Аннотация: Финалист 25-й Мини-прозы 17.11.12 - добавлен в качестве послесловия отзыв от Влада Копернина Опубликован в альманахе "Полдень,ХХI век" (Спб, апрель 2019)
А. Л. Деге посвящается
Снаружи, как всегда, был зимний вечер. Закат растекался вдоль горизонта cтылой розовой полосой. На окружавшей постройку равнине от сугробов ползли лиловые тени.
Проваливаясь в мягкий снег почти по колено, Видон доковылял до колодца, поставил вёдра возле сруба, надавил на рычаг. Заскрипел, раскручиваясь, ворот, загромыхала цепь. Бадья стремительно понеслась вниз, к невообразимо далёким красным сполохам на дне.
Падала она долго. Тело Видона, покрытое густой длинной шерстью, ещё не успело по-настоящему почувствовать холод, однако лапы, щёки и нос уже замёрзли. Наконец цепь натянулась и замерла. Какое-то мгновение ворот был неподвижен, затем рычаг на автомате пошел вверх, и заиндивелый валик завертелся в обратную сторону, с лязгом наматывая слои металлических звеньев.
Поднятую бадью до краёв наполняло багровое сияние, густое и плотное. Видон аккуратно разлил его по вёдрам и понёс в дом. Шёл он осторожно, стараясь попадать в свои же следы. Сияние вязко колыхалось в такт шагам.
Внутри обдало теплом и вонью. Из-за перегородки слышалось тяжёлое сопение.
- Накорми личинку! - приказал Голос.
Видон ненавидел личинку и, несмотря на свой рост и силу, боялся её кормить. Каждый раз казалось, что его самого вот-вот затянет в раструб зловонного рта. Однако приказания Голоса надо было выполнять.
Тварь за перегородкой уже ждала положенной порции пищи. Чёрный проём её пасти пульсировал от нетерпения на бесформенном теле. Пенистая слюна капала на грязный пол, белёсые бока раздувались.
Видон приподнял ведро, опрокинул его содержимое в рот чудовищу. Сияние медленно потекло в раззявленную воронкообразную глотку. Личинка со всхлипами втягивала мерцающую массу, утробно сглатывала. Тело её колыхалось, урчало, испускало тошнотворный запах гнили и разложения. "Она жрёт всё больше и больше, - думал Видон, стараясь не делать глубоких вдохов. - Раньше мне не надо было ходить к колодцу так часто. И раньше в этом закутке было просторнее. Тварь подросла."
Закончив кормление, он подхватил вёдра и поспешил вернуться на свою половину. Здесь дышалось немножко легче.
- Топливо, - произнёс Голос.
Приказ означал, что надо опять выходить на мороз. На этот раз - надолго. .
***
Видон брёл по засыпанной свежим снегом колее, волоча за собой на верёвке санки для дров. Там, где заносы оказывались особенно непролазными, он толкал сани впереди себя, расчищая и утрамбовывая проход. Даже шерсть не согревала - от холода деревенели пальцы, стыло тело. Время от времени Видон растирался, разгонял кровь. Помогало это плохо - казалось, не только воздух, но даже сумеречный свет почти скрывшегося за краем равнины солнца выстужен до звона. Идти было не так уж далеко - тёмная, вначале едва различимая вдали ломаная линия быстро приближалась, превращалась в цепь стоящих на заброшенных путях железнодорожных платформ.
Над головой внезапно мелькнула ослепительно-белая, стремительно летящая к земле яркая точка. "Что это?" изумлённо подумал Видон. Он подождал немного, глядя то на подкрашенное закатом хмурое небо, то на бесконечные сугробы, поглотившие непонятную вспышку. Ничего необычного больше не происходило - мир опять выглядел таким же замёрзшим и безжизненно-неподвижным, как всегда. Видон свернул к стоявшему недалеко от платформ сараю. Там можно было развести костёр и обогреться.
***
Оранжевые язычки огня медленно обугливали расколотые в щепу поленья. На обросшей инеем стене расплывалось от поднимающегося жара талое пятно. Видон наслаждался теплом и покоем. Отсюда не хотелось никуда уходить. Старый дощатый сарай был убежищем от жути, в которой приходилось существовать, местом, где можно хоть ненадолго забыть о вони, холоде и бесчисленных приказах... За пределами обиталища гигантской личинки Голос не мог следить за каждым шагом своего раба - походы к платформам давали краткую передышку от постоянного надзора и контроля. Однако наказать за невозвращение Голос мог и на расстоянии - испытав это однажды на собственной косматой шкуре, Видон навсегда отбросил мысль о побеге. Даже задерживаться было опасно.
