Меня зовут Гaцуцын Виталий Владимирович (или в творчестве Виталий Ялпачек-Леви), мне 46 лет, живу в Москве. В 1983 году закончил с отличием Краснокутское летное училище гражданской авиации, в 1990 - Академию гражданской авиации. Это для небольшой презентации . А теперь, собственно, все остальное.
Хочу сразу заметить - это письмо читайте просто не как обычное письмо, а как своеобразный литературный опус, желательно в распечатанном варианте, дома, после рабочего дня. В противном случае, в рабочей суете, издергавшись от звонков, посетителей, секретарш, вы его выбросите, не дочитав до конца, и, может, пропустите для себя что-то важное. Ведь длинные письма, как правило, так скучны!
Итак:
На днях, в какой-то телевизионной программе в очередной раз сказали, что в наших авиакомпаниях катастрофически - заметьте, так и сказали, катастрофически! - не хватает летчиков. Старые уходят, новых не прибывает (понятно, кто сейчас идет в летные училища? - все хотят быть олигархами, в худшем случае, юристами и бухгалтерами), и, в общем, дальше будет только хуже. Это заявление, слышимое мною далеко не в первый раз, и побудило меня в очередной раз засесть за подобное письмо.
Говорю "в очередной раз", потому что уже и не знаю, который по счёту раз обращаюсь я с этим вопросом в различные инстанции - министерства, Управления, отряды, МАКи, и пр. - в том числе и к Вам. Тем не менее, сам вопрос я сформулирую позже, опять-таки, изо всех сил удерживая Вас от выбрасывания моего письма в корзину.
Отвлекся. Потому, продолжаю:
Я родился в семье потомственных врачей. И та же профессия врача была уготована и мне буквально с самого рождения. И если мой отец стал глав.врачом в 24 года, я бы - уверяю вас - им стал в 23. Должен сказать, что, споткнувшись о меня, и сделав зигзаг в сторону, династия снова вернулась на свой путь, и сейчас на 5-м курсе Харьковского мед.института - того, в котором учились почти все представители моей семьи - учится мой сын Владимир. Я же, со своей стороны, отдал дань тридиции, и тоже поступал в мед.институт, и даже проучился там пол-года. Но после первого семестра ушел - я мечтал быть летчиком.
Судьба как-то странно шутит надо мной в этой жизни. Она дала мне все то, чему, вероятно, должен был очень обрадоваться кто-то совсем другой, а не я; и совсем не дала того,чего бы хотелось мне самому.
Пример с отвергнутой медицинской карьерой я уже привел.
Воторое, что было послано мне свыше (если первым считать родителей-врачей, из которых отец был главным санитарным врачом города Тольятти) - хорошие художественные способности. Из врожденной скромности избегаю слова "талант", но вы в своем представлении обо мне можете именно так и считать - перед нами талантливый живописец. В итоге, я, с шестилетнего возраста, как взял впервые в изостудии в руки кисть, так до сих пор с ней и не расстался. А ведь как только не стремился расстаться! Когда я своему преподавателю в изостудии сказал, что хочу поступать в летное училище, он от удивления чуть не уронил на себя мольберт. "С твоими способностями, - возопил он, - какое летное училище?! Да такие данные бывают у одного из тысяч, а он в летчики!" Дальнейшие эпитеты моего преподавателя упускаю из уже упомянутой врожденной скромности.
Следующая моя способность - певческая. То, что я с седьмого класса пел в ансамбле на городских танцах - это я упускаю. А то, что в 9-м и 10-м классах школы меня пригласили параллельно со школой петь в оперетте, упускать не буду. Впоследствии тоже отвергнутую опереточную карьеру я начал с партии "японца Пижаямы" в оперетте Александрова "Цирк зажигает огни", продолжил партиями Коломана Зупана в "Марице" (та партия, где поется "поедем в Вараздин, где всех свиней я господин..."), и Андрейки в "Свадьбе в Малиновке". От следующей партии - тогда еще не решенной, но в "Тетке Чарлея" - отказался, так как школа заканчивалась, надо было уезжать из Тольятти, и в конце 10-го класса я заявил глав.режу, что ухожу поступать - для успокоения родителей сначала в медицинский, а потом обязательно в летчики. Глав.реж., в свою очередь, чуть не уронил на себя пюпитр с нотами, и со словами: "Какие летчики! Да с такими способностями..." - дальше умалчиваю по уже упомянутой причине.
