Закинув руки за голову, и задрав ноги к потолку, в комнате с вечерним приглушенным светом, на диване развалился юноша. Опущенные веки периодически подрагивали, а ноги слегка раскачивались, подобно флагштоку на ветру. Юноша зевнул, со сладким урчанием потянулся, выгибаясь в дугу, и спустил ноги на пол. Как только он поднялся во весь рост, комната озарилась слепящим дневным светом. Юноша, невольно прищурившись, влез в тапочки, взял со стола граненый стакан и сделал глоток. Святую Воду ему надлежало пить каждые десять минут, это было частью той кары за грехи, которую ему еще видимо, не придумали. Или уже вторую неделю, по земному летоисчислению, никак не соберутся до него донести.
Юноша вздохнул и осушил стакан; пройдя по комнате, он вернулся к дивану и улегся. Свет тут же погас совсем. Ему пришлось опять задрать ноги, и тогда комнату заполнил тягучий вечерний свет. Это было своего рода издевательством над наказанием: если лег - спи, встал - займись делом, сидишь - подумай о смысле бытия. Под сидячим же положением понимался, видимо случай, когда тело согнулось под углом менее девяносто градусов по оси "x" в трехмерной системе координат.
Поначалу, юноша пытался скоротать внезапно образовавшееся свободное время в чисто фиктивной комнатушке в поисках некого круга общения. Он выходил и за пределы своей темницы, но его не допускали к общению ни с одной душой. А на встречу хотя бы с самым завалящим духом и намека не приходилось ждать. После безуспешных попыток выйти на контакт, юноша начал сознательно игнорировать самозаполняющийся граненый стакан. Но эксперимент длился не долго, скапливающуюся воду начали выливать на него. Терпеть это унижение ему показалось еще более худшим мучением, чем пить воду и каждые десять минут приходилось осушать стакан.
И вот, под воздействием внезапно нахлынувшего философского настроения, юноша принялся за воспоминания и переоценку ценностей. Однако возникла одна сложность, затормозившая переоценку. Все существование молодого человека, вся его жизнь до недавних событий, повлекших заточение, казались каким - то размытым, темным пятном, на белом фоне. Только - то и вертелось в голове, что учеба в Семинарии Всевышнего. Потом выпуск. О, вот с выпуска то он помнит все до мельчайших подробностей.
Помнит, как после Церемонии Наречения, Наставник, уже немного выпивший, отозвал его в сторонку и зашипел по - змеиному, мол, надо такое событие отметить. Эх, отметить.., если у других, наставники отмечали по уставу, и это значило, посидят, поговорят, вкусят немного адской воды и тут же толкнув проповедь, смиренно разойдутся, то у Наставника отметить означало... Ничего хорошего не означало. Впрочем, среди других себе подобных в Семинарии он всегда выделялся, может быть и потому, что был одним из первых, и заслуг имел не в пример другим наставникам.
Так, или иначе, а предложение было сделано, и отказать было невозможно. Наставник растил юношу с младенчества, и по ходу учебы между ними завязались скорее отношения родителя - сына, чем учителя - ученика. Да и перспектива покутить неделю на Земле, манила юношу.
Красивейшие города цивилизованного мира, Париж, Мадрид, Лондон, Конечно же, итальянские курорт Римини, правда была ночь и на пляжах трудно было найти хоть кого - то не увлеченного кем - то, Рим, Прага, Вена, Санкт - Петербург. Юноша с восторгом вспомнил этот город, и на то была своя причина. Один из столичных клубов, интересная и очаровательная незнакомка стала его дамой сердца на остаток ночи, стала его первой женщиной, которую он попробовал.
Наставник сидел за кухонным столом в гордом одиночестве, вбирал в себя пищу и запивал русской водочкой. На разбушевавшуюся за окном стихию он не обращал ни единого внимания, толи еще было в его первую ночь, Содом и Гоммора тогда канули в лету. А ветер рвал рекламные вывески с креплений и швырял их на мостовые и проезжие части, с треском ломал деревья, разбивал открытые форточки, звенел разбитым стеклом, уносил в сторону моря вывешенное сушиться белье и хищно завывал в подворотнях. Потом хлынул дождь, настоящий, проливной. По переулкам и дворам текли настоящие реки, а что говорить об улицах и проспектах, они тонули в кипящей воде. Тут и там проносились, вдоль по течению, мусорные баки, сорванные со своих мест, плыли автомобили и парковые скамейки, плевались искрами гаснущие фонари и где - то безудержно завывала сигнализация. Жуткое и красивое зрелище, Наставник поднялся и подошел к окну, черное небо разрезали ломаные нити молний, вспыхивали и угасали. Гремел гром, и дрожало кофе у Наставника в чашечке.
Утром, к завтраку вышел Ангел. Новый Ангел, но Наставник не стал разбираться и вглядываться в новизну воспитанника, а просто сказал: "Мы уходим". Былое предвкушение множества огней, множества городов, где они еще не побывали, теперь было не сладостным и приятно томящим душу, а причиняло обидную боль. Ангел почувствовал себя ребенком, у которого отняли сладкое. Теперь ни огней, ни городов, ни сверкающих машин, в которых по этим городам ездить, ни уютных забегаловок, ни веселых и шумных компаний, ни одного милого лица, ни одной женщины мира.
