Казимир проснулся, перевернулся лицом вниз и, не открывая глаз, уткнулся лицом в подушку. Сон уже отпустил его тело, но разум ещё продолжал цепляться за те конструкции, которые соорудила в его голове смесь воображения и реальности. В момент пробуждения Казимир научился не открывать глаза - это было не очень трудно, если он просыпался сам. Когда же проходящий под окнами трамвай будил его, сотрясая весь дом - он вскакивал с кровати, теряя единственную тонкую нить, которая тянулась через всё сновидение и не хотела отпускать его.
Теперь же Казимир медленно приходил в себя, стараясь не совершать лишних движений, чтобы не спугнуть его. Казимир прислушивался к себе. Его веки были плотно прижаты к подушке, и теперь они начали пульсировать в такт сердцу. Казимир сосредоточил свой взгляд на веках - на фоне абсолютной черноты плясали квадраты, выстроившись в круг, как в калейдоскопе. Пересекаясь друг с другом, квадраты рождали вспышки тусклого света, который разбивал их на отрезки, которые в свою очередь, изгибаясь и скручиваясь, превращались в яркие точки и исчезали. В глазах медленно начинала появляться ноющая боль, она остановила и вытеснила последнее движение, заменив его на пустой, неподвижный фон, убогое подобие того, что он так хотел увидеть. Казимир встал и резкими движениями начал одеваться - он опять не сумел поймать его.
"День будет коротким" - подумал Казимир - "если небо будет в тучах, как вчера, у меня не слишком много времени". Он подошёл к окну, чтобы раздёрнуть шторы, но хозяйка уже стучала в дверь ржавой изогнутой кочергой, всегда стоявшей у двери. Казимир отодвинул засов и впустил хозяйку. Она остановилась у стола и стала выкладывать на него продукты - хлеб и овощи, а бутылку с молоком - поставила под стол. Казимир отдёрнул шторы и смотрел на улицу сквозь грязное стекло. На карнизе, снаружи сидели три голубя, наверное, не смогли найти более тёплого места; дворник очистил улицу от снега, но только посередине, так, что извозчики могли ехать только по трамвайным рельсам. Он поднял взгляд - дом напротив уже начали разбирать после позавчерашнего пожара, целыми стояли только стены, от всего остального остались только уголья, их грузили теперь на телегу и куда-то увозили. "Идеальный цвет... идеальный цвет - отсутствие всякого цвета, или белый - все цвета, вся палитра; каждый цвет, не идеальный, недостаточный сам по себе, соединяясь с другими рождает новое, чистое... пустое... нет, белый - всего лишь начало, точка отправления, отталкиваться несомненно нужно от белого, но определять пространство он не может, заполнить форму - не сможет... несомненно... несомненно... не сможет"...
"Эй ты, ты ещё и глухой". Казимир обернулся - старуха, криво улыбаясь, стояла у двери, оперевшись на стену плечом - "Я говорю - деньги сейчас отдашь или потом?"
- Нет, нет, сейчас отдам - Казимир в четыре шага пересёк комнату, достал из-под подушки кошель, вынул деньги и, не считая, сунул старухе в руки. - Тут за этот месяц и ещё на месяц вперёд.
- Продал что ли?
- Да.
- Неужель это на стены вешают...
Казимир хотел ответить, но хозяйка, на ходу пересчитывая деньги во второй уже раз, спешила к выходу.
- Да, вешают..., покупают, приносят домой, прибивают гвоздь к стене и вешают - Казимир разговаривал с закрытой дверью - и неплохие деньги платят, знаете ли... - Молчание...
"Сейчас непременно нужно поесть, заставить себя поесть, и работать, работать, пока есть настроение,... а ведь сегодня прекрасный день, морозный солнечный, ветра совсем нет... может быть, выйти на улицу... нет, нет, нужно работать, но сначала - поесть...". Казимир быстро позавтракал, засовывая в рот куски хлеба и запивая их ледяным молоком, замёрз, схватил палитру, кисти, одеяло с кровати, обмотался им до шеи и заскочил в кресло... думать. "Нет, только не сейчас, так я опять усну..." Он встал, бросив одеяло под ноги и начал ходить по комнате из конца в конец.
