Измайлов Константин Игоревич : другие произведения.

Карантинная тетрадь или невольная писанина

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  
  
  
  
  ИЗМАЙЛОВ КОНСТАНТИН ИГОРЕВИЧ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  КАРАНТИННАЯ ТЕТРАДЬ
  или
  неВОЛЬНАЯ ПИСАНИНА
  
  
  
  
  
  
  
  
  В сентябре восемнадцатого в последний раз видел маму. Я тогда был в отпуске. Была золотая осень. Мы ходили на базар, в магазин, на могилу папы, в парк на утреннюю прогулку или днём за груздями. Но хитом нашим были походы в степь за шампиньонами. Белые-белые, гладкие, маленькие и большие, идеально круглые, будто тщательно вылепленные шарики из снега, невероятно плотные, словно каменные - скрипел, гнулся и чуть не ломался нож! - "мясистые", как мы их называли. Они рассыпались перед глазами семьями в виде бугорков и нужно было изрядно потрудиться, чтобы их откапать и срезать.
  Устав, садились на пригорок. Наливали из термоса чай, брали по огурчику, яичку. Перекусывали, отдыхали...
  Мы сидели совершенно одни посреди рыжей степи под синем небом и нам было невероятно хорошо. Это было счастьем: быть рядом с мамой, пить её Иван-чай с шиповником, разговаривать о том, о сём, никуда не спешить, ни о чём не волноваться, а кругом тишина, вечный покой, воля. Только ветер, как всегда, не мог угомониться, и всё метался вокруг и между нас, всё напевал нам свои чистые стремительные мелодии.
  Я тихо наблюдал за мамой, за каждым её движением. Хотелось быть к ней как можно ближе. Вообще, в этот приезд хотелось постоянно быть с ней рядом, хотелось слышать её, слушать, видеть, обнимать, прижимать к себе. Было какое-то невероятное чувство нежности к ней, как к беззащитному ребёнку. Постоянно очень хотелось целовать ей руки.
  Теперь-то я понимаю, что это было не только из-за сыновней любви: сердце чувствовало, что эта встреча последняя...
  - Не пойдём к Карабулаку, - махала рукой мама, - мы и здесь наберём. До дождя бы нам только успеть, смотри какая туча!
  Действительно, из-за сопки медленно вырастал свежий огромный синяк и сразу повеяло дождём. Я даже испугался: совершенно нет ничего приятного попадать под осенний проливной дождь в степи!
   - Надо подвигаться обратно, - серьёзно заметил я.
   - Надо, надо... - игриво согласилась она. - Давай, вставай, пойдём. Некогда рассиживаться. - Она стала собираться. - Пойдём, Костюшенька, пойдём... Нам хватит: вон сколько набрали - сколько работы домой принесём, ведь всё это надо сегодня обработать, да отварить... - Потом, словно рассуждая сама с собой: - А я соседям раздам, себе только маленькие оставим. В банки их закатаю. Увезёшь Неленьке и себе.
   - Так тяжело же!
   - Ничего: по баночке-то можно - это же из Казахстана, это же степные! У вас ведь там такого нет. Приятно же будет: зимой с Неленькой откроете, скажешь, это мы с мамой собирали. Будете вспоминать.
   - Да уж, будем...
   Мама подмечала каждый бугорок, даже незначительный, который бы я и не заметил совсем. Но она никогда не ошибалась: обязательно был гриб. А за ним ещё и ещё... Получается, передвигалась она совсем незначительно - кружилась на одном месте, а набирала больше меня, когда как я носился по степи, стараясь объять необъятное, а толку было гораздо меньше. Вот что значит опыт!
  А туча всё росла. Вот уж и дождь заморосил...
   Мама половину грибов раздала соседям. Все были благодарны. Принимали подарок в кульках без лишних слов, ведь сами-то вряд ли пошли бы, а грибов-то свеженьких хотелось...
   Много читал. Вечерами читал вслух. Помню, спрашивал:
  - Мам, кого хочешь сегодня: Генри, Бунина, Доде или Гранина? Выбирай!
  - Давай Генри: он как-то повеселей!
  Она садилась на диван напротив меня и слушала...
  Бунина тоже читал, но его концовки часто маме казались неожиданными, потому мне приходилось в конце рассказа торжественно объявлять: "Конец!". Мама тогда вся вздрагивала, поражённо поднимала плечи и глаза, и спрашивала:
  - Что, всё что ли?
  - Да! - старался как можно спокойней ответить, но, глядя на неё - на её обескураженное выражение лица, - не выдерживал и заливался громким смехом.
  - Ну, Бунин! Во даёт! - восклицала она тогда.
  Потому она не очень его жаловала. Тогда я ради забавы придумал вот такую игру: я дочитывал до последнего предложения очередной бунинский рассказ и спрашивал её:
  - Мам, ну вот как ты думаешь, какое будет дальше продолжение рассказа? Как дальше у Бунина будет развиваться сюжет? Расскажи, пофантазируй!
  Мама начинала нерешительно:
  - Ну-у-у, не знаю... Ну, наверное, там этот главный герой-то сделает ей предложение...
  - Та-а-ак, - серьёзно и очень заинтересованно поддерживал я её, показывая, что даже удивлён, насколько она проницательна (а у самого всё внутри весело закипало!). - Ну, а дальше что Бунин написал, как ты думаешь?
  - Ну, - пожимала она плечом и задумчиво чуть склоняла голову, - дальше она тоже признается ему в любви. Не сразу, конечно... - продолжала она уже чуть со смущением. - Придёт время, признается, что тоже его любит...
  - Та-а-ак...
  - ...что жить без него не может... Ай, да откуда я знаю! - вся в смущении махала она рукой, чуть покраснев.
  - Ну, мам, ну, пожалуйста, продолжай, ну, я тебя очень прошу!
  - Ну, потом они распишутся, свадьбу сыграют... И будут жить в большом доме...
  - Та-а-ак...
  - Он станет писателем. Напишет книгу о своей жизни...
  - Та-а-ак...
  - Ну и всё у них будет хорошо!
  - Ага! Значит, вот такое продолжение у Бунина будет, ты считаешь?
  - Да. Ну, а что там на самом деле? - с нетерпением спрашивала она.
  Я тогда с торжественной неспешностью, чувствуя всю глубину момента и всю остроту накала его, еле-еле сдерживаясь, чтоб не рассмеяться раньше времени, старательно спокойно зачитывал последнее предложение, примерно такое:
   - "Он встал и в задумчивости ушёл". - И как можно внушительней, уже почти из последних сил произносил: - Конец!
  Мама даже подскакивала, открывала шире глаза и рот, и некоторое время сидела в растерянности. Потом начинала моргать глазами, разводить руками. И, наконец, произносила свою знаменитую и сражающую меня на повал фразу:
   - Что, всё, что ли?
  И тут я действительно из последних сил, как всегда спокойно и непринуждённо:
   - Да!
  И взрывался смехом! Здесь уж я давал волю своим эмоциям. А мама причитала:
   - Вот ничего себе! Ну, Бунин, ну, даёт!..
   Кроме этой игры, я ещё, помню, придумал другую. А именно: вечером, я садился за стол, клал перед собой Энциклопедический словарь, открывал наугад любую страницу, тыкал наобум пальцем, попадая на какое-нибудь случайное слово. Это слово я зачитывал вслух и просил маму объяснить его значение. При этом я тоже не читал объяснение и порой сам не знал значения зачитываемых слов.
  Вначале объясняла значение случайного слова мама, потом объяснял я. После этого проверял по словарю, кто был из нас прав или был наиболее близок к правильному объяснению. В этой игре веселья также хватало: признаться, даже не представлял, что у мамы в семьдесят восемь лет могла быть такая фантазия!
   Хорошо было! Это был, наверное, мой самый лучший в жизни отдых, когда на душе было абсолютно спокойно, мило, тепло, потому что рядом была мама...
  В ту осень восемнадцатого было очень много ворон. Они преследовали меня в парке, по дороге домой, в магазин, на базар, прогулке и даже дома: они сидели на ветках перед окнами. Я тогда, глядя на них, думал, к чему это, неужели что-то может произойти нехорошее? Казалось, плохого не может быть, ведь всё было так прекрасно кругом и ни тени плохого: был город детства, были родные стены, в которых вырос я, выросла моя сестра, в которых наша семья прожила самые счастливые годы в любви и заботе друг о друге, и вот теперь я снова в этих стенах, отдыхаю рядом со здоровой, весёлой мамой, и нам вместе не описать словами, как хорошо, а за окнами тёплая золотая осень, такая тихая, ласковая, душевная, мама что-то готовит вкусненькое, а я лакомлюсь, как в детстве...
  И почему может случиться плохое? Кто ему позволит нарушить счастливое течение нашей с мамой жизни?!
  Но это был недобрый знак.
  Раз, гуляя по парку, за мной увязался чёрный, большой и настырный ворон. Никак он от меня не отставал! Всё перелетал и перелетал с ветки на ветку, с фонаря на фонарь. Всё кружил надо мной и кружил. Всё раздражительно каркал и каркал, словно выговаривал мне свою обиду...
  - Что тебе надо от меня? - спросил я его вдруг серьёзно. - Что ты мне всё выговариваешь что-то недовольно? Что тебе не нравится?
  Ворон резко повернул на меня голову, пригляделся и застыл в молчании.
   - Тебе не нравится, что мне хорошо? Тебе не нравится, что я счастлив, что я отдыхаю душой? - продолжал я его строго спрашивать.
  Ворон отвернул голову. Может, его покоробило слово "душа". А может, ему стало стыдно. Через некоторое время, видимо, подумав, он стал виновато топтаться на месте.
   - Ну, что молчишь? Стыдно тебе? Ты привык, что только тебе должно быть хорошо, а другим не должно? Ты завидуешь? Нет, брат, так не годится. Рядом с тобой другие живые души: люди, звери, птицы. И все хотят быть счастливыми... Все! Хоть немножко...
  Ворон снова затоптался на месте и ещё круче отвернул от меня голову. Через пару минут, видимо, подумав, он мне тихо что-то буркнул и, не поднимая глаз, улетел. И с тех пор я его больше не видел. Я даже пожалел, что был с ним слишком уж строг: хотелось с ним ещё пообщаться, но уже по-дружески!..
  Той осенью мама в последний раз меня проводила.
  Она долго стояла тогда в сумеречном, опустевшем вечере среди падающих жёлтых листьев и махала мне рукой. Махала активно, ответственно, всей рукой, чтобы я видел издалека сквозь вечер, сквозь листья, сквозь осень...
  Когда её не стало видно, в груди что-то оборвалось: сердце всё чувствовало, всё знало...
  Так и осталась она махающей в памяти. Так и будет стоять до конца моих дней - одинокой, маленькой, худенькой, далёкой... единственной самой близкой, самой родной...
  А ровно через год умерла. Всегда боялся думать об этом. И вот случилось естественное, но для меня невозможное - с этим никак не смирюсь, к этому не привыкну, ведь это был единственный по-настоящему близкий человек. Теперь его нет. Но я не верю. Мне кажется, она рядом: ходит за мной попятам, слушает меня, разговаривает со мной, утешает меня, помогает мне, она всю боль берёт на себя, она, как и прежде, единственная со мной...
  Физически ощущаю, как идёт она рядом. Идёт чуть позади, но никогда не отстаёт. Всё слышит, всё понимает, всё переживает вместе со мной. Всю тяжесть невзгод она берёт на себя. И мне даже легче!
  Один раз её увидел...
  Был канун моего дня рождения, поздний сырой вечер. Брёл по пустынной улице промокшим, усталым, грустным: как-то всё кругом не ладилось! Оттого горько было, одиноко - больно: внутри скребли своими острыми когтями чувства безысходности и тоски. И никуда от них невозможно было деться. И никто не мог помочь в целом свете. Раньше хоть мама помогала: звонил ей и только стоило услышать её детский голосок, как чувствовал сразу прилив сил, словно глотал "живую" воду, и снова оживал, и снова хотелось жить. А вот теперь её не было...
  Брёл куда-то еле-еле: никуда и ничего не хотелось, никого не хотелось ни видеть, ни слышать...
  И вдруг краем глаза увидел маму. Она шла чуть позади. Шла ссутулившись. Поторапливаясь. Смотрела вниз и только изредка жалостливо и, как показалось, испуганно посматривала на меня.
  Непроизвольно стал рассказывать о себе, о жизни, о делах - обо всём. Она всё внимательно слушала, также смотря вниз, и также жалостливо и испуганно посматривая на меня.
  Всё рассказал - излил душу. И стало легче. А мама ещё больше ссутулилась и глаза её стали жалостливей.
  Но после того, как мне стало легче, её не стало...
  
