Иванов-Милюхин Юрий Захарович
Валютчики. Не опубликован

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение романа "Соборная площадь" о работе валютчиков на центральном рынке Ростова-папы..
  
  
  
  Юрий Иванов-Милюхин
  
  
  РОСТОВ - ПАПА
  
  ВАЛЮТЧИКИ
  
   Ростов-на-Дону
  
  2025
  
  
  ББК 84Р1-44
  УДК 882
  И 20
  
  
  
  Иванов-Милюхин Ю.
  Валютчики. - Ростов/Д.: ООО 'Минитайп', 2025. - 468 с.
  
  
  
  ISBN 978-5-98615-670-5
  
  
  
  (C) Иванов-Милюхин Ю., 2025
  
  
   В А Л Ю Т Ч И К И
  
  Роман
  
  
  Слово молвленное - есть ложь!
  
  Чем глубже в Жизнь, тем меньше слов.
  
  
  Аннотация
  
  Роман 'Валютчики' написан от первого лица и основан на реальных событиях, в которых принимал участие автор этой книги, загнанный в угол перестройкой социалистической империи СССР на 'демократическую' страну Россию.
  Центральный рынок в Ростове-на-Дону превосходит, пожалуй, одесскую Молдаванку по количеству криминальных случаев, происходящих на нем ежедневно с утра до вечера. Лидирующее положение среди карманников, кидал, фальшивомонетчиков, сутенеров и прочих спецов от разных воровских мастей занимают валютчики. Они являются как бы интеллигентами в разноцветной преступной пирамиде, придавившей основанием огромную территорию базара, раскинувшегося от Буденновского проспекта до улицы Семашко, и от улицы Станиславского до улицы Тургеневской. Валютчики - это всевидящее око криминальной пирамиды под самой ее вершиной, мимо которого не проскочит незамеченным никто, не оставив в руках менял, покрытых мельчайшими крупинками золота и впитавших блеск драгоценных камней, добрую мзду за посещение злачного места. Внутри него ворочаются как в огромном лохотроне тонны золота и других драгоценностей с тюками валюты, притягивающие к себе людей ослепительным блеском и крупными возможностями. Чаще всего до первого омута, потому что выбраться оттуда прежним человеком не удавалось никому. Ведь сокровища притягивают, они заражают кровь как смертельный вирус, от которого спасения нет.
  
  
  На центральном рынке Ростова-на-Дону, как полторы сотни лет назад, когда его только построили, перетирались вечные толпы народа. Была середина июня, самое начало летнего пекла, солнце перевалило на другую сторону небосклона, но облегченные на одежду люди все равно исходили потом, как сардельки жиром на раскаленной сковородке. Я торчал на своем месте возле хлебного ларька армянина Сурена, в котором работали его разведенная дочь и русская Людмила, ее сменщица. Мужем у дочери Сурена был грузин, от межнационального брака осталась девочка, чертовски адская смесь. Мне тоже доводилось делить постель с армянками и грузинками, и надо сказать, что кавказские женщины очень темпераментный народ. "Лубишь?" "Лублу... мать честная'. 'Замуж возмош?'. 'Возь... не гони, дай сосредоточиться...". "А дэнэг дашь?..". 'Да елки-палки..., Фу-у-у, приплыли'. 'Дашь?' 'Зачем тебе все это?'.
  Какие деньги, когда сам на бутылку еле наскреб. И ведь случайная подружка тоже говорит о них от фонаря, по азиатской привычке, иначе какой толк от постели. Ростов - город интернациональный, гречанки, турчанки, темненькие эфиопки - все флаги в гости к нему. Откуда они? Да все оттуда, то с гор, то из-за моря. Впрочем, славянки вряд ли кому уступят, иная так подкидывает, что невольно возникает мысль о потолке - не низок ли! Потом о жестких досках на полу - как бы помягче приземлиться. Короче, бардак.
  На колокольне, вознесшейся сразу над соборной и базарной площадью, минутная стрелка передвинулась к четвертому часу дня, валютчики ушли, я остался банковать один. Рядом со мной стояла родная дочь с внучкой, у внучки без отца в крови тоже играла адская смесь, но в "ершистый" Израиль ни дочь, ни я не собирались. Так получилось - как всегда. Я вертел головой по сторонам, опасаясь оперов, и хотя снова носил высокое звание 'валютчик', делиться с ними деньгами не горел желанием. Слишком опасным был мой маленький бизнес, да и дочери прозвенел тридцатник, пора бы заиметь нормальную профессию и зажить жизнью не взаймы. Внучка, несмотря на младые года - пять лет - не уступала матери по части знаний про возможность денежной массы. Это обстоятельство радовало только отчасти, потому что при Советах я шел по жизни под девизом: 'Не в деньгах счастье'. Продолжая объяснять свои проблемы в надежде на то, что они скостят размер выкупа за родственную ко мне принадлежность, я почти машинально выкупил у какого-то клиента сотку баксов, сунул ее в сумку. И буквально через несколько минут вдруг заметил краем глаза начальника уголовки рынка и его заместителя, они не спеша шли от главного входа по направлению ко мне. За грудиной екнуло, все это время я работал нелегально, потому что имел большой пропуск в работе, а когда надумал снова влиться в ряды валютчиков, старого начальника уже не было, новому же я до сих пор не представился. А если честно, решил пристроиться на дурнячка - ребята давно занимались валютным бизнесом не за красивые глазки, все "угодья" в Ростове, как по стране, успели поделить недавние комсомольцы-добровольцы. Россия, мать бы ее, своего ума нет, так хоть очередной пример с хваленой Америки, и опять получилось как всегда. Вот как точно подметил Черномырдин-Шлеер, истинный сын 'своего' народа.
  Я украдкой вытащил из сумки заначку с золотом, попытался всунуть ее в руки дочери, но та опешила, испуганно отстранилась.
  - Спрячь, - зашипел я. - Это начальник уголовки.
  Через мгновение возле дочери возник заместитель начальника с "погонялом" Учкудук, похожий на шпиона из "Бременских музыкантов". Сам начальник, на вид свойский парень со светлыми волосами, остановился рядом со мной:
  - Что решили взять? - вкрадчиво спросил он. - Выкладывайте, мы послушаем.
  - Ничего, - ответил я. - Это моя дочь, а это внучка, проведать пришли.
  - Не гони, - оборвал зам, подергивая оплывшими веками. - Так что они предложили тебе на продажу, или что всучил им ты? Где баксы?
  - Это действительно мои дочь с внучкой, - пожал я плечами, и попытался схитрить. - Я долларами не занимаюсь, промышляю только книгами.
  Указал на выставленные на прилавок несколько томов в целлофановых обложках, эта деятельность и была моим прикрытием. Но что крутился на баксах, знали все, из-за этого не единожды вспыхивали перебранки с "друзьями - ваучеристами", которых душила обыкновенная русская жаба. С Аркашей конфликт едва не закончился поножовщиной, если бы не Папен...
  - Дай сюда, - потянулся узбекский Учкудук к сумке дочери, хотя национальность у него была русская. - Показывай, что ты там прячешь?
  Дочь прижала сумку к груди и вопросительно воззрилась на меня. Ни начальник, ни зам, скорее всего, не заметили движения, которым я передал ей заначку.
  - Сюда, говорю, - Учкудук старался вырвать сумку из рук дочери. - Иначе пойдешь в "телевизор" вместе с ним.
  Внучка ухватилась за юбку матери, в ее глазах возникло замешательство, а дочь еще крепче уцепилась за сумку, хотя в ней как раз не таилось ничего криминального. Но зам продолжал усердствовать, за набухшими веками беспокойно заерзали колючие зрачки. Чтобы закончить представление, я забрал у дочери заначку с несколькими золотыми вещицами:
  - Это мое, - протянул я начальнику небольшой сверток. - Пусть ваш зам уберет грабли от сумки, там нет ни бриликов, ни долларов.
  - Точно нет? - насмешливо переспросил тот. Учкудук хмыкнул, но руки опустил. - Мы сейчас проверим.
  - Проверяйте.
  - Ну... пойдем в отделение, художник. Расскажешь нам, как пасся на чужих лугах и откуда у тебя золотые безделушки.
  - А мы посмотрим, нет ли среди них ворованных, - хохотнул заместитель. - Хэ-т, писатель, книгами он торгует... .
  - Папа! - окликнула дочь. - Я подожду тебя здесь.
  - Решай сама.
  Мне очень хотелось, чтобы она сказала хоть слово в мою защиту, чтобы прильнула ко мне, доказывая решительным видом, что не собирается отдавать родного отца на съедение базарным волкам...
  - Если отпустим, - покивал начальник подбородком.
  Рынок изнывал от жары. Пот катился по лицам разношерстных и разноцветных торгашей от кандидатов наук до кандидатов в сумасшедший дом, выпущенных ненадолго из Ковалевки, от дикарей из племени "ку-ку", до царственных особ, занесенных сюда неизвестными ветрами. Наша троица прошла под их взглядами до главной аллеи, чтобы свернуть к отделению милиции. Между столбами я заметил высокую и рыхлую фигуру Аркаши, он переместился после разборки со мной за один из прилавков в центре и разложился с товаром возле машин с живой рыбой. Там пяток местных знатоков промышляли монетами, значками, наградами, сотовыми телефонами и прочей мелочевкой. Аркаша злорадно ухмыльнулся, предвкушая скорую расправу надо мной, он долгое время нашептывал валютчикам и ментам, что ворованное золото я хапаю мешками. Я пожал плечами и продолжил путь. Начальник прошел длинным коридором ментовки в самый его конец, открыл обитую черной кожей дверь и предложил переступить порог своего кабинета. Я поежился, клаустрофобия дала знать о себе приступом страха, мельком заметил, что изменений со времени знакомства с этим помещением не произошло. Два стола у стен, два стула перед ними, сейф напротив, шкаф рядом, вешалка, и никаких портретов вождей, что говорило о потере страной пути истинного, обещанного коммунистами.
  - Присаживайся, - проходя за стол, показал на стул начальник. Учкудук примостился за вторым, по правую руку от него. - Садиться не предлагаю, говорят, это плохая примета.
  - Спасибо на добром слове, - промямлил я, нашаривая патрон с валидолом. - Сажать пока не за что.
  - А вот это откуда? - выбрасывая пакетик с золотом, улыбнулся начальник. - Не ты ли вешал нам лапшу на уши, что книгами торгуешь?
  - Мне его предложили и я взял...
  - Кто предложил? За сколько? - вмешался зам. - Не стесняйся, художник.
  Я почувствовал некоторое смятение, испарина высыпала на лоб, меня накрыло то состояние, которое и врагу не пожелаешь. В голове мелькнула мысль, что это заработала на полную мощность карма за прошлое, ведь нарушения не было никакого. Но все равно я ощущал себя во всем виноватым, даже в неправильном движении по пути демократизации нашего общества. Главное, не стукнешь кулаком по столу и не крикнешь, что менты не имеют права приводить меня сюда и допрашивать с пристрастием, потому что в силу вступил закон 'все разрешено'. Не стукнешь и не крикнешь потому, что за дверью стоят те, которым не стыдно и ручку начальнику поцеловать, даже на коленях перед ним поползать. Засопев, я выковырнул таблетку валидола из упаковки.
  - Усрался, художник? - гоготнул зам. - Говорят, ты в морпехах ходил.
  - В стройбате ошивался, при штабе...
  Не хотелось признаваться, что боязнь замкнутого пространства привела в плачевное состояние всю мою нервную систему. Врачи сказали, что это от травм головы, полученных во время службы в армии. И по пьянке.
  - Его надо проверить, - предложил зам, не обратив внимания на мой тон. - Что у тебя в карманах?
  Учкудук заставил меня встать, затем похлопал по бокам и по карманам, и я похолодел в очередной раз. Как у всякого валютчика, у меня были клиенты, и одна дотошная женщина требовала, чтобы я переписывал ей номера взятых у меня купюр, мол, если ты притулишь мне "фальшак", то вот номера. Именно ей и сегодня я приготовил две сотни баксов, засунув их в брючный пистон с бумажкой, на которой нарисовал номера и серии банкнот. Но за разговором с дочерью я выпустил это обстоятельство из виду. Учкудук профессионально нащупал "сотки" с бумажкой, и развернул их на столе перед главным оперативником.
  - Ого, даже номера расписаны, - ошалел тот от неожиданности. - Взятка что ли? Кому?
  Я промычал что-то в ответ. Начальник вперился в меня сверлящим взглядом, и снова уткнулся в бумажку, круглое его лицо начало приобретать оттенок вареной свеклы. Он знал, что в советские времена я промышлял писаниной, а это призвание подразумевало определенные связи на высоком уровне. Наконец, я проглотил ментоловое месиво и попытался объяснить обстоятельства дела, но эти оправдания оказались нужны как мертвому припарки.
  - Какие женщины - мужчины?.. - вышел тот из себя. - Ты срисовал номера банкнот, чтобы всучить нам доллары, а бумажку передать по назначению. Здесь явно что-то не то...
  - Я предлагал закрыть его в бокс, - Учкудук постучал костяшками пальцев по столу. - Художников нам тут еще не хватало.
  Под пристальными взглядами служителей уголовного розыска, я прошелся взад - вперед по маленькому кабинету. Остановившись перед столом, негромко объяснил заново:
  - Я работаю на рынке с девяносто второго года, когда и ваучерами не занимались, у меня был долгий перерыв, после которого снова вернулся на свое место. Но кто за это время пострадал, кого я сдал или предал? Я написал новое произведение, а денег издаться нет, пропился, ограбили, за государственный счет, как прежде, нынче не выпускают. Теперь не пью, - я нажал голосом на последнюю фразу. - Подработал денег продажей книг и пришел сюда в расчете на то, что удастся напечатать рукопись за свой счет.
  Белобрысый начальник и угольно черный зам не отрывали глаз от моего лица, они чутко прислушивались к интонации моего голоса, я понимал, о чем они думают, и от этого тревога не переставала расползаться по груди. Вот возьмут они сотки и отпустят с миром, мол, иди, бумагомаратель, работай на благо нашего народа, а через время подойдут к месту моей работы сотрудники конкретных служб с бойцами СОБРа и предъявят такую же бумажку с номерами и сериями соток. И поменяются базарные сыскари местами с теми, кого сами загоняли во вшивые камеры.
  - Мы сделаем просто, - нашелся Учкудук. Порвав записку на клочки, он бросил ее в корзину и насмешливо-настороженно воззрился на меня. - Как ты на это посмотришь?
  - Сразу бы ее порвали, и дело с концом, - ухмыльнулся я, ощущая, что от дешевого приема и от валидола немного полегчало.
  - Все равно что-то здесь не то, - не мог найти начальник ответ. - А если у бумажки существует дубликат?
  Я стоял и злился на самого себя, чувствуя, что независимый характер отразился на моем лице в полный рост. Хотелось спросить, разве есть такой указ, запрещающий заниматься валютными операциями и скупать у населения ценности? Если есть, то почему он не работает и почему вы потакаете этому вместо жесткого следования букве закона? А-а, самим выгодно не проводить его в народ? Тогда какие претензии ко мне, когда я всего лишь мелкая пешка в стране, обезглавленной в семнадцатом году, с населением, плывущим мусором по большой реке, ворующим у кого что. У государства что плохо лежит, у Запада атомную бомбу, у японцев высокие технологии. И продолжающем пахать дедовским способом - плугами. А мне надо не дворец построить, а лишь показать людям рукопись, написанную большей частью бессонными ночами. Глядишь, парочка читателей задумается над жалким своим житьем - бытием.
  - Хорошо, возьми стул и займи вон тот угол, - разжал губы главный оперативник. - Мы подумаем, что с тобой делать.
  Положив доллары с заначкой под тетрадь, он кивнул головой, заместитель открыл дверь первому посетителю. Завертелись, закружились разные случаи, цепляющие человеческие судьбы вплотную, казалось, конца этому не будет. За окном свечерело, начальник отпустил последнего бедолагу, у которого вытащили деньги, вырученные за продажу машины лука, и обернулся ко мне:
  - Вот такие дела, а чем ты ему поможешь? - устало усмехнулся он. - Мужик сунул бабки в хозяйственную сумку и ходил с нею по базару разинув рот, а его давно вычислили. Если бы он обратился к нам сразу, мы успели бы перекрыть рынок, а то приперся тогда, когда ворота запели вечернюю песню.
  - Проблема, - вяло пожал я плечами.
  - У тебя тоже, - заставил подобраться оперативник. - Ладно, завтра подойдешь, к кому сам знаешь, скажешь, что намерен работать валютчиком как прежде.
  - К кому надо подходить? - развел я руками на неожиданный поворот дела.
  - Дурачком не прикидывайся, два месяца уже на вольных пастбищах, - он сунул руку за тетради и выдвинул заначку с золотом вместе с долларами. - Баксы возьми, а золото я до выяснения положу в сейф.
  - Вдруг оно в розыске, ограбили к примеру магазин или квартиру, - ухмыльнулся зам. - Или сорвали с женщины цепочку с кулончиком, перстенек какой-нибудь.
  - Я брал эти изделия у порядочных людей.
  - Об этом расскажешь не нам и не в этом месте, - оборвал меня Учкудук. - Лапши здесь накидал достаточно.
  - Я рассказывал как есть.
  - Забирай свои доллары, - припечатал начальник точку. - Свободен.
  Я не стал дожидаться третьего приглашения, сунул сотки под напряженным взглядом заместителя в карман и вышел за дверь. Все стало понятным, теперь начнут учитывать любое движение. А впрочем, я знал, куда шел.
  В конце коридора маячила кучка милиционеров, на лицах гуляли откровенные ухмылки. Подумав, что они радуются любой моей оплошности из-за отказа от их услуг, я хотел проскочить мимо, но Доня, переминавшийся рядом с Толиком, бывшим моряком Черноморского флота, ехидно спросил:
  - Как дела, художник?
  - Нормально, - притормозил я. - А что?
  - Надолго тебя отпустили?
  - Совсем.
  Я вдруг заметил, что Толик улыбается мне сочувственно, он относился с симпатией со дня нашего знакомства, а Доня был истинным представителем коренного населения Приазовья, эдакий длиннолицый донской казак, черноглазый и смуглый. Когда я решил вернуться на рынок, обстановка здесь оставляла желать лучшего, отморозки, уголовщина, молодые агрессивные бомжи захватили власть и банковали здесь в полный рост. Тогда ко мне и подошли "пешие", те менты, которые тройками барражировали по периметру рынка, и предложили свои услуги, но я успел познакомиться с двумя десантниками, торговавшими овощами и фруктами. Один, Олег, прошел Афган, второй, толстяк с периферии под два метра, кажется, косил под десантуру, но доказательств против не было. Наладив с ними контакт я объявил участок своей работы зоной десанта, с наглыми кавказцами долго не разговаривал, посылая их подальше, чем вызывал у пеших, собиравших с них мзду, нервное напряжение. Но я уже мог обходиться без ментовской защиты. И тогда самый старательный из них, Доня, заявил, что если будут убивать на месте, никто из базарных ко мне близко не подойдет. В ответ я только ухмыльнулся, можно было подумать, что если бы отстегивал, они с меня глаз бы не сводили. Своих денег было мало, всего на пару-тройку соток баксов, чтобы еще кормить всякую шушеру, не ударявшую пальцем о палец.
  - Отпустили под подписку? - Не поверил Доня.
  - Плохого я сделать ничего не успел, - я снова заметил сочувствующий взгляд Толика. - Что, собственно, случилось?
  Толик принялся рассматривать стену с облупившейся краской, а Доня выпятил вперед подбородок:
  - За дураков нас держишь? А фальшивая сотка где, или ты один у нас за фальшак не отвечаешь?
  - У меня все нормально.
  Проглотив клубок слюны, я спокойно посмотрел на ментов и направился к выходу из отделения милиции, поймав краем уха недоуменный возглас Дони. Завернув за угол, почти бегом поспешил в сторону соборной площади на остановку общественного транспорта. Уже добежал до главных ворот, когда трезвая мысль заставила остановиться, я вспомнил клиента, приправившего мне сотку при дочери с внучкой. Но представить себе его лицо или хотя бы фигуру с одеждой так и не смог, наверное, напряженный разговор с родными людьми перекрыл остальные базарные эпизоды. Захотелось проверить купюры сейчас, и если одна из соток была фальшивая, то подстава проглядывалась стопроцентная, а выпустили меня из ментовки скорее всего по той причине, что начальника и его зама сбила с толку бумажка с записанными на ней номерами и сериями баксов, они или забыли о фальшаке, или решили не заводить о нем разговор. Я радовался тому, что Доня проболтался про него, шустро шмыгнул в еще открытые ворота, сразу за ними торчали за прилавками лица корейской, кавказской и общерусской национальностей, казалось, не уходившие с базара никогда. Издали заметил фигуру вечно поддатого Виталика, прозванного Красномырдиным за цвет лица, его грабили не раз, в последний уделали так, что пришлось продавать просторную квартиру и переселяться на меньшую площадь. Но его пригрел высокий, под метр восемьдесят пять, толстый Петя Жопа, которому на рынке по известным причинам работать не разрешали. Вечером он приезжал, забирал данные на прокрутку рубли, оставляя Красномырдину определенный процент. Трудился здесь же на Жопу еще один чувила, похожий на Красномырдина, которого сами менты прозвали Вонючкой, но тот крутился на овощах и на фруктах.
  - Дело есть, - подскочив к алкашу, выдохнул я.
  - На миллион баксов? - хмыкнул Красномырдин. - Ты если и подгонишь клиента, то с тысячью долларов максимум.
  Я бросил взгляд вдоль сплошной стены из лавчонок, где-то в середине маячила фигура Гены, рядом торчал Татарин. Но к ним подваливать не имело смысла.
  - Я только из ментовки, - признался я. - Кажется, меня подставили капитально.
  - Давно должны были придавить, - сплюнул Красномырдин. - Столько времени обходился без пастуха.
  - Они приправили мне фальшивую сотку.
  - Это уже серьезно. Составили по ней акт?
  - Не решились, им одна случайная бумажка помешала.., - я не стал вдаваться в подробности. - Короче, та сотка со мной, ты ее посмотришь?
  - Ну... давай.
  Мы завертели головами по сторонам, но кроме редких торгашей возле машин с картошкой да нескольких кавказцев, тащивших визжавших от страха и радости русских девчат за ряды прилавков, никого больше не было. Я вытащил обе сотки, снова просветил их в лучах не упавшего за дома солнца, но все было нормально, только одна была как бы поновей и пожестче. Виталик протянул их между чувствительными подушечками пальцев, едва касаясь самих купюр, вздохнув, отдал мне первую купюру, а вторую вскинул над головой. Ею оказалась та, что поновей.
  - Фальшак, - уверенно заключил он.
  - Почему? - Я тут же накрутил себе, где должен был сейчас находиться.
  - Во-первых, бумага толще настоящей, пусть на микроны, но этого достаточно, чтобы усомниться в подлинности, - начал объяснять Виталик. - Она поблескивает, будто ее не раз прокатали на сканере, на сгибе посередине чуть взлохмачена, а у настоящей бумаги состав хлопчато-шелковый, она протрется, но не разлохматится. Дальше, буквы прощупываются слабо, будто не вдавленные, а нарисованные поверху, водяной знак конечно яркий, но америкосный презер похож здесь на бездомного пса, чечены его карандашом красивее прописывают.
  - На водяной знак американцы не обращают внимания, - попытался возразить я. - Скачет как заяц, то в одном углу, то в другом, размытый до неприличия или с мордочкой в кулачок.
  - Хоть в наш кукиш, лишь бы он был породистый, - завелся Красномырдин. - Когда ты видел, чтобы америкосы не выставляли себя на показ? На этом у них построено все.
  - Хорошо, буквы не прощупываются, бумага, водяной..., - хватался я за соломинку. - Какие доказательства еще?
  - А тебе этого мало? Ты как та баба, ее уже трахают, она все о цене договаривается, - ошалел Виталик. - Переверни сотку на другую сторону, видишь, по белому полю на краях купюры нет зеленых вкраплений, американцы небрежные, у них краской заляпано все, а здесь как из-под ксерокса. Короче, статья за фальшивомонетничество тянет на пятнадцать лет, по моему, а со скидкой на писательских тараканов в голове - лет на десять. А дегенерат ты или дебил с примесью дауна - им без разницы, в Богатяновском домзаке, говорят, вообще обрубки сидят, которые валютой занимались. С первой и со второй чеченской.
  Я стоял как вкопанный не в силах засунуть фальшивку в карман, припоминая, что такая примерно история приключилась с Хохлом. Года полтора назад тот банковал в центре людного прохода рынка, быстро выдвинулся на передовые позиции, перестав замечать не только коллег по работе, но и ментов, непосредственных хозяев. Его предупредили - он не понял, гайки начали закручивать, и снова осечка. Тогда в один из дней к нему подошли с ментами двое, похожие на сотрудников уголовного розыска из областного управления, лысый сыскарь указал на Хохла и пояснил, что тот продал ему фальшивую сотню долларов. Менялу закрыли на Богатяновке в камере предварительного заключения, а через пару дней в "Вечернем Ростове" вышло сообщение о том, что задержан крупный валютчик. Изъяты несколько Звезд Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда, ордена Ленина, другие редкие награды, цены на которые исчислялись не тысячами, а сотнями тысяч долларов. Еще у него накопали около сотни царских золотых червонцев с пятерками. Полгода среди валютчиков ходила догадка, что дело потянет не на пять лет со скидками на "позолоченную ручку", а на весь червонец, но эти прогнозы оказались пустыми. Хохол вскоре объявился на рынке, похудевший и заморенный, он снова попытался влезть в валютный бизнес, но, поезд давно ушел.
  Зябко передернув плечами, я впихнул сотку в карман, мимо прошли Гена с Татарином, они поздоровались, я машинально ответил. Кивнув и Красномырдину, я надумал уходить тоже, когда тот остановил неприятным сообщением:
  - Ты ничего не слышал?
  - Что случилось?
  - Беню, молодого пацана, что за Чипом стоит, в обед взяли на гоп - стоп. Он вошел в ларек перелопатить деньги, только открыл барсетку, как в бок что-то воткнулось, хотел обернуться, а через плечо голос, мол, давай бабки и расходимся каждый по своему. Беня локтем саданул в пустоту, а ему по башке рукояткой от Макарова. Отдал все, куда деваться, еще приказали, чтобы не выходил из палатки в течении получаса, иначе пуля обеспечена. Беня полчаса дожидаться не стал, выскочил сразу, а тут как раз патруль, менты по рации базар перекрыли.
  - Отмороженный был какой-нибудь? - негромко спросил я.
  - Он самый, из Таганрога, начал в ментовке гнать, что пришел за долгом, а Беня его впервые в глаза увидел. Менты отоварили козла по почкам, он и раскололся, восемнадцать лет всего, еще в армию не ходил.
  - Молодеет криминал, а ты задерживаешься, - дернул я щекой. - Твой хозяин еще не подъехал?
  Красномырдин устало махнул рукой.
  Дойдя до поворота к главным воротам, я вытащил фальшивую сотку, порвав ее на части, выбросил в мусорный бак и покосился на отделение милиции. Возле дверей не было никого, можно было перевести дыхание и ехать домой расслабляться до завтрашнего решающего дня.
  Не успел я зайти за порог квартиры, как зазвонил телефон, оказалось, что тревожилась любовница Людмила, кстати, на это имя мне везло всегда. Я предложил ей приехать самой и пока добиралась, съел тарелку борща, сготовленного лично, поджарил пару кусочков вареной колбасы с яйцом. Людмила признавала только секс, за который я расплачивался приличным столом с натуральными соками, пирожными, фруктами, рыночной ветчиной и входившим в моду йогуртом. За это я получал бархатную кожу, матовые шары грудей с розовыми сосками, тонкую талию, округлую попочку, чувственные губы, вытворявшие немыслимое. Моя Людмила с сыном, с которой я не торопился расписываться из-за врожденной ее лени, наверное, забыла ко мне дорогу, мы не виделись уже больше двух месяцев. Но я радовался и редким ее приходам, лишь бы маленький Данька ощущал мужскую поддержку, потихоньку начиная осознавать, что ко мне прилипали женщины, не желающие обременять себя работой с домашними заботами.
  - Как у тебя отношения с твоей рыночной мафией? Не испортились? - поинтересовалась любовница, сбрасывая у порога модные туфли. До меня она почти двадцать лет обслуживала начальника строительной организации, старше ее лет на тридцать, заимев при этом сожителя, грузина - студента на двадцать лет моложе ее. Сочетание старого и молодого любовников, наверное, в сумме давало паритет. - Я за тебя переживаю.
  - Чувствую, - я провел сорокалетнюю женщину, могущую дать сто очков двадцатилетней, за уставленный яствами стол. - А как дела у тебя, Пердун не достает, Гоги Мачаидзе не наезжает? В Грузии сейчас голодно.
  - Когда ты перестанешь меня подначивать? - запихивая в рот кусок ветчины, промычала любовница. - Не Мачаидзе, это во первых, во вторых, я отшила его сама, в третьих, Пердун позванивает. Я сто раз могла стать его законной женой, у него есть машина, дача в черте города, многокомнатная в "дворянском гнезде". Это у тебя первый этаж и стены осыпаются от сырости.
  - Здесь ты права, как только трубы потекут - а текут они всегда - и подвал отсыреет, так по полу начинают ползать слизняки. Наступишь на жирненького - такая мерзость.
  Любовница поперхнулась, метнула на меня уничтожающий взгляд, проглотив кусок яблока отдышалась и принялась за еду снова. Я ее не торопил, и только когда в желудках улеглось, высказал заветное предложение, после которого мир на время переставал существовать:
  - Так. Пора работать.
  И все заняло привычные, но все равно по разному яркие, места.
  Гардероб у Людмилы шикарный, был случай, когда за понравившуюся вещь она не пожалела сшитой своими руками шубы из натурального меха. А шить она умела, еще стригла породистых собак, если бы не похожая на шизофрению болезнь, начавшая прогрессировать, то проведенное в ее обществе время считалось бы не потерянным. Нырнув под одеяло первым, я почувствовал себя королем - у какого мужчины не зашевелится, если рядом с его носом начнут стягивать с бедер, с выпирающего лобка тонкие трусики, лежавшие несколько минут назад на витрине стильного комка. Если сама женская фигурка, выскочив за витринное стекло, добровольно решила прыгнуть в продавленную многими ее предшественницами кровать с потертой простыней и комковатыми подушками в разноцветных наволочках...
  К двенадцати дня я был на рынке. Бригадира на месте не оказалось, ребята послали меня на автостоянку напротив высоченной колокольни с крестом на маковке и церковным двором вокруг нее. В огороженном участке соборной площади сверкал обшивкой навороченный джип "Чероки", но бригадир не появлялся и здесь, и я вернулся назад. Все знали, что на валютный рынок затесался какой-то бумагомаратель, который банкует наравне со всеми не первый месяц, не отстегивая ментам ни копья, и жаба проявляла себя в полный рост. Я старался держаться независимо, у них своя психология, основанная на принципе выживания диких племен: "Только мне и все сразу!" У меня своя, скорее, случайного бессребреника на поле дураков.
  Видно было как Борис, широколицый бывший мент, мусолил не хуже счетной машинки пачку пятисотенных купюр, клиент скинул ему баксы и теперь ждал расчета барашком на заклании. Гена рассматривал серебряного "кайзера" - массивную цепочку особого плетения, он влился в ряды валютчиков с полгода назад, продав ради быстрой наживы квартиру, а до этого он занимался рыбой. Но и громадный "ЗиЛ" с бочкой пошел с молотка для одной цели, ради которой 'люди гибли за металл', не утруждая себя раздумьями. Рядом разворачивался Пасюк, поодаль Татарин обменивал солидную пачку немецких дойчмарок двум бородатым кавказцам, похожим на стопроцентных боевиков. Границы с гордым народом кремлевские власти открыли настежь - пострелял русских парней и приехал отдохнуть в Россию, набрался сил, получил удовольствий на русских безотказных бабах, пограбил русских, накупил у них оружия, поехал снова резать горла русским парням. Где еще в мире есть такая страна идиотов? Только в Израиле, но там за убитого еврея на тот свет отправляют минимум двадцать хэсболлаховцев. Еще израильтяне сравнивают с землей их логова, чтобы боевики зачинались, как в волчьей стае - под лунным небом на каменистой почве, со звериным рычанием и жаркими каплями слюны с вывернутых губ. Тогда и боевик рождается стоящий.
  На конце ряда ларьков с деревянным настилом у их фундамента пахали Свинья, Бес и Армян. Сухопарый Бес отирался на рынке со времен ваучерной кампании, Армян был русским, а кличку получил за схожесть с этой нацией. Возле них стояли настоящие армяне, отец с сыном и их другом, беженцы из Азербайджана, сдавать баксы я чаще бегал к ним, потому что они давали самую высокую цену. На подковырки от соплеменников я рассуждал так: давайте и вы больше, тогда буду бегать к вам. Поодаль топтался Спринтер, заместитель Пахаря, бригадира над валютчиками.
  В этот момент мне придавили правое плечо широкой и тяжелой ладонью, я оглянулся, сзади улыбался Пахарь. У него были лоснящееся, готовое лопнуть, лицо, квадратная фигура на толстых, по-деревенски раскоряченных ногах и темные пристальные глаза. Весь набор авторитетного рэкетира, исчезнувшего с недавнего времени отовсюду как по мановению волшебной палочки, с излишним весом от по-русски используемых шальных денег.
  - Сдаваться пришел, - подмигнул мне Пахарь. - Ну пойдем, художник, погутарим о том, о сем.
  Бригадир взял меня под руку и повел вдоль длинного ряда валютчиков, не уставая повторять одну и ту же фразу:
  - Это письмочеркатель, он пришел сдаваться сам.
  Валютчики реагировали на это по разному, кто отворачивался, другие открыто улыбались, Бандера вообще поднял вверх большой палец. С ярым националистом, приехавшим на заработки из нищей Украины в наш Ростов мы до ожесточения спорили, с чего это доблестный город Киев стал прозываться "матерью городов русских". Я доказывал, мол, князь Рюрик собрал войско в столице Руси Великом Новгороде, посадил его на струги, негромко отымел город и сделал его - Отца хохлов - Матерью городов русских. Князь мужчина, племена родственные, земли общие. Вообще, доказывал я ему, заткнулся бы ты с Киевом, которого Батый сломал за пару дней, а вот Козельск, маленький городок русичей, целых семь недель не мог взять. Во вторых, кто освободил столицу Украины от татаро-монгольского ига? Правильно, и московские полки тоже. Нелюбимые тобой москали освобождали хохлов не раз и от других басурманов: шведов, немцев, поляков, литовцев, французов. А Крым вообще пропитан русской кровью насквозь и его надо бы вернуть России.
  Мы подошли к месту Спринтера, бригадир и здесь сообщил, что крючкотворец пришел сдаваться сам. Невольно в голове проскочила мысль, что я на рынке не последний человек, с другими зайцами, жирующими на дурнячка на базарных просторах, поступали куда более жестоко.
  Насладившись властью вволю, бугор сурово посмотрел в мою сторону, я сразу смекнул, что с ним уголовкой все уже обговорено.
  - Ты можешь выходить и работать в любое время, - начал Пахарь. - Хоть с утра, хоть вечером, как дурковал до этого, исподтишка. Ведь я следил за тобой, - он похлопал меня по шее и обернулся назад.
  Я вдруг увидел за своей спиной начальника уголовки с его заместителем, оба как бы продолжали разговаривать между собой, изредка косясь в нашу сторону. Валютчики быстро разошлись по местам.
  - Денег у меня немного, хотелось бы работать по вечерам, - заговорил я. - С утра, если будет плата как остальным, не потяну, поэтому прошусь без вступительного взноса. Я не с улицы пришел.
  Просьбу я озвучил, обратившись к начальникам положения, но те продолжали вести диалог как бы между собой. Пахарь снова хлопнул меня по спине:
  - Никто на тебе ездить не собирается, вступительные ты внес на заре приватизации, на ваучерах,- он снова оглянулся на хозяев. - Задумал выходить вечером - выходи, сколько отстегнешь, столько и ладно.
  - И все-таки, сколько? - меня как магнитом развернуло назад.
  - Все вопросы к нему, - замахали руками оба служителя уголовного розыска - Мы здесь посторонние.
  - Назначь плату сам, потом разберемся, - повысил голос Пахарь. - Ты главное банкуй, деньги никому еще не помешали. И пиши, пиши свои мемуары.
  Гулко хохотнув, он осмотрелся вокруг, но я упрямо нагнул голову:
  - Во первых, вечером много не заработаешь, во вторых, мечтаю о выпуске книги за свой счет. Оттого намерен узнать, сколько придется отстегивать, чтобы не пахать как некоторые на чужого дядю.
  - Кто тут пялится на чужого дядю? - завелся бригадир. - Художник, следи за метлой, тебе дают добро, не понял?
  - Спасибо за доверие.
  - Ступай и паши пока по своему, когда проверю, сколько можно накрутить за вечер, назначу проплату. Ясно?
  - Само собой.
  - Так кто пашет на чужого дядю?
  - Я сказал к слову.
  - Услышу про этого дядю еще раз, язык на сраку натяну, - бригадир перевел дыхание и дал отмашку. - Свободен.
  Сойдя с настила, я влился в нескончаемый людской поток и заспешил на свое место, сзади послышался дружный смех, в котором проскакивали фразы про чужого дядю. Менялам это сравнение понравилось, а меня пронесло, потому что имел я ввиду другое - не со стороны же грабили Красномырдина и иже с ним. Конечно за движением менял постоянно следили отморозки и залетные бандиты, но валютчиков из основного состава, банковавшего по бешеному, трогали редко, если не считать дерзких налетов прямо в подъездах с приковыванием наручниками к батареям отопления, как было с Меченым. Или убивали сразу - утром, при выходе на работу, или вечером, по возвращении с нее. Ростов город южный, никто на помощь не позовет, никто и не выйдет, мы не цивилизованные Германия, Прибалтика, или даже не наполовину азиатская Москва. Я посмотрел на стрелки часов на колокольне, похожей на минарет с православной луковкой на вершине, шел третий час дня и можно было приступать к работе. Ребят на нашем углу не было, в окно хлебной палатки выглянула Людмила, зная, что Папен банкует внутри ларька, я спросил:
  - Все разошлись?
  - Сидят в палатке, - неспешно ответила та. - Ты сегодня без книг?
  - С утра были другие дела.
  - Понятно.
  Из-за занавески показался Жан Луи Папен:
  - Как прошла аудиенция? - спросил он, вытирая салфеткой жирные губы. - Нашли паритет?
  - Отказа не было.
  - Работать будешь по вечерам?
  - Так мне удобнее, может, еще чего сочиню.
  - Правильно, главное духовное обогащение, а деньги говно, - поддержал Папен. - А моя в Германию съездила, все доллары с марками там оставила, теперь надо раскручиваться по новой.
  Я осознавал, что Папен говорит от фонаря, потому что деньги для него, как для всех менял, были абсолютно всем. Он мечтал выучить какого-нибудь из своих отпрысков от разных любовниц в Кембридже или подобном заведении, подходил к вопросу жестко и бескомпромиссно, отсеивая менее сообразительных из своих детей. На мою защиту встал по личной причине, мы были почти одногодки, едва не одинакового роста и поначалу почти равного телосложения, оба вдобавок седые. Я затесался на рынок как нельзя кстати, нападения на валютчиков снова участились и ему нужно было искать надежное прикрытие. Папен прогнал Аркашу, метившего на противоположный угол ларька, тот был ему прямым конкурентом, потому что у него водились деньги, а у меня в одном кармане сидела блоха на аркане, а в другом вошь на цепи. С поста эта хитрая обезьяна уходила незаметно, старательно заметая следы, я же продолжал торчать до вечера. Окружающим казалось что он с базара будто не исчезал, зато я ежедневно ощущал зловонное дыхание отморозков, раз в неделю отбиваясь тем, что было под рукой.
  К Папену подошли две женщины, торгующие на оптовом рынке одеждой и обувью, вся компания скрылась в ларьке. Это тоже был неплохой ход, ведь никто не видел чем занимались внутри, плата за удобства - ларечнице пара червонцев в день, я же рассчитывался с клиентом на месте. С книгами продавщицы меня поначалу тоже гнали, пока не заступился хозяин ларька Сурен, я объяснил ему по своему значение Библии. Мол, смысл великого творения в том, что людям нельзя говорить правду, иначе распнут как Христа. Видишь, идет косая на один глаз женщина? Если подойти и сказать ей об этом, еще о том, что ноги у нее толстые, она может плюнуть в лицо или нехорошо обозвать. И это настоящая правда, дорогой. Еще пример, твоя дочь, Сурен, как и моя, пошли на поводу у соблазна... Тут я замолкал, потому что на ум приходила мысль об ответственности за слова, когда их могли неправильно истолковать. Но мы уже понимали друг друга от и до.
  Женщины вышли из ларька, за ними выпер пузо и Папен, он хотел продолжить прерванный разговор, да ко мне подвалила клиентка. Сначала я уловил плотный запах перегара, затем увидел саму алкашку, протянувшую мне серебряную цепочку граммов на восемь, всю в грязи. Получив червонец, качнулась на кривых каблуках туфель, ступая по асфальту больше черными пятками. Из ларька показалась Тамара, последняя сожительница Папена, вместе они подались к Буденновскому ловить тачку. Хозяином участка остался я и клиент не заставил себя ждать, какой-то плотный лысоватый мужчина предложил сразу тысячу долларов. Надо было бежать в рынок и перекидывать баксы богатым валютчикам, своей капусты у меня пока кот наплакал.
  - Брат, - обратился я к клиенту. - Поторчи тут минут пять, я сбегаю за деньгами.
  - Не понял, - уставился на меня тот. - Ты, вообще-то, валютчик?
  - У меня бабки кончились, - заторопился я с объяснениями. - Мигом обернусь.
  - Я сам в силах сходить на базар, - усмехнулся догадливый толстяк. - Не первый раз.
  - Посмотри на время, - блеснул сообразительностью и я. - Серьезные валютчики давно разошлись, а я знаю, у кого взять пачку сторублевых купюр.
  Лысый занял мое место, я залавировал к центру рынка фристайлистом-международником. Армяне еще не ушли, я под неприязненными взглядами задержавшихся русских проскочил к Молодому:
  - Штука баксов, предлагаю взять по шесть десять.
  - Малая сумма, - поморщился тот. - Могу забрать только по шесть.
  На рынке баксы брали всегда дороже, нежели мы давали за них за его воротами, если мы отстегивали за доллар по пять рублей семьдесят копеек, то внутри цена держалась пять девяносто. Продавали же по шесть пятнадцать - шесть двадцать.
  - Шесть десять, - не уступал я. - Сотки новые.
  - По шесть, - отрезал Молодой. - На сегодня я затарился.
  К нам придвинулся отец Молодого, облокотился о стену рядом, сына без присмотра он не оставлял ни на минуту.
  - Пошли, - согласился я. - Клиент на моем месте.
  - Сюда пригнать не мог?
  - Видишь, сколько здесь перехватчиков? Не довел бы.
  - Тебе надо, ты и беспокойся, - вмешался отец. - Куда ты его зовешь? Твоего клиента мы здесь рассчитаем.
  - Я уже все объяснил, - вспыхнул я. - Здесь других валютчиков полно.
  - Это твоя головная боль, хочешь заработать - крутись. Что, в карман чтобы деньги тебе падали?
  - Тогда я скажу, чтобы клиент подскочил завтра.
  - Вперед, - бросил Молодой уже на ходу. Ко мне он относился с уважением, вызывая у отца вспышки ревности. - Но в следующий раз брать не буду.
  Мужчина маячил на том месте, на котором я его оставил. Рассчитавшись, Молодой подождал, пока тот отойдет, и повторил слова отца в более мягкой форме:
  - Договорись с клиентом и приводи его ко мне, сколько надо - ему, навар - тебе. Я на подлянку не подпишусь.
  Об этом я знал, среди валютчиков такого еще не было, чтобы свои кидали своих, а если происходило, то случай считался из ряда вон выходящим. Еще при ваучерах тщедушный Акула собрал с ваучеристов около пятидесяти тысяч долларов и смайнал, через несколько месяцев похожий на менялу труп нашли на дне вонючего Темерника. Он или нет - кто бы разбирался в то веселое время, ходили слухи, мол, Акула заранее купил билет до Израиля, потом начал проворачивать дело на базаре. Позже так поступит Красномырдин, но сумма сбора будет куда меньше - около десяти тысяч баксов, кроме того, родина у него была одна. Всех удерживал неписанный закон рынка, а если проще, каждый трясся за свое место. Я передвинул сумку на живот и просеял толпу быстрым взглядом, мимо едва не проскочил темно-русый парень.
  - Эй, что у тебя? - окликнул я его.
  Притормозив, тот вынул из кармана сверток и выложил на ладонь несколько серебряных монет. Я переставил их с места на место, это были русско-польские, русско-финские деньги времен Николая Первого. Жила когда-то Россия, теперь даже паршивая моська без килограмма природных ресурсов старается облаить родного много веков слона. Двуглавый орел Российской империи расправил крылья на всю площадь монеты, зажав в хищных лапах символы державной власти. Я перевернул кружок другой стороной, на ней было написано, что три четверти русского рубля равнялись пяти польским злотым, а два злотых - тридцати российским копейкам.
  - Сколько ты хочешь за все? - небрежно спросил я.
  - Сколько не жалко.
  Вытащив страничку карманного каталога, я нашел цену монет в долларовом эквиваленте, потому что все теперь измерялось в баксах. Парень, забрав деньги, подскочил к старой казачке из Недвиговки - ныне Танаис - торговавшей украинским разбавленным водой спиртом по семнадцать рублей за пол-литра, и прихватив у нее пару пузырей вмялся в подгромыхавший трамвай. Семидесятивосьмилетняя Мария Андреевна, бывшая атаманская внучка, бросила на меня потеплевший взгляд, редко трезвевшая Света, пробавлявшаяся продажей кульков, приветливо помахала мне ручкой, давая понять, что она ценит участие. Ощерилась одна лишь гнида, стоявшая по другую сторону ларька, тоже промышлявшая водкой, эта холопка, ставшая волею судьбы женой известного хирурга, внезапно умершего, готовая предать и продать любого, лишь бы товар брали у нее. Андреевна и Света стеснялись нового своего ремесла, освоенного ими при демократии, она же кидалась собакой на каждого проходящего мужчину. Когда водка оказывалась разбавленной не в меру, шестидесятилетняя стерва тыкала пальцем налево и направо, лишь бы отвести угрозу от себя. Вывод здесь простой, он заключается в том, что при каждом государственном строе у человека обнажаются те особенности, которые достались ему с набором ген:
  Октябрь уж наступил. Уж Ленин отряхает
  Швейцарскую пыльцу с густых своих бровей
  Дохнул осенний хлад. Природа увядает.
  И щерятся уж хамы на города с своих весей...
  Ближе к вечеру подошел Пахарь, я заметил его шагающую враскачку фигуру еще за трамвайными линиями. Перед этим утробно рыкнул навороченный джип "Чероки", тормознувший на площади между ларьками, разукрашенными заграничной пластмассой.
  - Как дела? - бригадир протянул мне увесистую крестьянскую ладонь. - Никто не доставал?
  - Обживаюсь потихоньку.
  - Если что, зови пеших ментов, они обо всем предупреждены.
  - Один из них уже высказался, мол, если меня будут убивать на месте, никто из них близко не подойдет.
  - Слышал уже, а ты с ними не спорь.
  - Они намекали на отстежку за охрану.
  - Никаких подношений, ты в команде валютчиков. Есть работа?
  - Слабо, - я сплюнул в сторону. - Вечером только сумасшедший может подскочить с большими суммами.
  - Бывает, что подваливают? - насторожился Призрак.
  - Если такое случится, то менять баксы будет некому, ребята расходятся в три-четыре часа дня.
  - А в центре? Мне сказали, что менялы взялись торчать там допоздна.
  - Один Красномырдин, да еще Гена с Татарином. Но те стоят по настроению.
  - Если начнут пристраиваться зайцы - гони, я им шеи буду сворачивать, пусть лучше сразу идут сдаваться, - подвел итог бригадир. - Подходил кто из них?
  - Нет, - соврал я.
  Только что от меня ушел Дейл, скупавший, как и Наполеон, неликвидные баксы, но своих закладывать не имело смысла, они всегда дожидались, когда возьму я, потом начинали торг только со мной. Добавил:
  - Два кавказца пристраивались, поставили одну дуру торговать фруктами, а сами намерились скупать валюту. Я предупредил их, но они было заартачились, я со своими парнями разбросал их ящики с яблоками.
  - Правильно сделал. Ладно, пойду проверю, что там на рынке и скоро подселю к тебе корешка. Вдвоем будет веселее.
  - Мне и одному не скучно, - буркнул я в жирную спину бригадира, но тот не обернулся.
  На участке перед магазином появились дворники с метлами. За день мусор убирался раза два, но не успевали мастера чистоты уйти, как граждане России принимались загаживать заново относительно чистый асфальт. Среди подвязанных фартуками женщин выделялась фигурка Нали, девушки лет двадцати трех, матери - одиночки, сейчас она не была под газом и сияла как стеклышко. Подловив лукавый ее взгляд из-под пушистой пряди волос, я вскинул руку в приветствии, она не раз набивалась ко мне в гости, но я не горел желанием иметь дело с подружкой, мечтающей лишь выпить на дурнячка.
  - Как идут дела? - сняла она платок, каштановые волосы рассыпались по ключицам, опоясанным плечиками легкой кофточки. - Не спеша или нормально?
  - Пока не жалуюсь, - я облапил девушку за талию. - А как насчет совместного отдыха?
  - Никак, - брызнула смехом Наля, вывернувшись, добавила. - Я сегодня плаваю.
  И пошла к своим, покручивая обтянутой брюками круглой попой. Я подумал, почему бы не трахнуть эту дрянь, когда она предлагала сама, сунул бы нос в подушку, чтобы не слышать запаха перегара, и сделал бы свое дело. В следующий раз шансов заиметь трезвую было бы больше. Но хорошая мысля всегда приходит опосля.
  - Я пошутила, после работы навещу, - обернувшись, подмигнула Наля. - Ты стоишь до вечера, как всегда?
  - Я тебя подожду.
  Чем прекрасен Ростов, так это тем, что договориться с подружкой на секс можно без долгих объяснений. Не прошло получаса, как мы вместе ехали в автобусе, и я слушал рассуждения женщины о том, что она решила завязать, взяв пример с жителей развитых стран. В Америке пьют одни ниггеры и латинос, белые люди там даже не курят, они занимаются бизнесом, а в отпуска раскатывают по разным странам мира, жаль, на раскрутку своего дела нет денег, она-то знает, с чего начать. Я рассматривал ее карие глаза, чуть горбатый тонкий нос, капризные губы, за которыми сверкали белые зубы, и не жалел о деньгах, которые утром придется ей отстегнуть. Образ Людмилы с неприятным багажом из череды любовников задвинулся далеко за пределы разума.
  - У тебя все будет хорошо, - потерся я носом о Налину щеку. - Главное, сделать первый шаг, и не оглянуться.
  В магазине мы затарились всем, на что указала Наля, я не скупился на маленькие удовольствия женщинам, а последние редко требовали лишнего. Поужинав, мы посмотрели по телевизору ужастики очередного дня затянувшейся российской перестройки, затем по шкале магнитофона нашли расслабляющую мелодию. В молодости я не имел возможности уяснить, что в цивилизованном мире в моде длинные ноги с круглыми попками, оттого клеился чаще к телкам с полновесными задами, висящими вдобавок где-то между колен. Теперь, после телевизионного демпросвещения, по которому разрешили показывать все, наслаждался их созерцанием в полный рост что за телеэкраном, что воочию. Вот и сейчас мы легли на кровать, скинув одеяло на пол. Как приятно было подушечками пальцев ощутить бархат неизношенной кожи на поджаром животе Нали, на полных бедрах, округлых выпуклостях смуглых грудей со вскочившими красно-коричневыми сосками. Не возникло никаких мыслей об урчании газов в пузе, скрытом слоем сала, не ощущалось резких даже после душа запахов пота, выделяющегося у толстых баб без напряжения, по собственной воле. Округлости, бархат, шелк, неуловимые прикосновения губ, выпирающий лобок с незаматеревшим волосом, полуприкрывающим две вожделенные половинки не плоских, заезженных, а вызывающе припухших половых долей. Только раздвинь их живых, зовущих, оросившихся пахучими сексуальными каплями, и уже не надо самых драгоценных в мире богатств. Я наблюдал как они тянутся навстречу, как набухают, как бурно вздымается грудь с подпрыгнувшими вверх твердыми сосками... Затем головкой члена тревожил живую всхлипнувшую плоть как в первый раз в уже зрелом возрасте, все понимая и ощущая с неистовой новой силой...
  Несмотря на то, что разрешено было приходить в два часа дня, я появился в три, дабы отсечь завистливые взгляды и жадные речи коллег по работе о великом наваре по вечерам. С каждым годом ребята менялись в худшую сторону, словно их начал разъедать подхваченный на рынке вирус шизофрении, проросший на почве быстрого обогащения. И застал Сникерса с невысоким лысым Андреем по кличке Лесовик, который банковал на пару с Усатым, скупщиком серебряных изделий, монет, орденов и прочего.
  - Мы поджидаем тебя, - объявил Сникерс под хихиканье коллег. - Желаем посмотреть, сколько заработаешь и сколько отстегнешь Пахарю.
  - А тебе не стегануть твердым членом по дубовому лобешнику, - недобро покосился я на бывшего мента. - Или это бесполезно, горбатого могила исправит?
  - О, здесь начинают залупаться, - передернулся Сникерс. - Не рано ли почувствовал себя хозяином этого места?
  - Я всегда был хозяином своего слова.
  Я знал, что несмотря на агрессивный вид, Сникерс был трусоватым мужиком, наглости он набрался во время работы в ментовке, откуда ушел конечно не по доброй воле.
  - Ваше время кончилось, парни, я пройдусь пока по рынку, а вы закругляйтесь, иначе домой придется добираться как мне - по тихим вечерним улицам, полным неожиданностей. Но если мало дневного навара, банкуйте рядом со мной, как сказал Пахарь, веселее будет. Он давно понял, что надо говорить, чтобы добиться своего, он стал почти как Сталин.
  Закончив длинное выступление, я пошел на рынок. Нет сомнений, что бригадира о моей короткой лекции проинформируют немедленно, маленькие люди - они маленькие везде. Поболтав с высоким под два метра и хорошо сложенным Геной, хозяином прилавка, заваленного печеньем с конфетами, я решил вернуться обратно. Шел четвертый час дня, когда тогда работать самому.
  - Правильно, таким никогда хватать не будет, - поддержал меня Гена. - А ты тем более терять не должен, у тебя есть своя цель.
  Начинал Гена как большинство открывших дело с привоза овощей и фруктов с периферии и продажи их на килограммы прямо с земли. Подкопив денег, он вместе с женой перешел на пряники, а года через два старую машину они уже решили обменять на новую. Одно время Гена выпивал, я за это ему выговаривал, но парень оказался с головой, нужных слов не пропускал, тем более, что двоих сыновей, длинных как он сам, воспитывать кроме него было некому.
  На моем участке никто не стоял. Я подумал, Гена был прав в том, что клин всегда вышибается клином, и если бы не отвращение к обеливанию себя без вины за спиной, то приезжал бы раньше положенного. Но как только представлял себе ежедневное купание в дерьме, желание отпадало само собой.
  Не успел купить пятьдесят долларов десятками, как увидел выбегающего из рынка Наполеона, такое прозвище он получил за поразительное сходство с молодым императором Франции. Агрессией с манией величия, правда, не страдал, а не спеша обходил валютчиков, скупая старые баксы, фунты стерлингов, дойчмарки, другие дензнаки в любом состоянии и делал из них конфетку. Иной раз порванную в нескольких местах грязную сотку невозможно было признать за свою, отданную ему на реставрацию.
  - Ничего из моего нет? - еще издали поинтересовался Наполеон.
  - Пока нет, - ответил я. - Вчера подсунули пару каких-то странных бумажек, можешь посмотреть сам.
  - Давай загляну.
  Расстегнув заплечную сумку, я вытащил не расшифрованные мною купюры достоинством по тысяче каждая. Наполеон сразу дал резкую отмашку, не притронувшись к деньгам:
  - Это старые песеты, никому они не нужные.
  - Но здесь номинал стоит по тысяче.
  - Ну и что, у них девальвация чуть не каждый месяц.
  - У кого?
  - У латиноамериканцев, Уругвай, Парагвай, Венесуэла и так далее, турецко - итальянский латинос, за миллион коробка спичек, как зайчики в Белоруссии. Имеешь полное право подтереть ими задницу.
  - Вчера предлагали грузинские лари.
  - Они тоже катятся с горы бочкой с говном, как и сама Грузия. Все эти армянские, таджикские, киргизские деньги, кроме туркменских, полная херня.
  - А Приднестровские суворики?
  - Эти придержи, исчезнет Приднестровье - а оно все равно исчезнет, потому что эта территория объявлена вне закона - суворики превратятся в нумизматическую редкость.
  - У меня дома два доллара одной купюрой.
  - Ну, писатель, удивил! Эту "двойку" американцы выпустили в честь двухсотлетия принятия декларации о независимости, у них она как советские рубли в честь столетия со дня рождения Ленина. У каждого янки их ведро и мелкая телега.
  - В свое время ходили слухи, что за десять советских железных рублей на китайской границе и в Таджикистане давали "жигуль", - проявил я тоже осведомленность. - Кто успел, как говорится, тот не опоздал.
  - Потом китайцев и таджиков этими юбилейными монетами завалили по самые некуда, как Европу русскими орденами с медалями, - засмеялся Наполеон. - Все это чепуха, ты не слышал о падении курса рубля?
  - Тебе знать лучше. А что, разговоры появились? - Напрягся я - Или надыбал что сам?
  - Ничего я не разнюхал, - пожал плечами Наполеон. - Просто в магазинах у кассиров крупные купюры стали исчезать. Затем снова как бы появляются.
  - А в банках?
  Я задал этот вопрос специально, потому что все знали, что жена Наполеона работает в государственном банке. Отсюда его осведомленность о курсах валют, небоязнь связываться с неликвидом и прочее, о чем мы могли только мечтать.
  - В банках просвещают в последнюю очередь, - ускользнул тот от ответа. - В общем, если что интересное предложат - дай мне маяк.
  - Само собой, - кивнул я. Заметив, что Наполеон собирается уходить, переспросил. - А с песетами что делать?
  - За сколько отхватил? - с усмешкой обернулся тот.
  - За червонец, все равно жалко, тоже деньги.
  - За червонец пацанам и отдай.
  Наполеон исчез, я сунул бумажки в боковой карман сумки и покрутил шеей, задумавшись над еще одним житейским вопросом, мол, странное дело, чем красивее разрисована купюра, тем меньше ей цена, словно люди берут пример с себя. В смысле, чем сильнее размалевана баба, тем больше уверенности, что мозгов у нее как у курицы, или чем усерднее укутывается дешевым сигаретным дымом мужик, тем виднее его профессия каменотеса. Бывают конечно исключения из правил, например Черчилль или Мэрилин Монро с метровыми ресницами, но таких единицы на семь миллиардов людей, представляющих из себя обыкновенное стадо. Впрочем, эти единицы как раз и являются пастухами для нас, направляя на сочные пастбища, иначе пошли бы мы как те свиньи за библейским пастухом. Краем глаза я схватил направлявшегося ко мне высокого неряшливого парня лет двадцати с хозяйственной сумкой, прикинул на вскидку, что он несет или серебро, или сталинско - хрущевский столовый сервиз. Сумку тот приподнимал над землей бережно, а продукты так не носят.
  - Серебро берешь? - без обиняков навис он надо мной.
  - Показывай.
  Пока длинный разворачивал сверток, я успел отметить, что взгляд у него был неспокойный и жесткий, такими бывают наркоши на сухом пайке. Из газеты уже показался кусок ажурного плетения, когда я осмотрелся по сторонам и остановил парня вопросом:
  - Это не криминал?
  - Какой криминал, когда наследство от бабки! - поднял он красные глаза. - Еще такие же есть в моей однокомнатной квартире, правда, в коммуналке.
  - Бабка успела отписать? - усмехнулся я.
  - Пока отписала всю жилплощадь на мою мать, - прищурился парень. - Но я ее все равно додавлю, она крепко бухает.
  Я скрипну зубами и отвернулся, не зная, какое решение принять, то ли послать клиента подальше или поступить как все, ведь все равно толкнет принесенное другому меняле, иначе зачем сюда пришел. В других странах я не был - не выездной, но у какого народа можно было встретить подобное отношение к родным, к нажитому ими имуществу. Главное, изменить ничего было нельзя, парень пройдет на базар и его товар оторвут с руками, даже если он окажется ворованным. Наркоша пока продавал свое, если вещи стоящие, то можно будет пристроить их в хорошие руки, чтобы не затерялись осколками на городских свалках.
  - Пойдем за ларек, - позвал я наследника. - Большие вещи и взглядов притягивают больше.
  Мы протиснулись в проход между задней стенкой ларька и грязными до земли окнами магазина, через которые виднелись вторые рамы. Раньше директором помещения с продовольственными холодильниками был Сурен, с началом приватизации он хотел, чтобы оно осталось за ним, потому что место приносило немалые деньги от оборота с утра до позднего вечера. Но нашелся солидный коммерсант, выкупивший площадь со всем содержимым и сразу начавший современный ремонт. Невозможно было смотреть, как переживал Сурен поражение, из отходов он слепил лишь хлебную палатку рядом бывшей вотчиной.
  В нос ударил запах прокисшей мочи, разлагающегося говна вперемешку с блевотиной и пролитым вином. Бомжи, колхозники и поддатые горожане устроили здесь бесплатный туалет, от них не отставали и женщины-торговки.
  Сорвав газету, парень скомкал ее и пихнул под мышку, затем извлек из сумки плетеную из серебряных проволочек конфетницу. Я взял вещь в руки, не опасаясь, что нас застукают, от вони покруживалась голова и менты носа сюда не совали. Перевернув тяжеленькое изделие, нашел пробу, которая оказалась восемьдесят четвертой, то есть царской. Ручка у конфетницы была сделана из толстой пластины с квадратиками на концах, из них выступали блестящие заклепки, она ложилась на одну или другую стороны глубокого продолговатого ковчега с матовым дном, тоже из одной пластины. Но могла держаться посередине, так точно мастера подогнали заклепки, что даже время не разболтало их в отверстиях. Корпус отсвечивал тончайшим узором витых веревочек, расходящихся из центров с боков от небольших, похожих на гербы, сплошных пластинок с выгравированным орнаментом или буквенной вязью. Рядом с пробой всегда ставился год выпуска, цифры чуть подтерлись, но все равно можно было различить, что конфетница была сработана московскими мастерами в одна тысяча восемьсот пятидесятом году. Возле вздыбился конь с Георгием Победоносцем, пронзающим копьем трехголового змия.
  - По сколько ты возьмешь ее за грамм? - нетерпеливо спросил парень.
  - Мы берем по рубль тридцать, - начал было я.
  - Ты что, дурака надыбал? Это цена лома, - наркоша забрал вещь. - Если хочешь взять конфетницу, то по пять рублей за грамм.
  - Я не договорил еще, а ты уже полез в пузырь, короче, согласен взять эту вещь по три рубля, - нахмурился я. - Больше никто за нее не даст, мы сами продаем от трех до четырех рублей за грамм, а в скупке твою корзинку примут по рубль тридцать как лом, в ломбарде - по полтора, не дороже. Но тогда тебе придется ее выкупать или оставлять навсегда, и без всякой доплаты.
  - Поэтому я сюда и пришел, - озаботился клиент. - Это старинная вещь, ей почти сто пятьдесят лет.
  - Здесь богатых купцов не ищут, тут все просто, купил - продал.
  - Понятно... У меня есть еще поднос, но он немного погнутый.
  Наркоша длинными руками вытащил из сумки плоский поднос с небольшим закругленным выступом по кругу и мелким узором по верху, на нем была выбита тоже восемьдесят четвертая проба и тот же год. Обе вещи составляли, скорее всего, единое целое и делал их один мастер. Но поднос был с изъяном, кто-то провел по внешней его стороне длинную глубокую царапину, сам выступ в одном месте словно выворачивали клещами. Осмотрев изделие, я пришел к выводу, что ремонту оно не подлежит, уж слишком глубока была царапина и сильно пожеван один край. Это был уже обыкновенный лом. Клиент, наверное, консультировался в каком-нибудь комке, он вел себя спокойно, не как при осмотре конфетницы. Вернув поднос, я покусал нижнюю губу:
  - Оба изделия я могу взять по два рубля на круг. В конфетнице граммов шестьсот?
  - Шестьсот двадцать, в ломбарде взвешивали, - кивнул парень. - Если ты заинтересовался, я уступлю по три, общий вес этих вещиц килограмм четыреста восемьдесят граммов. К вам часто подруливают скупщики старинных изделий, все равно навар будет сверх головы.
  - Ты мой навар не считай, поднос ломовой, конфетницу продать еще надо, - посмотрел я наркоше в пустые глаза. - Купцы со стороны тоже заглядывают сюда раз в год по обещанию, а свои норовят дать дешевле, чем купил.
  Парень долго рассматривал меня с макушки до носков ботинок, он словно забыл о серебре, скорее, как бы оценивал обстановку вокруг. Я уже собрался послать его подальше, в голове у меня мутилось от запахов и хотелось выбраться на свежий воздух, когда заметил в глазах клиента странный блеск. И я решил не торопиться, а дать ему последний шанс.
  - Какая твоя окончательная цена? - шепеляво выдавил из себя непутевый наследник.
  - По два пятьдесят, или шагай своей дорогой.
  - Согласен, гони бабки.
  - Давай товар, - скрипнул я зубами.
  Не знаю, что удерживало меня уйти в обратную сторону, наверное, упрямство, необходимое в другом месте. Наркоша передал обе вещи, уставился оловянными глазами мне в переносицу, я встряхнул холщовую мешковинку с ручками, запихнул серебро туда и нашарил калькулятор.
  - Три тысячи семьсот рублей, - буркнул я.
  - Давай, - эхом откликнулся клиент.
  Расстегнув замок на сумке, я вытащил пачку сторублевок, от запаха в башке творилось что-то невообразимое, я долго перелистывал купюры. Отдав положенное по сделке с парнем, оперся остатком денег о заднюю стену ларька, подосадовав что черт дернул заволочь клиента сюда, когда мог бы сторговаться с ним в магазине. Вдруг почувствовал, как кто-то потянул за ремешок сумки, стараясь вырвать ее из рук, и среагировал мгновенно. Я носил в заднем кармане брюк шило с колпачком от авторучки на конце, чтобы не проткнуть себе на заднице кожу. Крутые валютчики имели разрешения на ношение огнестрельного и газового оружия, другие держали при себе складные ножи или заточки, я же обходился по старинке. Рука с шилом сама собой выстрелила к горлу противника, вдавила острием пергаментную кожу под челюстью. Парень отпустил ремень и неловко пошатнулся, он задышал неглубоко и прерывисто.
  - Ну и реакция у тебя, - прохрипел он.
  - Служили... при штабе, - ухмыльнулся я через силу.
  Надрывно кашляя, он затерялся в толпе, валившей через трамвайные пути, а я положил остаток денег в сумку и задернул замок. Заметил наконец, что колпачок будто прикипел к стальному жалу, встряхнув плечами, невольно перевел дух от того, что в этот раз обошлось без крови. Подумал, что наркоша издыхает где-то во дворах от нервных спазм, потому что удар шилом с колпачком на острие был весьма приличным. Выйдя из-за ларька, вобрал в себя полную грудь прожаренного воздуха и обыденно повел зрачками по толпе, подумав, я все-таки отвык, наверное, обращать внимание на подобные сцены.
  Прошла неделя, разговоры о падении рубля становились устойчивее, крупные дельцы взялись переводить в доллары все подряд. Но всплеск тревоги был еще спонтанным, остальные менялы банковали по прежнему, не думая о сдаче акций и продаже припрятанного золота с дойчмарками. Я стоял на углу ларька, разговаривая с Папеном, он как всегда ходил вокруг да около. Недалеко переминался Серж, муж сестры бригадира, приставленный ко мне для выяснения - сколько можно наварить за пару-тройку часов маяты в вечернее время. Пока же я отстегнул на месяц вперед приблизительно, а сбитые копейки делил с Сержем, которому не нравилась временная миссия. Возле золотого "Кристалла", его постоянного места обитания, навар был гораздо весомее и он бы давно сдернул, если бы мог ослушаться хозяина. Я похмыкивал, потому что пришел на рынок не за деньгами, а скорее, за впечатлениями.
  - Думаю, обвал рубля все-таки будет, а там кто его знает, - рассуждал Папен больше сам с собой. - Нефтяная и газовая трубы качают исправно, дивиденды по акциям давно не выплачивались и не выплачиваются до сих пор, зарплату с пенсиями вообще заморозили. Ельцын в Германии дирижирует ихним национальным оркестром, камаринского перед немцами отплясывает, а потом у него вечный отдых - Сочи, Байкал, Карелия, оттого и сердце не выдерживает. Интересно, какое сердце не ослабнет после литры выпитой, передал бы уже президентский пост другому идиоту, и дело с концом. Умных правителей нам теперь вряд ли дождаться.
  - Некому стало передавать, - пожал я плечами. - Все кандидаты как на подбор - на одно крестьянское лицо.
  - Больше на еврейское!.. - хохотнул Папен в рукав рубашки.
  Острых тем он избегал, поэтому задавив смех, крутнулся в ларек и не дожидаясь Тамары отправился домой. Выставив книги на прилавок, я облокотился о его край, сегодня народу было меньше - источник доходов иссякал или начиналось что-то другое. Разговоры об операции на президентском сердце велись давно, ее вскорости проведут в России на высшем уровне. И народного клоуна Юрия Никулина будут обслуживать после Ельцына те же врачи, но клоун с операционного стола уже не встанет, потому что он политику не затрагивал. Как было написано на воротах Бухенвальда: каждому свое. К месту или не к месту это выражение, но Судьба действительно не обращает внимания на лица, придет время, будь ты хоть царем мира со всеми ценностями, смерть неумолимо размажет тебя как сопли по асфальту. Как ту кошку, которая попала под машину.
  Я стоял как раз на другой стороне дороги. Кошка переходила проспект крадучись, не обращая внимания на пролетающие по сторонам автомобили, наверное, она поступала так не первый раз, поэтому выбрала для себя как бы продуманный способ передвижения. Машины не переставали скользить мимо нее, но ни одна не подцепила кошку даже за кончик хвоста, она почти дошла до другой стороны, когда один неказистый жигуленок на скорости втер ее в асфальт. Шофер дал по газам и помчался дальше, а кошка взлетела метра на полтора вверх и плашмя впаялась в твердую поверхность, опять взметнулась и снова шлепнулась с высоты на асфальт. Казалось, так будет продолжаться нескончаемо долго, до тех пор, пока животное не вырвется из лап Смерти и не отползет на обочину, а там она сумеет зализать раны. Она подпрыгивала выше крыш автомобилей, невольно сбавивших скорость, но высота прыжков становилась все ниже и ниже. Затем кошка дернулась раздавленным телом на асфальте и затихла. Навсегда. Через день от животного не осталось следа, резные протекторы разнесли по частям целую Жизнь по белому свету
  Ко мне подошел мужчина лет тридцати в клетчатой шведке, встряхнувшись, я приготовился его слушать. Вытащив из кармана бумажный сверток, тот негромко спросил:
  - Ордена берешь?
  Официального запрета на скупку орденов не было, или этот закон, как другие в стране, не работал, но если продавца и купца ловили на месте, то могли подставить обоих подо что угодно. Ордена, иконы, картины являлись заточенным крючком, на который никому не хотелось насаживаться. Я поманил клиента за тыльную стену ларька, мои сочинения в такие моменты оставались без присмотра, их воровали бомжи, солидные тети и граждане, в жилах которых текла кровь беглых холопов из тамбовских и рязанских губерний. А попросить кого-нибудь присмотреть за книгами было неудобно. Мы зашли за угол, за заменявшей дверь дырявой тюлевой занавеской виднелся развалившийся на стуле прапорщик с голубыми погонами и коротко стриженной кучерявой головой. Сегодня работала дочь Сурена, летун был приходящим ее другом, поэтому Фуражка с блестящей кокардой на высокой тулье была скинута на второй стул. Я прислонился к стене магазина и посмотрел на клиента, тот развернул бумагу, в свертке блеснули эмалью два ордена боевого и Трудового Красного Знамени. Трудовик был плоскачем, то есть, не выдавленный штампом, а литой, он был более редкий и тяжелее по весу, с золотыми заклепочками на золотых серпе с молотом с внешней парадной стороны. Боевой орден оказался вообще на закрутке, ими награждали еще в гражданскую, а так же за Халхин Гол, Испанию, Финляндию. Я перевернул оба ордена, чтобы посмотреть номера, они оказались маленькими, довоенными. Подобные награды на колодках за Великую Отечественную упали на европейских блошиных рынках в цене, потому что челноки и туристы вывозили их тысячами. Но за плоскачами и боевыми на закрутках охотники не переводились. Обмотав ордена бумажкой, я посмотрел на сопевшего рядом клиента:
  - Сколько ты за них просишь?
  - Цены я не знаю, - ответил мужчина. - Дед умер, я долго хранил обе награды с его документами, но детей этим патриотизмом уже не заинтересуешь. Вот и решил, пусть лучше будет польза от денег, куплю им что-нибудь из одежды, из учебников.
  Нас неожиданно накрыла чья-то тень, сунув сверток мужчине, я поднял голову, рядом возвышался громадный Жульен, старший патруля. Посреди прохода, между стеной из магазинов и сварными лотками по другую сторону, лузгали семечки два подчиненных ему младших сержанта.
  - От кого прячемся? Что принесли, золото или доллары? - принялся Жульен давить на нас. - Выкладывай, баснописец.
  - Ни того, ни другого, - приподнял я плечи. - Товарищ пожаловал в гости, мы обсуждаем с ним проблему избавления бомжей от насекомых.
  - За этой дверью? - гоготнул прапорщик. - Ладно, обсудите в другой раз, у меня к тебе есть дело.
  - Ясно.
  Многозначительно посмотрев на нас, Жульен подался к своим, я заметил, что из рыночных ворот вышел Усатый. Поймав мою отмашку, он направился к нам и когда просунул голову между мной и мужчиной, я шепнул ему на ухо:
  - Два ордена Красного Знамени, боевой и трудовой, боевой на закрутке. Договоришься с клиентом, отстегнешь мне за наколку.
  - На хрен они мне нужны, да еще тебе отстегивать, - вскинулся Усатый. - Совсем, что ли, крыша протекла?
  - Это мой клиент, - опешил я, косясь в сторону ментов.
  - Да хоть чей, - повысил голос Усатый. - Я наградами не занимаюсь.
  Я чуть было не растерялся, прикусив губу, сузил зрачки, передо мной стоял засланный кубанский казачок, скупавший ордена и медали ведрами, мало того, Жульен был его другом. Может, решили проучить по чьей-нибудь указке?
  - Пош-шел вон, - прошипел я Усатому. - Знать тебя больше не желаю.
  - Я тоже, - неуверенно буркнул кубанец, пропадая за углом палатки.
  Договорившись с мужчиной, чтобы тот подождал, я направился к ментам.
  - Что произошло? - обследовал меня Жульен с ног до головы. - Не поделили чего с Усатым?
  - У нас свои дела, - чертыхнулся я. - Что вы хотели?
  - Баксы поменять, две сотки
  - По пять восемьдесят.
  - По такой цене давно бы сами поменяли. По шесть.
  - Ничего мне не оставляете, - замялся было я. - Ну, давайте по шесть.
  - Только они это... девяносто третьего года, - признался наконец старший.
  - Тогда по пять восемьдесят, - уверенно сказал я. - Ребята берут по пять с полтиной, клиента, чтобы сдать их по шесть, вряд ли найдешь.
  - Потому мы подкатили к тебе, - переступил с ноги на ногу Жульен. - Ваши рукописные каталы ездят за границу, им и приправишь.
  Я понял что валютчики в центре дали ментам от ворот поворот, потому что те постоянно отпугивали богатых клиентов, раскалывая последних на крупные суммы денег напоминанием о запрете на валютные операции между частными лицами. Но делать было нечего, сам согласился выкупить по шесть вместо того, чтобы посмотреть сначала на их доллары. Обменяв баксы, я подозвал маячившего через трамвайные пути мужчину с орденами и с этой покупкой тут же побежал в рынок. Заворачивая на центральный проход, увидел сидящего на ящике Пикинеза, не пропускавшего ни одного гражданина, похожего на сдатчика. Вначале он торчал в середине сплошной стены ларьков, но так достал валютчиков наглыми перехватами прямо из под носа, что они выперли его в кучу с торгующими овощами шумными кавказцами. Прозвище Пикинез получил за схожесть с данной породой собак - толстый, коротконогий, мордастый, вдобавок ноздреватый нос был здорово задран вверх. Мужик он был начитанный, но сам был барыга от рождения.
  - Не бегай, - предупредил Пикинез. - Ты привлекаешь внимание.
  Я сбавил скорость, к хорошему совету не грех и прислушаться, несмотря на то, что давший его доводил до белого каления и меня. Проскочив полнокровного Муромца с товарищами, не раз выговаривавшего мне за сдачу баксов армянам, но не поднявшего в отличие от них цену пусть даже на червонец, я заметил Бандеру с Крысой. Прикинул про себя, что ребята скоро примутся банковать до лунных пейзажей на небе темного бархата.
  - У меня ордена, - выдавил я с отдышкой. - Не рядовые.
  - Рядовыми нас не удивишь, - спокойно рассудил Бандера. - Показывай, не стесняйся.
  Я растормошил сверток, менялы уткнулись носами в награды, их интересовали в первую очередь номера и состояние раритетов, какой монетный двор - московский или ленинградский - выпустил. Ленинградский делал ордена тяжелее на два-три грамма, выглядели они весомее и солиднее московских, ко всему, мельчайшая деталь поднимала цену рядовому, казалось бы, значку до недосягаемых высот. Время тянулось медленно, я устал переминаться с ноги на ногу, а менялы все водили лупами по надписям с буквами.
  - Сколько ты за них просишь? - спросил наконец Бандера, не поднимая головы. Добавил. - Здесь нужна консультация дельного человека.
  - Без сомнения, - поддержал его Крыса, круглолицый мужик тридцати лет, работавший на пару с женой, родственницей бригадиру - Боевой катит под Блюхера, а трудовик сто пудов стахановский. Позвони Цвикеру, тот разберется, что к чему.
  Вытащив сотовый, Бандера набрал нужный номер, разговор с абонентом длился несколько минут, показавшихся вечностью. Защелкнув крышку, он уверенно назвал цену за оба ордена. В мой карман закружилась не метель, но легкая поземка из купюр мелкого достоинства, в Москве бы.., а за бугром еще дороже. Теперь ордена вечно будут ходить по кругу, занимая ниши в частных коллекциях, и вряд ли кто из обывателей узнает, кто был ими награжден. Впрочем, обыватель на то и обыватель, что ему главнее жратва перед носом, а не история своего народа, и какая разница, где им находиться - Земля все равно круглая. Сунув деньги в сумку, я заспешил обратно, вновь Пикинез заставил умерить лишний пыл, я послушно сбавил скорость движения, прикидывая, что каждый шаг валютчика находится на базаре под контролем лихих людей, только и ждущих, чтобы кто-то из нас споткнулся. На выходе из ворот я столкнулся с Усатым и сплюнул в сторону, подумав, что эта скотина, едва не сдал меня ментам. Сам бьет себя в грудь, мол, он кубанский казак, а поведение - у кацапов краше, хотя, кто нынче разберет по косточкам свою родословную, его отец и правда мог быть сыном казачьим, а Усатый больше походил на брехло собачье. Странно, но массовый исход подневольных людей в донские и кубанские степи произошел одновременно с американскими пионерами, в большинстве своем, тоже убежавшим на другой материк от строгого наказания в отечествах.
  Как-то один профессор втолковывал мне явную ересь, я до сих пор не ведаю - соглашаться со сказанным им или нет.
  - Итак, сударь, всем известен клич: с Дона выдачи нет! По иному - казаки своих не выдают, правильно? - Разглагольствовал седовласый ученый муж, по специальности историк, - А кто по вашему сдал Стеньку Разина кацапскому царю-батюшке? Кто продал или не поддержал других возмутителей спокойствия - истинных казаков, к примеру, Емельку Пугачева, Кондрата Булавина? Лев Толстой с перепоя или по молодости огласил фантастическую фору разбойникам, обмолвившись, что история России сделана казаками. А вспомни-ка Азовское сидение, заняли донцы крепость турецкую, поторчали в ней не одно лето сливой в заднице, взывая о помощи к русскому царю-батюшке. В столице государства Санкт-Петербурге решили, что негоже ругаться с турками, не пришло ишшо енто время, и умотали казачки из турецкой цитадели несолоно хлебавши. Через столько-то с лишним лет приплыл на Дон император Петр Первый, порубал головы непокорным атаманам, указал перстом на Азов: Взять, мол, его немедленно. Гвардейцы -кацапы обложили крепость и взяли ее без особых натуг, с теми же казаками, кто тут спорит. Опять же Сибирь великая, необъятная, Ермак турсучил, турсучил хана Кучумушку, татарин все не согласный был с территориями расстаться. Послал атаман гонца в Первопрестольную, вот тебе царь-батюшка подарок будет, ежели поможешь его к рукам прибрать. А тот - зачем он мне такой большой, да снова с татаровями, када мы казанских ишо не окрестили. Утонул Ермак. Пришло время, собрал царь войско из кацапов и присоединил Сибирь к государству Расейскому. Казак Ашинов подался еще дальше, до Эфиопии доплыл, татары да монголы были смугловатые, те вообще черные. И не взялись русские цари подминать под себя ту Эфиопию, хотя народ там после казачьего прихода ликом стал походить больше на вольных людей. И весь Ашинов вышел. Вопрос к тебе как к истинному русскому патриоту: кто вольные земли присоединял - сами казаки, али кацапы с казачьими отрядами? И кто тогда казаки? Ответ будет таков: тюркские смелые народы, авангард расейской армии, честь им и хвала за их стойкость и мужество. Только носы им задирать не надо и полковничьи звания астраханским потомственным дояркам, как Надежда Бабкина, раздавать не стоит. Или, что глупее не придумаешь - казаки на дух не переносят кацапов да хохлов, от которых сами подкармливались и жалования получали. Не говоря о том, что гутарють на языке господ русских, но лезут в отдельный народ.
  Не знаю до сих пор, как воспринимать подобную лекцию, но в чем-то профессор был прав, хотя бы про Стеньку Разина с Емелькой Пугачевым...
  На базаре столпотворение. Кавказцы с перекупленными телегами овощей и фруктов позанимали лучшие места и не пускали местных жителей, приехавших с периферии с мешками, сумками и зеленью, выращенной собственными руками. Мелкий джигит из чабанов отмантулил двоих колхозников и ходил перед их рядами гоголем. Коля десантник было вмешался, эх, как завыли в защиту горца бабы! А тут пьяный с удостоверением казака такого-то юрта, невысокий, морда красная кацапская. Азербайджанки, грузинки, армянки, казачки - кто их разберет - затыкали в Колину сторону, дали ему копеек еще на пузырь. Тот с обляпанной печатями корочкой полез на него за Россию но против русских, против русских но за Россию. Разгневанный Коля надавал и ему, я подскочил, добавил кулаков мнимому казаку вместе с горцем, что сопровождалось всеобщим бабьим воем в защиту обиженных, раздирающим душу. В Отечественную было совсем грустней, Ворошилов с Буденным под руководством великого Сталина посылали хлипких коней со всадниками с шашками наголо против крупнокалиберных пулеметов, пушек и бронированных танков. Это было немыслимо, целые полки александров матросовых бросались в штыковую атаку на дзоты с пулеметами, на немецких 'тигров' и 'пантер', на шмайсеры в волосатых руках эсэсовцев. Пример из другой оперы, да суть одна: к чему показывать дурь, висевшую на взбунченных чубах? И почудилось мне тогда, что неказистый профессор из РГУ, в общем-то, прав.
  Наступил еще более жаркий июль, как выдерживали ребята дневное солнце, не знаю, но к моему приходу тени удлинялись и наступала некая прохлада. Доллар поднялся до шести рублей за один, он надолго зацепился за эту отметку, но умы валютчиков по прежнему будоражили разговоры о падении рубля. Я нацелился крутиться на пятистах баксах, и в металле выходило почти столько. Вогнал в дело деньги от продажи трех сотен книг, дивиденды от Газпрома, поставил на кон все, несмотря на зловещую обстановку вокруг. То у одного обменного пункта то у другого валютчиков расстреливали в упор, забирали барсетки, скрываясь в неизвестном направлении. И не было еще случая, чтобы кого из налетчиков поймали. Настораживало и другое, раньше отморозки ограничивались парой ударов молотком по голове, теперь убивали менял без тени сомнения в безнаказанности. Подобное творилось лишь в начале раздела государственной собственности, когда трупы валялись на улицах по полным дням. К 1998 году беспредел по стране вроде поутих, но выходило, что он не уменьшился, как вещали средства массовой информации, а ушел в подполье. К слову, революция в России тоже произошла не сразу, сначала был 1903, потом 1905 годы, а 1917 затянулся на несколько лет. В двадцатом столетии все мясорубки заработали в нечетные годы - 1913, 1919, 1941 годы, и прокрутить они успели по России и по Европе больше сотни миллионов жизней. Это взять и оставить без людских ресурсов Японию с островами. Беспредел в новой России, ставшей на демократические рельсы, то затихал, то вспыхивал с новой силой, собирая урожай человеческими растерзанными телами.
  Солнце зависло над крышей стоящего на Буденновском проспекте проектного института. жара стояла сумасшедшая. Я заметил, что чем меньше оно или Луна по размерам, тем больше достается Земле света и тепла, словно дневное и ночное светила превращались в мощные прожекторы. Спрятавшись в тени палатки, я вяло поглядывал на текущую мимо толпу. Возле навеса над остановкой трамвая напротив крутились две девочки лет по десять - одиннадцать, оборачиваясь в мою сторону, потом обе разом двинулись ко мне. На хорошеньких лицах с тонкими носиками блестели большие глаза, легкие платьица едва прикрывали обозначившиеся уже попы.
  - Вы золото берете? - спросила та, что посветлее.
  - Не понял, - насупил я брови. - Какое золото?
  - У нас обручальное кольцо, большое, - добавила девчушка посмуглее.
  - У детсадовских мы ничего не берем, - оглянулся я по сторонам, не хватало еще из-за ссыкушек получить неприятности. - Отнесите туда, где взяли.
  За детей валютчикам попадало по полной программе, они приводили родителей, а те ментов, которые забирали выкупленные изделия, уплаченные за товар деньги не возвращались. Если меняла торопился сбагрить купленное, то хлопот прибавлялось еще больше, потому что украшение при полюбовном раскладе полагалось вернуть. А куда оно успело уйти, уехать или уплыть, сам черт бы не сказал. Родители старались содрать с менялы последнюю шкуру, утверждая, что колечко или сережки весили полкило, да в них были вделаны бриллианты по карату каждый. За улаживание конфликта менты требовали от ста баксов и выше, если стороны не договаривались, заводилось уголовное дело, тогда можно было влететь на все кровные. Но Пикинез, как и другие валютчики, брали все подряд, и все у них сходило с рук.
  - Мы не воровки, - не согласилась с доводами светлая. - Кольцо нашли на левбердоне.
  - На дне ямы за лесопосадкой, - поддержала ее подружка. - Там еще лежали бутылка из под шампанского, пачка от сигарет и использованный презерватив.
  - Штанов не заметили? - передразнил я.
  Меня не удивило то обстоятельство, что школьники знают все и даже больше, а вот что они рассказывают об этом мужчине в возрасте, вызывало чувство смущения. Как-то раз я вышел за дверь квартиры поздним вечером, на лестничной площадке собралась группка девочек лет по десять - двенадцать и пара мальчиков. Я спросил, не боятся ли они гулять по ночам, их ответ меня ошарашил: не-е, мы минетчицы, хором заверили девочки. Помню, я даже не сразу понял, о чем речь.
  - Штанов там не было, - на полном серьезе ответила светлая. - Только вот это кольцо в траве, еще банка от килек в томате.
  Этот набор меня и попутал, закусывать шампанское кильками могут лишь в один момент разбогатевшие слесари - сантехники с челночницами с оптовых рынков. Презерватив был дополнительной экзотикой из реклам с экранов телевизоров.
  - Ну..., показывайте, - разрешил я, подумав, что криминала нет никакого, любой меняла возьмет вещь без сомнений. Разукрашенные десятилетки часто приносят баксы, выданные им на мороженое состоятельными родителями. - Только осторожно, влетать тут из-за вас...
  Одна девчушка сунула руку в складки платьица, вытащила кулачком и раскрыла ладонью вверх, я сразу понял все. В солнечных лучах переливалось обручальное кольцо из берилевой бронзы, такого добра нам приносили мешками по десять раз на дню. Кривую пробу армяне и цыгане научились подделывать так, что ее с трудом отличали от заводской, попадались еще безделушки из рандоли, покрытые булатом. Мы догадывались об адресах подпольных мастерских в которых армяне штамповали свой фальшак, они же первыми занялись подделкой настоящей "Рамы" вонючей смесью, сдобренной животным жиром. Одно время "Рамой" в фирменной упаковке из "чалтырей - малтырей" завалили прилавки вокруг оптового рынка на Семашко, торговали ею в основном местные девушки, которых кавказцы трахали в строящемся за их спинами торговом комплексе на загаженных бетонных полах, или возле оконных проемов.
  - Это фальшак, ну, как вам объяснить.., это не золото, а сплав, - негромко сказал я.- Ценности он не имеет никакой.
  - Не золото? - переспросила светлая девочка.
  - Не золото!.. - повторила за ней ее подружка.
  - Можете отнести кольцо домой и оставить его на память, через несколько дней оно само почернеет, - я усмехнулся. - Трите его почаще тряпочкой, тогда будет полный порядок.
  - Вы нас обманываете, - сказала первая девочка. - Сами кольцо в руки не взяли, а говорите, что не золото.
  - Вопрос считаю закрытым, - махнул я рукой. - Вы нашли не то, что нужно.
  - Мы его не нашли, - подняла голову светлая девчушка, она была поувереннее подружки. - Кольцо дал нам Алик, который торгует овощами в начале базара. За работу.
  - Да, он сказал, что в кольце больше десяти граммов, - подтвердила вторая. - И проба на нем есть.
  - Ну..., мать честная, такую пробу уже на стальные ложки научились ставить,- вышел я из себя, бегая глазами по головам прохожих. - Алик над вами пошутил, за какую работу он расплатился этим дерьмом?
  - Кольцо золотое, - насупилась первая девочка. - Вы не хотите покупать его у нас.
  Я вытащил ляпис, взял радужно переливающееся изделие и смочил слюной, затем провел по поверхности несколько кривых полос. Они почти сразу почернели.
  - Ясно? Его даже лаком не потрудились скрыть, чтобы карандаш не сразу взял,- отдал я кольцо подружкам, сплевывая под ботинки. - Не связывайтесь никогда ни с какими аликами.
  - Если кольцо не золотое, оно должно почернеть? - продолжала добиваться истины первая девочка.
  - Я тоже слышала об этом, - задумчиво кивнула головой вторая.
  Мне нравилось их упорство, была уверенность, что в следующий раз они на мякину не попадутся. Ко мне часто подходили русские люди с немецкой педантичностью или с кавказским и азиатским интуитивным упрямством. Инвалидная российская демократия набирала обороты и по телевизору в полный голос вещали о странах второго и третьего мира. Это при коммунистах все, даже собаки, были равны, потому люди жили как при первобытно-общинном строе. Перед Богом все люди действительно были равны, в церковь например шли без своих спичек, каждый покупал в ней свечку-судьбу, зажигал от других и ставил на общий подсвечник. Горели они, судьбы, кто жарче кто холоднее в одной общей куче. А вышли за порог и поехало разделение, в первую очередь по уму, один поднялся до профессора, второй остался скотником, один художник, второй дворник. Одна великая актриса Настасья Кински, вторая под именем НИКТО кривляется в подворотне, из нее даже домохозяйки путной не получилось. Так о каком равенстве может идти речь? Если о человеческом уважении друг к другу, тогда иное дело.
  - Да, оно должно почернеть, - подтвердил я. - Такова реакция на металлы ляписного карандаша, сваренного из специального химического состава. На золото и серебро он не реагирует, а железяки темнеют от него как от гуталина.
  - Он кинул нас.
  Лицо первой девочки посерело, сжав кулачки, она словно надумала драться с невидимым противником, глаза у нее потеряли живой блеск, губы побелели. Подружка прижалась к ней плечом и начала поглаживать по спине. Я поразился резкой, почти взрослой, перемене в обоих, словно их разом обдало ледяным холодом. А светловолосая деревянным голосом начала рассказ:
  - Подружки привели нас к Алику на переборку помидор, сказали, что за работу он платит хорошо, - она смахнула с ресниц злые слезы. - Три дня мы трудились за сто рублей в день, зарабатывали больше родителей, потом на машине он вывез нас на левый берег Дона и заставил делать минет себе и другу. Мы терпели, потому что нам платили хорошие деньги.
  - В этот раз Алик отдал нам кольцо, - дополнила смуглая девочка. - Еще снял с меня трусы и прижался членом к попе, но я стала царапаться и кусаться. Потом вырвалась и убежала в лесопосадку.
  - Почему вы не заявили об этом в милицию, не признались родителям? - закашлялся я как от сигаретного дыма.
  - Алик сказал, что нам никто не поверит, - одновременно ответили девочки. - Вся милиция ему знакома, он сам показывал нас милиционерам, говорил, что мы его рабыни Изауры. Они смеялись и уходили.
  Я знал, почему девочки раскрылись мне, я был валютчиком, хозяином, связанным с базарной мафией, а они жаждали тому Алику отомстить. Если бы кольцо оказалось золотым, никто не узнал бы о таких делах кавказцев, потому что рынок был наводнен малолетками до отвала, родители приводили их сами, чтобы те зарабатывали на кусок хлеба. Сюда стекались беглые дети из благополучных семей, детдомовцы, с пеленок приученные к сигаретам, вину и сексу, и что творилось между навалами мешков, нагромождениями ящиков с горами овощей, редко кого трогало. Менты привыкли к малолетней проституции с педофилией, они не внимали жалобам пацанов, а затаскивали их в отделение и накладывали по шеям, не забывая отбирать у них заработанные деньги. Эти менты, набранные по большей части из деревенских парней, отслуживших срочную службу, являлись первыми предателями своего народа, а заодно его представителями, выкладывавшими гнилое нутро нации как на ладони. Дети боялись людей в погонах, они шарахались от них как от зачумленных, и все равно зараза незнакомого русским пофигизма распространялась словно воздушно-капельным путем, поражая все общество. Повторялась ситуация, возникшая в гражданскую и после Отечественной войн, тогда потомство тоже бросали на произвол судьбы, лишь бы спасти свои мелкенькие душонки. Так же одинаково нация поступала в перестройку, особенно со стариками, выбрасывая их из квартир, сдавая в дома престарелых и даже убивая. Часто старики умирали сами, превращаясь в мумии, которые соскребали с батарей, холодных из-за проданных в благополучные страны топлива с электричеством. Казалось, после революций, войн, репрессий и других катаклизмов, выжила лишь продажная мерзость, лучшее же как всегда бросалось на амбразуры, голые штыки и под гусеницы танков, или сгнивало в троцкистских, сталинских, брежневских лагерях.
  Это являлось величайшим парадоксом России, ее природной сущности, когда на словах был светлый рай, в который все верили, а на деле кромешный ад, в который никто не верил.
  Не помню, какими словами я прогнал девчонок от себя, не желая оставлять им надежды на доброго дядю, я знал на собственном опыте, что надеяться нужно только на себя. И еще одно обстоятельство сыграло не в их пользу, попытайся я защитить детей, купленные на корню "дяди", продажную сущность которых я знал как свои пять пальцев, растоптали бы меня раньше, нежели я подал бы голос в защиту оскорбленных.
  - Чего ты с лица сошел? - подошла ко мне недвиговская казачка Андреевна, торговавшая хохляцкой водкой. - Что они тебе накрутили?
  - Кто? - встряхнул я короткой прической. - Ты о ком, Андреевна?
  - О пигалицах в срамных юбчонках.
  - О чем они поведали, это и при Советской власти было, но не на виду, а нынче так повыпирало, что дыхания не достает.
  - При Советской власти все было, - отрезала крепкая женщина под восемьдесят лет. - Безобразия такого не видели.
  - И колбаса была? - подковырнул я в который раз. - И малолетней проституцией не пахло?
  - Проституции не было, а колбаса была, и порядок был не такой, как сейчас. Мы за колбасой в очередях не стояли, стояли другие, нам на завод привозили и по цехам распределяли.
  - Часто?
  - Раза два-три в месяц. Нельзя сказать, что объедались, но животами не урчали.
  - Ты ж внучка недвиговского атамана, а сама выступаешь за Советскую власть, - пустил я в ход прием, использованный не единожды, - В кармане имеешь удостоверение, такое же как у меня, о реабилитации за незаконные репрессии против родственников. Я в лагере родился, у тебя отца расстреляли.
  - Расстреляли, - согласилась женщина. - Но Советская власть нам много чего дала, дочь техникум бесплатно закончила, бухгалтером работает, другая тоже на хорошей работе была. Квартплата и лечение было за копейки, дома отдыха каждый год, а сейчас обе дочери без работы, внук на моей шее, за квартиру, свет и телефон три шкуры дерут. Сталина вспоминать не хочу, он нас расказачил, но при Брежневе жили неплохо, чего зря говорить.
  - Не обидно за тех казаков, что красные порубали, да по заграницам рассыпались?
  - Мертвым - земля пухом, такая у них судьба казачья, а живые в америках давно пристроились. Чужие уже.
  - И хозяйства не жалко? Вас же раскулачили под метелку.
  - Помню, что со двора свезли, да кому оно теперь надо! Детям не нужно, мне подавно, там уж трактора с комбайнами по нашим полям бегают.
  Вот и поспорь так с бывшим ярым врагом советской власти: за себя она говорила, что за колбасой 'мы', заводские, не стояли, а прочие пусть хоть сдохнут, и за общество - при Советской власти мы - "Мы" - жили хорошо. Я отошел от Андреевны, день получался пустой, если не считать заработанных на перекиде пятидесяти рублей, то рассчитывать было не на что. Поток людей иссякал, у входных ворот пьяная кулечница Света материла почем зря пристраивавшихся с овощами кавказцев, она требовала, чтобы те немедленно убирались в свою черножопию. Кавказцы раздували горбатые носы, щерили из-под усов крепкие клыки, обещая вывернуть ей матку. Один из джигитов не выдержал напора русской алкашки и поскакал за подмогой к ментам, те, побросав окурки, направились к Свете. Ей намечалось провести ночь не в Персиановке за Ростовом, где она имела хатенку, а в блохастом отстойнике с лохматыми бомжами. По дороге менты зацепили едва стоящего на ногах парня, и Света сразу воспряла духом - напарник показался ей приличным. Я уже сложил книги, собираясь уходить домой, когда заметил крепкого мужчину, направлявшегося ко мне.
  - Старые баксы берешь? - остановился он рядом.
  - Какого года? - осмотрел я клиента.
  - Тысяча девятьсот семьдесят пятого, хотел сдать их в гостинице, да меня слушать не стали, посоветовали отнести в обменник на Буденновском. В кармане ни гроша русскими, сам только прилетел.
  - Издалека?
  - С норвежских нефтяных вышек.
  - Да, братишка, тебе не позавидуешь.
  - Терпимо, - не согласился мужчина, настраиваясь располагать к себе. - Когда на вахте, тогда холодно, море постоянно штормит, ближе к осени даже брызги замерзают на лету. Если на тросах и шкивах смазка выработалась, может запросто затянуть, потому что рукавицы липнут к металлу. А в общем, электростанции на платформе стоят автономные, в кубрике тепло, светло, уютно. Телевизор перед носом, магнитофон под рукой, короче, Запад.
  - А зарплата?
  - За что обидно, так это за нее, русским платят меньше, но за сезон можно заработать на машину. Так как насчет баксов?
  - Сколько их у тебя?
  - Сотня гринов. За границей на год выпуска не обращают внимания, сунули их в кассовую ячейку и порядок.
  - У нас смотрят на все, - усмехнулся я. - В семьдесят пятом году доллары выпускались без защиты, не было ни вставной полосы, ни микрошрифта по овалу портрета. Мы проверяли их по водяному знаку, да по шероховатости воротничка.
  - На эти секреты я как-то... В общем, решай сам.
  Отдав мне сотку, мужчина закурил, у него было бронзовое задубелое лицо, на губах проступал белый налет. Он походил на морского тюленя на далеких в ослепительных огнях стальных островах, упершихся ногами-тумбами в неблизкое дно, вокруг шуумело постоянно пенное, холодное и неспокойное море. Работа - кубрик, кубрик - работа, на полгода, на год. Вахта.
  - Пятнадцать процентов мои, потому что мы сдаем такие запоздалые доллары только знающим людям, - сделал я вывод. - В обменнике, куда тебя направляли, содрали бы двадцать пять.
  - Уже намекнули, - кивнул мужчина. - Согласен с твоими подсчетами.
  Рассчитавшись, я пожал ему узловатую руку:
  - Как там, на морях?
  - Полный штиль в любую погоду, - последовал однозначный ответ. - Это на всю жизнь.
  Подхватив сумку с книгами я двинулся в рынок, еще можно было купить все, чтобы не только не остаться голодным, но и побаловать себя. Рыбаки продавали рыбу по пять рублей за кучку, в которой было пяток жирных речных карпиков, окуньков и серебристых ласкирей, на Дону с голодухи помереть не дадут ни бомжу, ни алкашке. Зелень тоже круглый год. Когда собрался домой, заметил Дейла с длинными волосами и узким чернявым лицом, для него наступило время собирать неликвиды, пока Наполеон отдыхает. Я прибавил скорости, чтобы меняла не завернул на центральный проход раньше меня, когда догнал, он оттащил меня к стене собора и взялся прощупывать сотку. Наконец согласился взять ее по пять пятьдесят, но я выцыганил еще червонец, мол, Наполеон купил бы по пять семьдесят, зная, что у Дейла конкуренция с ним и еще одним неликвидчиком была капитальная. Итого еще полтинник навара, за день набежало сто рублей. Сегодня у меня ночевала Людмила и нужно было раскошеливаться на деликатес, по трамвайной линии я пошел в сторону Семашко, где стоял на пересечении со Станиславского магазинчик с хорошим ассортиментом продуктов. Ко всему, в других магазинах йогурты, охотничьи колбаски, хорошее печенье стоили дороже. Смущало лишь одно, отморозки надыбали этот путь, безлюдный по вечерам, и могли решиться на разбой. Трамваи прекращали теперь звенеть в семь вечера, для них в миллионном городе осталось всего два пути: Сельмаш - вокзал и Сельмаш - Лендворец с развилками на Новое поселение и Красный Аксай. Работала еще ветка на Западный микрорайон, а на Северный с Чкаловским их подготовили к закатыванию асфальтом. Я держал наготове длинное шило с пластмассовой ручкой, в случае задержания можно было заявить, что купил его у алкаша или нашел возле мусорного бака, этот выход мне подсказали сами менты. Темный отрезок дороги до магазина я прошел спокойно, отметил, что лежавшую на путях гору ящиков с оптового рынка вывезли, палатки, торгующие зубной пастой, одеколоном, расческами и всякой ширпотребовской мелочью, давно опустели, дворники ушли. Зайдя в магазин, я взял апельсиновый сок - Людмила пила только натуральные, присовокупил к нему плитку белого шоколада, вышел за дверь и сразу засек юношу лет семнадцати. Невдалеке переминались двое лет по двадцать сачканувших от армии отморозков-дистрофиков, ростом чуть ниже крыши над хлебной палаткой. Вокруг не было ни души, мне предстояло пройти до автобусной остановки между рядом ночных ларьков с кучками возле них обкуренных, одурманенных щенков у забронированных решетками окон. Вниз по Семашко был вытрезвитель, но ментов возле него не просматривалось, базарные патрули перешли с наступлением темноты на светлую Московскую. Поставив сумки на землю, я прикинул расстояние до пацана и до его дружков, затем с порога молча выбросил левую ногу, чтобы ребром ступни попасть ему под подбородок, в губы или в переносицу - куда-нибудь, главным здесь было попасть. Тело парня сначала самортизировало тычок, потом плашмя упало на дорогу, я поднял сумки и понаблюдав, как отморозок возвращается в себя, спокойно пошел на остановку автобуса. В таких случаях друзья обычно забывают о товарище, о том, что минуту назад готовили расправу над жертвой.
  После ужина Людмила демонстрировала мне нижнее белье со вставками сеточкой на подстриженном интимном месте и на бюстгальтере в области бордовых сосков. Во вкусе ей отказать было сложновато, она следила за собой не хуже японок, вытравляющих запах любой части тела ароматическими аэрозолями. Половые губы у нее тоже располагались ближе к пупку, поэтому имелась возможность трахаться едва сдернув с попы трусики, ощущая шкурой, натянутой на члене, тесненький тоннельчик. Сзади пристраиваться было бесполезно, разве что уткнуть подружку лбом в пол. И еще смущало одно неудобство, Людмиле нравилось, когда мужчина ласкал языком ее клитор, он располагался почти на самой поверхности, сразу под лобком, представляя из себя крохотный мужской член с обнаженной головкой. Поцеловал шею, перешел на соски, на бархатный животик, затем на аккуратненький пупочек мягкой кнопочкой, этот вертлявый шарик находился под тонкой кожей между началом продольных половых губ, от прикосновения к нему она выгибалась лозиной. Противно не было, ощущался лишь слабый запах чистых половых органов, но мешала совковая зацикленность, до девяностых годов ЭТО было нам неизвестно. Пока разгребешь на потомственной доярке складки холщовой сорочки, да сдерешь с солидной задницы ворсистые с начесом рейтузы до колен, сто раз обляпаешь спермой "самое лучшее в мире нижнее белье". Поэтому в Советском Союзе дети тоже вырастали в великих тугодумов.
  В середине июля меня вызвал к себе начальник уголовного розыска. Подтягивался вечер, солнце зависло над зданием сталинской эпохи на Буденновском проспекте, я уже собирался закругляться и вдруг этот вызов. Хорошего в таких случаях никто из валютчиков не ждал, не был исключением и я, но явиться к хозяину надо было без обиняков. В кабинете находились Учкудук и новый помощник, худощавый парень с наклоном вперед головы и никому не верящими глазами, на столе лежали папки с документами, отдельно высилась стопка исписанных от руки тетрадных страниц. Мой пастух Серж, приставленный ко мне бригадиром, он был мужем его сестры, снова вернулся на рынок, затем на первоначальное место - к золотому "Кристаллу", не обнаружив за мной никаких дел на миллионы баксов. Я снова банковал на своем месте один.
  - Как дела? - приветливо спросил начальник.
  Я без приглашения присел на стул напротив хозяина кабинета, все здесь оставалось по прежнему, лишь прибавился стол для еще одного помощника.
  - Пока нормально, на хлеб зарабатываю.
  - Не беспокоят? Ни милиция, ни криминал?
  - Стараюсь справиться сам.
  - Наслышаны, - кивнул начальник под усмешки помощников белобрысой головой. - Зону десанта объявил, черных гоняешь.
  - Чего их не гонять и чем они хуже индейцев?
  - Перед законом все равны, - осторожно сказал второй заместитель
  - Перед законом и перед Богом - в первую очередь, - согласился я. - Но о своей защите от их диких выходок забывать тоже не стоит.
  - Так серьезно донимают? - нахмурился начальник. - Днем они вроде спокойные.
  - Нет, конечно, но мешает главная причина, - отмахнулся я. - Нация - это монолит, общество людей одной породы, но любая нация неоднородна в своем развитии, есть понимающие единый принцип земного общежития, и есть ориентированные на национализм, преданные ядру своего племени. Вот их как раз нужно удерживать от плохих поступков, а кавказцы в своей массе ярые националисты, в отличие от русских, врожденных космополитов. Мы идем к общечеловеческому знаменателю, он наступит в будущем, когда люди превратятся в человеко-биороботов с запасными частями для тел, и мы будем жить с клонами любимых, родственников и знаменитостей. Последние опыты показывают, что все идет к тому, пока же мы пытаемся любыми способами привить странам третьего мира европейскую цивилизацию.
  - Умные речи - это правильно, но как ты посмотришь на такой вопрос, - потеребил короткую шевелюру Учкудук. - Говорят, черные спаивают, снаркоманивают, обманывают русский народ, а может, они санитары, как в волчьей стае. Не дать ли им возможность этим заниматься, тогда все общество оздоровится за более короткий срок. Или нужно бороться за каждого?
  - К сожалению, да, - чувствуя, что время вышло, что двери скоро внесут в кабинет стоящие за ними, кивнул я. - За последние два с лишним тысячелетия человечество не изменилось, это говорит о том, что убийцы, насильники, пьяницы, наркоманы, порочные люди не исчезнут. Их рожают из поколения в поколение как змея порождает змею, а бык быка и единственный выход - терпеливое выращивание полноценной особи под неусыпным присмотром. Строй здесь ни при чем, потому что так заложено самой Природой, ведь мир состоит из противоречий, он на них держится, а вот по пути прогресса население Земли шагает вперед уверенно, в последнее столетие невероятно бурными темпами. Великий Леонардо да Винчи пятьсот лет назад изобрел подводную лодку, вертолет, массу современных вещей, но замыслы эти воплотились в реальность только в конце девятнадцатого столетия, когда лучшие нации на земле достигли нужного уровня развития. Когда умные поняли, что художник придумал вещи необходимые. То есть, мы поднимаемся на новый виток жизни, сами оставаясь такими, какими Природа создала нас изначально.
  - Закругляемся, лекция интересная, лектору спасибо, - кашлянул в кулак начальник. - Забыл, зачем вызвал.
  - По этому самому вопросу, - подсказал второй заместитель. - О борьбе с подонками.
  - Здесь такое дело... - хозяин потер лоб. - Да скажи ты им, чтобы расходились, - указав подбородком на дверь, приказал он молодому. - До утра здесь с ними трахаться?
  Оперативник быстро навел за дверью порядок и возвратился на место.
  - Вы утверждаете, что подонки, насильники не исчезнут, - обратился ко мне начальник на "вы". - Мы просим вас помогать нам, если заметите что необычное - принесли например много золота, фальшивые доллары, оружие - сразу сообщайте нам. Время тревожное, который год в Чечне идет война, экономика не на подъеме.
  - Задумал человек продать, допустим, перстенек, сережки или цепочку, - включился в разговор Учкудук,- А они ворованные или снятые с шеи девушки, женщины, значит цепочка будет порванная, сережки с пятнами крови.
  - Вы предлагаете мне работать на вас? - опешил я. - Но я с криминалом никогда не связывался, отморозки обходят меня стороной, они догадались, что пошлю их на три буквы. Я сам не беру, пусть отворачиваются и другие валютчики.
  - А ты обо всех не докладывай, сообщай нам о тех, кто показался подозрительным, - вкрадчиво продолжил Учкудук. - Подвалила к тебе какая-нибудь группа молодняка, в карманах у них золото, дураку ясно, что взяли ювелирный комок или выставили богатую квартиру. Или мужик притащил икону, старинную вещь, пацаны драгоценные изделия, музейные редкости, отправь их на рынок, а сам к нам. Можно к пешему патрулю подскочить, они тоже нами предупреждены.
  - Если мне предложат оружие или засунут подозрительный сверток в мусорный бак, я сообщу вам не мешкая, - угнул я подбородок. - Но закладывать алкашей, укравших колечко, тем более профессиональных воров я не буду, потому что алкашу все равно, где достать деньги, ему лишь бы выпить. Воры же сознательно идут на преступление, значит, тех и других уже не исправишь. Да и ясно будет как Божий день, кто на них нашептал.
  - Он не пытается вникнуть в суть предложения, - сделал Учкудук неутешительный для меня вывод.
  - Неправда, - жестко посмотрел я на него. - Но я родился в лагере, значит, моих родителей тоже кто-то заложил, а вы из меня хотите шестерку слепить. Не много ли для одного человека?
  - Твои родители пострадали по политической статье, - вмешался второй помощник, проявив странную осведомленность. - А здесь обычная уголовщина, разница просматривается?
  - Предательство везде предательство, короче, если замечу террориста или принесут продавать оружие, приму сам посильные меры. А с ворами и грабителями разбирайтесь сами, на то вы и милиция.
  - Это чужой человек, - пристукнул Узбек кулаком по столу.
  - Тогда посмотрите сюда, - сделал начальник еще одну попытку уговорить меня стать сексотом. - Это заявления ваших товарищей о сотрудничестве, можете взять любое и почитать.
  Хозяин кабинета встал со стула и размял затекшие ноги, заместитель закурил, второй зам уткнулся в бумаги. Я выдернул из стопки тетрадных листов пару страниц, принудил себя вчитаться, в заявлениях говорилось о том, что такой-то или такая-то согласны на сотрудничество с уголовным розыском на добровольных началах. Докладные друг друга копировали, разными оказались лишь подписи, я наконец осознал, что валютчики секретничают с операми в полный рост и что не сексотничали разве что единицы. Мне предстояло сделать непростой выбор, после которого я мог стать абсолютно другим человеком, значит, не суждено мне было издать рукопись не под диктовку малограмотных редакторов. Взяв авторучку я написал, что обязуюсь любого террориста, где бы он ни находился, немедленно сдавать правоохранительным органам, а так же не щадить отморозков с убийцами и других типов со злыми мыслями в черепной коробке. На том стоял и стоять буду. Прошу дать мне "погоняло" Крючкотворец, дата, подпись. Затем поднялся со стула, не сомневаясь, что ловить мне здесь больше нечего, и отошел к стене. Начальник долго вчитывался в несколько строк странного моего заявления, хлопнув белесыми ресницами, он наконец негромко произнес:
  - Иди работай, Художник.
  За порогом ментовки было еще светло, но базарное толковище улеглось, не светила уже фонарем возле закрытого ларька пылающая морда Красномырдина, видно, хозяин отстегнул ему процент и отпустил до завтрашнего утра. Пора идти домой и самому.
  Через неделю ко мне подселили еще одного напарника, совсем на базаре новенького, но тот быстро сообразил, что в центре народу больше и вскорости свалил. Опять я банковал на своем месте одиноким перстом, вызывая зубовный скрежет 'непродажных' коллег по странной профессии, возникшей в период не менее странной перестройки, не решавшихся задерживаться позже четырех вечера. Очко у них играло как неоновый персик на фасаде фруктового магазина на Большой Садовой, тот своими сексуальными сужениями с расширениями вызывал, как мне рассказывали, приятные чувства у определенной породы людей.
  Однажды ко мне подвалил коллега по работе в областной молодежной газете, поседевший и в меру подогретый, он только что вернулся из командировки в Чечню. Показал фотографии, где стоял с АКСом на груди рядом с командующим Северо-Кавказским военным округом и с генералом Трошевым, командующим группировкой российских войск в Чечне, в окружении небольшой группы боевых ребят.
  - Какие там к черту соглашения, когда это разговор глухонемых, - рассказывал товарищ о чеченцах. - Оставить их в покое навсегда и пусть развиваются в глухих аулах сами, как жили до царей.
  - Это тоже бесполезно, к тому же, цивилизованные нации должны помогать отсталым народам подниматься по лестнице прогресса, - сказал я. - Хотя сомнительно, чтобы добровольческая акция приносила хоть какие-нибудь плоды, сколько волка ни корми, он все равно будет смотреть в лес.
  - Они по моему старше нас, - горячился друг. - Прикинь, в каком веке про славян упомянули и когда сказали про них.
  - Вряд ли это так, а если да, то негры вообще первые жители Земли, - хохотнул я. - Американской нации четыреста лет, а Ирак кичится тем, что его народу шесть с половиной тысяч, но разницу между ними в развитии не увидит лишь слепой. Если бы греки с римлянами сумели изменить свой менталитет, они до сих пор находились бы во главе всех народов.
  Я слышал разговоры о том, что чеченцы самая закрытая нация, они представляли из себя большое племя, живущее семьями - тейпами, никого не впускающее и не выпускающее за ритуальный круг, так называемый зикр, совершаемый ими при любых природных и человеческих катаклизмах. Стал посещать выставки фотографов, снимавших лица обыкновенных людей в республике, и заметил отличное от привычного человеческого выражение их глаз, особенно детских. Они были чужими, как бы даже инородными.
  - Через неделю опять поеду в Чечню, бабки нужны, чтобы семью кормить, - протянул руку товарищ. - Хотя, если честно, дело в другом - скучно здесь без тонкой музыки пуль в кристально чистых сферах.
  Я понимал его, скучно и противно жить в холопском мирке, превращающем нервы в гнилые нитки, человеку с войны кажется, что от гражданских мужчин и женщин тянет не домашним уютом, а распахнутым настежь туалетом. Лишь малыши обращают на себя внимание открытым выражением лиц, все остальное ничем не прикрытая ложь.
  Проводив коллегу, я взялся цепким взглядом отыскивать в толпе клиентов, я всегда почему-то думал, что профессионализм присутствует в любом деле, только не здесь, в сфере купил-продал, оказалось, что тут как раз он и нужен. Стала понятной работа сыщиков, толпа неоднородна, она разумная часть Природы, которая многогранна. За этими мыслями захватил молодой горец с белокурой своей подружкой, но после неприятных рассуждений с товарищем о Кавказе, иметь дело с его представителем мне не хотелось. Но на все воля Божья.
  - Баксы берешь? - грубо спросил абориген горных массивов и сразу задал новый вопрос. - По сколько?
  - Новые с большим портретом по шесть рублей за доллар, старые, выпущенные амерами до обмена, по пять шестьдесят.
  - Старые что, не доллары? - Джигит вытащил из кармана сотку, в которую не раз сморкались. Девушка отодвинулась на небольшое расстояние. - У меня девяностый год, с защитной полосой.
  - Когда горцы приходят покупать у нас баксы, то требуют всегда купюры нового образца, - не притрагиваясь к банкноте, настроился объяснять я. - А когда сдают старые, то требуют за них как за новые, забывая при этом, что здесь не богатая Америка, которой и кавказские фальшаки за милую душу.
  - При чем здесь Кавказ?
  - Из Европы поддельных я еще не видел.
  - Я тебя обманул? - забуравил по мне джигит черными зрачками. - Ты сотку даже не посмотрел.
  - Она мне не нравится, - повернулся я к клиенту боком, не понимая своего упрямства. - Неси на рынок, там ее обменяют на новые российские рубли.
  - Старый дурак, - взорвался кавказец, девушка подхватила друга под руку, но он этого не заметил. - Стоишь здесь как пень, тупой сибирский валенок.
  - Кто из нас дурак, время давно рассудило, - забрасывая сумку с деньгами за спину, напрягся и я. - Ты до сих пор живешь в сакле или в построенном европейцами доме, сам не в состоянии смастерить даже унитаз.
  - Мне и в сакле было хорошо, а вы отобрали у нас родной язык...
  - Через русский язык мы мечтали приучить вас к мировой культуре, - огрызнулся я. - У вас даже алфавит отсутствует, не говоря о письменности.
  - У вас дворы в говне, подъезды обоссали, и это в центре города.
  - У вас до сих пор и срут, и ссут под кусты, а печки овечьим говном топите. Что вы изобрели, может быть компьютеры или стиральные машины?
  - Нам привезут, - гортанно выкрикнул кавказец.
  Таким диким был облик потерявшего над собой контроль горца, что я вдруг увидел перед собой животное, место которому в зоопарке. Но его ответ показался мне прекрасным.
  - Какой молодец, - восхищенно поцокал языком я. - Учишься где-нибудь, да?
  - Какая тебе разница? - еще больше напрягся кавказец.
  - И то правда, но ты забыл истину, самую главную из всех.
  Девушка подалась вперед, сделав в нашу сторону тревожный жест.
  - Говори, гяур, пока я слушаю!
  Не обратив внимания на оскорбление, которым горцы обзывали русских, я медленно процедил сквозь зубы короткую фразу:
  - Только труд из обезьяны делает человека!
  На следующий день я пришел раньше обычного, был конец июля, наступило время отпусков и на моря укатили Сникерс, Лесовик, Хроник, Папен с Тамарой засобирались тоже. Некоторые менялы август решили переждать на рынке, слухи о девальвации рубля в последнее время окрепли, тем более, что месяц не раз преподносил сюрпризы. Работы у меня прибавилось, увидев, что торчу постоянно, в меня уверовали клиенты, обходившие стороной, к тому же кидалы азербайджанцы, крутившиеся с разрешения ментов в центре рынка, разбойничали теперь по наглому. С ними мы боролись как могли, но среди ментов было немало продажных шкур, которых вычисляли свои же, выгоняя их из рядов, и все равно на место одного приходило два подонка. С базара продолжали выбегать обесточенные клиенты, которым плакаться было некому. Удивляло то обстоятельно, что о кидалах писали газеты, показывало телевидение, но граждане все равно перлись к ним как бараны, надеясь получить от них лишних пару сотен рублей и теряя при этом все. И вспоминались слова Маргарет Тэтчер, что от населения России нужно оставить не больше пятнадцати процентов, стыдно было признаваться самому себе, что высказывание отчасти было правдивым. Действительно, русских словно поразила добровольная шизофрения, они стали мало соображать в событиях, происходящих вокруг них, продолжая плыть по течению как говно. И все-таки, мы сами справились с кавказской этой заразой, защитив отечественных баранов, потому что они были своими. Кидалы исчезли, раз и навсегда.
  Была суббота, день прихода моей Людмилы с сыном Данькой за положенным им стольником, деньги были невеликими, но на большее я раскошеливаться не желал, требуя от одной, чтобы она устроилась наконец на работу, а от другого хорошей учебы в школе. Данька вымахал, он доставал макушкой мне до груди, пугал детей своего возраста и постарше, строя им рожицы с козюлями. Те шарахались, тараща на него глаза. Было непонятно, откуда у пацана появилась странная эта привычка, может он уже понял, что защищать себя придется самому. Людмила превратилась в старуху за пятьдесят лет, лицо покрылось морщинами, она сгорбилась, но стоило с ней заговорить, ощущалась внутренняя твердость. В рассказе обмолвилась как бы мимоходом, что устроилась работать дворником на четыреста рублей, уборщицы в магазине напротив ее дома получали по две тысячи, не считая обрезков из мясного с колбасным отделов, еще алкаши оставляли бутылки от вина и пива. Но там надо было крутиться.
  Ко мне подошли мужчина с женщиной, предложили шведские кроны, но мы их не брали, не зная, кому потом сбагрить, так же было с валютой из других стран, иногда даже с фунтами английских стерлингов. В глаза бросилось то обстоятельство, как быстро русские меняют свой облик, пожив в западной стране, выражение на лицах становится уверенное, европейский стиль одежды ласкает взор. Редко какая деталь выдаст, что бывшие соотечественники по прежнему те же совки, например, вытрут нос рукавом или бросят под стену, не найдя урны, пачку из-под сигарет. И правда находишь подтверждение в постулате, что бытие определяет сознание человека. Но в цивилизованных странах русские все равно остаются на уровне своего мышления, то есть, самими собой. Знакомый директор ООО поведал историю, задевшую мое национальное самолюбие. Один полковник отправил дочь во Францию на постоянное место жительства, в письмах как молитву повторял: не возвращайся, не возвращайся. Красивая девушка устроилась присматривать за пацаненком к богатым буржуа, заработок приличный, одежда и еда были бесплатными. Позанимался с ребенком в меру своих возможностей, и весь Париж у ног до следующего прихода к нему. Но в один из дней русский менталитет девушки выперся по полной программе, она, гуляя с мальчиком во дворе, решила отлучиться в аптеку, успела обернуться за мгновение. Когда влетела во двор, увидела, что рядом с подопечным стояли его родители, сытые буржуа строго объяснили ей, что ребенка они доверили воспитательнице, а не дворовым собакам. Они выставили на улицу вещи несостоявшейся няни и сделали ей ручками. По меркам российским это был чистейшей воды педантизм, по цивилизованным ихним - обыкновенная русская расхлябанность. Года через два директор ООО посетил Францию с отцом той девушки, была у них и встреча в одном из бистро, где дочь поведала папе с его другом, как жила в Париже все это время. Как ложилась она в постель с неграми, с турками, арабами, папуасами, за деньги, конечно, ей очень хотелось покушать и поспать. Ничего она не добилась на этом процветающем Западе, денег, зарабатываемых телом, постоянно не хватало, что мог подкинуть негр - гроши, еще он делился с ней сигаретами и угощал рюмкой коктейля. Красивая девушка подавала на родине большие надежды, она имела шансы достичь больших высот, но... русский менталитет не в силах переломить уже столько веков даже время, великий этот реформатор.
  Пока мои нарисовались, я успел накрутить двести рублей, купил по тридцать рублей четыре серебряных полтинника двадцать четвертого года выпуска, задвинул их по тридцать пять Коле, невзрачному скупщику серебра. Украинским колбасницам перекинул гривны, семейке из четырех человек - мать, отец, две дочери, крутившейся на овощах, продал цепочку с крестиком. Бригады родственников на рынке были не редкость, мальчишки и девчонки восьми-десяти лет бежали со школы на базар помогать родителям, многие купили машины, о которых не мечтали при развитом социализме. Бывало, пройдет такая семейка мимо, в современно одетых людях не сразу признаешь продавцов морковки, лука и других овощей с фруктами.
  Но это был всего лишь фасад перестройки, как дома на центральных улицах больших и малых городов, подмазанные и подкрашенные новыми властями с парадных подъездов, чтобы создавать успешный размах для соплеменников и производить впечатление на иностранцев, зачастивших в Россию. На самом деле тыльные стороны этих домов продолжали зиять огромными не замазанными трещинами от крыш до фундаментов, и сочиться красным неоштукатуренным кирпичом царского еще выпуска. Вся страна стонала от гнета, выпавшего на ее долю, деревни приходили в запустение, крестьяне спивались, а кто половчее бежал в города, пристраиваясь кто куда, лишь бы не умереть с голоду. Они сталкивали на обочину дороги потомственных горожан, заполнявших трупами кладбища, становившиеся самыми большими в Европе и неся с собой первобытную культуру, от которой ломило зубы. И этого нельзя было сбрасывать со счетов ни под каким предлогом, чтобы не впасть во врожденные для хамов дегенератизм с агрессивным фанатизмом и не запеть аллилуйя не солнцу, а луне, этому ночному светилу для волков.
  Своих я заметил еще издали, когда подошли, поцеловал в щеку Людмилу, прижал к себе худенькое тельце пацана и подробно расспросил о житье - бытие. Людмила снова начала напрашиваться в гости, но я без сожаления оборвал разговор - не хватало редкую лентяйку сажать себе на шею. Даньку бы забрал без разговоров, я бы постарался сделать из него полноценного мужчину. Хотя, каждый из нас мечтает о русалке и детях - осетрах, а возится всю жизнь с суетливой плотвой и мальками от нее же до самой старости.
  Не меньше жаркий, чем июнь с июлем, пришел август, в прежние годы я старался в конце августа или начале сентября уехать на море, когда жара уже поворачивала на спад. В этот год упарился раньше, меня достала любовница Людмила. Только появлялся в ее двухкомнатной квартире на Петровской, где дома по особому дышали на ладан - двухэтажные, с бесконечными балконами вдоль стен - как начиналась демонстрация яркого купальника и пляжной панамы с широкими лентами. Возникало ощущение, что на море, куда она тянула, мне отводилась роль лишь мецената, оплачивающего квитанции, передаваемые ею через плечо. Устроив любовнице крупный скандал, я решил укатить один. Дня два чувствовал себя на рынке спокойно, на третий пришла моя Людмила с Данилкой, я предложил ей отпустить сына дней на десять со мной, но Людмила уперлась как бетонный надолб. Я понимал, она хочет поехать с нами, но здесь я становился тверже алмаза, если бы работала, делала для сына все и невозможное, вопросов бы не возникало, а тащить с собой лишний груз посчитал обременительным. Купив им по мороженому, выложил положенный стольник и помахал рукой. Наверное, я плохо понимал то обстоятельство, что она воспитывала моего родного сына, но сделать с собой ничего не мог. Перед отъездом предстояло определиться с наличкой, чтобы в случае ограбления квартиры не мотаться по углам с голой попой. Жилища валютчиков чистили периодически, еврея Семеныча, больше похожего на туркмена, выпячивали на гоп-стоп не один раз, в районе Главпочтамта на Соборном у него вырвали барсетку со всем содержимым, во второй раз возле дома дали по голове "тяжелым предметом". В последний не успел открыть дверь в квартиру, как со спины подтолкнули, запихивая его в прихожую, затем наставили обрез и приказали выложить бабки. Неизвестно, хватило ли отморозкам того, что было отдано, но старика оставили в покое с таблетками нитроглицерина во рту.
  На другой день я умудрился пристроить баксы по выгодной цене, в кармане задерживался всего один стольник девяносто третьего года, еще я решил положить деньги на сберкнижку, а заначку с золотом не трогать. Ближе к вечеру подошел Красномырдин, он стоял несколько минут молча, благоухая перегаром как змей Горыныч.
  - Манекена кинули, на пять тысяч баксов, - с трудом разлепил он потрескавшиеся с белым налетом губы. - Свои отоварили.
  - Свои? - повернулся я к нему. - Как свои?
  - Они его прикормили, а потом кинули, дело было в машине.
  - Того, что был корешком Меченого?
  - Из его бригады.
  - Расскажи толком когда кинули, где? Почему никто не подстраховал? - не выдержал я от корешка пережевывания во рту слов как коровьей какой-то жвачки. - За пять штук нынче забугорную машину можно купить.
  Красномырдин наконец встряхнулся и зашепелявил пьяным языком:
  - К Манекену где-то с полгода за крупной суммой баксов приезжал молодой мужик, он поначалу брал с собой ребят, потом как-то привык, от страховщиков отказался, потому что по два-три раза в месяц обменивал ему за один раз по пять-десять тысяч баксов. Сегодня после обеда пошли делать очередной обмен, Манекен отдал купцу полпачки соток еще когда шли к машине, у него "Вольво", новая модель, уже стал дверь открывать, а у того упаковки российских купюр вдруг расползлись. Манекен сел за руль и подогнал мужика, собиравшего деньги под колесами, мол, давай быстрее, и тот быстренько покидал пачки в окно. Пока Манекен выскреб запорхнувшие под сидение полтинники и стольники, клиента след простыл, он распечатал упаковки, а это куклы в банковском исполнении. Сидит сейчас в ларьке, кумарит от пустыни в карманах.
  - Провернули тесненько, - согласился я. - С чего он надумал отдавать доллары раньше времени! Сто лет уже на базаре отирается.
  - И на старуху бывает проруха - философски заметил Виталик. - Тебя, помню, твой знакомый вообще на мякине провел, которого ты защищал от всех.
  - Не на пять же тысяч, - покривился я.
  - Потом сто рублей из лощеной бумаги приправили, полдня бледный ходил, почему именно тебе, - почуяв мое сожаление от того кидалова, заиздевался Красномырдин надо мной. - Да тебя должны обувать в первую очередь, потому что твое место не здесь, а в творческом коллективе, скажи еще спасибо, что не бьют. Чужой ты здесь, понимаешь?
  - А творческая личность по вашему уже не человек? - с негодованием воззрился я на Виталика, услышав оценку своей персоны.- Эти люди не хуже, даже в чем-то лучше остальных.
  - Ты пойми, вокруг тебя одни бывшие механизаторы, работяги, зачуханные инженеришки, - начал объяснять Виталик. - А ты крутился среди журналистов, композиторов и художников, люди помнят тебя по публикациям и выступлениям на телеэкране, и вдруг ты здесь. Короче, когда уйдешь к своим, снова начнут уважать.
  - О, ты изобразил меня великим классиком! Вы так все считаете? - не мог собраться я с мыслями. - По нынешним временам рисуют и пишут все кому не лень.
  - Того, что я перечислил по отношению к тебе, достаточно, - Красномырдин посмотрел в сторону открытой забегаловки. - Пойду промочу пересохшие внутренности.
  - Ты сотку у меня не заберешь? - вспомнил я о заторчавшей купюре в сто долларов. - Девяносто третий, с маленьким портретом.
  - Денег нет, - отмахнулся тот. - Что-то мой Петя Срака задерживается, я давно бы дома был.
  Виталик прихрамывая ушел, а я поежился от воспоминаний о случае, про который он мне намекнул, произошло это в апреле, когда крестьяне потащили на продажу стрельчатый лук и другую зелень с ранней редиской. Один парень из хутора мне понравился, он пристроился с корзиной овощей рядом со мной. Оказалось, он успел поработать на Ростсельмаше, на котором я отпахал формовщиком двенадцать лет. Ему тоже пришлось набивать формы в ковком чугуне, а когда узнал, что я владею пером, стал чувствовать себя неудобно, я силился не выделяться, уступать ему во многих вопросах. Вскоре он попривык, взялся предъявлять претензии, если место заранее не было освобождено мною от его конкурентов. Однажды вечером, темнело тогда рано, принес зубные коронки, мол, они отцовские, помню я спросил, не булат ли это, цвет показался мне зеленоватым. Но парень заверил, что это золото, вытаскивать при нем надфиль и делать надпил было как-то неудобно, к тому же наступило время, когда меня поражала куриная слепота, да и ляписный карандаш булатный сплав не брал, не реагировал он и на нержавейку под ним. Я рассчитал парня, но торопиться со сдачей протезов не стал, потому что намечалось очередное повышение цен на золото. Он на время исчез, а через пару недель подошел ко мне опять вечером с какой-то женщиной и попросил выкупить обычные сережки с красными камнями. У меня мысли не возникло, что ширпотребовские изделия подделывают чаще всего, хотя к нам приносили фальшак по десять раз на дню, я забросил выкупленные сережки в полиэтиленовый кулечек до наступления лучших времен. Цены вскоре выросли, но рыночные скупщики затаились, не желая брать украшения по вдруг подскочившей цене. Но как известно, бог любит троицу, не прошло недели, как знакомый принес кольцо граммов на пятнадцать, для порядка я потер в этот раз его ляписом, не воспользовавшись напильничком для снятия слоя позолоты. Но в том кольце даже позолота отсутствовала, обручалки из рандоли научились покрывать бесцветным лаком, если бы чиркнуть тем кольцом по асфальту, а затем провести по нему карандашом, то по стертой поверхности расползлись бы черные полосы. Но и на этот раз подозрений у меня к парню не возникло, помнится, присосавшийся паразит нагловато спросил, как я сдал сережки с зубами. Я простодушно просветил его, что еще не время, еще скупщики только привыкают к новым ценам, а потом начнут брать все подряд, потому что деваться им все равно некуда. Он потрепал меня по спине, пожелал большой удачи и умотал на остановку автобуса, ехавшего через его хутор. Следующим же утром я выяснил у Бандеры, когда пошел сдавать ему золотой лом, что зубы булатные, кольцо рандолевое, а сережки из берилевой бронзы. Я долго смотрел на пробу на сережках, проставленную каким-нибудь армянином кое-как, потом сел на жопу и задумался над своей доверчивостью, обул меня крестьянин, бывший коллега по формовке, почти на тридцать граммов. С того момента он как в воду канул, а менялы на мои стенания заявили, что горбатого исправляет лишь могила.
  Подошла Наля, обняла меня сзади, слава Богу, что темные мысли иногда можно перевести в светлое русло, к тому же перегаром от нее не несло, меж полных губ струилось чистое дыхание, сдобренное запахом от мятной резинки. Оказалось, что девушка нашла пожилую женщину, которая торгует за нее жвачками, шоколадками, чупа-чупсами, что занимает пока половину лотка, но решила подкопить деньжат и оккупировать весь. Сама пашет уже на двух работах. Меня всегда смущало обстоятельство, что если мужчина тянет как трактор, то жена у него с задницей - до прихожей бы донести, а если женщина надела на шею семейный хомут, тогда мужик в небо поплевывает. Наля и лицом удалась, и сама была целеустремленная.
  - Поедешь со мной на море? - шепнул я ей на ушко.
  - О, какое предложение! - Женщина посмотрела на меня с интересом. - Других кандидаток, что ли, нет?
  - Ты лучше всех.
  - Обманываешь... Почему?
  - Не умеешь быть навязчивой. Если бы я был помоложе... впрочем нет, нас бы ветром разнесло, потому что тебе нужен приземленный трактор, а мне бетономешалка. Мир состоит из противоположностей, а если муж и жена имеют одинаковые взгляды на жизнь, то это уже нонсенс.
  - Но ведь бывает!?
  - Редко и живут в основном недолго.
  - Есть поддерживают друг друга до старости.
  - Им разговаривать не интересно, все сводится к родному гнезду. Но есть и другие, которые поднялись на вершину разума и не усматривают оттуда лучшей замены партнеру.
  - Ты тоже дошел до вершины? - с усмешкой хмыкнула Наля. - У тебя развито самомнение.
  - Более злую шутку со мной играет неуверенность и ее сестра ревность. А самомнение, это обыкновенный способ защиты.
  - Ты ревнивый?
  - Очень.
  - Вот уж...
  - Когда влюбляюсь, меня всего начинает сжирать ревность, это не ужас, это кошмар, от ужаса бежишь, от кошмара цепенеешь на месте. И тогда женщина уходит сама, в данном случае ее поступок единственно правильное решение. Поэтому я живу один, чтобы не мешать людям дышать свободно.
  - Мне с тобой лучше, чем с другими... Я имею ввиду мужа.
  - Мне рассказывать об этом не нужно.
  - Поняла.
  - Поедешь со мной? Ты ничего мне не сказала на предложение.
  - Нет. Ты еще силен, но годы берут свое, неуверенность уходит, ее место занимает понимание, что люди мелки и в основном недостойны участия к ним, теперь ты боишься Бога, в которого не хочешь верить. А не поеду я потому, что тебе надо побыть одному, но сегодня я твоя.
  - Не знаю, как тебя благодарить.
  - Мне нужны деньги. Впрочем..., я ни разу не пришла к тебе из-за них, ты мужчина и мне с тобой спокойно.
  - Спасибо.
  Утром я стоял в очереди в сберкассу на площади Ленина, положив на книжку шесть тысяч рублей, помчался на вокзал за билетами, затем поехал на рынок избавляться от баксов. В слухи о том, что ожидается падение рубля, уже никто кроме упертых не верил, по телевизору показывали счетоводов, занимающих посты министров финансов и председателей Правительства, утверждающих, что российский рубль не американский доллар, он крепкий и стабильный. Короче, наши лапти сплетены из натурального лыка, рубахи сотканы из льняной дерюжки с ворсом из соломки, а американские рубахи пахнут машинным маслом и сапоги блэк гуталином, что говорит о том, что мы ближе к природным ресурсам. Это подтверждает и крестьянский президент всея Руси с ее заболоченными территориями, до которых, по выражению 'оренбургского казака' Черномырдина-Шлеера, у нас руки не доходят.
  Сотка оказалась как заколдованной, она была потертой и менялы снижали ее стоимость, но дешевле отдавать не хотелось. Проскакивая по центральному проходу рынка я заметил, что многие места валютчиков пустуют, кто покруче, тот жарился на Панамских островах, осваивал Ниагарский водопад или в Бразилии пристраивался сзади к будущим карнавальным дивам. Рассказывали, что потрахаться там можно было прямо на ходу, но нашим верить - себя не уважать, они давно поимели в задний проход африканского бегемота.
  Утром я был в Лазаревском у постоянных своих хозяев, владевших двухэтажным домом и пристройками к нему, а часа через полтора бежал к морю, замирая от восторга. О, какое это наслаждение окунуться в зеленоватые волны, полюбоваться подставленными щедрому солнцу женскими попами, перетянутыми, как кобыльи зады упряжью, полосками новомодных плавок с треугольниками сзади и спереди. Как в той Америке, но у нас все доступнее, там попробуй как бы нечаянно дотронуться до женской задницы всей ладонью, тут же получишь в лоб галькой покрупнее, или американка позовет мордастого бой фрэнда, а то и полицейского. Наша не так, она посмотрит сначала вопросительно, и это в самом крайнем случае, а в основном с интересом. Но в России чаще попадаешь на женщин, у которых тело есть, ума не надо.
  Пару дней я с удовольствием кувыркался в море, вечерами обследуя "до боли знакомые" кусты и тропинки в горах. Люди приезжали больше семьями, отдыхали тоже тесными группами, безвозвратно ушло и детство до трухлявой старости, когда резвый дедок с розовыми деснами волочился за женской юбкой чуть ниже талии. Бесплатный секс исчез тоже, теперь пожилые мужчины разминались с девочками не за авторитет и кладовку со знаниями, а за толщину банковских упаковок в карманах. Одни отдыхающие выглядели самоуверенными, упитанными, другие алчно озабоченными, в кафе не разбивали бокалов об пол, не выясняли отношений посреди зала со столами с обильным на них питьем и закусками. Не блевали под ноги. На смену громоздким ресторанам пришли на два-три столика уютные смакушки с вежливыми хозяевами, работавшими частенько официантами.
  На третий день я пошел на рынок и через минуту вылетел оттуда галопом с выпученными глазами, будто нарвался на голодного с весны ишака, оказалось, что доллар за несколько дней, проведенных мною здесь, подскочил в три раза. До самого вечера я не вылезал из моря, не в силах избавиться от ненормального какого-то оцепенения, потом потащился на танцы в санаторий Тихий Дон, построенный на вершине пологой горы с участием Шолохова. На эстрадной площадке пел какой-то армянин с приятным голосом, люди этой нации успели оккупировать вместе с чеченцами половину поселка, скупив у местных алкашей по дешевке частные домики. Они возвели на их месте двух-трехэтажные коттеджи, обвешанные турецкими коврами с цыганскими перинами, выброшенными для просушки. Цены на жилье и на продукты питания подскочили в разы, а черноморские казаки все потрясали усами на кругу в центре курортной зоны, вокруг которого собирались отдыхающие, насмехаясь над ними.
  Воистину: Велик народ, умеющий смеяться над своими ошибками. Если бы он еще умел делать выводы, цены бы ему не было.
  Людей на танцплощадке было немного, все они были, наверное, из одних артелей, в коих начальники наградили эти коллективы путевками. В стороне выплясывала группка из четырех человек - три женщины и мужчина, мне бросилась в глаза лет двадцати восьми блондинка с волнистыми волосами. Помявшись возле ограждения, я решил подключиться, чтобы отвлечься от невеселых дум. Из головы не вылезала сумма влета, а на книжке лежало всего шесть тысяч рублей, мать честная - черненький ребенок почти за восемьсот баксов. Веревку пора искать, если бы гарантировали, что ТАМ этого нет. Но в великих книгах было написано: как вверху, так и внизу, то есть, на земле тела с душами, на небе души без тел, значит, знаний и добра не прибавляется, а тупости и зла не уменьшается. От такого расклада одно лекарство - терпение, я постарался протолкнуть набухший в груди ком через дыхательное горло. Когда зазвучала мелодия медленного танца, протянул руку навстречу блондинке, она доверчиво положила ладонь на мое плечо, от волос пахло морем, жарким солнцем и больше ничем. Заметил интересную деталь, с началом перестройки женщины как по команде перестали пользоваться духами, обходясь собственными запахами. Шея у партнерши была открытая и с родимым пятном там, где не увидеть его было невозможно - за соломенной прядью, большие губы подрагивали как у молодой Лолобриджиды. Покачиваясь в танце, я снова ушел в себя, подсчитывая прибыль и убытки, в знаменателе у меня были черненький ребенок и блондинка с губами. Ну что же, один пусть растет, коли приправили, вторая успела загореть, и загар в сочетании с яркими голубыми глазами кого угодно не мог оставить равнодушным к ней.
  - Вы давно отдыхаете? - решил начать я разговор.
  - Сегодня десять дней, - встрепенулась молодая женщина. - А вы?
  - Третий, день, но уже доволен отдыхом под завязку.
  - Что так, зов семьи?
  - Я холостяк, и очень невезучий.
  - Холостяки не могут быть везучими, таковыми считаются те, у кого в достатке всего.
  - Не согласен, примером могут быть тибетский Верховный Лама или Патриарх Всея Руси. На семьи у них табу и, тем не менее, своего потолка они достигли.
  - Опереться только не на кого, и оставить накопленное некому.
  - Они опираются на паству, а духовные богатства оставляют людям.
  - А надо детям.
  - У вас идет напролом железная женская логика, как в рекламе о стиральном порошке.
  - О порошке спорить не стоит, надо чаще стирать рубашки.
  - Э...м-м, как вам мелодия?
  - Она уже заканчивается.
  - Блин... кругом не успеваю.
  - Потому что холостяк.
  Я собрался отойти к ограде и снова окунуться в невеселые мысли, но поманили в круг приятели блондинки. Зазвучал ритмичный танец, как ни старался показать юношескую удаль, до новой знакомой было далеко, она демонстрировала незаимствованную легкость в сочетании с чувством ритма, когда движение исполняется как бы с оттяжкой, но точно в ноту. Когда женщина ощущает, что за нею следят, она способна заворожить любого мужчину, но это может сотворить только Женщина с большой буквы, а не баба, пусть даже у той будет девяносто на шестьдесят на девяносто, а у женщины на размер больше или меньше. Я старался как молодой, до обильного пота.
  - Молодец, - заслужил я вдруг похвалу от блондинки. - В твои-то годы... простите.
  - Я просто седой, а так, восьмидесяти еще нет, - не обиделся я, не впервые.
  - Стремитесь, глядишь - взлетишь.
  - Понятно. Тогда как насчет посидеть с вами в кафешке после зверинца?
  - Надо понаблюдать за вами еще на парочке жгучих танцев, если что останется, почему бы и нет.
  - Ну да, ну да, это вы насчет картошки дров поджарить?..
  Глубокий южный вечер тем отличается от неглубокого северного, что торопиться никуда не нужно, вокруг витал сладковатый запах фруктов, резковатый к ночи цветов, лица ласкало слабое шевеление пропитанного морем воздуха. Неуемные цикады ткали из невидимых паутин километры ночной материи. Мы с новой знакомой сидели в смакушке, в которой негромко волновался обыкновенный стереомагнитофон, на столике возвышались бутылка полусладкого, фрукты, пирожные, кофе. Прихлебывая кофе, я подливал ей в бокал темно-красное вино и слушал собеседницу, до этого все было наоборот, пока женщина не поняла, что мне можно довериться хотя бы на сегодняшнюю лунную отдушину в водовороте повседневности, окрашенной кровью. Я предупредил собеседницу, что пить бросил несколько лет назад, потому что стало неинтересно и можно не разглядеть своей судьбы, она не согласилась, сказала, что пила и пить будет, но в меру. Она была красивая, рассказывала, что служит в одном подразделении на Северном Кавказе, там сейчас тяжело, племена осознали, что умеют разговаривать сразу на двух языках, один из которых, русский - не родной. Муж собеседницы погиб в очередном боестолкновении, на руках осталось двое детей, пособие на них когда выплатят, когда забудут. Поэтому такие как она просятся в командировки в Чечню или другую горячую точку, чтобы получать боевые. Она только приехала из Дагестана и сразу взяла путевку сюда, иначе злость, накопившуюся за время пребывания в диком аду, вымещала бы на детях. Боевые они выдирали с кровью, тыловые крысы продажнее чеченцев, когда получили деньги, пробивались по горным ущельям как из окружения, рискую нарваться как на своих кровососов, так и на боевиков, сжимая в руках Ф-1 и эргэдэшки. Знали наверняка, что их продали свои за дверью финансовой части. Когда вино закончилось, я посмотрел на собеседницу, не рассчитывая ни на что.
  - Я пойду с тобой, - кивнула она головой.
  Мы прошлись по тротуарам вечно праздного курорта, на перекрестке окунулись в синеву взбегающей в гору улицы, похожей на тоннель от крон нависающих над ней деревьев. Дом, в котором я снимал угол, спал, вверх вела до площадки перед входом в келью крутая лестница. Мы разделись, не включая свет, умостились на одноместной кровати, закричавшей панцирной ржавой сеткой, я подмял под себя стройное и одновременно жилистое тело прапорщика стрелкового батальона и... ничего не получилось. На море у меня и прежде случались срывы, потому что прикатывал сюда взвинченным до конца резьбы на мозговом стволе, а здесь сразу наступало резкое расслабление. Попытался еще раз доказать мужское превосходство, помогая себе не только телодвижениями, но пальцами, и снова получился полный облом. Женщина молча забросила руки за подушку и засопела, наверное, она решила не тратить времени попусту, упав через пару минут в глубокий сон, оставив меня на краю кровати со свисающей задницей. Утром она ушла, не попросив проводить ее.
  Я продолжал ходить на танцы, но увидел ее снова лишь раз, когда собрался уезжать домой, она стояла на перроне перед вагоном поезда, видимо, кого-то провожала. Я не чувствовал себя неудобно, утешаясь мыслью о том, что в воинской части да чтобы не нашлось молодцов, способных справиться с сослуживцем в юбке... Молча кивнув друг другу, мы разошлись.
  На рынке все были в сборе, одни с ростом доллара вперлись по самые некуда, вторые за день утроили и учетверили сбережения. По базару сомнамбулами бродили валютчики, с которых заемщики требовали долг, к ним присоединились недавние челноки, перешедшие на торговлю фруктами с овощами и прудовой рыбой. Они надумали не ко времени расширять дело с помощью тех же займов, взяв ссуды у государства и заняв у знакомых немалые суммы в валюте. Удар по денежным сбережениям граждан России был нанесен исподтишка, подло и беспощадно, теперь на деньги от продажи трехкомнатного жилища предоставлялось право приобрести собачью будку без дверей, в результате чего резко пополнился отряд бомжей. Снова с экранов телевизоров депутаты разных мастей кричали, что сделано это было во благо людей, особенно надрывались Чубайс, Гайдар и Немцов. В 1961 году Хрущев для того, чтобы скрыть обвал рубля, поменял старые деньги на новые, тогда рабы и батраки в бостоновых костюмах тоже кричали, как удобно червонцам в отделениях их лопатников. Ну очень большие были старые сталинские стольники и полтинники, а теперь маленькие, как трамвайные билетики... Для проезда в один конец, откуда обратную дорогу нашел не каждый.
  Я бросился снимать сбережения со сберкнижки, в нашей стране потерянного, что в СССР, что в новой России, не возвращали, мне удалось вырвать из акульей пасти Геращенко кровные шесть тысяч рублей. Но беда не приходит одна, менял вдруг разогнали, а кто не подчинялся, того менты скручивали, составляли акт о нарушении общественного порядка и отправляли на пятнадцать суток. Прячась за ларьками, я все же продолжал предлагать редким клиентам услуги менялы, не соображая поначалу, в какую сторону податься с рынка. А тут из лагерей освободился сын Сергей от второго брака, ему служить бы в десантных войсках, а центровой ростовчанин двадцати лет и ростом метр девяносто шесть отсидел два с половиной года за драку. Сын пришел ко мне, запомнившем его четырехлетним ребенком, я предложил ему, не обнаружив ничего блатного, приходить на рынок по вечерам для совместной работы по обмену валюты. Съездили вместе на Темерник на оптовый рынок, в новой одежде и обуви он изменился до неузнаваемости, возникла мысль об устройстве его моделью в солидную фирму по пошиву костюмов на Большой Садовой, но получилось куда прозаичнее. Тысячу раз я просил его гнать от себя мнимых друзей, на тысячу первый после месяца совместного труда, когда дела у нас пошли на лад, сын заявил, что ему надо уехать на несколько дней к теще в Краснодарский край. Когда через полмесяца он вернулся, я его не узнал, это был заморенный бедолага в одежде с чужого плеча, у которого из всех качеств осталось одно - бессовестная и безоглядная наглость. Что с ним произошло во время так называемого отдыха у бывшей тещи, я был не в состоянии понять, а сын отмалчивался, скорее всего они с тестем упали в долгий запой, после которого бывшие родственнички решили настроить его против меня. Но он уже раздражал, вызывая не жалость а презрение, я прогнал его от себя, не в силах справиться с откровенным хамством по отношению ко мне. Он ушел, обиженный на весь мир. После он часто приходил ко мне на рынок с красивой девушкой, и всегда только за деньгами, его уже нельзя было заставить с новой подругой ни учиться, ни работать. Вскоре они начали попивать на пару, затем перешли на таблетки, красивая его подружка оказалась порченой. Опоздал я с воспитанием сына, ставшим для меня чужим.
  Когда базарные менты договорились с городской властью о возобновлении валютных операций, бригадир содрал с меня плату за "полеты во сне и наяву". На просьбу пригреть под ментовским крылом и моего сына ответил резким отказом, конечно, погоду на рынке делал не он, но я сам подумал, что это даже к лучшему. И все вернулось на круги своя. Остальные ребята, пережидая смутное время, крутились как могли, пристраиваясь перед сбербанком на Буденновском или перед обменниками по всему Ростову-папе.
  В конце сентября на Дону еще тепло, в один из таких солнечных дней я трепался с Андреевной о житье - бытие, не забывая прощупывать бесконечную толпу наметанным взглядом. Наконец засек двоих пацанов лет по четырнадцать, остановившихся поодаль, те не решались подходить ко мне, я тоже был против этого. Ребята поняли мое настроение и исчезли из виду, но не надолго, я снова заметил их за трамвайной линией, видно было, что из всех валютчиков они выбрали только меня. Наконец чувство наживы пересилило страх, они обогнули трамвай и подошли ко мне:
  - Золото берешь? - грубо спросил первый пацан, на вид лет четырнадцати.
  - Беру, - грубо ответил и я. - Только не у детей.
  - Мы уже работаем, - набычился подросток и сунул руку в карман брюк. - Сколько ты за них дашь?
  Он выложил мне на ладонь два перстенька и простенький кулончик, вещи были пятьсот восемьдесят третьей пробы. Я взялся их рассматривать, злясь на себя за то, что связывался с малолетками, от которых мог заиметь большие неприятности, но работы не было, а жадность была присуща не только завистникам. На одном перстеньке рядом с чекухой просматривались цифры с буквами, означавшими, что изделие 'заряжено' драгоценной вставкой, единственный камешек и правда отсверкивал белым с искрами светом. Менялы ушли, проверить, брилик это или нет, стало невозможно, а бежать к Красномырдину, означало делить с ним клиентов. Я решил осторожно расспросить ребят:
  - Откуда у вас женские украшения?
  - От верблюда, - набычился тот из пацанов, что был повзрослее. - Берешь или нет?
  - А все-таки, - напирал я, ощущая за грудиной чувство тревоги. - Эти вещи краденые?
  - Нет, старшая сестра вышла замуж и уехала жить в другой город, - пояснил второй пацан, более щуплый. - А золото оставила нам с матерью.
  - Она в курсе, что вы принесли его на рынок?
  - Сама нас и послала, - пожал плечами щуплый.
  - Ну, если так.., - я все еще не решался брать у ребят изделия, ощущая внутреннее волнение. До этого случая отворачивался в сторону и на этом разговор с малолетками заканчивался, а здесь словно кто подталкивал под локоть, мол, менялы на рынке берут все и у всех за милую душу. Я оторвал взгляд от изделий. - Сколько вы хотите получить за все?
  - А почем вы даете за грамм?
  - По сто пятьдесят рублей.
  - Вот и подбивай, - грубым голосом подогнал меня его рослый товарищ. - Сколько весу, за столько и заплати.
  Я подкинул золото на ладони:
  - Здесь восемь граммов вместе с камнями, на них я откидывать не буду.
  - Тысяча двести рублей, - наморщил лоб пацан с крестьянскими руками. - Ничего больше не добавишь?
  - Эта цена окончательная.
  - Давай деньги.
  Рассчитав необычных клиентов, я сунул купленное в полиэтиленовый кулечек, подумав, что дело сделано и сожалеть о нем теперь поздно, перстеньки уйдут по сто семьдесят рублей за грамм, на такие было много охотников из женщин. А камешек необходимо проверить, если это брилик, то дело может обернуться как угодно, у работяг таких не бывает. Осмотрелся вокруг, пацаны исчезли за трамвайными путями, не сказав спасибо, в груди снова зародилось неприятное чувство тревоги, порождая мысль о подставе! Но если бы это было так, менты бы трясли сейчас перед моим лицом наручниками, а краденое оно или нет, хрен его знает, может быть золото правда принадлежало ребятам. Во всяком случае избавляться от него спешить не стоит и если возникнут неприятности, влет будет на столько, за сколько купил, а если изделия продать, тогда вопрос начнет зависеть от расположения уголовного розыска к моей персоне. Впрочем, замораживать деньги тоже не желательно, потому что крутиться и без того не на чем. Ну, блин, на этом базаре одна проблема погоняет другую.
  До конца рабочего дня больше ничего не произошло, я подался на автобусную остановку ни от кого не прячась и ни на кого не глядя, размышляя так, мол, если кто решился на разбой, тот будет ждать в подъезде с ломиком в руках или с пушкой за поясом. От других алкашей-грабителей, юнцов-мочителей не трудно было отмахнуться, очко у них у всех было не железным.
  Во второй половине октября один за другим на юг надвинулись арктические циклоны, принеся с собой ледяной холод, самый злобный из них надолго примерз к ростовской области. Потянула низовка с близкого Дона, твердые обложки книг заскользили по наледи на пластике прилавка сбоку хлебной палатки как телята по льду замерзшего пруда. Бросить торговлю ими я не мог, потому что дома в стопках залежалось около восьмисот томов под одним названием. Не успел выставить книги на прилавок, как заметил спешившего к палатке встревоженного Папена, одетого по зимнему. Переведя дух, Жан Луи с трудом продавил сквозь замерзшие губы:
  - Гену убили.
  - Какого Гену? - не врубился я сразу.
  - Того, что квартиру продал и машину с бочкой, чтобы стать валютчиком
  - Который до валюты рыбой из той бочки торговал, - дошло до меня. - Он еще до поздна задерживался.
  - Все бабки в это дело вложил, - сокрушался Папен. - Оставил сиротами двоих детей, и квартира навернулась, где они теперь жить будут!...
  - Когда его, и главное кто, еще неизвестно?
  - Грохнули вчера после обеда, а сегодня труп только за Военведом обнаружили. Врачи насчитали сорок восемь ножевых ранений, но кровавый след тянулся долго, видимо, Гена полз к ближним домам из последних сил.
  - Как он оказался почти на краю города?
  - К нему подошел школьный товарищ и предложил сделку, Гена предупредил ребят, что пойдет в машину менять крупную сумму, и пропал с концами. Валютчики намекнули ментам, те прозвонили его квартиру, но там он не появлялся, жена с родственниками забила тревогу. А сегодня труп отыскали, окоченеть успел, но грабители выгребли не все, наверное, спешили. Такие вот дела, мы думали, что наступило затишье, а оно оказалось - перед бурей.
  - Этого затишья не было никогда, трупы как находили каждый месяц, так и продолжают собирать, - откликнулся я. - Где сейчас находится этот его товарищ?
  - Дома сидит, сказал, что с Геной не вертелся и делов никаких не знает, мол, только с базара вместе вышли, и все, менты его взяли, но доказательств пока никаких, - развел руками Папен. - Тебя когда-то тоже друг раскрутил, с которым ты на формовке двадцать пять лет отпахал. Хорошо, живым оставил.
  - Двадцать пять лет мы с ним дружили, а проработали в одной бригаде лет десять, - насупился я. - Больше я уродовался на прессах, а эта сука на выбивке как сурок торчал, вологодский кривоногий мужичок из серии куды пр-р-ря-я-а.
  - Ишь, как ты запел про бывшего товарища, а были - не разлей вода, - потрепал меня Папен по плечу. - Не забывай, что и с тебя глаз не спускают, приезжай пораньше, день теперь уменьшился.
  - Какая разница, у крутых валютчиков беретты за пазухами, да толку один хрен ноль, - сплюнул я под ноги. - Шило при мне всегда наготове.
  - Шило.... У ребят боевые ТТ за поясами, и то в подъезд без мандража не ныряют, - сплюнул коллега. - У меня тоже... шило.
  Быстро темнело, падающего из ларька света уже не хватало, я умудрялся просветить купюру позднего клиента, сунув ее едва не в раздаточное окно, надежда была только на прощупывание банкноты между подушечками пальцев и на первое впечатление от него. Мысли о том, что в подъезде нашего дома какая-то падла постоянно выкручивала лампочку перед моим появлением, мешали сосредоточиться. Приходилось добираться до двери почти на ощупь, ключ не сразу попадал в замочную скважину, руки становились похожими на деревенские грабли. Но сейчас стойкий страх нервы не будоражил, его место занимало мерзкое чувство успокоенности от того, что теперь можно будет без опаски поработать в течении дней пятнадцати, а то и целого месяца. Рынок принес в жертву Гену, кто из нас будет следующим, покажет время! Надо было зарабатывать деньги всеми доступными способами, иначе безоблачная старость в стране, сходящей с ума от беспокойства по тебе, накроет с головы до ног грубой дерюжкой, из-под которой будут выглядывать подобранные на свалке чужие опорки.
  Внутри сваренного из железа прилавка устраивался бомж, он гремел ботинками по гулким боковинам, натягивая на тело подобие женского пальто. Вчера его друга выдирали из такого же прилавка подручным инструментом, к железу примерзла не только одежда, но даже тело, обкраденное на краски жизни. Кулечницы рассказывали, что того бомжа так скрюченного и забросили в труповозку, работы у этой машины после падения курса рубля прибавилось. Можно на первый взгляд подумать: какое отношение имеют бомжи к набитым деньгами банковским подвалам, оказалось, что самое прямое.
  - Завтра и этого бомжа в труповозку закинут,- кивнула Андреевна в сторону прилавка. - Такие деньги эти олигархи гребут с растерянной России, чтоб им было пусто, а для бомжей курятника не могут построить. Не иначе новый геноцид для русского народа уготовили, не хуже Сталина с Берией.
  - Хуже Андреевна, и труповозка эта завтра сделает не один рейс, - заверил я женщину. - Сколько бомжей замерзает под каменным забором с железными решетками вокруг собора, Бог на это смотрит и радуется, что души к нему возвращаются, смерть у них легкая, калеки с обрубками ссут и срут под себя. А денег полно, да применяют их не по назначению, сначала фасад города надо как при Советской власти обновить, да партшколу на Пушкинской такую отгрохали, с похмелья на бездорожнике не объедешь. Детский садик за монументальным этим зданием прогнил, домишки в землю вросли, но все вокруг загорожено наглухо и недалеко от этого места Пушкин на постаменте. Кривиться, правда, стал не по своей воле, вокруг сточные да фекальные колодцы, вот памятник и заваливается набок. А ты о каких-то бомжах, да этих бедолаг по городским улицам столько, еще в глухих подвалах пацанами, детьми наших соседей, забитых, под стенами вокзалов ментами, нашими после службы соседями и друзьями, изуродованных... На всех хватит, а мы промолчим.
  - Что ты гонишь, партшкола... Пушкин... тут люди гибнут, а ты черте о чем. И правда какой-то писатель, как тебя свои прозвали.
  - А что писатели, не как все? Я тоже мерзну, хотя на пенсию должен пойти по вредной сетке, а цеховые руководители в трудовой книжке взяли да написали, мол, переведен из формовщиков в транспортировщики горячего литья... в бригаду завхоза. Вот как коммунисты сумели отомстить мне беспартийному за то, что я написал статью в газету 'Труд' о трех с половиной миллионах рублей, угробленных ими на заведомо негодные вагранки. Покумекали вместе и сделали меня транспортировщиком горячего литья... в бригаде заведующего метлами и ведрами с лопатами, отобрав три года горячего стажа и бросив их коту под хвост. И надо сказать родной партии с правительством спасибо за то, что не упекли в Ковалевку.
  - Не знаю, кто тут виноват, но за людей беспокоиться надо.
  - Я и беспокоюсь, в старой части города дома трещинами пошли, я там подпорки ставлю, придавило кого, тоже ничего, те же бомжи тысячами гибнут, а в войну вообще в землянках жили, - я театрально воздел руки. - Да я сам в хлеву родился, м-мать вашу... квартиры им подавай, может, света без перебоя запросите или воды с газом? Я вам такого света дам, что белого света не взвидите. Разгорланились, мол, терминал в Таганроге надо построить, чтобы все флаги и таможенные пошлины в гости к нам, да дороги без колдоебин заасфальтировать. Господами стали! У меня до этого поста с кожаным креслом была одна дорога, пыльная, навозом обляпанная, как у того цыгана, который воевал. Правда, первый раз слышу, чтобы цыганы воевали, мирный же народ, водкой с наркотиками торгует, на казачках женится, а те сыновей ихних выращивают. Терминалы им подавай... так будет и здесь.
  - Совсем не туда попер, - вгляделась в меня Андреевна. - Часом, не просквозило?
  - Андреевна, маркиз Де Кюстин триста лет назад назвал Россию страной фасадов, - оскалил я зубы посильнее. - Когда ты поймешь, что изменить менталитет за десятилетия советской власти невозможно, он врожденный, как приобретенное нами после ига уродливое прилагательное русский. Не существительное крепкое русак, как положено по закону матушки Природы, вмешательства не терпящей, а прилагательное. Русские мы, русские, но не русичи и даже не русаки.
  Я начал собирать книги, знал по опыту, клиентов не будет не потому что холодно, а потому что темно, часы на колокольне показывали без пятнадцати семь вечера. Заворочалась в ларьке Людмила, сегодня хлеб она не допродала, но Андреевна и та горбатая крыса будут стоять до конца, и Васильевна на входе, и перекупщицы рыбы, и торговцы зеленью... Это подарок русским женщинам от забугорной перестройки - двадцати часовой рабочий день. Одна крашеная кулечница Света, изредка трезвеющая, но сумевшая отметить свое шестидесятилетие, умчалась на электричку. Затих и бомж. Первобытная дикость накрыла восемьдесят лет назад великую Российскую империю, перед которой снимали шляпу не только Европа, но и Америка, недосягаемая из-за разделяющих континенты океанов. Парадокс, когда сам себя не уважающий народ стал после революции собакой на сене при несметных богатствах. Россия, мать бы ее...
  Это произошло двумя годами раньше от описываемых событий, тогда на рынке я не стоял, пробавляясь продажей книг продавцам, директорам магазинов и заведующим забегаловками с пивными. И бухал сам, наращивая обороты в этом направлении. Как мне показалось то событие вывернуло наизнанку всю внутреннюю сущность русского человека, ни в грош не ставящего ни себя, ни окружающих, доведенного до маразма игами, крепостными правами, революционными и прочими опытами, коим за его историю несть числа. Хотя, разве мало было мракобесия в той же Испании с Францией? Правда, иго там было другое, римское, куда более цивилизованнее татаро-монгольского. А произошло тогда вот что:
  ...Нейрохирургическое отделение находилось на десятом этаже БСМП-2, из окон нашей палаты хорошо просматривалось асфальтированное объездное шоссе, разделяющее одноэтажные домики Северного поселка с мощными корпусами современной больницы. Если пройти широкими коридорами отделения на другую сторону этажа, то с балкона открывался вид на искусственный пруд с резвящейся у берегов детворой, на разноэтажки Северного жилого массива. В палатах на той стороне было пошумнее, или так казалось, а в нашей палате на шесть коек с пятью страдальцами с черепно-мозговыми травмами было тихо даже при раскрытых окнах. На дворе стояла вторая половина июля.
  В субботу ближе к вечеру к нам привезли мужчину лет пятидесяти, он, как потом выяснилось, споткнулся и ударился головой о бордюр. Для срочной операции потребовалась кровь для переливания, но ее не оказалось, денег у пострадавшего на закупку тоже не было, хотя внешний его вид говорил о том, что это человек семейный. Больше суток он лежал на кровати, то чернея, то бледнея, на вопросы врачей лишь поднимал руку, потому что говорить уже не мог, потом его все-таки покатили в операционную. Немного позже пришли его жена с дочерью, а утром медсестры сообщили, что мужчину вскоре после вскрытия отвезли в морг...
  - Полчаса уже по сотовым телефонам долдонят, и никаких мер, а?
  Стоявший у окна крепкий батайчанин под шестьдесят лет, строитель по профессии, хохотнул с сарказмом в голосе и безнадежно махнул рукой. Месяц назад после работы они с коллегами отметили в бригаде знаменательную дату и он пешком пошел домой, на улице, почти в центре, проезжавшая мимо машина зацепила его бортом за рубаху. Те ребята остановились, погрузили бесчувственное тело в кузов и вывезли за город, там его ограбили и сбросили в придорожную канаву. Как мужик очухался и сумел добраться до дома - вопрос, как говорится, не к людям, они свое дело сделали.
  - Кто? - не понял лежавший на постели молодой парень, бывший охранник, он с трудом двигался без посторонней помощи после избиения преступниками, напавшими на охраняемый им объект. Он еще на что-то надеялся, этот умный тридцатилетний мужчина, каждодневно - утром и вечером - посещаемый безраздельно любящим пожилым отцом, кормившим его.
  - Бомж заполз на территорию больницы и лежит в скверике на дорожке, а тут подкатила ментовская машина, - пояснил строитель. - Двое сержантов переговариваются по рации со своими, они брезгуют к нему подходить, а из больницы не показалось ни одного белого халата.
  - Мне из ихней обслуги кто-то говорил, что они часто сюда приползают, - откликнулся плиточник из Александровки, свалившийся на коммерческом объекте с наспех сколоченных строительных лесов. По его словам, заработки там были неплохие. - Но на бомжей здесь, как на случайных людей без документов, ноль внимания, "труповозку" потом подгонят и в общую могилу на Северное кладбище. Или сначала в морг, а там, рассказывают, не продохнешь, во первых забит под завязку, во вторых электроэнергию за долги отключили, холодильники не работают, опарыши по черным трупам ползают, они потекли...
  - Да еще без медицинского полиса, - хохотнул один из двух милиционеров, несших службу в палате по охране широкоплечего, коротко стриженого парня то ли из новых русских, то ли крутого, потерпевшего при блатной разборке. Вскоре охрану с него сняли, перебросив ее на другого пациента, тоже поступившего в палату, наверное, стриженый сумел откупиться. На некоторое время повисла тишина, строитель отвернулся от окна:
  - Менты уехали, - сообщил он нам.
  - А бомж? - поинтересовался кто-то.
  - Залез под лавку, собаки ему пятки обнюхивают, отходился, видать.
  Я встал с кровати, прошел с трудом передвигая ноги на балкон, голову стягивал слой бинтов, под ним саднили шесть зашитых по живому дырок.
  ... Конец июля 1997 года, была середина дня, я поднялся с лавочки перед подъездом и пошел домой, в ногах ощущалась тяжесть. Вчера вечером товарищ все-таки достал, пришлось выпить за свой счет в честь дня его рождения и напоить его. У самой двери прицепился один из беспредельщиков, которых было полно возле любой пивной или рюмочной. Я видел его на пятачке возле нашего дома раза два, краем уха слышал, что кличка у него была Казак из-за фамилии Казанков, и что лагеря ему не в новинку. Войдя в квартиру я хотел закрыть дверь, но местный фраер рванул ее на себя, я снова напрягся стараясь замкнуться на ключ, Казак буквально вырвал дверь из моих рук. Тогда я прошел в комнату, уверенный в том, что дома никто не тронет, и вдруг удары кулаками и ногами посыпались на меня один за другим, потом последовала подсечка, я упал, ботинки с размаха врезались в лицо, в голову, в грудь. Я все-таки сумел оттолкнуть озверевшее животное, попытался подняться, тогда Казак схватил одну из пятикилограммовых гантелей, лежавших на полу, с которыми я по утрам занимался зарядкой, и прошелся по голове, вискам с надбровными дугами острыми железными дисками. Я осел на пол мешком, через время услышал злобно-нетерпеливый голос возившегося в шифоньере алкаша:
  - Ты мне ска-ажешь, где спрятал деньги.
  Я осознал во что вляпался, огляделся вокруг, машинально выворачивая карманы, кровь заливала глаза, текла с волос по щекам, за шиворот, под ладонью раздавались слякающие звуки. Из карманов вывалились наружу двести тысяч дообменных, заработанных тяжким трудом, рублей.
  - Больше искать бесполезно, - прохрипел я. - Чулков и заначек никогда не имел...
  Казак подошел и ударил меня гантелей по голове так, что перед глазами возникла ярко-белая вспышка, это был конец после которого должна была наступить непроглядная тьма. Но в молнией сверкнувшем луче я вдруг увидел, что дверь осталась приоткрытой, видимо алкаш в спешке забыл ее захлопнуть. Свет блеснул как бы от окна за спиной, рядом с которым в углу висела икона. Казак тем временем направился в туалет, там на полочке лежала вместе с другими туалетными принадлежностями пачка бритв.
  - Ты же меня убиваешь, а я человек... рекорды делал, очерки о людях писал, - негромко сказал я.
  - Убиваю, - согласился Казак радостно. - Какой ты писатель, крючкотворец долбаный, говно хреново.
  Как я сумел оторваться от пола и выдраться на лестничную площадку, не знаю до сих пор, силы придала высвеченная странным светом расщелина между дверью и лудкой. Позже я садился на то место не раз, но так и не смог увидеть полоски света, идущей от приоткрытой специально двери, видны были только петли с внутренней ее стороны. Казак выбежал за мной, но здесь я оттолкнул его с такой силой, что он снова ввалился в мою квартиру, затем вышел на улицу. Я мог сломать его еще тогда, когда он ударил меня в первый раз, а потом сделал подсечку, я сумел подняться и схватить за горло, он захрипел, принялся дергать ногами, и я бросил его, став беспомощным от мысли, что мог задавить насмерть человека слабее себя. Но эта гнида воспользовалась моим замешательством, намереваясь отомстить за поражение по полной. Остальное почти не запомнилось, через некоторое время я оказался дома и лег на кровать. Соседи вызвали "скорую помощь", она стояла возле подъезда два часа, пока милиция пыталась проникнуть в мою запертую квартиру. Один из оперативников догадался выломать железную решетку на окне, след от его сапога так и остался на странице Библии, лежащей на столе раскрытой. К тому времени подушка пропиталась кровью насквозь...
  С балкона открывался великолепный вид на окрестности, сверкали в заходящих лучах солнца островерхие крыши дач-теремов новых русских возле бывшей резиденции обкома партии, в которой Филипп Киркоров во время гастролей в нашем городе мял широкую постель. Но мысли были о другом, о человеке, валявшемся под лавкой на территории больницы. Из палаты позвали на вечерние уколы, крепко сбитая медсестра приказала нам заголять ягодицы.
  - Помогли бы человеку, - спуская штаны, кивнул я в сторону окна.
  - Кому? - не поняла молодая женщина, брызгая лекарством из шприца.
  - Бомж, или еще кто-то, на вашу территорию приполз, - пояснил с неловким смешком плиточник из Александровки. - Он под лавкой в сквере лежит.
  - Сто лет он мне, - даже оскорбилась краснощекая веселушка. - На каждого бомжа еще внимание обращать.
  - Как-никак человек, не какая-нибудь скотина, - попытался я ее убедить.
  - Да нам зарплату с марта месяца не платят, - мгновенно завелась баба. - Жрать нечего, а он с какими-то бомжами... Поворачивайся, говорю.
  Я предполагаю, что она всадила мне шприц на всю иглу, не один день потирал потом это место, но в тот вечер снова попытался воззвать к совести медсестры, к человеколюбию:
  - В Германии под конец войны голодные медсестры бродили шатаясь от слабости под пулями и снарядами по разгромленным немецким городам, подбирали раненых и больных немцев, стараясь всеми силами облегчить их страдания. Тем самым помогая нации выстоять и сохранить свое лицо.
  - Чихать я хотела на твою Германию, - гаркнула зверем медсестра, гремя со злобой шприцами на подносе. Дверь палаты едва не слетела с петель.
  - Не зли ее, иначе она в следующий раз устроит тебе и Германию, и Польшу с Чехословакией, - посоветовал плиточник. - Нашел, о ком беспокоиться.
  - Ты лучше о себе подумай, дочка не приехала, еще кто-то из близких тоже, - поддержал его строитель.- А дочке твой друг Сэм в первый же день сообщил, он же шприцами тебя обеспечил, пожрать приволок и сменную одежду. И все это за свои деньги.
  За окном быстро стемнело, возле бывшего охранника курицей-наседкой возился пожилой его отец, у постели широкоплечего молодца попискивали сотовые телефоны, таймеры и прочая электроника пришедших навестить друзей. Две современные, не из толпы, девушки в фирменных джинсах присели на край его кровати, одна была женой. Я уткнулся лицом в подушку, потому что возразить было нечего, строитель не напомнил мне еще о тетке Вале, соседке по дому, постороннем по нынешним временам человеке, собравшей передачу и пославшей мужа, дядьку Леню, ко мне в больницу. А товарищ, который после моей многомесячной трезвости совратил меня на пьянку, из-за которой все произошло, не пришел, не помог он мне и тогда, когда я притащился к нему сам, перебинтованный будто фронтовик. А было это так:
  Через несколько дней лежания в палате я заметил, что шприцы заканчиваются, медсестра, знакомая еще по ростсельмашевской больнице, сделала пару-тройку уколов из больничного запаса и развела руками. Обратившись к Богу, я собрался с силами и подался к товарищу домой, потому что ключи от квартиры находились в милиции, а друг Сэм, снабдивший меня на первое время всем необходимым, сутками торчал на коммерческом объекте. Я прошел расстояние до его флигеля, равное километрам трем, как по военной дороге, и увидел его, трезвого, розовощекого, настроившегося встречать на вокзале родственника. Рассказал обо всем, он понедоумевал, обещал проведать, принести недостающие шприцы. И не пришел ни разу, но за день или за два до собственной смерти через несколько лет занес долг, который не отдавал длительное время. Он умер в тридцать восемь лет, от вина.
  Утром разбудил голос дежурной медсестры, заглянув в тумбочку и удостоверившись, что за ночь шприцов не прибавилось, я отказался от укола, решив, что лишь бы их хватило на основное лекарство. А может, кого-то будут выписывать и он поделится шприцами как недавно сосед по койке угостил печеньем. Я подошел к окну, бомж сумел за несколько ночных часов проползти расстояние от одной лавки до другой, ближе к больничному корпусу, он лежал под скамейкой в неудобной позе с вытянутыми на асфальт босыми ногами. Кто-то накрыл его подобием телогрейки, или она принадлежала ему, казалось, он умер. Часам к десяти дня объявились милиционер с парой присоединившихся к ним санитарок из больницы, они о чем-то посовещались и ушли. К полудню подъехала крытая легковушка, бомжа погрузили и повезли по направлению к воротам, все происходящее комментировал стоящий у окна строитель, этот черноголовый крепыш лет шестидесяти. Я было облегченно вздохнул, подумав, что у кого-то из могущих употребить власть взыграла совесть, как вдруг строитель воскликнул:
  - Смотрите, смотрите, его сбрасывают в заросли на треугольнике за оградой больницы! Что делают, сволочи, а? Со своей территории убрали, а на другую подбросили...
  Справа, через шоссе наискосок, за низеньким железным ограждением зеленел лопухами треугольник с высоковольтной вышкой посередине, оттуда выкатывалась крытая "Газель".
  В палате долго стояла тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием людей, покалеченных новыми переменами в недавнем государстве рабочих и крестьян. Вскоре меня позвали на перевязку, врач сказал, что еще день - два и можно снимать швы и выписываться, мол, вытягивай сам, няньки с началом перестройки кончились. Пока занимался процедурами, не думал ни о чем, в четыре часа дня снова подошел к окну и выглянул наружу, через треугольник бегала по тропинке женщина из ближнего дома в застиранном халате. Из зарослей лопуха вокруг вышки вышли двое милиционеров, третий высовывался из патрульного "бобика", оставленного на дороге, один из сержантов сообщил что-то по рации. Вскоре подкатила та же "труповозка", на которой бомжа вывезли с территории больницы, подоспела "скорая помощь", санитары долго рассуждали о чем-то с милиционерами, затем "скорая" газанула и уехала. Два медбрата вытащили из "труповозки" брезент, вынесли на нем тело из зарослей и задвинули в крытый кузов "Газели". Машина быстро покатила по шоссе, немного погодя патрульный "бобик" взял курс на Северный жилой массив, пара местных жителей разошлась по домам.
  - Вот и все, был человек и нет человека, - сказал плиточник, стоящий у окна. - Кончился...
  На другой день ближе к вечеру тучи разразились градом, крупным и сплошным, собаки, птицы и другие живые твари едва успели попрятаться. Град довольно долго стучал по крышам, деревьям и асфальту, и сразу за белой стеной появилась радуга, один конец уперся в терема новых русских, а другой завис на макушке высокого дерева возле нашего балкона на десятом этаже. Все оно до основания ярко раскрасилось, казалось, протяни руку и дотронешься до настоящего семицветного коромысла. И такая красота открывалась вокруг из омытой зелени, черепичных крыш с кирпичными и белеными стенами, из цинковых шатров над теремами, такой чистотой со свежими запахами, растворенными в упругом воздухе пахнуло в лицо, что подумалось о суете сует, о том, что я этого великолепия мог не увидеть. Ведь кто-то так и не успел...
  Дома на столе лежала Библия с отпечатком резной подошвы на ее странице, моя кровь забрызгала стены, под паласом слякала плазма. Страшно было начинать уборку, но я знал, что надеяться мне было не на кого.
  Да и то сказать, у нас как в Азии - Кто ты? А не как в Европе. - Почему?..
  
