Изнурённый небом Ан-2 без всякого задора плюхнулся на суровую плешь земли, покрытую кое-где верблюжьей колючкой, поднял пыль. При разворотах жалобно кричали тормоза, двигатель напоследок рыкнул, будто хищный зверь и затих. Из самолётного чрева тотчас выпрыгнул плечистый малый лет двадцати, в потёртых джинсах. Оглядевшись по сторонам, он облизал сухие губы, взлохматил голову нервной рукой. Место глухое, убогое: одинокий, обшарпанный домик, агрегат электропитания и степной простор. Неподалёку стоял ещё серый вагончик да млели акации с выгоревшей листвой. От полуденного зноя и света болели глаза, а физиономия сама собой образовывала гримасу. Ступив короткими, кривыми ногами на землю отцов, старик-казах степенно надел на себя ватный чапан, снабдил бритую голову бараньей шапкой, после чего благодарно осклабился:
- Ол рахмет!
За ним из самолёта вышли две пёстрые женщины с узлами и сумками на плечах. Наполовину голый, скользкий от пота командир для порядка обошел раскалённый корабль кругом и подался к начальнику "аэропорта" пить чай.
- Да когда ж это кончится! - сердился на свой урчащий живот второй лётчик, рыжеусый разбитной парень. Он охотно упал бы где-нибудь в тени, да нет времени отдыхать; две прелестные особы уже явились за почтой, дожидаются, раскрыв дверцы микроавтобуса. Притворно постанывая, пилот передал им сопроводительные бумаги на груз.
- В прошлый раз выпил у вас тут воды с головастиками, теперь лягушку придётся рожать... Прямо не знаю, как быть.
Девушки хохотали, теряя от смеха упругость молодых тел, роняя почтовые пакеты. Белобрысого парня, подпиравшего плечом самолёт, они из кокетства не замечали. Ишь, красавчик, уставился, рубаху узлом завязал!
- Привет! - запоздало прорезался голос у наблюдавшего. - Вот прилетел к вам на пару недель.
- Здравствуйте! - манерно склонила голову набок одна из девушек. - Все так рады и мы немножко...
Другая прыснула, отвернувшись.
Белобрысый смутился, решил презирать их, а кроме того, почуял стыд. Опять не получается держать себя с женским полом легко, играючи. Недавно встретил девушку, полюбил так, что готов был для неё в любую минуту сделаться трупом, а она, по профессии метеоролог, оттолкнула обеими руками. Словно туча грозовая, глаза, как молния...
Всего полгода назад он, Андрей Локтев, вернулся в родной, южный город, окончив авиационно-техническое училище. Специальность свою недолюбливал, печалился при виде разобранных самолетных фильтров в чёрном, как жидкая грязь, масле. Кто-то из бывалых коллег обижался тусклым разумом на одежду: "Видал как лётчиков Родина одевает! И кожанки им, и все... а нам, как зэкам - чёрную робу, - и угрожающе повышал голос, - верно я говорю?!" Откручивая на самолёте какую-нибудь неудобную гайку, этот прожженный дядя до крови царапал руки и вслух серчал на генерального конструктора: "Чтоб ты гадил колючей проволокой!"
В свободные минуты Локтев лез в пилотскую кабину - чувствовать себя крылатым, и волновался душой, ведь небо при всей своей пустоте манило, обещало массу романтических удовольствий. Как-то раз по пути в аэропорт он увидел в служебном автобусе девушку, а увидев, едва с ума не сошёл от мгновенно возникшей любви. Захотелось стать верующим и молиться на её золотисто-соломенные волосы, мотыльком лететь на свет обжигающих глаз. Казалось, вся прелесть томительной жизни, её тайна и неизбывный зов выражены этими пышными, гордо очерченными губами. Не сразу Локтев сообразил, что работает девушка тоже в аэропорту; всю дорогу мысленно бредил и глядел на неё, как какой-нибудь кавказец. Просто заговорить - рискованно, вдруг он покажется любопытствующим обывателем с узкой, блаженной фантазией. Тут нужен оригинальный маневр и натиск интимного благородства. Прежде всего Андрей выяснил, что работает девушка в метеослужбе аэропорта, а живёт в общежитии. Даже окна её разведал, балкон на втором этаже. Разузнал также, что зовут её Валерия, и вовсю наслаждался этим именем в умственном обиходе: "Лера, Лерочка, Валерьяночка!.."