"Да, тогда было обидно, но стоит признать, что мы чуть было, не засветились с этим кутежом. Святой Водой не отпились бы. И гулять неделю так, как мы прогуляли один день - не по ангельски, если разобраться. Где же святость, где же целомудрие? Неправильно это, вот что. А Наставник всегда четко знает границы дозволенного и никогда за эти границы не выходит. И пока мы их не достигли, он делал то, что и я - развлекался".
Юноша, недавний студент Семинарии Всевышнего, а ныне Ангел, в день выпуска, вкусивший запретный плод греха, откусивший кусок того самого яблока, встал, невольно зажмурился, влез в тапочки и, взяв со стола граненый стакан, выпил полагающуюся десятиминутную норму Святой Воды. Вернувшись к надоевшему дивану, он принял, ставшее исходным положение, лежа и опять погрузился в воспоминания.
Спустя день, после возвращения в Край Благодати, Наставник сказал Ангелу, что по земным меркам, ныне ему исполнилось восемнадцать лет. Что для людей значит много, они становятся, по расхожему общественному мнению совершеннолетними. Со всеми вытекающими из этого последствиями.
- Сегодня ваш восемнадцатый день рождения, - Наставник, будучи в трезвом уме с Ангелом был исключительно на "вы", даже если тот еще не понимал слов, а только и делал, что марал пеленки. - Можете развеяться немного, но не зарывайтесь молодой человек.
Замечательное и знаменательное событие. Знакомые да однокашники были как нельзя более приветливы, и главным подарком к этому дню, а такая традиция существовала и здесь (наравне с непреодолимым желанием младенцев марать пеленки), было всеобщее внимание к Ангелу. Однако, все эти полу знакомые и даже хорошие знакомые, попадающиеся под руку на каждом повороте, быстро приелись. Такое чрезмерное внимание было юноше не по душе, случилась передозировка, и он незаметно увильнул от назойливых поздравлений.
Вообще в Крае Благодати можно было найти все, или практически все, было там и море, точнее побережье, устланное мелкими камнями с зелеными проплешинами шиповника. Вот там - то юноша и нашел тихий уголок, где ни кто не желал высказать ему свою любезность. Надо сказать, что Ангелы и прочие святые духи наведывались сюда крайне редко, это скорее было одним из мест отдохновения тех, что появлялись в Крае сразу после того, как их тела находили свое место в земле. Море здесь всегда было спокойным, что немного раздражало Ангела, у него появилась, в связи с этим, маленькая мечта, побывать на побережье во время шторма, увидеть пенящиеся волны, ощутить холод ветра на своем лице и солоноватый вкус на губах, то брызги разбивающейся о камни воды. Он много раз представлял себе эту картину, но каждый раз приходя на берег, он видел лишь спокойную гладь моря. И все тот же алый диск закатного солнца, навеки зависший над мнимым горизонтом.
Всякий раз, когда Ангел садился на давно облюбованный камень поближе к воде, на побережье появлялась Дева. Может то была случайность, или провидение, он не хотел думать и гадать, а вот смотреть на нее ему было приятно. Тихая, всегда задумчивая, с немного суровым, но все - таки красивым, а самое главное запоминающимся лицом. Она всегда садилась на одно и тоже место, в тени шиповника и смотрела в даль, чуть реже - на залитый золотом горизонт и яркую, слепящую дорожку на воде, проложенную солнцем.
"Что между ними было, что дало повод? Не этими ли вопросами задаются мои судьи. Нет, скорее, кто виноват, и что делать... Интересно, а что между нами было, что дало повод? Несколько скромных взглядов в мою строну ее серых глаз? Случайное соприкосновение наших рук, когда мы взяли один и тот же камушек, что бы пустить по воде круги? Немое молчание, превратно истолкованное? Не стоило, вероятно, ее брать за плечи, не стоило целовать в губы и обнимать за тонкую талию".
Ангел хотел сказать, что она ему мила, и он хочет видеть ее чаще, а получилось так, что он все больше забывался, целовал ее крепче, горячее. Да и как иначе, ее руки уже обвили его шею, а кончики пальцев погрузились в черную как смоль, кудрявую шевелюру...
"Хм, а ведь могли нас и не застукать, тогда, что бы случилось? Впрочем, глупый вопрос, и предполагать, что нас не застукают, тоже было глупостью. Слово то, какое "застукать", как будто мы втихую от отца курить пробовали в сарае, а он взял, и вошел в тот момент, когда мы уже прикурили и затянулись. Хотя, все так оно и есть, и нечего оправдываться. Это тебе не полная греха Земля. Это Святое место, грех свесь недопустим. С нарушителями поступают просто, и все это знают". Ангел еще немного покопался в себе и пришел к выводу, что никакого раскаяния он не ощущает. Это еще сильнее подпортило настроение юноше, как так, рассуждал он, не по ангельски это, не уметь раскаиваться в содеянном.
- Все дело в том, молодой человек, что вы полностью уверены в отсутствии греха в своем поступке. Оттого и раскаяние не приходит. Но, у вас почти получилось убедить себя в обратном. Так как же вы считаете? - в комнате зажегся свет, заставивший Ангела прищуриться, и появился Наставник.
- Она просто мне понравилась, у меня и в мыслях не было... - ответил Ангел, усаживаясь на край дивана и спуская ноги в тапочки.
- Можете не продолжать, мне все понятно. - Наставник сделал несколько шагов по комнате и присел на край стола. - Хотите спросить, спрашивайте.
Юноша промолчал.
