Телефон на столике зазвонил... Нет. Он молчал. Герман Граев открыл глаза. Надя шевельнулась, приподнялась с постели, потревожив спящую на подушке кошку, неохотно села и включила телефон. Он мелодично тренькнул, возвещая новое сообщение. Надя полезла в почтовый ящик. Вторая кошка, спавшая на одеяле, поднялась, выгнула спину и перешла на столик своим осторожным кошачьим шагом. Она вытянула шейку к занятым рукам хозяйки, стремясь принять участие в её делах. Другие кошки, дремавшие на ковре и на креслах в спальне, тоже зашевелились, подняли головы, стали потягиваться и вставать. Герман в кресле хранил неподвижность и наблюдал за животными и за Надей.
- Это Командор, - сказала ведьма, помолчав. Фраза вышла неоконченной. - Извини, Герман, я тебя разбудила?
Он покачал головой. Он действительно спал - и во сне, в её сне, телефон на столе был включен и зазвонил - но этот звонок услышала только часть его, одна из субличностей расщепленного существа. Бессменный 'вахтёр' в нём бодрствовал, как всегда, охраняя ведьму. Второй Герман, спящий, делил её сны.
Надя встала с кровати, и её белая ночная сорочка тяжело упала ниже колен. Чёрная Чушка, самая первая московская кошка ведьмы, лениво изогнулась на смятой подушке, подставив пузо погладить. Надя не обратила на неё внимания. Она вышла в холл и, не включая свет, отправилась в сторону кухни. Лицо её было омрачено, брови хмурились. Герман видел её глазами рассредоточенных в доме камер через мультисенсорную маску и собственными двумя глазами одновременно - эту гримасу, сжатый в руке телефон, белые плечи и шею, тёмную реку волос, ниспадающую на спину, холмики грудей и маленькие соски под шёлком, босые ноги... Из спальни за ней потянулись коты и кошки, к ним присоединялись другие, из холла и прочих комнат. Шли с поднятыми хвостами, стайкой, будто дельфины за кораблём. Полосатые, белые, серые, рыжие и золотые хвосты... Герман поднялся, машинально провёл перекличку с постами, почесал черно-бурый кошачий живот и последовал за объектом охраны. Чушка свернулась калачиком и вернулась в сон.
Надя включила кипятильник и сидела на стуле, перекрестив под столом щиколотки и держа двумя руками круглую голубую чашку. В чашке лежал пакетик чая. Вокруг стола пушистой пёстрой россыпью сидели кошки. Было 01:45 ночи.
- Он хочет встретиться, - сказала ведьма. - Командор. Он просит привезти ему с квартиры вещи.
- Хм. Мелочится, - заметил Герман. - Сразу бы в Кремль звонил.
- Привезти вещи, - повторила Надя, продолжая хмуриться, будто бы над кроссвордом. Теперь он задался и Герману, этот кроссворд. - Из его старой квартиры в дом Ани Клюевой, где он, по-видимому, живёт. Её охраняет.
- Ему что, некого просить, кроме тебя? - Герман снял с подставки кипятильник, залил пакетик в чашке Нади кипятком и сделал себе растворимый эспрессо.
- Вот именно. Знаешь, что он мне наговорил прошлым летом?..
Герман достал свой телефон и позвонил Кравчуку, сержанту-связному его ночной смены. Надя нарисовала пальцем в воздухе громкоговоритель, и Герман включил громкую связь.
- Утречко, - поприветствовал он Кравчука. - Фридрих Унгерн. Какой у него сейчас статус?
- У Командора? Бессрочный отпуск, - сказал Кравчук. В бэкграунде звучал японский - сержант смотрел аниме. Рассредоточенные по кухне кошки хором повернулись и уставились на телефон. - Сидит без оплаты, фактически отстранён. Полгода назад ему дали приказ вернуться на службу, но он не внял. К нему отнеслись с пониманием, дали время, а через месяц велели явиться на самый верх - у нас, в ФСБ - за распределением. Не явился. Охрану-то с дома Невесты сняли.