  Прошла неделя, в течение которой я засек возле дома грузовую 'Волгу' белого цвета, из кабины за мной наблюдали парочка крепких ребят, за темными занавесками внутри маячили силуэты других. Сообщил другу Сэму, он предложил меня встречать, но сам и отказался - до боя курантов работал на рядах по строительству коттеджей. У всех знакомых нашлись дела, снова надеяться мне оставалось только на себя. И час пик пробил.
  Сойдя с автобуса, я перешел проспект и направился к дому, впереди двигалась в шубе женщина с ребенком, дорожка за пятиэтажкой скатывалась под некрутой уклон, правую руку у меня оттягивала сумка с книгами. Я о чем то думал, потому что увидел 'Волгу' после обгона женщины, автомобиль стоял у обочины, но возле торца дома расставил ноги широкоплечий под два метра парень. Дверь машины была приоткрыта, на землю опустилась нога в черной брючине и я все понял Молча поставил сумку у перил из железных труб, выхватил из кармана курточки шило, единственное свое оружие, сорвал присохший к острию колпачок, враскачку двинулся на противника. Если бы отморозки заметили хоть одно паническое движение, уделали бы меня без сомнения, но я пер напролом, за мной была моя жизнь, а вперед толкало презрение. И амбал не выдержал, суетливо проскочил к машине, захлопнул дверь, из кабины с поднятыми стеклами пучились на меня несколько пар глаз. Что испугало отморозка неизвестно до сих пор, то ли мой решительный вид, или спуск, сделавший фигуру в джинсовой куртке с подшитыми плечиками похожей на фигуру одного из братьев Кличко. Может его заставило дрогнуть шило в моей руке или женщина с ребенком, шедшая сзади, это было уже не так важно, тем более, что последняя протащилась мимо, ничего не заметив. Главное заключалось в том, что вспорхнув мотором, 'Волга' сорвалась с места.
  Через два дня квартиру обнесли как сваренное вкрутую яйцо. Войдя в темный подъезд - лампочки вворачивал чуть не ежедневно - я выставил вперед локоть левой руки, в правой было зажато с тесемками от сумки неизменное шило. Наощупь поднявшись к площадке, принялся тыкать ключами в замочную скважину, дверь странно зашевелилась, я нашарил ручку, потянул на себя, она открылась со скрипом, будто ее перекосило. Вокруг не было видно ни зги, как не было слышно ни звука, соседи давно бронировались с приходом с работы. Внутренняя дверь оказалась распахнутой, я включил свет и увидел русский патриотизм: бей своих, чтобы чужие боялись. Каждую книжку из приличной библиотеки грабители растрепали, отбросив на середину комнаты, дверцы в шкафах были раскурочены, содержимое перетрушено, протоптано грязной обувью. Кровать разломали, матрац распороли, телевизор лежал на полу в той же куче, не было магнитофона. Ни цепочек с серебром, ни часов с коллекцией монет с марками, ни зимней одежды с ондатровой шапкой, и это повторялось не в первый раз. Хотелось зарычать: сколько можно грабить того, кто работает! Мне вас уже не жалко, я не желаю взывать к Богу, потому что не совершил греха!
  Пройдя в квартиру, я надолго впал в оцепенение, лишь голова раскалывалась от непрошенных мыслей. Двери оставались открытыми, а я думал о том, что для людей хозяин один - Бог, значит, Судьба каждого в его руках. Если человек споткнулся, сломал руку или ногу, то кто был в этом виноват? Кто подложил камень на дорогу в тот момент, когда он стремился к мечте, был одним кормильцем в семье? Кто наградил его смертельной болезнью, отобрал единственного ребенка, лишил нажитого? Сам человек, невнимательность или его глупость? Где был Бог, к которому тянутся, просят здоровья и благополучия? Он добровольно возложил на себя обязанности заступника живого существа, вошел в каждый дом, в душу, Он, наконец, взял на себя грехи человеческие. Тогда почему Он не убрал камень, помешавший его созданию осуществить мечту, почему не излечил кормильца от смертельной болезни? Не может, не хочет, это не входит в его обязанности?
  Странное это явление - Господь, любимые создания он заставляет страдать, и чем больше любит собственное творение, тем сильнее бьет. Отсюда неутешительный вывод, тот, к кому мы тянемся всеми фибрами души, кого любим, безгранично доверяем, является садистом, потому что страдания созданных им тварей доставляют ему удовлетворение, в то время, как Господь обязан вершить обратное. Так есть ли Бог на самом деле или это гениальная выдумка коммерческих фирм, приносящая им не одно тысячелетие баснословные доходы? Не лучше ли для того, чтобы Человек надеялся только на себя, признать, что Мир и Жизнь, держатся всего лишь на противоречиях, и Бог здесь не при чем.
  Природа бескомпромиссно сохраняет Паритет, в этом заключается смысл Жизни, иначе в одну или в другую стороны - Смерть, сон Брахмы до первого дуновения, вздоха, слова. До первого поцелуя беспомощных, безгранично любящих друг друга, и одинаково нелюбящих, живых существ. Мы являемся хозяевами Жизни, которую дарим себе сами, нужно щадить, оберегать как собственное сердце едва теплящийся в наших руках огонек Любви. Не стоит ругать Бога, которого нет, Любовь есть и Жизнь, и невидимый Бог... Который есть.
  А если Бог есть и его одновременно нет, кто виноват в моих бедах и несчастьях? Кто подкладывает мне камни и переходит дорогу, мешая жить так как хочу я, не нарушая при этом человеческих законов? Кто наконец руководит обществом? Мы все знаем, что нами руководит правительство. Оно и есть виновник наших бед и несчастий. Почему мы стремимся оболгать себя, близких и родных, в конце концов, погоду, но не бездарно руководящих нами? Давайте выбирать достойных как в Англии или во Франции, тогда меньше станет бомжей, воров, разных отморозков, они не переведутся совсем, но их будет меньше. А если в доме вони будет меньше, то и дышать станет легче.
  Значит, надо не взывать бесполезно к Богу и не винить его во всех бедах, а переложить все на тех, кто стоит у власти. Так будет правильнее.
  Стараясь не трогать вещи руками, я позвонил в милицию по принципу на Бога не надеюсь, на ментов то есть, да просить больше некого. Оперативно - следственная группа прибыла часа через три, парни пояснили, что вызовов у них за день не меньше десятка, скажи, мол, спасибо, что тебя дома не оказалось, иначе грабители тебя бы уделали и фамилии не спросили. Фотограф сфотографировал, опера сняли отпечатки пальцев, двое других сыщиков задали пару наводящих вопросов соседям, потом все закурили и собрались уходить. Старший полюбопытствовал, не думаю ли я на кого?
  - Думаю, - в сердцах ответил я.
  - На кого? - покосился тот на меня.
  - На того, кому бабки отстегиваю. Они решили, что успел насшибать миллионы баксов.
  - Воры нашли что-нибудь?
  - Фантом члена из губки, специально на видном месте подвесил, остальное при мне.
  - Тогда гиблое дело, с рынка тебе нужно уходить, это первая ласточка.
  - Я годами проверенный, какие ко мне претензии?
  - У старого руководства не было, а новая метла и метет по новому. Искать наводчиков надо среди своих.
  - А если не уйду?
  - Один раз тебе объясняли, что на месте убивать будут, никто не заступится.
  - Вроде, в последнее время находим с ним общий язык.
  - Когда найдешь окончательно, тогда и трогать не станут. Бывай.
  О нападении и взломе квартиры я просветил бригадира, когда тот обхаживал дозором разбросанные по городу точки.
  - Не пошел бы ты подальше, - равнодушно шевельнул плечами Пахарь. - Нас каждый день убивают, кидают и чистят.
  - Да, но...
  - Зае...л, писатель, не мозоль глаза.
  Но я не думал отступать, рассчитывая наказать грабителей если не за отстегиваемые ментам деньги, то собственными силами. Начальник из областного управления посоветовал вспомнить номера 'Волги', я выложил ему и эту информацию, дней через десять он спросил снова, оказалось, с такими номерами именно такой машины в городе никогда не было. Ребята из районного отделения угро подсказали выход - бить по башке, пока не усерутся, на этом моя одиссея закончилась. Но, как у Гомера, открывалась лишь первая глава, я утроил свою бдительность, но чем внимательнее всматривался в лица окружающих, тем больше находил среди них наблюдателей. Вскоре заметил, что проволока, на которую сантехники закрутили ведущую в подсобку дверь, исчезла, спустился с фонариком под лестничную площадку. В комнатке с низкими потолками нечем было дышать, на выступе лежали телогрейки, сумка с объедками, вещи из мусорных баков. Это было лежбище бомжей, я понял наконец, почему ночью просыпался от запаха сигаретного дыма или тлеющей ваты, принес толстую проволоку закрутил петли морскими узлами, но накрутку на другой день спилили ножовкой по металлу. Показалось странным, что у бомжей в наличии данный инструмент, но это оказались те же сантехники. История повторялась несколько раз, пока не махнул на все рукой, и все-таки, проходя мимо полуоткрытой двери, я внутренне готовился к неожиданности. Замок сантехники, несмотря на предупреждения о возможности террористических актов, приспособили у себя на работе, двери в домах, как души истинно русских людей, были всегда нараспашку...
  В начале ноября один из дней выдался наиболее удачным, я перекинул несколько тысяч баксов богатым валютчикам, наварив с каждой по сотне рублей, сбросил заезжему хохлу шестьсот гривен. Женщине продал по пять рублей за грамм - взял по три - чайную серебряную ложку, украшенную причудливым узором, она взяла ее ребенку на зуб. Затем избавился от дойчмарок, перешедших в разряд неустойчивой валюты в связи со скорым введением евро в обращение, и поехал домой в приподнятом настроении. Открыв первую дверь в подъезд, сделал пару шагов по тамбуру до второй, вдруг заметил что дверь в подсобку чуть приотворена, но лампочка над площадкой оказалась на месте. За второй дверью увидел склонившегося до пола парня в черном пальто, он что-то искал, загораживая проход телом, я поразмышлял о том, что молодой мужик что-то потерял, нагнулся тоже и сзади тут же сбили шапку. Перед глазами поплыло, пол заколыхался под ногами, парень спереди поднялся навстречу, готовясь уложить меня на пол. Ладони разжались сами собой, отпуская ручки сумок, затем мой кулак попал с подворотом ему в челюсть, нападавший стукнулся затылком о ведущий на второй этаж лестничный пролет с бетонными углами от ступенек и мешком осел по стене. Я развернулся назад, сверху на меня взирал широкоплечий верзила, ошалевший от неожиданного отпора. Я снова заработал кулаками, отморозок загородился рукавами бушлата, первый нападавший продирался к выходу между мной и стеной, я переключился на него, крикнув живущему на втором этаже брату Сэма, чтобы он поспешил на помощь. Оторопевшие бандиты вывалились на улицу и заковыляли к углу здания с дорогой к автобусной остановке, сделав за ними по инерции несколько шагов, я ощутил сильное головокружение с тошнотой и вернулся в подъезд. Сергей не появлялся, не вышли на шум и соседи, забрав сумки, я открыл дверь в квартиру и, позвонив в милицию, снова вернулся на площадку. Под ступенями увидел молоток с деревянной ручкой, вспомнил, как легко отскочил от черепа неизвестный предмет, будто кто-то невидимый принял на себя всю силу железа. Наконец услышал, как спускается по лестнице Сергей, наверное, я звонил и ему, мои мысли проскальзывали обрывками, словно их порубили на части.
  - Ни фига себе! - опешил старый товарищ. - Кто это тебя?
  - Отморозки, кто же еще, они давно меня выпасали..., - разлепил я губы. - А вы все не верили.
  - Где тебя отоварили? - перевесился через перила Сергей. - В подъезде?
  - Где же еще, это стало самое любимое их место из-за животного страха и пофигизма наших граждан. Один впереди меня встал раком, словно что-то искал, второй из-за двери подсобки врезал молотком по темечку.
  Сергей спустился на площадку, поднял орудие нападения, затем вышел на улицу. Вернувшись, заглянул в подсобку, но там было темно, чиркнув зажигалкой, он просунул голову в проем.
  - Тут чей-то велосипед, еще что-то... Ничего не видно, сплошной туман, блин, курили, что ли! - он повернулся ко мне. - Милицию вызывал?
  - Сразу, как только вошел в квартиру, - буркнул я. - Но бригада может объявиться и к утру, работы у них сейчас много.
  - Молоток я оставляю на месте, хотя отпечатки им скорее всего не понадобятся, они составят протокол и смайнают.
  На улице позади соседа затопали сапогами, в подъезд вбежали несколько милиционеров и двое гражданских, один сразу взял меня за голову. Волосы от крови прилипли к воротнику пальто из искусственной кожи.
  - Чем ударили? - Негромко спросил он.
  - Молотком, он лежит на полу под вашими ногами.
  - Сейчас должна подскочить скорая, если голова кружится, проходи в квартиру и ложись на кровать,- осведомил меня гражданский. - Расскажи вкратце, что здесь произошло?
  - Здорово меня уделали? - спросил я вместо ответа.
  - Кожа на темени рассечена, а задета ли кость, определят в БСМП.
  Я потрогал пальцами воротник пальто, он был в крови, волосы склеились в косички, в голове прояснилось, но тошнота все равно накатывала волнами, толкаясь в горло клубками. Напившись газировки из холодильника, я сел на кровать, а гражданский чин опустился на табурет напротив:
  - Кто нас, когда и где? - снова приступил он к допросу. - Коротко, и по полочкам.
  Я повторил как все было, заострив внимание на том, что в подсобке стоит велосипед, мол, подобного транспорта у жильцов дома никогда не водилось. Подъехала скорая, врач сделал укол и заметил, что меня надо везти в БСМП. Помощники гражданского чина, пока мне бинтовали голову, раскопали хозяйственную сумку, приткнутую под раму велосипеда, когда вывалили на линолеум содержимое, из нее выпал еще один молоток, наручники, бобина скотча, две маски из спортивных шапочек, бинт, плоскогубцы и бутылочка с жидкостью. Гражданский открыл пробку.
  - Смесь дихлофоса с отравой, - скривился он. - Говорили тебе, уходи с рынка.
  Меня отпустили из БСМП-2 через полчаса, оба брата, ожидавшие результата в приемной, залезли в кабину машины и замолчали, им не верилось, что моя башка смогла выдержать удар молотком. Тот отскочил от черепа как от стального рельса, может оттого, что удар пришелся на костный мозоль, предполагали они еще в подъезде. Я же вспоминал икону, висевшую долгое время в углу моей квартиры и недавно проданную за небольшие деньги из-за того, что она стала меня тревожить. Перед уходом к себе оба высказали предположение:
  - Они бы тебя вырубили, заклеили рот скотчем и затащили в квартиру, после приковали бы наручниками к батарее отопления,- перечислял Сергей - Выбили бы из тебя все что можно, потом разделали бы на части и на велосипеде вывезли бы за город.
  - В сумке лежал весь набор отморозков, они повыдергивали бы тебе ногти с зубами - там лежали плоскогубцы с узкими губками, - согласился Сэм с доводами старшего брата. - Или плеснули бы в пакет жидкости и надели бы его на голову. Молись Богу, писатель, что он отвел от твоей головы удар молотка, сам бы ты не справился.
  Районный уголовный розыск молчал долго, а когда поинтересовался, как идут дела, мне со смешком ответили:
  - Дело сдано в архив, мы не нашли никакого криминала, скорее всего бомжи перепутали тебя с кем-то из своих. Это тебя надо привлекать к суду, что драку с ними устроил, тебе говорили, чтобы уходил с рынка и занимался своими делами.
  - Спасибо за совет.
  - Пожалуйста.
  - А велосипед в какой протокол прикажете занести? - прищурился я. - А так же сумку с набором для пыток?
  - Это обычная дребедень, а на велосипеде катались бомжи.
  - Бомжи катались... по снегу!
  - Для них это хоть какой-то вид транспорта. Короче, ищи бандитов среди своих, не мальчик, за полтинник уже перевалило.
  - Нарочно с рынка не уйду.
  - Это твои проблемы...
  Я все чаще возвращался мыслями к недавно проданной иконе, меня посетило, когда она висела в углу, несколько видений, связанных с потусторонним миром, странность заключалась в том, что они накатывали и когда пил, и когда бросил. Это были как бы реальные эпизоды из незнакомой жизни, обволакивающие как кокон яркими миражами. Одно из видений подпадало под случай, произошедший со мной, тогда я еще только выходил из алкогольной зависимости.
  ...На небе шел Армагеддон, закованные в латы души-воины потрясали оружием, грозя стоящим через неширокое поле другим душам-солдатам пойти на них в атаку. Перед войсками на конях носились всадники с перекошенными от ярости лицами, они подогревали каждый своих воинов, но действий никаких не предпринимали. Видно было, что война между верующими и неверующими, между неверными и правоверными началась давно, убывающие ратники пополнялись душами с земли. Привязавшись мыслью к младшему сыну Даниилу - на остальных детей надежды не было - я взлетел на небо, покружившись над противной стороной профессионально отметил, где какой полк разместить, какой отряд спрятать в засаде, кого пустить в лобовую атаку, потому что вооружение у них потяжелее и солдаты выглядят упитаннее. Снова возвратился на землю и лег на кровать, которая находилась в полуподвальной квартире дома в несколько этажей, в довольно чистой и светлой комнате. Напротив было окно, с правой стороны к двери на улицу вели каменные ступеньки. Я вдруг заметил рядом со спинкой кровати совсем юного паренька, еврея по национальности, признающего и уважающего меня донельзя, спросил, куда подевались его друзья. Юнец объяснил, что они разошлись по делам, а его оставили отвечать за меня, он стал как бы моим защитником. Родителей у него не было, он был искренне восхищен моей силой, талантом, главное тем, как я разумно распорядился отдельными частями христианского войска. Теперь ясно что с подобной расстановкой сил победа будет за воинами Христа, и почему бы мне действительно не стать во главе всего войска! Я ответил, что на небо мне еще рановато несмотря на то, что понемногу становлюсь не в меру пьющим и пора бы завязывать с этим делом. Парнишка ластился, уговаривал, выделял мои сильные, приятные самому, стороны, но я не соглашался все равно, неожиданно осознав, что юнец направлен за тем, чтобы забрать мою душу на небо.
  В нашей стране какой год не могла взять разгон перестройка, провозглашенная вождями, пришедшими на смену коммунистам, люди умирали миллионами, кто от голода, кого убили, но больше от технической и протравленной водки. Пили от безысходности, и конца этому не было видно. Я догадался, из какого народа были собраны небесные войска, ведь алкоголика долго уговаривать не приходилось, он сам был не рад животному существованию, нашептал ему на ухо несколько ласковых слов, он занял место в рядах душ-ратников. Про Армагеддон я читал, в мудрых книгах было написано, что тот начнется в конце двадцатого начале двадцать первого столетия. Неужели мудрецами было все спланировано заранее, а теперь назрела необходимость снова губить народ, и опять русский, чтобы даже на небе отправлять его в бой за идеи и за божества, никогда никем не виданные и недоказанные? А сокровища, собранные за века предками русских, присвоить себе. Это неприятное открытие возмутило меня до глубины души, я сжал кулаки, мол, мало вам пакостей, совершаемых вами в мире и на многострадальной моей родине со дня ее возникновения, вы и сейчас не оставляете нас в покое.
  Засланный шпион был не один, их между домами бегало много от угла к углу, крадя доверчивые души, вот и еврейский юноша успел умоститься ко мне на постель. Я скинул его на пол, но отвязаться от него оказалось не так просто, не успевал я задремать или на секунду задуматься, как он снова лежал в моей кровати, принимаясь за те же дифирамбы. Я понял, что один с ним не справлюсь, он все равно уговорил бы меня отправиться на небо, поэтому в который раз отшвырнув юнца от себя, выбежал на улицу и обратился к невидимому Богу. И сразу над двух или трехэтажным домом напротив возникло белое мягкое божественное свечение, вырисовался образ благодушного Господа, могущественного, одновременно как бы рассеянного. Я стоял на залитой светом небольшой, окруженной невысокими домами площади, по углам которой таились длиннолицые шпионы, громко пересказав жалобу на парнишку, потребовал защиты и справедливости.
  - Достал, говоришь? - добродушно загудел православный Господь. - Ступай домой, я пришлю охрану из самых надежных ратных людей, из стрельцов царя Ваньки Грозного, уж они не подпустят к тебе ни одного супостата.
  Я вернулся в комнату и лег на кровать, через малое время возле входных дверей, в том числе в самой комнате, возникли удалые стрельцы, каковых видел в фильмах про Ивана Грозного, одетые в длинные красные кафтаны с рядами золотых веревочек между пуговицами, в островерхих, подбитых мехом, шапках. Они приняли сторожевые позы, отклонив блестящие секиры на длинных деревянных ручках от себя, а я утомленно повернулся на бок и попытался заснуть. Очнулся быстро, возле меня снова лежал тот самый еврейчик с теми же притязаниями на мою душу, а стрельцы-охранники, собравшись за окном в кружок, соображали на троих. Вот это защитнички, возмутился я, сбросив вербовщика на пол, опять выскочил на площадь, но Господь, весь в своих мыслях, продолжал благодушно улыбаться, рассеянно поводя вокруг громадными голубыми глазами. Сам он был волосатый, бородатый, с крупным носом, с здоровым цветом круглых щек и с сочными губами под густыми усами. Я отвязался на него по полной программе, указав на стрельцов, затем на подосланного шпиона, мол, с такой охраной меня, православного, быстро обратят в иную веру и заставят служить под чужими знаменами.
  - Ах они... такие-рассякие, вот я им сейчас задам, - рассердился Господь как будто понарошку. - Ступай, сын мой, сейчас они возьмутся за исполнение своих обязанностей.
  Я примостился поверх постели, сна как не бывало, поддатые стрельцы, поторчав для вида на постах, вскоре покинули их и продолжили глушить водку. Вместо пацана приближалась ко мне раскованной походкой красивая женщина, стараясь издали произвести впечатление, я сообразил, что у юнца завербовать меня не получилось и кто-то из небесных руководителей решил произвести передислокацию. Женщина или зрелая девушка лет до тридцати, еще не успела подойти к кровати, как я сорвался на такую площадную брань, что она остановилась и с удивлением воззрилась на меня. Она словно знала, что я не был способен на подобное, всю жизнь вел себя с женским полом учтиво и любезно. Но я снова разразился неуправляемым речитативом, состоящим из нецензурной брани, обозвав особу последними словами, вдобавок сильно пнув ее ногой. Подобного она снести не могла, отступив от постели, удалилась сквозь стену с гордо поднятой головой, а я опять бросился к выходу, посмотрев на небо, сжал кулаки, всем видом показывая, что рано мне на тот свет, не желаю я плясать под чужую дудку. Православный Господь все так же восседал на небесном престоле, кажется, он ничего не сказал, за его спиной неторопливо занялся более нежный и мягкий божественный свет. И проявился Бог с узким лицом, с длинной белой бородой и темными щеками, который выглядел собраннее, мудрее первого, лик был бесстрастным, он величественно возвышался над нашим православным как бы в глубине неба. Я не помню, чтобы он заговорил со мной, но наполнился сразу благоговением, мысленно осознавая, что на земле необходимо за что-то зацепиться, чтобы не вознестись в небеса голубиным пухом. Появившаяся сбоку старшая дочь шевельнула плечами и осталась на месте, показалось, она даже немного отстранилась, сын Сергей сделал несколько шагов и остановился тоже. С другой стороны площади заспешила Людмила с Данилкой на руках, он был крошечным, наверное ему исполнился только годик, сын, соскочив на землю, уверенно устремился ко мне на руки. Вот кому я оказывается был необходим, да еще внучкам, которых видел не часто. Моя душа заняла законное свое место, я почувствовал себя на земле тепло и уютно, прижав сына к груди, посмотрел на небо, оба Бога медленно растворялись в бесконечном пространстве, от них не оставалось никакого следа.
  Я понял, что для каждой нации, народа или этноса имеется Бог свой, но есть общий Господь, объединяющий под могучими крылами Богов и людей с планеты Земля. Еще подумал о том, что православный Бог такой же, как все русские - широкий, добродушный, благостный, не собранный, что ли, может быть, не брезгующий пропустить стаканчик, как большинство из нас, но в меру. Ему я не изменял, хотя частенько ругался с ним.
  Еще был случай, когда передо мной совсем неожиданно возник буддийский монах, он сидел на полу в середине комнаты в позе лотоса, маленький и узкоглазый, спросил без слов и без подготовки, мол, я с ними? Ведь я читал эзотерическую литературу, учился на экстрасенса, узнал про реинкарнацию и про четвертый путь, меня одно время посещали видения из потусторонней жизни. Появление монаха было таким неожиданным, что я машинально ответил утвердительно, но тут же поправился, сказав, что я православный, и что не следует подлавливать людей подобными приемами, потому что веру свою человек должен найти, понять и принять сам. Одновременно признал, что наша вера громоздкая, но лично я человек крещеный и менять ее не собираюсь. Монах исчез так-же неожиданно, как возник.
  Я снова вспомнил удар отморозка молотком по голове, но теперь между ним и теменем стремительно втиснулся образ давно умершей матери-бабушки, забравшей меня шестимесячным из лагеря для политзаключенных и воспитывавшей до восемнадцати лет. До своей смерти. Подумал, что это было как-то связано с иконой в углу комнаты.
  На нашем участке, на котором стояли менялы больше из бывших ментов, когда я рассказал о нападении, только посмеялись. Папен, отойдя в сторонку, как бы солидарно похмыкивал.
  - Новую книгу пишешь, крючкотворец? Молотком по башке въехали и ты живой остался, - пытался Сникерс издеваться надо мной. - Бабушке эту галиматью вешай, которая на воротах кульками торгует.
  - Повязку на голову нацепил, кровь через марлю проступила, - подначивал и Хроник, бывший мент из крестьян. - Ну чистый командир красного революционного полка.
  - Я таких повязок сто штук нацеплю,- не унимался Сникерс. - Гребет тут баксы мешками и жалуется потом, что на него нападают. Запомни, художник, зазря разбойничать не станут.
  В моей голове крутилась мысль о хорошей драке, руки были готовы ухватить одного из подонков за воротник куртки и приложить задницей на обледенелый асфальт, сделать это было делом трех секунд. Забыли, ментовские псы, как бегали по кнопкам звонков соседей, когда их тоже выследили, на рынок перестали ходить, а когда осмелились нарисоваться, то долго еще сваливали раньше всех. Но я лишь щерился в ответ на откровенный дегенератизм, потому что задачи ставил перед собой высокие, нежели сожрать кусок пожирнее, пусть даже он будет хорошей квартирой или машиной иностранной марки. Здесь всего делов - купил-продал, на это ума много не требовалось, так всегда жили Кавказ с Азией и Израилем, те страны, где не возводили небоскребов, не конструировали самолетов с машинами, а только торговали и все. Остальное для них, и они это знали, построят, привезут и установят. На рынке тоже требовалось делать только одно - ускользая с базара, стараться получше замести следы, а в общем, совершать движения, больше зависящие от длинны хвоста.
  Я терялся в догадках, кто мог науськивать отморозков, неужели у кого-то очко как у неонового персика на фруктовом магазине - не железное, а резиновое. Разве этому кому-то трудно сказать, что я на рынке не желателен? Я бы снялся отсюда на другой день, поискал бы новое место работы, тем более, что здесь мне совершенно не нравилось и я уже давно для себя решил - уйти отсюда когда захочу сам.
  Через неделю неизвестные грабители совершили нападение на Папена, его отоварили тоже в подъезде, барсетку с японскими весами и прочим ему пришлось отдать, деньги он с собой не носил, оставлял в сейфе одной конторы. Так с недавнего времени начали поступать почти все валютчики, но Папен нашел хранилище еще раньше, после того, как в машине посеял кулечек с золотом, в котором было больше ста граммов. Тот вывалился из кармана во время езды по 'нашим' дорогам. Аркаша, когда стоял на нашем углу, догадался от шмона спрятать в носок завернутые в полиэтилен тысячу баксов, вскоре пошел с долларами попить газировки, а вернулся без них. Сникерса больше кидали, то черные прилепят горбатого к стенке, то соплеменники, и всегда получалось от трехсот баксов до тысячи.
  День рождения я встретил с девочкой двадцати трех лет, гибкой как прибрежная лоза, потому что любовница Людмила не простила поездки на море, а мне надоели ее шизофренические выпады. Со студенткой же общий язык мы нашли сразу, меня соблазнили ее розовое лицо с мочками ушей за широким воротником осенней курточки, и вздернутый округлый подбородок над высокой шеей. Она была вся внимание, я долго разрабатывал перед ней с чувством, толком и расстановкой одну из тем о бытии, которой хватило до высадки из транспорта. Когда автобус тормознул, я предложил девушке выйти со мной, и попутчица без лишних слов пристроилась сзади. То что у меня было день рождения, я не признался, это могло ее насторожить, просто постарался всю дорогу не прерывать разговора. Мы прошли в магазин, запаслись продуктами с бутылочкой вина, Сатка не переставала глотать слюну при виде демократического изобилия, наверное, она не ела со дня объявления перестройки. Письменный стол в единственной своей комнате сервировал я, после рюмки вина услышал и голос представительницы студенческой общины, он почудился жутко интимным, с низкими бархатными тонами. Кроме университетской программы девушка занималась английским языком, компьютером и спортом, родители - частные предприниматели из районного городка. Она оказалась для меня с просчитанной до мелочей целеустремленностью настоящим бальзамом на душу, я подумал, что если так пойдет и дальше, придется менять представление о крестьянах-мещанах, закостеневших в пыльном быте. Сатка, осмотрев библиотеку, выбрала редкий словарь по произведениям искусства, прошла к столу и с любопытством посмотрела на меня:
  - Приятно провести вечер в обществе не дурака, разрешите называть вас на ты? - чуть наклонила она голову, пряча в глазах лукавство, и сразу оживилась. - У тебя презервативы есть? Свои я забыла вместе с кошельком.
  Она протянула руку и достав кошелек из сложенной на диване курточки, показала пачку качественных презервативов. Снова щелкнула кнопкой.
  - О постели я как-то не думал, - начал оправдываться я. - Мне интересно было послушать мысли современной молодежи, их, так сказать, чаяния.
  - От отчаяния. Успокойся, ты с нормальной девушкой, - усмехнулась новая знакомая. - Денег в достатке у нас никогда не будет, растягивать на месяц то, что нам переводят родители, не получается, подрабатываем по фирмам, оснащенным компьютерами. Но билет на новомодного певца или современную постановку пьесы в театре стоит дороже присылаемого и заработанного. Одеваемся чаще в секонд-хэндах, купленную родителями одежду бережем для праздников. Ты доволен ответом?
  - В общих чертах...
  - Теперь о главном, я знала на что шла, лозунг за все надо платить помню наизусть. Ты за короткое время успел мне объяснить вещи, в которых я плавала, а мужчина - если он мужчина - таковым остается везде. Первая мысль твоя была о постели, даже ученые деды, затраханные наукой, при общении со студентками мечтают раздеть их и натянуть. Ты же не импотент?
  - Нет...
  - Поэтому я задала тебе вопрос о презервативах.
  Я сидел молча, постукивая костяшками пальцев по краю стола, не в силах вспомнить встречи с женщиной, выраженной так конкретно, без осточертевших азиатских уловок, недомолвок, играния не мыслями, а глазами с мимикой.
  - Презервативами я пользовался всего раза два, из любопытства, и то в далекой молодости. Из трехсот встреч с женщинами не было ни разу, чтобы кто-то из них настаивал на напяливании на мой член этой штуковины. Сейчас же, пока натяну, боюсь, упадет.
  - Много ж ты попил нашей кровушки, - озабоченно прищурилась Сатка. - Ты спрыгивал вовремя, хотя бы иногда?
  - В последние годы всегда, но с женами, особенно с первой, это происходило реже, ей от меня досталось здорово, это было лет тридцать назад.
  - Древний ты, но... за все надо платить, - девушка повертела рюмку, играющую цветами радуги. - Я думаю, что в твоем возрасте бегать по подворотням тебе не кайф, значит, процент заражения минимален. Когда тебя начнет выворачивать - спрыгнешь с меня?
  - Спрыгну.
  - А наизнанку выворачивает? Или притихаешь как мышь полевая с тоненьким писком?
  - Пот прет со всех пор и мучительные стоны, такие громкие, что соседи начинают ломиться в дверь.
  - Это я люблю, я тоже выгибаюсь коромыслом, иной раз думаешь, так недолго и сломаться.
  - Скажешь тоже, там ломаться нечему.
  - У меня вес сорок восемь кило, а недавно было пятьдесят три. На родителей отморозки наехали...
  - Прости, об этом я не подумал.
  - Они откупились, а начинать заново, сам понимаешь, врагу не пожелаешь.
  - Представляю и сочувствую.
  - Включи маг, только не надо ставить кассету, они у тебя все дореволюционные, наверное. Поймай лучше волну 'На семи холмах'.
  Какое это счастье, когда тебя подталкивают под зад длинные молодые ноги, когда обжигающее дыхание можно сравнить с порывами горячего воздуха, настоянного на запахах дикорастущих трав. Когда ловишь ртом розовые полоски ее губ, а они то ускользают, то присасываются с неистовой силой, до физической боли, а нижние половые губы не застывают продолжением полой трубы, они работают без устали всасывая и выплевывая, и снова всасывая и выплевывая. Тогда забываешь про все на свете, покрывая поцелуями любое, что попадается под нос, даже измятую подушку с завернувшимся на нее краем простыни. И прилагаешь немалые усилия, чтобы сдержать приступы оргазма с частями тела, готовыми взорваться горячим паром, летаешь где-то в небесах, каждой клеточкой ощущая, что партнерша в восторге от стремления ублажить ее. Она уже не желает влезать в нижнее белье, которое отличает от вечернего платья лишь количество зрителей, чтобы навсегда покинуть твою квартиру на первом этаже, чтобы потом может быть когда-нибудь удостоить тебя легким кивком головы. Здесь оказалось все по другому, хоть набивайся в любовницы к этому седому эрудиту, уже вся попка липкая, а у него силы еще есть.
  Валютчики заметили у меня под глазами темные круги, еще бы, мы занимались любовью всю ночь и закончили только в десять утра перед какой-то ее лекцией на какой-то кафедре. Она ушла никакая, с трудом переставляя ватные ноги, перед этим черкнула в блокнот номер телефона и сделала попытку улыбнуться.
  - Художник, тебя, часом, невинности не лишили? - Приглядывался ко мне Сникерс. - Я читал, что оная операция отражается на глазах, они сначала вылезают из орбит, потом становятся на место. Но круги остаются.
  - Ты только читал, а у меня три случая из практики, - огрызнулся я.- На первой жене даже ногу вывихнул - с такой настойчивостью упирался в спинку кровати.
  - Я про тебя говорю, о том, что ты половой гангстер, все базарные собаки знают, - не сдавался Сникерс. - А что решил поменять ориентацию, для нас это большая новость, ты же не Боря Моисеев с синими ляжками под голубой луной, голосящий про нее с Трубачем в паре. Задница у тебя, наверное, вся в ракушках.
  - Не угадал, она у меня в крупных рапанах, но активным был я, - подходил я к Сникерсу вплотную. - Возьму если желаешь и тебя, правда, с одним условием.
  - С каким? - опасливо наклонял Сникерс голову набок.
  - Перед половым актом промоешь попу мылом со щеткой, там я подозреваю с кайлом проходить надо. Газетами ты не пользуешься, привык только радио слушать.
  - Допустим, старый ты пердун, у меня она в моих фекалиях, но у тебя и того хуже - в переливчатых ракушках.
  Пока мы так перебрехивались друг с другом, наступая и отступая, чтобы не перейти границы дозволенного, с рынка прибежал встревоженный Усатый, перекупщик монет и орденов. Успокоившись, он пересказал нам неприятную весть.
  - Татарина на гоп-стоп взяли, в реанимации находится.
  - Кто взял? - мы разом повернулись к нему. - Когда это случилось?
  Ребята сбились вокруг Усатого, не сводя с него глаз, совсем недавно убили менялу на Нахичеванском, фоторобот убийцы висел на стенде перед входом в рынок. Лицо мужчины в спортивной шапочке было знакомым, кажется, он не раз подскакивал ко мне в конце дня, подробно расспрашивая о нашей работе. Я рассказал о своих подозрениях оперативникам, но те повели себя странно, мол, когда отойдет от тебя на расстояние, тогда беги в уголовку, а сам не подавай вида, иначе будет новый труп. Ошеломленный таким советом, я пошел на свой угол, мысленно споря с ними, мол, здесь нужно действовать как можно быстрее, а они меня отговаривают, тем более, что я соглашался стать подсадной уткой. И все равно они отмахнулись как от надоедливой мухи, хотя убийца после этого разговора, или похожий на него молодой мужчина, заглядывал на участок моей работы не раз, не переставая задавать вопросы про обстановку на рынке. В ответ я вынужден был бурчать, что с недавнего времени отвечаю лишь за себя.
  - Ну да, ты ж у нас бумагомаратель, - усмехался тот. - Тебя волнуют совсем другие проблемы.
  - Вот именно, - передвигался я к магазину.
  Какое-то время отморозок следил за мной жестким взглядом, затем бесследно исчезал в толпе, у меня в груди появлялся неприятный осадок, словно представлял из себя отбившегося от стада барана, брошенного к тому же и пастухами, с которыми продолжал делиться частью нагулянного курдюка.
  - Татарин давно заметил за собой слежку, предупреждал об этом ментов из базарной уголовки, но те посоветовали нанять телохранителя, он так и поступил - начал рассказывать Усатый, задвинув сумку между ног. - Утром вышел из квартиры, охранник ждал его как всегда на лестничной площадке, не успели спуститься ниже, как из-за мусоропровода вышел налетчик в маске. Он снял пушку с предохранителя и потребовал выложить все бабки, охранник тоже щелкнул 'дурой', между ними завязался не хилый базар во время которого Татарин изловчился и выбил у налетчика пистолет. Вдвоем они его скрутили и затащили в квартиру к меняле, тот не стал звонить в милицию, а решил доставить его туда на своей машине. Прихватил с собой заряженную 'Тайгу', когда они высунулись из подъезда, из-за кустов напротив раздались выстрелы. Татарин сразу упал, охранник бросился обратно в подъезд, а отморозки сели в машину и скрылись. Соседи потом звякнули в милицию и вызвали 'скорую', но было поздно, бандиты снесли Татарину полбашки.
  - А телохранитель где? - спросил Склиф, сам бывший оперативник одного из районов Ростова, Хроник, тоже бывший мент, зябко поводил плечами. - За что ему Татарин монеты отстегивал?
  - Он свою шкуру спасал! - поджал губы Усатый.
  - Может, он и есть тот самый наводчик, - подал идею Сникерс. - Рассказал дружбанам, на каких бабках крутится Татарин, где живет, в какое время выходит. Теперь ждет, когда ему отслюнявят его долю.
  - Милиция по нему работает, но менты говорят, что там все чисто.
  - У этих хмырей всегда все чисто, а на самом деле грязнее быть не может, - сплюнул под ноги Лесовик, трудившийся в паре с Усатым. - Они давно в ней по самые уши.
  Ребята заторопились по домам, я продолжал торчать возле входа в рынок сливой в африканской заднице, размышляя о происшествии. Разбойные нападения не сплачивали, как ни странно, валютчиков, а отталкивали их друг от друга, казалось, каждый в душе крестился, что это случилось не с ним. Менты в таких случаях тоже стремились отстраниться подальше, тем самым показывая, что их задача заключается в охране валютчиков в зоне базара и в сборе с них денег хозяину, занимавшему высокое кресло в городской власти. Конечно, менял насчитывалось больше полусотни, ко всякому охранника не приставишь, к тому же, они живут в разных частях города, но если поступал сигнал, обязанность пастухов была его проверить. В Америке, во времена золотой лихорадки, соблюдались правила джентльмена, пресекавшие унижение человеческого достоинства, у нас обманутый, обкраденный, выкинутый из квартиры гражданин задыхается от волн обиды именно на общество, членом которого был час - день - неделю назад, равнодушному, как и все, к горю других. Так, на кого оставалось жаловаться?
  - У вас, говорят, опять случилось ЧП?- вывел меня из задумчивости клиент с рынка промтоваров.
  - А когда они прекращались? - сплюнул я под ботинок. - Мы тут как утки в тире, отморозок дернул за собачку, и закувыркалась очередная вверх задницей.
  - У нас не лучше, - клиент огляделся по сторонам. - Пару соток поменяешь?
  - Хоть пять, после еврейского августа я все свои заначки задействовал, если придется планировать фанерой над Парижем, пойду на Елисейские Поля бутылки собирать.
  - Не мудрено, на промтоварном до сих пор половина торгового зала свободна, многие челноки снова промышляют на овощах, да на рыбе с картошкой.
  Обслужив торгаша, я переключился на принесенный одной из женщин набор чайных ложек, старое серебро в ее руках, матово поблескивая патиной, издавало мягкий звук, ручки были инкрустированы цветной глазурью в завитушках под тонкие нити. Набор делался перед войной, а после Сталина, который возвращал царские золотые погоны, балы, дореволюционную классику в театрах, пытаясь занять в умах людей кресло наместника Бога на земле, началась совдеповская штамповка из недрагоценных металлов под 'свинаря-шахтера' Хрущева-Перлмуттера и под 'сталевара' Брежнева-Гонопольского. Сам Сталин-Джугашвили, в переводе с грузинского сын иудея, с вдавленными висками мог лишь копировать то, что люди создавали до него, как например, те же днепрогесы, магнитки, железные дороги давно пыхтели и звенели в германиях с америками. Обязанность диктатора заключалась в том, чтобы согнать массы народа, допустим, на дно Беломорско-Балтийского канала и продолжать вытравлять у них позывы к свободе, потому что слои населения окончательно перемешаны еще не были. Так же поступал, между прочим, и чистый немец Гитлер-Шикельгрубер, у которого фамилия по странному совпадению тоже соответствовала израильской денежной единице. Ну да на все - воля масонской ложи, членами которой были многие вожди.
  Изучив ложки, я пришел к выводу, что набор принадлежал профессору, и хотя женщина была одета в простенькое пальто, в ее облике присутствовала врожденная воспитанность.
  - Пользовались ими не часто, - отметил я. - Потертостей практически нет никаких.
  - Пятьдесят лет прошло, как дедушку, генерала медицинской службы, приговорили к десяти годам лагерей, - подтвердила женщина. - С Колымы он уже не вернулся.
  - Я возьму ложки по пять рублей за грамм, вас это устроит? Мы берем старинное серебро максимум по четыре рубля, цена на него конечно поднялась, но незначительно.
  - В ломбарде набор оценивали по три двадцать за грамм.
  - Сколько они весят?
  - Одну минутку, я достану квитанцию.., вот, общий вес ложек сто шестьдесят восемь граммов, по двадцать восемь граммов в каждой.
  - Почему вы надумали их сдать? Ради Бога, простите меня за этот вопрос.
  Женщина быстро взглянула на меня и убедившись в том, что при первом взгляде на человека выпадает больший процент достоверности, спокойно заговорила:
  - Я сама пианистка, мама приболела, лекарства дорогие, можно было бы продать нашу сталинку с потолками в четыре с половиной метра или уступить часть площади в наем, - она перевела дыхание. - Но в первом случае придется опускаться на уровень ниже, а во втором, делить комнаты с людьми со стороны. Тогда зачем из поколения в поколение подниматься на вершину совершенства, чтобы из потомственных интеллигентов снова оказаться на мещанском дворе?
  - Или бежать на задворки какой-нибудь Франции, - сочувственно покивал я головой.
  - Сын институт бросил, стал наркоманом, проблемы не только в семье, но и в стране, накапливаются. Может быть, государство когда-нибудь опомнится и поймет, что выбрало не тот путь развития, ведь не все же вечно под холодной луной.
  - Ничто не вечно, - подтвердил я. - Будем надеяться, что до кальсонов, пардон, как в 'Беге' по Булгакову, дело не дойдет.
  - У вас реалиев посолиднее, - усмехнулась собеседница, укладывая в кошелек деньги за набор ложек и указывая глазами на мою барсетку, набитую банкнотами. - Всего доброго.
  - Я тоже оторвался недалеко, - хотел я было оправдаться, но быстро смекнул, что делать этого не желательно. - Желаю удачи, сударыня.
  Стрелки часов на колокольне передвинулись к шести вечера, несмотря на свет из окон магазинов, от двух прожекторов на перекладине ворот и из палаток на этой и той стороне трамвайных путей, было темно и к тому же холодно. Мокрый асфальт укрывала снежная крупа, первый снег не был долгим, но он шел, напоминая, что не за горами зима с Новым годом. Не было сделано ничего, разве что я вновь утвердился на рынке. Я не раз задавал себе вопрос, неужели это так важно для меня? Зачем превращаться в раба желудка и половых органов как те, что день и ночь торчат за прилавками, когда я могу заниматься творчеством и увлекать людей новыми произведениями. По выходным на книжном развале на стадионе "Динамо" несмотря на разговоры о том, что книга отжила свое, невозможно было пройти сквозь плотную толпу читателей. И это при том, что новых средств информации вдруг стало так много и так разом оно обрушилось на голову совка: телевизоры, магнитофоны, компьютеры, кассеты, дискеты, картриджи, Си Ди Ромы... Впрочем, эти рассуждения идут со времен братьев Люмьер, а люди как ходили в кино, так и продолжают им интересоваться, как читали новые и старые произведения так и не бросали их читать. Вывод напрашивался сам собой: только время все расставляет по полочкам. Стремись к цели, если цель достойна внимания общества, она найдет свое место в жизни. Только обязательно стремись.
  Через неделю прошел слух, что Татарин в реанимации умер не приходя в сознание. За небольшой срок в половину месяца отморозки совершили еще два нападения, они били менял молотками по головам в основном в подъездах, превратившихся в арену боевых действий. Менялы влетали туда с разным оружием - от ножей до травматики и настоящих пистолетов, они просили родных выходить навстречу, устраивали засады из друзей на пути к дому. Но ничего не помогало, случайный зевок готов был закончиться последним вздохом. Наконец, валютчики сделали вывод, что отморозки действовали целенаправленно, скорее всего они были из своих, по рядам прокатилось повальное подозрение, недоверие стало оказываться всем, даже детям, навещавшим отцов и матерей. Моего рослого сына встречал с десяток настороженных взглядов, хотя у него своих проблем было по уши, моя дружба с десантниками тоже вызывала у них раздражение, получалось, ребята косились на тех, кому валютчики сто лет не были нужны. Я убеждался воочию, что ребята испуганы навечно, они были поражены вирусом шизофрении, да еще колесико удачи у многих оказалось мелкое. Настоящие цели были только у единиц.
  Конец ноября выдался холодным, я продрог на осточертевшей низовке с Дона, дувшей в одном направлении не один месяц кряду, к тому же, вся наличка в этот день ушла одному сдатчику валюты. Пятьсот баксов лежали свернутыми пополам в кармане рубашки, а клиентов на них не находилось, осталась лишь мелочевка на пару турецких перстеньков и простенькое грамма на три кольцо. Золото приносили все реже, наверное, люди стали жить лучше или все успели вынести, если жмени золота, ордена, медали, иконы, старинные изделия, картины ушли в прошлое. За бриллианты, которых на заре приватизации были россыпи, валютчики начали забывать вообще, если появлялся вдруг такой вариант, клиента старались спрятать подальше от чужих глаз. Перекупщиков на камешки хватало из своих, а вначале приватизации почти все они были из Москвы или Санкт-Петербурга, теперь же работа у нас велась больше по баксам, дойчмаркам с гривнами, изредка по серебру и по монетам. Опытные асы намекали на временное затишье перед настоящей бурей, сезонные перепады, действительно, новинкой не являлись.
  Я зябко переминался с ноги на ногу возле входа в магазин, сумку с книгами тягать перестал, к тому же у ларька стало меньше света. Можно было, чтобы не ежиться на ветру, зайти в торговый зал магазина, с заведующей которого наметился некий контакт, но заметил, как в мою сторону завернули двое мужчин с будто привязанным к ним парнишкой лет четырнадцати. Они тормознулись напротив, чтобы я мог разглядеть защелкнутый на руке пацана и оперативника браслет, один на двоих. Такая картина была не нова, поэтому я оставался внутренне спокоен. Оказалось, напрасно.
  - Этот? - пробасил оперативник, указывая на меня.
  Пацан кивнул помпоном на вязаной шапочке. Второй из ментов придвинулся ко мне и показал удостоверение сотрудника уголовного розыска:
  - Заканчивай работу, пойдешь с нами.
  - Не понял! - нахмурился я.
  - Там поймешь, - пообещал оперативник.
  - Где там?
  - В милиции, силу к тебе что ли применять?
  - Если я с вами пойду, то только в рыночное отделение милиции, - заартачился было я. - Я вас не знаю.
  - Шагай, художник..., на покровителей надеешься? - вскинулся широкоплечий оперативник с недоразвитыми как бы ногами. - Опоздал, в этот раз они тебе не помогут.
  - Нас предупредили, чтобы мы далеко от мест работы не отрывались, - упрямо нагнул я голову. - Откуда я знаю кто вы, такие удостоверения продаются на каждом углу с печатями президента Ельцына. Вы бы полегче на поворотах, парни, вон идет пеший патруль, с ним и разберемся что к чему.
  - Да ты заматерел здесь, крючкотворец! - сжал зубы службист, в его организме взыграла данная народом власть. - Приедем в райотдел, тебе накладут потяжелее.
  - Это у глобалистов, в смысле, от глобального ума, запросто, отвечать стало не перед кем, - меня затрясло от наглости опера, с которой тот попер на меня. Даже нехилые бабки, которые мы им отстегивали, не сглаживали врожденного хамства, доказывая тем самым, что от змеи все равно рождается змея, а от быдла такое же быдло, только еще рогатее. - Отчитываться за свою работу перед своим народом? Сралось бы оно сто лет, это деревенское хамло.
  Подошел пеший патруль, старший группы, поздоровавшись с обложившими меня операми, обернулся в мою сторону. Сотрудники уголовки прикурили, затем молча направились к видному за путями патрульному бобику, один из пеших кивнул головой:
  - Иди, писатель, тебя зовут, это точно за тобой приехали.
  Я подался к бобику, не чувствуя за собой ничего криминального. Машина проскочила Буденновский проспект до улицы Текучева, завернув налево, помчалась к райотделу милиции, бывшему за Октябрьским торгом. Огней становилось все меньше, зачернели крышами частные домики, наконец, бобик подрулил к зданию из белого кирпича и остановился у высоких ступеней главного входа. В кабинете на втором этаже с ментами в гражданском, мыкавшимися за одной печатной машинкой, царила неразбериха, кто искал бумагу, кто скрепки, кому-то не вернули авторучку. Наконец, кое-какой порядок был наведен, пацана выгнали в коридор, меня пригласили на стул, заставив выложить из карманов на стол содержимое, потом вывернули и сумку, распихав по углам баксы, мелочевку и металл. Увалень с кривыми ногами взялся рисовать протокол о задержании, я следил за ним, хотя букв не различал, второй мотался в это время по кабинетам. Наконец, первый вздернул мордастое лицо и уперся в меня ментовским взором.
  - Начнем раскалываться, или пойдешь в отказ? - поинтересовался он. - Времени у тебя достаточно.
  - Что я должен говорить? - переспросил я.
  - Понятно, ты просишься на три месяца в КПЗ на Богатяновку, - сделал заключение мент. - Потом будем смотреть, что с тобой делать дальше.
  - За что вы хотите меня закрыть в КПЗ?
  - Ты на самом деле дурак или притворяешься? - вскинул опер массивный подбородок.
  - Я тоже вас предупрежу о том, что у меня боязнь замкнутого пространства, то есть, клаустрофобия. Если меня накроет - моя жизнь на вашей совести.
  - Дня три назад мы за одного такого ответили, он на носке повесился. Всю ночь, говорят, в дверь стучал.
  - Ты доволен? - сжал я кулаки.
  - Не понял, - выкатил глаза светловолосый русак. - Ты это о чем?
  Я понял, что ловить мне больше здесь было нечего, поэтому решил идти ва-банк, чтобы наконец понять, за какой хрен оказался в кабинете у следователей:
  - У тех, кто служил в горячих точках Афгана и Чечни, появилась мода проповедовать кровную месть, - неторопливо начал я излагать свою мысль. - Но такой обычай появился у русских парней задолго до последних конфликтов. Я это к чему: никто не поинтересовался из родных того больного, почему бедолага повесился?
  - На себя намекаешь? Из жопы песок сыплется, а все туда, - едва не засмеялся оперативник. - Вашими сейчас параши обкладывают, чтобы ссать не мимо. Ты где служил?
  - В стройбате.
  - И твои родственники за тебя глотки нам порежут?
  - У меня два брата, один всю жизнь по тюрьмам. Они представление имеют, где я сейчас оказался и с кем имею дело.
  - Если не догадался за что тебя задержали, я популярно распишу, - оперативник после раздумья придвинул стул к столу. - Видел прикованного к моему напарнику пацана?
  - Ясное дело, - промямлил я, проглатывая таблетку фенозепама и закусывая ее валидолом.
  - Он толкнул тебе ворованное золото.
  - Я металл и баксы у пацанов не беру.
  - Ты что, ослеп, когда он показал на тебя?
  - Этого парнишку я впервые узрел.
  - А ты поройся в мозгах, это было месяца три назад.
  - Если бы что произошло, я бы отпираться не стал, но с несовершеннолетними я не имел ни одного случая. Базарные меня проверяли.
  - Хреново они тебя проверяли, - кривоногий оперативник вытащил из ящика стола листок. - Вот эти безделушки за собой не признаешь?
  Я заводил по бумажке носом, на ней были нарисованы перстеньки, цепочки, кулончики, две вещи из набора почудились знакомыми, это были перстенек с высоко поднятым светлым камушком и кольцо с орнаментом по окружности.
  Я присмотрелся внимательнее, цепочка внизу листа тоже показалась не чужой, эти изделия я взял у похожего на сельского механизатора подростка, показавшегося мне довольно взрослым. Вспомнилось, как пацаны тусовались за трамвайными путями, прежде чем подкатить с этими цацками ко мне, неужели один из них тот сосунок, который сейчас в наручниках и его держат в коридоре. Вот позорные крысятники, подвели под монастырь, как чувствовал, не решаясь брать у них изделия, а теперь могут наступить полные кранты, да еще вначале заерепенился не по делу. Мысли поперли как в рассказе у Чехова с тем самым насморком: '...я вас обрызгал...', и герой вскоре умер. Впрочем, эти вещи находятся у меня, так что, не стоит паниковать раньше времени.
  - Три изделия знакомы, - показал я на перстеньки с цепочкой. - Но брал я их у парня, похожего на деревенского механизатора. Они лежат у меня дома.
  - Эти механизаторы, как ты говоришь, ограбили богатого кавказца, там было не три изделия, а целый мешок, - опер повертел в руках авторучку. - Если кавказец усечет, кто загреб краденое, матку наружу вывернет.
  - Вы решили запугать меня выходцем из первобытного племени? Я сдыхать буду под животным в твердой уверенности, что место тому в стойле, - насторожился я, наливаясь одновременно неконтролируемым бешенством и осознавая, что влип в дерьмо, от которого не скоро отмоюсь. - Это вас они купили и отдраили как хотели - так причитают все базарные менты. Как пошли на поводу у черных за бабки, так те облепили их снежным комом, и все дай и дай, других слов кавказцы, как цыгане, не знают.
  Мент вместо волчьего озлобления за мои слова только и смог, что стукнуть кулаком по столу, видимо я попал в самую точку:
  - Отдраят тебя по полной программе, если не вернешь побрякушки, - оскалился он кривыми зубами. - Не найдешь у себя остального, что обозначено в списке, готовься в Богатяновские камеры.
  - Что у меня есть, то отдам без понуканий, - поймал я побелевшие его зрачки. - А будешь приписывать лишнее, от всего откажусь, я вас предупредил, если что со мной что-то случится, это просто так с рук вам не сойдет.
  - Этот перстень с бриллиантом, там камень почти в полкарата! - Повис опер над столом, стараясь не показать, что его взбесили намеки об ответной мести. - Одного его хватит, чтобы намотать тебе срок.
  - Я перстень не воровал.
  - Зато купил ворованное, у детей.
  В кабинет вскочил второй из сотрудников, задержавших меня, как я успел узнать, дело вели Баснописец с Гулькиным, тот который был пониже, Гулькин, и пришел. Наклонившись к Баснописцу, он пошептал ему что-то на ухо, но кривоногий с ним не соглашался, тогда Гулькин привел какой-то веский аргумент и Баснописец, кивнув стриженой головой, отвернулся к стене.
  - Отправляйся в коридор, распахнешь дверь в кабинет рядом и там подождешь, пока тебя снова не вызовут, - обратился ко мне второй опер. - Хамить не советую, если что задумаешь, билет на Богатяновку выпишем бесплатно.
  - В каком смысле хамить? - воззрился я на него.
  - В смысле, чтобы тебя не искали.
  - Ты еще ничего не понял? - вскинулся Баснописец, бросая авторучку на бумаги. - Тупорылый, как сибирский валенок.
  - Да не по вашей погоде, - не пропустил я оскорбления мимо ушей.
  - Слышишь, что этот художник гонит? - заревел кривоногий.
  - Ничего, придет машина и мы отправим его на дачи, - отмахнулся Гулькин. - Там месяца за три до суда созреет, Хохол больше полугода поспевал.
  Я нервно дернул подбородком, рассуждая, что настоящего допроса еще не было, листок с рисунками кривоногий подсунул мне как доказанный факт, хотя никаких доказательств кроме того, в чем признался сам, тоже не зафиксировано. Напоминание о Хохле вырвалось у второго опера не случайно, с моей клаустрофобией я не выдержу в прокуренных камерах и нескольких дней. Как только начнет выворачивать от неконтролируемого ужаса, или какая-нибудь тюремная мразь прогнусавит в мой адрес пару оскорбительных фраз, так сразу вцеплюсь ему в горло. Вряд ли тюремщики успеют меня оттащить.
  - Вы прессуете не по правилам, у меня вторая группа инвалидности, - напомнил я. - Показаний никаких не сняли.
  - А грабил ты по правилам? Хапал все подряд, - воззрился на меня Баснописец. - Нам твои коллеги все доложили.
  - Коллеги давно превратились в дебиллоидов, - попытался отгородиться я. - Я думаю, что они родились такими.
  - Что же ты с ними водился?
  - Я их не выбирал, нужны были деньги для выпуска рукописи и я пришел на рынок.
  - Ты печатаешь свои сонеты не первый год, - напомнил Гулькин. - Пойди прохладись в кабинете рядом, приедет машина, позовем.
  В голове у меня закрутилась мысль, что нужно любыми способами оттянуть время, если отпустят, приволочь операм эти долбаные изделия, а самому задействовать нужные связи. Среди творческих людей есть пара полковников милиции, с которыми я был хорошо знаком, не говоря о сотрудниках из областного управления.
  - Договориться с вами нельзя? - попробовал я закинуть удочку.
  - Слыхал, как заворковал наш голубь сизокрылый, который выдавал себя тут за великого, - повернул Гулькин лицо к Баснописцу. - С какого хрена тогда раньше молчал?
  - Непотребное мне коробами гнал, - захмыкал кривоногий. - Мол, он не азиат, блин, слово его закон, даже кровной местью пригрозил.
  - О, как, не хило пасть раззявил! Хочешь, мы тебе прямо здесь месть устроим, штаны обдрищешь, - подпрыгнул Гулькин. - Если останешься живой, передадим по этапу с пожеланием увидеть в гробу в белых тапках.
  - Запросто, в России это как спеть про 'черного кота', потому и спрашиваю, может, договоримся? - соснул я воздух через ноздри. Хотел добавить, мол, хам тем и держится, что мочит себе подобных, но сдержал этот позыв.
  - Может быть, - окинул меня кривоногий голубыми стекляшками. - После того, как испробуешь камерного коктейля.
  - Готовься задницу подмывать, - махнул рукой Гулькин. - И не рыпайся понапрасну, без пропуска тебя отсюда не выгонят.
  В соседнем кабинете меня продержали еще часа два, из-за приоткрытой двери я видел двух голенастых пацанов, один был голубоглазый русак в изношенном спортивном костюме с накинутой на плечи курткой, явно походивший на юного механизатора. Второй неряшливый и толстый то ли армянин, то ли грузин, они не желали встречаться со мною взглядами. По коридору бегали две цыганки, шепчась с пацанами о чем-то на ходу. Сидящий за столом сотрудник уголовки продолжал обрабатывать меня, он оказался полностью в курсе всего дела, в кабинет заглядывал Гулькин, извещая как бы между прочим, что 'воронок' задерживается. Наконец он сказал, что меня придется закрывать здесь, потому что тюремное начальство вряд ли будет на месте. Балдеть два дня в бетонном склепе для меня было хуже, чем стоять под дулом пистолета, нащупав таблетки на дне кармана рубашки, я вздохнул, осталось напоследок выспаться во вшивом боксе, затем добавить вдогонку феназепамину с валидолом. Чтобы не унижаться, я разобью голову о стены.
  - Художник, ты оглох, что ли? - позвали из-за двери.
  В коридоре переминался Тюлькин, затолкав меня в кабинет напротив, он принялся переспрашивать:
  - Какие ты говоришь вещи имеются у тебя дома?
  - Перстенек, цепочка и кольцо.
  - Точно?
  - Точно.
  - Остальное успел продать?
  - Другого ничего не брал.
  Тюлькин притворно поджал тонкие губы:
  - Цыгане идут в отмазку, признались лишь в покупке сережек и простенькой цепочки.
  - Из украшений я опознал только то, что взял сам, - с нажимом сказал я, чтобы не давать троглодиту никаких оснований для приписки мне остального мешка с золотом. - Все три вещи спрятаны у меня дома.
  - Если начальство согласится, мы смотаемся за ними к тебе домой и тогда ты будешь волен находиться дома и не отвечать за прочее. Но это будет стоить определенных денег, иначе отправишься в тюрьму.
  - Сколько нужно отстегнуть? - машинально осведомился я.
  - Я же намекнул, что спрошу у кого надо. Согласен?
  - Если это так, то не против.
  - Тогда моли Бога, впереди два выходных, а у тебя брилик, - Тюлькин оглянулся вокруг. - Иди пока на место, а я пойду поработаю.
  Я снова пристроился в кабинете под неусыпным взглядом оперативника, не перестающего пугать недомолвками и прозрачными деталями задержания. Пацаны из коридора исчезли, пропали цыганки с гортанными воплями, второй этаж вскоре опустел. Я все больше утверждался в мысли, что меня закроют в камеру при районном отделении милиции, в кабинете непрошенный собеседник принялся собирать со стола бумаги. Несмотря на тягу ко сну от проглоченного феназепама, я силился не упустить из виду неясную до сего момента ситуацию. Наконец, дверь распахнулась и Гулькин поманил меня пальцем.
  - Ты отстегиваешь нам пятьсот баксов и мы едем за тремя побрякушками, спрятанными у тебя, потом ты остаешься дома, а назавтра выходишь на рынок, - разжевал он обстановку. - Если упрешься, закрываем в двухместный бокс с отморозком до наступления рабочей недели, а там подкатит автозак и отвезет тебя на Кировский. Все нужные бумаги уже подписаны.
  - Какие бумаги? - не понял я поначалу.
  - На заключение тебя на три месяца в КПЗ.
  - За какие такие заслуги?
  -Тебя могут закрыть до выяснения обстоятельств твоей причастности к краже ювелирных изделий у гражданина такого-то. Скупка ворованного у несовершеннолетних запротоколирована и протокол подписан продавшими.
  - Не брал я ничего у них.
  - Ты не принимаешь нашего предложения?
  - Это наглый грабеж, на чем я сам буду крутиться?
  - Дуру мне не гони, еще ни один валютчик не доедал свой член без соли. Короче, больше я повторять не буду.
  - Тут на питание ничего не остается, взяли бы баксов триста и дело с концом.
  - Пятьсот, художник, - ощерился щуплый опер неровными рядами темных от курева зубов. - Или я зову дежурных и мы закрываем тебя до понедельника.
  - При таких раскладах мне с базара придется уходить, - продолжал тянуть я резину до последнего.
  - Все, художник, торговаться не будем, - пропустил Гулькин мое нытье мимо ушей. - Поедем сейчас к тебе, ты покажешь нам изделия и если они подходят под описание, мы заберем их у тебя и разойдемся на обговоренных нами условиях.
  Когда проскакивали кабинет, в котором меня допрашивали, из него вывалился одетый уже в пальто Баснописец, спустившись на первый этаж, мы оставили за спиной дежурного с "калашом", в голове мелькнула мысль, что вырваться было бы действительно сложно. Возле подъезда урчал мотором милицейский бобик, машина сорвалась с места и понеслась по Текучева в сторону Буденновского проспекта, потом взяла направление через Комсомольскую площадь на Погодина. Был поздний вечер, фонари горели через пятый на десятый, дома по бокам утопали во тьме, стволы пирамидальных тополей в лучах фар отблескивали бетонными столбами, в салоне надолго зависла тишина. Недалеко от моей хрущебы бобик ввалился в кювет, бросив шофера одного искать подмогу, мы втроем устремились дальше, Баснописец загребал кривыми ногами кучи листвы вперемешку со снегом. Дверь квартиры я открывал под сопение оперов с двух сторон, пропустив их вперед, включил свет, достал на их глазах из заначки под тумбой в прихожей кулечек с золотом и прошел в комнату. На стол выпали три изделия, припрятанные на всякий случай по подсказке шестого чувства.
  - Это они, - произнес Баснописец, прилипший к перстням с цепочкой. Кинул взгляд на место, откуда я вытащил вещицы. - Больше там ничего не затесалось?
  - Можешь удостовериться сам.
  Сотрудник уголовного розыска извлек из папки несколько чистых страничек и взял авторучку, разложив их на столе, собрался сочинять акт о добровольной выдаче краденого золота, купленного с рук. Не поднимая головы, он попросил меня принести свой паспорт с другими документами. Затем придвинул страницы, чтобы я смог прочитать и расписаться.
  - Теперь ты имеешь право отдать нам ту сумму, о которой договорились, и спокойно ложиться спать, - потер ладони Тюлькин. - Претензии по этому вопросу вряд ли у кого возникнут, разве что через пару-тройку месяцев вызовут на суд в качестве свидетеля. Но ты волен на него не ходить.
  - А вот эти бумажки? - указал я на протокол изъятия. - Не сыграют ли они со мной злую шутку?
  - Такие протоколы мы пишем для отчета перед начальством.
  Я продвинул по столу пятьсот долларов, заготовленные заранее, и отошел к шкафам с книгами, баксы исчезли в штанах крутоплечего мента, оба сотрудника двинулись к двери. Когда она закрылась, по моей груди к низу живота прогрохотал тяжеленный камень, мешавший нормально вздохнуть, упав на пол, он растворился белесой дымкой. Вернувшись в комнату, я собрался было разобраться с бумагами, но во второй раз зазвонил телефон, это волновалась любовница Людмила, с которой мы недавно помирились. Я промямлил в трубку, мол, выдохся напрочь, и не раздеваясь упал на кровать, провалившись в бездну космоса.
  Когда проснулся, за окном был серенький полдень, во рту пересохло как от бурной попойки, покруживалась голова. Наскоро позавтракав, я просмотрел деловую бумагу, составленную оперативниками, на листе из-под копирки корявым почерком было написано, что у гражданина такого-то было изъято то-то и то-то, но сколько и чего конкретно, разобрать не представлялось возможным. Попытки найти паспорт со справкой из ВТЭКа, проездной талон, военный билет и права, успехом не увенчались тоже. В прошлом я забрасывал документы по пьянке в самые немыслимые места, отыскивая их только с помощью неожиданности, подумав, что и в этот раз засунул сам, настроился на подсчет убытков. Выходило, что делать мне на базаре и правда было нечего, денег не набиралось на сотку баксов, не говоря о банке по настоящему. Оставалась еще коллекция серебряных монет с припрятанным на черный день царским червонцем, с десяток серебряных ложек с вилками, стопки, подстаканники, лом в виде порванных цепочек, колец, других побрякушек. Всего этого добра по рыночным ценам было баксов на двести, если учесть, что один червонец стоил почти сотку. Поразмышляв, я решил сдать лом и часть ложек в скупку в 'Кристалле', чтобы удержаться хотя бы на месте, но уходить с рынка посчитал для себя позором. Если это было целенаправленное вышибание меня из обоймы валютчиков, то менты не на того нарвались, а если надумают закрыть все-таки по наговору в тюрьму - такова моя чудная судьба, разве что звонок из высокого кабинета не заставит себя ждать. Хотя для других валютчиков столько было на этом рынке интереса и каждодневного адреналина в кровь, без которого жизнь казалась им обыденной и бесцельной, что вряд ли они променяли бы работу на нем на сидение за письменным столом, будь они хоть семи пядей во лбу. Правда Антуан де Сент-Экзюпери в своих рассказах высказался, что самого главного глазами все равно не увидишь, и что такое эта Жизнь, нужно прочувствовать всем существом, как зверь.
  Серебряный лом я сбагрил по три пятьдесят, ложки по пять рублей за грамм рыжему Коле, на мою удачу крутившемуся возле 'Кристалла', в магазине их принимали по три рубля с копейками. Если учесть, что в столовой ложке было от шестидесяти до восьмидесяти граммов, набежало еще на сотку баксов. Конечно с двумястами долларов на базаре не стоят, но я знал хорошо валютчиков, значит, имел право повертеться у них на перекидках. Еще говорят, что деньги, заработанные неправедным путем, счастья не приносят, но с этим пусть разбирается Бог, раз принял на себя обязанность людского Судьи. Прежде всего Господь наказал в этот раз меня.
  Я впрягся в сумасшедшую крутежку, выкупив подешевле сотку, сразу бежал сдавать ее рыночным менялам. За тысячу рублей удалось пристроить потертый рубль времен Екатерины Первой, такой же времен Павла Первого с крестом из букв 'П' вместо двуглавого орла, потом несколько других монет. Раньше если попадалось что-то ценное, старался продать подороже, чтобы побольше наварить. И пропить. Но монета с Екатериной Второй оказалась треснутой посередине. Когда года четыре назад я предложил ее знакомому нумизмату, тот постукал ею о другую, звук был деревянным, и я оставил ее в коллекции из таких же инвалидов. Теперь же приправил начинающему богатенькому буратино за штуку. Про Павла Первого дремучему купцу из новых русских кроме байки о том, что император готов был променять Российскую империю на мундир капрала прусской армии, рассказал, что тот был членом масонской ложи. Отсюда, мол, исчезновение при нем на монетах орла, а позднее, когда герб вернули на место - появление над объединяющей орлиные головы короной шестиконечной звезды Давида. Это говорило о том, что Александр Первый - победитель французов - пошел по стопам Павла, что привело в 1825 году к выступлению по французскому образцу декабристов на Сенатскую площадь. Кстати, Наполеон Бонапарт, покоритель Европы, тоже был членом той же масонской ложи, рассуди, мол, теперь сам, почему он дошел с войсками до Москвы, занял ее и все-таки проиграл. А я отвечу - если бы не русский народ, взявшийся за топоры и вилы, Российскую империю давно присоединили бы к масонской Европе и сделали еще в те времена ее сырьевым придатком. Вот тебе ответ на вопрос, кто правит миром - монархи или тот, кто стоит за их спинами. Так же вышло с декабристами, возглавляемыми офицерами-масонами, Россия со времен татаро-монгольского ига спала беспробудным сном, поэтому они, поцокав по камню копытами, расползлись не по своей воле по необъятной стране, осев большей частью в Сибири, главарей же повесили. Выходит, обуздание империи с непокорным народом намечалось мировой властью не в Великую Октябрьскую революцию - тогда она опять лишь шевельнула бровями, а куда раньше. И продолжается до сих пор.
  В начале декабря у меня набежало средств еще на одну сотку, но радость от навара была преждевременной, на рынке вновь появился Баснописец с прикованным к руке пацаном. Обстановка вокруг была неспокойной, по городу мотались патрульные машины, бродили пешие патрули, по телевидению и в средствах информации ежедневно передавалось о чеченских, вообще кавказских, ваххабитских терактах. На вокзалах и в подъездах домов раздавались взрывы с человеческими жертвами, отчего проверки документов следовали за проверками, а по вине Баснописца у меня не было ни одного документа, удостоверяющего личность. С утра до вечера я мотался по конторам со справками о восстановлении утраченных бумаг, и если бы не славянская наружность и неподходящий для совершения терактов возраст, не вылезать бы мне из ментовских телевизоров. Поэтому встретил я сотрудника уголовки взглядом седеющего зверя, готового предъявить претензии по поводу незаконных на него облав.
  - Нестыковочка есть, писатель, - подходя, ухмыльнулся оперативник на кривых ногах. - Уворованное у того кавказца до сих пор не находится.
  - При чем здесь я? - сжал я кулаки в карманах. - Мало что ли вам отстегнул?
  - Не понял, кому ты отстегивал?! - налился Баснописец нездоровой краской. - За что и сколько, огласи в цифрах?
  - Тебе, опер, за ваше дутое дело, - подался я вперед.
  В голове у меня возник образ казака в форме, который про кавказцев сказал, что их нужно только убивать, потому что доказывать им что-то бесполезно, ситуация получалась похожей, но теперь с русским мурлом. Но прописные правила должны соблюдаться везде и во всем, несмотря на капитальный беспредел в стране, иначе наступит время людей с одним законом - кто сильнее. Такая отповедь была написана на моем лице, Баснописец стоял и лопался от внутреннего давления, пацан рядом с ним стал похож на кол с накинутыми курткой с шароварами, придавленный огромной кепкой. Я был уверен, что он не сказал больше ни слова, мало было этому мордатому, решившему деньгами заменить свой физический недостаток.
  - Ну с-сука, я тебе устрою, железные решетки глодать будешь, - брызнул слюной Баснописец. - Бетон до основания прогрызешь.
  - За мои пятьсот баксов, или подкинешь на бедность из запихнутых под плинтус в своей квартире? - ощерился и я, терять мне, судя по всему, было уже нечего.- У меня было время обдумать свое положение и поделиться информацией с очень интересными людьми.
  Баснописец подавился собственной слюной, рванув пацана за стальное кольцо, потащил его вдоль прилавков по направлению к базарной ментовке со входом со стороны Буденновского проспекта. Но я был спокоен, мне нужно было как можно быстрее делать новые документы, чтобы дать надлежащий отпор охамевшему крысятнику. За такими рассуждениями меня застали забегавшие на рынок Сникерс, Папен, Хроник и Лесовик, я без раздумий рассказал им о своем случае. К ребятам наведывался оперативник из областного управления с двумя большими звездочками на погонах, у него были дела с Папеном, его сожительницей и другими менялами, подходили опера из других районов города. Валютчики отреагировали однозначно.
  - Тебя обули как мальчика на пятьсот баксов... Да они озверели вконец,- раздраженно брякнул Папен. - Если ты знаешь, что берешь ворованное, а потом попадаешься и возвращаешь его, опера ничего брать не должны, отстегнешь им в знак благодарности за отмазку рублей двести-триста. Даже при сложных делах сумма никогда не поднималась больше сотни баксов, а теперь гулькины с баснописцами начнут трясти и нас. Короче, сдавай этих рвачей операм из КГБ и не думай ни о чем.
  - Помнишь, как ребята подставили начальника районной уголовки, когда мы работали еще на ваучерах? Ну, того зажравшегося грузина, - вмешался Сникерс. - Где этот мудила теперь? Пробегает мимо нас в засратых штанах, как положено беженцу из страны третьего мира. За пятьсот баксов я кого хочешь на тот свет отправлю, а ты кормишь козлов, которые к нам ни ногой, ни задницей. Если тебя приловили, отдал им что сохранил и на этом дело закрыли, остальное, мол, продал. Или иди в полную отмазку, или покупай такие же изделия. Да они усрались от радости, что нарвались на дурака.
  - Сдавай козлов и не забивай себе голову, иначе они перекинутся на всех, - потребовали менялы. - Кому надо, мы сами подскажем.
  - Вообще инителлигент, тебе пришли кранты, они теперь будут стараться тебя закрыть, - повернул вдруг Сникерс разговор в другую сторону. - Они не дураки, если им докажут вымогательство, то увольнением не отделаются. За них, похоже, взялись на полном серьезе.
  - У меня документы пропали, опера потребовали предъявить, я принес им все бумаги, - сказал я о самом главном. - Когда они ушли, исчезли паспорт, права, военный билет.
  - Это их работа, - констатировали Лесовик с Хроником. - Они сделали такое, чтобы легче было тебя придавить.
  - Зачем? - ошалел я. - Разве мало других способов?
  - Затем, пока будешь мотаться по инстанциям, ты у них вот где.
  - Это подлянка, так подлянка! - Крутнул я шеей. - Она не лезет ни в какие ворота.
  - Тебя надо было раскрутить, - обыденно сказал Хроник, бывший мент. - А как еще!
  - Что они с документами сделают?
  - Могут порвать и выбросить, захотят - продадут кому-нибудь из беженцев, - сплюнул Сникерс. - По ксивам сейчас нехилые бабки наворачивают, не слыхал про пластиковые карточки? Говорили тебе, дергай отсюда пока при памяти, ты здесь никто и твоими книгами они подотрут задницу. Но прочитают, чтобы знать, с кем имели дело.
  - Полный беспредел, - развел я руками.
  - У нас вся страна такая, - засмеялись ребята.
  Из-за угла магазина со стороны Буденновского показались Баснописец с пацаном, за ним шли начальник уголовки базарного отделения и его заместитель, сзади переваливались два амбала в форменных бушлатах из пешего патруля. Вся компания двинулась в нашу сторону.
  - Я бы смайнал, - посоветовал мне Лесовик. - Переждал бы где-нибудь, когда дело утрясется, иначе будут доставать, пока пар из задницы не пойдет.
  - Они обещали меня не трогать, - раздул я ноздри.
  - Если мент обещает, то обещанное он исполнит точно. Иметь в своих руках власть, да чтобы не употребить ее не по делу.., - покивал Лесовик лысой головой. - Линяй отсюда, говорю, не чешись блохастым бобиком.
  Я пригнулся и нырнул за спинами менял в раскрытые ворота, нужно было проскочить до той стороны базара с машинами под рыбу, пролезть в дыру в заборе на улицу Тургенева и по ней добежать до Семашко или спуститься к Дону по Буденновскому. Тогда можно почувствовать себя в безопасности, а до этого момента рынок перекроют за минуты, тем более что личность я известная. Эта мысль заставила изменить планы, я решил, пусть они помечутся на выходе, а я проплыву под окнами ментовской конторы, и завернув за воротами к трамвайной линии, пошел на автобусную остановку. На тротуаре оглянулся, увидел, как верхушка уголовной кодлы втягивалась вовнутрь базара, стало ясно, что пока не получу дубликат справки ВТЭКа, ловить мне на рынке нечего, и что нужно срочно спасать то, что осталось в заначках, распиханных дома по разным углам. Примчавшись домой, закрутил серебряные изделия в кусок тряпки, сунул туда же кляссер с тощей коллекцией монет и несколько золотых побрякушек, потом свернул в трубочку пару соток и остаток денег. За окном быстро темнело, казалось, в дверь вот-вот загремят коваными сапогами. Я не боялся ментов с ОМОНовцами, я боялся себя, если здоровому человеку было все равно где сидеть - дома перед телевизором или в тюремном боксе, то мне было легче застрелиться, нежели отсидеть три месяца в закрытом помещении. Боязнь замкнутого пространства могла толкнуть на любой поступок, после которого все могло закончиться чем угодно. Прихватив еще пару вещей, я выбежал на улицу, решив переждать это время у Людмилы, а когда сделаю документы, то нанесу визит в ментовку сам. Меня утешала еще одна мысль, что за ночь и за следующий день должно прийти трезвое решение проблемы.
  Транспорт, даже коммерческий, ходил плохо, шла борьба между директором главного автопредприятия кавказской национальности, посадившего на автобусы джигитов, и русскими начальниками остальных парков. Шоферы кавказцы отказывались подбирать стариков, требовали с них, как со студентов и школьников, оплату за проезд, и лишь горстка граждан не желала мириться с беспределом, забрасывая власти жалобами. Но, как говорится, дурной пример заразителен, вскоре появились доморощенные козлодои, начавшие копировать новую орду, в это же самое время по телевизору показывали, как Москву терзали казанские татары. Новое иго раскосое и черноволосое молча глотала вместе с нами и высокомерная столица, вместо того, чтобы подать пример свободолюбия, добытый за века нашими предками.
  В автобусе народу было мало, я вышел на пересечении Ворошиловского проспекта с Большой Садовой, предстояло нырнуть в переход и пешком продолжить путь до Петровской, либо проехать на любом транспорте одну остановку. Милицейские бобики гоняли по проспектам один за другим, у меня не было ни документов, ни справки из зубной поликлиники, руки оттягивали пусть небольшие, но ценности. В связи с частыми терактами и войной бандитских группировок за передел сфер влияния, людей на тротуарах виднелись единицы, я решил, что лучше проехать остановку, чем светиться у всех на виду, а там как Бог на душу положит. Когда завернул с Садовой на Чехова почувствовал, что провалился словно в тихий омут, на улице знаменитого на весь мир писателя не было ни фонарей, ни случайного луча из окон старых зданий. Но на Социалке подкосили два ярких пучка в упор, я прижал хозяйственную сумку с состоянием к животу, намереваясь расстаться с ней только через труп, это был ментовский "УАЗик", который закачался почти рядом. Блюстители порядка проводили меня до поворота на Петровскую и покатили по направлению к Станиславского. Я взобрался на бугор по щиколотку в грязи на середине улицы в центре города и заскользил на подошвах ботинок вниз, к двухэтажному полубараку с осыпающимися боками. Внизу балки даже собаки молчали. Протиснувшись в тоннель с нависшим вторым этажом, вошел во двор, поднялся по железной лестнице с деревянным настилом вдоль стены на этот этаж, свет из квартиры Людмилы едва просачивался сквозь занавески. Она открыла тогда, когда снова показал лицо в проем, в прихожей стоял допотопный холодильник, в комнатушке с низкой кроватью картавил еще советский телевизор, в углу горбатился книжный шкаф с набором макулатурных изданий и с фотографиями под стеклом. На столе торчала из вороха материи швейная машинка, вокруг был легкий бардак под нечастое шофе хозяйки, а полноценный бардак расцветал через тонкую перегородку, в комнатенке двадцатилетнего сына-алкоголика, нарушаемый попытками уничтожить его соединенными усилиями. Вот и все богатства бывшей любовницы начальника строительного управления, бывшей сожительницы студента грузина, десяток лет назад лучшей 'миссис' немалого трудового коллектива, входившей без стука в кабинет областного градоначальника. Первым вопросом Людмилы был:
  - Что у тебя случилось? Почему ты бледный?
  - Извини, у тебя нельзя перекантоваться несколько дней? - с порога объяснил я приход в неурочное время. - У меня небольшие неприятности.
  - Конечно, проходи, - Людмила отступила на шаг, продолжая пытливо заглядывать в лицо. - А какие неприятности?
  - Переведу дух и расскажу.
  - Тогда я поставлю пока чай.
  За двухлетнее общение Людмила накормила меня раза три, из нее выпирала в полный рост казацкая привычка - содрать нежели поделиться пусть даже куском хлеба, а может, к такой заскорузлой скупости ее приучили щедрые любовники. Мать умерла, отец после развода с ней не пускал дочь на порог, женившись на молодой содержанке. Закончив учебу, грузин умотал на "цивилизованную" родину, Людмила ездила в Грузию по туристической путевке, а мачаидзе, как прозвал я его, не соизволил пригласить ее ни разу. Она же не переставала восхищаться увиденным в солнечной стране, подтверждая тем самым, что по развитию недалеко ушла от горцев. Ах, какие у грузин благородные лица, неподдельно восхищалась она, для нее это была самая образованная нация на земле, она так достала меня восхвалениями тамошних красот, что начало даже подташнивать. По Евровидению как раз передавали конкурс песни из Монако, концертный зал был заполнен европейцами, и я попросил Людмилу сравнить их лица с лицами жителей солнечной Грузии. Мол, кому больше подойдут индейские перья вокруг головы с томагавками в руках. И Людмила через некоторое время заговорила о бедности в странах третьего мира.
  - Все-таки, что с тобой случилось? - вновь поинтересовалась любовница, расставляя чашки на небольшом столе. - У тебя всегда был относительный порядок, сам производишь впечатление уверенного в себе человека, и вдруг прибегаешь среди ночи с растерянным видом ко мне.
  Я молча впитывал через носки идущие от электропечки волны тепла, воздух в комнате был прохладен, потому что городские власти взялись экономить топливо с электроэнергией, пытаясь заставить народ оплачивать коммунальные услуги. Любовница не платила по счетам годами, у нее в последнее время не было ни работы, ни заработка, она жила на скудную пенсию и боролась за мизерные пособия. Цены скакали вверх выхоленными скакунами, не осознавать этого могли лишь подгребавшие под себя народное добро, одновременно плюющие на этот самый народ, разбогатевшие в одно мгновение евреи, кидавшие через плечо объедки национальным жополизам из низов. То есть, шабесгоям-шестеркам во все века.
  - Во первых, сейчас еще не середина ночи, - расслабленно ответил я. - Во вторых, уверенности в будущем у меня никогда не было, а то что упорно рвусь к цели - это верно, но уверенность в себе и желание вырваться из узды - не одно и то же. Ты хочешь услышать причину визита?
  - Конечно, тем более, что с моим кобелем что-то случилось, - откликнулась Людмила. - Должна же я знать, кто его побил.
  - Напоишь чаем, расскажу во всех подробностях, кстати, я перехватил бы супчику, можно и жиденького.
  - Обойдешься постным печеньем, сама забываю про чувство голода лишь у тебя. Но ты бываешь прижимист.
  - Тебе сколько ни дай - все равно будет мало.
  - Я женщина, мог бы что-то принести и сейчас.
  - Каждый твой визит обходится мне в две - три сотни рублей, да расходы на колготки с зубами и холодильниками. Прости за бестактность, девочки возле 'коня с яйцами', что напротив областного Дома Советов, делают минет за пятьдесят рублей. Пухленькие украиночки согласны разделить постель за сто рублей, потому что рубли по сравнению с хохлобаксами считаются твердой валютой. Так что, не надо на меня наговаривать.
  - Иди к столу... благодетель, все равно кроме чая ничего не получишь.
  - Спасибо и за это.
  Я часто замечал неприятные перемены, происходившие с бывшими любовницами кавказцев или больших начальников, для которых мерилом ценностей всегда являлись деньги, недоумевая по этому поводу и размышляя, неужели англичанки или француженки такие же как наши стервы! Нет, наверное, ведь на Западе люди старались подыскать супругов в первую очередь по интеллекту, а потом по другим достаткам. Если бы я знал, как глубоко ошибался в таком простом, казалось бы, вопросе.
  Попив чаю с парочкой печений, я пересел на кровать, в то время как Людмила заняла выжидательную позицию на стуле, с рассказом не торопился, потому что не ведал о реакции, последующей за ним. Улучшив момент, схватил любовницу за край халата и залез рукой в трусы, одновременно расстегивая ремень на брюках, в голове мелькнула державная мысль о вечном, мол, сколько женщин погубило обыкновенное любопытство - одному Богу известно. Людмила кусая губы покряхтывала подо мной, терпеливо дожидаясь раскрытия причины позднего появления, наконец не выдержала, кряхтение перешло в долгий стон. Перевалившись на другую сторону кровати я отдышался, дал возможность прийти в себя и подружке, и только после этого приготовился раскрыть тайну. Любовница покосилась на сверток с моим богатством, потом отвела взгляд на задернутое занавеской окно и долго смотрела в одну точку.
  - Ты хочешь спрятать это у меня? - заговорила она.
  - Там прятать практически нечего, серебро с монетами, пара золотых изделий и двести баксов с небольшой суммой денег.
  - Ты сам рассказывал, как ребята скупают ворованное, а теперь и тебя хотят за это привлечь. Где логика, милый?
  - Они рисковали, я не хотел идти на риск.
  - Тогда за что опера привязались именно к тебе?
  - Пацаны, у которых я выкупил золото, подвели ментов ко мне, а я тогда подумал, что они уже самостоятельные.
  - Почему эти пацаны показали на тебя?
  - Потому что изделия были ихние, они какого-то чурку ограбили.
  - Значит, ты купил краденное?
  - Вообще-то, они меня подставили, - промямлил я, вспоминая, что с самого начала не решался связываться с подростками, даже внешне выглядевшими отморозками.
  Недоверие Людмилы ко мне начало раздражать, я недоуменно уставился на переспавшую со мной женщину, то ли это была игра глупой бабенки в честного человека, или ей что-то было нужно.
  - Я не хочу оставлять тебя у себя со свертком ворованных вещей, - выдавила сквозь зубы любовница.
  - Почему? - насторожился я.
  - Тебя ищут оперативники, они могут приехать сюда.
  - Они не знают, где ты живешь.
  - Милиции обо мне доложит твой сосед, ты сам давал ему мой телефон. И вообще, у тебя есть серебро с золотом..., а меня копейкой попрекал.
  - Этот сверток все, что у меня есть, я пришел к тебе, чтобы сохранить последнее, к тому же, ворованного в пакете ничего нет.
  - Я даже не подозревала, что ты ворочаешь большими суммами, - упрямо нагнула голову Людмила. - У меня из драгоценностей имеется только пара колечек, которые подарил отец на совершеннолетие, да еще ты соизволил дать мне две серебряных цепочки с погнутым турецким перстеньком. Если не хочешь делиться со мной драгоценностями, я не желаю принимать участие в твоих проблемах.
  Я наконец-то осознал, кем была на самом деле любовница, которую пригрел на груди, балуя ее в каждый приход царскими деликатесами, внутри заворочалась привычная пустота, знакомая мне едва не с пеленок.
  - Ты все сказала? - оторвал я голову от ладоней.
  - В общем, да, - пожала плечами любовница.
  Я оделся, забрал свой сверток и вышел в прихожую, услышал, шагая по деревянному настилу казачьей галдареи, возведенной вокруг второго этажа, щелчок закрываемой двери. Я не обижал ее, не обзывал, не трогал, покупал каждый раз цветы, о которых другие женщины перестали мечтать, и увидел результат этих забот. Хорошо, что не раскололся сразу, не выложил на тарелочке ненужную ей правду, а додумался вначале ее трахнуть, а то умотал бы голодным, получив очередной пинок под зад. Но пройдет совсем немного времени, и она снова обратится ко мне, как позвала к себе после моей поездки на море.
  Если пару часов назад по тротуарам еще торопились фигуры пешеходов, то сейчас я казался в пустом городе блохой под увеличительным стеклом, ко мне мог подвернуть любой из желтых с синей полосой 'уазиков' и увезти хоть в неизвестном направлении, если бы кто-то из ментов надыбал, что у меня было сумке. Транспорт не ходил, редкие окна в темных домах сочились несвежим светом, впервые я видел за не один десяток лет столицу южного региона притихшей. Во времена пика социализма и тотальной охоты на пьяных шмыгали со двора во двор хотя бы тени алкашей, сейчас же город казался напрочь вымершим. Дутое богатство оттягивало мне руку, я не знал, в какую сторону податься. Если завернуть к куму, жившему остановкой дальше, он меня примет, но как на это дело посмотрят домашние, его супруга была секретарем у главы администрации центрального района города. Поехать к другу Сэму - тот сам перешел в примаки не оставив адреса, к сыну с дочерью лучше не соваться, им важно одно - деньги. И о Людмиле с Данилкой думать не стоит, они боятся любого шороха, хотя так же ждут доброго дядю с подачками, а здесь самому край встать на ноги. Если прикинуть на круг, то выходит, что всем нужны только деньги, а я не в счет ни у кого. Можно с полным основанием воздеть руки к небу и патетически воскликнуть: о, времена, о, нравы! Они проявились с демократизацией нашего общества в полный рост.
  Я все-таки сумел пройти бесконечный черный подземный переход с Большой Садовой на Ворошиловский, меня не остановила ни одна бикса в накинутом на плечи пальто, предлагавшая посмотреть бесплатно взлохмаченную чебурашку между ее голых ног. Успел даже выдвинуться к вымершей остановке транспорта в надежде на маршрутку в сторону Северного жилого массива, и в этот момент прямо ко мне подрулил патрульный бобик. Открылась дверь, наружу подался милиционер в бушлате и в фуражке с красным околышем:
  - Куда направляешься, старый?
  - К себе домой, - постарался я ответить как можно спокойнее.
  - Вот как... Откуда идешь?
  - От своей любовницы.
  - Значит, твой петух еще работает? А в руках у тебя что?
  - Сверток, ясное дело.
  - Понятно, что не мешок, что в свертке, я спрашиваю?
  - Инструмент разный... ложки, вилки.
  - Инструмент или ложки? Говори понятнее, или мы проверим.
  - Ложки тоже едальный инструмент.
  В кабине помолчали, затем короткая машина с высоким поджатым задом скакнула дальше по проспекту, я тут же двинулся навстречу жигуленку с разбросанными колесами и просевшим кузовом. Но скорость у жигуля, похожего на расползшуюся по льду телку, оказалась приличной, и на поворотах обледеневшего шоссе с мешаниной из снега не занесло ни разу. До "Горизонта" домчались минут за восемь, я рассчитался с водителем, смахивавшим на свою машину, бойкий жигуль, подсвечивая себе раскосыми же фарами, скрылся во тьме.
  Несколько дней я не выходил на рынок, сверток с изделиями спрятал у соседки, которая поначалу уставилась на меня непонимающе, но сыграла придуманная на ходу байка, что хочу отлучиться по делам, а замки на дверях ненадежные. Сама, мол, свидетель, как мои двери вышибали алкаши с ворами, и соседка, не спросив что в свертке, унесла его в глубь комнат. По прошествии недели я решился позвонить одному влиятельному лицу при крупных звездочках.
  - Не заводи себя, они тебя больше пальцем не тронут, занимай на рынке свое место и продолжай трудиться как раньше, - оборвал он на полуслове мои сетования. - Да вот еще что, перестань наконец болтать о круговой поруке в милицейской среде, она теперь везде угнездилась. Но в наших рядах она все равно будет похлеще, потому что в наших руках власть над народом.
  - Понятно. Я до сих пор без документов, - напомнил я высокому милицейскому чину.
  - Собери нужные справки, когда разнесешь по конторам, позвонишь мне снова, и приходи к нам с заявлением на этих идиотов, если не догадался написать на них на другой день.
  - Муторно втягиваться в такое болото.
  - Тогда решай сам, все зависит от тебя. И все-таки я советую не прощать паскудства оперов, а они сейчас у нас почти все без нужного образования. Сам знаешь, на безотказной бабе кто только не катался.
  - Спасибо за совет, я над этим поразмышляю.
  - И не бойся никаких угроз, мы отморозков за избиение бомжей находим, а здесь тем более накажем по полной. Жду звонка.
  После такого разговора я решился выдраться на белый свет, тем более что за солидный промежуток времени в квартиру никто не постучался, телефон молчал тоже. Ребята встретили меня как обычно, они подумали, что я поехал встречать Новый год среди родных, служивших в Козельске, небольшом ракетном городке под Москвой.
  - Правильно сделал художник, что свалил на время, Баснописец пасся здесь постоянно, - объяснял мне Папен, вертя головой едва не вкруговую. - Хотя начальник базарной уголовки и подполковник Юрков из областного управления упирались за тебя лбами, пятьсот баксов, отстегнутые им тобой, это больше чем беспредел. Поэтому борзой опер и мечтал закрыть тебя в тюрьме на Богатяновке. Пиши на него заяву, валютчики за это только спасибо скажут, иначе он пойдет шерстить всех подряд.
  - Писать я ничего не буду, это бесполезное дело, потому что свидетелей нет, - пожал я плечами. - А нашему пастуху с хозяином покажусь.
  В кабинете начальника уголовки рынка никого кроме него больше не было, я поздоровался и занял выжидательную позицию возле стола.
  - Присаживайся, - указал начальник на стул, он был в обычной своей черной фуражке на голове. Приветливо улыбнулся. - Баснописец требует, чтобы мы тебя закрыли, как ты на это смотришь?
  - На ваше настроение, если я этому крылову с тюлькиным мало отстегнул, тогда какой разговор, - усмехнулся я. - Среди менял идет пересуд, что опера обули меня как мальчика, ведь я полностью вернул то, что купил у тех прощелыг.
  - Ты точно не знал про ворованное золото?
  - Даю слово, тем более показалось, что пацаны были постарше, лет по семнадцать не меньше.
  - Хорошо, я тебе верю.
  - Вы сами не раз делали мне ревизию, - посмотрел я в глаза начальнику.
  - Здесь проверяют всех, - ушел тот от ответа. - Становись и работай дальше, никто тебя больше донимать не будет.
  - А мои баксы они вернут? - не утерпел я с подковыркой. - На оставшейся у меня мелочевке много не наваришь.
  - Свидетели есть, что ты отстегивал тем оперативникам? - прищурился начальник, и не дожидаясь ответа, поставил точку в моих претензиях. - Вот именно, забудь как дурной сон.
  Выйдя из ментовки, я посмотрел на купленные за сто пятьдесят рублей японские часы, позолоченные, со стеклом из горного хрусталя, корпус у них был поцарапан, тикали тоже по-японски - то останавливались, то выбрасывали неправильное число. Ремонт обошелся бы еще в сто пятьдесят рублей. Их мне продали два парня с Украины, пояснив, что выиграли в карты, значит, пришла пора толкнуть японцев какому-нибудь лоху, чтобы набрать нужную сумму для раскрутки, может повезет еще с чем. А бежать с рынка означало бы признать свое поражение. Сверив время на часах с бесконечностью на колокольне, я заспешил к воротам, его хватало лишь смотаться за деньгами и вернуться обратно.
  До Нового года осталось каких-то десяток дней, но приближение праздника ощущалось не очень. Я крутился в поте лица, наматывая километры пробежками от нашего угла с внешней стороны рынка до центрального прохода вдоль торговой площади, валютчики, на которых работал перекидками баксов, сочувственно похлопывали по плечам. За время моего отсутствия Баснописец с Тюлькиным пытались провести подобный эксперимент и в центре, но нарвались на сплоченное сопротивление валютчиков. Если с ворованным ребята залетали откровенно, то соглашались на следственный изолятор или шли в отмазку, лишь бы не отстегивать мзду хамам присосавшимся к базару и не мечтающим побывать в шкуре менялы. Конечно, не у каждого очко было железным, но больше чем на сотню баксов, оба опера никого не раскрутили. Меня менты из районной уголовки обходили стороной, чувствовалось, что мой солидный благодетель дал им указание, но доллары возвращать никто не собирался.
  Я обменял двести баксов нового образца старому клиенту и сунул их в сумку, висящую через плечо. Быстро темнело, стрелки на часах колокольни замерли еще до обеда, это Чубайс собирал долги, ежедневно отрубая свет то в одном, то в другом районе города. Сегодня наступила очередь Пролетарского района, Бог работающий от электричества механизм крутить не желал. Я приподнял край перчатки и посмотрел на часы, закругляться было рановато, иначе нависала угроза не выработать уплаченного вперед. Заметил высокого спортивного вида парня он выскочил из-за табачного ларька напротив, быстро отмеряя расстояние до меня, это был тот самый убийца, фоторобот которого висел на стенде за спиной. Я оглянулся вокруг, но не увидел как всегда в таких случаях ни патруля, ни казачьих контролеров, народу тоже было немного.
  - Ну как, писатель, идет работа? - спросил парень. - Ничего интересного не взял?
  - По ночам значительное не носят, - угрюмо ответил я. - Только что обменял двести баксов, а перед этим влетел на пятьсот.
  - У тебя вечно проблемы, - озирая площадь, пожевал губами парень. - Кинули, что ли?
  - Менты за ворованное наказали.
  - А ты его берешь?
  - Не брал. Теперь я думаю, что меня подставили.
  - За подлянку надо отвечать.
  - Кому? Там были пацаны лет по четырнадцать-пятнадцать.
  - Все равно, таких уже распихивают по малолеткам.
  Убийца постукал перчаткой о перчатку, кожа, из которой их сшили, была новой и скрипучей, как и шкура у собеседника под выбритым, будто срезанным подбородком, она тоже отливала синевой. В морозном воздухе распространился запах хорошего одеколона, лицо у парня было удлиненным, глаза меняли взгляд от холодного, почти бессмысленного, до внимательно заинтересованного. Сухощавая фигура вытянулась под метр восемьдесят, длинные ноги были обтянуты джинсами, на ногах плотно сидели теплые ботинки, таких сухопарых ребят отбирали в военную разведку или в спецназ, или даже в диверсионную группу. Я ощупал ручку шила в кармане китайской куртки и покатал желваки по скулам.
  - Значит, стоящего ничего не приобрел? - спросил снова парень, прервав мои наблюдения.
  - Для тебя нет.
  - Для меня?.. - насторожился он.
  - Я знаю, зачем ты сюда набегаешь.
  Он поскрипел ботинками, кашлянул в кулак и снова пристально взглянул мне в глаза, я успел высвободить ручку шила из-под клапана кармана.
  - От тебя мне ничего не надо, - усмехнулся он. - Думал, расскажешь интересное о друзьях, а ты сам весь в проблемах. Работай, художник, к тебе у меня интереса нет.
  - Твое дело, - пожал я плечами.
  Парень отодвинулся к остановке трамвая, потом зашел за киоск по продаже видео и аудио кассет, и провалился сквозь землю. Я сунул оружие обороны снова в карман, покрутил головой, со стороны толкучки на Московской улице наконец-то показался патруль. Морозец придавливал, от хлебного ларька Сурена послышался скрип снега, ко мне направлялся старик в потертом пальто и черной шапке на кустистых бровях. Который год носил он на рынок по одному, по два золотые червонцы из не иссякающего источника, от него почувствовался запах перегара, смешанный с не менее жгучим чесночным запахом.
  - Берешь? - без предисловий спросил перестроечный Корейко.
  - Наконец-то объявился, ты ко мне сто лет не подъезжал.
  - Сегодня я припозднился, иначе зашел бы к Папену со Сникерсом, а к тебе зачем заскакивать, когда ты ничего не смыслишь, - старик громко икнул. - Водку суки продают паленую, изжога замучила.
  - А ты обратил бы внимание на акцизную марку?
  - Рассмешил... по залу налоговый инспектор с журналом шастал, а ты про акциз.
  Старик вытащил завернутую в бумажку монету и со смаком выбил сопли под ноги Андреевне, трезвая Света недвусмысленно перекинула кульки на левый локоть, окидывая нахала недобрым взглядом. Я поднес червонец к окну магазина, откуда лился электрический свет, вес показался не соответствующим норме. Чувствуя неловкость за задержку клиента, я прижался плотнее к стеклу, цвет тоже померещился через очки плюс два с половиной не родным.
  - Пойдем в торговый зал, - позвал я деда. - Здесь я совсем замерз, ничего не вижу.
  - Что ты как не настоящий, - забурчал тот. - Иди сам, я тут подожду.
  За прилавками сегодня работали Риточка с Леной, сменившие батайчанок мать с дочерью, Риточку можно было хоть сейчас использовать в качестве манекена в витрине, она расставляла за стеклом пирожные. Окинув меня черными глазами, сдула со лба белую челку.
  - Зайду к вам всего на минуту, - поднял я руку.
  Я старался заскакивать в помещение в крайних случаях, заведующая гоняла меня как последнего алкаша прикрываясь тем, что загораживаю вместе со своими клиентами ассортимент товаров за стеклом витрин. Ритулька пожала плечами, мол ее это не колышет никоим образом, Лена промолчала тоже. Я вытащил увеличительное стекло, навел на голову Николая Второго, быстро перевернул монету на другую сторону, где раскинул крылья, усеянные гербами других государств - колоний Российской империи - двуглавый хищный орел. Монета имела вид только что выскочившей из-под печатного станка, она представляла из себя обыкновенную подделку пятьсот восемьдесят третьей пробы, вес которой был меньше настоящей девятисотой, что меня и смутило. Цвет тоже отливал желтизной. Когда ко мне попадал николаевский червонец, то сразу ощущался еще не разворованный золотой запас Российской империи, а таким самопалом, что лежал на моей руке, кавказцы наводнили нумизматические рынки так же, как обеспечили лохов фальшивыми долларами. Я вышел за стеклянные двери магазина, сунув монету старику, согнувшемуся от холода, погнал его последними словами. Старик лишь огрызнулся в ответ, наверное клад, из которого он черпал червонное богатство, успел иссякнуть.
  Новый год надвигался волком из брянских лесов, он со смачным сопением пожирал подкопленный народом семейный бюджет, неся повышения тарифов на все, и люди натянули на головы черные колготки усталости. По телевизору гнали такую муру, что впору было поверить в байку о том, что с третьим тысячелетием наступит конец света, и видимо из-за близкого конца на полную катушку отрывались на экранах все те же лица: Пугачева, Киркоров, Кобзон, Орбакайте, Королева, Николаев. Еще с десяток набивших оскомину имен, не обладающих кроме Аллы ни голосом, ни талантом, сама Алла тоже выезжала разве что на артистизме. Пахмутова стиралась из памяти, не говоря о композиторе Антонове с певцами Серовым или Захаровым, инородными казались Алсу с Валерией рядом с напористой Бабкиной, с ранними Басковым с раздолбанной 'Шарманкой' и Максимом Галкиным, кующим капиталы по всем программам вместе с человеком с улицы Шифриным. Пришлые люди на телевидении все опошлили, перемешали, свалили в кучу, где теперь хорошая песня, где романс и арии сам черт не разберет. Хворостовский с Казарновской бегали по заграницам, Елены Образцовой, Ирины Архиповой, Бориса Штоколова с Евгением Нестеренко и Марией Биешу не слышно, не видно. Конечно, эти великие исполнители уже старые, но ленинградская 'ДДТ' в опале, как и Владимир Кузьмин, как многие, не чета нынешним. Пустили бы на экраны зарубежную эстраду, все было бы интереснее, нежели 'Вопли Видоплясовых' с Жанной Агузаровой. Живущая за бугром Екатерина Шаврина однажды выдала, мол, западный певец свободно берет четыре октавы, 'наш' и на двух как стреноженная корова спотыкается. С трудом поймаешь по загнанным в дальний угол каналам Лучано Паваротти, Хосе Каррероса, Пласидо Доминго, Монсерат Кабалье, Фреди Меркьюри, отца и сына Иглесиасов. Концерты с участием намозолившей уши богатым странам Мадонны, новой певицы Бритни Спирс, подпирающей ее в круглую попу, этой совсем юной дивы, заявившей себя на Западе в полный рост. Даже в советские времена можно было частенько узреть шведских 'АББА' с 'Европой', немецкую 'Модерн Токинг', Майкла Джексона, сексуальную Си-Си Кейч... Скучно стало, несмотря на "открытость" телеэкранного общества, пойти тоже некуда и не на что, потому что цены стали бешеные, а услуги ничтожными. Опять получалось как всегда.
  Года через три от описываемых событий я случайно попаду на концерт Патрисии Каас, свою мечту, любимую певицу, эталон женской красоты и французского обаяния. Ростовскому бизнесу стукнуло тогда десять лет, и богатые люди города закупили зал в новом театре музкомедии, а оставшиеся билеты выбросили в свободную продажу. Я наскреб четыре тысячи рублей на самый верх партера, занял свое место и приготовился слушать божественный голос в сопровождении божественной музыки. Но не тут-то было, дебелые охранники громко переговаривались у входов в концертный зал, молодые девочки, парни в стильных европейских тряпках покидали места, бежали в туалет или в буфет. Искали ряды и кресла опоздавшие, им подсвечивали фонариками билетерши с гардеробщицами, сзади и спереди обсуждали прикид элитарной даже за границей певицы, ее романы, в том числе с Делоном. Этот азиатский базар продолжался до конца первого отделения. Я с напряжением вслушивался в отточенные звуки низкого голоса, жадно рассматривал узкие джинсы, обтягивающие ноги и попу певицы, черную кофточку в стиле а ля франсэ, оставляющую почти открытой левую сторону тела с одной будто мраморной полной грудью, высокую длинную шею, светлые волосы, собранные как бы в простую прическу. Не переставал жалеть о том, что в спешке забыл слабые очки, через которые дома отлично виделся далеко отстоящий от дивана телевизор. Лишь когда Патрисия вышла во втором отделении на сцену в бесподобном, сшитом как бы из кусков материи, бежевом до пола платье и спела одну незнакомую песню, а вторую всемирный хит, я решился на подвиг. Не знаю, что подтолкнуло захватить одну из моих последних книг "Ростов - папа" с морпехом в черном берете и золотыми куполами собора за ним на красочной обложке. Не раз у меня мелькала мысль, что сочинения артистам не дарят, что французская дива и русского языка не знает, тогда зачем ей лишний кирпич в багаж. Но вот взял. Перед концертом распорядитель, которого я хотел расспросить о деталях вручения артистам подарков, категорически отверг мои намерения, сказав, что на сцену пройти не удастся, вручить том в руки певице не получится, потому что она пугливая. Разве что положить его на край рампы во время перерыва между отделениями. Но когда я усмотрел, что женщина с маленькой девочкой понесли моему кумиру цветы, я тоже сорвался с места, рванув по проходу в середине зала уверенно и упорно. Перед сценой персональный секьюрити артистки схватил меня за руку, я показал ему обложку и снова шагнул к лестнице, но руку крепко держали. Тогда я ужал ладонь и выдернул ее из цепких пальцев, мельком заметил, как растерянно оглянулся телохранитель на своих товарищей. Певица в этот момент укладывала пышный букет цветов на подставочку позади себя, я хотел было пристроить книгу и купленную на рынке за десять рублей единственную гвоздику тоже на выступ. Но Патрисия обернулась, я подался к ней, держа том перед грудью как икону обложкой вперед, она все поняла, взяв книгу в руки, всмотрелась в цветные фотографии. И вдруг высоко подняла над необычной прической мое произведение и обратилась с ним к зрителям, зал взорвался аплодисментами, положив цветок вместе со всеми в общую кучу, я тоже зааплодировал многолетнему кумиру. Патрисия развернулась и поклонилась мне глубоким аристократическим поклоном, я по азиатски прижал руку к груди и опустил голову в знак искреннего уважения. Затем крутнулся на каблуках, чтобы уйти со сцены, краем глаза заметив, что певица все еще грациозно сгибается в глубоком реверансе. Снова прикоснувшись почему-то к правой стороне груди, я согнулся в поклоне еще раз и лишь после этого сошел в зал. Я был счастлив, в моей непутевой, исчерканной вдоль и поперек цирковыми зигзагами жизни впервые произошло событие международного масштаба, о котором можно было только мечтать.
  На этой высокой ноте можно было бы поставить точку, но в третьем акте, когда Патрисия вышла к зрителям в свободном, светлом брючном костюме, высветилась буквально не из чего маленькая деталь. Спев чудным низким голосом известный шансон из репертуара Эдит Пиаф, Каас получила очередной роскошный букет и вдруг заметила, что моя гвоздика лежит в стороне от других цветов. Послав в микрофон милое восклицание и поговорив сама с собой по-французски, певица переложила ее на самый верх букетов, чем заслужила новые аплодисменты и громкие возгласы зрителей, уже покоренных ее мастерством. На душу мне упала еще одна капля настоящего бальзама.
  Год 1999 я встретил в гордом одиночестве, трезвый и сытый, звонила любовница Людмила, но я неизменно посылал ее подальше, решив порвать с ней раз и навсегда. Смотреть по телевизору было практически нечего, Галкин с Пугачевой, сыгравшие для пиара свадьбу, уже вызывали не уважение или смех, а выжимали слезу жалости. Из всего показанного понравились лишь "Старые песни о главном", и только потому, что были не истасканными по всем каналам. На другое утро, плюнув на вековые традиции, я подался на рынок, сдатчиков поначалу не было, потом народ зашевелился. К этому времени ко мне и подвалил толстый Пикинес, рыгающий спиртным с луком. Барыга с рождения, он не упускал возможности вырвать клиента с товаром у меня из рук, я пообещал набить ему морду, но мы успели все же договориться полюбовно. Денег у меня было: "Стукнешь по карману - не звенит, стукнешь по другому - не слыхать...", и я заключил с Пикинесом союз, по которому доллары брать мы должны были не дороже двадцати пяти рублей, а золото - кто как умудрится. Я снова работал на дядю, сдавая ему баксы по двадцать восемь рублей, но золота несли непривычно мало и моя душа искренне радовалась, что люди пить стали меньше. Но, как покажет время, горбатого исправит могила, только дадут народу возможность приподнять голову, как заклубятся возле магазинов и пивных подросшие поколения, сменившие отправившихся в мир иной алкоголиков, с пьяными генами в крови и с бессмысленными с пеленок глазами.
  Банковали мы спокойно, патрули отирались возле посадочных площадок городского транспорта, бандиты с отморозками продолжали праздновать наступивший Новый год, алкаши с бомжами не донимали тоже. Упав в омуты, они прилипали ко дну, редко находя силы подняться на поверхность. Несмотря на взаимную неприязнь, мы не испытывали раздражения друг к другу, Пикинез бесплатно взваживал предложенные мне изделия и брал золото по цене, установленной в обычные дни. Уверенности в том, что барыга не обвешивает не было, лишь сережки я взял у двух подружек за бесценок и только потому, что стоимость назначали они сами, по этой причине Пикинез отвалил мне за них в три раза больше. Этого бы не произошло, если бы его внимание не занял мужик с серебряной ложкой, времени тот отнял столько, что Пикинез после него долго не мог говорить. Я стоял немного в стороне и посмеивался в варежку.
  Работу мы закончили часов в шесть вечера, когда разгорелись фонари на площади перед собором, ждать оставалось только ненормального или поймавшего отходняк наркошу. И мы разошлись по домам. Я проскакал по широкой лестнице на пятачок между ларьками и оглянулся, толстая фигура Пикинеза одиноко качалась возле остановки на другой стороне Буденновского проспекта, ему предстояло добираться до Западного, а мне по дороге на Северный. Вокруг было пусто и неуютно, я поднял воротник и взял направление на Соборный переулок, перед копией московского собора Христу Спасителю остался мерзнуть памятник Димитрию Ростовскому, основавшему двести сорок лет назад крепость Ростов на славном Дону. Я тоже голосовал за возведение монумента подвижнику, потом услышал, что святым статуи не ставят, но ее уже отлили. Все мы были неграмотными выходцами из безбожных Советов, а церковники как всегда промолчали. Когда памятник установили, люди взялись обкладывать его подножие цветами, а молодожены отбивать поклоны, и сейчас основание постамента завалили венками с букетами.
  Однажды мне тоже едва не повезло быть отлитым из бронзы, но... судьба, расписанная Богом еще до рождения, постаралась не ругаться сама с собой. А произошло это так: в ростовской газете 'Приазовский край' вышла статья обо мне, как о писателе, издававшемся в СССР, России и за рубежом, но не замечаемом местными властями за правдивость изложения событий в своих произведениях. Статью написал один из известных ростовских журналистов с моей фотографией морпеха в тельнике с закусанным в зубах концом шнурка от черного берета. Потом статью перепечатала 'Литературная Россия' с тем же фото, почти копией фото на моей книге 'Ростов-Папа', но без золотых куполов ростовского собора за спиной. Газета попала на глаза владельцам мастерской художественного литья на Буденновском проспекте и вскоре у меня дома раздался звонок от одного из братьев Костевых, хозяев той мастерской, предлагавшего приехать к ним для договора об отливке с меня памятника с установкой его в центре Ростова. Я в тот момент крепко поругался с евреями, после чего начались проблемы по изданию своих произведений, отвергаемых центральными издательствами из-за внесения меня ими в черный список. Предложение заинтересовало, побежал за консультацией к знающим людям, они подсказали, что дело это дорогое, можно запросить с литейщиков большую сумму денег. С тем и пришел к ним, сообщив о своем желании издать одну из книг за свой счет, который оплатят владельцы мастерской. Костев долго слушал меня с блуждающей улыбкой на лице, говорящей о его поисках выгоды для себя, затем передвинул принесенное мною фото снова ко мне и развел руками. Он так и не дождался на свое дельное предложение нужного ответа из двух слов: Сколько дадите. Так-же странновато получилось с размещением этой же фотографии на лицевой странице обложки журнала 'Ростов официальный', в котором была напечатана та самая статья с тем же портретом. Главный редактор вместо того, чтобы согласовать вопрос со мной, решил поговорить вначале с автором статьи. Результат я чуть позже узнал от самого автора, позвонившего вскоре с сообщением, что это он отсоветовал помещать фото на обложку по причине, мною так и не понятой. О ней я узнал позже, когда питерское издательство 'Крылов' успевшее выпустить два моих тома про терских казаков, отказало в выпуске третьего. На вопрос ведущему редактору по какой причине, тот сообщил, понизив голос, что на меня к ним 'прикатили телегу' о том, что я антисемит. Накатил ее все тот же автор очерка обо мне, крымский 'вдруг прозревший' татарин. И круг замкнулся, местные евреи, беженцы из Одессы в Ростов от 'беспредела' над ними там маршала Жукова, готовы были терпеть меняяна центральном рынке города, нежели поднимать на верх как писателя, доказавшего творчеством свой профессионализм.
  Проскочив памятник Дмитрию Ростовскому, я все же подумал о том, что на детские дома, квартиры для беженцев-соплеменников, пособия на детей с инвалидами, на пенсии старикам, на открытие рабочих мест ни времени, ни денег не находится, а на святых, в которых не верим - пожалуйста. Я часто задумывался, зачем отливать копии святым, когда они без этого над толпой, в храмах висят иконы Серафиму Саровскому, Сергию Радонежскому, Дмитрию Донскому и другим подвижникам земли Русской, денег на них ушло не как на изваяния из меди. Но у нас возвели монументальную партшколу, а детский садик сзади нее развалился от старости. Повторяюсь, конечно, для лучшего запоминания исторических фактов.
  На Большой Садовой людей спешило по своим делам единицы, почти все уткнули носы в воротники пальто и курточек, лишь яркие рекламы сиротливо переливались огнями. Впечатляло только оккупированное правительством области старинное здание с голубоватыми подсветками белокаменных портиков по фронтону, с перекрытой модной черепицей островерхой крышей. За ним чернели просевшие в землю на половину фундамента с трещинами от крыши до самого низа дома ростовчан. Что изменилось с приходом новой власти? Абсолютно ничего. Тогда зачем надо было строить из себя одуванчика, когда у самого рыльце в пушку?...
  Дома я первым делом подсчитал навар, заработок составил почти тысячу рублей, и это при том, что никого не обманул, не обвесил, не отобрал насильно. Хочешь - сдавай доллары или золото, или иные какие ценности нам, не хочешь - неси в приемные с обменными пунктами. Но знай, что там у тебя возьмут дешевле, а я лично отстегиваю больше, и вышел поработать вдобавок за систему услуг, закрытую в праздничные дни. Поэтому никаких претензий ко мне быть не должно.
  На второй день мы снова банковали вдвоем, народ приходил в себя. В прежние времена люди болтались говном в проруби до самого крещения или вообще до старого нового года, обблевывая тротуары с рабочими местами на производстве. Теперь кормить никто никого не собирался. На третий день в полный рост закрутились оптовые рынки продуктов, промтоваров, заиграли красками овощные и фруктовые развалы с солениями с мочениями, сушеным урюком, изюмом, курагой. В мясном на прилавках грудились куры, утки, гуси, индейки, куропатки, поросята, телята, баранина, в рыбном отделе белужьи, стерляжьи, соминые балыки, кефаль, форель, машины с живой рыбой. Чего только не родилось на донской земле и близкой Азии. Распахнулись четыре входа в базар с массивными воротами, сваренными из железных брусков с крестовинами, валютчики заняли посты по длине центрального прохода от Соборного переулка до мясного павильона, имеющего выход на Буденновский проспект. Взялись банковать ребята с нашего угла, мне пришлось переходить на вечернюю смену, менялы стали злыми, они пропились и растратились. Сникерс и в обычные дни слыл нечистым на руку, теперь обвешивал клиентов на портативных весах внаглую, остальные похихикивали, следуя доходному примеру только с совсем откровенным лохом. В старые времена, когда менты разрешали стоять азербайджанцам-кидалам, был случай, когда парень из станицы лет двадцати пяти, худой от недоедания или пьянства, торговавший кучкой овощей, вдруг захлопал ладонями по бокам, затанцевал ногами, обутыми в резиновые сапоги. Потом вытащил из кармана китайских штанов смятые украинские гривны и с подскоками направился к азикам, он преподнес им одну купюру достоинством в пятьдесят гривен и две по единичке, в переводе на российские одна гривна равнялась пяти рублям. Те с интересом уставились на расплывшуюся от важности крестьянскую физиономию, один из азеров брезгливо развернул бумажки, покрутил их между цепкими пальцами, собратья наблюдали за его действиями, презрительно косясь на станичника, продолжавшего строить из себя богатого ваньку. Кидала скомкал гривны и впихнул их в руки парня, оттолкнув того от себя, тот снова сунулся к зверькам:
  - Чего ты не берешь? - услышали мы его растерянный голос. - Почему у других хапаете?
  - Иди на х..., - скривился азербайджанец. - Иначе получишь в морду.
  - Пятьдесят две гривны я отдаю за двести рублей, - канючил прилагательный русский. - Тебе оставляю навару в шестьдесят деревянных.
  - Вали отсюда, - подключились соплеменники азера, они набросали парню злых ударов по бокам и по морде. - Подойдешь еще раз, мы тебе ноги переломаем.
  Потомок вольного народа размазал по лицу кровь и начал складывать деньги, за ним молча наблюдали земляки, из которых ни один не стронулся с места, чтобы вступиться за него. Вдруг парень замер и тупо покрутил мятые бумажки в руках, их оказалось две вместо трех, всего две единички. Он снова бросился к азербайджанцам, те подвалили ему покрепче. Когда прошло время я понял, почему тоже не заступился за этого дурака, хотя не было случая, чтобы не вмешался в разборки на стороне своих соплеменников. Крестьянин за одно мгновение показал тот самый русский характер, доставшийся нам в наследство после татаро-монгольского ига, продолжавшегося двести сорок три года. Мы стали именно такими ваньками, петрушками, или как утверждает крестьянский сын Миша Евдокимов, мы все Ваньки-встаньки. Правда, тогда непонятно, чем нам гордиться - дурью неотесанной или природным клоунством? Вот и сейчас Сникерс на глазах натягивал жизнерадостного лоха, он опустил на ложе весов, пока не выскочили нули, солидный конец цепочки вязки "Кардинал", а когда прибор заработал, уложил ее всю. Японская техника зафиксировала вес изделия без солидного куска золота, потому что взваживала его после появления на табло нулей, как было принято в мире со времен Архимеда с Пифагором и от арабских математиков. С лица лоха не сходила благодушная улыбка, он так и ушел жизнерадостным, обутый граммов на восемь. А Сникерс занялся цыганкой, высыпавшей ему в руки жменю колец, сережек и перстеньков с цепочками и крестиками, и здесь он без сомнений скинет вес на камни и на припой. Поэтому он имеет право говорить: если пришел на базар, то работай по базарному. Когда занимался перегоном машин из Бреста в Ростов, объяснял тем, кто хотел перейти на этот вид бизнеса, мол, автомобилей бояться не стоит, иначе к ним не надо подходить. Многие ребята разбились тогда на ночных белорусских и российских непредсказуемых трассах, он же не попал ни в одну аварию и пришел снова на рынок целым и невредимым. Аркаша тогда шипел на него, мол, везунчик, Сникерс гнал его от себя, потому что тот болел болезнью Пикинеза - перехватывал клиентов от трамвайных еще путей.
  Разложив приобретенное по кулечкам, Сникерс потрепал меня по плечу, мол, странный ты какой-то, у тебя только одни бабы, судя по твоим произведениям, выскакивают из моря ни с хрена беременные, хотя сзади них лишь громадная в полнеба луна, и больше никого. Запомни, писатель, удачу на рынке держат зубами, иначе зачем сюда ходить.
  Я послушался его совета, перекинув сумку на живот, зорко огляделся вокруг. Толпа привычно месила стылый снег, вливаясь в ворота базара, торгующие тряпками женщины ждали, когда освободятся места за железными лотками, днем занятые продавцами сигарет, батареек, брелков, прищепок и расчесок. Той самой ширпотребовской мелочевкой, которую в советские времена надо было искать днем с большим фонарем. Старые и молодые женщины займут прилавки и начнут до позднего вечера трястись от холода, в надежде заработать червонец или даже полтинник. Я отказывался их понимать, столбы пестрели объявлениями что на рынок требуются уборщицы с окладом в две с половиной тысячи рублей, к ним добавлялись бесплатный картон пачками, который можно было сдать в макулатуру, и бутылки мешками для сдачи в приемные пункты. Еще перепадали обрезки мяса из мясного, овощи вообще валялись под ногами, фрукты тоже, не считая утерянной народом мелочевки... Но они будут без устали лузгать семечки, перемывать кости друг другу и ближним и дальним родственникам, изредка поднимая задницу, чтобы оказать внимание клиенту. А может дома у них было всего в достатке, дети тоже были сыты, одеты и обуты, мужья ими довольны. Так нет же, ничего этого у них не было, а был бесконечный плач о вечных проблемах, который нельзя слушать без подвывания в унисон.
  Я отвернулся от торгашек и перекинул внимание на то, как ловко Иван точит ножи с ножницами, он переделал свой ларек в мастерскую, подключил к кабелю станок с наждаками и довольно точно вышел на золотую жилу. Желающих наточить инструмент, в основном из женщин, было хоть отбавляй, это наводило на мысль о том, что в квартирах перевелись мужчины. Еще бы не перевелись, когда в стране не прекращалась череда войн, перестроек, разгулов криминала и так далее. За невеселыми думами я не заметил, как подвалил первый клиент, им оказался интеллигентного вида парень, предлагавший для обмена тысячу франков, рядом с ним переминались другой такой же ухоженный молодой человек с девушкой, не похожие на наших задерганных ребят. Крутые менялы брали любую валюту, но я как и большинство торчащих на рынке, не знал даже курса обмена, вот и теперь повертев купюры перед носом, возвратил их обратно.
  - А фунты стерлингов меняете? - спросил второй парень в прекрасно подогнанной одежде. - У нас есть еще фунты.
  Девушка рядом с ним выжидательно уставилась на меня, речь у ребят была чистой, без акцента и до меня, наконец, дошло, что это дети богатых родителей приехали на новогодние и рождественские каникулы из Йельского, Кембриджского и Сорбонского университетов. Я невольно подумал о том, как быстро и кардинально может человек менять облик, разумеется, поверхностный, но если бы ребята заговорили на английском или французском языках, я не догадался бы, что они русские. Это было явное подтверждение известному выводу, что бытие определяет сознание человека, хотя на сына Олега Газманова обучение в Англии отпечаток наложило небольшой, и Филя Киркоров с Пугачевой не вылезают из заграниц, а все какие-то совковые. Значит, бывают исключения из общих правил, например, Кристина, дочь Пугачихи, которая совсем другая. Действительно, в этом мире - каждому свое.
  - Нет, ребята, фунты стерлингов я тоже не меняю, в центре рынка есть валютчики, которым без разницы что менять, но они ушли в четыре часа дня, - я с сожалением пожал плечами. - Приходите завтра часикам к девяти - десяти.
  - Тогда мы лучше поменяем валюту в обменном пункте, - раскланялись со мной студенты. - Как вы думаете, завтра они откроются?
  - Сказать ничего не могу, здесь Россия, в которой каждый сам себе, - развел я руками. - Из каких мест вы вернулись?
  - Из Англии, - заулыбались ребята. - Мы все поняли, если не получится с обменом, придем снова сюда.
  - У нас в здешней обойме есть такие асы, что Тэтчер делать нечего.
  Маховик оборота ценностей принялся раскручиваться по настоящему, скоро мне поднесли немецкие марки 1976 года выпуска, они были без особой защиты. После обмена их в девяносто шестом году немцы так напичкали свои деньги вставками и тиснениями с голограммами, что последние стали походить на доспехи тевтонских крестоносцев. Завязался торг, который помог разрешить волосатый Дейл, ежедневно облетавший менял спутником в поисках старой, рваной и разрисованной валюты. Шепнув мне на ухо цену, по которой можно было выкупить триста дореформенных дойчмарок, он занял сбоку выжидательную позицию, и туристы с ней согласились. Они отвыкли после проведенных в Германии нескольких месяцев, где в ходу были еще кайзеровские купюры, от нашего первобытно-общинного строя, при котором поцарапанный бивень мамонта едва не сравнивался в себестоимости с белорусскими зайчиками, не стоившими выеденного яйца. Отпустив клиентов, я обратился к Дейлу.
  - Я возьму их у тебя по шестнадцать пятьдесят за марку, - не стал тот томить меня недомолвками, и напомнил. - Ты же выкупил их по шестнадцать.
  - Я вообще не хотел их брать, вдруг в Германии эти марки совсем отменили.
  - Подобное возможно лишь у нас и с нашими деньгами, - философски прогундосил Дейл. - В цивилизованном мире на первом месте стоит человек, его здоровье и моральные с материальными блага, а наши норовят нырнуть как суслики в норки, вместо отстаивания своих же прав.
  Вдаваться в полемику я не стал, ощущая, что знаю о своем народе больше, нежели тридцатилетний приятель - барыга, местный еврей, ищущий как я ответы на российские вопросы: "Кто виноват?" и "Что делать?". Единственный выход из всего этого бедлама - набить мошну пока разрешают, иначе на ум полезут четверостишия, типа:
  В революцию еврей
  Взбаламутил всю Россиху!
  Вот как может воробей
  Изнасиловать слониху...
  О себе избранный Богом народец говорит устами своего поэта Губермана другим четверостишием, но уже в противоположном ключе:
  Еще ни один полководец
  В мире не смог прихвастнуть,
  Что он подмял мой народец,
  Податливый силе как ртуть.
  Но это было бессовестное хвастовство, евреи сознательно забыли ассирийского царя Саргона Второго, едва не уничтожившего их племена, с вавилонским царем Навуходоносором, угнавшего остатки на семьдесят лет в рабство. И рабство египетское, длившееся сотни лет, из которого их вывел Моисей. Римляне тоже рассеяли в семидесятом году новой эры оставшиеся два колена израилевых по всему миру, может быть, и слово "сеять" произошло от разбросанного по Европе племени ессеев. Но это другой текст на другую тему, история России выглядит не намного лучше, хотя под двумя рабствами мы не были - одно с трудом пережили - и нас не рассеивали по странам с континентами. Поэтому владеем в отличие от евреев одной шестой частью мира, а евреи - всем миром.
  Дейл помчался в глубь рынка сбагривать купленные у меня дойчмарки, а ко мне подвалили два украинца, предложившие около сотни гривен мелочью, я перевязал резинкой толстую пачку по одной, по две гривны и сунул в сумку, есть возможность сдать хохлобаксы ему, когда будет проскакивать обратно. Украинцы все реже обращались к нам за национальной валютой, петля пограничного контроля между государствами затягивалась все туже, несмотря на хлеставшие с экранов заверения о нерушимой дружбе. Воровство нашего газа на территории Украины переросло в общенациональную проблему, русский в разговоре с украинцем не упускал случая помыкнуть этим обстоятельством, еще полуостровом Крым, пропитанным русской кровью. Бандеровцы не оставались в долгу, обличая нас в том, что мы подбиваем Восточную Украину присоединиться к России, мол, Донбасс, Харьков, Запорожье отказываются розмовлять на украиньской мове. Они не желали слушать истину о том, что восточные области присоединил к их государству лысый Хрущев-Перлмуттер, преследуя этим актом далеко идущие цели мирового правительства с верховенством в нем жидов. Схватки между представителями двух братских народов не носили затяжного характера из-за одинаковых проблем с зарплатой и нехваткой рабочих мест, вскоре следовало примирение с распитием жидкости под межнациональным названием "водка". Или горилка, если та быстрее оказывалась под рукой.
  Андреевна капитально заторчала со спиртом, доставляемым из Украины через прорехи на границе, праздники закончились, деньги у граждан тоже, но старая казачка из Недвиговки, обернув шаль вокруг головы и шеи, все равно бодро притоптывала по наледи теплой обувкой.
  - Скучновато, Андреевна? - попытался подначить я перекупщицу.
  - Всего не загребешь, - разлепила женщина посиневшие губы. - В этом году веселье закончилось раньше, чем в прошлом.
  - Это хорошо.
  - Хотелось бы допродать, чтобы не греметь бутылками по дороге, у меня осталось несколько поллитровок.
  - Твоя коллега перехватывает всякого проходящего мимо в штанах.
  - Эта сволочь никак не нажрется, - сверкнула Андреевна глазами в сторону бывшей жены профессора. - Сколько раз подсовывала алкашам болотную воду, а они все равно к ней подныривают.
  - Пьяницы вокруг нее не одни и те же, кого надула, те обегают ее стороной. Помнишь, как плеснули в ее лицо из бутылки?
  - А толку что, она ментам отстегнула и дело замяли, а нас как ни приведут в отделение, так направляют на суд. А судья выписывает штраф на восемьсот рублей.
  - Надо вам тоже давать им на лапу.
  - Мы не умеем, мы, казаки, к взяткам не приученные.
  - Тогда терпи.
  - Лучше так, чем под ментовским кнутом горбатиться, да в глаза им заглядывать.
  - Какая разница, при Советской власти тоже всю жизнь под нагайкой проходили.
  - Мы этого не замечали...
  Андреевна отодвинулась от меня на безопасное расстояние, ученые споры приводили у нее к головным болям с бессонными ночами, я отошел к окну магазина и достав калькулятор, принялся упражняться в умножении с делением. Лампочка возле входа была разбита, поэтому я старался завести клиентов в помещение, но в данный момент тьму рассеивал свет от окна и стоящего напротив уличного фонаря. И когда услышал повторный характерный щелчок, невольно вздрогнул, спрятав калькулятор в сумку, оглянулся, за спиной покачивался с пяток на носки мужчина лет под сорок в надвинутой на лоб шапке. Рядом играл ножом парень лет двадцати трех, он то выкидывал жало, то загонял его внутрь, нажимая на кнопку в наборной ручке и ломая лезвие о перчатку тупой стороной. В голове у меня промелькнула мысль, что праздники действительно кончились быстро, когда народ был в загуле, мы чувствовали себя безопаснее. Андреевна встряла в разговор с Татьяной, торговавшей из холодильников пельменями с молочными продуктами, кулечница Света на работу еще не вышла, Иван полчаса назад затащил станок в мастерскую, но на них я всегда опирался лишь в мыслях. Вокруг не виднелось ни патрулей, ни казачьих контролеров, грабители скорее всего прозондировали, какое время удобно для дела, по виду они напоминали приезжих, значит, были многократно опаснее. Двери магазина продавцы прикрыли из-за отсутствия покупателей, надеяться оставалось лишь на себя. Я мысленно прокрутил дальнейшие свои действия, сперва нужно отклониться в сторону, чуть развернуться и выхватить из кармана шило, ногтем одновременно сковыривая с острия колпачок от авторучки. Затем выкинуть руку с оружием под подбородок мужчине, он обязан растеряться, потому что рядом с ним стоит парень с ножом, и это значит, что он расслабленный.
  - Мужик, мы ждем, - простуженным голосом напомнил молодой.
  - Чего? - не оборачиваясь, переспросил я.
  - Когда сам отдашь бабки.
  - Возьми...
  Я волчком крутнулся на месте, выкидывая руку с шилом под скулу полноватого мужчины, острие легко проткнуло кожу. Тот со всхлипом втянул воздух и откинулся на выступ в стене, челюсть у стоящего рядом с ним парня отвисла, я выдернул из его руки нож за жало, перевернув, легонько сунул лезвие ему под ребро. Отморозок начал складываться карточным домиком, в этот момент сзади захрустел снег.
  - Тихо с-суки.. - прохрипел я сквозь зубы и резко обернулся назад, какая-то женщина, не прекращая копаться в портмоне, бегло рассматривала нас.
  - Вы не... вы меняете доллары?.. - растерянно спросила она.
  Я вдруг почувствовал удары по рукам, налетчики рванули мимо нас, едва не сбив с ног обоих, меряя соборную площадь крупными скачками. Мужик, не добегая до проема в подземный переход согнулся, опершись о выступ оглянулся и громко отхаркался. Территория между ларьками по прежнему была пуста, мужик сунул кулак под подбородок и поскакал дальше, перепрыгивая через несколько ступенек. Его молодой напарник уже исчез из поля зрения на той стороне проспекта.
  - Что это? Кто это?.., - промямлила женщина. Она переводила взгляд с одной моей руки на другую, силясь оглянуться назад. - Мне уйти?..
  Я сложил нож, провел пальцем по игле шила, острие не стало липким, значит, оно лишь поцарапало мужику кожу. Надев колпачок, я сунул его вместе с ножом в один из карманов замшевой одежки, и только после этого посмотрел на женщину:
  - Давайте я обменяю вам ваши доллары. Вы за этим пришли?
  - Ну да... то есть... А что здесь произошло? - медленно возвращалась она в себя. - Кто были те люди?
  - Знакомые, - неумело скрыл я накативший озноб. - Они дальше поехали.
  - Простите, тогда кто вы?
  Портмоне женщина держала раскрытым, она имела вид сытой недурной дамы под сорок лет, без присущего бизнесвумэншам стального упорства с выпирающей развязностью в подкрашенных глазах. На жену пузатенького буратино она не смахивала, скорее, работала или учительницей в платной спецшколе или давала уроки на дому, обеспечивая сама неполноценную семью.
  - Я натуральный валютчик, а это было недоразумение,- вежливо ответил я. - Что у вас?
  - Сто долларов, но я не решаюсь...
  - Покажите купюру.
  - Сначала отсчитайте деньги и дайте их мне в руки.
  - Пусть будет по вашему.
  Отлистав две тысячи восемьсот пятьдесят рублей, я вложил их в ладонь женщине, она долго не могла справиться с пачкой, пальцы танцевали, перевертывая одни и те же купюры по нескольку раз. Наконец, догадалась кидать их в портмоне, когда добралась до последнего листа, вздохнула и протянула сотку девяносто шестого года выпуска. И тут же вновь округлила глаза:
  - А деньги у вас настоящие?
  - Я стою здесь каждый день после второй его половины до семи вечера. Милости прошу приходить ко мне и в следующий раз, надеюсь, атмосфера будет спокойнее.
  - Я тоже надеюсь, - скривила она крашеные губы в жалкой улыбке. - Я вам верю.
  Женщина удалилась, сбивая подмерзшие гребни снега каблуками сапог. Я посмотрел вдоль трамвайных путей, от соборных ворот наконец-то появился милицейский патруль, а с рынка вышли покурить и почесать языки казачьи контролеры. Но если даже представить себе, что они находились неподалеку, толку все равно бы не было, потому что еще в начале моего заступления на вахту один из ментов высказался, мол, тебя убивать будут, никто из наших не подойдет. Тем более, что Андреевна с Татьяной, увлеченные беседой, не обернулись ни разу. Я попытался унять нервный озноб полуприседаниями, размышляя, что теперь базарный патруль не вздумал бы забрать меня в отделение, оправдывайся потом, откуда самодельный нож с лезвием больше десяти сантиметров. Шило я конечно купил у базарного алкаша для собственных нужд. Подсвеченные стрелки часов на тонкой колокольне дернулись на половине седьмого вечера, за ворота выполз поддатый Красномырдин и направился к размалеванной огнями разливочно - закусочной. Если его позвать и рассказывать о происшествии, вряд ли он сейчас догонит о чем речь, а когда протрезвеет, посоветует подойти к Пахарю и попросить о перемене места крутежки. Мол, стоишь весь на виду и криминальные элементы не в силах пройти мимо, а во внутрь базара отморозкам заходить не кайф, у них патологическая боязнь закрытых территорий. Тем более, что начальник уголовного розыска уже предлагал тебе переместиться на центральный проход. Так бы он посоветовал мне поступить, да какая теперь разница, я все равно промышляю после того, как все разойдутся по домам.
  До конца февраля валютчики работали нормально, хотя нападения в подъездах или из-за угла не прекращались, бандиты отбирали деньги, ломали кости, пробивали головы. И все-таки нам стало легче по сравнению с недавними временами. Я наконец уступил звонкам любовницы Людмилы, решив, что искать другую обошлось бы накладнее, истории о том, как молодые и не очень девушки обирали валютчиков до нитки, рассказывались часто. Пупс вообще очнулся за городом в семейных трусах на обочине дороги, его подобрала проезжавшая мимо на "жигулях" семья. Минут за пятнадцать до чудесного этого спасения идущие след в след пара "мерсов" просвистели перед его носом, едва не похоронив останки менялы в плотных снегах. С неделю Пупса растирали снаружи и изнутри не дозированными порциями спирта, а когда язык немного оттаял он вспомнил как в центре города подсадил в свой "БМВ" молоденькую проблемку, долго не находил двора, в котором можно было бы причалить. Девочка подсказала, что по дороге на Западный через зоопарк, за железнодорожными путями начинается голая степь, там можно не опасаться никого, заодно до дома подкинет. Меняла выпил банку кока-колы, которую открывал сам, а когда очнулся - машины, барсетки и теплой одежды на нем не было, хотя перед минетом расстегивал лишь ширинку, и посторонних запахов с привкусами не ощущал. Бывалые парни разводили руками, о клофелинщицах каждый знал больше, чем они сами о себе, но этот случай оказался не рядовой. До этого неприятность произошла с Аптекарем, она привлекла внимание по иной причине. Аптекарь, мужчина за шестьдесят лет, похожий на блудливого кота, худой, согнутый вопросительным знаком, промышлял сбором царских пятерок, червонцев, пятнашек и так далее, имел квартиру, в ней жила мать с его сыном, сам пристроился к женщине с двумя детьми на тридцать лет моложе себя. Известно, что молодость требует расходов, и Аптекарь нацелился расширять поле деятельности, тут и подвернулись ему грузины с пачками денег и с желанием урвать энное количество червонцев. Аптекарь принес на встречу с купцами часть товара, сделку пошли отмечать в рюмочную - в салоне автомобиля он отказался пить наотрез. После пары глотков его капитально повело, скупщик сообразил, что грузины кинули в рюмку таблетку клофелина, тем более, он сам работал в медицинском учреждении. Грузины взяли его под руки и повели снова к машине, старый кот не помнил как добежал до аптеки где знакомые продавщицы заставили его справиться с бедой с помощью противоядия. Но золотые монеты с деньгами за них умотали в Грузию помогать Шеварднадзе поднимать с колен самую богатую республику из бывших Советских. Тогда большинство валютчиков отвернулось от грузин в знак солидарности с коллегой, правда, не надолго.
  Я старался приходить на рынок позже, дабы не вызывать подозрений менял в смысле награбленных мешков с золотом и баксами, базар в их среде на данную тему не прекращался. На коллег по бизнесу нужно было рассчитывать в одном - когда требовалось сдать кого-то вместо себя, но если менты наказали меня на пятьсот баксов, то необходимо было вернуть их обратно, кроме пахоты на кусок хлеба. Понятно что народ надо изредка подкармливать, иначе получится как у Николая Второго, да больно занятие это было утомительное. С удовольствием присоединился бы к словам Маргарет Тэтчер, что от населения России нужно оставить процентов пятнадцать, если бы не боязнь попасть в то число самому.
  Дни становились длиннее, я задерживался возле магазина до половины восьмого, за три часа работы мешок ценностями не набьешь, но заработок был почти стабильный. Мои одногодки обили пороги в поисках трудоустройства, но рабочих мест не хватало будущему государства - молодежи. Старшее поколение как после революции и при строительстве развитого социализма снова бросили на выживание, сколько за это время насчиталось выкинутых из квартир стариков, старух, отцов и матерей, сколько их сдали в дома престарелых, погибло на враз опустевших улицах, просто убили в постелях - знает один Бог. И еще Горбачев с Ельциным, эти продажные иуды. Растерянный Горбачев, сам полуеврей, написал в торопливых записках на бумажных салфетках: "Вот уж и телевидение с газетами в руках евреев...". Он словно забыл, что коммунизм, навязанный стране его соплеменниками, как и революция с демократией, давно прогнил сам. Этот подонок хотел обвинить русскую нацию во всех грехах так же, как делали его хозяева во все века, в том числе с другими нациями. А старики пытались выжить путем сбора бутылок и протянутыми за милостыней руками, или молча убирались на кладбище за Северным жилым массивом. Первобытное варварство принесло результаты, "золотая" советская молодежь принялась уничтожать самое себя, она стрелялась, вешалась, выкидывалась из окон верхних этажей. Навязывалась сама в горячие точки, устроенные для того, чтобы удобнее было прибирать к рукам немеряные никем богатства России, собранные русскими предками для своих потомков. Она умирала от наркотиков и алкоголя, погибала в бандитских группировках.
  Из объятий начального капитализма вырвалась только та часть парней и девушек, которая сгруппировалась вокруг отцов и матерей, дедушек и бабушек. Выжила за счет их пособий, субсидий и конечно пенсий.
  
