяковку. После Эрмитажа по программе их обычно везут в Петродворец и Павловск. Потом они улетают обратно. Выходит, таким образом, что мы пропагандируем им их же, то есть западное искусство. Это же абсурд.
    Я-Т: Любопытное замечание.
    Б: Вообще-то в Эрмитаже мало что по большому счёту меняется. Такое впечатление, что там по-прежнему всем заправляют коммунисты и атеисты. Возьмём хотя бы церковь Зимнего дворца, там когда-то стоял иконостас, был алтарь. Она до сих пор не восстановлена. В ней по-прежнему расположен выставочный зал. Не говоря о том, что была ещё малая церковь. А французские импрессионисты? Как были они где-то в тёмных комнатках третьего этажа, так и остались. Их туда по идеологическим соображениям в своё время засунули, так, что не всякий и дорогу найдёт. Что и говорить...
    Я-Т: Да уж...
    Б: А античное искусство? Оно по-прежнему погребено в мрачных залах на первом  этаже. Туда почти никто и не ходит. Я же считаю, что античные образцы нужно выставлять рядом с работами художников эпохи Ренессанса, ними вдохновляемым. Когда я начинаю критиковать Пиотровского, мне говорят - "Саша, не плюй на икону!" Тьфу!
    Я-Т: А Русский музей?
    Б: В Русском музее была недавно выставка Брюллова. На время выставки Брюллова, чтобы освободить залы, сняли всего Венецианова. Я не понимаю, как во имя Брюллова, можно снимать всего Венецианова! Что же касается самой музейной политики, то у Русского музея и Эрмитажа много сходного. Пиотровского с Гусевым я бы назвал последними красными директорами, хотя первый своё место унаследовал, а второго как бы выбрали. Объясню почему. Потому что они стремятся не к оптимальному использованию имеющихся площадей, а к расширению своих феодальных угодий за казённый счёт. Русскому музею отдали Мраморный дворец, отдали Михайловский замок, но экспозиция музея от этого не улучшилась. Где, например, лучшие работы Филонова? Он умирал с голода, завещая все свои работы Русскому музею, не продавал их. Почему же они не выставлены в достаточном объёме? А как Русский музей экспонирует Малевича, Нестерова? Вообще отсутствует цельная экспозиция по искусству 20-го века. На каких образцах учиться нашим молодым художникам?
    Я-Т: Скажи ещё пару слов о Мариинском театре.
    Б: Ну, здесь двумя словами не ограничишься. Начнём с балета. Классическому русскому балету присущи белые цвета. Это не случайно. Белый цвет символизирует божественную сущность, к которой нужно стремиться. Русский балет - это культ. В балете же Шемякина господствуют серо-зелёные болотные цвета и монстры, монстры, монстры... Шемякин болен скелетами, черепами, гротескным изображением человеческих пороков и уродств. Апофеоз смерти. Этим вирусом разрушения и смерти заражен не только Шемякин. Возьмём хотя бы последний фильм Сокурова, который тоже весь пропитан запахом смерти. А Вагнер Гергиева? Эти бесконечные, мрачные немецкие оперы? Они тянут вниз, в болото. Лучшее искусство прошлого преодолевало это. Возьми для примера шпили Петро-Павловской крепости, Михайловского замка, Адмиралтейства - это же попытки вырваться из петербургского болота. Шемякин же завлекает нас назад в мир кикимор и ведьм. Страшно.
    Я-Т: А как юбилей города коснулся тебя лично?
    Б: Сейчас повсюду усиленно красят фасады. Я тоже решил ремонт в квартире сделать. Купил у работяг краску. Хорошая, импортная. В магазине банка под тыщу рублей стоит. Они же по двести продают. Я обрадовался. Пять банок купил. А мужик, который стены красить пришёл, сказал - "Саша, это ж фасадная краска. В неё для стойкости соли тяжёлых металлов добавляют. Если я тебе сейчас стены нею покрашу, ты всеми этими испарения дышать будешь, пока не загнёшься, у них период распада длительный. Покрасить я, конечно, могу, но ты сам подумай!" Вот так!
  
   СПб, 2003
  

РУССКИЙ МЕССИЯ

  
     В центральной части Мюнхена на территории Олимпийского парка расставлены указатели "Zum VДtterchen Timofej" (к батюшке Тимофею). Несмотря на то, что город Мюнхен находится на равнине, территория парка холмиста. Эти горные образования не имеют ничего общего с Альпами. Это - своеобразные последствия Второй Мировой войны. Здесь похоронен старый Мюнхен, беспощадно разрушенный налётами американской авиации. Остатки былого великолепия свозились и складывались здесь в гигантские кучи, засыпанные затем землёй и засеянные травой.
      Если следовать заботливым указателям, то через какое-то время одна из дорожек парка выведет вас на вершину холма, и вы увидите призрак, Фата Моргану, нечто действительно неожиданное и странное, по крайней мере, для этой части Европы. Вы не поверите вашим глазам и должны будете их закрыть и снова открыть, чтобы снова увидеть. Внизу, в ложбине вы увидите небольшой южнорусский хутор с белёнными низкими хатами и характерными куполами церквей. Если вы спуститесь вниз и через никогда не запираемую калитку войдёте в сад яблоневых и грушевых деревьев, вас встретит дед Тимофей - 106 летний русский мессия, поселившийся в этих местах много лет назад и всё это самовольно построивший здесь собственными руками.
      Когда в Мюнхене решили проводить Олимпиаду, строения деда Тимофея, оказавшиеся на территории олимпийской деревни, решили снести. Тогда он вышел с бабой Натальей, вооружённый топором и ломом, один против медленно подползавших огромных инфернальных бульдозеров и победил. Ему, как он утверждает, помогла Богородица. Но кроме Богородицы ему помогли тысячи жителей Мюнхена, вставших тогда живой цепью за его спиной на защиту своего любимого пророка. Дед Тимофей был назван первым победителем мюнхенской Олимпиады, о чём свидетельствуют вырезки из многочисленных газет, наклеенные на стены его музея, который он построил рядом со своим домом и с церковью Восток-Запад.