С семи лет я начал писать стихи. Начал громко и хлестко:
Стану терпеть тебя
С какой стати я?!
Ненависть моя, бюрократия!
Если мне раньше затыкали рот -
То теперь мой рот
На тебя орет!
Чем мне в те тишайшие годы так не угодила бюрократия - не помню, но с 14-ти лет я стал печататься в местной газете "За коммунизм". Со временем, поэзия преобразовалась в прозу, и сейчас мною написано несколько романов, один из которых юмористический "Чудаки из города на букву М". (В этом романе фигурирует приведенная выше строфа). Впрочем, к вопросу о литературе я думаю вернуться несколько ниже.
Коль скоро отец мой занимал вполне приличную даже по тем временам должность (по нынешним временам она, правда, была бы еще более приличной, но времена не выбирают), я имел возможность заниматься в хорошей школе. Попутно, с детства основательно меня натаскивали в знании иностранных языков. В итоге, английским я владею в объеме, достаточном для чтения всех англоязычных автров на языке оригинала (сразу упрежу, sky-talk не знаю, потому что не учил, но выучить - плевое дело), польский знаю хорошо, эстонский знаю, но с каждым годом все больше забываю. Да оно и понятно - с кем в Москве говорить по-эстонски? Так, разве что иногда Библию почитаю на эстонском, нополовину уже не пойму.
Рассказав таким образом о том, что мне свыше было дано, вернусь к главному - чего дано не было.
Я все о ней - об авиации.
В Краснокутское летное училище я поступил легко. И вот здесь уже сказалась моя авиационная неосведомленность. Авиация ведь так далека от медицины. Я с такой же легкостью поступил бы и в высшее училище, но я ни об одном о них не знал. А в проспекте, присланном мне перед поступлением в Краснокутское училище, было сказано, что "наши выпускники летают во всех подразделениях гражданской авиации". Я и решил, что " во всех подразделениях" - это значит "на всех самолетах". Конечно, сразу по приезде на поступление я понял, о чем идет речь, но решил, что с этого начинают все.
Словом, училище, как уже говорилось выше, я закончил с отличием. Все три года учебы, разумеется, был художником училища. И как только не отказывался от художества! - Да разве откажешься, если то навигацию, то съезд очередной осветить надо? Да мало ли что придумает творческий начальственный ум, чтобы загрузить курсанта-художника? Правда, самыми ходовыми моими произведениями были все те же портреты. Мне с вечера приносили фотографию кого-нибудь умершего, я за ночь рисовал его портрет сухой кистью на простыне, и утром этот портрет несли во главе похоронной процессии.
Должен сказать еще об одной своей детской мечте. Я всегда хотел побывать в Антарктиде. И потому, в общем-то, быстро смирился с тем, что поначалу буду летать на Ан-2. Думал, попаду на Север, получу северный налет, и можно проситься в Антарктиду. Ближе к окончанию училища я на всякий случай разослал письма во все северные города тогда еще такого большого Советского Союза, с просьбой принять меня в их аэропорты пилотом. Порой приходили ответы, что "у нас и аэропорта-то отродясь не бывало", порой отвечали, что пилоты просто не нужны, а порой и вообще не отвечали. (Но такое случалось редко - сейчас не отвечают куда чаще!) И вот только с одного места, - зато с какого! из Хатанги - пришло согласие. Я тут же обращаюсь с письмом к Начальнику Красноярского Управления ГА о том, что у меня есть вызов из Хатанги. Начальник тоже довольно быстро ответил мне согласием. А вот на распределении (оно прошло раньше, чем я получил письмо из Хатанги) сказали, что я должен ехать на Украину, в Харьков.