  Россия, проклятая Мачеха!
  Зубами рвали мы твоих врагов.
  Когда же, наконец, ты станешь Матерью,
  Для нас, для дочерей твоих, сынов!
  
  Когда заплатишь нам по совести
  За рабский труд и за любовь
  К тебе, бессовестной до подлости,
  Гордящейся одной собой!
  
  Я знаю, кто виновен в дикой мерзости.
  Сознанье душу мне гнетет.
  И нет сомнений в откровенности -
  Во всем виновен твой народ!
  
  Бездушный и часто пьяненький,
  Готовый с зависти сожрать
  Любого, кто возьмется рьяненько
  По новой жизнь свою начать.
  
  А коли так, спасибо Господу,
  Сподобил что родиться здесь.
  Мучительно, по острым россыпям,
  Нести свой неподъемный крест...
  
  И все-таки накал диких страстей покатился вниз, огромная территория государства с многомиллионным населением чудом перевалила его пик, не перелившись в начало гражданской войны. Главную роль сыграло то, что чья-то умелая рука направила ярость, ненависть бывших совков к новому демократическому преобразованию на чеченцев, афганцев, таджиков, молдаван и доморощенный криминалитет. Она не дала времени населению России одуматься и оценить происходящее в их доме, приправив этот ловкий трюк невиданным при социализме количеством продуктов.
  Я пришел на свое место в пятом часу вечера, Андреевна уже заняла пятачок с другой стороны дверей. Поприветствовав ее, кивнул Татьяне за холодильниками и Свете с кульками, затем проскочил вовнутрь магазина и поднял обе руки в ответ на усмешки Ритульки с Леной. Ритулька, любовь моя, рассыпался я перед ней в комплиментах, спасибо тебе за встречные улыбки, которые не купишь ни за какие баксы с желтым металлом.
  - Тебя одна тут спрашивала, - сообщила Андреевна, когда вновь занял свое место.
  - Кто такая? - заинтересовался я. Я старался не пропустить мимо ни одной красивой женщины, в ответ они не жадничали обласкать меня вниманием.
  - На цыганку похожая, она месяца два назад подбегала и ты с ней хорошо поговорил.
  - Что она хотела?
  - Не знаю, пообещала подойти снова.
  Оглядевшись, я отметил идущую ко мне Светлану, занимавшуюся вместе с мужем торговлей промтоварной мелочью, прижав за талию, полез целоваться. Светлана попыталась увернуться:
  - Пусти, кобель... у тебя только одно на уме, - окинула она меня с ног до головы черными глазами.
  Я не мог назвать ее огромные, красивые и завлекающие глаза восточными, потому что натуральные восточные были не так привлекательны, они были более пристальными, а зрачки определяли человека с его возможностями на интуитивном уровне. Это были глаза женщин, услаждающих мужчин обильными ласками с соответствующим требованием материального содержания, в них проглядывалось больше холодного расчета нежели всепрощающей любви. Но когда такие черные омуты сливаются с синими и голубыми русскими или украинскими, вообще славянскими бездонными колодцами, они становятся благожелательнее и загадочнее, теряя дикую остроту и холодную неприветливость с недоверчивостью. Такими омутами с огромными черными зрачками обладала русская Светлана.
  - Всех на рынке перетрахал?
  - Я люблю только тебя, а ты меня даже не замечаешь.
  - Вот... валютчик хренов, давай решим с тобой один серьезный вопрос.
  - Для любимой мне ничего не жалко, и все сразу.
  - Ну скажи на милость, где тебя учили так брехать?
  - Я сам... никогда не вру.
  - Понятно... Доллар подпрыгнет или останется на прежнем уровне?
  - Он ненадолго зацепится за достигнутую высоту, но потом все равно будет продолжать расти, потому что экономика страны находится в разрушенном состоянии, - посерьезнел я. - На ее развитие не выделяется ни копейки, если же пытаются что-то наладить, то как на Воронежском ВЭЛСе, решившем с южнокорейской телекомпанией сварганить приличные телевизоры. Что из этого вышло, объяснять я думаю не стоит.
  - Что там случилось? Я с этой торговлей перестала все замечать, - заинтересовалась Светлана. - Кукуешь тут до позднего вечера, сил остается только до кровати доползти.
  - Ты хитришь, - напористо подмигнул я. - Откуда тогда дети, которые навещают тебя на рабочих местах?
  - Это дочка приходит ко мне, она родила еще при коммунизме, а вторая ее подружка. Так что произошло на Воронежском заводе?
  - Оборудование на нем запустили южные корейцы, они же помогли изготовить первую партию продукции, затем убрались восвояси, договорившись поставлять комплектующие. Станки после их ухода рабочие сразу растащили, особенно понравились разноцветные колпачки на сигнальные лампочки, и через несколько месяцев завод полностью спекся. Снова у нас одна надежда на газовую с нефтяной трубами, на лес да на массу других природных богатств. Бог дурачков любит, вот и одаривает всем, чем может, да только дурачкам всего этого не нужно.
  - Деньги по прежнему можно переводить в доллары?
  - Вот именно.
  - Что ты скажешь про евро?
  - Уверен, что евро составит достойную конкуренцию доллару, потому что люди, следящие за порядком на планете, подчиняются одному закону - мир должен состоять из противоречий. Это Истина в последней инстанции, кого-то любят, а кого-то ненавидят, где-то война, а в другом месте цветут сады, в одной стране плодят здоровых детей, в другой взрослые и малыши вымирают от голода с холодом. Так должно быть везде и всюду. Скажи, если вода в протоке прекратила движение, что произойдет?
  - Однажды ты приводил подобную максиму, вообще, мне с тобой интересно.
  - Напомню, вода затянется ряской, а протока превратится в болото, поэтому делать ставку нужно на все новое, если оно не принесет ожидаемой пользы, то останется опыт. Не забыла, что было написано у Пушкина: "О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух. И опыт - сын ошибок трудных, и гений - парадоксов друг". Светочка, я тебя люблю.
  Я снова потянулся к молодой женщине целоваться, но Светлана увернулась от моих рук:
  - Ты чудо, но мне надо работать,- улыбнулась она. - Мой там один кукует.
  - Желаю удачи.
  - Взаимно.
  Мимо меня шли беспрерывным потоком озабоченные люди, которых раздражали праздники за праздниками, узаконенные демократическим правительством, засевшим в Кремле. Меня они тоже начали нервировать - не успели отплясать какой-то, посвященный чему-то, как на носу уже женский день, а неделю назад проскользнул День защитника Отечества. Я получил свои вечные носки с одеколоном, теперь от меня ждали ответных действий, первыми наведаются дочка с внучкой, затем Людмила с Данилкой, вечером в лицо посмотрит любовница. На двадцать третье февраля подходил сын с красавицей - сожительницей, вручили мне открытку с дезодорантом, я в ответ выделил им немного денег, но чувствовал, отстегнуть придется еще. Получалось, сын намостырился трахать, я обязан одаривать обоих подарками, когда приятнее было бы сделать презент своему ребенку если он к чему-то стремится. А если оба бродят не работая по кругу дальних и ближних родственников с целью урвать побольше, интереса от такого хождения мало Впрочем, этой проблемой лучше не забивать голову, потому что на рынке в полный рост оправдывалась пословица: время - деньги.
  - Вот она. - толкнула меня в бок Андреевна.
  - Кто? - не сообразил я сразу.
  - Которая тебя спрашивала.
  - Где она?
  - Трамвайные пути перебегает, в куртке с раскрытой головой.
  - Вон та, что ли? Но я ее слабо помню.
  - Она сказала, что вы хорошо знакомы, - перекинув сумку с бутылками на левую руку, Андреевна собралась отодвинуться к холодильникам. - Девочка, видно, цыганочка, глаза сильно блудливые.
  - Это вид у нее такой, - усмехнулся я. - Сама она абсолютная противоположность.
  - Ну... я тебя предупредила, - поджала губы Андреевна.
  Ко мне торопливо направлялась девятнадцатилетняя скупщица золота из Ставропольского края. Наше знакомство состоялось летом, тогда Ленка - по-цыгански ее имя звучало вычурно - предложила десяток украшений, по большей части женских. Поначалу я не хотел с ней разговаривать, приняв за цыганку с вокзала, но Лена оказалась девушкой с подвешенным языком. Отец у нее был цыган, а мать русская, дома вся семья занималась скупкой золота у населения, когда набиралась приличная жменя изделий, она садилась в поезд или в машину, и по рельсам или по трассе на перекладных катила в Ростов. Законы у цыган были строгими, Ленка сначала отмечалась у родственников отца, потом шла к валютчикам частями сдавать мелочевку. Ее знали на центральном рынке все менты и все менялы, но вскоре последние принялись ее обвешивать. Если валютчики разгадывали послужной список клиента с мельком брошенного взгляда, то с Ленкой никаких проблем у них не было, доверчивая и общительная девушка сама рассказывала о себе все и даже больше. Поняв, что ее стали принимать за лохушку, она ушла с центрального прохода и попыталась притулиться ко мне, но я не имел столько денег, каковыми обладали солидные валютчики. Пришлось приглашать Красномырдина, крутившегося на чужих бабках, заодно он мог профессионально проконсультировать, иначе влеты у меня были бы головокружительные по причине того, что рынок буквально завалили армянским фальшаком с кривой пробой. Да кто бы в них и когда научился разбираться, если за столько лет стояния на базаре я так и не научился отличать от золота не только рандоль с берилевой бронзой, но даже мельхиор частенько принимал за чистое серебро. Моя голова была постоянно занята необычными сюжетами, ждавшими своей очереди для воплощения их в новые произведения. Когда девушка подошла ко мне в очередной раз, я быстренько сбегал за Красномырдиным, он при нас взвесил изделия и рассчитал клиентку копеечка в копеечку. С тех пор Ленка поверила в меня и больше не признавала никого, дома у нее осталась куча мала братишек и сестренок.
  - Привет, - прижалась ко мне Ленка пышным бюстом, на смуглом лице с яркими голубыми глазами расцвела приятная улыбка, на щеках заиграли ямочки. - Как у тебя дела и как тебе банкуется?
  - Я тебя почти забыл, в прошлый раз ты обещала приехать через месяц, - обнял я девушку за плечи. - Прошло почти полгода, у тебя что-нибудь случилось?
  - Мужа посадили за наркоту, занялся не тем и не с теми, и сам вскоре на иглу сел, - девушка вытащила пачку дорогих сигарет, сунула одну в сочно накрашенные губы. Капризно покривилась. - Машина у нас есть, еще почти новая, гонял бы себе королей по районным городкам, и все было бы в порядке.
  - Я тебе сочувствую, - поцокал я языком. - А когда ты успела выскочить замуж?
  - У нас это не проблема, - отмахнулась Ленка, машинально притрагиваясь к объемистому кошельку на поясе. - Ты по прежнему без весов?
  - Клиентов с золотом приходит не так много, а японские стоят сотню баксов. К тому же работаю вечером, когда все может случиться, так что весы и разбить недолго.
  - Помню, ты одному плюгавому втер так, что до самых ворот мимо холодильников голубем пролетел. Это тот, который пытался тебе угрожать.
  - Да тут столько приключений, что впору романы сочинять, - покривился я. - Привезла чего-нибудь?
  - Есть работа, - сделав пару затяжек, Ленка щелчком длинных ногтей послала окурок по кривой линии.- Если не имеешь своих весов, беги снова к знакомому на поклон. Если он на месте, а не торчит истуканом у пивной.
  - Пашет как мерин, - успокоил я красивую цыганку. - Ты сегодня крепко затарена?
  - Я привезла десятка два изделий, но сливать как лом не буду, если поднимешь цену, мы начнем беседовать.
  - Паленых среди них нет?
  - На подлянки сроду не шла, - высунув руки из рукавов теплой куртки, девушка показала унизанные перстнями пальцы. - Куда мы с тобой спрячемся, за ларек? В магазине вход и выход только в одни ворота, если опера заметут, бежать будет некуда
  - Погнали в оптовый павильон в зал промтоваров, там челноки как раз разошлись, остались лишь уборщики.
  - А весы не уплывут?
  - Не должны, Виталик стоит до последнего, он же на хозяина работает. Помнишь рыжего менялу, что взвешивал в прошлый раз?
  - Смутно.
  - Его полгода назад капитально обули и он теперь крутится на чужих бабках. В общем, кончился в нем настырный валютчик, сейчас ему лишь бы на выпивку хватило.
  Зайдя в павильон с рядами пустых прилавков и с зависшими над ними вешалками из металлических труб, мы нашли уголок и присели на ящики. Ленка по одному начала стягивать с пухлых пальцев колечки с камнями и без них, потом расстегнула кофту и показала толстое ожерелье из цепочек различного плетения, обмотанных вокруг голой шеи. Прикинув вес перстеньков на ладони, я глянул на цепочки и обратился к девушке:
  - По сколько ты просишь за грамм?
  - А по какой цене вы нынче принимаете изделия? - напряглась Ленка.
  - Добавляем к стоимости грамма лома червонец - другой, и все, у нас главное не ценность украшения, а оборот. Ты же знаешь, что мы работаем по принципу купил - продал.
  - Только не надо ля-ля, хорошие изделия вы продаете клиентам почти по магазинной цене, а их вокруг вас толпы, особенно женщин, - сощурила собеседница черные глаза с индийским разрезом. - Короче, накидывай два червонца и бери все.
  - Ну... уговорила, тогда потопали за весами.
  Проскочив пустой павильон, мы попали вовнутрь базара, продолжающего кипеть страстями Красномырдин оказался на месте, с посиневшим носом и красными прожилками, проступившими на щеках, он переминался с ноги на ногу. Но пьяная расслабуха его никогда не накрывала, в помутневших глазах просматривались интерес и профессиональная настороженность - извечная спутница валютчиков. Я сообщил о цели нашего прихода.
  - Весы не проблема, - ощупал Виталик Ленку с ног до головы. - Мне что-нибудь от вас обломится?
  - За взвешивание я заплачу по базарной ставке, - пожал я плечами.
  - Этого мало, я мелочь не подбираю, - Виталик начал выпендриваться одинокой вошью на крутом лобке. Скорее всего, Ленка начала ему нравиться. - Если сдашь мне часть товара, тогда поговорим.
  - Я сам беру золото на двадцать рублей дороже установленной на лом цены.
  - Хм, почему бы и мне не накинуть, если изделия стоящие, - не унимался Виталик. - Показывай свои сокровища, не стесняйся.
  С тоской посмотрев вдоль центрального прохода и не увидев на подмостках валютчиков, я перекинул взгляд на Ленку, она недоверчиво выпятила полные губы, крашенные ярко-красной краской, за которыми виднелись ровные зубки. Ну блин пупсяра из американского мультфильма и чем только она чистит свой частокол! Тут который год пользуешься "Бленд-а-Медом" с разными добавками, а результат по прежнему не впечатляющий. Еще я заметил кроме красивого Ленкиного профиля с носом с легкой горбинкой, что на глазок изделия она не отдаст, а взвесив их где-нибудь, попрется к другим валютчикам.
  - Хорошо, ныряем в твою конуру, - принял я нужное решение.
  - Это уже другой разговор, - повеселел Красномырдин.
  Дверь палатки была приоткрыта, заскочив вовнутрь, Виталик вытащил из-под стола японские весы и приготовил их к работе. У многих валютчиков появились с недавних пор накрученные приборы с десятком кнопок на панели, они позволяли манипулировать весом как угодно, в зависимости от количества металла и человека, принесшего его сдавать. Надавил на одну кнопку и обвесил клиента на десятые доли грамма, нажал на другую - облапошил на целый грамм. Виталик пользовался прибором первого поколения, на нем можно было творить те же чудеса, но только перед потенциальным лохом, поэтому, несмотря многолетнее знакомство, я не сводил глаз с пальцев Красномырдина. Хотя на рынке существовал неписанный закон - своих не обувать.
  - Выкладывай на весы драгоценности, - разрешил наконец Виталик.
  Я забрал у Ленки перстни, кольца и цепочки, скатал из них тяжеленький комочек и положил в углубление площадки, на табло высветились цифры в сто двадцать восемь и три десятых грамма. Ленка посопела аккуратным носом и почмокала губками.
  - Не напрягайте лупалки, крупнее уже не выпрыгнет, - дохнул Красномырдин облаком перегара.
  - Сто двадцать восемь и три, - повторила Ленка и обратилась ко мне. - Калькулятор у тебя хоть есть? Учти, возьмешь как столковались.
  - Договор дороже денег, - забегал я по кнопкам "Ситизена". - Лом принимается по сто шестьдесят рублей за грамм, плюс двадцать рублей, получается по сто восемьдесят за грамм.
  - Считай, да не торопись.
  - Механизм считает сам, - пожал я плечами и повернул калькулятор к девушке. - Итого двадцать три тысячи девяносто четыре рубля. Цепочки я не проверял, замочки на них в норме?
  - Все целое, не потертое, не пожеванное, - заверила девушка. - Замочки не закусывают.
  - Если отстегну всю сумму сотенными, возражений не будет?
  - Лучше пятихатками, - заартачилась Ленка. - Куда я твои сотки буду рассовывать, в задницу?
  - У тебя что, другого места нет? - хохотнул Виталик. - Вон каких засранцев выплевываете, там мешок с баксами поместится.
  - И тебя бы разместили, если бы нужда была, - сердито зыркнула на него скупщица, снова обернулась ко мне. - Давай пятихатками, а если будут мелкие, я их все растрачу.
  - Хозяин-барин, может, хоть пачку сотками возьмешь? Клиенты затарили ими по уши.
  - Ну... давай одну.
  Я соврал, какие там клиенты¸ когда налички у меня было всего тысяч пятнадцать, вся надежда оставалась на Красномырдина. Если о моей бедности разнюхают менялы и солидные клиенты, я полечу фанерой над театром Горького с позолоченной бабой на стелле напротив, которой каждый проходящий старается заглянуть под подол. Вот такую память оставил по себе бывший первый секретарь обкома партии Бондаренко, ныне по зову генов копошившийся в земле на даче. Если бы он возился там всю жизнь, пользы было бы больше, не вызывали бы головную боль те самые гигантские "ростсельмаши", гнавшие негодные комбайны конвейерами, не затопили бы многие тысячи гектаров плодородной земли Цимлянскими водохранилищами, в которых водится только плесневый гибрид. Азовское море обезрыбело напрочь, рассыпались в прах особняки людей, известных до революции своей русской государственностью. Не стало ни дорог, ни водопроводов с телефонными сетями, ни газа в станицах и хуторах, даже под носом у города-миллионника. Не волнуют вечные проблемы и нынешнее правительство области.
  - Я отберу у тебя потом кое-что из изделий по двести рублей за грамм, - прилип Красномырдин губами к моему уху.
  Я с облегчением снял напряжение со спины, потому что ждал этого предложения с начала сделки, в общем, когда подопрет с деньгами, надо и на этой работе иметь аналитический ум, способный подкинуть дипломатические ходы. Тогда и долгожданный навар может возрасти многократно.
  - Пятихатки есть? - передавая пачку сотенных Ленке, озабоченно спросил я у Виталика, в противном случае пришлось бы взывать о помощи первому. - Отсчитай двадцать шесть штук, а я отмусолю десять сто.
  - У меня как в Греции, все есть, - засуетился Красномырдин. - Даже за взвешивание с тебя не возьму.
  Если бы его осенило забрать у меня все добро по нашептанному им потолку, я пошел бы банковать дальше не беспокоясь, куда пристроить больше десятка изделий по цене выше ста восьмидесяти рублей за грамм. Мало кто из валютчиков согласился бы выручить меня, забрав изделия по такой высокой цене.
  - Я подожду тебя на улице, - увидев, что мы собрались заняться взаиморасчетами, предупредила меня Ленка.- Мне нужно с тобой переговорить.
  - Понял, - отозвался я, не оборачиваясь.
  Красномырдин отобрал перстеньки с белыми и разноцветными камешками, так же ему приглянулись тридцати граммовая "веревка" и такого же веса "армянка". Элегантную цепочку с вязкой "кортье", тянувшую граммов на восемь, я отложил себе, меняла сразу придвинул к ней несколько цепочек "якорного" плетения и пару "кобр" с алмазной обработкой, себе он забрал самое лучшее из всего. Вес отобранных им изделий составил девяносто шесть граммов, я подтолкнул к куче возле него "кортье", набежало сто четыре грамма, итого две тысячи восемьдесят рублей навара. Я с удовольствием расстался бы и с остальным золотом, да Красномырдин уже наелся, но двадцать граммов, продолжавшие оттягивать мою сумку, это не сто двадцать восемь, пусть даже хороших изделий. Оставив хозяина раскладывать по полочкам приобретенное, я вышел за двери ларька на который положили глаз заезжие армяне, продажные русские всегда шли им навстречу, лишь бы они золотили ручки. Передача этого доходного места должна была состояться с недели на неделю.
  На улице сразу обложила "куриная слепота", именно в это время меня обували и кидалы, и законопослушные граждане. Года четыре назад вместо немецких марок мне подсунули польские злотые нового образца, а перед ними я хапнул двести баксов по полтиннику, оказавшихся переделанными из пятидолларовых билетов. Мое зрение в предвечернем вязком воздухе, когда свет словно просеивался через сито наступающей ночи, садилось моментально. Вот и теперь я быстро прижался к стене ларька, чтобы не толкнуть кого-нибудь из прохожих, но кто-то сам дернул за рукав куртки:
  - Управился? - голосом Ленки спросило разноцветное пятно перед носом - Признавайся, сколько на мне наварил? Или я твою сумку стяну.
  - Какой навар, свои чуть не пришлось отстегивать. - протирая глаза, заныл я. - В пакетике остались несколько цепочек, Красномырдин говорит, что они потянутые, будто с кого сорванные, и замочки у них закушенные.
  - Сам ты закушенный, у меня все вещи были новые, - отстранилась Ленка. - Я видела, как вы изделия по кучкам раскладывали.
  - Мы дверь закрыли на задвижку, - не поверил я.
  - Вон, занавеска на окне неплотно задернутая, - кивнула девушка на стену ларька. - Я уже замерзать стала, думаю, дай понаблюдаю, чем они занимаются.
  - Мы перевешивали золото, которое Виталик взял за день.
  - Не бреши, свое я узнаю всегда.
  - Хорошо, ты права, я сплавил часть принесенного тобой, иначе он отказался бы иметь со мной дело, - сдался я на милость победителя. - Пришлось бы куковать до завтрашнего утра.
  - Мог бы приправить все, - пожала плечами Ленка. - Я спросила у тебя просто так.
  - Если честно, то я наварил нормально, пока этот Красномырдин крепко поддатый, - окончательно признался я. - Надеюсь, и ты на привезенном неплохо заработала.
  - Я в накладе не останусь, - девушка взяла меня под руку и пытливо заглянула в лицо. - У твоего Красномырлина все было по-честному?
  - Он меня обманывать не будет, если бы что задумал, мы забрали бы товар и ушли или к Бандере, или до Крысы. Тебе к ним нельзя, они раскусили, что ты скупаешь золото по дешевке.
  - Им-то какое дело, жаба что ли душит?
  - Получается так.
  - Ты этим менялам скажи, что всего еще никто не загребал, а на том свете ценности совсем другие.
  - Скажу, как-нибудь.
  - Пойдем в ресторан, угостишь меня с моего навара.
  - Лена, давай ты передумаешь? - попытался я остановить девушку. - Не забывай, у кого ночевать будешь.
  - Успокойся, во первых свои у своих не возьмут, особенно цыгане у цыган,- указала мне девушка. - Во вторых, я сегодня у тебя ночевать буду.
  - Тогда цыгане тебя вообще убьют.
  - Я цыганка по отцу, останавливаюсь у его дальних родственников, языка толком не знаю. К тому же я их известила, что сегодня уеду домой.
  - Времени еще мало, - попытался посмотреть я на часы на колокольне. - Поработать бы еще с часок-другой.
  - Вот... жидяра, весь стыд потерял, почапали в кафе, говорю, угостишь меня хорошим вином с конфетами.
  - Вот цыганча, блин... так и хочешь расколоть.
  - Не расколоть, а снять процент с навара, - засмеялась девушка. - В прошлый раз ты смайнал от меня как австралийская кенгуру - прыжками в стороны.
  В кафе сбоку ухоженного памятника Ленину на Большой Садовой все столики были заняты, но мы умудрились присесть за ближний к стойке, возле кадушки с высоким растением. Ленка сняла куртку с капюшоном, повесила на спинку стула, я смахнул шапку и расстегнул кнопки на куртке. Потом встал и направился к стойке занимать очередь.
  - Возьми бутылку красного, крепленого, - заказала девушка. - И пару апельсинов с конфетами.
  - Может, граммов четыреста? - покосился я на нее. - Развезет, а потом что с тобой делать!
  - Ты разве пить не будешь?
  - Бросил несколько лет назад.
  - Когда я стану такой как ты - старой и седой - откажусь от всего сразу, - Ленка почесала носик. - Бери четыреста граммов, но тогда еще бутерброд с сыром.
  Домой ко мне мы приехали часов в одиннадцать вечера и смесь русской расхлябанности с цыганской бесшабашностью сделали свое дело. На первом стакане, даже на припасенном на всякий случай графине, Ленка останавливаться не захотела, она курила сигареты одну за другой. У меня в руках оставалась лишь бутылка марочного вина, два банана и с полкило сосательных конфет, усталость давила на плечи и я включил телевизор. Ленка врубила на полную мощность магнитофон, хорошо, что за стеной жил сосед со сдвигом по фазе, а наверху пожилая женщина рано ложившаяся спать. Я боялся что цыганский разгул продлится до утра, скинув почти все, Ленка дергала бедрами в полный рост. Я сделал несколько движений, чтобы тоже снять напряжение, вскинув ногу, попытался кончиками пальцев дотронуться до люстры, в утренних упражнениях у меня это получалось, но сейчас не хватило сантиметров пяти. Эта попытка произвела эффект прыжка пантеры, Ленка сунула палец в рот, некоторое время молча измеряла расстояние от пола до люстры, окидывая заодно и меня от макушки до пяток. Затем выключила телевизор с магнитофоном, подтащив повыше джинсы, прошла на середину комнаты, она была ниже меня сантиметров на двадцать. Наблюдая за ее действиями, я замер в стороне, чувство усталости улетучивалось дымком от сигареты в Ленкиных руках.
  - Не дотянулся, говоришь? - обожгла она меня черными зрачками.
  - Скажем так, не помышлял, - довольно ухмыльнулся я, потому что гром звуков музыки прекратил давить на ушные перепонки. - Желаешь сама попробовать?
  - Хочу еще раз посмотреть на твои ноги как у кузнечика, коленками назад.
  - Мне штаны помешали, они могли треснуть по шву.
  - Или квадратные яйца,- рассмеялась девушка. - Как у танцора на хреновой свадьбе.
  Это был вызов азартной молодости зрелому возрасту, заставивший меня принять его без раздумий. Сделав пару коротких шагов, я приподнялся на левой ноге на цыпочки, выпрямляя вверх правую балериной в "Щелкунчике", большой палец тут же чиркнул по хрустальным висюлькам. Больше повторять трюк не стоило, моего вдохновения хватило бы только на него.
  - Нормальный шпагат, - с удовольствием сказала Ленка.
  Снова подтянув джинсы, она потопталась на месте и приподнялась на носках, голова с копной волос то поднималась вверх, то опускалась вниз. Зыркнув в мою сторону, Ленка прикусила нижнюю губу. Я не успел уловить момента ее приготовления, как ступня пацанки в белом носке молнией чиркнула люстру по крутому боку, резные пластины тихо зазвенели, а ее нога, взлетев еще выше, замерла в паре сантиметров от потолка. Такой выброс ступни я видел только в балете, между тем, Ленка посмотрела на хрусталь и перевела взгляд на меня.
  - Доставай бутылку, яйцеголовый, - приказала она. - И тащи закуску на стол.
  Выпив больше половины рюмки девушка отставила ее, разломив банан пополам попыталась запеть, и махнув рукой, подмигнула мне длинной ресницей:
  - Пошли в кровать, старый валютчик. Но утром все мои деньги чтобы были на месте, иначе секир башка.
  - Красномырдин тебе посоветовал, куда их спрятать, - хохотнул я. - Попробуй, может, получится.
  - Сейчас ты сам там уместишься, если еще на что способен, - снимая одежду, не поняла шутки Ленка. - Знаешь, почему я пошла с тобой?
  - Представления не имею.
  - Ты еще в первое знакомство приглашал меня в гости. Рассказывал, что пишешь разные повести.
  - Скорее всего, мне вздумалось потрахаться, поэтому я был с тобой такой разговорчивый.
  - А сейчас расхотелось?
  - И сейчас невтерпеж...
  Она откинула край одеяла и забралась в постель:
  - Бр-р, холодильник...
  Но переспать с Ленкой мне была не судьба, или на исходящих соком половых губах девушки лежало цыганское табу, потому что ее мужем был цыган, отбывавший срок. Как я ни старался, как ни двигала она ягодицами, у нас ничего не получалось, вялый член ужался внутри, стиснутый мышцами влагалища, похожего на печной зев. Партнерша кончила не раз, да я доводил ее пальцами до полной половой истерики, и все было мало, наверное попал на ее день. А может Ленка, подогретая вином, решила на мне оторваться и нарвалась на стареющего лося, у которого день на день не приходился. Промучившись с полчаса и промочив потом простыню с матрацем, мы наконец поняли, что настоящего удовольствия, как хотелось Ленке, до изнеможения, получить не сможем, лишь в точках соприкосновения вырастут плотные мозоли Пацанка приподняла ладонями взопревшие груди и сдула струей воздуха прилипшие к губам волосы, таким же образом она сбила влагу с бровей, после чего сердито воззрилась на меня:
  - Не получается, крючкотворец?
  - Что-то не так, елки-палки, наверное стоячка пропала, - настроился я оправдаться.
  - Так подвяжи к члену карандаш, - не дала договорить Ленка.
  Я задохнулся от приступа смеха, а девушка выскользнула из-под меня и пантерой накинулась на нижнее белье, так же резво она втиснулась в джинсы и в вязаную кофточку. Энергии было столько, что казалось, она в ней плавает.
  - Что ты хочешь делать? - спросил я.
  - Ничего, домой поеду, - огрызнулась она.
  - Ты знаешь, сколько времени?
  - Лучше на вокзале перемерзнуть, чем лежать в одной постели с импотентом.
  - Прости, милая, в прошлом у меня такое бывало, но в последнее время не жаловался.
  - Кобель кастрированный... на своих стоит, а здесь полгода без мужчины, у него хрен сморщился.
  - Лена, не спеши уходить, к утру у меня будет все нормально.
  - До утра и дурак раздрочит резинку от трусов.
  - Леночка, она тонкая.
  - Тогда рукав от пиджака.
  - Он толстый.
  - У тебя вообще никакой. Открывай дверь, говорю.
  - Подожди, я тебя провожу, блин...
  Проглатывая рвущийся наружу смех, я встал с кровати и начал одеваться тоже, времени было первый час ночи. За окном набирала силу одна из последних метелей в конце февраля, от двери несло холодом.
  - Может, раздумаешь Лена?
  - Может быть.., - отрешенно откликнулась она.
  - На улице пурга.
  - Да я уже успокоилась, - ровным голосом ответила девушка, подтягивая рукавичку на руке. - Но ты все равно будешь приставать, стараясь оправдаться за срыв, а у меня желание начинает перегорать. Не знаю, почему так захотелось, наверное сама подогрела себя, мол, ты уже в возрасте, устрою-ка ему концерт с клоунами. А так я нормальная, такая же как все.
  - Куда ты на ночь глядя, транспорт давно не ходит.
  - Зато поезда бегают часто, - девушка застегнула пуговицу на куртке и подмигнула. - Не переживай, художник, мое отношение к тебе не изменится, в следующий раз теперь приеду покупать обновки на весну. Подскажешь, где выбрать подешевле и повеселее.
  - Ясное дело.
  - Не стоит нам портить дружбу из-за какого-то постельного срыва, у всех мужчин это случается. Открывай дверь, и - до весны.
  Поймав частника, я поцеловал девушку в щеку, на душе не лежало никакой тяжести, лишь холодило легкое сожаление оттого, что Бог в который раз послал кусочек сыра, а я не сумел его удержать. Ленка была моложе меня лет на тридцать пять и когда еще выпадет такой случай повозиться до седьмого пота с не разболтанной девочкой в полный рост. Уже в своей постели принялся успокаиваться мыслью, что завтрашнюю ночь проведу с любовницей Людмилой, изменяет, стерва, наверное, или вешает лапшу на уши, что от мужиков не ведает отбоя. Нет, все-таки изменяет, сама призналась, как среди ночи завалил к ней друг со школьной скамьи, любивший ее до беспамятства. Она бросила его, выйдя замуж, когда он ушел служить, короче, и с мужем разошлась из-за нетерпячки, и с другом детства переспала.
  Весна набирала обороты, теплело и светлело на глазах, люди радовались, что веерные отключения света с перерывами подачи тепла перестают действовать на нервы. Асфальтовый бугор, на котором я торчал, прекратил дымиться паром, валютчики поменяли зимние доспехи на дорогие спортивные костюмы с теплыми футболками. Веселее пошел и обмен. После обвала в прошлом году "капусты" приподняли головы челноки, они не болтались как прежде в невыгодных поездках за границу, а нанимали автобус до барахолок в Москве на "Динамо" и в Олимпийском спорткомплексе. Столица взвалила на себя роль общероссийского склада, забитого товарами как в советские времена по кремлевскую крышу. Лужков - это не батька Кондратенко, воюющий с набежавшими с гор кавказцами, а каменная Москва - не Краснодарский край. В столице веселее торговать за миллиарды награбленных долларов старинным кирпичом, накопленным за тысячу лет народом с патриотично настроенными царями, чем задарма отдавать кавказцам не имеющий цены чернозем с иными угодьями. В Москве взрывали подъезды в домах, за Ростовом с Краснодаром, и тем более Ставрополем, на обочинах появились накоряченные армянами транспаранты со словами: "Россия, убирайся отсюда. Здесь территория Кавказа и Турции". Сам народ во главе с казаками не мог защитить себя без указки Кремля с Ельцыным на деревянном троне, у него не хватало сил на очередное развитие своей экономики, порушенной пятой колонной, этим еврейским дип стэейтом, во главе с заморскими кукловодами. Даже Португалия с Зимбабве жили лучше России без кружки нефти, пузырька газа и куска руды в земных недрах, а русские продолжали просить милостыню у Международного валютного фонда под бешенные проценты. Кто были наши враги, американцы с японцами и немцами, или мы сами себе? На этот вопрос отвечать было некому, в кремлевских политических кругах царили тишь да гладь, да Божья благодать, а по всей стране гуляла пьяная мать-перемать.
  В один из теплых дней ко мне подошел Красномырдин, наши с угла успели сняться и я остался один. Солнце пригревало по летнему, девчата защеголяли в юбчонках и босоножках без чулок с колготками. Было приятно увидеть после сапог с пальто и шапками стройность ножек с поджарыми телами, одна такая длинноногая красавица подвиляла ко мне подиумовской походкой почти одновременно с Виталиком. Окинув приятеля недоверчивым взглядом, она смахнула за спину прядь волос:
  - Вы золото берете? - спросила она у меня.
  - Что вы желаете предложить? - подался я вперед.
  - Корпус от часиков и браслет на руку, он порвался у замочка, хотела отдать запаять, но мастер сказал, что ремонт обойдется в сотню рублей. Два года назад я купила его за двести рублей.
  - Два года назад доллар стоил шесть нынешних деревянных, - напомнил я девушке. - Может, мастер был прав?
  - Я не имею ничего против, - приподняла бровки красавица. - Но браслет по моему свое отслужил.
  - Как и тот, кто дал на него деньги, - опустив голову, решился предположить я.
  Девушка солидарно улыбнулась, затем вытащила пакетик из сумочки, высыпав на руку содержимое, протянула его мне. Красномырдин качнулся вперед:
  - Я могу взвесить, - напомнил он.
  - Это золото пойдет как лом, - предупредил я клиентку. - Если вы согласны его сдать, у товарища есть весы.
  - По сколько вы его берете?
  - Сто шестьдесят пять рублей за грамм.
  Дождавшись утвердительного кивка, я поманил девушку к окну магазина, Виталик пристроил на выступе черный прямоугольник весов и положил золото в выемку. На табло выскочили маленькие цифры:
  - Одиннадцать и две десятых грамма, - объявил он.
  Девушка наклонилась, долго всматривалась не в цифры, а в сами весы, машинально заводя за спину волосы:
  - Какая сумма получается? - наконец спросила она.
  - Одна тысяча восемьсот сорок восемь рублей, - успел я побегать пальцами по калькулятору.
  - На две тысячи не тянет? - Смешно сморщив носик, обворожила нас она прекрасными своими глазами.
  - Я бы десять тысяч не пожалел, но не в этом месте, - перемялся Красномырдин с ноги на ногу.
  - Подобных охотников у меня на каждом шагу по сотне, - неприязненно покосилась на него красавица и повернулась ко мне. - Давайте деньги, как насчитали.
  - Он пошутил, он прекрасно знает о том, что имеет цену, - сгладил я неловкий выпад приятеля. - Впрочем, в каждой шутке есть доля правды.
  - Кто бы спорил, - пожала та плечами.
  Поцокав языками вслед девушке, мы с сожалением развели руками, я хотел сбросить золото в один из отделов барсетки, но Красномырдин предложил выкупить его по базарной цене. Изучив его ничего не выражающее лицо, я согласно кивнул, бывали случаи, когда стоимость лома за тройку часов подскакивала в два раза. Но стабильность последних дней усыпила бдительность, и я прекратил справляться у ребят о разнице в покупке с продажей, ориентируясь на выставленные возле обменных пунктов щиты с ценниками. Это было в корне неправильно, потому что при падении курса ценники неделями держались на прежнем уровне, внутри же пунктов валюту покупали по новой, а продавали по старой. Постепенно обменники, ютящиеся в магазинах, в кассах кинотеатров и бань, вытеснялись солидными структурами, не позволяющими крысятничества. Пока же торопились набить безмерные мошны и вечные ловкачи "на подхвате".
  - Ты не слышал ничего?- обратился ко мне Виталик
  - Что такое? - быстро повернулся я к нему.
  - Слонка уделали, отморозки выгребли из его квартиры почти все.
  - Началось, блин, - по моей спине пробежался холодок. - Когда это случилось?
  - Вчера вечером, меняла успел дома раздеться и поесть, а тут звонок в дверь, он глянул в глазок - никого, открыл замок и сразу получил по башке тяжелым предметом. Один в маске из чулка спрашивает, где бабки, иначе, мол, капут семье, остальные заткнули жене рот, а его деду приложили в ухо. На счастье барсетка с деньгами осталась торчать на столе, пока отморозки в ней копались, Слонок пришел в себя, вытащил из-за обувного ящика одностволку. Он сумел распахнуть еще и входную дверь, чтобы соседи милицию со скорой вызвали, сам опять в комнату, но один из отморозков выстрелил первым, а подельники прихватили барсетку и кинулись на выход. Слонок пальнул им вслед, да в горячке влупил в собственную дверь, сейчас лежит в больнице.
  - Хорошо отделался, могли бы разгуляться, - поежился я. - Отрывались бы потом на всей семье, этим тварям неважно, есть деньги или нет.
  - Они сначала вычисляют, у кого нет никакой защиты и кто работает на всех бабках. У кого капиталов много, тех эти пидоры не трогают.
  - Тебе не кажется это странным? Здесь может быть три варианта, - осведомил я коллегу напрямую.- Или мелкие валютчики служат в качестве приманки, потому что не знают кому идти жаловаться, то есть, поднакопил жирок - иди сюда. Или сами базарные менты набивают казну по крысиному, или они же подкармливают ручную бригаду отморозков, готовую по команде "фас" порвать глотку за неугодное слово. Если бы знать наверняка не грех бы с ними посчитаться, паскудство вольны прощать только рабы, свободные граждане обязаны защищать честь любыми способами.
  - Ты что ли свободный гражданин? Американец, блин, - покосился на меня Красномырдин.
  - Считаю себя никому и ничем не обязанным, - сузил я зрачки. - При чем здесь какая-то Америка, если пример хороший, брать его необходимо хоть с негра из Центральной Африки, хоть с члена племени Сосу Червячка с Галапагосских островов. Нам самим расти надо, а не задерживаться в развитии на уровне остриженной овцы, я желаю пахать только на себя, а не на мерзость, волею Судьбы длиннее меня. Но не выше.
  Красномырдин скосил глаза по направлению к забегаловке, постояв немного, утвердился в принятом решении.
  - Пойду пропущу стаканчик винца и опять стану на свое место, - сказал он. - Если что поднесут, где меня найти ты знаешь.
  - Ты девочку часом не обвесил? - вспомнил я о красотке.
  - Давно бы тебе сказал, - не обиделся Виталик. - С тобой у меня все по честному.
  - Тут скоро не будешь знать, кому верить, - пробурчал я. - Сам говорил, что таким как я здесь делать нечего.
  - Я сказал это к слову, - бросил товарищ через плечо. - А мне здесь что, легче?
  После сообщения Красномырдина вокруг как бы потемнело, отметив в толпе с десяток личностей, подходящих под определение отморозок, я постарался выбросить плохие мысли из головы. Если знать кто за тобой следит, изменить вряд ли что получится, позовешь милицию, которая возможно в курсе этих дел, а доказательств нет никаких, и пойдут насмешки, мол, писатель стал бояться каждого куста. Разобьешь сам морду подонку, на другой день возле подъезда он встретит тебя с кодлой полуживотных, ничего не могущих, но хотящих жрать послаще. Заведут уголовное дело за незаконную скупку золота с валютой, потому что ты не только на виду, но на остром крючке. Могут упрятать за решетку за нападение без причины на безобидного парня, наблюдавшего как его товарищи торгуют овощами. Значит или дергай отсюда подобру-поздорову, или вспомни молодость, когда сворачивал скулы сверстникам, как делает с рождения не трезвеющий бабуиноподобный Камаз, король базарной сволоты, учивший в данный момент уму - разуму своего подчиненного. Камазов - мазов на рынке было предостаточно, но пока они обходили меня дальней дорогой, здороваясь издалека. В общем, если подвести окончательный итог: не один ты стоишь на рынке, не одному тебе не по себе.
  Ко мне крейсерской походкой подвалил мордоворот, у него было красное лицо, голубые глаза и курносый нос, шея была такой толстой, что на ней не сошелся бы ни один воротник. На вислых плечах красовалась телогрейка с перерывом между поздней весной с ранней осенью. Это был Рябой, бригадир строителей на соборном дворе, его команда перешла на возведение колокольни, они, когда позолотили купол и вставили крест в маковку, перешли на работы внутри территории. Прозвали мужика Рябым за испещренное оспинами лицо, интересовали его неординарные крестики, хорошие изделия, иногда золотой лом, так же иконы и старинные вещи из драгоценных металлов. Урвав что-нибудь необычное, ребята приберегали раритет для него, потому что он давал самые крутые бабки из всех скупщиков ценностей.
  - Привет, - Рябой протянул мне каменную ладонь. - Снова начнешь ныть, что никакой работы?
  - А когда она была? В вечернее время можно пахать только на подхвате, - пожал я плечами. - Менты часами торчат рядом, одним видом распугивая клиентов. Так что твой вопрос можно в лучшем случае посчитать как безобидную подковырку.
  - Именно так, художник, твои проблемы нам знакомы, - засмеялся бригадир. - Нового ничего не взял?
  - Есть кое-что, специально для тебя берег.
  Я вытащил из сумки пакетик с золотом, поддел ногтем православный крестик с цветной глазурью и с бусинкой посередине из драгоценного камня. Перевернув его на другую сторону, показал пробу, выбитую внизу широкой резной планки, она была дореволюционной, пятьдесят шестой. Крестик, по сравнению с современными поделками, казался царским, на вид гляделся, несмотря на малые формы, массивным и основательным, сверху в дырочке болталось кольцо для цепочки. Рябой смахнул толстыми пальцами изделие с моей ладони и покрутил его в разные стороны.
  - Да-а, такого я еще не видал, красивый, - крякнул он басом. - Ты его взвешивал? Сколько в нем граммов?
  - Восемь граммов. Это работа настоящих мастеров, но и цена, бригадир, не рядовая.
  - Просвещай меня, неграмотного.
  - Я хочу за него по триста рублей за грамм.
  - Беру, - сразу согласился Рябой.
  Он выловил из клапана брюк потертый кошелек и спрятал в него крестик, из другого кармана достал деньги, отсчитал положенную сумму. Радостно поскреб заросшую седым волосом грудь за клетчатой рубашкой.
  - Припекает, а? Лето намечается ранним, - пробасил он, посмотрев на небо. - Никуда не поедешь?
  - Если получится, смотаюсь дней на десять в родное Лазаревское. Раньше бы из моря не вылезал, сейчас помню не только запах и прикосновение воды, но и боль от гальки в подошвах ног в первые дни пребывания. Все со временем приедается.
  - И все проходит, - согласился Рябой. - За границу не тянет, или у тебя своих забот полон рот?
  - С удовольствием поглядел бы, как люди живут, так много дел, что не знаешь, с чего начать, - загорелся было я. - Квартира на первом этаже, едва не подвал, полы прогнили, стены сырые, отчего штукатурка сыплется, летом слизняки по полу со стенами пешком гуляют. Жирные, наступишь на такого, аж на изнанку выворачивает. Сочинения в шкафах мокнут, скоро плесенью станут покрываться. И это только одна из проблем.
  - Как твои дети, внуки и так далее?
  - Детям помогаю, пока правительство во главе с Ельциным никак не выберет из трех дорог одну, на которой можно будет разбогатеть, не поднимая свою экономику и не создавая новых рабочих мест. Наши дети не пристроенные.
  - Пока разворачивали светлое будущее, не заметили, как надвинулось темное настоящее. Россия - не Израиль, горбачевы - ельцины - не Моисей, мы сорока годками не отделаемся, - согласился Рябой. - России надо как лошади завязывать глаза, приматывать вожжами к вороту и гонять ее по кругу, пока не сдохнет, сроку на это потребуется двести лет. Тогда новую лошадь можно и на вольные пастбища отпускать, потому что раскрученные жернова долго еще будут сами молоть зерно. А потом придут иные решения проблем, так я понимаю общее направление, именуемое русским путем?
  - Мыслящий человек должен представлять особый путь России именно так, слишком огромны жернова, чтобы их можно было бы как следует раскрутить. К тому же сама лошадь ленива и медлительна, чтобы по настоящему ею понукать.
  - У нас одинаковые мысли, желаю удачи, - протянул бригадир руку, - Пойду на рынок, глядишь, ребята предложат еще чего интересного.
  - К ним несут охотнее.
  Рябой вскоре никогда больше не появится на базаре, вести о его смерти долго не будут верить, наверное, Господь рассердился на него за то, что он стал барыжничать. Теперь душа его наблюдала с перекладины креста на куполе за суетой земных червей, не подозревающих о жизни в других измерениях. Или так устроен мир, что здоровые чаще покидают его, а хилые улитками доползают до финиша, но какой мудрец подскажет, где здесь пустяк, а где крупица золота! Наверное, все зависит от Души, то есть от изначально внедренной Природой в человека матрицы, и редко от отца с матерью, от учителей...
  Странные мысли заполнили мою голову, заставив раствориться окружающий мир, я подбирался к этой теме не раз и спотыкался на ней не единожды. И все - таки...
  ...А если мы идем по извилистому, главное, ложному пути? Хотя вряд ли, все должно быть намного проще. Снова возьмем человека, он двигается, думает, живет до тех пор, пока в его жилах течет кровь, когда кровь застывает, человек умирает. Тогда при чем здесь душа, кто ее придумал и где она находится? Допустим вот телевизор, он набит радиодеталями и другими модулями, как любой смертный органами, если воткнуть вилку в розетку, ящик заработает и можно будет переключить программу на разные каналы, сделать тише, громче, ярче, темнее. Телевизор действует от электроэнергии, это кровь, снабжающая питательными веществами узлы, так же как человеческая кровь его внутренности, если отключить ток, ящик умрет. Возникает вопрос, где тогда у телевизора душа, среди диодов с триодами? Еще одна странность, побывавшие за порогом смерти люди рассказывали, что уходя из бытия они летели по длинной трубе или тоннелю, в конце которого виднелся выход, то есть, светился божественный свет. Но когда выключаешь некоторые марки телевизоров, особенно ламповые, то яркость собирается со всей площади экрана как бы в световую трубу, превращаясь в конце в светящуюся точку в центре экрана. Дальше о ее полете в глубь прибора ничего не известно. Не наводит ли это на мысль об аналогии с умирающим мозгом? Если человек уходит из жизни при памяти, мозг отключается тоже постепенно, как экран в телевизоре, тогда о какой душе можно заводить разговор, если все в мире вещи собраны по образу и подобию изобретателя - человека. Поршни в двигателе внутреннего сгорания работают как клапаны в человеческом сердце, насосы гонят по трубам-жилам воду, нефть, которые та же кровь. Шатуны на колесах электровоза пашут как локтевые с коленными суставы, а современные компьютеры способны заменить мозг. Примеров на эту тему много, а ответа на один вопрос как не было, так и нет: есть ли у человека душа, если о ней столько разговоров? Может он всего лишь такая же, как те железные, машина! Только биологическая.
  И еще совершенно не существенный, вопрос. Телевизор получает ток от розетки, а где находится подключатель для человека? Впрочем, сейчас выпускается множество приборов, работающих от батареек, логично допустить, что человек рождается со своим аккумулятором, позволяющим ему функционировать без подпиток до семидесяти - восьмидесяти лет.
  Но телевизор сделал человек, он придумал и батарейки. А кто сотворил?..
  Ну здесь-то совсем просто. Вначале планета состояла из газа, он уплотнился и стал водой, которая в свою очередь утвердилась в земную твердь. Вселенную, буквально всю, пронизывают короткие волны, вода точно так же волнами набегала на сушу и качала ими атомы и молекулы. Через миллиарды лет они проснулись, потому что в движении Жизнь, сбросили панцирь и перевоплотились в инфузорий обыкновенных, а чтобы не быть унесенными течением, отрастили лапки и уцепились ими за земную твердь. Возгорелась цепочка целевых развитий, она докатилась до человека - разумного. Миллиарды лет для Вселенной всего ничего, Земле пять миллиардов лет, человекоподобному существу пятьдесят тысяч лет, а цивилизации вовсе семь тысяч. Только в последние ничтожные один-два века люди шагнули по пути прогресса на невиданные в их истории высоты, достигнув космоса, но главный творец остался неизменным, тот самый волной набегающий и откатывающийся Поршень. Ему возносят молитвы все религии мира. Туда-сюда, вверх-вниз, вперед-назад, короткими волнами... противоречивыми, чтобы не забывать главного, не отрываться от него - от Матрицы. Или от земной Истины.
  Существа разумные развились по закону Природы, то есть, Вселенной. Тогда откуда в ней взялись эти волны? А кто сотворил?...
  Да есть ли все это на самом деле: душа, загробная жизнь, Сам Господь! Не придумали ли мы сами Непознаваемое и не потому ли оно Недоказуемое, что доказывать нечего? Возьмем йога, ведь он не общается напрямую с высшим Разумом, а уходит в подсознание, то есть, в свой замкнутый круг, как в "Солярисе", хорошо экранизированном Тарковским. Там герой не возвращается на Землю, потому что планета не отпускает его. Так и мы вертимся в небесных сферах со своими божествами и даже другими измерениями в себе, не выходя за границы мозга с собственным черепом. А вокруг натуральная обыденность, та самая простая Жизнь, не отпускающая нас ни на шаг, не оставляющая нас ни на минуту. От Рождения до Смерти...
  Случай со Слонком оказался началом затяжного сезона крысиного промысла перекачанных наркотой ублюдков, сросшихся с криминалом, в органах правопорядка тоже что-то разладилось Не раз и не два ко мне подходили сыто выглядевшие товарищи - представители соперничающих группировок, и заводили разговор о том, кому и много ли отстегиваю. Я отмазывался от них малозначительными фразами, просил последить, во сколько прихожу, во сколько ухожу, мол, не по адресу обращаетесь, товарищи. Когда они принимались давить, отсылал за остальной информацией к бригадиру, парни морщились от предложения познакомиться с ним, но не наглели. Заметил вдруг лет по восемнадцать-двадцать двух пацанов с шелухой от семечек на губах, они появлялись то к началу работы, то к концу, или приносили на обмен в середине раскрутки доллары с марками. Не выбивали нужного, не расспрашивали ни о чем и ничего не добивались, просто мозолили глаза своим неряшливым видом. Я однажды рассказал об этом Пахарю, возникшему передо мной с растерянным выражением на лице.
  - Писатель, не доставай глюками, работаешь по своему и работай, - отстранился тот. - На хрен ты кому здесь нужен.
  Я подумал, заметив после этого насмешливые взгляды пацанов, маячивших возле квасной бочки, что все деньги носить с собой не следует, если останусь в живых, то хоть что-то сбережется на первое время при условии, что возьмут на гоп-стоп на улице или в подъезде. Если отморозки ворвутся в квартиру, тогда ловить будет нечего. Бешеных собак нужно было бы пристреливать ради одной цели - чтобы носимая ими зараза не распространялась дальше, тем более, что таких плодится больше положенного.
  Напротив меня торговал с сожительницей овощами со свиными ушками Коля, заметив мое нервозное состояние, он легко поднял налитое салом тело с маленькой скамеечки, он был в летнем тельнике по случаю надвигающегося дня десантника. После ссоры с Олегом, тоже десантурой, прошедшим Афган, Коля часто подскакивал ко мне за поддержкой. Дело было в том что Коля во время очередного загула решил развестись с сожительницей, у которой жил в примаках. Взвалив на горб складной диван, он пронес его несколько кварталов и приставил к двери Олеговой квартиры, а когда тот вышел, предложил купить нужную вещь. Олег отказался, посоветовав отволочь диван обратно, тогда Коля пробурчал, что пусть друг примет его как подарок. Тот согласился с условием, мол, чтобы потом без претензий, десантники ударили по рукам и обмыли это дело не одной бутылкой водки. Утром Коля проснулся у себя дома на полу, потому что у Олега места не хватило, его вторая половина едва умещалась с сыном на старинной прабабкиной кровати. И Коля пошел к Олегу за диваном, но бывший афганец наотрез отказался отдавать приобретенное, пояснив, что успел присобачить к нему дополнительные ножки. Ссора едва не переросла в драку, а позже каждый доказывал мне, кто из них прав. Я принял сторону Олега, потому что никто не просил Колю тащить из дома постельные принадлежности и раздаривать их пусть даже друзьям. К тому же, диван Олегу был всучен насильно, Коля злился, но дружбы с нами терять не желал. С тех пор он и его сожительница периодически подходили ко мне с просьбой повлиять на Олега. Спать на полу было неудобно.
  - Замечаю, тебя обкладывают, - протянул руку Коля. - Отобьешься, или подстраховать?
  - Чем ты поможешь? - хмуро ответил я. - Провожать до дома не будешь, засаду если в подъезде устроить, да они вроде не наглеют.
  - Нужно нанести по ним упреждающий удар, промесить вон тех двоих, чтобы повалялись с месяц на больничных койках.
  - Они наблюдают за валютчиками, выходящими через эти ворота, за ними стоит группа боевиков. Здесь возможен только один ход - ждать у моря погоды, глядишь, менты к этому времени договорятся с криминалом через нашего бригадира.
  - Ну... решай, старый, - Коля откачнулся, сделав зверским выражение своего лица. - Пойду пообщаюсь с кем-нибудь, тягостно торговать поросячьими ушками.
  - С Олегом бы помирился.
  - Вопрос остается открытым, - разозлился Коля еще сильнее. - Ты мне помочь в этом вопросе не желаешь.
  - Ты сам виноват.
  - Разберемся...
  Вскоре с той стороны, где маячили двое пацанов, раздались нечленораздельные звуки, один из них пулей проскочил в распахнутые ворота, второго Коля волочил носом по мощной своей груди, медленно раскрашиваясь сам в бордовый цвет. Я не выдержал, подскочив, уцепил парня за воротник шведки, оторвал его от начинавшего звереть кандидата в десантники и дал в спину пинка. Коля попытался перехватить ублюдка, но я облапил его толстое запястье:
  - Это шестерки, - пояснил я коротко. - Не доставало нам еще руки об них марать.
  Коля повращал белками и вырвал кисть из пальцев, тогда я обхватил его узковатую ладонь и притянул к своему бедру. Как-то заезжий армянин пытался вырубить меня долгим гипнотизирующим взглядом, я сломал два его черных луча своими серыми зрачками, менявшими в нужные моменты простенький цвет на стальной, как две тростниковые палочки. Понял это и Коля. Если бы он не садился на шпагат и не ходил босиком зимой и летом с бутылкой паленой водки в руке, распугивая граждан расхристанным видом, а подкачался бы и был поустойчивее на ногах, сомнений в принадлежности к табору десантников не возникло бы. А так это был здоровый деревенский мужик, выдававший себя за десантника, мечтавший трахнуть царицу и накрутить миллион. Это вызывало к нему некоторое уважение, тем более, что у многих мечты умещались в стакане с сигаретой во рту или концентрировались на кончике иглы. Впрочем, ишаку Бог подарил такой домкрат, который жаждет заполучить вся женская половина животного мира, но поднимает им ишак одну ослицу.
  - Я тебя не понимаю, - Коля глыбой навис надо мной.
  - Что нас понимать, мы чаще псковские или поморские, - я зло подмигнул ему. - Фонтаны штурмом посреди Москвы не берем, с дубовьем за черножопыми не бегаем, а что потребуется - об чем речь.
  Коля соснул воздух через побелевшие губы и сунул руки в карманы штанов:
  - Наше дело правое - мы победим.
  - Кто бы сомневался, - усмехнулся я. - Патруль, вон, кто-то подгоняет, теперь из-за тех козлов неприятностей себе наживем, а хозяева останутся в сохранности.
  Но менты ограничились нашим рассказом о том, что парни мешали нам работать, постояв немного, они потопали дозором вокруг базарной площади. Мы заняли каждый свое место.
  А вечером произошел еще один непредвиденный случай. Я собрался уходить домой, когда ко мне подвалил какой-то чернявый парень, схватив за локоть, он потащил меня вовнутрь магазина. Я подцепил его за край рубашки, завернув кисть за спину, подтянул ее к затылку так, что парень принялся негромко кряхтеть. Я спросил у него:
  - Что ты надумал узнать? Расскажи мне, я весь внимание.
  - Отпусти руку, - вытолкнул незнакомец непрожеванные слова. - Ты еще об этом пожалеешь.
  - Даже сразу так, - не поверил я ему. - Скажешь гоп, когда перепрыгнешь.
  - Перестань ломать локоть, у меня к тебе есть дело.
  - Какое? - отпуская его руку, отошел я к стене.
  Парень пустился растирать запястье, потом заправил рубашку в брюки и уперся в меня черными зрачками. Cтоя в стороне, я машинально прикидывал расстояние, смекая, что у него положение было повыгоднее, он торчал на бетонном выступе. Зато его, если последует выпад, можно бросить через себя, парень был щупловатый, вес имел небольшой. Я огляделся, чтобы не пропустить нападения сзади, людская река равнодушно текла мимо нас.
  - Заходи в магазин, - позвал меня незнакомец.
  - Зачем? - подумав, что за прилавками стоят две женщины и пугать их не следует, уперся я. - Что там делать?
  - Я объясню.
  Сбоку ко мне пристроился белобрысый чувачок с голубыми глазами, он был одного возраста с парнем. Я попятился к стене, одновременно оглядываясь по сторонам, но как всегда, не увидел никого из знакомых.
  - Тебе сказали заходить, так и делай, - прогундосил коренастый. - Не допер еще?
  - Не собираюсь, - начал заводиться я, нащупывая в кармане ручку шила. - Я вас внимательно слушаю.
  - Смотри ты, бумагомаратель вконец оборзел! - удивился белобрысый. - Ты что, решил неприятностей заработать?
  - Разве я их еще не нажил? - ответил я вопросом на вопрос.
  - Иди в магазин, - попытался подтолкнуть меня коренастый ко входу в зал, чернявый уже стоял возле дверей. - Ты глянь, что вытворяет, подметки на ходу рвет!..
  - Больно не будет, - негромко позвал меня и чернявый.
  - О себе подумай, - не выдержал я. - Во второй раз беречь твою руку у меня нет желания, как и шею.
  Белобрысый прыгал возле меня, опасаясь подходить ближе, его товарищ решился все-таки придвинуться, тогда я выдернул шило и спрятал его за спиной в ожидании броска. В этот момент рядом с нами остановился невысокий краснощекий мужчина лет под сорок с черным волосом на груди, подбородок тоже зарос недельной щетиной. Я признал в нем знакомого армянина, сотрудника городского уголовного розыска, быстро заводил глазами с одного на другого и на третьего, пока последний не испарился так же, как возник. В душу закрались сомнения, неужели менты отдали мое место на откуп бандитам, и передо мной теперь прыгают их представители. Ну, блин, получалось как в кино, белые придут - грабят, красные придут - грабят, уже не знаешь, к какому берегу прибиться.
  - На рынке валютчики ваши? - решился спросить я.
  - На этот счет даже вопросов не возникало, - откликнулся чернявый, по виду тоже армянин. - Один ты у нас угловатый.
  - Тогда поканали на рынок, - оторвался я от стенки. - Если ребята подтвердят, что работают на вас, я тоже возражать не буду.
  - Погнали, мы не против, - согласились оба парня.
  Чернявый сделал шаг, белобрысый кивком показал, чтобы я трогался за ним. Мы втерлись в ворота, первый парень не уставал покачивать бритым затылком:
  - Ну писатель! Ну дает!
  - Я отстегиваю только тому, кому надо, вас впервые вижу, - огрызался я.- Ни хрена не зарабатываешь, а нахлебников на шее как генералов у того крестьянина. Не много ли требуете?
  - Мы еще не просили, понадобится - карманы вывернешь, - процедил белобрысый, шаркающий сзади. - Ты поменьше зыркай по сторонам, иначе продолжим базар в другом месте.
  Сплюнув под ноги, я сдвинул сумку с деньгами вперед, чернявый перед центральным проходом замедлил шаг и оглянулся, направо находилась базарная ментовка, на левой стороне работали валютчики. Обойдя его я завернул налево, отметив про себя, что оба провожатых последовали за мной. В начале ряда ларьков было место Пикинеза, к нему и подвалил, но тот повел себя странно, он сразу настроился перескакивать настороженными глазами с одного на другого. На лице отразилась полная растерянность.
  - Пикинез скажи мне, кто эти ребята? Они наехали на меня как на мальчика, - издалека обратился я к нему. - Вы что, действительно решили пахать на бандитов?
  Пикинез продолжал округлять круглые от природы зенки, мелко подергивая щеками с губами, глядя на эти ужимки я начал укрепляться в догадке, что власть базарных ментов действительно перешла в другие руки. Но с криминалом мне было не по пути, с ментами тоже не менее тоскливо, но здесь срабатывал привитый советской властью инстинкт, что деньги, отстегнутые ментам, идут в копилку государства. В голове у меня никак не хотело уложиться новое правило, что милиции разрешили на официальном уровне заниматься поборами, отсюда появление у них иномарок, дач и квартир в центре города с евроремонтом. Сами они тоже не худые как те селедки, предлагаемые торговлей в период строительства развитого социализма, все как один гладкие да холеные и в дорогих костюмах с галстуками за двести баксов.
  Пикинез пожал руки, протянутые парнями, его не совсем адекватное состояние и то, что он знал сопровождающих, сбивало меня с толку.
  - Что ты молчишь? - одернул я коллегу. - На кого вы теперь уродуетесь?
  - Иди банкуй, писатель, собирай свои копейки, а то правда голодным останешься, - белобрысый раздраженно махнул рукой. - Не зарабатывает он... лапшу нам только развешивать не учись.
  - Что ее вешать, когда так и есть.
  - Дергай на свой бугор, говорю.
  - Ты бы полегче, снегурочка, - повернулся я к нему. - А то нарвешься ненароком на голодного волка.
  Пикинез продолжал валять дурочку, показывая, что не желает влезать в чужие дела, его поведение вызывало чувство неприязни, в конце концов, мог бы и просветить ситуацию.
  - Действительно, ступай на свое место, а то вдруг кто-то решит его занять, - дернул чернявый меня за рукав. - Останешься без работы и отстегивать совсем будет некому.
  Я молча покосился на него и погнал к выходу с рынка, в голове творилась неразбериха, кто были эти пацаны, что им было от нас нужно? И почему Пикинез как воды в рот набрал, а ведь он старый лис, которого на мякине не проведешь и он был обязан предупредить, если валютный бизнес перепрыгнул в другие руки. Бригадир тоже как сквозь землю провалился. Что-то странное происходило в маленьком государстве, населенном менялами.
  Минут через пятнадцать передо мной как из-под земли возникли старший опергруппы городского уголовного розыска со своими заместителями, сзади них лепились знакомые парни, успевшие попортить мне нервы.
  - Что это ты возникаешь? - надвинулся на меня старший, высокий усатый красавец со взбунченным казацким чубом. - По какому праву не признал моих ребят?
  - Каких ребят! - опешил я. Указал на белобрысого с чернявым. - Этих катал, что ли?
  - Вот именно. Почему не выполнил их просьбу?
  - Они ни о чем не просили, - засуетился я. - Вон тот, смахивающий на кавказца, предлагал пройти с ним в магазин, а его напарник по блатному напирал на меня, я принял обоих за бандитов. Вы должны быть в курсе, что отморозков мы на дух не переносим.
  - Ты не гонишь, художник? - сощурился старший. - Они ни о чем тебе не намекали?
  - Никакого базара не было, даю слово. Только одна толкотня.
  - Ну, блин, крючкотворец, - замотал головой белобрысый. - Ну, старый пердун.
  Из его восклицаний я понял, что Пикинез успел обрисовать всю мою родословную вплоть до седьмого колена, в надежде на медаль из яичной скорлупы.
  - Я едва от него по морде не схлопотал, - добавил чернявый, похожий на армянина. - Руку мне заломил за спину так, что до сих пор как занемела.
  Оперативники засмеялись, я заметил уважение к собственной персоне, промелькнувшее в их выжидательных взглядах. Старший похлопал меня по плечу:
  - Верю, писатель, и поясняю, эти парни учатся на юридическом факультете, они проходят практику при нашем райотделе, на рынке со всеми успели познакомиться, а ты выпал из поля зрения. Прошу запомнить и жаловать как любого из наших.
  - Теперь я в курсе, - я скупо улыбнулся и повернулся к белобрысому. - Схлопотать по морде, это для тебя было бы полбеды, слава Богу, что не надумали применить ко мне силу.
  - Про дырокол ты бы намекал поосторожнее, - зыркнул по сторонам старший, знающий, что я ношу с собой шило. - Соображай, где помело распускать.
  - Тогда нас надо предупреждать, - не согласился я. - Иначе рассуждать будет некогда.
  - Все, базар замяли.., - поднял руки опер. - Короче, ребята хотят расслабиться.
  Я поманил белобрысого, задавив в душе протест, ко входу в магазин, в котором витрина была упакована бутылками водки на любой вкус. Предоставив практиканту право выбора, ласково улыбнулся продавщицам - Лене с Риточкой, но они встретили мою доброжелательность к ним насмешливыми взглядами. Растерянно сморгнув, я сделал от витрины шаг назад.
  - Ну и как? - улыбнулась Ритулька.
  - Не понял, - насторожился я - Ты что имеешь ввиду!
  - Ментов, естественно, они тебя все равно раскололи?
  - Я подумал, что это бандиты наехали, а их потом представили как практикантов при городской уголовке, - смешался я, сообразив, что девчата оказались свидетелями разборки. - Старший шепнул на ушко, что они надумали расслабиться.
  - За твой счет, - добавила Лена и обратилась к коренастому. - Вам какую предложить? Возьмите советскую посольскую, она пусть дорогая и разливается в бутылки по ноль восемь, но на вкус мягкая и приятная.
  Чертыхнувшись на злую женскую подлянку, я полез в карман за деньгами, спорить здесь не имело смысла.
  Этот случай даром не прошел, раньше ко мне за взятками подныривали вплоть до пеших милиционеров, не имеющих отношения к нашему бизнесу, но оправдывающих поборы тем, что они могут отвести меня в ментовку за незаконную скупку ценностей у населения. То есть закрыть меня в телевизор, а выпустить только под конец дня. Теперь пешие издалека тянули ладони для пожатия, к тому же среди них была пара десантников и морячок Толик.
  Однажды зимним вечером накачанный, со светлыми усами, русак из ментов поманил меня в магазин, когда зашли с ним в угол, он потащил из-под полы бушлата офицерский кортик и попросил его оценить. Свет едва сочился через окно, лампочка под потолком давала лишь возможность бродить не спотыкаясь, витрины освещались лампами дневного света. Я не мог разглядеть как следует внешний вид кортика, поэтому взялся крутить его и так, и эдак.
  - Кортик морской, - подсказал милиционер.
  - Ясное дело, - отозвался я, замерзшими руками пытаясь вызволить клинок из ножен.
  - Сбоку есть кнопка.
  - Да знаю, - не мог найти я злосчастной кнопки, поворачивая кортик из положения в положение, мой немецкий бескнопочный, офицерский, купленный у хохлов еще при ваучерах, украли, когда болтался по дну пьяного омута. - Сейчас нащупаю.
  Вынув клинок, я поднес его к окну, одного взгляда хватило, чтобы определить, что кортик парадный, он провисел на стене не одно десятилетие, прежде чем наследники решились расстаться с ним. Посоветовав менту, кому следует показать раритет, я вложил лезвие в ножны. Мент забрал кортик, криво усмехнувшись, выдвинул клинок снова и перевернул другой стороной. Я почувствовал неловкость, словно меня обличили во лжи по поводу прошлой службы, но дело было сделано и вернуть эпизод обратно не представлялось возможным. Как не стоило себя оправдывать, усиливая тем самым недоверие еще больше. Так и остался этот случай в моей памяти вместе с тупой мордой мента, уходившего из магазина с наглой ухмылкой, как-будто меня поймали за руку во время кражи чужого добра. А может так и должно было произойти, чтобы я крепче стоял на ногах.
  Лето неспешно подошло к концу, дни принялись укорачиваться, а ночи удлиняться. С возрастом я отметил странную особенность, не успеешь спрятать игрушки с дедом Морозом в шифоньер, как их снова нужно вынимать. В молодости день казался годом, теперь же целый год умещался в одном дне, яснее стало и осознание своей мимолетности в бесконечности времени и пространства. Великие умы человечества твердили об этом едва не с появления мироздания на Земле, но их трудам с благоговением внимали лишь единицы образованных людей из миллиардов, остальные доверяли собственному опыту, оставаясь на всю жизнь вечными детьми. Покажи ребенку на огонь и предупреди, мол, нельзя, обожжет, ребенок подтвердит, что 'иззя, фу'. Отвернись от него и через мгновение ты услышишь, как чадо зайдется в плаче, корчась от боли - оно все равно сунуло палец в огонь. Так миллиарды нас продолжают идти дорогой, которая нам не нужна, не в силах избавиться от привычек, чтобы изменить что либо в собственной Судьбе. Мы зарываемся в дерьмо глубже, в конце доживая подаренные высшими силами драгоценные дни, обменивая не имеющую цены Жизнь на бытовуху, водку или наркотики.
  Пару лет назад я справился со страшной болезнью - алкоголизмом, сумел вырваться из жестоких дьявольских объятий без кодирования и знахарей. Пришел на рынок во второй раз, очищенный от заразы, чтобы подкопить деньжат и попробовать встать на свой светлый путь, о котором мечтал с детства. Через некоторое время у меня появились деньги для осуществления мечты, уходить с базара с каждым днем становилось все тяжелее. Оказалось, что перейти на свою дорогу и стать на ней дервишем в оборванной одежде, но с собственным капиталом и, главное, мнением, тяжелее чем когда-то представлял себе. Живые деньги в руках, пусть маленькие, не как у владельцев фабрик, заводов, больших пароходов, ночных казино и даже хозяев одной палатки крепко цепляли за штаны и рубашку, не давая возможности сделать от них первый шаг. Я продолжал жить, несмотря на частые грабежи, русским авосем, все время хотелось чего-то большего, нежели энная сумма в кармане, сознавая, что если потратить их на одну мечту, денег на другое желание не останется. А вдруг беда обойдет стороной и я сумею, как крутые ребята, накопить на квартиру в центре, на машину и другие благ. И это было из серии наступить на свои же грабли...
  Я только подошел к своему месту, не успев приготовиться к раскрутке, как рядом со мной оказался мужчина за сорок лет в темной рубашке с закатанными рукавами. У него было лицо человека, занятого с утра до вечера делами, оно выражало одно нетерпение, поэтому я быстро перекинул барсетку на живот и обратился весь внимание.
  - Триста баксов, - сообщил мужчина, забыв спросить, по какой цене мы меняем.
  - Давайте их сюда, - кивнул я, раздергивая замок на ней.
  Он достал из нагрудного кармана сложенные пополам купюры, нацепив очки, я пропустил сотки одну за другой между чувствительными подушечками пальцев, та что была в середине, привлекла внимания больше остальных. Она на сгибе не согнулась, а как бы сломалась, отчертив на купюре риску, бумага на ее краях чуть взлохматилась. Когда рассматривал сотки, мужчина как бы подался вперед, но подозрение промелькнуло на подсознательном уровне, не дав прощупать купюру основательнее. Среди валютчиков существовало правило, оно заключалось в том, что не следовало задерживать первого клиента, поэтому сунув сотки в барсетку, я рассчитал его по вчерашней цене. Перелистав деньги, тот ушел, благожелательно кивнув мне головой, а я заспешил с подготовкой к приему следующего сдатчика. Закружилась, завертелась каждодневная карусель менялы с нетерпеливым ожиданием клиентов, с торопливым передергиванием денежных купюр. Кто наварил, кто остался в накладе - разбираются потом, а на рабочем месте нужно вести себя сторожевым псом, который во всеоружии и во всевнимании всегда. Время до вечера пролетело незаметно, на колокольном циферблате стрелки показали угол в восемь часов. Понаблюдав за обстановкой вокруг, я накрутил ремешок от барсетки на левую руку и сунул ее под мышку, потом пожелал удачной работы Андреевне. Спортивным шагом двинулся вдоль трамвайных путей к автобусной остановке спиной ощущая пристальные взгляды криминальных особей. Подобные проводы стали привычными и вскоре адреналин в крови прекратил подниматься. В автобусе сел на свободное место, раньше старался занять сидение сзади, чтобы успеть оценить входящих в салон и принять меры к обороне. Даже немощные старики казались тогда шпионами, в голове шла беспрерывная сортировка на "своих" и "чужих". Потом перестал проявлять интерес ко всем, кроме молодых девчат и достойных внимания женщин. Только возле угла дома рука без команд из мозга ныряла в задний карман брюк, пальцы сами охватывали полиэтиленовую ручку шила, сбрасывая колпачок со стального жала. Выставив его вперед, я влезал в вечно темный, грязный, узкий подъезд с выщерблинами в бетонном полу, поднимался по горбатым ступеням на площадку первого этажа, ключом долго нашаривал замочную скважину, затылком прощупывая опасность в замусоренных углах. Готовый при любом шуме или движении всадить острие во что угодно, оказавшееся рядом-так давал о себе знать адреналин, начинавший вырабатываться почками с первого шага со своего места на базаре. Когда прошмыгивал за броню дверей и дотягивался рукой до выключателя, накатывал такой отходняк, что перед ним меркли рассказы наркошей о райских ощущениях. Я стал подозревать, что сам вызываю неземные чувства, а не они захлестывают меня, потому что особого страха не было, хотя желание принять душ присутствовало постоянно. Это организм выделял испарину в виде защитной реакции. Поставив барсетку на стол и вывернув все из карманов, я раздевался и шел освежаться под струями, продлевая ощущение полета над земным бытием. Затем влезал в китайские спортивные штаны с китайской футболкой, и лишь потом набирал номер любовницы Людмилы, уточняя день посещения ею моей обшарпанной фазенды. Сегодня была как раз ночь любовных утех, поэтому я сразу затеялся сортировать капитал и подсчитывать навар. Включил настольную лампу и просмотрел долларовые купюры, сознание зациклилось на подозрительной сотке, вытащив семикратную лупу, настроился водить ею по всей площади ассигнации. Сначала изучил цифру "сто" с правой стороны банкноты, которая оказалась выпуклой и даже шершавой с нанесенным фосфоресцирующим слоем, переливающимся от светло зеленого до темно синего цветов. До недавнего времени эта примета считалась главным признаком подлинности. Потом пропустил между подушечками большого и указательного пальцев на правой руке слова, выдавленные поверху в два ряда, на этом можно было остановиться, если бы не подозрение на подсознательном уровне, не дававшее мне покоя. Просветив сотку под лампой, я навел лупу на вставку с левой стороны хлопчато-шелкового прямоугольника, узрел положенные на ней USA 100. Но водяной знак почудился задвинутым вверх, лицо президента Франклина тоже было как бы неправильной формы, впрочем, кто и когда видел его одинаковым, если почти все штаты Америки печатали доллары, и в каждом он получался свой. И все-таки я нашел то, что искал, отличие проявилось во внедренных в купюру разноцветных червячках. Настоящими, красными и синими, можно было кур кормить, а на моей сотке червячки получились укороченными, как бы раздавленными, разорванными пополам. На них вряд ли бы клюнул даже воробей. Бумага тоже отблескивала, пусть не сильно, но у настоящих купюр она отсвечивала мягко и матово, ее можно было сколько угодно сворачивать, придавливая пальцами по сгибу, она не залохматится и не лопнет. Здесь же виднелись как бы пересохшие волосинки. Если подходить к вопросу с коммерческой стороны, то претензий не было никаких, а если начать придираться по доброй воле - сотка была фальшивой. Потерев виски, я отложил ее на край стола, решив проверить позже, когда уляжется напряжение, и увлекся золотыми и серебряными изделиями с монетами. У валютчиков имелись клиенты на стороне, были они и у меня, это были директора, бухгалтеры, заведующие отделами мебельных, скобяных, хозяйственных магазинов, павильонов по продаже тортов и иных сладостей, переделанных из бывших кафе. Еще были всякие рюмочные, разливочные, забегаловки, то есть места, где в руках обслуживающего персонала крутились живые деньги. Менялы продавали торгашам товар чуть дороже, но все равно едва не вдвое дешевле, нежели в ювелирном или даже комиссионном магазинах. Там же клиентам была возможность рассмотреть вещь под каким угодно углом, попробовать на зуб, не говоря о примерке на пальцах, шеях, запястьях и в ушах. Я подгреб к себе небольшую кучку изделий и постарался сосредоточиться на оценке перстеньков, сережек и цепочек, чтобы почувствовать выгоду, присмотрелся, взяв лупу, к пробе. С приходом в Россию нежданных демократических свобод почти все ювелирные производители начали ставить вместо советской пятьсот восемьдесят третьей пробы пятьсот восемьдесят пятую с женской головкой сбоку. Турецкие поделки проходили переопробацию на российской таможне с контролем, если этого не совершалось, то на изделии были выбиты неровные цифры 585 и больше ничего. Значит партия была привезена контрабандным путем, по этой причине имелась вероятность, что проба не выдержит проверок, но чаще определялось невооруженным глазом, что перстенек красноватый или бледноватый. В Новороссийском порту, по слухам, не было не только советской или новой демократической власти, там вообще не существовало никакой. Там же осуществлялась перевалка миллиардной баксовой массы с борта на борт, с корабля на берег и обратно, никто не совал носа в эту бездонную дыру, даже всепроникающая ФСБ. Желтый металл из турций и разных эмиратов волокли в полном смысле килограммами, и в этом смысле Туапсинскому порту до новороссийского было далековато, хотя через него тоже чего только не тащили.
  Рассмотрев несколько перстеньков, я отложил наиболее красивые из них и не потертые в сторону, прибавил туда два комплекта серебряных сережек. С цепочками дело оказалось сложнее, большая часть были потянутыми и помятыми, или я замечал грубую пайку, прикрытую слоем позолоты, которую нормальная женщина расцарапает в два счета. Такого ремонта на ходу не заметит разве что деревенская баба с кукушечкой на макушечке. Мне встречались и такие, которых я по своей классификации называл "нулевым вариантом", они были не только без мозгов, но и без души. Когда попадались странные особи, в голове выстраивался некий порядок происхождения жизни на земле и заключался он вот в чем. Планета перенесла несколько потопов, в первый ушла под воду Лемурия, но часть лемурийцев успела перебраться на Атлантиду. Когда расцвет культур на Атлантиде снова достиг апогея, когда атлантидцы освоили околоземное пространство, намереваясь посягнуть на подходящие для жизни планеты, они принялись клонировать часть населения, выводя породу людей-слуг, или рабов, чтобы послать их вместо себя на освоение околоземного пространства. Отсталые племена превратить в невольников было нельзя, потому что каждый индивидуум рождался с душой, он являлся существом божественного происхождения, догонявшим рано или поздно хозяев по умственному развитию, и даже перегонявшим их. Но дикарей все же можно было копировать как кукол. И когда атлантидцы решились на клонирование единокровных братьев, отстоящих в формировании на ступень ниже, неведомая сила обрушила гнев и на них. Материк ушел как Лемурия под воду. Вновь спаслась часть населения, теперь с клонами-людьми, не имевшими души, и когда они добрались до острова Посейдонис, произошло смешение человека с душой с бездуховными особями, потому что наружного отличия у них не было. Божественный гнев достал отщепенцев и здесь, остров Посейдонис тоже скрылся в волнах, кучка спасшихся гомо сапиенс причалила на Ноевом ковчеге к вершинам тибетских гор. Отсюда снова распространилась по земле жизнь, но в тот момент несмотря на внешний вид они представляли из себя не тех, которыми были в Лемурии с Атлантидой. Часть все же смогла сохранить душу, многие так и остались клонами, потому что плоть, выведенная искусственным путем, оказалась не в силах принять ее в себя. Разве не случалось замирать в испуге при общении с человеком, не отличавшимся на первый взгляд от себе подобных, и в то же время абсолютно холодного и пустого, обладавшего эмоциями в силу бытия среди людей. Но эмоциональность, как и разумность, были у него не настоящие, проявляющиеся как бы по принуждению. Таких среди нас много, нужно лишь присмотреться более внимательно.
  Отложив три цепочки от двух с половиной до пяти граммов для продажи, следующие я намотал на свернутые в трубочку кусочки бумаги и убрал в пакетик. Рассовал и другие изделия, невостребованные в данный момент народом, до того дня, когда их можно будет изучить и принять решение о ремонте, пайке или замене сломанной части на исправную. Если цепочка не подлежала восстановлению, валютчики снимали исправный замочек с именниками, чтобы иметь возможность воспользоваться ими, а сами цепочки бросали в лом. Сейчас мне на "кобре" и якорной с алмазной обработкой понадобилось поменять замочки, я достал их из заначки и начал примерять. Делалось это просто, сбоку сломанного замка плоскогубцами отгинался крючок, с него сбрасывался именник и переносился на хороший крючок на новом замке. Старые замки со слабой пружиной бросали в раствор аммиака, чтобы рассосалась набившаяся в них грязь, если же пружинка оказывалась лопнутой, замочек кидался в лом, потому что ремонту в квартирных условиях он не подлежал.
  Покончив с золотом, я разобрался с серебряными ложками, цепочкой под "черепашку" и неказистыми перстнями "нашего" производства. Две чайные ложечки с цветной инкрустацией по ручкам возьмут по семь рублей за грамм женщины из бухгалтерии хозяйственного магазина, одна из них заказывала ребенку на первый зубик, вторая внучке на подарок. В ювелирном на Большой Садовой такие ложки, только простенькие, были выставлены по тридцать рублей за грамм, весили они примерно одинаково, от двадцати пяти до двадцати восьми граммов каждая. Ложки с глубокими рисками, помятые и стесанные можно кинуть в лом по три пятьдесят за грамм, на них вряд ли кто позарится, даже если привести в идеальное состояние. На дворе не царская Россия, плебсу сподручнее хлебать из современной алюминиевой или стальной, зато за рубль кило. Находятся купцы, которые берут серебро для очистки питьевой воды. Цепочку вязки 'черепашка' возьмут какому-нибудь великовозрастному мудаку, гоняющему на мотоцикле марки 'Харлей', а массивные женские перстни по пятнадцать граммов каждый разберут старухи, торгующие свеклой и белым корнем с зеленью. Я отдавал им советские украшения по цене лома.
  Я взглянул на часы, Людмила что-то запаздывала. На столе лежали серебряные с медными монеты, среди них выделялась Екатерина Вторая с большим портретом, развернутым в правую сторону. Год выпуска был одна тысяча семьсот девяносто шестой, это был год смерти великой императрицы. Посадить бы на престол такую или пусть даже Ваньку Грозного, не говоря о Столыпине, умнице и расторопе, страну не узнали бы даже дураки в фуражках с красными околышами, заправляющие в Кремле важными делами. Если бы в этом рубле не присутствовал дефект, можно было запросить сто пятьдесят баксов, у нумизматов совсем "убитый" стоил не меньше пятидесяти. Но когда ударили монетой о другую, вожделенного звона не последовало, Екатерина Вторая оказалась с трещиной от оборок пышного платья до набивных плечей, теперь цена ей была максимум тысяча рублей. Год назад попадалась еще одна такая же. Интересно все таки, почему серебро лопается, когда оно мягкое? Но этот вопрос задавать было некому и я продолжил перелопачивание приобретенного на рынке богатства. Медяки представились сибирскими деньгами со зверями и с гербами таежных округов. Двести с лишним лет назад Сибирь в смысле значения для государства занимала место на карте Российской империи как и Польское королевство шляхтичей, или Финляндское княжество. Никто не вправе был навязывать волю этому богатейшему субъекту русского государства, поэтому там сохранилось по сей день множество национальных групп, не растерявших ни своего языка, ни культуры, ни обычаев. Тогда как в Америке и в других странах коренное население старались истребить, заселяя земли якобы цивилизованными европейцами, но если подходить к вопросу без компромиссов, то окажется, что подаренная французами статуя Свободы торчит по пояс в крови. Американская свобода добывалась большой кровью, а господство в России опиралось на малые народы как на братьев меньших, почитаемых русскими едва ли не равными с собой. Даже на Большом Кавказе с русскими дрались банды абреков, этих бандитов-отшельников, а не народно-освободительных отрядов. Впрочем, кто доказал, что с началом революционных событий произошел окончательный развал Российской империи? Множество народов, словно не случайно согнанных высшими силами на строительство русской вавилонской башни, как жило вместе, считая главным русский язык, так и продолжает жить. Разве что некоторые нетерпеливые и гордые национальные образования объявили себя республиками, но время все равно расставит все по местам. А объединения с разъединениями не прекратятся никогда, это непреложный закон существования всего сущего на маленькой планете Земля.
  В прихожей хрипло зашелся звонок, подсунув барсетку под край стола, я сгреб в нее все и спрятал в шифоньер. После злополучного инцидента, когда пришлось тащиться от Людмилы по обложенному ментами ночному городу со всем своим капиталом, доверия к ней я не испытывал. И если бы не ее настойчивость да не разнообразие любовных игр в постели, мы разбежались бы навсегда. Но за порогом оказалась Маринка, изредка навещавшая меня, не менее сладкая бывшая любовница, работавшая вахтером в общежитии через дорогу. Узрев мое замешательство, подружка понимающе усмехнулась:
  - Мне поворачивать оглобли, милый дружок?
  - Зачем сразу поворачивать, так даже лучше, - обрадовался я. - Проходи в комнату, гостем будешь.
  - Но видно же, что ты кого-то ждешь, - пропела Маринка с мягким кубанским акцентом. - Я лучше приду к тебе в следующий раз.
  - У меня на морде написано, что я кого-то жду?
  - Именно так, и в первую очередь.
  - Вот бабий нюх, как у спаниэля, помнится, ты тоже была мастер заметать следы.
  - А ты разве не такой? - засмеялась Маринка. - С мужиков мы пример и берем.
  - У нас на юге все шустрые. Это северянки с запоздалой реакцией на все, пока какую-нибудь раскочегаришь, он не раз упадет, - подмигнул я. - Ты по прежнему живешь со своим?
  - А куда деваться, - полуотвернулась Маринка. - Ладно, зайду, когда освободишься.
  За спиной зазвонил телефон, сделав знак Маринке, чтобы она подождала, я прошел в комнату. Голос Людмилы сообщил, что сын пьяный в умат, разлегся возле двери и не пускает ее, она решила принять таблетки и лечь спать. Я задумчиво пожевал губами и скосил глаза в сторону открытой двери, Маринка маячила на пороге, делая вид, что разговор ее не заинтересовал. Пока она водила носком туфли по выступу, я в который раз отметил, что возраст на эту женщину не действует, ей уже за тридцать лет, а хоть выпячивай в витрину парижского салона мод, и парижане с ума сойдут от точеной ее фигурки. В Ростове красивых девушек много, едва не третья сбежала с престижного международного подиума, и характер - мало сказать золотой. Есть правда одно маленькое "но", каждая вторая ростовчанка регулярно наставляет рога хоть своему парню, хоть мужу, это сказывается близость дикого Кавказа, где женщину пусть и держат в стойле с животными, но прежде чем взять, наобещают столько, что не на чем тащить. Вот и возвращаются русские бабы оттуда голодными, разутыми и... счастливыми, и становится как нигде, ясно, что женщине нужно. Пусть муж будет полным быком или бараном, да чтобы только мужского пола, чтобы сказал жене веское "му" или "бе" - и задрожала она бедная в коленках. Но кто и когда мечтал, чтобы бочка меда не была испорчена ложкой дегтя? Маринка...она дочь горячих приморских степей, она здесь родилась.
  - Чего стоишь на пороге?
  - А что, мешаю?
  - Проходи, говорю, в комнату.
  - Я сбегаю в магазин, пока не зашла?
  - Хочешь выпить?
  - А ты?
  - Я давно не пью, ты же знаешь, если тебя угостить, то я с удовольствием. Красным крепленым, с шоколадкой.
  - Помнишь мою слабость!
  - Гм... сколько прошло времени, как мы с тобой встречались? Месяца два?
  - Скоро три будет.
  - Тогда когда забывать.
  - Я к тебе по интересу пришла.
  - Ну, блин, опять залетела?
  - Дурное дело не хитрое.
  - Тогда дергай в магазин, а я постараюсь тебя погонять, чтобы перья облетели и мыльной пеной изошла.
  - Мне сейчас только этого и надо, - засмеялась Маринка, уже за дверью.
  Я прошел к столу, всмотрелся в исписанную подсчетами бумажку, если бы не фальшивая сотка, навар был бы неплохим, а она была фальшивая, остается порвать ее на части, чтобы не тешить себя надеждой на "авось". Если даже получится пристроить ее лоху, то он через время вернется и начнутся изматывающие переговоры с отдачей половины суммы, или поднимет скандал на такую высоту, с которой падать будет больнее. Поэтому лучше не рисковать, на душе будет спокойнее. Выдернув из барсетки сотку, я порвал ее над унитазом на кусочки и смыл струей воды, теперь три тысячи рублей смешаются с фекалиями, обогатив тихий Дон на такую же сумму. Тут еще Людмила решила некстати сделать выходной, может к ней наведался тот же школьный друг или кто из новых? Женщина она видная, без оглядки мимо не пройдешь, с враньем тоже все в порядке - врожденное как у многих местных дорогуш, которые наобещают с вагон, а в назначенный час маленькой тележки не узришь. И снова здесь просматривается влияние азиатского Кавказа. На проклятом большинством русского народа перегнившем Западе, или в Америке, за подобные проделки зубы повышибали бы, или отвернулись бы навсегда, в России на говорящего правду смотрят как на ненормального, выпущенного из дурдома. Таков русский менталитет, переродившийся после татаро-монгольского ига в полуазиатский, и чем дальше от Санкт-Петербурга тем он резче проявляется. Здешние казаки вообще потомки скифов с сарматами, добивающиеся самоопределения, они ходили на Русь со всадниками Батыевыми, о какой правде среди них можно говорить. Но казакам возродиться дать надо, при царе казачий офицерский чин хотя не был ровней чину офицерскому российскому, зато удалью они блистали молодецкой.
  А может, у Людмилы действительно не совсем благоприятный день, сын алкоголик, пугающий ее странными приступами с выпрыгиванием в пьяном виде из окна второго этажа. Похоже, отклонения в психике у них наследственные, ее двоюродные сестры тоже инвалиды. Пора с Людмилой завязывать, иначе сам начнешь замечать за собой непрошенные странности, но странное дело, в который раз говорю об этом, а воз и ныне там. Вот и найди тут свой путь, о котором пишет Паоло Коэльо.
  В дверь не позвонили а постучали, так делала только Маринка, она переквалифицировала меня из порядочного кобеля в профессионального вышибалу зародышей. Не успеет залететь с сожителем или с кавказцем, торгующим овощами, сразу бежит ко мне, а убегает похудевшая и счастливая. После нашего кувыркания на постели с утробным рычанием, белье приходилось менять - до такой степени оно перекручивалось. Вино Маринка употребляла для того, чтобы в горячем теле спиртное прибавляло жару еще больше, и всегда у нас было типа туши свет и лови то, что накрывает от пяток до макушки. Для Маринки я талисман добрый.
  Женщина захмелела с полустакана вина и сразу заторопилась в постель, боясь, что мной завладеет усталость. Я с интересом наблюдал как Маринка стягивала с себя выходное платье, как с округлых ее грудей самостоятельно сползал узкий лифчик, открывая будто приклеенные соски с коричневыми кругами в основании и бледными на них пупырышками. Перекатывались на животе мягкие линии мышц с пуговкой-пупком посередине, Маринка запускала два пальца под резинку, снимала розовые с бантиком трусики, под которыми бугрился кучерявыми завитушками выпирающий лобок. Она любила красный цвет, ее темные волнистые волосы охватывала красная лента, открывая удлиненное лицо с носиком с горбинкой и выразительными губами. Еще у нее были сытенький округлый подбородок, высокая шея и женственные плечи. Маринка развязывала ленту и кидала ее в общую кучу, взгляд ярко-синих глаз начинал подергиваться поволокой, полуприкрыв веки, она стягивала с пяток последний оплот трикотажного запрета. Ноги были полные, коленки округлые, аппетитная попка оттопырена, сам процесс сбрасывания трусиков проходил медленно, потому что расстояние до пяток было большое. Она точно была героиней известного анекдота про женские прелести: "У моей жены голубые глаза". "А остальное?". "Остальное ноги" Приятно было чувствовать себя мужчиной, которого хочет возбудить женщина. Это лишь в молодости мы не успевали раздеться, как уже сношались в полный рост, скидывая ступней прилипшую к ноге штанину, а рукой стаскивая с бедра партнерши семейные трусы голубого или розового цвета. Других расцветок наша советская промышленность тогда не признавала. Ах, если бы эти трусики да в те далекие времена... Я чувствовал, как волна возбуждения прокатывалась по моему телу, как тяжелела головка члена, которой становилось тесно в китайских трусах. Дыхание превращалось в бурное, живот покрывался испариной, задница начинала ерзать по стулу, но надо было еще чуть-чуть подождать до тех пор, когда Маринка захочет станцевать танец живота. Она не была азиаткой, ее внешность указывала на смесь хохлушки с местным аборигеном, но все равно обладала смуглой кожей, какая доминировала у местного населения. В этот момент женщина изогнулась, отвернула попку вбок, затем подняла руки и потянулась за ними, и заколдовала водяной змеей. Улыбка у Маринки была смущенная, напоминающая о том, что она русская, у азиаток такого выражения вряд ли узришь, потому что возбудить хозяина была ее прямая обязанность. Местных же приучали азиаты с кавказцами, или у них пробуждались гены далеких предков. Маринка в это время вошла в раж, я невольно чертыхнулся про себя, мол, вот дрянь, успела наскотиниться с черножопыми. Дотянувшись до магнитофона, я нажал на клавишу и попал на "постельную" кассету, поставленную специально для Людмилы. Но Маринка восприняла мелодию за родную, бросая на меня призывные взгляды из-под темного крыла волос, она изгибалась блудницей на сковородке в аду. Не единожды я запутывался в ее чарах, испытывая расслабленность с желанием овладеть подружкой, ощущая себя мужчиной, для которого женщина создана лишь для удовольствий. Когда она разогрелась, мелодия подходила уже к концу, тогда я снял одежду, облапил ее сзади за каучуковые груди и откинул волосы. Повернув к себе лицом, впился в набухшие губы, чувствуя, как разъезжаются у партнерши ноги, и стоя начал долгие игры, контролируя каждое движение, чтобы не привело оно к преждевременному извержению вулкана чувств, не отобрало раньше времени силы. Изредка меняя положение, мы закачались посреди комнаты, едва шевелясь, одновременно двигаясь к дивану, служащему кроватью с тех времен, когда полутороспальная деревянная продавилась до пола и ее пришлось выбросить. Я положил женщину на него, не отлипая ни на мгновение, и продолжил сексуальные движения лежа на ней до тех пор, пока не наступил бурный конец. Он был всегда ярким, со стонами, с покусываниями зубами губ, плечей, мочек ушей, и бешеной скачкой на финише. Маринка взлетела на небо от счастья, почувствовав наконец, что в животе появилась долгожданная боль, это означало, что вороватый поход от сожителя, мечтавшего о ребенке, у нее удался. Когда все закончилось, она еще раз одарила меня на пороге крепким поцелуем и заверила обещанием заглянуть на огонек.
  Утрата мною нескольких тысяч рублей отразилась на работе негативно, покатила спешка, необходимая при накачивании чужой жены в ее квартире на десятом этаже. Некстати зарядили затяжные дожди, приток клиентов сократился, приходилось довольствоваться предлагаемой алкашами мелочью, да случайными набегами приезжих. Накопленная кучка российской капусты взялась подтаивать снежной бабой во дворе студенческого общежития, потому что расходы остались прежними. Двухнедельная поездка в сентябре на море сожрала еще шесть тысяч рублей, вдобавок по прибытии схватил оказавшийся фальшивым браслет от часов на тридцать граммов по сто восемьдесят рублей за грамм. Влетел не в первый раз с булатными зубами, приняв их в свете ламп дневного света за высокопробные золотые, а ляпис булат к тому же не брал и отличить булатное напыление от настоящего золота было практически невозможно. Валютчики снимали надфилем верхний слой протезов, если под ним оказывался однородный по цвету металл то все было в порядке. А если спиленный участок начинал отблескивать белой поверхностью, то это была основа из нержавеющей стали. Примерно так получилось и с браслетом, парень, сдававший его, обегал всех валютчиков, но никто его не брал, не удосуживаясь проверить на ляпис, хотя вид изделия подозрений не вызывал. Тот даже предлагал пройти в ювелирную мастерскую, снова никто с места не сдвинулся, демонстрируя отшлифованное рынком чутье. Цыганам там, с природным их даром определять золото с завязанными глазами, делать было нечего. Парень вышел за ворота и наткнулся на меня, торчащего под козырьком с промокшими ногами и без работы, он решил испробовать последний шанс. Глядя мне в лицо, назвал вес изделия и пробу, показал даже на нем маленькую вмятину. Я видел, что передо мной стоял советский работяга, которому понадобились деньги. Рассмотрев браслет под лупой и изучив хорошенько пробу, похожую на заводскую, я решился провести по верху браслета ляписным карандашом, реакции никакой не последовало. Слабый внутренний голос посоветовал мне, как коллегам до этого, о которых парень не обмолвился, не брать изделие, но я упорно не желал его слушать. Спилив угол у одной из фигурных пластин, смочил это место слюной и сильно потер карандашом, все было в порядке. Но странное волнение все равно не отпускало, и я, приняв его за рыночную маяту, отсчитал пять тысяч четыреста рублей. Парень сразу заспешил на автобусную остановку, заверив меня под честное слово, чтобы я не сомневался в подлинности изделия, а у меня переживания стали перекрывать другие мысли. Не выдержав внутренних терзаний, я сорвался с места и поскакал в глубь рынка, благо ребята принялись задерживаться на своих местах в связи с падением валютного оборота и стабилизацией криминальной обстановки до того времени суток, когда в воздухе растворялся предвечерний полусумрак. Впрочем, Пикинез с Красномырдиным и Пасюком, не говоря об армянах, оккупировавших черноголовой семьей торговавший ширпотребом ларек, часто банковали до тех пор, пока ворота не закрывали. Это являлось одной из причин моей безработицы. Подскочив к торчавшему первым в ряду менял Пикинезу, я показал браслет, но тот его даже в руки не стал брать.
  - Фальшак, - словно приговорил он.
  - С чего ты решил? - промямлил я, ощущая подъем холода по ногам.
  - Ты его вес проверял?
  - Мне сказали, что он тянет на тридцать и две десятых грамма.
  - А на самом деле должен быть какой? - воззрился на меня Пикинез бабьими глазами. -Мудила, ты когда-нибудь чему-нибудь насобачишься?
  - Чему я должен насобачиться? - чувствуя, как матка опускается все ниже, не мог сообразить я. - Тебе трудно объяснить?
  - Ты в школе учился?
  - Странный вопрос, конечно учился.
  - Какой у золота должен быть, хотя бы приблизительно, удельный вес?
  - При чем здесь вес единицы объема?
  - При том, что этот браслет легче настоящего, значит, при таком объеме золотой будет весить не меньше пятидесяти граммов, если точнее, пятьдесят один и пять десятых грамма. А схапанный тобой весит тридцать и две десятых, это по твоему нормально?
  - Я проверял и ляписом, и угол надфилем спиливал - никакой реакции, - оправдывался я, будто Пикинез мог что либо изменить. - Состав металла однородный, проба стоит заводская.
  - Я ему одно, а писатель мне другое, на тебя что, затемнение от радости нашло? - Всплеснул руками коллега. - Удельный вес металла, говорю, не соответствует стандарту, этот браслет должен быть тяжелее.
  - Понял, не кричи, - засопел я, стараясь унять дрожь в пальцах. - Объясни мне, неграмотному, что это за сплав такой, который не отличишь от золота.
  - Откуда я знаю, сейчас появилось столько разных металлов и столько наштамповали из них всяких подделок, что спасает одно собачье чутье, - нахмурил брови валютчик. Видно было, что он мне сочувствует. - Рандоль с берилевой бронзой, когда попробуешь на ляпис, они темнеют, булат будет позеленее без ляписа, он больше походит на девятисотую пробу, когда зубами из этого золота перестают разжевывать ножки Буша. А тот металл, что у тебя в руках, не темнеет, не зеленеет, и кислота его не берет.
  - Так, это же тогда... - воспрянул было я.
  - Не это, и не то, а дырка со свалки, - оборвал меня Пикинез на полуслове. - Браслет тебе молодой парень приправил? В серой курточке, худой такой.
  - Он самый.
  - Он всех валютчиков обошел, доказывал, что браслет золотой, даже предлагал к ювелиру сходить. А ты вперся в говно по самый пупок.
  - Кто бы знал...
  - Ну, блин, ты как та проблема на свою задницу, зачем тогда на базаре стоять? Козлов разных кормить, которые стараются натянуть нас по самые яйца? - развел валютчик руками. - Короче, мой тебе совет, выбрось все из головы и начни раскрутку заново.
  Дожди в городе, перемежаясь мокрым снегом, продолжались до Нового года. Как я ни старался, потерянного вернуть не сумел, снова денег не хватало на любую из моих задумок, наши предки не зря говорили - куй железо, пока горячо. Выходило, что любая поговорка, притча или пословица, имели под собой твердую почву, они были проверены сотнями, тысячами поколений. Но молодая поросль, идущая вслед за ушедшими в мир иной помудревшими людьми, все равно начинала познавать жизнь заново, словно кто-то стирал из ее памяти подсказки, предупреждения, рецепты от повальных болезней. Человечество развивалось только с технической точки зрения, позволявшей облегчить страдания подобием надуманных благ, или уничтожить с помощью современных видов оружия наибольшее количество себе подобных. В моральную сторону оно не изменялось. Это наводило на мысли что нами управляет не Бог, под Его руководством мы давно дозрели бы до сана святых, тем более, что Его учения преследуют благие цели. Они учат добру, взаимопониманию, главное, терпению, чего у гомо сапиенс так и не стало, хотя непреложные истины проповедуются повсеместно и во все времена. Если бы не Законы Бытия, придуманные нами для своего самосохранения, мы растерзали бы друг друга. Но не Бог ведь принудил пораскинуть мозгами и соблюдать Законы, мы сами поняли, что нам без них придет неминуемый Конец. В чем тогда дело, почему мы по сей день агрессивные?
  На этот вопрос ответ был один - человечество слишком молодо, вот когда оно постареет тогда убавится у него и прыть. А пока, для осязания Истины нам приходится чаще всего приглашать себе подобных к барьеру!
  И далее.
  Душа гомо сапиенс по идее любой религии должна стремиться к освобождению от греховного тела, а население обязано уменьшаться в количестве, ибо душа на Землю не возвращается, примыкая к богам. Но разве мало монастырей, пагод и мечетей, где люди мечтают очиститься от земных проступков? За тысячелетия праведников должно набраться солидное количество и неразумных особей надо бы уже искать днем с огнем, если вспомнить инквизицию и другие преследования церкви за человеческие грехи, совершенные и не совершенные им. Остальные ангелами давно переместились на небеса. А народонаселение меж тем возрастает в количестве.
  Сократ утверждает, что любое проявление - чувства, мысли, сама жизнь, - возникает из противоположного, эта фраза уже становится избитой. Спросите у пробегающей мимо собаки, мол, Земля круглая? Гав - не задумываясь ответит она, что будет означать - именно круглая. Так и с противоположностями. Но что интересно, если подойти к этой точке зрения с другой стороны, разве оное утверждение достойно быть верным? То есть, мертвое дерево сумеет сотворить живое, или мертвый человек сможет родить живого? Но люди знают, что только нормальное дерево сперва обременится семенами и оставит после себя потомство, и лишь после начнет стареть. И только активные люди способны породить мыслящую копию, а после силы станут иссякать.
  А ведь Сократ прав. Именно дерево присыплет землю семенами, а человек напитает ее телом, шустрое семечко потянет соки из удобренной живыми существами земли и взметнется деревом. Надкусит ребенок яблоко с дерева, появятся силы для роста с продолжением рода. Это произойдет потому, что мир состоит из противоречий, из одного, противоположного другому. Он взаимосвязан так же, как еврейская змея Уроборос, закусившая свой хвост, означающая, что конец есть у всего, но он... не имеет конца.
  Мир многообразен. Есть два вида многообразия: животные и растения - одушевленные. И есть четыре вида многообразия: земля, воздух, вода, огонь - неодушевленные. Новейшие исследования доказывают, что неодушевленные предметы тоже одушевлены, камень растет и стареет, так же вода, воздух и огонь претерпевают изменения. Про них уместно сказать: старая вода - новая вода, разгорающийся огонь-затухающий огонь, свежий воздух - застоявшийся воздух. Безграничное это многообразие объединяется общим значением - Жизнью. Жизнь активна тогда, когда предмет живет, когда предмет умирает, жизнь уходит. Жизнь - это Душа. Что это? Кто это? Кто распределяет крупицы Души между всеми? Где неиссякаемый Источник, живительный для всего, что видимо, слышимо, чувствуется, обоняется, осязается? Интуируется не только на планете Земля, но во всей Вселенной? Где, откуда бьет ключ активных Душ-ионов именно своих для каждого предмета, как в "яблочко", как в лузу? Их невозможно не заменить, не исправить.
  Источник для всего, даже для невидимой пылинки, один, энергия его неиссякаема и постоянна, даже после глобальных столкновений Галактик в космосе. Куда девается мощь взрыва миллионов звезд и планет, которая обязана была бы уничтожить Вселенную? Кто гасит силу взрыва мириадов атомных бомб одновременно? Время? Пространство? На безграничных расстояниях Мироздания может быть, как затухающая волна, например. И все-таки, откуда это, и что это бесконечное, беспрерывное мельтешение огромных круглых глыб - планет и звезд, куда бы и в какую бы сторону ты ни летел, конечно, мыслью. Не реактивно - свето - фотонными телегами, а только всесильной мыслью, пронзительной, всеохватывающей, разумной. Человеческой. А что ощущает Бог, если он есть?
  Если Бог есть, он может быть только растворен, при чем, во всем, как души - ионы из Источника. Он и есть тот самый Источник, растворенный во всем, иначе слова бесконечность, безграничность, всеохватность и так далее не имеют смысла, потому что Бог тогда огромнее, чем мы предполагаем. Такого быть не должно по одной причине - эти обозначения конечные и больше, глобальнее их нет ничего. Всего один пример, чтобы не метаться в поисках Истины, не доказывать себе, что Бог весомее Вселенной. Мы знаем, что человек - это целый мир, в нем заключены галактики, метагалактики, наконец, вселенная. Разве человек сумеет быть больше себя, когда он сам и есть все? Нет, потому что это нонсенс. Остается один выход - возвращаться назад, во внутреннюю сущность и ответы на вопросы искать в себе. Ты человек состоишь именно из них, а проще - из противоречий и тех же самых противоположностей. У тебя два глаза, две ноздри, две почки, два полушария мозга, в сердце есть два желудочка. Если заглянешь в промежность, то увидишь явный шов, который без слов докажет, что ты склеен из двух одинаковых половинок, непрерывно соперничающих друг с другом. Редко кто обладает душевным равновесием, добившись мира и согласия всех частей своего тела, таких людей единицы. Кто до него добрался своим умом и познал его, тому на Земле делать нечего, он становится святым. Вот еще один ответ, почему люди на планете не убывают, а прибывают.
  Познай себя. Глядишь, тебе откроется Нечто!..
  И еще одно важнейшее обстоятельство, из-за которого в первую очередь следует обратить взор свой на себя.
  Этот случай произошел в любимом мною Лазаревском, куда я снова приехал на отдых. В тот день галечный пляж покрывали плотные ряды голых тел, я изредка переворачивался с боку на бок, ужавшись между толстыми соседями, подставляя то грудь, то спину нещадно палящему солнцу. Вокруг слышались шум, гам, звонкие всплески, бурлящие звуки мутной морской воды, перелопаченной сотнями ног. И вдруг над всем этим содомом прозвучал громкий, как бы придушенный, крик незнакомого существа, я долго прислушивался, не в силах понять, откуда он раздается. Люди вокруг продолжали не обращать на него внимания, хотя вопли на грани срыва не могли никого оставить равнодушным. Наконец я определился с точкой, откуда неслись истошные крики, всмотрелся туда и увидел картину, потрясшую меня. Под бетонным навесом соляриса чернело в темной мокрой глубине выброшенное волнами корявое дерево, с другой стороны на нем корчилось неправильной веткой туловище ужа. Раззявив пасть, пресмыкающееся пыталось заглотить крупную лягушку, она надрывно кричала, упираясь в дерево всеми лапами. Но силы были неравны, медленно но верно она втягивалась в резиновую пасть ужа. В первый момент справедливая мысль едва не подтолкнула меня на выручку попавшей в беду животине, но в следующее мгновение я понял, что опоздал с помощью. Даже если вызволю лягушку из пасти ужа, толку от этого благородного поступка не будет, она изломана, раздавлена и уже сломлена. Она забьется под корягу и через короткое время сдохнет сама. Ко всему ужу тоже, скорее всего, придется сворачивать голову, и получится два трупа вместо одного. Может быть, поэтому другие люди слышали и видели все, да не вмешивались в чужую для них жизнь. Наверное они, как и я, не тронувшийся с места, придерживались одного из законов земного Бытия:
  Не навреди!
  Мир готовился отметить двухтысячный год, как самую из всех знаменательную дату - конец и начало столетия и конец и начало тысячелетия, исход целого исторического пласта, и зарождение нового! Всего несколько сотен лет назад большинство людей бегали в звериных шкурах, некоторые ходят в них до сих пор, но не это главное. Целые тысячелетия разумные существа спали, не помышляя о техническом прогрессе, облегчающем их жизнь. И только в последнюю сотню лет, чуть больше, чуть меньше, напридумали такого и так много, что до сих пор не в силах разобраться. И все равно, наступало новое тысячелетие!
  Но неординарное событие ощущалось как бы подспудно, люди в России ожидали большего, а значимый праздник прошел буднично. За бугром от счастья, может быть, на головах ходили, что дожили до конца старого и начала нового тысячелетия. На Россию же продолжала давить египетская тьма, вспышкой света в которой оказалось странное сообщение Президента Ельцина о добровольном оставлении высшего государственного поста и назначении преемником Путина, никому неизвестного, выросшего за спинами больших политиков, неказистого на вид, рыжего отпрыска переехавших в Ленинград брянских крестьян.
  Я вышел на рынок в первое утро Нового года, чтобы в несколько дней, пока валютчики пропивают накрученные деньги, заработать на разнице цен. До вечера не было даже Пикинеза и я за тройку часов напряженной работы сорвал банк в полторы тысячи рублей. На следующий день навар обещал быть солиднее, я мечтал, чтобы Пикинез и другие нахрапистые менялы, считающие "западло" пропустить хотя бы одну смену, опомнились не сразу. Наверное, меня взялась душить обыкновенная жаба, из этого следовало, что пора было подумать о перемене места деятельности, потому что жадность и алчность были хуже водки. Там умираешь среди одинаковых с тобой страдальцев, а здесь чахнешь в одиночестве и покидаешь землю, не воспользовавшись плодами своего труда, политого потом и кровью. Поэтому, я не скупился на подачки близким людям, одновременно не теряя контроля над капиталом. Новый год прошел без общества любовницы Людмилы, который за полмесяца до него мы договорились встретить вместе. Вскоре от нее пошли азиатские номера, обычные для дочери ростовского голубятника и внучки донского казака, а перед кануном праздника, когда найти ей замену стало невозможно, она напомнила, что я на море съездил без нее, и на несколько дней испарилась с того конца провода Праздник провел в одиночестве, просматривая приевшийся цирк семьи Аллы Борисовны, почти копии ельцинской - артисты были и там, и здесь. Часа в три ночи раздался звонок, это Людмила соизволила поприветствовать меня и пожелать всего наилучшего. Я выслушал ее запоздалое раскаяние, соображая, что с новым партнером у нее ничего видно не вышло, и поблагодарив, положил трубку с намерением найти нормальную женщину.
  На второй день я пришел на базар часов в девять утра, и сразу ко мне подвалил клиент с мужским золотым кольцом. Не раз влетавший на "дырках", я внимательно рассмотрел через лупу с семикратным увеличением выдавленную внутри пробу, она представляла из себя квадрат с буквами и цифрами, обозначающими завод-изготовитель и пробу с серийным номером изделия. Цвет металла тоже не вызывал сомнений, как ни странно, за настоящие вещи начинал спорить редко какой хозяин, обычно все проходило полюбовно, перекрывая убытки от частых влетов. Нормально одетый мужчина тоже без шума согласился с прикинутым мною на руке весом кольца, рассчитавшись с ним и спрятав изделие в сумку, я привычно осмотрелся. Рыночные ворота по случаю праздника были задраены наглухо, ряды прилавков за ними выглядели сиротливо, такой вид имела и прилегающая площадь. Не было ни кулечниц с торговцами украинским разбавленным спиртом, ни рыбаков с рыбачками, продающих товар с перевернутых вверх дном ящиков, ни продавцов овощей, фруктов и приготовленных дома свиных ушек. Не видно было даже бомжей, отиравших сваренные из брусков лавки на трамвайной остановке напротив, как не мельтешили и менты. Любой человек просматривался как на ладони, поэтому я еще издали заметил двух женщин лет тридцати, в руках у них болтались хозяйственные сумки. Краснощекая молодайка с непокорной прядью черных волос, не отошедшая от застолья, осмотрела меня с ног до головы:
  - Ты тут один? А где ваши валютчики?
  - Я один уже не справлюсь? - ответил я вопросом на вопрос. - Пока жалоб от женского пола в мой адрес не поступало.
  В углах губ бабенки появилась одобрительная усмешка, стройная женщина рядом с ней тоже прошлась по мне внимательным взглядом, невольно напоминая выражение из телепередачи, что настоящего секса в России нет. От обоих пыхало нерастраченной энергией, все-таки наши мужчины слабеют, на Западе они не воспринимаются вовсе, бабы тоже идут по второму сорту - сказывается "всестороннее" советское воспитание. В самой России русских мужчин с успехом заменяли кавказские джигиты, правда, их больше выручали выстоянные на базаре деньги. Хотя как посмотреть на этот вопрос, женщины Франции с Голландией тоже принялись делать ставку на негров. Стало отдаваться предпочтение и однополовым бракам, наверное развитая часть населения Земли начала разочаровываться в смысле Жизни, в ее добродетелях и прелестях. А скорее всего, это была продуманная доктрина миродержателей по уменьшению населения земли, осознавших, что с ростом численности человечества природных ресурсов на всех может не хватить.
  - Что вы хотели предложить? - подогнал я женщин, занявшихся оценкой моих достоинств с недостатками. - Я к вашим услугам.
  - Нужно поменять доллары, - раскрыла губы молодайка, посверкивая зрачками. - Здесь стояли другие ребята, вас я на этом месте не видела.
  - Я работаю по вечерам, во вторую смену, а по случаю праздника вышел в первую. Такой ответ тебя устроит?
  - Ну.... у нас сто пятьдесят долларов, - молодайка полезла за отворот пальто. - Сто у меня и пятьдесят у подруги.
  - Я меняю по двадцать пять рублей, - предупредил я. - Купюры у вас целые? Я имею ввиду, не мелочью?
  - Сотка и полтинник, - оглянулась на спутницу черноглазая. - А почему по двадцать пять? До Нового года брали по двадцать семь рублей, и сейчас он должен был подрасти.
  - Верно ты говоришь, - поддержала подругу вторая женщина. - Нам сказали, что после праздника он будет стоить по тридцать рублей за доллар.
  - Тогда я пас, кто вам это сообщил, к тому и несите. - развел я руками. - Рисковать я не собираюсь.
  - Чем вы рискуете? - не сдавалась вторая. - Валюта никогда не упадет, она только подниматься будет.
  - У меня такой уверенности нет, в нашем государстве, как пел Виктор Цой, все грезят крупными переменами, - полуотвернулся я. Конечно же соврал, нацеленный заработать за праздники копейку и покрыть часть прохлопанных денег. - Сегодня цена баксу одна, завтра может быть другая. Поищите еще валютчика, не я торчу тут один на весь город.
  Женщины отошли к стене и принялись шептаться, я им не мешал, потому что увидел, как из-за палаток через трамвайные пути появился еще один клиент, хорошо одетый мужчина лет под сорок. Он выудил из внутреннего кармана дубленки новую сотку и ни слова не говоря, вложил в мои руки. Я прощупал буквы, выбитые поверху купюры, просветил ее для порядка на неярком солнце:
  - Я меняю баксы по двадцать пять рублей, вас это устроит?
  - Еще хорошо берешь, мог бы объявить по двадцать, - пожал мужчина плечами. - Сейчас все обменные пункты закрыты.
  - Это была бы откровенная наглость, - смутился я, срывая резинку с бруска сотенных купюр и заставляя быстрее шевелиться замерзшие пальцы. - Проверьте, здесь должно быть двадцать пять сторублевок.
  - Чего их пересчитывать, - усмехнулся непритязательный клиент. - Я все видел, да и ты этого места не покинешь.
  Запахнув полу дубленки, он направился к остановке, женщины у стены, потоптавшись пару минут, решили подойти тоже.
  - Немного не прибавите? - спросила сероглазая подруга молодайки, силясь удержать на лице независимое выражение. Она покривила губы. - Цены растут, мужчины становятся жаднее, в общем, кругом одни поборы.