- Когда?
- Ещё весной, к концу апреля. Вокруг неё всё мертво, ни малейшего ветерка. Если бы кто-то её стремился убить, уже попытались бы.
- Или же Саша Плятэр ждёт отхода Командора, - заметил Герман. Сам он на месте Саши так бы и сделал.
- Ждёт - поседеет. Унгерн оттуда не отлучается, кроме как с ней. На шаг от неё не отходит. Вот, посмотри... -
И Кравчук переслал ему видеофайл - Невеста и Командор в шоппинг-центре. Она копалась в полке одежды, а Унгерн, нависнув рядом, смотрел прямо в камеру оловянным мертвецким оком. Качество записи было не ахти, но даже по ней было видно, что майор Фридрих Унгерн, оперативный ник 'Командор', бывший официальный палач в составе группы 'Зенит', слишком долго не мылся.
- Теперь ему перестали платить, - сообщил Кравчук.
- Мда. Если не работать, то зарплаты не получишь, это точно, - фыркнула Надя, прихлёбывая чай. - Даже если ты Командор, знаменитое аццкое пугало. Это немножечко объясняет просьбу насчёт вещей. Ему стало нечем платить за квартиру - деньги на счёт не приходят.
- Майор ФСБ получает двенадцать тысяч. Чистыми, - сказал Герман. - Куча бабла. Он что, ничего не скопил за все эти годы?
- Представь себе, нет, - ответил Кравчук.
- Эдди когда-то сказал, что большая часть зарплаты идёт в фонд помощи жертвам терактов, - сказала Надя. У её ног сидели и ходили кошки, тёрлись головами о голени, вставали на задние лапки, касались колен хозяйки, просили ласк или есть. - У Командора, по крайней мере, не знаю про остальных.
А, узнаю ребят из жидокомиссариата, подумал Герман. Одной рукой платим виру семьям убитых, другой разводим террористов, убиваем дальше их руками. Сентиментальные монстры.
- Ему больше некого попросить? - сказал он вслух. Ему всё это не нравилось.
- Некого, - ответила Надя. - Рита сбежала в Хайфу, Эмин оборвал все связи, Серёжа сидит под замком. Эдди мёртв. У Командора больше нет друзей.
- Ложись лучше спать. Кравчук позаботится о квартире.
- Нет, я поеду, - сказала Надя. - Прямо сейчас. Он хочет что-то сказать, и я хочу это слышать. Только без Анечки, я не стремлюсь её видеть, суку. Надо её куда-то убрать на время.
- Если Командор согласен, - заметил Герман.
- Согласен, думаю, если за ней присмотрят. Слышите, сержант?.. - Она повысила голос. - Пусть её увезут из дома. Я напишу Командору эсэмэску.
Она отправила СМС, допила чай и налила молока в полдесятка широких и плоских плошек. Кошки немедленно окружили плошки и стали пить.
***
Стальное деревце стояло на веранде, сверкая ножами листьев. Надя приоткрыла рот и ахнула. Герман знал, что оно стоит здесь, благодаря своему рою камер, и рассчитывал использовать момент, чтобы прихватить на встречу с Унгерном ещё одну боевую единицу.
- Тебе нравится? - спросил Алёша Авдеев, являясь на свет из тени. Герман не видел его в тени, не мог бы сказать заранее, где Алёша, и это давало основания надеяться, что в бою с Унгерном парень будет полезен.
- Мгм, - ответила Надя, осторожно протягивая руку к остриям. Лезвия-листья вспыхивали отражённым светом. В их тусклом серебре переливалось лицо ведьмы, робкие пальцы, тянущиеся к бликам. Отражения были искажены, неверны. Надя коснулась края длинного листа и тут же, ухитрившись не порезаться, его изнанки. Ощущение, видимо, ей понравилось, и она чуть потянула за лист. Стальное древо всколыхнулось, и отражения, блики затрепетали.
- Оно прекрасное, - сказала Надя. - Это ты сам сделал?
