В прокуратуре мне объяснили, что ничего сделать нельзя. Я всё-таки заматерилась. "Да хер с ним, он пускай себе травится, сука, только людям другим этот яд пусть под нос не суёт, хорошо? Это можно устроить?!"
Оказалось, нельзя. "Он же не заставляет людей это есть," - мягко сказал прокурор. - "Он же им предлагает, а это законом не запрещено. Предлагать они имеют право, которое выведено в конституции..." Тем более что в наши дни все давно уже знают, что это за блюдо и с чем его едят. Так что я просто-напросто зря паникую, а сейчас ведь не те времена. Можно подумать, что вот-вот случится массовое отравление...
И так далее в том же духе.
Неудача повергла меня в почти мирное настроение, и я в рассеянности дошла до дома. Всё было сумрачно, гулко и пусто. Город собирался отходить ко сну. Но виновник всего торжества околачивался во дворе, в непосредственной близости от песочницы. Слава Богу, собаки используют её как туалет, и детей в песочницу уже давно не пускают. Я хотела было его проигнорировать, но он весь напоказ преисполнился радости. Не успела я достать ключ от подъезда, как он сунул мне под самый нос свою тарелку.
- Пошёл вон, - тихо фыркнула я. Он сделал полшага назад и кривое лицо.
- Что, не вышло у Вас с прокурором? - святоватая физиономия расплылась в приблатнённой улыбке. - Ну, я Вам говорил, что закон здесь пока дует нам в паруса. Это, к счастью, не Запад... А вот Вы всё злобитесь, хотя я, видит Бог, ничего Вам плохого не сделал. Наоборот, я Вам помощь, я вечную жизнь предлагаю. Причаститесь, сестра!
И он призывающе покачал тарелкой на ладони. Пропитанные цианистым калием жирноватые кругляши мягко пахли песочным тестом, падалью и миндалём. Я наконец-то извлекла из сумки ключ, но было поздно. Я уже разозлилась.
- Угу, жизнь... - прошипела я. - Из одного этого двора уже пятерых вперёд ногами вынесли после твоих "даров".
Он решительно покачал головой. На лице у него появилось волнение.
- Они причастились священного дара без веры, с нечистыми помыслами, и транссубстанциации, естественно, не воспоследовало. Я всех предупреждал. Я только то и делаю, что предупреждаю: протяни руку, бери пресвятые дары, спасись и живи вечно - только чистой рукою бери, с чистым сердцем, с душою нагой и трепещущей в Божьем единственно страхе! Господь блата не терпит, Он нелицеприятен.
Я захлопнула дверь перед его толстым носом.
- Будь здорова, сестра, - вякнул он напоследок. - Я надежды в тебя не теряю!
Я поднималась по лестнице и прикидывала, до которого часа он ещё просидит во дворе. На кухонном столе у меня разлеглась раскладная винтовка; в наличии имелись патроны, но сама она была ещё в разобранном состоянии. Я твёрдо планировала немедленно её собрать и пристрелить вредителя прямо из окна, сверху, если он не ушьётся домой.
Эти мысли меня успокоили. На входе в квартиру сквозь целеустремлённость моей священной злобы начали пробиваться первые ростки доброжелательного пофигизма. Опуская сумочку на журнальный стол, я уже знала, что злости моей не дожить до того момента, когда винтовка будет боеспособной. Уже сейчас она наполовину утихла. Со спокойным сердцем я вымыла руки и занялась моей винтовкой. В открытое окно со двора доносился призрачный запах миндаля, песка, псины, цветущих деревьев и падали.