  - Вот именно, только поборы эти идут от вас, - в тон ей ответил я. - Раньше вы обходились бутылкой вина, теперь сто баксов за деньги не считаете.
  - Ты на что намекаешь, меняла? - захихикала молодайка. - У нас, между прочим, мужья есть.
  - Про ваших мужей собаки не брешут, - шмыгнул я носом. - Хотя не мы придумали, что муж не стенка, его не грех отодвинуть.
  - Смотри, он опять за свое, - со смехом возмутилась черноглазая. - Тебя спрашивают, прибавишь или нет, или нам другого валютчика искать? У самого песок из задницы сыплется, а все о том же.
  - Эта тема вечная, - философски заметил я. - А доплачивать мне не с чего, не повезло вам, девчата, я вышел нынче подработать. Сам влетел на крупную сумму.
  - Нас это не щекочет.
  - Все правильно, но у вас тоже нет выхода, - не стал я вдаваться в полемику. - Вы слышали, что сказал клиент перед вами? Хорошо, что меняю не по двадцать рублей, все обменники на замке.
  - Пристроился, паразит, - вздохнула черноглазая. - Бери наши доллары, натягивай бедных женщин.
  - С удовольствием, если бы у вас не было супругов.
  - Откуда они! То Афган, то Абхаз с Приднестровьем, еще эта долбаная Чечня, чтоб ей не пилось, не елось. Сколько там русских парней поубивали, горла как дикари режут.
  - Озверели горские племена, мирных жителей начали в домах взрывать, - подключилась вторая женщина. - Кругом банды из чеченцев, и как ты здесь один вертишься.
  - Трудимся, правда не знаем для чего, - согласился я, передавая деньги. - За годы советской власти осточертело получать гроши и набивать желудок тем, что урвешь в пустых магазинах. Хочется уяснить, чем питаются за бугром нормальные люди.
  - Пенсия у стариков - тысячи не наскребешь, как держали нас за скотов так продолжают унижать, - завозмущались обе женщины, пересчитывать деньги они тоже не стали. - О детях бы со стариками побеспокоились.
  - Наши старики всегда заботились о себе сами, - с раздражением в голосе заметил я. - А молодежь трудилась на стройках народного хозяйства, от которых старела раньше времени.
  - Нынче одно только кладбище за Северным жилым массивом самое большое в Европе. А их по городу наберется под десяток.
  Я досадливо махнул рукой, давая понять, что дальше разговор продолжать бесполезно:
  - Удачи вам.
  -С праздником тебя, - закруглились и подруги. - Смотри поосторожнее, сейчас столько всякой гнили на поверхность всплыло, что болота стали завидовать.
  - Здесь как Бог на душу положит.
  - Но и сам не плошай.
  Женщины ушли, подхватив друг дружку под локти, я ослабил на руке ремешок, на котором держалась барсетка, и пристроил ее под мышкой. Начало получалось неплохим, можно было бы рассчитывать на крутой навар, если бы такой темп выдержать до конца. Но клиенты после ухода подруг не появлялись с час, зато со стороны Буденновского проспекта ко мне наползал крутолобый Камаз, его опухшие щеки с красными глазами на грубом лице говорили о том, что все дни праздника он не просыхал. Проволочившись к воротам, он надолго прилип к одной из стоек, потом развернулся и уперся угрюмым взглядом на барсетку, выступающую у меня из-под мышки. Я снял перчатку, надвинув поглубже недавно купленную шапку, переложил шило из бокового кармана куртки под отворот барсетки с расчетом, чтобы ручка оказалась снаружи, это была и наглядная демонстрация оружия, и выдернуть его было удобнее. Мои действия не остались незамеченными, Камаз, нагнув квадратную голову, некоторое время выпускал пар из ноздрей. Он здорово походил на дикого зубра, неожиданно наткнувшегося на красную тряпку, но я не собирался делать с рынка ноги. Странно было, что таких полуживотных особей любили нормальные женщины, сожительница, с которой он часто тасовался возле входа в рынок, светловолосая и голубоглазая, тонкая в талии женщина лет двадцати трех, была красавица. У нее были длинные ноги и четко обрисованные губы, ангельская улыбка наводили на мысль, что в каком-нибудь Брюсселе или даже в Москве, художники бегали бы за ней толпами. Она была достойна кисти французских живописцев прошлого века Матиса или Ренуара, а Илья Глазунов или кто-то из мастеров современности, допустим Васильев, царство ему небесное, написали бы с нее царевну. Но как несправедливо распоряжается судьба, какое-то чудовище без признаков ума восседает на троне, а достойная лучшей доли его половина поднимает в порванных туфлях пыль на ростовских улицах и ублажает это существо, рожденное изувером, любовью с преданностью. Все-таки странные создания женщины, загадочные и непонятные, иногда кажется, что не мужчины правят человечеством, а они, если женщине что-то понравится, то это что-то обречено на успех. Вот и Камаз, тупое существо с большими запросами, выглядел при своей сожительнице ростовским дэнди, а без нее он был похож на сорвавшегося с привязи быка с кольцом в ноздре, которого нужно было останавливать одним приемом - кувалдой промеж крутых рогов.
  Заметив, что он сделал шаг в мою сторону, я отошел к стене магазина и прижался к ней спиной. Я знал, что любое резкое слово взбодрит этот биологический механизм, а если он увидит шило в руке, его уже ничто не удержит, Камаз ринется в атаку как мощный тягач, в честь которого получил кличку. Собрав волю в кулак, я продолжал наблюдать, как на меня надвигается квадратная фигура повелителя воришек, попрошаек, бакланов и прочих отбросов. Когда оставался метр, Камаз раскорячил ноги и взялся рассматривать мое лицо, поскрипывая зубами, я успел приготовиться ко всему, наметив точку для удара в ответ на его действия. Мы долго расстреливали друг друга злыми зрачками в упор, наконец в глазах у него появилось подобие человеческой мысли. Шумно вздохнув, он разлепил потрескавшиеся губы, покрытые белым налетом, из горла вырвался хрип законченного забулдыги:
  - Писатель, где все наши?
  - Разбрелись по подвалам. - не заставил я его ждать с ответом.
  - По каким подвалам?
  - С пьяными омутами.
  - С какими... Что ты гонишь?
  - Из которого вылез и ты, - я понимал, что с быком надо вести себя по тигриному. - Подругу где потерял?
  Камаз повел замерзшими глазами по бокам, поддернув сопли, придвинулся ко мне еще ближе, внаглую нащупывая слабинку, я торчал словно в карауле у дверей в мавзолей Владимира Ильича Ленина. Если бы Камаз был трезвым, сладить с ним представлялось бы не просто, а с глубокого похмелья он волен был пугать лишь свою гвардию, знающую его как мстительное существо. Не найдя зацепки, атаман беспредельной братвы отвернулся и попытался сплюнуть, серая слюна повисла на квадратном подбородке. Смахнув ее рукавом грязной куртки, он неразборчиво спросил:
  - Она не проходила?
  - Не видел.
  - Дай сто рублей.
  - Двести не желаешь?
  - Ну дай двести.
  - Мелочишься, Камаз, просил бы тысячу, - с издевкой усмехнулся я. - Штуку можно не отдавать, а за стольник спросят.
  Покачавшись с пяток на носки, громила скрипнул ботинками по наледи и пошел в ту сторону, откуда притащился. До самых сумерек больше никто не посягал на мою свободу, но и долгожданного навара не получилось, он оказался меньше, чем в первый день, видно наши граждане решили перемаяться, нежели расставаться с обещающей расти валютой. Протрезвление соотечественников и радовало, и огорчало, радовало потому, что народ учился ценить свой труд. Огорчало тем, что профессия валютчика в недалеком будущем отомрет как ненужная, как ушла в небытие специальность ваучериста. Сколько страстей горело синим пламенем на этом обжитом углу у главного входа в центральный ростовский рынок, они клокотали смолой в котле, установленном в аду, с пританцовывающими чертями вокруг. И сколько менял накормили червей до отвала шкурой с мышцами, обнажившими не избавившиеся от напряжения скелеты в гробах, наскоро сбитых из-за звериной капитализации страны из нетесаных досок. Конец новой квалификации, неожиданной для совков, был прозрачным, но как много ухватившихся за нее людей успеют уйти в мир иной с порога, с середины, едва не с финиша опасного пути. Я тоже был в обойме добровольных спринтеров за длинным рублем и не менее скорым перемещением на кладбище, самое большое в Европе, категорически отвергая, как и они, одинаковую жратву на советском пастбище.
  На третий день Пикинез пытался возле меня справиться с похмельным синдромом. У него дрожали отвислые щеки, из мутных глаз выдавливалась слеза, взбрыкивала то одна нога, то другая рука. Но коллега чутко держал носик-кнопочку по ветру, не стесняясь перехватывать идущих на меня клиентов, а он пошел, больше челночный, вернувшийся с проведенных за границей праздников. Скоро подключится рынок теле радиоаппаратуры и оптовый, после них потянутся мебельщики, холодильщики, авторынок, разные "вертол - сити", "сельмаш - сити", квартирный. С десятого числа начнут раскручиваться банки, базовые оптовики, представители горюче-смазочных кампаний, держащих заправочные станции по городу и за ним. К валютчикам есть кому подойти, есть и что предложить на обмен, может, правительство выпустит к этому времени земельный ваучер. Тогда работа будет кровавее чем на перемолотых через киноэкраны золотых приисках, хотя самой землей как не интересовались, так интерес к ней не возрастет. Но можно с уверенностью утверждать, пахотный ваучер накосит столько трупов, что войны, гражданская и Вторая отечественная, покажутся учебными маневрами. Самым дорогим природным ресурсом остается она матушка-земля, но втягиваться в войну с подрастающими отморозками, которым жизнь как брошенная собаке кость, возраст у меня был уже не тот. Когда наступит срок - нарежут бесплатно, не оставят без куска землицы два на полтора. Хотя как сказать, цены на похороны и на места на кладбищах тоже сорвались с привязи как бродячие собаки.
  До вечера я крыл Пикинеза матюгами, гнал его едва не пинками, но тот будто присох к углу хлебного ларька, отбрехиваясь тем, что места на рынке не заказаны. Он продолжал подзывать клиентов, загребая воздух пухлой ладонью, не переставая вздрагивать, икать и сблевывать остатками спиртного с жирной пищей. И третий день оказался не щедрым на навар, потом все помчалось по накатанной колее, забродили по натоптанному кругу дочь с внучкой, сын с длинноногой девочкой, Людмила с Данилкой. Баловать было не с чего, отказывать вроде не с руки, я отвязывался на родственничков с настойчивым требованием: работать, работать и работать, как Ленин предлагал нации безапелляционным тоном: учиться, учиться, учиться. Они слушали, брали полтинник или стольник и убирались до следующего раза, оставляя меня в раздумьях по поводу правильности действий. В тысячный раз говорил себе, что пора трудиться для себя и на себя, потому что никто из приходящих никогда не поделится со мной куском хлеба, они выросли без меня, их натаскивали матери с чужими дядями. Я не захотел жить с первой женой, серьезно заболел со второй, спивался при родившей Даньку любовнице, я не собирался бросать детей, но и они не забывали меня. Это было непостижимо, все три женщины звались Людмилами. По прошествии времени нащупал причину ранней женитьбы, она заключалась в боязни угодить за решетку. Воспитывавшая меня бабушка умерла, ни матери, ни отца рядом не оказалось, вокруг залитые по глаза спиртным друзья, и сам не подарок. С первой женой терзали друг друга в течении десяти лет несовместимыми интересами, она была крестьянкой, крепко вросшей в землю, отвергающей учебу, культуру и литературу. Я наоборот витающий в облаках, не выпускающий из рук гитару, гармошку и книги, но мы оба работали как черти, а за вторую жену и третью любовницу пахал я. Что это было, наказание за допущенную в начале семейного пути ошибку, или я падал на "не свое" по причине боязни девочек, невозможности подойти к той, которая была необходима, из-за врожденного чувства стыда. Тогда это была расплата за неполноценное воспитание. Самое страшное заключалось в том, что повторяются ошибки предков, меня воспитывала мать моей матери, моих детей тоже воспитывают без моего участия. Поэтому между нами нет взаимопонимания, они мыслят своим умом, идут незнакомой дорогой, а ко мне прутся за одним - за деньгами. Так стоит ли продолжать отношения, когда выстраданные мною слова им как об стенку горох? Нет, наверное, и подобный поступок за всю мою сознательную жизнь может оказаться самым правильным.
  Январь я трудился в поте лица, снова решив откладывать деньги на исполнение своих желаний, и хотя детям не смог запретить приходить ко мне, здорово ограничил их в деньгах. Подготовил рукопись книги к печати и начал искать издателя, "добрый человек" в образе продавца билетов на рынке нумизматов посоветовал обратиться к директору издательства "Приазовский край". Мол, у него можно напечататься по самой дешевой цене. Приняв совет к сведению, я отправился на прием, в кабинете директора издательства сидело разжиревшее мурло с затрудненным дыханием. Оказалось, это был кубанский казачок из бывших коммунистов, перешедший на собственный бизнес.
  - Газету "Приазовский край" выпускаю, заметь, себе в убыток, - показывал Кучков на заваленный бумагами стол. - Авторов мы стараемся не обдирать, берем с них за издание их произведений по божески.
  - За тем и пришел, - побарабанил я пальцами по столу. - В какую сумму обойдется выход моей книги в твердом переплете?
  - Где ты работаешь? - посмотрел на меня директор издательства прищуренными глазами.
  - Я сейчас на пенсии.
  - Тогда на какие шиши ты хочешь издаться? Мы организация не благотворительная.
  - Я так не думаю, - согласился я, начало получалось комковатым. - Еще я по вечерам стою на рынке, подрабатываю обменом валюты, пока власти разрешают.
  - О, это дело другое, - расслабился Пучков.- На сколько книжных печатных листов у тебя рукопись?
  - На двадцать пять - двадцать шесть, если набрать шрифтом не десяток строк на одной странице, а обычным, по тридцать строк.
  - Чтобы больше уместилось, - солидно кивнул директор. - Тогда книга обойдется тебе по тысяче за печатный лист. Двадцать пять тысяч, устроит?
  - Поменьше никак не выйдет? - поскреб я ногтем по краю стола.
  - Дешевле только туалетную бумагу накручивают.
  - Хорошо, тогда буду искать деньги, - согласился я, криво усмехнувшись на крестьянский юмор. - Когда, примерно, она выйдет?
  - Да хоть через месяц. Но сначала нужно принести рукопись, мы ее оценим, ты сделаешь предварительную оплату, чтобы мы были уверены, что клиент платежеспособный.
  - Рукопись у меня с собой.
  - А деньги?
  - Сколько вы берете предоплатой?
  - Ну...внеси в кассу десять тысяч, надо набрать текст на компьютере, перевести его на пленку, затем договориться с типографией о печати. Бумага пока своя, есть и картон для обложки, и так далее, поэтому книга обойдется тебе дешевле. К тому же, для подготовки рукописи к печати я привлекаю студентов, что тоже немаловажный фактор.
  - Значит, можно сразу относить произведение компьютерщикам? - я уже полностью доверял издателю. - Чтобы не терять времени зря.
  - Сначала внеси предоплату, потом возьмемся обсуждать остальное, - остудил меня благодетель. - Когда сможешь сдать деньги в кассу?
  - Сейчас, - ответил я.
  Издательство находилось недалеко от рынка, на углу переулка Островского с улицей Московской. Барсетка с деньгами была при мне, рукопись я приготовил со вчерашнего вечера. Вызвав женщину, Кучков попросил ее принять у меня деньги и выдать квитанцию, на том мы с ним расстались. Многолетнее дело казалось сдвинулось с мертвой точки, кому не ведомы ощущения журналиста или писателя, подержавшего пахнущую типографской краской газету со своей статьей, а тем более, написанную самим книгу, тот пусть не ведает треволнений и дальше. Эти люди живут в основном для себя, не ведая о благосклонном отношении к автору признательных читателей и о преимуществах печатного слова. Они даже не замечают того обстоятельства, что основная масса их способна высказать свое мнение по тому или иному вопросу либо в кругу семьи, либо друзьям, либо в бригаде и коллективе. Еще они могут выступить на собрании, которые бывают многочисленными, но все равно ограниченными залом или площадью. А у литератора аудитория составляет от нескольких тысяч до десятков и сотен тысяч читателей, даже миллионов, с которыми он волен поделился своими мыслями, не спрашивая никого, нравятся они кому-то или нет. Пусть люди выскажут свои мнения в письмах и откликах, а не освистывают сразу и не пускают в его адрес грубые реплики. И это еще не все. В произведении литератор распоряжается судьбами героев на свое усмотрение, например, крестьянина он может сделать генералом, а маршала, допустим Язова, снова заставить пахать землю, что ему и положено было делать от рождения по умственному развитию. Но Язов успел получить по заслугам, хотя косвенно, другие тоже ушли в мир иной, обремененные золотыми погонами и массой незаслуженно полученных от государства рабочих и крестьян орденов с медалями. Когда по телевизору выступают достигшие кремлевских высот ветераны с грубыми чертами лица и с рассуждениями мужика от сохи, невольно возникает мысль, что им повезло, что власть оказалась к ним благовольна, конечно, преследуя свои интересы. Один крупный государственный чиновник высказался прямо, мол, прапорщик в современной армии в России годен только для войны с американскими солдатами. Но тот же прапорщик в царской армии мало чем отличался от барственного офицера, что подтверждает аксиому о Бытие, которое определяет сознание человека. По телевизору нынче тоже можно наблюдать такую картину, не успеет шустрый русский хорошо пристроиться за границей, как его не отличишь от заграничного аборигена. Вернется он на родину и вновь посыпятся из его уст мат-перемат с водкой рекой. Впрочем, и за бугром он остается таким же: бумажку бросит, плюнет и пукнет не к месту...
  Весь день я чувствовал себя легко, несмотря на грязь вокруг и на то, что работать опять было не на чем. Прихватив ноги в руки, а пару-тройку соток баксов в зубы, я мчался к валютчикам на базаре, сшибая разницу на курсах покупки с продажей в десятку деревянных. Вокруг все оставалось по прежнему, похрустывал под ногами ледок, облаивала очередного кавказца кулечница Света, предлагая убираться с базара в родную черножопию, не навязывала алкашам разбавленный спирт имеющая собственное мнение Андреевна. Как стерва срывалась за каждым клиентом обраставшая горбом бывшая супруга профессора от медицины, иногда казалось что улыбка у нее дьявольская, а зубы удлиняются Но ей благоволили менты из пешего патруля - один сияющий калмыцкой рожей и себе на уме, второй донской абориген. Остальным было по барабану, лишь бы получать мзду по червонцу с носа. Когда патруль менялся, то с носа уже выходило по два червонца, тогда начинался боязливый ропот, не имеющий обычно продолжения. Подбивала на бунтарство горбунья, она же закладывала ментам своих товарок, поверивших в ее честность, после чего следовали приводы старух в отделение, оттуда на суд, который за незаконную торговлю спиртным оштрафовывал каждую не оглядываясь на Фемиду. И так происходило по всей территории огромного базара со всеми беззащитными людьми во всех сферах торгового оборота. Центральный рынок это в первую очередь лицо города, а во вторую это злачное место представляло морду всей нации. Надо признать - не привлекательную.
  В начале февраля дни удлинились настолько, что в шесть часов вечера было уже светло, можно было разглядеть вещь, не подстраиваясь под грязный свет, падающий из окна магазина К концу работы холодало и я заскакивал для расчета с клиентом в торговый зал, но из него меня скоро попросила заведующая, ростом чуть выше лилипута и с такими же наполеоновскими устремлениями. Я не стал ей доказывать, что все нами схвачено и за все заплачено, чтобы не иметь лишнего разговора с базарными операми, а решил работать как всегда под хлебной палаткой. Рабочий день подходил к концу, Света засобиралась на электричку до Персиановки в этот момент к ней подошли двое мужчин с холщевым мешком, она подумала и указала пальцем в мою сторону. Я напустил на себя равнодушный вид и отвернулся к остановке трамвая, краем глаза наблюдая за мужиками. Те прислонили мешок к стене и тронули меня за рукав куртки:
  - Слышь, браток, тебе самовар не нужен?
  - Какой самовар? - не сообразил я. - Медный, что ли?
  - Старинный, в рабочем состоянии, как полагается.
  - Откуда вы его приволокли?
  - С хутора за Батайском, с Кулешовки,- пояснил один из ходоков. - Он стоит недалеко от комбината детского питания по дороге на Азов.
  - Совсем его еще не разворовали? Женщины жаловались, что на том комбинате баночки вместо питания детским поносом принялись наполнять.
  - Это запросто, работы у нас никакой, колхозов давно нету, денег на весь хутор если рупь наскребешь, - закивали смуглые хуторяне. - А выпить хочется всегда.
  - Варили бы самогонку, коли душа такая широкая.
  - Кто варит, тот деньги лопатой гребет, а нам это дело не сподручно.
  - Чудеса твои, Господи... с чего вы решили сдать самовар? Чаепитие на Дону всегда было в почете, еще казачьи писатели подмечали эту черту среди местного населения.
  - Чаи пусть бабы гоняють, а нам подавай что покрепче, - шмыгнули мужики горбатыми носами. - Тут дело такое, старуха с крайней хаты померла, мы помогли ее похоронить. Она была одинокая, а у ей всего добра что этот самовар. Берешь его, или поворачивать оглобли?
  - Мы все берем, развязывай холстину.
  Мужчины потянули веревку на хохле мешка в разные стороны, показалась напрессованная на трубу узорная вазочка, в которую в старые времена хозяйки ставили чайники, чтобы лучше заваривался чай. Затем верхняя крышка самого самовара с изгибами по окружности и с деревянным кругляшком на медном болту с сияющей шляпкой, дальше шел осанистый корпус на вогнутой, квадратной у основания со львиными ножками и с фигурными вырезами, пирамидке. Носик с вентилем пышной елкой отлили из того же желтого металла. Самовар был покрыт налетом патины, но прозелень в таких случаях не проступала, глубокая вмятина под вычурной ручкой светилась тусклым светом. Мужчины сдернули с него мешок и отошли в сторону, присев на корточки, я принялся изучать старинное произведение искусства. Для начала взялся за поиски клейма мастера, или хозяина выпустившего самовар завода. Между боковинами одной ручки были вычеканены дореволюционные медали, или это были гербы российских городов, или дворянских родов, но про это надо было уточнять в спокойной обстановке не в данном месте. Чеканка вместе с корпусом затянулась слоем спрессовавшейся пыли, самовар даже не пытались чистить со времен Великой Октябрьской революции. Я нашел нечеткие обозначения под низом текста, нацепив очки, вооружился семикратной лупой, но ничего не разобрав, настроился оттирать налет попавшейся под руку деревяшкой. Сумерки надвигались очень быстро, торчать на виду у шныряющих мимо ментов не имело смысла, а тащить мужиков в помещение магазина означало навлекать на себя новое раздражение злой как собака заведующей. Но и платить за незнакомую вещь я не горел желанием, несмотря на то, что самовар был дореволюционного года выпуска, вдруг он дырявый или не хватает главной детали. Отчистка поверхности доской ничего не дала, я поднялся с корточек и развернулся к мужчинам, пыхтевшим дешевыми сигаретами:
  - Вы про него ничего не знаете?
  - Откуда. Мы сами его увидели, когда сели поминать старуху, - пожал плечами один из них. - Дед из соседнего дома сказал, мол, заберите самовар, все равно двери с окнами заколачивать. Старуха одна жила.
  - Может, она с дедом-соседом чаи гоняла.
  - Кто ж в этом признается, это уже ихняя жизня.
  - И то правда, - согласился я. - Сколько вы за него просите?
  - Без понятия, мы его до автобуса тащили, на автобусе везли, - сунул бычок в карман тот мужчина, что разговаривал со мной. - От Ворошиловского на горбу перли, вот все и посчитай.
  - На Дону казаки никогда не прогадывали, - засмеялся я. - Если бы не водка, которой коммунисты после революции залили глотки народу, богаче края не было бы.
  - Здорово подметил, - откликнулся второй мужчина, пониже и пошире в плечах, погрубее в наружности. - Если бы, да кабы, да рожали бы прямо казаков бабы. Если тебе триста рублей не жалко, мы самовар без торговли отдадим
  - А говорите, что цены не знаете, - подковырнул я. - Дело в том, что я никогда не сталкивался с подобными вещами.
  - В общем, деньги на бочку и разбежались, пока менты не пристроились, - снова забасил квадратный крестьянин. - Они цену сразу укажут.
  - Согласен купить у вас самовар за двести рублей.
  - Двести пятьдесят, и мы пошли на автобус, - махнул рукой первый мужчина.
  - Мужики, сорить деньгами мне тоже охоты нет.
  - За сколько ты решил его к рукам прибрать? - начал гоношиться квадратный. - Задарма тебе что ли отдавать?
  Задиристая черта донцов лезть на рожон или отвернуться, когда у них спросят, где находится контора или нужная улица, вызывала ответную негативную реакцию. Или в крайнем случае, недоуменную усмешку.
  - Задарма неси свое самоварное приобретение обратно, - сплюнул я под бочку. Рынок успел истрепать нервы до состояния лыковой мочалки. - Двести тридцать рублей, моя цена окончательная.
  Квадратный перемялся с ноги на ногу, было видно, что его уже не интересовала ни стоимость самовара, ни сам аппарат. Таких как он закаленных в драках прирожденных бойцов наезжало на рынок много, слабым местом их было то, что они по поводу и без него дубасили исключительно земляков, поджимая хвост перед любым смуглым инородцем. То ли местное население лучше знало зверьков с азиатами, потому что в жилах у них текла часть ихней крови, то ли кацапы с хохлами были активнее, если могли дать хорошей сдачи. Я похлопал перчатками друг о друга, засунул барсетку за полу куртки, давая понять, что казачьему "еленю" с ветвистыми рогами здесь делать нечего.
  - Двести тридцать рублей, - повторил я, осознавая, что связываться с пропившимися колхозниками по меньшей мере стыдно, не говоря о приличии. Потому они и злые, что брошены всеми, в том числе родиной, на половине неизвестно куда ведущего пути. Их обманули, ограбили, оставив молодых и крепких доживать век как дряхлых стариков. - Двести тридцать и точка, копейки сверху жалко.
  - Давай деньги, - сказал первый мужчина, косясь на взъерошенного друга. - Все равно его никуда не приспособишь.
  - Не ошибись, когда отмусоливать будешь, - хрипло повторил за ним квадратный. - Я за тобой проверю.
  - Когда отсчитаю, я тебя носом в них ткну.
  - Своими деньгами мы утремся сами, - сбавил тон квадратный.- Шевелись, морячок, на автобус опаздываем.
  - Пошел ты н-на... сказал бы мне спасибо, что от рухляди избавился,- протягивая купюры первому мужчине, оскорбил я по инерции донского крестоносца с рогами на крупной башке.
  - Пошел ты сам,- отбрехнулся квадратный, тут же забывая про меня.
  Некоторое время я смотрел мужикам вслед, потом задумался над своим приобретением. Ну и что, что самовар дореволюционный, размышлял я про себя, ими в музеях все полки забиты. Вместо раскручивания на выгодных сделках, я снова влез в говно по самые некуда, теперь надо было искать консультанта или скупщика старины, если они еще чем-то интересуются. А тут могут принести крупную сумму валюты, с этой рухлядью не будет возможности ни отбежать на рынок, ни перепродать кому-нибудь из других клиентов. Подхватив самовар, я заспешил к палочке - выручалочке, хитровану Красномырдину, тот как раз обслужил женщину с таксой на поводке.
  - Брат, взял старинное изделие и сам не знаю, для чего, - запричитал я еще издали. - Вечно меня заносит если не в женский половой орган, так в Красную гвардию. Давай вместе посмотрим, за что я деньги заплатил.
  - Писатель, дуй от меня с этим добром куда подальше, - окинув самовар беглым взглядом, посоветовал Красномырдин. - Здесь не пункт по приему цветных металлов.
  - Спасибо, брат, одна идея от тебя уже родилась, - оживился я. - Не в курсе, по сколько там принимают за килограмм?
  - Когда приволокешь туда, они скажут
  - Далеко нести? - не унимался я.
  - Понятия не имею, меня это не колышет.
  - А здесь взвесить нигде нельзя?
  - Заколебал, крючкотворец, своей наивностью,- нос у Красномырдина налился нездоровой лиловостью. - Иди в мясной павильон, там весы с платформой, на которой взвешивают рога с копытами. Пристрой и ты на них свое приобретение.
  - Виталик, я заскочу на минутку в ларек, - попросил я менялу. - Попробую рассмотреть, какого он года выпуска и кто был мастер.
  - Облизывай его хоть до ножек, мне не жалко, но знай, что кроме как на лом, ты его все равно никому не приправишь. Разве что на рынке нумизматов найдется какой-нибудь дурак вроде того, который скупает иконы с изделиями из серебра. Но этого фарцовщика уже давно не видно.
  Слова товарища тоже являлись для меня ценной информацией, я как-то выпустил из виду голубоглазого скупщика икон и серебряных конфетниц, похожего на деревенского пастуха. Вооружившись шилом с надфилем, принялся внутри палатки очищать забитые грязью буквы с цифрами, вскоре проявились и первые успехи. Оттертое слово оказалось длинным, с твердым знаком на конце, но я сумел разобрать фамилию "Хлебниковъ" с дореволюционным "е", которая располагалась в овальной рамочке. Над нею расправил крылья двуглавый орел с атрибутами власти в разбросанных лапах, рядом проглядывал почерневший от времени круг с цифрами и знаком. В один из моментов спешного старания почудилось, что цифры складываются в число "84", к ней теснилась женская головка, испарина покрыла мой лоб, за ушами заструились струйки пота. Если это так, то самовар отлит из чистого серебра, я прибавил действиям еще большего усердия, но скоро под надфилем заблестела царская медь. Красноватая, желтовато как-бы золотистая, но просто медь. Я еще прилежнее взялся выковыривать грязь из пазов, круг засверкал яркими бликами, но разобрать, что было на нем выбито, не представлялось возможным. Я наконец понял, что если буду усердствовать в том же духе, затру обозначения напрочь, и перекинулся на медали с гербами, выгравированные сбоку. Ими оказались награды с парижских, венских и берлинских выставок. Поодаль оттерлись еще два герба - московский с Георгием Победоносцем на коне, поражающим копьем Змия, и еще один, родовой, может быть даже боярский. На самих медалях стояли годы с 1875 по 1883, это говорило о том, что сам самовар сделали во времена правления Александра Второго, а призы он продолжал получать и при Александре Третьем. Но странно почему нигде не было выбито года выпуска, ведь русская промышленность с культурой цену себе ведали, на любом дореволюционном изделии обязательно проставлялось клеймо мастера с временем изготовления под знаком имперской мощи- двуглавым орлом. Я все же отыскал дату под фамилией хозяина производства, оказалось, что самовар выпустили в 1875 году, и он сразу пошел гулять по международным павильонам. По всему выходило, что ко мне в руки попался весьма интересный экземпляр и не следовало спешить со сдачей его в металлолом. Значит, нужно было терпеливо ожидать прихода пастуха и уже с ним решать все дела. Рассовав подсобные принадлежности по карманам, я взял самовар за ручку и вышел из ларька.
  - Спасибо, Виталик, ты набор серебряных ложек на столе забыл, - уведомил я коллегу о его рассеянности. - Или так и надо?
  - Каких ложек? - насторожился Красномырдин.
  - Посмотри сам.
  - Все при мне, видишь, в Карлсона уже превратился, - зыркнув на меня, отмахнулся тот. - Остается пропеллер в задницу вставить и поскакать по крышам.
  - Присвоит твой наборчик какой-нибудь залетный, будешь потом бегать.
  - Что ты... как за свое, они стальные, Пахлак забыл, - занервничал меняла. - Оно тебе надо?
  Позвенев ключами, Красномырдин на всякий случай зашел вовнутрь, дождавшись, пока он появится снова, я поговорил с ним на общие темы и подался на свое место. Сумрачный вечер превратился в темно-синий сгусток воздуха, прошитого выхлопами машин с плавающими пятнами света Автомобилей на улицах не убавлялось, они речным потоком текли по дорогам, на ремонт которых ушло столько денег, что можно было бы выстроить новые города с проспектами, с насаждениями вдоль обложенных камнем тротуаров, со скамейками и памятниками предкам. Как в чистеньких Германии с Францией, про Америку лучше промолчать - до того настряла в зубах, что оскомину терпеть было легче. Когда там что-то случалось, наши люди радовались как дети - так любили они жителей страны с другого бока голубенькой планетки. В этой радости проявлялась неистребимая зависть маленького человека, крестьянина с глубокими корнями от земли, и прямая зависимость от чужого дяди, который должен был принести вечную жвачку и положить ее в рот, чернеющий не чищенными зубами. Но непременно поделиться с маленькими человечками заработанным собственным горбом. Хотя все могло быть иначе, люди просто знали лучше меня, задерганного, кто являлся настоящим хозяином в общем для всех доме, от которого зависело их благополучие во многие века.
  А может на ремонт местные власти не потратили ни копейки, или кинули две копейки, чтобы были видны заплатки, едва прикрывшие щебеночную основу.
  Не успел я умоститься на бугре, как заметил того самого пастуха, о каком мы только что вспоминали. Бывает, выбежишь из дома, пройдешь скорым шагом до остановки, а нужный автобус как раз подъезжает. Случается и такое, редко, но метко.
  - Я посмотрел на твой угол, а тебя нет, - мягким голосом заговорил скупщик икон. - Что у тебя в руках? Похоже, самовар оторвал?
  - Он самый, с медалями и гербами, - согласился я. - Главное, в рабочем состоянии.
  - Продавать будешь? Или есть заказ?
  - Есть и заказ, но коли тебя увидел, ты будешь первым.
  - Тогда давай глядеть.
  Мы прошли в недавно открывшуюся дешевую аптеку, пристроившись в коротком коридорчике склонились над товаром. Иконник, нацепив на уши очки на веревочках, запыхтел паровозом на подъеме. В дверь входили и выходили люди, они оглядывались на нас, но никто из них не поинтересовался, чем мы занимаемся, хотя предупреждения о терактах стали печатать едва не на туалетной бумаге. Наконец иконник, похожий на окончившего десять классов пастуха, разогнулся и сунул очки в карман старенького пальто.
  - Не знаю, с чего начать, - произнес он.
  Мужчина говорил тихо и убедительно, спорить с ним не стоило по одной причине, не согласившись с доводами собеседника, он бормотал задумчивое "да" и уходил. Новый контакт с ним наладить было трудно. Я тоже решил замкнуться, нежели делиться неграмотными своими впечатлениями.
  - Медали интересные, гербы тоже необычные, - Пастух покосился в мою сторону оценивая, на сколько я в этом вопросе просвещен, или на какой уровень меня успели натолкать. - Один московский, второй, кажись, псковской, но к чему они выгравированы, непонятно. Хлебникова знаю, этот заводчик занимался не только ложками, вилками и салатницами, а был поставщиком Двора Его Величества по части чайных принадлежностей. Что он выпускал самовары, я знал, но не видел, скорее всего, они не попадались на глаза. Может, Хлебников и являлся главным их производителем, но тогда бы я про это знал.
  - Я пытался отчистить обозначения под одной из ручек, - осторожно включился я, понимая, что полностью иконник просвещать меня не собирается. Это его хлеб. - Не знаю, запилил написанное до основания, или можно еще что-то разглядеть.
  - Там стоит фамилия заводчика "Хлебниковъ", сверху выбит герб Российской империи, - иконник спрятал в глазах хитринку и огладил выбритые щеки. - Внизу проставлен год выпуска самовара 1875, время правления Александра Второго. Думаю, ты без меня про это разузнал.
  - Естественно, - не стал отпираться я. - Я только не смог разгадать закорючки рядом с кружком с правой стороны от инициалов. Посмотри, что там выбито, у тебя лупа сильнее.
  Некоторое время иконник изучал выражение моего лица, затем вытащил потрепанный справочник и принялся поглощать его содержание. Я вежливо переминался рядом с ноги на ногу, в голове проскакивала мысль, что поступаю неправильно, оставил бы купца наедине с самоваром, а сам потихоньку крутился. Еще неизвестно, во сколько фарцовщик оценит товар, может получиться, что свои деньги не вернешь, и клиентов вдобавок потеряешь.
  Пастух закрыл книжку, подняв самовар, прикинул на глазок вес и снова приблизил к глазам боковину с медалями.
  - Триста рублей я даю сейчас, - начал он. - Если окажется, что об изделии поведано в этой книге, то расклад будет особым.
  - Три сотни как за цветной металлолом? - не удержался я от подковырки, хотя полчаса назад мечтал сдать покупку на червонец дороже от истраченной суммы.
  - Это предоплата, - пояснил иконник. - Твоего положения такая сумма не улучшит, зато будет повод не расстраиваться, что деньги заморожены. Ты же взял самовар не за тысячу рублей?
  - Он обошелся мне в двести тридцать, - согласился я. - Но я покупал его с расчетом наварить.
  - Про то и базар. Вещь я заберу, приведу в порядок, но это в том случае, если дойдет до продажи. Надеюсь, споров между нами не возникнет.
  - Мы с тобой работали вместе еще на ваучерах, - подтвердил я. - Если выйдет так, как ты предполагаешь, какой процент хочешь взять себе?
  - Выручку поделим пополам за вычетом трехсот рублей, которые останутся у тебя. Не забывай, что купца я беру на себя.
  - Еще вопрос, а если самовар пристроить не получится?
  - Тогда я выкупил его за триста рублей как лом.
  - Забирай.
  Прошло дней десять, Пастух не давал о себе знать, сомнений в его порядочности у меня не было, свои бабки я вернул тоже. Но самовар представлялся мне неординарным, упускать за бесценок икряного лосося никто не горел бы желанием, поэтому я с нетерпением продолжал ждать встречи с иконником. С набором рукописи на компьютере с переводом на пленку началась непонятная канитель. Я принялся наведываться в издательство едва не через день, спрашивал у девочек студенток о делах, те лишь пожимали плечами, мол, рукопись лежит на полке, она даже не раскрывалась. Директора поймать оказалось невозможно, а больше никто не имел права решать данные вопросы. До меня начало доходить, что за обещанный месяц не то что выпустить книгу, ее набрать не успеют потому что за компьютерами сидели практикантки, они подолгу разглядывали букву на экране, словно знак выпал из другого алфавита. Скандал с женой Пучкова привел к отторжению от услужливо распахнувшего двери издательства, входить в компьютерный кабинет мне запретили. Осталось ждать приезда директора из командировки. Он появился через две недели, маленький, толстый, воняющий испарениями перекормленного тела. Высказав все, что думал по поводу издательства, я потребовал назад свои деньги, но Кучков разродился пространной речью, мол великие замыслы заставляют его срываться с места ради возрождения национальной культуры. Через час я забыл зачем приходил, и ушел от него, удовлетворившись заверением, что он сам будет контролировать продвижение рукописи, привыкая к новой дате - середине лета.
  Я заметил с недавнего времени за собой интересную особенность: когда на пути возникали препятствия, просыпалась дополнительная энергия. Расставшись с мечтой о выпуске книги за один месяц, я с большим рвением впрягся в работу. Кучков часто проплывал мимо моего места работы на базар за тем, что Бог пошлет, иной раз Тот наваливал ему столько, что короткие директорские ноги принимались вспахивать почву, покрытую слоем асфальта. Я собрал волю в кулак в ожидании своего часа, дорожа каждой копейкой, с женщинами решался обойтись лишь бутылкой вина с парой шоколадок. Или вовсе не отвечал на предложения.
  В конце февраля не успел я поздороваться с подружками из магазина Леной с Риточкой и занять законный бугор, как увидел торопящегося ко мне Бандеру. На сытом лице отражалась печать тревоги, он отдышался, кивая бритой головой, и заговорил:
  - На Западном двоих валютчиков замочили. Менты говорят, что из "Стечкина".
  - Когда? - невольно подобрался я.
  - Вчера днем, с ними еще баба стояла, - Бандера посмотрел на меня. - Она рассказала, что один из менял отпустил очередного клиента и начал барсетку застегивать. Возле него тормознула проезжавшая мимо машина, из нее вышел длинный парень с пушкой, они поговорили пару минут и валютчик барсетку закрыл. Парень сделал по нему два выстрела в грудь и в голову, его напарник побежал было за угол, но длинный и в него всадил две пули. Деньги все забрали.
  - А где был охранник, за что мы ментам деньги отстегиваем? Рядом же сберкасса, - я понял, о каком пункте идет речь. В прошлом году там тоже убили валютчика. - Почему его не предупредили, чтобы он открывал огонь на поражение, кто нас мочит, трусливое как бродячие псы быдло. Или нашим ментам мы и на хрен не сдались?
  - Ты про это только догнал?- смахнул коллега пот со лба. - По городу работают целые банды из бывших ментов, прибавь к ним дембелей из горячих точек. С отморозками.
  - О чем ты говоришь, я это давно понял, на рынке как нигде видно, чего стоит наше долбаное отечество. Это дурдом. И нашим даунизмом пользуется часть людей, раскусивших "особый путь России", они из кожи лезут, чтобы проскользнуть в менты, инспекторы и ревизоры чуть не по Гоголю. Эти мрази ничем не лучше других, но с нюхом острее, чем у многих, они замкнуты только на себя.
  - Им не до нас, - кивнул Бандера. - И криминал это чувствует.
  - Человек обязан благоволить к своей нации, чтобы окружающие уважали его самого, а у нас что происходит, разве русский русского признает? Так унижают друг друга, что я готов сквозь землю провалиться, на себе испытал. Приехал к младшему брату, а он третий день в запое, я начал укорять его и выпроваживать друзей, те вроде притихли. Вдруг брат зверем отвязался на меня, мол, кто ты такой, чтобы тут командовать, его товарищи сразу подняли гогот. А брат так разошелся, что указал на дверь не нахлебникам, а мне, своему старшему брату, приехавшему единожды за несколько лет. Уничтожил меня за ради клоунства перед пьяным ничтожеством. Легко ли теперь его простить?
  - Даже представить себе не могу, - покачал головой коллега. - На Украине, особенно западной, подобные случаи исключены.
  - А в России они в порядке вещей, вот вылезла дурь у родного по крови человека, и мой путь к родным стал труднее, - я сплюнул под ноги и огляделся вокруг. - Посмотри сюда, видишь два брата картошкой торгуют? Так вот, дня не проходит, чтобы они не подрались, кавказцы специально собираются, чтобы потаращиться на их скудоумие
  Перебирая ремешок барсетки, Бандера постоял еще немного, он не раз подходил ко мне и по другим проблемам. Убийство двух валютчиков я тоже объяснил ему не как все, мол, у менял при себе крупные суммы денег, поэтому негодяю трудно мимо них пройти, а гораздо шире, с точки зрения национального характера. В Германии немцы, выходя из сбербанка, пачки марок прятать по пазухам не пытаются, но убийства там очень редки и те больше на бытовой почве.
  - Что я тебе рассказал, является аксиомой, не требующей доказательств, - подбросил я еще один пример. - Напротив меня стоит Паша - рыбак, я каждый раз читаю ему лекции на подобные темы, Паша кивает головой, вставляет по ходу развития событий свои предложения. Когда сюжет иссякает, Паша говорит примерно одно и то же, мол, это все понятно, ты лучше одолжи мне червонец, отдам через пару дней, чем хочешь клянусь. И меня накрывает дикая усталость - столько талдычить о важном в его, Пашки, судьбе, а тому требуется поскорее залить глотку. Оказывается, он выстаивал все это время и терпеливо выслушивая меня ради одной цели - вымолить червонец.
  - Сколько раз я тебе объяснял, чтобы ты не связывался с такими пашами, да тоже видно бесполезно. Других учишь, а сам совершаешь те же ошибки, - отмахнулся Бандера. - Ты лучше просвети, торчать мне еще, или сваливать?
  - Не первый год на базаре стоишь, изучил уже их повадки, - пожал я плечами. - Двумя жизнями они взяли с валютчиков выкуп, теперь на время залягут на дно. Я рассказывал, что ко мне тоже подходил убийца, я доложил ментам, они посоветовали с ним не связываться, а тот обещал подскочить еще. Отморозки с Западного тоже могут повторить налет, они в позапрошлом году за месяц завалили сразу нескольких. Все в наших руках.
  - Желаю тебе удачи, - Бандера скомканно засмеялся. - Времена настали - до машины бы добраться.
  - Народу вокруг пока много, место открытое и сам не без "дуры", - обнадежил я его.
  - У меня газовый.
  - Подсунься поближе к морде, и в глаза.
  - Все равно успевают уклониться. Надо взять с резиновыми пулями, чтобы палил с расстояния.
  - Тогда кто быстрее среагирует.
  - Я в десантном учился.
  - Нормально, брат.
  Перебежав трамвайные пути, Бандера попал в объятия русской жены, наверное, она ждала его давно. Ко мне подошел Коля - челнок из Батайска, расплевывая во все стороны шелуху от семечек, шепеляво спросил:
  - Евро не поменяешь?
  - Разве они начали крутиться? - уставился я на Колю. - По моему, хождение начнется с две тысячи первого года.
  - С девяносто девятого, - пояснил плотный крепыш, занимающийся обувью. - Эти пока неподотчетные, ну... нелегальные или неофициальные... хрен знает, как их назвать.
  - Если неучтенные, то где гарантия, что они настоящие? И что делать, когда в оборот выкинут основную партию?
  - Они вольются в общий поток и будут вертеться вместе со всеми, - Коля сгреб с губ шелуху. - Ты что, первый день на рынке? Валютчики давно по ним работают.
  - Покажи купюры, рассмотрю поближе, а то на плакатах лишь видел.
  Коля вытащил пачку евро, она состояла из пятерок, десяток и полтинников, мелочь я пробежал мельком, ее подделывать не будут, а на полтинниках заострил внимание. Купюры были песочного цвета со вставленной тонкой полоской, с серебряным пятном, играющим под наклоном, с тиснениями, водяными знаками и голограммой но без портретов. На одной стороне была нарисована как бы спаренная каменная беседка, на другой верхи виадуков без колонн, или известный в Европе мост, повторенный как мираж позади первого. Еще синели звезды в полете на фоне затемненной карты Старого Света, и все равно вид купюр был невзрачный, простенький. С долларами менялы освоились, с марками, которые были эффектнее, тоже, значит пришло время привыкать к евро, несмотря на то, что мочат как отбившихся от дома толстых уток.
  - По какой цене ты желаешь их сдать? - посмотрел я на Колю. - По моему, на них эквивалента еще нет.
  - Ребята берут один к десяти, но они химичат, - заявил челнок. - Кто ездил в Германию, выяснил, что рубль к евро идет как пятнадцать к одному, потому что европейская валюта имеет все шансы расти. Ходят слухи, скоро она перегонит и доллар.
  - Фунты стерлингов не обскачет? - усмехнулся я. - Вечно у нас глупая привычка преувеличивать, особенно, если касается чего иностранного.
  - Не берешь? - не стал спорить Коля.
  - Сначала назови цену.
  - По двенадцать рублей за евро.
  - Ты объявил, что меняют по десять.
  - Это было в прошлом году. Осязаешь бумагу? Это тебе не американские хлопчато-шелковые, еврики из двух сортов крапивы сварены. Значит, они рассчитаны на вырост.
  - И кому посоветуешь предложить... твои крапивные?
  - Пойду на рынок, там быстрее найду общий язык, - махнул челнок рукой. - А ты возьми букварь и учи, учи, учи, иначе, за каким хреном тут отираешься.
  - Чтобы меньше впариваться, - огрызнулся я, сбитый с толку Колиным напором.
  - Как не заведешь разговор по работе, вечно у тебя не слава Богу. На одном влетел, на другом всандолилися.
  - Каждому свое, - буркнул я.
  Сунув купюры в карман, бывший работяга из Батайска влился в людской поток и пропал за воротами рынка. Некоторое время я продолжал жевать сопли, затем повернулся к Андреевне хотел спросить что-то, но заметил знакомого клиента. Это был невысокий, плотный мужчина под тридцать лет, занимающийся перепродажей привозимой из дешевой Белоруссии телерадиоаппаратуры. Он почти проскочил мимо, но я знал его приемы приманивать валютчиков, они заключались в том, что если я окликну дельца, значит, затарен под завязку, и ему имеет смысл со мной поторговаться, то есть, сбить потолок минимум на червонец. С тысячи баксов набегало сто рублей, торгаш всегда начинал выкупать их с такой суммы. Если же подходил он, валютчик мог продать доллары по потолку. Большой суммы у меня не было, родная капуста еще не кончилась, поэтому я демонстративно отвернулся в сторону.
  Прием сработал безотказно, тем более, что крутые ребята разошлись, а кто из менял остался, тот держал масть до конца. Впрочем, денежные мешки тоже уступали купцам в редких случаях. Я почувствовал толчок под локоть.
  - Баксы есть, писатель?
  - Много тебе надо? - завел я волынку.
  - Сколько есть, все заберу.
  - У меня пять соток, две из них девяностых годов.
  - Возьму и эти, но ценой ниже, - начал и торгаш водить обезьянку.
  - На червонец, сотки как новые, - отрезал я. - Какая разница, какого они года выпуска, доллар - он и в Недвиговке доллар. Это мы придумали уценять купюры с маленьким портретом, чтобы раскрутить несведущего клиента.
  - Никто не спорит, - согласился аппаратурщик. - Но где я покупаю товар, там расклады одинаковые со здешними, потому что у бакса с маленьким портретом защитных средств меньше, значит, больше подделок. Поэтому цена у него ниже обычной.
  - На символический червонец я цену и сбиваю, - хлопнул я клиента по плечу. - Если бы сотки оказались до девяностого года, разговор был бы иной.
  - Там нет даже защитной полосы, - дернул торгаш греческим носом. - Баксы семидесятых и восьмидесятых годов выпуска проверялись прощупыванием выбитых по верху букв и цифры "сто" с правой стороны банкноты.
  - Или на шершавость воротника президента, на сгиб купюры посередине с протаскиванием ее между пальцами. Если бумага не треснула, значит, нормальная, - добавил я. - Бывали случаи, когда края соток поджигали или терли по шероховатой поверхности. На дураков Бог Россию не обидел, как и на раздолбанные дороги.
  - Такая страна, - вздохнул придирчиво пунктуальный начинающий коммерсант, снимающий торговую площадь в рыбном магазине "Океан", что на углу Большой Садовой и Семашко. - Не слышно ничего нового?
  - Про курс? - переспросил я
  - Про курс в первую очередь. И что задумал этот Путин, какие перемены он готовит?
  - Изменений никаких не предвидится, Путин - это ФСБэшник, нацеленный с момента переступания порога подобного заведения на одно - любыми средствами добыть информацию и передать ее по назначению. В случае провала - самоуничтожение. Помнишь Андропова? Как затаилась страна, каких нововведений ждали люди, в результате гайки были закручены только по линии дисциплины. Не могут разведчики управлять страной, как и военные, для этого необходимо иметь всесторонне развитый ум, а не узко направленный на одну цель. Так что, порядок в стране будет наведен, но не скоро, а по части других государственных действий можешь не волноваться. Они под контролем заокеанских воротил, заваривших демократическую ахинею еще с семнадцатого года. В 1825-м и в другие годы у ротшильдов с рокфеллерами и дюпонами ничего не получилось.
  - Бакс останется на месте?
  - И неуклонно будет расти. Ты пойми одно: для того, чтобы поднять экономику огромной страны, необходим головастый экономист, при чем патриот своей страны, даже в какой-то степени националист, а не доморощенный дзюдоист, имеющий "черный пояс", подаренный ему приближенными шестерками для щекотания самолюбия. Если у Путина хватит ума привязаться к развитым странам, даже станцевать перед ними русского, лишь бы они дали возможность расправить плечи, лет через десять мы сумеем вздохнуть с облегчением. Это при условии, если Америка уберет с нашего пути волосатую ногу и поможет не как во Вторую мировую по лэнд-лизу, а стоящими проектами с поставками совершенных машин, возведением современных производств на нашей территории в обмен на моря нефти с газом, на лес. Тогда поднимем головы раньше. Но, видишь ли, есть одно "но". Куда самим американцам с англичанами и французами сбрасывать отходы невостребованного перепроизводства? Поэтому территория, заселенная дураками с неправильными дорогами - лакомый кусок не только для Америки, но и для всего мира. Ни одна национальность не захочет заваливать страну ненужным дерьмом и кормить свой народ модифицированными продуктами, наоборот, все национальности мечтали бы иметь непритязательный рынок сбыта с неприхотливыми потребителями. Таким рынком являемся мы со времен Великой Социалистической, и так далее. Кстати, ты зачем подошел?
  - За баксами.
  - Забирай, пока они у меня есть, кажется, вижу еще одного клиента.
  - Я с тобой договорился, - зашевелился аппаратчик, доставая из кармана москвички пачку денег. После того, как расчет был произведен, он поднял голову. - Тебе евро не подносят?
  Я чуть было не поперхнулся - когда это евро есть, никого из купцов днем с огнем не найдешь, а когда их чуть не в рот запихивают, сам отказываешься.
  - По какой цене ты их берешь? - высморкавшись, натужно спросил я. - Наверное, с этой валютой и связываться не стоит.
  - Брал бы по семнадцать рублей, но не дороже.
  - А сколько надо?
  - Ну... с тысячу на первый раз, надо попробовать, как они в Белоруссии пойдут. Если нормально, будем переходить на новые расчеты.
  - Перед тобой один такую сумму приносил. Постой минуту я посмотрю, должно, он их еще не продал.
  Засунув барсетку под мышку, я рванул в глубь рынка. Возле прилавков с корейскими приправами нос к носу столкнулся с Колей - челноком.
  - От евро ты не избавился? - без обиняков спросил я.
  - Опоздал, по тринадцать Красномырдин все выгреб и наказал приносить еще, - показал тот пасть вставных зубов. - У Ромы, татарина из Узбекистана, кажется, они есть.
  - Он еще работает?
  - Наши только начали собираться.
  Подхватив ноги в руки, я помчался в крытый павильон, заполненный висевшей на крючках одеждой, заваленный обувью на любой фасон. Рому нашел быстро, упитанный татарин нацелился отваливать в сауну с молоденькой девочкой, его торговое место с порядковым номером было уже пустым.
  - Евро есть? - подскочил я к нему.
  - Продал все до единой бумажки, - татарин заинтересованно повернулся. - Зачем она тебе, вы же его не меняли.
  - Подошел тут один, - с сожалением причмокнул я, переведя дыхание. - Ну значит так тому и быть, желаю удачно провести время.
  - С нами не хочешь?
  - Я с выпуском книги связался, везде и всем нужны бабки.
  - Хозяин - барин. Я тоже желаю тебе больших денег.
  - Пусть будет так.
  - Подожди, я слышал, ваших опять начали мочить? - остановил Рома, когда направлялся к выходу из громадного павильона. - На Западном двоих застрелили.
  - Пока существует бизнес, в котором держат деньги не в сбербанке, а под мышками в барсетках, убийства с грабежами не прекратятся. Что говорить о людях из подворотни, когда даже интеллигентный человек оглянется при виде крупных сумм,
  - Ты прав. Пусть наш общий бог пошлет нам удачу.
  - Будем надеяться.
  Придя на место, я отправил продавца телеаппаратуры к Красномырдину, посоветовав ему с ним поторговаться, он понятливо кивнул, рассудив, что евро заинтересовались максимум несколько человек. Время подкатывало к половине восьмого вечера, оживленный для работы отрезок ушел на разговоры. Зажглись фонари на столбах, перестали ходить трамваи, в период застоя гремевшие до утра, чуждая советскому человеку экономика наглядно вступала в права. Но прожекторы на крыше детского садика напротив нашего дома не выключались круглосуточно, так же было в коридорах учреждений и на территориях неработающих заводов. За все платили бытовыми неудобствами жители, исправно перечисляющие деньги на счета энергосбытчиков.
  Когда до ухода с поста осталось минут двадцать, ко мне подвалил поддатый Красномырдин. Он редко покидал место, дожидаясь в ларьке своего хозяина.
  - Прохладно стало, - поделился он ощущениями.
  - Сбагрил евро? Я к тебе клиента посылал, наказал ему поторговаться, чтобы из тебя не получилось миллионера.
  - Подбегал один, но валюту я не сдал.
  - Почему?
  - Ты ничего не слышал?
  - А что?
  - Она скоро и бакс за пояс заткнет.
  - Евро еще не в ходу.
  - Когда начнет раскручиваться, тогда поздно будет.
  - Поглядим, доллар подкреплен шестым американским флотом и армадой бомбардировщиков с атомным оружием на борту. Прохладно, говоришь?
  - И тоскливо...
  Не прошло нескольких дней, как убили еще одного валютчика, теперь на центральном рынке. Это был неприметный парнишка с рыжеватыми волосами, отиравшийся в центре базара. Менялы собрались в круг, чтобы обсудить проблему, у некоторых под одеждой начали угадываться очертания кобуры. Убийство не отличалось от предыдущего, к рыжему подошел как и на Западном один клиент спросил о чем-то, затем последовал выстрел, к которым население города привыкло. Прибывшие оперативники ощупали труп, барсетку с деньгами не нашли, тело отправили в морг, и все закончилось. Валютчики, не договорившись о коллективной самозащите, стали уходить с рынка на час - два раньше. За Лесовиком зачастил брат на жигуленке, к ним прибился Склиф, еще к кому-то дяди с женами. Но чем могли отвести угрозу присматривающие за менялами братья и женщины? Все равно надо было втискиваться в подъезд и подниматься по лестнице, а по утрам выскакивать из дверей и торчать на базаре у всех на виду без никакой поддержки со стороны правоохранительных органов. Что надо делать, если на менялу направят заряженную дуру и прикажут отдать деньги? Если даже допустить, что за поясом торчит "ТТ", то пока пистолет выдернешь, уйдет уйма времени, за которое сто раз замочат и скроются в толпе, заметая в ней следы. Выход просматривался только один- хорошая засада и мгновенная реакция на происшествие. Но кому это кроме валютчиков было нужно? Когда через некоторое время убили в подъезде дома недалеко от отделения милиции семнадцатилетнюю сестру Пахаря, бригадира менял, ребята притихли. Нет, работа по обмену валюты все равно шла, но кто-то не появлялся, кто банковал дольше обычного, понадеявшись на русское авось, а кто навсегда забыл про центральный рынок с валютным промыслом. Многие из оставшихся продолжали тянуть лямку, потому что оказались неспособными ни на что, они успели вкусить шальных денег, не требующих особых усилий - ни умственных, ни физических. Если бы мечтали купить квартиру, машину, пойти учиться в престижный вуз, отправить отпрысков за границу постигать науки, открыть свое дело- вопросов бы не возникало. Но они прожигали деньги с девочками в саунах и в увеселительных заведениях. Если поднять планку к олигархам и хозяевам с семью пядями во лбу, оседлавшим нефтяные с газовыми трубы, захватившим медные, никелевые, алюминиевые заводы, золотоносные с алмазными жилы и кимберлитовые трубки, то мы оказались бы беднее чукотских промысловиков. Но валютчиков толкала вперед мечта, в их карманах шевелилось что - то, на что они покупали компьютеры и бытовую технику. Часть наиболее продвинутых уже имела магазины, даже открыла свое дело.
  На Пахаря невозможно было смотреть, он сидел обрюзгший на табурете возле ряда палаток, похожий на Вещего, многопудового парня у него на подхвате, и никого не замечал. Обязанности бригадира легли на заместителя, Спринтера, теперь этот голенастый носился вдоль ряда менял, разрешая споры, собирая бабки для ментов. Прошел слух, что отстежку им увеличат, который подтвердился почти сразу. Я начал подумывать о перемене места работы, гнуть спину на чужого дядю отучила распахнувшая глаза проституция во всем, она перевернула привычные до нее ценности. Но вместе с ней пришли другие ценности, не замечаемые до этого в обществе почти сплошных советских работяг. Люди вдруг увидели на своих и чужих плечах залежи перхоти, жрать все подряд стало неприлично, толстые потеряли тайное уважение, зато худенькие и стройные вышли на первое место. Но главной по прежнему оставалась погода на рынке. Вскоре валютчиков потрясло еще одно убийство, мужчина из рядов менял под тридцать лет не пожелал расстаться со сбережениями добровольно, его замочили из того же пистолета, что фигурировал в прежних ментовских расследованиях. Для правоохранительных органов, хоть из Замбии с Зимбабве, делом чести было бы поймать отморозков, не менявших ни оружия, ни методов нападений. Но ростовские органы молчали в тряпочку в наглую, по-идиотски намекая, что работа продвигается вперед, так же было, когда в подъезде мочили меня, тогда опера из районной ментовки пальцем не шевельнули, указав лишь, что грабителей с наводчиками нужно искать среди своих. Это обстоятельство заставляло ломать голову в поисках проституток в обойме менял. Я испытывал неприязнь к хозяевам разных крысаловых с мырдиными, посещавшим базар лишь для снятия навара, они знали наверняка, с кем им дружить.Такие же выродки позанимали едва не половину кресел в Госдуме, согласные с выносимым на обсуждение решением, выходящие в фойе и поддакивающие несогласным. Их глаза, щеки и задницы были в постоянном напряженном ожидании, они востребованы любыми режимами.
  Были еще кандидаты, включая верхушку дельцов с их заместителями и просто шакалов из ментовского окружения, пахавших на уголовку в полный рост. О маргаритках, фантомасах, о явной шестерке Чипе и других пересказывали друг другу сами валютчики, в полный же голос никто ничего не говорил. Это наводило на мысль о том, что сталинизм в России жил, жив и будет жить в веках, потому что нащупал благодатную почву, и Ваню Грозного будут почитать как благодетеля народа, который без кнута никуда, зато возле рта всегда маячит пряник. Не исключал я возможности того, что оперативники за пределами рынка специально наводят на ложный след, внося в ряды валютчиков подозрительность и страх. Ни для кого не секрет, что работать с подавленным контингентом легче.
  После убийства парня с Соборного прошло несколько дней. Апрельский вечер опускался на город, если бы не груз проблем, можно было бы порадоваться чистому пока не выцветшему небу. Но выпуск книги вновь откладывался, в последний раз Кучков заявил, что цены растут, и что за двадцать пять тысяч напечатать произведение уже невозможно, а за сорок две он будет стараться. Я понял, моя книга не выйдет и за такую сумму, потомственный крестьянин, получивший индульгенцию от правящей в стране верхушки, теперь будет тянуть время до тех пор, пока не намотает на лапу мои жилы. Попросив Кучкова вернуть мне сумму за вычетом набранного текста, я откланялся и вышел из кабинета. Один из литераторов вдруг сообщил, что я не получу с него ни копейки, потому что на обмане кубанский крестьянин живет и процветает. Я на это неопределенно усмехнулся. Однажды в разговоре с кукловодом, тогда все было в норме, я затронул серьезные темы по поводу бытия, Кучков сидел на своем стуле по ту сторону директорского стола и словно впитывал в себя слова, произносимые мной. Чуть позже он спросил:
  - Ты еврей?
  - С чего вы так решили? - Смешался я. И поняв жуткую дремучесть сидящего передо мной человека, пояснил. - Я русак с примесью тататро-монгольской крови, еще крови деда по бабушке, терского казака, и отца, казака по матери донского. А что?
  - Ничего, - постучал Кучков карандашом по столу. - Грамотно излагаешь.
  В тот момент я понял, что для вот таких кучковых, баевых и прочих, как для буденных с ворошиловыми, соображающий человек ассоциируется с грамотным евреем, потому что они с трудом считают до десяти несмотря на то, что партия посылала их учиться в высших партийных школах и назначала на высокие должности. Они так и остались холопами, всей кожей ощущающими на своем теле исконное крестьянское рубище. Я вышел тогда за дверь, разочарованный в очередной раз. Хорошо хоть с иконником разобрался, и хотя за самовар не получил ни копейки - при чистке на корпусе проступили несколько сквозных просечек - сожаления не испытывал. У меня так было всегда, рассчитываешь на большее, получаешь, что сумеешь урвать.
  От мыслей меня отвлек хлопок ладони по плечу, рядом стоял тот самый убийца, фоторобот которого висел на столбе при входе в рынок, в мозгу пронеслась мысль, что прекрасный вечер может оказаться последним. Я с интересом посмотрел на парня с правильными чертами лица, на его руки, чтобы увидеть марку пистолета, но ничего такого у него не было, лишь мелко подрагивали музыкальные пальцы.
  - Как твоя книга? - Задал вопрос убийца. - Продвигается по издательским кабинетам, или застряла наглухо?
  - О, сколько вопросов сразу, у меня даже подозрение возникло, что ты отслеживаешь мою рукопись, - развернулся я к парню. - Зачем тебе это?
  - Я как интеллигентный человек уважаю и понимаю творческих личностей, - ответил тот, оценивая обстановку за моей спиной и снова врезаясь в мои зрачки. - Поэтому спрашиваю о писательских радостях, которые всегда на первом месте.
  - Успехов нет, надежды тают, книжный рынок заполонили заграничные издания, больше низкосортные детективы. Скоро наше родимое стадо, взращенное на графоманских опусах, густо замешанных на плагиате, начнет вновь отпускать рога и копыта. Тебя интересует это?
  - Меня беспокоит судьба могучей русской литературы, - покривился парень. - Вообще я думаю, что чем образованнее будут люди, тем зажиточнее они станут. Разве не так?
  - Скорее, чем богаче народ, тем он сообразительнее, но не образованнее, история уже доказала, что обеспеченность не связана с образованием. Как было написано на воротах Бухенвальда - каждому свое.
  - Едэн дас зайн?
  - Ну... пусть будет так, если учесть, что немецкий мы знаем через гены прошедших оккупацию предков. В школе ему не научат.
  - Понятное дело, - хохотнул собеседник. - Я к тебе вот по какому вопросу.
  - Если он заключается в деньгах, ты зря теряешь время. Мне копейки жалко отстегнуть людям, которые вызывают у меня недоверие, а не только рубля.
  - Разговор здесь не о деньгах, а о золоте, - как бы не заметив моей агрессивности, покрутил парень головой с идеальным пробором. - У тебя есть что-то женское? Перстенек, например, кулончик с цветным камешком, можно показать мне хорошую цепочку нерядового плетения граммов на пять - шесть, а еще лучше маленький бриллиант. Если ты взял что из перечисленного, давай отойдем в сторонку и прикинем цену, я не переношу, когда менты проявляют любопытство.
  - Этого не любит никто, - негромко ответил я, воспользовавшись предоставленной возможностью оглядеться по сторонам. Но на расстоянии обзора, как всегда, не было не то что патруля - знакомой собаки не вихлялось. Это обстоятельство давало пищу домыслам типа, менты в опасные моменты не появляются в поле зрения сознательно. - Есть интересный перстенек, не знаю, понравится ли он тебе.
  - Тогда зайдем в магазин и ты его покажешь, - заинтересовался клиент, не переставая оборачиваться.
  Чертыхнувшись в душе на странную просьбу необычного клиента, я прошел за убийцей в двери магазина и мы остановились возле зарешеченного окна. Лена с Риточкой стояли за прилавком. Пройдя немного вперед, я достал шило и воткнул его острием в подоконник, затем вынул из барсетки пакетик с золотом, поддел пальцем перстенек и протянул его парню. Он был новым, еще висел на нитке с пломбой, а саму этикетку пришлось выбросить. Странный клиент начал поворачивать его по кругу, разглядывая плетение с белыми камешками в нахлестах. Работа была тонкой, когда я покупал перстень, времени на просмотр не выкроил, а после предложил его скупщице изделий, та этикетку оторвала, но на перстень не раскололась.
  - По сколько продаешь за грамм? - спросил убийца - Сегодня его купил?
  - После трех часов дня, - кивнул я головой. - По двести тридцать рублей, можно было бы запросить и больше, но на стороне.
  - Чтобы поднять цену, нужно искать клиентов, значит, терять минуты, а я стою рядом. У меня правильный ход мыслей?
  - Верно, но у меня есть время.
  - Какой у перстня вес? - посмотрел на меня парень.
  - Два и шесть десятых грамма.
  - Я беру.
  - Пятьсот девяносто восемь рублей.
  - Шестьсот! - округлил он сумму.
  - Кто бы спорил.
  Пошарив в барсетке, я извлек пустой кулечек, клиент длинными пальцами обронил изделие в него и спрятал в кармане курточки. Потом вытащил пачку денег купюрами по пятьсот рублей, выдернув одну, добавил к ней сотню.
  - Мы в расчете? - жестко спросил он.
  - А что такое? - подобрался я.
  - Я посоветовал бы доверять мне, - парень посмотрел на меня в упор.
  Я выдернул шило, надел на острие колпачек и сдвинул вязаную шапочку на затылок:
  - Когда ребят мочат чуть не каждую неделю, тогда в любом проходящем мимо мерещится отморозок, могущий пустить тебе пулю в лоб и контрольную в затылок. Ты зря обижаешься.
  - Нет дорогой здесь дело в другом, на столбе у ворот в рынок висит портрет человека, похожего на меня, - не согласился убийца. - Я это или нет - неважно, может я убийств не совершал, а занимался только грабежами, а менты приписали мочилово, чтобы было круче. Но при моем подходе ты всегда напрягался и косил глазами в поисках патруля.
  - Именно так, делиться своим ни с кем не желаю, - покрутил я шило в руке. - Барсетку под дулом не отдам, потому что есть проблемы свои.
  - Странный ты какой-то, с ментами делишься без базара, - усмехнулся убийца. - Но тут дело ясное, за место надо платить, а если тебя застрелят, проблемы отпадут сами собой?
  - Тогда ничего не будет нужно, а если отдам барсетку - лишусь надежды. Здесь тоже выход или один, или выхода нет.
  - Меня удивляет одно, какого хрена ты притащился в эту клоаку? - Оглянулся парень на продавщиц. - Не мог найти работы поинтереснее?
  - У меня вторая группа из-за того, что вся башка с правой рукой в шрамах. Ко всему, мой возраст скрупулезно подсчитан.
  - Да еще печатать стали только за свой счет, а кто из писателей не мечтает увидеть свой труд, - поцокал языком собеседник. - Это не бетон лопатами раскидывать в яму под основание дома, хотя данная работа, вроде, самая главная. А заштукатурили фундамент - и нет ее. Да какая это работа, обыкновенная пахота, к тому же так могут все. А книга - вот она, надолго и для всех.
  - Вот именно.
  - Желаю удачи. Никто тебя не тронет.
  - Если бы трясся, я здесь не стоял, - проговорил я в спину странному клиенту, но тот не обернулся.
  После полемики с парнем я почувствовал себя увереннее, но не в смысле появления солидного защитника от бандитских нападений. Отморозков расплодилось столько, что можно было построить их в колонны и прогнать по Театральной площади, крикнув с трибуны: "Слава славным изуверам". Они гаркнули бы троекратное: "Ура" и продолжили заниматься бандитизмом с еще большим рвением. Уверенность пришла от прозрения, что убийца к событиям последних дней не был причастен, потому что у него был свой бизнес.
  Майские торжества в столице родины были бурными, выступал Зюганов с тягучей походкой волокущего кнут пастуха. Когда его снимали телекамерой, он резко поворачивал лицо с носом пятачком в одну сторону, потом в другую, отчего казался хряком, ждущим порции комбикорма. Ему подлаивал похожий на Шарикова из "Собачьего сердца" Анпилов с "группой" большевиков престарелого возраста - вот как точно подначила матушка-природа, специально не подгадаешь. Отголоски брехни столичных самодуров докатились до исповедующего консерватизм Дона, но у нас митинги прошли неорганизованно. Люди больше прислушивались к речам сына советского счетовода Жириновского, не осознавая, что либералы-то как раз и погубили богатейшую в мире Российскую империю.
  На рынке изменения произошли в худшую сторону, стали появляться с частыми проверками и с подставами из числа рядовых сотрудников налоговые инспекторы. Ко мне они подходили тоже, становились в сторонке и наблюдали за крутежкой вырастая в тот момент, когда клиент передавал мне в руки золотое или серебряное изделие. Но я следовал правилу не связываться с подозрительными личностями. Среди валютчиков ходили разговоры, что центральный рынок, являющийся кормушкой для многих властных личностей, инспекция хочет прибрать к своим рукам. Недаром конторы налоговиков отличались шикарностью, не уступая дачам бизнесменов, распускавшим пальцы веером. Базар скользил по накатанной колее, по которой езживал еще Пушкин, в свою бытность сосланный Николаем Первым на необломанный тогда Кавказ. Проверки возобновлялись и снова стихали, не принося нужных плодов, валютчики привыкали, волнение улегалось. Бакс пер в гору, подтягивая цены на продовольственных и промтоварных рынках, не забывая за оплату по коммунальным услугам, за другие "блага", от которых отказался бы сам, да деваться некуда. Американская штамповка по телевизору приелась до отрыжки, единственной радостью стали вести с криминальных разборок, да из Чечни. Тогда организм, успевший за время перестройки привыкнуть к адреналину, сразу взбадривался, самочувствие улучшалось, иначе от скопившейся усталости не хотелось передвигать ноги. В Думе по серьезному решали, по какому пути идти российскому капиталу-по китайскому, корейскому или японскому. Они смотрели через Амур, как трудолюбивые китайцы за русские деньги, вырученные от продажи нам "поднебесного" ширпотреба, возводят на своем берегу американские города на месте прогнивших фазенд, и резво принимали постановления, не имевшие действия дальше порога кабинета власти. На русском берегу пахло рыбой, выброшенной на свалку за нестандартность, стандартная шла на пропитание косоглазым, а наши довольствовались отбросами с их помоек, жизнь прозябали в построенных еще казаками хибарах с отоплением по черному. О японских благах мечтать не требовалось, они были недосягаемы, когда на сахалинах, камчатках и чукотках народ вымирал с голоду. И возникал вопрос: кто произвел на свет данный народ, кто подарил ему территории с несметными богатствами? Зачем Господь или Природа затеяли разноцветный этот балаган, может быть для насмешек над нами остального мира, чтобы те зарекались идти "особым" путем? Или так устроена Вселенная что пример для всего человечества - плохой или хороший - быть обязан! Но теперь нам от себя никуда не деться: или пропадем, или поумнеем.
  Попытки выбить бабки из директора издательства не приводили ни к чему, Кучков или прятался, или набрасывался сам, словно во всем виноват был я. За несколько месяцев выпуск книги в двадцать пять авторских листов количеством в тысячу экземпляров поднялся в цене до шестидесяти пяти тысяч. Возле меня закрутился адвокат, предложивший уладить дело, надо было лишь представить ему договор с издательством и чек на внесенную сумму. Когда спросил у секретарши адвоката, во сколько обойдется тяжба, едва устоял на ногах, цифра превышала мои десять тысяч, которые пытался выбить у Кучкова, в полтора раза. Адвокатская контора оказалась полностью ориентированной на кубанского крестьянина, а в прокуратуре пояснили, что с бывшим парт номенклатурщиком связываться не следовало. Я понял, что действовать мне придется самому, для чего срочно был созван консилиум старых десантников. Коля предлагал пойти и разнести сермяжную редакцию под орех, мы с Олегом придерживались другого мнения. Оно подразумевало то обстоятельство, что Кучков сам ходит на рынок за продуктами и путь его пролегает мимо наших мест работы. Это решение оказалось правильным. На другой день, после прозрачного намека директору о том, что все мы ходим под Богом, он в своем кабинете разрывал пачку сотенных купюр. Высчитав смехотворную сумму за набор на компьютере и за перевод текста на пленку, Кучков вручил мне деньги под символическую расписку.
  - Десантникам я верил всегда, - повторял он не уставая и нервно теребя бумаги на столе. - Почему ты не говорил мне, что служил в береговых войсках?
  - Я служил в стройбате, при штабе, - неприязненно пробурчал я в ответ, распихивая стольники по карманам. - Теперь представился случай об этом сказать.
  - Но я с тобой в расчете, в полном расчете, - оглянувшись назад, заторопился с извинениями Пучков
  В проем двери никак не мог втиснуться афганец Олег, подталкиваемый в спину необъятным Колей. Когда доходило до дела, про диван они забывали.
  - Я все деньги вашему другу отдал, а эти мои кровные, - взвизгивал Пучков, мельтеша под ногами у ребят блудливой собачкой. - Зачем ты притащил их с собой?
  - Никто их не приводил, они пришли по своим делам, - сверкал я зрачками, забирая со стола последние бумажки. - Спроси у них сам.
  - По своим делам, - гаркнул Коля из-за спины афганца.- Нам уже прийти нельзя? Кто ты такой?
  В кабинете запахло вонью, словно Кучков под сиденьем развел выводок скунсов для их продажи в Пятигорск или в Прибалтику, куда частенько отлучался. После Колиного вопроса и молчаливого его подтверждения Олегом, директор опустился на стул, закрыл голову руками и задрожал плечами. Так закончилась моя попытка выпустить книгу за свой счет. Но как бы то ни было, дело сдвинулось с мертвой точки, рукопись была переведена на пленку и появился смысл "рвануть на пять тыщ как на пятьсот". Я ждал случая. В фильме Эльдара Рязанова "Жестокий романс" актер Проскурин, игравший купца, отвечает главной героине на просьбу спасти ее, что он дал слово и сделать ничего не может. Это является подтверждением тому, что вся Российская империя держалась на честном слове: дворянском, купеческом, даже мещанском. Но никогда на холопском.
  В августе страну облетела весть о гибели подводного атомохода "Курск". За две недели до нее в газете вышла моя статья о том, как относились и относятся к морякам руководители страны вкупе с часто сменяемыми министрами обороны. Тогда или тираж разошелся быстро, или его изъяли из продажи как в приснопамятные времена, но еженедельник сразу после выхода невозможно было отыскать. Кто-то словно подтолкнул меня написать перед трагедией, унесшей жизни более ста тридцати подводников, о тяготах службы и в советские времена, Путин тогда отдыхал на побережье Черного моря, не удосужившись прервать отпуск. Было ясно, что он знал о том, что случилось с подводной лодкой на самом деле, а не то, о чем писала пресса, вздернутая новыми хозяевами страны на короткий поводок. Надо заметить, что положение в армии с его приходом никак не изменилось, начиная с пренебрежения к военным и кончая выплатой им зарплаты.
  - Зачем ты здесь стоишь? - спрашивали некоторые из клиентов, читавшие статью. - Иди в политику, погоняй оборзевших золотопогонников с синекостюмниками заставь их повернуться лицом к народу. Напомни им, что надо работать на благо народа и государства.
  - Таких как я до кормушки не допускают, разве вам мало правдолюбцев, замоченных в подъездах? У пришлой власти отлично действует проверенный веками метод - мочить лидеров народа, как только они проявят себя, - морщился я от предложений. - В Кремле сам новый президент продолжает ходить на цыпочках, словно находится в глубоком тылу врага. Дело по большому счету не в президенте и власти вокруг него, а в русском народе, который любит разрушать, потом заново строить. Энергия у нас неиссякаемая, космическая, сейчас народ спит - сон Брахмы, грянет гром, проснется, наступит день Брахмы. А для нормальной жизни требуется золотая середина - утро или вечер, коих на Руси никогда не видывали. Ценности у нас тоже делятся на белые с черными, вот когда начнут дробиться на разноцветные, тогда наступит не день или ночь Брахмы, а светлое утро России.
  - Мудрено говоришь, значит, скоро станешь как все. А здесь нужны дела, а не твои философские притчи...
  Пока выходили новости о "Курске", на рынке было спокойно, месяца два валютчики платили дань лишь редким наездам отморозков, поджидавшим своих жертв в темных подъездах. За все время работы ни один мент, занимающий высокое положение, не предложил устроить засаду, парни отбивались от бандитов кто чем сумел, приползали на рынок с перевязанными головами, перебитыми носами и синяками под глазами. И снова включались в начинающую казаться странной карусель. Сам собой возникал вопрос, зачем тогда пахать как проклятым с постоянной угрозой для жизни, если большую часть заработанного отнимают хозяева рынка в ментовской форме. Так продолжалось до тех пор, пока не грянул гром.
  Опять низовка с Дона затянула знакомую песню, она пробиралась за кожу на сапогах, залезала под куртки с пристегнутыми поддевками, нос и уши горели огнем. Дни стали короче, а ночи длиннее, в такое время по рынку пронесся слух, что бригадира скрутила ментовская служба безопасности. Это была правая рука начальника, лично собиравшая с менял мзду, он держал с десяток родственников не только на базаре, но в других местах, имел трехэтажный особняк, японский джип и даже открыл собственное дело. Самому крутому из валютчиков там делать было нечего.
  - Чем может провиниться верный пес перед своим хозяином? Только тем, что с переедания с перепоем обоссал и обосрал коврик в его квартире с евроремонтом, - пожимал плечами в окружении менял Бандыч, бывший ментовский начальник, прокручивавший не одну штуку баксов за один приход, не брезговавший предлагать помощь по улаживанию неувязок. - Пахарь забыл, что выперся из грязи да в князи, вот опера и решили поставить его на место.
  Каким из способов насолил бригадир хозяевам, никто понятия не имел, но всем было известно, что дыма без огня не бывает. Рынок обмена затаился, обсуждая детали ареста.
  - Он не ожидал никакого подвоха со стороны тех, на кого пахал, спокойно стоял возле двери ларька, барсетка была под мышкой, - объяснял потешный малый коллегам по профессии. - Подошли опера в гражданке, да не один, предложили ему зайти в палатку, Пахарь не понял, тогда его взяли за рукава пуховика и затащили во внутрь помещения. Грабли закрутили за спину, но Пахарь решил вырваться, ему махнули подножку, в наручники заковали и приставили к виску пушку. Пахарь от боли и обиды слюной исходил, но бравые ребята старались согнуть его покруче. Пистолет отобрали, по схронам пошарили и собрали наличку с запасом, а потом увели в Богатяновскую сухолечебницу.
  - Туда, где Хохол отдыхал, когда его на фальшивой сотке приловили? Кстати, не ведомо, кто его в последний раз бомбанул?
  - Вроде таджик, что возле нас отирался, он торговал овощами и фруктами, а жил через пару домов от Хохла. Тот погнал тогда работать на рынок, а таджик вломился к нему в дом, выгреб все, что смог разглядеть и нащупать, и смайнал на родину. Через год объявился, Хохол сунулся к нему с претензиями, чурка сознался тогда, когда он пригнул сучару между его колен. Пообещал это дело уладить.
  - Отдал что-нибудь?
  - Отдает..! По танцплощадкам зверек бегает и русских баб трахает, а Хохол все надеется на манну небесную.
  - Пусть ждет ветра в поле, если очко как неоновый персик. Он может только на своих отвязываться, а как кто почернее, так хвост обрубком до земли. Хохол с Украины, что ли?
  - Оттуда.
  - Приучили братьев наших меньших кормиться с нашей руки, они хрен за мясо перестали считать. А поедь к ним, враз рога собьют.
  - Тогда пускай сам разбирается.
  - А бригадира захватили накрепко, начальник нашей уголовки на эту тему разговаривать с нами не стал.
  - Что ты хотел? Он подневольный, у него даже звание не офицерское, и Учкудук за всю службу до старшины не дотянул. Когда пошел на пенсию, то полгода заливал по черному, все столбы вокруг рынка пообссыкал.
  - Так и было, поэтому сразу запросился обратно.
  - Теперь ходит за начальником тенью, недавно прапорщика дали, значит, у самого опера сейчас минимум пара звездочек. Но это их проблемы, туда лучше не заглядывать, интересно, кого теперь назначат на должность Пахаря? Кормушка тут сытная.
  - Поговорку знаешь - свято место пусто не бывает? Найдут, кого поставить.
  - Лишь бы нас не разогнали, идти нам, братцы, некуда, и вновь избранный президент гнездо никак не замаскирует. В других странах новые главы сразу берутся за обеспечение населения рабочими местами, у нас последние мастерские закрываются, "Ростсельмаш" говорят уже по частям распродается. А у меня семья, двое детей.
  - Плодиться надо вовремя, а не на власть обижаться. В России испокон веков жизнь ничего не стоила.
  - Ну, пошли лепить горбатого к стенке. Пусть нас обеспечивают всем положенным, иначе сами в России останемся, чтобы профинансировать новую революцию.
  - В Калифорнии уже американских вывесок из-за красных плакатов не видать.
  - Тамошние аборигены ограничения вводят, наплыв гастарбайтеров там как цунами, которого они не ждали.
  - Кончай базар, валютные, клиент оборота требует.
  Разговоры не затихали до суда над Пахарем, рассказывали, что он продал большую часть собственности, но это ему не помогло обрести свободу. Его отец, такой же комковатый и крутолобый мужик в шестьдесят с лишним лет, продолжавший работать на валюте, обил нужные пороги, да все без толку. Суд приговорил бригадира за незаконную торговлю валютой в особо крупных размерах к восьми годам лишения свободы. Его место сразу занял Аршин, длинный и худой меняла с того края, на каком маячил Пахарь, а Спринтера, заместителя бригадира, не утвердили, и маховик намолота взялся раскручиваться по новой. Разница между валютчиками существовала в одном - в массе денег, тогда как принцип оставался одинаковым.
  Приближался конец первого года нового столетия и заодно тысячелетия, кажется его считали переходным из прошлого в настоящее. Но изменений никаких не ощущалось, разве что прибавилось природных катаклизмов, то какую-нибудь страну дожди зальют, тогда как вторая от жары высохнет. В Африке с Индией с неба посыпались самолеты, в Европе с Америкой взялись переворачиваться корабли, особенно танкеры. Перелетные с водоплавающими птицы, пропитанные нефтью насквозь, не могли сделать по земле шага не то, что взлететь на воздух. Трансляции с места событий добавляли людям новых огорчений, везде были кровь, хаос и неразбериха, несмотря на наигранное спокойствие властей. И эта противоестественность помогала вырабатыванию не адреналина, а угнетающих компонентов. Мысли начала затягивать тоска зеленая, переходящая во внутренние терзания типа: зачем я торчу на рынке и теряю драгоценное время, лучше бы занялся плетением лаптей, глядишь, кто бы их купил. Ведь ясно как божий день, что деньги крутятся не здесь - внизу они только куются, затем передаются наверх, где ничего не делают, но знают, как ими распорядиться.
  - Андреевна, где и с кем ты будешь проводить Новый год? - похлопав перчатками по бокам, спросил я у соседки, успевшей продать не одну бутылку разбавленного пойла. Морозец уже придавливал по-сибирски.
  - С кем его встречать? - отвернула женщина конец пухового платка. - Внук намылился в гости, дочки если придут поздравить, то не надолго, они будут справлять праздник семьями. Сама, куда мне деваться.
  - Народ старается в стаи сбиться.
  - Собирались стаями и мы, но это было в советское время, а теперь чего колобродить, когда одиночек больше, чем семейных. И те как собаки зыркают, кто сколько заработал.
  - Запоздало прозрели, любви-то у нас друг к другу не было, вот и начали подбивать бабки. В семьях, созданных по уму, их не считают.
  - Хочешь сказать, что при коммуняках жили без любви? А как же тогда детей плодили, да внуков дожидались?
  - По инерции, да праздники веселья прибавляли. Вот и получается, что оглядывались мы только под конец жизни, а она прошла. Никчемная.
  - А сейчас жизня кчемная? Сегодня как раз и не хотят жить семьями, потому что детей кормить нечем. Самим бы не пропасть.
  - Зато все стараются просчитать, чтобы меньше было друг к другу претензий.
  - Разве это любовь? На подсчетах-то.
  - Крепче той, что была с разгона. Разве взял бы я сейчас, потомственный городской житель, деревенскую бабу, у которой образование сводилось к восьми классам с кулинарным училищем. То есть, чтобы находиться при куске хлеба с ее крестьянской смекалкой. Сама не училась и мне не давала, в стойле как того скота держала, пока сам путы не порвал да не сдернул.
  - Далеко?
  - Что далеко?
  - Сбежал, спрашиваю, далеко?
  - Не очень, - отвернулся я в сторону.
  - Вот именно, - указала пальцем Андреевна. - Тот на тот менять - тот и получится.
  - Дело не в нем, а в том, что Советский Союз варился в собственном соку, нам пример взять было не с кого, - сдержал я закипевшую было энергию. - Поэтому я второй раз вперся опять в деревенскую, которая запела ту же песню, мол, не учись, это ни к чему, а больше работай и чтобы платили хорошо. Да вы там и не учитесь, а по углам скребетесь. Детям головы забивать не смей, читай поменьше, побольше по хозяйству занимайся. Не успел я квартиру получить и серьезно заболеть от перенапряга, как она тут же подала на развод. А был бы у меня перед глазами американский пример, я сначала узнал бы, что отец у нее пил и мать его гоняла как собаку, что на суету в колхозе оба способными не были, а больше пробавлялись воровством. По их стопам и дети пошли. Я на своей шкуре испытал, с какими генами у таких родителей родилась дочь и какое отношение сложилось у нее к мужчине. За то, что на формовке уродовался и частенько по две смены подряд - тарелка борща на стол, задержался после работы в редакции или в издательстве - совсем оставался голодным. А я стремился к тому, что приветствуют все разумные люди - к знаниям.
  - Она не понимала этого учения, - задумчиво сказала Андреевна. - Моя дочка, когда в техникуме училась, тоже головой страдала.
  - И ты была против ее учения, - усмехнулся я.
  - Не против, но.... Наше дело бабье, чтобы муж был сыт, обстиран и обласкан, науками пускай занимаются городские. У них лбы крепкие, сами смышленые.
  - Разные мы люди и разные у нас по жизни дороги, хотя стоим рядом на центральном рынке славного города Ростова, - сделал я вывод после долгой паузы. - А какие набивались ко мне девочки, умненькие, с дипломами, не клюнул ни на одну, потому что боялся потерять независимость. С крестьянками-то куда было легче.
  - Примера американского не было, - подковырнула Андреевна. - Сегодня бы ты здесь не стоял.
  - С умными проще, они обходятся дешевле, - не обиделся я. - Не купят сапоги за две тысячи, чтобы через месяц выбросить, а возьмут за пять, поносят их пару лет и сдадут в комиссионный. Добавят какую-то мелочь и снова щеголяют в модной обуви, так же поступают с одеждой, такой же принцип у них и по всей жизни. Поздно доходят до нас простые истины.
  - Если созрел, тогда начинай работать, - отодвинулась Андреевна от меня.- Клиент вон плывет, как раз под тебя.
  Статная женщина подошла ближе и посмотрела на меня, затем зачем-то оглянулась назад. Андреевна пошла к холодильникам, она никогда не следила за моими действиями.
  - Вы кого-то ищете, или что хотите узнать? - обратился я к даме, отметив, что одета она во все фирменное.
  - Здесь молодой человек стоял, плотный такой, - неуверенно начала женщина. - Он менял доллары на рубли.
  - Мы тоже меняем, - придвинулся я к ней ближе. - Я не похож на валютчика?
  - Что-то вроде есть, - вгляделась в меня клиентка более пристально. - Но я приношу большие суммы.
  - Какие?
  - Например, три тысячи долларов.
  - Простите, такой оборот не по мне, - замялся я. - Если желаете, могу на вас поработать, это в том случае, если вам срочно нужны российские деньги.
  - Нужны и срочно. Как вы поработаете?
  - Обменяю сначала тысячу долларов, сбегаю на рынок и сдам своим людям. Так три ходки подряд.
  - А все и сразу поменять нельзя?
  - Крупной суммой я не располагаю.
  - Значит, у вас денег только на одну тысячу.
  - Именно так.
  - Поэтому все и сразу не получится, - зачем-то повторилась она.
  - Можно, - решился я. - По какой цене вы хотите их обменять?
  - В сбербанках показатель двадцать семь тридцать, я сдавала здесь по двадцать семь пятьдесят. Такой расклад меня бы устроил.
  - Подождите минут пять возле дверей магазина, я сбегаю на рынок.
  Но модная женщина чего-то боялась, на лице никак не проявлялась маска раскованности:
  - На этом месте крутился другой человек, рядом с ним стоял мужчина почти одинакового возраста с вами, - продолжала она прощупывать меня.
  - Наверное, вы имели дело со Сникерсом, а вторым был Папен. Он стоит в пуховике, в пушистой шапке и лицо красное.
  - Вы описали его точно.
  - Они ушли еще в три часа дня, а я здесь стараюсь во вторую смену.
  - Тогда не теряйте времени.
  - Мадам, я мигом.
  Я рванул в середину базара, придумывая, с какой цены начать вымораживание менялы, чтобы мой навар был пожирнее. Днем не было проблем подвалить к молодому армяну с отцом, они взяли бы по двадцать семь девяносто, а Красномырдин с Пикинезом заведут такую тягомотину, что не рад будешь навару. Последнего в расчет вообще брать не стоит, он вертится на золоте, на котором денег нужно меньше, а навар получается больше, принцип действия у него был проще тыквы - кого неосторожно обвесил, кто сам отдал за бесценок. Если золото ворованное, Пикинез брал его за половину цены. Значит, надо проскочить вдоль всего ряда, глядишь, кто из крутых решил задержаться. Но валютчики, не встряхнувшиеся еще от событий кровавого года, теперь снимались рано, и мне пришлось возвращаться на начало.
  - Зря галопом проскакал, - ухмыльнулся Красномырдин, разгадавший мою задумку. - Теперь если я буду брать, то на червонец дешевле.
  - Могу отправить клиента домой, чтобы ни тебе, ни мне, - отпарировал я. - Буратинка подвалила ко мне богатенькая.
  - На какую сумму поспела? - не утерпел почти трезвый почему-то приятель.
  - Три штуки баксов.
  - Новыми купюрами?
  - По виду клиентки - да, она вся в фирме.
  - Говори свою цену. Только не подпирай, конкурентов все равно нету.
  - Есть, - не удержался я от интрижки. - Можно прошвырнуться до Алика - дагестанца, что торгует газводой.
  - Торговал, - перебил Красномырдин.
  - Он теперь банкует в мясном, - пожал я плечами. - Там и его контора.
  - По сколько ты хочешь предложить? - Вышел из себя меняла.
  - Если по двадцать семь девяносто возьмешь, клиент весь твой.
  - Почему не по двадцать восемь? Или даже по двадцать восемь пятьдесят, - оборзел и Красномырдин. - Все валютчики к тебе сбегутся, даже кто домой свалил.
  - По какому курсу ты возьмешь? - я проклинал свое безденежье, могущее довести до ручки. Или когда-нибудь замочу какого-нибудь красномырдина, или сам уйду с рынка. - По двадцать семь?
  - Двадцать семь и семь в самый раз.
  - Двадцать семь и восемь, и я иду за клиентом. Три тысячи баксов.
  - Семьдесят пять, - попытался коллега дослать шар в лузу.
  - Восемь. Женщина сдает Сникерсу с Папеном, потолок она знает.
  - Уговорил.
  - Договор дороже денег.
  - Ну, блин, писатель, опять наколол. Сам наверное договорился по двадцать семь двадцать?
  Через пять минут женщина влезала в ларек, я закрыл за ней дверь на крючок, она быстро оглянулась и снова сосредоточила внимание на Красномырдине, который принялся изучать пачку новеньких баксов. Я взялся за обследование фальшивой витрины с фотопленкой, деталями для дешевых "мыльниц", батарейками и прочим, ясно было, что ассортимент давно не обновлялся, покрываясь слоем пыли. Когда прошло достаточно времени, обернулся на коллегу, который начал проверять баксы по второму кругу, спина женщины в модном пальто заметно выгнулась, она чуть наклонилась вперед, теребя кожаные перчатки. То что клиент волновался, было понятно, но вид дамы говорил о том, что ее настороженность была не от страха за свои капиталы, а от раздражения на валютчика, который долго возится. Казалось бы, если доллары настоящие, пусть он себе копошится, но здесь ощущалось что-то другое. Я придвинулся ближе, Красномырдин оторвался от пачки банкнот и шмыгнул сизым носом:
  - Эти доллары я брать не буду, - заявил он вдруг.
  Дама оперлась кулаками о стол, посмотрела сначала на валютчика, потом оглянулась на меня. Раскрыв висящую через плечо сумочку, бросила туда перчатки и спокойно спросила:
  - Вам не понравился их внешний вид?
  - Хоть внешний, хоть внутренний, я с ними связываться не желаю, - заявил в своем амплуа Красномырдин, возвращая пачку женщине. - Если наш крючкотворец захочет их взять, то пусть забирает, он мастер подгонять ко мне кого попало, не отвечая ни за что.
  - У него нет столько денег, - низким голосом остановила коллегу дама. - И я не кто попало, за подобное сравнение вы можете поплатиться.
  - Я всю жизнь расплачиваюсь, - завозил Красномырдин рукой по столу. - На этом все, разговор окончен.
  - Что случилось? - подал я голос из-за спины клиентки.
  - Ты их проверял? - повернулся ко мне приятель.
  - Я тебя предупредил, что у меня таких денег нет
  - Они еще не просохли, прямо от печатного станка Бена Ладэна. Чеченцы подобного качества не добьются никогда.
  - Ничего себе, это я бы вперся! - Ахнул я. - Она сказала, что знает Сникерса с Папеном.
  - Я обрисовала тех валютчиков, которым сдавала доллары, это вы назвали их по кличкам - жестко бросила женщина мне в лицо. - Во-вторых, долларами за партию товара расплатились солидные люди, не верить которым я не имею права.
  - Подсуньте их вашим товарищам обратно, зачем было такую сумму тащить на базар. Дурачков здесь ищете? - Пробурчал Красномырдин.- Это художник дойчмарку от гривны до сих пор отличить не в силах, а мы как-нибудь в них разбираемся.
  - Вы даете гарантии, что доллары фальшивые? - спросила женщина все тем же ровным голосом, в котором не отражалось ничего.
  - Я даю гарантии, что брать их не буду, потому что сотки подозрительные, - нагнул голову Красномырдин. - И никто из валютчиков такие баксы не возьмет, гарантирую сто процентов.
  Переступив каблуками скрипучих сапожек, дама положила пачку баксов в кармашек сумочки и вынула перчатки. Натянула кожу на руки и подняла подбородок:
  - Спасибо за консультацию, я проверю все ваши подозрения, - сказала она сквозь зубы, кольнув Красномырдина злыми зрачками. - До свидания.
  - Всего хорошего, - отозвался приятель.
  Я выпустил женщину наружу. В воздухе кружился невесомый снежок, на провонявшей гнильем территории рынка вдруг запахло свежестью, смешанной с ароматом дорогих духов. Я почувствовал возникшее не из чего сожаление к уходящей во тьму красивой даме, похожей на любовницу вора в законе из фильма 'Место встречи изменить нельзя'. Таким было труднее всего, они рвутся к вершине, на которой все уместиться не могут. Если кинули ее, тогда сочувствия выражать не стоит, она понимает, чего хочет добиться, если афера принадлежит ей, то грош цена такой женщине. До вершины она не дойдет. Я испытывал к ней симпатию, смешанную с грустью.
  - Чего ты застрял в дверях? - окликнул меня Красномырдин.- Давай или туда, или сюда.
  - Жалко бабу, - причмокнул я.- Не похоже, чтобы идея кинуть нас принадлежала ей.
  - Подобные ей особенно преданно работают на своих хозяев, потому что ее беззаботная жизнь зависит от кавказских и азиатских мастеров фальшака, - отрезал приятель. - Сотки у нее в руках были высочайшего качества, если бы научились еще внедрять нормальные волоски, претензий не было бы. Водяной знак с мордой президента как живой, к бумаге претензий нет, в любой сбербанк можно нести, проверять на какой угодно машинке. Или наловчились бумагу как нужно варить, или поставки идут прямо из подвалов американских фабрик Гознака.
  - Как же нам тогда крутиться! - Опешил я. - И что с этими волосками? Объясни толком, чтобы не бегать постоянно к тебе.
  - Как сказал бы в таком случае Свинья - у тебя другая ориентация - отмахнулся было Красномырдин. Но снизошел все же до объяснений, - Волоски короче настоящих, они вроде как обрубленные, к тому же среди них больше и толще волосков красного цвета. Чеченский пестрый хворост за километр виден, а эти различишь только с привлечением интуиции. Вот Пикинез на фальшак не попадется.
  - Он родился барыгой, - я зябко пожал плечами. - Что посоветуешь мне, почти чайнику?
  - Уходить с рынка, - веско сказал валютчик, и снова посочувствовал. - Брать баксы только у тех клиентов, кто не вызывает сомнений, и приносить мне на обмен одну, две или максимум три сотки. Если влетишь, то не на всю наличку. Кстати, с какого ты хрена приволок эту бабу ко мне?
  - Я поначалу предложил ей прокрутить только штуку долларов, мол, сдам своему корешку, а она пока подождет. Но она решила перекинуть сразу все.
  - Ее жадность тебя и спасла, - Красномырдин забрал барсетку со стола, сунул ее под мышку. - Моли Бога, что эта курва настояла на обмене всей суммы, а то куковал бы сейчас как доморощенный дятел. На первый раз бабок ей хватило бы и за штуку.
  - Тогда почему она поступила по другому?
  - Она выбрала вечер, когда перед глазами все расплывается, а на рынке тасуется пара дурачков, подобных тебе. Наверное, в других городах у этой лахудры проходило, а в Ростове нарвалась совсем на крючкотворца, который сам не ведая подвел ее под монастырь.
  Перед Новым годом я все равно влетел на фальшивую сотку, наверное, тот потусторонний следивший за нами в своих интересах, всегда доводил дело до конца. Я не мог понять почему клюнул на купюру, видную невооруженным глазом, что она "деревянная". Дня два тискал ее в кармане, и денег было жалко, и обидно, что кинули меня, откладывающего на издание книги каждую копейку. Потом скрепя сердце порвал ее на клочки и выбросил в урну. Но не успел я отойти от облома, как подвалил сын с неизменной своей полуцыганкой или полутурчанкой с примесью еврейской крови. Проблема у обоих не менялась с тех пор, как перестали работать. В барсетке у меня залежалась сотка старого образца, на которую никто не зарился, причина была в том, что перед праздниками крупные предприниматели, каковым было все по фигу, не появлялись, а предлагать своим намного дешевле не позволяла жаба. Отдав сотку сыну, я попросил обменять ее у молодого армяна, подумал, что это надо было сделать давно самому, сколько раз деньги успел бы прокрутить.
  Сына с девочкой я тогда так и не дождался, они появились в поле зрения ближе к весне. Когда спросил, где сотня долларов, которую отдал им еще перед Новым годом, оба в один голос заявили, что бумажка оказалась фальшивой и они еле убежали от милиции.
  - Тогда почему никто из валютчиков мне ничего не сказал?
  - Мы не знаем.
  - Что вы хотите от меня сейчас? - спросил я у них, сдерживая свои эмоции.
  - Деньги, батя, - оживился сын. Пассия за его спиной согласно закивала головкой с волнистыми волосами. - Моя только из больницы, у нее получился выкидыш, а заработанных мной денег на лекарства не достаточно.
  - Чем ты занимаешься?
  - Да... устанавливаем с отцом газетные ларьки.
  Это была первая профессия, с которой сын давно расстался, но я не показал виду, что догадался о их безделье. Вытащил из барсетки пятьдесят рублей и под кривые усмешки вложил в карман куртки сына. Оба выглядели опрятно и сыто, а пятьдесят рублей ребятам за то, что бегали сдавать сто долларов по моей просьбе. Надо быть справедливым, задание они все-таки выполняли. Они потом подъезжали ко мне не раз, но я не давал им ломаного гроша.
  За день до праздника объявилась Наля, я не разговаривал с ней больше сотни лет, с тех пор, когда молодая женщина поделилась мечтой об открытии своего дела. Видел ее с другими парнями, но старался не затрагивать, чтобы не мешать устраивать личную жизнь. Повыпендривавшись на высоких каблуках итальянских сапог, Наля сбила на бок меховую шапочку, едва державшуюся на пышных волосах:
  - Привет, старый друг, который лучше новых двух. Скоро Новый год.
  - Здравствуй, милая моя, я тибе дождалси. И ты говоришь сейчас правду.
  - С кем его встречаешь?
  - Сам с собой.
  - Кто бы тебе поверил, - насторожилась Наля. - Действительно никого, и даже на примете?
  - На уме одна ты, и королеву не надо, - улыбнулся я. - Была с заскоками, да оставила в покое, не дай Бог сглазить, я сильно обрадуюсь, если вышла замуж за своего школьного друга. А как дела у тебя, со своим не сошлась? Помню ты говорила, что ребенок кроме отца не желает признавать никого.
  - Наш папа опять сидит, как пил, так не просыхал до самого ареста, - Наля покосилась по сторонам и заиграла темными глазами. Спрашивать у донских красавиц про верность даже как-то неприлично, если сама не подставится, то силком возьмут. - Еще место хочу открыть, сейчас у меня печенья разные, крекеры, сухари. А я на сосательные конфеты глаз положила, они хорошо разбираются.
  - Это дело, - улыбнулся я. - Совсем, говоришь, сбежала из бригады дворников? Возвращаться не желаешь?
  - Зачем тогда было увольняться, - передернула женщина плечом. - Разве ты запамятовал о том разговоре про свое дело?
  - Не забыл, хотя воды утекло немало, - я хитро подмигнул. - Видел тебя с Вагитом, тем чеченцем, рад, что живая осталась.
  - Мы с ним полгода тасовались, зверек он и есть зверек, - опустила глаза Наля. - Сначала вещами одаривал, то платье купит, то туфли принесет или колечки разные, потом принялся на психику давить. У них же до сих пор первобытно-общинный образ жизни, сколько месяцев проходу не давал.
  - С кавказцами ужиться сложно, - согласился я. - Ты не такая, тебе нужно много и желательно сейчас. Не так?
  - Не так, мне не помешала бы ненавязчивая поддержка, - засмеялась женщина. - Но в рабстве, да еще в золотой клетке, я дня не выдержу.
  - Этого я никогда не предлагал, а содействие с сочувствием - всегда, - завернул я разговор. - Так как насчет совместного Нового года?
  - С тобой с удовольствием, - согласилась бывшая подружка. - Человек ты проверенный, лишнего не позволишь, и деньги останутся при мне.
  - О, как заговорила, наверное, успела разбогатеть.
  - Что есть, упускать не собираюсь.
  - Тогда все в порядке.
  - Книгу свою не выпустил?
  - Пока нет, много запросили.
  - Тогда не стану напоминать, чтобы не расстраивать, ты же знаешь, я за тебя всеми частями тела. Так когда мы встретимся и где?
  - Ты придешь ко мне одна или с сыном?
  - Мальчик будет у моих родителей, так что на дни праздника я свободная женщина.
  - А пахать кто будет?
  - У меня работают две пожилых девушки с процента от продажи, а сама кручусь в подсобке на растарке печенья. Кстати моя кладовка рядом со складом длинного Генки, ты же ко мне заглядывал, когда забегал к нему.
  - Не помню... Во сколько ты закруглишься?
  - Отвезу парня к родителям и вольна как ветер, надо успеть сварить чего-нибудь, рыбы какой нажарить. У тебя по прежнему колбаса, сок, плавленые сырки и неизменный змеиный супчик, я ничего не забыла?
  - Про хлеб не сказала, - ухмыльнулся я. - Может, сначала сюда подойдешь? Я понятия не имею, что люди на праздники покупают.
  - Понятное дело, как развелся лет двести назад, так с тех пор только временных баб таскал. Какой женщине интересно у тебя готовить, стирать и скрести, если на другой день надо убираться.
  - Некоторых я задерживал, да они сами не желали остаться со мной, но что на это сказать, тут самому себе иной раз не веришь. Так что ты надумала по поводу праздника?
  - Я приду сначала сюда, а потом мы поедем к тебе. Если откровенно, то я на это и рассчитывала, любая женщина чувствует, когда мужик остается один.
  - Ну, блин, везде я тупой, что в валюте ни бельмеса, что в отношениях. В общем, жду тебя с нетерпением.
  - Заметано, писатель, - Наля, мотнув метлой пушистых волос, с места набрала скуттерскую скорость.
  Как быстро летит время, не успеешь вывесить в ванной мочалку для просушки, как снова надо париться в горячей воде чтобы оттереть въевшуюся в кожу грязь не смытую каждодневным душем, словно неделя стала умещаться в одном дне. Я украдкой поглядывал на Налю, сидящую напротив, модно одетую и красиво причесанную, и силился избавиться от навязчивых мыслей о том, что я седой и старый. Ну что она во мне нашла, когда вокруг.... До двенадцати ночи оставалось часа полтора, мы отдыхали, измотанные постелью, сервировкой стола и опять постелью. Поцокивала из магнитофона музыка, темнел экраном телевизор. Включать его сейчас толку не было, потому что на телеканалах тоже готовились к приходу придуманного, а наяву никем не встреченного, Нового года. Кто видел Бога? Никто, но о нем сочинили столько книг что остается положить их одна на другую, и, если не получилось с Вавилонской башней, то дотянуться до неба с шатких этих стопок и спросить у самого Бога есть ли Он на самом деле или его все-таки придумали! Так и с Новым годом: у Юлиана был свой календарь, у Цезаря свой, у папы Григория Х111 совсем родной, но любой из них не дает возможности пощупать руками нового младенца или уходящего седого старца чтобы сказать громко и с уверенностью: Новый год есть и он весь во плоти! Недаром древние книги говорят, что все вокруг суета сует, то есть, зыбкий мираж, а если сказать проще, обыкновенный крепкий сон, пронизанный насквозь странными видениями.
  Я за время активного секса и приготовлений успел устать, Наля плавала как в тумане, она казалась Незнакомкой под легкой вуалью: "вот она была - и нету". Дальше шли суровые будни для воплощения множества идей в реальность. Интересно, есть ли все это на самом деле? Или все же просочится изредка сквозь телесные поры расслабленность, и растает парком над чайником. Но в природе пустоты не бывает, само пространство заполнит то, что окажется ближе, тем, что будет под рукой, а рядом как всегда самые большие гадости, от которых отбиваешься чем попало. Опять начнутся искания своего пути, не лучше ли в таком случае приторчать у придорожного камня, обходясь тем, что вокруг. Но это похоже на свинство с насыщенным запахом от него. Получается, что у человека всего один выход: родился, поднял паруса и лови ветер до конца бытия, когда будешь не властен даже над пылинкой, чтобы сдуть ее с ладони. И пусть Время само расставляет все твои поступки в жизни по законным местам.
  - Хорошо у тебя, спокойно, - ровным голосом сказала Наля. - У меня такое чувство, словно я за пазухой у доброго великана. Никто надо мной не стоит, и я никому не должна.
  - Спасибо на добром слове, - приоткрыл я глаза шире. - Но ты не ведаешь о том, что здесь творилось, когда я пил.
  - Знать об этом не желаю, - отмахнулась молодая женщина. - Не для того я к тебе набивалась, чтобы выслушивать басни о сексуальных похождениях с крутым мордобоем.
  - Ты действительно ощущаешь комфорт?
  - А что?
  - Однажды мне высказали, что первый этаж, на котором находится моя квартира, да еще с зарешеченными окнами, здорово походит на камеру в тюрьме. Если в подъезде что-то случится, или даже с дверным замком, то деваться будет некуда.
  - А куда побежишь с пятого этажа, если на лестнице что-то произойдет?
  - Ну... там есть балкон, с него можно перелезть на другой.
  - Балкона как раз нет, квартирой ниже тоже.
  - Тогда ты права, решетку можно и молотком выбить, все равно земля рядом, - кивнул я головой, начиная приходить в себя. - А с пятого этажа планировать куда больнее, вернее, если спикируешь, то прямиком в морг.
  - А почему не сразу в могилу? - собеседница покосилась на меня. - Тогда и хлопот будет меньше.
  - Тело сначала обмывают, а потом кладут в гроб, и уж после этого.., - я осекся, почувствовав, что погнал не туда. Но Наля уже поудобнее усаживалась на стуле:
  - С чего это у тебя такие мрачные мысли? - с интересом спросила она. - Часом, не перетрахался?
  - Устал, если честно, но больше ощущается влияние центрального рынка, - попытался я исправить положение. - Как начал там свою деятельность, так сразу появились неприятные раздумья, и чем глубже опускаюсь в ростовщичество, тем их становится больше. Но еще сильнее давит на психику монотонность действий: купил-продал, от этого начинаешь тупеть.
  - Согласна, монотонность превращает человека в робота. Тогда ответь на вопрос, а как же люди работают на заводах и фабриках? Они не увольняются оттуда десятилетиями.
  - Так же, Наля, а еще чувство автоматизма убивает людей в учреждениях, лабораториях и институтах, где работа одинаковая с фабричной. Почти сто процентов населения составляют роботы, которыми властям удобно управлять. Вот включим сейчас телевизор и нам станет скучно от каждодневного телеоднообразия, редко когда унылую картину освежит полет умной мысли или живая струя видения обыденности под другим углом. На Западе программы рассчитаны на то, чтобы человек сумел забыться от проблем, окружающих его, стал серым существом, ощущающим единой не всю нацию, а лишь себя, и потому живущим только для себя.
  - Ты нарисовал ужасную картину, ведь мы тоже вступили на дорогу, по которой шагает весь цивилизованный мир, - передернула женщина плечами. - Неужели реальность так страшна?
  - Не то слово, вот почему в цивилизованных странах люди придумали для себя клубы по интересам. Они поняли, что тесное общение является сильным лекарством от дум по поиску смысла жизни.
  - А он есть, этот смысл? Если да, то в чем он заключается?
  Наля положила руки на стол и воззрилась на меня немного восточными глазами, чем подтвердила мысль о прелести живого общения. Она и сама догадалась об этом, смущенно затрепетав ресницами.
  - Странный получается у нас разговор перед встречей Нового года, - завозился я в кресле. - Тебя это не настораживает?
  - Нисколько. Я ведь призналась, что специально подошла к тебе, что мне с тобой приятнее, чем с другими. С ними я успела бы натрахаться, накачаться водкой и отрубиться под бормотание рядом очередного хряка.
  - Мы тоже неплохо поработали.
  - И остались трезвыми. Может впервые за взрослую жизнь я встречу приход неведомого Нового года как белый человек, я хочу всем существом ощутить эту волну новизны. Честное слово, я заранее начинаю дрожать.
  - А когда встречала с Вагитом?
  - Значит, я тебе нравлюсь, - засмеялась молодая женщина, намекая на мой неудачный прием скрыть ревность. - Представление о кавказцах у тебя книжное, они хлещут водку не хуже наших, а когда запьянеют, то побитой быть обеспечено. Если тебя интересовало это, я ответила, а теперь мечтаю послушать тебя.
  - Смысла жизни люди не знают, а значит и я не ведаю, - задумчиво постучал я ногтем по столу.- В Библии написано простенько и без обиняков: плодитесь и размножайтесь.
  - И не берите лишнего в рот,- фыркнула Наля. - Прости, я вся внимание.
  - И не бери лишнего на себя. Но в той же Библии прослеживается, как в других книгах, мысль о том, что человек способен за жизнь сотворить из себя Бога. Нужна одна малость - отказаться от всего мирского, тогда откроются новые горизонты познаний, отличные от привычных нам.
  - Эта малость по меньшей мере странная, - Наля посмотрела на меня с недоумением. - Кто будет растить хлеб и плодить детей, то есть, продолжать род человеческий с его делами! Святым духом что ли питаться?
  - То, о чем ты сказала, обуревает и меня. Бог отвергает любое насилие с господством человека над человеком, но если я отрешусь от земных соблазнов, кто станет насыщать нас духовной и материальной пищей? Будда сидел под деревом, он питался яблоками и тем, что ему приносили люди, Иисус тоже был из богатой семьи, он обладал даром сотворения чуда, одним хлебом мог накормить толпу голодных. То есть, они все равно совмещали духовное с материальным.
  - Кувшином вина напоить страждущих, - закивала Наля. - На них работали люди или неведомые силы, значит, они были господами. Что-то не очень вяжется с тем, к чему нас призывают умные книги. Откажешься вот так от ничтожных земных благ, а за порогом смерти ничего нет. Если бы Господь показался людям, тогда у всех возник бы стимул стремиться к вершине духовности. А знаешь, Библия в чем-то права, зачем людям искать неизвестное на неведомом пути, просто плодитесь и размножайтесь, растите детей и продолжайте в них свою жизнь. Что посеете, то пожнете. В этом изречении зашифрован весь смысл бессмертия, он заключается в потомстве.
  - Наверное, так оно и должно быть.
  - Грустновато, зато как есть, - собеседница посветлела лицом, словно добралась до истины в первой инстанции. - Сколько там набежало времени? О, пора включать телевизор.
  На экране поплыли златоглавые соборы, потом застыла картинка с панорамой Кремля, наверное россиян вместе с президентом будет поздравлять патриарх всея Руси Алексий Второй Скажите, если звезды зажигают на небе, это кому-нибудь нужно?.. Я открыл шампанское, позвенев фужерами, наполнил им Налин, а в свой плеснул минеральной воды, я был уверен, что сегодня женщина останется трезвой до утра. Может быть, это окажется для нее шагом в долгожданное благополучие, о котором мечтает, убегая от веселых компаний к одинокому в возрасте писателю, навязавшему ей даже перед большим событием философскую тему. Судя по звездочкам в глазах, азарта у собеседницы было достаточно. Интересно получается, чувство охватывает такое, словно в силах что-то сделать для людей. Как-то помог бросить курить Коле челноку, поддержав желание обнадеживающими заверениями, что все сложится хорошо.
  Скажите... Да, это нужно всем - и Господь, и звезды, потому что человек слаб и в жизни ему обязана быть поддержка. Она просто необходима.
  Прокрученный по телевидению праздник две тысячи первого года получился не радостным, на экране мелькали те же лица артистов и певцов, сумевших занять эстрадный Олимп, больше не приближая к нему никого, пусть им будет хоть Хулио Иглесиас. Создавалось впечатление, что балом заправляет мафиозная кучка во главе с Иосифом Давыдовичем и Аллой Борисовной, а еще к ним лепились всякие пригожины и фили с ногами как у кузнечиков - коленками назад. И конечно неразлучными друзьяками Левой Лещенко с Владимиром Винокуром, те в свою очередь вытаскивали безголосых Таню Овсиенко, Наташу Королеву и иже с ними. Это в то время, как демократическая на словах и иногда на деле Америка оказалась не в восторге от Пугачевой и отказала во въезде Кобзону объяснив решение мафиозными связями последнего. Толк в самородках там знали хорошо.
  Наля ушла на третий день, счастливая и довольная, для нее этот Новый год удался на славу. Еще при ней мне позвонила бывшая любовница Людмила, поздравила с событием. Чтобы окончательно порвать с навязчивой подружкой, я рассказал ей, с кем отмечаю праздник и услышав в ответ отборный мат, бросил трубку. Наля с сожалением посмотрела на меня.
  - Ради Бога прости, она допекла меня дальше некуда, - развел я руками.
  - Она не оставит тебя в покое, - женщина с сомнением провела ногтем по телефону. - Он готов зазвонить прямо сейчас.
  Не успела Наля закончить, как раздался новый звонок, мы молча взглянули друг на друга.
  - Может, это кто из знакомых? - предположил я.
  - Послушай, - спокойно возразила Наля.
  Это снова оказалась бывшая любовница. Мне не пришлось в этот день узнать, кто из приятелей не забыл о нашей дружбе, потому что я выдернул штепсель, а три дня, проведенные с прекрасной женщиной, оставили след ярче, чем все звонки вместе. Тем более, что подлинные друзья поздравили заранее.
  - Ты что-то похудел, - заметила Андреевна, когда я прискакал на свое место на рынке. - Бледноватый какой-то и осунулся.
  - Работал, - шмыгнул я носом. - Наверстывал упущенное за прошлые годы в поте лица.
  - С одной или сразу с несколькими? - прищурилась соседка по бизнесу. - Сейчас модно отрываться в сауне с группой из команды по художественному плаванию.
  - Казачка, ты меня настораживаешь. Внук что ли просвещает?
  - Сама по телевидению видела передачу про наших руководителей. Одна так не измотает.
  - Смотря какая, - уклонился я от объяснений. - Бывает, приведешь такую домой, а она подсказывает, чтобы использовал карандаш.
  - Какой карандаш? - не поняла Андреевна.
  - Заточенный, - ухмыльнулся я, вспомнив Леночку полуцыганку. - Намекнет куда его вставить, и продолжай рисовать дальше. Бабы сейчас пошли без комплексов.