  Я не видел никогда,
   Чтобы ночью было солнце,
   Чтобы так в моём оконце
   Загорелась вдруг звезда.
  
   Лучезарная звезда!
   Я гляжу на это солнце...
   Вижу вдруг лицо в оконце
   И родимые глаза...
  
   Это ты, твои глаза:
   Днём и ночью под луною,
   Мама, ты всегда со мною,
   Мама, ты всегда жива...
  
  Слава богу, что умерла не одна, что рядом был родной человек - сестра, которая приехала в отпуск. Вот так отпуск! - приехала за радостью, а нашла горе. Сестра сама и закрыла маме глаза...
  Когда узнал, что умерла, я очутился в безвоздушном пространстве. Ничего вокруг не видел - задыхался. Я превратился в рыбу, выброшенную на берег.
  Ноги привели в Троицкий Собор Александро-Невской Лавры. В Божьем храме только я начал снова различать предметы и отдышался. Поставил свечку, заказал панихиду...
  Дорога на похороны была непростой.
  Ехал на поезде до Минска. Помню, ночью, когда все улеглись, я в темноте под стук колёс беззвучно плакал...
  Осенний Минск был прост и светел, был особенно тих и поэтичен, но мне было не до поэзии.
  В аэропорту познакомился с москвичом, остроумным и всё понимающим: он не спрашивал, почему я такой потерянный, он просто меня взял и морально поддержал! Спасибо ему...
  С Минска летел в Киев.
  Киев и Днепр увидел впервые, но увидел с высоты птичьего полёта. Может, краски были осенние, может, вечер был пасмурным, но золотые древние купола в лучах заходящего солнца и чернильно-холодная глубина степенной и изящной реки наводили неизгладимую тоску...
  С Киева - в Алматы.
  Приземлились на рассвете. Я всё ждал, когда откроются горы - те самые, которые помнил и любил с детства.
  Моросил дождь, но было тепло. Стоял на крыльце аэровокзала, шептал непроизвольно молитвы, которые знаю десятки. И порой весь погружаюсь в это великое таинство, забывая о реальности. Так, видимо, было и в этот раз: в какой-то момент рядом тормознула полицейская машина и в открытое окно высунулось внимательное лицо стража порядка:
  - С вами всё в порядке? - спросил он меня.
  Я вначале не понял. Переспросил. Он повторил.
   - Всё хорошо, спасибо...
   Почти тоже самое произошло и три года назад, когда летел на похороны отца. Тогда я бродил ранним утром по территории аэровокзала казахской южной столицы и также шептал молитвы. И также ко мне подъехала полиция...
  На рассвете горы стали концентрироваться в терпком туманном сиропе. Они казались совсем рядом, возвышаясь над аэровокзалом. Они словно с каждым мгновением напирали на него. И казалось, что они поглотят его и меня, и всех остальных...
  Вот они сахарные горы! Вот оно чудесное Заилийское Алатау! Сколько радости, восторга они подарили мне когда-то давным-давно - в апреле 1986-го...
  Но долгожданные горы не обрадовали, хотя всё вспомнил: вспомнил себя пятнадцатилетним и вспомнил то счастливое время, молодых маму, папу... "Но всё прошло... - думал со слезами на глазах. - Всё прошло... Зачем же так устроен мир, так... безнадёжно..." ...
  С Алматы - в Астану.
  В салоне ласково лилась национальная мелодия. Сидел среди иностранных дипломатов, ведь пришлось купить в бизнес-класс: дешевле не было.
  Впервые в жизни видел озеро Балхаш с высоты десять тысяч метров. Его геометрия оказалась точь-в-точь, как на картах. Верней, наоборот...
  Самое интересное - цвет: чистейший аквамарин, но не впечатлил.
  Вообще, ничего не впечатляло, хотя всё было как на ладони: озеро посреди мрачной степи, словно гнилой, ни деревца, ни кустика, ни светлого пятнышка, ни тёплой искорки - кругом одни тусклые камышовые заросли, да городок Балхаш, серо-кирпичный, сливающийся со степью... и одна бесконечная тоска...
  Всю дорогу с содроганием думал только об одном: как посмотрю на неё, как увижу её (сестра рассказывала, что по дороге в морг думала о том же) ...
  Самое сложное было, гулять по нашим с мамой дорожкам в парке: видеть её пеньки, на которые она всегда крошила хлеб птицам и на которых ещё были крошки, покрошенные её рукой, видеть её грибные места и всегда ожидать, что вот сейчас она появится на тропинке, что вот сейчас она выйдет из-за дерева...
  Дома висели её платья, халаты, кофты, платки. Они хранили ещё её тепло и запах - они ещё были живые. Я украдкой от сестры брал их в руки и подносил к лицу: впитывал мамино тепло, нюхал...
  
  И вот тот день накануне дня рождения. Промозглый Питер, дождь, ночь... тоска, невыносимая горечь в горле... и вдруг мама...
  Она всегда со мной. И ночью, и днём. И в радости, и в неудачах. Она словно ведёт меня. И потому, может, ещё горит впереди моя путеводная звезда!
  Это мама помогает, я знаю. А ещё - добрая память, я знаю...
  
  Кровоточит дождь на Невском,
  Купоросном Достоевском,
   Крысах, воронах, котах,
  Цитаделях и крестах...
  
  Я шагаю в кровеносном
  Невском желобе несносном.
  Заставляю себя жить,
   Жить и жизнью дорожить.
  
  Жить, шагать и растворяться...
   Просто некуда деваться!
   Только светит ещё та -
   Путеводная звезда...
  
  Гнут в каналах кривотолки
   Волны змей. Грызутся волки.
   Зубоскалят у Невы
   Фиолетовые львы.
  
   Лебединое стоянье -
   Поминальное сиянье
   Фонарей. Поют сады
   Погребальные псалмы.
  
  Птиц лавиной гонят тучи.
  Столп гранитный давят кручи.
   Гнётся Ангел. Гнётся крест.
   По Дворцовой бродит бес.
  
   Чертовщину зазывает,
  Цитадели ковыряет,
  Чтоб путине чертовской
   Кровоточить день-деньской.
  
   Кровоточить... Кровоточить...
   Заморочить... Обесточить...
   Обескровить град Петра,
   Жизнь, быть может, навсегда!..
  
  Всё несносно, коматозно.
  Город зрит надменно, грозно.
  Начинаю промокать.
  Промокая, про...па...дать...
  
  Этот город... Этот город...
   Не старик в нём и не молод.
   В нём так хочется мечтать.
   А мечтая, про...па...дать...
  
   Червоточина летает
   Проникает, разъедает
   Камни, кости, шкуру мне,
   Кислота на языке.
  
   Разъедаюсь... Разъедаюсь...
   Методично растворяюсь.
   Но пока ещё держусь.
   И пока что нахожусь.
  
   Но пока что проявляюсь...
   Гоношусь... обозначаюсь...
   Раскрываюсь в суете,
   Разъедаюсь в кислоте...
  
   Всё пока... пока, ребята -
   Октябрята, королята...
   Я когда-то растворюсь.
   И когда-то не найдусь.
  
   Всё когда-то... Всё не вечно.
   Всё серьёзно и беспечно -
   Пропадание, мечты,
  Погребальные псалмы,
   Эта ночь, и дождь, и Невский,
  Пётр, Пушкин, Достоевский,
   Крысы, вороны, коты,
  Цитадели и кресты,
  Эти злые кривотолки,
  Эти змеи, эти волки,
  Эти бешеные львы
  Вдоль клокочущей Невы,
  Что так пасти раскрывают
  И презренье не скрывают
  К сизокрылым фонарям,
  К их рыдающим огням...
  
  Всё пока... пока, ребята -
  Октябрята, королята...
  Растворюсь и пропаду,
  А пока иду... иду...
  
  Птицы с Ангелом кружатся,
  Приготовились сражаться.
  Держат крепко чёрный крест,
   А внизу колдует бес.
  
   Чумовой старик лохматый,
   Бородатый и горбатый
   Чертовщину натворил,
   Цитадели подточил.
  
  И мне некуда деваться.
  Остаётся растворяться
  Безнадёжно, косяком,
  Без остатка, целиком...
  
  Пропадаю я, ребята -
  Октябрята, королята...
  Но пока спасает та -
  Путеводная звезда...
  