- Вы всегда были образцовым послушником, и мне, наверное, следовало бы мучиться из - за вашего поступка. Такими, вполне, могут быть ваши мыли. Разочарую, я не мучаюсь. Более того, я ожидал чего - то подобного.
- Почему, разве я давал повод? - поднял голову на Наставника Ангел.
- Как раз таки нет, и в этом все дело. Знаете поговорку, в тихом омуте...
- Знаю, можете не продолжать. И что же, я выходит, мало нарушал заветов и правил, для того, что бы остаться здесь?
- Отнюдь, но все эти нарушения мелочь, они нелегально разрешены, для пользы самих же послушников. Дело в другом, вы начали нарушать заветы и правила тогда, когда решили сами для себя, что совершаете вполне приемлемые вещи, а порой и полезные, добрые, вечные. Непонятно?
- Не очень, но я подумаю над этим, - признался Ангел. - Наставник, скажите, ваше появление означает, что приговор уже вынесен?
- Да, - сухо ответил Наставник.
- И каков же он? - спросил юноша, и сердце замерло у него в груди.
- Вы же знаете наши правила.
- Знаю, значит, я сюда больше не вернусь?
- Отчего же, все зависит от вас, молодой человек. Вам предстоит отправиться в село Суровое N - ской губернии. Вы поступите в распоряжение Фрола Кузьмича. Он заправляет сельскими делами, ведет учет, он и припишет вас к сельскому приходу. Ваши обязанности он вам зачтет. Пожалуй, все. Будут вопросы?
- Да, на какой срок меня туда ссылают? - сиплым голосом, словно задыхаясь, спросил Ангел.
- Сроки в приговоре не указаны, данный вопрос остается на решение Демиурга, - ответ прозвучал монотонно, как часто судья выносит вердикт. Холодно, без эмоций
Наставник и бывший послушник Семинарии Всевышнего, обменялись прощальными взглядами и Наставник сказал:
- Я буду периодически навещать вас. Теперь можете идти.
Ангел медленно поднялся с дивана, засунул руки в карманы и, шаркая тапочками по деревянному половому покрытию, зашагал к двери. У самой двери он оглянулся, Наставника в комнате уже не было, и вышел.
В маленькой, настолько маленькой, что письменный стол был распилен надвое и одной половиной упирался в серую стенку, каморке, на крохотной, почерневшей табуретке сидел невысокий, но грузный мужчина, крайне неопределенного возраста. Каморка находилась глубоко под землей, о чем говорил земляной пол и выходящая наверх труба, не позволяющая образовываться сырости. Тусклым светом в помещении горела одинокая лампа, шнур от которой уходил куда - то под доски в потолке.
- Это бывший церковный погреб. Заброшенный. Поп, по рассеянности потерял ключ, а ломать замок запрещает, жадничает. Говорит, что "сломать можно все, а взад восстановить не каждое". Сельские то думают, что у него тут припасы на зиму хранятся, вот и предлагают взломать, пока снегом не присыпало, а на самом деле запасов то тут и не было отродясь. Поп, перед тем как ключик то потерять, продал все городским. А ключ и не найти никому, его я нашел, да при себе ношу. Так вы к нам надолго? - Ангел выслушал историю о дедуктивных способностях мелкого чина Фрола Кузьмича, и вместо ответа на вопрос, спросил сам, разглядывая треснувшие и прогнившие доски на стенах:
- Мне, что, тоже погреб выделят?
- Ну, что вы, рази похожи мы на извергов? Вас мы поселим с комфортом! В самой церкви есть раскладушка, за ширмой стоит, - Фрол Кузьмич подался вперед и приложив к краешку рта ладонь зверски зашептал, - поп то наш, уже как месяц тайно, дворами, бегает на ночевые к вдовице одной! Ух, черт старый, а все туда же! Прости его господи! - и Фрол Кузьмич перекрестился, подняв голову к потолку. - И меня тоже прости!
- И на том спасибо, - вздохнул Ангел и тоже посмотрел на потолок, - Просветите, что я делать должен. Не просто так же меня к вам сослали...
Фрол Кузьмич сделал вид, что не услышал последних слов Ангела и с деловым видом начал перебирать лежащие на столе бумаги. Видимо не найдя нужной, он нырнул под стол и продолжил поиски в картонной коробке. Он долго страдальчески пыхтел, ворчал и, наконец, выглянул из - под стола с кусочком серой, газетной бумаги, которую впрочем, не читая, отложил на край стола и бодро заговорил:
- Это очень хорошо, что вас к нам направили... Да, направили, - запнулся он и прочистив горло продолжил. - А то, я стал примечать, что сельские все меньше и меньше посещают божию обитель то... Вы же не просто так, вы же ученый разным премудростям. Сотворите чего - нибудь, но только так, не сильно, по мелочам, что бы народову веру то взад возвертать то.
- Сотворю, сотворю. Не переживайте, - Ангел непроизвольно сказал это таким тоном, что Фрол Кузьмич уставился на него растерянно и немного испуганно. Спохватившись, мелкий чин опять всецело ушел в бумажки, переворошил одну стопку, вторую, а найдя что - то только ему одному известное, принялся чиркать на полях простым карандашом. Не отрывая лица от бумаги, он заговорил, почему - то в нос:
- Ежедневно, два раза, утром и вечером, я совершаю обход. Буду наведываться и к вам. От вас, мне ежевечернее надобен будет документик, в котором будете пометочки ставить о свершенных делах за день. Все ясно? - и задав вопрос, он посмотрел на Ангела.