  - Не пойму я, об чем ты гутаришь, - нахмурилась старуха.
  - Андреевна, так это ж хорошо, меньше знаешь - в голове просторней.
  Однажды я высказал интересную для себя мысль, смысл ее был примерно такой: какими вечными бывают минуты и какой короткой вечность. Ушел в историю наш короткий, сотканный из мгновений сюжет, уйдет год, пролетит десятилетие, закончится наша Жизнь, и начнется сначала в наших детях. Так устроен мир и бытие в нем живых существ. Наша галактика тоже летит к апексу на границе созвездий Лиры и Геркулеса, там Млечный Путь с притаившейся на отшибе солнечной системой, в которой на еще большем отшибе облюбовала местечко матушка Земля, столкнется с подобными ему галактиками с метагалактиками. Произойдет вселенский взрыв, звезды, планеты, кометы превратятся в пыль, в газ, который заполнит пространства и станет концентрироваться, то есть уплотняться. Вновь по спирали, по желобу, по одной из сторон треугольника покатятся твердые шары, их будет снова бесчисленное количество и у каждого будет своя орбита и свой Путь. На самом разумном из них, отбежавшем на край новой галактики, куда не дотянутся смертоносные излучения с губительными волнами народившегося вновь светила, возникнет Жизнь. По вселенским меркам она будет непродолжительной, а по меркам существ, возродившихся опять на нем, она станет вечной, такой же, как торговля Нали печеньем с конфетами, или как моя возня на рынке валюты. У каждого из нас свой путь, уготованный нам при рождении Богом или Природой, и необходимо приложить немало усилий, чтобы найти его и пойти по нему с гордо поднятой головой. Иначе жизнь получится как у всех - стартовал с толпой, побежал в ней, пихаясь и стукаясь плечами, кусаясь зубами, в окружении телесных манекенов, не видящих ничего ни перед собой, ни вокруг. До Финиша, определенного Судьбой, сотканной самим для себя. А твой путь проляжет своей дорогой - мимо, и винить будет некого.
  Центральный рынок пыхтел не списанным еще на свалку истории паровозом, хотя внешний с внутренним виды обновлялись. Строились крытые павильоны, вырастали сваренные из балок с трубами прилавки, входные ворота заменили на более весомые с тяжелой железной шайбой наверху. Когда наступал конец рабочего дня и ворота запирались, кавказские юноши ловко взбирались по балкам на самый верх и спускались уже с другой их стороны к сложенным на территории базара мешкам с овощами, фруктами, ящикам с апельсинами, хурмой и мандаринами. Не отставали от них доморощенные циркачи, но лазали они по воротам скорее для того, чтобы доказать свою состоятельность, мешков с другой тарой у них на рынке не было. Но сама суть южного базара, его неукротимый дух, оставались неприкосновенными, за полтора столетия он настоялся настолько, что мог составить конкуренцию замурованным на века крымским винным погребам. Или французским, сохранившим запах потной от седла задницы Александра Первого с немытыми после долгого боевого похода задницами коронованных особ, низложивших коротышку Наполеона. Жаль что в крымском случае залежались всего три бутылки, наполненные вином еще при жизни Пушкина, а во французском похозяйничала во времена Мюрата и Робеспьера чернь, не отличавшаяся от такой же черни в других государствах. Разве что догадавшаяся, как до этого в Англии, что короля надо бы сохранить, чтобы было на кого молиться и тут же грехи сваливать. В отличие от русской, которая самого Бога не пощадила, оказавшись на ледяном революционном ветру "голой как сокол". На ростовском базаре до сих пор тоже нет-нет, да аукнется дикими племенами или беглыми холопами, смешавшимися с местными ордами, создавшими вольницу с казачьим кругом по примеру Великого Новгорода, с демократическим по тогдашним временам вече.
  Царского прыжка доллара, которого ждали занимающиеся валютой граждане, не произошло, его не было ни в январе, ни в феврале. С тех пор, как август девяносто восьмого углубил траншею между умными и недалекими, среди последних объявилось много товарищей, притормаживающих сбережения в расчете на манну небесную. Но даже в Библии Господь снабжал ею Моисея с израильским народом не ежедневно. Доход приносили в основном первые дни отходняка, который обеспечивали пробухавшиеся граждане, а потом все становилось на места.
  В середине марта прошел слух, что бригадира валютчиков выпускают из Богатяновской тюрьмы.
  - У Пахаря же восемь лет сроку, - недоумевали менялы. - А освободить могут только по половинке или по двум третям.
  - Сейчас за убийства дают условно, а вы гоните про какую-то валюту, если хотите знать, его упекли ни за что, - разъясняли суть посвященные. - Каждого из нас с таким же успехом можно оформить на любой срок, потому что демократия.
  Мимо часто проходил отец Пахаря, по-крестьянски комковатый, краснолицый мужчина за шестьдесят лет. Я интересовался у него судьбой его сына, он моими успехами, откровенничал, мол, чтобы вызволить сынка из тюрьмы, пришлось продать все имущество. В один из дней я спросил, откуда пошли слухи о досрочном освобождении бригадира.
  - Дело с места сорвать удалось, - неопределенно сказал отец. - Но ты пока молчи, чтобы ненароком чего не спугнуть.
  - Сам узнал про это от ребят, - пожал я плечами. - Если честно, то не очень поверил, все-таки восемь лет не шутка.
  - Нынче расстрельные откупаются, пожизненные сроки отменяют. По телевизору разве не видел? - Возмутился крепкий мужчина. - Замочил одного - двоих, и на том дело закрыли, а мой никого не убивал. За что его в тюрьме держать?
  - Я тоже так думал, - согласно закивал я. - Ни с хрена влупить восемь лет, это уже перебор.
  - Языком надо было меньше молоть, тогда было бы как у людей.
  Признание отца бригадира укрепило меня в мыслях, что все покупается и все продается. Который год кружился по великой России бал проституток в рейтузах под подолами холщевых платьев, и конца этому вальсу не было видно.
  К середине дня воздух стал прогреваться до восьми градусов, но к вечеру все равно подмораживало. Я приехал на работу в куртке поверх теплого свитера, зато в фуражке, сапоги тоже сменил на кроссовки. Поздоровавшись с кулечницами, занял законную свою точку, Андреевна отошла к Галине, торчавшей за холодильниками с окорочками Буша. Едва перекинул сумку с деньгами на живот, как подошел первый клиент с пачкой украинских гривен, валюта соседей в отличие от нестойкого рубля, приобретала вес. Мне нужно было рассчитать писаную красавицу, скорее всего гуцулочку с Западной Украины. На востоке и в центральных областях хохляндии бабы были ядреные, сало на них проступало сквозь розовую кожу, и зонта ниякого нэ трэба. Такие же были "чоловики", хотя встречались прозрачные как дьяк из гоголевских романов. Если русские были кругом русские, то украинцы везде были разные, одни на кличку "хохол" даже ухом не вели, другие готовы были растерзать. А ведь такое прозвание пошло от казаков из Запорожской Сечи, они там носили хохлы, оставляемые посередине обритой головы.
  Однажды произошел случай, который запомнился мне надолго. Я маялся на своем месте от безделья третий час кряду, наконец, подкатил высокий плотный парень и не успел он открыть рот, как я понял, с кем имею дело. Война в Чечне разгорелась тогда с новой силой, среди задержанных боевиков попадались 'братья славяне', то есть украинцы. Было досадно - им то что нужно от русских, пировали и жировали за счет России со времен Богдана Хмельницкого, не имея своих природных ресурсов. Запорожье, Днепропетровск, бывший Жданов, на уральском металле поднялись, нефть и газ качались без передыху. Хрущев отдал полуостров Крым не за понюх табака, от татаро-монгольского ига освободила тоже Русь, от немцев, поляков, шведов и литовцев очищала опять Россия. Но мы, русские, жили и продолжаем жить по библейским законам: дали по левой щеке, подставляем правую. Я тогда вознамерился обменять у парня долларовую мелочевку, ребята ее не брали, потому что сбагрить можно было лишь украинцам.
  - Где ты их откопал? - передернул я плечами, разглядывая застиранные единички с пятерками.
  - На Украине, у Кыиве, воны в ходу, - ответил парень с сильным хохляцким акцентом. - Це у вас... як був бардак...
  - Чего тогда сюда приволок? Дома бы и прокрутил, - поднял я на него глаза. - Или в обменном, через дорогу.
  - Нэ меняють, - процедил клиент. - У вас тут тоже як у всий кацапии - лышь бы с кого содрать.
  - Ты бы полегче, хохол, - продолжал я ухмыляться, не слишком обидевшись за кацапа. В приграничных с Украиной районах это обзывание было обычным делом. - Ему навстречу идешь, а он еще выпендривается.
  - Кто хохол? - сразу взъярился молодой мужик лет за двадцать пять. - По харе тебе дать?
  - Спокойно, товарищ, - опешил я. Глупая ухмылка словно приросла к моему лицу. - Хохлами вас называют все и везде.
  - По харе дать? - приблизившись вплотную, повторил парень, вытаскивая руки из карманов пальто.
  Я понял, что в следующее мгновение ловить мне будет нечего, закинув сумку за плечо, впился в зрачки националиста, едва сдерживая волну праведного гнева. В голове мелькнула мысль о том, что бывшие "совки" быстро осознали принадлежность к одинаково нищей кодле с буквой "э" вместо "е" в разговорной речи.
  - Харя у свиньи, такой же парнокопытной, как и ты, хохол, - процедил я сквозь зубы. - Забирай свои лохматые баксы и дергай подобру-поздорову, иначе я прогуляюсь по твоей, которая от сала на харю похожа больше.
  "Брат" отскочил к остановке трамваев и остановился среди людей. Ко мне подошел один из валютчиков, я предложил ему отметелить украинского придурка, пояснив причину, коллега согласился не долго раздумывая. Но пока мы готовились к драке, того и след простыл.
  Сейчас передо мной стояла более ярая националистка нежели полуобрусевший тот ублюдок возомнивший себя чистокровным украинцем. Западная Украина никогда не признавала над собой власти России, тем более после революции, но девушка, если назову ее хохлушкой, отношения ко мне не выдаст ни одним жестом. Она приехала с Запада, хотя имела славянскую внешность. Пусть Львов с Ужгородом такие же бедные, как Белград, Тирана, Варшава и София, столицы эти все равно западных государств. А мы с Москвой и полуевропейским Санкт-Петербургом остались восточными, перемешанными с поволжскими, астраханскими и сибирскими ордами, обложившими нас со всех сторон.
  - Как там в Гуцулии чи на Волыни?- не преминул я узнать про положение дел в вотчинах бывшей коммунистической империи. - Сытнее, чем в нашем Ростове или во всей России?
  - В Гуцулии положение не лучше, - почти без акцента откликнулась девушка. - Правда, товаров стало больше и они дешевле, ассортимент не идет ни в какое сравнение с вашим. Это все потому, что граница с Западом у нас рядом. Многие успели хаты выстроить, машина едва не на каждом подворье, почти как у вас. Но зажиточнее жить мы не стали.
  - У вас почти во всяком дворе, а у нас одна машина на сотню семей. Дома отгрохали только те, кто смог нахапать денег неправедными путями. Неувязочка получается.
  - Я сказала правильно, мы находимся ближе к границе с западным миром, а если отъехать от нас ко Львову или к Молдавии, все осталось почти по прежнему. У вас в Ростове положение практически такое же, вы граничите через Азовское море с целым миром, открыли бы портовый терминал в Таганроге и все флаги в гости к вам. Давно бы русский Детройт возвели за госпошлину от перекидки с перекачкой товаров.
  - Прямо и Детройт? - прищурился я.
  - Именно прямо и таки, а у вас продукты дороже, чем в недородном Подмосковье. Это же нонсенс, - девушка быстро завела за ухо беспризорную прядь волос. - У вас зерновые, рыба с икрой, скотоводство, тяжелая с легкой промышленность, а существуете хуже чем в Башкирии с Муртазой Рахимовым. - Я напрягся, подумав, что вот оно русофобство, никуда не делось, но собеседницу это мало озаботило. - Если бы нам вместо горных склонов такие богатства как у вас, мы давно возвели бы у себя украинскую Атланту с небоскребами. А вам сам Бог велел.
  - На месте Ростова? - встрял в разговор Кудря, скупщик золотого лома. - А вы не берете в расчет тот факт, что наши губернатор Чуб с законодателем Поповым и мэром Чернышевым родились в яслях, вместе с телятами и кобылками. Они загнутся, если уберут с лица города дома с трещинами от фундамента до крыши, ландшафт станет не родной.
  - Он будет для них непривычный. Придется прогуливаться во французском костюме по ухоженным тротуарам вдоль аккуратных зданий невиданной в России архитектуры. На таком фоне могут не заметить, - съехидничал и я. - А так продефилировал в итальянских ботинках вдоль обшарпанных домов по асфальту с колдобинами через каждый шаг, холопы шапки готовы перед барином сорвать, в пояс ему поклониться.
  - Поэтому все зависит от масштаба мышления ваших руководителей и от уважения их к своему народу, - засмеялась девушка. - Если ваши руководители задержались на деревенском уровне, ловить ростовчанам нечего, несмотря на полные закрома, но когда придут люди новой формации, донской край преобразится сразу. Вы не мы, которые на вечном подхвате.
  - Где их взять, не деревенских, когда власть со времен Октябрьской революции делает ставку только на них, - отдавая деньги девушке, не смирился я с ее ответом. - И все-таки, неужели на Украине дор сих пор никаких перемен?
  - Лома нету? - наклонился Кудря к моему уху.
  - Давно не приносили.
  - Тогда я погнал к ребятам на рынок.
  Пересчитав купюры, девушка подняла голову:
  - Почему же, кое-что трансформировалось в лучшую сторону. Грязи например стало меньше, хамства с матом, вытрезвители закрыли. Перечислять дальше?
  - Спасибо, вы подметили верно, Господь нас убожеством не обделил, - подтянул я сумку под локоть. - Но не надо сбрасывать со счетов и то обстоятельство, что русский народ больше восьмидесяти лет держали в железном кулаке. А ведь мы нация самая независимая в мире.
  - Это верно, поэтому русских зовут нацией 'нет'. Мы продолжаем следить за вами с завистью, - вздернула подбородок клиентка. В моей голове пронеслась мысль, что у гуцулки с русским человеком язык не развязался бы никогда, наверное она училась в Москве или в Питере. Или у нас что-то действительно обновилось в понятии свободы мышления. - У вас все есть, начиная с земли, кончая ископаемыми, а вы продолжаете вести себя как в спектакле про собаку на сене... Простите за откровенность, которую, кстати, вызвали сами. И спасибо за обмен.
  - Ты была со мной больше чем откровенна, другие приезжие в подобных вопросах осторожничают.
  - Я выскочила замуж за русского, он казак, из местных, - развела руками девушка. - Пространные рассуждения - продолжение наших вечерних "бесед".
  - Ясненько, в интересное время мы живем, когда даже в обычной семье не иссякают противоречия. Не достало еще?
  - Наоборот развивает, я закончила политехнический в Москве, факультет философии.
  Она ушла, я задумчиво поковырял сапогом стылый гребень снега. С недавних пор с рынка исчезли украинские колбасницы с майонезницами, остались наезжающие раз в неделю торговцы бытовой мелочью: водопроводными кранами, сальниками, муфтами, изоляционной лентой с велосипедными спицами, с успехом заменявшими прогнившие стоячки в сливных бачках при унитазах. Может быть соседи раньше нас поднимутся с колен при скудных природных ресурсах, недаром почти все бывшие республики рвутся в НАТО и Евросоюз. И здесь с языка просится вопрос, почему при строительстве развитого социализма со всеобщим благоденствием негры из пальмовой Африки не стремились к нам? Почему другие беженцы рвутся в Европу с Америкой, несмотря на открытые границы бывшего Советского Союза, а теперь России, гарантирующим жилье, достойное человека? Почему никто не пытается задуматься, главное, проанализировать ситуацию, сложившуюся в стране?
  Март принес парочку странностей. Моя дочь, несмотря на запрет, родила еще одну девочку, первую внучку она содержала за счет замотанной матери и моих скудных подачек. То ли решила удержаться на плаву таким непонятным способом, то ли упряма и недалека как коза, под знаком которой родилась.
  Вторая странность проявилась в том, что в середине марта я познакомился с красивой женщиной, это была хохлушка, предки которой перебрались на Дон более двухсот лет назад. У нее был безукоризненный овал лица, огромные темные зрачки, тонкий с горбинкой нос, округлый рот с припухшими губами и сахарными как у американских кинодив зубами. Я ошалел от неожиданности - надо же... бывает же... в мои за пятьдесят.
  Я стоял на подсохшем бугре, в который раз мысленно перетирая оба этих случая. Из задумчивости меня вывел Скользкий, рядом с ним переминался Свинья, оба валютчика промышляли на центральном проходе. Выражение лица у Скользкого было напряженным.
  - Помнишь, вчера вечером ты сдал мне несколько соток? - Без обиняков пошел он в наступление.
  - Конечно, - всмотрелся я в добытчика, влившегося в наши ряды с год назад. Я старался обходить стороной беспокойную кодлу на краю настила перед рядом палаток, чаще наведываясь к молодому армянину с его отцом, - А что случилось?
  - Ты не забыл, что одну сотку принес с маленьким портретом?
  - Она была девяностого года, с защитной полосой.
  - С какой полосой, какой девяностый? - брызнул меняла слюной. - Она семьдесят восьмого года выпуска. С головой что ли не в ладах?
  - На понт меня брать не стоит, баксы я отдал тебе вчера вечером, - отреагировал я на выпад, быстро принимая агрессивную стойку. - А приперся ты сегодня во второй половине дня.
  - Я сразу побежал сюда, но тебя уже след простыл.
  - Это правда, - подтвердил Свинья. Он не раз пытался как Пикинез пристроиться рядом со мной после работы в центре рынка. Но получив хороший отпор, перестал крысятничать. - Ты показал нам сотку и погнал домой.
  - Прежде чем взять ее у меня, Скользкий перелопатил баксы как банковский компьютер, он на солнце их просвечивал, - возмутился я. - И не различил после этого, что одна сотка семьдесят восьмого года выпуска?
  - Я доверился тебе, дурачку, стоишь тут, ушами хлопаешь, - Скользкий схватил меня за рукав курточки. - Пошли поговорим, придурков надо учить капитально.
  - Крайнего решил найти? - поиграл я желваками.
  Мы снялись с места возле дверей в магазин и двинулись к остановке трамвая. Дальше, за ларек через трамвайные пути, менялы идти не отважились.
  - Короче, ты забираешь паленую сотку, возвращаешь мне бабки и еще двести рваных за обман, - облокотившись о столб освещения, заявил Скользкий. - Иначе разборка обеспечена.
  - Я продал тебе купюру девяностого года с полосой, а если ты вперся на старую, то отвечай за нее сам, - задвигал я локтями, примеряясь, как бы уйти от первого удара.
  - Слышишь, чего он гонит? - обратился Скользкий к торчавшему рядом Свинье, и снова развернулся ко мне. - Тебя уже грабили, просишь, чтобы еще отоварили?
  - О-о, какой расклад, за такие слова можно получить по полной программе, - опешил я. - Выходит, это ты даешь отморозкам наводку на валютчиков?
  - Пидором я никогда не был, - сбавил напор противник. - Это ты не возвращаешь бабки за старую сотку.
  - Валютчик, блин, он не мог отличить старую от новой, да еще без защитной полосы и цвет у нее с натуральной зеленцой, - зло засмеялся я. -Короче, базар окончен, а за намек на грабителей ты ответишь.
  Меняла вдруг заволновался:
  - Опусти руки, - крикнул он мне. - Грабли убери, говорю.
  Я поймал себя на мысли, что делаю машинальные пассы сжатыми в кулаки руками, оба противника оставались в напряженном состоянии, хотя в драку не рвались. Я вспомнил, что родственник Свиньи ходил в милицейских полковниках, значит, в разговоре он может подсказать высокому чину о намеке. Этого мне как раз было нужно, чтобы выяснить наконец, кто следил за валютчиками и сдавал их бандитам. У второго наглеца домочадцы, правда, тоже были не из работяг. Как говорится, кругом одни менты, которые нас берегут.
  - Убери руки, - продолжал взвизгивать Скользкий.
  Свинья, заметив неуверенность товарища, расслабился, кривая усмешка пробежала по его губам. Разборку с этого момента можно было считать законченной, осталось проверить связи Скользкого, решившего припугнуть меня грабежом. Тем более, подобные угрозы осуществлялись на деле едва не каждую неделю.
  - Я отдал тебе стопроцентно сотку с маленьким портретом, ни о каком возврате речи быть не может, - сказал я, гася волны возбуждения. - А за оскорбление ты получишь от меня и ответишь перед ребятами.
  - Отвечу, - огрызнулся Скользкий. - Зажал разницу в пятьдесят деревянных.
  - Не понял?..
  - Сотка семьдесят восьмого года идет на сто рублей дешевле от обычной, - решился объяснить меняла. - Не досмотрели оба, значит, пополам.
  Я насмешливо прищурился, вспоминая начальный базар про двести рваных сверху и о том, что меня грабили и еще отоварят. Великими давно доказано, что человек меняется редко, тем более, в лучшую сторону.
  - Рубля жалко, а ты о полтиннике, - кинул я через плечо, направляясь на рабочее место. - Но за обещание ты все равно ответишь.
  - Это ты решил меня подставить...
  Инцидент меня не встревожил, он запомнился угрозой, могущей быть реальной, не зря говорится, что у человека на уме, то у пьяного и у заведенного на языке. Я сплюнул и снова вернулся к думам о новой пассии.
  Она жила с матерью и взрослым сыном, которого мечтала женить. Купила ему машину, выделила комнату в четырехкомнатной квартире. В тысячный раз я кланялся в пояс женщинам, какими бы они ни были, воспитывавшим дочерей и сыновей без мужей. И здесь не столь важно, кто был инициатором развода, когда осознал, что им приходится испытывать и на какие жертвы идти, поразился величайшей преданности к ребенку и полнейшей самоотдаче.
  Месяца три я ни слова не воспринимал о ее прошлом, о котором она мне рассказывала, мы перезванивались ежедневно, встречаясь через день. Все было мало. Она уже начала рассказывать о грузе за плечами как бы делая ему анализ, и все равно ее прошлое не касалось меня никаким боком. В один из вечеров мы зашли в кафе на углу парка Горького и проспекта Большой Садовый, я взял вина для нее, пару мороженых в вазочках и пару пирожных. Дождавшись, когда женщина осушит стакан, подвинул к ней розетку с мороженым.
  - Я закушу пирожным, - по детски отстранилась она.
  Она была на восемь лет моложе меня, оставаясь почти прежней девочкой - подростком из села Новый Егорлык, населенного потомками запорожских казаков, за двести лет обрусения уже не украинцами, но еще не русскими. В селе обычно выходили замуж за своих и редко за околицу, еще реже брали жениха или невесту со стороны.
  - Мы часто заскакивали сюда, - нарушила молчание она. - Выпивали немного и шли в парк.
  - С кем? - переспросил я. С каждым днем она нравилась мне все сильнее.
  - С любовником, я сто раз тебе объясняла.
  - Прости... с каким любовником? - опешил я. - Про твоего мужа курсанта я слышал, он служил на Военведе. Вы с ним разошлись.
  - Мы расстались, когда появился он, - сказала она. - Странно, мужу я наставила рогов, а ему за семнадцать лет ни разу не изменила.
  Мы не обходили это кафе вниманием, но только сейчас я
  почувствовал, что посещали его не с проста. Начал припоминать откровения о мужчине, ее начальнике, устроившем ее в свою вотчину. У нее уже был мальчик, у него семья и тоже сын. Бывший начальник, а в прошлом любовник стал опять слесарем-газовиком, потому что заработок у того был куда значительнее За время строительства коммунизма, особенно перестройки он успел отгрохать дачу на берегу Черного моря, купить "Мерс" и заиметь квартиру в центре города. Замуж мою новую пассию он не взял, не желая разрушать семью, под конец жизни втихаря показался ей с более свежей наложницей, которой передоверил право распоряжаться в трехэтажном особняке на дачном участке под Туапсе. Но старую любовницу обожал до последнего времени, не любить ее мне представлялось невозможным. Был случай, когда мы вошли с ней в автобус, в поле нашего зрения попала женщина, такая же красивая как моя спутница. Видно было, что салон давно не сводил с нее одобрительно-недоверчивых глаз. Моя пассия опустилась рядом с ней и автобус вымер. Обе женщины улыбнулись друг дружке, им нечего было делить. В тот момент ощущение у меня было, будто я прикоснулся к совершенству, созданному Природой не второпях, а с бесконечной любовью.
  Я вдруг понял, несмотря на прекрасные отношения, что моя единственная никогда не забывала ни о любовнике, ни о "Мерсе", ни тем более о даче рядом с ласковым морем. Может быть ей всех этих благ не требовалось, только бы он оставался с ней всегда. Но я такой любви не понимал и с этого момента начал отдаляться от красивой женщины все быстрее. Жаль не удалось вам сойтись вместе, думал я о их скрытых отношениях, слез людских было бы меньше.
  Но эти расклады произойдут позже, пока же мы не чаяли друг в друге души, с остервенением занимаясь сексом.
  Подошел Аршин, пытливо обследовав меня с ног до головы, пробурчал:
  - Что за базар у тебя со Скользким?
  - Успел уже до бригадира добраться! - не удивился я и пояснил. - Вчера вечером я сдал ему баксы, среди которых была одна купюра девяностого года. Полчаса назад он прискакал ко мне со Свиньей и начал доказывать, что я подсунул ему старую банкноту семьдесят восьмого года.
  - Дело было вчера?
  - Да.
  - Тогда ты правильно поступил, что послал его подальше, не будет сопли жевать. А он распинается, мол, выкупил у тебя грины сегодня.
  - Можешь спросить у Свиньи и у других ребят. Но это еще не все, Скользкий обещал натравить отморозков, чтобы они меня ограбили.
  - Знаю, он хотел нагнать на тебя страху, а прибежал сам с круглыми глазами, мол, ты едва не уложил его неизвестным приемом - руками странно плясал. Забудь его, он сошка мелкая, - Аршин перемялся на длинных ногах, поморщил узкое лицо. - Но и ты с десантниками его не трогай, иначе мне придется докладывать начальнику. Инцидент исчерпан?
  - При чем здесь десантники? - пожал я плечами.
  - К слову.
  - Я на них не намекал, а дойдет до разборки, буду надеяться на свои силы.
  - Правильно.
  - Больше на пушечный выстрел не подойду.
  - Надо знать, с кем связываться. Как работа?
  - Почти никакой.
  - Бакс на месте, карусель не крутится, так что будем надеяться на лучшее. Удачи.
  - Пока.
  Вечером приехала Татьяна и я пошел открывать, не удосуживаясь как в недавнем прошлом посмотреть в глазок. В груди угнездилось умиротворение после того, как отстоял право в изматывающей тягомотине с алкашами жить как хочу - без загулов и многочасовых в ночь-полночь грохотов каблуками по раздолбанной двери. Хоть с этим злом я справился сам, без посторонней помощи. По поводу остальных отморозков у меня было твердое решение: если представится возможность - мочить, для этого на тумбочке в прихожей всегда был наготове отрезвляющий инструмент.
  На пороге квартиры Татьяна появлялась как маяковская "нате": уверенная в себе, нога чуть отставлена, рука опирается о дверной косяк, лицо задорное, темно-каштановые волосы взбиты, в глазах - вот она, Я! И снова подарок в лице красивой женщины оказался не тем, какого ждал от злодейки-судьбы, но за этот период я горел от страсти синим пламенем.
  - Как там у тебя, много денег накосил? - проcкальзывая в комнату, спросила Татьяна. - Я купила костюм, хочу перед тобой похвастаться.
  Сапоги она сбросила у порога, плащ с вязаной шапочкой повесила на крючок. Странно, но не все вещи были ей к лицу, нижнее белье тоже, хотя фигурка хорошая и попка круглая, соблазнительная. Но купил как-то трусики, чтобы ягодицы оставались голыми, и никакого вида, так же с шапкой - бояркой. Но когда распускала волосы, сразу становилась чужая и далекая. Короткая прическа тоже была к лицу.
  - На работе изменений мало. Касьянов решил сначала набить государственную мошну, а потом браться за экономику, - поделился я думами с Татьяной. - Помнишь слова Черномырдина - хотим как лучше, а получится как всегда? Какой у нас может быть юго-восточный рывок и мощный экономический прорыв, нас ждет нудистика не на одно десятилетие. Русскому человеку нужна железная леди или железный сэр, а у нас со времен Великой Октябрьской революции в Кремле сидит загребущий еврей, прикрывшийся хитрожопым местным хамом. Ладно, не будем о народных несбывшихся мечтах, признаемся, что с руководством страны нам крепко не повезло. Ты еще чего-нибудь оторвала? Недавно же обновы мерила.
  - С сестрой съездила на Темерник, она дочери платья покупала, - пояснила гостья, устраиваясь поудобнее в кресле. - Увидела этот костюм, и цвет, и фасон как раз под меня. Классный?
  - Наденешь - прикинем, - сказал я, целуя подружку в щеку. - Ближе к обеду я звонил тебе на работу, сказали, что ты слиняла.
  - На согласовании проектов была, несколько вечеров с чертежами возилась, - озорно подмигнула любовница. - Один черный пивную палатку хочет поставить, а рядом проходит газопровод.
  - Понятно, - не стал я дослушивать.
  Мне были неинтересны ни чужие доходы, ни нажитые капиталы, если умеешь крутиться - крутись. Наш менталитет давно известен: украл, обманул, выбил взятку. Если данный уклад за столько веков успел укорениться, кто ответит, за сколько столетий его можно изменить в лучшую сторону?
  Татьяна разделась до трусов и стало ясно, откуда она родом, потому что рейтузы любовница, какая бы ни была на дворе погода, носила с начесом. Разве что не до колен. Я решил не дожидаться, пока она расправит костюм и рассмотрит этикетку, обхватив за попку, стянул эти самые советские трусы. В голове пронеслось: ну и ноги, еще бы чуть и пришлось подпрыгивать как той таксе, оплодотворившей забрюхатевшего сенбернара: "Что, допрыгался, кривоногий?".
  - Ну чего ты?... Не успеешь?...
  - Ус...пею.., я то...лько н...начал...
  Через полчаса, когда мы рухнули на диван, обтирая пот одним на двоих полотенцем, в дверь позвонили, Татьяна шустро юркнула под одеяло. На пороге улыбался знакомый, который часто менял рубли на баксы, его жена моталась в Пакистан, в Китай с Турцией за тюками с верхней одеждой, спортивными костюмами, майками и тому подобным ширпотребом, которым торговала на Гулливере. Барахолку закрывали и распахивали через некоторое время снова, доводя челноков до белого каления, наконец, ее убрали за глухой, бывший заводским, забор. Вышло очередное черномырдинское хотелось, как лучше... Примерно такое же, как мысль, обнародованная депутатом Госдумы Светланой Горячевой, бывшим прокурорским работником - нужно разрешить девочкам выходить замуж в четырнадцать лет. И этот с позволения сказать "статуй" держат после такого принародного идиотизма в Высшем органе государства. Неужели никому не доходит, что дети возомнят, что им теперь можно все, они уже взрослые?
  - Баксы есть? - с порога спросил Сергей, муж горемыки - челнока. - Моя послала узнать, чем ты располагаешь.
  - Много надо? - потер я лоб ладонью.
  - Ну... пятьсот, она снова собирается ехать, теперь в Москву. Но там как в загранке, сотки принимают только чистые.
  - Сейчас или попозже?
  - Сейчас, за тем и пришел. Ты чего растрепанный? - Сергей зыркнул в комнату.
  - Проходите, - подала голос Татьяна, и обратилась ко мне. - Чего ты держишь человека возле двери.
  - Я лучше побегу, - знакомый наклонился ближе. - Не помешал?
  - Минутой раньше - запросто, а теперь одну смену мы отработали.
  - Тогда я погнал за деньгами, пока вы вторую не начали. Пятьсот долларов найдешь, чтобы свежие?
  - Есть, взял на рынке у коммерсанта с бензоколонки. Как дела у твоей?
  - С пятого на десятое, какие заработки, когда людям зарплату по полгода - году не выдают. Старшему на компьютер насобирали, зато младший бегает в старых ботинках.
  - У самих ни шатко, ни валко.
  - Забыл спросить, а по сколько?
  Знакомый нырял ко мне потому, что я продавал баксы на червонец ниже от обменных пунктов, кроме того в сберкассах брали процент за размен. На тысяче получалось сэкономить до ста рублей, да плюс процент, итого четыреста деревянных, для челноков это было нормальным подспорьем. К тому же я часто обменивал доллары еще дешевле, когда наша капуста требовалась с начала работы.
  - На дому спекулируешь? - промурлыкала Татьяна, когда за соседом закрылась дверь.
  - За три часа на рынке разве что успеешь. Вся надежда на одни случайности.
  - Не боишься?
  - Кому надо, тот знает про мои капиталы от и до. Хотя, конечно... ты права.
  Утром моя пассия помчалась на работу, а я завалился снова спать. Ближе к обеду она позвонила, пожаловалась, что нужно ехать по вызову, чтобы на месте сделать замеры, а ноги до сих пор ватные. Посочувствовав, я засобирался на рынок тоже, солнце уже "семимильными шагами" мерило мою комнату с зарешеченными окнами, тремя книжными шкафами с советскими за стеклами красными обложками лауреатских дипломов, перекошенным шифоньером и диваном, разложенным в постоянном сексуальном ожидании. В углу стоял раздвижной стол с печатной машинкой. Когда еще выпадет случай выбраться из змеиного гнезда с прогибающимися полами, осыпающимися стенами и облупившимся потолком - одному Богу известно. Вокруг было сыро, прихожая была крохотная, кухня еще меньше, ванна отсутствовала, колонка когда гудела от напора, а когда дурью маялась.
  Я выскочил за двойные двери в ледериновых лохмотьях, проталкивая ключ в разбитое отверстие. Вторую дверь когда бросил пить мастерил и навешивал сам из досок, притащенных из разбитого в пух и прах РИИЖТовского общежития. Сами двери сперли до меня.
  Валютчики собрались уходить, я пристроился к высокому чану, разрисованному под банку из-под пепси-колы. Скоро к нему подведут воду, затащат внутрь баллон с углекислым газом и принятая на временную работу девочка начнет разливать газированную бурду с сиропом и без. А пока жбан звенел пустотой. Возле закрутился изрядно поддатый рыжий крестьянин с хутора за Батайском, привозивший на велосипеде на продажу наворованные в колхозном саду яблоки, груши, сливы и вишню. Как-то рассказывал, что сына успел проводить в армию, что приехал из центральной России. Но тогда он не пил и работал, работал, подстраиваясь с товаром на местах получше, в светлых глазах не затухал алчный огонек. Я помогал ему как мог, но сейчас он мешал, не сводивший горящего взгляда с долларов с пачками денег, спрашивавший после каждой сделки, сколько я наварил. Не выдержав, я погнал его от себя.
  - Без претензий, жена помидорами торгует, а я пока возле тебя, - волчком завертелся тот. - Вот вы гребете! А как сюда примоститься?
  - Не устроишься, - раздраженно ответил я. - Где ты видишь, что я загребаю бабки?
  - Они у тебя в руках, и еще доллары. Дай пощупать, ни разу таких не держал.
  - Отвали, товарищ, - морщился я. - Не видишь, я работаю?
  - Машину можно заиметь, - он едва ли слушал меня. - Мы с женой тоже хотим купить доллары. Ты продашь?
  - Само собой, только не приставай.
  - Дай сто долларов, я покажу своей и принесу их обратно.
  - Не пошел бы ты подальше, - рыжий начал действовать на нервы. - Иди к жене, помогай помидоры перекладывать.
  - Она там без меня управится, - поддатый корешок продолжал вертеться вьюном.
  Это был в общем нормальный мужик, который строил планы как возведет рядом с флигелем баньку, потом с сыном, когда он вернется из армии, пятистенок. На Дону жить можно, деньги под ногами валяются, а на родине в России в колхозах скотину кормить нечем, ее всю, даже молочную, на мясо извели. Я слушал, сочувственно кивал, не удосуживаясь спросить, куда подевались сочнотравные поля, неужто за время перестройки они все повыгорели? Коси траву сколько влезет, еще вырастет. Что у вас, совсем уж мор, как было у нас, когда руководить хозяйствами стало некому, когда бросились грабить, а что не могли унести - уничтожать. Не может быть, чтобы кругом было одинаково: пили ведрами без закуски и не работали артелями с деревнями на отшибах. Неужели вся нация порченая! Так недолго другие народы с народностями заразить и по миру их пустить.
  Не поинтересовался я про луга с полями, не переставая услужливо поддакивать и видя перед собой трудолюбивого мужика.
  - Ну дай сто долларов, я повыпендриваюсь перед бабой, что знаком с самим валютчиком, - продолжал вымаливать рыжий, мешая отлавливать клиентов. - Покажу и принесу обратно. Может и купить, у нее деньги есть.
  - Иди к жене, - отталкивал я рыжего. Неудобно было бить человека, которому всегда помогал. - И больше не пей, смотреть противно.
  - Я знаю, кто возьмет доллары дороже, чем ты продаешь их здесь, - не обращал тот внимания на советы. - Это приезжие, они торгуют картошкой с машин.
  - Ты меня не понял? - зацепил я пьяницу за шиворот. - Пошел говорю отсюда, иначе морду набью.
  - Хорошо, хорошо, я всего лишь хотел предложить тебе сделку.
  - Какую сделку?
  - Давай продадим сто долларов моей жене за три тысячи. Ты отдаешь их мне за две девятьсот, а сто рублей мои.
  - Выпить невтерпеж? - уставился я на рыжего, пытаясь разгадать его замыслы. - Не расслабило еще?
  - Нет, - признался торгаш. - Выручи, а?
  - Ну... иди договаривайся, принесешь деньги, получишь сотку. Труд ваш, и бабки ваши.
  - А без тысяч не дашь? Деньги после притащу.
  - Пошел вон.
  - Тогда я мигом.
  Рыжего не было минут пятнадцать, я успел перехватить золотую цепочку на пятьдесят граммов армянского плетения, которые ребята носили сдавать в центр базара. Изделие оказалось почти новым, цена подходящая, наварить можно было рублей триста пятьдесят. Если же подвалит нужный клиент, то и все пятьсот. На душе потеплело, я даже не стал спорить, когда усатый мент попросил купить ему бутылку водки. Дежурные милиционеры, не патрули по периметру рынка, а поддерживающие порядок на участках, подъезжали ко мне часто, несмотря на то, что знали о нашем отстегивании определенной мзды ментовской конторе. Жалобы на них начальству не помогали, не успеешь пристроиться с клиентом за углом, как вырисовывалась едва не трескавшаяся от переедания морда в красной фуражке. И надо было или давать знак, что поделишься наваром, или мент брал клиента под белые руки и уводил в ментовку, а там раскручивать намостырились красиво. Валютчик же оставался ни с чем.
  Из распахнутых ворот выбежал рыжий и сразу попытался высыпать мне на руки килограмм помидор. Огурцы, редиска и другие овощи появились на прилавках недавно и стоили они пока дорого.
  - Не надо, - отказался было я. - Я могу купить и сам.
  - Я понимаю, у тебя денег много, - всунул торгаш помидоры в мою сумку. - Это жена прислала, не парниковые турецкие, а свои из-под пленки. Они вкусные.
  - Ты у нее деньги взял?
  - Насчет денег.., она говорит, принесешь сто долларов, получишь расчет, - начал мяться крестьянин. - Позыч бумажку, ты меня сто лет знаешь, я за пару минут обернусь.
  - Забирай помидоры, - уперся я. - Какой дурак доверит сотню баксов хоть трижды знакомому.
  - Тогда пойдем со мной, когда получишь деньги, сто рублей отдашь мне.
  - Погнали, фирмач, - снисходительно кивнул я. - От работы отрываешь.
  Мы влились в поток людей, ползущий однообразной массой во внутрь рынка. Разбежались за продавцами живой с вяленой рыбой крытые прилавки, занятые кавказцами, торговавшими апельсинами, мандаринами, почерневшей хурмой и перекупленными у местных овощами. Столы по другую сторону прохода были завалены печеньем с конфетами. Перед центральным проходом крестьяне торговали с застеленного тряпьем асфальта или с ящиков и картонных коробок первыми помидорами с огурцами. Отиравшийся за моей спиной рыжий указал на женщину над красной горкой из томатов, дернув за руку, задрыгал резиновыми сапогами:
  - Это жена банкует, дай сотку, я сам обменяю. Прошу тебя.
  - Зачем это тебе нужно! - не мог врубиться я. - С баксами мы расстаемся только тогда, когда получим за них деньги.
  - Понимаю, друг, но мне надо. Дай, пожалуйста, минута всего делов.
  Я знал крестьянина, не раз угощавшего меня из своих корзин яблоками со сливами, не доверять ему не хотелось. Он подвел к жене, которую я видел пару раз, знакомая, вроде, женщина, потащил дальше мимо таких же бедолаг, знающих его и друг друга. В голове давно вертелась мысль, что рыжий решил предстать перед супругой хозяйчиком рынка, и в то же время здесь было что-то не совсем правильно.
  - Не хочешь продавать моей, давай подскочим к фурам с картошкой, я договорюсь с ними даже дороже, - продолжал рыжий обхаживать меня. - Тебе отдам три тысячи, себе заберу все, что сверху
  - Где эти машины? - машинально спросил я.
  - Да вот они, задами на проход выдвинулись.
  Я посмотрел на пару трейлеров, полных насыпанной валом картошки, народу возле них было меньше, чем в пролете на выход. Подумалось, если рыжий что задумал, задавить его не составит труда, но не оставляла в покое мысль, с какого бодуна поперся навстречу пьяному колхознику. Крыша поехала или попал под хмельной гипноз?
  - Дергай-ка ты со своими заскоками дальше, - направился было я к себе. - А мне надо крутиться.
  - Ну помоги мне, ты богатый, что тебе сто долларов, - едва не повис тот на моем локте. - Давай отдам бумажку своей жене, и похвалюсь перед ней, и денег заработаю.
  - Затрахал, блин.., - выдергивая из сумки сотку, я всунул ее в руки колхознику. - Вздумаешь обмануть - растерзаю.
  - Все будет как в аптеке, - сразу успокоился рыжий.
  Повертев купюру, он огляделся вокруг. В который раз я подумал о том, до чего может довести человека водка, самое страшное заключается в том, чем больше пьешь, тем сильнее хочется. Жаль, если крестьянин попал в ее лапы бесповоротно, год назад он по-деревенски основательно мечтал о срубе, о хозяйстве, то есть, о нормальной жизни. Тем временем рыжий сделал несколько шагов не в сторону супруги, а к машинам с картошкой, я следил за ним вполглаза, убедив себя в том, что человек правда решил за счет меня заработать на лишнюю рюмку. Хотя пошел с ним зря, стоял бы возле бочки, глядишь, поднесли чего еще, например, приятно оттягивающую карман такую же цепочку. Была бы оправдана неделя стояния на часах под прицельным огнем разной мерзости. В этот момент краем зрачка вдруг заметил, что колхозник бросился бежать вдоль рядов опустевших прилавков, на мгновение я присох к асфальту, затем рванул за ним вдогонку. Увидев, что я пластаюсь следом, тот направился к воротам с другой стороны базара, но они оказались закрытыми тогда он помчался к следующим за зданием администрации рынка. Длинное полотно над землей из отполированных досок начало заканчиваться, я приблизился к беглецу на расстояние шагов в пять, крестьянин закружил вокруг среднего ряда, обегая его то с одной стороны, то с другой. Несмотря на то, что был крепко поддатым, он работал ногами шустро, а я чувствовал лишний вес тела вместе с грузом прожитых лет. Мы мотались друг за другом под взглядами редких прохожих минут двадцать, я успел осознать, что женщина, торгующая помидорами, не жена рыжего, что продавцам картошки доллары сто лет не снились. Самое главное, как был лопухом, так им остался. Силы уходили быстро, проклевывалась мысль об очередной утрате сотни баксов. С противоположного края ближе к ментовке кричал что-то мужчина, за нашей беготней следил один из новых валютчиков Стоило их позвать, и кто-то случился бы рядом, но я по прежнему не хотел рыжему зла, уже не раз цеплялся за его грязную телогрейку, а он все ускользал. Наконец, дыхалка кончилась и у него, я придавил щуплую фигуру к доскам широкого прилавка и прохрипел:
  - Не дури... Сто баксов тебе как мертвому припарки.
  Колхозник попытался сделать новый рывок, он закрутился подо мной изворачиваясь, стараясь достать кулаками до лица. Взгляд был наглый, самоуверенный, видимо, посчитал меня за пожилого мужчину, который задохнется на первом повороте. Но я крепко держал его за трещавшую по швам одежду, примериваясь поумнее выцарапать из ладони свои доллары.
  - Не дури, говорю, - переводя дыхание, ударил я крестьянина по конопатой морде. - Разжимай пальцы, поломаю.
  - Все... все... не дави на кулак, сотку порвешь.., - засипел рыжий. - Сам отдам.
  Я чуть отодвинулся от него. Издалека, от мясного павильона, к нам направлялась группа мужчин, явно заинтересованных кроссом вокруг деревянных прилавков.
  - Силен, дед.., я думал, не догонишь...
  - Наши уже идут,- смахнул я пот со лба. - Шариков, блин, я даже представить не мог, что ты способен напаскудить.
  Крестьянин скосил глаза в сторону мужчин и едва заметно шевельнул худым телом.
  - Не дергайся, иначе добираться до дома будет некому, - предупредил я его. - Все, товарищ, приплыли, у тебя пальцы как грабли свело? Придется распрямлять молотком.
  При последних словах рыжий набрал воздуха, резко присел и рванулся под локти, в моих руках остался только воротник от полусгнившей одежки. Я увидел, как скачет он за здание администрации, словно его силы удесятерились, сорвался было тоже с места и понял, что запас энергии израсходован. Шариков тем временем скрылся за углом конторы, а за спиной послышался топот ног, это подбежали контролеры при базарной власти.
  - Ушел твой обидчик, за администрацией ворота еще не закрывали, - констатировал один из них. - Что случилось?
  - Килограмм помидор за сто баксов купил, - не стал я придумывать новую сказку про ваню-дурачка, тем более, что мужчины знали, чем я занимался на рынке. - Дешевле отдать не согласился.
  - Чего не позвал нас раньше! Мы тебе кричали, Мирон любого догонит, - воскликнул не вдаваясь в подробности второй контролер. - А теперь он на Тургеневскую и дворами хоть к Дону, хоть на Ворошиловский проспект. Там транспорт на какой хочешь вкус.
  - От Мирона никто не отрывался, - разом подтвердили остальные. - Теперь жди, когда на рынке объявится, тогда спросишь с него по полной.
  - Тогда сдирать с этого козла будет нечего, - пробурчал я. - К тому времени даже помидоры успеют отойти.
  - На какие помидоры ты намекаешь? - решился спросить первый мужчина.
  Я коротко пересказал о случившемся, взвалив всю вину на себя. Затем поправил на плече мешавшую бежать сумку с томатами и собрался уходить:
  - Спасибо, ребята, спектакль закончился.
  - Зайди в уголовку, глядишь, чего посоветуют.
  - Что они подскажут, - пожал я плечами. - Я даже имени его не знаю, не только места жительства.
  - Тогда списывай утрату на мышей, на базаре так, никак иначе.
  Я подался на выход с рынка, в голове резвилась мысль, что оказался не лучше других "совков" - кто хочет, тот натягивает как хочет, даже колхозники, за которых рвешь глотку, защищаешь всей грудью. И сам такой, успевший разве что осознать, что Земля действительно круглая и бежать с нее некуда.
  Апрель я трудился в поте лица, пытаясь наверстать профуканное, частенько прочесывая рынок в поисках рыжего крестьянина. Хотелось поймать нечистоплотное животное и выместить злобу на всех их нерадивых, приведших к власти не только хрущевых, брежневых, горбачевых, ельцыных, но в первую очередь лениных, сталиных, ежовых, бериев, этих диких зверей в образе человеческом. Рыжий не появился.
  В конце месяца разом зацвели сирень с черемухой, а за ними донские сады покрылись девственным покрывалом, стало холоднее, словно бело-розово-синие соцветия вобрали тепло в себя. Ребятам пришлось натягивать свитера и легкие куртки, они вернулись к кроссовкам с ботинками с как бы обрубленными носами, на которые пошла мода. Девчата навострились наплетать на голове множество косичек, чаще с разноцветными шнурками, негритянский образ жизни нравился молодежи больше, нежели образ жизни белых людей из развитых стран. На ум невольно приходил вывод, что новое поколение выбрало от предложенного цивилизацией самое плохое. По телевизору прозвучало откровение одного из депутатов Государственной думы, мол хорошо, что пьющая часть населения России ушла в мир иной. Я ужаснулся неприкрытому цинизму, оглашенному на всю страну, потому что тоже едва не попал в это число. Но до перестройки пил от случая к случаю, а с началом ее забухал от непонимания происходящих вокруг перемен. Кто пил по настоящему, тому было без разницы, что творилось вокруг.
  Облокотившись на жестяной жбан, из которого девчонка начала продавать газированную воду, я рассказывал Андреевне, какую обновку приобрела Татьяна. Это было вечернее платье в разводах от темно-синего, до светло-голубого с широким воротником, так что можно надеть колье и оно будет смотреться на груди как на витрине.
  - Откуда у нее столько денег, - всплескивала руками старая казачка. - Недавно сюда приходила, ну чистая куколка.
  - Про деньги я не интересовался, главное, она их с меня не требует, - улыбался я. - Но платье шикарное, на прием в Кремлевский дворец пойти не стыдно. Ради такого случая я купил билеты на балет "Жизель" по Адамо.
  - В этом балете сборная солянка, - не согласилась Лалка, разносчица чая. - Артисты задействованы ростовские, из Белоруссии и с Украины, ведущая пара заслуженных уже старые и с животами. Один из них, на второстепенных ролях, прыгает так, будто набитый камнями.
  - Балет хороший, - запротестовала Андреевна, словно видела его не раз. - Сходите, чего зря чужое мнение выслушивать.
  - Татьяна понравилась? - подмигнул я женщине.
  - Красивая, ничего не скажу. У нас в Ростове каждая вторая красавица, а эта будет первая. Где ты ее нашел?
  - На танцах, сама подобрала, - ухмыльнулся я.
  - До сих пор заскакиваешь?
  - А куда деваться.
  - А как же, кожу на нем надо почаще обновлять, - засмеялась Лалка. Подхватила с земли сумку с термосами и бумажными стаканчиками. - Не бери в голову, сама такая, но в Батайске даже присесть не на кого, одна алкашня тряпочная.
  Закрутила попой туда-сюда, ноги длинные, обтянутые джинсами, по кофточке навыпуск заплясали кольца иссиня-черных волос, куда там той Аксинье из кино. Пластичные движения могут быть только природными и чаще на Дону, где скрестились множество южных кровей. Лалку трахал один из наших, но любовь оказалась непродолжительной, с полгода, потом они подрались. Валютчик ей пощечину, она ему в морду чашку горячего чая.
  Ко мне подвалил денежный мешок, щеки сползли на плечи, груди расплылись тестом по животу, а тот отвис едва не до колен. Барсетка под мышкой показалась женским крохотным кошельком.
  - Берешь? - прогудела туша сквозь сопение.
  - Смотря что, - разглядывая по частям фигуру, промямлил я. - У вас валюта?
  - Она самая, - раскрывая барсетку, толстяк засопел подкатившим на Финляндский вокзал паровозом с Лениным. - Небольшая загвоздочка, валюта пошла ржавыми кляксами, да так, что мои домашние подумали, это кровь проступила. Может, еще не поздно их оттереть?
  Вытащив едва не половину упаковки двадцатидолларовых купюр нового образца, он вложил их в мои подставленные руки. Я только почувствовал прикосновение бумаги к пальцам, как сразу сообразил в чем дело. Банкноты где-то подмокли, и пачка наглухо слиплась, ее хозяин попытался срезать с одного из торцов нитку, но вместо нее содрал угол отсыревшей купюры. Вторая нитка опоясывала ржавой проволокой противоположную сторону прямоугольника, казалось, что баксы начнут рваться от малейшего прикосновения к ним. Я долго прощупывал упаковку, примериваясь, стоит ли с ней связываться, может, ржавчина и правда настоящая кровь, как месть предыдущего владельца.
  - Откуда они? - спросил я у толстяка, чтобы не затягивать паузу. - Ну очень невзрачные.
  - С Кавказа, мне ими за товар заплатили, - признался тот. - Когда абхазскую границу пересекали, спрятали под днищем кузова, чтобы погранцы не оприходовали. Дома я засунул пачку под холодильник, не знаю, размораживала его мать, или нет, но баксы начали рыжеть. Домашние подумали, что они фальшивые, но я еще на месте каждую купюру прощупывал.
  - Что вы возили в Абхазию?
  - Картошку.
  - Мой брат ее в Чечню переправлял.
  - Вернулся?
  - Живой.
  - А деньги?
  - Не спрашивал.
  - Мы ездили по договоренности с Гудаутскими властями, доставляли товар для живущих там со времен царя русских поселенцев. От Адлера нас сопровождали охранники, на горном серпантине едва не вперлись в засаду, - толстяк вытер грудь широким платком, эдаким подобием полотенца.- А в Чечню для кого, боевиков кормить? Если там остались еще русские, то нас они ненавидят.
  - Слышал про это, надо было дергать из логова, как только чеченцы завыли на Луну, - поморщился я. - А они тормознулись, мол, квартиры с добром жалко бросать. Теперь самих уже нет.
  - К нам женщину с дочкой подселили, беженки, земляки только по фамилиям, а так те же горцы. - сделал отмашку клиент. - Чеченцы у себя русских из квартир выкинули и почти всех уничтожили, в России многоэтажки повзрывали, людей с детьми погубили, а им за это русские бабки. Да на восстановление Чечни пришлое наше правительство валюту эшелонами посылает, потому что западные наблюдатели с Ковалевым в России пальцем грозят, мол, обижаете малые народы. Классический дурдом, в полном смысле слова.
  - Давай займемся делом, все равно ничего друг другу не докажем. Тут нужны активные действия.
  - Согласен. Что скажешь насчет пресса?
  - Не знаю. Начни его раздергивать, купюры поползут сопревшей бумагой, - переступил я с ноги на ногу.
  - Здесь восемьсот долларов, хотели просушить, да побоялись, подумали, что возьмутся еще коробиться. Они каким-то веществом пропитаны.
  - Для защиты от внешней среды, - кивнул я. - Что на них ржавчина выступила, это чепуха, американцы внедрили в волокно металлические волоски, они и поржавели. Есть такой состав, который коросту смывает.
  - Знаю, но замес годен для одной купюры, - перебил толстяк. - Намазал, подержал и сразу замыл водой. А здесь нужно растащить почти половину пачки.
  - Тогда не придумаю, что предпринять, - пожал я плечами, посмотрев на прямоугольный пресс с надорванным углом на верхней купюре и на врезавшиеся по краям нитки.- Пройди на рынок, может, кто из опытных валютчиков тебе подкинет способ.
  - Подсказывали уже, - запыхтел клиент. - За восемьсот баксов дают триста нормальных.
  - Вот видишь? - поднял я голову, не сразу охватывая взглядом лицо великана. - Хоть что-то вернешь, иначе выбросишь все в мусорное ведро.
  - Пусть хотя бы пополам, такая дорога.., - после раздумья ухнул клиент. - Да мать еще наезжает, мол, убили кого-то по дороге, а кровь-то и дала знать. Мне "Москвич" пора менять, а она, мол, удачи не будет.
  Отвернувшись к жбану, я принялся за изучение квадрата из долларов. Сначала нащупал на боковине подобие щели размером с лезвие бритвы, ниже отыскал вторую. С другого бока ноготь протискивался тоже. Если влить в них воды и дать просочиться, то может быть купюры растащатся, а с тонкими пластами справиться будет легче. Надо бы эту пачку попробовать освободить от ниток, а после бросить в кастрюлю с водой, пусть бы пооткисала.
  Толстяк не мешал мне советами, выпуская пар через губы трубочкой, от него исходил плотный запах пота, перебивавший базарные, даже рыбный. Может быть поэтому он вспоминал лишь родную мать, в то время когда другие мужчины ссылались на жену. Я повертел квадратик в руках:
  - Короче, по сколько ты хочешь их сдать?
  - Пополам, дешевле расставаться нет смысла, - не замедлил с ответом толстяк. - Легче попробовать самому раздербанить пачку.
  - Хорошо, попытаюсь повозиться, - пряча доллары в сумку, пошел я ва-банк. - Ты сказал, что здесь восемьсот баксов, эта цифра точная?
  - Сорок одна двадцатка, сам перевязывал. Верхнюю не считаю, у нее мы угол успели оторвать.
  - Четыреста долларов по двадцать девять рублей за каждый.
  - Одиннадцать тысяч шестьсот.
  - А если одиннадцать с половиной?
  - Одиннадцать шестьсот, - встал толстяк в позу. - Не забывай, что жадность фраера губит.
  Я отстегнул сумму, клиент быстро перелистал пятисотенные, спрятав пачку в нагрудный клапан, встряхнул моржовой ластой:
  - Свою головную боль я сбросил, возьмись за них теперь ты. Что с ними не пролетишь, это сто процентов.
  - Дай Бог на добром слове.
  Два дня я мудохался с пачкой как мужик с разболевшимся зубом - и вот он, этот зуб, и подсобным инструментом его не вырвешь. Пачка представляла собой монолит могущий выдержать любой колюще- режущий инструмент. Поначалу я намерился срезать нитки, но они так глубоко вошли в ребра квадрата, что ни бритвой, ни ножницами, ни тем более ножом поддеть их не удалось. Как выяснилось после долгого и упорного труда, там иголку некуда было подсунуть. Попробовал накапать воды в щели по бокам, но никакой реакции не последовало, бросил пачку в чашку, залил ее водой в надежде, что за ночь нитки и банкноты размокнут. В первый и во второй дни ничего не произошло, словно кто-то основательно проварил баксы в клее. Тогда я решил проконсультироваться у валютчиков, но и здесь ждало разочарование, Наполеон, Дэйл и другие спекулянты как сквозь землю провалились. Крупная сумма денег оказалась замороженной, я подтащил ноги к рукам и занялся прежним промыслом - перекидками клиентов валютчикам с центра. Опять приходилось пробегать к армянам мимо "своих" менял, ловя их жадно-презрительные взгляды, парни даже не пытались понять, что я никогда ни на кого не пахал, считая это оскорблением собственного достоинства. В совдепии трудился на общество, а в целом на государство, мог тогда работать и бесплатно. И на себя любимого, кроме святой обязанности - семьи.
  Прошло больше недели, когда нарисовался наконец Дэйл, один из профессоров "от базара". Заметив его, я дал знак, что для него что-то имеется, решив, сразу заводить разговор о пачке купюр не стоит, он мог попытаться перекупить ее за сходную для себя цену. Она какой была, такой осталась, несмотря на то, что отмокала в течении двух дней. Но Дэйл, тощий как тесовая доска, подскочил лишь минут через двадцать. Поговорив ни о чем, я предложил ему австралийскую монету времен королевы Виктории, тот равнодушно повертел ее в руках и вернул.
  - Ту шиллинг, прошлый век, - напомнил я. - Может быть, знаменитые "Поющие в терновнике" еще не успели обосноваться на своих фермах.
  - Пускай они поторопятся, иначе накроют пыльные бури и отары овец разбегутся по Австралии, - приподнял костлявые плечи истребитель - перехватчик. - Больше нет ничего?
  - Ты же с фельдиперсовым фасоном, два шиллинга тебе уже не валюта.
  - Хоть пять, знаешь, сколько их в фунте стерлингов?
  - Было до семьдесят первого года того века, - отпарировал я. - Теперь монетка превратилась в нумизматическую редкость, потому что англичане с двенадцатеричной перешли на десятеричную систему. Как во всем мире.
  - Не во всем... но это не главное. Что еще?
  Вытащив прямоугольник баксов, я показал Дэйлу, подумал, что он тут же уцепится за них, но перекупщик даже руки не протянул.
  - Опять не то! - оторопел я.
  - Почему, это как раз то самое, но встает вопрос, каким способом ты собираешься их раздирать, - прогундосил следопыт. Голос у него был с французским прононсом. - Тебе их рыхлый бугай принес, похожий на Вещего, подручного Пахаря?
  - Он самый. Что желаешь этим сказать? - насторожился я.
  - Дней десять назад мы тоже ломали голову над этой пачкой, - снова передернулся Дэйл. - Нам показалось, что баксы упали в ведро с Бфом или клей сам пролился на них. Верх хозяин отмыть и растворить от него сумел, а отделить по одной не получилось. Мы проводить опыты дальше не взялись.
  - Кто не взялся? - пробормотал я.
  - Мы с Пасюком.
  - Пасюк ни хрена не смыслит, он берет всегда то, в чем уверен на сто процентов.
  - Разве это неправильно?
  - Помнишь старого армянина Скрипку? Тот никогда не пролетал, потому что подчинялся одному закону: купил - продал, и всегда был при деньгах. Все знают, что этот закон исповедуют самые богатые люди в мире, но рисковать надо тоже.
  - Ты их взял, теперь твоя очередь думать. Если больше ничего нет, я отваливаю.
  До конца дня я маялся от мысли, зачем связался с пачкой. Но только клиенты Канальчиковой дачи, или ростовской Ковалевки, способны были побежать вслед за скрывшимся за поворотом скорым поездом. Догнать его и с восторгом рассказать об этом товарищам. Наверное, я не дошел еще до кондиции, потому что наряду с терзаниями не переставал искать способ отстирывания купюр. Я нашел его. Не помню, как доехал до дома, даже не обратил внимания на двух типов, проводивших меня до разбитого подъезда. Когда потянул ручку первой двери, почувствовал за спиной что-то не ладное. Воткнув ключ в замок второй двери, осторожно повесил на него сумку с деньгами, чтобы не спугнуть притаившихся парней резкими движениями. Затем пошарил по стене в поисках выключателя. День прибавился, в неухоженный тоннель вливался полумрак с улицы, но он мог лишь размыть очертания предметов, поэтому, когда над площадкой второго этажа вспыхнула лампочка, я едва удержал вздох облегчения. Обернувшись, увидел обоих парней, один из которых успел подняться за мной, второй остался на ступеньке короткой лестницы, но такого поворота событий пацаны не ожидали. Этажом выше хлопнула дверь, послышались голоса уходящей женщины и провожающих ее, первый парень сразу отдернул кулак от брючного кармана, из него торчала рукоятка пистолета. Холодок пробежал по моему позвонку, сколько бы ни простоял на рынке, сколько ни было разных экстремальных ситуаций, когда вопрос о "быть или не быть" ставился остро, я не мог привыкнуть к подъему адреналина в крови. На лбу выступила испарина. Второй пентюх с вислыми плечами оступился на ступеньку ниже, у него была курносая морда с голубыми глазами. Я знал, что взгляд у меня бывает жестким, а тут рассуждать, тем более взывать к совести, было бесполезно.
  - В квартире решили взять, - сказал я, переводя режущий прищур с одного на другого. Первый парень, стоявший рядом со мной, был стройным, черноглазым жителем донских степей с отмордованным русской кровью зверством, остатки которой плескались в его антрацитных зрачках. - В сумке денег показалось мало, а в квартире, если жертву утюжком прогладить, еще бы что нашлось.
  Парни молчали, не решаясь предпринять какие-либо действия или уходить, или рвануться вперед, чтобы в следующий раз я был с ними сговорчивее, висящая на ключе сумка не переставала мозолить им глаза своей доступностью. На втором этаже все не заканчивалось женское расставание - с завершением очередной мысли с отступлением на длину подошвы туфли к лестнице.
  - Дома не держу ничего лишнего, чтобы не привлекать любопытных взоров и чтобы не давать пищи для домыслов даже женщинам. Вам у меня ничего не светило, так что дурней поступка, чем ваш, и придумать нельзя, - продолжал я рассуждать как бы сам с собой, не спуская глаз с отморозков. Услышав, что по ступенькам решили наконец пройтись, закончил. - А теперь дергайте отсюда поскорее, иначе моя ответная реакция и звонок в милицию будут обеспечены.
  Мой решительный вид с шагающей по лестнице женщиной сделали свое дело, первым соскочил с выступа пребывающий на вторых ролях пентюх, способный лишь на добивание. За ним скрылся за дверями, стараясь не выдать волнения, черноглазый отморозок, мечтающий доказать пацанам, что живет "по понятиям". Третьей, округлив глаза, проскользнула мимо молодая женщина с высокими грудями. Когда переступила порог поломанной дверной створки, она невольно оглянулась.
  - Ко мне зайдешь? - пригласил я ее с подобием улыбки на стянутых губах.
  - Нет... лучше в следующий раз, - не сразу нашлась красавица, продолжая пятиться к выходу.
  - Как хочешь, - сразу успокоился я.
  Когда вошел в квартиру, от происшествия не осталось следа, выдернув из кармашка в сумке пачку долларов, бросил ее на стол, затем включил телевизор, побродил по комнате взад-вперед и набравшись решимости, шагнул на кухню. Снял с подоконника кастрюлю, сунул в нее баксы, потом нашарил за шкафчиком бутыль с отбеливателем для белья и залил их раствором. Минуты через две перевернул пачку, помешал в кастрюле, еще через минуту выплеснул потемневший состав в раковину, а брусок замочил в воде, пополоскав его, вылил воду и задвинул кастрюлю на место. Затем взял ножницы, острый конец просунул сбоку пачки, срезал нитки и попробовал разделить ее на две части. Она подалась, скорее всего, валюта долгое время пролежала под тяжелым гнетом. Народ наш на уловки всегда был хитер, и не подумаешь, что там может что-то быть, а оттуда попискивает, разгребешь кучу, а под ней птенцы лейтенанта Шмидта, на поруки просятся. Толстяк тоже решил спрятать доллары, чтобы ни одна собака не подкопалась, они под холодильником спрессовались в кирпич, отсыревшие, покрытые специальным составом для защиты от вредной внешней среды. Отбеливатель растворил ржавчину от железных волосков, слизав заодно защитный слой купюр, он был отечественного производства, выпущенный одним из периферийных предприятий. Наша продукция растащила бы и магниты, если бы это потребовалось. Растормошив пачку потряхиваниями с постукиваниями до состояния, когда края купюр сдвинулись с места, я принялся слой за слоем уменьшать прямоугольник, пока он не истончился до нескольких банкнот. Попробовал бритвой отслоить первую банкноту и понял, что здесь подойдет лишь деревянная щепочка, с нею работа пошла веселее. Когда позвонили в дверь, успел обклеить двадцати долларовыми бумажками половину кухни. Я давно знал о свойствах отбеливателя растворять не только чернила, ржавчину, но и защитный слой долларов, но пользоваться атомным средством приходилось редко. Главным в этом деле было не передержать в нем банкноты дольше нужного, иначе дома сработанный химикат сожрал бы и портрет президента Америки с окружающей символикой, оставив от него белый прямоугольник, расползающийся на глазах.
  На лестничной площадке стояла Татьяна, за суматохой я забыл о переговорах с ней и в какой день мы встречаемся.
  - С чего это ты такой сосредоточенный, - поинтересовалась она с раскатистым "р", подставляя щеку для поцелуя. - Больше никто тебе не звонил?
  - А кто должен был позвонить!
  - Тот человек, например, который нас доставал.
  - Нет, - поморщился я.
  Бывшая любовница Людмила затрахала телефонными трелями не только меня, но и женщин, появлявшихся после нее. Что я только не делал: отключал аппарат, обещал выдернуть ноги, разбить ей стекла в окнах, натравить алкашей - угрозы не помогали. Словно она поняла, что эти обещания осуществить я не смогу, потому что принадлежу к другому типу людей. Тогда я пошел к участковому инспектору в ее районе, рассказал ему о сотнях телефонных сигналов в день, о незваных приходах со стояниями под дверями и под окнами, со стуками кулаками. С десятком писем на целые тетрадки, в которых Людмила горела желанием взять реванш за свою разбитую молодую жизнь.
  - Что вы хотите от больной женщины? - неожиданно спросил участковый. - Ее сын побывал в Ковалевке с приступами шизофрении, он инвалид второй группы, как и его мать. Обе двоюродных сестры тоже страдают головными проблемами и тоже на инвалидности.
  - Про сестер я от нее, конечно, слышал, - смутился я. - А сын по ее же рассказам попал в Ковалевку после белой горячки.
  - Нет, уважаемый, у этой семьи проблемы наследственные, - усмехнулся участковый. - Вам нужно было сначала присмотреться, прежде чем знакомиться и ложиться с ней в постель. Кстати, на вас заявление от нее тоже имеется, оно о том что вы стоите на базаре, скупаете доллары с золотом и другими изделиями из драгоценных металлов. Что вы на это скажете?
  - Здесь она права, - развел я руками. - Простите, но что не запрещено, то разрешено и этот закон отменять никто пока не собирался.
  - У меня к вам претензий по данному вопросу никаких. В отношении же бывшей вашей любовницы мы можем обещать лишь одно: как только поведение этой семейки станет угрожать обществу, мы направим обоих на лечение в Ковалевку. А пока проведем с ними разъяснительную беседу.
  - Спасибо, товарищ лейтенант, - надевая шапку, направился я к выходу. Когда собрался закрывать дверь, услышал голос участкового:
  - Заходите, товарищ писатель, но будет лучше, если этот вопрос вы решите сами. Как улаживаете их на рынке...
  Пока Татьяна расчесывала волосы перед зеркалом, я прошел на кухню, прикрыв дверь, собрал двадцатки, сунул их в ящик стола. На тех, которые подсохли, бумага стала тоньше и шершавее, еще немного, и мог бы их передержать в отбеливателе, и тогда баксами в дырках неприлично было бы даже стены обклеивать.
  - Что ты там делаешь? - послышался голос любовницы. - Ты не рад моему приходу?
  - Я чайник ставлю, - загремел я чайником. - Ужинать будешь?
  - А что у тебя есть?
  - Могу сварганить яичницу с колбасой, еще есть апельсиновый сок, крекер с сыром, халва арахисовая. Кстати, я ждал тебя вчера.
  - Сын решил продать свою "восьмерку", - появилась Татьяна в дверях, облокотившись о лудку, вздохнула. - Деньги просит на новую машину, а я против, потому что родную мать раз в год подвозит лишь до работы. Да и средств больших нет.
  Когда мы познакомились, новая пассия сказала, что все у нас будет, если получится с совместной жизнью. Узнав меня поближе, поняла, что кроме литературы и издания собственной книги я ни о чем думать не желаю и намеки на то, что "все у нас будет", прекратились. Я действительно жил обособленной от общества жизнью, довольствовался заработком и не чужими мыслями об окружающем мире. Друзья Татьяны показались мне пустыми обывателями с извечными проблемами о деньгах и благополучном быте, каких у большинства населения России мешок с маленькой тележкой. Им я тоже не понравился. После деятельного начальника, ее любовника и слесаря-газовика в одном лице с "мерсом" и дачей на побережье Черного моря, создавшего с уходом из конторы бригаду шабашей по прокладке газопроводов на периферии, мне в данном обществе, уважающем лишь монету в кармане, делать со своими выводами о смысле жизни и возникновении Вселенной, было нечего. Подруги Татьяны таяли от прежнего ее любовника снеговиками под батареей отопления, поэтому слова, что денег на новую машину у нее нет, я пропустил мимо ушей.
  - Что ты хочешь отведать? - переспросил я. - Проходи в комнату, я все приготовлю и принесу.
  - Подожди, я посмотрю сама, чем ты богат.
  Открыв дверцу холодильника, Татьяна оттопырила круглый зад, к которому я сразу дурашливо пристроился.
  - Перестань, сексуальный маньяк. У тебя тут кроме знакомых сырков да куска колбасы на стол нести нечего. Борщ когда доешь?
  - Успею, кастрюлька большая.
  Посмотрев по телевизору заседание госдумы о мерах по повышению благосостояния народа о новых путях развития, о том, что народные избранники обязаны пересесть на отечественные машины, мы выключили аппарат и занялись любовью. Татьяна жадно хапала меня, словно только что вошла во вкус, семнадцать лет она обходилась нечастыми посещениями к себе женатого газовика, а здесь был холостой и сразу весь. Мы кувыркались до тех пор, пока не вспомнили о выкипевшем чайнике, потом обхватили каждый свою подушку и заснули.
  Ожидаемого дохода от пачки двадцати долларовых ассигнаций не получалось, когда я принес ее на базар, ребята отказались принимать постиранные баксы. Многие купюры сильно побелели, другие стали такими тонкими, что светились насквозь, попадались надорванные или шершавые как наждачная бумага. Отбеливатель основательно слизал защитный слой и хлопчато-шелковая основа затопорщилась волокнами, этого оказалось достаточно, чтобы менялы уловили суть дела.
  - Долго ты их шмурыгал? - Интересовались они, протягивая банкноты между подушечками на пальцах. - Еще немного и получилось бы как у того фокусника: вот она была - и нету.
  - Нормальные доллары, - возмущался я. - Я с них только грязь убрал.
  - Не нужно было этого делать,- учили меня родившиеся валютчиками. - Из всех операций ты забыл главную, бакс просушки с пересушками не любит, его надо мокренького завернуть в марлевую тряпочку и прогладить в меру горячим утюжком. Чуть-чуть. Можно еще вместо марли взять кусок тонкой влажной материи, а после вложить в книгу между листами, придавив ее грузом, тогда бакс станет ровным и хрустящим. А теперь и Наполеон подумает - брать твои двадцатки или не стоит.
  Так и случилось, Наполеон с Дэйлом и еще с парой охотников за долларовым старьем сбивали цену до той, по которой я взял сам. И я закипел, придя домой, раскидал пачку по столу, отобрав почти неповрежденные, сложил их в отдельную стопку, отсеял и побелевшие. Насквозь светящихся и с надорванными краями набралось несколько штук. Утром, посмотрев новости из Чечни, поехал на Северный жилой массив, где на площади Космонавтов находился сбербанк с обменным пунктом внутри. Возле дверей торчал меняла в бронежилете и в куртке со множеством карманов, он работал конечно не сам по себе, его тоже курировали менты. Перебросившись с ним несколькими фразами, я вытащил первую партию двадцаток, их оказалось девятнадцать. Пересчитав купюры, валютчик без претензий сунул их в один из клапанов, а взамен выдернул пачку "пятихаток". Я знал, что берет он на червонец ниже от рыночного, поэтому молча наблюдал за процессом, тем более, что свои деньги я почти вернул. Остальные можно было сдать и подешевле:
  - А эти ты по сколько бы взял? - Показал я тринадцать побелевших купюр. - Только без карусели.
  - По столько же и возьму, - прогудел валютчик. - Стирал их, что ли?
  - Клиент приправил мне эти двадцатки с налетом ржавчины, - я перемялся с ноги на ногу. - Думал, что сотру их в порошок.
  - Пополоскал бы в отбеливателе и промыл бы потом в проточной воде. Здесь главное - не передержать, иначе они начнут расползаться, - объяснял меняла, отсчитывая деньги. - Ты проволындался, вот они и побелели.
  - Может, из оставшихся тоже что выберешь? - нацелился я на полное избавление от нежданного подарка судьбы. - У меня еще восемь штук заторчало.
  Мужчина долго сортировал доллары, просвечивая их в лучах солнца, наконец, отобрал пять почти полностью убитых, по-моему личному мнению, ассигнаций, а три вернул назад:
  - С этими езжай на Буденновский, там находится единственный обменник, где можно сдать и разорванные пополам. Но с паспортом, за размен они берут двадцать пять процентов. - он передал деньги за сто долларов. - Если появятся подобные этим, неси, у меня с ними проблем нет, сын со снохой в загранку мотаются, и клиенты здесь не как у вас на базаре. А мне лишь бы работа была.
  Я уезжал с Северного почти счастливый. Бывают моменты - не времена с минутами и мгновениями, а именно моменты - когда чувствуешь себя как на крыльях, словно летишь над землей, а вокруг все в розовом свете. Такое возможно только в ускакавшем в неведомое детстве, во взрослом же состоянии, когда видишь, что тебя хотят обмануть, обокрасть, обдурить, убить, в конце концов, когда за спиной постоянно дышащая в затылок тревога, об ощущении полета думаешь по другому, типа, вот уже и крыша принялась сползать. Осталось только срубу уйти в землю.
  В тот день даже убитые двадцатки я без проблем сдал в обменный пункт на Буденновском, который располагался почти под собственным носом.
  Отношения с Татьяной с каждой встречей портились все сильнее. Казалось бы что еще нужно, трахай красивую женщину, кушай приготовленный ею вкусный полуукраинский борщ и в ус не дуй. В квартире уберет, постирушки затеет, денег не спрашивает, когда бывали с ней в театре, шли по улице или ехали в транспорте, народ в нашу сторону оборачивался. Но не получалось выкинуть из головы ее любовника, простить, что семнадцать лет не давала житья законной его жене. Я словно физически ощущал, какой несет она каменный крест и будто часть его ложилась на мои плечи, понимал, это от того, что жена газовика прокляла соперницу. А надо бы проклясть его за насмешки над обеими женщинами, невзирая на древнюю пословицу: сучка не захочет, кобель не вскочит. И бросить подружку у меня сил не хватало. Мы строили планы, как вместе проведем отпуск, она соглашалась на все, а я настаивал только на море, на горах, на солнце с танцплощадками. Сама судьба шла нам навстречу, потому что отпуск у нее выпадал на конец августа, начало сентября, когда наступал почти бархатный сезон.
  Я появился на рынке как всегда и сразу заметил, что Наполеон с Дэйлом поджидали меня давно. Я понял, что цену на постиранные доллары они готовы приподнять, угнездившись на своем месте, передвинул сумку под локоть и окинул быстрым взглядом примостившихся возле холодильников перекупщиков:
  - Ша, ребята, - поднял я вверх два пальца в виде латинской буквы "V". - Вы опоздали.
  - Сдал, - догадался Наполеон. - По сколько, если не секрет?
  - Только три двадцатки ушли по минус двадцать пять процентов, остальные на червонец дешевле от приема на центральном проходе.
  - Этого не может быть, потому что такого быть не может никогда, - прогундосил Дэйл. - Они были белые, порванные и светились насквозь, такие даже в Америке вызвали бы подозрение. Ты же не хочешь сказать, что слетал туда и вернулся обратно.
  - Зачем порхать, когда нужно работать, - покривил я губы. - Есть люди, которые часто проделывают рейсы за границу, и для них состояние валюты значения не имеет. Это у нас привыкли придираться к любой закорючке, чтобы сделать на этом бабки.
  - Клиенты тоже хотят покупать хрустящие доллары, - недоверчиво обследовав меня, не согласился Наполеон. - Многие таможенные печати на дух не воспринимают, листочек или загогулину какую размером с тыльную сторону карандаша. А ты нам вешаешь лапшу, что сдал пропущенные через стиральную машину баксы по базарной цене.
  - Клиентов мы брать чистые купюры приучили сами, потому что сами же сбиваем цену за любую помарочку, - возразил я. - На этом крутится бригада валютчиков, забывая, что волна имеет свойство откатываться. Но баксов у меня действительно нет, я сдал их по цене, которую вам назвал.
  - Пошли отсюда, писателя что ли не знаешь, он нам любую книгу сочинит, - махнул рукой Наполеон. Дэйл тоже все понял по своему. - Толкнул на двести рублей дороже, а нам втирает, что по потолку.
  Я не стал спорить, цыкнув слюной вслед реставраторам.
  Недели две оба перекупщика обходили меня стороной, на это я только усмехался, ведь заработать четыреста десять баксов на одной операции удавалось не каждому. Лишь десять долларов ушло на проценты за неликвидность трех купюр и на червонец меньшую сумму сдачи остальных. Теперь я мог банковать на тысяче баксов, что в два раза повышало возможность заработка, беготня в людском водовороте к богатым валютчикам почти отпадала. И хотя редко кто приходил вечером с крупными деньгами, но со штукой долларов заглядывали, купцы на нее водились тоже.
  В один из жарких дней цыгане с периферии спихнули мне оптом почти сто граммов золота Весы у них были аптечные с маленькими чашечками, а гирьками служили копеечные монеты семидесятых - восьмидесятых годов. Копейка - грамм. Перед этим Пахарь предупредил нас, что ожидается набег налоговых инспекторов, он только что вышел из тюрьмы на Богатяновском спуске. Устойчивые слухи об освобождении посредника между ментами и криминальными структурами подтвердились, бригадир вновь занял свое место, отсидев восемь месяцев вместо восьми лет. Я старался не влезать в то, что меня не касалось, здесь в самый раз подходила поговорка: тише едешь-дальше будешь, и все равно на меня смотрели как на представителя пишущей братии. Кто-то чего-то не договаривал, или заявлял о непорядках в надежде, что донесу куда надо, но я был сам по себе, не работая ни на кого. Бригадир сторонился меня тоже, и сам держал на расстоянии, выглядел он похудевшим, джип пришлось поменять на высокозадую "Ниву". Но скоро он снова растолстеет, лицо начнет напоминать витрину одного из героев рассказа Миши Евдокимова про "морда крас-сная такая".
  Стрелки на башенных часах подползли к восьми вечера, затарив золото в кулечки, я навострился домой.
  - Постоял бы еще немного, день прибавился, - как всегда посоветовала Андреевна. - Или Татьяна придет?
  - Сегодня у нас вечер отдыха, - помахал я ей рукой, запихивая сумку под мышку. - Желаю удачной торговли.
  - С Богом, - откликнулась казачка.
  По трамвайным путям я направился на автобусную остановку. После окончания работы мы расставались с упоминанием Бога, уж столько лет прошло после разграбления и дележа России на демократические куски, а тишь да благодать не наступали. Все так же споро подрастали новые выродки, убивающие стариков и старух за мелочь в кармане, а про бомжей говорить не стоило.
  Закрыв двери квартиры, я прошел на кухню, разложив перстеньки к перстенькам, цепочки к цепочкам, кулончики с мелочью по разным кучкам, разбросал их по баночкам и залил нашатырным спиртом. Он растворял грязь. После минут пяти отмокания со взбалтыванием, их требовалось промыть в проточной воде, иначе разглядеть сразу какое нормальное, а какое с дефектом, не представлялось возможным. Цыганча подкинула как всегда больше ломовухи, но несколько изделий намекали на ходовой спрос, я занялся их исследованием. Когда оставалось перебрать всего щепоть, зазвонил звонок над дверью. Я заглянул в глазок, но лампочку на площадке снова выкрутили, не ответили и на голос, тогда я зажал в одной руке дежуривший в прихожей кухонный нож, в другую взял молоток и резко толкнул дверь плечом. Внешняя, как у всех, распахивалась наружу. И едва не сбил успевшую изогнуться Маринку.
  - Озверел что ли, мудак? - поправляя прическу, набросилась она на меня. - Чуть половину лица не снес.
  - Я же спросил кто там, - развел я руками. - А ты промолчала.
  - Сам ты промолчал, идиот. Кричать на весь подъезд, что ли? - Покрутила Маринка пальцем возле виска. - Или ты хочешь, чтобы все соседи сбежались? Я помахала тебе рукой.
  Я не стал доказывать, что в глазок была видна только крайняя плоть самого глазка, все остальное утопало в темноте, молча отступил в сторону. Маринка сняла туфли, села все еще сердито сопя в кресло возле стола с печатной машинкой. Бросив на тумбочку подручный инструмент, я покосился в сторону кухни, но дверь с матовым стеклом была плотно прижата к лудке. Хорошо что сегодня у нас с Татьяной выпадал день отдыха, впрочем, если бы что не так, Маринка все бы поняла. Как сейчас.
  - Рассказывай, - облокотился я с усмешкой о край столешницы. - Опять залетела?
  - А то не знаешь, - покривилась молодая женщина, обиженная на грубую встречу. - Везет, блин, с мужем не хватаю, а с ... мужем как чуть, так задержка месячных.
  - Ты выскочила замуж? Тебя можно поздравить?
  - Ну... с сожителем, какая тебе разница. Все равно задержка.
  - Давно бастуешь?
  - Недели две. Своему ничего не говорю, еще подумает, что от него, на руках будет носить. А мне лишние хлопоты ни к чему.
  - Может, правда от него?
  - Обалдел, что ли! А... не от ветра же, но второй ребенок, сам понимаешь, да еще в такое неспокойное время, когда зарплаты по году задерживают. Тут с одним справиться не могу, во всем ему отказываю.
  - Да еще черненький, - ухмыльнулся я.
  - Что?
  - Это я с собой. Но учти, вино за твой счет.
  - Я видела, как вы в автобус втаскивались, - ревниво обследовала меня Маринка. Вот женщины, сами направо и налево, а кобелю не дают поссать за углом. - Вино принесла, в сумке стоит.
  - Марочное?
  - Три семерки. Хотела "Кокур", он послаще, но толку от него нуль без палочки, а от вермута аж нутро жаром схватывается. Кстати, от того "Кокура" только на горшок тянет.
  - По тяжелому?
  - По всякому. Что ты сегодня все подначиваешь, перетрахался с той черненькой? - всмотрелась в меня Маринка. - Или старость напирает? Не желаешь помочь, так и скажи.
  - Когда я тебе отказывал. Ты для меня тоже палочка - выручалочка.
  - А то! Если никого вокруг не оказывалось, или забухал по черному, дорогу ко мне всегда находил, - потеплела глазами верная любовница. - Помню, тебе уже было под сорок, а мне только двадцать стукнуло, когда нас подруга свела. Кстати, Анку ты тоже оприходовал.
  - Врет, - отнекался я.
  - Анка меня не обманывала, как и я ее. Лапшу на уши вешать будешь кому попроще.
  - Понял и не спорю. Тем более, пора приступать к работе.
  - Воды горячей нет?
  - Могу нагреть в чайнике.
  - Ладно, тащи бутылку и доставай из морозилки свой любимый сырок. На закусь.
  Вино Маринку обволакивало сразу, если другие женщины умудрялись держаться, то она превращалась в мягкую минут через пятнадцать. Губы у нее полнели, глаза увеличивались, груди приподнимались выше, и возникало неожиданное озарение, что женщине придает красоты сама природа, когда не захочешь - возбудишься. Только вчера на ее месте сидела Татьяна, и снова уже невмоготу. Рука сама ныряла под прикрывающую бедра темно-синюю юбку, пальцы оттопыривали края трусиков, нащупывали лобок с половыми долями и принимались ласкать бугорок клитора. Маринка опускала подбородок на мое плечо, устилая спину своими дивными волосами, дыхание у нее учащалось, она ловила губы, всасывала их в себя, прижимаясь к вспотевшему телу. Другой рукой я обхаживал ее соски на грудях, твердых и шелковых как у девочек пятнадцати лет, когда летом они протискивались по проходу автобуса, ненароком протягивая ими по обнаженному моему плечу. Персты продолжали массажировать дольки нижних половых губ, один из них сползал по ущелью к туннелю с вовлекающим входом, скользил вверх-вниз, пока смазки не становилось достаточно, пока не начинал слышаться слякающий звук, заставляющий напрягаться член. Маринка расстегивала ширинку, обхватывала пальцами головку члена, подушечкой большого промокая на нем капельку липкой жидкости. Значит готов и я. Кожа к этому времени на члене расправлялась, уздечка звенела струной. Если поначалу Маринка могла накатывать ее на головку, то теперь она лишь гладила лоснящийся шелковый фаллос. Прикосновение ее пальцев приносило нетерпеливое наслаждение, готовое сорваться тетивой, вытолкнув струю спермы. Но до этого доводить было рано, поводив языками друг другу по полости ртов, половив набухшие губы, мы расслаблялись. Я разворачивал любовницу за обмякшие плечи, задрав юбку на выпирающую попку, стаскивал трусики и, направив член, на котором можно было дотащить ведро воды на пятый этаж, погружал его в призывно играющее мышцами влагалище. Начиналась мучительно сладкая работа, когда становились дыбом волосы на яйцах, когда невозможно было к ним прикоснуться из-за невыносимой щекотки, когда свербило в заднем проходе, словно вокруг него бегал маленький язычок. Партнерша опиралась руками о край стола, охала, ахала, захлебывалась сладострастием. В зеркало сбоку было видно, как с уст ее капала слюна и пламенели щеки, как не в силах была она распахнуть глаза, трепеща ресницами, словно попавшими в паутину бабочками - махаонами. Темные локоны обрамляли лицо, прилипая к щекам, к углам жаркого рта, к влажным, жадным губам, к груди за неожиданно распахнувшейся кофточкой, к высокой шее. Соски скользили по поверхности стола и снова взлетали, в голове проносилась мысль: а был ли лифчик? Прижималась к моему лобку попка, терлись не переставая о ляжки полные бедра... О, какое это счастье заниматься любовью с длинноногой женщиной! Это не капризная девушка, которой мешает то вес твоего тела, то дыхание, или она морщится, что не в ту сторону качаю, то вообще попал не туда. А притрешься, оказывается, что она способна лежать как сосна, дожидаясь зарождения оргазма, и когда он вдруг ее захлестывает, испуганно таращит глаза с немым вопросом: не кончается ли в данный момент она сама и не пора ли закругляться. И хочется тогда спросить, чем ты таким располагаешь, что ставишь из себя секс бомбу? Ты у меня случайная, как и я у тебя, и не о шалостях с тобой мне мечталось, а захотелось окунуться в далекую молодость, когда трещали по швам не только трусы, но и ... Короче, проехали.
  Маринка тем временем оборотилась ко мне передом, я мигом содрал с нее трусы, приподняв одну ногу, поставил ступней на подлокотник кресла. Когда я пил и курил, то или быстро кончал, или кончить не мог совсем, оргазм тоже бывал разный. То от боли и сладости сознание меркло, то из яиц через член словно вытянули соплю, сползла она на его головку, измазала всю. А бросил вино с сигаретами, лишь первое время ощущения оставались неяркими, затем так разошелся, что бабы прекращали ловить кайф, с беспокойством наблюдая за моими кувырканиями возле них. Но стоило Маринке повернуться ко мне передом, стараться больше пятнадцати минут не получалось, заводил сам вид половых органов с сексуальными звуками и запахом рыбы, давившие на спусковую кнопку сильнее. Вот и сейчас я ощутил себя мужчиной, овладевшим женщиной по первобытному закону природы. Расстегнув на ее кофточке последние пуговицы, раздернул ее, груди сразу отвисли сосками вниз, намекая о земном тяготении, я припал к твердым комочкам губами, лаская их кончиком языка. Я целовал шею Маринки, живот, высасывал пупок, не замечая, что партнерша откинулась на поверхность стола, извиваясь по нему змеей, обхватив ногами мой зад, а руками теребя волосы на затылке. Мои уши горели, плечи были исцарапаны, отодвигалось кресло, скрипел подаренный на новоселье письменный стол, а мы трудились до маслянистого пота, до горячих его струй... Инстиктивно отметив, что партнерше кончать уже нечем, что и сам теряю чувствительность, я поднапряг мышцы живота.
  - Кончаюсь..., - сумела и Маринка вытолкнуть резиновые буквы. - Давай распол...за... ться...
  Поймав начало короткой волны, которыми дышит вся Вселенная, я взгромоздил самые яркие краски на ее гребень и обрушил их в неведомую дыру, кувыркнувшись туда и сам. Так наверное зарождаются в положенный срок звезды, планеты, солнца, галактики, метагалактики и сама Вселенная, когда приходит момент ей обновляться. Впаявшись низом живота в лобок Маринки, я взорвался испариной, забился в конвульсиях, подгребая под себя ее мокрую попу, едва не влезая в партнершу весь. И наступило время "Ч"...
  Когда начали возвращаться мысли, организм стал бороться за выживание с их помощью, медленно пробуждалось желание дать возможность женщине перевести дыхание. Заметив, как в животе любовницы бьется ее сердце, я уперся локтями в край стола и свалился боком в кресло. Громко застонал стол, пара поперечных планок выскочила из расшатанных гнезд, но я успел подхватить Маринку за талию, и тут же мебель, приобретенная в разгар строительства коммунизма, сложилась. Партнерша плюхнулась ко мне на колени и стала жаловаться:
  - Живот разболелся. И спина, не могу, придурок, - она облизала распухшие губы. - О край стола попой махнул, это надо додуматься...
  - Отползла бы...
  - Ага, вцепился в меня клещом.., - Маринка повела на меня усталым взглядом и с усилием улыбнулась. - Но теперь все будет в порядке.
  - До следующего раза, - перевел дыхание и я.
  - Я ужасно боюсь всяких таблеток, тем более абортов. - откинула она голову. - Они действуют на сердце, на весь организм, который не железный.
  - Заставь предохраняться любовников, пусть хотя бы вовремя спрыгивают.
  - Ты соскакиваешь?
  - Сейчас нет, потому что ты пришла подзаряженная, а так я всегда беспокоюсь о вашем самочувствии. Женщина - это здоровье нации.
  - Все бы так рассуждали, - вздохнула Маринка. - Теперь кто бы сподобил найти трусы, недавно купила...
  Наступил момент, когда в отношении издания книги появилась надежда, я решил издать не роман о жизни рынка, а собранное под одной обложкой лучшее из написанного, тем более, не покидала надежда, что роман опубликуют все равно. В моей судьбе приближалась юбилейная дата и надо было отметить ее достойно, если представлялась такая возможность.
  Я появился с пленками и дискетами на пороге самой типографии, без советников и без посредников, и удивился цене, объявленной за печать тысячи экземпляров. Она составляла половину от изначально требуемой самодурами от коммерческих издательств. Книга объемом в пятьсот двадцать страниц убористого шрифта обходилась мне не в шестьдесят пять-семьдесят рублей, а в сорок целковых. Я сразу согласился с условиями издания, хрен с ними с тысячью с лишним баксов, неважно, что опять придется перебиваться на подачках, главное, я снова принадлежу к клану людей, которые мысль, напечатанную в форме книги, считают дороже всех богатств на свете. Это все хорошо - руль иномарки, дача в экологически чистом районе, шикарная квартира, возможность отдыхать в любой точке земного шара. Но дело оказывается не в вещизме и не в славе, а в другом, в том, что я сказал многим людям свое слово. Я ВЫРАЗИЛ СЕБЯ!
  В июле я получил из типографии всю тысячу экземпляров, наняв шофера из народной среды, подогнал его с машиной к дверям издательства. Когда мы выгрузились рядом с углом дома, в котором жил, произошел маленький казус.
  - Ты мне за свой груз добавь, - требовал мордастый водитель. - Что это за цена, паршивый стольник, задницу им подтереть.
  - Я подарил тебе книгу, не хочешь ее читать, продай за пятьдесят рублей, - не соглашался я, не переставая передвигать сотню пачек к своему подъезду. Хорошо, что был первый этаж, шофер отказался подруливать поближе. - Ты получил стольник за подвоз.
  - На хрен мне книга. В туалет с ней сходить?
  - Зачем тогда выпрашивал? Верни обратно.
  - Забери и добавь мне деньгами.
  - Мы с тобой договорились за сто рублей, так? Они у тебя.
  - Ты ж писатель, деньги лопатами гребешь. Если бы я пронюхал об этом заранее - за тысячу не согласился бы.
  - Я работал по черному, чтобы издаться за свой счет.
  - Пошел на хер, за свой счет.., - покраснел шофер лицом. - У вас бабок куры не клюют.
  - С тебя гаишник, от которого я тебя спас, не сотню содрал бы, а пятьсот. Забыл, что договор дороже денег? - я попер на мордастого, подхватив кусок трубы. - Вытаскивай мою книгу, иначе я тебе и харю, и стекла расшибу.
  Водитель выкинул том и нажал на стартер, но я вовремя заметил на переднем сидении целую пачку. Рванув дверцу отъезжающей "Газели", сдернул на землю плотный квадрат.
  - Ты можешь и не уехать. Козел...
  Амбал терзал баранку, едва не выкручивая ее из рулевой колонки, еще бы немного и встречная машина перегородила ему путь, и тогда бы мы с ним поговорили. Он это понимал, вонзаясь в узкий просвет между встречкой и кирпичной стеной пятиэтажки. Из дома вышел сосед помочь мне перенести пачки, на которые косились подростки из соседних хрущоб лет по четырнадцать-пятнадцать. Подоспела с работы Татьяна, втроем мы быстро затащили внутрь весь тираж, подбрасывая упаковки сначала до подъезда, а потом до порога моей квартиры. Татьяна складывала их уже в комнате.
  - Что ты собираешься с ними делать? - когда работа была закончена, покосилась любовница на высокую стопку в углу.
  - Продавать, - ответил я. - Часть книг разнесу по валютчикам, они давно намекают о том, что не видели моих произведений. Другую часть постараюсь сбагрить сам, поставлю возле себя ящик и буду предлагать книгу всем подряд.
  - С автографом, - усмехнувшись, любовница поправила волосы. - Думаешь, валютчикам нужны твои сочинения?
  - Я же говорил, что они спрашивали. Кто хочет посмотреть, о чем я пишу, найдутся.
  - Найдутся, конечно, - неопределенно сказала Татьяна. - Ладно, я побежала домой, мои меня уже заждались. Когда думаешь поехать со мной за стиральной машиной? Я остановила выбор на "Боше".
  - Богато живешь, это почти двенадцать тысяч рублей, - зыркнул я на подружку. - На книгу мне не заняла, я полгода назад бы ее выпустил и деньги бы уже вернул.
  - Денег я часть накопила, часть с книжки сняла, а старую машину пора выкидывать. Так когда?
  - Как скажешь.
  - Тогда раскручивайся побыстрее, я не забыла твои слова, что если куплю стиральную, ты повезешь меня на море за свой счет.
  - Я от своих слов не отнекиваюсь.
  - Тогда докажи, что ты мужчина.
  На следующий день я загрузил восемь пачек по десять книг в каждой в две сумки и потащил их на базар. С трудом доволокся до участка перед воротами в рынок, на котором вертелись валютчики с нашего угла.
  - О, писатель, переквалифицировался? - Встретили они меня дружными возгласами. - На чем бабки делаешь?
  - Книгу наконец-то издал, - прохрипел я через силу. - Принес продавать, вам предлагаю первым.
  - На хрен она кому нужна, - отрезвил меня Хроник как обухом по голове. Маленький и лысый Лесовик отошел в сторону и отвернулся. - Неси свои опусы на центральный проход, там валютчиков много.
  - Нужна, нужна, - похлопал Сникерс меня по плечу. - Распаковывай, посмотрим, что ты нацарапал.
  - Только к магазину сдвинься, клиенты мимо проскакивают, - поморщился Хроник, бывший мент в законе. - Иди лучше к Папену или Склифу, они начитанные.
  Я прочухался за жестяную бочку, нервно сорвал бумагу на одной из пачек, обида комком собралась в горле. Эдак запросто можно получить от своего народа пинка под зад за то, что мудохался каждый день в вечернюю и ночную смены, сочиняя произведения для этого народа, обливаясь потом в надежде пристроить труд именно народу. Так вот она какая на самом деле, самая читающая страна в мире, гоняющаяся за писателями в надежде заполучить автограф. Не успел измениться строй - не люди, не общество, а недоразвитый социализм поменяли на зачаточную демократию - и полезла из всех щелей дремучая безграмотность. Она словно ждала часа, чтобы сбросить навязываемую ей образованность с интеллигентностью как ненужную тяжесть, мешающую набивать желудок ливерной колбасой.
  На своем углу я продал всего три книги и только потому, что Склиф, бывший сотрудник уголовного розыска, пытался распознать мою сущность. Сникерс, полуполяк и тоже бывший мент, отнесся к моему творчеству с неподдельным интересом, а Жан Луи Папен с Тамарой приобрели мой труд из жалости ко мне. Такая картина ждала меня и на центральном проходе, причина была скорее всего в том, что писатель в понимании обывателя, надумавший сам промышлять своими произведениями, опускался по рангу ниже бомжа, выпрашивающего мелочь на бутылку бормотухи.
  Но я не сдался, каждый день приезжал на работу с набитой сумкой. По рынку поползли слухи, что если бы продолжался сталинский режим, меня за написанное поставили бы к стенке Это добавило книге веса, до отъезда с Татьяной на берег Черного моря я продал около ста пятидесяти томов. Сборник назвал "Добровольная шизофрения", до кого смысл названия дошел, те отмечали, что определение произведениям, вошедшим в книгу, я дал точное. Испокон веков Россия была населена добровольными шизофрениками, не уважавшими свой труд и презиравшими богатства страны, накопленные предыдущими поколениями русских людей. Большая часть этих шизофреников приходилась на выходцев из крестьян, мечтавших, как ни парадоксально, стать богатыми людьми и одновременно пускавших сокровища нации в распыл. На них и делала ставку пришлая власть, совершившая в России революцию и накрепко засевшая в царственном Кремле, предназначенном только для избранных русского народа.
  Через полтора месяца поезд Москва-Адлер уносил меня с Татьяной в лазурно-солнечное Лазаревское. Отношения между нами испортились бесповоротно, я даже мечтал, чтобы она не поехала со мной. В последнее время, когда прогуливались по центру, она начала вздрагивать от едва ли не всякого сигнала автомобиля, подумалось, что она снова встречается с бывшим любовником, имеет с ним дела, от которых получает определенный процент. Она как-то намекала, что делала для него проекты по прокладке газопроводов, за которые он хорошо платил. Дошло до того, что пару раз обозвала меня его именем, этого было достаточно, чтобы вместо уважения к ней у меня возникло постоянное раздражение. Для них деньги не пахли, я же был всего лишь писатель. Татьяна клялась, что ничего с бывшим любовником у нее быть не может, он обманул ее, бросил, поменял на молодую. Я все равно хотел отдохнуть один, но она пришла на вокзал вовремя.
  Мы поселились у прежних знакомых, радушно нас принявших, не спросив паспортов.
  - Как доехали? Что нового в Ростове? Написали еще книгу? - засыпала меня вопросами сноха хозяйки. - Мы хвалимся отдыхающим, что к нам каждый год приезжает писатель.
  - Спасибо, Леночка, - поцеловал я светлоглазую женщину под настороженным взглядом Татьяны. - Я литератор, каких много.
  - Да бросьте вы! Вашу книжку про приемный пункт стеклопосуды курортники зачитали до дыр, - Лена наклонилась к уху. - Не женились?
  Я отрицательно помотал головой.
  - Зачем тогда везти сюда, лишние деньги тратить, когда тут своих девать некуда? - Зашипела она. - Помнится, вы женщин как перчатки меняли, недели две после вашего отъезда продолжали приходить, все про вас спрашивать.
  - Преувеличиваешь, - неловко ухмыльнулся было я. - Сюда я много не водил.
  - Тех, кого тащил, все наши были, они даже цветы притаскивали, - толкнула меня Лена своим крутым боком и громко предложила. - Располагайтесь, комната у вас самая лучшая.
  Через час мы купались в море. Это правда что все приедается, но много солнца, чистый воздух и прозрачная вода - вряд ли. Возвращались домой еле живые, когда шли вдоль дороги, обсаженной пальмами с кустарниками, подружка вновь вздрогнула от автомобильного сигнала. Я старался не показывать вида, но странное беспокойство любовницы повторилось на второй и на третий день.
  - Где находится дача бывшего твоего мужчины? - Не удержался я от вопроса. - Ты так напряженно себя ведешь.
  - Нервы, наверное, - пожала плечами Татьяна. - Особняк он построил не в Лазаревском, но здесь мы бывали периодически. Я ездила за продуктами, он по своим делам.
  - Может заглянуть и сейчас? И даже надумает тебе побибикать, если заметит?
  - У него такое не заржавеет. Он связан с лазаревской конторой по проводке и ремонту газового оборудования.
  - А если рядом будет сидеть новая любовь?
  - Все равно напомнит, меня он лепил под себя любимого. Первые полгода едва не умерла от разлуки с ним, мать с подругой откачали. Теперь немного легче.
  - Мать продала тебя за кусок хлеба, за то, что этот человек набивал продуктами ваш холодильник. Ведь она была в курсе, что он женатый...
  - Не трогай моих родственников.
  - Представь себе, катит твой бывший один, и вдруг мы идем ему навстречу. Если он позовет с собой, ты согласишься сесть к нему в машину?
  - Я об этом не думала... Ты же еще не испарился.
  Я шел молча, не в силах сообразить, что делать дальше, в голове творилась настоящая каша. Ну все успели изгадить своим присутствием, по Ростову уже не прогуляешься, чтобы любовница не вздрогнула от сигнала пусть не "мерса" господина, но похожего на него звука. Я давно понял, что если возьму в жены подругу неприметную, то семейная жизнь заладится, но все дело было в том, что простушки мне были не надобны. Библейское "плодитесь и размножайтесь" - тоже.
  - Зачем ты поехала со мной в Лазаревское, в эту единственную вотчину, в которую я всегда стремился с нетерпением. Почему решила отобрать и этот кусок придуманного мною счастья?
  - Я тебя предупреждала, что мне все равно, где провести отпуск. Ты позвал сюда сам...
  Десять суток падали капля за каплей в ведро жизни, и без того заполненное не совсем прозрачной водой. Мы продолжали ходить на море, лазали по горам, делали променад по парку с чертовым колесом, с верхней точки которого был виден как на ладони весь поселок Лазарева, а вечером даже огни далекого Туапсе. Каждый день поднимались на вершину пологой горы на пляски в санатории "Тихий Дон", наверное, мы смотрелись нормально, потому что любопытно-изучающих взглядов было предостаточно. Мы же старались в полную силу, не жалея ни тел, ни проведенного времени, сливаясь вместе в медленных ритмах, за что окружающие считали нас купающейся в любви парой. Когда наступал момент покидать танцплощадку и спускаться вниз по узкому серпантину, мы забегали на огороженное перильцами смотровое плато на крыше одного из корпусов. По побережью до горизонта в одну и другую стороны тянулась цепочка ярких огней, фосфоресцировало черное море, сливаясь с бархатом неба, с редкими на нем, залитыми огнями, плавучими вигвамами. Звезды казались подвешенными на хрустальных нитях - так низко они висели, и часто одна звезда торопилась с правого края неба на левый. Это были спутник или космический корабль. В льдисто - синем мерцании полет их завораживал, не отпуская взгляда до тех пор, пока объект не терялся в облаке из созвездий. И мы уходили, вобравшие в себя часть вечности с пугающей бесконечностью. Татьяна вкусно готовила из купленных на рынке продуктов, не мало экономя мои скудные средства, однажды расщедрилась и сама, угостив меня пирожным. А я считал дни, отдых был отравлен ожиданием гудка от проезжающей по автостраде машины или гортанным армянским окликом на местном рынке или улице приморского поселка. Он был рядом, и она помнила его. Не помогал даже незатейливый вывод, придуманный когда-то для себя маленькими людьми, мол: "Чего ты ломаешь голову? Бесподобная баба прилепилась к тебе, трахай ее и все..".
  После приезда в Ростов, я еще на вокзале решил поставить точку, но Татьяна потащила вдруг к себе домой. Cнова я смалодушничал, не сумев уйти от призывно-настойчивых черных ее омутов, и встретился с пронзительным взглядом зелено-голубых глаз тещи, в семьдесят лет могущей привлечь внимание к себе необычной красотой. Одновременно отталкивающей от себя неприкрытой ничем неприязнью и холодностью Я понимал, что если не ушел от Татьяны прямо с вокзала, то рискую не оторваться от нее вообще.
  На базаре перемен не ощущалось, кого-то ограбили, кто-то оказался в больнице с проломами-переломами. Под каток отморозков попадали в основном не главные лица из среды валютчиков, а играющие второстепенные роли, у которых и деньги водились, да связи были не те. Этим неравенством подогревалась мысль, что валютчики, пришедшие на смену ваучеристам, кардинально отличаются от прежней гвардии, уважавших слово и закон внутри сообщества. В основном, это были бывшие менты, не имевшие за душой ничего, кроме остервенелого желания нажиться. Рвение их побыстрее обогатиться любыми способами было бы похвальным, если бы не одно "но", а была ли у них душа? Поэтому, когда случалось ограбление или убийство, я слышал повторяемое не раз самими ментами - искать нужно среди своих. Среди них попадались милиционеры, которым надоели эти самые "свои", не брезговавшие грабить по принципу - бей своих же, чтобы чужие боялись. Ко мне пока относились нормально, хотя я кожей чувствовал, что было бы лучше, если бы меня здесь не было. После выхода книги я ощущал повышенный к себе интерес со стороны не только уголовки, но и криминала, но до разборок дело пока не доходило.
  Издание книги и поездка на море истощили мой бюджет, пришлось выгрести все заначки, пустить в оборот любую мелочь. А так же продать из личной библиотеки часть заново собранных томов, в основном, детективного плана.
  - Опять ты на бобах? - хамил Сникерс, бывший хамом от природы. - Пишешь чего нового, или пустился по пути обогащения?
  - Пишу произведение, в котором покажу тебя в полный рост, какой ты есть идиот, - огрызался я. - Что ты хочешь от меня и в чем, собственно, дело?
  - Я все вспоминаю одну из твоих повестей "Сумасшедший блеск луны сквозь тополиную метель", в которой ты рассказываешь, как от моря, от лунной дорожки по нему, идет к парню присевшему на валун обнаженная девушка. Она еще девственница, но знает, что будет жарево, она прижимает к девичьей груди свою одежду, ниспадающую греческими или римскими складками . Эдакая нимфочка непорочная. И вдруг оказывается, что она уже беременная. Я хочу у тебя спросить как у автора, кто ее успел оприходовать, пока эта дура тащилась к парню от моря. Там всего было десяток шагов. Не родила еще? Я не удивлюсь, если это окажется так.
  - Ты не вдумался в смысл изложенного мною в этом эпизоде, - в который раз объяснял я Сникерсу, осознавая, что он давно понял все сам.- Тем эпизодом я попробовал предположить, что душу людям вкладывает Бог, а грешные тела мы лепим сами. Не ясно?
  - Да все мне ясно, - ухмылялся Сникерс. - Одного не раскумекаю, когда это Всевышний успел впереть в ту бабу душу будущего спиногрыза, главное, через какой орган. Ведь она была девственница, блин, что спереди, что сзади.
  - Он Бог, пройдет как хочется, пронесет что надо куда надо, и внедрит как следует. В тебя вот всандолил душу кикиморы, чтобы ты всю жизнь кривлялся размалеванным Петрушкой.
  - Петрушка человек, он национальный герой, - не соглашался Сникерс.- А ты дуб дубом, баобаб развесистый. Потащил на море мымру из газотухлой конторы, в которой бабки лопатами гребут, за личный счет. Я в своей машине за пару бутылок пива полбазара перетрахал, а тебе кукушечка насрала на макушечку. Ну совсем чудной.
  - Она мне нравится, - отходил я в сторону, чтобы закончить спор.
  - Она тебя еще натянет, помянешь мое слово. Запросто можешь оказаться среди бомжей, и десантура не выручит.
  - Стрелять мы еще не разучились, к тому же наши парни из Чечни начали проповедовать кровную месть.
  - А ты к ним каким боком?
  - К слову сказал, типа, человек - существо слабое.
  - У тебя какая группа?
  - Вторая.
  - Тогда тебе стопроцентная скидка, - бывший мент Сникерс обнимал меня за плечи. - Писатель, я знаю, что гоню непотребное, но над кем еще поиздеваться, как не над тобой. Вокруг одни мурые дятлы...
  - Ты первый, - разворачивался я к нему.
  - Правильно, поэтому я позволяю себе говорить правду. И тебе тоже.
  - Можно подумать, что я разрешение спрашивал.
  - Тогда молчу.
  Сникерс уходил, перемигнувшись с продавщицей газированной воды и повертев перед ее носом ключами от машины. Вот, блин, менты из породы беспринципных людей, способных оттрахать бабу и тут же упечь ее в "телевизор" за одно неправильное слово. И эта дура уже согласна покататься с ним, действительно, сляпанная из ребра Адама.
  Мне бы научиться относиться к женщине как Сникерс - не по-американски, как к равной, а по-кавказски, как к собственной вещи, отбоя бы от них не было. Но надо работать, потому что сутки взялись на глазах укорачиваться, клиент иссякал, а просаженный заработок не восполнялся. Начинали тревожить и другие мысли, что работаешь не в освещенном помещении, а на пронизывающем ветру, под взглядами отморозков, почувствовавших приближение ненастья. Я маялся от собственных противоречий, не дававших нащупать под ногами твердую почву, мол, к чему мне такой риск, когда сотню рублей за день можно заработать на чем угодно. Например подбросить со склада до места торговли пару ящиков или мешков с товаром, уже полтинник в кармане. И время для творчества останется куда больше. Жаль, что почти все мы рожаем нужные выводы после того, как...
  Когда загорелись базарные фонари, мне принесли кучу золотого лома, среди которого попадались исправные изделия. Груда была большой, поделки показались разноцветными и я не рискнул брать лом самостоятельно, к тому же на него не хватило бы денег, поэтому поволок клиента в центр в надежде застать кого-то из валютчиков. Красномырдина на месте не оказалось, зато навстречу попался парень с девичьими глазами. Кто-то меня просветил, что он родственник одного из начальников из городского отдела, и что за возможность работать на рынке не отстегивает ни копейки. Кличка у парня была Филин, он влился в наши ряды несколько месяцев назад. Заметив нас, он сам поинтересовался, зачем я пришел.
  - У мужика золото, он отдает его по лому, но здесь попадаются нормальные колечки с сережками, - не стал я секретничать. - Всего граммов сто пятьдесят, не меньше
  - Давай посмотрим, - загорелся пацан. - Весы при мне, деньги тоже.
  Отведя невзрачного клиента к палаткам, я предупредил его, что возьмем золото чуть дешевле, чем валютчики берут его днем.
  - Время уже позднее, - пояснил я. - Сам собирался уходить.
  - По сколько вы хотите его принять? - переступил щупловатый мужичок с ноги на ногу.
  - По сто пятьдесят рублей за грамм. Все подряд и расчет сразу на лапу.
  - Согласен.
  Я перешел к Филину, поджидавшему у начала торговых рядов, сказал ему на ухо:
  - По сто семьдесят. Устроит?
  - В такое время не грех раскрутить клиента и по сто шестьдесят, - забурчал было тот. - Ладно, поканали к освещенному прилавку. Он тебе знакомый?
  - Нет.
  - Тогда можно облапошить его на энное количество граммов. Про вес не говорил?
  - Предложил выкупить и все.
  - Лады.
  - Я участия в этом деле принимать не буду, - отгородился я. - Когда возьмешь все, разницу мне отстегнешь и мы разбежались. Я договорился с мужиком по сто пятьдесят за грамм.
  - Писатель, ты обскакал даже меня.
  Выставив на прилавке японские весы, Филин забрал у мужика золото и настроился изучать пробу, места соединений цепей с замочками и заводские именники, я суетился рядом, заглядывая ему через плечо. Цепочек оказалось много, они переплелись в узел, который не распутывался, валютчик сопел, выдирая из него перстеньки с сережками и браслетики "черепашки", эти изделия светло желтого цвета, похожие на турецкие. Попадались цепочки темного или светлого золота, они говорили о том, что перебравшиеся в Турцию кавказцы смешивали русский благородный металл с османской медью или латунью - чего у них больше нащупывалось под рукой. Затем отливали из полученного таким образом сплава "коброчки", "кортье", "черепашки", отправляя их на историческую родину, где они раскупались русскими же модницами с модниками, не смыслящими в пробе ни бельмеса. Для них лишь бы данная вещь красовалась на том месте, где она и должна маячить. Все изделия Филин складывал на весы, мигающие электроникой, наконец он вздохнул, устало повертел оставшийся клубок в руках:
  - Затрахался, - признался он и обернулся ко мне. - Попробуешь?
  Мужичок забегал глазами по опустевшей площади.
  - Я вообще ничего не увижу, даже с очками на плюс три, - отказался я. - Тебя факт не настораживает, что золото какое-то разноцветное.
  - Первый раз что ли берешь, или тебе носят одно фабричное? - усмехнулся пацан, снова утыкаясь в моток. - Люди тащат его к нам со всех концов страны, искренне веруя, что изделия отливали на Колымских приисках. Народу невдомек, что это туретчина, для него главное, что проба стоит на нужном месте, впаяют ее на лапоть - и лапоть засияет золотом.
  - Согласен, иной раз предлагают взять обыкновенную медяшку, а пойдешь проверять к Красномырдину - золото, - усмехнулся я. - Черножопое, но оно.
  - Не могу уже, в глазах режет, - оторвался от клубка Филин. - Хочется просмотреть все до конца, но дюже туго накрутили. Откуда оно у тебя? - повернулся он к мужичку. - Не ворованное?
  - У челноков перехваченное, - зачастил тот. - Рассчитывали на подъем в цене, да не получилось.
  - Поверим на слово, - Филин подкинул комочек на руке. - Сколько, говоришь, в нем было граммов?
  - Не помню, - задумался клиент. - Золотом моя жена занималась.
  - А ты решил приправить его нам, - подмигнув мне, пацан опустил клубок на весы. - Сейчас определим.
  Зеленые цифры на табло, помельтешив, замерли на ста тридцати граммах, клиент сунулся взглянуть, но Филин смахнул всю горку с чашечки на доски прилавка. Мужичок пожал плечами и откачнулся назад, посмотрев на него я почему-то подумал, что золото или ворованное, или фраеру действительно все до лампочки. Тем временем Филин собрал концы цепочек в кулак и перевел цифры на табло на нули, затем положил кучу снова в углубление, а концы незаметно перекинул на другой край аппарата. Они остались лежать на прилавке, хотя со стороны казалось, что клубок уместился весь. Но мужичку и после этого было все до фонаря, он продолжал сучить руками в карманах штанов.
  - Сто десять граммов, - объявил вес Филин. - Перевешивать не будем?
  - Не надо, - отозвался клиент. - Какая сумма получается.
  - Шестнадцать тысяч пятьсот рублей, - откликнулся я, успев перемножить стоимость лома в уме. - Согласен?
  - Давайте деньги.
  - Расплачивайся, - вдруг обернулся ко мне Филин.
  - Я потому и привел клиента к тебе, что снова работаю на перекидках, а было бы по другому, взял бы золото сам, - наклонился я к его уху. - Заметь, что я не претендую на полный вес.
  Филин извлек пачку пятисотенных купюр, отлистал нужную сумму и протянул мужичку, тот пересчитал деньги и растворился в серой мгле, слабо освещаемой ртутными "кобрами".
  - Короче, сейчас я ни копейки дать тебе не могу, потому что металл не проверен до конца, - развернулся ко мне Филин, выставляя пакет с золотом на прилавок. - Если хочешь, можешь забрать себе все по сто пятьдесят за грамм, я не накину ни рубля и вес застолблю такой, который огласил. Не сможешь выкупить - жди до утра, пока я не разгляжу пробу.
  - С чего это ты так расщедрился? По сто пятьдесят и вес объявляешь с кидаловом, - не понял я. - Зачем тогда брал это золото?
  - Я подумал, что бабки у тебя на него найдутся, а за обвес я свое получу, - пустился Филин в странноватые рассуждения. - С этим золотом возни не на один день, шестнадцать тонн, отстегнутые за него, считай заморожены. А мне с утра каждый рваный будет нужен.
  - Я же сказал, что выкупить этот лом не в состоянии. Только приехал с моря, самому работать не на чем.
  - Тогда до завтра. Ты уже закончил?
  - Делать тут больше нечего.
  - Если желаешь, могу подкинуть, я на машине.
  - Не надо, я пойду своими ногами.
  На другой день я выскочил на центральный пролет и поспешил к палатке Филина, сумма навара вырисовывалась приличной. На базаре ловили ворон разве что кресты на соборе, и то лишь потому, что те сами на них садились, а многотысячная масса торговых людей трудилась в поте лица, используя минуту времени в полную меру. Филин стоял перед входом в ларек, облокотившись о прилавок зажатой под мышкой барсеткой.
  - Пойдем, - завидев меня, позвал он вовнутрь.
  В заставленном товаром крохотном помещении, несмотря на горевшую под потолком лампочку, висел полусумрак. Сунув руку под одну из полок, Филин выудил кулек с золотом и бросил его на стойку:
  - Это фальшак, причем, глухой.
  - Не понял, - оторопел я, рассчитывавший на другое.
  - Золото оказалось фальшивым. Все изделия из рандоли и берилевой бронзы, есть и с золотым покрытием, а внутри все равно цинк, алюминий. Да что угодно.
  - Тогда как же ты его проверял? - промямлил я, расстреливая пристальным взглядом знакомую и не знакомую мне кучу. - Почему не воспользовался надфилем и ляписом?
  - Потому что на каждой поделке проба проставлена четко.
  - А вес? При таком количестве ошибиться - это надо умудриться.
  - Поторчи весь день на холоде, и гвоздь начнет тянуть на полкило. Это ты у нас приходишь после трех часов дня. Что будем предпринимать?
  - В каком смысле? - поднял я глаза.
  - Брали вместе, отвечать тоже надо вдвоем.
  - Я потому и привел того мужика к тебе, что разбираюсь в нем плохо, - покосился я на парня. - А во-вторых, вчерашнее ли это золото? Эта куча мне что-то не нравится.
  - Ты решил прогнать туфту, что я его подменил? - Полез в пузырь пацан. - Ты это хочешь залепить, писатель?
  - Запросто, - не стал отрицать я обвинения, соображая, что если смалодушничаю, то на меня повесят все. И возьмусь я пахать на рынке на чужого дядю, как Красномырдин. - Вперся наверное перед этой сделкой в кучу дерьма, а потом решил за счет меня разбавить сумму предыдущего влета.
  - Ты следишь за своим помелом? - ощерился пацан.
  - За свои слова я отвечал всегда, а за твои действия раскошеливаться не собираюсь. Брал ты, я к этому золоту не прикасался.
  - А кто навел на меня клиента!
  - Повторяю, я не смог взять его сам, если бы сумел, теперь кувыркался бы с ним я. Или отправил бы мужика куда подальше.
  - Выходит, расхлебываться придется одному мне, - попытался озлобиться Филин. - А ты можешь только подсылать клиентов с фальшаками, да стричь купоны от сделки. Ничего не скажешь, ловко пристроился.