- Сейчас или никогда - он уже говорил вслух - если целыми днями лежать в кресле, можно пропустить этот момент... ведь есть идея, есть теория... но они воплощения требуют - именно сейчас, пока есть настроение, пока есть мысль... пусть она всё время ускользает, ведь сегодня во сне, я почти поймал его, я видел... Должно получиться, именно так и никак иначе... Это так просто и так сложно одновременно, магия какая-то... главное понять, уловить. - Казимир опять сел в кресло и закрыл глаза. "Это революция... новая форма... простая форма... геометрия... первое, что приходит на ум... сейчас или никогда..." Холст, стоявший в светлом углу, уже был подготовлен, оставалось только перенести на него ту бездну, которая постоянно находилась в его голове, о которой он знал, чувствовал её, но никак не мог до конца понять, даже сейчас. Но теперь Казимир знал - чтобы понять - нужно перенести свои чувства, посмотреть на них со стороны, тогда всё станет как на ладони, как в мыслях, как в чувствах - ведь это так просто. Он отложил краски - теперь они не были нужны, подошёл к окну, посмотрел ещё раз на дрожащих голубей, подумал, и сказал в окно - "Ничего общего...", после этого он задёрнул занавеску, взял со стола единственный цвет и начал рисовать.
В течении получаса ни одной посторонней мысли не было у него в голове, рука наносила мазок за мазком, слой за слоем, пока не затекла от монотонности процесса, но Казимир не останавливался, только движения его чуть замедлились и стали менее точными.
"Теперь всё" - Казимир сделал два шага назад - восторг наполнил его - "только так и никак иначе" - точность, ясность, простота, но в то же время наполненность доставляли ему удовольствие, он чувствовал энергию, ту самую, которую он ожидал почувствовать, первоначальную энергию начала нового мира, в котором нет ещё структуры, но есть огромные возможности её возникновения и бесконечных её сплетений и вариаций. Новый, только что рождённый язык, находился в зачаточном состоянии, не имел многочисленных воплощений и форм, но давал такие возможности, что у Казимира перехватывало дыхание, как только он начинал думать об этом. "Завтра понедельник, поеду в галерею, заберу все свои картины, все... и оставлю одну... все должны почувствовать это". От волны резко нахлынувших на него эмоций и мыслей, медленно начинала болеть голова. Казимир отдёрнул занавеску - солнце ударило его по голове с огромной силой - резкая боль от света - он вздрогнул и отвернулся, закрыв глаза руками. Пошёл к столу - с каждым шагом боль усиливалась, нагнулся за водой - ещё сильнее, плеснул водой на лицо - не помогло, сел в кресло - ещё хуже. Внезапно дом затрясся, как в лихорадке, стол подпрыгнул, стёкла задребезжали - сейчас треснут, стены сложатся пополам и рухнут, перегородив улицу, пол уедет из-под ног, кресло опрокинется набок и будет придавлено сверху потолком. "Боже! Какой сильный приступ". Трамвай шёл, казалось, вечность, но теперь, исчезнув, он оставил после себя непроходящее эхо в голове... Казимир сжался, стиснул руками виски. Бух... бух... бух...
2.