- Да, - у Алёши был мелодичный голос, юный низкий тенор. - Своими руками. - Он поднял руки в чёрных перчатках. - Тебе.
- А здесь цветок. И здесь. Красиво...
Деревце будто росло из тёмной старой коряги. Низ её был срезан. В воображении и руках Алёши металл стал деревом, живым, а мёртвое дерево превратилось в землю. Круговорот элементов, алхимия воли. Герман приблизил одну из камер, ища следы, вмятины пальцев на железных лепестках, но их не было видно. Только компьютерный анализ мог показать, что деревце рукотворно, выявить следы нажимов, отпечатки пальцев там, где Алёша держал, сжимал и тянул металл, придавая замыслу форму. Надя гладила пальцем лепесток цветка. Алёша смотрел на Надю. Зрачки его отдавали светом без дна. Замерев, юноша был недвижим, как дорогой манекен, облачённый в полувоенный чёрный костюм без отличительных знаков. Лицо у него было очень русское, северное, с чистыми правильными чертами, аристократичное - самую малость. Идеальное лицо. Герман в очередной раз отметил, что парень похож на Марину Арсеньеву. На царицу. И он не стал тем, чем был, он совершенно явно таким родился. Редкая птица. Сколько ему лет? Пятнадцать? Двадцать? Есть у него вообще отпечатки пальцев?..
- Оно отливает алым, - сказала Надя, покачивая ладонью цветок из гнутых стальных язычков. - Что это было раньше?
- Машина, - ответил Алёша. - Это был лимузин Тани Липкиной. Муж его не захотел, подарил мне.
- Роза из лимузина, - улыбнулась Надя. - Дороти Паркер бы оценила.
Алёша улыбнулся ей в ответ, как зеркало - чуть грустно, нежно, обнажая верхние клыки - белые, самую малость длиннее обычных прочих зубов. Острые, как ножи. Улыбка юноши напоминала зевок кота.
- Я помню стих.
Алёша был скорее сторожевой пёс. Явившись в посёлок из ниоткуда около полугода назад, он - вероятно, ложно - представился как Алексей Авдеев, потанцевал в ресторане брейк-данс, был восторженно обласкан клубом скучающих местных дам - жён чиновников, домохозяек и матерей - и стал неофициальным стражем посёлка. Дамы любовно и, как ни странно, довольно толково подобрали ему снаряжение, от транспорта до рубашек и перчаток, вооружили чем попало и принялись умилённо мечтать, как 'Алёшенька' разгромит террористов, буде они отважатся показаться в посёлке. Месяцы шли, террористы всё не показывались, даже грабители не совались на огонёк. Алёша устраивал с молодёжью гонки на квадроциклах, играл в пейнтбол, купался в бассейнах и посещал дискотеки. К июлю ажиотаж угас, дамы разъехались с семьями в отпуска.
Август выдался тихий, сухой и жаркий. Молодую жену архитектора Липкина убили в самом конце лета. Убийцы, два нетрезвых гастарбайтера с расположенной неподалёку стройки, подстерегли Таню на стоянке супермаркета за чертой посёлка. Позарились на её драгоценности и машину. Пока телохранитель по капризу Тани бегал назад в супермаркет за кофе латте, её выманили из лимузина и размозжили голову молотком. Сорвали кольца, серьги, ожерелье и часы, забрали сумочку и угнали машину. Пока полиция перекрывала дороги, организуя пробку в несколько десятков километров, Алёша догнал лимузин, двигаясь по обочине или по крышам автомобилей, вытащил из него гастарбайтеров и убил молотком - тем самым, брошенным ими в луже Таниной крови. Расправу кто-то снял на телефон, и видео попало на рутьюб. Герман слышал от коллег, что некоторым дамам от просмотра поплохело, но к Наде это не относилось. Видео стало поводом для знакомства.
- Ты собираешься по делам? - спросил её Алёша. - Надь, можно я с тобой поеду?