  - Так на рынке заведено, ты проверяешь товар и несешь за него полную ответственность - сплюнул я под ноги пацану. - А мне отстегиваешь разницу в сумме моего договора между ним и тобой. Я имел право подвести своего клиента к другому валютчику.
  - Красиво примазался, - покривился пацан. - А если ты сам подсунул мне этого мужика? У тебя что, голова лишняя?
  - Мою голову я советую тебе не трогать, - спуская злость на тормозах, поправил я барсетку. - А ты сейчас доказал, что валютчик из тебя хреновый, если не вешаешь лапшу мне на уши. Повторяю, смотреть должен был ты.
  - Писатель прав, - послышался голос за моей спиной. Я увидел старого менялу Борю, тоже бывшего мента, наблюдавшего за нашим спором не переступая порога палатки. Он жестко посмотрел на Филина. - Тебе, мальчик, не надо было хлопать в ладоши при виде фуфлового рыжья. Для этого есть ляписный карандаш, надфиль, собственное чутье, наконец, о чем писатель популярно объяснил тебе в самом начале. Разборки в данном случае быть не может, если ты не решил прогнать туфту. Тогда дела хреновые.
  - Я уже виноват, - засуетился пацан. - Сам влетел и сам буду отдуваться.
  - Вот сам и отвечай, - сплюнул я под ноги Филину еще раз, собираясь уходить, возле выхода бросил через плечо. - Но ежели навострился прокатить мне дуру, грош тебе цена в базарный день.
  - Какую такую дуру, - заблажил тот, не высовываясь наружу. - Подставили меня как одуванчика, и я еще виноват!
  Я вышел из ларька, резко перекинул барсетку под другой локоть.
  - При любом раскладе ты прав, - качнул мне фуражкой Боря. - А коли сосунок решил не делиться с тобой наваром, мы за ним посмотрим.
  - Тут у самого бабок нет, и здесь хрен проссышь, - оглянулся я вокруг. - Как на конвейере, одно за другим.
  - На то она и жизнь - полоса белая, полоса черная...
  В конце октября ребром встал вопрос о размене квартиры. Дело долго упиралось в деньги, не получая надлежащего толчка, да кто бы позарился на первый этаж с зарешеченными окнами. И вдруг желание поменять квартиру, в которой прожил двадцать лет, стало невыносимым, больше я не мог спокойно смотреть на обшарпанные стены, просевшие полы и облупленный потолок. Здесь было все: пили, трахались, убивали, распинали, я возрождался, искал себя, мистический смысл жизни. Наверное, пинка дала Татьяна и ее удобная громадина из четырех комнат на пятом этаже старого крепкого дома. Вокруг росли деревья, по кронам перескакивали белки, сороки, горлицы, вороны, другие пташки без числа. А еще желание доказать, что не хуже газовика, пусть не обладаю большими деньгами. Не успел заикнуться об этом любовнице, как она принесла кучу газет, кто-то снабдил номером телефона конторы с агентами по недвижимости. Крутился сам, мало того, я четко понимал, что пассия хлопочет о себе, об отделении от себя сына. Кажется, она его боялась, потому что сын продолжал любить отца, а любовника матери он ненавидел. Но... дело сдвинулось с мертвой точки. Мы дали объявление, через некоторое время на пороге появились купцы, отступать стало некуда и некогда. Татьяна предложила перевезти мои вещи в ее гараж, временно пустующий после продажи старой машины, и перейти жить к ней. В отношении перехода насовсем я был начеку, перед глазами стоял пример ее подруги, "сплатившей" бывшему мужу гроши и переселившей спивающегося бедолагу в собачью будку на садовом участке за чертой города.
  Через месяц квартира была продана дешевле от объявленной цены на тысячу долларов, потому что я представлял из себя на рынке недвижимости нулевой вариант. Я с хрустальной люстрой оказался у Татьяны и с первых же дней почувствовал, что попал в кошачье логово, где у каждого свое место. Впереди была зима, с возвратом к себе домой опоздал, стоимость жилья неумолимо росла, с тещей и с ее сыном не было никакого контакта, в добавление ко всему ощутил, что за мной началась нешуточная слежка. А тут любовница посоветовала работать не на сотках, а хотя бы на трех тысячах баксов, которого я послушался, имея на руках деньги от проданной квартиры. В тот момент меня как черт саданул под руку, я не подумал о том, что если произойдет ограбление или другая какая оказия, останусь на улице гол как сокол и никому не нужный. Я успел поругаться с тещей, едва не швырявшей жратву мне под нос, не писателя мечтала увидеть старуха в хоромах дочери, а пусть бы второго газовика. Кто продрался из грязи в князи, тот уже не довольствуется малым, а рассчитывает на большее, стоит лишь вспомнить сказку о золотой рыбке. Я словно проснулся, привыкший быть у себя хозяином, не мог допустить в свой адрес неуважительного отношения. Вскоре черная кошка пробежала между мной и самой любовницей, я метался как загнанный зверь, зачитывая до дыр газеты с перечнем продающихся квартир. Ходил на просмотры, да все было не то - или жилье было убогое, или цена запредельная. О-о, как я пожалел, что связался с обменом не по сезону, да не с таким "помощником" по его поиску. На рынке напряжение тоже росло, возле меня крутился Петя Жопа со странным другом, зачастили шапочно знакомые личности, стремящиеся выведать, на какой сумме кручусь. Нездоровый интерес к моей персоне вышибал из колеи, принуждая совершать ошибку за ошибкой. И развязка не заставила ждать.
  В этот день я пришел на рынок не выспавшийся, как всегда в последнее время, и с больной головой, с Татьяной мы перекидывались лишь общими фразами. Кажется, натянутые отношения были ей на руку, она надеялась, что я сломаюсь и стану покладистее. Обстановка накалялась, квартира, раньше вызывавшая уважение расположением комнат - просторный зал, три спальни вокруг него - разонравилась окончательно. Чтобы не мозолить теще глаза, я убегал пораньше, а приходить старался к программе "Время", для этого отправлялся с Соборной площади пешком, добирался до ЦГБ и лишь потом садился в автобус. Такой график позволял отморозкам изучить мой маршрут досконально, впрочем, они могли пойти на гоп-стоп где угодно, в первую очередь, в подъезде собственного дома.
  Приготовившись к приему клиентов, я огляделся и сразу засек двух парней на другой стороне трамвайных путей, успевших примелькаться. Еще одного стал видеть на повороте с Большой Садовой на Ворошиловский проспект, четвертый торчал на углу Красноармейской с Ворошиловским, и так далее, до остановки напротив ЦГБ. Заметил я смотрящих после того, как продал квартиру. Менял маршрут, втирался в транспорт с рынка, докатывал до дома, из которого съехал, и всегда за мной тянулся хвост из одного-двух битюгов. Слежка особо не беспокоила, потому что дни стояли солнечные, а в кармане лежало шило, и я рассуждал так, что на улице они вряд ли нападут, а в подъезде поговорим.
  Пока я так размышлял, не забывая крутиться на баксах, парней сменили другие, лет по двадцать пять. Оба были тоже поджарые, спортивного телосложения, в адидасовских костюмах и с обритой наголо башкой. За время перестройки их развелось в городе как собак нерезаных и нарождающееся новое государство занималось тем, что едва успевало сажать бандитов за колючую проволоку. Пошел дождь, сначала мелкий, потом покрупнее и посильнее, мне почему-то захотелось, чтобы Татьяна встретила меня возле ступенек в подъезд или заехала за мной на базар. Вдруг показалось что она как бы парит возле ларька на той стороне путей, я едва не сорвался к ней сквозь завесу холодных струй, но образ растворился так же внезапно, как возник. Появилось чувство обиды, замешанное на наших нынешних отношениях - я к ней всей душой, она обо мне вспоминает, когда о чем-то хочу спросить. Стемнело, часы на колокольне высветили около шести вечера, зайдя в магазин, я переложил в барсетке пачки денег по разным отделам. В голове зародилась мысль о том, что надо бы пятьсот долларов спрятать во внутренний карман рубашки, кулечек с золотыми изделиями засунуть в носок, а несколько упаковок рублей переместить под ремень на брюках. Если случится оказия, пусть думают, что я по прежнему кручусь на мелочевке, которую оставить в барсетке как наживку. Ах, как прекрасно русское слово "авось", и еще: "ничего", ни в одном языке мира их днем с огнем не отыщешь. Таких например, типа: ' Стой, не проскочим!', 'Гэ-э, авось пронесет' или "Как дела, дорогой?", "Ничего, слава Богу". Карета с господином перевернулась, кучер тут как тут: "Ничего, барин. Авось обойдется".
  Я не стал делать ничего, надеясь на русское авось, просто натянул поглубже фуражку и поднял воротник курточки. Потом забрал у Ритульки сумку с книгами, которыми торговал, запихнул в нее барсетку, чтобы правая рука оставалась свободной. Сегодня из-за дождя ни одной продать не пришлось. Увидел, как отчалили от дверей магазина ко входу в рынок два отморозка, торчавшие возле табачного ларька, и направился через старую часть города до центральной городской больницы. Проходя мимо здания междугородного телефона, заметил двух парней, идущих следом, и одного возле переговорного пункта. Дождь косыми струями хлестал в лицо, мешая видеть перед собой, нащупав шило, прибавил шагу, чтобы выскочить на главную улицу. Людей навстречу попадалось мало и до поворота на Ворошиловский проспект чувствовал себя нормально, но там в меня чуть не вписались две женщины, слепые из-за выставленных вперед зонтов. Вспомнилось, как вначале работы качнулся в мою сторону пьяный увалень из местных алкашей, я едва успел подхватить его, иначе он бы влип мордой в железный цилиндр, из которого даже сегодня пытались торговать баночками с пепси-колой. На углу РИНХа торчал перед спуском в переход знакомый отморозок, я покривился, окончательно удостоверившись в слежке. Ведут, скоты, погода для них подходящая. Подумал, что не следует ехать сразу на Военвед, а надо сойти на площади Ленина, например, заскочить в магазин или забежать к знакомым по старому месту проживания. Завтра глядишь снова улыбнется солнце, я помирюсь с Татьяной и она приедет ко мне, можно будет передать ей часть денег и послать домой, а самому покрутиться до первых звезд. Они стали высыпать очень рано.
  Свернув на Ворошиловский проспект, я перекинул сумку в правую руку, сверху материя с газетами намокли, тащить книги в дождливый день мог только человек, у которого были не все дома. Но кто об этом знал, тем более, на юге природа меняет погоду как южанин женщин, а последние, кстати, не стесняются проделывать то же самое. Я пересек трамвайные пути на улице Горького и пригнув голову оглянулся, сзади не было никого, в мозгу пронеслась мысль о том, что отморозки будут ждать меня на остановке напротив ЦГБ. За Домом профсоюзов на Красноармейской пришлось снова поменять руки, надвинув фуражку на лоб, я сбавил скорость, до городской больницы оставалась одна остановка. Снова появились сомнения в решении пойти пешком, еще этот дождь словно нарочно бил косыми струями под козырек, стегал по щекам, по носу, заставляя сжимать губы. По груди опять расползалось запоздалое чувство обиды, что превратился по своей дури в полубомжа, которому те, к кому иду, решат и дверь не открыть. Хрен бы с ним, с первым этажом проданной квартиры, с ее отсыревшими стенами и прогнившими полами, со слизняками под ногами и на плинтусах, пришло бы время все равно бы подвернулась недорогая квартира и стал бы я кум королю, сват министру. Ехал бы сейчас к себе готовый ко всему, вдобавок, сосед предупрежден, теперь приходится тащиться к чужим людям, хохлам из хутора на краю донской степи. Сельским жителям, зажатым в чувствах городским укладом, и самим чужеродным в большом не по размеру городе.
  Я подсознательно отметил, что приближаюсь к "Кооператору Дона", осталось перейти поперечную Лермонтовскую, и в этот момент краем глаза схватил метрах в полтора от себя надвигающуюся на меня огромную тушу. Протянул руки, чтобы поддержать падающего мужчину, как сделал это на рынке, когда поймал алкаша, и тут же получил в лицо капитальный тычок сложенных вместе кулаков. Я невесомо отлетел под стену "Почты", сумка вырвалась из пальцев, откатилась к бордюру, хотел посмотреть на нападавшего и наткнулся на жесткий носок подошвы тяжелого ботинка. Еще один удар пришелся чуть ниже виска, я инстинктивно выкинул ногу вперед, решив подсечь противника, почувствовал, как навалился тот на меня телом жрущего все подряд быка. Его кулаки продолжали исправно работать, а по моим спине, по ребрам с ногами дубасили башмаки, окованные металлическими пластинами, это говорило о том, что нападавших было не меньше двух. Барахтаясь в луже, я вновь попробовал достать одного из отморозков ногой, в этот раз у меня получилось. Выбросив кулак, я напоролся им на морду налегающего сверху, это оказался мордоворот лет под двадцать пять со съехавшей в сторону щекой. Я вдолбил ему еще пару тычков и едва не потерял сознание, ботинок второго быка ударил по моему затылку, в глазах расплылось, тело сразу обмякло. Я еще таращился выбраться из лужи, силясь уцепиться руками за что угодно, но вновь и вновь падал под танцами каблуков. Наконец гопстопники взялись переваливать меня ногами за угол здания, в один из переворотов я увидел, что второй нападавший был под два метра ростом, на нем была спортивная шапочка и бутсы на толстой подошве. Перед лицом снова мелькнула харя первого бандита, теперь он сжимал в пальцах заточку, метясь ею в глаз:
  - Где барсетка?
  - Нету, - выдавил я сквозь зубы. - Я работал на чужих деньгах.
  - Барсетку, - хряк придвинулся ближе.
  Я успел увернуться от удара заточкой, острие пробило кожу и ударилось в кость под надбровной дугой, снова по бокам и по черепу застучали тяжелые башмаки. Я все же силился, изворачиваясь ужом, нанести ответный удар, но его не получалось, координация движений, видимо, была уже нарушена. А длинное жало заточки продолжало кружиться перед глазами, попадая острым концом в лоб, брови и в переносицу.
  - Барсетку... барсетку... - приговаривал отморозок, стараясь проткнуть мои глазные яблоки. - Где барсетка...
  - Нету..., - шипел я, вертя головой едва не вкруговую.- Нету, с-сука, нету...
  Несколько минут мы пытались достать друг друга. Я всегда ненавидел насилие, оно вызывало чувство отвращения, от него тянуло рвать, именно сейчас мне диктовала его мразь, ни на что не годная, возомнившая себя главарем подонков. В груди клокотало бешенство, оно придавало сил, но запас их был не тот, как в молодости.
  - Нашел! Бросай старого козла, - послышался словно сквозь вату голос второго бандита. - Исчезаем, пока не замели...
  От туши, лежавшей на мне, перло вонью, я сцепил зубы, усрался подонок, что ли, пока возился со мной, или это был запах из его пасти с гнилыми зубами. Удары прекратились, бык натужно сопя стал подниматься, я взялся раздирать веки, чтобы попытаться запомнить своих обидчиков. Я знал со школьной скамьи, что прямые линии пересекаются, пусть в бесконечном космосе, это уже неважно. Шея не держала голову, в которой вертелись мозги, но я все равно напрягал мышцы тела, чтобы оторваться от земли. И когда между веками образовались щелки толщиной в лезвие бритвы увидел над собой знакомую харю с перекошенной щекой, напавшую на меня первой. Щеки оросила белая тугая струя, это вымахавший зародыш опрыскивал мое лицо из баллончика с нервно-паралитическим составом, кожа взялась огнем, дыхание переклинило. Он ударил меня в грудь, вложив всю силу в кулак, а когда я задохнулся от кашля, распрямился с сиплыми всосами воздуха. Оба быка отошли в сторону, чавкая по лужам подошвами армейских ботинок. Я зацепил ладонью воды, промазал один глаз, едва удержав вопль от нестерпимого жжения, но малая частица зрачка проморгалась. За стеной дождя виднелись два силуэта, в руках у высокого была моя сумка с книгами, а коренастый водил по лицу рукавом пальто. Скулы свело судорогой от мысли, что эта мразь будет листать грязными лапами животного страницы моего труда. Я снова попробовал встать и рухнул в грязь, успев увидеть, как по тротуару торопились прохожие, которым равнодушие продлевало, как они думали, их жизнь. Но это было не так. Париж пузырился от того что он являлся законодателем моды, Рим был велик развалинами, Детройт кичился прекрасными автомобилями. А мы гордились тем, что наш город носил звание Ростов-папа, стараясь не замечать, что в Одессе-маме обувают интеллигентнее. Потому и авторитета в столице и в других странах у них поболее. Надо заметить, дешевого в обоих случаях.
  Я не помнил, сколько времени прошло с момента, как потерял сознание, очнулся от стучащего по голове дождя. Попытался приподняться, и это получилось, затем доковылял до угла здания с прилепившейся к нему палаткой с горящей лампочкой внутри. Значит, девочки продавщицы видели все от начала до конца, но задницы от стульев не оторвали. Ну что же, они поймут, что земля на самом деле круглая, когда будет поздно. Проспект был освещен, тогда как за спиной тряслась густая тьма, Я хотел спросить у проходящих мимо, где нахожусь, но те шарахнулись в сторону, видимо не зная, как девочки в палатке, что мир вокруг них весь круглый. Кинул камень, через время получил его в спину, только уже вместе с болью. Наклонившись к луже, плеснул в корявое лицо водой, снова захлебнувшись от боли и жжения, которыми схватилась кожа. Значит, глаза промыть не получится, наверное, такую особенность имел баллончик с газом. Но двигаться было надо, свое я уже высидел до того момента, когда золотые яйца забрали из-под мокрых штанов, поэтому зачерпнув воды из той же лужи, опять взялся смывать с лица кровь. Все пылало: шея, щеки, лоб, кожа под волосами, и все равно глаза ничего не видели, потому что веки опухли. Протянув руки вперед, я наощупь пошел к стене здания, на которой засек телефонные автоматы, возле них наконец-то повезло, какой-то мужчина набрал для меня номер милиции.
  - Как фамилия? - спросили на том конце провода.
  Я ответил.
  - Где находитесь?
  - Возле "Кооператора Дона".
  - Что случилось?
  - Ограбили на три тысячи долларов...
  - Как выглядели грабители?
  - Примерно так...
  - Где они или куда побежали?
  - Не заметил.
  - Стойте на месте, к вам подъедут.
  Через несколько минут подсуетился милицейский "бобик", проскочив пару кварталов в поисках разбойников, мы ни с чем вернулись на прежнее место, чтобы составить протокол, после которого меня отвезли в больницу на перевязку. На этом поиски закончились. К Татьяне я приехал поздно ночью, перебинтованный, словно вернулся с передовых позиций, молча прошел в спальню под чужим взглядом тещи. Утром, когда любовница ушла на работу, поднялась высокая температура. Только на третий день я протащился на кухню и поставил чайник на конфорку, затем оделся, забрал свои газеты с объявлениями и взялся за ручку двери:
  - Уходишь? - выросла теща за спиной.
  - Мне надо искать жилье. Не все же время болтаться у вас.
  - Оставил бы ключ, зачем он тебе.
  Любовница, как только переехал к ней, дала мне запасной, чтобы не торчал в ожидании домашних. Сын прибегал и убегал снова, теща гуляла в парке или засиживалась в гостях.
  - Почему я должен оставлять ключ вам? - заартачился я, соображая, что могу больше никогда не попасть в эту квартиру.
  - Зачем он тебе? - теща окинула меня злыми глазами. - Я дома, Таня приезжает рано.
  - Вы решили выгнать меня? - оторопел я. - Таня сама предложила переждать у вас, пока я не подыщу размен.
  - Ну... с Таней и разговаривай. А ключ отдай, а то еще потеряешь.
  - Отдам тому, у кого взял, - процедил я сквозь зубы, не глядя на старуху.
  Вечером я рассказал Татьяне о стычке с ее матерью.
  - Что вы все друг на друга валите, мать уже звонила старшей сестре, чтобы та забрала ее к себе, - рассердилась любовница. - Она старая, постоянно дома, страшного в ее просьбе я ничего не вижу.
  - Значит, мне надо уходить? - спросил я. - Поесть без нее не могу, хлеб она отодвигает в сторону. Теперь и прийти сюда смогу лишь тогда, когда кто-то из вас дома.
  - А ты что, много нам приносишь? - уставилась на меня любовница.
  Я опешил от неожиданного поворота разговора, вознамерился было напомнить про море, золотые перстеньки с серебряными ложками, про платья и прочее с починенной сантехникой, но озвучил только одну просьбу:
  - Можно воспользоваться твоим телефоном?
  - Надумал пожаловаться друзьям на тяжелую жизнь? - усмехнулась Татьяна.
  - Желаю спросить, кто из них примет меня на постой.
  - Кому ты нужен, обосрался кругом, а строит из себя крутого.
  - Это уже не столь важно.
  - Звони, и волен уходить на все четыре стороны.
  Проглотив ком в горле, я прошел к телефону, стараясь отогнать навязчивые мысли о том, что бабы никогда не были ко мне справедливы. Все им оставил, обувал, одевал, кормил, пахал на них как лошадь, тащил в дом как вол. И бил за то, что волочил воз один. Может быть по этой причине кобелем обнюхивал всех подряд, им взгляда не прощая, а может, потому обнюхивал, что как тот горец имел на это право. Теперь, вроде, не за что было зацепиться, у Татьяны своего девать некуда, да сам отвязался на полную катушку. Я полистал страницы записной книжки, дочь отмел сразу, она к себе пустит, но стерпеть ее равнодушия не мог. К сыну было некуда, бывшая жена вышла замуж и успела родить еще одного спиногрыза, к Даньке с Людмилой сам не пойду, его мать нахлебница от рождения. Сосед по проданной квартире ответил, чтобы я приезжал, а место он найдет, товарищ тоже, кум сначала спросил совета у своих, потом просветил, что никто из родных не против. Татьяна сидела рядом, молча внимая моим переговорам, оставалось собрать вещи и сматывать удочки из негостеприимной квартиры, в которой у каждого был свой угол, помеченный кошачьей мочой. Мать Татьяны и сын родились в год Кота, да сама любовница настоящая Змея. Один зал был общий, но и его успели описать сообща. Куда мне до них, откровенному лосю.
  - Договорился? - спросила пассия, дожевывая печенье.
  - Пойду укладываться, - встал я из-за стола, задавливая обиду на бывшую недавно близкой женщину, одновременно испытывая чувство благодарности к знакомым с друзьями. - Если можно, то пусть мои вещи полежат пока в гараже, я заплачу. И спасибо тебе за все.
  - Пожалуйста, - поднялась со стула и Татьяна. - Но ты никуда не пойдешь.
  - Почему?
  - Я не пущу...
  На рынке Сникерс встретил меня обычными ментовскими усмешками, за ним принялся издеваться весь наш угол.
  - Опять художник на бандитскую пулю нарвался. Она мимо летела, а он ее схватил.
  - Нормальный бы уклонился, а ему до всего есть дело.
  Может, ребята были в чем-то правы, не рванул бы я в дождливую погоду пешком на пять тыщ как на пятьсот, глядишь, пронесло бы и с разбоем, или отморозки надыбали бомбануть кого вместо меня. Папен кривился, но осторожничал, его подруга тоже не влезала в мало приятный разговор. Ближе к вечеру ко мне приблизился белобрысый начальник уголовного розыска, он первым подал руку и поцокал языком:
  - Прими мои сочувствия и начинай работать по новой, - поморгал он светло-голубыми глазами, поправляя фуражку на лобастой голове. - Можешь приходить вместе со всеми с утра, твою ставку я поднимать не буду. Вряд ли тебе удастся вернуть хоть что-то из отнятого.
  - Я свою квартиру продал и работал на этих деньгах, - машинально информировал я.
  - Квартиру..!? - оперативник немного опешил, затем шагнул вдоль стены из магазинов, бросив через плечо. - Работай когда захочешь.
  Через пару дней выразил сочувствие и начальник милиции базара, а бывшие друзья с любопытными товарищами куда-то подевались. Разве что Пахарь навострился при словах о проданной квартире.
  - Зачем ты надумал идти пешком через весь город? - Застриг он черными глазами. - Ты же знаешь, что следы валютчикам надо заметать по лисьи.
  Лишь Бандера криво усмехнулся, сочувствуя мне по настоящему:
  - Теперь ты волен крутиться на любой сумме, - сказал он. - Ни одна собака тебя не тронет.
  - Почему? - спросил я.
  - Потому что откупился, - посопев, он разъяснил. - Моли Бога, что получилось именно так, замочили бы наглухо как пить дать, не ты первый, не ты последний. Сам говоришь, что та свинья старалась попасть заточкой в глаза, сколько наших ребят уже на том свете.
  - В милиции меня заставили написать заявление. Как думаешь, выйдет что-нибудь?
  - Залупа конская вывалится, - зло отреагировал Бандера. - Пару раз вызовут, якобы для дачи новых показаний, а потом дело закроют в сейф с "глухарями". Если что и надыбают, то постараются растормошить тех отморозков сами и взять с них по полной. Ты, блин, как из детского сада.
  - Если со стороны властей такая нулевая реакция, у меня рука бы не дрогнула отправить тех быков на тот свет.
  - Наше руководство ты не трожь, они всегда при деле и в доле, - хохотнул Вадик из бригады Меченого. - А в отношении беспредельщиков я тоже с удовольствием бы нашарил спусковой крючок под прикладом "калаша". Лучше конечно пригасить их из подствольника, чтобы говно по пашне расшлепалось, все одно удобрение.
  Наконец, я случайно узнал, что в нашем районе продается недорогая квартира с ванной, про которую давно забыл, разменяв при разводе с женой трехкомнатные свои хоромы, добытые уродством на формовке потом и кровью, на однокомнатную с туалетом и кухней, едва не совмещенными. Но какой бы маленькой сумма ни была, мне не доставало тысячи долларов. Неожиданно Татьяна пошла навстречу и заняла мне нужную сумму баксов, мы с ней договорились, что как только сдам акции "Газпрома", так сразу верну ей долг. Бумаги я настроился отнести на той же неделе, да некстати выпали праздники с выходными. Но риэлтерские конторы по обмену и продаже квартир функционировали в полный рост, я условился о встрече с хозяйкой жилья и наша сделка состоялась. В тот же день нашел грузовую "Газель", отчалил на новое место жительства благодаря Бога за то, что дал еще одну возможность не оказаться на улице. Ведь Господь мог распорядиться по иному. Полмесяца, проведенные у Татьяны, показались мне хуже пятнадцати суток, оттянутых в глухих боксах на Семашко. Впервые я понял что от одиночества не спасут ни большая жилплощадь, ни город с миллионным населением, если человек воспринимает другого с первобытной неприязнью До переезда к пассии казалось, что окружающие относятся ко мне с некоторым чувством юмора а после я встревожился за пошатнувшееся было чувство собственного достоинства. Исходя из приобретенного опыта, предложил в одно из посещений любовницы в новой квартире расстаться с нею навсегда.
  - Ты мне тысячу долларов должен, - воззрилась на меня Татьяна. - Или решил, что я их тебе подарю?
  - Подарков от женщин не приемлю, - сказал я. - Как только закончатся наши вечные праздники, сдам акции в акционерное общество и рассчитаюсь с тобой. Надеюсь, сомнений в моей порядочности у тебя нет.
  - С чего это ты решил расстаться? Если с моей матерью не смог найти языка, то это ваши проблемы, а я готова бросить все и переехать к тебе. Мне тоже надоело быть вечной служанкой у нее и у сына, мой заработок составляет три тысячи, так что на шее у тебя сидеть не буду.
  - На сына с матерью будешь расходовать левые, а меня заставишь пахать в полный рост? - Впервые зло подковырнул я подружку. - Учти, на рынке я задерживаться не собираюсь.
  - Мои доходы кроме зарплаты пусть тебя не касаются, - в глазах Татьяны вспыхнули искорки раздражения. - А мать с сыном я не брошу никогда.
  - Конечно я не газовик, с ним у тебя было бы по иному.
  - Да, с ним у меня другие расклады, семнадцать лет были вместе, по десять раз на день созванивались. Десять лет при встречах целовались, многие этим похвастаются? Отпуска проводили вместе, всю территорию бывшего Союза объездили, летом каждые выходные проводили на море. Если бы позвал снова, я бросила бы всех. Но теперь поздно, у него уже есть молодая любовница, с ребенком..., - у Татьяны от обиды задрожал подбородок. - У нее нижняя губа отвисает, словно заячья. Вот так...
  - У вас была красивая жизнь, о ней мечтает любая женщина, - пропустил я мимо ушей застарелые стенания подружки. - Попробуй снова наладить отношения с ним, глядишь, не все еще потеряно.
  - Его измены я не прощу, и после тебя ему делать больше нечего, - не согласилась со мной подруга. - Встретились бы до него, я бы в его сторону не обернулась.
  - Так была сексуально озабочена?
  - Мы занимались любовью всего раз в неделю, я даже не подозревала, как это может быть приятно. Вы с ним разные, но... ты лучше.
  - Извини, верится с трудом, - хмыкнул я.
  Я долго молчал, оглядывая не заставленное мебелью помещение, в окно были видны голые как перед балконом Татьяны деревья с раскиданными кронами, на ветвях которых даже сороки с грачами и горлицами были те же. Летом, наверное, детского садика внизу видно не будет, как и дальних девяти этажек, их закроют пирамидальные тополя. Эх, жаль утраченных баксов, а то можно было бы сделать конфетку. Впрочем, сейчас нужно думать о том, как продать акции "Газпрома", чтобы после отдачи долга осталось и себе.
  - Разные мы с тобой люди,- отчертил я наши отношения с Татьяной жирной окончательной чертой, стараясь не смотреть в сторону этой красивой даже на юге женщины. Вдобавок она была удивительно ласковая и рассудительная, хотя воспитанной назвать было нельзя. Скорее, вымуштрованная как Зоя Космодемьянская под одного из любимцев коммунистической партии - слова лишнего не скажет. Деревенского в ней тоже было мало. - Давай расставаться, я тебе как-то говорил, что назад не возвращаюсь.
  - Посмотрим, дорогой, Новый год, надеюсь, мы встретим вместе. Родных с подругами я уже обзвонила.
  - Я не против, к тому же у меня сейчас делов невпроворот. Какие тут бабы...
  Но сдать акции оказалось не просто, после праздников, напридуманных Ельцыным с его голодной командой, они упали в цене больше чем в два раза Если месяц назад я мог получить за них три с лишним тысячи долларов, то сразу за победными реляциями набегала едва тысяча. Я попросил Татьяну об отсрочке долга в надежде на подъем бумаг в ближайшее время на прежний уровень, она согласилась с неохотой, и за следующие две недели по закону подлости цена скатилась до двенадцати рублей за акцию. Я понял, что ловить мне нечего, снял с шеи золотую цепочку плетения "Кайзер", на которую положил глаз сынок пассии, бросил на чашу весов царственный свой перстень, еще несколько таких же украшений, оставленных себе за необычный их внешний вид. Расстался я с золотом по одной причине, нужно было срочно что-то делать для укрепления пошатнувшегося доверия. И все равно это была капля в море, исчезнувшая не замеченной в его глубине.
  Две тысячи первый год мы встречали у Татьяны. Стол был уставлен дорогими марками вина, он ломился от угощений, свою маленькую лепту в эту роскошь внес и я. Мне было неудобно чувствовать себя начитанным среди обывателей средней руки, поэтому я больше прислушивался к разговорам. Татьяна веселилась, припоминала школьные годы, как спела на одном из вечеров песню "Я первый ученик среди ребят...". В классе четвертом я тоже пропагандировал это опровержение зазнайке, утверждавшему, что он отличник, но у Тани случай был обратный моему.
  Тогда был так же Новый год, с песней про ученика предоставили право выступить мальчику с нормальным голосом. Но Тане очень хотелось отличиться, слух у нее отсутствовал напрочь, по этой причине к сцене ее не подпускали. Когда объявили номер, она незаметно поднялась на возвышение и спряталась за елку, а как только баян заиграл, высунулась из-за нее и закричала: "Я первый ученик...". Ее пытались согнать с подиума всем миром, но она уворачивалась от множества рук, продолжая петь и кривляться, догорланив мелодию до конца под вопли одноклассников с другими учениками. После чего дала учительнице схватить себя и получить внушение сквозь смех взрослой тети.
  Повеселились в очередной раз и сидевшие вокруг, после чего молодежь начала собираться на танцы, а взрослые продолжили застолье. Таня вдруг припала к рюмке, опрокидывая в рот одну за другой, никакие уговоры не действовали, она сознательно стремилась напиться в усмерть. Мы поругались, теперь уже по настоящему. Теща ушла в спальню, я настроился ехать домой, но с Военведа до площади Ленина путь показался нелегким, тем более по неспокойному городу, дорвавшемуся до спиртных припасов. И я с превеликой неохотой отправился отдыхать. Утром, за чашкой кофе, между нами наступило шаткое перемирие.
  Закончились новогодние кувыркания обнищавшего народа, столетиями ждущего, когда с неба начнет сыпаться манна небесная. А она просыпалась всегда, правда для подсуетившихся особей из числа приближенных к пришлой власти в ставшем не русским Кремле, прибравших к своим рукам ведущие отрасли народного хозяйства. Акции "Газпрома" с большим трудом одолели стойку в четырнадцать рублей пятьдесят копеек, на этом рубеже они по предположениям специалистов замерзли на долгие месяцы. Шла настоящая война между добытчиками и поставщиками газа населению, то есть посредниками. зато доллар уверенно поднимался вверх, перешагнув рубеж в тридцать рублей. По этим двум причинам я снова оказался в пролете во всем, ни денег на раскрутку, ни роста на рынке ценных бумаг. В который раз приходилось признаваться самому себе, что любые достижения в любых областях человеческого бытия доставались мне большой кровью. Как будто пометили еще при рождении, чтобы не вылезал из толпы, а довольствовался тем что Бог послал. Но мне этого всегда было мало. Тянуть с отдачей долга не имело смысла и выбрав свободный день, я сдал акции, потеряв сразу две тысячи долларов, а за два месяца получилось вместе с отнятыми отморозками пять тысяч зеленых, не считая влетов по мелочи. Лучшего придумать было невозможно, у меня не было ни банковских счетов, ни денег в мешках по углам, на руках шелестело лишь несколько соток с учетом цепочки с несколькими золотыми безделушками, которыми пытался загладить перед бывшей любовницей оттяжку с отдачей баксов. Надо было раскручиваться по новой, я кидался на всякое, что сулило принести доход, и дома работы тоже было невпроворот. Татьяна с перетаскиванием номера телефона со старой квартиры на новую выручить не сумела, несмотря на большие связи в этой сфере, железную дверь поставил без ее участия, хотя и там были знакомые. Еще раз предложил ей разойтись как в море корабли, но она прибегала ко мне все равно. Тогда я снял на рынке тридцатилетнюю риэлтершу из агентства по недвижимости, та пританцовывала возле меня в изрядном подпитии до поездки ко мне, а когда взял шкалик "Смирновской" с пачкой сигарет, едва не расклеилась совсем. По дороге риэлтерша, и уже дома, раскинувшись на диване в чем мать родила, не уставала удивляться, с какого бодуна поперлась с неизвестным мужчиной неизвестно куда. Но в постели мы поработали на славу, я словно мстил Татьяне за скрытность, за частые выезды на места возведения новых пивных ларьков с магазинами недалеко от газовых труб. Ее левые доходы меня не интересовали, а душила жаба, что со слесарем-газовиком она делилась всем, от меня же утаивала самое незначительное. Когда узнал еще на старой квартире, что старый любовник подкатывает на "мерсе" к месту бывшей своей работы, где Татьяна продолжала работать, то испытал не ревность, а чувство неприятного раздражения.
  Татьяна пришла через день после ночи, проведенной с молоденькой бабенкой, на кухне не рассосался еще запах сигаретного дыма, окурки виднелись и в мусорном ведре. Но я не собирался выносить его, пусть будет как есть. Проскользнув в спальню, любовница покрутила вокруг изящным носиком:
  - На кухне смрад, постель не так застелена... ты к себе кого-то притаскивал? Чего отворачиваешься?
  - Разве без признания не видно? - отмахнулся я.
  - Чувствуется, но... ты не похож на других.
  - Я тебя предупреждал.
  - Все равно сомневаюсь, я думаю, что к тебе заходил твой друг Сэм, с которым пил, а потом вы вместе бросили. Как он поживает, сын растет?
  - Куда ему деваться, - отвернулся я, подумав, что чем больше буду убеждать ее в истине, тем меньше она начнет верить. - Молчаливый и угрюмый как отец-казак, да еще мать у него армянка.
  - Вот видишь, заглядывал все-таки Сэм, а ты пытался доказать, что приводил женщину. Я совсем разонравилась тебе?
  - Ты нравишься мне по прежнему, это я пришелся не ко двору. Если быть откровенным, я и не старался найти с твоими домашними точки соприкосновения, выдвигая им в пику свой характер.
  - Поэтому до сих пор и живешь один.
  - Поэтому никому не мешаю, помогая своим родным в меру возможностей.
  - Лучше бы жил с семьей, из тебя вышел бы прекрасный воспитатель, хранитель домашнего уюта. Я говорю что-то не то?
  - Если между мной и женой нет никаких тайн и отношения у нас хорошие, то правда, но стоит ей подать повод к недоверию, о продолжении личного участия в семейном укладе не может быть речи. Обиды и предательства я прощать не могу, хватит того, что родная мать отдала меня в шести месячном возрасте на воспитание моей бабушке, а своей матери. А к прощению призывает весь смысл Библии, это качество считается в жизни главным.
  - Ты не прощаешь мне моего прошлого?
  - Наверное, это так.
  - Я сама себе его не прощаю...
  И все-таки разрыв между нами произошел и мы расстались навсегда. После него Татьяна звонила еще долго, справляясь о делах и здоровье, я отвечал односложно, не зазывая к себе в гости В квартире стала по неделям задерживаться риэлторша, молодайка без морщин на лице и без седых волос в прическе. Современная бабенка с широким кругозором, не зацикленная на семейном гнезде, единственным недостатком которой были частые выпивки и курение сигарет одну за другой. Снова женщина спасла меня от женщины, действуя как громоотвод. Но странное дело, когда Татьяна перестала приходить, начала отдаляться и риэлторша, она словно выполнила свою миссию, наложенную кем-то на нее.
  На базаре все оставалось по прежнему, бакс зафиксировался на отметке в тридцать один рубль, зато вместо него рвануло вверх евро. Вскоре эта валюта перегнала доллар, приносили ее люди, побывавшие во время войны в Германии в качестве рабочей силы, навара от нее было побольше, но смущала нестабильность. Сегодня за евро давали тридцать два рубля, на другой день невозможно было сбагрить по тридцать, и валютчики подстраховывались, занижая сумму покупки до предела. Золото после девальвации рубля в девяносто восьмом году как несли мало, так продолжали приносить все меньше, гривны появлялись летом, когда начиналась пора отпусков. Полуостров Крым у ростовчан по прежнему пользовался спросом, в основном, из-за низких цен. Заработки на заводах и фабриках стали не те, что были раньше, да многим идти было просто некуда. Я перестал из-за ограбления таскать сумку с книгами, оставляя руки свободными, понимая, что сейчас как раз следует пополнить бюджет. Но масла в огонь подлил товарищ в черном пальто с черной рубашкой, взявшийся у меня интересоваться, отстегиваю ли я бабки ментам, или пристроился на дурнячка, прикрывшись именем писателя с торговлей книгами. После одного из таких разговоров, я снова заметил у входа в рынок двух пацанов. А качок наезжал все сильнее, наверное, он принял меня за отбившегося от стада барана, с которого не грех содрать три шкуры, это ощущение беспомощности коробило, вызывая желание покончить с наездами раз и навсегда. Но я понимал, что на место первого качка придет стадо других, потому что зло имеет право на вечность, как его противоположность - добро.
  - Так говоришь, что ты здесь по уму? - обрабатывал меня качок. - А кто поверит, что отстегиваешь мусорам за обмен валюты?
  - А кто сказал, что я желаю чтобы мне верили? - перекашивал я рот на сторону, сознавая, что с буграми мышц одному не справиться. - Мне лично насрать на тех, кто хочет думать по другому.
  - Хамишь, товарищ, - угинал голову представитель криминального мира, контролирующий видимо отвоеванный у ментов свой участок пастбища. Его бритая башка с бесцветными глазами и прущая напролом дурная сила вызывали у меня ненависть и желание оглушить отморозка так, чтобы увидеть его беспомощным.
  - У нас есть бригадир, слетай к нему и проясни ситуацию, - не выдерживая напряжения пояснял я, чтобы закончить разговор. - Тогда легче будет поговорить, об чем пожелаешь.
  - Я знаю вашего пастуха, побазарим и с ним, никуда не денемся, - пообещал качок.
  - Оборзел что ли, чтобы я от тебя куда-то прятался, или страху решил нагнать? Иди, народный, мне тут надо крутиться.
  - Работай.
  Так продолжалось с полмесяца, пока я сам не заскочил к бригадиру и не рассказал о странном субъекте. Пахарь помялся, потом кинул через плечо:
  - Не связывайся с ним, отваливай в сторонку. К другим они не подъезжают.
  - У меня место за пределами рынка, он решил видно, что я стригу под прикрытием книг купоны под носом у ментов.
  - Все может быть, я это дело выясню.
  Через неделю качок подкатил ко мне с другим выражением на лице, представлявшим холеную маску. День выдался теплым, за курткой у него виднелась та же черная рубашка, заправленная в черные брюки с вечными стрелками.
  - Привет, писатель. Как идет работа?
  - Нормально, - взглянул я на стервятника. От него по прежнему исходил дух животной силы, пополняемой за счет отличного питания и постоянных тренировок.
  - Что надо, я узнал, тревожить тебя больше никто не будет, разве что куплю золотую безделушку. Подешевле.
  - Такса для всех одна.
  - Но ты платишь ментам меньше всех
  - Но я работаю после всех, по принципу что достанется.
  - А бывает, что приносят дельное?
  - На моем месте пробовали уже стоять, да вовремя решили убраться.
  - Понятно, претензий больше нет.
  Я остервенело сплюнул на землю, напрягшись от мысли, что такие быки, как удалявшийся от меня, поделили весь Ростов на мелкие кусочки, стоит отбиться от стада менял, как перед мордой вырастает новый пастух. Поневоле начинаешь понимать рабочих, крестьян и солдат, решивших сбросить ярмо капитализма, тогда зачем повторять ошибки истории, когда может выйти себе дороже! Роль бригадира в связи с этим случаем вырисовалась яснее, он выполнял обязанности связующего звена между ментами и криминальными группировками во главе с их вождями. И все-таки, в Ростове еще существует какой-то порядок по сравнению с другими городами, в Москве, в Екатеринбурге и на Дальнем Востоке криминал и менты давно срослись. Вот и носи после таких раскладов свою книгу на продажу, кто даст гарантии что мое детище, выстраданное бессонными ночами, не привлечет внимания членов бандитских группировок, не наведет их на мысль, что писатель находится не под ментовской крышей. Что он прикрывается своими опусами.
  День начался с поисков потенциальных клиентов, которые могли бы подождать, пока я обменяю их баксы, положив разницу себе в карман, потому что мне крутиться было не на чем. У Андреевны дела шли не лучше, одна Света не унывала, потряхивая кульками, она без устали учила народ уму-разуму, особенно доставалось представителям национальных меньшинств. Члены кавказских диаспор, с разрешения чиновников из администраций и ментов, не уставали возводить между государственными домами с учреждениями и в неприкосновенных в советское время парках непривычные глазу вигвамы. Когда в Калугу привезли плененного на Кавказе Шамиля со свитой, калужане бегали смотреть сквозь щели в заборе, как его бабы подмываются из медных кувшинов. Им было интересно, что они не ходили в бани. Теперь через кавказские навороты вокруг новомодных саклей, выраставших как грибы посреди русского города, такого не увидишь. На рынке закладывала уши гортанная ругань по-русски, сочные плевки шлепались под ноги ростовчанам, очистки, огрызки фруктов и бумажки толстым слоем покрывали проходы. Так же было по всему городу, преподнося пример местным оболтусам, недалеко ушедшим по развитию от горцев с азиатами. Будучи молодым, я поколесил по Кавказу вдоволь, там в населенных пунктах никто из туристов не смел бросить на землю пачку от сигарет, окурок или банановую шкурку. Здесь разрешалось все, в первую очередь самими аборигенами.
  - О чем шепчешься сам с собой? - толкнула Андреевна меня в плечо. - Не повело с женщинами, часом? Мужчина ты еще видный, не Татьяна, так другая подберет. Видишь, как вокруг распогаживается, скоро опять в отпуск собираться.
  - Какой там отпуск, - встряхнулся я. - Денег на пропитание не хватает.
  - Работай лучше, от тебя уже второй клиент на базар подался, с Таней вы разбежались, голова должна быть свободной. Или еще есть какая проблема?
  - Появилась, мать бы ее..., - я помялся, не решаясь рассказать. - В подъезде, уже на новой квартире, свила гнездо кодла из парней лет по восемнадцать-двадцать. Я сообщил об этом ребятам с ментами, но те только хмыкнули, мол, а куда еще им деваться по дождливой погоде. Будь, мол, начеку. А эти парни курят на площадке выше моего этажа, когда я вожусь с замком, действий никаких не предпринимают. Даже здороваться стали.
  - Спроси, из чьих они квартир, может, в гости к кому-нибудь приходят. Родители их не пускают, вот и крутятся в подъезде.
  - Андреевна, ты знаешь нынешнюю молодежь, пошлют подальше, что хочешь, то и делай.
  - Обязательно прознай про них, или проверь со своими ребятами.
  - Подстраховался бы, кабы мои десантники не носились по деревням за овощами с фруктами, - пробурчал я, отодвигаясь к бочонку. - У них сейчас сезон в разгаре, хрен доищешься.
  Подошла клиентка с "евриками", предложила на обмен сиреневую пятисотку одной бумажкой, цифра "пятьсот" на лощеной бумаге меняла цвет от голубого до фиолетового и черного. На вид купюра была простоватенькая, оттиски напоминали больше сюр творчество - мост, ячейки жилого дома, окна. Такие рисунки живописными назвать нельзя, скорее, они были начерчены в графическом стиле. На переднем плане кусочек фольги с выдавленной цифрой, сбоку тонкая полоса и водяной знак. Евро принесла лет за шестьдесят женщина с любопытством рассматривавшая меня, наверное, ее угнали в Германию еще девочкой, а теперь немцы решили замолить перед ней и другими подобными бедолагами прошлые грехи. Я долго прикидывал, по сколько взять валюту, чтобы и женщину не обидеть, и самому заработать.
  - Чего ты мнешься, как неродной? - первой нарушила она молчание. - Работавший на этом месте товарищ взял у меня пятьдесят евро по тридцать рублей. Он сказал, что так берут все менялы.
  - Проверял вас на вшивость, - с облегчением вздохнул я. - Сейчас чего только не подделывают, копировальной техники стало навалом.
  - Я получила тысячу семьсот евро за то, что девочкой угнали в Германию, мы помогали пышнотелой фрау по хозяйству на ее обширном подворье, - объяснила женщина. - Когда объявились наши войска, нас отправили снова на родину.
  - Туго вам пришлось, - посочувствовал я.
  - Не сладко оказалось здесь, когда нас заставили разбирать руины, приноравливаться к токарному станку и точить оболочку для мин. Там мы старались наводить порядок в меру сил, нянчили ребенка по очереди,- не согласилась дама. - В стране Советов нам, детям, выдавали буханку хлеба, немного крупы с картошкой, в Германии баловали наваристым супом, на второе перепадало и мясо. Поэтому, когда война закончилась, начались новые аресты с расстрелами. И дети, и солдаты увидели, как люди живут на вражеской территории и как на Родине, они поняли, как нам нужно жить.
  - Вы еврейка? - спросил я.
  - Почему вы так решили? - опешила бывшая служанка.
  - Слишком откровенно говорите о немецком плене, вернее, о годах рабства у фашистов. Русские так не могут, они привыкли молчать как при крепостном праве, отмененном Александром Вторым.
  - Я не еврейка, и рабом быть тоже не желаю, - женщина вскинула седую голову. - Спасибо Германии за сочувствие к нам, выжившим в том аду, а советская власть считала нас предателями.
  - Родина у нас такая, - усмехнулся я, поражаясь тому, как долго помнит человек уважительное отношение к себе пусть даже кровного врага.
  Женщина, не сказав ни слова, направилась ко входу в базар, глядя ей вслед я подумал, что сталинских лагерей она все-таки не избежала. Однажды великий виолончелист Мстислав Ростропович обратил внимание русской нации на то, что побежденный народ - немцы живут лучше, чем существуем мы, его победители. Но это откровение скатилось по русским как с гуся вода, вскоре появились разговоры о том, что послевоенной Германии помогла подняться с коленей богатая Америка. Вместо устаревших станков она завезла на немецкую землю новое оборудование. Зато мы взамен механизмов с ременной тягой поставили экспроприированные из Третьего Рейха станки, в то время, как остальной цивилизованный мир шагнул дальше. И пахали на этих немецких добросовестных пахарях до самой нынешней перестройки.
  Возле трамвайных путей расположился табор азербайджанцев, менты, забывая о собранных с них деньгах, заставляли занести товар внутрь базара. Торговцы с криками и проклятьями перемещались в указанное им место, чтобы через пару часов вновь раскидаться ящиками по стальным ниткам. Мое внимание привлек нечесаный пацан лет четырнадцати с вывернутыми губами, подняв корзину с помидорами, он стал посреди рельсов, не обращая внимания на осипшие звонки идущей от вокзала трамвайной пары. Наконец, водитель, женщина в повязанном в стиле тридцатых годов платке, высунулась в дверь и понесла "тупорылого чурку" на родном языке. Завязалась обычная перепалка, каких за день наберется тысячи, по движениям рук пацана можно было понять, что он предлагал водителю объехать его торговое место, мнение горца поддержала одна из "наших" четырнадцатилетних дурех в брюках в обтяжку. Люди вокруг смеялись, крутили пальцами возле виска, но пацан видимо всерьез решил, что железный тихоход способен его объехать. Тогда водитель звякнул звонком и пополз на него по рельсам, лишь подскочивший азербайджанец постарше столкнул пацана с путей, погрозив кулаком все той же вагоновожатой.
  - Ты все берешь? - подвалил ко мне худой под тридцать лет мужчина с холщовой сумкой в руке. - Не желаешь взглянуть на мое добро?
  - Какое добро? - не понял я.
  - У меня с собой икона, у бабушки завалялась.
  Поставив сумку, мужчина принялся срывать с дерева газету, но я резко пихнул его под локоть:
  - Ты подошел бы к еще ментовке и предложил свой товар ментам, они бы его быстро оценили.
  - А что такое? - вздернул тот голову со свалявшимися волосами. - Это моя икона, от бабки наследство.
  - Да хоть от дедки, документы на нее есть?
  - На что?
  - На твое наследство.
  - Нету, я снял ее со стены и принес сюда.
  - Ясно, - пожевал я губами. - Давай спрячемся, чтобы глаз было меньше.
  Редко кто из братьев славян не выпятит на показ грошовое, в основном, богатство, вечно выставляют его с вывертом и с дурацким приплясом. Потом тащатся из ментовки жалкие и растерянные, так и не понявшие, за что их отоварили.
  Мужчина освободил тяжелую доску от газет и протянул мне, мы примостились за бочкой, прислонившись к выступу в стене. Развернув наследство лицом я определил, что икона писана церковными мастерами конца девятнадцатого века или еще раньше. Доска была толстая, как бы выгнутая, сзади вдоль нее шли два неглубоких паза со вставленными неширокими планками на случай, если начнет рассыхаться от времени, то чтобы не пошла трещинами. Это был верный признак, что икона не рядовая. Повернув дерево боком я заметил, что слой краски солидный и нанесен на густую белую основу, которой вначале покрыли заготовку. Основа смахивала на засохший пласт меловой пасты, алебастра или на яичный белок, наконец, когда им обмазывают пасху, только вынутую хозяйкой из духовки, заодно посыпая сахарной пудрой. Краски спереди потускнели не очень, нимбы над светло-коричневыми ликами, как бы лакированными, отливали золотом. Пурпурные одежды богов сменялись бархатно-синими, главные из них держали в узких ладонях с длинными пальцами открытые книги. С неба исходило золотисто-белыми тонкими лучами божественное сияние, в воздухе порхали птички с веточками в клювах, кувыркались кудрявые розовые ангелочки с крылышками за спиной. Это была идиллическая картина рая или совещания земных святых по какому-то поводу. В середине восседал на троне старец с седой пушистой бородой и в свободных одеждах, властно-бесстрастное лицо его не выражало никаких эмоций, взгляд был сосредоточен прямо перед собой. Над головой сиял золотой нимб, в руках он сжимал темный католический крест с одной поперечной перекладиной, я раньше не замечал тоже, чтобы святые прислоняли к груди православные с несколькими поперечинами кресты. Письмо не было похоже на примитивное донское или русское, оно напоминало больше греческое, основательное, доска имела размеры сантиметров пятьдесят на шестьдесят толщиной не меньше пяти. По иконе старославянской вязью была надпись красной краской, разобрать которую не представлялось возможным. Посопев, я перевернул образа тыльной стороной, но там художник или художники не запечатлели своих автографов.
  - Не знаю, что тут можно молвить, - пробормотал я. - Доска интересная, да кто бы подсказал, что она из себя представляет.
  - Бери ее и дело с концом, - закуривая новую сигарету, пошевелил ключицами мужчина в поношенных брюках и в грязном пуловере. - Я предупреждал, что икона старинная, стоимости ее никто не знает.
  - Почему ты решил продать эту доску, ведь старые работы обладают свойством возрастать в цене. Слыхал про аукционы в Англии?
  - Ясное дело, в Лондоне Сотбис, а в Нью-Йорке Кристис.., - продавец выпустил вверх клубок дыма и скосил глаза в сторону. - Она меня доставать начала, прочие доски как бы нормальные, а эта... Выпью лишнего и начинаются красочные видения, словно меня белка накрывает.
  - Я тоже пока бухать не бросил смотрел цветные фильмы из потусторонней жизни, но с чего ты взял, что икона имеет отношение к гальюникам? - поднял я глаза на алкаша, ставя доску на порожек. - Кстати, когда на меня накатило в первый раз, я так же связал видения с намоленой в углу иконой, даже лампадку купил и пристроил на палочке напротив нее. По праздникам фитилек зажигал. Потом она вроде как действовать на меня принялась, стал себя чувствовать как бы не в своей тарелке и продал ее, от греха подальше.
  - Чего тогда у меня спрашиваешь? Если есть на них спрос, то покупай и сбагривай, - мужчина отошел в сторонку и окутался облаками дыма, потом кинул мне через плечо. - Думай как поступить, деньги не мои, а твои.
  Я провел пальцами по верху крашеного дерева, ковырнул ногтем белую основу. В памяти всплыл давний случай, связанный с той иконой.
  Тогда я крепко бухал, за самогоном бегал в ночь-полночь к хохлушке через двор. Однажды торговка запустила меня в прихожую, взяла сто рублей - деньги еще не обменяли на тысячные - положила в складки ночной рубашки и пошла в комнату отсчитать сдачи и принести бутылку. Купюра вывалилась из складок на пол, я поднял ее, запихнул за штаниной в носок, через минуту послышалось индюшачье бормотание, хохлушка выскочила в прихожую, уставилась на меня. Это была толстая неряшливая баба, с трудом переводящая дух.
  - Ты отдавал мне деньги? - спросила она.
  - Ты сама их у меня взяла и сунула в ночную рубашку.
  - Да помню я все, - самогонщица зарыскала носом. - Куда же они делись...
  - Ты отнесла стольник в комнату и сказала, что принесешь сдачи и бутылку самогона
  Из спальни выполз вечно поддатый сожитель, такой же безобразный как его пассия, они вдвоем принялись обнюхивать углы в прихожей, затем переползли в квартиру. Вернулись через несколько минут в переднюю, перетрясли вещи с ног на голову, заставили и меня расстегнуть курточку и рубашку. Я снимал даже ботинки, оставалось сбросить штаны и показать им голую задницу.
  Наконец самогонщица плюхнулась на табурет и с трудом глотнула воздух:
  - Я отдам тебе сдачу и бутылку, - прожевала она винегрет из слов. - А деньги где-нибудь лежат, воткнула во что-нибудь и забыла. Иди домой, сама разберусь.
  Я вышел от хохлушки довольный до нельзя, потому что обмануть этого хитрого бегемота еще никому не удавалось. В то время мною владел чисто спортивный интерес. Но хохлушка с того случая взялась отказывать напрочь, мол, иди от моей квартиры, знать тебя не знаю. Поэтому в следующий раз, когда через время понадобилась бутылка, я пошел к ней со свой любовницей Людмилой. С нею она меня впустила, а передав бутылку, спросила:
  - Говорят, ты иконами занимаешься?
  - Вообще-то, да, - не стал отрицать я. - А что такое?
  - Мне привезли одну из деревни, родственники умерли, а передать ее там стало некому - женщина смахнула с лица прядь седых волос. - Купи, я продам икону недорого.
  - Давай посмотрим.
  Самогонщица вынесла икону под пыльным стеклом размером сантиметров семьдесят на полметра, толщиной на все пятнадцать. Внутри проглядывала Дева Мария с маленьким Иисусом на левой руке, у них были прописаны только голова Девы, руки и лик младенца с ладошками. Остальную поверхность, выложенную по бокам искусственными цветами, покрывало сусальное золото. Одежда и нимбы над Девой и младенцем были выполнены из той же фольги, собранной в гармошку, дерево коробки было старым со своеобразным звоном при постукивании по нему костяшками пальцев. Скорее всего, не земляки привезли самогонщице икону, якобы уцелевшую от умерших родственников, а кто-то из алкашей расплатился с ней этой доской за бутылку самогона.
  - За сколько ты хочешь ее продать? - спросил я, осмотрев древнюю коробку.
  - За сто рублей, - дернула баба кистью руки. - В Бога я не верю, а место в хате занимать - кому оно надо.
  Я расплатился с самогонщицей и собрался выходить из прихожей, завернув икону в тряпицу. На улице было холодно и морозно, мы перешли с Людмилой двор, открыли дверь в мою квартиру и я сразу взялся за молоток, плоскогубцы и отвертку, не терпелось узнать, какой мастер приложил руку к этому произведению искусства. Поддатым я был еще до похода к самогонщице, а когда пришел и оттаял, немного развезло. Пока выдернул гвоздики, выдвинул стекло и разобрался в хитросплетениях фольги с пыльными цветами на тонких проволочках, захмелел окончательно. Наконец перевернул доску, источенную древесными паразитами, на обратную сторону, потому что на лицевой никаких надписей не обнаружилось, но и там не оказалось автографов старых мастеров. Посидев в задумчивости над раскуроченной коробкой, добавил полстакана самогона, надеясь расшевелить сообразительность, но она не проснулась. Запах пыли щекотал ноздри, першило в горле, и я затеялся собирать ее снова под молчаливым присмотром Людмилы. Доска с ликами была небольшой, она едва держалась на дощечках с планочками, соединявших ее с корпусом, и пришлось здорово повозиться, чтобы водрузить все на места. И все равно многое скомкалось, поэтому я отложил икону до утра. На дворе была ночь, выключив свет, я полез на Людмилу, а когда почувствовал скорую разрядку, почудилось вдруг, что вместо Людмилы под меня легла бабушка, воспитавшая меня, которую звал матерью. Она прилетела из неведомого пространства и то ли скользнула во внутрь любовницы, то ли подставилась сама. Воздержаться от семяизвержения было уже невозможно, я так и затолкал его вглубь, растерянный и напряженный, не испытывая в этот момент никакого испуга или волнения. А через положенное время родился Данилка, оказавшийся младше внучки от первой дочери.
  Худой и небритый клиент в поношенной одежке продолжал смолить сигарету в стороне, цыкая слюной под ноги и неторопливо оглядываясь по сторонам. На сумку с товаром он не смотрел, словно она перестала его интересовать. Я ковырнул носком ботинка небольшой камешек, задумчиво провел ладонями по вискам и по лицу, в груди никак не могло улечься возникшее не из чего чувство дискомфорта. Внутри иконы матово отсвечивали потертые лики святых, накрытые тенью, падающей от жестяной бочки, волна воспоминаний накатила вновь, заставив вспомнить еще один случай, связанный каким-то образом с иконой.
  После наваждения с появлением умершей матери, я не понес икону на базар, а прибил в углу подставочку, поставил на нее вновь собранную доску и повесил специально купленную лампадку со втулочкой под фитиль. Затем пригласил для консультации приятеля-дизайнера, у которого брат был художником, мы снова разобрали коробку по частям. Но тот после беглого осмотра заявил, что сие произведение искусства ничего из себя не представляет, потому что оно прописано неграмотным художником в малоизвестной мастерской. Если бы икона оказалась, мол, покрыта краской вся, а та была бы замешанной на соках трав с яичными белками, тогда бы он привел друга из Германии, и разговор пошел бы за цену. Немец работает на трейлере, ему нетрудно спрятать ее в автопоезде и провезти через границу, но доска, к сожалению, похожа на кустарщину. На этом я успокоился, налив в лампадку масла, стал зажигать фитиль по церковным праздникам, осеняя себя крестным знамением и кладя поклоны Деве Марии с ее сыном - Богом. Выпивал все реже, вредную привычку решил искоренить окончательно. Однажды я ходил по комнате, размышляя, откуда родом мои предки по материнской линиии. Про мать и бабушку знал из скупых рассказов самих "врагов народа", помнил и прабабушку, старушку за восемьдесят лет, перед которой пацаненком выкидывал колена под хлопки в ладоши. Но где она родилась, понятия не имел, революция с Отечественной войной перемешали людей так, что самого себя бы не потерять. Я ходил по комнате, вспоминая редкие моменты откровений в семье, мои родители, прошедшие сталинские лагеря, наложили отпечатки и на старших предков, выросших при царе и не закабаленных коммунистическими идеями. Из них слова лишнего нельзя было вытянуть. И вдруг услышал тихий голос, он проникал в самое сердце, так что язык мог оставаться без дела, перед глазами возник едва различимый образ прабабушки, несколько раз произнесший: "...стосово ...стосово". Звуки доносились будто через толстый слой ваты, это были даже не звуки, а разговор души заключенной в плоть с душой без плоти. Я переспросил душой, что она хочет сказать, и снова в ушах и в груди отозвалось:"... стосово". Она была рядом, но ее голос оказался очень слабым, к ней тут же присоединились несколько невидимых душ, к слову прибавилась еще одна буква:"...истосово, ...истосово". Я напрягался изо всех сил, но откуда прабабушка родом, разобрать не смог. Наконец, слаженный хор достиг цели, я четко различил название населенного пункта: "Христосово". На письменном столе лежали словари, энциклопедии и карты, быстро перелистав их, я опустил руки, поняв что коммунисты за семьдесят лет переиначили тысячи старинных названий городов и сел, увековечивая имена лишь своих вождей. Тем более такое название как Христосово, совершенно несовместимое с политикой Советов. Души тоже замолчали, хотя не улетели, я лег на одеяло и поднял глаза вверх. Не знаю, сколько пролежал, когда заметил, что на потолке проступает ночное небо со множеством ярких звезд, страха как такового я не испытывал, потому что до этого случая меня не раз посещали видения. Небо разделилось на две половины световым столбом, упершимся в землю, в центре которого горизонтально вращалась звезда Давида. В левой части созвездий было много, они были мелкими и светили одинаково неярко, а в правой осталось несколько крупных красных точек. Одна из них справа вдруг сорвалась вниз, влетела в световой столб, прошила звезду Давида и вытянулась за ней в фигуру Иисуса Христа в красных боевых одеждах и в сверкающих латах. Ступив на землю, он принял человеческое состояние, в руках появился длинный меч. Невидимый хор запел на древнееврейском языке мелодичную песню ,или стал исполнять молитвы или гимны, в них повторялось одно имя "Езузус, Езузус". Много позже я узнал, что именно так зовут Иисуса в западных странах. Он был загорелый, не совсем похожий на то изображение на иконах, которое привыкли видеть люди, стоял на невысоком, поросшем травой, холмике и пел со всеми, размахивая при этом мечом, как бы показывая свое могущество. С левого боку, ближе ко мне, возникло широкое дерево, обнесенное листвой, под ним сидела женщина в белой накидке, она тоже пела и раскачивалась в такт, повернув голову к Иисусу. Действие происходило на холмистой, заросшей по краям кустарником, долине с небольшими возделанными полями. Женщина в древних темных одеждах протянула руки в сторону Христа, он сделал шаг навстречу и начал быстро уменьшаться в размерах, и пока доспешил до нее, превратился в младенца на руках матери. Дева Мария - это была она - покачивала сына на раскрытых ладонях, не переставая петь. Из-за кустов выскочил сарацин с кривой саблей в кулаке, заросший черной бородой, он был в чалме, шароварах и в блестящей свободной рубахе. Он предпринял угрожающее движение к богородице с ребенком, она защищаясь подняла руку, не прекращая пения. Продолжал исполнять мелодию и невидимый хор, только звук усилился еще больше. Сарацин, потрясая оружием, снова выдвинулся из-за кустов. Младенец соскользнул с ладоней матери, пробежал небольшое расстояние до холмика, на котором стоял до этого, на бегу вырастая во взрослого Иисуса Христа. Опять он был мужчина в коротких красных одеждах с мечом в руках, подхватывающий молитву или гимн, он снова был мощным, уверенным в себе воином. Сарацин исчез. Невдалеке возник дворец из камня с колоннами, Иисус поманил меня, я встал с кровати и пошел рядом с ним. На высоких серых ступенях сидела группа одетых в темные одежды людей с узкими еврейскими лицами, они пели. Среди них, на верхнем выступе, находилась прелестная девочка в длинном темном балахоне и с ангельской улыбкой, ей было лет шесть. В моем облике девочке что-то не понравилось и она, не сумев пересилить себя, поморщилась, и тут же снова отозвалась ямочками на щеках, и опять что-то заставило ее покривиться. Девочку грубо столкнули с верхней площадки, на ее месте появилась другая с узким личиком, менее привлекательная, но с устойчивой улыбкой. А первая девочка была круглощекой с большими глазами. Взойдя по ступеням между людьми, расположившимися на них, мы прошли в громадный высокий зал, Иисус обвел вокруг рукой, показывая его великолепие. Скорее всего, это был дворец еврейского царя, совершенно пустой, кажется, там стоял лишь одинокий трон и больше ничего. Осмотрев его, мы возвратились в мою комнату и я молча лег на кровать, хор не переставал исполнять какое-то древнее произведение, Иисус пел вместе с ним. Наконец он взмахнул мечом еще раз, переломив плашмя о колено, бросил обе половинки мне под правую руку. Я продолжал лежать не шевелясь, слезы благодарности растеклись по щекам. Иисус приблизился к световому столбу, вошел в него, вытянулся, устремляясь ввысь, и снова пролетел сквозь звезду Давида, на глазах превращаясь в маленькую точку. В то же мгновение, только с левой стороны темного неба, навстречу ему сорвалась горстка мелких белых звездочек, Иисус смешался с ними и горстка светлым облаком вознеслась к общему их рою, усеявшему теперь все небо. Растворились в них, или спрятались за ними, красные крупные точки, кажется, всего их было пять. И где та звезда, с которой миг назад Иисус Христос спустился на Землю, или сам он был той звездой, не узнал бы никто никогда. Они стали одинаковыми.
  Я лежал на кровати и плакал от счастья, соглашаясь с Библией, с церковью и с мыслями великих посвященных, что есть Бог, есть, я его видел сам. Затем поднялся, опустился перед иконой в красном углу на колени и начал креститься с неистовой силой. У меня в тот момент не было никаких сомнений в существовании Бога, слезы благодарности заливали лицо и я громко шептал:
  - Слава тебе, Господи, слава великая! Ты есть на самом деле и я в тебя верю! Ничего мне не надо, я благодарен тебе за то, что ты есть!
  Такое видение посетило меня однажды, и в то время я уже не пил, даже бросал курить.
  - Забирай икону, я прошу за нее недорого, - пробурчал мужчина, гася окурок.
  Я откачнулся от него, связываться с доской расхотелось напрочь, если даже допустить, что купил бы ее, это могло бы означать только одно, до конца дней решил замаливать грехи. Пришлось бы бросить прекрасный одновременно безобразный и безумный мир, в котором столько соблазнов и возможностей, что исчезать в монахах или отшельниках было противно сущностным моим соображениям, несмотря на то, что после этого весомого видения Иисус возник передо мной еще раз. Теперь он был облачен не в панцирь с латами, с мечом и красным плащом за спиной, а в темно-коричневое рубище, и был как в начале с непокрытой головой. Он ходил взад-вперед с недовольным выражением на лице за стеной из терновых кустов, ворча что-то себе под нос, весь ушедший в себя. Дальше расстилались обработанные поля, разделенные на прямоугольники межами, виднелись светло-зеленые холмы с темными рощами, перед моим взором вставала едва не идиллическая картина где-нибудь на среднем Востоке. Но Иисус несмотря на раздосадованный вид не выглядел сломленным, во всем его облике присутствовала стальная воля. Показалось, что Сын Божий был недоволен поведением людей на Земле, их рабскому поклонению сиюминутному. Но не вечному.
  В Библии сказано: не сотвори себе кумира. Это значит, что хоть бейся лбом об пол, или будь равнодушен к портретам с изваяниями и куполами, главное не в первом и не во втором, а в том, о чем душа пытается тебе намекнуть всю сознательную жизнь: Познай себя.
  Сзади послышалась возня. За моей спиной сгрудилась команда Черноброва, старшего группы из городского уголовного розыска, в которую входили русские, казаки и армяне.
  - Что мы рассматриваем? - подался вперед Чернобров. - Посторонись писатель, мы хотим тоже войти в долю.
  Я отнял руки от иконы, за которую уже взялся мужчина, принявшийся запихивать ее обратно в холщовую сумку. Это ему не удавалось.
  - Не надо так нервничать, - посоветовал ему старший. - Давай ее сюда, мы разберемся.
  - Скажешь, что я решил иконой поинтересоваться, - выдираясь наружу, предупредил я. - О цене между нами не прозвучало ни слова.
  - Точно? - сверкнул глазами Чернобров, расслышавший мои наставления. - Не спеши оправдываться, все равно оба пойдете в отделение.
  - Икона моя, это наследство от бабушки, - заволновался мужчина. - Я надумал принести ее сюда, чтобы прицениться, потому что в музее мне ничего не сказали, а в скупке старинных вещей посоветовали отдать за бутылку водки.
  - За сколько ты ее приправлял этому меняле? - среагировал на слова мужчины толстый армянин, первый заместитель старшего. Нагловатая улыбка покривила его полные губы. - Не иначе, как за миллион баксов, у писателя в загашнике всегда имеется именно такая сумма.
  - А у нас до сих пор коммунизм, особенно на иконы, отмененные советской властью, - ухмыльнулся отиравшийся в учениках молодой армянин. - И мы забираем их бесплатно.
  - Собирайтесь и вперед, в отделении продолжим, - повторил Чернобров. - Писатель, нечего запихивать баксы в трусы, шмона тебе не избежать.
  - Я поправляю свой член, - огрызнулся я. - Он в волосах запутался.
  - Вот мы и поглазеем, как ты будешь распутываться.
  - Понятное дело, значит, облава на писателя продолжается?
  - С чего это ты стал таким разговорчивым? - повернулся ко мне старший группы. - Борзеешь, художник?
  - С тех пор, как заявление об ограблении из уголовного отдела передали в отдел поспокойнее и положили в сейф с "глухарями". Тем сейфом заведует красивая молодая женщина с погонами лейтенанта, а с сотрудника в короткой юбке, только выскочившего за ворота юридической гимназии, какой спрос. У нее ответ один: работаем по жалобе в поте лица.
  - Что здесь неправильного? - ухмыльнулся толстый армянин. - Никто тебя не посылал с барсеткой денег через город, да еще в сильный дождь. Ты сам нам докладывал, что при объяснении как выглядели грабители и двух слов связать не смог, потому что бандиты у тебя в башке весь негатив стерли.
  - И сейчас порядок скупки нарушаешь, - добавил старший, который на другой день после разбоя сам посылал меня написать заяву. - Вот в отделении и расскажешь, что знаешь о человеке, предложившем тебе купить у него старинную вещь.
  - Я его впервые вижу, - фыркнул я.
  Нас затолкали в кабинет начальника уголовного розыска, за совковым столом сидели сам белобрысый мент и два его заместителя. В комнате некуда стало плюнуть. Старший опергруппы указал сначала на мужчину с иконой, потом на меня:
  - Вот продавец, а это купец. А нам втирали, что писатель золотом, иконами и старинными вещами не интересуется.
  - Это правда, - кивнул я, посмотрев на хозяина кабинета. - Но работы долго не подворачивалось, и я решил ради любопытства взглянуть на предложенное мне. Хотя в досках по прежнему ничего не смыслю.
  - Точно? - гоготнул белобрысый начальник. - Ты обследовал ее?
  - Доска интересная, девятнадцатый век или раньше. Письмо, кажется, греческое.
  - Греческое? Или византийское?
  - А какая здесь разница?
  Оперативники переглянулись, начальник вперился в примостившегося в углу мужчину, засунувшего икону в сумку. Тот перемялся с ноги на ногу, шмыгнул длинным носом и снова начал вытаскивать из мешка свое дерево. Он прислонил икону к дверной лутке, повернув ее лицевой стороной к сидевшим за столом.
  - Ты с утра бегаешь с ней по базару, хвост за собой таскаешь, - прищурил белесые ресницы начальник. - Пристроить никак не можешь, или мало дают?
  - Мало дают, - пробурчал мужчина.
  - А сколько за нее просишь?
  - Сколько она стоит.
  - Это как понять?
  - Кто больше даст.
  Я сообразил, что об этой доске уголовный розыск осведомили добровольные "маргаритки" или "жопы" с неунывающими "чипами". Они же рассказали, что культовая вещь не дюже ценная, иначе владельца захомутали бы на первом повороте. Это значило, что перенапрягаться мне не следует, поэтому поправив барсетку, я вскинул подбородок:
  - О цене мы с продавцом не договаривались, я всего лишь осмотрел икону и вернул ее владельцу. А здесь подоспела опергруппа из городской уголовки и нас привели сюда.
  - Сюда-а, - передразнил меня начальник. - Сколько раз тебе можно объяснять, чтобы не связывался с сомнительными личностями. Это бывший скупщик старины, он ездил по деревням, за гроши выбивал из пьющих крестьян достойные его внимания вещи и перепродавал в Ростове, или мотался с ними в столицу. Потом сам начал пить, а теперь нацелился тащить на базар остатки награбленного таким вот образом. Не врубился еще?
  - В первый раз его узрел, - приподнял я плечи. - Вернее, он подошел ко мне только сегодня.
  - А раньше этого типа среди барыг не встречал?
  - Не припомню.
  Начальник обвел лупастыми глазами находившихся в комнате, те сразу повернули ко мне повеселевшие лица. Хорошо, что мужчина не стал утверждать, что икону я собирался купить, теперь можно было допустить, что конфликт закончится миром. Начальник, как бы заручившись поддержкой коллег, небрежно махнул мне рукой:
  - Иди на свое место. Работы у него нету, у всех она есть, а у него, видите ли, нет.
  - Писатель, а ну притормози, - когда я взялся за ручку двери, остановил меня один из оперативников. - Если ты ничего не соображаешь, что тогда здесь делать? На рынке банкуют ребята, знающие цену даже ржавому гвоздю.
  - Вот именно, а он не ведает... не понимает..., - поддержал его второй сотрудник. - Иди пиши книги, а тут пусть зарабатывают те, кому Бог не отмерил никаких способностей.
  - Ненадежный народ, эти художники, - включился в обсуждение моей личности третий опер.- Вы разве не читали, как обрисовал работу базара один из таких грамотеев? Особенно стервозный эпизод, когда на прилавках мясного павильона ночью танцевали голые бабы?
  - Бывшего директора рынка он представил отмороженным монстром, - вдруг заволновались все менты. - Вся страна тогда в говне кувыркалась, а центральный рынок Ростова оказался самым криминальным.
  - Он же из ваших бывших мен... оперативных работников, - опешил я от неожиданного поворота дела. - У него на плечах красуются полковничьи погоны, профессор, преподаватель в школе милиции.
  - Ну и что, если полковник и что из наших, он может обсирать теперь всех подряд? В народе говорят, в семье не без урода.
  - И ты затесался сюда не по делу. Кстати, кто его по валюте запустил?
  - Не трогаю я центральный рынок, имею дело только с менялами, - начал оправдываться я. - И стучать ни на кого не бегаю, а если укажу, то это будет стопроцентный террорист.
  - А надо бегать,- прервали меня. - Жить надо со всеми, а не с одними менялами.
  Я смекал, что меня решили повязать обязательствами, чтобы ходу не было ни туда, ни сюда. Хотелось сказать этим толстым мордам, сосущим кровь и с правого, и с виноватого: дайте мне возможность заработать на кусок хлеба и на выпуск второй книги, и кувыркайтесь в свое удовольствие в этой клоаке сколько угодно и в любых позах. Если Господь подвигнет меня еще на одну рукопись, то писать я ее буду по-калмыцки - что вижу, о том пою, не слишком копаясь в вашем дерьме.
  - В теневую жизнь рынка я не влезаю, - заговорил я. - А специальность, по которой сейчас промышляю, самому любопытна, никто не запретит мне воспевать ее в героических гимнах, потому что государством она не запрещена. Но опасностей тут предостаточно, тем это место и привлекательно.
  - Все слышали его натуральный чес? - всплеснул руками один из сотрудников.
  - Иди крутить гайки, не хватало еще дискуссионный клуб тут открывать, - махнул мне рукой начальник. - Здесь других забот полно...
  Не успел я застолбить место как поднесли перстень с необычным камнем, но теперь я не стал уводить клиентку за бочку. Пока менты разберутся с тем барыгой да продефилируют по центральному проходу, времени накапает немало. Вытащив лупу, рассмотрел пробу с именником фабрики, выпустившей изделие, все обозначения говорили, что оно принадлежало к сталинской эпохе. Чувствовалось, если бы тот сделал что не так, или смешал бы золото с бронзой не в тех пропорциях, лагеря ювелиру были бы обеспечены. Как-то по телевизору показали сюжет о том, как солдаты освободили из чеченского плена русского мужика, по прошествии года его высветили снова. Мужик уже пахал скотником в родном колхозе, был он вроде добросовестный, и все такое, а не было у него ни души, ни желания что либо делать что на работе, что в крохотной комнатенке, выделенной ему правлением. Соседка учительницей оказалась, она и проанализировала поведение бывшего чеченского раба:
  - Не способен он работать без палки, ждет, когда его огреют. Втянулся, видно...
  Я всмотрелся в корунд нежно-зеленого цвета, если прикрывал его ладонью от солнца, он начинал переливаться сиреневым отливом. Не было никаких сомнений, что это александрит, но такой я встречал всего один раз, им владела бывшая любовница Людмила. Пару лет назад она решила сдать в ломбард несколько изделий из золота, подаренные ей отцом, в конторе вычли массу камней, надули походя на весе, а цену занизили до уровня обычного лома. Любовница не согласилась с откровенным грабежом на государственном уровне и принесла изделия ко мне на рынок, помнится, я тогда пристроил нерядовую вещицу с интересными камешками солидному клиенту. Сейчас прошлый случай повторялся один в один, александриты показались абсолютно одинаковыми.
  - Мода на такие побрякушки давно прошла, - обернулся я к женщине солидного телосложения. - Предлагаю вам сдать перстень как лом, за вычетом массы камня.
  - На сколько он может потянуть? - спросила клиентка.
  - Мы часто сталкиваемся с подобными изделиями, поэтому я сразу могу назвать точный вес, - посмотрел я в рыхлое ее лицо.- Камень потянет на два и три десятых грамма, сам перстень весит восемь и три - восемь с половиной граммов, ошибка может быть разве что в две десятых. Получается, чистого веса в вашем перстне шесть граммов, мы берем золото по сто восемьдесят рублей за грамм.
  - Давайте тысячу, и мы с вами расходимся, - опередила меня женщина с подсчетами.
  Я протянул купюры клиентке, та достала объемный кошель и вложила их в него. Перед тем, как уйти, усмехнулась:
  - В ломбарде мне давали семьсот пятьдесят рублей, сказали, что камень тянет на три и три десятых грамма. У них там весы сверкают как в космической лаборатории, а вы на руках определили точнее.
  Женщина направилась ко входу в рынок, постояв немного, я тоже рванул к Красномырдину с электронными мигалками в кармане помятого пиджака. Оказалось, что на корунде женщину не обманули, его вес был три и три десятых грамма, мне немного повезло на общей массе, как и предполагал она потянула на восемь с половиной граммов. В данном случае александрит, этот камень измены, у которого сейчас был такой цвет, через минуту совсем другой, проявил себя в полный рост. Наверное, обладал он возможностью менять и свой вес.
  - Я с тебя даже пятерки за взваживание брать не буду, почаще прибегай ко мне и повышай настроение дурацкими влетами, - издевался надо мной Красномырдин, окутанный парами перегара. - Повеселиться тут не с кого, одна сука наворотила под ларьком кодлу щенят, с них и уматываешься. То ушастые морды покажут, то хвостиками помашут. Похвались, по сколько ты взял этот перстень за грамм?
  - По двести рублей, - покривил я губы в хитрой ухмылке. - Как изделие.
  Обман есть обман, трудно удержаться от передачи его по цепочке. Красномырдин на минуту задумался, старому пройдохе да не заметить, что камень натуральный, а не корунд, выращенный в искусственных условиях.
  - Я могу взять у тебя по двести десять за грамм. Один клиент оставлял мне заказ.
  - Тогда надо брать вкруговую, потому что настоящий камень ценится как золото. Если ты согласен на такой расклад, я иду тебе навстречу.
  Мы сошлись на двухстах рублях, но с весом камня. День прошел удачно, неприятных ощущений от привода в ментовку как не бывало, до конца работы оставалось не меньше часа, да пора было закругляться. Когда продирался к выходу с рынка, подцепил под локоть белокурую смуглянку из Новошахтинска, реализатора чужого товара. Лариса часто мельтешила мимо моего места работы и всегда поддразнивала, сверкая сахарными зубками:
  - Валютчик... Меняла... Доллары, марки...
  Она вернулась в родные края из Москвы, потому что в столице не получилось достичь того, на что рассчитывала. А в Новошахтинске муж, коммерсант средней руки, от которого она слиняла пару лет назад, обил пороги дома ее матери. На Дону бабы с разводами долго не рассуждают, если сразу не притерлись друг к другу - узелок с бельем в руки и на вокзал. Кровь у казачек горячая, неукатанная цивилизованными законами да рамками устоявшегося общежития.
  - Куда торопимся? - прижался я к ее боку.
  - О, валютчик, меняла... А ты?
  - На свое место, сейчас свернусь и к себе на хату.
  - Пригласи меня в гости.
  - Опять с хозяйкой квартиры поругалась?
  - Ну, гонит каждый вечер одно и то же, мол, работы у меня нет, ей за проживание задолжала, - беззаботно засмеялась подружка. - Отойти бы где на день от такой заразы.
  - Один день проблему не решит.
  - А, завтра все равно пятница, отпашу на рынке и домой съезжу. Хоть посмотрю на сына с бывшим разлюбезным.
  - Сына с кем оставила?
  - С ним, на "джипе" учит кататься, к родной бабке уже дорогу забыл, - Лариска хитро прищурила один глаз. - Так что ты мне скажешь, бумажная твоя душа?
  - У меня никогда в мыслях не возникало тебе отказывать, сама постоянно пролетала мимо моего угла. А ты это серьезно?
  - Только я сначала товар сдам на склад. Подождешь минут пятнадцать?
  - С нетерпением.
  Лариска запросто перелезла через высокую стойку вокруг торгового места, джинсовая юбка с разрезом до оголенного пупка держалась на одной пуговице. Этой девочке было лет под тридцать, роста мы с ней едва не одинакового, а ноги - мечта устроителя модельных променадов. Если раскорячится, то можно было шмыгать туда-обратно без особых проблем. Столица навела лоск на ее поведение, на косметику и на говор, теперь от нее никто бы не услышал хохляцко-казацкого "гэканья", с полных губ срывалось лишь звонкое едва не "к".
  - На автобусе меня к себе повезешь, жмотина? Марки... доллары...
  Лариска старается притереться ко мне, но тела ее совсем не ощущается, словно рядом опустился пух с тополей, воплотившийся в женщину. И что у нее за интересные такие духи, от которых голова идет кругом! Вот потому и долги хозяйке с напарницами по работе. Но... за эту красавицу не жалко и заплатить не долги - с ними пусть сама распутывается, а за такси, редкое для себя лично
  - Лови тачку, милая, но учти, я всегда был против чаевых.
  - Кто бы сомневался.
  В супермаркете я раскошелился еще на продукты, бутылку пива, сигареты и жвачку. По приходе домой, мы сначала посидели на кухне, покушали, посмотрели телевизор, подождали, пока все уляжется. И только потом я озвучил свое привычное:
  - Так, пора работать.
  - Уймись, сексуальный маньяк.
  - Нам завтра рано вставать.
  - Тогда иди готовь ванну, и чтобы вода была ровно тридцать семь градусов.
  - Чем ее мерить? Я водяного градусника отродясь в руках не держал.
  - Членом, для него это будет как раз.
  Я все-таки старею, если начал млеть от того, что раньше не особо замечал. На фоне белоснежной, от потолка до пола, капроновой занавески, закрывающей окно с дверью на балкон, замерла завернутая в розовое полотенце фигура зрелой женщины. Она изогнулась амфорой, Афродитой на морском берегу, поддерживая одной рукой полотенце, другую закинув за голову. Поза эта была у Ларисы не на показ, а как бы отдыхающая после ванны. Я уселся голый по пояс на коротком диване, в руке бокал с ананасовым соком, в комнате устоялось тепло, сок освежал, настраивая на балдежную волну. Пришла пора перемещаться на кровать, она придет ко мне, она дала согласие еще на рынке. И...первое разочарование, заставившее подумать о том, что до меня там побывали половина Ростова с половиной Москвы. Да кто бы оставил без внимания такую прелесть, когда даже животные оглядываются. Очень жаль, что не первый раз приходится сталкиваться с проблемой, когда снаружи влекущая лепота, внутри же "полое безмолвие". Теперь нужно было запастись терпением и стойко ждать наступления утра, а потом придумывать массу неотложных дел. Может, виной всему явился сегодняшний александрит?
  Но Лариса на рынке больше не появилась, через некоторое время среди торгашей прошел слух, что она прихватила с собой и кассу. Но такие сплетни стары как мир, они напоминали зависть пустой породы к золотоносной. Скорее всего, уехала хорошая работница и решила не возвращаться в этот собачатник, может, с мужем помирилась. Наветы закончились, базар принялся вариться дальше в собственном соку, Ларисок на нем перемололось тысячи и тысячи.
  Парни на площадке начали беспокоить всерьез, я спросил бы у соседей, кто они и кого ждут, да никого в подъезде не знаю, ухожу после обеда, прихожу после ужина. Света как на прежней квартире на площадке часто не бывает, как в Ростове и во всей России, погруженной испокон веков в египетскую тьму. У этой страны свой путь, но не дает душевного равновесия вопрос: кто, когда и где находил что-нибудь во тьме. Сотни миллионов людей, ни о чем не задумываясь и не ропща, идут вслепую. Куда? Зачем? Это колышущееся пространство едва не на половину земного шара вызывает невольную тревогу за себя и своих близких, за будущие поколения. Странное человеческое безмолвие...
  Парни приклеились к нашему подъезду капитально и было непонятно, почему они до сих пор бездействуют? Может быть выжидали подходящий момент? Но их, этих моментов, было предостаточно. На втором этаже находилась грязная с раскрытой дверью квартира алкашей, в ней жили толстая мать, похожая на вылезшую из угольной ямы бомжиху и днями не просыхавшая тридцатилетняя дочь с внучкой, наезжающей из интерната для отсталых детей. Свет у них был отключен, вода и газ тоже, алкаши с улицы ныряли по одному, по парочке в щель между загаженной дверью и шатающейся лудкой. И в логове начинался праздник паленой водки с сивушной бормотухой, сопровождаемый резкими воплями и странными подвываниями, не похожими даже на животные. В последнее время перед этой дверью появились джигиты, трезвые, и все равно готовые броситься на меня, когда я проходил мимо. Но всегда сзади или сверху кто-то стучал каблуками по бетонной лестнице. Один раз на пятачке объявились два парня с двумя девушками, они были обкуренные, один из них, уродливого вида, качнулся в мою сторону и тут же напоролся на сунутое ему под нос острие шила. Мне было видно, как трезвели его зрачки и глаза окружающих, но быть всегда железными нервы не могут, в любой момент может произойти срыв и тогда победу будет праздновать тот, кто останется в живых. На Северном жилом массиве опять замочили очередного валютчика, в ментовском сейфе на проспекте Космонавтов поселился новый "глухарь"
  С самого начала работа у меня заладилась, я почувствовал, что смогу на свой страх и риск покрутиться на восьмистах баксах, то есть на всех. А чтобы отморозки в подъезде не смогли помешать, я решил обратиться к ментам, мол, пусть бы они пошерстили курильщиков. Эти подонки заморозили все мои средства, не давая возможности продавать и книгу, она до сих пор лежала в кладовке в типографских пачках.
  Толкнув купленные еще на заре Советской власти хохлобаксы, я присоединил бабки за них к основной денежной массе, теперь можно было купить на пятьдесят баксов больше. Сброс гривен оправдался тут же, очередной клиент предложил обменять ему сразу шестьсот долларов, что я сделал с удовольствием не бегая на центральный проход уговаривать молодого армянина выкупить их. Купюры оказались новыми, на них не было ни единой помарочки, ни таможенного штампика. Оглядевшись и не заметив поблизости купцов со стороны, я рванул на промтоварный рынок к привередливым челнокам, татарина из Узбекистана, с которым сложились добрые отношения, на месте не оказалось. Он работал по обуви.
  - Давно его нету, - опустил уголки губ знакомый челнок, с которым татарин, захомутав девочек лет по шестнадцать, посещал сауну. - Мы опасаемся, что он уже не объявится.
  - Ему же крутиться надо, как никому другому, - насторожился я. - Он мне говорил, что возводит двухэтажный дом с гаражом под ним.
  - Назанимал у челноков денег, вот и строил себе дом, - поправил белобрысый. - А пришло время отдавать - оказалось нечем.
  - Ты думаешь, что...
  - К нему наведывались, - челнок согласно мотнул головой. - После того посещения его никто больше не видел.
  Известие оставило неприятный осадок, татарин и у меня просил занять денег. Последнее время он, несмотря на усилия скрыть неприятности, выглядел неважно. Обменяв доллары на рубли у белобрысого челнока, я вернулся на рабочее место и заскользил взглядом по толпе, бесконечной как осенние облака. Скоро поднесли хитросплетенный турецкий браслет от часов, обнесенный россыпью белых камешков, горящих на солнце бриллиантами. Браслет уже был пере опробирован российской лабораторией, но цвет золота вызывал у меня сомнения в том, что проба была выдержана К тому же пара тонких проволочек оторвалась, их просто придавили пальцами, несколько выпавших камешков заменили новыми, посадив на отечественный клей, проступивший из гнезд коричневыми капельками. Замочек закусывал, отсутствовал и фиксатор сбоку. Это означало, что купившая его у меня модница рисковала бы потерять вещь в первый же день. Я предположил, что ювелиры за ремонт браслета загнули такую цену, что новое изделие обошлось бы дешевле, и женщины решили сдать отслужившую срок игрушку на рынке, запросив за нее сумму как за нормальную. Когда я указал на повреждения, обе согласно махнули руками:
  - Берите тогда по лому, хоть деньги можно будет потратить. А так проваляется в комоде, пока не выкинут на помойку как ненужную вещь.
  - Это уже нормальный разговор, - не стал спорить я. - Возиться с ним вряд ли кто согласится, а посеять где-нибудь в транспорте, где полно народа - не проблема.
  - Я уже один раз его теряла, - призналась одна из женщин. - Хорошо еще, что дома.
  Вес у браслета оказался средний, пятнадцать граммов за вычетом стекляшек, ограненных на фабрике, выпускающей дешевую бижутерию. Но если было бы возможным заменить бисеринки на фианитики или циркончики, то в лучших домах Лондона от счастья созерцать браслет могли бы захлопать в ладоши, а в отечественных дурдомах запрыгать до потолка. Причина крылась в том, что на цвет золота в высшем обществе, как и в зарешеченных бараках, не обратили бы внимания. Одни по причине благовоспитанности и абсолютного доверия к продавшей изделие фирме, другим это покажется ни к чему. Я прикинул, что если подремонтировать замочек, то за браслет не стыдно было бы запросить по двести пятьдесят рублей за грамм, и помчался не мешкая за консультацией к иранскому армянину, работавшему в ювелирной мастерской через Буденновский проспект. Тот долго вертел побрякушку в чутких руках, пока не изрек:
  - Замочек отреставрирую, фиксатор новый припаяю, что-то разогну, что-то отрихтую, все это сделаю за двести пятьдесят рублей. Остальное дорабатывай сам, согласен?
  - Заметано, - закивал я головой, прикидывая, что закрепить проволочки и произвести подмену стекляшек не так несложно. Цирконы, которых у валютчиков навалом, нужно посадить на прозрачный суперклей "минутка", так же поступить с концами проволочек. Если клей будет не китайский, а европейский, то он схватит детали намертво. - Когда забирать браслет?
  - Завтра, - взглянул на меня иранский армянин. - До обеда, думаю, управлюсь.
  Сделка с женщинами получалась удачной, конечно, работы с изделием предстоит еще достаточно, зато если замостырить по совести, вещицу и базарные с руками оторвут по двести пятьдесят за грамм. А что золото не держит пробы, так на то оно и турецкое, зато переопробацию прошло на территории России. Я чертыхнулся про себя, мол, дожились, что в закрытых государственных учреждениях пятьсот восемьдесят пятую пробу взялись ставить едва не на медные канделябры. Действительно, пришел в Россию судный день, когда деньги превыше всего.
  Я посмотрел на часы на колокольне, но те показывали какие хотели цифры в связи с отключениями электроэнергии. Круг солнца начал скатываться за зеленую крышу здания через дорогу, за трамвайными путями снова маячили два отморозка, я видел их, когда мотался в ювелирную мастерскую. Сопровождать меня вовнутрь рынка бандиты опасались, потому что там бежать им было бы некуда, а довести до ближайшей подворотни, как ненасытные тараканы, они были мастаки. Погода стояла ясная, дождя не предвиделось, все равно пришла пора сматывать удочки.
  - Как дела, Андреевна? - окликнул я соседку.
  - Работы кот наплакал, эта сука горбатая всех перехватывает, - вздохнула она. - Пичкает алкашей гольной водой, они все одно идут к ней.
  - Они уважают силу, видят, что зрачки у стервы горят от зависти и зверства, потому и заваливаются на ее сторону. А ты норовишь обхаживать, когда алкашам плеть будет в самый раз.
  - Истинно говоришь, хоть за Брежнева я с тобой не согласная, не народ стал, а мякина будет потверже. Ни воли, ни характеру.
  - Их никогда не было, - пробурчал я себе под нос, но Андреевна все равно услышала, лишний раз подтвердив, что старые люди сохраняют слух со зрением до самой смерти.
  - Как же мы войну выиграли? И до нее никому не поддавались.
  - Андреевна, когда его величество раб рвется к свободе из собственного нутра, или из-под палки, то он непобедим, - повернулся я к ней всем корпусом. - Мы в Отечественную войну отступали до тех пор, пока не появились заградотряды и пока дорогой товарищ Сталин не начал пускать в расход выходящих из окружения солдат на местах, называя их предателями Тогда мы поперли напролом. Сопоставь сама двадцать семь миллионов погибших с нашей стороны с девятью миллионами убитых немцев. Средства массовой информации рассказывают, мол, у нас много мирных жителей побило, их расстреливали, мол, целыми деревнями, забывая почему-то просветить о том, что англичане с американцами превращали немецкие города в руины задолго до победы. А под конец войны союзники и мы не щадили на территории Германии ни старого, ни малого, маршал Жуков лично дал три дня на разграбление немцев с их истреблением. Но у кого мясорубка работала лучше, или по другому, кто к своему народу относился с уважением? Были заградители и у гитлеровцев, да нравственные устои преподносились по разному, ведь многие немцы не хотели перевоплощаться в захватчиков, поэтому Гитлер узаконил унижение человеческого достоинства. А мы первое время свое не могли удержать, потому что своим оно было на словах.
  - С чего это ты так распалился? День выдался плохой?
  - Отморозки затрахали, - ухмыльнулся я. - Пошел я, Андреевна, чем на дворе светлее, тем на душе спокойнее.
  - С Богом.
  Перед домом я почувствовал что-то неладное, прошелся взглядом по стеклам подъезда, заметил в одном из них мелькнувшую голову. Осмотрелся вокруг и не увидел ни одного намека на знакомое лицо, это была не та старая квартира, где даже бродячие собаки повиливали хвостами еще издали, здесь нужно было зарабатывать авторитет с нуля. Солнце закатилось за пятиэтажки, тени от деревьев накрыли все пространство широкими плащами, захватив наш крупноблочный дом. Я увидел, что одна лампочка во всем подъезде все-таки горит, подумал, что главное бы не промахнуться шилом, а там пусть Бог рассуждает, забирать грешную душу к себе, или оставить ее париться здесь дальше. Тамбур при входе был залит вязкой чернотой, я наощупь доплелся до второго этажа, прикинув, что отморозкам нужна не барсетка, а что-то другое. Осторожно добрался до третьего, вокруг по прежнему стояла звонкая тишина, словно подъезд вымер. С верха пробивался слабый свет от единственной лампочки, я усмехнулся от саркастической мысли по этому поводу, мол, не в Ростове живем, аж западом запахло. На площадке между пролетами стояли двое парней в куртках, они снова вежливо поздоровались. Мои пальцы, сжимавшие рукоятку шила успели занеметь, перекинув дырокол с сумкой в левую руку, правой я вынул ключи и воткнул один в скважину. Открыв наружную железную дверь, всунул в отверстие во второй деревянной бородку другого ключа и услышал за спиной сиплый голос:
  - Что-то душно стало...
  Я круто повернулся к парням, заскочить в прихожую уже не успел бы, потому что дверь закрывалась на два замка, а руки занимали сумка, барсетка и рукоятка шила. Тот парень, который был повыше ростом, расстегнул куртку и выдернув короткоствольный пистолет Макарова, направил его на меня:
  - Открывай.., - сипло сказал он. - И заходи...
  Я бросил на пол книги с барсеткой, перекинув шило в правую руку, просел на правую ногу. Ключи остались торчать в замке. Отморозок боком карабкался ко мне наверх, второй товарищ продолжал торчать на площадке. В голове пронеслась мысль, что пацан находился в удобном для меня положении, кроме того, он трусливо прижимался к перилам, значит, слаб в коленках. Но у него в руке была пушка, возможно, на взводе, а за развитием событий следил второй гаденыш. Вариант вырубания бандита ногой отпадал, я все равно не успевал заскочить в квартиру, запертую еще на один замок. Между тем пацан перевалился через последний выступ и раскорячился напротив меня.
  - Что тебе надо? - резко выдохнул я.
  - Открывай дверь, - повторил отморозок. - И не вздумай шуметь, иначе тебе кранты.
  Последняя фраза показалась напыщенной, в то же время, если распахнуть двери, мне точно придет конец. Прояснилась и задумка грабителей, им нужна не только барсетка с деньгами, но и все ценное, что есть в комнатах.
  - Дверь открывать не буду, лучше побеседуем здесь, тем более, что из ценностей в доме ничего нет, - заверил я.
  - Работай давай, сука, - подался ко мне мерзавец, направляя ствол пистолета в лоб. - Поворачивай ключ в замке, или я нажимаю на курок...
  Отклонив голову, я напряг мышцы тела и всадил жало в шею, обнаженную за воротником рубашки, бандит пошатнулся и как-то сразу закостенел. Я надавил на ручку сильнее, вгоняя острие глубже, отморозок зашлепал губами и выпучил глаза. Отбросив в сторону его руку с пистолетом, я прижал к себе обмякшее тело на случай, если товарищ бандита вздумает в меня стрелять. Мельком глянул на рану, но оставленное жалом отверстие даже не покраснело, кожа у парня была какая-то неживая, похожая на пергаментную. Она втянулась вместе со стержнем в рану использованной жвачкой, словно паскудник представлял из себя поролоновый манекен. Второй пацан, стоявший внизу, напрягся в нашу сторону, он остался торчать на стреме и теперь боялся, что операция по грабежу валютчика затягивается, в случае же ее удачного исхода, он шмыгнул бы за нами в квартиру. Я продолжал держать невесомое тело за курточку, не в силах добраться до пистолета, который пацан оттопыривал назад.
  - Уходите отсюда по хорошему, я кручусь на всех деньгах, - снова повторил я, шумно переводя дыхание. - И дома у меня ничего нет.
  Соседей не было слышно, их словно вытравили дихлофосом. В другие дни, когда приводил к себе женщину или возвращался с рынка, за дверями слышался скрип половиц с приглушенным дыханием. Сейчас меня будто окружала зона отчуждения, заполнившая весь подъезд, впрочем, звать кого-то на помощь было опасно по той причине, что вспугнутые пацаны могли открыть стрельбу. Не оставляла в покое и назойливая мысль о том, почему не выбил сразу пистолет из рук подонка, вызывавшая нервную дрожь. Меж тем, парень судорожно дернулся назад, шило выскочило из раны и осталось у меня в руках, не успел понедоумевать, по какому закону из прокола не появилось крови, как ситуация переменилась не в лучшую сторону. Снова в лицо уставилось дуло пистолета и послышался хрип ожившего полутрупа:
  - Открывай, сучара, иначе прикончу прямо здесь...
  Отбив руку с оружием ударом локтя, я опять втерся в тело отморозка, провонявшее потом, стараясь загородиться им от его товарища. Вновь приходилось начинать все сначала:
  - Тихо... тихо.., - старался я успокоить бандита. - Я же сказал тебе, что дома у меня ничего нет...
  Краем глаза вдруг заметил, что подельник поднимается по лестнице к нам. Как только он подошел вплотную и направил пистолет мне в голову, я ударил его острием шила в лицо. Но шустрый пацан среагировал мгновенно, отшвырнув мою кисть вверх:
  - Не поднимай волны, писатель. Мы не разбойники...
  - Убью, змееныш.., - рыкнул я.
  Я занес дырокол над ним, прикрываясь его дружком, продолжавшим качаться рядом кащеем бессмертным. И опять крепыш профессионально увернулся от сильного удара.
  - Я сказал, мы не грабители, - зашипел он мне в лицо. - Не дури, художник...
  - А кто вы?.. - дошли до меня его уверения.
  - Нас послали передать, чтобы ты уходил с рынка.
  - Кто? - пробормотал я по инерции.
  - Неважно, - негромко сообщил коренастый, озираясь по сторонам. - Мы хотели войти в твою квартиру и объяснить, но ты встал на дыбы. Короче, уматывай с базара, по-хорошему...
  - Менты передали? - не мог прийти я в себя. - Но я отстегиваю им как все. За какой хрен меня гонят?
  - За такой! Замочил бы старого козла.., - подключился к выяснению отношений первый отморозок, перехватывая воздух между словами. - Тебе сказали, с-сука...
  Я перебрасывал взгляд с одного козла на другого, не в силах сообразить, что самое страшное осталось позади. Нервы звенели от напряжения, дыхание срывалось, возникли затяжные перестуки в сердце, но показывать слабость парням было сейчас смерти подобно. Они подхватили бы меня под белые руки и без проблем затащили бы в квартиру, а там, кричи не кричи, никто не помог бы, но то, что сообщили, расслабляло. Я боялся посмотреть на шею первого щенка, опасаясь увидеть ее залитой кровью, мандраж вызывала и мысль о том, что крепыш снизу тоже может кинуть туда случайный взгляд. Кровь возбуждает, редкий человек потом отдает себе отчет в дальнейших действиях, а на вторую попытку отбить нападение у меня не найдется сил, слишком агрессивной была первая. Пальцы принялись подрагивать, чтобы скрыть отходняк, я переступил с ноги на ногу:
  - Я все понял, - просипел я, дернув плечом. - Спасибо за то, что не закрыли в тюрьме на Богатяновской.
  - Как скажешь, - дернул коренастый подбородком.
  - Что теперь говорить...
  - Ты уйдешь с базара? - впился в меня крепыш серыми зрачками.
  - Если все так, то работать мне по любому не дадут, - кивнул я.
  - Советую в ментовку о нашем приходе не заявлять.
  - Убирайся на хрен, с-старая обезьяна, я бы в тебя весь магазин разрядил.., - попытался первый сверкнуть черными очами. - Моли Бога, что курок заело.
  Оба отошли на край площадки и остановились там, не сводя с меня пристальных взглядов. За дверями соседей по прежнему царила мертвая тишина, казалось, закричи в полную грудь, и станет еще тише. Я наклонился за брошенными на пол сумкой с барсеткой, почувствовал вдруг что сознание покидает, сердце забилось с тягучими перерывами, прогоняя кровь по жилам резкими неровными толчками. И тут же отчетливо увидел, словно глаз завернуло на висок, как встрепенулся первый подонок, как загорелись у него животным огнем зрачки. Еще секунда и он вцепится в меня скрюченными пальцами, перехватывая мне горло, или выдернет из-за пояса пистолет и без раздумий нажмет на спусковой крючок. Усилием воли я заставил себя разогнуться, шмыгнул под носом тыльной стороной руки с зажатым в ней шилом, и пацан сник, приняв нейтральную позу. Его товарищ неловко пристроил свою пушку за пазухой.
  - В ментовку про нас не заявляй, - напомнил он. - Сделаешь себе еще хуже.
  Снизу послышались быстрые шаги, крепыш подхватил друга под локоть, оба заторопились по лестнице вниз. И сразу до меня донеслось громкое восклицание длинного:
  - А... твою мать... Я же с предохранителя не снял.
  Я открыл дверь ключом, продолжавшим торчать в замке, зайдя в прихожую, побросал вещи на тумбочку. Затем протащился в комнату, набрал номер телефона друга и пересказал ему случившееся, чтобы выплеснуть гадость, настрявшую в груди.
  - Поздравляю, дорогой, повезло тебе, - зазвучал после недолгой паузы знакомый голос. - Если бы они ворвались в твою квартиру, пришлось бы мне раскошеливаться на венок.
  - А что ты думаешь о предупреждении? - спросил я.
  - Все может быть, но вряд ли бы менты гнали тебя с рынка таким вот грубым способом, - почмокал Сэм губами. - Скорее всего второй пацан увидел, что план грабежа срывается и на ходу придумал новую версию, в таких делах им надо действовать четко, пока не появились нежелательные свидетели. Да еще этот дешевый базар, чтобы не заявлял на них в ментовку. А что первый не снял пушку с предохранителя, это намного серьезнее, вряд ли они шли на дело с газовыми пукалками, сам знаешь, сколько ваших уже завалили. Я говорю, что повезло тебе.
  На другой день я был на рынке раньше обычного, разговор с Сэмом довел меня до белого каления. Если нападали отморозки, то по какой причине их не ловят, а если уголовка решила предложить мне уйти с базара, то почему не заявили об этом в лицо. Бригадир раздавливал массивным телом табурет у двери ларька, обрисовав ему происшествие покороче, я задал вопрос напрямик:
  - Товарищ маузер, мне нужно уходить? Или у вас, как у моего друга, иное мнение?
  - У какого твоего друга? - насторожился Пахарь. Я усмехнулся про себя, ну и работенка - быть в вечном напряжении. Врагу не пожелаешь.
  - Есть у меня нормальный корешок, - не стал вдаваться я в подробности.
  - Писатель, на хер ты кому нужен, работаешь себе и работай дальше, - бригадир сплюнул под ноги шелуху от семечек. - Что там произошло, я без понятий, от базара к тебе претензий нет.
  - Без фуфла?
  -Я сказал, не мешай обслуживать клиентов...
  Я покрутился по рынку, время позволяло заняться своим домашним хозяйством, набрал овощей на борщ, зашел в ювелирную мастерскую и прихватил отремонтированный браслет. Но червячок сомнения точил душу, поэтому поднялся по ступенькам отделения милиции и дернул дверь в кабинет начальника уголовного розыска. За расшатанным столом сидел сам хозяин, на стуле у стены его заместитель, оба осмотрели меня раздевающими взглядами. Понятное дело, что любая профессия накладывает на человека неповторимый отпечаток, но работа в уголовном розыске отражается на внешности слишком явно. Я спросил с порога:
  - Гражданин начальник, вы желаете, чтобы я ушел с рынка?
  - Это твое дело,- пожал тот плечами.- А что случилось?
  Я повторил все, о чем рассказал бригадиру, почему-то показалось, что оба были уже в курсе дела, но виду подавать не стали. Наверное, Пахарь успел проинформировать обо всем по сотовому телефону. Покрутив авторучку, белобрысый опер поднял на меня голубые глаза:
  - Ты срисовал их?
  - Да.
  - Раньше где-нибудь встречал?
  - Их лица где-то мелькали, или мне померещилось.
  - Креститься надо, - зыркнул Учкудук черными зрачками. - Когда пишешь книгу, ты представляешь в уме своих героев? Или прилепил горбатого к стенке, и привет всем.
  - Я их запомнил, - повторил я. - Эти парни пасли меня две недели, в начале они спрашивали, давно ли видел пацана из квартиры этажом выше. Тогда я не обратил на это внимания, а сейчас всплыло.
  - Еще что можешь сказать? - спросил заместитель.
  - У обоих были пистолеты Макарова, думаю, что они были настоящие,
  а не газовые, расточенные под стрельбу боевыми патронами. "Макаровы" и смутили, я предположил, что меня прогоняет с базара сама милиция.
  - Кому ты здесь нужен, шишка что ли крупная? - Выпятил Учкудук вперед нижнюю губу. - Работаешь, не мешаешь другим, не в свои дела не лезешь, пасквилей на руководство тоже не пишешь. И с контингентом язык находишь.
  - Мне намекнули, чтобы дергал с рынка.
  - Надумаешь уходить - уходи, никто тебя удерживать здесь не станет.
  - Значит, инициатива исходит не от вас?
  - Тебе сто раз нужно повторять? Я уже сказал, что в твоей воле слинять отсюда хоть сейчас, - заместитель посмотрел на начальника. - А есть желание работать на рынке, крутись, это твое личное дело.
  - Твоя судьба в твоих ладонях, - бросил начальник авторучку на стол. - От рынка претензий к тебе нет.
  - Спасибо на добром слове.
  Невозможно передать то чувство бешенства, которое накрыло меня за порогом базарной ментовки. Прав оказался Сэм, тот крепыш, увидев, что с ограблением квартиры ничего не получается, придумал на ходу, как вывернуться из положения. Козлы, извивались как ужаки под виляками, значит, надо специально приходить пораньше а уходить попозже. А если представится встретиться еще раз, то размышлять по поводу их шкуры уже не стоит.
  Когда примчался на работу, столкнулся со встревоженными мордами валютчиков. О нападении на меня их уже проинформировали, но оказалось, что передо мной бомбанули Жана Луи Папена. Скулы у того были в синяках, под глазами чернели те же синяки с кровоподтеками, его сожительница Тамара не вылезала из хлебного ларька Сурена. Она, напуганная в свое время слежками подозрительных личностей, сданных ею пару лет назад ментам по поводу золота, расплылась на табурете, спавшая с лица. Папен переминался на месте или бегал туда - сюда, Сникерс, Хроник, Лесовик, Склиф и Усатый беспокойно оглядывались по сторонам, вздрагивая при каждом громком звуке. За день произошло два разбоя, это были уже не шутки.
  - Папен уже к подъезду подходил, когда из-за кустов навстречу ему высунулись два парня,- рассказывал Дэйл, узнавший обо всем раньше всех. - Он выдернул шило, да его тут же сбили на землю, потом отбуцкали ногами, барсетку забрали, из карманов все повыгребали и в кусты. Дырокол тоже себе приплюсовали, хорошо еще, что ему в задницу не воткнули.
  - Много у Папена взяли? - поинтересовался я.
  - Достаточно, если судить по его крутежке, да с ним такое уже не раз приключалось. В этот раз Жан Луи отдал отморозкам все, в том числе японские весы, семикратную лупу, прибор по определению подлинности бриликов с набором надфилей. Теперь ему инструментом по новой обзаводиться надо.
  - Ребята были с пистолетами?
  - Говорит, что да.
  - Я одному козлу шило в шею загвоздил, а крови не выступило ни капли, кожа оказалась как пергаментная, аж в отверстие втянулась. Никогда еще с подобным не встречался.
  - Потому что не проткнул. Это был наркоман, у них кожа жухнет как у дохлых цыплят, - авторитетно заявил Дэйл. Я недоверчиво хмыкнул. - Вообще, при ударе шилом крови быть не должно, она сразу сворачивается, потому что маленькое отверстие. Как при уколе иглой от шприца.
  - Он едва сознание не потерял. Если бы я не кинул его на себя, закрываясь им от второго отморозка, он бы на бетон грохнулся.
  - От страха. Наркоша подумал, что ты ему действительно шею продырявил.
  - Красиво объяснил, где про это, интересно, разнюхал? - Пробурчал я. - На войну тебя пушечным ядром не заколотишь.
  - Сумел узнать что нужно, - неопределенно бросил Дэйл. - Я помчался, договорился с одним солидным клиентом о размене, к нему опаздывать не стоит.
  Ко мне подошел Папен.
  - Их было двое? - спросил я. Затем постарался обрисовать беспредельщиков как можно красочнее.
  - Примерно так, хотя точно вспомнить не в состоянии, - заморгал тот подбитыми глазами. - На тебя они прыгали тоже с пистолетами? Вот козлы вонючие, вконец оборзели.
  - А на тебя?
  - Врать не буду, с перепугу недолго было и померещиться.
  - Зачем ты им шило отдал?
  - Странный ты какой-то, - заволновался глава семейного подряда. - Тебя убивают, а ты за шило хватаешься. А кто будет меня спрашивать, отдать или оставить себе?
  - Никто, но гнид надо мочить до конца.
  - Я служил в Германии, а не в береговых войсках, - пробурчал Папен, откачиваясь к валютчикам.
  Всю неделю я следил за обстановкой вокруг моего участка деятельности, еще утром сгонял по совету ментов из городской управы в свой райотдел, заявил о нападении. Пришел майор с каким-то товарищем, расспросили меня в который раз, записали что надо. И снова я услышал от оперативника при большой звездочке знакомые слова:
  - О чем ты нам поведал, мы возьмем на контроль, мы в курсах, чем ты занимаешься по вечерам. Но я открою тебе главную истину - искать грабителей нужно среди своих.
  Неоднократно услышанная фраза сбивала меня с толку, заставляя не верить никому. Я продолжал ездить на базар с прежним упорством, потому что из уст солидных людей при погонах получил подтверждение, что от рынка ко мне претензий нет. Отморозков презирал и раньше как решивших разбогатеть даунов, им не докажешь, что ломом еще никто состояния не сколотил, а горя и страданий окружающим принес достаточно. Теперь я, прежде чем войти в подъезд, сжимался в пружину, готовый любому пасть порвать, взял за правило при выходе из дома рассмотреть в глазок лестничный пролет между этажами, и только потом поворачивать в замке ключ.
  Не прошло десяти дней, как знакомые парни снова объявились в подъезде, только теперь они поднялись на пролет выше. Заглянув по привычке в глазок я было взялся за ручку двери, когда услышал смачный плевок на бетонную площадку. Дом был панельный, если кто заколотит молотком, в первую очередь из бывших крестьян, привыкших делать своими руками даже газовые плиты, подъезд начинал стонать так, словно его забросали эргэдэшками. Дом сложили во времена, когда Хрущев переселил народ из бараков в эти звонкие "хрущебы", с тех пор мало что менялось. Сейчас не слишком приятное обстоятельство сыграло на руку, я обратился весь внимание, через пару минут донеслось несколько негромких реплик. Последние сомнения исчезли, это были они, старые знакомые. Я взвыл от бессилия, накрыть бы сейчас мерзавцев из дробовика до инвалидности, да кроме молотка со столовым ножом в доме ничего не держал. А у них были пушки, и можно было не сомневаться, что теперь наркоша не забудет снять свою с предохранителя. Хорошо что майор во время составления протокола оставил номер телефона отдела быстрого реагирования, я метнулся к аппарату, объяснил ситуацию, и на том конце провода обещали подскочить. На площадке почудилась возня, я снова заглянул в глазок, на противоположной стене отпечатались две тени. Первым из-за бегущих наверх маршей выглянул крепыш, немного подумав, он начал не торопясь спускаться вниз, за ним показался второй отморозок, в которого я пытался воткнуть шило. Проходя мимо моей квартиры, он принялся демонстративно запихивать пушку за пояс. Непонятно до сих пор, кто тогда удержал меня навернуть ногой по железной двери так, чтобы она саданула острым краем в лоб негодяю. Я стоял на месте, скрипел зубами и почем зря крыл доблестную милицию, подскакивающую в тот момент, когда спектакли заканчивались. А может быть, так и надо? Если приехать к началу, то убийства или другого правонарушения не произойдет, и за что тогда "люди в милицейских погонах" будут получать зарпалату? Меж тем, оба парня прошагали до второго этажа, недолго поговорили с кем-то, и все стихло, я подумал, что это были их или сообщники, или наводчик из нашего дома. Но поразило другое, неимоверно развитая интуиция крепыша, успевшего с товарищем вовремя смотать удочки, так только крысы покидают собирающийся затонуть корабль Через несколько минут послышались осторожные шаги, по лестнице поднимались с автоматами наготове два бойца СОБРа в бронежилетах поверх ментовских кителей. Я вышел навстречу им на площадку.
  - Сдернули уже? - посмотрел на меня первый боец.
  - Минуты три назад. Но далеко они умотать не могли, если вообще не заскочили в квартиру в нашем подъезде.
  - Они завернули за угол дома, - спокойно пояснил собровец. - Там стояла машина.
  Другой день принес еще одну неожиданность. Когда я пришел на работу и, не делясь впечатлениями от недавних событий, занял законное свое место, ко мне подвалили все валютчики с участка. Первым зачастил встревоженный Сникерс:
  - Усатого бомбанули, он тоже давно заметил за собой слежку, - сообщил бывший мент. - Он решил проведать отца на Нахаловке, в этом долбаном Шанхае, а там улочки узкие, грязи по колено. Милицию туда пряником не заманишь.
  - Его отоварили чем-то тяжелым сзади, как раз посреди улицы, - перебил Сникерса Папен. - Все карманы вывернули, даже в штанах пошарили, потом сумку забрали и нырнули в ближайший переулок. Опять их было двое или трое, один на мордастого армянина похож со сросшимися бровями.
  - Почему именно на армянина? - повернулся я к Папену.
  - На юге живем, не в сраном Переделкине, различать кавказцев научились с пеленок. Армяне почти все круглолицые с обрубленными носами, азеры те узколицые с носами до негритянской губы, грузины тоже плоские, зато носы горбатые. Усатый ошибиться не мог.
  - На много его накрыли? - не удержался я от неприличного вопроса.
  - Как у тебя, когда тебя мочили в первый раз, - подключился Склиф. - Около трех штук баксов, не считая орденов, медалей и старинного серебра.
  Я знал, на чем крутился Усатый, прикинул в уме, во сколько обошелся его поход к отцу в неурочный час. Года два-три назад кубанский казачок загулял от своей нормальной жены, мотавшейся за ним по пятам, едва не заглядывая в рот и помогавшей ему не только продавать на нумизматическом толчке добытое им серебро с монетами, но и воспитывать двоих сыновей. Один из них вскоре поступил в институт, второй еще ходил в школу. Тогда он спутался с торговкой пирожками. Верная подруга терпела его выкидоны сезона два, потом семейная телега с добром загремела под гору. Старший сын тут же бросил учиться, а перекупщик стал походить на калику перехожего с неизменной холщовой сумой через плечо. И вот очередная подсечка. Я помнил, как он едва не сдал меня ментам вместе с клиентом с орденами, но сейчас думать о прошлом показалось противным. Изредка мы все-таки продолжали с ним здороваться.