      Когда австрийские части Вермахта отступали с территории Донбасса, отца двух детей и владельца двух ломовых лошадей Тимофея Тарасюка мобилизовали в обоз вместе с его двумя ломовыми. До войны Тимофей занимался извозом угля на шахте "Завет Ильича" в городе Шахты. Во время оккупации мало что изменилось. Немцы не потрудились даже переименовать шахту. Тимофей развозил уголь, а свободное время проводил в семье. Мобилизация в обоз была для него неожиданностью. Всё произошло как-то внезапно. И только через несколько дней по дороге к Одессе, когда к ним присоединились санитарные подразделения итальянской дивизии, он вдруг осознал, что дорога домой закрыта для него навсегда.
      Однажды ночью он надумал бежать и, рискуя жизнью, перейти линию фронта. Всё было готово к побегу. Тимофей горячо молился, испрашивая поддержки у Господа. И тут впервые явилась ему Богородица. Тимофей испугался. Он видел её совершенно отчётливо, такой, как и представлял, парящей перед ним в ярких лучах фаворского света. "Иди вперёд!" - повелела ему Богородица. - "Тебе предстоит найти место и построить церковь Востока и Запада. Не бойся, я буду помогать тебе!" И Тимофей безропотно повиновался, больше никогда не предпринимая попыток вернуться домой.
      Начальником обоза, той части, к которой был приписан Тимофей, был Вольф - австрийский солдат, говоривший по-русски, вернее, на чудовищнейшей смеси всех славянских языков вместе взятых, но, тем не менее, достаточно понятной. Вольф был сыном бауэра (крестьянина) из окрестностей города Граца. В юности у него произошёл конфликт с отцом, и он ушёл из семьи. Он решил учиться и поступил в университет.
      Австрийская земля Штирия находится на границе с Чушенландом или с Чушией, т.е. другими словами, с Югославией. В Австрии южных славян издавна стали называть чушами, а их страну Чушией, позаимствовав эти слова у самих же славянских соседей. Чуш - это от слова "чуж", то есть чужой. Вольф с симпатией относился к чушам и поэтому пошёл учиться на отделение славистики Грацского университета.
      Там он проучился почти три года, лелея мечту организовать дни русской культуры в Граце, грандиозное мероприятие, на которое приедут художники, музыканты и творцы экспериментального кино во главе с самим Сергеем Эйзенштейом. Но мечтам его не суждено было сбыться. Сначала трагически погиб отец, он был зарублен топором бауэром-соседом во время спора за межу. Потом началась война. Австрия была уже к тому времени аннексирована немецкими фашистами и стала частью Großdeutschland'a (Великой Германии). В стране господствовал нацизм. Вольф вернулся в деревню и занялся крестьянским хозяйством. Вскоре он женился на чушке по имени Мануэла, соблазнённой и брошенной эсэсовским офицером, и батрачившей у Вольфа в свинарнике.
      Тимофей подружился с Вольфом, не взирая на то, что тот был человеком со странностями и его непосредственным начальником. Вольфа все считали придурком не только русские. Даже сами немцы так его и называли VerrЭckter Wolf, т.е. придурок Вольф. При этом VerrЭckter звучало как воинское звание. А итальянцы называли его по-итальянски stronzo Lupo, что тоже должно было означать - придурок Вольф. Странное слово lupo в переводе на русский язык означало "волк", то же, что по-немецки Wolf, а Тимофей прозвал его про себя простым русским словом "залупа".
      Придурку Вольфу поведал Тимофей о своём странном видении, ни словом не упоминая при этом о том, что хотел дезертировать из обоза. "Когда кончится война", - сказал ему Вольф, - "ты сможешь построить такую церковь у меня на участке под Грацем. Моя жена-чушка православна и будет тому рада. Тогда мы устроим дни русской культуры и пригласим Сергея Эйзенштейна". Тимофей не знал, кто такой Сергей Эйзенштейн ("наверное, какой-нибудь важный нацист, или крупный предатель вроде генерала Власова" - подумал он), но идея ему понравилась. С тех пор они часто говорили с Вольфом о церкви.
      В том, что пути назад нет, Тимофей убедился ещё раз уже в Австрии, когда узнал о трагедии в Лиенце, где войсками НКВД было казнено 300 000 белорусских казаков, ушедших за немцами целыми семьями с жёнами и детьми и выданными по требованию Сталина англичанами.
      Может быть, хитрому Вольфу хотелось заполучить в своё хозяйство двух ломовых лошадей и бесплатную рабочую силу в лице Тимофея, но он действительно выделил на своей земле место для церкви. Тимофей добросовестно работал на Вольфа, а всё своё свободное время отдавал строительству церкви. Когда церковь была почти уже построена, случилась беда. Вольф стал ревновать свою жену Мануэлу, самоотверженно помогавшую Тимофею в строительстве, к своему работнику. Тимофей называл её Маней и действительно был в неё влюблён, так же как и она в него, но не позволял себе совершить блуд с женой своего благодетеля и друга. Закончилось всё тем, что Вольф, словно оправдывая данное ему когда-то имя Залупа, сдал Тимофея американским оккупационным властям, контролировавшим данную часть Австрии, требуя, чтобы те выдали его русским. Надо отдать должное американцам, не в пример англичанам, выдавшим казаков, они поступили гуманно, отправив Тимофея в лагерь для перемещённых лиц под Мюнхен.
      В лагере Тимофей провёл без малого четыре месяца и познакомился там с русской женщиной Натальей из остарбайтеров, с которой у него установились интимные отношения. Он чувствовал, что в Австрии с его церковью происходит что-то неладное, но вырваться из лагеря он очень долго не мог. Когда же, наконец, ему это удалось, он с болью узнал, что бауэр Вольф свернул его церковь танком соседа, служившим тому трактором. В каком-то истерическом исступлении Вольф сравнял её с землёй и только затем успокоился. Об этом рассказала Манула. На глаза Вольфу Тимофей решил не показываться и вернулся в Мюнхен, где его ждала Наталья. По дороге назад, ночью, неподалёку от Зальцбурга, когда Тимофей пережидал грозу, ему снова явилась Богородица. Она утешала его и просила не падать духом и не отчаиваться, а идти в Мюнхен и там вместе с Натальей начинать строительство новой церкви. Она обещала ему поддержку и защиту, укрепляя его в Вере.
      Город Мюнхен был сильно разрушен американскими бомбардировками. Обломки домов и церквей свозили на огромный пустырь неподалёку от центра и сваливали в огромные кучи. На окраине этого пустыря Тимофей выбрал хорошее место и начал строительство из обломков. Среди мусора можно было найти всё необходимое. Были там и остатки мебели, посуда, одежда. Рядом с церковью Тимофей строил себе дом. Когда церковь была готова, Тимофей назвал её церковью Востока и Запада и начал в ней молиться. К нему стали приходи жители окрестных районов, приносили иконы и семейные реликвии для украшения церкви, молились вместе.
      Несколько раз немецкие власти пытались снести церковь, но, каждый раз натыкаясь на решительное сопротивление Тимофея и его сторонников, на эту затею плюнули и оставили Тимофея в покое. Так он живёт до сих пор. По-немецки не говорит. Немецкое гражданство не принимает. Давно уже отдала Богу душу баба Наталья, и теперь ему помогают в хозяйстве другие женщины. А если вдруг в гости заходят люди тонкие и предусмотрительные, знакомые со слабостями русской души и не забывшие прихватить с собой в подарок бутылку водки, Тимофей гостеприимно приглашает их в дом и за стаканом-другим рассказывает историю своей удивительной жизни и своего служения Богу.