  Наступил двадцатый. Пандемия (впервые услышал это слово).
  СМИ из кожи лезут напугать людей. Журналисты с министрами брызгают слюной, с упоением рассказывая о заражениях. На экранах и первых полосах зловещие цифры, страшные подсчёты, словно ставки в адской игре!
  Зачем всё это? Зачем эта оголтелость? Какая глупость!
  Цели папарацци добились: большинство населения испугалось. Я - нет. Совершенно. Мне было как-то всё равно. Я не понимал, чему пугаться.
  В марте объявлен карантин и город опустел.
  Опустевший город - обескровленный.
  Опустевший Питер особенно печален: вселенская печаль вдруг накрывает его целиком прозрачной вуалью и от неё никуда не деться, не спастись.
  Дома, стены, улицы, мосты... словно повисли в пространстве, словно стали надувными шарами, ещё пока привязанными к земле, но в любой миг готовые оторваться и улететь, они обесценились и растерялись - они просто надувные шары.
  Наверное, чувство опустевшего города сродни чувству потери любви: не понимаешь, как с этим теперь жить, ведь не стало рядом живого дыхания, тепла, ведь не стало смысла, не стало наполнения, вдохновения. Одним словом, не стало любви, не стало чуда.
  Опустевший Питер - сказка без чуда. Его жители - и наполнение его, и вдохновение его, и любовь его, и чудо.
  Без жителей он теперь не "блистающий". Он теперь в анабиозе - в белёсом сне...
  
  Итак, как всегда, что нам остаётся? - вера и надежда.
  Надежда - верная дочь веры.
  Символ надежды - белое пятнышко во мгле: негасимая звёздочка в чёрном мире, солнечный лучик в ночи, кусочек чистого голубого неба посреди небесного ужаса, белый парус посреди бури, любимый человек, его образ, добрая память...
  Добрая память! - это спасение, оружие, сила.
  Как хорошо, что у человека есть добрая память. И как страшно её потерять. Наверное, тот, кто становится зверем теряет прежде всего добрую память.
  Добрая память материальна - это капитал. Этот капитал не подкрепляет внешние силы, но подкрепляет внутренние. А внутренние гораздо важней, ведь они укрепляют стержень человека - его веру, его волю.
  Добрая память и сила - синонимы. Хочешь быть сильным, храни добрую память и никогда её не предавай, будь верен ей всегда.
  Может быть так, что у человека с самого начала жизни нет ничего доброго. К примеру, он сирота, беспризорник, живёт на вокзалах, в подворотнях вместе с бездомными собаками, питаться объедками, подачками, скитается где-то по свету в поисках лучшего. Но самое страшное для него даже не его сиротство и не его неприкаянность. Самое страшное для него - отсутствие доброй памяти, ведь ему нечего вспомнить доброго: ни матери, ни отца, ни родного родительского дома, ни ласки, ни заботы, ни солнечного детства. И горе его - если он так и не сможет встретить то, что потом станет его доброй памятью - его жизненной силой...
  Сколько таких "Рив Гошей" было в стране после революции семнадцатого года - после Великой Русской Революции! А сколько после войны...
  "Мы - бывшие беспризорники, - как-то, лет шестьдесят назад, писал Иван Игнатов в "Литературную газету". - Всех нас, оборванных и голодных, мотала судьба по дорогам страны, пока не занесла на Южный Урал. Спасибо Губчека - собрала нас и определила в Тургояк. Не забыть первой встречи с нашим педагогом, организатором колонии С.П. Михайловым (Тургоякская детская сельскохозяйственная колония, созданная в 1920 году - прим. моё). - Когда мы, впервые умытые и накормленные, увидели наш Тургояк - спокойное горное озеро, сопки в синей дымке, крепкие бревенчатые дачи среди леса, когда услышали твёрдый голос нашего педагога: "Кто за то, чтобы самим сеять хлеб, ухаживать за скотиной, чтобы всё самим, своими руками!" - тогда, может быть, в первый раз в сердцах вчерашних беспризорников шевельнулось что-то похожее на благодарность..."
  Счастье улыбнулось Ивану Игнатову и всем таким же, как он, попавшим в детские колонии для беспризорников: эти колонии стали их доброй памятью на всю жизнь, стали источником их силы, вдохновения, источником возрождения и укрепления их стержня, источником начала всего доброго и светлого в их жизни.
  Вся человеческая слабость от отсутствия доброй памяти. Это факт. И чем светлей и добрей начало жизненного пути, тем сильней добрая память, а значит, тем сильней и счастливей человек...
  Свято место пусто не бывает, как говорит русская пословица. И это так: как только теряем добрую память, вселяется в нас бес...
  
  В мглу гнилую белый парус
   Уходил.
   Уходил мой парус, каюсь,
   Упустил...
   Черти мигом натоптали
   На святом
   И печалей накачали
   Целый дом.
  
   Натоптали... Накачали...
   Палачи -
   Беспросветные печали-
   Калачи!
   Удержаться... Не поддаться...
   Разойтись...
   Развернуться... Разбежаться...
   Вознестись...
  
   Раскусить свои пытался
   Калачи.
   С калачами заметался
   По ночи:
   Нет, не к душам помиравшим,
   Не к чертям,
   Мне бы в небо к зазывавшим
   Солнце там!
  
   Но тяжёлые скрижали-
   Калачи
   На земле меня держали,
   Палачи.
   Всё держали и пытали
   В гиблой мгле.
   Всё пытали и держали
   На земле...
  
   Только кони вдруг заржали -
   Свет в ночи!
   Раскуси мои скрижали-
   Калачи!
   Умоли, чтоб не пытали,
   Умоли!
   Утоли мои печали,
   Утоли!
  
   Приближалась колесница
   В полымя.
   Поднимал свой кнут возница
   На меня.
   Вот так свет в ночи... Да, полно:
   Всюду тьма.
   А, проснувшись, глянул в окна:
   Там - зима...
  
  Зачем у меня было такое счастье в детстве?
   Моё детство - мой самый прекрасный белый лучик - самая светлая память о прекрасном времени, прекрасной земле, прекрасных людях, событиях, вообще о самом прекрасном, состоявшемся в моей жизни. Там - в моём детстве - всё самое-самое прекрасное. Я помню его. И оно сегодня - моё вдохновение жить, мой источник живительной силы, моя сила, моя уверенность, что всё есть и будет хорошо, ведь это "хорошо" было у меня. Оно есть, оно живёт, оно реально: это орган внутри меня, который греет, наполняет светом, теплом, воздухом, силой, смыслом, который питает, защищает, сохраняет, потому что родной, потому что любит меня, потому что живёт во мне.
  Он жил и до меня, ведь прекрасное жило и до меня в моих предках, в моих родителях, которые передали его мне. Всё самое лучшее у меня от моих предков, родителей, родной земли, от того времени моего детства, моей юности, когда всё было таким же юным, как и я, таким же доверчивым, таким же милым, наивным, чистым, таким же лучшим, настоящим. Я был юн. И мир был юным. Я взрослел. И мир взрослел вместе со мной. Но белый лучик детства оставался неизменным.
   Этот белый лучик - это рука счастья - рука Бога, - вдруг протянутая моим предкам и замеченная ими. Они взялись за неё и пошли за ней. Они передали её моим родителям. Родители передали её мне, моей сестре. И мы взялись за неё, и пошли за ней. И идём...
  Быть может, Она всегда протянута всем, но не каждый может её заметить, различить. А если заметил, различил, нужно дотянуться до неё во что бы то ни стало, взяться за неё и идти за ней, крепко держась за неё. И счастье будет всегда с тобой. Даже во мгле. Даже во зле. Даже в аду.
  Все мы действительно вышли из детства и мне жаль тех, у кого детство и юность не являются белыми лучиками...
  
   Там в дали зажигает,
   Там отчаянно гнётся,
   Тонет, снова взлетает,
   Там в бесстрашии рвётся,
   Там на чёрном скользящий,
   Тонкой нитью ведомый,
   Там бесстрашно летящий...
   Он как будто знакомый:
   Он кусочек пространства
   Воли, чистого неба,
   Он мгновение детства,
   Запах тёплого хлеба...
  
   Это было... Не сплыло -
   Есть всесильное средство:
   Ничего не убило
  Парус белый из детства.
  
  Он сияет лучиной
   На беснующей лаве.
   Он единственный в полной,
   Выдающейся славе!
  
  Он сильней только, твёрже,
  Не сгорая, летает!
  Но тогда отчего же
  Мне так грустно бывает...
  
   Главное, не терять Руку счастья. Страшно потерять её. Но самое страшное, потерять веру в неё. Если такое случится - в тот же миг я уже не буду ходить по земле - потеряю опору.
  Мой белый лучик должен жить во мне непоколебимо. Тогда жизнь будет всегда продолжаться, добро будет всегда жить и потому обязательно всё будет хорошо, и мне ничего не страшно.
  
   Всё чужое - камни, воды,
   Звери, люди, небосводы...
   Всё чужое, но терплю.
   И люблю. И не люблю.
  
   Ставит твёрдо. И сшибает.
   Наполняет - выжимает...
   Вижу здесь себя в гробу
   В яме с видом на Неву.
  
   Вдохновляюсь жить... Терзает.
   Умираю... И спасает.
   И спасает, чтоб терзать,
   Умерщвлять и вновь спасать...
  
  Поначалу я прогуливался только по набережной: с песнями и молитвами доходил до пирса Металлического завода и поворачивал обратно. Потом решился гулять по Невскому проспекту...
  Я и Невский. Много дней мы наедине. Он смотрит на меня, я - на него. Как никогда мы внимательны друг к другу.
  Впервые так тихо. Представить не мог, что на Невском может быть такая тишина, какая-то мистическая. Боже мой, неужели это наяву: Невский проспект, Гостиный Двор, Александринка, Спас на Крови... и тишина...
  Но Питер стал не Питером: сейчас он похож на законсервированный музей, а ещё на стилобат: не хватает "постамента" - его жителей.
  
   Впереди неясно.
   Позади - туман.
   И вперёд - опасно,
   И назад - обман...
  
   Почему опасно
   Стало над Невой...
   Почему неясно...
   Город, ты не мой:
   Духом ослабевший,
   Словно виноват,
   Как остолбеневший,
   Словно стилобат.
  
   Мёртвое пространство...
   Тихий поворот...
   Пыльное убранство...
   Где же твой народ?
  
  Город опустевший
   Крылья опустил.
   Город потускневший...
   Что ж ты натворил?
  
   Вот гляжу на Невский.
   Дико мне: пустой!
   Даже Достоевский
   Не видал такой.
  
   Это невозможно:
   Ни души кругом.
   Пусто и тревожно...
   Мысли об одном:
   Впереди неясно.
   Позади - туман.
   И вперёд - опасно,
   И назад - обман...
  
  Духом ослабевший,
   Страху намутил,
   Стал остолбеневший...
   Что ж ты натворил?
  
  Вроде, так же молод.
   Молод... Но не мил.
   Стилобат - не город.
   Вот что натворил...
  
  Впереди неясно.
   Позади - туман.
   И вперёд - опасно,
   И назад - обман...
  