Мысль о наказании заставила подняться, шагнуть за порог. Платформы всегда были почти на три четверти пусты, однако дрова на них никогда не кончались. Металлические стойки отсвечивали в ранних сумерках сиреневым блеском.. Уныло торчал в просторном небе семафор.Видон дотащил санки до состава, подпихнул их почти вплотную к увязшим в глубоком снегу колёсам, и занялся разгрузкой, стараясь работать побыстрее - перед возвращением ему хотелось успеть ещё немного погреться у огня
От обледенелых чурбаков даже на морозе шёл слабый запах хвои и смолы. Видон не знал, откуда берутся на платформах эти куски дерева, как не знал истоков колодезного сияния, появления личинки, могущества Голоса, собственного бытия.... Зачем думать о непостижимом? Если некому ответить на вопросы, какой смысл спрашивать? Делать надо только то, что приказано. Например, доставить поленья, не растеряв по дороге. И Видон старательно укладывал их на сани плотными ровным рядами. Однако странный огонёк, мелькнувший среди облаков, пробил брешь в его обычном тупом равнодушии Он то и дело прерывал работу, озирался, вглядывался в густые закатные тени. Абсолютная тишина занесённого снегом мира угнетала, давила, казалась наполненной тревожным ожиданием...
Он уже взялся было за верёвку, собираясь оттащить сани к колее, когда высмотрел наконец в отдалении еле заметный отблеск. Глухо, сильно стукнуло сердце. В несколько прыжков одолев расстояние, Видон разгрёб мощными лапами снег, извлёк из-под него светящуюся прозрачно-льдистую фигурку. Пять остроконечных, чуть изогнутых лучей сходились к общему центру.. "Как замёрзшая морская звезда, - подумал Видон, тут же удивившиь сравнению. - Откуда я знаю, что такое морские звёзды?"
Бледно-золотистый свет тускнел на глазах, и Видон внезапно понял, что пришелица с небес умирает. Прижав её к груди, он метнулся в сарай, швырнул щепы в гаснущий костёр - пламя затрещало, взметнулось, отбрасывая на стены колеблющиеся тени. Видон поднёс свою находку как можно ближе к огню, бережно держа на вытянутых лапах. Всё отступило - необходимость вернуться, страх перед наказанием, жестокое безразличие Голоса... Только одно было важным, - оживить невесть откуда взявшееся маленькое чудо.
Oн успел вовремя. Свечение начало разгораться, становилось всё ярче. Контуры лучей, оттаивая, теряли застывшую неподвижность. Видон, как заворожённый, наблюдал за постепенной транформацией куска льда в источающее радостный свет живое существо. Вдруг звёздочка шевельнулась, и, не успел спаситель опомниться, соскользнула с его широких ладоней. Ловко приземлившись на ножки-лучи, она подбежала к костру, прыгнула в жарко пляшущие на дровах языки огня и заплясала, подпрыгивая, вместе с ними. Она впитывалa пламя, наливалaсь блеском, яркостью, жизненной силой... Наконец, насытившись, вернулась к Видону, переливчато сияя в сумраке убогого строения. Один из лучей осторожно коснулся мозолистой лапы, ласково огладил мягким теплом...
... Стоило только Видону ощутить прикосновение, как поток странных, до рези в глазах реальных образов хлынул в его сознание. Широкий письменный стол, чернильница, гусиные перья в серебряном стакане. Он увидел собственные руки - не лапы, а именно руки, - белые, крупные, ухоженные, с полированными овалами ногтей. На краю стола были сложены свитки. Oн брал их, раскручивал тонкий пергамент, быстро пробегал глазами написанное.Потом окунал перo в чернила и энергично выводил красную, словно писаную кровью, резолюцию...
... Видение пришло и ушло. Видон опять сидел в дровяном сарае, рядом стояла спасённая им звёздочка, и он знал, что время вышло и пора возвращаться.
- Меня зовут Видон, - сказал он. - Можно мне звать тебя Лайти?