- Вполне,- пожал плечами юноша, не вынимая рук из карманов.
- Вопросы есть? Вопросов нет. Очень хорошо, не люблю повторять дважды, - деловито заявил Фрол Кузьмич. - Теперь, вам нужно что - то из вещей, я смотрю вы в тапочках...
- Нет, они меня вполне устраивают. А свежее постельное белье не помешает.
- Хорошо, сделаем. Пойдемте, я провожу вас до церкви. Кстати, через час, примерно, сельские на покаяние придут. Надо бы всех принять, выслушать, простить. Ну, что идемте?
- Идемте... - сухо ответил Ангел...
Снаружи церковь представляла собой обыкновенный деревенский дом, единственным отличием был деревянный купол с крестом на пике, высившийся на ребре кровли, рядом с печной трубой. Несколько крестов были приколочены на стенах, над окнами, да над дверью в сени. Оказавшись внутри, Ангел пришел в еще большее уныние, и его впервые, серьезно посетила мысль улизнуть из этого всеми забытого места. Да и Всевышний вспомнил, что где - то есть село Суровое чисто случайно, обстоятельства так совпали.
- Здесь немного не прибрано, - начал Фрол Кузьмич, но Ангел его перебил.
- Немного? Ваш поп тут целый свинарник развел.
Ангел немного огляделся. Пол был сплошь покрыт грязными следами, так что, увидеть, какого цвета он был на самом деле, не представлялось возможным. Тоже самое происходило и со стенами. Целые опечатки чьих - то рук, пальцев тут и там виднелись на некогда светлых, голубоватых, а теперь серых стенах. Немытые, наверное, с весны сорок пятого окна, клубки пыли по углам, пришедший в негодность иконостас, отсутствие алтаря и жестяные подносы для поминальных свечей, лежащие на подоконниках, дополняли картину невероятного бардака. Ангел, старательно выбирая места почище, прошел за ширму, с которой норовили свалиться иконы святых Петра и Павла.
- Вашего попа мне тоже приводить в чувства? - спросил он из - за ширмы.
- Не будьте так строги к сельским то. Как тут не отчаяться, кругом сплошь искушения диавольские. Я и сам... Нет, вы не подумайте, вера то моя сильна, я не то хотел сказать...
- Я не вижу никакой связи между искушениями и склонностью человека разводить свинарник. А до вашей веры мне дела нет. Я же не ревизор. И постарайтесь больше не терять самообладания, все таки из нас двоих в опале Божьей я, а не вы, - с этими словами Ангел выбежал из комнатушки, а за его спиной зазвенело бьющееся стекло, в то время как Фрол Кузьмич активно закашлялся. Как отметил юноша, Фрол Кузьмич вообще был мастаком уходить от необходимости вести неприятные ему разговоры или выслушивать замечания относящихся непосредственно к нему. При этом, ему настолько удавалось увлечь в свои сиюминутные проблемы и собеседника, что когда Фрол Кузьмич становился опять деловым и решительным, складывалось впечатление, что вовсе и не про Фрола Кузьмича шла речь. Вот и сейчас, когда Ангел, сделав для себя это любопытный вывод, невольно улыбнулся, Фрол Кузьмич перестал кашлять, и тоже улыбнувшись, принял серьезный, непроницаемый вид.
- Вынужден оставить вас, меня ждут. А вечером я всенепременно загляну.
Фрол Кузьмич удалился, а юноша, покачав головой, зашел за ширму. У маленького окошка приютился стол с выдвижными ящиками. На столе, ровно по середине, лежало Священное Писание. Обещанная раскладушка была зажата у стенки ширмой и платяным шкафом, рядом с которым лежала куча грязного белья. Ветошью была завалена и раскладушка. Все эти вещи Ангел посчитал никому ненужными, а потому со спокойной душой отправил тряпки на задний двор в яму для компоста. Пыль и невыносимо спертый воздух Ангел выдул в окно и в каморке стало немногим уютнее. Раскладушка, застеленная свежим бельем, показалась гораздо удобнее, и юноша позволили себе прилечь.
Ангел закрыл глаза, намереваясь подумать, поразмышлять, о том новом, что его окружило, но почти сразу же услышал хлопанье дверей в сенях. По большой комнате, служившей главной залой прошлепали чьи - то ноги и спустя мгновение в комнатушке появился поп. Вид его был крайне жалок и убог.
- Что, похмельем мучаешься? Страдалец, - съязвил Ангел, но даже если бы поп его услышал, то внимания не уделил, не до того ему было. Издав мученический стон, поп повалился на колени перед раскладушкой и промучившись около минуты, со скрежетом вытащил из - под нее медный таз, накрытый мешковиной. Ангел, приподнявшись на локте, с любопытством наблюдал за действиями священно служителя. А поп, отбросив мешковину в дальний угол каморки, схватил в дрожащие руки пятилитровую бутыль с мутной жидкостью. Вытащив зубами пробку, он сделал несколько жадных глотков и облегченно выдохнул, словно с его плеч сняли неподъемный груз.
- Ах ты паразит! - выругался Ангел. - Я тебе устрою райскую жизнь! Искушения диавольские его одолели, ну - ну...
Содержимое бутылки вдруг приобрело резкий, кровавый оттенок, потом очистилось, позеленело и, наконец, характерно пожелтело. От таких метаморфоз поп немного ошалел и истерично замотал головой.
