На койке возле окна лежал Коперник. Он не боялся ни сквозняков, ни людей, что в нем мелькали, порой бросая долгие внимательные взгляды в центр старой оконной рамы, но как только у него начинала болеть нога, и приходила Алла Иосифовна со словами: 'Может морфию, голубчик?', он забивался в угол, точно ему предлагали ружье для самоубийства. Алла Иосифовна, между прочим, была удивительной красоты женщина немолодых лет, но потрясающей фигуры и юного, озорного, с чертиками взгляда.
Изумительная в синюю и белую полоску форма Николая Николаевича неумолимо проковывала мое внимание, и я минутами мог рассматривать его, как будто в его внешности было что-то особенное, но на самом деле нет- каштановые кудри, красивый ровный нос, немного рассеянный взгляд и небольшая морщинка на лбу, что выдавала все его тяжелые мысли, пока мы волей случая оказались в этой комнате вдвоем.
Я был шляхтичем, сыном одного из самых славных родов в Речи Посполитой- Константином Острозким, но, прожив в этой комнате вместо с Коперником уже достаточно долгое время, нашел русскую речь столь дивной, что вскоре совсем перестал говорить по-польски, обмениваясь с Аллой Иосифной невероятно звучными фразами: 'Могу я справиться о вашем здоровье, душенька?', 'Как у вас сегодня настроение, голубушка?', 'Вы столь любезны, еще одно одеяло- это как раз то, в чем я сейчас нуждаюсь, благодарю, любовь моя'. Иногда язык не слушался меня и в голове разгорался странный огонь злобы и ненависти; не желая того, с уст моих в ее адрес слетали: 'Уйди прочь, сукина дочь!' или же 'Какие черти тебя сюда принесли, дрань вонючая?', но Алла Иосифовна всегда великодушно прощала меня, и я, честно говоря, не мог найти этому причины. Не иначе как влюблена была в меня. Такие мысли грели мне душу, и иногда я сам себе улыбался.
Иногда к нам приходил высокий статный мужчина, фигурой и походкой схож с полководцем Чарнецким, мои большим другом, и сначала рассматривал меня, потом Николая Николаевича, и даже иногда пытался с нами говорить, но разговор, честно говоря, у нас не клеился. Он задавал глупые вопросы, интересуясь, кто я, где нахожусь и что вижу вокруг себя, но абсурд ведь был в том, что я тысячу раз уже ему говорил: я, Константин Острозкий, польский шляхтич, нахожусь в гостях у славного астронома Николая Коперника, и вокруг себя вижу гостиную в его доме, проделанную в неимоверном футуристическом стиле: всё белое, а на потолке- странные крапинки.
Каждый раз, когда я в разговоре с Чарнецким упоминал крапинки на потолке, Николай Николаевич рефлекторно поворачивал ко мне голову и прислушивался, иногда зло, по-дикому улыбаясь, и я совсем не понимал его. Каждый вечер в свой блокнот Коперник что-то записывал- насколько я мог угадать по движениям его кисти, это были четырехзначные числа, но на этом заканчивалось всё, что я знал о Копернике.
Всё изменилось в тот день, когда я набрался смелости и, поднявшись с койки, подошел к решетчатому окну. Там возникали и исчезали люди в, я должен признать, весьма странных немыслимых нарядах, Набрав ртом воздуха, я повернулся к Николаю Николаевичу и начал говорить.
-Почему вы, пан Коперник, всегда смотрите в потолок?- спросил я, но он только удивленно поднял одну бровь, и внимательно посмотрел на меня, затем пырскнул смехом и отвернулся, снова уставившись в потолок.
Вечером, когда ушел Чарнецкий с его неизменно глупыми вопросами, я лег на койку, точно как лежал Коперник, и начал смотреть вверх, но не видел там ничего, кроме отвратительных крапинок, от которых во лбу зарождалась неприятная ноющая боль. Тогда Николай Николаевич посмотрел на меня и впервые за наше совместное пребывание здесь заговорил первым.
-Если я вам, пан Острозкий, расскажу, почему я смотрю в потолок, вы тоже захотите это делать, а у вас от этого, я уверен, начинает болеть голова. У меня первое время тоже болела. Вы еще не готовы, не обессудьте, меня, сударь.
-Но обещайте, что расскажете,- умоляюще произнес я, глядя на его полосатую форму и темные блестящие кудри.
-Слово астронома,- он как-то лукаво улыбнулся, но всё же я ему поверил.
Приоткрылась дверь, и к нам заглянула Алла Иосифовна- я блаженно улыбнулся, и ее губы растянулись в улыбке тоже.