Бах... бах... бах ... бах ... бах... в дверь стучали сильно, нетерпеливо и наверное уже давно. Казимир медленно приходил в себя, оглядывая комнату, как будто первый раз видел её. Фонарь за окном уже горел, значит солнце село. На часах - шесть с четвертью - он спал около трёх часов. Сон прогнал приступ, но боль осталась, заполнив собой всю голову. Взгляд перепрыгнул в угол, и встретился там с ним, с главным произведением на этом этапе его жизни. Казимир улыбнулся - теперь, в затенённом углу, картина выглядела немного иначе - она была более глубокой, не походила на плоское изображение, скорее была объёмной... "Ах, да, нужно открыть, ведь стучат... это не хозяйка, она заходила сегодня... да как сильно стучат, сосед, наверное, опять дверь попутал, пьяный... О, господи...". Казимир встал и тут же сел - ноги от сидячего сна затекли так, что теперь не слушались и не желали идти в сторону двери. "Подождите, я сейчас открою. Только дверь не сломайте, ради бога!". Стук прекратился. "Кто там?!". За дверью засмеялись, но не ответили. "Да кто же там" - подумал Казимир, хромая дошёл до двери, отпер её и сделал шаг назад.
За дверью стояли два незнакомых и очень странных господина. Два человека - один высокий, второй - низкий, они были словно с другой планеты. Одежда, запах, выражение лиц, уверенность в себе - всё это было необычным, но было что-то ещё, Казимир чувствовал это, но не мог уловить... "Добрый день..." - низкий господин прервал его замешательство, "...долго мы до вас добирались, очень приятно Вас видеть, мы много слышали о Вас, а вот вы о нас вряд ли, поэтому разрешите нам представиться: меня зовут Руис, а моего друга - Сальвадор..." - быстро проговорив всё это, он вошёл, пожал Казимиру руку, за ним проследовал высокий незнакомец. Казимир понял - "чёрт побери, ведь это иностранцы, откуда им здесь взяться...". "Ну, что же, проходите" - пробормотал он, когда гости уже стояли в центре комнаты и с интересом осматривали её. "Присаживайтесь, вот сюда" - Казимир указал на кресло и кровать. Места для сидения больше не оставалось, и он замер, оперевшись на стол рукой и краем глаза изучал гостей. Низкий, который представился Руисом, был одет щёгольски, блестел, как глянцевый и сильно пах одеколоном. Он сидел на кровати, чистил свои ботинки и широко улыбался, поглядывая на высокого, Сальвадора. А тот расположился в кресле, взял со стола книгу и перелистывал её. "Усы, какие же у него длинные усы" - смотрел на него Казимир; этими усами, закрученными вверх, острым носом и вытянутым худым лицом он был похож на Дон Кихота в костюме и бабочке, с зачёсанными назад волосами и прямым взглядом, от которого становилось не по себе. Оба явно скучали, но не произносили не звука. В комнате Казимира очень редко бывали гости, особенно такие, потому он смутился и теперь колебался, решая как начать разговор. "Наверно по поводу картин, или журналисты" - думал Казимир - "...нет, без фотоаппаратов, значит не журналисты, наверное, их Васильев из галереи отправил, но зачем же домой, у меня здесь всё равно ничего нет, всё там, в их мастерской". "Простите, вы насчёт картин" - решившись, прервал молчание Казимир. Иностранцы сразу оживились - Сальвадор поднял голову, а Руис даже вскочил с кровати. "Ну, вот, я же говорил" - громко сказал он своему другу. Тот отложил книгу и, глядя Казимиру прямо в глаза, произнёс: "А мы к вам, собственно, насчёт картины, одной картины, нам стало известно, что вы закончили работу над ней".
- Какой именно картины? Знаете, ведь здесь у меня нет ни одной, все в галерее, в хранилище.
- Насчёт той самой, которую мы у вас заказывали.
Казимир растерялся. Кроме того, что он впервые видел этих иностранцев, было ещё одно - никто не заказывал ему картин. Никаких и никогда.
- Простите, но это какое-то недоразумение... - пробормотал он.
- Никаких недоразумений и ошибок быть не может, даже не сомневайтесь.
- Я не понимаю, может быть, вы перепутали, но ведь мы с вами не знакомы, точнее, раньше не были знакомы.
- Вы ошибаетесь, друг мой - Высокий был настойчив - шесть месяцев назад мой коллега, господин Руис, по делам приезжал в Россию... - сказав это он повернулся в его сторону, прося подтверждения. "Да, да, и, кстати, вовсе не по своей воле" - мгновенно отреагировал Низкий.
