- Ты, Миша, высади меня здесь, а машину поставь подальше от объекта, не хочу, чтобы меня заметили.
Водитель недоверчиво покосился на массивную фигуру сидящего рядом начальника строительного управления и усмехнулся, - вас, Иван Тимофеевич, не заметить невозможно.
- Ладно, ладно, нечего насмехаться над начальством, начальство этого не любит, его ублажать надо, почитать, дифирамбы ему петь. Оно, начальство, критики не выносит, учти это, - тихим густым басом пророкотал Иван Тимофеевич, с трудом выбираясь из тесной кабины старенького российского автомобиля.
- Так о вас же забочусь, - ничуть не смущаясь, ответил Миша, - вы же дышите, словно паровоз, работающий на угле, для вас каждый десяток метров значение имеет. Пора подумать о своем здоровье.
Иван Тимофеевич замедлил процесс выдвижения из автомобиля и, повернув в сторону своего водителя голову, с нарочитой угрозой коротко бросил, - уволю, за неуважение к начальственной персоне - уволю.
Он наконец вытащил свое огромное одышливое тело из недр металлического коня и, захлопнув дверцу, медленно направился в сторону забора, огораживающего строительную площадку.
Совершенно не обеспокоенный угрозой увольнения водитель недовольно покачал головой, следя за тяжелой поступью начальника, - совсем сдал наш Громовержец, - прошептал он себе под нос и, вытащив из бардачка газету, углубился в чтение.
Иван Тимофеевич обошел участок с тыла и осторожно протиснулся сквозь дыру в заборе. Однако он мог и не скрываться: из рабочей бытовки доносился такой гул голосов, что все остальные звуки тонули в этом шуме, тем более, что на самой строительной площадке царило безлюдье и безмолвие.
- Ишь, черти, девятый час, а эти охламоны в домино режутся, и куда мастера и начальник участка подевались? - все больше распаляясь гневом, багровея лицом, возмущался Иван Тимофеевич, прислушиваясь к тому, что творилось в деревянном стареньком вагончике, где рабочие переодевались, питались и вообще проводили свободное от работы время.
В бытовке назревала нешуточная разборка, как видно, вызванная результатом последнего матча.
- Сильны орать, орлы, их бы энергию да в рабочее русло направить,- пробурчал себе под нос Иван Тимофеевич, вырастая на пороге бытовки, но его появление оставалось незамеченным в пылу ожесточенного и бессмысленного спора, потому как в подобных спорах истина не рождается.
Постояв с минуту, чтобы отдышаться, Иван Тимофеевич наконец дал выход своему гневу, выдав короткую, но емкую тираду, замешанную на распространенных народных выражениях с ненормативным уклоном.
Шум стих в мгновение ока, все застыли в тех позах, в которых их застал грозный бас начальника, только кто-то охнул с перепугу, - Громовержец, - и задел рукой стоящий на краю длинного деревянного стола термос, тот с металлическим звуком скатился со стола на пол, а из рук другого рабочего выпала коробочка с костяшками домино, рассыпавшимися по всему полу.
- Ой, Тимофеевич, - пришел в себя первым бригадир, небольшого росточка юркий мужичок, с хитро поблескивающими черными бусинками глаз, - мастер позвонил, у него что-то там дома с краном случилось, сказал - задержится минуток на десять, ну вот мы и сыгранули партийку в домино, ты не думай, мы в перерыв отработаем. Он выскочил из-за стола и юлой вился вокруг начальника, зная, что тот хоть и скор на расправу, однако также быстро может сменить гнев на милость.
Иван Тимофеевич молча отстранил с дороги бригадира, развернулся и вышел из строительного вагончика, следом за ним повалили рабочие, разбредаясь по своим местам, а навстречу этой процессии уже спешил начальник участка, подготавливая в уме оправдательную речь.
Негодующий Иван Тимофеевич не стал никого слушать, - на планерке поговорим, - ни на кого не глядя, пробасил он, направляясь к дыре в заборе.