Она кивнула, чуть изогнув верхний луч. Это подтверждение разумности окончательно заставило его решиться.
- Я не могу оставить тебя здесь, - сказал он, не столько объясняя, сколько убеждая самого себя. - Когда костёр догорит, ты опять замерзнёшь. Лучше унесу тебя и спрячу в пристройке для дров. Там смогу часто навещать и поддерживать огонь. Согласна?
Она снова кивнула.
- Ну, вот и договорились.
***
Каждый раз, заходя в пристройку проведать Лайти, Видон окунался в невыразимо приятное ощущение приветливой радости. С её появлением жизнь изменилась, и дело было не только в том, что он перестал чувствовать себя одиноким. Tупое оцепенение мыслей и чувств, в котором он пребывал до встречи с ней, медленно рассеивалось. Сознание Видона теперь постоянно работало, пытаясь найти ответы на вопросы, ещё недавно казавшиеся ненужными и бессмысленными. Внешне он оставался всё таким же молчаливо-старательным, запуганным, лишённым собственной воли существом. Однако странные образы, вызываемые прикосновениями Лайти, непрерывно всплывали из глубин подсознания. Все они были похожи на ту, самую первую картинку: свитки пергамента с короткими текстами, сильная выхоленная рука, уверенно чёркающая на них резолюции. Видон старался прочитать слова, бегущие из-под пера, но багровые чернильные значки расплывались, сливались в одну кровавую полосу, и видение исчезало.
Жизнь его была всё такой же тягуче-однообразной, однако теперь в монотонном сумеречном кошмаре появились минуты, дарившие ощущение взаимной нужности. А вопросов становилось всё больше. Впервые Видон задумался, почему он никогда не испытывает потребности в пище? Почему мёрзнет, но не замерзает насмерть? Не спит? Не болеет? Не падает без сил от усталости и изнеможения?
Иногда размышления эти так беспокоили, что он жалел о прежних, бездумных временах. Однако не в его власти было прекратить видения или прогнать вызванные ими мысли. И растущую тревогу за Лайти он тоже не мог унять- прятать её в непосредственной близости от Голоса казалось безумно рискованным, а как иначе уберечь от холода и гибели?
***
Очередной визит в пристройку расстроил Видона. Лайти вела себя необычно - так, словно не хотела его отпускать. Когда он, расколов топором несколько чурбаков, понёс охапку к выходу, она забежала вперёд и встала у самой двери, загораживая дорогу. Видон сначала пытался её обойти, потом, положив топор и поленья на усыпанный древесной трухой снег, присел на корточки и стал уговаривать:
- Я не могу остаться. И взять тебя с собой не могу, понимаешь? Я приду опять. Скоро. Обещаю.
Oн протянул лапу погладить её. Тёплые лучи обхватили запястье, уводя от реальности, заставляя видеть то, чего Видон, несмотря на тревожное чувство узнавания, никак не мог понять...
... Перо застыло над пергаментом, рука вдруг утратила уверенность, медлила, не решаясь вывести привычную надпись. Человек, сидящий за столом, прикрыл глаза. Ласковые женские руки вспомнились ему, милая улыбка, непривычная, добрая нежность... Он мотнул головой, стряхивая с себя наваждение. "Глупости. Сантименты. Мимолётное увлечение. Странно, что я до сих пор её помню. Я отослал её прочь так давно, да и продолжалось это недолго. Почему я должен делать для неё исключение?"
Он окунул перо в чернильницу. Багрово-красные буквы побежали по белёсой поверхности документа...
Оторвавшись наконец от Лайти, Видон с тяжёлым сердцем вернулся в дом. Личинка день ото дня казалась ему всё противней. Уже не оставалось сомнений, что она действительно растёт, точнее, раздувается, увеличиваясь постепенно, но неотвратимо. Так пугавшая его пасть казалась теперь не воронкой, а бездонной чёрной клоакой, способной заглотить и превратить в вонючую слизь что угодно.
На пороге стояла Лайти. Её ясный свет казался настолько неуместным в этом грязном, пропитанном тяжёлым муторным запахом хлеву, что у Видона защемило сердце. Никогда ещё ему не было так страшно. Не за себя - за неё. Вместо мыслей в сознании метались разрозненные, бессвязные слова. Жуткое ощущение неминуемой, непереносимой потери парализовало способность думать и двигаться.