- ... и имел неудовольствие побывать на одной, так называемой, выставке, где смог познакомиться с произведениями, так сказать, художников, а точнее, он попросту потерял бы там время, если бы не одно обстоятельство - он увидел там одну вещь, которая чрезвычайно его заинтересовала...
- ... да, я увидел одну очень интересную картину, - Низкий нетерпеливо перебил его - она отличалась от других, поэтому, наверное, я обратил на неё внимание. Я спросил себя тогда - что же в ней особенного, чем она привлекла меня, и тут же ответил сам себе - простота, она гениально проста, минималистична до совершенства, я почувствовал это за одну секунду и в эту же секунду я понял, что хочу видеть её каждый день, хочу купить её, повесить на стену в гостиной и смотреть, смотреть...
Высокий продолжил - Вы, должно быть, заметили, что мой друг - человек необычайно импульсивный и увлекающийся, так вот, после того как он испытал всю эту описанную им гамму переживаний, он, скажем так, пересмотрел своё мнение по данному вопросу.
- Точнее разочаровался, со мной частенько такое бывает - подтвердил Низкий - иногда такой восторг испытываю при первом ознакомлении, от новых ощущений, всё отдать готов за Вещь, а время пройдёт - не первым взглядом смотрю на неё - и уже совсем не то, меняется что-то, во мне, прежде всего. Какой же я искусствовед, если я в искусстве ни черта не понимаю - удручённо заключил он.
- Ну, это вы явно преуменьшаете свои способности, коллега - не согласился с ним Высокий.
- А вы вспомните тот случай со статуей в Венеции.
Высокий усмехнулся, закивал головой, точно речь шла о каком-то забавном происшествии.
Казимир решил воспользоваться паузой в разговоре, а точнее в рассказе гостей, в котором он мало пока что понимал. - Простите, но при чём же здесь...
- А при том, что картина эта была Вашей, и, несмотря на разочарование моего друга в её гениальности, она, тем не менее, показалась ему достаточно интересной, особенно на фоне других работ и он решил преподнести её в подарок своему другу, то есть - мне.
Низкий достал из кармана сигару и стал вертеть её в руках, точно ему нечем было их занять; он продолжил:
- Она бы вам понравилась, ей богу, я Ваши пристрастия давно изучил - Вам что-нибудь необычное подавай, экспериментальное, так сказать. Ну, я и сказал тогда галерейщику - "Покупаю эту картину, прямо сейчас", я ведь торопился ужасно. А он мне недовольным таким тоном - это выставка... это вам не распродажа... принадлежат Дому Художников... не продаётся... и дальше в таком духе. Я выслушал и спрашиваю - "а с художником можно увидеться?", он мне - "Пожалуйста, только через недельку, другую, он на лечении там-то и там-то, приедет, вот с ним разговоры и разговаривайте, я вам не продавец". А мне-то, знаете, нужно было уезжать через пару дней, а так как он, по его же собственным словам Вас хорошо знал, я ему заказ и оставил, чтобы он значит, его Вам передал, обещал заплатить хорошо, но Вы это всё наверняка от него уже слышали.
Сейчас Казимир понял, в какую ситуацию он попал, ему стало немного не по себе, он налил из чайника воду в стакан, но пить её не стал.
- Он погиб тогда... по случайности... он всегда каким-то рассеянным был, вот трамвая и не заметил... ужасное было происшествие...
- Уу... вот оно как, - Низкий был явно разочарован, - а записку мою вы получили тогда?
- Нет...
- Даа... вот так история...
Они замолчали.
Сальвадор встал с кресла, и, заложив руки за спину, спокойным тоном произнёс: - Однако, сведения, имеющиеся у нас, говорят о том, что картину вы всё-таки закончили. Именно за ней-то мы и приехали.
