Аннотация: Опубликовано: Cineticle, 07.2021. Александр Яковлевич Ярин - филолог, писатель, переводчик
В средоточии всего. О "Южной Мангазее" Киора Янева
Александр Ярин
Российско-германский литератор Александр-Киор Янев, известный ещё в Живом Журнале под никнеймом eiuia, вызывал не просто толки и обсуждения, но и яростные войны: его выразительные кинокритические тексты скорее ничего не объясняли о самом фильме (если сразу не прочитать заголовок поста, то из текста Янева можно было и не догадаться, о каком фильме идёт речь), но выстраивали вокруг него сложный лабиринт. В 2020 году Jaromír Hladík press опубликовало роман Янева "Южная Мангазея", который также требует пристального прочтения и навыка не теряться в лабиринтах авторского синтаксиса. Александр ЯРИН, продвигаясь вдоль и вдаль по изгибам во всех смыслах чужого текста, написал путеводную рецензию на эту из ряда вон выходящую книгу.
Перевернув последнюю страницу этой книги, я говорю себе, что даже не начал ее читать. Книга вообще - это сложноустроенный механизм принуждения нашей мысли и внимания к линейному продвижению: в ней буква следует за буквой в обусловленном порядке, слово за словом, строка - за строкой, а страницы пронумерованы числами натурального ряда, не цветочками. Любое достойное так называться письменное творение в меру сил противится направляющей силе книги и препятствует чтению. Мы возвращаемся к прочитанному, используем два или три пальца в качестве закладок на будущее, глубоко задумываемся, а то и мечтательно задремываем на самом интересном месте. Борьба с окончательным прочтением и проглатыванием книги составляет суть письменного словесного творчества. Это явление принципиальное, однако столь полной победы текста над книгой, какую удалось осуществить Киору Яневу, вспомнить нелегко.
Как понимать "Южную Мангазею" Киора Янева? Или лучше: как ее воспринимать? Восприятие не обязательно содержит понимание. Во всяком случае, если последнее сводить к расшифровке кода, переданного, как предполагается условиями некой игры, автором-шифровальщиком. Эту трудную работу в большой части проделали, и не без блеска, некоторые рецензенты романа. Мы не настроены на её продолжение по паре причин: во-первых, нет желания подключаться к процессу, в котором отлично преуспели другие, во-вторых, хочется ощутить в чтении нечто еще и помимо почтенной интеллектуальной традиции дешифровки. Мало того, после расцвета философской герменевтики сам концепт понимания потерял прежнюю кажущуюся определенность, и теперь мы никогда не сможем с наивной уверенностью утверждать, что нечто "поняли". В данном конкретном случае есть желание настроиться на авторскую волну и попробовать угадать, для каких литературно-экзистенциальных причин автор выбрал (если он их выбирал, а не сами они его выбрали) свои языковые средства. Речь идет не о субъективной настроенности писателя Киора Янева, о которой нам судить не дано, а о том, как она сказалась на тексте и на нашем впечатлении от этого текста.
Начать с главной интенции. Плох тот писатель, который не мечтает остановить литературу, если не мировую, то хотя бы национальную. Если не остановить, то хоть подложить камешек ей под колеса, чтобы состав сошел с рельс. Исторический опыт говорит, что задача эта невыполнимая: литература или раздавит нахала, или, превратившись из поезда в змею, то ли обползет наваленное препятствие, то ли его сожрет, после чего, совершив обратное превращение, опять пойдет громыхать по рельсам. И все же редкие удачи на этом пути случаются. О них можно судить по возникающему у остальной пишущей братии досадливо-восхищенному: "Нам за тобой последовать слабо, но и стоять на месте не под силу". Стоять не под силу, поэтому литература не может затормозиться; последовать слабо - потому что эпигонство и даже просто подражание таким авторам, как, скажем, Киор Янев, будет выглядеть только смехотворно.
Если так смотреть на вещи, Киору Яневу попытка удалась. Что там литература, Янев остановил процесс чтения внутри самой книги. Правящей инстанцией в мире ЮМ является синтаксис. Чуть спрямляя ситуацию: мир ЮМ - это по преимуществу и есть его синтаксис, понятый широко, как соположение не только слов, но и вещей. Мир с таким синтаксисом не дает себя прочесть. Янев не прокладывает в массе букв канал или туннель для продвижения, но создает изотропную среду. Остановка в любой точке текста подталкивает осмотреться по сторонам, оглянуться на пройденное и наводит на мысль, что оставленное позади таит в себе не меньше загадочного и непонятого, чем предстоящее. Куда ж нам плыть? Да в любую сторону. Ты оказался не в состоянии прожрать себе путь в сбежавшей андерсеновской каше.