- Не нравится? - ехидно спросил Ангел.
Поп же встряхнул бутылку, и самогон вновь преобразился. Теперь жидкость стала черной и маслянистой. Тут, в воздухе появилась рука и вырвала емкость из поповских мослов, отшвырнув ее в пустоту. Затем рука прищелкнула пальцами, сфокусировав рассеянное внимание попа, и указала за его спину. Поп оглянулся, встав на все четыре кости, и получил сильный пинок по заду, от которого подлетел на метра полтора. Шлепнувшись на пол, он застонал, но следующий удар опять поднял его в воздух. Потом еще один, и еще...
У церкви собралась добрая половина села. На шум сбежались даже те, кто не то что бы в бога, не верили ни в сон, ни в чох, ни в вороний грай. Бабы громко причитали, а мужики, кто с жестокого похмелья, кто с огорода, стояли в недоумении, поминая матерей и освящая себя крестом, всякий раз, когда в церкви раздавался мощный удар, потом оглушительный шлепок и поповские вопли. Поп вопил яро, взывал к божьей справедливости, вопрошал о помощи и матерно ругался на все лады. Несколько раз, нечто мощное ударялось в стену, и тогда из всех щелей летели опилки, звенели стекла, а один раз с петель сорвались несколько ставен. Из печной трубы черными клубами вырывалась гарь, отчего церковный купол с крестом сделался матово черным.
Галдящая толпа стояла полукругом перед сенями, не решаясь предпринять что - либо. Кто - то предлагал прямо сейчас поджечь церковь, потому, что и его козе было ясно, бесы поселились в храме Божьем. Иные, особенно остроумные высказывали предположения, что, мол, то поп гоняет свою вдовицу, и правильно делает, баб сечь нужно, показывая, кто в доме хозяин. На таких тут же набрасывались сами бабы и юмористам приходилось туго. Над ними, в свою очередь начинали ржать другие и постепенно внимание толпы начало переключаться на свои, сельские разборки.
Вдруг, с той стороны в сенную дверь что - то или кто - то сильно ударился, да, так, что крест с верхнего косяка сорвался и застучал по крыльцу. В следующую секунду распахнулась дверь, толпа отхлынула назад, и на пороге возник поп. Выглядел он довольно свежо, глаза ясные и чистые, даже брюхо втянул, что у незнакомого с ним человека могло вызвать неправильные суждения. Обведя собравшихся взглядом, полным истинного смысла, поп, словно извиняясь сказал, значительно подняв брови:
- С бесовской силой воевать надо. Негодно это, чтоб она домом господним овладевала и смуту сеяла в душах человеческих! Покаемся, братья и сестры, покаемся, пока есть время, ибо грешны мы перед господом богом нашим! - и удалился в церковь, сделав приглашающий знак рукой всем прихожанам.
Народ оказался абсолютно не готов к подобному развитию событий, недоуменные лица оглядывались, смотрели справа и слева от себя, но встречали не менее удивленные взгляды своих знакомых и соседей. По толпе пронеслось перешептывание и только потом, не смело, по одному, народ начал входить в церковь. Весть о том, что в церкви сегодня происходили загадочные события, собрала еще больше желающих покаяться, чем когда - либо. Поп самозабвенно отслужил службу, такого огня в глазах никто из сельских не замечал давненько, разве что он немного смущал правоверных и сам смущался, периодически потирая причинное место.
Ангел простоял всю службу в самом углу, рядом с иконостасом, подпирая стену спиной, и остался вполне довольным, как внутренней чистотой церковного помещения, блеском стекол и аккуратно расставленной утварью, так и внутренней чистотой самого попа. По такому случаю, он простил всех присутствующих и готовился, было вернуться к раскладушке, как несколько женщин подошли к попу и попросили о личном покаянии. Поп, не забыв, как тяжко ему далось избавление от бесов, охотно согласился, однако Ангел был уже не рад своей затее. Как он начал понимать, при таком раскладе ему придется большую часть времени проводить с прихожанами, выслушивать их словоизлияния, а иначе, ведь скажет Фрол Кузьмич, "приходило столько то людей, вот на то есть документик, а выслушали и записали вы лишь столько то. Не хорошо это, не правильно, работу надо работать, а не увиливать".
Впрочем, решил Ангел, Фрола Кузьмича можно и уважать, но благоговеть перед ним просто глупо, и уже с совершенно другим настроением подошел к попу, принимающему исповедь. Женщина, склонив голову что - то бормотала, о каких - то коровах, телятах, просила простить, всхлипывала, несла жуткую околесицу, так что Ангел, как бы не припадал ухом поближе, так ничего не услышал и не понял. Поп, наоборот, делал вид, что вник в суть дела, понял проблему и в итоге многозначительно кивнул и сказал, "бог простил тебя сестра, иди с миром". Вечером к Ангелу зашел Фрол Кузьмич.
Все последующие дни проходили в спокойном, неспешном, в чем - то откровенно вялом ритме. Поп все так же, не смотря ни на что, по ночам бегал к вдовице, Фрол Кузьмич с завидным упорством выполнял свое обещание забегать дважды на дню, а Ангел нехотя заполнял необходимые тому "документики". В них он, кроме того, сколько за день было прихожан, кого крестили, кого отпевали, в графе "покаяние/прощены" ставил две галочки и делал пометку на полях: "каялись неразборчиво". Фрол Кузьмич поначалу пытался возражать такому построению фразы, начинал читать лекции о терпении и великодушии, но Ангелу не составляло труда ставить его на место.