Летними ночами не хотелось спать, чтоб не пропадать таким образом в глухоте и скудости. Часто думалось о самом присутствии в этом мире, о невозможности жить вечно. И многое другое грезилось. Андрей лежал на раскладушке в саду, наблюдал притихшее небо. Сквозь шелест листьев и звездную мелочь проступало милое лицо Валерии... "Значит, миром правит любовь, и весь смысл в этой тенденции", - просунув руку под одеяло, парень гладил себя и томился.
Одной такой ночью он, совершенно счастливый, возник на балконе своей возлюбленной - влез по верёвке. Окно и балконная дверь были распахнуты; Локтев свободно вошёл и от впечатлений минуты две-три испытывал лихорадку. С неба полным, голым телом светила луна, озаряя телевизор, настенный календарь с темпераментным Кикабидзе. Лера лежала поверх одеяла, раскинув руки в какой-то летящей позе. Локтев удивился: какое она, оказывается, смирное и негордое существо! Было немного жаль, что устроена Лера банально, как все люди, что у неё нет крыльев, а там, где они могли быть, типичная спина... И все-таки не смотреть на неё было мучительно.
"Наверно, она не чует общей тенденции и видит сейчас один только мрак... Фактически пропадает зря", - посочувствовал Локтев. Прежде чем спуститься с балкона, он оставил на подоконнике ароматные женственные розы с любовной запиской: "Надеюсь, минует Вас жизни зло, невзгоды, тоска, цунами, а счастье подарит моё крыло, что всюду, пожизненно с Вами..." Крыло, разумеется, было воображаемым, так как в действительности Локтев крутил гайки, зато чувство реально ударяло в голову и почти отрывало от земли.
На второй или третий день Локтев увидел Валерию вновь, явился к ней на рабочее место и сходу выпалил про любовь, про ночной визит. А она разозлилась и выгнала в шею.
"Застрелиться что-ли?.." - рассуждал Андрей, стоя за дверью метеослужбы. Но он был молодой и хотел жить ещё, правда, теперь уже только из любопытства. Прилетел вот в пустыню, чтоб в одиночестве закалить себя против любви и не мучиться угнетающим душу вопросом: "Как же ещё обращаться с девушками?!"
...Радиотехник Боря-маленький, так его звали здесь, по-приятельски встретил Локтева. Низкорослый, коричневый, вроде пигмея, он каждое утро заглядывал в вагончик, где жили командированные, садился на стул и незаметно присутствовал, часто роняя уснувшее лицо. Андрей уважал терпеливое Борино забвение личной жизни, угадывал в нем товарища по-несчастью - неудачника в интимных делах, но не понимал, как можно, будучи радиотехником, завидовать "слонам", то есть, специалистам по механической части.
- Ты просто никогда не менял цилиндры, не знаешь, что это такое.
- Лучше цилиндры менять... пусть масло за шиворот капает, зато не сидишь целыми днями, как болван! - сопротивлялся Боря, ненавидящий безделье.
После полудня парни лежали в тени пляжных грибков у озера вблизи аэропорта. Бывали здесь даже в непогоду, когда ветер поднимал над берегом песчаную пыль, а небо становилось серым.
Перегревшись, Андрей бежит к воде, покрытой искристым сиянием солнца. Лежать на мели, в прохладе ласковых волн - блаженство райское, не хватает, может быть, какой-то малости. Боря тоже разгоняется по узкому бетонному пирсу и дает такого "козла", что Локтев вскрикивает от восторга и веры: в будущем люди станут летать без всяких приспособлений. Будут вот так же разбегаться и взмывать... Такова будет потребность и сила духа. Тут стесняться нечего! Еще Маркс с Толстым советовали штурмовать небо, подниматься над пропастью жизни. Ради всеобщей любви...
- Боря, ты только крылья расправь и полетишь, как орёл.
- Не умею.
- Просто ленишься. Ни разу, видать, не любил по-настоящему, вот и в небо не хочешь, - Андрей переворачивается на спину и начинает болтать. Маленький крепыш Боря флегматично молчит.
- Оно, конечно, не у всякого душа настроена на взлётный режим, да и мысли у большинства, как бы диван приобрести, машину... Чего ты в лётчики не пошёл, Боря?
- Радио нравилось, хотел радистом стать.
- А я пытался - здоровье не то. Шумы, понимаешь, в сердце... Иначе давно бы уже заруливал... Ну ничего, есть ещё душевные крылья!
- Какие тут крылья! Дежурство да общага - скучно.
Локтев умолкал, поддаваясь Бориному настроению, понимая, как слаб человек против унылых условий существования. Заговорил вот про крылья, а у самого на душе тошно без конкретных ощущений любви и полёта. Волком выть хочется.