  Кажется, петербургское время остановилось.
  Всё удивительно...
  Птица летает в синем небе без единого движения: она заворожённая или поражённая тишиной, покоем, она замерла. Может быть, она и не летит совсем, а только кажется, что летит. Сейчас, наверное, многое, что кажется. К примеру, кажется, что и река замерла, замерли облака, деревья... И только ты один не замер в целом мире - ты один единственный идёшь и кажется, что звук твоих шагов по гранитным мостовым и набережным разносится по всему притихшему миру.
  Покой и тишина опустевшего города нездоровые: порождают тревогу, даже страх, ведь иногда кажется, что город умер или обезумил. А безумие - страшней смерти: вроде, рядом, но бесконечно далеко, вроде, тот, да не тот, вроде, мой, но не мой. А если "не мой", то какой, добрый или нет? А если "нет"?
  Опустевший город - потерянный город, растерянный город: не понимает, для чего он тут, зачем он тут, в чём смысл его дорог, улиц, набережных, мостов, площадей, проспектов...
  Его даже жаль.
  Но я единственный с ним не расставался!
  
   Всё удивительно...
  Громада Казанского собора мрачно застыла под солнечным голубым небом. Подавляешься его тишиной. Она исходит от его колонн, стен, ступеней.
  Кругом никого. Только вороны одни. Чего-то ждут на паперти, дремлют на солнышке. Даже бояться перестали: дорогу не уступают - стали хозяевами.
  И снова они - птицы, знаменующие недоброе...
  Собор открыт. Внутри - ни души. Впервые можно побродить одному в его намоленном пространстве, спокойно постоять перед иконой Казанской Божьей Матери. Экскурсоводы любят рассказывать, как Михаил Кутузов на рассвете дня Бородинского сражения вместе со всем Русским воинством на коленях молился перед ней или как долго и слёзно молился Фёдор Достоевский перед ней после каторги.
  Часто экскурсоводы кричат заученный текст, забывая, что это не музей, а Храм, что своим криком могут помешать молящимся. Я как-то сделал замечание. Меня послали недалеко, но чуть не послали очень далеко! Вот вся наша культура! Вот вся наша Вера! И это в Русском Кафедральном Соборе Санкт-Петербурга с более чем двухсотлетней историей! Позор нам всем, позор нашему времени...
  К иконе всегда очередь. И часто самое сложное совсем не стоять в этой всегда длинной очереди, а выслушивать речи рядом стоящих, которые, порой, просто невыносимы, ведь мы все порабощены суетой. Мы все рабы суеты - я, ты, он, она, они. Но когда-то же мы должны хоть в какой-то степени становиться свободными от неё, хотя бы в очереди к иконе Казанской Божьей Матери!
  Как невыносимо рабство! Невыносимо в любом проявлении, к примеру, в разговорах. И что-то здесь объяснять, делать замечания, просить - бесполезно, ведь рабство внутри наших костей, наших мозгов, наших душ...
  Но сейчас никого. Какое это блаженство - никого и никакой суеты! Значит, опустевший город дарит избавление в какой-то степени от суеты - от рабства... Хотя, быть может, эта очередная иллюзия: ну разве может "карантинный" город избавлять от рабства!
  Стоял посреди собора. Вслушивался. Казалось, лучи в окна вливались с шелестом. Или они шептались между собой детскими голосами.
  Казалось, что не один: сотни глаз смотрели на меня со всех сторон, сотни голосочков вливались в окна. Мы в своей бездарной суете ничего этого не видим и не слышим. Как много мы теряем...
  
  Ни единого человека на Дворцовой площади. Только чайки над ней. Они белыми крестиками свободно, спокойно парят в синем небе. Подлетая к солнцу, растворяются в лучах, потом вдруг вычерчиваются белыми штрихами на синем пространстве. Некоторые присаживаются на ангела и снова взлетают. Им как всегда раздолье. И даже ещё больше раздолья, ведь только в небе нет рабства!
  Кажется, всё нереально - синее небо, ласковое солнце, белая чайка над голубой Невой. Природа в лучших красках. И не верится, что рядом опасность, смерть.
  
   В эту ширь заливную иду,
   Экзотическую пустоту...
   Неужели быть можешь такой -
   Неестественно нежно пустой...
  
   У тебя в опустевшей краду
   Перво-созданную чистоту
   Твоих в корку затёртых камней,
   Замурованных в тексты идей...
  
   А ещё тишину... тишину... -
   Не запачканную вышину,
   Где звучит только слово твоё,
   Откровеннее всех, а ещё...
  
   А ещё это небо твоё
   Незапятнанное, а ещё...
   А ещё заповедный мир твой
   С вольной птицей над гладкой Невой...
  
   А ещё это лето твоё
   Целомудренное, а ещё...
   А ещё это чудо - иду
   И тебя опустевшей... краду...
  
   Петербург... пустота... тишина...
   Чистота... целина... вышина...
   Лепота... Это чудо ещё...
   Неужели естественно всё...
  
  Читаю, как сумасшедший.
  Чтение прекрасных книг - одно из составляющих счастья. Однозначно: прекрасная литература пророчествует, а её авторы - писари судьбы. Однозначно: выбор литературного произведения - судьба.
  Сила слова - всепобеждающая, когда в него вложена энергия души, когда оно верно сочетается с другими словами, то есть, когда энергия слов приходит в резонанс, когда сочетание слов произнесено или прочитано в нужном месте, да в нужное время. Горы можно свернуть одной только фразой или даже словом.
  
  Герберт Уэллс, "Россия во мгле" - ключевые слова: 1920, Россия, Москва, Петроград, революция, Гражданская война, смерть, разруха, хаос, голод, холод, ужас, искусство, надежда, Ленин, вера и... полное неверие.
   2020, Россия - ключевые слова: Санкт-Петербург, короновирус, пандемия, смерть, ужас, самоизоляция, вакцина, надежда, вера и... полное неверие.
   Через столетие - ужас и надежда, вера и неверие.
   100 лет назад автор посчитал, что Россия погибла. Единственное, что ещё было живым - русское искусство. Именно оно, думаю, явилось тогда для автора единственным лучиком надежды возрождения русского государства.
   Но ведь это действительно так: политики могут сколько угодно дружить и сколько угодно драться, но искусство всегда и везде неизменно дарит всем мир, красоту, радость, жизнь...
   Летом возобновились концерты в Мариинке. Этот театр вообще поражает своей работоспособностью. Иногда кажется, что это чистой воды коммерческое заведение: три крупных площадки, десятки не крупных и постоянные концерты, оперы, балеты! Кажется, что представления гениальных произведений мирового искусства в этом театре поставлены на поток! Словно поточное производство представлений на любой вкус, только плати! Без сомнения, Герой труда господин Гергиев предприимчивый художественный руководитель и главный дирижёр любых больших и малых театров!
   Да уж, кавказская коммерческая жилка, она и в большом искусстве имеет место быть! Оказывается, имеет место быть...
  
   Джон Ли Андерсон "Че Гевара. Важна только революция".
   Отличная автобиографическая вещь. Быть может, Че был единственным, первым и последним революционным романтиком - до конца.
  Че - это тот самый человек, который так и не смог смириться с падением человеческой личности, человеческого духа. И, как следует из книги, главным его разочарованием был - СССР: да, не оправдала его надежд "Родина социализма"! Он уже в шестидесятые годы понял, что социализм не вечен, что он проиграл... Че потерял веру в социализм и признался себе в этом (а может, и не только себе). А потеряв веру в социализм, потерял веру в человеческую справедливость и удалился от всеобщего, повсеместного лицемерия и прежде всего, советского лицемерия, - в Африку. Удалился, чтоб и его не видели: лицемерить он не мог, да и не умел (я уверен). Удалился, как оказалось, за смертью. Хотя смерть была логичной: потеряв веру, находишь только её. Быть может, именно её-то он и хотел найти там в Боливии... потеряв веру.
   Быть может, это был последний истинно красивый Человек.
  Истинно красивые - люди со светлыми убеждениями. Эти убеждения их озаряют изнутри. Потому таких людей сразу замечаешь в тёмной мутной толпе, как горящие маячки в ночи. Их замечаешь и сразу и навсегда влюбляешься в них, ими любуешься, долго смотришь им вслед, потом долго вспоминаешь их и никогда не забываешь, радуясь и за них, и за всех нас, что, слава богу, есть ещё среди нас они - наши "маячки" - наши Спасители! И за все свободы, которые мы сегодня имеем, именно они заплатили своими жизнями и кровью: каждая наша свобода - это сотни и тысячи их жизней, их душ, это реки и моря их пота и крови, их - людей-гигантов, для которых убеждения во имя человеческого счастья дороже и сильней всего на свете, дороже даже собственной жизни и сильней даже собственной смерти.
  Те, не ошалевшие ещё от мелочности и низости мира, сохранившие в себе юную благородную душу, вспоминают их, благодарят их, преклоняются перед ними, посвящают им книги, фильмы, стихи и песни. Они - истинно красивые люди - люди-гиганты - всегда живут в сердцах благодарных потомков или как сказал кубинский поэт, певец и композитор Карлос Мануэль Пуэбла в своей песне "Прощай навсегда, Команданте", посвящённой Че Гевара, которая вот уже 50 лет вдохновенно поётся на всей планете, вызывая снова и снова у каждого нормального человека неподдельные слёзы: "...Здесь остаётся ясная, близкая прозрачность твоего дорогого облика..."
  Эту песню я слышал в детстве. Её часто исполняли под гитару молодые люди, стоя на сцене или идущие в колонне на параде, её исполняли на площадях, на комсомольских стройках, вечерах, посвящённых Кубинской революции. Что-то одновременно и близкое, и далёкое наполняло душу, что-то светлое, чистое, высокое, словно эта мелодия, эти голоса - песня самого неба, высокого, чистого, пленительного, опьяняющего. В глазах тех исполнителей всегда были и печаль, и радость, мужество, сила, и ещё что-то несокрушимое, несгибаемое, молодецки-упрямое, такое волнительное и красивое. Их точёные серьёзные образы, словно отлитые из твёрдого металла, их взгляды, голоса в моих детских глазах были романтичными и трагичными, простыми и загадочными, самыми земными и непобедимыми, словно это были сказочные добрые рыцари.
  Тогда, во времена моего детства, эта песня была очень популярна. И даже не оттого, что была идеологически подходящей. Прежде всего оттого, что была красивой - красивой всем: и исполнителями, и мелодией, и голосами, и словами, и языком, на котором она пелась, и духом. И от этого исполнения по-настоящему верилось, что всегда любая борьба за свободу человека прекрасна, ведь она также прекрасна, как и эта песня!
  Потом в новой России её забыли. Мы вообще о многом дорогом забыли. И особенно мы забыли о свободе. Нам казалось, что вот теперь-то, с приходом рынка, с приходом свободных выборов (якобы "свободных"!), наступит свобода, но как горько мы ошибались!
  Итак, мы враз позабыли обо всём светлом, что наполняло нашу советскую жизнь, а уж тем более позабыли о Кубинской революции...
  Как-то, лет десять назад, зайдя в ресторан парома, идущего из Таллина в Стокгольм, вдруг услышал эту песню - словно прекрасная волна неожиданно подхватила меня!
  Её исполняли четверо кубинских музыкантов с молодой, яркой, красивой солисткой. Как это было необычно! Ведь только представить: посреди роскоши, посреди "победившего" капитализма, посреди этих праздных, сытых, пьяных, довольных, давно и окончательно "приземлённых", совершенно далёких от романтики революционного полёта европейцев высоко и нежно, сильно и проникновенно звучала эта песня! Казалось, звучала, как лучик в сером омуте, как ручеёк в болоте, как ветерок из прекрасного детства...
  И вставали перед глазами красивые образы кумиров моего детства Эрнесто Че Гевара, Фиделя и Рауля Кастро, Пабло Неруда, Сальвадора Альенде, Джона Рида, Виктора Хары... а ещё Павки Корчагина, Виталия Бонивура...
  Когда пришёл в себя от нахлынувших воспоминаний и огляделся, понял, до какой же степени мы пали, ведь буквально ничего светлого в этом мире не остаётся. И любви не остаётся, и красоты. Остаются только пошлость и пустота. Концентрированная пошлость... Концентрированная пустота... Они заполняют всё. Они кругом - в чувствах, мыслях, душах...
  Эта песня звучала теперь, как обыкновенная, как затёртая до дыр скатёрка в бездарном, пошлом, таком обыкновенном бессмысленном развлечении, как очередная из тысяч. Не более. Жалко! Жалко терять лучшее - лучшие чувства, лучшие мечты, лучших людей...
  Что остаётся? - деньги... обман... пошлость... лицемерие... бездушие... звериный оскал... ограниченность... серость... низость... грязь...
  А вот тогда, во времена моего детства... была жизнь, как песня, и была песня, как жизнь, которая жгла, вела за собой, которая вдохновляла на подвиги, которая окрыляла, которая была откровением, гимном, оружием. Тогда было время романтиков, время поэтов, время "физиков и лириков", время крылатых людей!
  А что сейчас? Где такая песня? Где такая жизнь? Где такие люди?
  Сейчас и поэзии-то не стало. А это уже явный признак падения душ, их извращения, гибели...
  Кому сейчас нужна поэзия? Кто её читает? А тем более, кто её пишет? А кто её понимает? А кто её любит?
  Мы лишились поэзии. Мы лишились поэтического начала. Мы лишились поэтики души - её крылатости!
  Вопрос: в чём сейчас смысл жизни? - ответ: получить удовольствие, а если грубо сказать - пожрать - вот и весь ответ!
  Люди стали пингвинами...
  Я не идеализирую советский строй, боже упаси. Я вообще сейчас не о нём и не о социалистической революции. Я вообще против любого насилия и прежде всего революционного. Я не об этом. Я просто вспоминаю, какие были люди...
  А были Романтики! Мечтатели! Поэты!
  