Фрол Кузьмич всегда был склонен к подобострастию, что, несомненно, сказалось на общении с Ангелом. Как чиновник, не будучи ангелом, а тем более святым духом, поставленный справедливой рукою выше всякого, кто бы ни был в его подчинении, он прекрасно осознавал свое право отдавать распоряжения и требовать результатов, которые его удовлетворяют. Но как существо слабое он был не в силах проявлять настойчивость перед подчиненным с более высоким и значимым призванием или знатными и авторитетными предками. Так было всегда, даже когда он еще не был Комендантом от Канцелярии Порядка села Суровое.
Сам же Фрол Кузьмич считал свою слабость перед высоко рожденными дальновидностью и предусмотрительностью, "сегодня у нас не завтра, и придет время этой гусенице взмахнуть крылышками", бывало, говаривал он. Сделав такое открытие о природе своего начальства, Ангел был несказанно рад и "дальновидностью" этой с успехом пользовался, получая поблажки и привилегии. С этого момента по всем "документикам", практически все село "каялось неразборчиво".
Среди прихожан, которых надо сказать прибавилось после героической битвы попа с бесами, было много молоденьких девушек, на что в первый же день обратил внимание Ангел. Но то ли поведение их было настолько богобоязненно и фанатично целомудренно, то ли ссылка в далекий и глухой край настолько угнетала юношу, ни разу он не дерзнул предпринять в их сторону хоть каких - нибудь минимальных "поползновений". Именно подобным словом охарактеризовал Ангел действия одного неопытного сельского парня, по отношению к видавшей виды девице, скандальной на все село репутации. Частенько этот вьюноша со взором горящим под покровом ночи драл поповник на участке принадлежавшем церкви, и Ангел, помирая от тоски, столь же часто издавал подозрительные шумы в окошечко каморки нагоняя на молодца суеверный ужас.
А тоска была и вправду невыносимая, тоскою полнился каждый день Ангела, проведенный в церкви или на необозримых просторах N - ской губернии. Все честолюбивые мечты сыпались прахом, воспоминания блестящих городов, ярких вывесок уличных забегаловок, кокетливые улыбки официанток в белых передничках, поражающие воображение дома почтенной старины, все это меркло, блекло на фоне вспаханных полей, покосившихся заборов, огородов и огородной узости кругозора сельских жителей. Село, огороженное с трех сторон света тяжелым, темным сосновым лесом словно бы и в самом деле было чем - то замкнутым, пространством в самом себе, и ничего нельзя было поделать с тем, что крестьянский человек больше заботился об урожае, да о том, как бы по весне не начался падеж скота.
А не о том, как это стоять на берегу моря в час, когда волны вскипая, пенясь, накатываются друг на друга и разбиваются у твоих ног, и ветер губы жжет соленым поцелуем...
Ангел преклонялся перед самоотверженным трудом людей окружавших его и их непревзойденной способности гулять свадьбу всем миром по три дня и три ночи к ряду. Но ни кротости нрава и истинного самопожертвования в духовных делах он ни коим образом не проявлял, а, напротив, в прорывах тупой злости от снедавшей скуки становился заносчивым и нахальным. Все, что он считал в себе прекрасным, искоренялось самым жестоким образом - серой, унылой обыденностью, рутиной, сквозившей в каждом слове приходивших на покаяние людей, в каждом жесте, в каждой придирке Фрола Кузьмича. Как он сам отчетливо понимал из него выбивали спесь, и делалось это не быстро и безболезненно, а долго и мучительно.
И противоречивые мысли, терзавшие его ежеминутно, делали его существование еще более невыносимым. Все то, что он вынес из Семинарии Всевышнего в своей душе, в жизни оказывалось лишь красивым вымыслом.
Ангел чуть было не пал под уважительно - занудливыми речами Фрола Кузьмича, внушавшим истинное отречение от сатанинских искушений. "Все мы дети Божьи смиренно исполняем долг наш, перед отцом нашим и не ищем радостей мирских и греховных, и отрекаясь от них приобретаем радость вечную и благословение на дела праведные во имя Господа Бога и Сына и Святого Духа...", вещал комендант села Суровое и Ангел, утомленный одной и той же речью, повторяемой ему ежедневно в течении месяца, дал обещание Фролу Кузьмичу приложить все старания.
Когда тот удалился в свой погреб, Ангел почувствовал себя абсолютно разбитым и не нашел ничего лучше, как завалиться на раскладушку. В этот вечер он начал всерьез подумывать о побеге. Единственно, что его держало, так это полнейшая неопределенность дальнейшего существования, все, что он мог надумать было прямо противоположно его представлению о свободе, которую он так жаждал получить. "Но еще одна такая проповедь этого самодура и, несмотря на все напасти, что последуют за побегом и мне станет все равно. Так дальше жить невозможно", решил Ангел, и стало немного легче.
В ту же секунду в каморке стало невообразимо светло, Ангел инстинктивно зажмурился, что бы не ослепнуть, а когда свет стал тише резким движением поднял себя на ноги. Его взору предстал Наставник, присевший по своему обыкновению на край стола.
- Наставник? - удивился Ангел.
- Да, я. Кто еще решит навестить опального ангела, кроме его учителя. Рассказывай, как проходит твое перевоспитание?