  - Пора и нам приспосабливаться к этим беспредельщикам, - потрогал я тощую барсетку под вспотевшей мышкой. - Надо устроить им дельную засаду, эти поползни взялись бомбить и наш участок, вынесенный за границы рынка.
  - Перестань дуру гнать, писатель, ты что, их за идиотов принимаешь? - Взорвался Склиф, начитанный бывший работник уголовного розыска. - Прежде, чем пойти на разбой, они каждую мелочь проверяют, вплоть до знакомства с пацанами из того дома, в котором живет валютчик. Не забыл, как они спрашивали у тебя, куда делся их корешок, обитающий над твоей квартирой? Засаду...
  - Тогда что предлагаешь ты? - я жестко посмотрел на бывшего следователя, подумав в который раз о ком-то из беженцев, заселивших наш дом до упора. Из соседей, пересчитанных по пальцам, ни один под иуду не подошел.
  - Ходить надо не по одному, как расползаемся отсюда мы, а вдвоем-втроем, как делают это армяне с центрального прохода, - завелся Склиф еще больше. - Ты до сих пор не заметил что за молодым и толстым менялами из новой группы армяшек прискакивают под конец работы их русские наложницы? Эта шумная толпа ежедневно мелькает мимо тебя, задумчивого, а ихних корешков с машинами встречает у подъезда дома вся семья, как тех же цыганей. Ты бегаешь к ним сдавать баксы и золото постоянно, спросил бы, как уберечь несколько своих соток от беспредела тех отморозков.
  - Я мотаюсь по одной причине, за сотку они дают больше остальных менял, считаю, что делают так правильно, - упрямо засопел я. - Базарные датчики валюты, когда бакс начинает колебаться, направляются в первую очередь к ним, а мы русские обжираемся после отбросами.
  - Это ты питаешься объедками, а мы работаем нормально и недостатка в клиентах не ощущаем. - Склиф ткнул меня пальцем в плечо. - А тебя то ограбили, то сам вперся по уши в говно.
  Закусив губу, я сжал кулаки и выдвинул правое плечо в сторону бывшего мента, но тот откачнулся назад. Видно было, что связываться со мной он не решается.
  - Вот и весь совет, вместо того чтобы найти правильное решение, мы готовы как собаки горла друг другу перегрызть, - сплюнул Папен под ноги. - Те же цыгане и армяне с евреями и грузинами пользуются нашей сварой в полный рост. И спасибо от них мы не услышим, чтобы не задумались, за что нас поблагодарили.
  - Миша Задорнов со сцены кремлевского дворца нам в морды заявляет, кто мы такие и на что способны, - ковырнул Сникерс носком ботинка афальтовый пласт. - Все равно смеемся, сами над собой.
  - И что мы придумали? - подал голос Лесовик, похожий на сморчка. - К какому пришли консенсусу?
  - Ни к какому, - матернулся Сникерс. - Разбегаемся по домам, вот и весь базар.
  К Лесовику подошел его тщедушный брат, заезжавший за ним на "жигуленке". После прошлогоднего случая, когда менялу ободрали до нитки, такие подскоки приняли постоянный характер, к ним в обойму напросился Склиф, которому было по дороге. Сникерс с Хроником подались к автозагону за машинами, заторопился, подхватив сожительницу под руку, ловить такси Папен. Я остался один, подумал о том, что на работе ребята расслабляются, потому что их здесь целая кодла, риск оказаться отоваренными тоже меньше, чем у меня. Солнце, когда они разбегаются по домам, только начинает покидать зенит, народу на рынке, как в прошлые времена на первомайских демонстрациях. Возле подъездов домов греются на солнышке всеведущие бабки и те, кому за суетой новой власти делать стало нечего. В моем же случае все наоборот: когда выходишь на рынок, люди еще с предприятий не пришли, глазастые бабки обеды готовят или отправились за внуками в садики, так же получается, когда возвращаешься с базара - народ поужинал и устроился отдыхать перед телевизорами. А когда стоишь здесь, то еще хуже, каждая падла пьяная, бомжатная, гнилая или тварная готова вцепиться в горло, чтобы вырвать когтями барсетку из рук.
  К середине моей раскрутки два мужика принесли оленьи рога, они представляли из себя две костяные ветки с прорезанными уступами на толстых концах. Я долго не мог соединить их, чтобы получилось целое, бросив наконец бесполезное это занятие, воззрился на мужиков:
  - Зачем вы их распилили?
  - Этот искали, как его... панкреатит... или какой-то панкретин...
  - Пантокрин, - поправил своего товарища мужчина потрезвее. - Видишь, вверху на одной ветке отростка нет, это я его спиливал. Где же он...
  Мужик нашел в сумке конец острого загнутого рога и попытался присобачить его на место. Но сделать это у него не получилось, и он протянул всю ветку мне:
  - Попробуй сам, может, у тебя лучше выйдет, они, если приладить конец на место, будут смотреться ничего. Да и лекарство из этого пан... как его, делают хорошее, от всех болезней помогает.
  - Нашли, что искали? - хмыкнул я.
  - Кого? А, пан...татин этот, а как его узнать, для таких опытов лаболатория нужна, выпаривать там что надо, вымачивать. Это дело не с нашим умом.
  - Зачем тогда рога распиливали? - окрысился я, возвращая мужикам ветки. - Испортили вещь, а теперь куда с ней.
  - Мы думали, он как мозг в кости, черпай его ложкой и лечись, а внутри оказалось такое же твердое как снаружи. Кость, одним словом. Тебе не нужно, за бутылку?
  - Сколько она стоит, ваша бутылка? - спросил я не зная, зачем мне понадобились рога.
  - Двадцать пять рублей,- просветили меня в один голос мужики. - Бери, глядишь, чего выйдет, а нет, на стену их повесишь, так делают в хороших домах. Красиво получится.
  Придя домой, я долго не мог придумать, как соединить рога вместе, чтобы получилось так, будто их минуту назад сняли с шишковатого черепа оленя. В конце концов скрепил два нижних обрубка проволокой и взгромоздил все сооружение над входом в спальню.
  Не прошло пяти дней, как наш угол потрясла очередная неприятность, теперь под каток отморозков попал Склиф. На работе он не появился, а о том, что его бомбанули, рассказали нам сами менты из уголовки, которым он сообщил по телефону. Ребята выглядели подавленно, нарисовавшийся на рынке Усатый ужимал голову в плечи. Но валютчиков, стоящих на главном проходе, по прежнему никто не трогал, и это несоответствие вносило в ряды менял законные сомнения. Среди нас появились разговоры о том, почему подонки целенаправленно принялись шерстить именно наш угол, который мало кто шмонал даже в жестокие времена ваучеризации страны. Тем более, что Склиф был в прошлом сам сотрудником отдела уголовного розыска.
  - Его в подъезде отоварили? - допытывался я у сбившихся в кучу ребят. - Или как Папена, возле входа в него?
  - Не в подъезде и не как Папена, не после работы и не вечером, как тебя, даже не как Усатого посреди улицы, - просвещал всех Сникерс, бегая глазами по сторонам. - А с раннего утречка, когда глазки не успеваешь продрать. Склиф вышел на залитый солнцем пятачок около своего дома, осмотрелся, вокруг не было никого, отморозки дали ему пройти закрытую тенью каменную арку, в которой грабануть было удобнее всего. Они встретили его на пустыре, едва не перед родными окнами - соседи глазели на спектакль в полный рост, спокойно подвалили и предложили раздеться самому. Потом забрали барсетку, заставили снять джинсовую жилетку с набором карманов в расчете на то, если распихал в них деньги, затем приказали избавиться от пиджака с брюками и рубашкой. И отпустили в одних трусах домой, ботинки тоже присвоили как трофей.
  - Он намекал, что у него есть пушка, - не отставал я. - Если чего, мол, раздумывать не станет...
  - У меня у самого газовая во внутреннем кармане, и другая настоящая за поясом, - отмахнулся Сникерс. - Неожиданность всегда была для нападающих главным преимуществом, когда ко лбу притулят ствол, другой ствол уже не поможет, потому что никто не даст тебе им воспользоваться.
  - А жильцы почему не пришли ему на помощь?
  - Соседи со вниманием следили, как покостылял Склиф в подворотню в одних трусах, ни одна падла в ментовку не сообщила. Слышал должно быть про лошадей, которые крутили жернов при перемолке зерна в муку?
  - Еще Рябой, царствие ему небесное, про них рассказывал, - кивнул я головой. - Они до старости по кругу ходили, или пока не сдохнут.
  - Им глаза закрывали шорами, поэтому они с годами слепли. Так и нашим соседям зенки словно кто завешивает теми же тряпичными шорами.
  - Хорошая у нас бытует пословица: моя хата с краю - ничего не знаю, такую не найдешь ни в одном языке мира. Как тот же выключатель, - сплюнул я под ноги. - У всех народов один включатель, у нас есть и выключатель, а еще дикая зависть ко всему, что на вид побогаче. Посмотри на Усатого, такой отца с матерью не пожалеет.
  - Мы все такие, один ты у нас русак, будто твоих предков не трахали узкоглазые татары с монголами, - покосился Сникерс на меня. - Или ты из немцев - переселенцев, сам рассказывал, что в детстве тебя дразнили немцем.
  - Потому что я рос без отца и родился в лагере, - пробурчал я в ответ, не понимая раздражения Сникерса. - Еще потому, что был прямым как палка, не прячась за чужие спины. Тебя какая муха укусила?
  - Такая... Пашешь тут пашешь, а какое-то животное с одной извилиной пунктиром через мозг весь навар за один раз прикарманивает, - отмахнулся Сникерс.
  - Ты ж в ментах значился, чего отморозкам хребты не ломал, когда возможность была? - сузил я зрачки. - Тоже выгоду себе искал?
  - Не пошел бы ты на хер, писатель!
  - Напялься на него ты первым а я понаблюдаю, как у тебя получится, уже заменжевался, борзый на словах. Я предлагал вам устроить на этих выродков засаду.
  - Для всех и сразу не устроишь, а если делать у каждого менялы по очереди, кто-то все равно будет успевать их предупреждать. Из своих.
  На том валютчики расстались. Я осознавал, почему Сникерс взъерепенился, похоже, что очередь докатилась до него, а плана избежать неприятной процедуры, он так и не придумал.
  Наш пятачок присмирел, я заметил притворно сочувствующие взгляды женщин, торгующих с прилавков детскими вещами и трусами с лифчиками. Они появлялись когда челноки освобождали сваренные из железа двухместные "скворечники", чтобы до темноты успеть продать хоть какую-нибудь вещь, наскребая добавок к пенсии или пособию. Менты драли с них за постой в пару часов не меньше червонца, каждый сантиметр площади что внутри, что по периметру базара, раскинувшегося от Станиславского до Тургеневской и от Буденновского до Семашко, стоил денег. Бабки переваривались, крутились, оседали, всплывали тоннами, тоннами же растекаясь в направлениях, известных всем людям. Население миллионного анклава подпитывалось и жило центральным рынком, а сливки схлебывало котово Мурло.
  Солнце начало припекать, тень от магазина перекинулась на другую сторону и я придвинулся к прогревшейся бочке газированной воды, с продавщицей с лисьей хитринкой во всем розовом облике. Муж ее, бывший десантник, забредал сюда с выражением на лице, словно он нажил в придачу к красавице не только зубную, но и головную боль.
  - Как дела? - окликнул я матрешку в коротком платьице.
  - Жду предложений, - немедленно отозвалась та.
  - За пятьсот баксов я к королеве Англии на вшивой козе подскочу.
  - До Англии еще добраться надо, а я тут всегда.
  - Если собьешь цену, тогда побеседуем.
  - Вы здесь доллары лопатами гребете.
  Этот человек женского пола был из провинции, растопырил уши, в них и накидали кто что пожелал. Главное в таком деликатном вопросе было заинтересовать, а об оплате можно посудачить потом, когда дело будет состряпано.
  - Ты разве не в курсах, как нам зеленые достаются?
  - Чего мне ко всяким ужасам прислушиваться, - принялась покручивать попой матрешка с полненькими ножками, едва достающая стриженой головкой мне до плеча.- У меня своих забот немеряно, за квартиру заплати, за садик тоже, да муж приносит меньше, чем я зарабатываю.
  - Но почему ты назвала таксу в пятьсот долларов? Хоть понимаешь, что это пятнадцать тысяч пятьсот рублей?
  - Пятнадцать тысяч?.. А это много? - Матрешка закусила розовую губу. - Нет, пятьсот баксов и ни копейкой меньше, я умею делать все.
  - Тогда обращайся к Сникерсу, я тебе ничем не помогу, - вздохнул я. - Я нищий.
  - Странно, а он подсылает меня к тебе, - присмотрелась ко мне куколка. - Договорились, что ли?
  - Данный вопрос мы с ним не обсуждали, - быстро сообразил я. - Он говорил тебе, на какую сумму рассчитывает?
  - У него есть машина.
  - У меня ее нет, все его преимущества на лицо. К тому же, муж у тебя десантник.
  - Везет мне на... козлов. Сникерс тоже из голубых беретов?
  - Он бывший мент.
  Я заметил, что ко мне не решается подойти молодая пара интеллигентного вида, тогда демонстративно раскрыл барсетку, заглянул в нее и застегнул снова. Парень с пробором на голове подхватил под руку девушку с распущенными волосами и не переставая озираться, словно в поисках других валютчиков, направился к моему месту. Вынув из кармана сложенные пополам сто долларов нехотя протянул мне, сам взялся рассматривать мороженое за стеклом холодильника. Не успел я развернуть сотку, как услышал его возглас:
  - Если можно, поскорее, карманных денег нет, а подружка приметила "Лакомку".
  - Писатель, не задерживай клиента, - поддакнула матрешка из бочки с газировкой.
  Солнце слепило глаза, в очках было видно еще хуже, обычно я заходил в тень от бочки и обследовал купюры, но сейчас голос маленькой баракуды подтолкнул рассчитаться быстрее. Ограничившись прощупыванием букв на банкноте и видных на просвет темной полоски с водяным знаком, я сунул сотку в барсетку. Интеллигентная пара повертелась перед холодильником и направилась в сторону входа в оптовый рынок челноков, а на меня вдруг напало странное беспокойство. Не обращая внимания на щебетавшую рядом матрешку, я качнулся за бочку и сразу различил фальшак. По краям купюры не оказалось на белом поле характерных вкраплений с микроскопическими вдавленностями, словно сотку за несколько минут до сдачи мне вынули из копировальной техники. Я рванул по пути в Индию, проложенному еще Никитиным из Твери, не зная как и купец о поджидавших опасностях, правда, потом никто из русских тем путем не воспользовался, один я решил опробовать его еще раз. Бывает такое в жизни нечасто, но мне в этот раз повезло, я нашел парня с девушкой в столпотворении народа, среди свисающих с вешалок на лица покупателей платьев, костюмов, пальто, выпирающих на проход носков туфель и ботинок с босоножками, выставленных на прилавки. Вокруг бурлил водоворот из тел, запрограммированных на покупки, парень заметался глазами по толпе, узрев, что хвоста из друзей-валютчиков нет, придвинулся ко мне поближе:
  - Что такое и в чем дело?
  - Забирай свою сотку и возвращай мои деньги, - спокойно попросил я его, пытаясь не выдавать волнения. - Только не делай морду глупой, эта маска не для тебя.
  - Я чего-то не просеку, что случилось, - покривился тот, одновременно поворачиваясь к девушке и стараясь ей что-то передать. - Ты что-нибудь понимаешь?
  - Пока прошу по хорошему, - я решился перехватить его кулак. - Отсюда ты уже не уйдешь...
  Люди протискивались мимо, будто ничего не происходило, девушка отодвигалась от нас все дальше, наконец, она махнула прядью волос и смешалась с толпой. Парень, как только она исчезла из поля зрения, с усмешкой распрямил пальцы, в кулаке у него ничего не оказалось. Презрительную усмешку сменило выражение раздраженности, упершись костяшками фаланг в грудь, он намерился оттолкнуть меня:
  - Борзеешь, меняла? Ты на кого бочку толкаешь?..
  - Чхать я на тебя хотел, где мои бабки? - Притянул я его к себе, цепляя за грудки и залезая всей пятерней в карман модного пиджака. - Задавлю мерзавца...
  В кармане деньгами не пахло, я перекинулся на другую сторону пиджака, там тоже было пусто. Но карманов было много, а меня почти накрыл приступ неконтролируемого бешенства, события последнего времени напрягли нервы до состояния перетянутых струн. Парень это понимал профессиональным чутьем, он предложил, не переставая рыскать поверх голов толпы:
  - Давай выйдем на улицу и попробуем во всем спокойно разобраться...
  - Пойдем.
  Я потащил его на выход, вцепившись в пиджак намертво, он не сопротивлялся, лишь старался не смотреть мне в глаза. На улице попытался стряхнуть пальцы, но я зацепился как клещ в обнаженное тело.
  - Знаешь, на кого ты поднял руку? - снова начал он наступать. - Если не разойдемся по хорошему, тебе здесь делать нечего.
  - Тебе подперло время отправиться на тот свет, - вконец озверел я, отшвыривая кидалу к стене магазина и принимаясь заново выворачивать его карманы.
  Их было много, но все они оказались пустыми, мошенник не стремился ни к какому противодействию, лишь усмешка поигрывала на его губах.
  - Где деньги? - брызнул я слюной. - Ты не слиняешь отсюда просто так, это я тебе обещаю, или оттащу в ментовку, или сам разберусь. По плохому...
  Мошенник продолжал молчать и улыбаться, в глазах у него появилось уважение ко мне, старающемуся так рьяно вырвать свои бабки. Мимо нас, отвернувшись к лоткам, прошел милицейский патруль, но я увидел его, когда он удалился на приличное расстояние. Парень вдруг резко переменился в лице, наверное догнал, что я действительно не шучу:
  - Ничего ты не добьешься, - тихо сказал он. - Денег у меня нет, сто долларов тебе я не сдавал. К тому же за фальшак, который у тебя в руках, могут упрятать самого.
  - Тогда тебе конец, - прошипел я, понимая, что он говорит правду. - Ты враг, а врага нужно уничтожить.
  - Ты десантник, что ли! - опешил кидала, приглядываясь повнимательнее. - Я тоже служил в ВДВ.
  - Мне насрать, где ты служил, - дотянувшись до его горла, я с хрустом сомкнул на нем пальцы. - Я сказал свое слово...
  - Старый..., старый, отпусти, - надеясь отбиться, захрипел тот. - Я отдам тебе твои деньги... но ты влетел сам...
  Я ударил его лбом в переносицу, из носа хлынула кровь, кидала, взбрыкнув руками, полез за платком.
  - Зачем же так, - громко поддергивал он красные сопли. - Мы с тобой договорились...
  - Я тебя слушаю.
  - Я отдаю твои деньги, но ты влетел сам. Нам надо это дело обсудить...
  Я продолжал смотреть в глаза мошеннику, не снимая с его шеи кольца из пальцев. Наконец, до него доехало, что он связался не с простым менялой, признающим обычно свое поражение и начинающим крутиться по новой, а с маньяком от валютчиков, готовым разорвать ему грудь, а сердце сожрать сырым.
  - Что ты от меня хочешь?... - начал было он.
  Я сомкнул пальцы с такой силой, что у кидалы закатились глаза, вдобавок саданул коленом под пах, а когда он согнулся, ударом кулака опустил его челюсть вниз. Торгаши следили за нами с интересом, забыв приглядывать за своим товаром, но вмешиваться, как соблюдалось это в Ростове, они не спешили. Отдышавшись, кидала покосился на меня, он уже пожалел, что не поспешил стереться с места происшествия, а решил разыграть из себя банана без шкурки. Теперь ему было не до ухмылок, поводив по лицу окровавленным платком, он тщательно прожевал слова:
  - Батя, можешь задавить меня прямо здесь, но больше половины денег, потерянных тобой по твоей вине, ты не получишь. Ты лоханулся сам, согласен со мной?
  - Не спорю, - кивнул я головой. - А почему ты решил, что я не вытрясу свое? Мне по барабану, что отправишься на тот свет, я еще не забыл тех баксов, на которые меня недавно наказали такие же козлы, как ты. Месяц назад они снова встретили меня с пушками.
  - Меня там не было, - парень забегал глазами. - Я всегда работаю интеллигентно, ты в этом уже убедился.
  - Не хило сработано, - согласился я. - А теперь я желаю навязать вам свою волю, чтобы вы прочувствовали, что всему наступает предел.
  - Я отдаю тебе половину хрустов.
  - Почему только половину?
  - Ты впоролся сам, а во вторых, я работаю не один. Пойми, братишка, я не в состоянии теперь собрать всю капусту.
  - Цыганский табор тебе братишки, - соснул я воздух сквозь зубы. - Где мои бабки?
  - Ты не десантник?
  - В стройбате служил, при штабе.
  - Прости за недоразумение, не дави так крепко, люди оборачиваются, - кидала одернул пиджак, высморкнул в платок большой сгусток крови. - Пойдем, я возвращу тебе твои деньги, подруга ждет меня в машине, мы ее возле Дома обуви чалили.
  - Не понял! - ощерился я
  - Лопатник с бабками я перекинул напарнице, - заторопился парень. - Если сейчас она не окажется в машине, то объявится лишь под вечер. Клянусь, это правда.
  - Пошли, хэ-т, блатата...
  Мы перебрались через трамвайные пути и направились к Буденновскому проспекту, по нему проскочили до обувного магазина. Машины на месте не оказалось, а может ее никогда не было, внутренности у меня будто спаялись от напряжения, я превратился в каменного робота. Я давно прокусил от ярости нижнюю губу, готовый в случае обмана разорвать мошенника на месте, хотя он был намного моложе меня, но никакой роли это уже не играло.
  - Уехала моя подружка, - покрутил парень головой. - В лопатнике, который я ей передал, были ключи от машины.
  - От твоей квартиры тоже? - ощерился я.
  - Именно так, но у меня дома кто-то есть из своих. Поканали ко мне.
  Пройдя пару кварталов, мы свернули на Шаумяна и начали подниматься вверх к Соборному переулку, по обеим сторонам улицы поднимались заросшие грязью дома с неубранными дворами и решетками на окнах, лишь редкие прохожие попадались нам навстречу. Парень вертел разбитым носом по всем подряд подворотням, казалось, он искал щель, чтобы нырнуть в нее. Я начал понимать, что догнать его во второй раз уже не смогу, он был обязан согласно профессии знать все ходы и выходы, в то время как я споткнусь о первый поворот. Если за нами не следует еще и кодла его подельников, двое амбалов идут в кильватере, сохраняя дистанцию. Ну что же, будем считать, что сегодня мне не повезло, но отдавать каким-то негодяям свое добро надоело до приступов рвоты.
  - Этот проход в мой двор, - скользнул парень телом в один из полуовальных, с обвалившейся штукатуркой, тоннелей.
  Забежав в сырую тьму, он принялся хлопать по карманам, его вид с косым зырканьем в мою сторону говорил о том, что он жаждет мести за унижение при честном народе. Я вытащил из кармана безрукавки шило, нацелился острием на его горло, скоро должны были появиться два амбала, шедшие следом за нами. Задержав взгляд на острие, парень усмехнулся и махнул рукой:
  - Батяня, я сей минут.
  Он испарился, я выглянул на улицу и увидел, что те быки беседовали через дом у какой-то неряшливой подворотни. Засунув барсетку за пазуху, я перекинул шило с руки на руку, подумал о том, что двор скорее всего проходной и кидалы уже след простыл. Теперь бояться амбалов не следует, они остались торчать, чтобы понаблюдать за дальнейшими моими действиями, значит пора сматывать удочки. Я приготовился уходить, когда ощутил за спиной скорые шаги, ко мне направлялся мошенник, и он был один.
  - Держи, брат... батяня, договор дороже денег, - он передал мне пачку купюр - Я тебя уважаю.
  - Здесь ровно половина? - спросил я.
  - Стольник себе тормознул, не пустому же переминаться при моей то профессии, - засмеялся парень. - А ты молодец, нервы у тебя железные.
  Тряхнув рукавом пиджака, кидала выбросил на ладонь лезвие похожей на кортик финки с крученой рукояткой.
  - Не там деньги искал, отец, я специально руки поднимал, чтобы тебя не уколоть. Мог бы пустить ее в ход прямо на базаре, но... уважаю.
  - Те двое тоже с тобой? - кивнул я на двоих амбалов, на торчащих возле входа в тоннель.
  - Зачем это тебе, - улыбнулся мошенник, потрогав распухший свой нос.- Шило, что ты держишь в кулаке, не сыграло бы никак. Обиды на тебя тоже не таю.
  - А мне как прикажешь быть? - спросил я, засовывая деньги в барсетку. - Хранить на тебя обиду?
  - Это твое дело, у каждого из нас свой путь на земле.
  - И свой конец, - не удержался я. - Ладно, гасим на этом, я лоханулся так, что глупее не придумаешь.
  - Ты ничего бы не доказал, только нажил бы себе неприятностей от базарной уголовки, - подтвердил кидала. - Удачи тебе.
  На базаре я в очередной раз подумал о том, что пора дергать из валютчиков. Это дурдом, в котором могут выжить лишь обделенные на разум людишки, не способные на решение больших проблем. Если вертеться тут на крутых суммах, то навар есть, но для этого надо сбиться в большую стаю как цыгане, армяне, азербайджанцы, грузины, турки и прочие черные и сплоченные. То есть обезопасить себя со всех сторон, тогда пахота будет не бесполезная, а приносящая доход не меньший чем на стройках века, на тех же нефтяных промыслах, даже на норвежских в Северном море. Не надо никуда уезжать, на месте можно будет решить все свои проблемы. Но данная суета приносит удовлетворение человеку не творческого склада ума, а больше лицам кавказской и азиатской национальностей, где менялы, торгаши, сутенеры от торговли и при женщинах легкого поведения - потомки барыг с бухарско-дербентских базаров. Они получили такое развитие с детства, процветают на обмане испокон веков. Интеллигентной особи рынок покажется кипящей низменными страстями клоакой, распространяющей тлетворный запах и запрет на нововведения далеко вокруг, в первую очередь на библейские заповеди, эти истины в высшей инстанции. Здесь украдут, обманут, изменят, солгут. Убьют. Зачем тогда тратить жизнь на познание пройденной предками первобытной среды, если тут кто обогатится, то единицы, остальные вечно будут кувыркаться в грязи не расставаясь с надеждой вырваться наверх. Для этого надо выучить всего пару не библейских, но земных заповедей, узнать их, запомнить и попытаться усвоить. Вот эти заповеди:
  Деньги куются внизу, а крутятся вверху. Внизу пашут в поте лица, создавая ценности, вверху этими ценностями пользуются.
  Человек знает, что у каждого из земных созданий свой путь. Почему тогда эти создания стремятся бежать неизвестно куда плотной толпой в одном направлении? Почему ссылаются на то, что необходимо буквально надрываться за кусок хлеба, и где его можно заработать так легко, кроме базара? Ответ один - везде! Но общество не желает задуматься о том, пусть на мгновение, где оно это везде? И если сказать, что у каждого под носом, никто не поверит. Такова сила привычки. Поэтому пророков, нашедших свой путь, идущих всю жизнь единственным этим путем, насчитывается единицы.
  А может, оно и правильно.
  И еще одно, не стоит обсуждать подробно подобные проблемы, все равно к нравоучениям прислушаются именно единицы. Они усвоят их и не тратя даром драгоценного времени выберут свой путь, свою дорогу, чтобы пойти по ней до конца, питаясь плодами растущих вдоль нее плодовых деревьев. Значит, права седая мудрость, свитая мною плетью в одно из моих теперь изречений:
  Чем дальше в Жизнь, тем меньше слов!
  На другой день я пошел в издательство, в которое несколько лет назад отнес рукопись, состоящую из романа и двух повестушек. Томик получался под шестьсот сорок страниц. Каждый год директор обещал меня напечатать, и каждый раз не издавал, год назад он снова дал мне слово, что книга выйдет через пару-тройку месяцев. Прошло двенадцать, и я снова стоял на пороге его кабинета.
  - Писатель, в этом году твой труд выйдет точно, но заголовок придется сменить, - радушно встретил меня стриженный полнокровный директор, развалившись в кожаном кресле. - Что это за название: "Соборная площадь", пообъемнее надо, чтобы сразу по мозгам. "Ростов-папа", например.
  Это был едва наметившийся сдвиг в сторону далекой типографии. Мои ноги сделались ледяными, соверши сейчас шаг в любом направлении и они распадутся на промороженные части. Одна голова продолжала кипеть от мыслей.
  - Согласен с вами, правда, книг и книжонок под подобным названием хоть пруд пруди, - продавил я первое длинное слово. - Даже по телевидению такую же передачу прокрутили, очень слабую. Она может подействовать негативно, в смысле рекламы.
  - Начхать и на передачу с таким названием, и на другие книги, - потряс директор щеками в красных яблоках. - Ты же писатель не как остальные?
  - Я сам по себе.
  - Отзывы наших редакторов о твоем произведении все положительные, несмотря на то, что многие издательства печатать твою рукопись так и не решились. Ты написал о нашей раше слишком откровенно.
  - Они боятся, директора желают разбогатеть, выпуская рукописи за счет малоимущих авторов. Во главе издательств стоят потомки скотников с доярками, сумевшие довихляться до званий "Заслуженных деятелей культуры". Они и есть самые настоящие скрытые враги народа, не дающие любимому на словах народу узнать о себе правду, чтобы подняться в понимании бытия на ступеньку выше. Стыдно признаться, еще во времена хоккейных баталий в Канаде, даже в "наших" Чехословакии с Польшей, не упоминая про трижды неладную Америку, тамошние болельщики трясли перед лицами родных хоккеистов тряпичными Петрушками и другими русскими народными талисманами. Таким способом американцы пытались внушить нам, что Советский Союз - Россия, далеко отстали в умственном развитии от просвещенного и сытого Запада, от хваленой Америки. С подобными мыслями кто бы меня печатал, поэтому рукопись я принес к вам.
  - Говоришь ты как пишешь, - облокотился директор о стол и я прикусил язык. - А нужна народу такая правда, так ли необходимо учить его уму разуму? Он устал от экспериментов, народ уже с собой не в силах справиться и в том то и дело, что книга не о русском народе, а о тебе самом. У нас любят, когда кто-то за все отвечает, сам оставаясь в стороне, а ты рисуешь картины жизни центрального рынка с главным героем - собой - впереди. Вот этим рукопись отличается и от набреханного, и от гольной правды, она живая, как листочки в середине дерева Жизни о котором поведал нам еще Аркадий Исакович. Помнишь его выступления по телевидению?
  - Почему не помнить, этот еврей был единственный человек, который оглашал истинное положение вещей на всю бывшую коммунистическую империю. Без оглядки на Политбюро... из половины евреев, которое ему это разрешило.
  - Вот именно. Он доходчиво объяснял нам, простым обывателям, мол, вот растет дерево, листочки снаружи и солнце обжигает, и дождь с градом бьют, и ветер треплет, и вдобавок любая корова языком их слижет. Внутри они ни солнышка не видят, ни дождика, ни ветер пыль не собьет, эти листочки преют. А те, которые спрятались в середине, получают сполна всего - и солнца, и дождя, и ласкового ветерка. Так и ты варился вместе с героями в самой середине центрального рынка, видел все сам изнутри, поэтому и книга получилась жизненной.
  - Спасибо за высокую оценку, хотя о 'дереве жизни' не заикался лишь немой с начала зарождения человечества, - эхом отозвался я, боясь спугнуть с лица директора расположенность к себе, не пытаясь спорить с ним о том, что смысл райкинского монолога не в видении окружающего мира, на что указывают буддисты, исламисты, главное, православные, а как надо бы жить нам по разумному. То есть, по еврейски, если быть к ним учтивыми, - Вы точно подметили смысл моего произведения.
  - Такую оценку дал не я, а мои редакторы во главе со старшей над ними, - ухмыльнулся мой спаситель в двойной подбородок. - Деньги у нас появились, если ты согласен с новым заголовком, тогда иди к главной редакторше решать последние проблемы, мы можем выпустить книгу хоть в этом месяце. Да, зайди сначала к юрисконсульту и скажи ему, чтобы отпечатал договор. Я подпишу.
  Не помню, как вышел из кабинета и как ошарашила меня главный редактор заявлением, что рукопись нужно заново переводить на пленку. Еще десять лет назад симпатизирующая мне женщина отвезла в Шахты вопреки воле Баева, директора "Ростиздата", рукопись моей повести "Приемный пункт стеклотары", за что получила от него выговор, Правда, тогда она понятия не имела о намерениях бывшего босса, решившего проучить меня за поддержку демократических перемен таким вот способом. Книга наконец-то вышла после пяти лет лежания рукописи на забытых полках издательства, вышла и получила признание у читателей, заваливших его мешками писем. Сейчас же главный редактор бросила толстую пачку страниц новой рукописи на столешницу с окончательным ее решением переделать и указала мне на дверь. Я снова оказался у директора и он вынес решение довести ее до ума за счет редакторов издательства. Это был мой день, больше я не горел желанием делить его с кем бы то ни было.
  - И ты погнал с кидалой на Шаумяна за своими деньгами? - округляли глаза валютчики. - И он отстегнул тебе ровно половину?
  - В подворотне он показал мне финку, которой собирался поработать, - разводил я руками. - Но, Бог миловал.
  - Писатель, ты читал "Идиота" Достоевского? - настраивался Сникерс поиздеваться надо мной. - Склиф до сих пор на работу не выползает, потому что напуган грабителями на всю оставшуюся жизнь. А он не чета тебе, это бывший офицер, который крутил уголовников как ему заблагорассудится.
  - Теперь нам понятно, что нашу армию никто и никогда не победит, - присоединялся к нему Лесовик. - Тем более, если впереди пойдет десантура во главе с писателем.
  - Я представить себе не могу, как тот кидала отдал тебе деньги, он же профессионал, это его кусок хлеба, - нервно передергивал плечами Жан Луи Папен. - Мог запросто и завалить, да еще в темной подворотне.
  - Мы договорились, что он отдаст мне только половину денег, - не соглашался я с его недоверием. - Между нами был джентльменский договор.
  - Где ты видел джентльменов даже не в Ростове, а во всей России? - Папен суматошно хлопал руками по бокам. - У нас испокон веков сидит жулик на жулике и жуликом погоняет, вот что представляет из себя твоя любимая родина.
  - Пора разбегаться, парни, иначе писатель еще чего насочиняет, - подхватывал Сникерс сумку с продуктами.
  - Он не сочиняет, он сам по себе такой, - становился Дэйл на мою защиту. - Каждый из нас, случись с нами рассказанное им, обосрался бы как пить дать.
  - Я пошел потому, что нападения отморозков в печенках уже настряли, - оправдывался я вслед ребятам, хотя понимал, что оправдания невиновного как раз и добавляют судьям лишнего недоверия к нему. - Когда-то надо заявлять о себе?
  - Не смотри ты на них, они все пришибленные, - приглядывалась Андреевна ко мне, становясь рядом.- Кого из них позовут к машине клиента обменять доллары, тот на метр от своих не сдвинется. А ты взял и сходил с тем мошенником, хоть половину, да деньги вернул, в другой раз будешь повнимательнее.
  - Вряд ли, Андреевна, - причмокивал я губами. - Привычка - дело серьезное, великой силы воли требует.
  - Воспитывай, на то ты мужчина.
  Но работать веселее я не стал, сознавая, что с базара скоро уйду, наоборот, на меня накатила апатия с неприятием окружающей среды. Лето было в разгаре, ребята срывались на юга, гребли за границу, а мне об отпуске разрешалось только мечтать, потому что денег не хватало ни на что. Когда приносили большую сумму в долларах, я вновь бегал на центральный проход к армянам, обычно к новым, оккупировавшим один из ларьков в начале длинного их ряда. Молодой армянин с отцом и братом - армянский семейный подряд - с которыми у меня за долгое время наметился надежный контакт, срывались с рынка раньше. И хотя новые армяне отличались от своих соплеменников, беженцев из Азербайджана, разборки полетов с ними тоже складывались нормально. Впрочем, они были резче и наглее других, потому что приехали из "материнской" Армении, даже язык разнился от прочих армянских наречий, они не походили на крымских, чалтырских и на беженцев из других уголков бывшего Советского Союза. Как прозвучало с экрана телевизора во время показа очередного КВНа во главе с нестареющим Масляковым: маленькая страна Армения, да армяней встретишь везде. В этой точной фразе заключалась вся истина об этом народе. Поначалу они относились ко мне с уважением, мол, сам писатель приходит сливать им доллары, но потихоньку взялись борзеть, скоро оказалось, что сдавать баксы другим я не имею права и клиентов обязан подгонять лишь к ним. Особенно здорово старался выпереться молодой и толстый вахлак, распухавший от немереной жратвы как на дрожжах, я тут же настроился обегать черноголовый рой, несмотря на зазывные знаки руками. Однажды мне принесли пачку баксов, на всем рынке, кроме армяней, никого не было, остальные успели разойтись, я навострился было отправить клиента домой, но Самвел, тот армянин, с кем у меня не возникало разногласий, настойчиво подзывал к себе.
  - Неси ко мне, возьму у тебя баксы по самой высокой цене, - улыбался он. - Пацана, который катит на тебя бочку, на пушечный выстрел не подпущу.
  - Мне поставить его на место - два пальца обоссать, но устраивать дешевые спектакли нет желания, - приблизился я к нему. - Один дурак может измазать говном всю нацию, у нас, у русских, подобное совершилось в семнадцатом году, и продолжает происходить до сих пор.
  - Давай зайдем в ларек и там рассчитаемся.
  - Тогда поскорее, иначе клиент уйдет.
  Затолкавшись в тесном помещении в угол, мы занялись разменом, когда армянин под сорок лет прощупал мои сотки и вручил взамен их пачку сто рублевых купюр для пересчета, послышался шорох. Увлеченные делом, мы не потрудились посмотреть назад, к тому же на входе цепным псом дежурил Красномырдин. Неожиданно я почувствовал, что шорты слетели до пяток, я остался торчать посреди ларька в одних трусах, обернувшись назад, увидел за спиной довольного подонка, подмигивающего девочкам за прилавком. Я продолжил считать купюры скрипя зубами от ярости, затем, подтянув шорты, взялся за вторую пачку, и снова летние мои штаны опустились вниз под идиотский смех придурка с его неясными репликами.
  - Зачем ты это делаешь? - шагнул к нему армянин, с которым я производил размен. - Он тебе что, ровесник?
  - Писатель, падла, бумагомаратель.., - извивался подонок жирным слизняком, кидая взгляды на русского пацана с девчонками внутри палатки. - Ты должен носить баксы и золото только мне, разве мы с тобой не договаривались?
  - Сейчас договоримся, - пообещал я, продолжая маячить перед всеми со сдернутыми штанами. - Долистаю пачки и выясним про тот договор.
  - Не связывайся с ним, - посоветовал было старший армянин. - Видишь, кровь у наглеца играет, не знает, как ее успокоить.
  - Ему уже двадцать с лишним лет, - облизнул я губы. - Запусти козла в огород, и животное обдрищется от дармовой капусты.
  - Ты что, вообще отупел? - накинулся на соплеменника второй армянин, вошедший с улицы. Пьяный Красномырдин пылал сизой мордой во всю дверь от удовольствия. - Одень ему штаны, он тебе в отцы годится.
  - Сто лет бы мне не сдались такие отцы, - сплюнул на пол отморозок. - Пускай идет писать книги, а не валютой занимается.
  - А тебе какое дело? - продолжал второй армянин. - На его месте я дал бы тебе в морду.
  - Пусть только попробует...
  Я перелопатил деньги, вложил их в раскрытую барсетку и застегнул ее на замки, армяне постарше вышли из палатки. Поддернув штаны, я облапил слизняка за необъемную и потную шею, завернув ее набок, услышал снизу трусливый смешок. Оказалось, что эта молодая сволочь зверела только в присутствии соплеменников, а если ее прищучить в углу, то противогаз от вони, источаемой ею, натягивать было обеспечено.
  - Когда я обещал носить баксы только тебе? - разминая наглецу жирную шкуру, потребовал я ответа. - Ты умнее меня, или талантливее? Почему с таким презрением назвал мою профессию? Может, припомнишь писателя-армянина с мировым именем? Я тебе ровесник, что ты при пацанах решил меня позорить?
  - Я пошутил, - заюлил идиот толстой задницей, заверещав по свински и не пытаясь вырваться.
  Двинув коленкой ему в лобешник, я с омерзением вытер шорты полой его рубашки и вышел из ларька:
  - Это был мой последний приход к вам, клиентов, которых я не обслужу, буду отсылать домой, - резко сказал я армянам, толпившимся у входа. Потом вновь повернулся к сальному поросенку. - А ты запомни, возникнешь еще раз, уделаю без тени сомнения, ты для меня не хозяин с палкой в своей Армении, в которой тебе вечное место. Усвоил?
  - Понял, - запыхтел щенок, отожравшийся на русских харчах и обласканный базарными потаскушками, жадными до жратвы не за свой счет.
  - Дай ему в морду, чтобы знал, с кем связываться, - посоветовали его соплеменники в дверной проем.
  К ним присоединился третий, подошедший с базара:
  - Он доведет нас до вражды с русскими и перекроет все каналы дохода.
  - Так и будет, - проходя мимо Красномырдина, кинул я через плечо.
  Тот страдальчески морщился от не оправдавшего себя ожидания, что я отомщу молодому хаму и за свое оскорбление, и за постоянное его ими унижение. Но я молча прошел мимо, понимая, что алкашу бесполезно что-то доказывать. Все люди как говорится равны, потому что вылупились из одного яйца, но существо, не желающее проявлять уважения к существу себе подобному - есть животное.
  Через месяц в ряды валютчиков снова влился Склиф, но это был уже не тот уверенный в себе подковырщик, а озирающийся по сторонам меняла, растерявший ложный лоск за один лишь случай из практики. К тому времени Лесовик свалил от нас, оставив навсегда прибыльное на первый взгляд дело, на его место пришла невысокая женщина лет двадцати пяти, с развитыми ягодицами, с порога заявившая о себе в полный рост.
  - Эту лахудру пристроил к нам бригадир, - похихикивали валютчики. - Зазря, что ли, на машине каждый вечер катает.
  - Любовница, никак? - не сообразил я сразу. - Или опять близкая родственница?
  - Разница между ними небольшая, главное, что привел ее на это место он сам.
  Рядом с женщиной появились два пацана лет по тринадцать-пятнадцать, оказалось, что они являлись один сыном Пахаря, а другой его племянником. Может быть меня начала душить жаба, что бригадир отказал в свое время в этом месте моему сыну, но решение уйти с рынка я принял окончательно. Хотя, кто он такой, чтобы отказывать, когда есть хозяин, пасущий нас в полный рост. Впрочем, я понимал и сам, что сын до подобной работы еще не дорос, ему лишь бы падало в рот, а он только бы пережевывал. Но причина, скорее всего, заключалась в том, что мне стало не с руки подбирать за троицей крохи. Шустрые новички взялись торчать до вечерних сумерек, не оставляя мне никаких клиентов, и я начал пропускать дни пачками, с головой уходя в обещанное мне издание рукописи. Даже подгонял сотрудников издательства, чтобы те не тянули с отправкой набранной на пленку книги в типографию. В один из июньских дней получил сообщение, что директор отвез подготовленную для печати рукопись на Украину, мол, там книга получалась дешевле. Осталось ждать не больше месяца до момента, когда ладони ощутят тяжесть нелегкого труда и надо было дотерпеть до конца, а потом я знал, чем заняться дальше. Деньги никогда не прельщали, если их становилось много, они превращались в обузу, поэтому решил: пусть капиталы продолжают ковать шустрые приверженцы телесных утех. Я же ориентируюсь больше на духовные богатства.
  Опять на танцах в "Клубе после тридцати" довелось познакомиться с женщиной сорока примерно лет. Когда она после нескольких постелей разглядела мою лысеющую голову, настроение у нее упало, но я уже успел проявить себя с лучшей стороны. Она работала за компьютером в проектном институте, я же продолжал отираться пока на рынке, когда мы появлялись в театре музкомедии, редкий мужчина проходил мимо нас равнодушно. Никто не мешал заниматься любовью в полный рост, мы встречались в моих хоромах, в которых из живности присутствовала редкая моль, да не частые гости комары, проникавшие через защитную сетку. На старой квартире кровать я расшатал так, что не смог дотащить ее до свалки целой, на новом месте мы прилежно разваливали крепкий диван, еще помнящий "совковый" инструмент. Подушки не покупались со времен старой любовницы, от которой не чаял отвязаться, когда новая взялась их перебирать, то нашла в перьях ржавый гвоздь. Это какая-то дрянь из предыдущих воткнула его туда с целью, чтобы я не достался никому - так разъяснила мне смысл находки Андреевна И все равно, от каждой женщины прикарманивалось много и плохого, и хорошего, не позволяя последним стереться из памяти навсегда.
  Почувствовав, что деньги проедаются быстрее, чем их удается накопить, я начал приезжать на наш угол к прежнему времени, показывая новым постояльцам, что не собираюсь уступать без боя пригретое место. Такие намерения не прошли незамеченными, сын быстренько перебрался к отцу-бригадиру, вскоре застолбил место на центральном проходе и племяш. Василиска, как прозвал я новую валютчицу, при моем появлении старалась не задерживаться тоже, хотя видно было, что уходила она со скрипом. Результат этих усилий не заставил себя ждать, помехи уменьшились, а навар возрос.
  Бочка с газировкой успела прогреться прилично, когда я перешел трамвайные пути и по мужски расставил ноги на своем законном месте. Больше на участке никого не оказалось и я подумал, что местные власти опять занялись облавами, поспрашивал об этом торговый люд, но тот лишь пожал плечами. Из проема в жбане выглянула юная особа, недавно принятая вместо упорхнувшей жены десантника, оказавшаяся студенткой.
  - Ты не в курсе, что тут случилось? - обратился я и к ней.
  - Валютчики говорили о чем-то, но я не прислушалась, - близоруко сощурилась будущая ученая степень. - Запомнила только, что Склиф мотаться сюда больше не будет, он сказал, что эта сфера деятельности не для него.
  - Надо же, даже у бывшего мента нервы не выдержали, - цокнул я языком. - Это не в кабинете сидеть с автоматчиком на входе в ментовскую контору.
  - Работу друзья ему подыскали прямо здесь, он сразу повеселел и принялся хохмить по прежнему. А то трясся каждый день.
  - Здесь и нормального заколотит, когда окунаешься в еженедельные приключения без последствий для отморозков.
  - К ребятам подходил ваш начальник, он говорил, что вся городская уголовка трудится в этом направлении, - вздохнула студентка, словно принимала наши проблемы близко к своему сердцу. - Все равно, сказал, они поймают бригаду грабителей, ни одно разбойное дело с контроля не снимается.
  - Одно мое закрыли в сейф с "глухарями". Черт дернул продать квартиру и притащить на рынок сразу три штуки баксов, чудом на улице не оказался, - сплюнул я под стену. - Если бы не газпромовские акции, рыскал бы сейчас по свалкам.
  - А что с вами приключилось?
  - Меня капитально ограбили, я в то время жил у одной женщины на постое и подыскивал себе новое жилье. А тут некстати скандал с перспективой оказаться на улице, я позвонил товарищам, те пообещали пустить на ночлег, иначе пришла бы полная хана. Моя подружка отвернулась от меня напрочь.
  - Это как всегда, - махнула рукой девушка, будто прошла такую школу паскудства, что самой тошно. - Когда хорошо, они все рядом, а как жареным запахло, не знаешь, где кого искать.
  - Я и за собой, кстати, замечал подобную черту.
  - Я тоже, - хихикнула студентка, ободренная моим откровением. - Наверное, люди все одинаковые.
  - Единицы разве что не в одной колее с нами, но они стремятся удалиться от общества и уединиться в глухих дебрях. Такие люди называются мудрецами.
  Из ворот базара показался невзрачный рыжеватый Коля, перекупщик старинного серебра, цепочек, монет, лома и прочих ценностей, он имел привычку сбивать цену до предельно низкой, вымораживая копейки даже на хламе. Обойдя Андреевну, стоявшую возле входа в рынок с пачкой пакетов, Коля направился ко мне:
  - Тебе ничего еще не говорили? - спросил он.
  - О чем это? - насторожился я, подумав о начавшейся на менял облаве.
  - На Ворошиловском проспекте грохнули валютчика, его замочили рядом с обменным пунктом напротив Кировского отделения милиции.
  - Когда это произошло? - уперся я жестким взглядом в Колю, стараясь держать себя в руках.
  - Вчера днем, они его топором зарубили.
  - Топором?..
  - Топором!.. - ахнула и студентка, прислоняясь плечом к бочке.
  - Он банковал через переулок от вновь отстроенной бани, в коридорчике старого здания.
  - Я проезжаю мимо этого места каждый день.
  - Там есть обменный пункт, в котором работал Женька. К нему подошли двое прикинутых мужиков и начали договариваться о сдаче крупной суммы в валюте. Потом попросились пройти в проход под довоенным строением в двух шагах от обменника, овальный такой, длинный. Мол, чтобы не привлекать внимания ментов, а то их контора стоит как раз напротив.
  - И он согласился?
  - А чего ему было бояться, когда ментовка через дорогу. Они зашли в тоннель, один гопстопник стал впереди, второй за спиной валютчика. Женька расстегнул барсетку с бабками и закопался в ней, и тот, который был сзади, рубанул топором по голове, затем вырвали у него кошель, добили тем же топором и убрались без шухера.
  - А меняла не рассмотрел у отморозка топора? - Запротестовал было я, забыв, что дело уже сделано. - Куда тот его прятал, это не шило какое-нибудь?
  - Он затарил его за пиджак, - пояснил перекупщик. - Небольшой такой топорик, который применяют для рубки мяса. Подозреваю, что Женька в тот момент не думал ни о чем, работал без страховки, как всегда.
  - Господи, спаси и сохрани! - Опомнилась студентка.
  Коля поиграл в ее сторону серыми глазами, но улыбка у него получилась горьковатая, и девушка молча заторопилась вовнутрь бочки. Через минуту послышалось сипение углекислого газа, которым газировали водопроводную воду.
  - Это уже беспредел.., - только и сумел я вымолвить.
  Коля солидарно кивнул головой и пристроился рядом, поддерживая в руке набитую чем-то сумку. Я покачался с пяток на носки, вспомнил, что совсем недавно сам заскочил вслед за кидалой в пропахший сыростью, такой же вечно полутемный тоннель. Тогда мошенник запросто мог уйти дворами и больше не появляться, а если бы что замыслил, остановился бы посреди прохода и заговорил мне сначала зубы, поджидая двух своих товарищей. А когда я обернулся бы на звук их шагов, воткнул бы финку в бочину, и все дела. Я постарался отвлечься от мрачных мыслей утешаясь тем, что после выпуска второй книги делать мне здесь больше будет нечего Жуткое перенапряжение нервов начало давать о себе знать вспышками неконтролируемой ярости и грубыми ответами на любое проявление агрессии по отношению ко мне, даже косого взгляда, брошенного куда угодно и кем угодно. Бесило то обстоятельство, что я, мужчина в солидном возрасте, торчу здесь один за сравнительно небольшие деньги до позднего вечера, которые достаются к тому же кровавым потом. Оправданием этому идиотизму может служить только выпуск всеми способами собственных произведений, о котором мечтал даже во сне. Тут я не был похож на коллег по творчеству, предпочитая бездействию активные поиски решения проблемы.
  - Слышал еще одну новость? - Нарушил Коля молчание. - На Нахичеванском полмесяца назад еще одного валютчика замочили, прямо за прилавками с овощами и фруктами. Видно было, что отморозки это место выбрали заранее.
  - Меня об этом никто не информировал, наверное, занят был своими бумажными делами, - отрешенно отозвался я. - Досталось тогда побегать по издательствам.
  - Ясное дело, у каждого из нас свои заботы.
  - И снова того пидора не поймали?
  - А кто станет себя этим утруждать? Допустим, нахичеванского менялу те же ублюдки и замочили, что убили его предшественников на Западном. Они тогда опять на машине подкатили.
  - Западный массив стал проклятым местом... А кто разрешает валютчикам застолбляться на том углу? - я круто повернулся к перекупщику. - Там несколько человек на тот свет уже отправили, и все равно продолжают посылать туда и ставить не хуже Паши Мерседеса. Чеченцы почти всех русских повырезали, а он вместе с маршалом Шапошниковым отдал горцам, живущим по средневековым законам, половину находящегося в республике вооружения. Там же был и Ельцин,
  отдавший им для исполнения тот приказ.
  - Не знаю, за просто так такое предательство никому не позволят, - поднял Коля худые плечи. - Так же и здешним ментам - лишь бы свое получить, как Мерседесу, а там хоть трава не расти. На нашем рынке разве не так?
  - У нас еще страшнее, среди менял бродит слух, что базарные менты сами подкармливают бригаду грабителей, науськивая их на валютчиков, которых считают нужным нагреть.
  - Это не новость, а настоящая правда, так делают не только базарные, но и везде, где крутятся большие деньги.
  - Тогда ребром встает вопрос, в какой стране можно встретить более продажную душу, готовую ради мимолетных благ перерезать горло даже родной матери, не то что соплеменнику? И в каких государствах власть отдают в руки натуральных изуверов, не удосужившись у них поинтересоваться: нормальные ли они?
  - Так делают в России, - произнес перекупщик с кривой усмешкой, перекидывая сумку в другую руку. Он повторил. - У нас в России.
  Он ушел, а я продолжал молча покачиваться на одном месте без единой мысли в голове. Спросил о чем-то похожий на клиента мужчина, толкнула в плечо студентка, высунувшаяся из своего дупла, Андреевна бросила зазывать алкашей и помахала ладонью перед моим носом. Собрав лоб в гармошку, я попробовал им улыбнуться, получилось, наверное, не по настоящему, потому что Андреевна взяла меня за локоть и крепко встряхнула:
  - Очнись, казак, всех клиентов проспишь, которые с бабками.
  - Не нужны мне деньги, - улыбнулся я. - Думаю, куда бы уехать, да где меня примут.
  - Нигде не примут, - отвернулась старая казачка. - И здесь ты никому не нужен...
  Это я понял без нее, шевельнув плечами, глубоко вздохнул и огляделся по сторонам. Значит, пришла пора работать с усердием, как говорится, с паршивой овцы хоть шерсти клок.
  Солнце продолжало болтаться начищенным золотым медальоном посреди светло-синего океана, неторопливо отплывая на закат, лучи смягчились, они уже не так обжигали кожу на открытых участках тела Тянуло пропустить холодную струю газированной воды без сиропа так, чтобы она пролилась через рот до заднего прохода, сбивая температуру разгоряченной плоти. Я успел обменять несколько соток, пора было искать валютчиков, у которых есть заказ на крупную сумму долларов, чтобы сдать баксы с разницей между покупкой и продажей в червонец Ждать купцов не имело уже смысла, если подвалит богатый клиент с энным количеством валюты то придется за неимением налички отпускать его восвояси. Я пристроил барсетку под мышку и заторопился в сторону ворот, проскочив армяней, в том числе Красномырдина, махнул на другой конец центрального прохода. Бывший службист Хряк пока стоял на своем месте, накачавшись пивом под кадык, рядом с ним тасовались несколько собравшихся в кружок валютчиков.
  - Я слышал, что у тебя с чурками была неувязочка? - забирая сотки, спросил меня амбал.
  - С молодым педиком, разрыхленным жратвой до холодца на тумбах вместо ног. Оскотинился щенок дальше некуда, -кивнул я головой.
  - В пятак ему не въехал?
  - Двинул в лобешник коленом .
  - Я бы всандолил черному с превеликим нашим удовольствием. -Хряк
  посмотрел мне в зрачки.- Они наших баб используют, деньги мешками на нас с тобой наваривают, дома трехэтажные строят, уже все побережье Черного моря ихнее. Армяне Краснодарский край своей вотчиной объявили, типа, Армавир древняя столица ихнего Айастана, хотя тут испокон веков жили адыгцы, аланцы, грузины, греки - греческий Танаис двадцать минут езды от Ростова. Греки несли нам свободу, а эти айцы-хренайцы что нам несут? Паленую водку, фальшивое золото, или армянские дувалы с зинданами?
  - А что на площади Карла Маркса вытворяли, - подключился другой меняла. - Памятник Екатерине Второй хотели водрузить, чтобы провести границу между Ростовом и Нахичеванью, а точнее, вторую Армению надумали создавать. Скажи, чем тогда они лучше тех же чеченцев?
  - Императрица их от турецкого геноцида спасла, турки там едва всех не повырезали, как еще раз в 1915 году, уже при Николае Втором. Екатерина Вторая армян земельными наделами обеспечила, потеснив казаков с русскими людьми, а они развесили плакаты за Ростовом со Ставрополем, мол, Россия пусть убирается отсюда. Здесь, мол земли армянского Кавказа. Еще князья Игорь с Олегом, тот же царь Петр Первый края от всякой степной нечисти освободили, они на готовенькое. Ты и это прикажешь считать их 'благодарностью' нам?
  - Армяне в советское время делали взрывы в московском метро с человеческими жертвами. Недавно русского полковника на Пушкинской застрелили, прямо возле его дома, что не на стороне армян участвовал в Нагорно - Карабахском конфликте. Не забыл, как по телеку показывали девушку из Краснодара, занявшую первое место в конкурсе красоты? Одноглазый армянский урод облил ее серной кислотой за то, что не легла с ним в постель...
  Обстановка вокруг меня накалялась, я не ожидал ощутить среди валютчиков, у которых главную роль играли деньги, а не национальность клиента, такого накала национализма.
  - Уродов у каждой нации достаточно, в Ростове вообще Чикатило был, - сплюнул я под ноги. - Другой в землянке швейную мастерскую открыл, женщин цепями к машинкам приковал. Тоже из славян.
  - Дело в том, дорогой товарищ писатель, что считать их надо в процентном отношении к каждой нации. Кроме того, оба названных тобой изверга были украинцами, а так же никто из перечисленных ублюдков на главенствующее место среди других народностей не претендовал, на их земли тоже. На Военведе возвели монументальный памятник армянину Оганову, он что, один освобождал от фашистов наш Ростов? А где были солдаты других национальностей?
  - Ты совсем уже не туда попер, - загорячился я. - А танк гвардейцам на постаменте на Гвардейской площади, а площадь 339 стрелковой дивизии, а вечный огонь на Нахичевани? На той самой, за которую у нас базар - вокзал.
  - Дуру не гони, художник, это памятники общие, а армяну Оганову отдельно, как и памятник возле ТЮЗа армянскому чемпиону по борьбе на австралийской Олимпиаде, тоже на Нахичевани. Не дошло?
  - А где тогда памятники русским штангисту Василию Алексееву, футболисту Виктору Понедельнику, гимнастке Турищевой, боксерам, бегунам? - загорячились остальные ребята.
  - Армяне показуху любят, - подал голос еще один участник дискуссии, стоявший до этого поодаль. - Они вторую Швейцарию из задрипанной Армении, мостырить не торопятся несмотря на богатые по миру диаспоры, хотя природные условия мало чем отличаются. Что там заснеженные Альпы, что у них замороженный Кавказ. А вот менталитет у обеих наций разный, в Швейцарии все как пчелки работают. Не зря Маркс говорил, что армяне - самая капитализированная нация в мире, а Солженицын в своих откровениях написал, что России необходимо срочно избавляться от Кавказа с азиатским подбрюшьем.
  - На Дону замутили воду не наши армяне, не нахичеванские и мясникованские с чалтырскими, - не согласился я. - Приехали националисты из материнской Армении и взялись науськивать нас друг на друга.
  За спинами ребят замаячил Боря, тоже бывший мент, он прошелся по мне отчужденными глазами. Я был не рад, что задумал сдать баксы на центральном проходе, заскочил бы в комнатенку к дагестанцу Алику, давно бы уже бабки пересчитал. А здесь время теряется зря, потому что ведется разговор, не стоящий выеденного яйца, эта дискуссия вечная, пока люди не посмешаются друг с другом окончательно. И называется это бытовым национализмом, который вечен, пока они не перевоплотятся в один цвет и одну нацию, которая будет называться земляне.
  Я забрал свои купюры и пошел обратной дорогой, осознавая, почему возмутились валютчики. Значит, не последний человек я на рынке, если за меня переживают, тем более бывшие менты, которые и нашим, и вашим. Пройдет не одна тысяча лет, пока они переплетутся в тугие узлы, и очень не хотелось бы, чтобы этот процесс происходил насильственно, как у Мичурина. Пусть он будет естественным, тогда и плод получится однородным.
  И еще одно, глобализация наций на земле не прекращалась никогда, в результате нее образовались два мощных многонациональных котла - Америка и Россия. Процесс перемешивания в них народов возник едва не в одночасье. В 1480 году Русь сбросила татаро-монгольское иго, с этого момента началась экспансия небольшого государства на близлежащие национальные объединения и страны, она распространялась в разные стороны, но преимущественно все-таки на Восток. Кстати Волга, несмотря на исток в глубине Руси, не была русской рекой, она стала таковой после ига в пику населявшим ее берега общетатарским племенам и для укрепления в сознании русских как река победителей. И пошло-поехало расширение российской империи, начиная с вытеснения литовцев с русской земли и взятия Казани с Сибирью, выдавливанием из своих городов Речи Посполитой и захвата Астрахани с Крымом, и так далее. Почти одновременно с освобождением Руси от татаро-монгольского ига Колумб открыл в 1492 году Америку, а чуть позже на новые земли хлынул разно национальный поток людей со всего мира, но в основной массе он шел с Запада, из просвещенной Европы. Оба котла бурлили в кровавых конфликтах в течении четырехсот лет, не ведая роздыха и нащупывая именно свои пути. Так же почти одновременно, а точнее, в начале девятисотых годов прошлого столетия, в них насильственно были впрыснуты два противоположных строя. Американский котел, едва не захлебнувшийся в потоках индейской и своей собственной крови, запыхтел изученным варевом - капиталистическим, в русском же варианте решили использовать новый - социалистический. Расчет у мироустроителей был простой, какой из строев преподнесет им больше выгоды, вряд ли они в тот момент заботились о последующем всеобщем развитии жителей планеты Земля. Что из этого получилось всяк в Америке и в России испытал на собственной шкуре, обида русских состоит в другом-нас не пожалели. Именно в России нельзя было одним махом отменять палки, авторитарность и железные законы, прилагательные русские просто не выдержали на согбенных веками рабства спинах свалившуюся на них тяжесть свободы. Как раз России подошел бы тот самый ненавязчивый капитализм с легким постукиванием непонятливых палками по пяткам, как в Америке. А на американцах, европейцах в основной массе, можно было бы испробовать все прелести социализма, глядишь, они справились бы с ним как те же шведы, потому что после господства у них в течении веков римлян, принесших зачатки демократических устоев, стали образованнее и культурнее. То есть европейцы прошли школу греко-римской демократии вместо первобытно-азиатского гнета, доставшегося нам от татаро-монгол.
  Все, что происходит на планете Земля, возникает не само по себе, не спонтанно, а по воле особей, прибравших к рукам власть над всем миром. Никому из русских людей не пришло бы в голову убивать собственных царей во главе с умнейшим царем Александром Вторым, а после него с министром Столыпиным. Не случилась бы и Первая мировая война, не выстрели таинственный Гаврила Принцип в австрийскую корононаследную особу Франца Фердинанда, так же, как не восшел бы к власти Гитлер, если бы не объявился в Кремле Сталин. Политическую карьеру оба начали одновременно, разница между приходом их на вершину власти составляет один - два года. Это доказывает предположение, что в мире существует разумный паритет, основанный на противоречиях, поддерживаемый изначально и целенаправленно не только самой Природой, но и Человеком с большой буквы. Или руководимый космическим разумом, чего тоже не стоит сбрасывать со счетов, если принять во внимание то обстоятельство, что сама мысль материальна. Не сам же по себе возник Ислам примерно через шестьсот тридцать лет после рождения Иисуса Христа, который распространился по огромной территории Земли с азиатским населением, став ощутимым противовесом христианству. Эта догадка относится и к буддизму, старейшей религии на земле, зародившемуся тоже примерно за шестьсот тридцать лет до христианства. Если же перенести взгляд на человека, то нет сомнений в том, что наступит момент, когда ненадежное тело ему не понадобится, оно отомрет как хвост у ящерицы. Всем начнет править бессмертная Мысль, не знающая смерти и границ.
  Сотни миллионов людей, миллиарды их, если брать со времен возникновения Человека на планете, погибают в продуманных акциях. Оправданы ли такие жертвы? Кто ответит на данный вопрос бескомпромиссно, не оглядываясь на собственные выгоды? Или он вечно будет висеть в воздухе как Дамоклов меч...
  Доллары забрал Пасюк, спросивший тоже, что за конфликт произошел у меня с армянами, но я вместо ответа махнул рукой, опасаясь нарваться на очередную головомойку. Я понимал, что вопрос о национализме не будет закрыт никогда, даже в том случае, если на землю прилетят инопланетяне и уравняют нас, землян, в правах. Тогда инопланетяне превратятся в тех самых иностранцев, на которых можно будет отвязаться в полный рост.
  К концу дня возле меня возникли двое настороженных кавказца, жители горных вершин умерили пламенный темперамент после того, как русские парни поставили чеченцев на место. Они молча рассматривали меня, непрестанно оглядываясь, я тоже не торопил с откровениями, наученный за работу на рынке неприятным опытом общения с горцами. То приправят менялам фальшивые баксы, то латунное золото, то еще что-нибудь, годное для отправки на острова Полинезии. Но тут как раз возникал парадокс, именно папуасов и лиц кавказской с азиатской национальностей невозможно было провести на мякине. Наконец тот горец, который выглядел постарше, гортанно спросил:
  - Алмазы берешь?
  - Не обработанные? - приподнял я брови.
  - Да, не обработанные.
  - Покупаем, но по низкой цене. Огранка обходится дороже самих камней.
  - У нас они не обычные, а черные.
  - О таких я в первый раз слышу, - встряхнулся я от застоя.
  - Черные алмазы, они самые редкие и высоко котируемые в мире, - придвинулся кавказец поближе, пытаясь пожирать меня "овалами" Малевича.
  - Никогда таких не видел, - поджал я губы, выдерживая высверки его антрацитных зрачков. - Показывай свой товар, попробуем разобраться на месте.
  Черноусый джигит, повертев сплюснутой головой вкруговую, вытащил спичечную коробку, перетянутую резинкой. Второй кавказец отвернулся и застрелял глазами по каждому человеку, проходящему мимо нас.
  - Давай зайдем за бочку, подальше от любопытных носов, - предложил я. - За несколько лет крутежки я ни разу не встречался с черными алмазами. А вот белых, необработанных, прощупал достаточно.
  Я не стал договаривать, что ничего в них так и не понял.
  - Тогда ты должен определить, что к чему, - согласно кивнул джигит.
  В тени за бочкой он снял с коробочки резинку и выдвинул внутреннюю ее часть, на дне оказалось несколько камешков, похожих на не одинаковые кристаллики черного льда величиной с артиллерийский порох, изготовленный прямоугольничками примерно в одну спичечную головку. Кавказец развернул коробок к солнечному свету, брызги от странных сколов ударили колючими лучами в разные стороны, заставив невольно прищуриться. От антрацитной крошки свет был мягкий, от осколков темного стекла он излучался едва не поверхностно, а черные прямоугольнички на дне ящичка словно выстрелили залпом сконцентрированного разноцветного огня. Кавказец вытянул из-за боковинки спичку и пошевелил камешки, они отозвались новыми взрывами с довольно длинными пронзительными лучами. Подобного зрелища я еще не наблюдал, пожевав губами, задумчиво потер переносицу. Заметив мое состояние, джигит задвинул ящичек вовнутрь коробка.
  - По какой цене хочешь сдать эти камешки? - спросил я на всякий случай.
  - По тридцать баксов за ноль одну карата.
  Эта сумма внесла в мои мысли еще большую путаницу, я приблизительно знал, что одна сотая карата бриллианта стоит на рынке от трех до пяти долларов, сумма была покупная, которую ребята давали клиентам, приносившим изделия. Но рынок не мог быть мерилом ценностей, здесь можно было купить сто граммов золота за тысячу рублей, а продать за все двести тысяч. Вопрос заключался в том, кто принесет и откуда взялось золото. Но там был металл, с которым мы имели дело ежедневно, брилики появлялись раз или два в месяц. Чтобы определить их подлинность и чистоту, некоторые валютчики завели приборы, похожие на трубы калейдоскопов со сложной оптикой внутри. Но с какой стороны подходить в данном случае, я понятия не имел, не выдергивать же в конце концов из барсетки семикратную лупу. Хотя, если бы на моем месте оказался цыган или спец из наших рядов, он бы и без стекла отличил беспородные россыпи от драгоценного камня.
  - Я все понял, - вскинулся кавказец, следивший за моей мимикой. - Ты в алмазах ничего не соображаешь.
  - Ты прав, пройдите лучше на базар, или загляните на это место завтра с утра, - признался я. - Возле вон того хлебного ларька работает Папен с подругой, они в бриликах разбираются лучше, чем кто либо другой.
  - Мы не спешим расставаться с ними, - блеснул джигит восточными лезвиями глаз. - На твоем базаре ловушка нам обеспечена.
  - Ты имеешь ввиду, что я вас заложу? - покривил я щеку. - Я на ментов не работаю и отвечаю только за себя.
  - Я имел ввиду не это, просто оттуда никуда не скроешься. Ваши менты перекрывают все выходы за несколько минут.
  - Мне присутствовать при их маневрах не доводилось.
  - До свидания, знай, что мы тебя не знали.
  - Я вас предупредил, что отвечаю только за себя. К тому же я не понял, что ты мне предлагал.
  Кавказцы ушли, но завернули не на базар, а поспешили вдоль трамвайного пути в сторону Буденновского проспекта. Ко мне подвалил неряшливый парень двадцати с небольшим лет, сразу разложив на рукаве рубашки кляссер с марками и с несколькими монетами времен Николая Первого. Одного взгляда на него оказалось достаточно, чтобы понять, что прилежный в прошлом коллекционер разбазаривает коллекцию, собранную за долгие годы. У него были полупустые глаза, под нижними веками отвисали синие мешки, кожа на груди и на руках была вялая, с прячущимися вглубь извилинами тонких вен.
  - Давно подсел на иглу? - спросил я у наркоши со стажем.
  Парень дернулся сначала к остановке трамвая, потом устолбился на меня слепыми белками, вопрос для него прозвучал неожиданно, но для чего задал его я, самому было непонятно. Разве можно было что-то изменить, если существо успело узреть блаженство от употребления наркотиков? Это в Европе с Америкой молодые люди увлекаются легкими каликами типа экстази, от которых не сложно отказаться, в России начинают сразу с тяжелых, как питие водки стаканами, чтобы затянуло в водоворот навсегда.
  - Уже заметно? - не стал оправдываться наркоша, еще не убитый до конца.
  - Я не буду брать у тебя ничего, - вспомнил я сына, давно не заглядывавшего ко мне с подиумовской своей подружкой. - Марками с монетами я не занимаюсь.
  - Понял, - устало кивнул парень.
  Начавшая сутулиться фигура протащилась ко входу в рынок, я тоже засобирался домой, зная, что теперь могут подвалить лишь наркоши, алкашня да другие падшие, а с них навара или нет совсем, или одни неприятности. Солнце гуляло еще высоко, но жара заметно спала, можно было бы поработать с часик, да настроение пошло на убыль. То ли события дня стали давать знать о себе, то ли напекло голову так, что она принялась раскалываться, но красоваться под прицельным огнем нехороших личностей расхотелось напрочь. Почему до этого я не замечал так сильно, сколько мрази останавливает на моей персоне с барсеткой под мышкой завистливо-мерзкие взгляды? Отморозки проворачивали в башке и так, и эдак две извилины пунктирами, выжидая, какая быстрее родит нужную мысль, смысл которой будет заключаться в направленном на злодеяние действии. Если подправить немного с его негласного разрешения поэта Азовского, то получится примерно такое четверостишие:
  Лишь достигнув вершин Бытия
  Отдышался я, мрачно подумав:
  Сколько мрази вскормила Земля!
  И опешил, с презрением сплюнув...
  - Покрутишься, Андреевна? - обернулся я к старой казачке.
  - Да, - ответила женщина, задрав голову на колокольню. - Еще немного постою.
  - А я потопаю прямиком домой.
  - С Богом.
  Наконец, в ростовском издательстве вышла моя книга на тридцать три и шесть десятых печатных листа, вмещавшая шестьсот сорок страниц. Обложку оформили в целлофанированный переплет с синими и красными цветами, с золотыми куполами собора, с выброшенной вперед стрелой крана в речном порту, с Театральной площадью и гостиницей "Интурист". На переднем плане красовался я в летнем тельнике, с наколотой на правом плече оскалившей пасть башкой ягуара. Выражение лица зверское, руки показывают общепринятую фигуру, мол, вот вам елда от самого автора книги, обворованного 'нашими' правительствами, которые "из самой народной гущи ", испытавшего достаточно унижений с оскорблениями, да не сплясавшего под вашу дуду комаринского. Вам всем, прикрывающим раболепство за ширмой покладистости характера с беспримерной терпимостью. Чушь это! Чушь собачья!!!
  Вокруг видны согбенные спины людишек, готовых переносить любые издевательства, лишь бы не оказаться в загаженных самими хуторах и селах, а страшнее - в построенных Троцким и расширенных Сталиным, северных лагерях. Как привыкли дань платить косоглазым воинам на низкорослых лошадях, как согласились на оброки своим князьям, да на барщину барам спину гнуть, наконец ударно трудиться на построении светлого будущего - на коммунизм под плетью двужильной, под лозунги лживые, а кто слово правды надумал сказать - стирали в порошок. Так до сих пор давать взятки не разучились, теперь кому бы то ни было, лишь бы занимал начальственное кресло. Разве размочишь нынче зачерствелую внутреннюю сущность векового раба разными способами извне, когда она стала отражать новое как алмаз, не в силах вбирать в себя ничего хорошего? Даже предлагаемого для собственного блага. Да и времени от отмены Александром Вторым крепостного права прошло с гулькин клюв - 1861-1917=56 лет. И снова то же крепостничество, только под другими названиями - социализм с коммунизмом с великим равенством всех и с лозунгом: Партия сказала надо-народ ответил: 'Есть!'
  Широка и кристально чиста душа русского народа, нигде в мире такой души не сыщешь, отшлифованной за восемьсот лет бриллиантом невиданной чистоты, потому что охраняет она себя изнутри собственным светом, неподвластным даже владельцу. Но все ж переделывать время пришло.
  По телевидению показали праздник в Монголии, перед трибунами рысили на выносливых лошадках ровные ряды монгольцев, они прокатывались целеустремленной лавой перед невысокой трибуной с широкомордым вождем. Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы мое тело вдруг сковало внезапное чувство опасности, я не мог оторвать присохших к экрану глаз. И вдруг дошло, я замер от пронзившего меня сравнения, это были пираньи... В степное пространство врезался не нарушая порядка, как по стремнине реки, плотный, кровожадный поток пираний. И не виделось от него спасения.
  Сколько сил, здоровья и ума отняла у русичей звероподобная эта нечисть, кого она оставила после себя от разумного демоса, не уступающего в развитии ни одному племени из германцев, норманов, галлов, фландрийцев, саксонцев. Кто выдрался из девьих чрев после насильственной ассимиляции русских степными ордами, породив после себя крепостное это право?.. А тот и выперся, кто покорил одну шестую часть первородного мира, кого до сей поры страшатся цивилизованные нации и страны.
  За то, что выстояла в неравной борьбе с саранчой в человеческом облике, поклон тебе до земли, Великая Русь. Комиссия из мировых авторитетов назвала из нескольких колоссальных - меньше десятка - событий за последнее тысячелетие, целых два, причастных именно к России. Первое, нашествие на Русь кочевых орд во главе с Чингисханом, второе - победа русского народа над фашистской Германией.
  За то, что до сих пор не стремишься подняться в полный рост, укор тебе, моя Родина. Тоже великий.
  - Ты сочинил это сам? - сидя на диване с моим произведением, хлопала Ирина белорусскими васильковыми глазами.
  - Именно так, - рассеянно отвечал я, роясь по какому-то поводу в словаре.
  - Все шестьсот сорок страниц?
  - Странная ты... а кто их за меня будет писать?
  - И первые две книжки, и "Добровольную шизофрению" тоже ты!.. Тяжелый том, в смысле содержания.
  - Все так говорят, потому что кому охота читать правду. Знаешь, за что распяли Иисуса Христа?
  - Ты это уже объяснял.
  - Если я скажу, что задница у тебя великовата, а груди мелковаты, ты начнешь относиться ко мне прохладнее. Согласна?
  - Могу и вообще уйти, - отложила Ирина книгу.
  - Успокойся, я привел всего лишь пример.
  - Мне не нужен твой глупый пример, если я тебе не нравлюсь, ищи другую.
  - Хорошо, тогда вообрази, что по улице идет косой или горбатый человек, а я внаглую указываю на его недостатки. Что он сделает?
  - Морду тебе набьет. И хорошо сделает, не будешь лезть к нему с длинным языком.
  - Но я оглашу всего лишь правду.
  - Кому она такая нужна, ее без твоих подсказок видят, и человек тот все знает про себя.
  - Я назвал недостатки, которые исправить нереально, чтобы ты яснее уловила суть.
  - Мне улавливать нечего, я услышала, какого ты обо мне мнения.
  - Не заводись...
  - И не думаю... пойду собираться домой.
  - Доскажу и займешься собиранием.
  - Вот как!... Без твоих подковырок обойдусь.
  - Да подожди ты.., - хватал я Ирину за платье. - Представь себе, как Христос ходил по городам и всем говорил: не убий, не укради, не прелюбодействуй, не лги на ближнего своего и так далее. То есть, указывал на грехи, которых людям можно избежать, стоит лишь проявить силу воли и вести достойный образ жизни. Прислушались они к нему за две тысячи лет?
  - Не знаю...
  - На территории Франции есть общая могила, в ней лежат русский, француз и немец, каждого из них послал на войну его вождь, все вместе они защищали свою землю. За что они убивали друг друга?
  - Не знаю...
  - Родина понятие священное, вождя ослушиваться тоже никто не позволит, значит, они были не при чем? А если по правде, то виновны только они, потому что убивали себе подобных. Или виновен тот, кто послал их на братоубийственную войну, или пресловутое понятие о долге, о чести, о Родине, наконец! Так кто в этом случае виноват?
  - Не знаю... А кто... при чем?
  - Все. Русский, француз и немец.
  - Почему?
  - Потому, что пошли убивать.
  - Но их заставили.
  - В Библии и в других великих книгах, четко написано: человек, обрати взор свой на себя, ты сам хозяин своей судьбы. Отсюда вывод, силой человека принудить немыслимо, он есть подобие Бога на Земле. Если сказать проще: не сотвори себе кумира, чтобы он тобой не понукал.
  - Но им приказали.
  - Свободного человека приневолить нельзя.
  - А если под дулом автомата?
  - Хоть под атомной пушкой, свободный дух не принадлежит никому. Он сам Хозяин себе.
  - Не знаю...
  - Понятно, тогда прекращаем этот разговор. Пойдем на кровать, я тебе о любви пошепчу...
  - У меня груди маленькие и задница великовата. Или назад это уже не затолкаешь?
  - Разве это проблема? Да и нравишься ты мне совсем за другое.
  - Теперь мне ясно, зачем я здесь нахожусь.
  - Прости, пожалуйста, за грубость, это непостижимо, но правда необходима лишь одному Богу. Как точное время математику или астроному, чтобы вернее определять отклонения в ту или эту стороны. Люди лучше воспринимают полуправду - полуложь, или откровенную ложь, но красивую. Вот фотография, где я в берете и в летнем тельнике, разве я такой?
  - Выражение лица у тебя здесь зверское... но обложка мне нравится. Я согласна с твоим выводом, что правду говорить нельзя, к ней нужно только стремиться. Но тогда зачем жить среди себе подобных, когда слово молвленное - есть ложь, уж лучше сразу в монастырь, где с помощью молитв общаются с самим Богом. Или в отшельники. Кстати, у Природы тоже есть ложное, а есть естественное, которое она не всякому покажет. В общем, не стоило говорить о том, о чем я знаю сама, к тому же, я здесь ни при чем.
  - Постараюсь исправиться и общаться с тобой на человеческом языке. А теперь... пора работать.
  - Вот уж, замуж невтерпеж... я сама... сексуальный маньяк...
  С каждым днем находиться на рынке становилось все тягостнее, казалось бы, никто меня не трогает, после выхода книги прибавилось даже вежливых ко мне обращений. Но к валютному бизнесу я вдруг почувствовал резкое отчуждение, словно с изданием рукописи выполнил главную задачу- нащупал свой путь. Начал проясняться смысл суждения, высказанного однажды Красномырдиным, который выдал его мне еще давно, если примерно, то мол, писатель, авторитета на базаре ты все равно не заработаешь, будь хоть семи пядей во лбу. Ты на базаре чужой, иди к своим творцам духовной пищи, не понятым простым народом, а здесь дают возможность копошиться обыкновенным людям, не претендующим на высшие материи и на философские измышления, но желающим добиться материального благополучия. Знай, что твои проблемы никого не колышат, а вот когда уйдешь с рынка и займешь свою нишу, тогда вернется к тебе уважение и авторитет. Тогда и базарные торгаши станут везде рассказывать, как крутились на равных с русским писателем и как посылали его на три буквы, вроде он был не выше зачуханного продавца овощами.
  Я понял неожиданно для себя, что он говорил правду, потому что мое место принялись обходить с недоуменными улыбками на лицах многие клиенты. Вскоре произошел случай, укрепивший в мнении, что сдергивать пора действительно.
  Время подпирало к пяти вечера, солнце продолжало рьяно растапливать сусальное золото на многоглавом соборе, видном далеко до подъезда к Ростову со стороны Кавказа с черноморским побережьем. То есть, с того самого левого берега Дона, за которым начинается узкоглазая и черноголовая Азия. Я привычно переминался на притоптанном асфальтовом бугре, лениво перекидываясь словами со студенткой - газировщицей, неожиданно ко мне устремился усатый мужчина за сорок лет. За ним спешила в больших очках и узкая в плечах, казавшаяся оттого нескладной, знакомая на первый взгляд женщина. Сам мужчина в белой полосатой рубахе и в темных брюках, когда тряхнул побитым сединой чубом, тоже поразительно кого-то напомнил. Лицо было одутловатым, говорившим о том, что он любитель закладывать за воротник, глаза беспокойно бегали по моей фигуре. Женщина в зеленых до колен трико в обтяжку и в голубой майке тоже чувствовала себя не уверенно.
  - Скажите, вы доллары принимаете? - решился, наконец, мужчина задать мне вопрос.
  - Для того мы здесь и стоим, - силился я вспомнить почему-то знакомых мне клиентов. - Сколько их у вас?
  - Вот, собрали все, - раскрыв ладонь, усатый протянул мне помятые пятерки и десятки с единичкой. - Нам подсказали, что здесь можно обменять их на российские рубли.
  - Здесь есть одно небольшое "но", - пересматривая купюры, предупредил я. - Мелочь мы берем дешевле от крупных баксов, потому что у населения она не пользуется спросом, сдаем ее, кстати, тоже ниже. Но бывает разница невелика - на какие-то копейки.
  - Как скажете, - видно было, что клиент не собирался спорить со мной, он был по прежнему в натянутом состоянии. Так в досточтимом Ростове ведут себя приезжие люди из других областей. За спиной озиралась по сторонам, наверное, его супруга. - Мы со своей пришли на базар, а российских денег нет ни гроша.
  - Это бывает.
  Взяв за основу сумму приема, по которой брал такую мелочевку у сограждан, я достал калькулятор, мужчина с женщиной не сводили с меня беспокойных глаз, словно я не занимал место менялы, а пробавлялся киданием владельцев иностранного капитала. Закончив подсчеты, я выдернул из сумки от польской косметики пачку российской налички. После того, как отморозки вырвали у меня из рук подаренную дочкой барсетку вместе с ее содержимым в сумме трех тысяч баксов, желание приобретать новую не приходило в голову. К тому же польское как бы портмоне лучше притерлось под тощие финансы, которые, я на это надеялся, должны были еще растолстеть. Я передал деньги усатому, ухмыляясь на то, как неловко он их взял, не решаясь проверить сумму при мне и одновременно боясь отступать назад, что означало бы, что сделка между нами завершилась.
  - Там все нормально, - приободрил я клиента. - Я стою у всех на виду и на обман людей никак не согласный.
  - Пересчитай лучше сам, здесь стесняться нечего, - подогнала женщина мужчину. - Тем более, что человек намекнул нам об этом.
  - Я без подсказок вижу, что мошенничеством тут не пахнет, - настроился тот перебрать пачку рублей. - Разве этот товарищ занимался бы втиранием очков на глазах у всего народа? Он затащил бы нас в угол и там бы провернул свои темные делишки.
  - Здесь тоже не проблема кинуть вас по полной программе, - подкинул я обоим как бы ненароком лишних волнений. И тут же успокоил. - Но профессиональные валютчики на подобное паскудство не пойдут. У вас с деньгами все в норме?
  - Спасибо, теперь мы наберем на рынке продуктов.
  Я снова вперился в собравшихся исчезать клиентов, из глубины сознания наконец-то всплыли нужные образы, голенастая и нескладная женщина уже подхватила спутника под локоть перекинув яркую сумку на свободную руку. К ним подскочил торчавший поодаль и здорово похожий на мать, такой же длинноногий и очкастый, отпрыск неопределенного пола и возраста со светлыми волосами до худеньких плеч. Но к нему я пытался безрезультатно присмотреться после, когда вся семья вновь объявилась на выходе с рынка, а сейчас с жадностью поедал глазами мужчину с женщиной, заставив последних приостановить движение к воротам.
  - Поплавская.., - выдавил я наконец из себя. - Ядвига Поплавская
  Пришла очередь клиентки окидывать меня насмешливым взглядом, вслед за ней обернулся в мою сторону усатый сдатчик, и улыбнулся.
  - А ты Александр Тиханович, - отреагировал я на его расположение к себе и пропел. - "... Как дорог край бярозавый в малинавай зарэ-гэ...".
  - Нас, кажется, распознали, - засмеялись оба артиста. Саша добавил. - Есть еще порох в пороховницах, кали в самом Ростове про нас не забыли.
  - Откуда вы сюда пришли, ребята? - Подался я к ним словно к близким людям, забыв, что самому не нравилось, когда меня обступали почитатели. В советские времена мы купались во всенародном признании и славе, даже те, кто не имел к творчеству никакого отношения. До сих пор обидно вспоминать, сколько эти идиоты, пользуясь нашими именами, перетрахали принадлежавших нашему вдохновению баб. - Какими ветрами? С концертами? Где, в каком театре? Во сколько?
  - Мы с теплохода, он стоит у Ворошиловского причала, совершаем круиз по городам рухнувшей советской империи, - подал Саша мне руку. - На турне собрались артисты со всего бывшего Советского Союза. Приходи к нам.
  - Куда, братья славяне?
  Ядвига Поплавская проявила нетерпение, у меня в голове пронеслась мысль, что она тревожится за супруга, развязавшегося в компании старых приятелей - музыкантов по части спиртного. По всему было видно, что Тиханович не прочь пропустить стаканчик и со мной. Как-то товарищ - белорус мне рассказывал, что известная в прошлом пара ведет теперь на телевидении в Минске музыкальную передачу.
  - На набережную, подходи прямо к стоянке теплохода, сегодня вечером мы будем давать концерт для ростовчан. Кстати, мы не первый день в Ростове, ты разве об этом не слышал?
  - Какой там, пашу как гребцы на галерах что здесь, что дома. - махнул я рукой. - У меня недавно своя книга вышла, вечерами проверяю, сколько издатели текста пропустили и каких наделали ошибок с опечатками.
  - Ты писатель? - приподнял брови Александр, Ядвига с интересом воззрилась на меня.
  - Он самый, волею судьбы занесенный на ростовский базар. Нашему сословию нынче предоставили право выживать, рассчитывая только на собственные силы.
  - Сочувствуем, здесь для талантливого человека, мягко сказать, не то место, - Саша похлопал меня по плечу и оглянулся на супругу. - Извини, брат, нас ждут с продуктами наши коллеги, но мы еще заскочим к тебе, отплываем только через день. Так что, приходи на набережную, поговорим в спокойной обстановке.
  - Вам тоже всех благ, - поднял я вверх руки. Ядвига уже на ходу помахала ладошкой. - Если нужно будет обменять баксы еще - это мое место.
  Когда эстрадный дуэт с нескладным своим отпрыском скрылся в человеческом водовороте, я вспомнил, что рассчитал солистов без скидки на заслуги последних. Но поезд уже ушел и я решил исправить ошибку в следующий раз, обменяв им баксы по самому высокому курсу. Так я и сделал, когда представилась такая возможность. А пока торгаши, окружавшие прибазарную площадь, окатывали меня уважением, которое наконец-то у них заслужил, переспрашивая в очередной раз:
  - Это действительно Тиханович с Поплавской, те, которые исполняли "Край березовый"? Это с ними ты гутарил так долго?...
  - Они самые, сейчас они совершают круиз по городам бывшего Союза, - откликался я, забыв, зачем приперся на рынок. - От моей профессии теперь никакого толку, зато от неожиданных встреч аж дыхание перехватывает. Кого только на этом рынке мы не перевидали.
  - О чем разговор! Здесь успели уже перебывать министр внутренних дел, Жириновский, Киркоров, Зюганов... Кто заскакивал на рынок, а кто торопился заглянуть в собор, для кого наши власти перекрывали движение, а кто докостылял на своих двоих. Такое тут место.
  Я отвернулся, пряча нахлынувшую вдруг обиду на несправедливую ко мне судьбу, потому что такие достопримечательные места лично у меня были не только здесь. Я встречался лично с Сергеем Бондарчуком и с Сергеем Михалковым, с Евгением Матвеевым и с Кларой Лучко на семидесятилетии у писателя Анатолия Калинина. Целовал ручку у Ирины Мирошниченко в Москве в Центральном Доме литераторов, у Патрисии Каас на ее концерте, разговаривал с Анатолием Ивановым, автором 'Тени исчезают в полдень', и еще с многими другими знаменитостями. С Михаилом Задорновым вообще произошел смешной случай.
  Как-то мы вместе с поэтом Борисом Примеровым, посвятившим мне поэму 'Ау' о Руси, поднимались по лестнице Центрального Дома литераторов в Москве, а Миша в это время как раз спускался вниз. Тогда, лет пятнадцать назад, он еще не гремел, как сейчас, на всю страну.
  - Привет, Михаил, - запросто поздоровался я с ним.
  - Привет, - остановился Задорнов, его лицо выразило напряженное ожидание продолжения диалога. - Ты куда идешь?
  - В ЦДЛ, - улыбнулся я, понимая, что человек силится меня вспомнить. - А ты куда?
  - Да я тут... А что там будет, какое намечается мероприятие?
  - Никакого, мы с Борисом Терентьевичем решили зайти в ресторан, выпить там водочки и хорошенько закусить, а то мне поутру надо быть с моим материалом в 'Литературной России', - я поднялся на ступеньку выше, намереваясь пойти дальше. - Ну пока, Миша.
  - Подожди..., - попытался остановить меня Задорнов все с той же миной растерянности на рыжей физиономии. - Может...
  - Да нет, мы тут по своему, - нашелся я под неловкую усмешку Примерова, заторопившегося ко входу в здание.
  В тот день я, как уже говорил, наливался армянским коньяком за одним столом со своим земляком поэтом Николаем Доризо. А перед этим запросто общался с Анатолием Софроновым, автором гимна "Ростов - город, Ростов - Дон", и таких песен как "Брянский лес", "Ах, эта красная рябина". Немного позже я стал лауреатом премии его имени. Бегал за водкой Мише Кононову, "Начальнику Чукотки", искал вместе с Олегом Стриженовым нужные выключатели в заросшей паутиной осветительской ДК вертолетного завода, в котором работал машинистом сцены и потом заведующим постановочной частью спектаклей, был в гостях у Виктора Мережко. В конце концов, у меня дома письмо от десантного генерала Лебедя, в котором он просил отдать за него свой голос на выборах. Встречи со знаменитыми людьми перечислять не стоит, из памяти они выплыли по одной причине - это были личности. Пусть не на века с тысячелетиями, а для своего лишь времени, но именно личности, не променявшие талант на базарные разборки.
  Когда Тиханович с Поплавской, затаренные продуктами под самые подбородки, выползли с базара и оглянувшись на меня, потащились вдоль церковного забора в сторону автобусных маршрутов, за ними следили все торгаши соборной площади. Я бы с удовольствием предложил им свою помощь, если бы не знал заранее, что ее не примут, потому что доверять набитые продуктами сумки в незнакомом городе чужому мужчине не годилось не только знаменитым артистам, но и обычным гражданам новой демократической России.
  В тот вечер выбраться на набережную мне не удалось, вскоре хлынул сильный дождь, а когда он закончился, я подумал, что смогу успеть только к шапочному разбору, и не пошел. На другой день Саша с Ядвигой объявились снова, они привели с собой двоих человек из концертного состава и я исполнил данный себе обет, обменяв им доллары по самому высокому курсу. Александр опять оказался в приподнятом настроении, общаясь со мной как со старым приятелем, мы даже обнимались и целовались под недовольными взглядами Ядвиги. Под конец я охамел окончательно, умудрившись пообжиматься и с Поплавской, вдруг увидев в них обычных людей без звездных комплексов. Помнится, когда приезжала Аллегрова, местные власти возили ее по городу одну в громадном автобусе, на одном из перекрестков мы встретились с ней взглядами, я благодарно улыбнулся, она равнодушно отвернулась. Наверное, она забыла, что Земля круглая, потому что вскоре обратился к ней спиной и ее протеже Игорь Крутой.
  После встречи с народными певцами настроение у меня испортилось окончательно, голову заполнили мысли о том, что творческие люди сейчас голодают, их не выпускают на сцены, не показывают по телевидению. Настоящие таланты заменили отмороженной борзотой, на экранах телевизоров мурло на мурле с отшибленными голосами, ведущие себя на сцене законодателями новых музыкальных направлений и срывающие баснословные гонорары за концерты для богатых русских с оттоптанными ушами, и для политиков, выдравшихся неизвестно из каких скотных дворов А имеющие голоса и талант принялись обивать пороги зачуханных закусочных в надежде заработать на кусок хлеба. Владимир Ивашов, этот огромный способище, подался в прорабы и вскоре умер, сочтя за унижение просьбы о помощи у возникших из ничего сильных мира сего. Кто его защитил, и кто защитит других таких же, которые не из жадной и завистливой толпы? Кто нынче руководит великой страной, разве можно сказать, что те люди из обоймы: кому ни лень? Нет! И это видно невооруженным глазом: все продумано до мельчайших подробностей, точно так же как собраны и учтены все сокровища страны до мельчайшей крупинки, заимевшие уже не своих доморощенных хозяев типа морозовых с приваловыми и демидовыми. Очень жаль, что власть в России похожа на беспомощную личинку, эдакая голенькая гусеничка под пленочкой надуманной державности, под коростой этой, не представляющая: КТО ВИНОВАТ? и ЧТО ДЕЛАТЬ? Она всегда валялась под ногами, способная лишь упиваться собственным величием, да срать под себя.
  А зачем русскому народу что-то еще представлять, когда в любой задрипанной книжонке всяк из него пожелавший найдет ответ: разделяй и властвуй. В России раздвоение личности идет еще с татаро - монгольского ига, дамокловым мечом висит над нами стыд за испытанные, ставшие сладкими и потребными, навечно привившиеся к нам угнетения, не давая возможности оглядеться и взяться за работу над собой.
  Еще один пример не восьмисотлетней давности, а совсем свежий, говорящий не в пользу смешения рас и народностей. Мой товарищ крутился-вертелся на телевидении оператором, он представлял из себя полуармянина, полурусского, потому что мать у него была, как всегда, кацапка.
  - Не могу больше, - жаловался он мне, на его лицо было тошно смотреть. - Не знаю, куда себя девать.
  - Что случилось? - интересовался я у него с сочувствием.
  - У меня раздвоение личности, не выберу, к какому берегу прибиться - то я армянин мыслями и телом, то снова русский.
  - Пойди в церковь и прими православную веру, - подсказал я ему. - А там, как Бог на душу положит.
  Сходил армянский человек с русской душой в церковь, принял православную веру, и теперь из собора днями не вылезает, потому что новому качеству полукровки нужна была постоянная подпитка теми же молитвами о здоровье души.
  Да расслабухи добавили никем не мерянные территории, куда взгляд ни кинь, кругом русское, вот что оставило после себя, вдобавок к богатствам на любой вкус, трижды проклятое узколобое и узкоглазое иго. Кстати, в самой современной Монголии с ее прежними сателлитами степным ветрам задержаться не на чем ДО СИХ ПОР. После нашествия степной орды крепкая Русь превратилась в могучую Россию, зато существительные русичи превратились в прилагательных русских. Слава Богу, что Природа не наделила африканцев агрессивным характером, задержав в развитии на уровне вечных детей, иначе люди снова взялись бы за каменные орудия.
  В подъезде объявлялись очередные охотники за легкой добычей, отморозков сдерживал от расправы надо мной всего один фактор. Напротив дома находился перешедший в частные руки супермаркет с продовольственным уклоном, возле задней двери которого ошивался охранник с пистолетом в кобуре. С высоких ступенек черного хода открывался хороший вид на лестничные застекленные переходы в нашем панельном доме. Поднимаясь по лестнице к себе в квартиру, я не единожды замечал, как грабители с пушками за брючными ремнями не решались ввязываться со мной в драку, наверное, они были наслышаны, что я не уступлю им и рваного рубля. Но приходит момент, когда начинаешь понимать, что добром эта возня закончиться не может. Еще в детстве и в далекой теперь молодости я часто ощущал рядом с собой ангела-хранителя, что ли. Однажды пацаном сорвался с подножек товарного поезда, мне хотелось поскорее попасть домой из ремесленного училища, находившегося в другом городе, тогда левые нога с рукой одновременно легли на рельс. Тепловоз успел набрать достаточную скорость, я увидел сквозь боль от падения лицом и грудью о щебенку, как накатывается на подошву ботинка блестящее колесо вагона. Это продолжалось довольно долго, словно в замедленном кино, я успел убрать с рельсы и ногу и руку, и тут же над головой прогрохотал сначала вагон, затем весь поезд. Бежавший за мной стрелок - охранник с винтовкой на взводе приближаться ко мне не стал, а постояв немного, развернулся и побрел сутулясь в сторону станционных строений.
  В восемнадцать лет, когда окончил курсы шоферов, мне доверили целый бензовоз, права на вождение вручили сразу за днем рождения. Однажды я вез солярку на колхозную усадьбу по городской улице, ведущей на окраину, на дворе стоял декабрь, зимняя дорога была укатана до блеска. За стеклами машины трещал мороз, а в кабине "Урала" было тепло, зарплату домой я приносил до копеечки, она составляла весь наш доход на двоих с бабушкой, воспитывавшей меня. А до этой работы доход был ноль без палочки и мы кормились в основном садом. Впереди моего 'Урала' вдруг нарисовалась двадцать первая "Волга", выскочившая неизвестно из какого переулка, я громко посигналил, но реакции не последовало никакой. Легковушка ехала очень медленно, а я как всегда спешил, чтобы успеть вечером сходить к девчатам на посиделки, поэтому включил поворот, надавил на акселератор и попер на обгон. Но "Волга" вдруг резко вильнула в мою сторону, потом выяснилось, что она объезжала колдобину. Мне ничего не оставалось делать, или давить легковушку вместе с пассажирами тяжелым "Урал-ЗиСом", груженым соляркой под горловину, или самому лететь в кювет на обочине. Шоссе в этом месте как нарочно приподнималось над землей метра на три. Я еще на что-то надеялся, поэтому сначала ударил по тормозам, но бензовоз заскользил еще быстрее, передние колеса залетели за бровку дороги. И сразу перед глазами завертелись дома, телеграфные столбы и заснеженная сторона крутого обрыва. Пришел я в себя в смятой в гармошку кабине, придавленный рулевой колонкой и комбайновским аккумулятором, стоявшим на полу, с искрами от клемм во все стороны. Из трехтонной цистерны хлестала на землю солярка, из бензобака булькал бензин, горючая смесь начинала просачиваться и под меня. Я дернулся, стараясь высвободиться из железного плена, это оказалось бесполезным, аккумулятор приналег сверху еще большим грузом. Помнится, испугался я не очень, весной меня забирали в армию и в голове не было никаких мыслей, словно их спугнула ненужная авария. Наконец по стеклам кабины ударили железным ломиком, они брызнули мелким крошевом в лицо, заставив сомкнуть веки. Из металлолома меня вызволил шофер рейсового автобуса, ехавший навстречу, он же сорвал с аккумулятора клеммы, иначе взрыв получился бы как от авиационной бомбы. Спустя некоторое время вокруг собрались привыкшие ко всему горожане, взявшиеся за обсуждение события:
  - На этом месте минут пять назад играли дети,- всплескивали руками худосочные бабы, не осознавшие еще с окончания войны хрущевской голодной оттепели. - Подавил бы их, как пить дать.
  - Не подавил бы, так сгорели бы...
  И подобных случаев наберется достаточно, хорошо, что не пришлось испытать до конца шоферскую судьбу, как немного позднее забубенную жизнь алкоголика. Что в первом случае судьба как бы оградила меня от неспокойной профессии, не дав поиздеваться надо мной до конца, что во втором она настояла, чтобы я одумался сам, без посторонней помощи. Хотя как знать, жизнь еще не кончилась.
  Я назначил днем ухода с центрального рынка день проплаты взятки ментам, больше не откладывая на потом и не оглядываясь назад, с таким решением вышел на работу на другой день. Не успел занять пригретое место, как подвалил Вещий, правая рука бригадира, ростом под два метра и в обхвате метра полтора. Натужно сопя, он опустил пухлую длань на уровень моей груди, не ощутив на ней ласкового прикосновения шелковых баксов, уставился на меня вопросительным взглядом.
  - Я желаю побеседовать с бригадиром, - приподнял я подбородок.
  - Беседуй хоть с Господом Богом, писатель, ты сначала отстегни положенное, а потом сочиняй на здоровье хоть новую 'Илиаду'.
  - Бригадиру баксы и передам, - отрезал я.
  Вещий окинул меня с ног до головы насмешливым взглядом, затем бросил руку вниз и с раздражением произнес:
  - Так мы и доложим по инстанции, что писатель отказался платить.
  Громадная фигура его закачалась по направлению ко входу в рынок. От трамвая за нашим диалогом пристально наблюдал прибазарный пьяница, копия полунинского асисяя, узрев, что настоящей разборки между нами не получилось, он сосредоточился на толпе, отлавливая в ней родственные души. Я отвернулся от него, подумав, что первый шаг к уходу с рынка сделан, осталось осуществить его на практике Несколько месяцев назад переместился в мир иной отец Пахаря, за ним последовал Иван Михайлович, меняла шестидесяти пяти лет на подхвате. Один умер во время застолья от кровоизлияния в мозг, второй от остановки сердца посреди улицы с карманами, набитыми рублями и баксами, отчего Папен сделал предположение, что бедолага попал в морг без копейки за душой. После ухода с базара я услышу что Меченый, сколотивший со дня объявления приватизации группу себе подобных и ставший во главе ее, умрет от передозировки наркотиками. Этого темноглазого симпатичного парня со шрамом на узком лице, похожего на ростовского вора из двадцатых годов прошлого столетия, считали самым разумным из ваучеристов, а потом из валютчиков. Его приковывали наручниками к батарям отопления, наставляли пушки в лоб, но он все равно продолжал идти к цели, не оглядываясь ни на кого и не спрашивая ни у кого совета. Он один из немногих сумел сбить себе состояние, открыть магазины в России и за рубежом, объездить многие страны мира. Но только сейчас выяснилось что этот парень не переставал употреблять наркотики. Выходит, среди нас никогда не было железных людей, мы каждодневно боролись со страхом попасть под каток беспредельщиков, но никто этого страха не видел на наших лицах воочию.
  - Писатель, я не понял твоего выпада, - зашумел Пахарь еще от ворот. - Ты посчитал себя умнее других?
  Я упрямо нагнул голову сопротивляясь ментовским порядкам, навязанным валютчикам, по которым каждое наше движение должно было быть известно им, а любое отклонение от правил жестко пресечено. Здесь была не армия и даже не дисбат, не говоря о лагерях с тюрьмами, но способы подавления наших свобод ничем не отличались от блатных судилищ с их забавами. Хотя на первый взгляд казалось, что всякий из нас волен поступать как вздумается.
  - Разве твой зам ничего тебе не сказал? - покосился я на бригадира.
  - Мне насрать, что ты ему нагородил, - налился тот бордовостью, кровь ударяла ему в голову при его нехилой комплекции мгновенно. - Ты лучше мне баксы по быстрому отстегивай, если не хочешь нажить неприятностей.
  - Я решил побеседовать с начальником уголовки.
  Мне надо было сначала посмотреть на реакцию ментовских подчиненных на мое решение уйти с рынка, и если у них существовала круговая порука, отсюда без серьезной помощи со стороны никогда не выдраться. Правда, Лесовик со Склифом слиняли с рынка без проблем, но они вели себя разумно, а я считался человеком пишущим.
  - Баксы говорю давай, или дергай отсюда, чтобы твоим духом не пахло, - окончательно завелся Пахарь, он встряхнул плечами, отяжеленными лишними килограммами. - Ты меня не понял, художник?
  - Чего здесь непонятного, - закрутил я головой по сторонам. - Но сначала мне надо побеседовать с начальником уголовки рынка.
  По выпаду бригадира я понял, что уйти отсюда было можно, если бы еще без проблем, не было бы вообще никаких вопросов. Значит, не зря я тянул до последнего дня с признанием об уходе со своего поста, стесняясь поднять волну и намеком. Способов отпустить валютчика на вольные хлеба у ментов было достаточно, например, кинуть его еще раз по полной программе, чтобы он ушел даже не с тем с чем приходил, а прозрачным насквозь. Сколько ребят оставили меняльное занятие, зарекаясь связываться с долларами, фунтами стерлингов, марками и евро, то есть с тем самым блестящим, хрустящим и шуршащим, приносящим ежедневный немалый доход. Но такое же количество возвращалось сюда по новой, правда, большинство из возвращенцев в прошлом служило ментами. И все-таки, у меня лично дело с мертвой точки сдвинулось.
  - С кем ты хочешь поговорить? - Вперился в меня бригадир черными бусинами зрачков. - С замом или с самим?
  - Именно с самим, - подтвердил я.
  - Тогда сходи к нему прямо сейчас.
  - Я зайду в кабинет уголовного розыска ближе к вечеру, когда сотрудники полностью освободятся от дел.
  - А почему не сейчас? Они примут тебя в любое время - такая личность!
  - Я думаю, что не стоит мозолить им глаза в самый трудоемкий промежуток времени.
  - Короче, когда вернешься обратно, результаты этого разговора доложишь лично мне.
  - Понятное дело, ведь старшой у нас только ты.
  Бригадир закачался вглубь рынка, дав отмашку всей пятерней, я сразу же сорвался по направлению к Буденновскому проспекту, чтобы с него заскочить уже в базарную ментовку. Но кабинет уголовного розыска оказался закрытым, в дежурке подсказали что начальник с замами бороздили забитую народом территорию, разрешая некоторые вопросы на местах. Я вернулся к магазину, возле которого проторчал десять лет с небольшими перерывами. За несколько часов крутежки удалось сбить сотку баксов, да пару погнутых колечек пятьсот восемьдесят третьей пробы, которые без раздумий перебросил Красномырдину по цене лома. Центральный рынок как бы намекал, мол, если решил бросить валютный промысел, то делать тебе здесь больше нечего Я по этому поводу не расстраивался, теперь лишь бы день простоять, да ночь продержаться. Начальник в этот вечер в кабинете так и не появился, зато под занавес подскочил волосатый Дэйл и скромно устроился сбоку меня. Помолчав, он поделился известием:
  - Базар снова завалили фальшивыми долларами.
  - Их поток вроде бы схлынул, - потянулся я к карману, в который сунул только что взятую сотку. - Говорили, что на границе с Чечней, да еще в поездах и в самой Москве, приловили несколько групп фальшивомонетчиков, а поддельные доллары перекидывали по стране чеченские бабы, потому что им было легче спрятать свежие пачки.
  - Чеченкам и пояса шахидов перегонять привычное дело, а не какие-то там фальшаки, - сплюнул Дэйл под ноги. - Соберутся в банду, как в "Норд-Осте", и начнут диктовать свои условия, а наши примутся травить газом всех подряд.
  - Там могли бы погибнуть все, а так все же кто-то уцелел.
  - Ну да, в живых остались те из них, которые продолжают потихоньку умирать.
  - Кому как повезло, - я переступил с ноги на ногу и вернулся к началу диалога. - А с чего это ты завел разговор за поддельные доллары? По ним есть уже плохие результаты?
  - Есть, и не один, - усмехнулся Дэйл. - Чехи сначала разнесли по рынку по одной сотке и засекли, кто из менял купился на этот фальшак, а кто от него отмазался. Потом приправили одному из новеньких сразу пару тысяч, некоторые старые валютчики тоже клюнули на эту наживку.
  - Ого, у них такое хорошее качество?
  - Даже голограмма переливается, но зацепиться за несоответствие с настоящими не составляет проблем - у всех соток одинаковые номера. Видимо, чеченцы с ингушами штампуют их с одной матрицы, чтобы реже было ее менять.
  - С какой матрицы? - не понял я коллегу.
  - Я назвал ее к слову.
  - Я тоже взял одну сотку, новую и только что, но подозрений она у меня не вызвала, - полез я в нагрудный карман. - Давай обследуем ее на всякий случай вместе.
  Я поднял над головой хрустящие сто долларов, подлавливая луч солнца на водяные знаки, и ощутил дрожь в пальцах, несмотря на то, что сомнений в подлинности купюры не возникало. Бумага неожиданно показалась желтее и комковатее, а водяной знак словно кто задвинул в дальний угол.
  - Взгляни на нее сам, у меня что-то глаза заслезились, - передал я сотку Дэйлу.
  Тот долго переминал ее в подушечках худых фаланг, шевеля черными усами, потом вскинул над густыми волосами и глядя прямо перед собой задумчиво покачал кудрями. Я нервно затоптался на месте, спросил, не выдержав долгого напряжения:
  - С ней тоже что-то не так?
  - Вроде все так, - покусал Дэйл край уса. Затем снова засветил ассигнацию на солнце, подержав ее дольше обычного, передал мне. - Я разглядывал у ребят фальшивые купюры, по моему, твоя к ним один к одному.
  - Этого не может быть, тот мужик опасений в своей порядочности у меня не возбудил, - отрезал я категорически. - Это был коммерсант средней руки с рынка радиоаппаратуры, лицо у него было еще улыбчивое, даже показалось знакомым.
  - Тогда это точно фальшак, потому что обрисованный тобой мужик приправил поддельные доллары новичку, - Дэйл передернул плечами. - Эти гниды покупают их у чеченцев за треть цены или пополам, в зависимости от качества исполнения, а после распространяют по городам России среди валютчиков. В Москве их больше, потому что ихний оборот не сравнить с нашим, а в Ростове меньше. У нас чаще проходит только обкатка, хотя бывает, что кому-то вопрут и целый мешок.
  Я вздернул стодолларовую бумажку надо лбом и вперся бестолковым взглядом в водяные знаки, но чем больше всматривался, тем сильнее казалось, что влетел, сомнения вызывали размытые линии водяного знака с неоднородным составом бумаги. В глаза бросились и другие признаки неблагонадежности купюры, на каковые не обратил бы внимания, не заведись о них разговор.
  - Сотка фальшивая, - Дэйл сочувственно цокнул языком.
  - Почему ты так считаешь? - переспросил я в который раз.
  - У нее номера одинаковые с теми сотками, я их запомнил, когда разглядывал фальшак у молодого менялы. Гастролер сдал ему сначала одну купюру, потом приволок аж двадцать штук, мол, проверял ростовских менял, по честному они работают или кидают. К тебе он еще раз не заворачивал?
  - Если бы принес, хапнул бы у него баксы на все свои бабки, я решил уходить с рынка, понимаешь? - стукнул я кулаком по железной бочке. - Надеялся подзаработать, думал, куплю несколько соток и положу на полку, доллар сейчас на подъеме. А оно получилось как всегда.
  - Зевать меньше надо, тогда не будет как всегда, - пробурчал Дэйл в усы. - Контакт с нами поддерживать, информацией пользоваться, а ты отодвинулся в сторону и решил, что валютчики с тобой сами секретами начнут делиться. Учиться надо, а не радио слушать.
  - Да сколько тут можно учиться, когда итак ничего не получается. Не мое это дело, - сузил я губы в полоску, осознавая, что Дэйл за меня переживает. - Так лучше не мешать другим, которые посмекалистее, и заняться тем, к чему тянет без понуканий. А сюда я приходил словно из-под палки.
  - Если это так, как ты рассказываешь, тогда правильно, - согласился меняла со мной. - Тогда у меня к тебе всего один вопрос, на что ты собираешься жить? Твой возраст сейчас на работу не берут, вас даже гонят с оставшихся предприятий. Сам говорил, что на пенсию в тысячу четыреста рублей не разгуляешься.
  - Говорил, но дело здесь совсем в другом Я надеюсь на то, что через энное количество месяцев буду чувствовать себя спокойно, а спокойствие, тем более душевное, ни за какие бабки не купишь, - перешел я на менторский тон. - Что касается денег, то чем дальше народ упивается демократией, тем больше бутылок у него на столах и под ними, под кустами и под лавочками, по рублю за каждую. Неужели я не насобираю за день на полтинник, или не собью нужную сумму на продаже книг о неистовой любви, по которой плачет женская половина России - матушки. Да сам постараюсь настрочить какую-нибудь гадость в пику народу победителю, привыкшему возносить себя до небес. Я пользуюсь льготами с субсидией - за квартиру не плачу, отстегиваю только за свет и газ с телефоном, так что не верится мне пока в бесславный конец русского народа, к которому принадлежу.
  - Забыл, что у тебя вторая группа? Кстати, у моего родственника такая же, но он рассуждает по другому. Сейчас ты бегаешь, а случись что, где окажутся твои подсобные доходы? Живешь ты не на цивилизованном Западе, гарантирующем своим гражданам безбедную старость, а в непредсказуемой России, - напомнил мне Дэйл. - У нас начался передел ЖКО, ЖКХ, ЖЭУ, уже поползли слухи, что субсидии будут начисляться из расчета двадцать два процента на человека независимо от получаемой им суммы. У тебя пенсия тысяча четыреста рублей?
  - Вместе с последней прибавкой.
  - Сколько всего набегает за квартиру?
  - Двести пятьдесят рублей, за вычетом льгот. В квитанции об оплате прописано, у кого доход ниже прожиточного минимума в тысяча восемьсот пятьдесят рублей, можно обращаться за помощью. Данную сумму субсидия и гасит.
  - Гасила, до недавних пор, но ты не живешь, а существуешь в стране дураков, и твой пример с госпомощью не стоит выеденного яйца. Эта сумма взята с потолка, а народу как платили по шестьсот рублей за работу, да одинаковые пенсии, так и продолжают отстегивать. Скоро тебе, как деревянному Буратино, предложат посадить пенсию под фундамент жилищно -коммунальной конторы и полить ее водой. А пока давай займемся с тобой подсчетами. Итак, двадцать два процента от твоей пенсии составляют..., - Дэйл выдернул из кармана маленький калькулятор. - Получилось триста восемь рубликов, а ЖЭУ начисляет тебе двести пятьдесят, то есть, меньше положенного, выходит, платить придется, товарищ. Субсидию по прошествии времени снимут, документ о прекращении выплат подпишет сначала глава государства Путин, затем глава местной администрации Чуб, потом мэр города Чернышев. А теперь считаем снова: тысяча четыреста минус двести пятьдесят, минус телефон сто пять, минус свет с газом еще стольник, итого чистыми остается девятьсот сорок пять рублей. О других расходах, как домофон, отопление в зимний период, интернет, если он имеется, и прочие непредвиденные, я не заикаюсь. Нормально?
  - От кого ты услышал про отмену субсидии? - негромко произнес я.
  - От верблюда, который мимо пробегал, когда до тебя допрет, тогда поздно будет, - ухмыльнулся Дэйл. - Поэтому и затеялась возня с жилищно-коммунальным хозяйством, чтобы не дать пожилым людям радоваться на внуков с птичками, а ты о своем душевном спокойствии. Прежде чем сниматься с базара, сначала хорошенько подумай, не забывай, что втерся ты сюда с большим трудом, кормился здесь и поился, считай, не за горбатый труд. А обратно вряд ли возьмут, даже если у тебя имеются заступники из верхних эшелонов власти.
  Дэйл исчез из поля зрения так же внезапно, как появлялся всегда, я долго переминался с ноги на ногу, не находя ответов на вопросы, поставленные им. Часы на башне показали восемь вечера, пора было уходить домой и мне, да оказалось, что некому пожелать хорошей работы. Пьяньчужка Света умотала на вокзал к электричке до Персиановки, Андреевну прямо на рабочем месте свалил внезапный удар, но она поднялась, достояла смену до конца, дошла самостоятельно до остановки транспорта, на автобусе доехала до дома. И там слегла. Водкой торговала одна горбунья, и хотя алкашей не убавилось, общаться с ней они не хотели. Начальство на глаза так и не показалось, оно или ждало очередных действий с моей стороны, или я ему на хрен не был нужен. Вспомнились слова хозяина уголовного розыска, белобрысого и голубоглазого крепыша с его чернявым замом, мол, от рынка к тебе претензий нет, хочешь, продолжай крутиться как прежде, а расхотелось, дергай на все четыре стороны. Врагами мы тебе не были, друзьями-всегда. Я шмыгнул носом, подумав, что скорее всего так оно и есть. Значит, надо поблагодарить центральный рынок города Ростова-на-Дону за то, что отнесся к моим проблемам со вниманием, а страсти-мордасти с межнациональными конфликтами на бытовом уровне не улягутся на огромной его территории никогда. Грузины, армяне, евреи, цыгане, турки, русские, украинцы, белорусы, или кавказцы, азиаты, европейцы, честь вам и хвала, что не сидите сложа руки, а добываете хлеб свой в поте лица. Как записано в книге книг - Библии. Надо сказать доброе слово и базарным ментам за предоставленную ими возможность заниматься якобы запрещенным ремеслом-скупкой и перепродажей за их широкими спинами валюты с другими ценностями, за то, что не подставили как других менял на баксовом фальшаке с берилиевым золотом, не "закрыли" в богатяновские боксы, как требовали деятели от истинных ментов. За как бы охрану на рабочем месте, когда патруль в нужный момент не найдешь днем с огнем, за сочувствие, когда отморозки ободрали меня до нитки. Иногда замечал недалеко от дома даже патрульные "бобики", неважно, случайно или не случайно они там оказались, они там стояли. А деньги дело наживное, недаром на воротах Бухенвальда было написано: каждому свое. Все правильно, все идет своим чередом, и беспокоиться ни о чем не стоит. Я остался жив, и это было главным.
  На другой день с утра я был у начальника уголовки центрального рынка Ростова-Папы, остановившись напротив него, сидящего за столом, спокойно сказал, не сводя серых зрачков с его стеклянных глаз, обнесенных белыми жесткими ресницами:
  - Я ухожу.
  Тот усмешливо дернул щекой, откинулся на спинку стула:
  - Уходи, от рынка к тебе претензий нет.- Помолчав, добавил через искривленные губы. - Надумаешь вернуться, отказа не будет. Сам бы ушел, да...
  Я прошел к своему месту на входе в рынок, постояв немного, тоже усмешливо дернул щекой, как перед этим начальник уголовки, и сделал первый шаг от пятачка, притертого до блеска подошвами моих ботинок, от авторитетной профессии и от сравнительно легких денег. Они меня больше не тревожили, несмотря на приведенные Дэйлом веские доводы.
  И вообще, за годы исканий все так переплелось...
  