  На смерть Че (убит в Боливии в октябре 1967 года) Евгений Долматовский в 1972 году написал поэму "Руки Гевары". Материал для поэмы он собирал на Кубе.
   Вот некоторые строки из поэмы:
  
   Романтики! Мечтатели! Поэты!
   Отчаянные, добрые сердца.
   Их молодые жизни, как кометы,
   Пылать готовы, лишь бы не мерцать.
   Им кажется, что будет повторяться
   Кубинская победа каждый раз.
   Вперёд! На штурм!
   В подпольном писке раций
   Им только этот слышится приказ...
  
  Когда убили Команданте - Орла, как назвал поэт, - убийцам требовалось однозначно доказать этот факт своим начальникам. Для этого они отрубили обе кисти рук уже мёртвого Че. Не палец или два, а целые кисти, чтоб наверняка! Долматовский:
  
   По правилам палаческих наук,
   Проверенным недавно во Вьетнаме,
   Геваре отрубили кисти рук,
   Потом заспиртовали деловито.
   Был прислан за руками вертолёт,
   Сопровождая их в Ла-Пас, как свита,
   Забил кабину оголтелый сброд...
  
   Трубит весь мир, что нет его на свете,
   Однако рейнджеры взвели курки:
   Им всё мерещится, что руки эти
   Ещё сумеют сжать им кадыки...
  
   Из крепких рук героя
   Эстафету
   Сегодняшние рыцари берут.
   Когда ты в их глазах заметишь слёзы,
   Отшутятся - сражений горек дым.
   Над южным континентом слышим лозунг:
   "Отчизна или смерть!
   Мы победим!"
  
   "Отчизна или смерть! Мы победим!"
   Че, Сальвадор Альенде, Виктор Хара, Пабло Неруда... а ведь у них была искренняя вера в справедливость... Ещё была... Ещё были такие люди...
  
   Сальвадор Альенде - президент Чили, погибший 11 сентября 1973 года на своём посту в президентском дворце "Ла Монеда" во время военного переворота в каске и автоматом Калашникова в руках, до конца отстаивая свои права, данные ему народом Чили. По сути, он был вождём мирной Чилийской революции, когда социалисты, придя к власти во главе с Сальвадором Альенде в ноябре 1970 года, начали проводить реформы по национализации экономики и формированию социалистического общества. Но это привело к большой крови...
   Я полюбил этого красивого интеллигентного мужественного Человека с умным взглядом ещё ребёнком, когда посмотрел фильм "В Сантьяго идёт дождь" (производство Франция-Болгария, режиссёр Эльвио Сото). Может быть, это был первый фильм, который показал мне - ребёнку, - что красота мужчины совсем не в силе, а в другом - в уме, в выдержанности, в достоинстве, в верности долгу, в силе духа, в благородстве, в порядочности, в правде.
  Прекрасный фильм о прекрасном Человеке!
  Стихи Евгения Евтушенко:
  
   Альенде был прекрасный человек.
   Быть может, был прекрасный даже слишком.
   Такого "слишком" не прощают люди,
   Которым всё прекрасное - опасно.
   Боятся, если кто-то слишком умный.
   Прощают, если кто-то слишком туп.
   Альенде был умней своих убийц.
   Но он умён был не умом тирана,
   Который не побрезгует ничем.
   Альенде погубила чистоплотность.
   Но только чистоплотные бессмертны.
   И мёртвый, он сильнее, чем живой...
  
   Виктор Хара - поэт, композитор, певец, свободная и звонкая чилийская птица в кровавом омуте "пиночетовского" военного переворота, застреленного путчистами вместе с "верной подругой" - гитарой - в концлагере - на стадионе "Чили" - 15 сентября 1973 года.
  Эта выдающаяся жизнь и не менее выдающаяся смерть вдохновила многих поэтов и композиторов во всём мире, но особенно в СССР: "Баллада о Викторе Хара" Юрия Визбора, песня и биографический фильм "Певец" Джона Рида, рок-опера "Стадион" Александра Градского, песня группы U2 "One Tree Hill", песня "Памяти Виктора Хары" (стихи Ю. Брускина, музыка И. Лученка) в исполнении ВИА "Песняры", песня "Чили" советской группы "Карнавал", песня "Памяти гитариста" (стихи Р. Рождественского, музыка Д. Тухманова), песня "Арена" (стихи Ю. Рыбчинского, музыка Г. Татарченко) в исполнении Валерия Леонтьева, где есть такие строки:
  
  И заплакала чья-то гитара
  В час, когда под рогами быков,
  Как тореро, погиб Виктор Хара
  За свободу, за мир без оков...
  
  И ещё десятки песен и фильмов во всём мире.
  Когда-то и я вдохновился жизнью и смертью этого Человека, написав стихотворение "И тогда они мёртвыми били!" ...
  
   Пабло Неруда - великий чилийский поэт, дипломат, нобелевский лауреат 1971 года по литературе. Получая премию, он сказал: "Поэт не некий "божок", он не отмечен таинственной судьбой, не поставлен ею выше тех, у кого иные профессии и должности. Мне часто случалось говорить, что лучший поэт - это человек, который каждый день даёт нам хлеб насущный, это пекарь, и он отнюдь не мнит себя богом. Своё величественное и скромное дело - месить тесто, ставить его в печь, выпекать румяные хлебы и каждый день раздавать их - он выполняет, как общественный долг. И если поэту удаётся осознать эту простую истину, то это сознание поможет его творчеству стать частью единого колоссального дела - строительства общества, преобразование окружающих человека условий, стать его материальным вкладом: хлебом, истиной, вином, мечтами. Если поэт включится в эту никогда не иссякающую борьбу, отдавая людям своё участие и свою нежность, выполняя свои обязательства, приобщаясь к общему, каждодневному труду всех людей, то это и будет вкладом поэта, нашим вкладом - в пот, хлеб, вино, мечты всего человечества..."
   Неруда (из последней книги):
  
   Моей стране природою даны
   Вершины и высокий дух свободы,
   Но сколько крови пролилось на всходы,
   И радость,
   Когда радовались мы,
   Уликой нам была в иные годы.
  
   Кровавая река
   Течёт из тьмы...
   Израненную,
   Со следами пыток,
   Мы вынесли отчизну
   Из тюрьмы...
  
  А кто знает сегодня такого поэта?
  
  Удивительные были люди, крылатые, одержимые справедливостью. Такое и время было: время Че Гевара, время Виктора Хара, время Бориса Пастернака, время Александра Солженицына, время Андрея Сахарова...
  
  Без сомнения, "Человек, который смеётся" Виктора Гюго - самый светлый роман из всех прочитанных мной: от него физически ощущаешь исходящий свет, как от солнца. Эта книга - это настоящая горящая чистым светом звезда. Это удивительно светлая книга.
  Интересно, что в этом романе есть сведения о гальваническом процессе. И через пару месяцев, после того, как начал читать его, я занялся гальваническим производством (кстати, и в "Тружениках моря" есть сведения о гальванике; без сомнения, автору этот электрохимический процесс был очень интересен; да ему, как думается, всё было невероятно интересно - удивительно любознательный, жизнелюбивый человек!).
  Бывало во снах всё мешалось - роман, работа, дела. Порой, проснувшись, я не мог разделить где дела Гуинплена, а где мои собственные, где книжная история, а где действительность...
  Если "Человек, который смеётся" самая светлая книга, то "Отверженные" для меня самая "тёплая" книга. "Отверженные" - вечно греющее произведение: одно прикосновение к ней уже согревает руки.
  Хочешь согреться - открой "Отверженные" - это тёплый, мудрый океан, спокойный и величественный...
  Вместе оба этих романа - настоящее солнце!
  А когда настоящее солнце? А тогда, когда оно наполняет нас самым чистым светом, самым чистым теплом, самыми светлыми и чистыми мечтами!
  И среди людей есть маленькие солнышки, дарящие нам то же самое, что и основное светило, - это революционеры-романтики, революционеры-мечтатели, революционеры-поэты. Именно о таких людях писал Гюго в своих великих книгах, ведь всё его творчество пронизано романтикой Великой Французской Революции. Ведь это так!
  Виктор Гюго - это ж надо такому случится, ведь это солнечный творец!
  Мне даже удивительно: насколько писатель чистый, светлый, насколько он солнечный! Но самое удивительное то, что только сейчас до меня это дошло...
  