По походке определив настроения начальника водитель заранее открыл дверцу , и Иван Тимофеевич грузно осел на сиденье, тяжело с надрывом дыша, глаза его сердито сверкали, лицо багровело.
- Лоботрясы, бездельники, от рук отбились, ну я им покажу, всю бригаду вместе с мастером и начальником участка лишу премии, будут знать, как отлынивать от работы.
Он говорил с паузами, поскольку его широкой груди не хватало воздуха, а Миша ни о чем не спрашивал, давая возможность начальнику выпустить пар.
- В управление, - процедил сквозь зубы Иван Тимофеевич, откидываясь на спинку сидения.
Всю дорогу до управления Иван Тимофеевич не произнес ни слова, Миша тоже молчал, он лишь искоса поглядывал на гневающееся начальственное лицо, вполне обоснованно считая, что начальника в таком состоянии лучше не трогать.
Сообщив водителю, куда и когда ему надлежит отвезти свою персону, Иван Тимофеевич, пыхтя и чертыхаясь себе под нос, выволок свое неподходящее для физических усилий тело на свежий воздух, и, не смотря по сторонам, направился к своему кабинету. Увидев пунцовое от гнева лицо начальника, его сдвинутые на переносице брови, недовольно поджатые губы, все, встречающиеся на его пути, работники старались незаметно проскользнуть сторонкой, чтобы клокотавший внутри мощной груди начальника гнев не выплеснулся ненароком на их неповинные головы.
Молоденькая секретарша Эля хотела что-то сказать при виде Ивана Тимофеевича, но вовремя сдержала свой порыв, дав возможность начальнику войти в кабинет, громко хлопнув дверью.
Однако через некоторое время дверь распахнулась настежь, из кабинета донеслось грозное рычание,
- Эля, в чем дело? Куда подевалась эта вертихвостка Настя? Я не могу до нее дозвониться. Что творится в этом чертовом управлении - никакой дисциплины.
Эля не успела даже привстать со стула, как на пороге появился сам Громовержец. В несколько шагов преодолев расстояние до двери в приемную, он, высунув в коридор голову, зычным басом заорал, - Настя, немедленно спустись вниз, где ты там застряла, почему не сидишь на месте?
- Поторопи эту дуру, - кинул он мимоходом Эле и снова скрылся в кабинете.
Следуя приказу грозного шефа, Эля выскочила в коридор и с облегчением увидела высокую стройную фигуру Насти, как ей показалось, неторопливо бредущую по длинному коридору.
- Быстрей, Громовержец сегодня в ударе, ревет бегемотом, не заставляй его себя ждать, сожрет и ухом не поведет, - прошептала она на бегу Насте .
- Не могу быстрей, - с отчаянием в голосе ответила Настя, - туфли новые, жмут ужасно, еле ноги передвигаю.
- Бедняжка, - посочувствовала Эля, усаживаясь на свое рабочее место. Настя осторожно приблизилась к двери в кабинет, и именно эта осторожность спасла ей жизнь, потому что дверь стремительно распахнулась, едва не сбив Настю с ног, и она почти нос к носу столкнулась с начальником.
- Ну что ты ковыляешь, как черепаха, сколько можно тебя дожидаться, где тебя носит? - На одном дыхании выпалил Иван Тимофеевич, устремляясь к столу. Молодая женщина застыла на пороге, испуганно посматривая на громогласного шефа.
- Значит так, немедленно отправляйся в первую бригаду, надо сделать фотографию рабочего дня. Это задание на день, а до планерки проверь, что они там наработали. До планерки, - грозно повторил начальник, соизволив наконец перевести взор на свою подчиненную. И тут же взорвался снова, - ты что, совсем дура? Какого черта ты так вырядилась? Ты куда пришла: на работу или в ночной клуб?
Женщина беспомощно и отрешенно смотрела прямо перед собой, не понимая, чем вызван гнев начальства и что он от нее хочет.