- Алёше стоит поехать с нами, - вмешался Герман. - Если уж ты не хочешь взять группу сопровождения, как предлагал Кравчук. Унгерн - предатель, психопат и монстр, он не на нашей стороне и никогда там не был. Он запросто может решить убить тебя. Я не хочу с ним остаться один на один.
Герман рассчитывал, что Алёша, услышав эти слова, обязательно увяжется с ними, но недооценил Надино раздолбайство.
- Скорее он бросится на Алёшу, - сказала ведьма. - Это куда вероятнее. Он его ненавидит гораздо больше, чем нас. То есть возненавидит с первого взгляда. Мы же едем к Командору, - обратилась она к Алёше. - Помнишь, кто он? Если ты поедешь с нами, дело кончится смертоубийством. Так что не надо. Посторожи лучше дом. Там кошки.
- Окей, - согласился юноша. С Надей он был послушный и смирный, словно ручной доверчивый котик. - Я здесь побуду.
- Я тебе там оставила наливку, - сказала Надя. - В шкафчике в столовой.
- О. Спасибо. - Алёша прошёл мимо Германа в сени - всё то же чувство ожившей статуи - а вслед за ним в дом прошествовал пожилой белый кот, обычно ночующий во дворе. Герман вздохнул. Он даже не злился.
- Тогда вызываю группу.
- Не надо, - сказала Надя. - Герман, мы книжки ему повезём. И пальму в горшке.
- И тебя, на блюдечке.
- Он хочет что-то мне сказать. Если взять группу, он не станет говорить. Поездка будет бессмысленной. Не вопрос, Командор опасен, но мы вернёмся благополучно, Герман. Я знаю.
***
Его 'я' снова разделилось. Пока один Герман вёл машину через ворота особняка к выезду за тройную границу посёлка, перекликался с постами на стенах и на шоссе и общался с привратниками, второй изучал предоставленный мультисенсорной маской план пятиэтажки, в которой когда-то жил Унгерн, и особняка Клюевой, прикидывая, где может ждать засада. Предвидение благополучного возвращения не могло его обмануть: если так и случится, то только благодаря ему. Напряжению всех его сил. С Можайского шоссе Герман проехал прямо на Кутузовский проспект, потом свернул направо, в одну из ведущих к северу улиц. Неказистый длинный дом в тихом и тёмном спальном районе бледной скалой выделялся над скудным своим обрамлением из дерев. Герман хорошо знал архитектуру подобных зданий, составляющих чуть ли не четверть жилого фонда Москвы - пять этажей, ряд подъездов, по три квартиры на лестничную площадку - одно-, двух- и трёхкомнатка. В них жили пенсионеры, синглы и молодые пары, бездетные или с одним ребёнком. Первый этаж в торце дома выглядел нежилым - глухо обитый пластиком по железным балконным перилам, без стёкол, он выходил на кусты малины. Герман обогнул их и припарковал машину перед вторым подъездом, левым крылом взгромоздившись на тротуар. За низкой сеткой справа оказалась детская площадка - качели, горки, песочницы, расписной деревянный терем. Полоса клёнов отделяла её от футбольного поля. Это было до боли знакомое место - под деревьями виднелись столы для карт, шахмат и домино, слева от них хозяйственные постройки и парочка магазинов. За ними темнел гаражный массив и громады соседних пятиэтажек, сходящиеся под прямым углом. По двору гулял лёгкий ночной ветерок. Чуть слышно шелестел малинник, облетающие клёны. В кустах сирени вдоль дома прятались лавочки. Во всём огромном жилом массиве светилось меньше десятка окон.
- В таких дворах раньше стояли открытые мусорники, - сказала Надя, оглядываясь вокруг. - Просто здоровые чаны для разных помоев. Мусор никто не сортировал. Я была очень маленькая, но помню.
Герман, как ему казалось, помнил, что такие мусорники ушли в прошлое ещё до рождения Нади. Но возражать он не стал. Мало ли как оно было на Украине; мало ли что может помнить ведьма, какой кусок общей памяти вдруг всплывёт в её голове. Завершив осмотр двора - ни души - Герман шагнул к подъезду. На лавочке под сиренью спала серая кошка. Услышав шаги, она приподняла голову.