      Ясным весенним днём мы спускаемся к владениям деда Тимофея с вершины холма. Впереди несётся отец Арсений, настоятель прихода Новомучеников Российских в Вене. В каждой руке отец Арсений несёт по бутылке итальянской граппы (виноградная водка). Он сам её выбрал на полках супермаркета.
      - Водка в Германии плохая, - сказал он. - А граппа, она как самогон, и пахнет неплохо, и вставляет. Тимофею понравится!
      - Отец Арсений, вы осторожней идите. Скользко, упасть ведь можно и бутылки разбить! - осторожно обращается к преподобному Арсению фотограф Александр Соболев.
      - Ничего, не разобью, Бог милует! - отвечает батюшка.
      Бутылок было три. Одну мы уже выпили на вершине холма, заедая маринованной немецкой селёдкой и консервированным чёрным хлебом, от которого я уже начинаю пукать.
      - Уйду к Тимофею! - продолжает отец Арсений. - Буду у него служить. Надоело терпеть произвол правящего архиерея!
      - Тебе бы самому архиереем стать! Главой церкви Восток-Запад. Станешь самосвятом, - ввязываюсь в беседу я.
      - Зачем - самосвятом? Меня дед Тимофей рукоположит!
      Уже за оградой, миновав дощатую калитку, мы наблюдаем следующую сцену.
      - Ты куда это полез по грядкам? А ну вернись и по дорожке давай! - гневно кричит обутый в сапоги Тимофей толстому немецкому бюргеру, пытающемуся скоротать путь к церкви. Немец виновато оглядывается, явно не понимая ни слова по-русски, но, понимая интонации, и беспрекословно выполняет указания Тимофея.
      Мы смеёмся. Смеётся и Тимофей, одобрительно поглядывая на бутылки. После приветствий и знакомства, Арсений и Александр здесь впервые, я прошу показать моим друзьям местные достопримечательности.
      - Куда сначала? - спрашивает Тимофей. - В церковь, в музей или в часовню?
      Сначала идём в церковь. Она уставлена и увешана невероятным количеством икон и всевозможных культовых предметов. Сбоку стоят банки для пожертвований на поддержание церкви и деда Тимофея, у которого нет ни доходов, ни пенсии. В банках, кроме монет, бумажные купюры в 10, 20, 50 марок. Краем глаза я замечаю, как алчно зажигаются очи отца Арсения при взгляде на банки.
      Пока мы находимся в церкви, туда без конца заходят люди. В основном это немцы. Александр делает несколько снимков, и мы идём в музей. В музее, просторном доме из двух помещений, собраны исторические фотографии и вырезки из газет. Вот 70-летний дед Тимофей бежит стометровку на олимпийском стадионе специально для журналистов. С тех пор прошло уже более тридцати лет, но он, думаю, и сейчас пробежал бы. А вот Тимофей стоит в обнимку с бургомистром города и ещё какими-то важными дядями. Музей впечатляет.
      После музея идём в часовню. Она для публики закрыта. Её Тимофей построил недавно, лет двадцать назад, чтобы можно было иногда уединяться для молитвы, когда в церкви слишком много людей, или когда не хочется никого видеть. Затем он показывает хозяйство и пасеку. Наконец нас приглашают в дом.
      Скромная, аутентичная обстановка. На печи стоят какие-то чугунки и кастрюльки, на окнах занавески, собственноручно вышитые ещё бабой Натальей. Я испрашиваю у хозяина разрешения пригласить мою знакомую Анну, не так давно эмигрировавшую в Германию из Петербурга и осевшую в Мюнхене. Он разрешает и даже проявляет живой интерес. Спрашивает, сколько Анне лет и как она выглядит. Я звоню ей по мобильному телефону, но она колеблется, не решается, не знает, удобно ли будет прийти. О Тимофее она слышала давно, но побывать у него ей не довелось.
      - Дед Тимофей, ну скажи ей сам, - обращаюсь я за помощью к хозяину и протягиваю ему трубку, на которую он недоверчиво косится. Телефона в доме нет, а по мобильному он вообще, наверное, ещё никогда не разговаривал. По его лицу видно, как он борется со своими страхами, но поговорить с Анной уж больно хочется, поэтому он решительно берёт у меня крошечный телефончик и громко орёт:
      - Анна, ты где, Анна? Приди сюда, Анна! Тимофей.
      А отец Арсений уже нарезает закуски и разливает по стопочкам граппу. Завязывается разговор. О России, о злоключениях деда Тимофея в обозе и у австрийского бауэра, о жизни в Германии.
      - Дед Тимофей, а как же это у тебя две ломовые лошади были, ведь при Сталине в деревнях больше одной скотины держать запрещали? - задаёт каверзный вопрос кто-то из моих спутников.
      - Так то ж в деревне, - резонно говорит Тимофей, - а ты попробуй уголь на одной лошади повози! В подводу всегда двух ломовых впрягали! Не знаю, как теперь. Может, у вас там, в России теперь вообще всё запретили...
      Когда приходит Анна, веселье уже в полном разгаре. Я с завистью смотрю, как Тимофей вонзает свои острые зубы в перчёный кусок венгерского шпика. Свои настоящие зубы, а не вставную челюсть! Смогу ли я так в мои сто лет? Я отмечаю, как ловко обнимает он вошедшую Анну за пышную талию и усаживает рядом с собой. Видно, что она ему нравится. Анна и в правду хорошая женщина, мягкая с низким завораживающим голосом.
      - А это что? Не как клавесин? Настоящий? Не может быть! - удивляется она.
      - Настоящий, - отвечает дед Тимофей. - Я его здесь на свалке после войны нашёл. Сыграем?
      Они идут к клавесину и играют в четыре руки. Откуда дед Тимофей научился играть на клавесине? Анна-то понятно, она явно в Питере какие-то музыкальные школы и консерватории оканчивала, а он? Тут мой взгляд неожиданно встречается с красноречивым блуждающим взором отца Арсения, и я вижу, что он хочет Анну, а ещё он хочет служить у Тимофея священником и опустошать содержимое жертвенных банок, и, кроме того, он хочет ещё выпить. Из размышлений меня вырывает спокойный голос деда Тимофея:
      - Ну что, ребятки, ступайте с Богом! А мне в церковь надо, молиться пора, Богородица кличет...
  
