Аннотация: У всех когда-то был свой семнадцатилетний май...
Мы познакомились первого мая в травмпункте. Прямо первая строчка для городского или даже жестокого романса, правда? Я, опьянённый весной, забыл о том, что люди не летают, и подозревал, что заработал в неравной схватке с асфальтом сотрясение мозга (как в анекдоте: был бы мозг -- было бы сотрясение), а она сидела в дальнем углу и тихо плакала. Рентгенолог, чтоб было удобнее делать снимок, попытался разогнуть её вывихнутый локоть, а когда увидел полившиеся от боли слёзы, обозвал истеричкой и выгнал в коридор успокаиваться. Меня тогда поразило, как красиво она плакала (забегая вперёд, скажу, что она всё делала красиво, даже курила, хотя курящие девушки мне никогда не нравились). Ей, кажется, было абсолютно всё равно, кто что подумает, поэтому она не скрючилась и не скукожилась, пряча лицо, а сидела прямо, слегка даже откинувшись назад, упершись затылком в стену. И в самом деле, кого могут удивить слёзы в травмпункте. Самое обычное дело... Голубые глаза от слёз казались совсем бездонными и нереально огромными, а вся она выглядела не человеком, а какой-то то ли мультяшкой, то ли инопланетянкой. Здоровенный дядька рентгенолог, кажется, долго не мог прийти в себя, когда понял, что с ним пришёл ругаться из-за рыдающей в коридоре девицы костлявый семнадцатилетний шкет. Богатырским сложением я и сейчас не отличаюсь, а тогда меня вовсе ветром колыхало, и моё счастье, что этика не позволила доктору применять силу. Оказалось, что мы с ней живём совсем рядом, и, провожая, я понял, что по общепринятым меркам схожу с ума. Меня абсолютно не волновало, что она на целую, как тогда казалось вечность, старше (мне было семнадцать, а ей, -- О Боже! -- двадцать четыре), что она уже "сходила замуж" и разведена и куча других фактов.
Май, вопреки календарной логике, состоял не из тридцати одного дня, а из прогулянных пар, кофеен и летних веранд, пыльных подъездов, в которых мы целовались, её сумасшедших глаз, выглядывающих из-за очков, и дурацкой, но очень привязчивой песенки, звучавшей отовсюду. После посиделок в кофейнях я не мог заснуть, чувствуя себя воздушным шариком, наполненным восторгом и кофейными парами, и тут же сам себя успокаивал: в мае спать необязательно. Май -- он совсем не для того.
Тридцать первого зарядил дождь. Мы сидели у неё дома и наблюдали. Сначала он был весёлым и энергичным ливнем, а потом замедлился и как-то поскучнел. Или это просто пресловутое клиповое сознание, не позволяющее долго воспринимать одну и ту же картинку? В общем, через полтора часа в созерцании стекающих по стеклу капель не осталось ничего романтичного, и я впервые почувствовал, что мне с ней скучно. Она достала очередную сигарету, хотя пепельница была уже полна, и стала щёлкать отказавшейся вдруг работать зажигалкой. Когда прикурить так и не удалось, с неожиданной для той мультяшки-инопланетянки, какой я её считал, злобой швырнула её в угол. Я вдруг словно впервые увидел сузившиеся зрачки поразивших меня при первой встрече голубых глазищ, наметившуюся носогубную морщинку и слишком маленький подбородок, испугался этого зрелища, чувствуя себя чуть ли не Каем с осколком в глазу, и засобирался домой: "Поздно уже!".
Заходя в свой подъезд, я машинально посмотрел на часы. Они показывали одиннадцать вечера и извещали, что завтра весны уже не будет.