- Киииса... - шепнула Надя и осторожно погладила пальцем кошачий лоб. Кроткое животное снова положило голову на лапы и закрыло глаза. Герман открыл дверь подъезда универсальным ключом сотрудника ФСБ.
- А раньше замков не было, - сказала ведьма. - Двери в парадных были открыты, входи кто хочешь, чужой и пьяный. В некоторых районах, бывало, ссали на лестнице. Часто за мусоропроводом.
Она включила свет. Герман пошёл наверх по пустой, чистой лестнице, держа Надю между собой и стеной. Рука его была на рукояти автомата - выстрелить в любой момент. Рой камер уже засвидетельствовал, что здесь пусто, но мало ли кто может ждать в квартирах... Стены над лестницей украшала наскальная живопись в стиле 'чёрный, белый и красный'. Чудовищный белый город под красным небом слепо таращился чёрным сонмом окон между вторым и третьим этажом. Герману неожиданно понравилась картина - свидетельство небанальности художника и жильцов, каких-то не совсем мещанских интересов.
- В таком доме жил мой дедушка, - сказала Надя. - Жил и умер.
Медная табличка на обитой дерматином двери нехитро гласила '24. Унгерн'. Герман вынул из кармана ключ.
- Не надо, - Надя коснулась его руки. - Командор прислал мне код.
И она ввела в замочную панель пять латинских букв: EMETH.
Комнатная пальма в пузатом рыжем горшке давно погибла от жажды. Вокруг горшка лежали сухие длинные листья, улики её увядания. Остался только ребристый иссохший ствол. Однокомнатная квартира была почти пуста, как будто отсюда кто-то съезжал. Или только планировал заселиться. Пока Надя складывала в пакет бумаги, диски и книги, Герман разобрал сосновую книжную полку и крест-накрест перевязал доски пластиковым шнуром. Во второй пакет пошли две бутылки дорогого коньяка, складной нож и немытая кружка; в третий - единственная в квартире смена белья.
- Кресло здешнее, - сказал Герман, - стол, плита и подавно. Меблированная квартира. Выходит, всё.
- Возьмём растение, - сказала Надя.
- Оно засохло.
- Всё равно возьмём.
Надя вынула из пакета кружку и пошла на кухню. Герман слышал, как она наполняет кружку водой. Вернулась и полила сухую землю в горшке. Герман сложил пакеты в дорожную сумку, перекинул её через левое плечо, взял сложенную полку в ту же руку - с правой стрелять, если что - и покинул квартиру, ступая за девушкой, осторожно несущей по серым ступеням мёртвую пальму.
Внизу Надя выудила у него из кармана универсальный ключ, выгребла из почтового ящика пачку писем и, не глядя, тоже сунула их в сумку. Письма были официальные, от коммунальных служб и с работы. Герман успел заметить знакомый серый конверт ФСБ.
Спящей кошки на лавочке больше не было. Герман положил свою ношу в багажник, поставил туда же пальму и, поворачиваясь, заметил животное - кошка перебралась в укромное место в кустах.
- В Северодонецке была когда-то трехцветная кошка, - сказала ведьма, глядя как будто в эти кусты, но куда-то мимо и дальше. - Она жила перед парадным моей бабушки. Очень красивая была, пушистая такая. И доверчивая, просто ужас. Это была самая доверчивая кошка в мире. Всем давалась гладить. Она там жила много лет, спала летом под лавочкой. Пёстрый пушистый бублик лежал. - Надя руками показала круглость спящей кошки. - Я каждый год приезжала, она там была. Фафаня, так её звали. Фафаня.
Герман коснулся спины девушки, осторожно направляя её к двери машины.
- Потом она куда-то исчезла, - продолжала Надя, садясь впереди и пристёгивая ремень. - Я приехала к бабушке, а Фафани нет. Никто не спит под лавочкой. Она пропала.