- Скорми это личинке, - чуть брезгливо сказал Голос.
Приказ швырнул Видона обратно в действительность. Шерсть у него на загривке встала дыбом от ужаса и отвращения.
- Нет... - прошептал он, не в силах отвести глаза от Лайти.
На секунду повисла пауза, потом Голос повторил, на этот раз другим, гораздо более жёстким тоном:
- Скорми ЭТО личинке!
- Нет! - отчаянно выкрикнул Видон. - Я не сделаю этого! Нет! Никогда!!!
Тело взорвалось болью. В каждый мускул, в каждый нерв словно вонзили тысячи раскалённых игл. Суставы сдавили невидимые тиски. Видон упал на мокрые половицы. Он выл, не в силах сдерживаться, бился в конвульсиях, продолжая выкрикивать:
- Нет! Нет! Нет!
- Да! Да! - издевался Голос. - Ты ведь знаешь, что долго не выдержишь. Знаешь, что рано или поздно подчинишься моей воле. Зачем же ты сопротивляешься? Избавь себя от ненужных страданий!
Видон уже не мог говорить, только хрипел, отрицательно мотая кудлатой головой. Горло перехватывали мучительные спазмы, глаза вылезали из орбит.
- Делай что приказано, раб, ничтожество! Повиновение - основа порядка! Приказы должны исполняться любой ценой!
Вдруг раздался натужный, скрежещущий звук - по перегородке зазмеились трещины, и она, не выдержав напора распухшего до невероятных размеров чудовища, разлетелась на куски. Личинка нависла над корчащимся на полу прислужником, раскрыла пасть...
- Исполняй приказ! - неумолимо грохотал Голос.
Почти ослепший от боли и отчаяния, Видон в панике елозил лапами по доскам, пытаясь если не подняться, то хотя бы отползти от надвигающегося монстра. Ладонь коснулась гладкой деревянной рукояти...
Невероятным, немыслимым усилием он извернулся и метнул в проклятую тварь топор, вложив в бросок всю свою ненависть, всё скопившееся за время бесконечной службы омерзение. Лезвие с чавканьем врезалось в белёсую колышащуюся плоть, разрубило оболочку, раскромсало по всей длине аморфное брюхо. И внезапно тело личинки начало стремительно распадаться на сотни одинаковых бледных, испачканных чем-то багровым, странно знакомых лоскутов...
Боль отпустила. Голос молчал. Поднявшись, Видон поражённо смотрел на усыпавшие постройку бесчисленные куски пергамента. От них несло той же удушливой трупной вонью, что и раньше от личинки. На каждом стояла резолюция "Привести в исполнение"
Мягкое тёпло коснулось колена.
Лайти.
Всё встало на свои места, обрело смысл.
- Зачем?! - губы не слушались Видона. - Зачем ты, святая душа, спустилась за мной в преисподнюю? Неужели ты всё ещё думаешь, что во мне было что-то хорошее? Я ведь подписал! Почти без колебаний. Подписал и забыл, и никогда не вспоминал больше о тебе - ни там, ни здесь...
Он помолчал и еле слышно добавил:
- Прости меня...
Лайти будто ждала этих слов. В тот же миг она шагнула вперёд и дотронулась лучом до ближайшего к ней пергамента . Сверкнула вспышка. Слепящее пламя охватило пропитанные запахом смерти документы. Несколько секунд оно полыхало раскалённой завесой, потом пропало. Вместе с ним бесследно исчезли и свитки, и вонь, и обломки рухнувшей перегородки. Из приоткрытой двери тянуло морозной свежестью.
Лайти просеменила к порогу. Остановилась, обернулась, поманила за собой Видона. Тот неуклюже поднялся, покачал головой.
- Нельзя. Я не могу. - он обречённо развёл лапы в стороны, - Мне никогда не позволят покинуть это место. Ты же сама всё видела. И слышала. Оставь меня. Я должен быть здесь один. Ад у каждого свой.
Лайти, раздражённо топнув, неожиданно взмыла к потолку. Подлетев к Видону, уцепила за косматое ухо и властно потащила к выходу.
