Аннотация: К декабрю 2011. Политическая постапокалиптика; в паре к рассказу "Повелитель бури". Второй рассказ трилогии.
*
В моём видении они живы, все трое. Сидят в саду у костра. Алекс едва заметно покачивается на своём низком стуле и с такой силой сжимает руки, будто пытается поломать себе кости. Он уже много выпил - все они - и бутылки валяются на земле и лежат у огня. Это первый сигнал беды, бутылки под боком пламени, а земля сухая и будто мёрзлая, и пожухла трава.
Между сиденьями троих мужчин бегает ребёнок. Это четвёртое существо в саду, если не считать меня, а я, человек на стене, не считаюсь. Ребёнку всего три года, он в маленькой ковбойской шляпе и пробует жарить маршмеллоу на огне. Его мать, если она жива, наверное, спит. Может, она вообще не здесь. В саду нет женщин. А ребёнок против логики, по-детски верит, что оба гостя - его семья и одного из них, как отца, называет "апа".
С неба падает снег. Лёгкий, шёлковый, утончённый. Если бы снег ткали из наилучшего шёлка в древнем Китае и пересылали в Небо, чтобы оттуда сыпать на нас, снег бы выглядел так. Потом я вижу, что это не снег, а пепел. Что он хоронит, не укутывает мир. Прошло довольно много времени, прежде чем я это уловила. Сцена казалась мне утопической - момент нереально добрый, из много лучшего мира, где Алекс сидит рядом с этим ребёнком над этим огнём и все живы.
Теперь я вижу и другие вещи. Странную пустоту территории, грустно поникшие ветви дерев, печаль невысокой груши, под которой сидит в деревянном кресле хозяин. Его помощник и друг, в честь которого... впрочем, не стоит. Мы будем звать его референт, чтобы ничего не путать; это ему подходит. Референт исхудал, тут уже не диета, не фитнесс, а грань истощения. Он слишком бледен. Нельзя подумать, что у людей, у которых столько - и не дешёвого - алкоголя, нет еды, да и ребёнок не выглядит тощим. Значит, нервы. А окна особняка за прудом черны, будто склеп.
Мне становится ясно, что здесь не ночь. Даже не поздний вечер. Не знаю, как догадалась. У ночи есть особенная атмосфера, нежность, дух, позволяющий отличить её близость от просто унылой, тёмной погоды. Или от массы пепла и его теней.
От них черна, неподвижна поверхность воды в пруду.
- Боже, - говорит Алекс, поднимает сомкнутые руки - ногти белы на судорожно сжатых пальцах - и не то к чему-то взывает, не то грозит. - Боже, боже...
Референт смотрит в низкое серо-графитное небо и переводит взгляд на человека под грушей. Боги молчат. Я стою на стене с винтовкой и чувствую, как острые грани вмурованных в бетонную поверхность лезвий пытаются взрезать подошвы моих сапог. Интересно, на сколько хватит подошв?..
Потом, какое-то время спустя, малыш уже съел маршмеллоу и по очереди залазит каждому на колени. Он маленький, а эти люди не помогают, и достичь цели не так-то просто. Но он упорный. Залазит на колени референту, потом своему отцу. С Алексом не выйдет: тот плачет, уткнувшись лицом в колени, сложившись вдвое, плачет не показушно, без звука. Спина трясётся. Под тонкой рубашкой намечен хребет, лопатки и рёбра.
- Ничего, - говорит человек под грушей. - Ничего.
И обнимает сына. Малыш выворачивается, смешно, по-детски слазит наземь, спуская ноги по очереди, становится рядом с Алексом и, по-видимому, решает, что делать - игнорировать его, растормошить или же за компанию с ним удариться в слёзы. Потом дитя опускается наземь. Оно устало. Садится в тёмную траву, держит одной рукой Алексову штанину, зевает и трёт глаза кулачком.
- Пора спать, - говорит его отец. - Малыш?
Референт встаёт, поднимает с земли ребёнка.
- Скажи отцу спокойной ночи.
- Апа, - произносит малыш и вдруг говорит очень чётко: - Спокойной ночи, отец.
Референт несёт его к дому, и дитя, глядя через его плечо, добавляет:
- Спокойной, Алекс.
И смотрит на них, не мигая, твёрдыми голубыми глазами.
Когда референт возвращается, Алекс уже почти выполнил этот приказ, успокоился, только всё ещё вздрагивает, как птица. Я гадаю, что же могло его так сломать. Всеобщая перспектива?.. Навряд ли, нет у него ни фантазии, ни любви, чтобы по этому поводу плакать. Должно быть, он _там_ потерял кого-то. Или же потерял _там_ - всё, что было, сияющий град высокий, своё духовное топливо, мотор и источник воли, единственную, кроме себя, любовь, идеал. Очень его понимаю. То же могло случиться со мной, ведь где сокровище наше, там будет и сердце наше - но я человек на стене, с винтовкой, стоящий на металлических остриях. Я здесь, с моим сердцем, и буду здесь до конца.
Референт подходит к Алексу, касается его плеча и говорит:
- Пора.
Он стоит прямо, пошатываясь от долгой, долгой усталости, которую не прогнать попойкой в саду; держит голову высоко и касается Алекса лишь одним пальцем - средним - а потом поворачивается, коротко кивает человеку в деревянном кресле и уходит, не дожидаясь, пока Алекс соберёт себя. Жизнь показала, кто из этих двоих действительно жалок, а кто имеет свой центр в себе. Кто живёт за счёт спонсора - во всех смыслах. Референт идёт по траве к дорожке, присыпанной слоем пепла. Раз чуть было не споткнулся, но всё обходится. С референтом всё в полном порядке.