Казимир не совсем понимал, чего от него хотят два этих иностранца, искусствоведа или как там они себя называли, он решил не показывать своего замешательства и с готовностью продать хоть чёрту душу сказал: - Да, пожалуйста, я за эти полгода написал несколько работ, и купить вы можете любую из них, мне сейчас лишние деньги никак не помешают. Если уж вы очень спешите, то мы прямо сейчас можем проехать в хранилище - все работы там.
Высокий всё это время смотрел на Низкого, который пытался знаками что-то сообщить ему, при этом часто показывая пальцами на Казимира. Высокий кивнул и повернулся к Казимиру.
- Нам нужна та, которую Вы закончили сегодня - медленно, чуть ли не по слогам проговорил он.
Казимир непроизвольно повернул голову в тот угол, где стоял мольберт и в ту же секунду Низкий вскочил с кровати, подбежал к мольберту и, схватив картину за подрамник, стал трясти её над головой с криком "Что я говорил! что я вам говорил!!!".
У Казимира чуть сердце не остановилось. Он трясущимися руками отнял картину, положил её на стол и, насколько в тот момент мог, категорично сказал: - Не может идти и речи, отказываюсь даже обсуждать...
Руис, услышав это, подпрыгнул, словно ждал от Казимира совсем других слов, начал размахивать руками и кричать:
- Ну как же так, ну как вы можете, мы же к вам издалека!..
Сальвадор жестом остановил его, подошёл к столу и стал смотреть на картину, наклоняя голову то вправо, то влево. Казимир подвинулся, но руку с картины не убрал, даже ещё сильнее прижал её к столу, словно ожидая от иностранцев ещё какой-нибудь выходки. Он пытался взять себя в руки и думал только об одном - "быстрее бы они ушли!" Руис, тем временем, тихонько к нему подкрался и шёпотом начал говорить что-то малопонятное, из чего Казимир расслышал только: "... хорошо заплатим... не вернёмся... плохо... нигде... чёрта с два..." Не поняв остального, Казимир сразу ответил ему на первую фразу:
- Эту картину не продаю ни за какие деньги, тут даже не в сумме дело...
Руис усмехнулся и хотел что-то ответить, но тут Сальвадор, изучавший картину, повернулся к ним и сказал:
- Господин художник, а вы меня разочаровали. Да... - Вид у него был действительно разочарованный, и если раньше он излучал интерес и любопытство, то теперь его голос был пропитан равнодушием.
- Если честно, то я ждал от вас большего, - сказал он таким ледяным тоном, что это прозвучало как приговор.
- Ну вот, теперь-то вы не будете настаивать - сказал Казимир, но не испытал желаемого облегчения. Слова, сказанные Высоким, задели его самолюбие. Когда незадолго до этого Низкий хвалил его картину с выставки и называл её чуть ли не гениальной, Казимир не моргая ловил каждое его слово и вот сейчас, когда мнение иностранцев так резко изменилось, внутри него зажглось возмущение, ему захотелось объяснить им всё, сделать так, чтобы они тоже поняли, чтобы разделили с ним счастье открытия нового мира, который так волновал его и, как казалось Казимиру, абсолютно не был понят иностранцами. "Я им всё расскажу... про сон, про идею и про её воплощение, они должны понять, если хоть чуть-чуть понимают в искусстве... почувствовать, если у них есть воображение и увидеть, если у них есть глаза..." - так думал он, а сказал хриплым, словно чужим голосом, запинаясь: "...это лучшее из того, что я написал...", и подумав, добавил: "...за всю жизнь".
- Вы показывали её кому-нибудь, кроме нас? - спросил Сальвадор всё тем же равнодушным голосом.
- Нет, никому... я закончил её несколько часов назад.
- Тогда, как же вы можете утверждать, что это ваша лучшая работа, если её никто не видел, не единый человек, хотя бы ваш сосед, я уж не говорю о специалисте. Знаете, художники, бывает впадают в забавное заблуждение - они считают лучшей своей картиной ту, которую пишут в данный момент времени. Мне кажется, с вами происходит нечто подобное. Хотите моё мнение - вещь весьма посредственная... вы согласны со мной, коллега, - обратился он к Руису.