Герману иногда казалось, что Надя не младше, а старше его. Намного, на десятки, сотни лет. Всё её детское поведение - маска, лик бездны, кричащей страшные правды. Хотя это были обыденные, нормальные вещи. Зассанные подъезды. Смерть старика. Гибель кошки.
- Тебе не приходило в голову, что кто-нибудь мог забрать Фафаню себе? - сказал Герман, заводя мотор. В его душе ворочался протест. - Увидел красивую кошку и прихватил, чтобы она жила в квартире, украшала. Может, она до сих пор жива. Кошки, бывает, живут лет по двадцать.
Надя медленно повернулась, и Герман встретил холодный взгляд из-под чёрной тяжёлой пряди волос. Взгляд, лишённый иллюзий. Ведьме не приходилось гадать. Она знала ответ без сомнений.
Оком одной из мобильных камер Герман следил за движением на экране. По геометрически расчерченному базальтом двору прямо на оператора шла невысокая женщина. Вычурно-строгий чёрный костюм с серебристой тенью, шляпка с вуалью. Короткая рыжая стрижка. Без украшений. Это такой ночной лоск, или Невеста до сих пор носит траур?.. Камера повернулась, фиксируя погружение дамы в служебный автомобиль. Вооружённый спецназовец галантно открыл и закрыл за ней дверь.
- Мы её забираем, - Кравчук вернулся на экран. - Туда и вечером назад, конечно.
Значит, Клюева собралась уезжать и без нас. Унгерн использовал шанс организовать ей охрану. Неглупо. Но сам с ней не едет. Что-то ему нужно сделать здесь, без неё.
- Убралась Анечка, сука мразь, - сказала Надя.
Если он атакует нас, ей конец, думал Герман. Невесте. Больше никто не станет её охранять. Саша Плятэр порубит её на куски. Значит, Унгерн не нападёт. Разве только они условились, что её где-то спрячут... Но где можно спрятаться от чертей без помощи государства? Кто ей поможет? Группа 'Зенит', известная ещё как жидокомиссариат, не могла похвастаться большим количеством друзей где бы то ни было от Великобритании до Камчатки даже в зените своей одолженной у Кремля, почти беспредельной власти. Заслонить грудью несостоявшуюся жену покойного лидера группы - таких альтруистов нет. Разве только ирландцы, у Унгерна там есть связи... Но Саша найдёт её там в два счёта. И разорвёт.
- Головоломка, - сказал Герман вслух.
- Мм? - немедленно отозвалась Надя.
- Злоба твоя на невесту Эдди, - ловко уклонился он. - Можно подумать, она отняла его у тебя. Или же, что тебе обидно за Сашу.
Надину ненависть к Клюевой Герман действительно не вполне понимал. Ведьма звала Невесту злобным мутантом, хотя она мало чем отличалась от своего жениха. Эдди Стекловский тоже был мутантом в том же самом смысле, но Надя его ни разу этим не попрекнула, а на его любовницу реагировала, как кошка на пса. Шипение, когти. Некий типично женский задвиг - в мужчине страшный порок считается романтичным, но женщине обеспечит уничтожающий приговор от товарок.
- Обидно за принцип, - сказала Надя. - За правила человеческого бытия. Саша, конечно, редкий урод, но это не значит, что по отношению к нему разрешена любая подлость.
- Да в общем, она не сделала подлости. Замуж выйти хотела... - За нечто себе подобное. - За человека, который ей подходил.
- Она украла у человека человека. Намеренно, последовательно и подло. Было бы справедливо, если бы Саша поймал её и порезал на сотню маленьких сучек.