  Иван Гончаров - самый русский писатель: он патриот, с чутким, любящим сердцем, каждая его строчка - это объяснение в любви к России, к её гражданам.
  А как он сказал о женщине словами Бориса Райского: "В женской половине человеческого рода заключены великие силы, ворочающие миром. Только не понятны, не признаны, не возделаны они ни ими самими, ни мужчинами, и подавлены, грубо затоптаны или присвоены мужской половиной, не умеющей ни владеть этими великими силами, ни разумно повиноваться им от гордости. А женщины, не узнавая своих природных и законных сил, вторгаются в область мужской силы - и от этого взаимного захвата - вся неурядица." Или ещё тот же персонаж: "Как громадна и страшна простая жизнь в наготе её правды, и как люди остаются целы после такой трескотни!"
  
  Чингиз Айтматов - прост, проникновенен, правдив, точен - беспощадно точен. Он физически режет, бьёт своей правдой, часто жестокой. "Материнское поле", "Белый пароход" и др. - лучшие лекарства против бездушия.
  Сегодня его у нас активно забывают. Как это не простительно...
  И всё-таки, Чингиз Айтматов! Мы были его современниками. И этим надо гордиться: он спасал нашу эпоху. Потомки будут вспоминать о ней, как о времени Айтматова, как сегодня мы говорим о времени Пастернака...
  
  Шекспировский "Гамлет" в переводе Бориса Пастернака ближе всех: он "русский". Пастернак ведь не просто перевёл сюжет и передал дух великого драматурга. Он ещё "сроднил", если так можно выразиться, этот сюжет, этот дух, этих героев с русской душой.
  А "Гамлет" Пастернака...
  Буквально несколько незамысловатых строчек, несколько простых русских слов... а перед глазами вся настоящая жизнь настоящего человека...
  И как бы не говорили об его "Докторе Живаго" - это очень личный, очень честный, очень искренний, очень трогательный, очень чистый, трагический и прекрасный русский роман!
  
  Николай Заболоцкий. Поэт интересный, особенный: "...Покоя в мире нет. Повсюду жизнь и я." Или ещё: "Нет на свете печальней измены, Чем измена себе самому."
  Абсолютно "заброшенный" советским официозом поэт. Официально даже и не поэт: впервые в советской стране официально он был назван поэтом только после смерти.
  Поэт, совершенно не стремящийся к славе, но мечтающий о читателе. Всю жизнь мечтающий о читателе! Поэт, совершенно не получивший материальной радости от поэзии, но получивший радость от неё гораздо большую - ту самую радость, о которой многие известные рифмоплёты только мечтают - радость полёта...
  Читать его, значит погружаться в утончённый, лёгкий, изысканный, но при этом в самый простой, а значит, в самый красивый мир.
  Надо слушать песни на его стихи, романсы, к примеру, "Иволга" ("В этой роще берёзовой..."), "Облетают последние маки...", "Городок" ("Целый день стирает прачка..."), "Признание" ("Очарована, околдована..."), "Портрет" ("Твои глаза, как два тумана..."), "Можжевеловый куст", "Знаки зодиака" ...
  А его "Некрасивая девочка" - самая красивая!
  Вообще, удивительный стих: читая его, словно поднимаешься всё выше и выше, и, наконец, произнося заключительные две строчки, словно уже паришь высоко где-то рядом с солнцем...
  В конце жизни он определил только около двухсот стихов своих, которые, как он считал, достойны жить, быть прочитанными и даже читаемыми после его смерти. Вот до какой степени был ответственным за дела свои, был требователен к себе!
  
  "Список Шиндлера" Томаса Кенилли.
  Читал её вместе с книгой о Че Геваре.
  Какие разные два человека - Че и Оскар Шиндлер: один - революционер, другой - предприниматель. Но оба в какой-то момент не смогли пройти мимо страданий людей. И это определило суть их жизни, сделало бессмертными...
  
  "Дон Кихот" Мигеля де Сервантеса Сааведра!
  Бесконечная книга, просто бурные и неиссякаемые потоки ума, мудрости, фантазии, юмора. К примеру, о женщине словами Лотарио (в сравнении с Гончаровым - и оба высказывания верные!): "...женщина - существо низшее и ничего не должно воздвигать на её пути препятствия, иначе она споткнётся и упадёт, а напротив того, убирать их и расчищать ей путь, дабы она легко и без огорчений достигла совершенства, заключающегося в добродетели." И ещё вот так, словами того же героя: "С порядочною женщиной должно обходиться как со святыней: чтить её, но не прикасаться к ней. Верную жену должно охранять и лелеять также точно, как охраняют и лелеют прекрасный сад, полный роз и других цветов, - сад, в который владелец никого туда не пускает и не позволяет трогать цветы, - можете издали, через решётку, наслаждаться благоуханием его и красотою."
  А вот уже сам Рыцарь Печального Образа: "Кто не встаёт вместе с солнцем, тот не знает радостей дня..." - В яблочко! И ещё, как точно: "...обязательства, налагаемые благодеяниями и милостями, представляют собою путы, стесняющие свободу человеческого духа. Блажен тот, кому небо посылает кусок хлеба, за который он никого не обязан благодарить, кроме самого неба." - Золотые слова!
  
  Какое счастье, что существуют такие книги!
  
   Целый день буду только читать.
   Сил не будет себя оторвать -
   Гончаров, Сааведра, Айтматов,
   Зоболотцкий, Шекспир и Гамзатов...
  
   А потом в одинокой ночи
   Буду есть калачи... калачи...
   Ночь-подруга меня угощает
   И одна лишь меня утешает.
  
   Но встают спозаранку неволи,
   Заодно окаянные боли.
   Не укрыться от них, не сбежать.
   Лишь читать и читать, и читать...
  
  По городу разъезжают машины и грозно предупреждают, чтобы оставались дома. Это фантастическое и страшное кино: опасно выходить на улицу, опасно открывать окна, опасно прикасаться, не мыться, не скрываться за стенами, за масками, за перчатками, опасно встречаться, собираться, общаться, гулять... опасно даже здороваться за руку!
  Видел огромный предупреждающий стенд на воротах одной стройки. На стенде большими красными буквами было гордо выведено:
  
  МЫ НЕ ЗДОРОВАЕМСЯ ЗА РУКУ!
  
  А ниже изображено красно-перечёркнутое рукопожатие.
   Я всё понимаю. Но не понимаю: зачем об этом нужно было вешать целый огромный стенд на воротах? Зачем? Привлечь внимание, выделиться? Чем?
   Хотя, что тут такого? - совершенно не страшно, если что-то не понимаешь. Совсем не обязательно всё понимать. Да это и невозможно, ведь жизнь - океан. Нет! - космос, ведь в каждом человеке - бесконечность, в каждом миге этой жизни - бесконечность. Хотя, скверно, конечно, что бесконечны и глупости...
  
   Хожу один - никого не надо, да и нельзя собираться, даже сближаться, ведь сближение - опасно, как говорят всякие "вещатели" (может, они и правы, я не спорю), ведь дышать и говорить "открытыми" ртами и носами, дотрагиваться "открытыми" руками - опасно!
   Сегодня опасно быть вместе. Хотя быть вместе - быть сильней. Но сейчас это не так: сейчас быть одному, значит, быть сильней...
  
   Но всё-таки не хватает любимой Российской национальной библиотеки, не хватает одной знакомой. Хотя бы её увидеть - увидеть её улыбку, её глаза. Я бы тогда ей сказал:
  
  Синева в твоих глазах...
   Дай же ею мне упиться!
   Чтоб, упившись, в небесах
   Без остатка раствориться,
   Чтоб такой же синевой
   Быть на птицах уносимых,
   Слиться с парком и Невой,
   Быть в глазах твоих любимых...
  
   Понимаешь, навсегда
   Быть в глазах твоих небесных...
   Понимаешь, никогда
   Не терять глубин чудесных!
  
   Понимаешь, синева
   Окружила первоцветом.
   Понимаешь, ты и я
   Оказались в круге этом!
  
   Это залитый весной
   Город юный синеглазый.
  Это город наш с тобой
   Майским утром. Год двадцатый...
  
   И я ей скажу. Но пока не могу сказать - время такое.
  Но она есть, она дышит, она живёт... она услышит! А это уже не мало...
  
  Улицы моют антисептиком. Никогда город не был таким чистым. Моют из шланга под напором. Моют всё: дороги, светофоры, памятники, дорожные знаки, ограды, заборы, дома, мосты, набережные...
  Мыли памятник Генералиссимусу Суворову. Рабочие мрачные, усталые. Но в "бою" должно быть легко!
  Конечно! - они улыбаются, даже шутят: "Вымоем легко: не так уж много у нас Генералиссимусов!"
  В метро специальные люди на конечных станциях антисептиками моют каждый вагон. У них всё наготове: тазики с раствором, тряпки, щётки. Они в масках, перчатках. Молчаливо и чётко делают своё дело. Даже взрослые мужики. Уверен, что им не стыдно: у них ощущение, что они воины невидимого фронта, что они на передовой в борьбе с невидимым врагом.
  
  Помог одному знакомому спустить старую мебель без перчаток, активно дотрагиваясь до перил. В какой-то момент знакомый не выдержал и серьёзно воскликнул: "Все вирусы собрал!" Я промолчал. Даже не улыбнулся. После работы первым делом вымыл руки.
  
  ЖИТЬ ОПАСНО, дружище!
  Потому что Землю оккупировали инопланетные злые пришельцы в виде губительных вирусов.
  А может, никакие не пришельцы, а свои - доморощенные звери...
  
  Воет ветер чёрным волком.
   Чёрным волком... чёрным волком...
   Ноет дождь больным ребёнком,
   Дождь - ребёнком... дождь - ребёнком...
  
   Ощетинился в ночи
   Ветер волком. Замолчи!
   Ополчились стукачи -
   Тучи, тучи-палачи.
  
   Разгрызает ветер крыши,
   Ветер крыши... ветер крыши...
   Заметались в страхе мыши,
   В страхе мыши... в страхе мыши...
  
   Отчего-то страшно мне
  В тёмном доме при луне,
  Нелюбимом и чужом,
  Краснокаменно большом.
  
   В нём болотами задушен,
   В нём задушен... в нём задушен...
   Никому я в нём не нужен,
   В нём не нужен... в нём не нужен...
  
   Только чёрт один со мной.
   Всё он где-то за спиной.
   Выжидает... Выжидай!
   Только мне ответ свой дай:
  
   Жизнь - заразная простуда...
   Жизнь - простуда... жизнь - простуда...
   Врач - по имени Иуда...
   Врач - Иуда... врач - Иуда...
  