Он улетает - на площадке слышен вертолёт, и ветер лопастей гонит оттуда сухие травинки, несколько омертвелых листьев, серую мглу. Быстро темнеет. Костёр догорает, в окне, где уложили спать ребёнка, гаснет свет. Только фонарь горит высоко в ветвях груши, над головой сидящего в кресле, и по периметру, за моей спиной, тоже стоят фонари. Является ночь. Алекс наконец подаёт знаки жизни. Разворачивается, как погнутая, сбитая пружина, встаёт и идёт к пруду. Он садится на корточки и умывается чёрной водою, но эта вода полна пепла. Он поднимает голову, и вместо ушедших слёз на лице у него чернила, потёки крови в ночи, несмываемый знак позора. Алекс подходит к костру и отшвыривает от огня бутылки ногой.
- Не надо, я сам, - говорит человек в деревянном кресле.
- Ну да, - и Алекс заканчивает что начал. Оглядывается вокруг, стирая грязь с ладоней. Наверно, ему нравится, что он хоть что-нибудь сделал. Это даёт иллюзию небесполезности. Он собирается идти.
- Не езжай, - говорит хозяин. Алекс оборачивается к нему. - Не надо. Останься. Там на веранде лежанка, можешь спать до утра.
- "На сеновал, холоп"... В дом ты не приглашаешь?
- Тебя не пустят. Там мой сын.
- Да? Я поехал.
- Не доберёшься живым. Тебя ждут на дороге.
- ?..
- Они уже знают, куда ты ездишь. Знают тебя в лицо, знают дорогу. Машину.
- Что, "неизвестных наказать и повторить попытку"? Отзови.
- Не наши, - человек в деревянном кресле чуть поводит головой. Это первое его движение на протяжении долгого времени, и оно тревожит. Он говорит бесцветно, будто под наркотиками или укрыт с головой.
- А чьи тогда?
- Твои. Бывшие. И - вообще. Можешь там встретить знакомых по разным моментам - или всё незасвеченные лица, на охоте в первый раз. У горожан к тебе счёт.
- Что ты такое врёшь? За что?
- За - общеизвестно. Ты был частью силы, что вечно хотела добра, а натворила - ...
И он вскинул взгляд туда, где медленно смешивались в тишине свет и пепел.
- Так это я? Я виноват?! Это вы - ты -
- Надо наоборот. Быть частью противоположной силы. А ты ещё похвалялся... Глупо.
- Надо зла хотеть? Тогда ты сейчас отступил от правил.
- Правил нет. Отправляйся на сеновал и жди. Я ещё посижу, приду.
- Ты всерьёз?..
Алекс шагнул к нему, опустился на колени, заглядывая в глаза. Стало тихо. Костёр догорал и гас. Человек в деревянном кресле был недвижим, как спящий.
- Я, пожалуй, рискну, - сказал Алекс. - Никогда не боялся масс. Если я тебе нужен, за чем дело стало - позвони и скажи, чтоб очистили улицу. Или дай мне эскорт. Нет?.. Хочешь, поехали вместе? Объясним им на пару, как так, почему с неба в августе летит пепел. Тебя выслушают, обещаю.
Но его собеседник молчал. Глаза были полуприкрыты, живое пламя в них догорело, выгорело неопределённое время назад, словно вспышка, когда подожжёшь бумагу с горючей смесью. Одно титаническое усилие воли - и всё, на что-то другое её не осталось.
- Ты можешь это сделать? Встать, отрядить людей, сесть в машину? Нет? Позвонить ментам, если я дам тебе телефон? - Алекс положил руку на его бедро, повёл вкрадчивым непристойным движением вверх, до кармана, и вытащил мобильник. Но игру испортила техника - почти все сателлиты и станции были мертвы, атмосферу забило облако пепла, и знак на экране показывал, что нет связи. - Нет. Потому что если ты прав, если это не ложь - и ты их разгонишь, спасёшь меня, то следующая толпа будет в десять, во сто раз больше. Она придёт за тобой.
- Не лезь к чёрту в зубы, - сказал хозяин. - Не едь.
- Она так или иначе придёт, - продолжал Алекс, - если распространится слух, что я здесь. Что ты меня прячешь, мы все заодно.
- Я прошу. Ты же хотел услышать мои мольбы?.. Ну вот.
- Я - хотел - ...
Алекс приблизился к нему, лицо к лицу, словно собрался поцеловать - или вглядывался в своё отражение. Но оно не ответило тем же. Обитавший в нём дух обессилел, и зеркало было тёмным, пустым. Невыносимо долгий миг спустя Алекс склонил голову набок и улыбнулся. Вышел оскал.
- Пора мне захотеть другого. И посмотрим, что получится, - сказал он и, поднимаясь с земли, добавил: - У быстрой поганой смерти есть перед медленной поганой преимущество. Она быстрая.
Он стряхнул пепел с джинсов и из волос и удалился по еле заметной дорожке. Человек на стене провожал его взглядом, не зная, огорчаться или радоваться перспективе. Тот, кто сидел в деревянном кресле, незряче смотрел в угли.