К вечеру Боря прямо с озера ушел на дежурство, а Локтев отправился к себе в вагончик, удобный, оказывается, не только для командированных авиаторов. За столом в одних плавках сидел дюжий мужчина с энергичными чертами лица; будто заклинатель змей, он многозначительно и строго смотрел на открытую бутылку вина. Это был диспетчер аэропорта Евгений. Неделями он не появлялся в вагончике, а когда появлялся, Боря с выражением угрюмой свирепости предупреждал командированных, что эта скотина не дает по ночам покоя. Как бы между прочим говорил ещё, что недавно здесь же, в вагончике, вытащил диспетчера из петли. Едва-едва откачал...
- Ну где ты все бродишь? Садись, выпьем, - потребовал Евгений, тяжело, самодовлеюще глядя на Локтева.
- Спасибо, и без вина жарко.
- Да не будь ты бабой - пей!
- Не хочу. Лежишь потом и проваливаешься, как в свободном падении, только намного противней.
- Я сам летал, что ты мне толкуешь! - запальчиво сказал диспетчер и одним духом выпил стакан вина. - А теперь вот ползаю, пресмыкаюсь... И любого возьми, пока молодой, чёртом смотрит, а к сорока годам завял... Закон природы, ничего не поделаешь. Вот она, главная функция, -кивнул на бутылку Евгений. - Размышлять и скорбеть. Думаю много, бывает даже остановиться не могу - инерция дальше волокёт. Да!.. Не умеем мы жить, не умеем, и все в этой жизни не так, как хочется. Вот я диспетчер, а мог бы стать поэтом, это ясно... А ты лучше не думай, живи, как Чебурашка. Скажешь, небось: "Бредит Женька..." Правильно. Скучно мне, брат, вот и пью. По приказу интеллекта...
Из сочувствия Локтев выпил полстакана вина и вышел прочь из вагончика. Евгений тоже вылез наружу, сел на пороге, укрепив между ног бутылку.
"Симпатичный мужик... Что ж ты, дядя, так рано крылья сложил?" - печально подумал Андрей и твёрдо, независимо объявил:
- Пойду на ужин.
- Проглот! - осудил диспетчер, шумно выдохнул перегар и выпил уже без удальства, а как бы всхлипывая.
Всяк, идущий из аэропорта в посёлок, непременно оказывался на территории комбината строительных материалов, обходить который и долго, и незачем. Полигоном служил замусоренный пустырь. Тут и обнаруживалось производство: баррикады бракованных панелей, колодезные кольца, плиты, лотки. По рельсам ездил рыжий от ржавчины подъемный кран, сквозь густую, белесую пыль пробирались самосвалы. Стоя над залитой в формы бетонной массой, матерно беседовали заскорузлые, покоробленные трудом мужики. Грубым словом они поощряли терпеливую доблесть тех, кто орудовал вибраторами.
- Жана теперь ждёт и в баню нада... - тоскуя, сказал один из формовщиков, остальные блудливо заулыбались. Проходивший мимо Локтев смотрел на них, любуясь. Было ясно, что эти диковатые, мозолистые люди - самозабвенные титаны, что они красивей прочих, работающих изворотливостью ума.
"Стать бы вам, ребята, крылатыми..." - чутко подумал Андрей, совершенно уверенный, что полёты над полигоном пришлись бы им по душе. Незаметно Локтев очутился в столовой и забыл о мужиках, оставив их на произвол дальнейшей судьбы.
Из поварской к прилавку раздачи ломкой, ходульной походкой приблизилась девушка с блестящим от жары лицом. Андрей взглянул на её тощую, уязвимую фигуру и внезапно повеселел: именно это лёгкое тело лучше всего годилось бы для полёта. Что если сказать ей об этом и вместе порадоваться?
- Как жизнь? - идиотски улыбаясь, осведомился Андрей. Раздатчица тряхнула мелкими, мокрыми от пара кудрями, обнажила золотые зубки.
- Ничего.
- Можно вас в кино пригласить? - неожиданно для самого себя предложил Локтев, так хотелось ему заворожить женский пол идеей полёта.
- В кино? - задумалась на мгновенье девушка. - Я через полчаса только освобожусь.