- Небезынтересная, но не более того, - расплывчато ответил тот.
И тут с Казимиром произошло то, что происходило с ним уже не один раз - на выставке в Онежском переулке, в четырнадцатом году в Киеве, на лекции в Доме Художников всего пару месяцев назад и, кроме того, ещё в нескольких местах. Каждый раз он слышал разные слова, и каждый раз они означали одно и то же. И тогда Казимир улыбался. И начинал говорить. Убеждать, объяснять, доказывать. Прежде всего - самому себе. Его не слушали, не понимали, но это и не было важным. Успокоить себя, поверить в себя, оправдать себя перед самим собой было единственной его целью. Казимир ненавидел себя в эти минуты, но сделать с собой ничего не мог, хотя прекрасно знал, что выглядит как обвиняемый в воровстве на судебном процессе.
- Человек не может воспринимать предмет или изображение предмета целостно... понимаете - физически не может, наш мозг так устроен. Сознание расщепляет его на части - отдельно начертательное, геометрическое значение, отдельно целевое значение, эмоциональное и эстетическое значения - отдельно - только в таком виде предмет укладывается в наше сознание... таковы его свойства...
- Интересно, он нам сейчас лекцию читать будет - шёпотом поинтересовался Руис у своего друга. Но Казимир не слышал его, потому что слышать не хотел, он продолжал:
- Уберите у предмета его целевое назначение - и сознание воспринимающего само создаст его... создаст своими силами, оно представить не может предмет без цели... и тогда оно эту цель создаёт, создаёт то, чего нет, вот ведь замечательное свойство нашего разума... а теперь представьте предмет монолитный, который на составные части разделить нельзя, предмет, не поддающийся анализу... вот видите, не можете...
Руис занял кровать и опять чистил свои ботинки, демонстративно не слушая Казимира, а Сальвадор закрыл глаза и медленно качал головой. При этом он выглядел так, что если бы он не стоял, то можно было подумать, что он беспокойно спит. Казимир стоял на месте, глаза его были открыты, но не смотрели ни на что. Он говорил, не придерживаясь одного темпа, то скороговоркой, то выговаривая слова по слогам, иногда жестикулировал, мотал головой и был очень возбуждён, отчего его лицо покраснело, а руки тряслись.
- ...он указывает путь к пониманию структуры мироздания. Структура лежит в глубине... не на поверхности, поэтому ей не нужно лишних украшений, завитков, она должна быть экономна. Структура - это основание системы. Беспредметное искусство указывает нам путь к пониманию сути мироздания. Оно лишено конкретной оболочки вещей, оно представляет собой молоко, а не бутылку, в которую оно налито... - при этом Казимир махнул рукой в сторону бутылки с молоком, стоявшей под столом. Иностранцы, думая, что лекция закончена, дружно повернули туда головы, как будто бутылка представляла научный интерес, а Руис проворчал себе под нос - "вот заладил - структура... структура..." Однако Казимир не думал останавливаться.
- ... художник может быть творцом тогда, когда формы его картины не имеют ничего общего с натурой...
... это революция... теперь нет художников... теперь изобретатели. И это не единицы, теперь это - каждый...
... это система - не трактуются вещи, предметы... вообще ничего... это новый язык...
Руис улучив выгодный момент, громко прервал его:
- Кстати, о языке. Покажите мне, пожалуйста, ваш язык.
Казимира это словно отрезвило. Он внимательно посмотрел на Руиса, точно обдумывая его предложение.
- Да, прекратите вы это... - спустя мгновение уставшим, безразличным голосом ответил он.
- А что прекратите? Мне кажется, что у вас жар, вы вон красный, как рак, от этого и язык заплетается, не слова же не понятно из того, что вы нам тут наговорили.