Почему так? По нескольким причинам.
Во-первых, строение фразы неимоверно запутанно. Для случайного примера возьмем наугад образец, каковых образцов здесь тысячи и десятки их. Вторая фраза главы "За пределами мозга" (с. 116). Синтаксист, который возьмётся соединить все крючки и петли этого нитяного колтуна, потратит минут 20. Как прочитать такой текст?
Другая помеха чтению по сути не принципиальна и технически преодолима, но как минимум не поощряет многих читательских привычек и ожиданий: в книге нет места социуму, психологии и диалогу. И как следствие - явственного сюжета. У свободного и самостоятельного художника, каков КЯ, всегда есть своя антропология. Человека КЯ можно было бы второпях уподобить паскалевскому: оба живут на грани между большим космосом и (ал)химическим, молекулярно-атомарным микромиром. Однако этому уподоблению противоречит принципиальный контраст: в отличие от сверхуязвимого, болезненно чуткого к температурным и прочим девиациям человека паскалевского, герой ЮМ бесконечно вынослив, пластичен, всегда готов к пыточному растяжению и сжатию и потому неуничтожим. Он химически сплавлен с обоими мирами, большим и малым, нимало их не боится, представляет собой их элемент (=стихию) и охотно, целиком или отдельными своими членами, трансформируется не только в материальные категории разных порядков, но и в собратьев по человеческому роду, и в представителей других зоологических отрядов. В этом залог его чрезвычайной физической и моральной резистентности и вместе с тем податливости в катастрофических и постоянно меняющихся условиях окружающей среды.
Диффузные, постоянно мутирующие персонажи, лишенные прочных поверхностей, которые отделяли бы их от среды, от других людей да и от нечеловеческих существ, не образуют сколько-нибудь конфигурированного социума. О том, что панорама ЮМ развернута именно в русско-советском социальном пейзаже, русский компетентный читатель узнает лишь по многочисленным всюду рассыпанным точным приметам отечественного быта, языка и культуры самого широкого диапазона - от реалий и лингвистических форм XVII - XVIII вв. до кинофильмовой песенки Юрия Никулина. Социальная же аналитика и рефлексия отсутствуют.
Так устроенные насельники ЮМ, имеющие размытые края, не могут по-настоящему дистанцироваться друг от друга и позиционировать себя в отчетливом диалоге. Означает ли это, что они выглядят глупыми и лишены мышления? Нет, потому что КЯ в нужных местах наделяет их порциями своего собственного проницательного и стремящегося к универсальности интеллекта. Он дает своим персонажам свои собственные мысли-догадки напрокат, с возвратом. Отсюда - спорадически возникающие острые диалоги, реплики которых выглядят как разложенные по лицам интуиции самого автора. Нет причин, по которым ту или иную реплику не мог бы произнести другой персонаж. Автор этой заметки, однако, не склонен считать такой прием слабостью или пороком повествования: в наш век крушения цельнокроеного психологизма (о чем нет больших сожалений) он выглядит резонным и мотивированным. Вместе с тем такой способ рисовки персонажей - яркие черты-приметы и отсутствие наполненности и краев, которые бы удерживали наполнение, - до предела ослабляют сюжетику романа в целом и лишают внутреннее пространство меток-ориентиров, необходимых для продвижения. Но в этом, как представляется, и состояло задание автора - совершенно независимо от меры осознанности этого задания.
Когда в последней главе основные герои собираются в харчевне "Седьмое небо", читателю они представляются не старыми знакомцами, а скорее знакомыми именами. И дело тут не только и не столько в отсутствии цельного психологизма (еще раз: бог бы с ним!), как, строго говоря, в отсутствии у персонажей субъективного взгляда на мир, всю специфическую субъектность изначально забирает себе автор посредством своего тиранического синтаксиса.
Строительным материалом для синтаксиса служат, естественно, слова. В ЮМ слова образуют густой конгломерат метафор, наползающих друг на друга, как льдины в период бурного ледохода. Яневский метафоризм вызывающе, революционно неочевиден. Подступающее при чтении время от времени желание истолковать некоторые структуры в "естественном" и потому приятном для чтения ключе иногда удается осуществить, но случается это редко, дается большим напряжением сил, и к тому же при возврате к данному месту достигнутое часто рассыпается в пыль. Результатом "неестественности", неочевидности и синтаксической затуманенности авторского письма становится то, что чтение перестает функционировать в традиционном духе - как проглатывание и усвоение материала. "Прочитанное" продолжает тревожить и привлекать читателя своей неразгаданностью.