- Вот работнички, - продолжал бушевать Иван Тимофеевич, - что ты стоишь столбом, совсем способность мыслить утратила? Надо же было тебя, дебилку, взять инженером по труду, у тебя же в голове пустота, - и он в порыве злости добавил несколько фраз, способствующих в его представлении лучшему восприятию подчиненными его распоряжений. Правда, на Настю эти фразы произвели совсем другое действие - она оцепенела, из глаз ее заструились слезы, смывая тщательно наведенный макияж.
- Прекрати реветь, лучше подумай, в чем ты пойдешь на объект, в этих своих колодках ты будешь добираться до объекта до конца рабочего дня. Ты кем здесь работаешь? Мне здесь манекенщицы не нужны, не выполнишь мое задание, можешь возвращаться в штукатуры, там твое место. Все. Свободна, - хлопнул рукой по столу Иван Тимофеевич.
Ссутулившись, не глядя по сторонам, женщина медленно развернулась и вышла из кабинета. Иван Тимофеевич раздраженно смотрел ей вслед. Почесав затылок и произнеся вполголоса еще несколько крепких выражений, Иван Тимофеевич взялся за телефон.
С мученическим видом еле-еле ползущая в сторону строительного объекта Настя, молча глотающая слезы, изыскивала про себя способы мщения грубому начальнику, но, как ни старалась, ничего не могла придумать: каждое ее действие против деспотизма Ивана Тимофеевича оборачивалось одним его противодействием - увольнением, а значит вело к наказанию самой Насти, ибо сказочных принцев вокруг не намечалось, вкладов в банках не существовало во веки веков, а на маленькую материнскую пенсию вдвоем прожить невозможно.
И тут ее размышления прервал сигнал автомобиля. Она ойкнула и отскочила в сторону и только потом сообразила, что автомобиль сигналит на дороге, а она, терпя немыслимые муки, шествует по тротуару.
- Ну что, красавица, подвезти или пешком доковыляешь?
Из-за приоткрытой дверцы автомобиля выглядывало улыбающееся лицо водителя Миши.
- Ой, - обрадовалась Настя, - вот здорово, конечно, подвези, у меня туфли новые, ноги словно в колодках.
- Прошу, - Миша широким жестом распахнул дверцу, - только почему "как в колодках", твоя обувка и в самом деле представляет собой форменные колодки. Удивляюсь я вам, женщины, - глубокомысленно изрек Миша, захлопывая дверцу и приводя своего железного коня в движение, - как вы умудряетесь портить свою внешность и усложнять жизнь и себе и своим мужчинам. Ну вот скажи, зачем ты влезла в эти скороходы, зачем навешала на себя эту блестящую мишуру, а свое лицо превратила в маску клоуна?
- Ну, знаешь, - возмутилась Настя, - я думала ты человек, а ты еще хуже нашего громовержца, еще и ты будешь мне нотации читать. Останови машину, я лучше пешком пойду.
- Я тебе пойду, - угрожающим тоном ответил Миша, - и не вздумай, мне же начальник тогда голову отвернет. Думаешь, я по своей инициативе за тобой следом поехал? Как бы ни так, это он меня послал. Сказал: "Отвези это божье недоразумение на участок, чтобы она себе по дороге ноги не переломала". Во, а ты еще на него обижаешься. Он, конечно, мужик крутой, но добрый и отходчивый.
- Ага, добрый и поэтому может оскорблять как хочет и унижать. - Настя провела тыльной стороной руки себя по носу, хотела провести и по глазам, но вовремя отдернула руку, представляя во что превратится тогда ее лицо, дорогой -то макияж ей не по карману.
- Да ладно тебе, - махнул рукой Миша, - подумаешь царица Савская какая нашлась, ничего ей не скажи, замечания не сделай, а сама на работу являешься как в кабак, ты вообще хоть чем-нибудь интересуешься кроме косметики, одежды и денежных мужчин?
- Опять издеваешься? - Слезы у Насти высохли, щеки пылали от злости, голубые глаза в темных окружностях туши сверкали.
- Что ж ты обидчивая такая? Я ведь с добрыми намерениями, хотя ты права - добрыми намерениями действительно вымощена дорога в ад.