Казимир безразлично молчал. Он уже порядочно устал от всего этого и решил про себя не спорить с гостями, во всём с ними соглашаться, но картины им не отдавать и выпроводить поскорее. Тогда Сальвадор подошёл к нему, положил руку на плечо и сочувственно посмотрел в глаза.
- Художника обидеть легко, и сделать это может каждый - сказал он, - но видит бог - не хотели мы вас обидеть, мы тоже своего рода художники и отлично вас понимаем. Но неужели вы не понимаете своего заблуждения, это ведь ясно, как божий день, ведь на поверхности лежит, а вы всё не поймёте - ведь это всё - сон! - резко закончил он фразу. Руис, сидящий на кровати,расхохотался:
- Эх вы, всё вам художникам объяснять нужно, вы ведь сна от яви отличить не можете, так в полусне и живёте.
У Казимира перед глазами всё поплыло - "господи, да что же они говорят, они ведь сами меня разбудили, я тут, в этом самом кресле спал и проснулся от их же стука... или нет... сколько хоть времени-то сейчас..."
- Как сон? Не может ведь быть такого, - сказал Казимир, но свой голос показался ему тихим, доносившимся издалека, как будто говорил не он.
- А вот и может! - потирая руки, весёлым голосом сообщил Руис, - Не правда ли, довольно оригинальный сон, который сам вам сообщает о том, что вы спите, однако же, это так. Впрочем, как я заметил, вы не очень догадливы. Давайте-ка я расскажу вам одну историю... тааак... - задумался он, но быстро нашёлся.
- Представьте, что приходят к вам два человека. Они иностранцы, но при этом отлично говорят по-русски, без всякого намёка на акцент - это ведь обычное дело. За окном в это время - двадцать градусов мороза, а одеты они так, как будто только что вышли из бара в Вальдепеньяс - ничего особенного в этом нет... А картина... разве кто-нибудь знал, что вы её пишете? Вы не чувствуете?
Казимир не чувствовал. Он попытался ущипнуть себя, но руки тряслись и не слушались, голова кружилась, мысли разбежались, а сосредоточиться что-то мешало. Комнату медленно заполнил тяжёлый белый туман и из него просачивался какой-то резкий запах. Лицо Сальвадора, стоящего напротив и что-то говорившего, побелело и начало раскачиваться из стороны в сторону и почти уже растворилось в ядовитых завитках. Голос не пробивался сквозь завесу, и Казимир попытался убрать её, вытянув руки перед собой. При этом он задел Сальвадора за плечо, отчего тот перестал говорить, потушил сигару и, пожав плечами, отвернулся и стал смотреть в окно. Руис, почти лежащий на кровати, приподнял голову:
- Садитесь, вы слишком устали - Он кивнул на кресло, - работа отняла у вас слишком много сил, я вижу, что вы расстроены, растеряны и разочарованы. Вы должны понять, мы должны были прийти, это был наш долг. Вы испытали то, что испытывает каждый на вашем месте. А сейчас вам лучше отдохнуть... закрыть глаза... забыть, забыть обо всём, чтобы...
Казимир не слушал его, он сел в кресло и беззвучно прошептав: "забирайте...", под безостановочное бессмысленное бормотание провалился в бездну.
-
Казимир проснулся и открыл глаза. На часах было десять часов, свет не горел, а в комнате еле заметно пахло табаком. Дверь была закрыта, сосед за стеной начинал орать свои вечерние песни. Произошедшее три часа назад оставило в комнате какой-то незаметный след, как будто что-то изменив, но Казимир вспоминал об этом как о чём-то далёком, застывшем и незначительном. Сон избавил от тревоги и сомнения, но оставил после себя абсолютную, бесконечную пустоту и кроме пустоты этой - больше ничего.
Казимир перевёл равнодушный взгляд на стол и с тихим смирением закрыл глаза. Картины не было. Вместо неё на столе, освещённом тусклым обрывком луны, лежали усы высокого испанца.