Герман усмехнулся. Кто-кто, а Эдди Стекловский был не из тех, кого можно взять и украсть. Он сам мог спереть что угодно - предатель, мятежник, чудовищный вор в классическом русском смысле этого слова. Стекловский украл много жизней, карьер, возможностей, денег, чуть было не украл гражданский мир в пределах Старого света. Может, и нечто большее - нечто настолько ценное, дорогое, что даже мысль о пропаже рождала ужас. Структуру. Власть. Вертикаль. Принцип формы. С подачи Нади Герман прочёл у какого-то сетевого поэта стих, в котором мятежник оценивался как нелюдь - задумав цареубийство, он вывел себя из числа людей. Заняв трон и правя по человеческому уму, он мог, однако, вернуться в люди. Стекловский же этого возвращения не планировал. Остаточная человеческая потребность в комфорте толкнула его на связь с Анной и на решающую ошибку - помолвку. Будто бы он хотел таким образом соорудить себе эрзац, видимость полноценной жизни нормальных людей, ощутить хоть бы эхо тепла социального института семьи - в то время как центром масс своей воли стремился разрушить ось, придающую всем общественным институтам форму и смысл. Они могли бы быть счастливы в браке, Эдди и Анна - если бы великий комбинатор не забыл спросить разрешения на женитьбу у своего любовника и сообщника, террориста-головореза...
- Представь себе, кто-нибудь спёр бы меня у тебя, - сказала Надя. - Например, Алёша. Как бы ты среагировал?
- Я вызвал бы его на поединок, - ответил Герман. - И убил бы.
- Вот именно... А на каком основании?
- Он не мог бы достаточно эффективно тебя охранять, - пояснил Герман. - Ни умений, ни опыта, ни сознания, что всё это серьёзное дело. Он полагается на свои возможности и авось. Это просто щенок. Он тебя бы не уберёг. Вот и все основания.
***
- Стол накрыт! - объявил Алёша Арсеньев, но припозднился - кошки и коты уже сталкивались носами, занимая место у блюдец. Блюдец, как и животных, было двадцать три. Кошки проследовали за ним от входной двери медленной разноцветной пушистой стайкой, покачивая чуть загнутыми на самом верху хвостами, все вопросительное ожидание. А их хозяйка удалялась в бронированном автомобиле, вливалась в поток усталых людей на шоссе, живой огонёк, драгоценный. И Герман, сухой и светлый, как лёд. Герман его не любил за что-то, чудак. Алёша улыбнулся, достал фарфоровый новогодний сервиз и распределил по блюдцам несколько банок кошачьего корма. Трёх малышей-котят он посадил на стол, подальше от взрослых, и дал им одну на троих тарелку.
Порадовав братьев меньших, он прошёл меж кошачьих спин к шкафчику из карельской берёзы, взял из него наливку, рюмку и прошёл в кинозал без окон, с глубокими креслами чёрной кожи, мягким ковром и экраном на полстены. Раскинувшись в кресле в кромешной для смертных глаз темноте, он пил из хрустальной рюмки белый огонь алкоголя, смешанный с терпким яблоком в родниковой воде. Атомы золота украшали коктейль, ласкали язык, холодные искры. Большинство людей в посёлке видели уж десятые сны и намеревались спать, спать и дальше. Лишь некоторые не спали. Например, охрана. Этим было скучно и хотелось, чтобы что-нибудь произошло, хотя сознательно они не желали таких желаний. В особняке по соседству пила и плакала женщина, муж которой недавно погиб в теракте. На цифровом настенном экране ещё сохранялся след фильма, просмотренного в тот вечер - американское 'Столкновение с бездной'. Алёша смотрел на эхо лиц, зданий, фигур, гаснущие констелляции электронов - словно диковинная современная картина, - не выделяя кадры, без обработки, как есть, и прокручивал в голове любимые песни.
...Бестелесного и невесомого,
Как тебе услыхать меня,
Если ты плоть от плоти от слова и
Я же кровь от крови огня?..
На подлокотник вспрыгнул котёнок, крошечный полосатый котик, и замурлыкал. Алёша налил ещё рюмку, поставил бутылку себе на колено и посадил котёнка на плечо. Малыш сунул нос ему в ухо и тарахтел - ты дал мне поесть, ты хороший, будем дружить. В этом вся суть мурлыканья - песня любви и дружбы. Не удовольствия, как полагали люди.