   Жить - болезненно нестись
  По течению всё вниз
  В русле вирусной реки
  Прямо к смерти напрямки...
  
  Как и чем мне жить с собою...
  Жить с собою... жить с собою...
  С воспалённой головою...
  Головою... головою...
  И с душой, как у ребёнка...
  У ребёнка... у ребёнка...
  И с судьбой, как у волчонка...
  У волчонка... у волчонка...
  
  В общем, как и чем нестись
  По течению всё вниз
  С омертвляющим душком
  Не ребёнком, не волком?
  
  Как? И чем? - вот два вопроса...
  Как? И чем? - вот два допроса...
  Нестерпимых, вечных, злых,
  Безответных, чумовых...
  
  Жизнь - зараза. Жизнь - обман,
  Интригующий соблазн,
  Неразгаданный гамбит,
  Где ты ею же и бит...
  
  Ты молчишь. Да, Бог с тобою...
  Бог с тобою... Бог с тобою...
  Дождь и ветер прут гурьбою...
  Прут гурьбою... прут гурьбою...
  
  Видишь, это всё река
  Напрямки, наверняка
  Днём и ночью напролёт
  Без ответов всё несёт...
  
  Без ответов всё несёт...
  Всё несёт... несёт... несёт...
  И когда-то принесёт...
  И когда-то, и когда-то, и когда-то принесёт...
  
  Страх - мой злейший враг, но и лучший друг. С ним я дружу, но как могу держу "на расстоянии": не позволяю порабощать себя. А для этого нужно всегда оставаться "с головой".
  Страх делает сильней - живучей. Отсутствие страха - губительно.
  Быть может, сумасшествие - это потеря власти над страхом: сумасшедшего страх беспрепятственно либо порабощает, либо покидает; сумасшедший человек либо раб страха, либо вообще не знает его.
  
   Не ходи никуда, не ходи.
   У окошка с утра посиди.
   Посиди, посмотри... Хороша! -
   Хороша жизнь, когда, не спеша!
  
   Не ходи никуда, не ходи.
   Днём за книжкой чуть-чуть посиди.
   Посиди, почитай... Хороша! -
   Хороша жизнь, когда, не спеша!
  
   Не ходи никуда, не ходи.
   Вечерком в полутьме посиди.
   Саксофон, коньячок... Хороша! -
   Хороша жизнь, когда, не спеша!
  
   Не ходи никуда, не ходи.
   Ночь придёт - у плиты посиди.
   Посиди и покушай в ночи
   Как всегда, не спеша калачи!
  
  Странно всё.
  А может, нормально?
  А кто знает, что в этом мире происходит на самом деле и куда мы движемся!
  Человек слаб, к тому же он вечный неразумный ребёнок с вечным чувством страха. Но при этом всём он должен жить смело, чтобы постигать, понимать, чтобы предугадывать, чтобы быть достаточно сильным для самозащиты, чтобы выжить, жить, но, и чтобы умирать. А жить и умирать - главные наши дела, ради которых мы рождены.
  Рождение... Жизнь... Смерть...
  Всё по порядку. Вопрос в том: как жить и как умирать. Значит, мы рождены не просто жить и не просто умирать. Значит, мы рождены для чего-то большего. Но что может быть больше жизни и больше смерти? - видимо, БОЛЬШАЯ жизнь и БОЛЬШАЯ смерть, то есть, их качество.
  А что это такое? Разве можно ответить однозначно?
  А может быть, и можно. Быть может, Че Гевара бы ответил, не задумываясь. И Павка Корчагин. И Юрий Гагарин. И хирург Фёдор Углов. И Жан Вальжан. И Наташа Ростова, смотрящая на звёзды. И Андрей Волконский. Да он и отвечал смертельнораненый...
  Наверное, быть внутренне свободным - вот ответ.
  А может, и ни к чему отвечать, ведь важней не слова, а дела и поступки?
  Надо просто жить. И любить это делать. А ещё надо не боятся жить, хотя бывает очень страшно...
  
  Калачи... калачи... калачи...
   Мне остались в пустынной ночи.
   И куда себя деть я не знаю.
   Калачами тоску заедаю.
  
   А тоска... а тоска... а тоска...
   Как в голодной пустыне песка.
   И в пустыне один позабытый.
   Колесом палачей недобитый.
  
   Палачи... палачи... палачи...
   Рыщут всюду в пустынной ночи.
   И никто их не знает в лицо.
   И безжалостно их колесо...
  
  Итак, рождение, жизнь и смерть. Есть только это. И больше ничего. Но если рождение от нас не зависит, то жизнь и смерть мы выстраиваем сами в той мере, насколько мы состоятельны внутренне и внешне. Преобладание в нас внешней стороны, делает нас пингвинами, хныкающими, но сытыми и... ограниченными, даже жалкими, к примеру, Иудушка Головлёв (это крайность). Преобладание же внутренней делает нас крылатыми, наивными и беспокойными, но счастливыми.
  А что лучше - быть сытым или быть счастливым?
  Но сытым быть - это тоже счастье. Хотя не хлебом единым, конечно...
  Говорят, счастье относительно, ведь для каждого оно своё. Правильно. Для меня счастье - это жить и любить жизнь. Короче - это жить. Просто жить. Мне правда - очень нравится жить. А жить - это удивляться, открывать новое, это стремиться, добиваться, мучиться, влюбляться, радоваться всему - и плохому, и хорошему, работать в поте лица, не знать покоя, обжорства, лени, тоски, безделья, любой зависимости - рабства, это вечно хотеть, не успокаиваться ни на миг, а только на сон, просыпаться на заре, быть жадным до воли, упиваться ею одною, не вином упиваться, не властью, не победами, не деньгами и вседозволенностью, а волею - только от неё получаешь истинное удовольствие, это искренне смеяться над собой, постоянно учиться, чтобы учение стало бы смыслом жизни, это падать и подниматься, и снова падать, и обязательно снова подниматься - всегда подниматься, за исключением только одного случая - смерти, это не сдаваться, и ошибаться, и исправляться, и гореть, и не сгорать, и всегда лететь к солнцу, даже если обжигаешься, быть поэтом во всём, петь песни всегда, особенно когда горько, всегда любоваться, как в первый раз, а делать дело, как в последний раз, восхищаться настоящим, естественным, земным, видеть свою звезду, помнить, беречь, заботиться, любить!
  И не дай бог другого.
  Жить - это как прыгать с высокого моста в мутную бурлящую реку: вроде, река известна и много раз прыгал уже, но каждый раз, как в первый раз, ведь прыгал раньше - в другое время, с другого места, другим человеком, да и сколько воды уже утекло, но каждый раз как интересно, чёрт возьми!
  
  Мне всегда страшно смотреть, как пацаны с моста прыгают в Неву, к примеру, с Большеохтинского (мост Петра Великого). Нева вообще страшная река: она коварна и беспощадна. Не дай бог попасть в её клещи, в её жернова!
  В тот день стояла июльская жара. К тому же, все устали от самоизоляции в душных квартирах. И особенно намаялись, конечно, пацаны - шпана, мелюзга, щеглы! И вот они дорвались: с каким восторгом они сигали вниз, с каким визгом!
  Перелезут через перила, боятся, дрожат, смотрят вниз на кипящую пучину, настраиваются, собираются с духом и только дико улыбаются, твёрдо отстукивая белыми зубами дробь. Им страшно, но дико интересно. Мне же только страшно.
  Отчаянные ребята - молодцы!
  Какими они были красивыми! - худые, дерзкие, яркие, блестящие, резкие, мокрые, посиневшие на ветру, визгливые, в больших трусах, которые в момент прыжка раздуваются парашютами, наконец, счастливые.
  Подошёл к одному. Кричу: "Не прыгай! Не надо! Зря! Это ошибка!.." - Он послушал и прыгнул - сиганул! Я только чёрный "парашют" его успел увидать за миг до воды - бултых! - брызги, пена, волны, круги, ворчание, шипение, визг...
  Всплывает. Паучком барахтается к берегу. Выбирается полурастворённым лягушонком на горячий рыжий гранит. Ржёт со всеми, кричит. Дрожит весь на ветру, сжимается, весь белеет, покрывается пупырышками. Бежит на мост, чтобы повторить прыжок, оставляя за собой чёрный растрёпанный след, как от мокрой тряпки. Разогревается, краснеет. Подбегает в неудержимом сумасшедшем жаре страха и азарта. Перелазит через парапет, держится за него, смотрит вниз, на меня, снова вниз. Рот в ошалелой улыбке невероятно большой. Напоминает того самого "Человека, который смеётся" - Гуинплена. Губы полные, алые, гибкие, эластичные с синими ободками по краям. Зубы крупные, белые, крепкие. Стучат твёрдо, звонко.
  Я понимаю: он ошалел и ему сейчас бесполезно что-то говорить, тем более вразумительное, ведь там, где дикий первобытный азарт, там настоящее чистое первобытное счастье, которое всё заглушает...
  Весь какой-то гибкий или эластичный, смазанный блестящим солнечным вазелином. Как Архип Куинджи обладал "лунными" красками, так и он, видимо, обладает солнечным вазелином!
  Я уже не кричу. Я молча волнуюсь только о неизбежном. Он же волнуется в предвкушении, ведь для него мост и дикая коварная река под ним - рулетка, аттракцион, кончик лезвия, миг счастья - жизнь, чёрт возьми! - вот она во всей своей беспощадной чистоте! Да, он в ней растворён! Да, она зацепила его! Да, он сейчас самый живой из всех живых! Ах, эта жизнь! Ах, лихоманка: хочешь быть на её острие, хочешь насладиться ею сполна, стань первооткрывателем, стань самоотверженным, стань бесстрашным, значит, сумасшедшим!
  Но я-то просто случайный свидетель, потому волнуюсь о последствиях.
  А разве он не волнуется о том же? - конечно! Но азарт сильней - сильней этого белого страха - ведь азарт - это помешательство, ослепление, притупление инстинкта самосохранения - это счастливое сумасшествие. Потому, хоть оба мы и волнуемся о последствиях - в этом мы едины, - но пути наши разные. И я быстро ухожу: не могу ждать и смотреть, не могу переживать сумасшествие, хоть и счастливое!
  Только думаю, что, быть может, сумасшедшие счастливей нас.
  А в глазах моя родная, такая счастливая, солнечно-вазелиновая, эластичная, "гуинпленовая" шпана!
  
   В жаркий день рыбаки-силачи
   Тянут рыбин усатых с Невы.
   А с моста пацаны-лихачи
   Не боятся - сигают, щеглы!
  
   Крикнул я одному пацану:
  "Не сигай!" - А в ответ: "Сигану!"
   И "солдатиком" вниз сиганул -
  Парашюты-трусы развернул...
  