Туда и поехал. Думал, удастся открепиться в Киеве - да не тут-то было.
Я ничего против украинцев не имею, у меня и самого течет в жилах какая-то часть украинской крови. Но вот тут я столкнулся с таким чисто хохляцким упрямством, с каким потом сталкивался еще не раз, и сделал вывод - если хохол заупрямится, его никакой палкой не перешибешь!.
"Нет! - говорят мне в Украинском Управлении. - Не пустим!" -" Почему?" -"А вот потому. Не пустим, и все! Самим летчики нужны!" Может, они и были нужны, когда-то, где-то - но только не тогда и не там, где оказался я. Потому что в строй нас, молодых пилотов, ввели только к весне - а пришли-то мы в отряд в конце лета. То есть, промурыжили почти год на голом окладе. Так бы и ноги протянули "молодые вторые пилоты", да один копал могилы, другой приторговывал на рынке, а меня, как всегда, выручала все та же, преданная мною ни за понюх табаку, живопись. Рисовал в Парке Шевченко портреты - теперь уже живых, тем и зарабатывал. Причем, в отличие от авиации, вполне неплохо - примерно, как три экипажа вместе взятых.
В общем, ввели-таки нас в строй, и меня - первого, между прочим, из всех - посылают на первую "химию" - что на авиационном сленге означает "опылять поля".
И вот тут я - интеллигент в пятом колене, как говорит обо мне один знакомый (а как еще сказать, если до меня четыре поколения моих предков были врачами с институтскими дипломами) , сталкиваюсь с сермяжной правдой жизни.
То ли это по какому-то року свыше, то ли еще по чьему-то дьявольскому наущению, но мне дают такого командира, при воспоминании о котором у меня до сих пор мурашки по коже бегают.
В первый же вечер после авиахимработ он, горемычный, так назюзькался, что стал поливать (понятно чем) на головы прохожих прямо из окна второго этажа Дома Колхозника. Дальше - больше, но это уже непечатно. Когда меня послали с ним на следующую "химию" в Черниговскую область, так хозяйки дома - две бабушки божьи одуванчики, у которых нас с ним и техником расселили, по утрам тихо говорили мне : "Ты попроси его, пожалуйста, не с...ть ночью под телевизор". Стойкий был командир - с...ть под телевизор не перестал. Иногда, правда, менял место, и, когда мы уходили на полеты, во дворе, как знамя того, что здесь есть мы, вывешивался для просушки большой полосатый матрац.
Потому, когда у меня на руке выскочил первый аллергический прыщик от контакта с химикатами, я чуть ли не опрометью помчался в Харьков, бросился в санчасть, и стал, апелируя своим прыщом, просить списать меня с этой самой "химии". Может, в этом месте вы скажете: "Вот! Испугался трудностей!" Каюсь, - а вам бы каково было?
В общем, с химработ меня списали, но на летной работе оставили без ограничений. Оставить-то оставили, да только в Харькове, кроме этих самых, будь они неладны, химработ на Ан-2 другой работы не было. Я, опять было, на Север проситься начал, но на Север все равно переводить не захотели, заупрямились - только через увольнение.
В общем, с того времени началась моя нескончаемая эпопея с переучиванием.
Сначала решили переучить на Ан-26. Быстро были собраны все документы, и уже через неделю я должен был быть в Кировограде. Я дни считал, предвкушая это переучивание.
Наивный...
За день до отъезда пришло письмо о том, что переучивание на Ан-26, ввиду моральной устарелости самолета, закрыто.
Год сижу без налета, два - все жду, когда откроют переучивание снова. Уже и в Академии к этому времени учился. Уже и женился. Уже и ребенок родился. А я все сижу - ни денег, ни налета, жду. Всё! Не могу дольше ждать, семью кормить надо, летать хочу, от портретов уже тошнит - я ведь, все-таки, летчик. Иду в санчасть, говорю - записывайте на "химию" назад, все прыщи прошли. Записали. А через две неделю открывают переучивание, да только меня туда уже не посылают - я-то к сельхозработам теперь допущен.
