Он хотел быть моим другом и пришёл ко мне с чашей, и я принял дар бережно, нежно. Я поставил её на праздничный стол.
Эта чаша прекрасна. Я был растроган.
Более чем, сказал он. Единственная в своём роде, она бесконечно прекрасней всех трудов простых смертных. Её не уродуют нарезы и не пачкают краски, она проста, совершенна, чистый горный хрусталь. Она, мой завет - для тебя одного.
В его голосе мне почудилась ревность.
Смотри, не испачкай её, сказал он, не используй её понапрасну. Он уселся за стол и стал деловито писать что-то в блокноте. Закончив письмо, он вырвал листок и, не глядя, протянул его мне. Вот, сказал он, вот как правильно с ней обращаться.
Я взглянул на листок. Никуда не переставлять, говорилось в письме. Место Чаши на столе в центре гостиной... Это был список правил. Я поднял глаза. Его взгляд понуждал меня к чтению.
Никаких других чаш в этом доме. Ничего внутрь не класть. Печенье, яблоки - не для неё, не говоря уже об алкоголе... Чистить каждое утро, обтирать лучшим бархатом... Женщинам не давать - захотят, чтоб им передарил, разобьют...
...Он покинул мой дом оскорблённым. Я проводил долгим взглядом его обиженный, гордый затылок, удаляющуюся спину и острый назойливый локоть. Я знал, неблагодарный, знал без сожалений: эта рука прижимает к его груди Чашу.