-Как у вас дела, господа?- торопливо спросила она.
-Всё благополучно, благодарю,- ответил я, учтиво кивнув головой.- Как у вас настроение сегодняшним днем, душа моя?
-О, спасибо, пан Острозкий, всё очень хорошо,- улыбнулась она шире, и а потом внимательно посмотрела на Коперника.- Коленька Николаевич, нога не болит?
-Нет, благодарю за заботу,- обыденно и даже почти раздраженно ответил Алле Иосифовне он, и она радостно кивнула головой.
-Вот и славно. Ну, отдыхайте,- любящий взгляд пары карих глаз пал на меня, а потом двери закрылись. Непонятная ранее тревога в душе уходила- Алла Иосифовна утоляла ее, как тот морфий, что усмирял боль в ноге Николая Николаевича. За дверью послышалось несколько отдаляющихся шагов, но потом они утихли, и раздались голоса: один- точно Чарнецкий, а второй- голос нашей недавней гостьи, моей любимой. Я прислушался.
-Не больно он на поляка похож, Алла Иосифовна, ну признайте же,- заговорил Чарнецкий.
-Вы знаете, что не фотографических данных о роде князей Острозких. Его не лечить надо, а искать родословную- а может он и вправду потомок их? Может он и вправду Константин Острозкий, но просто он... Выпал на 600 лет назад.
-Ну да, всего ничего,- в мужском голосе послышалась насмешка.
-Позвольте мне, Кирилл Андреевич, заняться этим. Его родословной.
-Ой, да ради бога, делайте, но я не думаю, что это как-то поможет.
-Попытаться стоит...- взмолилась Алла Иосифовна, и, насколько я знал этого мужчину, что он мне очень сильно напоминал моего друга, славного полководца, он, вероятно, раздраженно коротко кивнул, поглаживая бороду большим пальцем. Больше я ничего не слышал, потому что внимание мое переключилось на Николая Николаевича, что улыбнулся, точно ему пришла в голову гениальная идея.
-Мой любезный друг, кажется, вы собираетесь меня покинуть. Я расскажу вам мой секрет.
Я сел в кровати, и начал внимательно его слушать.
-Это совсем не потолок. Это- небо, а крапинки- это звезды. Каждый вечер я считаю их- и сколько я сосчитал за вечер- столько безнадежно больных и умирающих продолжили свое бытье на нашей земле.
-А...- только и протянул я, понимая наконец-то его замысел.
-Но, кажется, вы сейчас меня покинете, поэтому я считаю, что вы готовы, чтоб помочь мне спасать людей.
-Конечно,- с готовностью ответил я, и лег на диван, прожигая взглядом потолок.
-Голова не болит?- спросил у меня Николай Николаевич, а я отрицательно покачал головой.
-Вот и славно. Поехали.
Где-то через два или три часа, на числе 1 482, что припало на больного грека Димитраса, вошла Алла Иосифовна, но я не оторвал взгляда от потолка. Грек был спасен, а затем испанец, а затем русский...
Когда стемнело, и единственным источником света в комнате стал небольшой торшер в углу, я закрыл глаза, а потом поднялся и подошел к окну.
-Ну, и сколько у вас сегодня?- спросил с улыбкой Николай Николаевич.
-23 690. А у вас?
-60 136.
Я поник, но Коперник улыбнулся.
-Не впадайте в печаль, дорогой друг, это придет с опытом. Ложитесь спать, у вас наверняка от боли вот-вот взорвется голова.
-О нет, Николай Николаевич, у меня совсем ничего не болит.
-Тем не менее, поздняя ночь. Нам надо засыпать. Сейчас еще и Алла Иосифовна придет желать нам доброй ночи. Ее то вы послушаете, влюбленный государе?- он еще раз криво улыбнулся, а в сердце я почувствовал легкое волнение.
-Да. Всё, что она скажет...- я лег на кровать и снова уставился в потолок, когда двери отворились и вошла она.
-Доброй ночи, господа,- улыбнувшись, сказала женщина, посмотрев сначала на меня, потом на Коперника.- Коленька Николаевич, нога не беспокоит?
-Нет, благодарю,- ответил он и выдавил из себя скупую улыбку.
-А можно у вас спросить, любезные, что вы смотрите в потолке?
Мы с Коперником переглянулись, держа на губах хитрые улыбки.
-Если я вам расскажу, Аллочка Иосифовна, почему я день и ночь смотрю в потолок, то вы тоже захотите это делать. Но у вас от этого будет болеть голова, да и пан Чарнецкий не одобрит.
-И всё же,- она игриво присела на краешек моей койки.
Всю ту ночь она просидела с нами.