Начинаю писать, просить, искать правду. Был в Министерстве ГА, хорошо так приняли, поговорили, и попросили, чтобы обо мне походатайствовали снизу, из Управления. Еду в Управление. Хорошо так приняли, поговорили, и попросили, чтобы походатайствовали снизу - из отряда. Даже сам Зам.Начальника Управления позвонил по этому поводу в отряд - вечером, после рабочего дня! Все сидели, говорили с ним. Был тогда в управлении такой замечательный человек - Зам.Начальника Управления Улыбышев. Причем, я ему, как и вам - никто, и видел он меня в первый раз в жизни. Да, сказали ему из отряда, все документы подготовим, переучим, пусть приезжает. Приехал домой, надежды бьют через край.
Наивный...
Документы -то подготовили, да только вопрос о переучивании вынесли на рабочее собрание. Хорошее было собрание, всю правду-матку узнал я о себе тогда - и какой я карьерист, и как товарищей ни в грош не ставлю. А что до того, какой я пилот - так какой же он пилот, если - вчитайтесь в фразу в характеристике на переучивание- "грамотен, дисциплинирова, летает хорошо, нуждается в постоянном контроле". (К тому времени у меня в трудовой было несколько благодарностей, и одна из них - "за грамотные действия в усложнившейся обстановке полета", когда у нас на перелете Харьков - Москва, в одном из немногих рейсров с пассажирами, загорелся двигатель). Подходили ко мне тогда после собрания командиры, и говорили: " Ты уж извини, но нам сказали, какой результат должен быть у этого собрания. А так ты парень хороший, и летчик надежный".
И сижу я следующие два года - уже запятнан дважды - как нуждающийся в контроле, и как потенциальный перебежчик. А как же? Я же хотел уйти на большие самолеты!
И опять - налета нет, денег с авиации нет. В то время, когда все летали, мне что-то рисовать подсовывали, когда же мне надо ехать в Ленинград на сессию - тут меня на "химию" отправляли. Я, естественно, отказывался - ведь мне же в Академию! Хорошо, говорят, езжай, учись, но учти...
Уже и учеба в Академии близится к концу. Надо же что-то со мной делать - не даржать же во вторых Ан-2, когда сам Командир отряда не имеет ни то, что Академии, а вообще никакого высшего образования. А иже с ним и почти все командование отряда.
А я по Инструкции к этому времени уже имею право, правда, еще только в виде исключения, переучиваться на Ту-134. И места приходят на переучивание, да меня на них не отпускают. Есть на эти места, говорят, свои люди. Я - как человек, авиацией потрепанный, знаю - не надо ждать милостей от природы. Еду в Ульяновск и сам договариваюсь там о месте для себя. "Вот, - говорю дома в Харькове, - есть место". "Есть, да не про твою честь". Обиды мои хлещут через край, но виду не показываю. Подходит ко мне тогда парторг отряда и говорит: "Даю тебе слово коммуниста, если ты так оформишь наш метод.класс, что комар носа не подточит - отпустим тебя в большую авиацию". Парторг был человеком хорошим, да вот коммунистом оказался не очень. Не сдержал своего слова. Я проработал над оформлением этого метод.класса почти пол-года (другие в это время летали, пенсию зарабатывали), и сделал его так, что он занял 1-е место по всему Аэрофлоту. Вздохнул я полной грудью - рад сделанной работе, рад будущим перспективам, словом, всему рад.
Наивный...
Прихожу к парторгу, говорю - давайте, отпускайте! Нет, говорит портрог в ответ, опять нет мест. Впервой ли мне? Еду в Ульяновск, снова добиваюсь для себя место, собираю документы, подписи, остается последняя подпись - Командира Отряда. Иду за ней к нему.
-Заходи, - говорит Командир Отряда.
Захожу.
-Закрой дверь.
Закрываю.
Внимательно изучает Командир мои бумажки. Потом бросает их на пол, и говорит:
-Чтож ты думаешь, ты будешь по Парижам летать, а я говно по полям разбрасывать?