  В какой-то момент, все не выдержали и вышли на улицы, набережные и с удовольствием неторопливо стали гулять, рыбачить, кататься, загорать, дышать, наслаждаться солнцем, небом, чайками - летом! Терпение кончилось - хватит, насиделись, напрятались! - сколько можно сидеть в "самоизоляции", сколько можно прятаться друг от друга, от лета, ведь за окном, действительно, лето, такое чудесное лето! Оно ведь, действительно, зовёт, дразнит, волнует. Оно ведь по-настоящему удалось!
  А по проспектам и вдоль набережных всё также разъезжают машины с мегафонами, призывая самоизолироваться. Но никто не реагирует.
  Было смешно: люди гуляли, машины призывали и всё это вместе вполне себе уживалось. И все друг друга понимали, словно так и надо.
  Страх присутствовал, конечно, но воля жить - была сильней всего.
  Воля жить... Воля... это грандиозное достижение человеческого гения.
  "Истощение физическое, - сказал Виктор Гюго в "Тружениках моря", - не истощает волю. Вера - сила, стоящая на втором месте; на первом стоит воля. Пресловутые горы, которыми движет вера, ничто по сравнению с тем, что совершает воля... Воля к победе подобна хмелю. Душевный подъём может опьянить. Такое опьянение называется героизмом..."
  Итак, воля = душевный подъём = опьянение = героизм.
  Воля = героизм!
  Вот почему нужно воспитывать в детях волю!
  А что это такое?
  Это несгибаемость, это незыблемая внутренняя сила, это незыблемость личности, это то, перед чем снимают шапки Властители мира, это то, что делает человека Богом - это великая сила духа, это материал внутреннего стержня: если стержень - это вера, то материал из чего "сделан" этот стержень - воля. Потому если хочешь, чтобы вера была прочной, незыблемой, закаляй волю.
  
  Всё интересно...
  Мир вообще интересен. Господи, а что ещё может быть интересней мира? Он единственный и бесконечный, неповторимый каждый миг, а значит, каждый миг он новый - интересный.
  Он - наш Дом. Спасибо Всевышнему за это.
  Мы - одно целое с ним. Значит, и мы единственные и бесконечные, значит, и мы неповторимые, и каждый миг новые - интересные.
  Нет ничего интересней изучения, то есть, наблюдения, чтения, созерцания этого мира, а значит, нас самих.
  
  Как всё интересно...
  А что там под ногами? - интересно! А что там впереди? - интересно! А что там позади? - интересно! А что там далеко, за горизонтом? - интересно! А что там над нашими головами? - бесконечно интересно!
  Боже мой, бесконечно ин...те...рес...но...
  И жалок тот, который этого не понимает, который мучается, что снег зимой в России (!), ведь его нужно убирать!
  
  Мигом
  Раскуплены билеты,
  Открыты турникеты,
  Оставлены кареты,
  Закрыты раритеты,
  Запущены ракеты...
  
  Вижу
  Далёкие планеты,
   Горящие кометы,
   Созвездия - букеты,
   Летят авторитеты,
   Лежат апологеты...
  
   И всюду только ты...
   Прекрасные черты...
  
   Прекрасные черты,
   Ведь всюду только ты... ты... ты...
  
  Что же дальше? - спрашивает юный голос. - Жизнь, - отвечает старческий.
  Зачем она? - Чтобы жить, чтобы умирать, и чтобы любить.
  Кого любить? - Жизнь. И смерть. И снова жизнь. И снова смерть. И снова жизнь...
  А если жизнь осточертела? - Любить!
  Зачем? - Чтобы жить! И чтобы умирать! И чтобы снова жить!
  А если невозможно уже любить? - Всё равно любить.
  А если сил нет любить? - Значит, найти их и любить!
  А если не любить? - Не жить.
  А что тогда? - Существовать. Пойми: ведь не жизнь осточертела, ведь ты осточертел себе и ей осточертел, а она всегда остаётся жизнью - всегда верна себе в любых условиях, вот только ты - человек - не всегда верен ей и себе, ведь не всегда остаёшься живым, а всего лишь - "существующим". Как это гадко и мучительно - существовать...
  Чего же ждать дальше? - Лучшего, но всегда быть готовым к худшему, хотя всё равно вы не будете готовы, потому что себе и представить не можете, каково оно может быть - это худшее.
  А каково оно может быть? - Нечеловеческое - звериное, но естественное, творимое вашими же руками.
   И что же будет? - То, что заслуживаете: всё, что с вами происходит, вы заслуживаете. Ничего случайного - того, что случается без вашего созидания, без вашего желания - не происходит: всё происходит только лишь единственно по вашему желанию и при решающем вашем участии. И зверей, правящих вами, вы сами себе создаёте, ведь вы добровольно поддаётесь им, верите их обещаниям, и ведётесь на них, и потому они взяли власть над вами, над миром вашим, и вершат судьбы ваши, и их всё больше и больше, а Спасителей ваших - истинно красивых людей - всё меньше и меньше.
   Так чего же ждать? - Лучшего! Но... звериного оскала не избежать.
  Значит, будет много смерти? - Будет, конечно, потому что вы, поддавшись зверям, идёте против жизни и смерть набирает силу. Никто не хочет умирать, конечно, но вы зверям с лёгкостью, добровольно дали волю над собой, а от них ничего кроме смерти ожидать не стоит.
   И что же тогда остаётся делать? - ЛЮБИТЬ ЖИЗНЬ - это всё, что вы можете делать всегда гарантированно верно. Спускайся на Землю, Сын, и сам увидишь всё своими глазами...
   Отец, как она прекрасна с высоты! Но чем она ближе, тем уродства людей на ней всё больше искажают и калечат её красоту... Зачем? За что? Ради чего?..
   Тишина...
  
   Это всё пока только цветочки:
   Ветерок раздувает платочки,
   А с платочками уши топырит,
   Огоньки, огонёчки все тырит.
  
   Огоньки, огонёчки живые,
   Голубые, сырые, кривые
   В сигаретках, окошках и лужах,
   В головах и стареющих тушах...
  
   Это всё пока только цветочки -
   Сигаретки, окошки, платочки...
   Вот когда огонёк стырит в душах,
   Вот тогда будем свиньями в лужах...
  
   А не свиньи ли мы уже? И не в лужах ли мы уже голыми сра...ми?
   Когда несёмся оголтелой толпой, когда времени нет оглянуться назад, потому что всё время подталкивают сзади и наступают на пятки, и при малейшем замедлении можешь быть растоптанным, когда некогда хотя бы призадуматься над тем, что творим и что твориться вокруг, и теряем добрую память, так не свиньи ли мы уже?
  Ведь потеря доброй памяти приводит к потере человечности - человек становится либо свиньёй, либо зверем.
  
  Как умерла мама, всё сразу покатилось вспять.
  С одно стороны хорошо, что мы с сестрой не видим её переживания, но с другой - мы не видим её...
  
  Итак, мы несёмся оголтелой толпой...
  Нет, мне не страшно. Мне... противно.
  Но я самый обыкновенный человек. Я не святоша, боже упаси! Я человек! Я просто человек. И потому мне всегда противно нестись неизвестно зачем и куда в оголтелой толпе...
  
   Двадцать-двадцать - Високос
   Зарядил большой покос
   В падшем мире в сучье время:
   Косит вирус наше племя,
   Косит лихо, как грибы
   Шампиньонные в степи.
  
   Вирус этот - хер чумной
   Впереди и за спиной.
   Он и близко, и далёко.
   Он и низко и высоко.
   И в гальюне, падла, ждёт,
   И в театре стережёт.
   Стар ли, млад - не разбирает,
   Покучней нас выбирает,
   Заявляет, что "Ковид",
   В носоглотку норовит,
   Беспринципная зараза,
   И даёт такого джаза,
   Что ни в сказке не сказать,
   Ни пером не описать!
  
   Говорят, он узкоглазый,
   Косолапый и чумазый.
   А на лбу его видна
   Сатанинская звезда.
  
   Ненавижу суку эту.
   Кружит рядом и по свету.
   А в руках коса чистит
   И сверкает, и свистит:
   Город в склепы превращает,
   Город в саван одевает,
   Город тухнет... Город спит...
   А над городом стоит,
   Как над братскою могилой,
   Чёрный крест горячей жилой!
   Крест, быть может, нас спасёт,
   Но пока чумной идёт:
   Косит вирусной косою
   Планетарной полосою
   Наше племя, как грибы
   Шампиньонные в степи...
  
   Трижды проклятое время:
   Погибает наше племя.
   Погибает... Сознаю
   Кто мы есть в земном краю:
   Не орлы - скорее черви
   И не люди - больше черти.
   Отвечаем по делам.
   По заслугам это нам.
   Отвечаем... Отвечаем...
   Получаем... Получаем...
   Получаем по башке -
   Слава, Господи, тебе!
  
   Только крест горячей жилой,
   Как над братскою могилой,
   Пусть стоит: быть может всё -
   Вдруг покаемся ещё...
  
   А пока что хер идёт,
   Не жалеет и не ждёт:
   В падшем мире в сучье время
   Косит вирус наше племя,
   Косит лихо, как грибы
   Шампиньонные в степи!
  
   Говорят, он конопатый,
   Сивый, звёздно-полосатый.
   Но на лбу его всегда
   Сатанинская звезда...
  
  Но чего же ждать дальше? Тот старик так и не сказал конкретно, хотя он, я уверен, всё знает. Но почему же он не сказал? Что же это за судьба у человека не знать, что ждёт его впереди! За что же ему такое наказание... или счастье?
  Но, видимо, только за то, что он ЧЕЛОВЕК.
  Да, Боги знают своё будущее - к ним судьба была благосклонна! Но... быть может, как это не интересно...
  Зато человек не знает. И в этом-то вся прелесть и вся сложность его жизни: вся прелесть, потому что нет лучшего счастья, когда оно сваливается нежданно, вдруг и как интересно предвкушать его, ждать, верить в него и надеяться, идти к нему, добиваться его, жить им!
  А вся сложность, потому что мы всегда должны делать выбор вслепую. Всегда! А это всегда непросто.
  Но с нами всегда остаются вера и надежда, разум и здравый смысл, опыт и мудрость, а ещё любовь и разлука, а ещё наша воля, наша добрая память...
  Нет, наверное, это всё-таки не наказание. Скорее это всё-таки наше счастье!
  
   Так пусть же сердце знает, мечтает и ждёт,
   И вечно нас куда-то зовёт,
   Туда, где улетает и тает печаль,
   Туда, где зацветает миндаль...
  
  Это Александр Вертинский - его "Аравийская песня" (грандиозно исполняет Валерий Ободзинский).
   Так пусть же всегда будут у нас такие сердца! А для этого надо оставаться людьми.
  
   Значит, будем оставаться людьми, будем обязательно жить и обязательно любить жизнь, какой бы она не была, и всегда будем надеяться на лучшее, даже верить в него, даже жить им!
  
  
  
  СПб, 15.08.2020
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"