Когда мы вошли в её спальню - я впереди, он за мной - Эва Эрнандес держала в руке гранату с выдернутой чекой. Стройное тело в синем платье по-змеиному изогнулось, швыряя нам под ноги смерть. Я ударил по летящей гранате носком сапога и выбил в окно. Она пробила стекло и взорвалась далеко над бассейном, не причинив никому вреда.
Женщина медленно выпрямилась. Ещё мгновение её застывшие у груди руки напоминали лапы гарпии, а на лице жила такая ненависть, которой я ещё не видел никогда. И не испытывал. Потом она как будто потухла, сдалась, обмякла, робко улыбнулась - и вдруг стрелою бросилась к постели. Он каким-то чудом успел туда раньше, смахнул с подушки автоматический пистолет, схватил Эву за волосы, встряхнул, как марионетку, и бросил лицом вниз на покрывало. Её чёрные локоны рассыпались по зелёному шёлку. Это было очень красиво. Она приподняла голову и посмотрела на меня в упор. Янтарно-тёмный глаз глядел сквозь смоляную прядь, не мигая, полный отчаяния и звериной тоски.
- Эва Эрнандес, - сказал я, - правительство Соединённых Штатов приговорило Вас к смертной казни... за крупномасштабный импорт наркотиков на управляемую им территорию в течение последних двадцати, что ли, лет. И связанные с этим потери среди американского населения. Мы здесь, чтобы привести приговор в исполнение. У Вас есть что сказать напоследок?
Она рассмеялась.
- Импорт наркотиков? Правительство США, да? Вот что они тебе скормили? Дурачок! Ты что, не знаешь, глупый мальчик, кто мне всё это дал, этот Ваш импорт? Кто мне предоставил связи и обеспечил сбыт?!
- Знаю, - ответил я. - ЦРУ. Это ничего не меняет.
Она яростно выдохнула, не находя слов. Я бы на её месте тоже не нашёл слов. Она крепко зажмурилась, сжала губы и, преодолев внезапную дрожь, попыталась подняться, чтобы встретить смерть стоя. Это ей почти удалось, вот только ноги её не держали, и она села на край кровати, бессмысленно комкая покрывало, беззащитная, словно бездомная кошка. Он вдруг ухмыльнулся, сделал шаг назад, окинул её взглядом, взял за плечо и приподнял ей подбородок стволом автомата. У неё была изумительная кожа, гладкая, темно-золотая, как гречишный мёд. Она уставилась на него, как будто впервые заметив. Он улыбнулся ещё шире, отвёл дулом ниспадающие ей на лицо волосы и неторопливо взял за горло. Он очень загорел здесь, в Мексике, и разница в их цвете кожи была почти незаметна. Он вдруг рывком приподнял женщину, бросил на кровать и повернулся ко мне.
- А ну, иди отсюда. Подожди во дворе. Это много времени не займёт.
Эва рванулась, пытаясь встать. Он опрокинул её назад коленом, положил автомат на столик и начал расстёгивать ремень своих джинсов. Я подошёл к нему, двинул плечом и припечатал его к стенке.
- Чего? - оскалился он. - Ей всё равно умирать, дружок. Мы её убивать пришли, если помнишь. Ты пришёл её убивать!
- Знаю, - сказал я. - Именно убивать. А не насиловать. Застегни ремень.
- А ты её спросил?
- ...
- Ты её спроси, что ли. - Он шагнул к столу и взял свой автомат. - Спроси её, чего ей хочется - меня или пулю в лоб прямо сейчас. Десять секунд. Девять...
Я оттолкнул ствол автомата в сторону, достал свой пистолет и посмотрел на женщину. Она встретила мой взгляд, лёжа на спине, и я понял, что она больше не боится. Эва поняла, что я понял, и вдруг издевательски улыбнулась.
- Сеньора Эрнандес, - сказал я, - Вы приговорены к смерти. Вы никогда больше не увидите рассвет, не сьедите обед, не искупаетесь в море... и не переспите с мужчиной - если не хотите. Я могу Вас сейчас застрелить...
Я направил пистолет ей в лицо.
- ...прямо сейчас, и Вы будете избавлены от общества моего друга... и от всех прочих земных забот. Но если хотите, я могу просто повернуться и уйти. Тогда Вы проживёте ещё некоторое время, делая с этим человеком то, чего Вам больше делать не прийдётся... так или иначе. Это Ваш выбор.