- Подумаешь, умник выискался, начитался где-то всякой ерунды и выхваляешься.
- Не где-то, а в умных книжках, - с улыбкой заметил Миша, - я ведь в институте учусь, пора и самому в начальники пробиваться, не век за баранкой сидеть да начальству угождать.
- Вот именно что угождать, - запальчиво воскликнула Настя, - надоело чувствовать себя ненужной шестеренкой в жизненном процессе.
- В чем, в чем? - со смехом переспросил Миша, - какая же ты шестеренка, ты скорее маховик, вон как вымахала, наверное за метр восемьдесят?
- Ну, знаешь, ты бы меня еще каланчой обозвал. Все. Приехали. Вон уже забор виднеется, можешь доложить своему любимому начальнику, что задание его выполнил. Ты что, оглох?
- Велено доставить тебя в целости и сохранности прямо на объект, а потом заехать за тобой перед обедом, чтобы на планерку не опоздала, - Миша тихонько посмеивался. - Я ж говорю, внимательный он, Иван Тимофеевич, это он с виду только такой весь из себя грозный и громоподобный.
- Конечно, ты перед ним подхалимничаешь, потому он для тебя и добрый - сердито заявила Настя, выскакивая из автомобиля и быстро захлопывая за собой дверцу, чтобы последнее слово осталось за ней. Михаил открыл окошко, и, продолжая усмехаться, ответил, - дурочка ты, ничего ты в мужчинах не понимаешь, как, кстати, и большинство женщин.
Настя встала против машины, уперла руки в бока и с угрозой заявила, - смотри, я тебя за оскорбления личности могу привлечь к ответу.
- За какое оскорбление? - Миша непонимающе пожал плечами.
- Как это за какое, а кто меня дурой сейчас обозвал?
- Не дурой, а дурочкой. Улавливаешь разницу? - иронически улыбаясь, сказал Миша.
- Это одно и то же, - задрав гордо подбородок, возвестила Настя.
- Не скажи, дура - это констатация твоих умственных возможностей, а дурочка - это ласковое сожаление о непонимании тобой самых простых вещей.
- Тогда я тоже могу назвать тебя дурачком, - поспешила с ответом Настя и, не оборачиваясь, направилась к бытовке начальника участка.
- Вот и обменялись любезностями, - засмеялся Миша, - получилось практически "сам дурак", как у Ильфа и Петрова в двенадцати стульях. Ну что ж и на том спасибо.
Возможно, этот мелкий инцидент и не сохранился бы в памяти Насти и Ивана Тимофеевича, которому Миша, конечно, пересказал разговор с Настей, но неожиданно он получил продолжение спустя всего несколько месяцев.
Могучая фигура Ивана Тимофеевича вкупе с его повышенной эмоциональностью и гневливостью привела неустрашимого борца за повышение производительности труда на больничную койку, и врачебный консилиум вынес свой вердикт - человеку, достигшему пенсионного возраста и имеющего за плечами такой длительный стаж работы, пора на отдых. Слух о смене руководства немедленно достиг ушей членов доблестного трудового строительного коллектива, кто-то злорадствовал, кто-то сожалел. Само собой разумеется Настя относилась к той части коллектива, которая радостно предвкушала уход Громовержца.
Ивана Тимофеевича, как положено, проводили на заслуженный отдых, устроив ему почетные проводы с речами, накрытым столом, тостами "за здоровье и долголетие, а также за возвращение на прежний трудовой пост". Настя терпеливо дожидалась своего часа, ее не оставляла мысль об отмщении. И ее час настал.
Дождавшись, когда почти все провожающие разошлись, а Иван Тимофеевич оставался в своем кабинете, она с решительным видом направила свои стопы в приемную.
- А, Настюха, - радостно приветствовал ее бывший начальник, - ты что хотела?
Настя гордо выпрямилась во весь свой немалый рост, остановившись на пороге кабинета, - хотела послать вас туда, куда вы обычно посылали всех нас, и она выдала давно заготовленные несколько фраз, которые обычно не принято печатать в литературных произведениях. Могуч и разнообразен великий русский язык, каких только оборотов речи в нем не содержится, а уж строители знакомятся с этими оборотами родной речи с первого дня работы на стройке. Настя тоже впитала в себя львиную долю тех изречений, которые витали в стихии трудовых буден.