- Вам лучше знать, - уклончиво ответил Ангел, не упустив и того, что Наставник ему "тыкает", а значит, он несколько не трезв, что в свою очередь могло означать многое.
- Скажи на милость, что это еще за "неразборчивое покаяние"? Ты своими фразочками внес в Канцелярию от Порядка полное замешательство!
- Люди не знают, за что просят прощения у Демиурга. Вы меня понимаете? Им с раннего детства, с молоком матери, или еще какими способами внушили, что человек грешен, грешен не смотря ни на что! А потому, покаяние это для них не есть признание своей реальной вины за содеянное, это признание некой абстракции...
- Адам и Ева, перво человеки были изгнаны из Края Благодати за совершенный грех. И на всем их потомстве лежит эта ноша, вечно искупать грехи своих предков.
- Наставник, вы прекрасно понимаете, что все это только теория. Не вы ли говорили мне, что сын не в ответе за проступки отца! Это глупо каяться за то, в чем не осознаешь своей вины! - И немного помолчав, Ангел добавил более спокойно, - Все, чем я жил, и чем я жив, жестоко здесь искореняется. А добровольное отречение от своих идеалов равноценно для меня - самоубийству.
- Ты всегда был идеалистом и мечтателем! И этим ты разительно отличался от прочих семинаристов, - сколь бы не злоупотреблял Наставник горячительным, он всегда сохранял потрясающую связность речи. - Значит, твое перевоспитание не только не продвигается, но и ушло в минус! - рассмеялся учитель.
- Это не смешно должно быть, - несколько уязвлено ответил Ангел, но Наставник не обратив и толики внимания на обиду в словах ученика, лихо предложил:
- А давай-ка, мы брат, с тобой выпьем!
Наставник ловко вытащил из складок своего костюма, отдаленно напоминающего поповскую рясу, початую бутылку "MARTINI".
- Хозяин, командуй... - все еще улыбаясь, сказал он.
Ангел немного опешил, и абсолютно не понимая природы сегодняшнего посещения его Наставником, подошел к столу, на краю которого, уже с ногами сидел учитель и достал из ящика две стопки. Поставив их со стуком на стол, он взглянул на Наставника. Лицо учителя брезгливо сморщилось, и он вторично полез в складки своего костюма. Через некоторое время рядом со стопками появились два бокала, предназначенные специально для распития "MARTINI" и банка оливок без косточек.
- Присаживайся, в ногах правды нет... - сказал Наставник, откупоривая бутылку, и пока Ангел, подобно ему влезал на стол и складывал ноги по-турецки, он наполнил оба бокала.
Они приподняли бокалы в знак уважения друг другом, и выпили за встречу.
- Значит, совсем паршиво тебе здесь? - Ангел, хоть и привык к подобному, несколько смутился такими речами. К слову, Наставнику прощались еще и не такие выходки, идущие в разрез с его духовным положением потому, что, и это все знали, высказанное им непременно и полноцветно отражало все состояние бытия в том месте, на которое он обратил свое внимание.
Ангел сокрушенно кивнул.
- Ни чего удивительного в этом нет. Хочешь, скажу почему? - спросил Наставник, и, прочитав ответ в глазах ученика, продолжил. - Только прошу тебя, ни одной живой душе об этом не говори, - Наставник весь превратился в одно сплошное ухо и, обводя блуждающим взглядом каморку, прислушивался к малейшим шорохам, издаваемым крысами под полом.
- Так вот, слушай. Все ангелы твоего возраста, да и львиная доля тех, что старше тебя - существа однополые!
Дальше Ангел слушать не мог. Это никак не могло уложиться в его голове, а значит, это не могло быть похожим на правду. Ведь, он прекрасно помнил, как еще практически вчера они с однокашниками сиживали вечерами и обсуждали земную моду на коротенькие юбочки, которые так откровенно оголяют прелестные ножки молодых девушек. Ангел вспомнил и тех из знакомых семинаристов, что своим поведением, по его мнению, были исполнены того благородства, которым обладали герои древности, и их то ставил в пример мужественности остальным.
А когда на последних курсах Семинарии многие из знакомцев уже ровняли не дюжинные щетины, он всегда выделявшийся чернотой волоса среди прочих белокурых созданий, не имел и тени надежды на пышную не то, что бы бороду цвета спелой пшеницы, а даже на рыжую. Его поросль называлась Наставником "тремя волосинками, вскочившими по чистой случайности и то на боку". Вдруг непонятное чувство отвращения к себе подступило к горлу, и Ангел хриплым голосом спросил:
- Что, и я тоже?
Наставник, изрядно захмелевший, оно и не мудрено, пока Ангел терзался сомнениями, учитель опростал не один бокал "MARTINI", позволил себе некоторую вольность, похлопав Ангела по щеке, сказал иронично:
- А ты спроси ту кокетку из города на реке. По-моему, она осталась, вполне довольна тобой, как мужчиной!
- Тогда, я совсем ничего не понимаю, - признался Ангел.
- Все понимаешь, просто не хочешь признаться, - отмахнулся Наставник. - Все ясно как днем. Существуют, так сказать две породы Ангелов и Архангелов. Есть мы, такие как я. По рождению на земле мы были мужчинами, и лишь за свои заслуги перед Демиургом и делом его, мы удостоились чести стать подле Него и принять на себя часть Его забот о роде человеческом. Других ангелов и архангелов он создавал на протяжении все истории человечества раз в несколько сотен лет. Первые же были созданы Им еще до создания Адама и Евы, и они были Его первыми глашатаями и помощниками во всем. Но что бы обеспечить их полный фанатизм и доблестную добродетель, Он начисто лишил их какого - либо пола. Точнее изначально не ввел разделение полов. Так Он продолжает делать и по сей день.