- Вот как... - Улыбка Эвы была белоснежной, безумной. - Сначала они нанимают меня - да-да, нанимают! - чтобы поставлять яд в негритянские кварталы. Они хотят вытравить к чёртовой матери своих негров и дают мне возможность на этом заработать. Я делаю то, что они хотят. Потом яд выходит из-под контроля. От него мрут белые ребятишки - сначала "мусор", потом средний класс и, не успели оглянуться - ваша элита. Всё больше и больше мрут. А я вас предупреждала? Предупреждала! Это такая штука, этот яд - неподконтрольная совершенно. И я об этом прямо сказала тогда, я так и сказала - вы не удержите это, не сумеете, у вас просто средств таких нет. И вот моё предсказание исполняется, и что они делают, эти скоты? Шлют по мою душу убийц! И кого? Зомбированного мальчишку в доспехах бога и его друга-маньяка... Как будто я большего недостойна. За все эти годы... Надо же, смертный приговор! За что?! Ну не дурацкая ли шутка, а? - и она посмотрела ему в глаза, игнорируя меня, мой пистолет, мой вопрос.
- Идиотская, - кивнул он, играя со своей пряжкой. - Абсолютно. Вот и я то же самое говорю. - Он легонько толкнул меня в бок. - Ну, убедился? Иди отсюда, дострели пока охрану, кое-кто ещё ползал. Я быстро.
- Идите вон, молодой человек, - сказала Эва Эрнандес со всем возможным презрением мира. - Оставьте нас, правильный американский воин. Воспитанный белый мальчик. Оставьте меня с этим злым мужчиной.
Она подняла руку и стала медленно расстёгивать платье у себя на груди, пуговицу за пуговицей, не отрывая от его лица яростных глаз. Он победно засмеялся и навис над нею, расстёгивая ширинку. Эва больше не удостоила меня взглядом.
Я бродил по асьенде и добивал её людей. Большинство умерли прямо там, где мы их застали, но мне пришлось сделать несколько контрольных выстрелов в затылок, а один раненый мексиканец, приподнявшись, выстрелил из пистолета мне в грудь и убил бы наповал, если бы не мои доспехи. Я послал пулю ему в темя, сел на базальтовую скамью у ручья и вызвал по телефону базу.
- Готово, - сообщил я генералу Пауэллу. - Пришлите людей собрать здесь документы, трупы, деньги и что вам ещё понадобится.
- Прислать ещё людей? А вы двое чем будете заниматься? - огрызнулся он. - Текилу там пить? Розы нюхать?
- А мы для этого не предназначены, - сказал я. - Мы вообще-то для совсем другого, сэр.
Генерал сердито отключил связь. Я заложил руки за голову и попытался расслабиться. Над асьендой царила блаженная тишина. Все населявшие её люди умерли - или скоро умрут - а солнце величаво садилось, оно почти коснулось горизонта, радужного, дальнего, дивного, словно красавица, купающаяся в море. Пчёлы уже умолкли. В саду одуряюще благоухали цветы. Я посмотрел на часы. Полчаса прошло. Я бы даже сказал, минут сорок.
Издалека, из открытого окна спальни донёсся беззаботный женский смех.
Я выпрямился, хотел было встать, но передумал. Сорвал длинную травинку и начал вдумчиво её жевать.
Травинка превратилась в кашу. Час. Солнце утонуло за краем неба, и на асьенду упали тени. Они густели на глазах. Цветы всё слали и слали свой райский аромат мне, особняку, темно-синему небу, двоим в спальне, лежащим вокруг мертвецам. Воздух в долине был неподвижен, как настоявшийся чай в пиале.
Я встал и вернулся к дому. Из спальни не доносилось ни звука. Взойдя на крышу, я увидел приближающийся с севера вертолёт и активировал ночное видение в шлеме. Наши. Я побродил по крыше, нашёл на столике миску с фруктами, рассеянно сьел инжир и прихватил с собой ещё два.
В спальне раздался выстрел. Из магнолий в саду взлетели какие-то птицы, укоризненно хлопнули крыльями и унеслись искать себе место потише. Я проводил их взглядом. Интересно, кто там кого застрелил? Поделом же ему, мерзавцу, если Эва добралась до пистолета и - ...
Я спустился вниз. Он ждал меня у бассейна, толкая туда-сюда по траве мячик для гольфа. Трава была высоковата, и мячик путался в ней, как в ворсе толстого ковра.