Другой особенностью метафор в ЮМ является то, что опорным элементом в них сплошь и рядом выступает какая-нибудь материальная категория, сущность или предмет. Ментальное находит свое выражение в материальном мире, в описании которого участвуют разнообразные средства, заимствованные у разных наук - от палеонтологии, биологии и химии до физики волновых процессов и математики. Поэтику ЮМ в целом можно было бы охарактеризовать как дитя "с особенностями развития" двух родителей, фэнтези и натурфилософии.
Существенный вопрос - почему роман "Южная Мангазея" воспринимается многими, и автором этих строк в том числе, как метафора России, хотя, как сказано, никаких специальных рассмотрений российской проблематики в тексте не наблюдается. Выскажем рискованное суждение. Российский человек, более или менее оригинально мыслящий (иногда очень оригинально), более или менее душевно чувствительный (нередко весьма чувствительный), сплошь и рядом ощущает себя погруженным в чужую всепроникающую субъектность, по крайней мере, сильно зависящим от её, этой тотальной субъектности, тиранической речи. В данном случае в роли тирана (хорошо, что просвещенного!) и демиурга романного мира выступает альтер эго и клон Киора Янева "студент" Ян. Этот главный герой настолько субъективен (т.е. не-объектен) и приближен к автору, к тому же произведен от местоимения первого лица, что почти отсутствует в романе. Замещая свое отсутствие лингвистическим всеприсутствием. В заключительной сцене романа, когда все герои собираются в чайхане "Седьмое небо", Ян мыслит так: "За столами важно рыгали, душа нараспашку, оценивали друг друга и единодушно переваривали сами себя в усиленное, улучшенное "я". Получался сверх-я. Новый чингизид. Самозван! Новый царь, хан Лжерюрикович! Обжора, покрытый чешуёй денег! Многоглазо мигал кольчугой монет. Сквозь радужные монеты смотрели елисейские тени. Вот так! Просто-я, Ян - призывник без дна и покрышки, попал на седьмое небо". Для автора данной статьи эта цитата из последней главы - настоящий подарок, подтверждающий его выводы. Дело в том, что статья писалась одновременно с чтением книги и в основном была закончена, вплоть до рассуждений о тирании авторской личности, не говоря о наблюдении о разомкнутости героев (у них "душа нараспашку", Ян "без дна и покрышки"), до прочтения этого рефлексивного резюме, в котором каждое слово - буквально на вес золота.
Одной из лучших интерпретаций "Южной Мангазеи", на мой взгляд, является её дизайн и художественное оформление авторства художника Ника Теплова. На обложке представлена гравюра из серии "In der Mitte aller Dinge" - В средоточии всех вещей. На обложке изображено некое шарообразное тело, изолированно висящее в белоснежной пустоте. Этот неровный продолговатый шар, обманчиво мягкий и будто бы теплый на ощупь (чьё-то сердце?), при внимательном рассмотрении обнаруживает каменную твердость. Напоминает косточку какого-то плода, например, персика, на взгляд мягкую, на деле же непроницаемо твердую. Таковы наиболее существенные вещи мира - они самозамкнуты, ни к чему не имеют отношения, препятствуют проникновению в свои пределы. Их нельзя ни съесть, ни проглотить, ни вообще как-то употребить в дело, но без них немыслим никакой плод.
***
Отдельных слов заслуживает, конечно, Приложение к роману, содержащее список, думается, около полутора сотен аннотированных самим автором фильмов, не имеющих никакого предметного отношения к основному тексту. К сожалению, я не могу позволить себе углубляться в рассуждения по этому поводу, так как знаком лишь с очень небольшой, хоть и не вовсе ничтожной частью этого полезного списка. Поэтому ограничусь лишь двумя поверхностными замечаниями, которые следовало бы продумать более подробно или их опровергнуть. Во-первых, автор и здесь пытается плеснуть кислотой своего барочного синтаксиса даже на сравнительно простые киносюжеты, чем вносит в них дополнительные завихрения. Во-вторых, создается впечатление (ещё не до конца проверенное), что КЯ подчеркивает и выделяет в этих сюжетах в первую очередь роль женщины. Но ведь и в самом романе женщины у него на авансцене.
Янев К. Южная Мангазея. СПб.: Jaromír Hladík press, 2020. - 320 с.