Она наконец высказалась, с ее души свалилась огромная тяжесть обиды на начальника, которую она так долго носила в себе. Теперь она стояла и наслаждалась своей победой. Иван Тимофеевич, не ожидая подобного проявления чувств со стороны обычно безмолвной Насти, сначала замер, не веря своим ушам, а потом захохотал, захохотал громко и с наслаждением.
- Ну, ты даешь, Настюха, это что значит, я тебя обидел, надо же, ну, молодец девка, отплатила по полной.
- Да, - с вызовом, бесстрашно глядя на бывшего громовержца, - произнесла Настя, - теперь вы для меня никто, я могу сказать вам все, что я о вас думаю. Вы - грубый неотесанный хам, не умеющий разговаривать с женщинами, и я вас теперь ни капельки не боюсь. Вот.
Иван Тимофеевич несколько минут молча разглядывал Настю, словно увидел ее в первый раз, а потом с улыбкой спросил, - а извиниться не хочешь? Все-таки я старше тебя вдвое.
- После дождичка в четверг, - выкрикнула Настя и исчезла из поля зрения Ивана Тимофеевича.
Время неудержимо неслось вперед, в неведомую никому вечность, и полгода промчались как шесть повседневных дней, унося с собой радости и огорчения пенсионного быта Ивана Тимофеевича. За эти шесть месяцев Иван Тимофеевич понял одно: для него отдых от работы - убийственен. И несмотря на то, что габариты его фигуры не изменились, он казался сам себе каким-то маленьким, старым, ущербным, словно воздушный шарик, из которого постепенно выпускают воздух.
И вот однажды...
Рассказчики так часто используют этот оборот, стараясь заинтересовать своих слушателей, что он уже порядком поднадоел, но тем не менее здесь он более чем уместен.
Однажды в квартире Ивана Тимофеевича раздался телефонный звонок. Оказалось, что новый начальник строительного управления отбывает на повышение, и Ивану Тимофеевичу предложено вернуться на прежнюю должность. Иван Тимофеевич не замедлил дать свое согласие.
Безусловно, коллектив стройуправления оказался в курсе, что грядет смена руководства, только вопрос, кто же сядет в начальственное кресло, оставался для него открытым.
И вот в одно октябрьское дождливое утро во двор управления въехал знакомый автомобиль, за рулем восседал все тот же водитель Миша, дверца старенького видавшего виды автомобиля открылась как-то слишком широко, и из кабины медленно и знакомо стала появляться мощная фигура громовержца.
Радостная весть о возвращении бывшего начальника незамедлительно распространилась по зданию, управленцы в единодушном порыве бросились встречать громовержца, тем более, что к этому времени и дождь прекратился, и солнышко выглянуло, словно тоже приветствовало Ивана Тимофеевича. Только одна фигура сначала застыла на месте, а потом, втянув голову в плечи, незаметно скользнула в сторону и исчезла за углом здания.
- Вы вернулись, вот здорово.
- А как ваше здоровье?
- Что говорят врачи?
- Вам разрешили работать?
- Знаете, - пояснил Иван Тимофеевич, - не в обиду врачам будет сказано, но я считаю, что работа - лучшее лечение, пока ты нужен, забываешь о болячках. А врачи... Пришел я на днях к одному врачевателю наших тел, - голос Ивана Тимофеевича гремел на весь двор, слушателей все прибавлялось, - на что жалуетесь, спрашивает.
- Сердце болит.
- Боль сильная?
- Сильная.
- Лекарства принимали?
- Принимал.
- Помогает?
- Нет, - отвечаю, - не помогает.
- Но боль ведь прошла?
- Ну да, прошла, - соглашаюсь я.
- Вот когда боль сама проходить не будет, мы вас госпитализируем.