  
  Ростов - Дон. 2001 - 2005 годы..  
  
  Ха-амы-и!
  
  Рассказ
  
  Нейрохирургической отделение БСМП-2 находилось на десятом этаже. Из окон нашей палаты хорошо просматривалось асфальтированное объездное шоссе, разделяющее одноэтажные домики Северного поселка с мощными корпусами современной больницы. Если широкими коридорами отделения пройти на другую сторону этажа, то с балкона открывался вид на пруд с резвящейся у берегов детворой и на разноэтажки Северного жилого массива. В палатах на той стороне было пошумнее, или так казалось. А в нашей палате на шесть коек с пятью страдальцами с черепно-мозговыми травмами было тихо даже при раскрытых окнах. На дворе вторая половина июля. Марлевые повязки белыми шапками киношно охватывали головы, в ноздрях щекотало от устойчивого запаха лекарств. На тумбочках и внутри них, рядом с принесенными родней продуктами, пулеметные ленты одноразовых шприцов, пузырьки с таблетками, с порошками, да кучи использованных иголок. В больнице в сутки, примерно в одиннадцать утра, развозят баланду - не баланду, в общем, рожки или макароны, сваренные в приправленной молоком воде. По пол-литра на человека, плюс три небольших кусочка хлеба. И все. Лекарства, шприцы и все прочее за свой счет. В БСМП-2 бесплатно лишь палаты - не для всех, а кого привезли по скорой: постели с пропитанными чужой кровью и выделениями матрацами, простынями, наволочками. Лечащие врачи, медсестры, делающие уколы, перевязки, снимающие швы, диагностическая аппаратура - тоже практически бесплатно. И надо признать, что перечисленное все-таки главное даже для тех больных, которым есть на кого надеяться...
  Перед этим, в субботу, ближе к вечеру, в палату привезли лет пятидесяти мужчину. Как потом выяснилось, споткнулся, ударился головой о бордюр. Для срочной операции потребовалась кровь для переливания, ее не оказалось. Денег у мужчины на закупку тоже не было. Внешний его вид говорил о том, что это человек семейный. Больше суток он лежал на кровати, то чернея, то бледнея, на вопросы врачей поднимал руку, говорить не мог. Потом его все-таки повезли в операционную. Приходила жена с дочерью. Утром медсестры сообщили, что мужчину вскоре после операции отвезли в морг...
  - Полчаса уже долдонят по сотовым телефонам и никаких мер, а?
  Стоявший у окна крепкий батайчанин под шестьдесят лет, строитель, хохотнул с сарказмом в голосе и безнадежно махнул рукой. Попал он в отделение тоже не по рядовому случаю. Месяц назад после работы отметили в бригаде знаменательную дату, пошел домой пешком. На улице, почти в центре, зацепила бортом проезжавшая машина. Ребята остановились, погрузили бесчувственное тело в кузов, вывезли за город, ограбили и бросили в придорожную канаву. Как очухался, сумел добраться до дома - вопрос, как говорится, не к людям.
  - Кто? - не понял лежавший на постели молодой парень, бывший охранник. После его избиения преступниками, напавшими на охраняемый им объект, он с трудом двигался без посторонней помощи. Он еще на что-то надеялся, этот умный тридцатилетний мужчина, каждодневно - утром и вечером - посещаемый кормившим его, безраздельно любящим пожилым отцом.
  - Бомж заполз на территорию БСМП и лежит в скверике на дорожке. А тут ментовская машина, - пояснил строитель. - Двое сержантов брезгуют к нему подходить, переговариваются, видать, со своими по рации. А из больницы ни одного белого халата.
  - Мне из обслуги кто-то говорил, что они часто сюда приползают, - откликнулся плиточник с Александровки, свалившийся с наспех сколоченных строительных лесов на коммерческом объекте. Заработки, по его словам, там были неплохие. - Но на бомжей и на случайных, без документов, здесь ноль внимания. 'Труповозку' потом подгонят и... сначала в морг, или сразу в общую могилу на Северном кладбище. В морге, говорят, не продохнешь, не только забит под завязку, ко всему электроэнергию за долги отключили. Холодильники не работают, опарыши по черным трупам ползают. Жирные... вот тебе и все бомжи. Да там и без них, кому кто сейчас нужен...
  - Вот именно, да еще без медицинского полиса, - хохотнул один из двух милиционеров, несших службу прямо в палате по охране коротко остриженного парня. То ли из новых русских, то ли 'крутого', потерпевшего при разборке. Правда, вскоре охрану с него сняли, перебросили на другого, поступившего в нашу палату, пациента.
  На некоторое время наступила тишина. Затем строитель отвернулся от окна:
  - Менты уехали, - сообщил он.
  - А бомж? - поинтересовался кто-то.
  - Залез под лавку, собаки ноги обнюхивают. Отходился, видать.
  - Время такое, - зло выругался стоявший в проеме двери больной из соседней палаты, случайно оказавшийся свидетелем разговора. - Хамы к власти пришли.
  - Они и раньше были у власти, - отмахнулся плиточник раздраженно. - Раскормленные рыла из корыт не вытаскивали. Что для них человек - тьфу и ногой растереть. За миллионы баксов фасады особняков облицовывают, тротуары фигурные перед ними стелят, а вшивого барака для бомжей и неимущих построить не могут, чтобы хоть один раз в день и обогреться, и пожрать пусть супа из перловки. Если ж и открыли какой приют, то как в БСМП - не попадешь. Зимой, блин, жена с дочерью по городу ходить боялись, как в эпидемию тифа, как в блокаду какую. А и сейчас не лучше...
  - Сейчас у власти хамы звериные, - не сдавался чужак. - Ни на что не способные, как в революцию, только грабить и уничтожать. Эти шариковы себя до конца еще не проявили. Ни один закон не работает, потому как сами принимают, сами и попирают. Беспредел во всем. Я вообще-то согласен с торговым бардаком на рынках, в коммерческих структурах. Там идет настоящая война тех, что и раньше без мыла в задницу проскальзывал. Но жизнь человека, его жилье, имущество должны быть неприкосновенны. А сейчас каждое звероподобное существо возомнило себя хозяином всего сущего.
  Я встал с кровати, с трудом передвигая ноги, прошел на балкон. Пошатывало, голову стягивал слой бинтов. Под ними саднили шесть зашитых по живому дырок...
  ...Была середина дня, я поднялся с лавочки перед подъездом и пошел домой. Вчера вечером товарищ все-таки достал, пришлось выпить в честь дня его рождения, естественно, за свой счет, естественно, напоить и его. И поэтому в ногах еще ощущалась тяжесть. Уже у самой двери неожиданно прицепился один из местных беспредельщиков, которых теперь полно возле любой пивной или рюмочной. Видел его всего раза два, до этого никаких контактов, даже разговоров, между нами не было. Вообще такой народ по возможности старался обходить стороной. Краем уха слышал, что кличка у него Казак и что лагеря ему не в новинку, поэтому, войдя в квартиру - дома никого не было - попытался закрыть за собой дверь. Но не тут-то было, местный фраер рванул ее на себя. Нутром чувствуя неладное, я снова напрягся, стараясь замкнуть дверь на ключ. Да и разговаривать было совершенно не о чем. Казак буквально вырвал дверь из моих рук. Плюнув, я прошел в комнату и остановился посередине, уверенный в том, что дома никто не тронет. И вдруг удары кулаками и ногами посыпались один за другим. Затем последовала подсечка, тяжелые ботинки Казака с размаха врезались в лицо, в голову, в грудь. Собрав силы, я сумел оттолкнуть озверевшее животное и попытался подняться. И тогда Казак схватил одну из лежавших на полу сборных пятикилограммовых гантелей, с которыми я по утрам занимался зарядкой, и раз за разом прошелся по голове, вискам, надбровным дугам острыми железными дисками. Я сразу осел мешком.
  Через какое-то время услышал злобно-нетерпеливый голос Казака, возившегося в шифоньере:
  - Ты мне скажешь, где спрятал деньги...
  Я ошалело огляделся вокруг, машинально вывернул карманы. Кровь заливала глаза, с волос текла по щекам, за шиворот. Когда ладонь опиралась о палас на полу, раздавались слякающие звуки. Двести тысяч заработанных случайным трудом денег вывалились наружу. Я уже осознал, во что вляпался.
  - Вот все..., - прохрипел я. - Больше искать бесполезно. Чулков никогда не имел...
  Казак хохотнул, подошел и ударил гантелей по голове так, что перед глазами сверкнула ярко-белая вспышка. Я понял, что это конец, но тут же, в молнией сверкнувшем свете вдруг увидел, что входная дверь осталась чуть приоткрытой. Видимо, зверь в спешке забыл ее захлопнуть, он как раз направился в туалет. Там на полочке лежали зубная паста, пачка бритв с прибором.
  - Ты меня убиваешь, а я рекорды делал, очерки о людях писал, - негромко проговорил я.
  - Убиваю, - радостно согласился Казак. - Да какой ты писатель, говно хреново!
  Не знаю, как сумел оторваться от пола и выскочить через спасительную дверь на лестничную площадку. Видимо, силы придала высвеченная вспышкой расщелина между нею и лудкой. Казак выбежал за мной, но здесь я его уже отшвырнул и вышел на улицу. Не понимаю, никак не могу найти ответ, почему у меня нет и, сколько себя помню, никогда не было злости, ярости на подобных подонков. Ведь я крепче, сильнее не только физически, служил в советской армии. Поднимаю руку, хочу врезать, а удар получается слабым, жалко, потому что передо мной соплеменник.
  Остальное, как во сне, почти не запомнилось. Через некоторое время оказался дома, лег на кровать, соседи вызвали 'скорую' и милицию. 'Скорая помощь' ждала почти два часа, пока милиция пыталась проникнуть в запертую квартиру. Наконец один из оперативников выломал железную решетку на окне и ввалился в комнату. К тому времени подушка пропиталась кровью насквозь.
  С балкона открывался великолепный вид. В заходящих лучах солнца сверкали остроконечные крыши дач - теремов новых русских возле бывшей резиденции обкома партии, в которой мял широкую постель Киркоров во время гастролей в нашем городе. Но мысли были о другом, о валявшемся под лавкой на территории больницы скорой медицинской помощи больном человеке. Из палаты позвали на вечерние уколы, крепко сбитая шустрая медсестра приказала заголять ягодицы.
  - Помогли бы человеку, - кивнул я в сторону окна.
  - Кому? - брызгая лекарством из шприца, не поняла бабенка. Впрочем, не поняла по инерции, оставшейся от октябрятского детства. А если правда - до лампочки. Как при коммунистах, с той лишь разницей, что тогда притворялись лучше.
  - Бомж или еще кто на вашу территорию приполз, - пояснил плиточник с Александровки. - Под лавкой лежит.
  - Сто лет он мне, - даже как бы оскорбилась краснощекая медсестра. - Еще на каждого бомжа внимание обращать.
  - Человек, не скотина, - попытался убедить я.
  - Да нам зарплату с марта месяца не платят, - мгновенно завелась баба. - Тут жрать нечего, а он с какими-то бомжами. Поворачивайся, говорю.
  Я предполагаю, что она всадила мне шприц на всю иглу, не один день потом потирал это место. Но в тот вечер снова попытался воззвать к совести, к человеколюбию:
  - Под конец войны в Германии голодные медсестры, шатаясь от слабости, бродили по разгромленным городам под пулями и снарядами, подбирали раненых и больных немцев и всеми силами старались облегчить их страдания. Тем самым помогая нации выстоять. Сохраниться.
  - Срать я хотела на твою Германию, - гаркнула медсестра, со злобой гремя шприцами на подносе. Дверь палаты едва не слетела с петель.
  - Не зли ее, - посоветовал плиточник. - Иначе она тебе устроит и Германию, и Польшу с Чехословакией. Нашел о ком беспокоиться.
  - Вот именно, - поддержал строитель, - ты лучше о себе подумай. Ни дочка не приехала, ни еще кто из близких. А дочке твой друг, который лекарства принес, в первый день сообщил. Андрей твой и лекарствами со шприцами обеспечил, и пожрать, и сменную одежду приволок. И все это за свои деньги. Немалые.
  За окном быстро стемнело. Возле бывшего охранника курицей-наседкой возился его пожилой отец. У постели коротко стриженного широкоплечего молодца попискивали сотовые телефоны, таймеры и прочая электроника пришедших его навестить друзей. Две современных не из толпы - девушки в фирменных джинсах присели на край кровати. Одна из них была женой охраняемого пациента. Я уткнулся лицом в подушку, возразить было нечего. Мало того, строитель не напомнил о соседях, собравших продовольственную передачу и пославших гонца - дядьку Леню - ко мне в БСМП-2. А тот товарищ, который после моей многомесячной трезвости совратил на пьянку, так и не пришел.
  Через несколько дней лежания в палате я заметил, что шприцы заканчиваются. Знакомая еще по ростсельмашевской больнице, другая сменная медсестра, сделала пару-тройку уколов из больничного запаса. Обратившись к Богу, я собрался с силами и подался к товарищу домой, потому что ключи от моей квартиры находились в милиции, а друг - Андрей Соловьев - снабдивший всем необходимым, сутками торчал на коммерческом объекте. Я прошел расстояние до его флигеля, равное километрам трем, как по военной дороге. Увидел его, трезвого, розовощекого, настроившегося встречать на вокзале родственника. Рассказал обо всем, он понедоумевал, покивал, пообещал принести недостающие шприцы, проведать. И не пришел, ни разу. Впрочем, кидал он меня, своего 'друга', и до этого многократно, но когда было трудно ему, он шел ко мне. Наверное, природой и это предусмотрено, как в пчелином рое, где есть пчелы труженицы, и есть сидящие на их шеях трутни.
  Но как резко природные особенности обозначились именно сейчас, в перестроечное время. В некоторых палатах есть телевизоры, в том числе японские, принесенные небедными родственниками богатым пациентам БСМП. Но больного из другой палаты могут допустить посмотреть передачу, а могут и откровенно отослать подальше. Раньше телевизор стоял просто в холле. Для всех.
  Утром разбудил голос дежурной медсестры. Заглянув в тумбочку и удостоверившись, что шприцов за ночь не прибавилось, я отказался от укола. Лишь бы их хватило на основное лекарство, а может, кого-то будут выписывать и, как совсем недавно сосед по койке поделился печеньем, поделятся и шприцами. Я подошел к окну, за ночь бомж прополз по дорожке расстояние от одной лавки до другой, ближе к больничному корпусу. Он лежал в неудобной позе под деревянной скамейкой с вытянутыми на асфальт босыми ногами. Все-таки кто-то накрыл его подобием телогрейки, а может, она принадлежала ему. Показалось, что он умер. За время перестройки и мы успели насмотреться на горы трупов. Даже виденное во время службы в армии представлялось не таким уж страшным, а служили мы, те, кому сейчас под пятьдесят, кто где... Все-таки я снова попытался завести разговор с медсестрой, и неожиданно для себя открыл, что на ее стороне и строитель, и плиточник. Оба в один голос начали доказывать, что если бы эти люди хотели работать, то не стали бы бомжами. Я попытался объяснить, что не все имеют крепкое здоровье, силу воли, что многих просто вышвырнули, больных, безногих, изуродованных, из своих квартир. Вышвырнули дети, родные, друзья, квартирное быдло, спивающее и вышибающее одиноких людей и стариков из их кровью заработанных жилищ. Меня поддержал 'крутой':
  - Не все могут подняться, - доказывал он. - Великие спортсмены ломались, спивались, кончали с собой. А простой человек тем более.
  - Да что вы гоните, - горячился плиточник. - У меня под боком бомж живет, устроился сначала дворником, заодно бутылки собирал. А сейчас в подвале комнатку оборудовал, кабы его даже не прописали. Так что, кто хочет, тот добьется.
  - Кто ищет, тот найдет, - усмехнулся я. - Ты со своей женой не слишком ладишь, хоть и прожили больше двадцати лет. Смотри, держись за нее, особенно с твоим характером. Одному сейчас, сказать трудно - не то слово, а от тюрьмы да от сумы никто не застрахован.
  Плиточник резко глянул в мою сторону, но смолчал. Строитель, у которого была крепкая казачья семья, побурчал еще немного и тоже занялся приготовлениями к выписке. Часам к десяти дня к бомжу под лавкой подошли милиционер и пара санитарок из больницы, о чем-то посовещались и ушли. Ближе к полудню подъехала крытая маленькая легковушка, бомжа погрузили и повезли. Происходящее комментировал стоящий у окна строитель, черноголовый невысокий крепыш под шестьдесят лет, он живо рассказывал обо всем в подробностях. Я было облегченно вздохнул, подумав, что у кого-то из могущих употребить власть взыграла совесть. И вдруг строитель громко воскликнул:
  - Смотрите, смотрите, его сбрасывают в заросли на треугольнике, за оградой больницы. Что делают, а? Со своей территории убрали, на другую подбросили.
  Я подошел к окну. Справа, за низенькой железной оградой через асфальтовое шоссе, зеленел здоровенными лопухами треугольник с высоковольтной вышкой посредине. Из него уже выкатывалась крытая 'Газель'.
  - Страна такая, при коммунистах почти так же было, - угрюмо пробурчал похожий на профессора пациент из соседней палаты. Оказывается, он приходил в наш туалет, в ихнем перегорела лампочка, а новых вкрутить не было. - Помню, как один ответственный за молодые таланты хлопал способных, можно сказать, лучших из лучших парней лет по двадцать по плечам и приговаривал, мол, рано вам еще иметь свои труды с публикациями. Вот помучаетесь лет до сорока, потом поглядим, признавать вас за способных или нет.
  - То есть, давать ученую степень, либо не стоит, потому как к этому времени сопьетесь, умаявшись от борьбы с засевшими в судьях старыми пердунами, - гоготнул коротко стриженный крепыш.
  - Вот именно, - поддакнул 'профессор'. - Кстати, тот бывший ответственный сейчас занимает пост председателя, а другой тогдашний ответственный, полная противоположность первому, коммунисту - демократ до мозга костей - тоже сейчас глава крупного печатного издательства. Повторяю - печатного - совсем недавно поступил хуже того коммуниста. Из милиции ему якобы позвонили, что один из членов возглавляемой им серьезной организации побывал в вытрезвителе. И он едва не лишил способного сотрудника членского билета, даже не поинтересовался, может, это был однофамилец, на чем настаивал тот. Просто по старой коммунистической привычке поймался на 'телефонное право'. Вот вам и новые демократы.
  - Слышь ты, чудик, гонишь про какие-то телефонные права. - вмешался в разговор плиточник. - Это все мелочи, у нас в областной администрации занимает ответственный пост челок, который на глазах у всей области - по телевизору показывали - поддерживал ГКЧП. А когда путчисты провалились и прошло несколько месяцев, он по тому же телевидению выступил и сообщил, что он только сейчас понял, что во всем нужно сомневаться. То есть, повторил библейскую истину, а человеку за пятьдесят лет, тридцать из них на руководящих постах. Представляете, чего он за это время успел натворить, не сомневаясь!
  - Господа-товарищи, вы какие-то странные. У власти остались те, кто был раньше, - снова гоготнул бритоголовый. - А знаете, почему им дали возможность набить карманы бабками да льготными акциями?
  - Почему? - насторожился строитель.
  - Чтобы пасть поменьше разевали, все-таки, пусть коммунистическая, да элита. Гавкнул бы какой лидер 'недавно процветающего производства', на котором трудилась и трудится сотня тысяч работяг, и поперло бы это неразумное стадо без квартир, детских садиков, зарплаты, крушить и ломать все на своем пути, как в революцию. Сегодня нажрались бы награбленным, а там хоть трава не расти. А вот при таком способе поворота государственного строя на сто восемьдесят градусов вроде все осталось по-прежнему. Начальство всегда все имело, имеет и сейчас, морды прежние, приевшиеся, новых же хозяев за ними даже как-то не видать.
  - Короче, за что боролись, на то и напоролись, - угрюмо подвел итог плиточник. - Значит, история и правда нас ничему не учит.
  - О, из тех же, о ком говорили только сейчас, - указав на него пальцем, вскинулся бритоголовый, забыв о бинтах. - Ты разве не знаешь, что каждый человек учится только на своих ошибках, и лишь единицы на чужих!...
  Вскоре меня позвали на перевязку, сказали, еще день-два и можно снимать швы. То есть, выписываться, а там уж вытягивай сам, няньки кончились с началом перестройки. Дневные уколы я перенес спокойно. Пока занимался процедурами, не думал ни о чем, часа в четыре дня снова подошел к окну. По тропинке возле высоковольтной вышки через треугольник бегала женщина из ближнего дома, на ней был застиранный халат. Из зарослей лопуха вышли двое милиционеров, третий высовывался из патрульного 'бобика', один из них что-то сообщал по рации. Наконец подкатила та же 'труповозка', на которой бомжа вывезли с территории БСМП и сбросили в заросли, подоспела и 'скорая помощь'. Санитары с милиционерами долго о чем-то рассуждали, после чего 'скорая' газанула и уехала. Двое санитаров вытащили из 'труповозки' свернутый брезент, вынесли на уже развернутом тело из зарослей, задвинули в крытый кузов 'Газели'и машина быстро покатила по шоссе. Немного погодя взял курс на
  Северный массив патрульный 'бобик', пара жителей разошлась по домам.
  - Вот и все, - негромко сказал стоящий у окна плиточник. - Был человек, и нет человека. Кончился...
  - Возле базара менты шугают бабок с кульками и тряпками, и колхозников с яблоками, - задумался строитель. - В рынок загоняют, чтобы за место содрать, и налог побольше сдернуть. У людей последнее, на носу зима, на что жить будут...
  - Гляко-ся, забеспокоился на пять минут, - криво усмехнулся бритоголовый. - Можно подумать, что за семьдесят лет советской власти люди научились сочувствовать хотя бы друг другу. Про любовь молчу. Слышь, ты, кирпич, не ной у окна, не верю, потому как даже в Библии написано, что сколько дурака ни учи - дураком останется. Выйдешь из дверей, и где твое нытье искать.
  На другой день, ближе к вечеру, тучи разразились градом, крупным, сплошным, собаки, птицы и другие живые твари едва успели попрятаться. Град стучал по крышам, деревьям, асфальту довольно долго, и сразу за сплошной белой стеной появилась радуга. Один конец ее уперся в дачи-терема новых русских, другой же завис на макушке высокого дерева едва не возле балкона десятого этажа. Казалось, протяни руку и дотронешься до настоящей семицветной радуги, все дерево до основания ствола раскрасилось. Такая красота из омытой зелени, разноцветных черепичных крыш, кирпичных, беленых стен и цинковых островерхих шатров над теремами открывалась вокруг, такой чистотой, свежими запахами, упругим воздухом пахнуло в лицо, что невольно подумалось о бессмысленной человеческой суете сует, о том, что всего этого великолепия мог и не увидеть. Ведь кто-то так и не успел...
  Завтра меня выписывали, туда, в народ, который нынче сам по себе, которому нет дела до творящегося вокруг. Во всяком случае, новые русские этого хоть не скрывают, а другие: токари, строители, башмачники?... Убийства, обманы, ограбления, изнасилования, суицид... Какие радуги-красоты? Какие учебы-книги? Обогатиться любыми способами для одних, в крайнем случае, выжить для других, вот и все! Равнодушие, беспощадность, хамство, бесчеловечность, скрытые в нас до поры до времени, только начали приготовления к кровавому пиру, продлившемуся после революции семнадцатого года аж до года тридцать седьмого! А перестройка, начатая в 1985 году, протащится по накатанной, с небольшими послаблениями, колее в три минимум раза дольше. И это уже подтверждается. Почему?
  Потому что Бог любит троицу!
  
  
  
  
  
  
  
  
   
  Инфузории-туфельки
  
   /или менталитет русского народа/
  
  Рассказ
  
  Он подсел ко мне за столик в грязном и неуютном, как все они в нашем полуазиатском Ростове-Папе, кафе на углу проспектов Большой Садовый и Ворошиловский. Рядом с этой, похожей на жбан для отбросов, забегаловкой хапала и выплевывала обратно через железные замызганные двери кавказцев и редких, в основном уже полупьяных до того, как переступить порог, славян еще одна дурно пахнущая помойная яма - ресторан с издевательским названием 'Южный'. Я туда не пошел. Потерявшие человеческий облик, затасканные, с вечно голодным блеском в дебильных глазах, официантки набрасывались сразу по две-три на одного посетителя и, как заправские бакланы, умолачивали его до тех пор, пока последний 'деревянный' не прилипал к их потным, широким, деревенским, а скорее гермафродическим, ладоням на мощных запястьях, выпирающих из засаленных рукавов готовым в делу алебастром. Я бы не пошел даже с деньгами, я только тогда переступил бы этот анус в клоаку, когда был бы хмельным в умат. Тогда все равно, где отключиться - на засранном ли толчке уборной, на развороченной ли крышке гроба. Ничего не изменится, ничто не помешает. Последний глоток - он самый сильный.
   Я взял ноль восьмую бутылку 'Анапы', дешевле которой одна тараканья моча, зашел в это кафе и сел в самом углу за неубранный столик. Раскрепостив толстое горло от полиэтиленовой пробки, плеснул в заранее прихваченный со стойки граненый стакан. Выпил. Налил еще чуть больше полстакана, спрятал тяжелую бомбовидную емкость за ножку стула. Подождал положенные девять минут. Обычно после них организм ощущает первую волну тепла, она рождается возле щиколоток и медленно, как мягкая речная, поднятая плюгавеньким буксирчиком, прокатывается по телу до плеч. Потом на лбу выступит испарина. Не омерзительная, липкая, которая терзала меня с середины ночи до данного момента, а естественная, живительная. Ступни ног пока словно в ледяной проруби, они начнут оттаивать после третьей порции, когда все существо откликнется на жизнь вокруг.
  Девять минут, по идее, прошли, за ними еще столько же. Видимо, растопить от вчерашнего бодуна застывшую кровь полстакану бормотухи оказалось не под силу. А может, паршивое вино начали разбавлять прямо на заводе-изготовителе. Я не стал докапываться до причины, в голове и без того беспрерывно салютовали разноцветные детские шары. Вторично взял стакан за плохо промытую жопу и несколькими судорожными глотками выпил его содержимое. И возникла она, не антибиологическая, какие гуляют по телу после перепоя, не с изморозью, а речная, летняя, ласковая волна. Будто прилег на прогретый песочек, и она накатила, омыла и успокоила. Это не просто клин клином, усадка сивушных масел или как там объясняют лобастые подобные химические преобразования, а чудо истинное, дарованное земному червю за грехи его тяжкие. А какой вздох облегчения вырывается из стянутой стальными обручами груди. Бродячие собаки лопаются от зависти. Я откинулся на спинку стула, полузакрыл глаза. Забалдел. В такой переходный момент он и поднырнул. выше среднего роста, широкоплечий, с румянцем в полщеки, лет сорока пяти мужчина с яркими двумя голубенькими пуговочками-глазами. Подсел без всяких вежливостей, даже без вопросительного взгляда, вытащив из бокового кармана достаточно хорошего пиджака обрывок газеты, смахнул со стола крошки, разводы от пролитого борща с длинными в них капустинами. Все с тем же деловым выражением на крупном, пропитанном не морским и, само собой, не городским, а степным деревенским загаром лице, скомкал бумажку, бросил ее под ноги. После нецивилизованных действий, извлек теперь из внутреннего пиджачного кармана бутылку хорошего марочного коньяка, поставил ее на середину все равно грязного стола и, не мигая, уперся в меня. На яркие голубенькие глазки наползла тень нескрываемого превосходства. Я инстинктивно, как бы признавая данный факт, чуть пожал плечами и отвернулся. Меня не волновал его коньяк, как не интересовал и сам мужчина, вообще, всегда до лампочки, кто сидит напротив и что он там заглатывает. Тем более что в настоящий момент состояние моего организма было как-то ближе к моим душе и разуму. Чтобы не мешать соседу чувствовать себя как дома, я принял равнодушный вид, уставился в окно. Широкое, похожее на витрину в магазине, оно отражало панораму довольно большого куска залитого солнечным светом, оживленного проспекта Ворошилова, из конца в конец протянувшегося поперек самого центра города с более чем миллионным населением. Год назад, через шесть лет после начала горбачевской перестройки, это население потребовало у местных властей вернуть другому, самому главному, разломавшему город вдоль, проспекту Энгельса его дореволюционное название - Большая Садовая. И власти якобы с удовольствием пошли навстречу, якобы потому, что южные регионы матушки России всегда были традиционно консервативны. И все же, скоро на отдельных угловых зданиях появились новые таблички с надписью белым лаком, мол, что поделаешь - Большая Садовая. А вот прахи Ворошилова и Буденного, именами которых были названы еще два параллельных друг другу, менее центральных проспекта, так и остались нетронутыми. Жители столицы Области Всевеликого Войска Донского словно забыли, что 'национальные герои революции и гражданской войны' огнем и кровавым мечом прошли свою же землю насквозь, вырубив, вытоптав, изгнав на чужбину не тысячи и не сотни тысяч, а миллионы соплеменников. До конца физической жизни, а после смерти - бюстами на гранитных постаментах - не дали возродиться и ростку демократии, вольности, царивших здесь испокон веков, со времен Дикого поля. Висят таблички, красуются, и будут красоваться бюсты. Ну да, на воротах Бухенвальда не зря было написано: 'Каждому свое'. А может, еще проще, типа: 'У каждого чма свои заскоки...'.
  Так вот, я загляделся на девочек в коротеньких юбчонках, на смугловатые стройненькие ножки. Конец августа, все по теме, никаких отступлений. '...А я веселая девче-е-енка...', и так далее, под Алену Попкину. Нет, я в самом деле и загляделся, и песню вспомнил, даже поймал себя на мысли, что мне нравятся зеленые, красные, бордовые, которые терпеть не мог за их блеск, лосины, если они обтягивают опять же стройненькие ножки и кругленькие попочки, а не провисшие до подколеней курдюки. Все отливающее сталью, алюминием, вороновым крылом, красным атласом и другим, в том числе хромированным и никелированным, вызывало у меня под сердцем чувство холода, а в душе протест. Видно, насмотрелся я на блестящие маскарады, как говорят, на всю оставшуюся жизнь. И прочувствовал тоже. Если выразиться казенным языком, то прозвучало бы именно так, и этим обстоятельствам способствовало множество причин. Тут и репрессии против родителей, и появление мое на свет, естественно, в лагере для заключенных, и 'нерабоче-крестьянское' - помнят же 'вседлячеловеки' - происхождение, и, наконец, полное непонимание, и даже отрицание, великих идей коммунизма. За целую жизнь хотя бы один раз спросили, зачем мне нужны идеи марксизма-ленинизма, плюс параноизмы сталинизма, плюс маразмизмы хрущевизма с брежневизмом, да плюс шизофренизмы ...изма? Зачем они нужны, отрицательные, по-разбойничьи отнимающие все, жестяные 'измы', когда я, надеюсь, со всем народом, стремился к тепленькому 'и я'. Например, государство демократ - и я. На крайний случай пусть бы уж осталось монарх-и я, чем изм...атывание, изм...учивание, изм...очаливание душ человеческих до такой степени, что они покинули тела, превратив их тем самым в роботов. Впрочем, бык в стаде тоже никогда не спрашивает, залез, сделал свое дело и погнал дальше травку щипать. А что потом - яловая или стельная - его не колышет. Но дело не в этом, вечность, в конце концов, разберется. Вот уж, говорят, и коммунистический режим рухнул...
  А дело в том, что в толпе я заметил Галину, двадцати восьмилетнюю Галочку Салинскую. Классная женщина, от моды ни на шаг, а мне, дураку, сорок семь, да еще с подбитым глазом... Галочка прошла, я вспомнил о бутылке и вздохнул. Сосед по-прежнему рассматривал меня не мигая ярко-голубыми пуговицами зрачков. Наглухо запечатанная, возвышалась над столом бутылка марочного коньяка. Я терпеть не могу такие сцены, всегда почему-то теряюсь. То ли напротив мент в ранге ефрейтора из районного отделения милиции, то ли следователь по особо важным делам из областного управления КГБ. Повадки практически одинаковые, присутствует лишь некоторое различие в мышлении. Поэтому, чтобы скрыть возникшее в груди неприятное чувство потери самообладания, и чтобы сосед, чего доброго, не подумал, что желаю упасть ему на хвост, я нашарил за ножкой стула свой огнетушитель, плеснул в стакан немного больше обычной нормы и осадил бутылку на стол. Презираю налитые доверху емкости, бухание залпами и прочие приемы утверждения в компаниях собственного 'я'. Сосед молчаливо проследил за движениями моего кадыка, васильковые глаза его наконец-то вильнули в сторону родной посудины. Он явно в чем-то разочаровался, но виду подавать не спешил.
  - Ну и как? - все-таки соизволил задать он первый вопрос.
  - Что как?
  - Разгосударствление, спрашиваю, как? Прихватизация, распродажа магазинов, ваучеры эти. Чувакеры...
  - Не понял, - я с недоумением приподнял одно плечо. В голове против собственной воли произошел маленький сдвиг по фазе. - О чем это вы?
  - А чего ты меня на 'вы'? Переходи сразу на 'ты', и дело с концом. Роднее, - ухмыльнулся он.
  - Хорошо. Что ты имеешь в виду?
  - О, другой разговор. А имел я в виду нашу перестройку, как тебе она нравится?
  - Я как-то еще не разобрался. Сложновато, знаешь ли, на первых порах.
  - Вот именно, - аж привстал сосед от неожиданности, лицо его преобразилось, заиграло первыми неглубокими морщинами. Кажется, я попал в точку. А он уже потянулся к коньяку, зажав бутылку в руках, зубами сорвал пробку. - Ах, какой ты молодец, ну, просто друг. Допивай свою бормотуху, я угощаю.
  - Нет, спасибо..., - запротестовал было я.
  - Допивай, говорю, или вылей, вон, в угол. Я сказал, что угощаю, значит, так и есть.
  Я послушно проглотил остатки вина, протолкнул по скользящей столешнице из пластмассы стакан к соседу. Тот живо наклонил горлышко над ребристым краем, благородная струя коньяка как бы нехотя упала на дно, окрасила уродливое штампованное изделие рубиновым цветом. Внутри стакана словно разгорелся, вспыхнул искрами, камин. И так вдруг потяжелело на душе, и от камина проклятого, и от собачьей, 'анапой', отрыжки из глубин забывшего домашнюю еду, приготовленную заботливой женской рукой, ржавого от гастритов желудка. Хоть клади локти на стол, тычься башкой в мослы и трясись в скупых мужских рыданиях. Ведь мог и я выглядеть таким же сытым да ухоженным, мог угостить чем-нибудь получше, если на то пошло. 'Смирноффым', 'Распутиным', например, 'Наполеончиком' или виски, шерри, бренди. А не хотите крепкого, пожалуйте 'Шато Икем', 'Старый замок'... Нет, не то, слишком современно. Бургундского испробуйте из подвалов короля Людовика IV, из только что выдранной из цепкой паутины и тягучей как трясина пыли толстобрюхой бутылки с облитой сургучом, воском, варом - какая разница - пробкой под печатью. Все ушло, откатилось назад вагонеткой с золотоносной породой, и мечты, и жены какие-то, и дети. Так и не успел просеять, промыть свои мозги на проточной воде, не ощутил на ладони тяжести золотых крупиц, на зуб не попробовал то, что одни называют счастьем, а другие удачей. Пусть бы и удача. Одиночество волчиное, а как жаждал жить с семьей, как стремился не пить, даже не курить, добиться какого-то положения. Все было против чистых помыслов, каждая тварь старалась перейти дорогу. Будто меченному...
  - Давай, друг, за знакомство и за единомыслие. Ну и видуха у тебя... Да ты хоть закуси чем, а то сидишь без закусона.
  Сосед похлопал по пиджаку, выудил на свет божий пожелтевший огурец и два вислозадых помидора. Предварительно пошарив беглым взглядом по ближним столикам, шустро смотался за довольно сносной стеклянной солонкой, правда, без железного колпачка с дырочками. Видимо, намокшая соль не просыпалась, и крышечку свернули и выбросили. Хотя, если раскинуть мозгами, ее можно было приспособить к чайному носику, вроде ситечка, шилом дырочек еще наковырять - и порядок. Голь на выдумку хитра, тем более сейчас, когда буханка хлеба поднялась в цене с двадцати копеек до восьми рублей. Самая дешевая. А вчера объявили повышение цен на энергоносители...
  - Будь здрав, боярин.
  - Давай, давай, - разламывая помидор на две части, подбодрил сосед. Взяв бутылку, всмотрелся в затейливую этикетку, прочитал по слогам, словно за плечами была одна церковно-приходская школа. - 'Праздни-ч-ный', о, какой, армянский. Хоть в голове, как у всех кавказцев, ни хрена - паршивого гвоздя не выдумали, штаны носят турецкие - зато коньяк что надо. Когда не разбавляют. Почти три сотри рубликов выкинул, это тебе не ослиная моча, которую ты глушил. Без закусона.
  Коньяк и вправду был чудесен, из старых обкомовских запасов. Сосед предложил помидор, но я отказался, вытащил из пачки 'Астры' единственную, сохранившуюся со времен Тамерлана, 'мальборину', затянулся крепким сладким дымом. Вот это кайф, даже не помню, когда еще доводилось испытывать такое блаженство. Кажется, Астапенко угощал подобным коньяком, когда его, наконец-то, приняли в Союз писателей. Нет, у Мишки, после похода в войсковой собор, мы жрали водку, тогда Игорь, его двоюродный брат, взял меня в кумовья. Всей толпой мы погрузились на речной трамвай и вниз по Дону поплыли в Старочеркасскую, Игорь со Светланой давно мечтали окрестить Максима в древнем казачьем соборе. А после завершения обряда мы отправились к Мишке на квартиру при музее, которым он заведовал. Сколько знаменитостей там побывало, у-у. Да-а, побоговали мы у Мишки, водку закусывали икряными балыками. А коньячок такой я пробовал, все-таки, не у него, а в Пухляковской, на семидесятилетии Калинина, автора знаменитого 'Цыгана'. В компании с Сергеем Бондарчуком, Евгением Матвеевым, Кларой Лучко. Сам 'цыган' - Михай Волонтир - правда, не приехал, но рядом, от стола к столу, как и я, шастали два моих друга, поэты Толик Азовский и Боря Примеров. Немного погодя, едва дотерпев до конца официальной части, подвалил к нам закоренелый казачура с черными литыми усами и жгучими глазами, прозаик Борис Куликов. Да-а, вмазали мы славного коньячку достаточно, организацию юбилея обком взял на себя, столы буквально ломились от яств. Толик, правда, не пил, он тогда уже лет десять как бросил, а через год уехал на свой Урал. Не пишет, а может, Мария снова в больнице, или... Боря Примеров тогда в своей Москве развелся с женой, Боря Куликов в родных Семикаракорах прикован к кровати, туберкулез позвоночника... Такие дела, теперь обоим царствие небесное, покойное местушко. Аминь.
  - Да, так о чем это мы? - очнулся я от мыслей. Показалось, что сосед глухо и неразборчиво пробормотал длинную фразу.
  - Сейчас, - хрустя половинкой огурца, кивнул тот. Стакан был уже пуст. - Я говорю, что мы с перестройкой будем делать?:
   Как это - мы?!
  Сосед, не хуже своего коньяка, оказался мастаком бить по голове неожиданными вопросами.
  - А так, затянулась, едри ее в корень. К чему пришли - непонятно, к чему идем - вовсе туман. Пора бы завязывать, как ты считаешь?
  Он обращался ко мне так, словно решение столь глобального вопроса зависело от меня. Погасив окурок между пальцами, я сунул его в карман и вытер пальцы платком. Затем глубокомысленно собрал морщины на лбу, выпитый коньяк не только располагал, но и подталкивал к философской беседе.
  - Ты спросил, к чему мы придем? Я тебе отвечу - ни к чему. Ничего у нас не будет, никакого светлого будущего.
  - Согласен. С таким быдлом не перестройки затевать, а штольни поглубже копать, чтобы мир нас не видел. Замечал, как во время международных матчей по хоккею в Канаде 'петрушками' перед носом у русских хоккеистов трясут? Скоро со смеху поумирают.
  Он так и сказал: 'с таким быдлом'. Резковато, конечно, но на данный момент, если учесть, что я был обозлен на этот дурацкий 'мир', вполне справедливо. Кажется, мы действительно находили общие точки соприкосновения. А он продолжал:
  - Историю России как-нибудь знаем, не надо быть даже умным, чтобы узреть, что у матушки светлых дней на пальцах можно пересчитать. Но почему, вот вопрос. Почему великая, непобедимая, богатая Российская империя на деле дура дурой, из нищеты не вылезает. Подсознанием догадываюсь, а разумом осилить не могу, примерчиков, примерчиков ярких не вижу.
  - Ты же сам сказал: 'С таким быдлом'.
  - Не цепляйся, ты прекрасно понимаешь, что это гиперболизация. Не все тупые, лично я себя таковым не ощущаю, окончил институт, высшую партшколу. Пусть поносят партию сколько угодно, а партшкола помимо института много добавила, и в экономическом, и в других отношениях, - он заметил мое похмыкивание. - Что, и этого мало?
  - Мало.
  - Значит, мы все быдло, и я в том числе. Как ты меня на крючок поймал, молодец, - сосед прищурился. В углах рта обозначились резкие складки. - А ты?
  - И я.
  - Ага, самобичевание по-русски. Похвально, - он ухмыльнулся, жесткие складки растаяли. - Тогда приведи пример, чтобы можно было поверить, что и я, и ты - быдло?
  - И ходить далеко не надо. Вот тебе Россия, а вот, да хоть бы на Дону,
  расейское подворье, для яркого примера возьмем казака. Вскочил тот казак на коня, въехал во двор и огрел хозяина подворья нагайкой поперек седелки за просто так. Что отразится на лице хозяина? Злость. Он не забыл ни татаро-монгольского ига, ни крепостного права, ни недавнего построения коммунизма на костях своих ближних в лагерях. Этот хозяин до сих пор в шкуре раба, он не только якобы не помнит ига, но до сей поры знает, что такое унижение человеческого достоинства. Для него теперь и хан, и вождь - этот казак, потому как он сильнее, вот он и скалится, а сдачи дать рабская душонка не позволяет. Вековая.
   - Хм, - угнулся собеседник, но промолчал.
   - А теперь другой пример. Тот же казак на коне перескочил океан и оказался в Америке, влетает на американское подворье и хрясь нагайкой по спине хозяина. Что отразится на спине у того? Удивление, он не знал таких унижений человеческого достоинства, или успел забыть, потому как Европа тоже была под римским, да и другими, игом. Американец - это переселившийся европеец, но римское иго несло в Европу демократию и свободу, азиатское же затопило свободную Русь рабством, калымами, подхалимами, продажностью. Всей той гнусью, от которой мы до сих пор не можем очиститься. Вот тебе первое поверхностное объяснение, что мы до сих пор являемся быдлом.
  Меня охватил привычный охотничий азарт, сколько из-за странного, возбуждения я получил тумаков, одному Богу известно. Но этот кровожадный приступ по-прежнему накрывал меня, как в далекой юности и неблизкой молодости внезапно, словно слепой ураган. Терялся контроль над разумом, власть прибирали к рукам эмоции. Именно сейчас я ощутил что-то подобное, заставив напрячься телом:
  - Какой образованный, интеллигентный человек станет закусывать коньяк огурцом - раз, кто бросит грязную бумажку под стол - два? Кто срывает пробку зубами - три? Это про тебя. Кто, как я, гасит сигарету в пальцах и кладет окурок в карман - четыре? Кто зарабатывает такие синяки, какой красуется под моим правым глазом - пять? Я не оправдываю предпоследнего действия, и тебе, и окружающим понятно, что злосчастный окурок я решил выбросить в урну на улице. Но я загасил и положил его, грязный, обугленный, в карман. А это а-мо-раль-но.
  Сосед покатал по скулам тяжелые желваки, складки снова четко наметились в уголках рта. Он в упор посмотрел на меня:
  - Столы надо убирать, обслуживать тоже нормально. Тогда и я не стану кидать бумажки под стол.
  - Здесь не будут убирать никогда и обслуживать не будут, - усмехнулся я на его злость. - Если начнут обсуживать, ты не обрадуешься. Как в ресторане высшего разряда 'Южный', что рядом с этим жбаном для отбросов.
  - Почему? - не сводил он с меня тяжелого взгляда.
  - Почему? Ну что же, если ты хочешь пример более пространный, я приведу, отчего не угодить хорошему человеку, тем более угостившему таким хорошим коньяком, - я уже лез на рожон и абсолютно этого не сознавал, даже инстинкт самосохранения отказался от меня. Как всегда в такие моменты, он бросил меня на произвол судьбы, а без него, и без моего разума, можно было плевать на все. - Итак, обратимся к истории, вернее, давай перенесемся всего на семьдесят пять лет назад. Если ты закончил высшую партшколу, то должен помнить, какой главный лозунг провозгласила революция: 'Кто был никем, тот станет всем'. Так? А теперь вернемся в наше время, мысленно представь себе обычный городской троллейбус, за рулем сидит водитель. Когда-то он был никем, но за семьдесят пять лет стал всем. В салоне пассажир, который до революции был никем, но, как и водитель, стал всем. Троллейбус подъезжает к остановке, время остановок ограничено городскими властями - они тоже, естественно, стали всем - с целью более быстрого оборота транспорта. Учти, для удобства тех же пассажиров. Да на линии еще поломки, впрочем, на последнее обстоятельство водителю начхать - не его забота, главное, ему нужно забежать в магазин, а для этого необходимо сэкономить минуты. Не в ателье работает, не в бухгалтерии и не в затруханной конторке, из которых можно пропадать хоть на целый день и не заметят. На оживленной пассажирской линии, где как на конвейере, сзади подпирают коллеги, кто-то да донесет начальству, что он бегал в магазин. Доносы у нас любят, маленькая неприятность, а нежелательна. Согласен? - Сосед продолжал сверлить меня васильковыми зрачками. - Впрочем, это лирическое отступление. Троллейбус подъехал к остановке, пассажир вальяжно стал спускаться по ступенькам. Не время пик, салон полупустой, можно и не торопиться, осознать, что он стал всем. Но ведь и водитель такой же царь и господин, он видит, что какой-то тупорылый в его - заметь, именно в его - троллейбусе плевать хотел и на его драгоценное время, и на него самого. Ничего себе, думает водитель, нашелся, козел вонючий, он резко давит на педаль, одновременно хлопает дверями. Пассажир вываливается на тротуар, очумело вскакивает, грозит в дорогу кулаками, мол, гнида, попадешься ты мне. Водитель видит это в зеркало заднего вида, пош-шел ты... - поддавая еще быстрее, цедит он сквозь зубы. Все это происходит на принадлежащем государству транспорте, я намекаю на то, что не частное такси, можно спокойно делать свое дело, зарплату один хрен выдадут, даже если пассажир не купил билета.
  - Хм, - снова повторился сосед по столику. И опять промолчал.
  - А еще я хочу сказать самое главное, ответить на приведенную вначале цитату: 'Кто был никем, тот станет всем'. Так вот, все равны, только перед Богом. Вошел в храм - вот тебе и равенство, потому что со своими спичками еще никто туда не вваливался, а свечку свою зажигал от других свечей, как и все. По выходе же из Божьего дома каждый становится самим собой, кто профессором, кто художником, кто шофером. А кто и простым скотником, потому что тяму в мозгах не хватает, и хватать никогда не будет - рожден таким. А ты о равенстве, о быдле вокруг. Усек?
  - Не совсем, но что-то вырисовывается, - разлепил губы сосед. - Понятно более менее.
  - Здесь дело не в ситуации, - заметив его нерешительность, поспешил я с подсказкой. - Пусть даже час пик, пусть троллейбус будет полон, пассажир купил билет, а водителю в рабочее время не надо бежать в магазин, потому что у него хорошая жена, к тому же ей во вторую смену. Успеет под все прилавки заглянуть, все очереди отстоять. Но если пассажир поведет себя так, как я рассказал, то реакция водителя будет адекватной. Понятно?
  - Ну... так себе, - покрутил сосед растопыренными пальцами. Неуверенно хохотнул. - Наклевывается что-то, но туманно. Туманно...
  - Лицо мы потеряли человеческое, собственное 'я', - устало откинувшись на спинку стула, нервно дернул я щекой. Терпеть не могу разжевывать простые истины. - Все превратились в царей и богов, о чем талдычу, словно пень передо мной, одинаковые стали, как из-под штампа. Кого уважать, тебя, блин, его? За какие заслуги? Чем вы отличаетесь от меня, грешного... тоже царя? Чем лучше? А в природе так не бывает, в ней каждая мелочь имеет свое место, а каждому месту соответствующая цена. Поэтому, те великие преобразования, которые мы свершили, или пытались свершить в течение семидесяти пяти лет под гомерический хохот цивилизованного мира, смело можно назвать театром абсурда. Или добровольным даунизмом. Кстати, наше недоразвитое общество прекрасно показал на сцене певец Петя Мамонов из рок-группы 'Звуки Му'. Я думаю, эту яркую личность с экрана телевизора ты помнишь, его пока не убрали.
  - Хорошо, я согласен, что мы превратились в бессловесную скотину, в роботов, в манекенов. Об этом каждая сопливая газетка пишет. Но ведь не добровольно, как ты утверждаешь, а под насилием, а это разные вещи. Эллинов тоже когда-то поработили, но дух их остался свободным до сих пор, про грека никто не скажет, что он раб. Все народы мира чтут и уважают былую и нынешнюю культуру Греции.
  - Насилие по отношению к нам было практически минимальным. Греки с римлянами тоже стали, как все, первые - вислозадые, вторые - макаронники. Впрочем, мы отвлекаемся, - брови у соседа поползли вверх, но я давно не переступал рубеж самоконтроля. - Я вообще считаю, что насилие обретает истинное значение только тогда, когда оно совершается над свободным индивидуумом. А если человек был всю жизнь рабом, то какое же это насилие, просто его продолжают держать в цепях, вот и все. Свободные люди предпочли бы смерть, а мы сами цепляемся за кандалы, которые с нас наконец-то решили снять. Хочешь, я еще на одном примере покажу, кто мы есть? Ты сам поймешь, что кандалы нам необходимы.
  - Давай, - машинально откликнулся сосед.
  - Представь себе крутую горку. По ней взбирается огромный бензовоз, за ним след от солярки. Ну, бывает, кран плохо закрыт или прокладка потекла. За рулем шоферюга с волосатыми руками, и, представь себе, с весьма красивым, мужественным, я бы сказал, одухотворенным, лицом. А с горы навстречу спускается пешочком молодец лет тридцати пяти в рубашечке, галстучке, начищенных туфельках, красноморденький такой, ладненький. Пиджак через плечо, на лацкане университетский поплавок, в общем, молодой преуспевающий начальник, или даже директор заводика. Не доезжая до молодца, шофер масластой рукой вырубил скорость, ногой саданул по тормозам, шестеренки в коробке передач гыр-гыр, кардан трах-трах. Все же нагрузка немалая, подъем крут. Но затормозил, высунулся из кабины, осклабился во весь щербатый рот и радостный такой спрашивает у молодца: - Идешь? Молодец в ответ еще шире разъехался, аж грудь от гордости расперло: - Иду. Шофер убрался в кабину, по скоростям шар-рах, по газам баб-бах, задний мост скруг-скруг, того и гляди порвется, двигатель трах-пах, попер в гору. А молодец своей дорогой под гору пошел.
  Сосед некоторое время сидел молча, с интересом разглядывал меня. Затем откинул большую голову, тряхнул уже тронутой сединой густой шевелюрой и гулко, на все полупустое кафе, загоготал, тяжелыми кулаками пристукивая по краю стола.
  - Замечательно. Не зря я подсел к тебе, хотя ты и с фингалом, - он перевел дыхание. - У нас в управленческом буфете кто не пройдет мимо обеденного стола обязательно спросит: ешь сидишь? А что же я делаю, ха-ха. Ну, наблюдательный... давай-ка еще по стопочке.
  Посмеиваясь, он примерил на глазок оставшийся в бутылке коньяк, уткнул в невидимую черту ноготь большого пальца и наклонил горлышко над краем стакана. Я еще раз воспользовался предоставленной возможностью полюбоваться игрой света на грубых гранях, подумал, что алмаз останется алмазом, оправь его хоть в ржавое железо. Так и в жизни: сколько ни ряди Пушкина, Блока, Есенина, Цветаеву в костюм петрушки, на людей из-под дурацкого колпака будет смотреть глазами поэтов разум Пушкина, Тютчева, Блока, Есенина, Твардовского... Понятно, что ничтожеству тоже надо чем-то выделяться, но цирк этот продлится очень долго. В цивилизованных странах давно поняли, что разумная мысль превыше всего, в том числе золотых рук, потому что их больше. Этих рук просто много. Цивилизация хранит хрупкую разумную мысль как зеницу ока, создавая ей все условия и воздавая великие почести, а у нас до сих пор поют: '...Вот эти руки, руки молодые, руками золотыми назовем'. До второго пришествия будут петь, новая пе-ре-строй-ка, для которой ух как необходимы не головы, а руки золотые - п е р е с т р о й к а, едри ее в корень, - только началась. Не созидание, а... В общем, Горбачев с мЫшлением - мышлéнием.
  Я неторопливо, стараясь продлить удовольствие, выпил предложенный мне коньяк и отвернулся к окну, слепо разглядывая улицу. Если бы коньяк был мой, я бы просидел над полстаканом до вечера, но возбужденно гудевший напротив сосед нетерпеливо барабанил толстыми пальцами по алюминиевому ободку стола, и я не имел права испытывать его терпение больше положенного. Впрочем, я с рождения ни на что не имел права, слишком велика была разница между моими всего-навсего человеческими запросами и возможностями потерявшего нравственность общества. А золотой середины не оказалось, как в определяемом душой характере каждого русского. Об этом хорошо сказал Достоевский: 'Русский человек имеет в душе высочайший идеал и величайшую подлость. И все совершенно искренне'. До революции такое несоответствие как-то балансировалось, сейчас осталась одна подлость. Когда-то она перельется в новое качество - самостоятельную разумность?! Скорее, никогда, потому что уже известно, что за две тысячи лет человек не изменился ни на йоту. Да, технический прогресс налицо, но подлость, продажность, злость, разврат, человеконенавистничество, гордыня - прежние.
  - Убедил, убедил, примерчики фундаментальные, - прервал поток моих мыслей голос соседа, смачно заедавшего коньячок толстокожим помидором. Замечания по поводу закуски, видимо, пролетели мимо его ушей, коли он обиделся только за брошенную под стол бумажку. - Значит, как я понимаю, приплыли, ни туда, ни сюда, так?
  - Раз я тебя убедил, зачем спрашивать?
  - Ну, уж нет, дорогой. Ты привел примеры по следствию, как говорится, дело уже свершилось. Но причин ты еще не назвал, - вдруг запротестовал сосед. - Ведь причины порождают следствие, а не наоборот. Если мне не изменяет память, так классифицируется этот оборот в философских трактатах и юридических справочниках.
  - Именно так, - подтвердил я раздраженно. - Ты хочешь знать, отчего мы такие дебилы?
  - Да.
  - Но мы ими и были. Я и ты, с самого начала.
  - Ну-у, милый, это ты круто загнул. За послереволюционный период я с тобой не спорю, убедил, но до революции... Выходит, одну шестую мира завоевали и прекрасно управляли ею дебилы? А я помню, мы хлебом, щетиной, пушниной, медом, мясом заваливали мировой рынок, а сами купались в молочных реках с кисельными берегами, лакомились брусничкой да клубничкой. Под водочку нам в самых захудалых трактирах подавали в том числе и самую дешевую красную рыбку, икорочку, соленые грибочки.
  - Это вам что, в партшколе преподавали? - съязвил я, не боясь после услышанных откровений его обидеть.
  - И в партшколе тоже. Не волнуйся, там дураков особо не держали, - действительно не придал он значения пущенной мной шпильке. - Литературку сами почитывали, справочники разные, но я лично знаю об этом от своих предков, из первых рук. Деды-прадеды у меня из крестьян, они не собирались забывать имена от императора Николая II. Между прочим, не числились ни в бедняках, ни в середняках, серединка на половинку. А все ж десять человек семьи имели одну лошадку, телегу, сани, плуг, борону, две коровы, бычка с телушкой, - загибая пальцы, начал перечислять он прошлое благополучие своих прародителей. - Ну, свиньи, куры, гуси, утки на каждом подворье хрюкали да гоготали, а вот овечек, помнится, бабка говорила, после мора в шестнадцатом году больше не заводили, а держали штук пятнадцать. И себя не обижали, и на базар оставалось, короче, на стол было что подать, да огород под боком. Я когда приезжаю к дальним родственникам - они в хуторе Кавалерском так и живут, мои-то родители еще в коллективизацию в Ростов подались - когда приезжаю, говорю, на хутор, на погреба удивляюсь. Склады, а не погреба. Деды рассказывали, каждую осень под завязку набивали всякой снедью, бочки с мочеными яблоками, с квашеной капустой, огурцы малосольные, помидоры, морковь, брюква, меды, настойки разные. Кадушки с соленым салом, мясом, окорока, колбасы, всего не перечислишь. Сейчас и тысячной доли того нет. Жаловаться, конечно, грех, не город, где все с купли-продажи, но далеко не то.
  - А хотелось бы вернуться к дореволюционной жизни? Или просто в хутор Кавалерский?
  - Как тебе сказать, - замялся сосед. - Не знаю я его, того времени. По рассказам, если трезво рассудить, можно бы рискнуть, посмотреть, что оно из себя представляет.
  - Вот и возвращайся, - продолжал издеваться я.
  - Как это - возвращайся, у меня там ни кола, ни двора, одни дальние родственники, на кой хрен я им. Если даже взбредет в башку шальная мысль, не поймут они меня, ни они, ни хуторяне. Здесь квартира трехкомнатная, жена, дети, положение, не забывай. В кино можно сходить, в театр, магазины под боком, по парку побродить, белок покормить. Правда, говорят, передохли, и в кинах-театрах тоже забыли, когда были, но все это в любой момент, асфальт же кругом. А там что? Голые степи, коровы с обосранными хвостами? Нет, брат, я деревенской жизни не знаю, потому что родился уже здесь, в городе, а кто переехал в юношеском или зрелом возрасте, вовсе палками не вышибешь. Кому охота ярмо на шею снова напяливать. Или фермерством предлагаешь заняться? - гоготнул он. - Они, сердечные, беднее колхозников.
  - Не предлагаю, - отрицательно качнул я головой. - Тебе не предлагаю, потому что ты уже, прости, человек конченный, и другие, приехавшие позже твоих родителей, тоже. Просто мы подошли к такому моменту, когда твой вопрос отпадает сам собой, ты на него ответил.
  - Интересно, когда это я успел?
  - Не интересно, а страшно. Произошла трагедия, в которой вас, крестьян, в общем-то и винить не за что, хотя именно вы истинные виновники.
  - О, как! - насупился сосед. - Ну, давай, развивай дальше.
  - Ну, что же, обратимся снова к революции.
  Я оторвался от спинки стула, оперся локтями о стол. Сосед сумрачно покосился на пустую бутылку из-под коньяка, затем перевел взгляд на 'огнетушитель' с 'Анапой', который я не стал прятать за ножку стула, тем самым перед началом знакомства намекнув, что имею собственное зелье. Вина оставалось чуть больше полбутылки. Он ничего не сказал, а я не предложил, занятый своими мыслями.
  - Итак, Ленин, этот немецкий шпион - могу потом объяснить, почему назвал его так - изгнал из страны верхушку общества и заменил ее быдлом. Обезглавил Россию. По моим соображениям, он поступил так потому, что, во-первых, решил избавиться от грамотных противников, а во-вторых, чтобы уравнять народ в правах. Элита привыкла диктовать условия, и революция могла повернуть совершенно в иное русло.,чего Ленин боялся, и что потом предложил сам - это НЭП. Но в самом начале он хотел иметь дело только с хамами, во-первых, безграмотное, бессловесное существо. Кто такой дореволюционный, да и нынешний, крестьянин? Барин приезжал в деревню раз в год, они перед ним шапки скинули и потуда его и видели. То есть, пример брать не с кого, разве что со скота, которого вокруг стада, который где обосрался, там и стал. А если какой Ванюша - учти, самый башковитый - заметил на барине полосатые штаны, да сумел сшить себе такие же, его вся деревня заклюет и заплюет. В городе же сидит мещанин с мещанкой на лавочке перед домом - это самый низший слой интеллигенции - а мимо них артист с женой, сам во фраке, при котелке, жена в туфлях на высоком каблуке - только из Франции прибыли. Мещанка мужа в бок, мол, Миш, а Миш, я такие хочу, а тот - обойдесси, мы не барове! А если артист поздоровался, разговор завел - мещане мигом переймут все манеры, а это уже расширенное познавание предметов, географии, моды, словесности, наконец. Пример - великая вещь. Крестьянин как изъяснялся двумя словами, так и продолжает, как ходил в туалет в ведро под топчаном, в крайнем случае с крыльца, так и продолжает. Мне тыкают, мол, а Ломоносов? Во-первых, он не из простых крестьян, а из зажиточных , это уже поумнее других, во-вторых , он один такой на всю немытую Россию. Вопросы есть?
  Я покосился на собутыльника, но тот откачнул головой.
  - Тогда продолжаем, осталась так называемая городская интеллигенция, мещане, служащие. Они играли роль как бы прослойки между высшим светом и деревенским укладом жизни. Горожане знали о правах и отстаивали их на многочисленных собраниях в бесчисленных обществах с достоинством, поэтому после первых лет революции культурный уровень нации упал не так, чтобы низко. Но это, к сожалению, было только начало. Как ты помнишь, Ленин пообещал крестьянам землю, чтобы во что бы то ни стало закрепить их на насиженных местах и чтобы контролировать отток людей из деревень, взявшихся с революции размазывать городскую интеллигенцию соплями по брусчаткам. Тогда мы не пожинали бы в столицах плодов рабства и варварства, которыми питаемся до сих пор. Мужик держался за землю до самого конца НЭПа, чувствовал какую-никакую волю, прилавки в магазинах не пустели, на базарах тем более валенок некуда было ставить. В город бежали редкие единицы. В союзе с осевшими ранее, они практически не могли подорвать сложившиеся веками устои так называемой средней интеллигенции. После революции, после гражданской войны в городах осело малое количество крестьян. И вдруг грянула коллективизация. Вот тут и зарыты корни трагедии, землю объявили коллективной собственностью, живность отобрали, согнали в общее стадо, вместе с нею и самого крестьянина туда же, в так называемую коммуну, - я покосился на бутылку, не найдя поддержки, облизал губы и продолжил. - Стал он колхозником, без прав, без привилегий, а фактически рабом. И неграмотный мужик побежал, скопом, стадом. Лавиной хлынул на город, раздавил его в одночасье, растоптал последние ростки интеллигенции, потому что думал не о каких-то там правах, выжить ему надо было. Сталин, чтобы остановить гигантский этот вал, предпринял срочные меры - перестал выдавать им паспорта, взамен их колхознику вручили в руки справку, с которой ни туда, ни сюда. Это не помогло, колхозник шел на все, чтобы выдраться из деревни, для него превратившейся в тюрьму. В городе, если он прорывался, над ним издевались, посылали на тяжелые работы, платили меньше, он с семьей ютился в собачьих конурах. Унижали, пинали, гнали. Мужики потеряли былые стать, благообразие. Посмотри на дореволюционные фотографии, каждый крестьянин богатырь, витязь, прекрасные, гладкие, спокойные лица, высочайшее чувство собственного достоинства. Да, необразованный, да, с более низким, чем у горожанина, общим развитием. Что скрывать - хам, но - человек.
  Собеседник при этих словах солидарно, хотя с оттенком недовольства, нагнул подбородок, как бы поощряя мою речь с упреждением.
  - Человечность эту, имперскую, он растерял буквально за десятилетие, пока добивался паспорта, городской прописки, квартиры, хоть какого рабочего места. Из раба колхозного крестьянин превратился в раба городского. Кого ты скорее примешь на работу, потомственного горожанина или приехавшего из деревни мужика? Конечно, мужика, он покладистее, хлопот меньше, права не качает, а и обманешь - здорово не пошумит. Именно из-за этого за все годы построения коммунистического общества недовольство Советской властью вспыхивало раза два или три. Истинный горожанин и хотел бы выйти на площадь, высказать все, что думает, да рядом городской раб, который не поддержит, наоборот, в любой момент подставит ножку, чтобы занять чужое место. Да первый секретарь обкома, горкома, райкома тоже оттуда, из деревни, он тоже вырвался на свободу, успел достичь во каких высот. И начальственное это кресло, о каком не могли мечтать его деды-прадеды, потерять за собственный язык? Лучше проглотить его, чем сказать слово поперек, тем более, за молчание дороже платят, квартирки вон какие предоставляют. А раньше в собачьи будки загоняли, теперь в них горожанин живет с языком без привязи. Добился своего мужик, - я пристукнул ладонью по столу. - Добился... Горожанин бы этого Сталина из грузинско-горского еврейского племени давно обрядил бы в индейские одежды с перьями вокруг головы, несмотря на его потуги с отменой для мужика паспортов, и отправил бы в родные ущелья родных же баранов пасти, коли он у них уродился такой умный. Для мужика же первобытное молчание стало золотом, а если вождь толкнет речь с высокой трибуны, типа: 'А вы знаете, почему гора не идет к горе?' Высокий съезд скотников и доярок с растениеводами подобострастно рявкнет: - Почему? - И подобострастно же замрет. - Потому что у них ног нету! - веско и тяжело объяснит вождь. И грянут бурные несмолкаемые аплодисменты. Полное взаимопонимание, сообразно с интеллектом. Кстати, Рузвельт, этот интеллигентнейший человек своего времени, трепетал перед дикарями, как сейчас Америка трепещет перед ниггерами, заискивающе называя их афроамериканцами. Американцы просто боятся плодящихся кроликами низших по развитию существ потому, что как более цивилизованные люди научились ценить жизнь и божественные блага ее. Дикарям же все до лампочки.
  Я перевел дыхание, нервно порыскав по карманам, нащупал бычок от сигареты 'Ростов'. После коньяка при всей возбужденности не хотелось глотать едкий дым от паршивой 'Астры'. Сосед сидел неподвижно, только на скулах под кожей катались тугие желваки, но мне было плевать на то, о чем он думает. Затянувшись пару раз, я бросил спички на стол и продолжил:
  - Если Сталин как-то сдерживал наплыв в города крестьян через отмену для них паспортов, то Хрущев с приходом во власть немедленно перевернул все с ног на голову через дополнительное повышение налогов на живность и на огородные сотки, но с выдачей колхозникам паспортов без промедления. Если до революции Российская империя представляла из себя страну на почти девяносто процентов крестьянскую, то при Хрущеве Советский Союз лишился деревень и сел почти на восемьдесят процентов, что привело к поголовному оскудению городов на продукты сельского хозяйства. А вместе с этим к очередям даже за хлебом. Вот и пришли к ответу на вопрос, почему мы все дебилы или быдло, разница, кстати, маленькая. Города разрослись до неимоверных размеров не из-за естественного прироста населения за счет повышения рождаемости и улучшения медицинского обслуживания, а за счет притока крестьян из ближних и дальних деревень. Рабство, пусть искусственно созданное властями, захлестнуло их по уши. А может, я допускаю и такое, это была целенаправленная акция против всего народа. В пивных мы стали бить морды друг другу, на работе закладывать начальству товарищей, в очередях лаяться между собой, а не на того, кто стоит по другую сторону прилавка и обманывает самым бессовестным образом. Хрущевский эксперимент накрыл страну драчливым идиотизмом. Если стрелка весов с самого начала не на нуле, а на двадцати-сорока граммах, если ты заказал полкило, а тебе взвесили четыреста пятьдесят граммов, значит, весы неисправны. Почему не сбросить их на пол, ведь они все равно требуют ремонта? Если продавец обвешивает в наглую, почему не поймать его за руку и не держать до тех пор, пока не прибудет контроль. Или, в крайнем случае, добиться перед заведующей, перед торгом, перед горисполкомом, наконец, чтобы его духу в торговле не было. Настойчиво, изо дня в день долбить и долбить вместе с другими покупателями превратившееся в непоколебимую скалу хамство, - я грохнул кулаком по алюминиевому ободку стола. В висках стучала кровь, наболевшее рвалось наружу пламенем из пасти Змея Горыныча.
   Сосед напрягся, губы его побелели, но продолжал молчать партизаном на допросе у врага, на что я не обратил поначалу внимания. Теперь же меня трудно было удержать.
  - Почему мы, как свора собак, бросаемся на человека, который увидел обман и возмутился? И почему виляем облезлыми хвостами перед всякой сволочью? Почему не перевернуть автобусы, если их водители собрались в одном салоне и спокойно покуривают, глубоко наплевав на громадную толпу под дождем? А в ней больные старики, женщины с грудными детьми? Почему? - я нервно загасил окурок пальцами и сунув его за неимением пепельницы в карман, ответил самому себе. - Потому что общество определяется состоянием туалетов, потому что все мы превратились с нашествием крестьян в городских рабов. Если я затею конфликт, ты первый дашь мне в ухо. Ты помнишь, как я, горожанин, не давал тебе работу, прописку, квартиру, для тебя я был очередным, теперь уже городским, барином, не дающим места под солнцем. Для меня ты стал деревенским хамом, растоптавшим заляпанными навозом лаптями мою интеллигентную душу, да еще метящим на мое место. И до тебя, не видящего дальше собственного носа из-за недостатка образования, из-за возникших проблем, никак не дойдет, что насилие порождает насилие. Главное, что не я ведаю квартирами и работой, а начальники повыше. Начальники на облаках, а я на земле, перед тобой, и вот тебе простой пример. Остановился трамвай, поломался, вышел из него мужик с деревенским лицом и ну поливать Ельцина. Гнида он, паскуда, Расею продал евреям и американцам, что так и есть на самом деле. Но здесь-то дело в другом и водила этот не на митинге. Никогда до него не дойдет, что трамвай поломался из-за плохой работы слесарей в депо.,а слесари те, если копнуть, земляки его, из родного хутора. Он продолжает кричать, мол, Сталина на вас нет, мол, когда он умер, в его кармане было всего три рубля сорок копеек! Вот тебе крестьянин во всей красе, у него даже на эту чушь не хватает ума, чтобы осознать: а зачем Сталину деньги? Он шевельнул бы пальцем, ему из любой точки земного шара любые яства доставили бы. Бесплатно. Впрочем, я, потомственный городской житель, давно сам превратился в городского раба. Я готов продать, предать, заложить, или спиться, сбитый тобой изначально с собственного насеста. Сейчас это очень ярко видно, бывшие колхозники, получившие в городе квартиры, стали пить даже меньше горожан, хотя менталитет не изменишь и горбатого, даже в другом поколении, могила исправит. Для тебя и для твоего потомства, родившегося в городе, я по-прежнему барин, городской.
  Долго молчавший сосед соизволил, наконец, заговорить с абсолютно идиотским презрением на грубом лице. Показалось, что он совершенно не вникает в смысл слов, но я, заведенный, не заострил на этом факте внимания:
  - Так ты, значит, потомственный горожанин!?. - полувопросил он. - Городская спесь взыграла с обидой через.
  - Не потомственный горожанин, а хуже, - снова откидываясь на спинку стула, устало отозвался я. - Мои предки из тех, под кого твои прадеды пускали 'красного петуха' и ходили с вилами наперевес.
  - Из бар, что ли? - недоверчиво изумился он. Тяжелый взгляд мигом размягчился, на лице отмякли каменные складки. - Не, ты серьезно, или дурака решил свалять?
  - Похоже, так, - отмахнулся я. И сразу, как обычно в таких случаях, захотелось перевести разговор на другую тему. Вот уж действительно язык без костей, оно ему надо, кто я и кого из себя корчу, но, тоже как обычно, поезд ушел. Сосед вцепился в меня мертвой хваткой:
  - Ну надо же, второй случай в жизни, - неожиданно просев подтаявшей снежной бабой, залопотал он извиняющимся тоном, чем сразу выказал всю холопскую сущность. В душе маленького человека накрепко угнездилось угодничество, питающее корни от татаро-монгольского ига, крепостничества со сталинскими репрессиями, направленными на вышибание силой вольнодумства из крестьян . - А я присматриваюсь к тебе, пардон... к вам... да хрен с ней, в общем, к тебе. Вижу, что-то есть такое, а что - не пойму, фингал... пардон, синячок мешал. Ну, дела, по этому случаю и выпить не грех. Надеюсь, ты позволишь налить из твоей, а то мой коньяк прикончили. Не сомневайся, если будет мало, я еще возьму.
  - Наливай, только меня уволь, - пожал я плечами. - Я, кажется, уже хорош, и еще, продолжай принимать меня таким, как в начале разговора. Честное слово, не горю желанием заработать второй фингал, теперь уже на классовой почве, тем более, звания давно не в моде.
  - Ты что, обиделся? Брось, я к тебе со всей душой, - налив полный стакан, отставил он бутылку. - Честно скажу, таких речей мне слышать еще не доводилось, правильные мысли, абсолютно с тобой согласен. Пей, у меня тоже осталось как раз на стакан.
  - Я же сказал, не хочу.
  - Обиделся, - цокнул он языком с притворным разочарованием. - Ну, извини, сгоряча я про городскую спесь, все же деревня кормила и кормит город, а не наоборот. Гигантские заводы возведены руками мужиков, новые микрорайоны с проспектами и парками.
  - С хамством, с матом на площадях, в общественном транспорте, в магазинах, с обоссанными и засранными углами зданий, подъездами. С рабским поклонением даже ничтожному начальнику, - дополнил я его 'гигантоманский' список. - Кстати, деревня кормила город, а горожане обували деревню, технику поставляли, в том числе и бытовую, чтобы труд облегчала. Но это частности, ты понимаешь, что не кто-нибудь, а мужик разрушил храмы, церквушки у себя в деревнях и в городе, другие здания, представляющие историческую ценность, потому что на их месте должны были вырасти - вырасти!!! Слово-то какое - жилые кварталы домов, в которых ему обещали квартиру. И ему было все равно, что таким образом разрушаются культурные ценности. Да и не соображал он ни в картинах, ни в скульптурах, ни в архитектурах, вообще было наплевать, что будет потом. Лишь бы выжить, выдраться, вырваться из темной деревни. А уж получить собственную квартиру в городе, переселить из крытой соломой хаты и из собачьей будки детей и сделать их горожанами было пределом мечтаний. Кстати, именно это стремление было бы весьма похвально - стремление улучшить свой быт... но не за счет же уничтожения культурных ценностей всей нации! Зачем же походя уничтожать прекрасное, возведенное руками более цивилизованных ее представителей. А тут получалось, для того, чтобы добиться цели, мужик шел на все. Вот здесь Ленин и Сталин с теми, кто стоял за их спинами, не прогадали, сделав ставку для построения светлого коммунистического будущего на крестьянина. Тем более, что вся Российская империя являла собой почти сплошное крестьянство, страшную разрушительную силу, помноженную вдобавок на объявление абсолютной свободы женской его половине. Но, как я уже говорил, мужик - и его баба - не виноваты, винить следует того, кто заварил бесовскую эту кашу.
  - Ленина и Сталина?
  - В первую очередь Карла Маркса, члена мирового правительства из его кагала. Оно указало своим лидерам на наиболее удобную страну для воплощения в реальность сатанинских замыслов. Россия действительно подходила для эксперимента, как никакая другая из стран, охватывался огромный кусок земного шара с многонациональностью, смешением азиатских и европейских народов с их религиями. В случае удачи чума заразила бы в короткое время весь мир. Одного Маркс не учел, а, может, сознательно забыл, еврей по национальности, он обязан был знать Библию как свои пять пальцев. Тем более, книгу всех времен и народов его нация списывала с других великих откровений, в первую очередь с греческого подлинника, написанного для всех на греческом языке. В ней есть притча о том, как люди собрались вместе и решили построить башню до неба, то есть, добраться до Бога, чтобы сравняться с Ним. Тогда они все говорили на одном наречии. Увидев это, Бог смешал языки, люди перессорились, башня развалилась. Произошло это в Вавилоне, в месте, где действительно жило и живет множество племен и народов, говорящих на разных диалектах. Но для того, чтобы заложить даже первый камень, нужно не только говорить на одном языке, но и думать одними мыслями, неужели Маркс верил, что в России татарин и русский, поляк и узбек, грузин и бурят уже нашли общий язык? Я до сих пор помню татаро-монгольское нашествие, как сопревшие в седлах животные насиловали моих чистых соплеменниц, эта память из века в век передается мне генами. Было видно невооруженным глазом, что каждая нация, этническая группа, тянули одеяло на свою сторону, стараясь сохранить свои культуру и обычаи, общими были территория и элемент межнационального общения - русский язык. Если быть точным, то сила русского духа с силой кулака. а это разные вещи, в душе татарин оставался татарином, а поляк поляком. О каком общем созидании могла идти речь, когда смешение народов, после которого действительно могут наступить свобода, равенство, братство, это труд бессчетных поколений в течении миллионов лет. Может быть мы станем одной нацией - землянами, но в необозримом будущем. Философ или ослеп, или сознательно сорвал незрелый плод, примером могут служить Англия и Франция, ведущие страны Европы, в которых прошли революции, кстати, принесшие плоды - демократию, опять же преподанную вначале Римской империей. Но не Золотой Ордой.
  Я посмотрел на пустую бутылку, сглотнув слюну, перевел взгляд на стакан с дном, красным от остатков бормотухи, не впечатливших меня. Продолжил, не покосившись на собеседника, издававшего сиплые с натугой звуки.
  - Еще много, повторюсь, веков пройдет, пока люди откроют для себя, что все, независимо от цвета кожи и мировоззрений, вылупились из одной, всего лишь белковой, молекулы, но уровень развития у каждого индивидуума абсолютно разный и чтобы уравнять его необходимо призвать на помощь Природу, свою прародительницу. А какая мать согласится 'переиначить' своего ребенка! Только внявшая внутреннему голосу, что это нужно для всеобщей пользы. По этой причине не надо ставить дикаря вровень с цивилизованным человеком, его нужно учить становиться Человеком, иначе, если дикарь и цивилизованный соединятся, как чистые славяне с приволжскими, степными и другими народами, произойдет раздвоение личности. Как произошло это у русича после татаро-монгольского ига, в душе которого исчезла золотая середина. Или неосознанная буйная радость от победы над немытыми дикарями, или бесконечная, до глубоких рыданий, печаль от того, что первобытная мерзость наползла, сплотившись, на чистую арийскую душу, и размазала говно по ней. Я не забыл, не забываю и никогда не забуду страшного унижения моей нации, дружбой с которой гордились европейцы, степными народами. До сих пор после европейской Самары, когда плывешь на пароходе по Волге, особенно ближе к Казани, видна огромная разница в культуре и в остальном. В Самаре народ старается придерживаться русского уклада жизни с новомодными веяниями, а после нее люди угрюмые, нечесаные, штаны с пузырями на коленях. Потому с меня достаточно одного ига.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  - Значит, виноваты евреи. Так, так, - сощурил сомнамбулой глаза сосед. - Паршивый, я тебе скажу, народ. Все престижные места расхватали.
  - Да при чем здесь евреи, - поморщился я. - Ты тоже можешь не хлопать ушами. Идеи свободы, равенства, братства всех народов тревожили великие умы со времен зарождения цивилизации. Просто евреи практичнее, что ли, деловитее. Прогрессивнее остальных представителей человеческого рода. Они не топчутся, как мы, на месте, и не плывут по течению, а ищут более рациональные пути повышения собственного благосостояния и, вместе с тем, общего для всех уровня жизни. В развитых странах плоды их деятельности дают отличные результаты. Вот и надо подтягиваться.
  - Хорошо. Ты сказал, что в первую очередь винить надо Маркса. Кто же виноват во вторую?
  - Германский империализм.
  - Как? Разве не Ленин?
  - Без денежных подачек министерства иностранных дел кайзеровской Германии, которым руководил барон... не важно, у Ленина ничего бы не вышло. Этот барон через эстонца, друга вождя, передавал сотни тысяч марок. Они тут же шли в дело. Кстати, марки, в основном, еврейские. Выпускалась революционная литература, покупались провокаторы, содержался аппарат. Понимаешь, какое дело, - я снова облокотился о край стола. Вино из стакана выплеснулось, побежало по пластику ручейком. Сосед почмокал губами. Но остался неподвижным. - Шла Первая мировая война. Германия задыхалась в тисках Антанты. Во что бы то ни стало, ей необходимо было выбить из смертельной игры хотя бы одного из участников. Она чувствовала, что конец не за горами, что она проиграла. Через месяц, другой в конфликт вступит Америка - и конец... А тут Ленин в Цюрихе, практически под боком, со своими сумасшедшими идеями. Да в самой России недовольство самодержавием, проклятым Гришкой Распутиным и грабителями-лавочниками достигло апогея. И немцы решили ускорить развитие событий. Не получилось бы со свержением монархического строя, был бы нанесен ощутимый удар, после которого русский царь, пребывая в шоке, еще долго занимался бы только внутренними делами. Поэтому, когда они почувствовали назревшую нужную ситуацию, то через территорию Германии в наглухо закрытом вагоне переправили Ленина в Петроград. Ни одна европейская страна не хотела пропускать его через свои владения. Да и сам он боялся возвращаться в Россию. Короче, вождь мировой революции прибыл вовремя. Не только монарх, перед этим отстраненный от престола временным правительством, но и само временное правительство были низложены. В общей сложности миллионы марок сделали свое дело. Придя к власти, Ленин немедленно заключил с Германией кабальный Брестский мир, по которому немцы аннексировали Польшу, Прибалтику, части Белоруссии, Украины и другое. Заодно вернули и свои денежки, наложив на новоявленную нищую Советскую Россию контрибуцию в шесть миллиардов марок. А теперь думай, кем был Ленин. Гением, или готовым на предательство, на садизм, фанатиком. Загублены, исковерканы десятки миллионов жизней и судеб, разрушены передовые экономика, культура. Мы превратились в Иванов, не помнящих родства.
  - Да, но он признал свою ошибку. НЭП, предсмертные письма, - сосед сосредоточенно нахмурил брови. - Против кандидатуры Сталина выступал.
  - Может быть, и признал..., - я потер виски пальцами. Коньяк исправно выполнял свои обязанности. Хотелось расслабиться, поторчать, как сказала бы моя старшая дочь, сливой в заднице. Но напряженный взгляд соседа требовал завершения диалога. - Знаешь, в суде такие раскаяния сплошь и рядом. Изувер убил человека и признал свою ошибку. Но человек-то мертв. Его уже никакая реанимация не оживит. Так какой прок от раскаяний-признаний? Когда ГКЧП хотело захватить власть, то на второй день по местному телевидению выступали наши, местные же, руководители области. Один из них, так сказать, зам, кстати, бывший бригадир свекловодческой бригады на одном из далеких хуторов - так говорят - все время восклицал - за ГКЧП... за ГКЧП... А более выдержанный глава администрации одергивал его: Да погоди ты. ГКЧП обосралось. Через три месяца потом зам выступал по тому же телевидению и говорил примерно такие слова с виноватым выражением на красной морде: 'Я только сейчас понял, что во всем надо сомневаться'. Ну, истинный колхозный хам. А сколько он успел без сомнений натворить за свои пятьдесят лет, будучи с малолетства выбираемым на руководящие должности именно таким же быдлом - одному Богу известно. Но это пример мелкий, местного масштаба. Вот тебе повыше. Маршал Язов после отставки выступал по центральному телевидению. От его речи у меня уши переместились на задницу. А говорил он примерно вот что: 'Мол, я до сих пор не могу опомниться, что я, крестьянский сын, в проперденных холщевых штанах, вдруг стал Министром обороны Советского Союза. До сих пор вся жизнь у меня, мол, как во сне. Простите, люди добрые, если что не так'. Короче, я как сидел перед телевизором, так и офигел. А когда же ты работал, потомственный потомок скотника с дояркой, коли до сих пор ты не можешь прийти в себя? Тебе сказали ввести войска в Афганистан, ты и отдал приказ, не задумываясь ни на секунду, на хрена бы нам сдался этот первобытный край. Да, приказ есть приказ, его необходимо выполнять. Но разве так ведут себя генералы в цивилизованных странах? Если они что-то заподозрили, они тут же ставят в известность средства массовой информации. Или подают в отставку. А у этого от погон и должности пасть до ушей и грудь от гордости расперло. И больше ничего, никакого мышления - мышлéния. Между прочим, когда ГКЧП позорно провалило свою деятельность, лишь один из членов этой организации лишил себя жизни - латыш Пуго, министр внутренних дел. Остальные колхозники - Янаев, Язов, Стародубцев - не позволили себе такой роскоши. Из-за социального происхождения. Надеюсь, ты меня понял. Повторюсь, лишь у Пуго гены цивилизованного человека.
  - Ты прав, - после глубокомысленного молчания согласился сосед. Он указал на стакан. - Ты будешь пить?
  - Нет. Не могу.
  - Тогда я выпью, а ты пока посиди. Может, захочется еще догнать.
  Через секунду послышалось гулкое бульканье, потом смачное кряканье и за ним сочное помидорное всхлипывание. Я посмотрел вглубь зала. Возле противоположной стены за столиком две студентки жадно глотали больше похожие на галушки тощие пельмени в водянистом бульоне. Худенькие спины согнуты, из коротких рукавов простеньких кофточек выпирали острые локотки. Несмотря на румяна, кожа на лицах отсвечивала пельменной синевой. В глазах больше испуга и озабоченности, нежели восемнадцатилетнего задора. Через столик от них крепкими зубами уверенно рвал куриную ножку тоже молодой, лет двадцати пяти, брокер-дилер, в общем, начинающий биржевик. До фирмача он не дотягивал. Те одевались в броскую фирму с заклепками, нашлепками и замками. Поведение у них тоже более наглое из-за того, что за плечами есть кое-какой сколоченный капиталец, за углом машина пусть отечественной марки, зато последняя модель цвета 'мокрый асфальт'. Впрочем, заглядывают они сюда только по ошибке, сразу закрывая дверь с обратной стороны. А на парне строгий костюм, узкий галстук, светлые волосы разделены ровным пробором. Тонкие длинные пальцы не обременены никакими перстнями, нет даже узенького на безымянном колечка. Опоздала молодежь с женитьбами-замужествами. В этом направлении устойчивая строгая тишина. Разве что какие нетерпеливые из рабочей среды помаячат перед памятником Ленина у входа в парк имени Горького. Возлагать цветы, в общем, больше некому и некуда, а нарушать традиции не хочется. Нет, пардон, здесь, я, кажется, не прав. В белокаменном, пятикупольном, с кровлей под золото, соборе видел я непривычную поначалу сцену. Несколько молодых пар выстроились в линию перед алтарем. После прочтения молитв поп взял с подноса на руках послушника невесомые колечки и надел их на пальцы торжественно-нарядных женихов и невест. Затем молодожены обменялись им, каждый со своим суженым или суженой. Поп благословил их, побрызгал святой водой. Как прекрасно смотрелись они на фоне благословенных, целомудренных икон. Особенно одна невеста с невинным выражением на ангельской красоты лице. Жених тоже был подстать новоявленной Наталье Гончаровой. Какое щемящее чувство запоздалой радости охватило пусть от чужого праздника, от увиденного не во сне возрождения народных традиций. И как все они, недавно дети, боялись перевести взгляд на строгие лики святых. Поднимались под купол голубые облака дыма, яркими красками переливались на святых разноцветные, больше пурпурные, одежды. Золотом, пусть сусальным, горели венцы над головами богов, кресты, подсвечники, золотые ворота. Все вокруг искрилось, играло тенями, освобождало душу от земных забот и огорчений, одновременно пряча за калейдоскопом великую тайну бытия. В руках невест, затянутых в белые перчатки, от пламени свечей таяли цветы. И хотя молодоженов было до неприличия много - пар шесть-семь - а мы по кино привыкли думать, что за один раз положено венчать, давать благословение да долгую супружескую жизнь только одной паре - праздник от этого не утратил своего величия. В это день я ушел из церкви одновременно с радостью и печалью в душе, и всю оставшуюся часть суток провел в спокойной задумчивости, словно наконец-то нашел ответ на единственный из многочисленных жизненно важных вопросов. Потом я не раз наблюдал подобные сцены, но... дважды в одну и ту же реку не входят. Разум как бы отрезвел. Я думал, что, разрушив им же самим возведенные храмы, народ пошел наперекор собственной вере. Нет, грех был неизмеримо тяжелее - народ восстал против самого себя. Я не знаю, как оценят подобную, наверное, не имеющую аналогов в мире, ситуацию владеющие нашими мыслями и чувствами, призывающие к нравственности словом и объемными трудами умные головы, только у меня на этот счет есть своя максима: 'Против своего народа можно пойти только в одном случае - когда ты уже мертв. Тогда твой народ сможет тебя и понять, и простить'. Пророк Моисей сорок лет водил еврейские племена по пустыням. До тех пор пока не умер последний, помнящий египетское рабство. Сколько же нужно водить нас, чтобы мы забыли... себя. И кто возьмется сыграть такую ответственную роль? Кто?
  - Слушай. А что ты скажешь о Сталине? Как ни говори, личность довольно колоритная, - донесся хрипловатый голос соседа. - Помню, когда он умер, паровозные и фабричные гудки, шахтерские ревуны аж за много десятков километров были слышны. Я выбежал за матерью на улицу, мы тогда на Сельмаше в заводском бараке жили, она поговорила с товарками, ахнула - и в слезы. И я за ней. Отец с мужиками сразу в военкомат подался. Думали, после смерти вождя война начнется. Но Бог миловал. Так я хочу спросить, есть у тебя о нем свое мнение? Не по-газетному, - они набрешут чего угодно, лишь бы покупали, - а вот как ты сейчас рассказывал о революции и Ленине. По своей, так сказать, теории.
  Я прекратил разглядывать зал. Впрочем, больше смотреть практически не на кого. Кучка из трех человек, то ли механизаторов из провинции, то ли грузчиков из промтоварного магазина, расположенного недалеко от перекрестка, как и мы, пыталась поднять настроение - или наоборот, сбить напряжение - несколькими бутылками крепкого вина. Да в противоположном, самом дальнем, углу сивобородый всклокоченный дед-труболет подкармливал бродячую облезлую дворняжку кусочками смоченного в бульоне хлеба. Остальные десятки столиков пустовали. Собеседник мой был уже на взводе. Яркие зрачки немного подрасплылись, на щеках рдел осенний каштановый пожар, и без того толстоватые пухлые губы разбухли еще сильнее. Спиртное положило косметику и на нос. Как у всех полноватых людей, он покрылся сизыми пятнами. Я помолчал, дожидаясь, пока сосед выжмет из 'огнетушителя' в стакан остатки вина. Тоже вспомнил день смерти Сталина. Но, кажется, не плакал, хотя паровозные и фабричные гудки слышал. А может, забыл. В ту пору мне исполнилось семь лет, жили мы, в числе высланных из Москвы на сто первый километр, в небольшом городке Сухиничи, на окраине его. Мать, вернее, бабушка Анастасия Сергеевна, которая шестимесячным забрала меня из лагеря для репрессированных на Урале, перевезла в Сухиническую ссылку и самостоятельно воспитывала. Безногий дед Александр Васильевич, бывший поп, муж бабушки, возился с пчелами. Держали корову. По-моему, когда вокруг заревело, все занимались своими делами. Один я рыскал по улице в надежде поменять еще со времен войны забытый в нашем дворе солдатами станковый пулемет 'максим' на старинные монеты. Я был заядлым нумизматом. С обменом в тот день ничего не получилось. Позднее пулемет вместе с танкеткой, ржавеющей возле забора, сдали в военкомат. Но соседи тогда голосили здорово, в причет, словно умер близкий им родственник. Над крылечками, как бахромой, обшитыми мартовскими сосульками, затрепыхались красные флаги с черными креповыми лентами на концах оструганных палок. Фронтовики надели ордена, будто готовились выступить в бой. Но поход отменил, кажется, дядя Ваня Рубан, бывший танкист, отец моего рыжего друга Кольки. Вместо него мужики направились в 'Бычий глаз', где продавалась водка на розлив. Несколько дней в превращенном в политическую ссылку городке было неспокойно. Потом улеглось само собой. Вот и все воспоминания.
  - Сталин со своей жестокой азиатско-кавказской натурой оказался прекрасным пастухом огромного стада дорвавшегося до власти быдла. Опять же, по первобытной интуиции, без ума, - марксисто-ленинцем. Да плюс к тому, поначалу, троцкистом. Он избрал, повторяю, интуитивно, метод отрицания. То есть, превознося, одновременно принижал. Примитивным же примером может служить байка про халву - сколько ни говори 'халва', во рту слаще не будет. Маркса, Энгельса, Ленина, Троцкого нет. Они как бы бесплотны. А Сталин - вот он, живой, непоколебим, как орел на горной вершине. Он хитро развенчал главарей мирового пролетариата, показав народу их лысые головы. Сам же, не теряя времени, сплел из добытых ими лавров венок и спокойно почивал на нем до пришествия смерти. Мне кажется, его не мучили, как Ленина или Троцкого, сомнения относительно правильности выбранного исторического пути и будущего супернации, на которую он опирался и неординарность которой постоянно подчеркивал. Он понимал одно: многие века непокорный дух великой нации усмиряли великой плетью. А если дать этому, смешавшемуся с потомками Чингисхана, народу волю, он разнесет в щепы весь мир - столько неуправляемой энергии клокочет в его недрах. И Сталин без колебаний согласился на роль пастуха. Сначала с помощью Ленина как главарь партии, а потом уж как главный пастух бывшей империи. Из сыромятных ремней он сплел привычный, по руке, длинный, до самых до окраин, кнут с концом из конского волоса, чтобы слышнее щелкать и больнее обжигать, окружил себя беспородными волкодавами типа Ворошилова и Буденного, того же Калинина, отобранными, кстати, из той же гущи народной, из самой, и гортанно гнал покорное стадо по нужному руслу - в первобытнообщинный строй. Откуда родом и сам. Вот и ходят до сей поры, после стольких лет начала перестройки, воспитанные им скоты от пивной к разливочной, от разливочной к закусочной, короче, где кто нальет. Скоты потому, что и без того от природы неграмотных, он совсем разучил их думать. Думал за них Он - Сталин. А теперь хутора проданы шустрым, плодовитым 'тюрским' народам, которые кроме как торговать и обманывать, больше ничего не умеют. Все зассано, засрано, разворовано, развалено. Власти никакой. Для хама это лучшее из времен. Его же не увидишь. Вот тебе пример. Допустим, в квартире прорвало канализационную трубу. Ты приходишь к начальнику ЖКО. Напомню, что начальниками, вплоть до самого верха, преимущественно ставили выходцев из крестьянской среды. Короче, пришел и говоришь, мол, трубу прорвало. Ну, что поделаешь, отвечает начальник, бывает. Привезут трубы, и мы тебе заменим. Ты снова канючишь, мол, вонь по квартире расползается, ребенок маленький. Шеф - уже шеф - такого крестьянского типа, начинает заводиться, мол, тебе сказали - привезут трубы и заменим. А трубы сантехники давно продали. Ты настойчивый, тоже как бы заводишься. С высокими нотами в голосе говоришь, что соседи начали жаловаться. Вонь и до них доползла. Тогда начальник хлопает красной папкой по руководящему столу и с ненавистью, с придыханиями, кричит: 'Да я сам родился в хате рядом с теленком. Вы посмотрите на этого козла - свет ему отключили... Свет ему подавай!!!' Секретарша негромко поправляет, исподтишка подергивая сползающие семейные трусы - резинка ослабла - мол, труба у него канализационная лопнула, дорогой товарищ начальник. Задыхаются они. Руководитель совсем взрывается: 'Да хоть весь туалет пусть развалится! Хоть говно по полу. Свет ему подавай... Кто ты такой?!' Вот так, дорогой. Хама ничем не удивишь, и Сталин твой любимый этому способствовал. Чем? Соседа твоего за неправильные взгляды забрал, на Соловки отправлял, а тебя не трогал. А ты и рад-раденешенек... что до тебя очередь еще не дошла. Потом появилось равнодушие ко всему, к себе в том числе. Продал сослуживца, да и хрен с ним. Зато в стране почти изобилие. Правда, за счет тех несчастных, а их как бы не половина населения, которые в лагерях на баланде влачат существование. Вот тебе и весь Сталин с моей точки зрения. Интуитивно не разумом, - разумные Черчиль, Рузвельт, де Голль, которые заботились о народе, несли ему свободу и изобилие не как в 'Кубанских казаках', не муляжную, а настоящую - а интуитивно Сталин понял душу низшего сословия, потому что и сам по развитию стоял на той же планке. Впрочем, можно говорить о русской душе, потому что сословие это составляет девяносто с лишним процентов. А душа эта такова. И начну я с себя. Я до сих пор помню татаро-монгольское иго, я уже говорил про это. Я до сих пор как бы нахожусь в растерянности, ощущаю вину какую-то, словно бы я в чем-то виноват, что произошло это именно со мной, с моим народом. Русич я, и дух мой свободен, как у викинга. Но после смешения кровей с волжскими племенами, племенами Дикого поля, сибирскими, пала на чистую душу как бы тень. На европейское рыцарство, русское богатырство с прямым раскованным мышлением - изворотливая азиатчина. И получилось по Достоевскому, типа: у русского в душе две крайности - величайшее целомудрие и нижайшее паскудство. Середины, к сожалению, нет. А в ней весь смысл, недаром она золотая. Вот тебе дерево высокое. Верхние листочки и солнце обжигает, и дождь поливает, и проходящая мимо корова обдерет. Листочки внутри ни солнца не видят, ни влаги чистой в достатке. Преют от мерзкой тьмы. А средние листики получают все. И в меру. Это дерево называется деревом жизни. Жизнь, чтобы ты знал, держится на лезвии бритвы - ни туда, ни сюда нельзя. Добро и зло, любовь и ненависть, предательство и героизм... В конце концов - Жизнь и Смерть. Качнешься в один край - пропадешь, потому как добро должно быть с кулаками. Качнешься в другой - то же самое, потому как зло должно быт разумным. Жизнь, весь Мир, вся вселенная находятся в вечном балансе, нарушить который невозможно. Если один убьет другого - третий спасет четвертого. Сталин не спасал, Сталин убивал народ - и лагерями, и непомерным трудом. Тогда как Трумэн, например, спасал. Вот тебе, если хочешь, корявая истина.
  Сосед сидел молча. Видно было, как напряглись у него плечи, как сжал пальцы он в кулаки. Под побелевшими губами иногда слышался зубовный скрежет.
  - Хорошо ты сказал и про Сталина, и про коммунизм. И про нас, крестьян... - наконец, тяжело заворочал он языком. - Значит, если я тебя сейчас убью, то кто-то там, за горизонтом, кого-то спасет? Ну, блин, полный баланс. Это хор-рошо-о... - сосед как-то странно посмотрел на меня. Пнул ногой пустые зазвеневшие бутылки. - Кончилось вино, кончилась и радость. Ты еще долго будешь здесь сидеть? Я смотаюсь через дорогу.
  - Все, хватит, - устало сказал я. - Пора по домам.
  - Пойдем, - легко согласился он. - Я провожу тебя до остановки.
  Пожав плечами, я встал из-за стола и направился к выходу. Я не заметил, как прихватил он с собой пустой 'огнетушитель', спрятал за спиной. Выйдя на улицу, я прищурился от яркого солнца. Сосед потащил меня за угол забегаловки, чтобы поссать. Я наотрез отказался. Тогда он попросил приглядеть, чтобы не загребли менты. Презрительно хмыкнув, я вытащил из кармана очередной бычок, долго не мог прикурить. В двух шагах по стене била мощная пенная струя мочи. Прикурив, я брезгливо сплюнул и хотел влиться в людской ручеек. Как нарочно, качнуло назад. В этот момент я ощутил сильный удар по голове. Теряя сознание, завалился под высокие ступеньки забегаловки. Никто из людей не замедлил даже шага. Получилось, как в той передаче по телевидению: 'Бабушка, да в одном только вашем доме три блатхаты'. 'Нету у нас блатхат. И алкашей тоже. Выпивают люди. А кто сейчас не выпивает!' Короче - напраслина. Да и кому я был нужен...
  
  
  
  
   
  
  Содержание
  
  Валютчики. Роман.............................................. 3
  Ха-амы-и! Рассказ............................................... 426
  Инфузории-туфельки. Рассказ..................... 436
  
  
  
  
  
  Литературно-художественное издание
  
  
  
  
  Юрий Иванов-Милюхин
  
  
  ДОКА ЮРОН
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Подписано в печать 07.11.2025. Формат 84x108 1/32
  Бумага офсетная. Печать цифровая.
  Гарнитура SchoolBook.
  Объём 29,25 усл.печ.л. 468 стр.
  Тираж 100 экз. Заказ ? 53.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"