Словом, как я понял, предложил он мне его разбрасыватьпо полям вместе с ним. Да обидно мне стало очень. На поля говно разбрасывать я тогда не поехал, а поехал в Москву, в Посольство, Америку проситься.
Попросился, и, вернувшись домой, специално довел эту информацию через уши вычисленных сексотов до ушей порторга и Командира Отряда. Зря я тогда это сделал. Никуда уезжать я не собирался, а навредил себе на всю оставшуюся жизнь. Меня с того времени и к Ан-2 подпускать перестали. Еще бы! В те годы угонов было много.
Как-то надо было из Изюма - это под Харьковом - забрать какого-то французского министра по фамилии Береговуа. Я стоял в наряде, так сняли перед самым вылетом. Вспомнили, что я английским владею не только в объеме школьной программы со словарем, побоялись, что я по-английски нажалуюсь французскому министру на свою судьбину.
Потом начался развал Союза.
А тут как раз в Киеве объявился мой дальний родственник Евгений Наумович К. - не знаю, знакома ли вам эта фамилия? - он в авиации был кем-то немалым. Так он, на радостях встречи с моими родителями, с которыми не виделся к тому времени лет тридцать, пообещал забрать меня к себе и отправить летчиком на Ту-134 в Перу.
А в это время стали переводить пилотов на контрактную основу. Я, естественно, контракт подписывать отказываюсь - иначе меня по нему же тут же уволят, и какое тогда Перу? То есть, опять я в каких-то диссидентах числюсь. Денег, естественно, получаю раза в четыре меньше, чем все остальные, те, что с контрактом. Потом эти контракты были по суду признаны недействительными, но мне-то с того уже легче не стало.
В общем, забыл тогда обо мне мой дальний родственник.
Вместе с Союзом начала разваливаться и авиация. Причем, украинская сделала это как-то особенно быстро. Но у меня-то есть живопись - она никогда не оставляла меня голодным, и кормила вполне достойно. Кормила-кормила, и докормила до того, что обо мне, чуть ли не раз в месяц, Харьковское телевидение начало снимать фильмы. Им очень нравилось то, что помимо участия в галерейных выставках, я еще пишу книги, состою в переписке с некоторыми очень известными писателями, и сам Чингиз Айтматов дает мне рекомендацию для вступления в Союз Писателей. Телевизионщики любили засунуть меня в самолет, и снимать, как я умничаю перед камерой, сравнивая меня при этом с "современным Сент-Экзюпери".
И уж как только я красиво ни говорил тогда об авиации, и как я ее люблю, и как никогда ни на что не променяю. (Наверное, надеялся, что программу увидит кт-нибудь из власть предержащих в авиации). А в результате, когда меня сокращали, один из сокращающих спросил:
-Кто давал вам право так очернять летчиков и небо?
Вот и думай после этого, "как слово наше отзовется"!
Тут начались сокращения. Это, конечно, отдельная история, когда я на комиссии по сокращению цитировал евангельское: "Распни его! Распни его!"
Да разве пронять было этих замшелых мозгами прихлебателей, которые сидели в отряде с 55-го года, жутко боялись, чтобы на них не обратили внимание и самих не сократили, может и сами вышедшие из таких командиров, каковым был мой незабвенный "первый", и из всех моих пламенных сентенций выводящих хриплым голосом одну фразу: "Кто вам дал право чернить небо?"
Словом, все равно сократили. Не помогли библейские цитаты. Хотя к тому 94-му году мой отряд и так, практически, уже не работал. Так, какое-то вяло текущее существование влачил, не более того.
Без работы я, конечно, не остался - меня за знание английского сразу забрали работать в казино - сначала официантом, потом барменом. (В общем-то, я еще до сокращения начал работать в этом казино. И об этом тоже телевизионщики попешили снять свой сюжет - вот, мол, как повернулась жизнь. А этот фильм послужил лишним поводом для моего сокращения - сказали, что я себе всегда на хлеб заработать смогу, а вот другие ребята, кроме штурвала, ничего не умеют. Вот и думай, что лучше - уметь что-то еще держать в руках, или не уметь?)