- Полтора часа, - сказал я.
Он молчал. У него был какой-то потерянный вид, как будто он не совсем понимал, что случилось. Я указал на вертолёт.
- Это с базы. Сейчас сядем и полетим.
Он наступил на мячик и неторопливо, старательно вмял его в землю. Я решил подняться в спальню. Мне почему-то не хотелось поворачиваться к нему спиной. Старая злая тревога вдруг ожила, грозя переродиться в знакомый страх. Я повернулся и пошёл в дом.
Она лежала на боку, тонкая и изящная, до подбородка укрытая шёлковым покрывалом. Я пошарил рукой по стене, не нашёл выключатель и подошёл к кровати. Голова Эвы покоилась меж двух подушек. Она как будто спала.
- Эва? - Я не хотел шептать, но так получилось. В этот момент я почувствал - или осознал? - запах крови. Я присмотрелся и отодвинул обе подушки. Снизу они совсем промокли вязким, алым. Пуля вошла ей в затылок и снесла слева часть лба. Глаза Эвы были закрыты, выражение лица как у спящей. Похоже, она задремала, и он...
В этот момент мне показалось, что Эвы нет и ничего этого вокруг нет. Я был в своём номере в Мехико, я там лежал в постели на боку, укрытый шёлковым покрывалом, голый, с простреленной головой. Моя кровь и мозг пропитывали подушки. Я попытался отшатнуться и не смог, не смог даже выпрямиться. Однажды ночью... Я судорожно вдохнул, выдохнул. Ещё раз, спокойно, глубже... Отыскав рукой стену, я впился в неё пальцами левой руки. Штукатурка и мягкий камень поддались и смялись под латной перчаткой, словно картон. Я разжал пальцы. На пол посыпалась крошка. Я прислонился к стене и легонько постучал об неё головой. Это помогло.
Когда я спустился во двор, ребята уже выскакивали из вертолёта и выгружали ящики и мешки. Он брёл в их направлении, пошатываясь, как зомби - одна рука на ремне, вторая на автомате. Как будто ветер от винта мешал ему идти вперёд. Я обогнал его, вытолкал из вертолёта замешкавшегося солдата, сунул ему ключи от нашего джипа и выбросил последние ящики. Он тоже подошёл, забрался на борт, и я приказал пилоту:
- Обратно на базу.
- А они? - запротестовал пилот, указывая на группу уборки.
- Они на машине поедут. Или на двух машинах. Здесь гараж соответствует обстановке.
Пилот не решился спорить. Мы взлетели, оставляя асьенду, Эву и её сад навсегда, и я подумал: интересно, как там те птахи, которых спугнул выстрел? Нашли где переночевать?
Дорогой он молчал, теребя автоматный ремень. Потом вдруг спросил:
- Слушай, умник... а сколько времени женщине надо, чтобы зачать? С момента, знаешь..? Часа хватит?
Я повернулся к нему и увидел, что у него мокрое лицо. Он плакал беззвучно, не всхлипывая и не утираясь. Слёзы текли по небритым щекам, путались у него в усах, одна висела на подбородке, готовясь сорваться вниз.
- Не обязательно, - ответил я. - Сперма остаётся жизнепособной в женском репродуктивном тракте около сорока восьми часов, это в среднем. В течение этого времени зачатие может произойти в любой момент.
На всякий случай - чтоб было где размахнуться - я пересел подальше от него, к окну, делая вид, что хочу выглянуть вниз. Внизу спала пустыня, чёрная, как глотка ада.
- Знаешь, ты мог бы меня с ней и не оставлять, - сдавленно сказал он. - Ты мог бы мне не делать это одолжение, дружок.
- Я сделал одолжение не тебе, а ей, - ответил я.
Он промолчал. Потом он начал всхлипывать и зарыдал по-настоящему, уронив голову на руки. Хорошо, что пилот в кабине ничего не слышит и не видит, подумал я, а то не миновать бы парню потом случайной пули.
Я полез в поясную сумку, нашёл там два инжира и хотел было угостить присутствующих, но решил подождать до базы. А он всё рыдал, как нашкодивший, пойманный, наказанный ребёнок, вцепившись себе в волосы и раскачиваясь взад-вперёд.
- А ты не трахай человека, которого собрался расстрелять, - мстительно сказал я.
Он поднял заплаканное лицо и уставился на меня с каким-то детским удивлением. И страхом. Страхом?