...Радость моя, подставь ладонь,
Можешь другой оттолкнуть меня.
Радость моя, вот тебе огонь,
Я тебя возлюбил более огня...
Он допил наливку из горлышка, оставил бутылку и рюмку на столике, а котёнка - со старой заботливой кошкой и вышел во двор. Его мотоцикл стоял далеко в саду, грозный новый 'Алтай'. На чёрной коже седла трепетал жёлтый лист, давно высохший, тонкий. Лети, сказал Алёша, и лист-потеряшка спланировал на траву.
Алёша вывел мотоцикл на кладеную кирпичом тропинку, завёл рокочущий в ночи мотор, разогнался и поднялся в воздух.
Рублёвка двигалась даже глубокой ночью. По мере удаления от центра Москвы машин становилось меньше, и ожерелья огней вытягивались, увеличивая расстояние между бусин. Герман улавливал маской обрывки музыки, телефонных звонков и радиоволн. Потом показалась Барвиха - ломаная придорожная линия белокаменных изгородей, чугунных оград, пышных тёмных садов, всё ещё отдающих летом.
- Герман, ты помнишь Шефа?
Усадьба покойного президента ждала впереди - полминуты езды. Герман кивнул. Вся юность в этом прошла - ещё бы не помнить.
- Я даже не знаю, когда впервые его осознала. Помню, как я - ребёнком - любила его. У радио на балконе сидела, на раскладушке - на даче - слушала постоянно... В те дни все слушали радио.
Она говорила так, будто Герман был инопланетянин, китаец, индус, не помнящий и не знающий свою Родину человек. Восстанавливала процесс.
- Я, помню, страшно переживала, когда возникал конфликт и казалось, что власть его под угрозой, что-то сорвётся, не выйдет реформа или закон... Всё равно было, какая, какой. Главное, что предложение было его. Просто поэтому мы принимали. Все переживали тогда, много судачили - по телефону, в гостях, по лавочкам, кухням... Даже мы, дети, тогда обсуждали всё это. Такая форма партиципации. Никто в те дни и помыслить не мог, что под угрозой не власть, а жизнь! Он пил водяру и спирт, как лошадь - ...
- Кони такого не пьют.
Они тоже. Если, конечно, не глушат спиртом припадок.
- ...пил, чтобы спастись - и людей спасал - а они смеялись. Народ забавлялся. Русский мужик, в доску наш, вот и пьёт. Упал с трибуны, в стельку пьяный, ха!..
Она умолкла, откинулась в кресле и продолжала смотреть вперёд будто бы из колодца - из блеска и тьмы. Шоссе стлалось под колёса. Герман представил кирпичный двор в промышленном городке в Донбассе - четырёхугольный жилой бассейн, кольцо гаражей, песочницы, дети и кошки, липы... Балкон её бабушки выходил на улицу Горького, не во двор - Герман Граев давно изучил всё это - и там она сидела, на балконе, в раскладушке - девочка с книжкой, с радио на коленях. Мать, Надина мама в проёме двери отстраняла плетёную занавеску, а на витых и древних скамейках, сыплющих наземь красковую зелёную шелуху, как кору, как листья, сидели старухи, бабы; женщины проходили мимо, мужчины. Слушая радио, вся семья возвращалась с дачи. Корзины, сумки. Малина, картошка, яблоки, всё своё. Вечером телевизор. Мультик, новости, боевик. Политику обсуждали во время рекламного перерыва. И до. Утром дитя покупало хлеб, потом бежало в видеосалон - на велосипеде кататься - в библиотеку. На обед с рынка брали мясо. Динамики над прилавками пели - "Pet Shop Boys", Пугачёву, "Кино", последние новости из Москвы. Из царства небес. Дитя с авоськой слушало, обмирая. Тополя облетали в жаре, воздух, двигаясь, гнал по улицам желтизну. В кустах дневали коты и кошки. Вечное лето.