  
   Мюнхен-Вена, 2001
  
  
  

ГОГОЛЬ И ГОГОЛЮК или ЕЗДА НА ЖЕНЩИНАХ

(Рецензия на книгу)

Александр Халфин "7-ая линия. Записки неискусствоведа" СПб. 2000 "Искусство России"

  
      Книга тусовщика и филолога Александра Халфина, самоидентифицирующегося "неискусствоведом", как бы о художниках, но на самом деле о женщинах. Но о женщинах не в общепринятом качестве, не как о сексуальных объектах и не о русских некрасовских женщинах, останавливающих коней и входящих в избы, а о женщинах заграничных, точнее - великобританских.
      О женщинах как средстве передвижения из гиблого петербургского болота на благословенный Запад. В Лондон. "Безразлично, как жить, но не всё равно, где жить" - эта фраза красной нитью проходит через всю книгу. Хотя понятно, что не только где жить не безразлично, но и как жить тоже не безразлично. Жить хочется хорошо!
      Героев книги можно разделить на две группы: первая - это художники-паразиты, вторая - женщины-как-тягловая-сила-как-въючные-животные-тупой-скот-который-надо-использовать-в-своих-целях. Художники порой даже не названы по фамилиям. Это всевозможные Виталики, Юры, Серёжи, Лёши, Славы, в качестве резиновых шлангов готовые присосаться к богатым импортным тёткам, приезжающим в Россию на поиски приключений. Удивляет лишь тот факт, что их так много - и тех, и других!
      Оказывается, большое количество англичанок приехало к нам на заре перестройки учиться в Академии Художеств и там было окучено молодыми "талантливыми" художниками, которые затем были увезены в Англию, где, благодаря связям своих жён, так или иначе состоялись. Попробовали бы они состояться там без жён и без связей! Говорю по собственному опыту и по опыту мне подобных, кто познал эмиграцию с другой стороны, но оказался бесталанным, не связав себя узами выгодного брака.
      Автор, правда, своих друзей-художников поощряет. И за то, что они потом, оказавшись на плаву, своих верных подруг бросают. Что ж! Порицает он лишь некого Гоголюка - выскочку и проходимца, женившегося на дочери крупного британского профессора-слависта и показавшего затем своё истинное лицо, выжрав однажды по пьяни из бара своего тестя элитные коньяки тридцатилетней выдержки. Но Гоголюк он ведь не Гоголь! А ведь Гоголь-то в своё время верно заметил - "какой русский не любит быстрой езды?" Добавим - "на женщинах"...
  
   Сентябрь, 2003
  
  

И НИКТО НЕ УЗНАЕТ, ГДЕ МОБИЛКА МОЯ

  
       Чуть больше трёх лет назад в три часа дня мы с художником Будиловым, вернувшимся тогда из Норвегии, спустились на станцию метро "Гостиный Двор", чтобы проехать одну остановку до станции "Маяковская". И он, и я были одеты по заграничному. За нами в вагон неожиданно вскочила банда кавказцев из пяти человек и, молча навалившись со всех сторон, в десять рук стала шарить по нашим карманам. Мы кричали и пытались удержать наиболее ценные вещи. На следующей станции они выскочили и рассосались в толпе, утащив с собой мобильный телефон, очки и записную книжку.
    На прошлой неделе всё повторилось опять, словно в кошмарном сне. В шесть часов вечера я стоял с французом Ивом на той же станции в ожидании поезда. Увидел краем глаза толстого кавказца, расхаживающего по платформе и кому-то кивнувшего на нас. Двери раскрылись и за нами в вагон втиснулись всё те же самые уголовные рожи, которые я мог бы опознать даже с закрытыми глазами. "Мы не едем!" - в ужасе закричал я Иву и выпрыгнул на платформу. Но они его уже держали.
    Поезд ушёл. Я приехал следующим на "Маяковскую". Там меня ждал Ив. У него отняли мобильный телефон, но деньги не нашли - хитрый француз, не первый раз посещавший Россию, держал их в носках.
    Пока мы стояли и обсуждали происшествие, на "Маяковскую" приехал толстый менеджер бандитов и стал деловито разгуливать по платформе. Ив, набравшись смелости, подошел к нему и предложил выкупить свой мобильник, в памяти которого остались важные номера телефонов. В ответ бандит обрушил на него поток агрессивной тарабарской брани и сделал толстыми волосатыми пальчиками "козу", типа мол "моргалы выколю"...
    Мне стало очевидно, что это банда, открыто грабящая иностранцев в течение многих лет в самом сердце города, имеет надёжную крышу и связываться с ними не стоит. Я попытался убедить француза смириться с потерей. Однако француз хотел добиться справедливости, пытаясь подать заявление о случившемся в милицию. Задача эта оказалась невыполнимой. И в отделении милиции не Крылова, и в специальном подразделении МВД, занимающемся преступлениями против иностранцев, нас посылали... нет, не на три буквы... Нас посылали в Шушары!
    Оказывается, там находится отделение транспортной милиции, которое занимается преступлениями в метро. Для меня Шушары - название мифическое, что-то из сказки о Буратино. Однако нас уверяли, что подобное место действительно существует где-то в Ленинградской области. В Шушары мы не поехали. В 27-ом отделении милиции на Крылова француз выклянчил у дежурного справку о пропаже мобильного телефона для своей страховой компании и на том успокоился.
    А банда кавказцев, надо полагать, по-прежнему спокойно работает на прежнем месте. Не понимаю, каким образом петербургские силовики собираются заниматься предотвращением террористических актов в метро, если они не в состоянии прекратить открытый грабёж людей на самых центральных станциях?!
  
   Февраль, 2004
  
   P.S. После публикации данного текста в журнале "Город", в следующем номере было опубликовано письмо в редакцию ("ГОРОД" N7, 01.03.04):
  
   Уважаемый писатель Яременко-Толстой!
  
Мы, колхозницы и колхозники колхозного колхоза "Шушары", взяв в руки очередной номер журнала "Город", были оскорблены вашим оскорблением нашей малой родины. Колхоз "Шушары", к вашему сведению, является одним из ведущих колхозов нашей с вами необъятной родины. В нем разводится много рогатого скота, выращивается множество культурных злаков. Без труда шушаровиков прилавки продовольственных магазинов Петербурга оставались бы пустыми. Так что просим принести публичное извинение на страницах журнала "Город", иначе мы обратимся за помощью к Виктору Топорову, который, как мы поняли, сведущ во всех вопросах, в том числе и колхозных.
  