Оказывается, в жизни бездна всяких возможностей. Если пытаться и дерзко желать, можно чёрт знает чего добиться! Солнце опускалось в тускло розовеющую муть горизонта. Около глиняных домов резвились азиатские дети, паслись и теснили друг друга бараны. Захолустье, непритязательность, чей-то смех, отдалённый и милый, будто вечерний звон... Ноги сами собой шагали по пыльному тротуару в сторону кинотеатра. От удовольствия жизни хотелось мычать и мяукать, но Локтев опутывал девушку понятиями "глиссада", "дивиация", "навигация". Новую знакомую звали Зина. Старательно вчитываясь в изъеденную временем афишу, она доверчиво жалась к Андрею худенькой спинкой.
- А чё, кина сегодня не будет?
- Не будет, - пояснил Локтев, с сомнением глядя на тонкие ножки Зины.
- А на каких ты самолётах летаешь? - спросила она любопытно.
- Слышала про такой Ан-2?
- Эта самая "Нюрка" что-ли?
- Ну да, - согласился Андрей.
Зина не слишком побуждала к умным разговорам, с ней было легко. Если бы так же легко было с Лерой! "Ах, Лера, такое бы с нами творилось! Поверь в два волшебные наши крыла!.." - горестно вспоминал Локтев, пока шли мимо гипсовой колхозницы со снопом у фасада кинотеатра. Лёгкое сожаление и ожидание чего-то еще сближало и настораживало обоих. Ради этой неясной романтики решили сесть на скамейку под старым, засохшим дубом. Тут когда-то шумел парк, а теперь остались редкие, полуголые стволы в зарослях чертополоха. Было тихо, тепло, зажигались редкие огни посёлка. Помолчав немного, Андрей повернулся к Зине, сентиментально погладил её по щеке и поцеловал так запросто, будто сигарету прикурил.
- Пойдём на озеро... - проговорил он дрогнувшим от волнения голосом.
В пути Локтев доказывал, что научится летать, как птица, если не теперь, так потом, после второго своего рождения.
- Как это? - удивилась, не поняла Зина.
Пришлось рассказать ей о бессмертии по Циолковскому.
- Мы, конечно, умрем, но уйдем из жизни на какой-то ничтожный миг, потому что небытиё неощутимо. Миллион лет пролетит, как одно мгновение, и наш прах обязательно превратится в живую плоть. Второй раз я хочу родиться с крыльями, - кокетничал Локтев.
Зина, слушая про такое, стала совсем податливой.
Нагретый за день песок излучал тепло наподобие печки; идти по нему было трудно, тем более, что место Локтев выбрал пустынное, в стороне от пляжных грибков. И все же не обошлось без встреч. Немолодая, широкоплечая женщина вела под руку пьяного друга, а рядом с ними, забегая вперёд, пускался впляс гражданин, похожий на Добролюбова. Когда поравнялись, пьяный остановился и гордо сказал:
- Все путём у нас, всё путём!
Зина часто, без причин улыбалась - и когда слушала Локтева, и когда, стоя босиком на песке, расстёгивала юбку. С тихим плеском Андрей погрузился в тёплое, квакающее озеро. Зина двигалась по пятам, откровенно повизгивая. Локтев как будто этого только и ждал - порывисто подхватил девушку на руки, начал выполнять её телом разные виражи и перевороты, чтоб она почувствовала аэродинамику. В воде Зина была не тяжелее кошки, и все равно Андрей утомился. Пошатываясь, вышел на берег, положил её, мокрую и весёлую, на песок. Зина не отпускала Андрееву шею, обнимала тонкими ручками, желая летать ещё, но вместо этого последовал половой акт.
- Ты тяжелый... - упрекала Зина, часто дыша и отталкивая от себя грудь Икара.
Часа через два, унылый и приземлённый, вернулся Локтев в вагончик ночевать. Спавший на полу диспетчер беспрестанно ворочался, валял пустые бутылки и угрожающе ругался во сне. В темноте со звоном кусались злые комары. Андрей тяжело рухнул на кровать; перед сном непрошенно шевельнулась горечь: все в этой жизни не то и не так, как хочется... прав диспетчер. Проснулся Локтев от шума и понял, что это поднялся Евгений. Обуреваемый противоречиями, диспетчер шарахался по вагончику; периодически он останавливался и в ярости ломал пластмассовые зубья вешалки. Это выглядело как реакция на события в мире, о которых сообщало радио. Передавали, что где-то в Карибском море столкнулись два нефтеналивных танкера.
Наутро в вагончик пришел Боря-маленький. С полчаса он спал, сидя на стуле, затем бранился с Евгением. Локтев грустил, затруднялся представить, что диспетчер когда-то летал, и о собственных крыльях больше не заикался.