В казино я проработал 3 года. Хватит и этого - какой я бармен? Хотя и об этом тоже сняли фильм. Я готовил перед камерой "Дайкири" и рассуждал о творчестве Хемингуэя.
С 98-го года повинился я перед живописью, и полностью перешел на художнические хлеба.
Хлеба эти не были скудными, и в 2000-м вместе с семьей я переехал в Москву. В 2004-м купил здесь квартиру, оставив также за собой и квартиру в Харькове. Я же говорю - живопись, в отличие от авиации, никогда меня не подводила. Вы можете ради интереса набрать в интернете в любой поисковой системе мою творческую фамилию Виталий Ялпачек-Леви, и вам выскочит сразу несколько страниц с сайтами галерей, где есть мои работы. А можете, чтобы не утруждать себя, набрать хотя бы этот сайт: http://www.artlib.ru/index.php?id=11&fp=2&uid=3611
Когда я делал этот ресторан, то каждое утро проходил по Ордынке через здание Межгосударственного Авиационного Комитета. И как же мне каждый раз хотелось туда зайти, записаться на прием, и сказать - хватит говорить, что летчиков не хватает. Вот он я!
Ведь с того же 94-го года я начал писать по отрядам письма с запросами. Написал, примерно, в 40 отрядов. Но тогда в отрядах не было работы, а сейчас есть работа, но мне уже 46 лет!
Ну и что, что 46? У Маресьева ног не было, а его взяли. А у меня ноги есть. И есть остальное и здоровье, желание, образование, прописка! Нет только того, что называют молодостью, нет приличных связей в авиации, нет нормального налета (всего 2000 часов), и нет нормального типа самолета за плечами. Но ведь всему можно научиться. И потом, 46 - это не 64, еще летать, да летать. Отец моего друга - Ч. Виктор Иванович ( Заслуженный пилот, кстати) - летал до 70-ти, и только год назад вышел на пенсию.
Глянул,и ужаснулся - уже 9 страниц успел накатать!
Пора закругляться - это все же письмо, а не повесть.
Там под фамилией Ялпачек-Леви размещены мои работы, а под фамилией Гацуцын - работы моего отца. А статья "Long Way to Temple" - мой перевод на английский его статьи "Долгая дорога к Храму".
А его наброски сценария "Пророк и Царь" переработанны мною в полновесный сценарий для театра - со сценами, актами и занавесами - и сейчас готовится к постановке в одном из Московских театров. Когда поставят, сообщу в каком.
Вопрос, в общем-то ясен - возьмите меня на летную работу. Или порекомендуйте той авиакомпании, которая возьмет.
Если Ваш ответ будет отрицательным, вы мне его даже и не посылайте. Не надо также присылать мне инструкций, в которых сказано, что у меня большой перерыв, малый налет, и еще что-то в этом роде. Я все это знаю и сам. Но я также знаю, что если захотеть взять - всегда можно найти вариант. Разве не нашли бы вы такой вариант, например, для вашего родственника? Не поверю, чтобы в конце этого письма вы остались от меня так же далеки, какими были в его начале? Неужели не узнали меня ближе? По-моему, я вам в нем рассказал о себе больше, чем порой рассказывет о себе даже самый близкий родственник.
Раз в месяц я буду посылать вам это письмо заново, как напоминание о себе, и когда совсем в авиации не останется летчиков, тогда, может быть, вы и вспомните обо мне, и вышлите положительный ответ. Лучше, конечно, это сделать раньше, пока и я еще не до конца состарился.
Всего вам доброго!
P.S.
Кстати, в Антарктиде я тоже так до сих пор не побывал. Писал как-то в Институт Арктики и Антарктики с просьбой рассмотреть мою кандидатуру, неважно, в качестве кого - летчика, писателя, художника. Говорил, что ради этого готов выучиться даже на тракториста - но тоже сказали, что поздно. Господи, что ж у нас в стране за что ни возьмись - все поздно!