С уважением,
Главный Шушаровик и товарищи
  

ОТКРОВЕНИЯ ЛОМБРОЗИАНЦА

  
        Молодой ленинградский учёный Лев Александрович Рудкевич совершил типичную ошибку молодости, женившись в начале семидесятых на Ольге Липовской - смазливой девице из Мелитополя, ставшей впоследствии известной феминисткой. И хотя друзья предупреждали его о том, что провинциалке, скорее всего, нужен не он, а его жилплощадь и прописка в большом городе, он им не поверил. В мозгу молодого учёного-психолога бродили гормоны, а не трезвый расчёт. В результате, в 1975 году он оказался на улице.
     Выручила Тамара Израилевна - знакомый врач-психиатр, сдававшая квартиры своих пациентов, которых она отправляла на принудительное лечение. Разумеется, только тех, у кого не было родственников и близких, а таких хватало. Тамара Израилевна сдавала около двух десятков квартир в городе. Наверное, многие её пациенты так и остались бы пожизненно обитателями психиатрических лечебниц, не эмигрируй она впоследствии на историческую родину.
     На квартиры Тамары Израилевны была очередь, но для Рудкевича она сделала исключение. За Балтийским вокзалом по Курляндской улице 20 ему была выделена хорошая двухкомнатная квартира под номером 37 с посудой, мебелью и даже запасами каких-то продуктов в большом холодильнике "Минск".
     Конечно же, не бесплатно. Поэтому Рудкевич решил разделить расходы и жильё со своими друзьями-литераторами, которым тоже негде было жить. Так в маленькой комнатке он поселился сам, а большую заняла супружеская пара - Виктор Кривулин и Татьяна Горичева. Кривулин писал стихи, Горичева занималась религиозной философией. В квартире номер 37 вскоре стали собираться интеллектуалы и диссиденты. Устраивали чтения, дискуссии, семинары.
     Однажды кто-то предложил издавать литературно-философский журнал. Думали над названием. Назвали "37". В редколлегию кроме самих обитателей квартиры вошли Елена Шварц, Наташа Шарымова, Армен Тахтаджан, Кирилл Успенский и другие.
     Увлёкшись журналом, Рудкевич всё меньше времени уделял научной работе. Журнал печатали на пишущих машинках. Возили в Москву. До поры до времени всё шло замечательно, пока на Московском вокзале молодого учёного с двумя чемоданами самиздата не арестовали сотрудники КГБ. По статье 70-ой УК СССР "антисоветская агитация и пропаганда" возбудили уголовное дело. На одном из допросов предложили уехать. Взамен обещали не трогать всех остальных.
     В июне 1977 года, лишённый советского гражданства, Рудкевич очутился в Вене, через которую шёл тогда эмигрантский транзит. Ехать дальше в Америку он отказался, решив посвятить все свои силы борьбе с Советской властью, которая его обидела. В Вене он вступил в НТС (Народно-Трудовой Союз - антисоветскую организацию с центром в ФРГ) и организовал литературный кружок у себя дома, где активно тусовали и выступали ехавшие в эмиграцию писатели - Аксёнов, Довлатов, Восленский, Алешковский, Любарский и другие...
     Вскоре ему предложили стать представителем в Вене антисоветского издательства "Посев", базировавшегося при штаб-квартире НТС во Франкфурте на Майне. Он согласился. Затем писатель Георгий Владимов, редактор литературного журнала "Грани", предложил ему портфель своего заместителя. Рудкевич переехал во Франкфурт. С головой ушёл в подрывную работу по идеологическому развалу СССР, но к науке тянуло.
     Узнав о развале коммунистического режима, Лев Александрович Рудкевич одним из первых вернулся на родину, защитил докторскую диссертацию и стал профессором в государственном педагогическом университете им. Герцена, где и преподаёт в настоящее время. Он - автор фундаментальной монографии "Творчество во второй половине жизни", многочисленных научных публикаций и книг. Считает себя ломброзианцем. Охотно делится плодами своих исследований и имеет нескольких учеников-аспирантов, а также одного докторанта - кандидата философских наук Семёна Левина, решившегося написать докторскую диссертацию о вырождении, основанную на данных некогда запрещённой, но вновь входящей в моду антропометрии.