- Ну, спасибо, говорю, доктор, вы мне здорово помогли. Зато другой доктор меня вообще успокоил, долго меня слушал, смотрел мою электрокардиограмму, а потом выдал: "Ничего страшного не вижу, сосудик лопается и наступает смерть, а так ничего страшного". - И Иван Тимофеевич раскатисто расхохотался. Вместе с ним засмеялись и остальные слушатели.
- Ой, Иван Тимофеевич, я недавно тоже у врача побывала, - протиснулась вперед бухгалтер материального отдела Мария Юрьевна, - представляете, у меня сердечная мышца слабая, сердце плохо работает, я и посетила врача. Она послушала сердце, и потом так серьезно говорит: "Ну что, биение слабое, но пульс есть".
- Это что, - экономист Алла Витальевна взмахнула рукой, привлекая к себе внимание окружающих, - я сегодня с больничного, вчера прихожу к врачу, она меня слушает, и тут в кабинет заходит медсестра и говорит: "Доктор, сегодня Карпухин к вам на прием не придет".
- Нет, вы, наверное, не поняли, его парализовало, его нельзя везти.
- Это что же получается, я должна сама к нему приехать? Еще чего. Нет уж, пусть его сын привозит.
Перекрывая дружный смех управленческого коллектива, Иван Тимофеевич выразительно посмотрел на часы и взмахнул рукой, - ну все, врачебную тему закрыли, пора приступать к работе, по местам, уважаемые, по местам, - и первым направился в здание, остальные медленно потянулись следом.
В приемной, куда вошел Иван Тимофеевич, находились лишь секретарша Эля и Настя, смущенно переминающаяся с ноги на ногу.
- Привет, красавицы, - добродушно воскликнул начальник, с удовольствием входя в свой кабинет.
Эля тут же забежала к начальнику, как всякая уважающая себя секретарша, она первая должна доложить обо всех изменениях, произошедших во время отсутствия Ивана Тимофеевича. В приемной осталась одна Настя, она терпеливо ожидала, держа в руках лист бумаги.
- А ты чего ждешь? - донесся из кабинета зычный голос Ивана Тимофеевича. Настя боязливо заглянула в открытую дверь.
- Какое заявление? Да ты заходи, я же не кусаюсь, мы ведь с тобой пару лет вместе проработали, что же ты в дверях застыла как неродная.
Эля с интересом наблюдала за их беседой, отойдя в сторонку.
- Так я же, помните, вам тогда наговорила всякое, - низко опустив голову, выдавила из себя Настя, - вот, заявление об увольнении, все равно ведь уволите.
- С какой это радости? Знаешь поговорку - кто старое помянет - тому глаз вон. Иди-ка ты, Настюха, работай. А вообще подожди-ка, какой сегодня у нас день? - Он заглянул в календарь, - ух ты, четверг, надо же, и дождик снова пошел. Как ты тогда заявила? После дождичка в четверг? Давай извиняйся, как обещала. - Иван Тимофеевич добродушно улыбнулся.
Эля удивленно смотрела на Настю, а та, словно примерная школьница, зазубрившая скучный урок, вытянув по струнке руки, глядя в пол, наскоро пробубнила слова извинения и пулей вылетела из кабинета, прикрыв за собой дверь. До слуха Ивана Тимофеевича и Эли донеслись слова Насти в ответ на вопрос, как отреагировал Громовержец на ее заявление, - извиниться заставил, только и делов, все, сдулся наш начальник, как проколотый воздушный шарик, никакой он теперь не Громовержец, он теперь пенсионер на приработке, поработает временно, пока замену не найдут. Здорово все-таки я ему тогда выдала, надо будет, я ему еще хлеще отвечу.
- А потом снова извиняться придется? - с ехидцей спросил этот же голос.
- А то как же, после дождичка в четверг, - засмеялась Настя
Иван Тимофеевич и Эля переглянулись.
- Может быть, действительно надо было ее уволить? - тихо спросила Эля.
- Вот после дождичка в следующий четверг и уволю, - улыбнулся в ответ Иван Тимофеевич, а пока пусть работает, ума набирается...