То, что он увидел снаружи, поразило его. Застывший мир менялся на глазах. Меркла, таяла полоса призрачного розового света. Небо наливалось непривычной темнотой. И Видон наконец осознал, что с момента гибели личинки не слышал Голоса и не чувствует больше его присутствия. Ощущение пустоты и простора охватило его. Оно было сродни одиночеству, только называлось по-другому.
- Я что же, свободен? - очень тихо спросил он, опасливо покосившись на тёмный дверной проём за спиной. Никто не отозвался, не оспорил, не возразил.
Закат над равниной погас.
Наступила ночь.
***
В чёрном небе мерцали далёкие, давно забытые созвездия, а впереди, освещая путь, летел над снегами огненный силуэт Лайти.
"Что мне ещё остаётся? - думал Видон. - Только следовать за ней. Верить, что она любила и простила, и знает дорогу, и желает добра. Надеяться, что мрак этой ночи - не тьма безысходности, а предтеча грядущего рассвета... И, кто знает? Может быть, когда солнце наконец взойдет, окажется, что я уже не бреду по сугробам, а шагаю по облакам.
Ведь всё когда-нибудь кончается.
Даже Ад"
Вместо послесловия:
Отзыв, написанный на рассказ победителем 24-й Мини-прозы В.Коперниным
В сумерках порой происходят странные оптические явления, странные - это чтобы не сказать больше. Русалки водят хороводы над теми местами, где их бывшие излюбленные ручейки и речки заключены в смрадных тисках коллекторов горводоканалов, лешие собирают пивные бутылки и жестянки на предмет сдать в скупку и похмелиться дешевой хреновухой у бабки-самогонщицы, дааальней внувнувну-прачки самого великого князя Ягайлы, оборотни перекидываются через пень, через железный штык-нож, скидывают погоны и портупеи и становятся вроде даже отдаленно походими на обычных людей, а кровавые упыри запрокидывают бледные лица к полнеющей, но не сдающейся в тисках обезжиренной диеты Луне и жалобно воют из окон служебных кабинетов, прекращая ради этого важного дела на минуту-две свою неотложную, государственной важности работу. Ровно через пару минут они очнутся и снова возьмут в руки с холеными овалами ногтей перья и красными чернилами начнут строчить одно и то же, как заведенные: расстрелять, расстрелять, расстрелять...
Через пару минут. Может раньше. Может позже. А может, вообще никогда, потому что сердце, и почень,и печки, и нервная система истощена каждодневным трудом на бляго государства - и наконец отмучается сердешный, и не увидит как произойдет маленькое чудо, и звезда упадет, как подкошенная, как сбитая метким ворошиловским выстрелом мишень в тире клуба песни и пляски сотрудников народного просветления, причиняющих радость и насаждающих добро и порядок.
И не увидит, и не узнает, что на грешном небе или под грешным небом на грешной земле стало одной звездой меньше - зато на своей шкуре узнает, что на гоныме прибавилось колдурасников,, а на колдурасе - гонымщиков, и вечно голодная, но вечно свободная тварь бесплотным голосом будет теперь отдавать приказы - а вечная привычка подчиняться и тут не даст маху и заставит тело покрыться шерстью, руки - вытянуться по-обезьяньи до земли, зад - стать плотным и карсным как от постоянного сидения на раскаленной сковороде, а память - память атрофируется за ненадобностью, и только та самая звезда, та самая, что была сбита меткой очередью из подневольного гатлинга, или меткой рецензией в желтой газетенке, или меткой фразой "исключить из списков" - неважно чем, ведь каждый кто на свете жил любимых убивал: один жестокостью, другой отравою. похвал. трус поцелуем, а кто смел - кинжалом, наповал. один убил на склоне лет, в расцвете сил другой, кто жаждой золота душил, кто ревностью слепой, а милосердный пожалел, сразил своей рукой с холеными овалами ногтей, написав кровавую резолюцию на кровавом пергаменте кровавыми чернилами и потом долго и в унисон с прочими выл на Луну - так вот, та самая звезда самоубившись из рая может вернуть память и человеческий облик тому, кто потерял их еще при жизни, да и имел ли при рождении - далеко не факт, а уж после смерти и подавно, но и в аду бывают сумерки, вечные сумерки неясно утренние или вечерние, неважно угасающие или рассветающие, но именно такой самоубившейся звезде суждено обычно стать локальным чудом, которое автор текста достаточно метко окрестил