    Яременко-Толстой: Произведения Чезаре Ломброзо снова входят входу, хотя долгое время они считались реакционными, с чем это связано?
     Рудкевич: Книги Ломброзо действительно сейчас вовсю переиздаются. Всё дело в том, что его теории основаны на достаточно точном методе антропометрии, а против этого возражать сложно. Ломброзо - начинал свою научную деятельность простым тюремным врачом в Швейцарии. Он стал замерять черепа своих пациентов, анализировал данные и выделил так называемые антропологические стигматы, на основании которых можно определять биологических преступников по форме их черепа.
     Я-Т: Это несколько отдаёт расизмом!
     Р: Ничуть! Эти вещи нельзя путать. Немецкие нацисты опирались совсем на иные теории. И это понятно, ведь, как известно, Чезаре Ломброзо был евреем, тем более евреем ортодоксальным.
     Я-Т: Я слышал, что в Калифорнии после войны кастрации и стерилизации подвергли более пятидесяти тысяч преступников, квалифицированных по Ломброзо в качестве биологически патологического типа.
     Р: Вот-вот, перегибы бывали не только в Америке, но это ещё ничего не значит. Я ни в коем случае не предлагаю кастрировать преступников или кого бы то ни было, я занимаюсь исключительно научной диагностикой.
     Я-Т: Можно ли поконкретней? Чем, например, вы занимаетесь сейчас?
     Р: В настоящее время я занимаюсь прогрессивной эволюцией или механизмами эволюционного процесса. Я решил создать новую парадигму. Смотрите, старая парадигма такова - чем сильнее давление отбора, тем интенсивней идёт эволюция! Это так называемая идеоадаптация! Когда же давление отбора не повышается, а наоборот понижается, идёт так называемая ювенилизация! Пресс отбора становится меньше, смертность снижается, особенно детская, когда организм попадает в условия, где нет хищников, где лучше еда, меньше болезней у него снижается жизнеспособность, но у него увеличивается мозг, усложняется поведение, удлиняется период обучения. Это и есть эволюционный прогресс!
    Дарвин обращал внимание на изменчивость горизонтальную - люди отличаются по цвету волос, цвету кожи, группе крови и так далее, но есть ещё изменчивость вертикальная, поскольку есть люди более эволюционно отсталые и более продвинутые. Более продвинутые - это ювенильные, т.е. неглубоко посаженные глаза, большой мозг - в среднем сейчас у мужчин мозг весит около двух килограммов, у женщин примерно на триста грамм меньше. А есть люди, вот те, на которых впервые обратил внимание Чезаро Ломброзо - это атавистический тип, т.е. это живые кроманьонцы! У них глубоко посаженные глаза, большое лицо, скошенный лоб и масса черепа примерно такая же, как и у кроманьонца - 1300-1400 грамм. Чем они психологически характеризуются? У ювенильного типа выше интеллект, способность к творчеству, способности принимать нестандартные решения и более слабая нервная система, но это не страшно, наш век - это время, когда побеждают люди со слабой нервной системой. Тонкую качественную работу лучше выполняют люди со слабой нервной системой. У них меньше агрессивность, больше интроверсия. А у представителей атавистического типа всё наоборот, прежде всего, низкий интеллект, грубая чувствительность, большая выносливость, большая конформность, склонность к принятию стандартных решений, но при этом и склонность к анти-социальному поведению.
    Я проводил антропометрические замеры в престижных элитных школах и выявил там почти восемьдесят процентов ювенильных учеников, в школах же для малолетних преступников большинство учеников были представителями атавистического типа, масса мозга у них не превышала 1200-1300 граммов...
     Я-Т: Скажите, а как вам удаётся взвешивать мозг?
     Р: Для этого существуют специальные антропометрические приборы. В России таких приборов два - один в институте Антропологии Академии Наук в Москве, другой - у меня, я заказывал его в Швейцарии за пять тысяч швейцарских франков. Есть формула, по которой можно высчитать массу мозга и соответственно величину интеллекта. Так вот, представителей атавистического типа мы называем "пограничниками", у них коэффициент интеллекта примерно 80-90 процентов...
     Я-Т: Это по сто бальной системе?
     Р: Ну что вы! Сто баллов - это средний интеллект, или интеллект пэтэушника. У человека с высшим образованием интеллект оценивается процентов в сто пятнадцать, а при ста тридцати это почти что гений!
     Я-Т: В Советском Союзе эти идеи считались реакционными, поскольку там шел искусственный отбор особей атавистического типа и планомерное уничтожение людей с интеллектом, своеобразный геноцид...     
   Р: Да. Безусловно! На Западе эти идеи, кстати, тоже до сих пор не особенно популярны, поскольку мы замеряем черепа, как это делали расисты в нацистской Германии, забавно, что Ломброзо они при этом ни словом не упоминали, поскольку он был евреем...
     Я-Т: Мне сказали на кафедре, пока я вас ждал с лекции, что у вас разработана авторская методика...
     Р: Это методика прогноза развития ребёнка. Те методики, которыми пользуются современные психологи, устанавливают развитие ребенка на настоящий момент, я же делаю прогноз развития, исследую четыре параметра - тип конституции, церебральную асимметрию, скорость созревания, т.е. акселерация это или ретардация и, разумеется, ювенильность.
     Я-Т: Вот, наконец, знакомое слово! Не могли бы вы остановиться подробней на акселерации? Об этом пару десятков лет много спорили и писали, а теперь я давно уже ничего не слышал...
     Р: Дело вот в чём - когда какой-то процесс идёт волнами, это предаёт эволюции пластичность. Так, процесс акселерации, наблюдавшийся в 60-е и 70-е годы сменился процессом ретардации, который мы наблюдаем сейчас. В период акселерации было создано около двухсот теорий, но, на самом деле, не надо искать никаких теорий. Это обычная эволюционная неравномерность - эволюция эволюции. Акселеранты...
     Я-Т: Акселеранты или акселераты? Как правильно?
     Р: Это равноправные термины. Если мы говорим - "ретардант", то почему не сказать "акселерант"? Логично? Так вот - акселеранты всё хотят получить сразу, сейчас, а ретарданты уже в юности строят планы на вторую половину жизни. У акселеранта идёт более быстрое половое созревание...
     Я-Т: Не поэтому ли период акселерации был отмечен сексуальной революцией?
     Р: Совершенно верно! О половой революции я вас сейчас скажу, но сперва несколько слов о генандроморфии - сглаживании половых различий. Это совершенно очевидный процесс. Сглаживание отражается и в моде - посмотрите, напимер, на узкие бёдра и маленькие груди моделей!
    Есть такой закон - выраженный половой деморфизм (большая грудь, широкие бёдра и т.п.) у полигамных. Полигамия наблюдается, например, у кур, у павианов, самец павиана в два раза больше самки и у него грива. Это всё стадные существа. У генандроморфных же половые признаки сглаживаются. У них моногамия. У песца, у шакала... У них всегда моногамия.
    Почему? Потому что они территориальны. Если самец шакала начнёт изменять самке, то она может привести другого самца, и они сгонят его с его территории. Если он не будет ревновать, то произойдёт тоже самое. Все генандроморфные существа строго моногамны. То есть, у человека присутствует склонность к моногамии.
     Я-Т: Позвольте с вами не согласиться! Ведь человек - существо стадное, общественное, а следовательно - полигамное!
     Р: Человек прошёл стадию полигамии и стадности уже давно. Это был австралопитек! Но уже с началом обработки земли появилась семья, а, следовательно, и моногамия.
    И, наконец, ещё одна тенденция - это грациализация. Все люди становятся сейчас более грацильны - утончается скелет, усиливается поперечно-полосатая мускулатура. Вернёмся к ювенилизации. Ювенильные прежде всего ретардированы, они дольше созревают, среди них больше правополушарных и амбитекстров, т.е. тех у которых загружено оба полушария, у них тенденция к амбитекстрии, они герандроморфны и грацильны!
     Я-Т: По поводу сексуальной революции!     
   Р: Идеолог сексуальной революции Рудольф Райх был учеником Фрейда, многие хиппи носили его портреты на значках. Он был сторонником полигамии и девиантности...
     Я-Т: Что такое девиантность?
     Р: Девиантность - это половые отклонения, такие как гомосексуализм и педофилия, например. На волне акселерации концепция Райха была востребованной. Фрейд говорил, что в подсознании человек полигамен. Но это только в подсознании. Вообще теории Фрейда давно устарели. Сеанс психоанализа - это была своеобразная пародия на христианскую исповедь для богатых евреек. Вот. Ну, всё, хватит, мне надо идти на лекцию!
  