Ангел темнел как туча за поповским забором.
- Если те, с кем я обучался, могут назвать Демиурга своим Отцом, то кого же я могу назвать так же? Или я есть суть неудачный эксперимент Демиурга?
- Нет, у тебя есть отец и вполне осязаемый. Наверное, даже больше чем ты можешь представить... - тут Наставник осекся, протрезвел, да так внезапно, что эти метаморфозы не ускользнули от внимания Ангела.
- Кто он?! - требовательно спросил юноша, отчетливо понимая, что трезвый Наставник ему сейчас не нужен, а тем более Наставник при исполнении, каким он явно становился на глазах.
- Человек, незаурядная личность, - ответил Наставник, не придя в себя окончательно.
- Где он, как мне его найти?! - вскочил со стола Ангел, и впился глазами в Наставника.
Учитель отходил от своих откровений и приобретал свойственное ему самообладание.
- Вы молодой человек, наверное, приписываете себе такие не бесполезные в жизни качества, которые позволили вам услышать все мной здесь сказанное, но смею вас огорчить, сделано это было мной исходя из тех отеческих чувств, которые я к вам питаю. Хотя и вы не лишены лукавства, - Наставник слез со стола, поправил свой костюм и сказал последнюю фразу, после которой исчез.
- Отец ваш, живет в ближайшем городе. Найти его легко в любом магазине, куда человек приходит за пищей... Только не зарывайтесь молодой человек. Не зарывайтесь.
Следующее утро, а как следствие и день выдались для всего села мучительно трудным и полным необъяснимых происшествий. Придя на утреннюю проповедь поп, нашел на столе в каморке ключ от погреба, и по доброте, аль дурноте душевной поделился счастьем с прихожанами... В полдень на поповский погреб была совершена облава. Полное отсутствие припасов на зиму, которые самозабвенно приносились в дар верующими для церкви, привело практически всех мужиков в неописуемый восторг. Проявлявшийся в основном в не литературных ругательствах. Поп, как чувствуя беду, задолго до полудня обчистил вдовушкины кладовые и подался в "соседнее село искать поддержки против бесовских мыслей у тамошнего дьякона", как говорилось в пояснительной записке, оставленной им на столе в доме вдовы. Так как в гневе ее читать никто не стал, а просто смахнули под стол, попа посчитали утопленником.
Всеми мужиками известная девица, в тоже утро проснулась необычайно приободренная, вся в возвышенных помыслах. Переполняемая не поддельным удивлением на этот счет она обнаружила наличие в своем организме всей полагающейся приличной девушке невинности. Чем была крайне раздосадована. Все кавалеры были отфутболены не пройдя дальше калитки, и в злосчастный полдень явился ей Ангел Божий, которого она по необразованности обозвала духом некоего латинского актера Бандераса. Ангел ничуть не смутившийся окрестил ее знамением и повелел блюсти отныне благочестивый образ жизни, потому как избрана она для великих целей. Особой радости ей это не прибавило, и уже вечером в дом косяками повалили сельские парни.
Огород того самого юноши, охотника за прелестным поповником, с самого утра зарос этим полевым цветочком. И мать и отец были в шоке, сам же юноша не нашелся что сказать, а только нарвав букет поплелся к девице на вечерние булочки.
Фрол Кузьмич, после облавы на церковный погреб не нашел ничего лучшего, чем переехать со своими картонными ящиками, полными разных бумажек на церковный чердак И.каково же было его удивление, когда даже к вечеру он не мог нигде найти Ангела. И каково же было удивление всего села, когда ночью, совсем не ко времени выплыла полная луна, и все дворовые собаки, подзуживаемые неведомой силой принялись истошно выть на ночную царицу.
Действо достигло своего апогея, когда подгоняемый голодом, все краденые у вдовы запасы он разбросал по лесу удирая от шального лося, в середине ночи в село вошел поп. Вид он имел именно утопленника, все лицо и одежда была грязна от тины и торфа, оторвался поп, от лося нырнув в болото, животное оказалось брезгливым и отступило. Вот тут то началось самое главное! Еще яростнее взялись драть глотки псы, а так как в селах есть привычка отпускать собак на ночь с привязи, то истошные вопли попа подняли на ноги все село. Несчастный священно служитель бросался от одной калитки к другой, но ни где не находил укрытия. Бабы визжали, мужики хватались за топоры и рогатины, а крикнуть соседу, что по селу бродит утопленник, ничего не стоило. И под всеобщий гвалт ошалелые селяне погнались за верещащим попом, сверкая в лунном свете лезвиями и матерно покрывая всю нечистую силу.
От разъяренной толпы поп укрылся все на том же болоте.
Фрол Кузьмич потратил все следующее неспокойное утро, поп вернулся во второй раз, на поиски своего подчиненного, но безуспешно. "Вне всяких сомнений", говорил он себе, "этот юнец удрал, какое расстройство". Но в то утро Ангел был еще в селе, и будь Фрол Кузьмич чуть посообразительнее, он бы, непременно, встал на след беглеца, пока тот пожинал плоды своих невинных развлечений.