   Март, 2004
  

РУССКИЙ ПАЦИЕНТ

  
      На фоне кризиса современной британской системы здравоохранения экспозиция "Русский пациент", организованная лондонским музеем Зигмунда Фрейда совместно с "White Space Gallery" и сотрудницей Государственного Русского Музея Наной Жвитиашвили действительно представляется концептуальной. На обозрение лондонских ценителей искусства свою симптоматику выставили шестеро русских художников различных направлений и школ, пятеро из которых ещё живы.
      Это - Илья Кабаков, Олег Кулик, Дмитрий Пригов, Тимур Новиков, Гоша Острецов и Татьяна Либерман. Их работы, неприхотливо разместившиеся в уютных помещениях музея от фойе до библиотеки - крик больной русской души, так и не услышанный великим австрийским психоаналитиком, скончавшимся ещё до того, как все они родились. Очень своевременная и нужная выставка. Русское искусство покоряет столицу Туманного Альбиона. Картинки из кабаковских альбомов тридцатилетней давности вызывают тошноту и отрыжку с запахом кала. Патологические инсталляции Гоши Острецова никого не шокируют. Фотографии разрезанных фруктов Татьяны Либерман, призванные по замыслу московской художницы вызывать ассоциации с человеческими гениталиями, вызывают оскомину, ведь с претенциозного фотографирования подобных объектов делает свои первые шаги в искусстве любой начинающий концептуалист... Увы нам, увы!
      "Выставка небезынтересна" - высказала своё мнение обо всём этом Светлана Джонсон - профессор славистики университета Северного Лондона, - "только жаль, что в ней практически нет ничего русского. Это - типичный западный "мэйн-стрим", к которому мы уже давно привыкли. Выражаясь по-русски метафорически - своего рода "вторяк вторяка", признаться, я ожидала чего-то большего".
      Бесплатная местная газета, лежавшая в фойе музея, освещала визит принца Чарльза в расположенный неподалёку Barnet General Hospital. Престолонаследник был запечатлён с кислым лицом, вылезающий из машины. Британское правительство выделило десять тысяч эмиграционных виз для врачей из стран третьего мира, желающих работать в Великобритании, чтобы пополнить катастрофическую нехватку медицинского персонала.
      Я, русский пациент, гонимый вирусной ангиной, с трудом попал на приём к доктору Чёнг, женщине китайского происхождения, выписавшей мне полоскание для горла, оказавшееся раствором для снятия налёта с зубов, которое я незамедлительно спустил в унитаз. Тысячи английских пациентов ежемесячно умирают, так и не дождавшись своей очереди на операцию. Дело манчестерского доктора "Смерть", убившего уколами около трёхсот своих пациентов постепенно уходит в тень, вытесняемое другими душераздирающими фактами, регулярно мелькающими в прессе.
      Англии не нужны пациенты. Англии необходимы врачи. Русские художники, скорей покупайте медицинские дипломы в подземных переходах, на улицах и у входов в метро, и приезжайте сюда - заниматься реальным концептуализмом и боди-артом! Спешите, выставка в музее Зигмунда Фрейда открыта до 29-го сентября!
  
   Лондон, 2002

СИНОПСИС
ТЕЛЕСЕРИАЛА-РЕАЛИТИ "ЖИЗНЬ БОГЕМЫ"
("ХУДОЖНИКИ")

         Владимир возвращается в Санкт-Петербург из Вены после пятнадцати лет эмиграции. Выпускник Венской академии художеств, он мыслит категориями современного искусства и намерен реализовать в новой России ряд смелых художественных проектов.
      Ив, потомок русских эмигрантов, философ и журналист из Парижа, женившись на миловидной финской блондинке, оказывается в Финляндии. Но жизнь его скоро превращается в ад - жена устраивает ему бесконечные скандалы и психологически изматывает своими параноическими депрессиями. Приехав на уик-энд на свою историческую родину в Санкт-Петербург, он решает остаться там навсегда и начать новую жизнь.
      Тим (Артём), модный фотограф журналов "Вог" и "Плей Бой" приезжает из Лондона к своему больному отцу. Понимая, что остаться в Санкт-Петербурге ему придётся надолго, он снимает себе мастерскую и принимается фотографировать русских женщин, от красоты и чувственности которых он в полном восторге.
      Художник Семёнов возвращается из Норвегии со своей невестой - бывшей манекенщицей, норвежкой Бригиттой. После того, как в начале 90-х годов его выгнали из сквота на Гоголевской, он купил себе гармошку и отправился в Скандинавию, где зарабатывал на жизнь уличным музыкантом, пока случайно не встретил Бригитту. С Бригиттой они решают сделать собственную музыкальную группу и приезжают в Санкт-Петербург, спасаясь от скандинавской скуки, с твёрдым намерением творческой реализации...

      Пути всех четверых в скором времени пересекаются. Общая цель - стремление к красивой жизни и борьба со скукой объединяет их вместе. Они плотно общаются между собой, строят совместные планы и работают над их осуществлением.

      Владимир, проработавший несколько лет ассистентом известного американского фотографа Хельмута Ньютона в Монте-Карло, увидев фотографии Тима, воодушевляется и предлагает ему сделать совместную выставку эротической фотографии в Русском Музее. Они идут к Горбуну - заведующему отделом современного искусства музея. Горбун соглашается предоставить им выставочное пространство бесплатно и даже написать вступительную статью к каталогу. Однако статья будет стоить пять тысяч долларов (таковы условия Горбуна)...
      Владимир и Тим соглашаются, хотя у них и нет этих денег. Впрочем, вопрос не столько в деньгах. Им не хочется, чтобы каталог их выставки открывала статья Горбуна, не только из-за того, что раньше он заведовал отделом пропаганды музея и шельмовал в коммунистической прессе русский авангард, а из-за того, что Горбун просто плохо пишет. Тем не менее, они самозабвенно начинают работать над проектом, разыскивая девушек на улицах, в клубах, в различных учреждениях и предлагая им сниматься голыми.

      Ив находит работу в нескольких глянцевых модных изданиях. Его виртуозные репортажи о выставках, дефиле коллекций одежды, всевозможных культурных событиях, становятся весьма популярными. Обладая знанием нескольких иностранных языков, он легко находит доступ к заезжим западным знаменитостям и становится мастером эксклюзивных интервью. Он быстро превращается в настоящего папарацци и любовника ряда состоятельных женщин - безысходно скучающих жен новых русских, высокопоставленных ментов и бандитов... Ива не страшат опасности, французское воспитание заставляет его бросаться на поиски всё новых и новых любовных приключений. Но в городе неожиданно объявляется его жена-финка, которая начинает охоту за ним, дабы вернуть его в лоно семьи (у Ива от неё остались в Финляндии две малолетние дочери).

      Художник Семёнов, работая над созданием собственного музыкального банда, параллельно начинает рисовать интерактивные иконы с изображением идолов современной поп-культуры - певицы Мадонны, актёра Шварценеггера, эмблем Кока-Колы и т.д. Его первая выставка получает широкий резонанс в прессе. В один из дней в галерею заходит бабушка с двумя внуками, и заливают иконы чернилами и краской, посчитав их издевательством над православными святынями. Семёнов решает дать пресс-конференцию, чтобы объяснить, что он не хотел посягать на церковь, что его иконы - это только название, а не православные святыни, понимая, насколько опасно оскорблять религиозные чувства людей.
      Неожиданно на пресс-конференции объявляется Юрий Рыбкин, бывший стукач КГБ, маскирующийся под демократа, ставший депутатом Думы. Это он инициировал разгон сквота на Гоголевской и создание там фиктивного центра современного искусства с получившими там бесплатные мастерские лояльными российским спецслужбам художниками-педерастами.
      Юрий Рыбкин только что проиграл очередные выборы в верховный орган власти и вернулся в Петербург зарабатывать себе политический капитал. Он выступает с заявлением о том, что на страну надвигается фашизм, называет акцию "погромом", обвиняет во всём православную церковь. В его версии бабушка с внуками превращаются в десяток молодчиков в камуфляже и в масках. Семёнов пытается протестовать, но его никто не слушает. Журналисты наперебой берут интервью у бывшего депутата. Поймав недобрый взгляд своего влиятельного личного врага, Семёнов интуитивно понимает, что его надежды на свободное возрождение отечественной культуры - наивное заблуждение.
      Очень скоро интуиция находит своё подтверждение, и на него наезжают спецслужбы, его телефон прослушивается, электронная почта перлюстрируется, за ним по городу ходят "топтуны", которые даже пытаются однажды толкнуть его под электричку метро, когда он возвращается с вечеринки пьяным. Но Семёнов решает стоять до конца...

      Сериал-реалити означает, что в сериале будет задействован ряд людей под своими собственными именами, и освещён ряд реальных событий. Хотя это, в общем-то, и не обязательно...
  
      Телесериал "Жизнь богемы" ставит своей целью просвещение российской интеллигенции и среднего обывателя, воспитание реального эстетического вкуса у зрителя. Ведь, как показывает опыт, стремление к красивой жизни, развлечениям и гламуру в России наталкивается на отсутствие адекватного опыта и на моделирование шаблонов элементарной пошлости.
   Март, 2004

КУНИЛИНГУС
или
ВЫХОД ИЗ ПОЭТИЧЕСКОГО ТУПИКА

  
      В те далёкие времена жаркого лета 1998-го, когда российская экономика корчилась в судорогах очередного дефолта, луч просвещения, идущий из далёкой Сибири, проник на берега Туманного Альбиона и озарил его светом Первого Международного Фестиваля Голых Поэтов.
      "Поэзия родилась голой" - так утверждали основатели нового модного течения в современной литературе, врождённые сибиряки Тим Гадаски и Владимир Яременко-Толстой, феноменальным образом сплотившие под своими знамёнами мировую поэтическую элиту.
      Они обнажали перед публикой не только свои души, но и тела, дабы показать, что ничего не прячут ни в карманах, ни в складках одежды - будь то оружие или задние мысли. Они вышли на неравный бой с пошлостью, глупостью, консерватизмом в поэзии и в литературе, и они сделали это голыми!
      Надо отдать им должное - они выиграли ту битву в стенах респектабельного Института Современного Искусства (ICA), расположенного неподалёку от станции "Ватерлоо" под самыми стенами Букингемского дворца на помпезном авеню Молл.
      О них писали газеты, их показывали по телевизору, им давали читать на радио, утверждая при этом, что их выступления на частотах FM - это наименее шокирующая общественная подача нового поэтического направления. Их узнавали на улицах и в кафе, у них брали автографы. Их приглашали выступать в университетах и в колледжах. К ним примыкали многочисленные адепты, и даже целые поэтические группы.
      Так, однажды им предложили стать почётными членами кружка лондонских поэтесс, называвшегося "Cunning Linguists", что в переводе с английского означало "изящные лингвисты", а звучало классически - "кунилингус". Поэтессы были молоды и красивы, их лидерши - Пола Эдвардс и Лора Бёрнс, авторша знаменитого сборника стихов "Ice-cream with a salty flavor" (мороженое с привкусом соли), обнажив свои эффектные прелести, тоже принимали участие в фестивале Голых Поэтов.
      Прошли годы. Поэзия, родившаяся голой, такой же голой и умерла. Тим Гадаски, один из её отцов-основателей, превратился в тупого английского бюргера - примерного мужа деловой лондонской женщины и продавца картриджей для чернильных принтеров в компьютерной лавке на одной из мрачных улочек лондонского Сити.
   А я вернулся на Невские берега и перешёл на прозу, написал роман, стал сочинять пьесы, строчить статьи для журналов и т.д. и т.п.
   По доходящим из Великобритании запоздалым и скудным данным уже давно распался и кружок "Cunning Linguists", почётными членами которого мы когда-то являлись. Тучи сгустились. Поэзия вновь встала на грань катастрофы.
      Как быть? Вновь собирать ряды разбросанных по всему миру и в большинстве своём ушедших на покой Голых Поэтов?
   Или, может быть, воссоздать на российской почве лингвистический кружок молодых поэтесс со сладким названием "Cunning Linguists"?
     
      P.S. И примкнуть к нему, и стать его членом?
  
  
  
   СОДЕРЖАНИЕ:
  
   Предисловие
      -- Голый Толстой
      -- Белые ночи, чёрные дни
      -- Новая эра в русской литературе не наступила
      -- Опровержение неопровержимого
      -- Поэзия родилась голой
      -- Британская пресса о Голых Поэтах
      -- О фуршетах
      -- Освободительница
      -- Русская гоп-культура
      -- Я не пойду в Интерпол с повинной
      -- Эротика Эгона Шиле
      -- Lex Leopold или сокровища дедушки Леопольда
      -- Кошерная инсталляция в музее Зигмунда Фрейда
      -- Марияцель - цель паломников и поклонников искусства
      -- Памятник Неизвестному Вождю
      -- Поэты ради-калы
      -- Мир грёз Петра Белого
      -- Петербург Петра Белого
      -- Орфография
      -- Геннадий Устюгов и художники его школы
      -- Сказание о моряке Григории
      -- Советы постороннего
      -- CAR WALKING или просто "кар-кар"
      -- Абстракции Анны Старицкой
      -- Большая скука
      -- Вечный революционер
      -- Русский Мессия
      -- Гоголь и Гоголюк или Езда на женщинах (рецензия)
      -- И никто не узнает, где мобилка моя
      -- Откровения ломброзианца
      -- Русский пациент
      -- Синопсис телесериала-реалити "Жизнь Богемы" ("Художники")
      -- Кунилигус или Выход из поэтического тупика
  
   Секретные сотрудники (спецслужб)
   Правда потом об этом забыл.
   В просторечии "АНУС".
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"